Любовь Отраднева

Посвящается Мириамель,

а то она мой самый старый друг в Сети,

и до сих пор ни одного посвящения...

Ещё немного недосказанного, оставшегося за страницами "Антона и Ирины"... Пожалуй, об этом следовало бы писать стихами. Может, ещё и напишу. Но сейчас надо срочно выплеснуть на бумагу картину или картины... Прошу прощения за глюки, вдохновлялась снами, компьютерными играми и песнями группы "Крематорий", которые, по сути, и вытянули фанфик... Особая благодарность Танье, которая открыла мне песню упомянутой группы "А у Тани на флэту..." (цитировалась ещё в финале "Антона и Ирины") и Анюте-Тотошке, которая по собственному почину переписала мне целый диск. А потом, наконец прочитав фанфик, своими здравыми замечаниями заставила меня взглянуть на многое по-другому, исправить ляпы и по-новому расставить кое-какие акценты...

* * *

Семнадцать лет прошло. Не так много для Иных, но всё-таки - годы и годы... А будто вчера всё случилось.

...Две девочки-компьютерщицы, непосредственные подчинённые Антона Городецкого, весело шли на работу. Причём, зная, что начальник сегодня всё ещё в отпуске, шли они часам к одиннадцати, нога за ногу, и хихикали.

На вахте их позднее появление не вызвало не только недовольства, но даже удивления. Охранник просто сказал им:

- Добрый день, барышни, за ключами ходить не трудитесь, их Антон Сергеевич ещё в восемь утра взял!

- Оп-па! - сказала одна из слабеньких волшебниц другой. - У нас что, аврал?

- Какой аврал, сегодня детский праздник! - усмехнулся вахтёр. - Дневной Дозор рвёт и мечет - Великий Иной от них ускользнул!

- А почему тогда...

- Да кто его знает, вашего Городецкого? Смурной он какой-то был, ну да это его дело... А работать сегодня грех, девочки!

...Шеф сидел за своим компьютером, вперив невидящий взгляд в монитор. На экране - девчонки видели от дверей - красовалась большая фотография инопланетной гостьи. Впрочем, слово "красовалась" здесь явно не подходило - девичье лицо было заключено в аккуратную траурную рамку, и через угол фотографии тянулась такая же, на компьютере нарисованная, чёрная ленточка... Перед монитором стоял наполненный стакан, накрытый чёрной краюшкой. Второй стакан был у начальства в руке.

Антон Сергеевич с усилием повернул голову в сторону двери и сказал как-то чрезмерно отчётливо:

- Девочки, добрый день. Занимайтесь своими делами, не обращайте на меня внимания. Я есть - но меня нет...

...На другом этаже по коридору скакала Катя-Тигрёнок, скакала так, словно уже перекинулась в хищную кошку. Но не превращалась она, видимо, из желания кричать:

- Е-е, мы их сделали, ура!!! Равновесие вернулось!

- Катерина!

Чей-то голос заставил Тигрёнка зависнуть в воздухе и тут же тихо сползти по стене. Перед девушкой стоял Борис Игнатьевич собственной персоной.

- Шла бы ты в спортзал, что ли... Ведёшь себя, как... Во-первых, тебя там близко не было, а во-вторых... Ира развоплотилась! А ты скачешь, как дикая коза!

- Как развоплотилась? - Катя сжала руки и переплела пальцы. - Почему? Что они с ней сделали?

- Много чего, - вздохнул Пресветлый и пошёл дальше по коридору.

...Через некоторое время Гесер материализовался в компьютерном отделе и спросил от порога, с хорошо разыгранным недоумением:

- Антон, а ты что здесь делаешь? Я же тебя до завтра отпустил! - поглядел на экран с фотографией, на стакан, покачал головой и обратился к подчинённым Городецкого: - Девочки, вы же всё равно не работаете - пойдите, проветритесь!

Барышни переглянулись и исчезли, мигом прошмыгнув мимо самого главного начальника Ночного Дозора.

Борис Игнатьевич пересёк комнату и встал за спиной у своего сотрудника:

- И почему водку пьянствуешь на рабочем месте?

Антон молча указал глазами на монитор - дескать, неужели вы не понимаете?

- И нечего мне здесь! - Гесер на миг встретился взглядом с наивными, широко распахнутыми Ириными карими очами на фото и аж зажмурился. - Сам во всём виноват, как с тобой это обычно и бывает. Столько фигни на квадратный метр, как с тобой, у нас в Дозоре ни с кем не происходит! То ты мексиканский сериал устраиваешь Тёмным на радость, то у тебя свадьба, то поминки...

- Борис Игнатьевич, если вы будете издеваться - я вообще уйду из Дозора.

- Ну и иди, скатертью дорога! Оперативник из тебя никакой, а компьютерщиков таких, как ты, по Москве тринадцать на дюжину! А в провинции ещё того больше! - Гесер отобрал у Городецкого стакан, подул на него и протянул снова Антону: - Вот выпей, стань похож на приличного Иного и пиши заявление!

Ни выпить, ни даже взять зелье трезвости Городецкий не успел. По коридору быстро простучали каблучки, и в комнату вихрем ворвалась Светлана:

- Как же вам не стыдно, Борис Игнатьевич!

- А тебя я вообще сюда не звал... - начал было Гесер. Но Света уже отодвинула его локтем, сама встала за спиной у Антона, обняла его, прижала к себе... На Пресветлого она при этом смотрела такими глазами, будто была кошкой, у которой собираются отобрать котёнка. А вот с Ирой на мониторе Светлана обменялась совсем уж непонятным взглядом. Что-то в нём было такое, чего ни один мужчина никогда не поймёт...

Всех этих сложностей Городецкий, разумеется, видеть не мог. Закрыв глаза, он прижался к Свете. От неё исходило бесконечное тепло, ласка её была почти материнской. И... то ли ему показалось... то ли вправду стало легче.

- Да ну вас обоих! - Борис Игнатьевич поставил стакан на стол, махнул рукой и вышел из комнаты. В голове у него уже шла работа, он мысленно смахивал фигуры с шахматной доски и быстро-быстро расставлял их заново... - Победа, тоже мне! Покидались атомными бомбами - теперь опять, как всегда, переходим к мышиной возне... Посмотрим, что мы сможем сделать при ТАКОЙ расстановке сил...

* * *

Это было продолжение того жуткого дня, который начался ночью. И, конечно, Светлане далеко не сразу удалось отогреть Антона. Она просто была - глядела на него и ни о чём не спрашивала. Просто была - совсем не далёкая, не заоблачная, а близкая и родная...

Они оба тогда помогли ему, Городецкому, хоть и действовали поврозь и сердились один на другого, - Гесер, который на него кричал, и Света, которая его жалела... Никто не пытался ему доказывать, что все кругом "враги и интервенты", а он сам ни в чём не виноват. Светлана всего не знала, да и не узнала никогда. Борис Игнатьевич знал всё и даже больше. Про кухню в крови, которая ни в какую не хотела отмываться ни обычными, ни магическими способами и даже когда сдалась - следы от неё были видны в сумраке ещё много-много дней. Про непонятно как написанную Антоном объяснительную для найдинской конференции Светлых. И то, какие глаза стали у несчастной Бабани (чего не знал Городецкий, а если и видел - то лишь в кошмарных снах)... И ещё то, что сам он, Пресветлый Гесер, чего-то недопонял и не так рассчитал - а впрочем, это уже неважно. Разумеется, про заявление об уходе из Дозора больше и речи не было. Траурное фото с монитора исчезло через сорок дней. Немного раньше этого срока кто-то видел в офисном коридоре, как Света и Антон шли, взявшись, как маленькие, за руки. Впрочем, это вполне могло быть слухами. Равно как и легенда о том, что Великая Светлая кодировала Городецкого от пьянства...

Дальше было ещё много всякого. Свадьбу играли очень не скоро. Оперативник из Антона со временем всё же получился, и даже не "никакой". А Светлана из Дозора ушла, чтобы не колоть глаза мужу своими превосходящими способностями... Все поражались, как она не взбесилась за столько лет дома. Но Света выходила из себя только в тех случаях, когда ей казалось, что опасность грозит её семье. У них с Городецким действительно родилась девочка Надя, которой было предначертано стать величайшей из великих Светлых. То есть, если быть точным, это Светлане судьба назначила стать матерью такого удивительного ребёнка... Пока девочка была просто ходячей радостью с бросавшимися в глаза способностями...

Что касается другого удивительного ребёнка - Егора, который по документам не Антонович - то его потеряли из виду оба Дозора. Видимо, он и впрямь выбрал жизнь обычного человека, и уже никто и ничто не могло изменить его решения. Официальная версия Ночного Дозора гласила, что именно за это отдала свою Силу сумраку и развоплотилась инопланетная девушка, тринадцатая валькирия, найденная Антоном Городецким в Интернете и приведённая в контору на правах "варяга". Интересно, знал ли правду кто-нибудь, кроме самого Антона, Гесера да ещё Матвея Багрова, серого мага, вернувшегося к себе на Найду и бывшего фактически крёстным Егора? Вообще-то Завулон, шеф Московского Дневного Дозора, тоже, подобно своему коллеге-врагу, имел обыкновение знать больше, чем надо, и даже странно, что его подручные не появились тогда на крыше дома, где жил Городецкий...

И всё шло, как всегда оно идёт в мире Иных, под сенью Договора... Работы было столько, что времени на посторонние мысли не оставалось совершенно. А домой к себе Антон всегда шёл как в кондитерскую - для него, Иного, это сравнение означало не только бесконечную сладость и радость, но и подпитку энергией. Он сильно надеялся, что не одностороннюю. Вообще ему, его жене и дочери было всем вместе хорошо, и тень Иры никогда не омрачала их семейного очага.

Но иногда он всё же её видел. Не просто вспоминал, не просто ощущал, входя в сумрак, незримое её присутствие, развеянные повсюду частички её души... а именно видел. Случались изредка такие минуты и часы, когда можно было сидеть у себя в кабинете и ничего не делать... Вот тогда могло произойти одно из двух. Либо из совершенно не-Иновского скринсейвера с летящими звёздами ни с того ни с сего выглядывало знакомое смеющееся лицо... либо Городецкий сам до боли в глазах вглядывался в этот сверкающий космос. Подолгу, если была возможность - по полчаса кряду. А однажды даже допустил варварское обращение с техникой - взял и написал пальцем на экране монитора: "Ира". Но ждать пришлось всё равно долго, как и всегда. Она являлась, не было случая, чтобы она не пришла - но недовольная, что её потревожили, словно бы даже заспанная... Однако если пообщаться хотелось ей - это случалось исключительно в такие минуты, когда Антон о ней даже не вспоминал...

Разговоры у них всегда выходили странные, и совсем не тем, что происходили мысленно.

"Отпусти!" - каждый раз просила потревоженная сторона.

"Не могу, ты же знаешь..."

"А где была твоя радость, когда мне хотелось тебя увидеть?"

"Да мы же всегда с тобой в противофазе... Так похожи - и никогда не совпадаем. Наверное, из-за этого всё и получилось так, как оно получилось..."

Дальше могло быть с вариациями. Когда-то давным-давно Ира поведала, что оказалась после смерти в небесном воинстве, у престола Создателя, как те валькирии, что не родились людьми.

"Ой, а Бога ведь нету!" - мысленно удивился Иной.

"Вот с твоим анамнезом, Городецкий, только ещё богохульствовать! Хотя стань ты святошей - было бы гораздо хуже и противнее... А вообще смешно: я уже здесь, а ты ещё там, и ты мне так уверенно заявляешь, что есть по ту сторону и чего нет... Смешно - и страшно. Ведь будет каждому по вере его, Антон... Мне сталось по моей, и я отсюда охраняю твою Надюшку..."

"Ира, Свет с тобой, кто, кроме тебя, мог бы вот так... Нет слов!"

У них никогда не получалось ни излияний, ни какого-то обмена новостями... Немножко подколок, сдерживаемые эмоции.

"Позовёшь ещё?"

"Не знаю..."

"Я знаю. В следующий раз позову я..."

"Стоит ли? Отпусти..."

"Не могу, ты же знаешь..."

Всё обрывалось неожиданно, даже не всегда потревоженная сторона успевала сослаться на занятость по работе... И оставалась только тишина и - по крайней мере, у Городецкого - головокружение, как после наркоза. На пару минут, а потом затягивал привычный водоворот... И после не снилось это Антону, не тревожило, и вообще всё это случалось достаточно редко.

Один-единственный раз застал своего заместителя по кадрам за игрой в гляделки с монитором Пресветлый Гесер:

- Ау, Городецкий!

Антон вздрогнул. Так любили к нему обращаться в найдинской конференции Светлых - пока не вкатили участнику под ником "Иной33" бессрочный бан...

- Ты меня слышишь вообще?

- Да, Пресветлый.

- Тогда запомни: если ты говоришь с Богом - это вера, а если Бог говорит с тобой - это уже шизофрения.

- Борис Игнатьевич, а правда, что Бога нет?

- Не знаю, Антон. Знать буду, когда помру... Но не надейтесь: в ближайшие лет триста я этими глупостями заниматься не собираюсь!

- Сплюньте. А правда, что "будет каждому по вере его"?

- Не знаю! Что ты, в самом деле, как будто тебе пять лет? Наденька дома озадачила?

- Нет. Она и слов-то таких не знает...

- Ну и хорошо. Света у тебя женщина рассудительная, когда за тебя и дочку не переживает... Так что и ты давай подтягивайся. Сейчас тебе задач нарежу...

- Спасибо, Борис Игнатьевич, буду искренне рад!

...Вот так, всего однажды, вся ситуация вызвала у кого-то тревогу. Да только годы шли, и как-то всё сильнее вспоминалось...

"Ира, что-то мы чаще стали беспокоить друг друга..."

"А что ты хочешь, Антон? Темнее всего - перед рассветом! Сейчас идут семнадцатые годовщины нашего знакомства, наших первых разговоров в "Аське"... Почти как теперь..." - валькирия горько рассмеялась.

"Да, правда... Значит, скоро заканчивается тот срок, на который мы были повенчаны разбитым блюдом. Может, после этого дня нам наконец удастся стать друг от друга свободными..."

"Я как раз об этом и говорю. Только вот скажи честно, положа руку на сердце: хочется тебе, чтобы это было так?"

"Нет. Нет. Нет!"

"Вот и мне совсем не хочется... Господи, Антон, куда же мы идём и что с нами будет?"

"Боюсь, что ничего хорошего... Я Светом клялся тебя защищать - а что вышло?"

"Это мы уже сто раз обсуждали! Могу повторить в сто первый: то, в чём ты клялся, ты исполнил. Матвею Багрову я не досталась. Другое дело, что не получается тебе стать моим прошлым, а мне твоим..."

"Да, Иринка. То, что должно бы нас разлучить, - соединяет нас только крепче. Может быть, в самом деле - это перед финалом? Перед пустотой? Перед тем, как станет всё равно?"

"Перекрестись! Тебе нельзя так говорить, у тебя семья! Всё, не зови меня больше!"

"Ты правда этого хочешь?"

"Нет. Нет. Нет..."

* * *

- Не плачь, Надя, пожалуйста, не плачь! Все когда-нибудь умрём...

Пресветлый Гесер неловко гладил по голове рыдающую четырнадцатилетнюю девочку. Её мать стояла тут же, с окаменевшим от горя лицом, в котором не было ни кровинки.

Все они находились в кабинете Городецкого. Сгрудились за спинкой его опустевшего кресла. Еcли смотреть через сумрак, то можно было увидеть самого Антона, с неестественно запрокинутой головой и навеки застывшим взглядом.

- Как это случилось? - без всякого выражения спросила Светлана. - Он сам решил развоплотиться?

- Нет, - покачал головой Борис Игнатьевич. - Я зашёл... а он тут... сидит... У него сердце остановилось, Света. Я ему глаза закрыл... И потом, пока вам сообщал, тело истаивало... Нет, это не самоубийство. И не убийство.

- Всё равно это враги! Интервенты! - захлёбывалась слезами Надя. - Они показали моему папе что-то страшное! Прямо через компьютер, а-а-а!

- Ну что ты, Наденька, какие ещё интервенты? - брови Гесера поползли вверх.

- Инопланетные! Она гадина, она кикимора болотная, у, чтоб ей пусто было!

- Кто кикимора?

- Да эта... Ирхен! Сама не может после смерти упокоиться и ещё другим мешает! Я её чувствую, стерву такую!

- Надежда, возьми себя в руки! - мать прикрыла ей глаза ледяными ладонями. - Ира Энгельгардт - никакая не кикимора, она жизнь отдала, чтобы мир не рухнул во тьму...

- Мама, ты что, слепая?! Она тебя вдовой оставила, а ты её ещё защищаешь! Такие вот чересчур Светлые - хуже любых Тёмных! Они мир под себя ломают! - Надя прицельно плюнула в монитор, и он превратился в пыль.

- Я тебя сейчас свяжу! - пригрозил Пресветлый. - Ты ведь про себя это сказала! Ну, нагородили вы, одно слово - Городецкие! Сумасшедшая семейка!

- Борис Игнатьевич, мама, правда же, мы им всем ещё покажем?

- Покажем, Надя! Только не совсем тем, кому ты думаешь... Света?

- Я никому не хочу мстить. И тебе, Надя, не разрешаю. Я просто встаю в строй. А если она была, эта мина замедленного действия, если я её проглядела - то теперь ничего уже не изменишь...

- Света, ты бы хоть заплакала, что ли, а то прямо страшно...

Гесер смотрел на двух великих волшебниц. Беспощадные. Абсолютно беспощадные. Когда-то он делал ставку только на одну такую. Сейчас карты легли так, что Дозор получил сразу двух. Жаль, конечно, что такой ценой - ведь только недавно полтинник отмечали Городецкому, разве это возраст для Иного? Но что уж теперь... Наверное, Антон Горемыка сделал для Света всё, что мог. Недаром, когда стало понятно, что их со Светланой не разобьёшь - стало возможным и подкорректировать судьбу молодой волшебницы. Чтобы главное её предназначение оказалось в материнстве, в воспитании величайшей Светлой...

А всё-таки дети Городецкого сильно похожи. Что один, бывший Тёмный, ныне серый или нейтрал, что вторая, Абсолютная Светлая - оба нетерпимы и упёрты... И даже стрижки одинаковые - у тогдашнего Егора и у сегодняшней Нади. Пресветлому мельком подумалось: хорошо хоть Ира не успела от Антона забеременеть... Третьей такой бомбы мир не выдержал бы...

* * *

Антон Городецкий открыл глаза и тут же рассердился неведомо на кого:

- Ну сколько раз просил: не ставьте на "рабочий стол" никаких картинок, тем более анимированных! Они и память жрут, и в глазах от них рябит...

Непонятное фиолетовое существо с ярко-оранжевым брюхом фыркнуло, дёрнуло игольчатой спиной и ткнулось холодным пятачком в руку Иного:

- Мы - анимация?!

Городецкий вздрогнул и сел. Как выяснилось, под ним была трава, и достаточно густая.

- А кто же тогда? - спросил он у диковинных существ.

- Свиноежи мы! Братья твои по разуму, Антон свет Сергеевич!

- Ну допустим. Но хотя бы какой это слой сумрака? Вроде я на всех бывал...

- Это не из той оперы. Ты покойник, Городецкий, понимаешь?

- Так там, где покойники, я тоже бывал, их должны были отпустить, позволить им перестать быть... Вы что, теперь вместо них?

- Да нет... Ты попал в то место, где ты заслуживаешь находиться. Поживёшь здесь лет двадцать-тридцать-сорок - станешь таким же, как мы... Да не бойся, мы не вредные, мы здесь весело живём!

- А... Ира? Хотя откуда вы можете знать...

- Ира у престола Создателя, как она тебе и говорила. Далеко... высоко... тебе туда не добраться.

- По дороге тебя слопают святые! - съехидничал другой свиноёж.

- Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королём! - запищали все нелепые создания разом.

- Ох, - сказал Антон и обхватил колени руками. - Может, конечно, так мне и надо... Но только... Ира. Я её чувствую. Ей плохо.

- Конечно, плохо. Семнадцать лет прошли, мина взорвалась. У тебя остановилось сердце, и ты попал сюда. Ей проще, она уже один раз умирала. Но твоя Надя, которая у неё под защитой, её прокляла. Насколько могла проклясть Светлая.

- Свет и Тьма... И опять я во всём виноват!

- Тарелку, конечно, бил не ты, но повод-то дал... И отпустить не смог. Или не захотел.

- Но теперь-то хоть могу я что-то исправить?

- Поздно уже! - заголосили было свиноежи. Но тот из них, кто первым заговорил с Городецким, встряхнул иголками, издавшими почти кастаньетный треск, и все затихли.

- Ну что, - изрёк этот, главный по-видимому, зверь, - дать тебе ещё шанс, Антон свет Сергеевич? У тебя, понимаешь ли, две судьбы, два предначертания, и оба стали частью твоего сердца. Но одно из них ты исполнил. Худо ли, хорошо ли - но Светлана и Надя остались за твоей спиной. И скажу по секрету, что твой шеф этим весьма-таки доволен. Тебя в очередной раз разменяли на более крупную фигуру. Но твоя вторая судьба, пожалуй, полностью не свершилась. Коли не смогли вы забыть друг друга и не захотели, чтобы всё это закончилось... Ну что, братья свиноежи, дадим шанс Городецкому?

Копытные, колючие и пятачкастые долго галдели. Наконец большая часть существ втянули иголки, от чего стали похожи на кабанчиков ежового телосложения.

- Это означает "да", - подытожил главный свиноёж. - Ладно, Антон свет Сергеевич, ты стал бы украшением нашей стаи, ну что ж... Иди, ищи своё счастье!

- А... куда идти?

- А вот тут мы тебе не советчики. Игры многоуровневые проходил небось не раз? Значит, разберёшься.

- Играть никогда не любил, но разберусь. Слушайте, а вы все тут... тоже...бывшие Иные - или кто?

- Это тебя не касается, Городецкий. Что там тебе говорила во время оно бедная девочка про твою прямую и ясную дорогу? Ищи вот!

- Много знаете... колючие! Ладно, спасибо и на том...

* * *

Бледная Ира с перебитыми крыльями лежала под одеялом и смотрела в потолок. Ощущения были такие, словно и во всём теле не осталось ни одной целой кости, и вместо крови влили какой-то яд...

У постели валькирии сидела девушка-ангел. Так, как она, наверное, выглядела Дафна Буслаева в бытность свою стражем. Хотя нет, стражи - это воины Света, а эта девчонка была небесной сестрой милосердия, похоже, что в том числе и по призванию...

Ира закрывала глаза и думала: вот этой девице, наверное, двадцать тысяч лет. Из тех тысяч, каждая из которых приравнивается к земному году. И она просто не знает, что такое грешная земля с её бурлением, страстями и глупостями... Где лучше - здесь или там? Она, тринадцатая валькирия, никогда не будет своей в этом высшем мире - она слишком хорошо помнит, как была обычным человеком, пусть и искалеченным, а потом - уже необычным, но всё равно ходящим по грешной земле. Ей, Ире, тридцать девять лет - без всяких тысяч. По здешним меркам - одно мгновение вечности, а по земным - много. Пускай она и выглядит совершенно так же, как в день ухода своего в сумрак - если не считать крыльев. Бесполезных, впрочем, теперь...

- Лежи, лежи, - говорила сиделка. - Ну что это такое, когда даже на Высшем небе настигают наше войско эти глупости - какие-то проклятия, мины любовные... Давно было сказано, что нельзя нам любить смертных!

- А я, между прочим, не просила меня сюда тащить! - говорить было тяжело, да и все Ирины сиделки слышали это уже не по одному разу... Но мысли всё равно не давали покоя. И слова лились чуть слышно, но гладко, не для слушателей, а для самой себя... - С чего вы все взяли, что я потяну? Я честно ушла в сумрак - лучше бы перестала быть! Но кто-то решил за меня, расценил мой уход как самопожертвование, вознаградил меня за веру в небо... А я ведь недостойна, я совсем не хорошая, я сама ушла - и сама не выдержала! Почему вы мне не дали покинуть ваше воинство после того, как я впервые ответила Антону не его призывы? Тем более после того, как сама принималась его звать? Вот плохо, что у валькирий перья в крыльях не становятся чёрными! Плохо, что лебедь, которым я становлюсь, не чернеет! Да, я честно признаюсь: не выдержала и не выдерживаю. Не могу отпустить - да и не хочу. Мучаю его, себя и главное - Светлану и Надю, которые уж вовсе ни при чём и ради которых, собственно, я уходила... Но так я ведь просила себе наказания! Небытия просила! Не пустили. Вам что, кадров не хватает? Вам что, нужны такие воины, которые не могут соблюсти древний кодекс валькирий: 'Всё для других - ничего для себя?' И не надо мне говорить, что я, типа, имею право, после того, как восемь лет просидела в инвалидном кресле, после того, как была другом Буслаеву и нянчила его ребёнка... Всё это казуистика и очень похоже на Иновский Договор. Мол, я теперь имею право делать гадости и строить своё счастье на чужом горе. Не отрицаю, что я их делала. И даже сейчас продолжаю. Но какого же чёрта я до сих пор считаюсь Светлой?! Ради того, что ли, чтобы Надю опекать? Так нужна я ей больно! Она ни разу не влезла ни во что плохое, ни во что настолько серьёзное, чтобы не выкрутиться самой. И меня она терпеть не может, чем дальше, тем сильнее, и правильно делает! Ну, а всё остальное, что мне поручают, я, конечно, делаю, но у меня ведь права нет здесь находиться! Лучше бы ты меня, Надюшка, добила совсем, и не теперь, а гораздо раньше! А впрочем, я заслуживаю именно того, чтобы вот так мучиться... Знать бы только, что с Антоном...

- Эх, в самом деле, - вздыхала девушка-ангел, - когда ты, Энгельгардт, впадёшь в забытье? У тебя навязчивые идеи. Хвала Небу, что я никогда не была смертной и свободна от этих глупостей...

Валькирия могла бы возразить, что и с бессмертными случается всякое - вспомнить ту же Дафну... Но рассуждать вслух уже не хотелось, да и думалось о другом. Ира чувствовала: то, что её едва зацепило, ударило по её Иному возлюбленному, по умнику-разумнику Городецкому куда сильнее, чем по ней. Она, валькирия, лежит здесь в разобранном состоянии из-за проклятия Наденьки, а вовсе не из-за мины семнадцати лет... Ира пыталась нащупать в пространстве Антонову сущность, каждый раз боясь - а вдруг пустота, а вдруг распыление? А вдруг его вера не стала той же, что вера её, тринадцатой валькирии? Этот поиск вслепую, эти сомнения и страхи были тем, что по капле выпивало последние силы...

* * *

Идти поначалу было легко и приятно. Наугад, по солнцу и сердцу, выбрав направление пути, Городецкий жалел только об одном: что музыку не послушать. И то жалел не слишком - вполне можно было прокручивать любые песни просто мысленно, про себя... Земли свиноежей все поросли мягкой травой, воздух был напоён свежестью, как после дождя, хотя дождя никакого и не было... И в голове, кроме мелодий, вертелась только одна ленивая мысль: когда-нибудь куда-нибудь приду, и что-нибудь там да будет...

Темнота пришла вдруг, сразу. Непохожая, опять-таки, ни на один слой сумрака. Совершенно беспросветная, густая какая-то и осязаемая... Как вода - по плотности и сопротивляемости, намокнуть в этой тьме нельзя было. Зато она липла к рукам и лицу - неприятнейшая помесь тины и тумана.

"Остановись, ложись на дно! - голоса звучали прямо у Антона в голове. - Поверь нам, до чего же хорошо - не быть! Просто раствориться - и всё. Твоя Ира выбрала именно это, разве нет? Ты же сам видел, находясь в сумраке, то, что от неё осталось! Только представь: частицы твоей сущности полетят повсюду, весь океан безбрежности будет принадлежать тебе и твоей Иришке. Смешаетесь вы и больше не расстанетесь! Станете кому-то силой, кому-то радостью... В нашем мире невозможно большее счастье, и не слушай тех, кто будет говорить тебе о душах как чём-то целом и имеющем отдельную судьбу. Перестать быть - значит стать всем! Не слушай полоумных свиноежей, тем более не слушай призрак Иры - это только твоё больное воображение, Городецкий!"

Антон не хотел останавливаться и пытался собираться с мыслями на ходу. Взгляды сквозь сумрак не помогали понять природу того, что жило здесь и творилось. Даже если ты в один не прекрасный и далёкий уже день стал ненароком магом вне категорий - это мало помогает в чужом мире, существующем по другим законам. Тем более что Городецкий достаточно часто ощущал себя похожим на Мефодия Буслаева - сила огромная, а ладить с ней и тем более подчинять её себе трудно... Ну что ж, если здесь не помогает опыт, привычные знания и умения - надо вспоминать теорию. Что там писали в конференции Светлых на Найде про души, они же эйдосы?

Если ты продал или заложил Мраку свою частичку вечности - у тебя этой вечности уже не будет... Если бросил свою душу на ветер - наверное, тоже не видать тебе вечности... Но ведь Ира сделала именно это - перестала быть, и ей всё равно было, будет у неё вечность или нет! Так, да не так, поправил себя Антон. То было не самоубийство, а самопожертвование. Сила валькирии была отдана за други своя. Такое должно награждаться! А вот если он, Городецкий, примет сейчас решение не быть, не чувствовать, не помнить, не желать - то всё будет для него потеряно. Хотя когда-то он верил именно в это и именно об этом мечтал. И о том же просили его когда-то товарищи - погибшие Иные, влачившие, вне зависимости от своих прижизненных заслуг, жалкое существование на шестом слое сумрака. То есть нет - как же мешаются мысли в этой вязкой тьме! - они просто жаловались, он, Антон, просил за них... Теперь вот есть ли у них вечность? И если нет - то их души, их сущности усилили энергетические резервы тёмных сил? Или, может быть, искорки вечности были цинично подхвачены стражами Света? Так тоже случается нередко. И это, вроде, гарантирует бессмертие обладателям душ... Ужас, как всё запутанно, это же всё ещё должно как-то увязываться с посмертным существованием в своём виде, с воздаянием, с адом, раем и новыми воплощениями...

Каша какая-то вместо теории. Кажется, придётся положиться если не на веру, то на интуицию. А она чётко подсказывает: не стоит верить этим искушающим, обволакивающим голосам!

- Не буду я останавливаться, - сказал Городецкий в пространство. - Как до сих пор не остановился - так и не остановлюсь. Не знаю уж, больное у меня воображение или как - но вы меня не обманете! Здесь не сумрак, и ничего от Иры здесь нет!

Отпустило не сразу. Ещё довольно долго пришлось идти как шёл - хотя с каждым шагом идти становилось ощутимо легче. Наконец тьма развеялась, последние рваные клочья истаяли на ветру. Повеяло свежестью, и Антон увидел, что стоит на берегу небольшой речушки.

Выкупаться скорее, освежиться, пусть текучая вода унесёт всё зло! А потом поискать чего-нибудь съедобного - в таких местах по штату положены плодоносящие деревья - и подремать немножко...

* * *

Фрегат твоей мечты раздавили льды давным-давно,

И незначительным стало то, что было когда-то главнее всего,

И теперь от гнетущей тоски ты ищешь в звёздной ночи

Ветер нового счастья, ветер новой любви...

Ира. Никогда за все годы память не была так безжалостно ясна, не высвечивала столько жарких и мучительных подробностей...

Вот она сидит на краешке кресла и расчёсывает свои недлинные блестящие волосы. То ли с расчётом, то ли просто по природной грации поднимает гибкие руки, прогибается в талии, вытягивает перед собой немыслимо длинную, затянутую в капрон ногу... Колготки, которые она носит, почему-то вызывают ассоциации разом с серебром и шоколадом. Мятущемуся Иному сейчас припоминается, что в брюках он валькирию видел только однажды - в день полёта. Потом ей легко было поверх своей одежды натянуть спецовку "Горсвета". А у него, у Городецкого, дома Ира ходила исключительно в юбке, волнуя каждым движением... Она надеялась - и даже почти этого не скрывала. Она ему доверилась, она спала у него на плече, как будто так и надо. Она пыталась понять, что же он на самом деле к ней чувствует... А он боялся бросаться таким словом, как "любовь", боялся, что нет у них будущего... Да что там - просто безобразно запутался между двумя предсказаниями, двумя прекрасными женщинами...

Сексуальная кошка на облаках,

Блаженная фея добра,

Ласкающей звёзды я вижу тебя

На небе...

Вспомнилось, как рассказывала валькирия про своё детство. Совсем раннее, ещё до автокатастрофы. Гуляла она во дворе и объявляла всему свету:

- Я - принцесса!

Но тут пришла какая-то девчонка, гораздо старше и наряднее, и отрезала:

- Это я принцесса!

И маленькая Иринка расплакалась:

- А я кто?!

Вот с этим самым выражением: "А я кто?" - глядела она тогда на него, формулируя свои упрёки. Все свои двадцать два года она выходила неприкаянной на этом празднике жизни. И он тогда, чучело Иное (её слова!), ушёл на кухню чай пить - а надо было подойти, обнять, прижать к себе и не отпустить больше никогда! Она бы не противилась - она ведь его не оттолкнула даже когда он брал её силой, ох, во имя Света и Тьмы!.. А могло бы быть всё по-другому - красиво, чисто, к обоюдному счастью и без всякого раскаяния, ведь они были всё же повенчаны... Свет великий, он даже не видел её всю как есть - только мельком в сумраке, и то сразу зажмурился... А мог бы ласкать её, везде, долго-долго, чтобы тянулась к нему и стонала от счастья, чтобы забыла страх и почти не заметила боли... Они могли бы оказаться тогда на небесах... если бы, конечно, между ними не стояла тень Светланы.

Своё уставшее тело ты освежаешь водой мёртвых морей,

Твоя душа - как музей гениальных изделий и редких вещей,

И я хотел бы остаться с тобой, но твоё жилище - проклятый дом,

Его величество Дьявол поселился, наверное, в нём...

Свет и Тьма, нельзя же так! О святой женщине, с которой он прожил пятнадцать лет, сейчас нечего вспомнить, кроме сплошного ощущения тепла. Света почему-то живёт в памяти там же, где мама с папой и варенье. А ведь она приняла его, Антона, таким, как есть, она всегда его жалела, она умела слушать и, даже не работая в Дозоре, всё понимала и могла подсказать, посоветовать... И, конечно, Светлана родила ему Надю.

А теперь вот они обе осиротели, может быть, это именно им придётся "стать принцами" и "получить Тейдзё Утену". А он, Городецкий, валяется на неизвестной поляне, наевшись неизвестных яблок, и видит яркие, слишком реальные сны наяву о сумасшедшей девочке-валькирии, с которой, может быть, и невозможна совместная жизнь, а только короткое грозовое счастье! Ужас. Стыдно. И только одно не то чтобы оправдывает, а как-то объясняет всё: отсюда не возвращаются. Светлана и Надя остались на том берегу. А Ира манит, как обещание, как возможное будущее... И Антон чувствует, как она пропадает без него - там, впереди...

Сексуальная кошка на облаках,

Блаженная фея добра,

Ласкающей звёзды оставляю тебя

На небе...

Вот привязалась песня-то... Какая же она кошка, к ней скорее другие строчки подойдут:

Маленькая девочка со взглядом волчицы,

Я тоже когда-то был самоубийцей...

Так, начинается порочный круг под песни "Крематория". В своё время - полгода ещё не минуло после гибели валькирии - Света отобрала у Городецкого диск, сломала пополам и выбросила в помойку. Потому что это было хуже водки и наркотиков. Сказать правду, до всех его музыкальных запасов Светлана не добралась - но из круга вывела, Антон хотя бы перестал слушать эти депрессивные песни постоянно и травить себе душу. Хранил музыкальные файлы в дальней папке, сам не помнил где - и находил их только раз в году, когда ходил на свою крышу поминать... А теперь вот всё вернулось. Только не оставит он её ни на каком небе, будь до него хоть бесконечно высоко!

Мы вырвем столбы, мы отменим границы,

О, маленькая девочка со взглядом волчицы!

Слышишь?!

* * *

Местные яблоки оказались вкусными и питательными, а вот речка была неправильная. Начать с того, что она текла не в одну сторону, а поочерёдно в обе, выбирая между ними через совершенно произвольные промежутки времени. И мало этого - река вообще была похожа на асфальтовую дорогу или на гладкую ленту, расстеленную прямо по пересечённой местности. Непонятная водная артерия не обтекала препятствия и не пробивалась через них, а именно лежала поверх холмов, рытвин, травы и поваленных деревьев, повторяя рельеф местности, блестящая, в строгих границах с боков и с изрядной толщиной...

Городецкий - с перерывами, конечно - шёл вдоль этого чуда природы уже так давно, что казалось ему - прошло явно больше суток. Солнце здесь не заходило в принципе, будто на полюсе в полярный день. Только в отличие от Крайнего Севера светило местного странного мира постоянно пребывало в зените. И были вокруг сплошные деревья, цветы и травы...

...За очередной излучиной, у подножия холма, Антон вдруг увидел живую душу. Называть встречного человеком было бы опрометчиво - с тем же успехом он мог оказаться Иным или кем-нибудь ещё неоднозначным. С расстояния не удавалось определить не то что наличие или отсутствие у неизвестного магии, но и его возраст. Только пол, и то приблизительно - скорее всего, мужской. Незнакомец, закутанный в длинный серый плащ с капюшоном, скрывавшим лицо, сидел у неправильной реки и глядел сбоку в её толщу, как в аквариум.

- Мир тебе, странник! - вежливо сказал Городецкий, поравнявшись с неизвестным. Было очень приятно после долгого одинокого пути встретить хоть кого-нибудь, с кем можно словом перемолвиться.

- И тебе взаимно, - отозвался "серый плащ". Судя по голосу, был он немолодым и усталым.

Антон привычно, украдкой просканировал его ауру. То ли обычный человек, то ли очень хорошо закрывается, не даёт оценить своих сил и узнать свой цвет.

- Я давно тебя здесь жду, о почивший дозорный, - продолжал неизвестный. - Я - серый монах, и мне предписано проводить тебя до устья реки.

- Было бы очень любезно с твоей стороны... - вот только как узнать, можно ему доверять или нет? Какой-то он... действительно серый, не поймёшь его...

- Ну садись со мной рядом, передохни перед дальней дорогой...

Городецкий опустился на траву и тоже уставился в прозрачное зеркало. Если оно отражало истинное положение дел, то в загробном мире Иной сбросил лет пятнадцать-двадцать. Глаза только были усталые - и растерянные немножко.

Антоново отражение помаячило на водной глади - и пошло полосами. Своенравная речка опять поменяла направление движения.

- А куда она впадает? - спросил Городецкий, переводя взгляд на собеседника. - И в какой стороне у неё устье, если она течёт куда хочет?

- Куда надо - туда и впадает, - скучным голосом ответил серый монах. - А устье в нашем случае - в той стороне, куда ты и шёл, дозорный. И не спрашивай меня, что находится там, где я с тобой расстанусь. Мне нет хода в следующий квадрат игры, так что я и сам не знаю, что тебе дальше предстоит. Да, захочешь есть - обращайся, у меня есть хлеб, лук, сыр, колбаса, селёдка, даже вроде яйца были варёные и помидоры с огурцами... - монах заглянул в котомку, висевшую у него на плече, и подтвердил: - Да, весь продуктовый набор в наличии, осталось ещё после тех, кто прошёл здесь до тебя... Хотя и было это много-много солнечных лучей назад...

- Ты не постишься... святой отец?

- Я похож на сумасшедшего? Я мог бы, конечно, сказать тебе, дозорный, что держу эту еду исключительно для проходящих мимо. Но тогда ты был бы вправе обвинить меня в том, что я пытаюсь тебя отравить. Нет уж, мне это ни к чему, и у меня всё по первому сорту, сам лично пробую все продукты! Так что угощайся, дозорный - только вот варенья у меня нет. Варенье осталось у мамы в Саратове, запомни!

В первый раз в его голосе прозвучало что-то похожее на угрозу. Антон внутренне подобрался, но опять не смог прочувствовать ничего определённого... Для него уже становилось привычным не понимать и полагаться лишь на слепую интуицию. А интуиция подсказывала пока затаиться и хотя бы поесть как следует...

...Дальнейший путь измерялся бутербродами, запиваемыми водой прямо из неправильной реки. Святой отец утверждал, что эта вода вполне пригодна для питья, "хотя и купаются в ней всякие-разные вроде тебя, дозорный". Мол, к этой воде ничто не липнет. Она и впрямь была совершенно безвкусная - не холодная и свежая, как в родниках, а как будто дистиллированная.

Городецкому мучительно хотелось сладкого. И яблоки в этом смысле помогали слабо. Перед глазами маячило видение: банка сгущёнки размером со здание "Горсвета". И ни к чему были ни вино, ни сигареты - сила Иного требовала не дурмана, а подпитки. И ведь Антон даже в сумраке не бывал уже давно, и после странствия своего во тьме восстановился вроде...

"Психологическая зависимость", - поставил он сам себе диагноз, отказываясь от очередного многоэтажного бутерброда. Иной с монахом шли по-прежнему вдоль реки и болтали о разной ерунде. Спутник Городецкого не хотел говорить о вопросах мироздания и превратностях посмертных судеб, но оказался не ханжой и не занудой. Травил анекдоты про Папу Римского и почему-то про системных администраторов, что Антону было особенно близко. А потом ещё выяснилось, что святой отец неплохо разбирается в музыке и слушает едва ли не то же, что Городецкий.

Кто из них первым попал в порочный круг "Крематория" - сказать трудно. Но вскоре они оба уже распевали, даром что были абсолютно трезвыми.

- Ага, ты ещё вот эту вспомни, - смеялся монах, - там финал хорошо к тебе подходит:

Моя смерть поймала меня в тот момент, когда я

Зажёг папиросу и поднёс кружку пива к губам,

В пивной в туалете повесили мой некролог,

А главный сказал: "Не беда - он ведь был разгильдяем!"

- А-ха, Америка, Америка... - подхватил Антон. - Только вот она-то здесь ни при чём, к сожалению. Зато подозреваю, что мой шеф примерно это и сказал. Надеюсь, что и впрямь невелика потеря для Дозора... Хоть как, - он неловко усмехнулся, - хоть как оправдать своё дезертирство...

Тут Иному показалось, что глаза монаха недобро сверкнули из-под капюшона. Но в следующую секунду Городецкий уже забыл об этом - увидел, что река разлилась и превратилась в болото. Весьма-таки странное болото, бело-коричневое, причём оба цвета не смешивались - располагались на вязкой поверхности извилистыми разводами. Вся картина вызывала такие чёткие ассоциации со сгущёнкой, местами засыпанной какао, что страждущий Антон неприлично облизнулся и стряхнул оцепенение только через несколько минут. И тут до него дошло: другой дороги, кроме как через болото, нет!

- Да, здесь мы с тобой расстаёмся, дозорный, - святой отец словно прочёл его мысли. - Дорогу через топь сам найдёшь, это твой путь! Прощай!

- Прощай и спасибо за всё! - Городецкий встал лицом к болоту и принялся мысленно прощупывать его на предмет безопасного пути. Пахло шоколадом, и мысли мешались. Кажется, выход был единственный: просто поверить, что не провалишься, и идти напрямик.

Иной сделал первый шаг. Получилось. Тогда он двинулся дальше, раскинув руки в стороны, будто не по топи шёл, а по бревну или даже по канату. Шагов через сто какая-то сила заставила Антона обернуться - хоть в подобных случаях это и не приветствуется... Но Городецкому просто захотелось проверить: исчез ли серый монах или провожает его взглядом?

Святой отец стоял на том же месте. Только капюшон откинул, и лицо у него оказалось молодое, сердитое - и вполне знакомое.

- Матвей Багров! - от неожиданности Антон потерял равновесие - и провалился сразу по пояс.

- Он самый. Давненько я ждал этого дня! Подавись своей сгущёнкой, абортник и дезертир! Это тебе за Егора и за Иру... ну и за Надю со Светланой заодно!

Городецкому стало как-то резко всё равно, и только промелькнула в голове фраза из какой-то книги: "Если бы можно было выбирать свою смерть - я выбрал бы такую..." И вязкие, сладкие волны сомкнулись над его головой.

...А в следующее мгновение оказалось, что Иной чувствует себя в этой плотной стихии как рыба в воде! Он плыл в океане чистой Силы, и она текла сквозь всё его существо, подпитывая и восстанавливая... Антона переполняло ощущение бесконечной радости жизни, и, выгребая в ту сторону, куда собирался идти через болото, он восклицал мысленно:

"Матвей Багров, серый маг, я понимаю твои счёты ко мне, но зачем же было швырять меня, что называется, в терновый куст? Тем более накормив перед этим селёдкой!"

* * *

Всё-таки искупаться в сгущёнке, да ещё одетому - удовольствие ниже среднего. Вот когда благословишь судьбу за то, что ты Иной, к тому же вне категорий, и впридачу напитался Силой под завязку. То есть привести себя в порядок можно одним усилием воли. А потом попревращать листья с деревьев в полые костяные шары и залить в них сгущёнку из болота. Интересно, надоест она ему, Городецкому, когда-нибудь до такой степени, чтобы мечтать о багровских бутербродах или хотя бы вспоминать о них с нежностью?

Несколькими быстрыми движениями Антон прилепил шары друг к другу. Получилось нечто вроде гигантских бус. Повесив их, будто пулемётную ленту, через плечо, Иной продолжил путь, не слишком усердно размышляя о том, настоящий ли Матвей встретился ему на пути или это было только символическое испытание, действительно один из уровней игры под названием "Загробный мир"... Похоже, что более вероятно последнее - настоящий Багров, наверное, вёл бы себя по-другому, действовал бы более решительно и наверняка. Да и как бы он попал сюда со своей Найды, даже если и умер уже...

Ладно. Что позади - о том задумываться уже не стоит, а что впереди - того не угадаешь. Будем, как говорится, решать проблемы по мере их поступления...

...Через некоторое время - неопределённое, но достаточно продолжительное - Городецкий подошёл к каким-то скалам. От них Иного отделяла глубокая расселина такой ширины, что не перепрыгнешь. Точнее, не так - на самом деле всё было гораздо хуже. В одном месте можно было перебраться, неизвестные благодетели даже перекинули через ров что-то вроде доски. Но на этой доске, в наводящем ужас неустойчивом равновесии, спал маленький ребёнок. И не просто ребёнок - холодея, Антон узнал свою Надюшку, какой она была в годик или полтора.

Чтобы перебраться на ту сторону, пришлось бы либо наступить на Надю, либо, пытаясь поставить ногу на доску рядом с детским тельцем, обрушить хрупкую опору вместе с девочкой в пропасть. Да, а если Надюшка проснётся или повернётся во сне по-другому - она ведь тоже упадёт?

Стоп, одёрнул себя Городецкий. Не может она упасть, так и будет спать, пока он её так или иначе не стронет с места. Это же видимость, иллюзия! Его дочь уже большая, и оказаться здесь она никак не могла!

Тогда что? Сделать вид, что это не Надя, а мешок с сеном или кукла, и спокойно по ней пройтись? Вряд ли такой поступок может приблизить к царству небесному. Чего же хотят от него, Антона, авторы игры и что подсказывает ему сердце? Может, попробовать левитировать доску вместе с девочкой? Или девочку отдельно от доски? Взять Надюшку на руки и спокойно перейти на ту сторону? Ну да, а дальше что? А если она проснётся и распищится? Или вообще окажется злым духом, принявшим обличие его, Городецкого, маленькой дочки?

Ладно, с духом Иной как-нибудь справится. Даже не справится, а расправится, и совершенно беспощадно - нечего Надеждой Антоновной прикидываться! А вот если иллюзия начнёт вести себя как настоящая Надя - это хуже. Не то чтобы Городецкий воспринимал собственного ребёнка как обузу - но поймал себя на жутком желании сесть на землю и позвать громко-громко: "Света-а!!!" В земной жизни, что греха таить, подобное случалось не раз и не два. Надюшка запросто садилась отцу на шею и к тому же ставила его в тупик. Всякие манипуляции по части кормёжки, переодевания и прочего, которые Светлана проделывала с закрытыми глазами, для Антона распадались на бесконечную последовательность сложных действий, любое из которых можно было упустить или совершить как попало... А здесь, ко всему прочему, из еды есть только пресловутая сгущёнка, а прочие предметы первой необходимости придётся как-то наколдовывать... Но звать сюда Свету - разумеется, исключено! Как это будет выглядеть - он, Городецкий, всучит своей жене, то есть вдове, своего ребёнка и скажет: "Ну вы тут разбирайтесь, девочки, как-нибудь без меня, а я пошёл по своим делам!" Мда. Даже если Светлана на зов и не откликнется - кстати, ещё не хватало тащить её живую на тот свет! - то сам факт зова уже будет означать провал... Ладно, прорвёмся. Пойдём в царство небесное с маленькой масявочкой...

Левитировать Надю удалось достаточно легко. Уж явно легче, чем проделать то же с самим собой, опуститься на той стороне и пойти дальше, не оглядываясь... Приняв девочку на руки, Антон ступил на доску. Так, главное - не смотреть вниз, и жаль, конечно, что не раскинешь руки в стороны для равновесия...

Хвала Свету, добрались! Городецкий плюхнулся на траву. Надя у него на руках заворочалась и заскрипела. Неловко её укачивая, Иной молился про себя: "Ну поспи ещё, ты такая хорошая, когда спишь..." Хотя это, конечно, в меру бессмысленно - ни один ребёнок не может спать непрерывно...

Вот у Светы всегда было ангельское терпение. Она кормила Надюшку своим молоком чуть не до полутора лет. Антон ни разу не слышал, чтобы Светлана повышала на маленькую голос. Даже когда Надя рыдала ночи напролёт по поводу зубов - а со своим врождённым даром предвидения маленькая Иная начала мучиться задолго до самого прорезывания... Городецкий как-то в ночи накричал на дочь, мол, не одна живёшь, мол, я из-за тебя спать не могу, а потом просплю и опоздаю на работу, и шеф из меня котлету сделает... Тогда Света, стоявшая у кроватки и гладившая девочку по спинке, сделала непроницаемое лицо и сказала ледяным голосом:

- Нечего заводить детей, если нервов на них не хватает!

- Так когда заводили - кто ж знал...

- Ой, - взгляд Светланы снова потеплел, - смех и грех с тобой, Антошка, спи давай, сейчас я над тобой полог тишины поставлю...

Свет и Тьма, да у неё всю дорогу было двое детей... Нет уж, сейчас будем справляться сами, пожалеем маму...

Иной целовал окончательно проснувшуюся дочку в прохладные, на яблоки похожие щёки и совал ей один из шаров со сгущёнкой, на ходу переколдовывая его в бутылочку и пытаясь развести содержимое водой. В голове всё перепуталось - с какого возраста годится такая еда? Впрочем, Надя есть не хотела, а хотела бегать и играть шарами в мячик...

Поспевать за ней и даже просто следить оказалось очень непросто. И в какой-то момент Городецкий с ужасом обнаружил, что Надюшка исчезла в проходе, черневшем между скал.

- Надя! Иди сюда немедленно! - закричал Антон, сам уже бросаясь в пещеру. - Надя! Ты где?

Он долго носился в темноте, спотыкаясь об острые камни, налетая на стены и стукаясь головой о потолок. Почему-то не удавалось ничего разглядеть ни обычным, ни сумеречным зрением. И вдруг где-то впереди вспыхнул свет, и до боли знакомый голос крикнул:

- Да тут я, папа, иди сюда!

Иной пошёл на голос и свет. И увидел в стене провал, в глубине которого молочно мерцала лестница, уходящая бесконечно высоко. А перед провалом, спина к спине, боком к нему, Городецкому, стояли двое с обнажёнными мечами. Надя - уже не младенец, а вполне взрослая барышня, какой он оставил её в земной жизни. И Егор. Ему двадцать восемь, ей четырнадцать, о существовании друг друга эти двое знали весьма приблизительно - но здесь и сейчас они смотрелись не только страшно похожими, но и попросту единым целым.

- Ну пройди, пройди мимо нас! - с вызовом сказал отцу молодой человек. - За нами - лестница в рай. Семь тысяч ступеней. Но на первую надо ещё попасть!

Антон, чуть подавшись вперёд, скрестил на груди руки. Он не мог ни о чём просить своих суровых детей. Не мог напасть на них с оружием в руках. И повернуть назад не мог тоже.

После нескольких минут молчаливого противостояния Городецкий, примерившись, бросил один из своих шаров в каменный свод над провалом, с расчётом, чтобы удар пришёлся над головами Егора и Нади, на той линии, которую образовали их прижатые друг к другу спины. "Словно котов на крыше водой поливаю", - мелькнула непрошеная мысль...

Шар приклеился к стене и начал фонтанировать несколькими струями сгущёнки. Ребята отпрянули в разные стороны. Девочка подставила ладони под белый с коричневым фонтанчик. Парень явно хотел бы сделать то же, но крепился и тянул руку с мечом, чтобы всё же перекрыть проход. Из-за сладких струй это было сложно.

Антон попытался проскочить между своими детьми, но не успел. Быстрее молний перед ним скрестились два клинка, потом развернулись и упёрлись Иному в грудь. Молодые люди были настроены серьёзно.

- Ну разите, неуловимые мстители, - Городецкий опустился на колени и склонил голову.

Надя и Егор переглянулись поверх него. И не шевельнулись - даже руки с мечами не дрогнули. Всем троим было уже всё равно, что им на плечи и спины льётся сгущёнка - впрочем, понемногу иссякающими струями...

Сердце отстучало ещё несколько бесконечных мгновений. И вдруг к Антону неизвестно откуда пришла песня - всё с того же, сломанного некогда пополам, диска. И под двумя лезвиями, снова подняв голову и пытаясь хотя бы боковым зрением не терять из виду обоих родных лиц, Иной спел её как смог:

Эй, вы, пещерные люди,

Уставшие ждать ответа,

Объясните нам лучше

Сущность белого света!

Дом и работа -

Как Содом и Гоморра,

Но вот движется кто-то -

Пора тушить папиросы...

О галантная леди,

Разверни свой бульдозер,

Зачерпни эту землю -

Мы заложим фундамент!

Ведь безголовые дети

Вакха и Венеры

Уже целуют деревья,

Наполняя их гноем!

Эти люди страдают проказой,

Они не верят больше природе...

Эй, вы, сильные духом,

Пора строить лепрозорий!

Потоп прекратился. Ребята застыли и слушали. И всего себя Городецкий вложил во вторую половину песни:

Прочь руки, долой пистолеты,

Долой жестокость и злобу!

Заройте камни поглубже в землю,

Подарите нам любовь и свободу!

Ведь безголовые дети

Вакха и Венеры

Уже целуют деревья,

Наполняя их гноем!

Эти люди страдают проказой,

Они не верят больше природе...

Эй, вы, сильные духом,

Пора строить лепрозорий!

Эти люди страдают проказой,

Они не верят больше природе...

Вместо бомб, ракет и напалма

Постройте лучше лепрозорий!

- Это кто здесь ещё безголовый? - возмутился Егор, когда отзвучала последняя нота.

- Не мы с тобой, - успокоила его Надя, прежде чем успел ответить отец. - Мы, видимо, в роли "сильных духом".

- Ага, значит, безголовые - это те, кто придут после нас! Те, кто ждут своего воплощения!

- Ну да, Ирхен родит папе ребёночка - и мы с тобой станем ему совсем не нужны...

- Я и так никогда особо не был... А Ира, между прочим, классная, я бы с ней даже дружил. Лучше неё только Матвей, потому что он не чёрный и не белый. Они мне помогали за просто так!

- Да вроде как Ирхен меня тоже опекает, только мне от этого... Мда. Папа, да встань ты уже, взрослый дядька - а стоишь на коленях... - Надя неуловимым движением спрятала меч в ножны. Егор подумал и тоже убрал свой клинок.

Антон поднялся на ноги:

- Благодарю. Ребята, вы хоть поняли, о чём я? Таких вот вроде меня надо изолировать от общества!

- Ловко устроился! - рука Егора опять легла на рукоять меча.

- А Ирхен не общество?! - пискнула Надя.

- Мы с ней уже мёртвые, пойми! А какая от меня польза в этой жизни? Вот вас наплодил, красивых, умных и талантливых - только вот на радость или на горе...

- Ага, отказываешься воспитывать? - засверкала карими отцовскими глазами девочка. - Как Егора сначала вообще знать не хотел, а потом виделся с ним раз в год по обещанию - так теперь и со мной будет?

- Отсюда всё немножко по-другому... Насколько я понимаю, я обоих вас смогу в любую минуту, без проблем, увидеть и почувствовать! Обоих! Одинаково!

- Правда, что ли? - недоверчиво сощурился Егор.

- Светом клянусь! - на липкой ладони Городецкого полыхнул белый лепесток. - Вот видите?

- Ну допустим, - фыркнула Надя. - А мама как же?

- Твоя мама, - опять опередил Антона сын, - твоя мама проживёт ещё пятьсот лет, если не больше, и обязательно кого-нибудь себе найдёт! Или придёт к выводу, что ну их в баню, этих мужиков. Лучше бы мою маму кто-нибудь пожалел!

- А твоя с Матвеем Багровым встречается! - парировала девочка. - Уже, не соврать, больше пятнадцати лет! И не делай больших глаз, ладно, папа наш не интересуется и не в курсе, но ты-то не можешь этого не знать! Матвей тебя опекает, и даром это пройти не могло!

- Ладно, - вздохнул Егор, - я потом подумаю, как к этому отнестись...

- Нормально надо отнестись, - серьёзно сказала Надя. - Вы всё-таки вытянули выигрышный билет.

- Если так рассуждать, тебе надо нормально отнестись к Ире.

- Сравнил! Я же с мамой остаюсь, а не с папой и с ней! Ты вон мою маму как воспринимаешь?

- По-разному. Она меня раздражает на расстоянии своей идеальностью. Зато я знаю, что я её не раздражаю. Я чувствую, что она мною искренне, хоть и умеренно, интересуется и желает добра.

- Наверное, мне просто надо повзрослеть, Егор.

- Правильно. Тогда ты перестанешь ломать дрова и не бросишься опрометью на тёмную сторону. Учись, Надька, на моих ошибках. Лучше даже скажи, как я: "Чума на оба ваши Дозора!" - и переходи к нам в серые. Но это твоё дело, в любом случае можешь всегда рассчитывать на мою дружбу!

- Взаимно!

Городецкий, как школьник, поднял руку:

- А можно теперь мне сказать? Очень отрадно видеть, что вы поладили и исправляете то, что я наворотил... Но можно вас на этой оптимистической ноте покинуть?

- Ладно, виновник дней моих... и вон её тоже... - Егор великодушно махнул рукой. - Иди в свой лепрозорий - теперь это так называется...

- Только нас не забывай! - веско добавила Надя.

Антон слегка приобнял их сразу обоих, целовать, правда, постеснялся. Зато отдал ребятам все шары со сгущёнкой.

- Кто съест десять "Киевских" тортов - получит приз: "Киевский" торт! - откомментировал молодой человек. - Ладно, ладно, шучу, спасибо, на самом деле!

Надя с Егором расступились, открывая проход к лестнице.

* * *

Семь тысяч ступенек - это уже не повод переживать, когда столько всего осталось за спиной. Тем более что надо повторно чиститься от сгущёнки, да и подумать есть о чём... В частности, о цене победы. Действительно ли он, Городецкий, общался сейчас со своими детьми? Если это и были фантомы - то вели они себя до боли правдоподобно... Хотя, по идее, Надя и Егор не могли столько знать друг о друге! А впрочем, с их-то способностями, трудно сказать со стороны, что они могут и чего не могут... Интересно, повстречайся они на самом деле - смогли бы они вот так поладить? А про Ирину Петрову и Матвея - правда или нет? Багров - или фантом Багрова - в числе тех, за кого мстил ему, Антону, называл только одну Иру...

Ладно, размышлять обо всём этом, а также и о том, было ли правильным содеянное, можно до бесконечности, а ни к какому выводу так и не прийти. Зато не заметить, как придёшь к цели своего пути.

У райских врат не было ни святого Петра с седой бородой и связкой ключей, ни каких-либо других подразумеваемых традицией персонажей. Там стояли две молоденькие девчонки в длинных белых одеждах и с крыльями. Городецкий машинально отметил про себя, что они здорово похожи на компьютерщиц Ночного Дозора, бывших некогда у него, Антона, в подчинении. Эти, крылатые, были существенно моложе, но хихикали точно так же.

- Стой! Кто идёт? - спросила одна из стражей.

- Антон Городецкий, Иной и вечно крайний. Во всех смыслах. Во-первых, из-за меня всегда всё случается, а во-вторых, мною любят затыкать бреши.

Девчонки закивали с таким пониманием, как будто назубок знали его краткую биографию. Впрочем, скорее всего так оно и было.

- Ну проходи, Антон Городецкий, Иной, - второй страж отперла ворота. - Тебя там уже заждались, хотя местами и проклинают.

- Лазарет прямо и направо, - добавила первая. - Там буквально уткнёшься в корпус.

- Спасибо, - сказал Городецкий, чувствуя, как сжимается сердце при слове "лазарет". Вот тебе и ария про лепрозорий!

...Закрывая за Антоном ворота, одна из стражей сказала другой:

- Ага, я же говорила, что он доберётся! С тебя кувшин нектара, подруга!

- Легко! Хотя это только потому, что ты, моя милая, плохо программировала Матвея.

- Да ладно! А кто молочные реки и кисельные берега рисовал? Всё дело в них, а не в Матвее!

- А, поздно уже спорить! Зато мы детей хорошо программировали на пару!

- Ага, и свиноежей! Только у меня от саундтрека голова болит! Чтобы я в ближайшую тысячу лет ещё слушала "Крематорий"...

- А я буду... Не скоро ещё отвяжусь...

...На лепрозорий оплот райской медицины, конечно, не тянул, но впечатление всё равно производил тоскливое. Длинные унылые коридоры, одинаковые двери и тишина... Городецкому некого было спросить, где лежит Ира - но оказалось и незачем. В нужную палату он попал с первой же попытки.

Валькирия была там одна. Лежала с закрытыми глазами, смертельно бледная, и что-то шептала. Антон склонился над ней и разобрал:

Ты будешь жить там -

Я буду жить здесь,

Ты будешь строить семейный храм -

А я буду пить вино...

Я умру от цирроза,

Ты откроешь окно,

Но едва ли ты вспомнишь меня,

Когда повалит дым

Из трубы!

- Ира! - ужаснулся Иной. - Только не эту песню, ты что?! Вот где взять диск, чтобы сломать его пополам?

Антон упал на колени перед её постелью, обнимая укрытые одеялом девичьи ноги. Валькирия открыла глаза - и из них брызнул янтарный свет. Щёки её медленно и нежно розовели. Она слегка улыбнулась и сказала тихонько:

- А... Руки мой и ноги вытирай... Городецкий...

Его фамилию она произнесла так, словно заменяла ею все мыслимые и немыслимые ласковые слова... И Антон почувствовал - здесь это было не видением, а самой настоящей реальностью - что Ира вдруг стала совсем крошечной, меньше мизинца, и он, Иной, взял её всю в ладони и прижал к своему сердцу...

Это было неописуемо. Непередаваемо. И только пронеслась в сознании мысль, похожая на озарение: "Держать вот так Светлану - было бы невозможно, она сама кого хошь... И в этом, наверное, всё дело!" А потом сознание затопила волна блаженства, и вырвались наконец слова, которые он, Городецкий, долгие годы не смел произнести даже мысленно:

- Я люблю тебя, Иринка!

Потом он прятал её под майкой, действительно у самого сердца... А ещё после валькирия лежала снова на кровати, будучи опять нормального роста, тянулась навстречу поцелуям Иного и шептала, задыхаясь:

- Антош, я тебя тоже люблю!

Май 2006