Сегодня ночью падал снег. По двору ходил какой-то бродяга и кричал, что ему тяжело, и что очень давит его к земле снег. Очень слышался его голос в ночной тишине, мешая заснуть и насладиться отсутствием. Хотелось даже привстать и разглядеть силует негодяя, чтобы при встрече в обычном дневном освещении, узнать его и посильнее ударить. Человек, впрочем, вскоре стал голосить более сдавленно, будто из-под огромного ватного одеяла. А потом и вовсе затих.
Утром пришлось пойти в полицию сна, нужно было сдать декларацию о сновидениях. Не хотелось, чтобы они пришли ко мне сами. У большой железной двери подъезда действительно валялся раздавленный человек. Какая-то сила смяла его и уменьшила против естественных размеров, будто был он человеком от рождения карликового роста, а еще и жизнью весьма подавлен и обесформлен.
Дворник почему-то обходил лежащее тело, обметая метлой выщербленный асфальт и насвистывая какой-то марш. Ночного снега нигде не было видно. Совсем рядом какая-то недавняя мать вывезла на самодельной тележке ребенка, просовывая под тряпье ржавую консервную банку с растаявшим снегом. Дитя давилось ледяной водой и что-то мычало, а мать, довольная, подставляла стальному небу лицо и беззубо улыбалась. Спешила насладиться недолгим материнством. Дворник приволок какой-то ветхий ящик и небрежно переложил в него раздавленной тело. Мамаша заглянула в деревянное нутро и зачем-то сунула ржавую банку. Дворник деловито крякнул и ногами стал толкать ящик в дальний конец двора. Пока он, словно поломанный механизм, совершающий движения, в не предусмотренных конструкторами направлениях, продвигался с ящиком в глубь двора, малыш в телеге успел подрасти и даже состарился. Мать обхватила голову руками и раскачивалась над ним, сидящим в своей телеге, и смотрящим на нее уставшими глазами древнего старика. Когда она очнулась, то увидела, что ребенок ее совсем дряхл и немощен, и вздохов ему осталось совсем мало. Внезапно она потеряла к нему интерес, и бросилась догонять дворника. Поравнялась с ним, сказала, что уж оплакала своего перенца, а дворник все так же участливо крякнул. Старичок в тележке тем временем затих и превратился в ничто.
Знаю я эту женщину. Она каждое утро рожает нового первенца, а незадолго до обеда оплакивает его, отошедшего в смерть глубокого старца. От частой смены жизни и смерти она иногда путает привычный порядок своей жизни и ревет над младенцем, а над мертвым старцем хохочет и лицом тянется с благодарностью к небу.Двор наш трансформируется постоянно. Никогда не определишь наперед, из какой двери выйдешь завтра и в какую гадость по неведению влипнешь. То в пустоту выведет лестница, то в многолюдное топанье ног, то в какой-то скользкий туман, а то в комнату, из которой секунду назад и ушел. Скамейки во дворе ежечасно переставляются, деревью вырастают и сгнивают с быстротой молнии. Земля, и та больше похожа на гладь реки, постоянно меняет свою поверхность, выталкивая наружу желтый песок, который как масляные пятна по воде, расползается на черном жире пластилинового торфа, и снова исчезает, обращаясь в рассохшуюся землю, которая спустя несколько мгновений делается мерзлой и крепкой как камень, а еще через миг гулко хлюпает влагой и как резина, упруго дышит сама собой. Только дворник в нашем дворе стабилен. Он неизменно с метлой и как бы не менялся окружающий мир, он всегда уверен в движениях и удивление неведомо его восприятию жизни. В полиции сна было очень много людей, все они галдели, махали руками, топали и спорили с кем-то, кого никто кроме них не видел, выпучив глаза и прислушиваясь, а некоторые просто тихо сидели, привалившись к стене, наполовину ввалившись в кабинеты, и оставив в коридоре только несуразный свой зад. Кого-то схватив за пиджаки тащили безликие полицейские, кто-то счастливый танцевах на подоконнике, а одна старушка рисовала на стене огромное яйцо, из которого вот-вот должна была пробиться новая жизнь. Меня вызвали ближе к вечеру. Угрюмый полицейский потребовал у меня отчеты о снах за последние шесть месяцев. Пролистав их бегло и пометив что-то в своей записной книжке, он удовлетворенно кивнул. Сунул дневник для ведения записей о снах на последующее полугодие, и потерял меня из виду. Я вышел на улицу, которая выглядела совсем иначе, чем в начале дня. Видимо, здесь тоже пространство многократно изменяется и только вывеска на фасаде здания всегда остается неизменной. Когда оглянулся, то увидел на задней стороне дома пляску каких-то теней, огни и неразличимые звуки. Это, наверное, вырывались наружу, через казенные стены, сны, стекая зыбкими призрачными струйками с пожелтевших формуляров и отчетов о снах, упрятанных в полицейские архивы. В общем, обычное дело. Я спешил в свой дом. Мне нужно было скорее укрыться подальше от людских глаз, которые не должны были знать о том, что я вскоре увижу. Миновал устало застывшего с метлой дворника, проскрипев по невесть когда успевшему выпасть фиолетовому снегу, поднялся на свой этаж, заперся в комнате, и прилег на кровать. Мне нетерпелось нырнуть в сон, расствориться в пространстве и увидеть то запретное, за что в полиции сна меня немедленно расстреляли бы. Ведь мне открывалось то, что не привидется в страшном бреду даже самому умалишенному человеку. Мне снился двор. Мой двор, который был таким же как и наяву, за исключением главного - в нем был порядок! В нем все было упорядочено и менялось по дробящим разум своей стабильностью законам. Там не было ничего случайного и необъяснимого, там все происходило по установленному раз и навсегда распорядку. Даже во сне я чувствовал холодный пот на лице и спине, онемевшие руки и ноги. Я знал каждую секунду этого сна. Вот сейчас я выйду из годами не изменявшегося подъезда, пройдусь по зеленой травке к асфальтовой дорожке, уже слыша издалека звонкий смех маленькой девчушки. Подойдя к которой я с ужасом увиду в ее крохотных пальцах полупрозрачный мелок, которым она весело и упрямо выведет на черном асфальте: 2+2=4! От шока и страха я немедленно проснусь, с застывшим в горле криком. За окном будет идти тяжелый снег, а где-то наверху, в предродовых схватках, хвататься за живот седая женщина..