Она была обворожительна! С ней хотелось проводить каждую минуту, каждое мгновение жизни. По утрам она не выпускала его из теплой постели, увещевая соблазнительными словами: "Потом, всё потом... ты все успеешь... останься...". Днем она частенько подходила сзади, когда он, часам к 11 преодолев все же её утренние чары, сидел в своем кабинете за рабочим столом. Обнимая его так мягко, нежно, что, казалось, руки её сделаны из воздушных, невесомых перьев, она, прильнув к его шее, горячо шептала на ухо: "Любимый, ты устал... оставь всё и иди же скорее ко мне... я приготовила твой любимый бразильский кофе, и наш чудесный мягкий плед в кресле у камина уже расстелен в ожидании тебя...". Он какое-то время, впрочем, очень короткое, сопротивлялся сладкому искушению, стараясь сосредоточиться на бумагах, но руки её были так нежны! Ах, как они были восхитительно нежны! А шёпот её губ не давал сосредоточиться ни на одной мысли, кроме кофе, кресла и уютного, тёплого пледа из шотландской шерсти.
Они были знакомы много лет. Ему порой казалось, что он знает её всю свою жизнь, что как будто не было и дня, когда они не были бы вместе.
Впрочем... Иногда он смутно припоминал, как, будучи юношей, он пылал страстью свершений, жаждал славы, богатства и восхищения окружающих. И он и вправду достиг определённых успехов, блестяще окончив университет и получив, конечно сперва небольшую, но весьма перспективную должность. Постепенно он добился материального благополучия, пусть не богатства, но возможности умерить напор и с чуть меньшим рвением подходить к ежедневным обязанностям. И примерно в это же время появилась Она.
Как произошла их встреча, сказать не берёмся. Возможно, её привлекла его вполне сытая и обеспеченная жизнь, возможно, она оценила успех, достигнутый им в глазах общества. Кто знает. Одно лишь определённо известно: общение их становилось все более тесным и постепенно она стала занимать все более значимую часть его жизни.
Друзья его, между тем, стали вскоре замечать, что он стал рассеян, как будто охладел к делам, и всё чаще старался проводить время вне общества, запершись у себя дома. Служба его оказалась изрядно запущена, да и быт постепенно становился куда как скромнее и уже почти не занимал его внимание.
Удивительное дело, но она была как будто рада этому. Она не замечала ни покосившегося материального положения, ни появившейся неряшливости. Сама она сторонилась домашних дел, говоря, что рождена для того, чтобы дарить и получать удовольствие и покой. Он не противился. Он давно и безвозвратно был покорен ею.
Шли годы, он становился все большим затворником, проводя все время в объятиях своей обольстительницы. Конечно, ему приходилось трудиться, но труд этот был направлен на удовлетворение самых насущных и минимальных потребностей, юношеское рвение и мечты о славе были давно оставлены.
Если бы кто-то мог взглянуть со стороны на их пару, то непременно отметил бы поразительную разницу между ними: он, обрюзгший, с потухшим взглядом, небрежно, на грани приличия одетый немолодой мужчина и она - прекрасная цветущая фея, роскошная и восхитительная, как самый экзотический цветок. Однако же, увидеть этот невероятный диссонанс никому из посторонних не было суждено. Она была абсолютной домоседкой, а гостей в их доме не было уже много лет. Ни он, ни она в них попросту не нуждались.
Жизнь человеческая, сколь бы долгой она ни была, однажды все же заканчивается. Не стал исключением и наш герой. Однажды утром он просто остался лежать в своей постели, бледный и остывающий. Его через день нашла домработница, которую он изредка приглашал и которая явилась как раз к заранее оговорённому часу. Никаких следов пребывания в доме женщины не было. Ни одежды, ни косметики и прочих женских вещичек. На прикроватном комоде стояла лишь одна, явно мужская, кружка, пепельница была полна окурков, вся комната имела вид изрядно запущенной холостяцкой берлоги. Ни совместных фотографий, ни каких-либо иных свидетельств того, что здесь много лет жила женщина. Ничего.
Похороны его прошли крайне скромно, накоплений на счетах покойного фактически не было, а ритуал, оплаченный за счет муниципалитета как неимущему, по определению не мог быть роскошен. Годы замкнутой жизни дали о себе знать - проводить его пришли не более десятка человек. Скромную могилу оформили венком с надписью "От коллег" да небольшим количеством цветов от немногочисленных оставшихся приятелей усопшего. На том и разошлись.
Вечером следующего дня кладбищенский сторож, сидя в местной пивной после смены, запинаясь от выпитого пива и еще не покинувшего его волнения, рассказывал о том, что ранним утром видел, как к свежей могиле подошла элегантно одетая женщина, лицо которой было тщательно скрыто плотной вуалью, и, положив что-то на надгробие, сразу ушла, пройдя мимо избушки сторожа невесомыми, словно тень, шагами.
Умерший считался в городском обществе человеком чудаковатым, и потому многие сочли рассказанное сторожем удивительным и интригующим. Было решено на следующий день пойти на кладбище и посмотреть, что же оставила на могиле неизвестная посетительница.
Наутро делегация из пяти человек, более-менее знавших при жизни умершего, с трепетом и любопытством подходила к могиле. Увиденное заставило их окаменеть. На могильной плите лежал скромный, но прекрасный венок, перевитый алой лентой. Надпись на ленте гласила: "Благодарю за подаренную жизнь. Навеки твоя, Лень".