Я сразу понял, что буду записывать всё происходящее. Иначе было нельзя. Практически никак. Там вообще много всего было нельзя. Об этом речь и пойдёт.
Это просто сборник впечатлений, основанных на фактах и домыслах. Это всего лишь книга о том, как 19 человек, не совсем представляя, что это значит, на месяц отправились в военную часть.
Эта книга - изложение правды глазами человека, который к этой правде был практически не готов. Без малого каждый факт в ней - сущая правда. Кое-что, конечно, пришлось придумать или приукрасить, иначе книга получилась бы не совсем удобоваримой. Но, надеюсь, вы никогда не поймёте, где правда, а где наглое завирательство автора.
Эта книга, упаси Господь, не претендует, как и её автор, на гениальность или литературную значительность. Равно как мои приключения за серым забором военной части не тянут на полноценную армейскую службу. Мы с вооруженными силами практически поставили друг другу условия: вы не устраиваете мне ужасов службы в армии, а я не пишу вам гениальных пасквилей.
Этой книгой я не хотел обидеть никого. А если кого и обидел, то это вышло не специально, не со зла. Просто так вышло. Несмотря на некоторые довольно едкие высказывания в адрес офицеров и курсантов, я вспоминаю этот "месяц в стиле милитари" с доброй тоской и любовью. Ни на кого из персонажей книги я не держу зла, не таю обиды, не желаю никому из них ничего плохого. Всем, кто в этот долгий и насыщенный летний месяц был рядом со мной, я желаю всех благ, вне зависимости от звания и возраста. Надеюсь, что и я никому не насолил так, чтоб они держали на меня обиду столько времени.
Эта книга писалась мною полтора года и заняла в рукописном варианте 4 тетради по 96 листов каждая. Несмотря на короткий срок пребывания в части, на то, чтоб оформить в текст все воспоминания и впечатления, потребовалась уйма времени, литры кофе, блоки сигарет, стопка ручек. И это притом, что некоторые вещи пришлось опустить. Где-то, чтоб враг не догадался, в иных случаях, чтоб никому не досталось по шапке. В конечном счёте, и мне могли бы по ней настучать за отдельные моменты.
Ну и последнее, касаемо названия. Оно пришло мне в голову ещё тогда, когда я окончательно не уладил все бюрократические процедуры, предшествовавшие этой поездочке. Ещё до начала всех этих приключений у меня было впечатление, что я воюю. С военкоматом, с кучей медицинских заведений, со временем. Но война эта обещала быть короткой, насыщенной. Всё в спешке, всё сваливалось в кучу, всё приходилось делать сразу. И пытаться всё это записать. Кроме того, я в прямом смысле нёс "молниеносную" службу. Я офицер по правовой работе и информационному обеспечению. Политрук. Замполит. Комиссар. И рисовать "молнии" - одна из моих обязанностей. Вот и приходилось "носить", а точнее "носиться" с этими "молниями", как дураку с писаной торбой.
На сим, пожалуй, всё. Кроме главного. Место действия - Ленинградская область, время - июнь - август 2008 года.
В круге первом. "Добро пожаловать, барышни!"
Уникальные люди.
Среди нас нет уникальных единиц. Теперь я начал остро понимать, что это значит.
Я привалился в угол комнаты, спиной к стене, выкрашенной почему-то в розовый цвет. Здесь, под окном, паркетный пол особенно горячий. Долгожданное солнце в нашем северном краю. И я от него совсем не в восторге. Деревянный пол буквально обжигает мой взмыленный зад. Я шлифую ножом выбритый накануне ночью череп. Последнее, что я могу сообразить: соображать мне нечем. Потому что соображать здесь незачем. А порой и не рекомендуется. В голове, с которой я снимаю по полмиллиметра волос, уже ничего нет. Кроме крови, которая бешено колотится в виски. Ещё немного и она разорвёт мне черепную коробку. И этого мне тоже не рекомендовано соображать. Несколько позже подполковник А. скажет, что мозг военного должен усыхать в год на пять процентов. Я не думал, что мой усохнет столь стремительно.
Стоп...вернёмся назад на полдня.
- Всего доброго! - это я говорю отцу Виталика, а в следующую секунду безвольно валюсь в дружеские объятия Миши. Только отныне и впредь Миша - это уже не бородатый алкоголик, не мой дивный друг и уж точно никак не "интеллигентная быдлота". С этого момента времени на вполне определённый срок Миша Мексиканец - это выбритый, постриженный, трезвый парень, которому я буду докладывать, отчитываться, в конце концов, подчиняться. Отныне и впредь Миша Мексиканец - командир моего взвода. И рядом со мной - семнадцать единиц, для которых дела обстоят ничуть не лучше.
От дверей прокуренных кабаков, изобилия подвыпивших девушек, грохота музыки, звона бокалов и вялотекущих кофеиновых "одуплений" по утрам меня отделяют всего-навсего сутки. Или целые сутки, если вспомнить, что на дворе последний день июня. Сутки и шестнадцать километров по раздолбанному шоссе.
Стоп...назад на пару месяцев.
- Здрассссьте...Можно? Я к вам...мне кардиограмму надо сделать...уф-ффф...
- Да-да, проходите. Дашуль, разберись с молодым человеком.
Ну хоть так. Успел! Домчался! Последний пациент на сегодня для этих улыбчивых женщин. Хотя, у меня в кулаке зажат чек на четырёхзначное число рублей, согласно которому я должен получить свою кардиограмму. А за такие деньги можно и поулыбаться немного, ничего с ними не случится. Получить кардиограмму. Срочно, немедля, сейчас! Подать мне её! Даже две: с нагрузкой и в спокойном состоянии.
- Проходите, давайте чек.
Главное - язык с плеча подобрать. Так я должен, вроде бы, солиднее выглядеть. Солиднее и серьёзнее.
- Мне, это, кардиограмму. Две!
- Да-да, я поняла.
Да я, может, самому себе напомнить хочу, Дашуль...я, может, сам уже с трудом представляю, что я тут делаю.
- Так, до пояса разденьтесь, штаны закатайте и ложитесь.
Скидываю майку. Боже мой, да я так прекрасно вижу, как у меня сердце колотится, без всяких аппаратов. Я могу просто считать удары. Я ещё не знаю, что вскоре только и буду делать, что считать удары. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три...левой...левой... Позже, не сейчас, пока что я этого ещё не знаю.
Закатываю джинсы до татуировки. Да и то, только за тем, чтоб покрасоваться перед практиканткой Дашей. В свете апрельского солнца висящие на шее крест и череп сверкают так, что я сам радуюсь. Я ещё не знаю, что где-то между "раз" и "два", между ударами левой и правой ноги, я потеряю вскоре этот череп. Вернее, я постепенно потеряю оба черепа, которые у меня есть. Тот, который побрею наголо, я потеряю раньше. Но и этого я ещё не знаю.
- Ой, а что у Вас с сердцем?
- Ну, кроме как "свободно", я ничего плохого про него сказать не могу.
Смутилась...хотя, мне ещё в детстве говорили, что с медиками шутить опасно.
- Эммм...нет, вы понимаете, оно как-то у вас колотится...
- Ну так оно мне за этим и нужно. Не орехи ж мне им жевать!
- Молодой человек...
- Алексей.
- Да, Алексей, оно у вас очень сильно колотится. За сто, вы понимаете?
- Да вы ещё не видали, как оно у меня за двести колотится...жадность, знаете ли.
Дашуля напугана куда сильнее, чем я думал. И лучше прекращать острить, а то уплывёт моё офицерское звание от меня.
- Что с вами?
Сообщить ей, что я влюбился или поведать душещипательную историю о том, как какой-то подонок переехал на новенькой БМВ щенка и у меня болит душа от того, как новенькая БМВ поцарапалась? Нет, хватит острить, остановись!
- А что такое?
- Понимаете, такой ритм сердца - это нездорово. Вы себя нормально чувствуете?
- Да. Если не считать, что с восьми утра побывал в паре десятков медицинских и около-медицинских заведений, сдал два анализа крови, исколесил две трети города и побывал в психушке. Прибавьте к этому, что на сегодня ваш кабинет не совсем последний для меня. А, да, я ещё остался должен банку кофе в Боткинской.
- Это вы так зачем?
На лице у медработниц - смесь восторга и паники, как у немецких туристов.
- Это я так, чтоб военкомат порадовать. Обычно на всё вышеперечисленное человеку требуется неделя. А у меня два дня, причём второй - ничем не лучше.
- Значит так, давайте вы отдохнёте, минут десять отлежитесь, расслабитесь и потом замерим.
Круто было бы с вами, Дашуль, отдохнуть и расслабится. И пусть вот эта мадам, которая колдует над аппаратом, покинет кабинетик. Хотя, думается мне, моё сердечко и правда сейчас не выдержит серьёзных нагрузок.
- Вы, кстати, курите, Алексей?
Ух ты, неужели она сама сообразила оставить нас с Дашей наедине и пойти перекурить?!
- Да, вам сигарету дать?
- Нет, спасибо, я просто интересуюсь нагрузками на ваше сердце.
"Нагрузками на ваше сердце"... Да я сейчас нагружен как ишак и этот кабинетик, эта жёсткая кушетка и перепуганная практикантка - это всё ни фига не расслабляет.
Стоп...
Опять это лицо. Я солгал бы, сказав, что не знаю его. И ещё больше я солгал бы, если б сказал, что скучаю по этому лицу. И тем не менее, вот оно. Под разными углами вьётся перед глазами. Как муха, от которой не отмахнуться. То приближаясь, то отдаляясь. Изгибаясь, почему-то переливаясь разными оттенками. Как-то лицам не положено так себя вести. Чего тебе надобно, Олечка? Вот он я...
Стоп...в сознание...
- Так, Алексей, просыпайтесь...
Ни хрена ж себе, я заснул. Открываю глаза и первое, что выхватывает мой взгляд - ужасно-белая лампа дневного света. Опять этот кабинет. Дашуль, разбуди меня как-нибудь ещё раз. Только чуть-чуть нежнее...мне понравилось.
- Простите. Я просто сегодня немного устал.
- Ничего-ничего, в вашем состоянии это полезно. Зато ритм нормализовался. Сердце поспокойнее стало.
Будет ли дикой наглостью пафосно заявить ей, что сердце у меня и без того холодное и спокойное? Тьфу, бля, я самому себе кажусь придуманным гомосеком из вестернов.
Ко мне снова прицепили проводки, будто к подопытной мыши...
- Вот так уже лучше, это уже похоже на спокойное состояние.
Это заговорила та Марь-Иванна, или как там её зовут, которая прилипла глазами к аппарату.
- Это вселяет оптимизм.
Стоп...вперёд. Июнь-2008.
Народ тычет пальцами и ржёт. Плевать! Натягиваю улыбку на бледное лицо. Такое чувство, что скоблю уже кость. Потому как волос на черепушке быть уже не должно. Кожа на голове, когда её только побреешь, напоминает жопу младенца. Я исключительно предполагаю, я не щупал младенцев. Я так же потом будут предполагать, что при постоянном бритье головы, кожа станет напоминать жопу прапорщика. Однако, слава Богу, моё знакомство с прапорщиком К., да и с другими прапорами, не зашло так далеко.
Стоп...назад в больничку.
Дашуля вернулась на линию:
- Так, теперь давайте с нагрузкой.
- Ну давайте, нагружайте меня.
- Да нет, вы уж сам...Вот, отойдите к вешалке и отожмитесь раз пятнадцать.
В голове проносится "отойдите к вешалке и повесьтесь"...пожалуй, это бы меня сильно нагрузило.
- А потом мигом на кушетку...
Господи, Даша, я не люблю, когда меня торопят в койку. А как же романтика, вино, луна, стихи и тихие поцелуйчики?
Стоп...назад на недельку.
Подполковник Л. - это, видимо, вот он. И вот с ним нам ехать через пару месяцев строить из себя защитников отечества. Позже, всё позже. Позже я узнаю, что из себя можно построить всё, что угодно. И бетонную стену, и танк. И даже коммунизм в отдельно взятом теле, если поступит соответствующий приказ. И не стоит удивляться, если он таки поступит.
Наш невысокий толстенький подполковник с усами и ушами, как у кота, щурясь, в пятый раз доводит до нас одни и те же инструкции. Взять то, купить это, не забыть, сдать, получить, раздобыть, положить, постараться и всё в том духе. И в пятый раз я понимаю, что повторить можно ещё хоть сорок раз, а всё равно, ряд идиотов всё забудет или перепутает.
- И главное, возьмите уборочный инвентарь. Ну, там, веники, совки, вёдра... А то вам выдадут ведро без днища и лом - будете ими плац подметать.
Позже...позже я узнаю, что подмели бы, как миленькие, никуда б не делись.
Вперёд...в больничку.
- Вот видите, Алексей, у вас после нагрузки ударов меньше, чем вы сперва хотели в спокойном замерять.
- А вы мне не подарите ту, первую ленту. Я б её в качестве декора приспособил дома. Я люблю ужастики, знаете ли.
- Извините, никак. Не положено
- Жаль.
Скрываю джинсами татуировку и майкой все свои сверкающие амулеты. Бесполезно ждать, что Даша оставит мне свой телефон на обратной стороне ленты кардиографа. А значит, громких речей на прощание я выстраивать не буду.
- Всего доброго.
- Удачи Вам.
Вперёд...в казарму.
Среди нас нет уникальных единиц. И здесь это чувствуется особенно остро. Здесь ты уникален, только если тебе хреновее, чем всем остальным. Но по уставу, наверное, всем должно быть одинаково хреново. Самовыражение здесь получает иной оттенок, другой вектор, приоритеты у него другие. Совсем по-другому начинают восприниматься татуировки, когда нет практиканточки, перед которой ими можно щеголять. Татуировки, шрамы, прочие "особые приметы", вроде выбитых зубов и следов от пирсинга - всё это имеет другой смысл. Я решил взять своё лысиной. Пусть она будет уникальной, если уж я сам здесь ничуть не лучше других. Только почему-то затрахан чуть сильнее.
Наверное, потому что не спал ночью. Леночка приезжала. Что ж, по крайней мере, я разгружен в области паха. Во всех остальных областях меня здесь любезно разгрузят, всё перегрузив на ноги и, почему-то, в зад. Видимо, это место в армии что-то символизирует... Преет оно в форме сильнее остальных. Это, видимо, тоже прописано в уставе.
Устава я ещё не видел. Зато видел туалет и обед. Решил, что если не есть, то и гадить будет нечем, а значит, можно решить сразу две проблемы. Ещё увидел себя в военной кепке. Лучше б всю жизнь только устав и рассматривал! Из зеркала на меня посмотрело чмо. Позже полковник Б. назовёт это чмо "страусом нанду" и окажется в чём-то прав.
И ещё я не видел душа...
- Так, парни, через пятнадцать минут надо построиться внизу.
Это Миша. Курсант Л - ов, я бы даже так сказал. Я не видел его улыбающимся уже часов шесть, а то и семь. Это вселяет панику в ряды меня...
Когда-то давно подполковник К. называл Россию "Страной Чудес". Сегодня Алиса попала на обзорную экскурсию по самым примечательным из этих чудес. И первое чудо - то, что Алиса ещё жива.
И ещё я не видел телевизора.
Я не видел снов около сорока часов.
И по-моему, я скоро увижу Дьявола.
Стоп...немного назад. Часов на шесть, опять-таки.
Первое, что хотелось закричать - это "Комары!!!". Голосом фрица, вопящего "Ахтунг!!!" где-то под Сталинградом. А только потом собраться с последними силами, сгрести в худосочные руки руины боевого духа, жидкие молекулы гордости за своё Отечество, летучие атомы бодрости, разлагающиеся останки мужества, размазать всё это по себе и гаркнуть "Здравия желаю, товарищ полковник!". Возможно, потом стоит откланяться и закурить.
Как же они хотят удержать меня по стойке смирно, если у меня, извините, есть рефлексы? И рефлексы эти говорят мне, что если по моей шее ползёт какая-то инородная гнида, явно выражая цель насосаться моей алой крови, то гниду эту надо немедленно ликвидировать хлёстким ударом внутренней стороны ладони. А не выстраивать в сознании точные абрисы её поползновений, вытянувшись по стойке смирно. Это как стоять, не меняя лихого и придурковатого выражения лица, вцепившись всей пятернёй в раскалённый добела кусок чугуна. В плане, столь же проблематично.
Нам выдали порядковый номер. Наше чудное подразделение нарекли взводом номер шесть. Шестые мы, очень приятно. Потом нас расставили по ранжиру. Мы ещё в гражданской форме одежды и у меня есть подозрение, что военных это понемногу нервирует. Здесь и сейчас начинается наш блицкриг. Наш собственный план этого блицкрига, который мы сочиняли два с половиной года на факультете военного обучения, начинает свою реализацию здесь и сейчас. Эти ворота отвратительно-серого цвета с кислотно-жёлтыми, словно недокормленными, орлами, скоро закроются за моей спиной. И тогда они локализуют меня на мизерный в масштабах истории отрезок времени в мире, где нет уникальных единиц. Пока ещё нет...
Чудеса.
Алиса, попав в страну чудес, насколько я помню из детства, всё воспринимала не очень драматично, довольно адекватно и сухо. Но я, что называется, ни разу не Алиса. А чудеса посыпались на мою обритую голову сразу, резко и пачками.
Сотню метров по аллейке - и я оказался у подножия первого чуда. С железной двери кирпичного барака, именно такого, каким я его представлял, на меня гордо взирала табличка "Гостиница номер 1". То есть практически гранд-отель. Загородные апартаменты. На меня табличка взирала с невыразимой гордостью, в то время, как я на неё тупо вылупился, отвесив челюсть... Это, наверное, от смущения она была такая красная. Мой братик одно время работал официантом в Гранд-Отеле, в настоящем, дорогом и светлом, разрекламированном, известном на весь континент Гранд-Отеле. И он мне часто рассказывал про это место. А потому я с уверенностью могу заявить, что шикарные гостиницы выглядят несколько иначе.
Познакомившись с первым чудом, мой разум не успел расслабиться, как на него нагрузили второе. Хотя, признаться, это было, скорее, радостное чудо. Без лишней скромности стоит отметить, что нам повезло! Чудо состояло в том, что нас поселили в "комнате досуга". Да, конечно, пришлось немного поработать, потаскать койки, но сам факт радовал безумно, потому как изнутри наша гостиница была ещё менее шикарна, чем снаружи. По двум сторонам от длинного коридора, так называемой "взлётки", отделяясь от оной лишь деревянной решёткой, располагались десять равных помещений, заставленных шконками. А венчался этот коридор туалетом. Всё, в принципе, как положено, ничего сверхъестественного. У того, кто праздно прогуливался по коридору, складывалось впечатление, что он едет в очень просторном плацкартном вагоне: всю дорогу воняло носками, но по мере приближения к концу "вагона" к этому благородному аромату примешивались всевозможные утробные запахи. Но, как я только что сказал, нам повезло. Нас поселили в помещение, отделённое от всего "вагона" настоящей стеной и не менее настоящей дверью. Да к тому же в этом помещении было не два, а целых шесть окон. Это потом я пойму, что даже такие мелочи могут безумно обрадовать, а пока...
А пока девятнадцать пар ошалевших глаз смотрели по сторонам, задаваясь одним и тем же вопросом "Мама, почему ж ты меня девочкой не родила?". Видимо, отталкиваясь от этого вопроса, Саня, едва войдя в наши хоромы, присвистнул и выпалил что-то из серии "добро пожаловать, барышни!" Или это был не Саня. Или у меня от чудес уже начались галлюцинации. На почве отсутствия нормального сна такое вполне вероятно.
Потом нас опять построили. Это уже переставало быть приятной неожиданностью. Построили и пересчитали. Как будто отсюда можно сбежать. Андрюха начал вспоминать фильмы про зону. Я - передачи про лагеря подготовки террористов-смертников в арабских странах. Видимо, затем и пересчитывают нас раз в два часа, чтоб быть уверенными, что мы ещё не повзрывали себя ко всем чертям.
Пересчитали и повзводно в составе роты повели к складам, получать недостающие запчасти: кому лапти, кому чепчик, кому кушачок.
Я закурил. И тут же получил в лицо брызги полковничьей слюны. Курить, как выяснилось, в строю нельзя. И вообще курить можно только по команде и в специально отведённом месте. Это я учёл на будущее.
Следующее чудо не заставило себя долго ждать - оно пришло ко мне в дверях склада.
Ворон: - Во, Родина моя пряжку мне выдала!
Я: - Показывай!
В.: - Во, видал какая? Я Родине долги тут отдаю, а она мне пряжки выписывает ржавые. Мне проще деньгами рассчитаться.
И правда, штуковина, которая красовалась у него на ремне, лишь прямоугольной формой напоминала солдатскую пряжку. Насквозь ржавый кусок железа с едва угадываемыми контурами звезды в центре - вот что это было такое. Я вспомнил, как мои менее образованные друзья, тянувшие лямку, пока я прогуливал скучные пары, рассказывали мне про упоительно дивный процесс "пидоренья бляхи". При одном взгляде на девятнадцать ржавых железок становилось понятно, что эта увлекательная процедура предстоит нам в полной мере.
Очередное чудо, встретившее меня в самом начале моего военного пути - это посуда. Едучи в часть, я уже был оповещён, что буду питаться на полевой кухне, однако, не представлял, чем мне это грозит.
- Это, собственно, что такое?
- Это котелок, дружище, - отозвался Ромик.
Ромик - ярый поклонник советской эстетики, наш бывший командир взвода. Одно время данный индивид котировался в особо узких кругах за более-менее прошаренного в военном деле. В том плане, что среди нас вообще никто в нём ничего не смыслил, а Ромик, по крайней мере, мог шутить по-военному.
- А что я с ним должен делать?
На самом деле, этот вопрос продолжал меня мучить ещё не один день. Чудо данное было чудом инженерной мысли, свидетельством чьего-то гения, доказательством уникальности российских мозгов. Для меня это устройство по своей наукоёмкости граничило с подводной лодкой. Но самое чудное в этом приспособлении открылось мне несколькими минутами позже.
- Кто-нибудь объяснит мне, что это за штука и что я с ней должен делать?
- Для начала - отмыть! - это отозвалось совершенно особенное чудо, прапорщик К.
Миссия "Отмыть посуду" оказалась опасной и тяжёлой. На первом этапе котелок предлагалось очистить песком, который в виде кучи был беспардонно представлен перед нашей "гостиницей". Чуден тот разум, который разработал котелок. Но ещё чуднее тот умище, который первым предложил консервировать их на случай боевых действий, используя солидол. Нет, стратегические запасы солидола, я бы даже так сказал. Но и мой разум чуден, ибо он на каждом этапе очистки посуды уверял меня, что миссия уже выполнена. Оптимист я...
После того, как я минут сорок методично тёр нержавейку мокрым песком, мне показалось, что котелок мой просто сверкает, что он чист, как слеза комсомолки, и всё, что мне осталось сделать - это просто смыть остатки песка. Но вот херушки я угадал!
При попытке "смыть песок и успокоиться, обрадовавшись нужному результату", я открыл для себя вторую фазу этой спецоперации. Личному составу предлагалось всерьёз заняться водными процедурами. Толкаясь в переполненной кафельной комнатушке с шестнадцатью умывальниками, скрежеща зубами от усердия, краснея, бледнея и зеленея, раздувая ноздри, извергая матерные монологи невиданной мощи, стачивая килограммы мыла, сто тридцать три золушки в камуфляже тёрли своих железных друзей. Новых железных друзей. Толкались все вместе, сразу, гурьбой, потому как времени было в обрез, ждать кого-то было просто непозволительной роскошью. Опять-таки, потому, что через двадцать минут нужно построиться внизу. Водные процедуры приобретали по этому поводу эпический характер. И всё это - под леденящей кровь и сводящей пальцы арктически холодной водой. Зачем нам снимать батальные сцены в военно-патриотических фильмах? Мощь нашего народа и несгибаемую его волю к победе вполне можно передать, засняв всё происходившее в умывальной комнате в те минуты.
Каждый раз, выливая воду из котелка, я уверял себя, что наконец добился желаемого эффекта, и котелок мой сказочно чист. И каждый раз, вылив её, я понимал, что от этой непорочной чистоты не наблюдается ни следа, что стенки котелка всё ещё жирные и липкие от солидола.
Много дней и ночей спустя кто-то из наших, скорей всего Миша, скажет: "Сколько я сожрал солидола - этого я не знаю. Но на котелке ещё килограмм точно есть!"
Я же могу сказать, что так и пользовался этим чудом техники по мере величайшей необходимости, избегая всяческого контакта с ним в обычных условиях.
Карусель завертелась. Мимо моих красных с недосыпу глаз проносились пёстрые картины, преисполненные "чудности" и "удивительности".
Уладив, вернее, смирившись с их безалаберностью и непоправимостью, бытовые условия, мы все организованно переключились на дела будничные и до омерзения насущные...
Чудными оказались и наши первые попытки пройти строем. Я говорю это гордо, потому как никто и никогда в целом мире не исполнял циркового шоу ярче и смешнее, чем мы в тот вечер, и тем более, не делал этого бесплатно. После команды "Шагом-арш!" мы выставили на строгий офицерский суд всё что угодно, кроме шага и, собственно, марша. Были тут и тяжёлая поступь медведя-шатуна, и летящая походка пьяной шлюхи, и шатания нервно-неуравновешенных зубров, и поползновения пришибленного ужа. Словом, вся фауна средней полосы смотрела на нас с интересом, угадывая для себя что-то родное. Первая попытка строевого шага в составе подразделения - это как первый глоток алкоголя, первая затяжка, первый секс: она забудется, когда войдёт в привычку, но где-то в глубине души ты будешь помнить всю жизнь, что попытка эта обернулась грандиозным позором, пусть краткосрочным, но зато непередаваемо грандиозным. Ты проблевался, закашлялся, кончил через тридцать секунд, над тобой смеялись, ты сгорал со стыда... Так и получилось в этой ситуации.
- Стадо беременных тараканов! - скажет про нас полковник Б. и будет в чём-то прав.
Чудеса в вооружённых силах - они повсюду. Разве не чудо, что спустя всего неделю службы, человек, который яростно не может по утрам оторвать лица от подушки, сам требовал проведения утренней зарядки в субботу, потому как не мог без неё проснуться? Разве не чудо, что к третьему дню службы, я был свершено уверен, что ноги даны человеку для того, чтоб они болели и топали? Разве не отдаёт чем-то чудесным тот факт, что спустя неделю все, кто отличался неплохим чувством юмора, вполне искренне смеялись над каждым полковничьим анекдотом и считали, что слово "Жопа" - это самая удачная шутка? Мы все замечали, что планомерно тупеем и нас это вовсе не настораживало - это ли не чудо, мать его?!
Иные чудеса, творившиеся с нами, вообще противоречили человеческой физиологии. Так, например, Андрюша, стабильно питаясь в положенное и не-очень-положенное время всю неделю, ни разу не посетил туалет, чтоб всё съеденное из себя вывести. Или же я, разучившийся за одну-единственную неделю ходить рядом с кем-либо, нарушая равнение, и не в ногу. В любом состоянии, в любое время суток, при любой погоде и любом дорожном покрытии я автоматически равнялся направо и подстраивал шаг под идущего впереди. Без команды, но и без раздумий. Впрочем, не стоит мне так яростно забегать вперёд.
К исходу первого дня службы я уже начал спать стоя. Ещё бы часок бодрствования, и я бы заснул, шагая. Впрочем, спустя пару недель, я, наверное, даже не сбился бы с шага, заснув в строю.
А в 22-00 я с неизмеримым удовольствием встретился с последним чудом. Самое долгожданное событие каждого нового дня в армии лежало передо мной, предлагая использовать себя, как девочка, накаченная бутиратом. И я летел к нему, как никогда не летел ни к одному женскому телу, опасаясь, что у меня украдут его, что в последнюю секунду в спину мне прилетит адский раскатистый смех, и Сатана с лицом одного из офицеров украдёт у меня из-под носа последнюю возможность не сойти с ума. Команду "Рота-тбой!!" я ждал, казалось, не день, а срок, предшествующий холодной вечности. В армии вообще со временем творятся демонические фокусы. Полчаса свободного времени кажутся нереально долгим отрезком, за который можно успеть выспаться, напиться чаю и выкурить полпачки сигарет, причём всё это - по очереди. В то же время, понятное дело, что такой же промежуток в обычной, гражданской жизни сопровождается паникой, суетой и криками "я опаздываю!" При этом свободное время проносится раз в пять быстрее, чем все остальные 15 часов бодрствования. Не чудо ли это, кстати говоря?
В армии всё время чего-то ждёшь. Не вражеского вторжения, хотя и его тоже иногда. Когда прикажут, тогда ждёшь и вторжения. Но вся военная действительность и при отсутствии противника - калейдоскоп ожиданий. С утра ждёшь завтрака, после завтрака - обеда, после обеда, понятное дело, ужина. После ужина ждёшь отбоя. Отбоя ждёшь при этом всё время. Не прерывая это своё ожидание ни на секунду. Это как святая надежда, как фетиш, как легенда, в которую веришь. При этом ещё постоянно ждёшь увольнения. Больше чем отбоя в целом, но отбоя ждёшь больше в каждую отдельную секунду. Это сложно понять, а объяснить - ещё сложнее. Этим нужно проникнуться, пропитаться, принять как данность, что не всё можешь популярно объяснить даже такому высокоразвитому примату, как ты сам. Но это тоже из разряда чудес. Ждёшь команды "делай-два!", согнув руки в упоре лёжа, ждёшь перекура, ждёшь, когда освободят единственную работающую кабинку в туалете. Ждёшь, когда вскипит чайник, когда кончится последний круг пробежки, ждёшь, когда можно будет хоть на секунду разуться. Ждёшь, что в следующую секунду всё станет хоть немного лучше, но надежды на это почти не имеешь. И в глобальном отношении, ждёшь, конечно, дембель. Сколько бы до него не осталось, впервые услышав за спиной скрежет ворот, ты начинаешь ждать дембель.
Дождавшись отбоя, я направил два сообщения "за забор". Тоже из разряда чудес - в части войск связи мобильные ловили довольно слабо. Первое сообщение отправил матери, а второе - Леночке. Второе отличалось от первого только наличием слова "пиздец". Да и было оно отправлено только из желания обеспечить физическую разгрузку интимного характера в увольнении. Промелькнувшее в обоих сообщениях слово "ад", было, конечно, небольшим преувеличением, однако, оказавшись в койке, я ощутил райское удовольствие. В частности оттого, что имею законные, охраняемые правительством, положенные мне государством, Родиной моей неумытой, восемь часов покоя. И не дай Бог, какая-то тварь в эти восемь часов объявит нам войну. Лично перестреляю всех к чёртовой матери от злости.
После первого дня службы я не сошёл с ума, а если и сошёл - то совершенно этого не заметил. И то, и другое - обыкновенное армейское чудо.
Киборги.
Фильмы про Рембо смотрели все. И все - в дошкольном возрасте. В плане, в моём поколении. Но не для всех эти шедевры мирового синематографа прошли бесследно. Пока молчаливый отмороженный герой-одиночка стрелял из незаряженной ракетницы по бутафорским противникам, психика некоторых особо впечатлительных дошколят страдала от зависти. И все эти неблагонадёжные элементы сразу же проявились в экстремальных условиях военной части.
Советская, а позже и российская кибернетика не дремала. Достигнув невиданных высот, наука нашла способ программировать детей, навсегда изменённых гением Сильвестра Сталлоне. Выведенная этой наукой, изрядно отшлифованная нереализованными амбициями стать универсальными солдатами, эта порода людей с первых часов стала предметом моего внимания. Но особенно крепко человеческая природа отоспалась на командирах некоторых взводов.
Дизель, мой одноклассник, сходивший на военную службу на пару лет, рассказывал мне про неких "рубанков". По его словам, эти ребята - самая подлая категория людей, которую только можно встретить на просторах полигонов российской армии. Эти твари, как рассказывал он мне, способны ради похвалы начальства пойти на любую низость. И это даже по общечеловеческой морали, не беря в расчет мораль военнослужащего, которая, естественно, немного другая. По моим же наблюдениям, эти недалёкие люди, способны были, скорее, на любую тупость. Причём, не пойми ради чего... Одно было отвратительнее всего прочего: офицерский состав не уставал потешаться с этой буффонады. Что до солдат-срочников, так тех это шапито изрядно нервировало. В этой ситуации, возможно только в ней единственной, я чувствовал себя настоящим солдатом.
Первые проявления кибернетической натуры у этих ребят я заметил ещё до того, как перешагнул границу военной реальности. Ещё перед КПП, на самом первом "гражданском" построении, я зорким глазом выделил робототехнику среди общей массы личного состава. Что-то в их взоре, в их облике, в их манерах казалось мне странным. Нет, безусловно, у них не торчали провода и железки из головы, они не издавали механический скрежет при ходьбе, хоть и передвигались не совсем плавно. Нет, у них даже не было красных лазерных глаз. Красными они тогда, как я уже уточнял, были у меня. Но эти парни были другими... Не такими, как мы, человеки. Они брали за душу спецификой своего поведения - крикливостью, нарочитой показушностью, показушной исполнительностью, что ли. По команде "Смир-на!" они вытягивались и выпячивали хиленькую грудь так, что на парадах ко Дню Победы офицеры выглядели первоклашками, играющими в войнушку.
Что касается киборгов-командиров взводов, то эти редкие животные были словно высланы специально, чтоб веселить бойцов. Какая-то добрая душа из юмористических шоу телевизора позаботилась о нас, создавалось такое впечатление. Пока Миша спокойно, не надрываясь, не брызжа слюной, отдавал приказы, они орали, верещали, срываясь на сиплые всхлипы, краснели от собственной важности, гордо прогибались вперёд всем телом. Но это было только начало, а значит, это было ещё ничто. При первых попытках пройти строем по территории части эти ребята активнее всех топали не в ногу, извергая при этом невиданную мощь шагов, задирая кривые ноги едва ль не к подбородку. Карикатуры на фюрера в сравнении с этими "командирами" - пример серьёзнейшего военно-патриотического агит-искусства.
Некоторое время спустя, когда дело дошло до строевой песни, эти железные дровосеки со свойственным им усердием решили проявить свои вокальные возможности. Прямо скажем, лучше б они никогда не помышляли об этом. Чеканя слова, как шаги, обрывая их на середине и продолжая их снова, срывая глотки, эти циркачи считали, что поют если не лучше церковного хора, то уж точно не хуже него. Бедная "Катюша" или "Россия - любимая моя" становилась гимном всех убогих, всех уродов, изгнанных из цирка за "особую уродливость", лишённых мозгов и прочих думательных аппаратов. Пьяные футбольные фанаты, лужеными глотками орущие в барах, смотрятся вполне себе музыкально рядом с этими солистами, это я могу уверенно сказать. При такой вокальной подготовке, эти запрограммированные болваны считали, что им по статусу положено стараться переорать весь свой взвод, а заодно с ним и всю российскую армию со всеми её танками, истребителями и линейными крейсерами. Так они и рассекали носом пространство, разевая пасть, срываясь на сиплый присвистывающий визг пьяной потаскухи, имея при этом гордый до моментальной дефекации вид.
Киборги - это такие создания, в процессоре которых функции "отдыхать" не заложено. Она им противна до глубины материнской платы. Пока наш доблестный шестой взвод при каждой удобной возможности, пользуясь долгожданным перекуром, кульками с известным содержимым валялся на травке, подставив зады июльскому солнцу, эти оловянные идиотики не желали примириться с предательским фактом отсутствия строевой подготовки. Они не имели ни малейшего желания даже присесть. Они не способны были представить, что значит спокойно посидеть, не шагая, не крича, не распевая военно-патриотических песен, да и вообще не думая обо всём этом. Пока все нормальные люди, а нас, слава Богу, всё-таки было немало, пытались, хотя бы сидя, заснуть после обеда, особо ярые и упорные роботы убивали драгоценные сорок минут, тренируясь в коридоре строевым приёмам, разучивая текст присяги, а иной раз и оттачивая вокальное мастерство. Как говорится, всё село сбегалось подивиться. Кроме классического "да на тебе пахать надо", при взгляде на них, мою черепную коробку изнутри ела мысль "что ж ты такой усердный воин в университете-то позабыл, родной?" Моего разума так и не хватило, чтоб ответить на этот вопрос.
Иные кибернетические глаза уже стали коситься в сторону нашего взвода, на второй же день службы, прошу заметить. А в нашей стороне любая более-менее безнаказанная возможность прилечь использовалась незамедлительно. Помнится, Ворон спросил меня во время очередных наших посиделок на поребрике:
- Интересно, а мы сейчас что-нибудь нарушаем?
- Да по-любому! - ответил я с нарочитым безразличием и при этом с абсолютной уверенностью. После столь короткого диалога нам стало всё понятно и очень смешно. Самое интересное: косых взглядах я так и не прочитал даже минимальной зависти. Напротив, в них не было ничего, кроме холодного пренебрежения, непонимания, снобизма.
Подводя итог, хочется заметить, что по мере того, как дни сменяли друг друга, некоторые из киборгов всё-таки смогли вернуться в обличие человека, отступили от своей запрограммированной морали, кто по собственному стремлению, а иные под давлением общественности. Но некоторые клинические случаи так и не преуспели в этом. В частности, курсант Какашкин. По паспорту, понятное дело, его фамилия звучит несколько иначе, однако, как говорится "если б памятник был из дуба, он бы точнее отражал мою сущность". Речь об этом персонаже, об этой глыбе, об этом матёром человечище, я продолжу позже.
А в самом конце своего рассуждения над результатами научных экспериментов и пагубном влиянии голливудских фильмов на неокрепшие мозги подрастающего поколения, хочется мне сказать, что ровным счётом ничего они своим усердием не добились. На принятии присяги киборги крепко облажались и со строевым шагом, и с песней, и с докладом командиру. Но это другая история. И было бы это ещё полбеды. Самая большая их беда в том, что столь ими ненавидимый шестой взвод, наш "Замполитарий", так и остался единственным неосеменённым полковником Б. Именно наш командир-Миша при всей его неоцифрованности заслужил самые лестные отзывы и за себя и за своих "орлов" со стороны офицерского состава. Там, где все ходили в позе "прогнувшись", мы просто делали то, что нам было положено. Ведь инициатива в армии, как известно, наказуема. И никто никогда мне не сможет доказать, что мы шли неправильным путём. Мы светились меньше других, но при этом и проблем имели меньше других. А вымпел лучшего взвода мы получили только потому, что нас не имели на полигонах. Киборги надували щёки, смотрели на нас как на врагов народа, прикидывали, за что б ещё на нас "настучать", как бы ещё нас заставить горбатиться перед их глазами, но эти их мысли натыкались на шквал смеха. На ещё более мощный смеховой напор натыкались кибернетические командиры, когда на наших глазах начинали управлять своими взводами с присущей им выправкой. Мы озвучивали то, что думал личный состав их взводов, громогласно посылая этих командиров в невиданные дали, едва заслышав вдалеке.
Самой смешной была картина, когда, разучивая строевой шаг, отряд роботов под командованием старшего терминатора отправился на полевую кухню под бой барабана. Видимо, так пища усваивается ими лучше.
Сто двадцать один или "что же я ещё хочу?".
- Рота подъём! - это дежурный по роте
- Шестой взвод подъём! - это дневальный.
- Так, парни, пора просыпаться! - это наш драгоценный командир.
Вам когда-нибудь хотелось сдохнуть? От всей души. А было ли вам при этом так хреново, что вы не могли поднять руки? Поднять их только для того, чтоб наложить на себя.
- Лёш, просыпайся, - это опять Миша.
- Да щас, дай только раздуплиться!
Вы когда-нибудь думали "если я не сдохну сам, то они убьют меня своей тупостью"? Вне зависимости от вашего ответа, я могу сказать, что моё состояние сводилось примерно к таким плачевным симптомам.
Добро пожаловать в нашу казарму на второй день нашего блицкрига.
Меня чуть ли не на руках выволокли на свет Божий, поставили в одних трусах в коридоре и стали с утра пораньше любить. Под словом "любовь" я подразумеваю не светлое чувство, а мучительный болезненный процесс.
- Через три минуты построение перед казармой на утреннюю зарядку. Форма одежды номер два, - это было последнее, что я слышал, пребывая в своём уме, дальнейшее происходило уже без моего вмешательства.
Утро в войсках построено таким образом, что курящий человек успевает на пустой желудок нечищеным ртом выкурить пару-тройку сигарет. Это так, на ум пришло.
Три минуты я потратил на сон. А по их истечении мне показали, что такое форма одежды номер два, что такое километровая пробежка в армейских ботинках, что такое отжимания на счёт "раз-два" и прочие прелести взрослой жизни, к которой я так стремился в детстве. Ноги заболели днём ранее...теперь стали болеть ещё и руки. А голова так и не заработала. Поэтому я даже не смог понять, устал я или нет. И тот факт, что у меня поднимается температура, я тоже пропустил мимо.
После столь стремительного утречка стремление жить не усилилось. При этом желание сдохнуть трансформировалось в изумрудную мечту.
- Рота, через пятнадцать минут первый взвод строится на завтрак. Остальные взвода убывают с промежутками в десять минут.
Мой взвод - шестой. То есть у меня около часа. Но только этот час я потрачу не на сладкий сон, а посвящу служению Отечеству.
Вскоре я вкусил завтрак. По сравнению со вчерашним ужином, это было уже меньше похоже на блевотину. Я с ужасом подумал, что начинаю привыкать к прелестям местной кулинарии.
Придя с трапезы, я заметил, что подбородок мой сделался раз в пять больше положенного. "Ну вот оно, - благоговейно подумал я, - я начинаю умирать!". Потрогав лоб, убедившись в том, что температура растёт, я укрепился в своей догадке.
- Товарищ полковник, рота для развода на занятия построена. Старшина роты, курсант Л - ий.
Так вот оно как! Этот парнишка и чин себе уже получил. Интересно, а кто его так назначил? И чем же это я хуже него? У меня ж сейчас настолько же безразмерная физиономия, можно было и меня перед строем покомандовать выпустить. Или это он у Б. в карты выиграл?
Пока я это думал, я успел проорать "Здравия желаю, товарищ полковник!" и даже не заметил, как нас начали разводить. А, собственно, чего нас разводить, если нас и так уже трахают? И наш взвод в особенности.
Развели. Как школьниц. Легко, в плане, и непринуждённо. А мы и повелись.
По поводу того, что нас любили в то утро особенно пламенно, могу добавить одно воспоминание:
- Мужики, значит вот какое дело,- это Миша нас всех собрал в сторонке и докладывает обстановку. - Меня сейчас Л. инструктировал, сказал, что Б. традиционно замполитов не любит, будет нас просто так цеплять. Не обращайте, говорит, внимания, это нормально.
- Офигенные новости, Мишель.
Столько внимания со стороны таких высокопоставленных людей! Я тронут!
Именно по причине столь ярко выраженного консерватизма и традиционализма полковника Б. я с утра успел побывать "дятлом пограничным", "голубем сизокрылым", "страусом нанду в пилотке" и "шлангом гофрированным". Из серии "найдите лишнее". Впрочем, я отвлёкся от основной фабулы.
По плану занятий первое, что предстояло испытать нашему взводу - это зубрёж текста присяги. Но, слава Богу, не в упоре лёжа, как оно принято, а в более комфортных условиях. В коридоре казармы, пардон, гостиницы стараниями личного состава были расставлены стулья, на которых этот самый состав доблестно спал в обнимку с уставом, грустно повесив головы. Киборги, понятное дело, допустить такой вольности не могли никак, но зато будили других в случае редкого появления старшего преподавателя. А старшим был назначен подполковник И., прозванный за красноту рожи Кетчупом. Но он заперся в канцелярии и думается мне, что большую часть занятия тоже доблестно продрых. И снилась ему не то Родина, не то жена, не то зарплата...
Эта идиллия продолжалась, пока не появился полковник Б. и не обломил кайф всем. Резко проснулся старший преподаватель, разбудил нас, "равняйсь - смирно - вольно!". И, собственно, продолжаем передачу "Утренний секс с полковником Б.". В этом выпуске нашей передачи был сюжет про курсанта Р - ма.
- Так, - это, как не трудно догадаться, потирая руки, начал ведущий нашего шоу, - кого это я с утра поймал в кубрике шестого взвода с бутербродом?
Сзади меня послышалось торопливое шевеление.
- Я!
- Головка от Кремля! Фамилия Ваша, молодой человек!
- Студент...курсант Р - м.
- Ну и как Вы мне это объясните, молодой человек?
- Виноват, товарищ полковник!
- Да это я и без Вас знаю. Так, товарищ подполковник, - это он Кетчупу - несите-ка сюда расстрельную книгу.
Что-то до боли под рёбрами знакомое...сдаётся мне, я знаю, какие книжки он почитывает.
- Это мы мигом.
Потом эти двое ещё покидались положенными в этом случае шуточками, после чего полковник Б., видимо, отдохнув и переведя дыхание, принялся за дело с удвоенной энергией.
- Вам что, товарищ курсант, крысы нужны в кубрике? Вы их мне тут плодить у себя в кубрике вздумали?
- Никак нет!
- А что? Или Вас на завтрак плохо кормили, товарищ курсант?
- Хорошо, товарищ полковник!
"Врёт, гадёныш, и не краснеет!" - мелькнуло в моём угасающем разуме.
- Значит так, на строевой подготовке шестой взвод драть с особым усердием, это я лично проконтролирую. А Хлебосольному после присяги наряд от моего имени. Всё, занимайтесь...
И он ушёл. А Антоха получил своё настоящее армейское прозвище. Как в кино.
А смерть всё не шла ко мне. Её приближение, помимо всего прочего, сулил ещё и наглухо заложенный нос. И присягу я так и не выучил.
- Кому-то тут, как я погляжу, смешно? Вы думаете, с вами тут сюсюкать будут? Кто, как вы думаете, я или подполковник Л. будет с вами сюсюкать? А, товарищи курсанты? Хотя, какие из вас курсанты, вы - студенты!
В последнее слово подполковник Н., получивший за непривычно светлую, почти белую, форму прозвище Сметана, вложил слишком много ненависти. Ну, это на мой взгляд. Но моим взглядом никто из присутствующих здесь не интересовался.
- Кто вам разрешал смеяться?
Гениальный вопрос, вы не находите? То есть, если сказать, что старший по званию, а тем более командир бригады, на худой конец, начальник штаба дал приказ "смеяться на каждое слово офицера", то всех бы это устроило, и вопросов бы не было, так что ли?
- Упор лёжа принять! - будто отвечая на мои рассуждения, крикнул Н.
Ну вот сейчас! Сейчас или никогда! Ну сдохни, Алекс, ну что ж тебе стоит?!
Сметана принял вместе с нами. В плане, упор лёжа.
- Делай раз...два...раз....два...
И с каждым разом паузы становились всё напряжённее. Сколько таких считалочек выдержало моё тело, я не знаю. Но после какой-то из них, я рухнул в холодную траву, надеясь, никогда с неё не подняться. Потери на сборах, как говорил Санёк, составляют три процента личного состава. Я приготовился стать одним из трёх счастливчиков. Увы, по команде Сметаны я поднялся вместе со всеми.
Ужасно хотелось пить. Даже, наверное, сильнее, чем сдохнуть. Вроде как, негоже помирать на сухой желудок. А пить было нечего. Ощущалось, что дети в Африке просто сказочно счастливы по сравнению с нами.
- Вот так вы больше похожи на курсантов. Смеяться кому-нибудь ещё охота?
- Никак нет!
Враньё! Я б заржал, но в горле пересохло, как тут смеяться.
- Итак, начинаем занятие по огневой подготовке.
Хорошее начало, как известно, - половина дела.
По команде "К бою!" я из последних сил, а потому без должного старания, изобразил бег зигзагом до рогожки, расстеленной на травке перед пригорком. Упал, как только что научили на локоть, присоединил магазин. И тут же появилась масса проблем. Сперва предохранитель никак не желал вставать в среднее положение, проскакивая его то вверх, то вниз. Потом, когда я совладал с предохранителем, заартачился затвор. Я начал было радоваться дикому упадку сил, который явно был на лицо и предвещал скорейший конец моих мучений. Путём титанических усилий мне всё-таки удалось управиться с автоматом Калашникова. Патронов в магазине не наблюдалось, то есть застрелиться я не мог никак. У нас вовсю шла тренировка стрельб, которые должны были состояться через день. После всех своих злоключений я объявил, что "к стрельбе готов", а в следующую секунду получил офицерским ботинком по голени: оказывается, пытаясь усмирить затвор и предохранитель, я забыл принять правильное положение, то есть по местным меркам лежал в корне неверно.
- Нажав на спусковой крючок, про себя проговариваете "сто двадцать один" и отпускаете его. За это время вылетает короткая очередь в три патрона.
А я уж было грешным делом подумал, что это какое-то заклинание, чтоб патроны в магазине появились. Типа, мы именно так Вермахт победили. Магия предпоследнего уровня.
- Перерыв пять минут. Разойдись!
"Разойдись" в данном конкретном случае в переводе с местного диалекта означало "привались на пригорочек и изжарь себя изнутри сигаретой на сухое горло". На пригорке мне открылась вопиющая несправедливость: пятый взвод покидает нас на две недели, уезжает отдавать Родине священный долг на территории города-героя Ленинграда. Соответственно, по утрам они будут просыпаться дома, а вечерами там же засыпать.
- Так что, пока вы тут будете лямку тянуть, мы баб будем зажимать - какой-то особо борзый курсант из "пятёрки" решил насыпать соли на раны.
- Вот только не надо мне басни сочинять, что у тебя бабы есть! - к этому моменту я уже не говорил в общепринятом смысле этого слова, а шипел, причём себе под нос, еле выдавливая слова сухим, как Сахара, горлом.
На это моё замечание отреагировал только Ромик, сидевший неподалёку. Ибо на более мощный вопль негодования у меня не хватило энергии.
- Взвода, отставить перерыв!
- Продолжаем вечерину... - всё так же тихо и в сторону подал голос я.
- Становись! Значит так, сейчас прогоняем всё то же самое ещё разок.
Господи, так у нас тут прям театр! Малый Драматический Театр Боевых Действий. При этом как-то в название обязательно вплести надо слова "комедия", "абсурд", "идиоты"...
Второй раз было легче. Автомат мне достался менее строптивый. И лёг я красиво, лучше, чем при первой попытке. В общем, справился с поставленной передо мной нехитрой задачей. Всё приходит с опытом.
- Вы поймите, перед вами боевое оружие. С ним нельзя шутить. К нему нельзя относиться с пренебрежением. Оно было рождено убивать. И оно будет убивать. И от вас, товарищи курсанты, будет зависеть, кого оно будет убивать. Уважайте своё оружие, относитесь к нему бережно, и тогда оно не тронет вас. Запомните, оно создано убивать и оно своё возьмёт.
"Алё, это больничка?!" - подумалось мне в конце этой короткой, мрачной лекции. Сметана был явно готов сказать "Говорите со своим оружием, любите его, оставляйте ему кусочек тушёнки с обеда, будьте с ним ласковы, иначе оно придёт к вам ночью и убьёт вас". Но при таком монологе, честно могу признаться, больничку надо было бы вызывать мне.
А после этого у нас был обед. И, слава Богу, я на него не пошёл. Я прокрался в кубрик, заварил себе чаю, нашёл печенье у Павлика в тумбочке и за этой же тумбочкой спрятался. Подбородок, вроде бы, уменьшился немного, что показалось мне вполне позитивной тенденцией. Температура, вроде бы, тоже упала. А может, я просто привык. Человек привыкает ко всему. Первая кружка чая прошла в меня одним глотком - это была первая мокрая жидкость в моём организме за целый день. Первая, ибо на завтраке я решил не пить то, что военные нескромно называли "кофе". Истории про бром и вызванные им проблемы с потенцией пугали меня. Вторая чашка была растянута минут на десять и дополнена пачкой пашкиного печенья. Третья была налита как раз тогда, когда первый взвод вернулся с обеда, что позволило мне покинуть своё укрытие и в компании этой самой чашки, сигарет и плейера выйти на улицу. Улицы там не было, там был плац. А левее плаца - газончик. На него я и упал. И впервые за два дня я почувствовал себя вполне сносно. Меня практически ничего не удручало. В запасе у меня было ещё полчаса покоя и тишины, нарушаемой только грохотом немецкой музыки в наушниках. Жизнь понемногу налаживалась.
- Лёх, ты как? - это командир взвода заботится о своём подчинённом.
- Да вроде, получше. Меня не впалили, что я не ходил на обед?
- Ты думаешь, ты бы сейчас так спокойно тут лежал, если б впалили?
- Ну да, логично... Да вроде я, это, приободрился немного.
- Ну да, я смотрю, уже не такой бледный.
- Миш, надо что-то делать срочно. У нас натуральная засуха. Надо с этим как-то бороться.
- Не парься, я с Л. поговорил, он вроде дал добро снарядить поездку в город.
- В смысле?
- Ну на Бориной машине с ним поехать. Собственно, Л., Боря и ещё два человека.
- Миш, будь братом, назначь меня! Богом прошу, иначе помру я к вечеру.
- Ну давай. Тебя и Виталика - он ответственный.
- Когда стартуем? Я уже готов! Только чашку заброшу наверх.
- Да погоди ты, после ужина, наверное, поедете.
Мир резко наполнился красками. Веки поднимались, спина разгибалась. Голос становился всё увереннее. Я уже не был ходячим трупом. Иногда, всё-таки, на свете бывают радостные новости. Главное - дожить до вечера. А если мне совсем повезёт, то я смогу где-нибудь погадить в городе. Нормально, сидя, а не в позе кондора в Андах. И пусть мне все завидуют! Божественное вмешательство в мою короткую армейскую жизнь пришло, как нельзя, вовремя. Кто-то в Небе хочет, чтоб я жил. Это вселяет оптимизм...
- На счёт раз левая нога вытягивается вперёд, поднимаясь на 15-20 сантиметров, носок тянется. При этом правая рука, полусжатая в кулак, сгибается под прямым углом в локте перед туловищем. Расстояние от руки до поясного ремня - ширина ладони. Такое же расстояние от груди до ладони. Левая рука отводится назад, не сгибаясь.