|
Муж держал за рукав и говорил, говорил, говорил. Сначала что-то смешное, про Пашку-приятеля, потом про куриц из бухгалтерии, которые полдня доставали всех из-за неработающего принтера, а оказалось, что они его из розетки выдернули и чайник туда включили.
Слова сплетались, повисали на ней, отражаясь от тонкой фальшивой улыбки, включенной автопилотом. Она уже не слушала его, обреченной тяжестью наливались руки, висевшие без дела. Еще мыть посуду. Загрузить белье в машину. Уроки проверить. Муж отрывал у нее время, забирал себе, на куриц этих из бухгалтерии, на своих подчиненных, на Пашку, на неправильные поставки заказов. Она думала: почему он не может по дороге мне рассказать? Я бы все делала, что нужно, а он бы говорил.
Но он хотел точно знать, что его слушают. Поэтому держал за рукав и не отпускал.
Дети подрались в соседней комнате. Рев, ругань и грохот игрушек.
Они ведь тоже имеют право на ее время? Или нет?
Она отворачивается от его лица, от своей усталости, от квартиры, в которой две недели не мыла пол, от раковины с посудой, от несделанных уроков детей, от завтрашней работы.
Представляет, как зеленая глубокая волна, с головой укрывает, смывая все, забираясь в рот и нос... Воздуха нет, и легкие горят.
Всего несколько мгновений. Потом приступ прошел. Просто у нее слабые легкие, и если бы не эта война, она бы давно уже выращивала старомодные цветы возле загородного дома, выйдя на заслуженную отставку. Приступы участились после того, как в прошлом месяце у пояса астероидов их флагман напоролся на цепную мину. Пробило обшивку на носу, совсем рядом с капитанским мостиком.
...и до сих пор в горле стоял раскаленный горький воздух при воспоминании о тех часах пока они отбивались от засадного эскадрона и глотали, глотали этот дым, изолированные от неповрежденных секций корабля...
- Ваше величество, прохладительные напитки... - уважительное пришепетывание отвлекло от мыслей.
Из-под приопущенных век женщина смотрела, как складываясь почти пополам, камергер держал у локтя императрицы магнитный поднос с металлическими кубками. На темном серебре разворачивали свои чертовы крылья императорские беркуты. Каждое перо - как меч.
Императрица не замечала. Широко распахнутыми глазами она смотрела на объемную карту сражения. Смотрела, но не видела.
Похоже, успела уже нанюхаться этой своей дряни. Что там у них модно было в последнее время? "Радужный пепел"? Или "дыхание новы"? Где она их достает, черт побери... надо снова будет прижать камергера.
Зрачки - как черные булавочные проколы в неестественной бирюзе радужки, красной сетью опутаны белки, пудра осыпается со щек чешуей. Подведенный сиреневым рот сжат в перекошенную линию, но и сквозь жирную помаду видны кровавые струпья искусаных губ.
Императрица вдруг вздрагивает всем телом, машет рукой, едва не задевая камергера. Многослойные одежды шуршат, переливаясь павлиньими узорами в мертвом белом свете.
Женщина морщится, отводя глаза. Да за каждое из этих платьев можно было поставить по дополнительной турели на штурмовики. Эти звездно сияющие камни в идиотской прическе императрицы могли бы помочь со сменой изношенных солнечных парусов у всей эскадры.
...какая, впрочем, разница.
Теперь-то. Они тут все мертвецы, что императрица, что камергер этот, что она сама. Императорский флот практически уничтожен. Даже вывести флагман, увозя венценосную особу в безопасное место, как они делали уже не раз, бросая целые заградительные отряды на верную смерть... даже просто вывести ее - уже не выйдет.
Шестой дивизион перешел на сторону противника, первый и второй полностью уничтожены. От третьего, девятого и восьмого - куцые огрызки.
Противник наступает. У него абсолютное преимущество, у него, мать его, новые корабли, у которых не рассыпаются на ходу солнечные паруса. Олла Сойер, глава самопровозглашенного правительства и командир вражеского флота, не нюхает наркоту, не одевается в шелка и кружева ручной работы и не пьет из серебряных кубков позапрошлого века. Он, сука, победит.
- Хочу музыку! - говорит надломленным, смертельно усталым голосом императрица. Вот-вот заплачет, и белки глаз становятся совсем красными. - Почему так тихо? Адмирал, включите музыку!
Адмирал Первого (и уже единственного) Императорского флота Готна Бжене не поворачивает голову, игнорируя требования императрицы. Камергер склоняется еще ниже, предлагает перейти в каюту.
- Адмирал, - тихо зовет ее Ауш.
Адъютант смертельно бледен, не спит третьи сутки. Бжене думает, что заставлять его идти отсыпаться бессмысленно. Сколько им осталось? Пара часов?
- Адмирал, там Грегор Букаш. Вызывает.
Бжене кивает: переключить на основной экран.
Грегор мрачен, черная щетина скрывает массивный подбородок. Смуглое лицо посерело от усталости. Он какое-то время молча смотрит на них, потом поправляет засаленный воротник кителя.
- Дислокацию подтверждаю, - говорит он, - согласно плану.
Адмирал Бжене дергает уголками рта.
Уходите оттуда, хотела бы сказать она. Переходите к Сойеру, как шестой дивизион, как сопские клинки. Сколько можно дохнуть за эту сумасшедшую от наркотиков бабу, за мертвую империю, за знаки и штандарты, которые уже никому не нужны?
Она молчит. Букаш из старого рода. Присяга для него не пустое слово.
Как и для них всех. Для тощего златовласого Ауша, едва только выпустившегося из военной академии, музыканта и поэта. Для желтолицего камергера, который не спит ночами, латая платья императрицы. Для сотен таких же как она, адмирал Бжене, идиотов.
Да, мертвецы. Пока еще ходящие, но и пусть. С собой заберут сколько смогут: вряд ли Олла Сойер ожидает от них последнего боя. Уже полгода они только и делали, что роняли на бегу ошметки своего роя, укрывая матку.
Скуластое тонкогубое лицо императрицы вдруг принимает осмысленное выражение.
- Это что? - спрашивает она. - Что это за точечки на карте?
- Это наш флот, - угодливо кивая, врёт камергер. - А синенькие, ваше величество, это противники.
- Их так мало, - презрительно цедит императрица. Достает веер из рукава и обмахивается.
Костяные пластинки зияют дырами в резных узорах и скрипят, расходясь в стороны. Императрица не видит этого. Ее лицо под пудрой наливается нездоровой краснотой: снова накрывает приход.
- Адмирал, - хрипит она, а Бжене деревянно застывает. - Разбейте их, немедленно. Вот эти синенькие точки. Раздавите эту мразь. Их так мало... почему вы все никак с ними не разберетесь?
Даже навигаторы и пилоты замирают в своих проекциях управляющих систем, настолько нелепо это звучит. Мутная слюна стекает по подбородку императрицы, и камергер осторожно промокает ее.
Грегор прощается. Не стандартным "Служу императорской крови", а по-настоящему. Теперь уже навсегда. На экране сразу вслед за ним появляется дробным, разбитым на смазанные квадраты изображением командир девятого отряда Этта. Рыжая, с пронзительными светлыми глазами женщина бодро рычит приветствие, отчитывается, что собрала все разбитые дивизионы под свое командование, и подтверждает дислокацию согласно плану.
- Прощай, Готна, - говорит она, и голос ее звучит слишком низко, с отвратительным эхом: сигнал прерывается. - Прощай, Ауш. Не поминай лихом, ваш-величество!
- Ты такая грубиянка, - жалуется императрица пустому экрану. - Ну и что, что кузина? Я тебе всегда говорила, что накажу за фамильярность, и вот возьму и накажу...
Она бубнит, едва понятно, потом спохватывается:
- А где мои дамы? Где мои дамы? Почему вокруг скукотища и нет музыки?
Императрица сломалась. Сломалась давно и безнадежно. Однажды они все прошли точку невозврата, и после того, как несколько дивизионов предали их, а двор ее разбежался кто куда, императрица больше не выходила из полублаженного наркотического опьянения.
Хотя еще полгода назад императрица внушала трепет подчиненным, была прекрасна и холодна. Ей прощали и безмерно дорогие наряды, и драгоценности, и старую, довоенную привычку к удобствам. Неглупая, деятельная женщина продолжала сопротивление, несмотря на то, что бунтовщики отвоевывали все больше и больше колоний, а флот таял.
Адмирал Бжене отдает последние приказы. Дрожат руки - не от страха, от азарта. Сумеют ли они поймать Сойера в ловушку?
Беспорядочное мельтешение их кораблей должно убедить противника, что они растеряны. И отвлечь от перестановки сил. Их флагман, прикрытый всего лишь небольшим конвоем, отступает. Они делают вид, что пытаются сбежать.
Как всегда.
Только теперь это неправда. В пылевом облаке по правую руку в засаде Этта со сборным дивизионом. Маленькие юркие штурмовики Грегора укрыты частью за флагманом, частью за кораблями конвоя.
Остальные просто отвлекают внимание.
Адмирал Бжене никогда не узнает, был ли ее план удачным: основной удар противника пришелся сразу по флагману, но штурмовики резво прыснули в стороны, как и было задумано. Это было последним, что видела адмирал на мельтешении пятен трехмерной карты, задыхаясь от нехватки воздуха, стремительно утекающего в многочисленные пробоины.
Она медленно поворачивает голову, все еще откашливаясь.
Ты чего, подавилась чем-нибудь, спрашивает муж.
Нет, отвечает она. Ничем не подавилась. Знаешь что, пойди-ка, помой посуду. А я посмотрю, что там у пацанов с уроками.
Давай я посмотрю, живо предлагает муж. Мыть посуду ему не хочется.
Нет, резко говорит она, и он отчего-то не может спорить.
Придуманная ею история о падении некой звездной империи и гибели флагмана как всегда непостижимо успокаивает ее. Как будто говорит: бывает и хуже, бывает больнее. Такие безвыходные ситуации, из которых не выбраться.
Это если не допускать мысли о том, что сама она - всего лишь созданная умирающим адмиралом сказка о мирной жизни.
|