Оверчук Алексей Николаевич : другие произведения.

Загробный шпионаж

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    книжка ищет издательство))) плиз, оставляйте комменты к прочитанному. интересно или нет? Просили зафигачить аннотацию. Пожалте. Журналист в Чечне сталкивается с группой ученых из научного центра ГРУ. Они занимаются изучением реинкарнации. Журналиста включают в группу по проведению опытов. Бедолага не знает, что ему уготована ключевая роль в этой операции.

ЗАГРОБНЫЙ ШПИОНАЖ

  
   Алексей Оверчук

ГЛАВА

   Яркий шар гранатометного выстрела явно метил в борт нашего военного УРАЛА. И хотя мы удирали на всех парах, водила успел притормозить. Смерть с шуршанием пронеслась перед капотом. Но за доли секунды успела выбрать себе другую цель.
   Удар пришелся по десанту на БТРе. Он шел почти вровень с нами.
   Стальным оперением граната отрезала руку лейтенанту. Сама же впилась в бронежилет сержанта и разорвала его тело напополам.
   Горячим языком взрывная волна слизала с брони пятерых солдат и раненого лейтенанта. Они кувыркнулись в воздухе, мелькнули вперемешку руки, ноги, оружие, каски и рассыпались по земле, как пригоршня гороха. Винтом закрутилась в ночи стрельба. Редкие трассеры тыкались по земле, пробовали на прочность броню БТРа и с бессильным визгом уходили в небо.
   - Тормози!!! - застучал из кузова по кабине УРАЛА спецназовец Андрюха, - Тормози!!!
   Машина сбавила ход. Оператор Димка Резванов высунулся из-за тента и снимал все на камеру. В виду нашей бесполезности, я и видеоинженер Серега Лисов решили прилечь на пол дощатого кузова. По нашим спинам пробежались рифленые спецназовские ботинки. Неудобства мы не испытали. Пусть уж лучше так, чем пулю в голову. Бойцы попрыгали из кузова, и стрельба смешалась с яростным матом. На душе слегка полегчало. Как известно, русский мат - это основное средство управления общевойсковым боем. Раз так, значит все теперь более-менее под контролем.
   УРАЛ остановился окончательно. Я лихорадочно соображал что делать? Прыгать в темноту? Ведь боевики в любой момент могут ударить по машине. Я же не знаю, какая у них на сегодня программа. С другой стороны, нет никакой гарантии, что на земле безопасней. Когда кругом кромешная темнота, не так-то легко разобраться куда бежать и где прятаться. Еще хуже, если нас во время боя забудут и оставят в этом "гостеприимном" месте. К утру от нас останутся только высохшие шкурки, копытца и скальпы.
   По правде сказать, я не собирался жить слишком долго. При моей работе, для этого просто не было никаких оснований. Но умирать вот так, в такое время и в таком месте, очень не хотелось. Я заметил, что как только смерть приближается к человеку на максимально короткое расстояние, у него сразу оказывается куча всяких неотложных дел, которые необходимо срочно решить. Человек сразу же вспоминает, что забыл дома полить цветы, накормить кошку, выкурить еще одну сигарету и выпить порцию чудесного спирта с газировкой. А, кроме того, страсть как хочется посмотреть: чего там дальше в этой жизни будет? Хочется посмотреть продолжение, а тут на самом интересном месте тебя хотят выключить навсегда.
   Так случилось и на этот раз. До холода в животе, ломоты в коленях и сухости во рту мне захотелось узнать как там дела дома? Чем закончится бой и прочее.
   - Поставьте штатив, - засипел Димка, не отрываясь от окуляра видеокамеры. Наверное, наша вынужденная бесполезность действовала ему на нервы.
   - Зачем это? - я знал: чтобы поставить эту треногу надо приподняться. А это чревато. Так мы хоть укрыты железным бортом. Какая никакая, а все же защита.
   - Картинка прыгает, - объяснил Димка.
   - Ничего, снимай с рук, - великодушно разрешил я, - Ты не в Голливуде, а это настоящий бой. В редакции поймут.
   - Ты еще попроси, чтобы бойцы не матерились, - хихикнул Лисов. Его глаза горели из темноты беспокойством за наше совместное будущее. Он нашарил пачку сигарет, достал зажигалку и закурил.
   - Ты соображаешь что делаешь?! - завопил я, - Нас же засекут!
   - Не засекут, - он выпустил дым, - Мы укрыты тентом.
   Лисов чуток подумал и протянул мне начатую сигарету. Я глубоко затянулся. Хотел передать сигарету Резванову, но вспомнил, рассказы солдат. В темноте, снайпер снимает курильщика аккурат после третьей затяжки. За это время он успевает поудобнее устроиться на огневой позиции, прочесть подобающую суру из Корана о вредных привычках, прицелиться и пальнуть точно в цель. Так это или нет - я решил не испытывать. А потому затушил сигарету в пол.
   УРАЛ неожиданно дернулся, набирая скорость. В кузов стали запрыгивать спецназовцы. Они рассаживались по лавкам, резали ножами тент и получались хлипкие бойницы. Грузовик ощерился стволами.
   - Мляя! - прошелестел кто-то в темноте кузова, - Какая на хрен секретная операция! Нас ведь явно ждали!
   УРАЛ запрыгал по ухабам, словно стараясь взлететь и раствориться в безопасном небе.
   - Так всегда, - отозвался новый голос, - Стоит, мля, приехать в Чечню, нас тут же сдают, как стеклотару.
   - Эй, пресса, - окликнули нас, - Живы?
   - Да, все нормально, - ответил я за всех и постарался придать своему голосу нотки бесстрашия. Однако язык меня подвел. Ответ состоял из быстрого лепета.
   - Есть потери? - добавил я вопрос.
   - Лейтенанту руку отрезало. Но жив. Плюс кантузило всех на броне. Сержант - насмерть. Он ведь на себя гранату принял. Можно сказать, спас всех.
   - Вы так и сидели в кузове? - поинтересовался кто-то.
   - Да, мы решили, что прогулка по ночной дороге может нам повредить, - ответил Резванов.
   - Правильно сделали, - сказал тот же голос, - Если бы вы потерялись, мы бы не стали вас дожидаться.
   - Спасибо за откровенность, - все-таки я был прав, решив остаться в кузове.
   - Откровенность укрепляет доверие между людьми, - ответили мне.
   Больше никто не разговаривал до самой Ханкалы.
  
   Эта секретная операция незаладилась с самого начала. Ночью, когда мы мирно посапывали в своем кунге на Ханкале, и снились нам всяческие вкусные вещи, оставленные дома, нас неожиданно разбудили спецназовцы ФСБ. Ребята предложили снять отличный репортаж о захвате в плен боевиков. Предполагалось, что отряд проедет в некое село (место операции тщательно секретилось), одним наскоком нагрянет в нужный дом. Повяжет троих террористов и быстро смоется. Оставив их товарищам чувство глубокого недоумения и озабоченности, которое они испытают утром, когда обнаружат, что постелька их товарищей давно остыла.
   Ради такого эксклюзивного дела, мы, конечно же, согласились. Да и время нас устраивало. Ночью все снимем, утром перегоним материал в Москву и потом - свободны весь день. В нашем распоряжении уйма времени, уйма спирта с газировкой и видео. Вот и весь досуг военного журналиста на войне. При умелом сочетании отдых можно разнообразить. И тебе никогда не станет скучно.
   Примерно за километр до окраины села, группа спецназа спешилась. С нами поехали для усиления ребята из Внутренних войск. Они оседлали БТР. И вместе с нашим УРАЛом остались в лесочке.
   Соблюдая все меры шумо-, свето- и прочей маскировки, бойцы ФСБ двинулись по улице. Мы семенили за ними, буквально шаря в темноте руками, посекундно спотыкаясь и тихо матерясь. Оказалось, городской образ жизни делал нас в горной глухой Чечне беспомощными и уязвимыми. Наши цивилизованные привычки поставили нас на ветке эволюции в один ряд с гардеробной молью. То есть даже ниже сусликов и хомяков.
   Не успела голова колонны поравняться с первым домом, как раздался стук. Неизвестный бил гаечным ключом по газовой трубе. Колонна уходила все дальше и, не отставая от головного дозора, стук по трубам перекидывался от дома к дому. Он неотступно сопровождал отряд. Стоило всем остановиться, как удары по трубе смолкали.
   Не надо иметь генеральские лампасы, чтобы понять: группу заметили и таким оригинальным способом неизвестные показывают всем заинтересованным лицам, местоположение спецназа в селе. Заинтересованными лицами, в Чечне считаются боевики. И когда группа подошла к нужному дому, они уже приготовились к бурной встрече.
   Пулеметная очередь из-за кирпичного забора, моментально заставила всех прилечь. Бойцы рассыпались согласно военной науке по разным точкам и приняли бой. Кстати, меня всегда веселят российские боевики, где типа спецназовцы передвигаются толпой: жопа к жопе, словно они только что вышли из гей-бара проветриться и пострелять. Это, наверное, для того, чтобы их можно было срезать одной пулеметной очередью или подорвать на одном фугасе.
   На самом деле бойцы всегда идут на расстоянии друг от друга. Если уж и начнут стрелять, то по кому-нибудь одному. У других останется шанс уцелеть.
   Из-за того же забора, но чуть поодаль от пулемета, огрызнулись короткими очередями два автомата. Как говорится, группу раскрыли, и таится, не имело смысла.
   Пока двое бойцов с разных сторон разговаривали при помощи автоматов с пулеметчиком, третий лихо вскарабкался на противоположный забор, вскинул тубус одноразового огнемета и враз прекратил пулеметное веселье. Огненный шар сожрал пулеметчика без остатка и оплавил кирпичный забор. Боец спрыгнул на землю рядом со мной и откинул в сторону пустую трубу.
   - Знаешь, почему огнеметы одноразовые? - спросил он, приседая, и беря на мушку забор, за которым лихорадочно совещались автоматчики боевиков.
   Я пожал плечами.
   - Это по аналогии со шприцами. Чтобы другие боевики не заразились СПИДом.
   В этот момент с двух разных сторон, через забор перелезли спецназовцы, и бешеный шквал стрельбы переместился во двор дома. Меньше чем через минуту все кончилось. Бойцы из штурмовой группы быстро полезли обратно на дорогу.
   Неожиданно на окраине села вскинулась мощная стрельба. Словно кто-то быстро вколачивал сваи. Судя по звуку, это работал БТР. К нему присоединился автоматный треск. Я поискал глазами Лисова и Резванова. Они сидели невдалеке от меня у забора и снимали передвижения группы. Отряд явно занимал круговую оборону.
   - Что у вас? - один из бойцов запросил ВВэшников об обстановке.
   Ребята не стали секретничать и ответили открытым текстом:
   - Да на нас тут поперли! Чечи уходят из села!
   Боец снова припал к рации и доверительно ей сообщил что-то вроде:
   - Танго-22, Танго-22.
   - Принял, - ответила рация.
   Стрельба на окраине как будто поутихла. По крайне мере, ее темп стал значительно ниже.
   - Что происходит? - спросил я радиста.
   - Ничего особенного. Духи решили, что село окружено и сейчас прорываются в лес. Напоролись на наш резерв. Я дал команду, чтобы нас забрали отсюда. Покуда, они не сообразили, что нас тут с гулькин э-э-э...нос, скажем так.
   Только он произнес последние слова, как по улице понеслись УРАЛ с БТРом.
   Не спуская глаз с темных окон домов, бойцы приготовились к эвакуации.
   Я тоже вскочил и побежал к своей съемочной группе. Транспорт останавливаться не будет. Грузиться придется на ходу, а потому ребятам надо помочь закинуть в кузов камеру, весом с десяток кило, штатив - десять, да еще сумка с аккумуляторами и кассетами.
   УРАЛ сбавил ход, и в кузов стали запрыгивать бойцы ФСБ. Десант на БТРе ощерился стволами и прикрывал погрузку. Видя, насколько мы неуклюжи, нас похватали за шиворот и втащили внутрь.
   Маленькая колонна проехала село насквозь. Получалось, боевики сваливали в одну сторону, а мы - строго в противоположную. Но даже эта хитрость не спасла нас от потерь. Оставив позади последние дома, наша колонна напоролась на небольшую засаду.
  
   Уже сидя на Ханкале, в кунге, я с ужасом представил себе, что было бы, если б боевики вовремя узнали о нашей численности.
   Мы с Резвановым отсматривали пленку с ночным боем и с каждой секундой поднимался в наших душах градус радости и самодовольства. Материал получался отменный. Не зря мы страху натерпелись. Теперь есть что показать Москве. В кунг заглянул знакомый спецназовец Саня.
   - Ну, как? - кивнул он на телевизор, где громыхали выстрелы.
   - Просто зашибись, - я протянул Сашке банку пива и распечатал свою, - Настоящий Голливуд.
   - Москва будет пищать от радости и сучить ножками, - подтвердил Резванов, - Не каждый раз удается такое снять.
   Сашка присел рядом на стул и угостился пивом:
   - Помотаетесь с нами - еще и не такое увидите.
   - Слушай, а ведь нас там запросто могли запереть и перестрелять, как помойных котов, - высказал я свои опасения, - Мне показалось, что боевиков там - просто прорва.
   - Запросто могли, - согласился Саня и опрокинул банку.
   - И часто вы так? - Резванов кивнул на грохочущий телевизор.
   - Да, постоянно.
   - У меня такое ощущение, что вы просто ездите и напрашиваетесь на неприятности, - сказал я.
   - Работа такая, - не без самодовольства ответил Саня, - Войск мало. Да и когда они начинают шевелиться - боевики тут же снимаются и уходят от греха подальше. Ты только двинешь батальон к селу, как они уже начинают манатки собирать. Вот и приходится точечно работать.
   - Фига себе - точечно! - покачал я головой.
   - Да, зачем я собственно пришел, - Саня пододвинулся поближе к нам и заговорил тоном заговорщика, - У меня в Москве друг есть. Он специализируется на неприятностях. Коллекционирует их, можно сказать.
   - Он - псих? - незлобно предположил Резванов.
   Саня уколол его хитрым взглядом:
   - Он нормальнее, чем мы с вами. Вот вы зачем на войну ездите?
   - А ты зачем? - ответил я вопросом.
   - Я езжу, чтобы мир во всем мире поскорее наступил, - не задумываясь, ответил спецназовец, - А вот вы покажете свой материал с утреца по телеку, и человек пойдет вешаться с горя. На фига ему такая жизнь нужна: когда все друг друга мочат и ненавидят?
   - Ха-ха, - сказал Димка.
   - Вот и ха-ха, - согласился Саня, - Записывай координаты, - кивнул он мне.
   Я взял ручку.
   - Чацкий Борис Иванович, телефон....
   - Так я не понял, чем он занимается? - переспросил я, пряча записную книжку в карман.
   - Неприятностями. Например, рухнул дом. Чацкий проверяет гороскопы жильцов. Еще что-то там о них выясняет, смотрит: кто строил этот дом, когда и так далее. Потом делает заключение. Например, оказывается, что дом построен в неблагоприятное время. Что гороскопы строителей были плохие. Потом гороскопы жильцов - тоже оказываются не столь безоблачными. И когда неприятности и всякие там нехорошие данные накапливаются - дом рушится. Газ взрывается, или еще что-то там. Неприятности - они ведь повсюду. Стоит им собраться вместе до критической массы - жди беды.
   Я потряс головой, пытаясь собраться с мыслями.
   - И зачем это надо? - Димка Резванов превратился в закоренелого скептика.
   Наконец я разобрался в необычном выступлении Сашки и меня этот человек неожиданно заинтересовал. Проклевывалось что-то необычное.
   - Не будьте идиотами! - Саня взял новую банку пива, - Я вам сенсацию преподношу. И ничего, кроме пива, взамен не требую. Этот Чацкий презанятная личность. Он мотается и исследует буквально все катастрофы и аварии до которых только может дотянуться. У вас никогда не возникало вопроса: почему человек опоздал, например, на самолет, а тот рухнул. И никто не выжил. А потом тот же человек едет на поезде и погибает при крушении?
   - Судьба, - сказал я.
   - Судьба, - согласился Саня, - Только никто почему-то не пытается разобраться: почему у каждого отдельного человека именно такая судьба? Какая разница, где и от чего погибнуть? Ты опоздал на самолет, и тем самым вроде как спасся. Но ровно через сутки попадаешь в автомобильную катастрофу - и кирдык. Почему?
   - У каждого человека есть свое предназначение на Земле, - убежденно заявил Резванов.
   - А в чем тут предназначение? - парировал Саня, - Человек спасся, но на следующие сутки все равно погиб. Что такого важного он успел сделать за выигранное у смерти время? Да ничего. За сутки он два раза сходил в туалет, пять раз почесал волосатое пузо, отымел жену один раз, сел в тачку и погиб. Что из перечисленного ты называешь подвигом или предназначением?
   - Тут надо глубже смотреть, - возразил я, - Может жена от него в эти сутки подзалетела? И будущий ребенок - это именно то, что он должен был сделать напоследок.
   - Во! - Саня воздел палец, - Теперь ты начинаешь врубаться. Чацкий именно этим и занимается. Если МЧС всегда разгребает только последствия, то мой профессор копает глубже. Он задает вопросы: почему это рвануло именно сегодня, а не полгода и не неделю назад? Хотя по все параметрам - могло рвануть в любой момент.
   - В этом что-то есть, - согласился, - Помню, когда я служил на флоте, то мы чистили баки из-под солярки. Это такие глухие железные коробки, которые соединяются между собой. Так что получается настоящий лабиринт. Они находятся глубоко, почти у самого днища корабля. Так вот мы брали ветошь и лезли туда с лампой на проводе. Кстати, если у тебя лапу с проводом утянуть, то ты уже ни за что не выберешься из этого лабиринта. Мы собирали тряпками остатки солярки и выжимали ее в ведро. Работали долго. Бегать курить наверх - слишком хлопотно. Поэтому курили прямо там. И - ничего. Несмотря на пары, на соляру, - ни разу ничего не загорелось. Хотя и могло. В любой момент.
   - Вот видишь! - подхватил мою мысль Сашка, - Ровно об этом я тебе и говорю: могло рвануть так, что командир корабля не отличил бы ваши тушки от прожаренной индейки. Однако, этого не случилось, хотя вы и напрашивались.
   - Ладно, я позвоню этому профессору, как только окажусь в Москве.
   Сашка встал.
   - Ну, мне пора.
   Мы поручкались на прощание и я засел за материал о ночных приключениях. Через два часа мы уже смонтировали сюжет и перегнали в Москву. Еще через час наш репортаж вышел в эфир. И почти сразу же нам позвонили из московской редакции.
   - Материал хороший, - похвалила меня трубка голосом главного редактора Саши Агамова, - Просто забойный. В Москве все рот раскрыли от зависти и удивления. Молодец.
   Я, наверное, даже зарделся от удовольствия.
   - Однако, тебе надо срочно возвращаться в Москву, - продолжал главный редактор, - Сколько вы уже в Чечне?
   - Месяц, - ответил я и нахмурился.
   Мне показалось странным, что нас отзывают. Да еще отзывает лично главный редактор. Нет. Конечно же, в Москву хочется всегда. Обычно группы посылают в Чечню на две недели. Особенно выдающихся корреспондентов, которых не жалко, оставляют под разными предлогами на месяц. Иногда журналисты сами просятся остаться еще на подольше, если намечается что-то интересное. Но очень редко когда, человека именно отзывают. И делает это главный начальник. Это может случиться только в одном случае: если твоей работой крайне недовольны. Меня же - только что похвалили. Что происходит?
   - А что случилось? - переспросил я на всякий случай.
   - Ничего, - ответил Агамов, - Просто говорю тебе, что надо вернуться. Командировка закончилась. Завтра вам на смену прибывает другая группа.
   Агамов попрощался ровным голосом и отключился.
   Я вернулся в кунг и пересказал ребятам свой разговор. Резванов с Лисовым радостно кинулись собирать вещи и посоветовали мне не парить свои мозги не теребить свою мокрую от волнения мошонку. Раз похвалили, то все в порядке. Я послал их к черту, и тоже стал собирать походную сумку.
  
   Уже следующим вечером мы оказались в столичной редакции. Ребята пошли сдавать аппаратуру, а меня перехватил в коридоре наш координатор Саша Черный.
   - Ну, как?! Дырку для награды мне крутить? - радостно спросил я, намекая на наш последний героический материал.
   Координатор молча отвел меня к месту для курения, на лестничной клетке.
   - Ты чего там, в Чечне, вытворяешь? - спросил он тревожным голосом. Его темные глаза ощупывали мое лицо. Словно изучали реакцию.
   - То есть? - не понял я.
   - Ты хоть знаешь, что тут про тебя говорят?
   - Кто говорит?
   - Не важно, - отмахнулся он, - Важно - что говорят.
   - Ну, и что? - я уже терял терпение.
   - Будто ты в Чечне напиваешься с офицерами спецназа, потом подбиваешь их проводить зачистки и всякие там операции. А сам все это дело снимаешь. Как тебе?
   Я вытаращил в изумлении глаза.
   - Ты хоть соображаешь что говоришь?
   - Это не я говорю, - поправил меня Черный, - Это главному редактору говорят.
   - Да, кто говорит!? - взорвался я.
   - Какая разница? Всякие не менее влиятельные люди, - ровным тоном пояснил Черный.
   - Да, если бы так было, то все командование группировки войск на Северном Кавказе надо увольнять на фиг. Поскольку получается, что реально командую войсками - я. Единолично. Этот от меня зависит, где пройдет очередная зачистка. Это я виноват в том, что не пойман Басаев. Поскольку я им не занимаюсь, а только пью водку с офицерами.
   - Не бери на себя много, - напомнил о скромности Черный.
   - Это на меня много кладут. Что за абсурдное заявление: напиваемся, подбиваю на операции.
   - Ну, что ж! Я рад, что это не так, - хлопнул меня по плечу редактор, - Даю тебе два дня отгула, потом заступаешь на дежурство.
   Он бодро зашагал к себе в кабинет.
   Так вот в чем дело! - понял я. Вот почему меня отозвали. Какой-то суке в этой редакции неймется, и она капает Агамову на мозги. Нет, ну надо такое придумать! Живу, работаю, никого вроде не трогаю, не зажимаю. Вообще ни на кого по сути внимания не обращаю, так нет. Кому-то не нравится моя работа. Идиотизм какой-то.
   Я закурил. Раз уж стою в курилке.
   Черный подходил ко мне, только затем, чтобы узнать: правда это или нет. Он сам бывший военный и прекрасно знает, что все эти обвинения - обыкновенный вздор. Однако, Агамов, наверняка попросил его перепроверить. - Действительно, - я усмехнулся своим мыслям, - Вдруг я и вправду стал командующим группировкой, а Агамов об этом ничего не знает.
   Ладно, - сказал я сам себе, - Ничего страшного не случилось. Просто имей в виду: у тебя появился какой-то могущественный завистник, который имеет возможность трахать в мозг самого главного редактора. А тот не может на это не реагировать. Вот и все. Все просто и неправильно. Как и всегда в этой жизни.
  
   Примерно месяц, я спокойно занимался текущими делами. Ездил на съемки, посещал пресс-конференции, брифинги и круглые столы. Пышнотелые политологи, сухощавые представители администрации президента и другие слуги народа рассказывали о насущных делах государства до которых им самим не было никакого дела. Но надо же этим слугам занимать какими-то темами наш народ, чтобы тот не спрашивал: почему все вокруг дорожает, а зарплата мельчает?
   Потихоньку, скука и рутина стали переполнять меня и, наконец, затопили с головой. В этот тягостный момент, когда я вечером валялся на диване с пивом в руках, я вспомнил о профессоре, который гоняется за всякими неприятностями и катастрофами. Чем не идея для эксклюзивного репортажа?
   Я нашел его номер в записной книжке и позвонил с мобильного.
   На другом конце эфирной связи ответили отчаянным поросячьим визгом. Я отшатнулся от трубки и посмотрел на экран: тот ли номер я набрал? Может, Сашка пошутил, и дал мне телефон скотобойни или свинского благотворительного приюта?
   - Алё! - донеслось из динамика. На этот раз уже человеческим голосом.
   Я вновь прислонился щекой к телефону.
   - Профессор Чацкий?
   - Да, я! - радостно ответил человек и на заднем фоне, что-то недовольно хрюкнуло.
   - Я от Саши. Спецназ ФСБ, - начал я.
   - Как же! Отлично помню! Как там у него дела? Сражается?
   - Сражается.
   Я представился, сказал кем работаю и описал профессору мой разговор со спецназовцем.
   - Саша говорил: вы охотитесь за всякими неприятностями. Составляете гороскопы трагических событий.
   - Да, - подтвердил он, - А кто в наше время не занимается неприятностями? Вот сейчас неприятность у моей свиньи. Я за городом живу. Она сволочь, пыталась съесть мой последний научный доклад. Я ее в наказание - в сарай загоняю.
   - Однако, - сказал я, чтобы что-то сказать и поддержать разговор. Как реагировать на подобное выступление я просто не знал.
   - Вы знаете, что если перед свиньей будет выбор: сожрать яблоко или рукопись со свежим научным открытием, - она выберет последнее?
   - Может все дело именно в свежести? - предположил я.
   - Нет, просто свиньи, по неведомым мне причинам всегда выступают против прогресса.
   - Я не знаток в этих дела. Мне приходится с ними общаться исключительно в гастрономической области и на кулинарном поле. А свиная отбивная на моей тарелке еще ни разу не пыталась сожрать мой гарнир.
   - То ли еще будет, - неизвестно к чему сказал Чацкий, - Придется ее зарезать.
   - Может не спешить? - предположил я, - Вдруг у нее судьба совсем другая?
   В трубке помолчали.
   - У всех свиней, судьба более-менее одинаковая, - снова ожил голос Чацкого, - Вообще я сейчас занимаюсь одним интересным и опасным экспериментом. Он несколько отличается от генеральной линии моих исследований, но все равно. Вы ведь будете все снимать, а потом покажете по телевизору?
   - Еще как! - подтвердил я.
   - Это мне как раз пригодится. Я, видите ли, никогда не фиксировал свои эксперименты на пленку. Это большое упущение. Такой богатый материал пропадает. Завтра к вечеру вы можете приехать?
   - Конечно, - излишне поспешно ответил я.
   В тот момент я не знал, что неприятности уже протягивают ко мне свои липкие лапки. И безобидная встреча с профессором обернется настоящей катастрофой.
   - Тогда пишите адрес.
  
   События накренились, как лыжник на старте - и понеслись.
   Я смотрел на листок бумаги с пояснениями, как доехать к профессору и размышлял вот о чем. Димку Резванова с Лисовым услали в Азербайджан на выборы. Другие съемочные группы я брать не хотел. Во-первых, сейчас будет сложно заказать съемки, а во-вторых, я не настолько хорошо знаю других операторов и видеоинженеров, чтобы участвовать с ними в таких щекотливых делах. Меня ведь могут запросто обвинить в идиотизме. Вдруг ничего интересного не получится? Или профессор окажется сумасшедшим? Как я тогда буду оправдываться перед начальством? А недоброжелатели между тем только и ждут с моей стороны какого-нибудь прокола.
   Я решил взять с собой свою личную видеокамеру и поехать на собственной машине. Начальникам в редакции ничего не говорить.
   Да-да. Корреспонденты, как и разведчики - должны страховаться. Иначе вас обвинят в бесполезном использовании ресурсов редакции. Потом будут ставить на самые тухлые и непроходные съемки - и как итог - уволят к чертям собачьим. Причем именно к собачьим. Потому что само телевизионное начальство служит чертям человечьим. И весьма в этом преуспело, судя по последним новостным программам.

ГЛАВА

  
   Профессор оттянул резинку, и с чавкающим шлепком летчицкие очки прилипли к его лицу. Стекла из сильного увеличительного стекла, мгновенно превратили глаза Бориса Ивановича до размеров хорошей луковицы. Моргающие ресницы также значительно выросли и напоминали колыхание тростников у голубых озер.
   Облик профессора дополнял кожаный шлем авиаторов второй мировой войны и кожаный же длинный плащ, с высоким стоячим воротником на застежках - неизвестно каких времен. Одеяние профессора делало его похожим на гигантского червяка с глазами.
   - Готовы? - спросил меня Борис Иванович, настороженно глядя в чернильную густоту дома. Словно ему там рожи корчили.
   Я запеленал свою камеру в полиэтиленовый пакет, проверил аккумулятор, включил режим записи и кивнул. Впрочем, сделал я это зря. Борис Иванович все равно ведь смотрел в другую сторону.
   - Эксперимент опасный. Предлагаю подумать еще раз. Пока есть возможность отказаться.
   - С кем это вы там разговариваете? - поинтересовался я на всякий случай.
   Борис Иванович удивленно глянул в мою сторону.
   - С тобой.
   - А-а! Ну, так вот я не для этого пер двести километров от Москвы в свой единственный выходной, чтобы покалякать тут с вами и уехать ни с чем, - меня просто распирало от решительности. Борису Ивановичу мой ответ понравился.
   Но в глубине души, где у человека водятся всякие тревоги и страхи, я сомневался в нормальности происходящего. Нам предстояло провести самый необычный эксперимент на свете. Вернее профессору - провести, а мне зафиксировать для потомков.
   Ученый закинул за спину квадратный ранец, сильно похожий на большую коробку карандашей. Подтянул лямки. Моргнул на меня из-за очков глазами-луковицами:
   - Тогда пошли, - и дал двери солдатского пинка. Она отскочила, и чуть не заехала мне по носу, когда я шагнул вслед за профессором.
   На улице кинулась в лицо кромешная тьма вперемешку с дождем. Крупные капли ощутимо отхлестали нас по щекам. Как известно, в морду плохой погоде, за такие проделки - не дашь. Поэтому пришлось смириться и терпеть.
   Я неотступно следовал за профессором и снимал его на видео. Чавкал под ногами размокший двор. Искрился пучок света от накамерной лампы. И дождь в нем падал наискосок.
   Борис Иванович зашел в домишко во дворе. Объектив камеры заглянул за ним. В центре помещения сверкал золотой парчой церковный алтарь. Испуганно дрожали на тонких ножках язычки пламени на десятках свечей. Тускло мерцали золотые светильники. С черных стен нас внимательно разглядывали мученики и святые. Темные глубины глаз на бледных ликах.
   Перед алтарем тихонько молился инвалид на коляске. Он что-то горячо шептал. Иногда вздымал руки и осенял себя крестным знамением. Я бы поразился этой картиной. Но съемка поглотила меня всего. Операторы знают это чувство. Удивлялся только малюсенький краешек сознания. Остальное сознание заполнено рабочей чепухой.
   - Готов Михалыч? - Борис Иванович приобнял инвалида за плечи.
   Тот кивнул. Снова крест и горячая молитва шепотом.
   - Ты понимаешь, чем это может кончиться?
   Новый кивок.
   - Вполне летально, мой друг, - продолжал профессор, - У тебя всего один шанс на миллион.
   Инвалид поднял глаза на Бориса Ивановича и даже через черно-белый окуляр я увидел, как в них отразилась решимость.
   - Так что ж смерть? - проговорил инвалид, - А колеса под моей задницей -лучше? Невозможность ходить и жить полнокровной жизнью - это лучше?
   Инвалид начинал заводиться.
   - Хорошо-хорошо, - легонько хлопнул его по плечу профессор и ухватился за ручки инвалидной коляски.
  
   Буря бушевала и набирала градус неистовости. Камеру пришлось снова переключить на режим ночной съемки.
   - Кто это? - крикнул я сквозь шум дождя.
   - Пациент, - обрезал профессор и решительно покатил коляску на пригорок. Я шел следом и старался заснять инвалида и профессора со всех точек. Нестерпимо мешал дождь. Чернильную стену перед нами, то и дело распарывала молния. Одна из них жахнула так надсадно и близко, что я поежился.
   - Ага! - уличающее крикнул ученый, указывая пальцем в то место, куда воткнулся кривой клинок молнии.
   Он затянул потуже воротник кожаным хлястиком и решительно молвил:
   - Вперед! Пусть снова грянут силы ада! Нам ничто не может помешать!
   В этот момент Борис Иванович показался мне полным безумцем.
   Безумным поэтом, среди ошалелых молний. Только этого мне не хватало!
   Больной в коляске сосредоточенно молчал. Заворожено глядя на сверкающие нитки молний, он продолжал молиться горячечным шепотом и неистово крестился с такой частотой, будто отстукивал Господу срочную телеграмму.
   Борис Иванович ускорил шаг. Я семенил следом по скользкой траве, стараясь не упасть и держать их в квадрате видоискателя.
   - Скоро? - не выдержал я.
   - Уже пришли! - профессор остановился на вершине пригорка и развернул коляску к себе лицом.
   - Не передумал? - спросил он инвалида и пристально уставился глаза в глаза.
   Тот мотнул головой.
   - Хорошо, - удовлетворенно проорал профессор, - Тогда начинаем.
   Он снова развернул коляску и подтолкнул ее еще метров на десять вперед. Я снимал эти маневры, потом оторвался от объектива.
   - Что должно произойти? Мне ведь надо занять выигрышную позицию, чтобы ничего не пропустить!
   - Сейчас увидишь! - пообещал профессор и указал на инвалида.
   Неведомые силы, словно только и ждали этих слов. Оглушительно жахнуло на всю округу. Я вскинул камеру. Навел объектив на коляску. Инвалид с бледным лицом сидел неподвижно. Вторая молния ударила с небес прямо ему в грудь. Пробила насквозь, задев край тяжелого профессорского ботинка. Тот неестественно задымился, словно горящая автомобильная покрышка.
   Борис Иванович всплеснул руками и как в замедленной съемке отлетел вместе с коляской в сторону. Я тупо продолжал снимать, все также уголком сознания подмечая нелепость и нереальность происходящего.
   Сам я стоял в полный рост под нитками молний, точно меня гвоздями приколотили.
   Инвалид чудом оказался на ногах. Его трясло. Руки беспорядочно шарили по телу. Глаза вращались в шальном безумии. Но он держался на ногах!
   Борис Иванович смотрел на него снизу и выжидающе моргал своими глазами-луковицами из-за очков. Инвалид сделал несколько шагов, раскинув руки навстречу дождю.
   - Мама! Я иду! Я хожу! - услышали мы его надтреснутый голос, - Господи, я вылечился! Вылечился! Посмотри на меня!
   Не знаю, как там Господь, но лично я - смотрел на него в глазок объектива, не отрываясь. В черно-белом окошке прямо от меня протянулась новое длинное лезвие молнии. Мое тело обдало жаром. И тут же кинуло в нестерпимый холод. Словно душу сначала окунули в костер, а потом в морозильник. Я стиснул зубы. Поежился, но продолжал снимать. Это же жало молнии ударило в инвалида. Он качнулся. Но устоял. Сзади накатил грохот. Словно от ударной волны меня качнуло и в объектив попали огромные глаза профессора, в которых вырастал ужас. Тогда я не понял значения этого взгляда. И снова сосредоточился на инвалиде.
   Новый клинок молнии ударил ему прямо в живот и от одежды больного повалил пар. Инвалид согнулся пополам. Сделал так еще с пяток шагов, рухнул в траву и затих.
   Все это произошло в какие-то секунды. Борис Иванович мгновенно оправился от потрясения, и бросился к инвалиду, срывая на ходу рюкзак. Откинулась панель на пружинах. Дождь тотчас забарабанил по медицинским склянкам и приборам.
   - Твою мать! - орал Борис Иванович. Под его руками загорелись в ранце лампочки. Профессор вытащил два "утюжка" дифибрилятора и начал делать инвалиду искусственное дыхание. Потом рванул рубаху на груди инвалида, приложил "утюжки" и долбанул в грудь электрическим разрядом. Мало ему разрядов, что ли досталось? - подумал я.
   Лицо инвалида стало еще белее.
   - Живи! Живи! Живи! - орал профессор. И новый электрический разряд под руками Бориса Ивановича выгнул умершего короткой дугой.
   В ответ жахнула молния. Я продолжал снимать, цепенея от самых дурных предчувствий.
   После пяти минут реанимации, профессор успокоился. Отвалился от неподвижного тела инвалида, словно вампир от жертвы и лег на спину. Стало ясно, что инвалид умер и вернуть его назад уже нет никакой возможности.
   - Опять все прахом, опять все прахом, - сокрушенно качая головой, Борис Иванович поднялся, в коротком припадке ярости швырнул свой медицинский чемоданчик в черноту. Оттуда в ответ звякнуло, и новый всполох молнии проткнул пелену дождя.
   - Ты видел, он вылечился?! Видел?! - орал в камеру профессор, - Но эта новая долбанная молния его доконала!!! Зачем?! Зачем?! - Борис Иванович закрыл глаза руками. Струи дождя бежали по его кожаному плащу наперегонки.
   Я молчал и продолжал снимать профессора. Потом перевел объектив на инвалида.
   - Пошли, - тронул меня за плечо Борис Иванович, - Здесь больше нечего делать.
   - А как же?! - я указал на мертвого и коляску.
   - Пошли. Это несчастный случай. Каждое лето молнии убивают десятки несчастных по всему миру, - Борис Иванович размашисто зашагал в сторону домика.
   Дельное замечание озвучил профессор. Молнии убивают десятки несчастных. Мы тут вроде, как и ни при чем. Только тех несчастных никто под молнии не подставляет.
   Я отснял еще несколько планов места происшествия и поспешил следом.
   Странно, но в тот момент я не подумал о том, что это тянет на уголовное преступление.
  
   Камин в домике угас, и профессор принялся реанимировать огонь. Накидал щепок, переложил их бумагой. Плеснул из баночки бензина и поднес спичку. Огонь жадно затрещал, с хрустом и щелчками поедая угощение.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросил, не оборачиваясь, Борис Иванович.
   - Намного лучше, чем тот инвалид. Определенно лучше.
   Профессор не ответил и даже не повернулся. Я снял куртку и уселся за стол. Дурные мысли поскакали лошадками: журналист это человек, который поиск приключений на собственную задницу, сделал своей профессией.
   Борис Иванович подвесил над пламенем чайник.
   - Люблю по-старинке чайку попить.
   Я смотрел на огонь. Языки отплясывали в камине джигу. Карабкались по поленьям и пускали струйки дыма.
   Шаркнув ножкой, и смахнув пылинку с прокурорского мундира, явилась мысль: - Это, между прочим, убийство, - сказала она.
   Неожиданный холод пробежал между лопаток. Я как-то читал о том, что страх может обдать человека холодными мурашками. Но вот можно ли простудиться, если испытывать этот страх постоянно - я не знаю.
   - Unus pro multis, - одна голова падет за многих, - отозвался профессор. Наверное, он имел в виду, что первопроходцы всегда погибают, прокладывая своими костями дорогу остальному человечеству. Потом профессор неожиданно пустился рассуждать о том, как во времена императриц Анны и Елизаветы при раскрытии заговоров казнили каждого двадцатого. А еще раньше - при римлянах - каждого десятого.
   - Прогресс на лицо, - заметил я саркастически, - Сегодня казнят только одного. Иногда действительно виновного. Только зачем вы мне зубы заговариваете?
   - Пытаюсь отвлечь тебя от черных мыслей.
   - Плохо стараетесь.
   - Да, не боись ты! У меня есть расписка этого инвалида, - воскликнул Борис Иванович. Пламя окончательно разгорелось под его руками и пустило в комнату первую волну тепла.
   - Где она? - спросил я нетерпеливо.
   - На столе, - кивнул в сторону профессор.
   Я нашел расписку и принялся снимать ее в разных ракурсах и буквально построчно.
   - Зачем это? - плюхнулся за стол Борис Иванович и отбросил свой дурацкий летчицкий шлем в угол комнаты.
   - Гарантия. На всякий случай. Вдруг бумага потеряется?
   Профессор стянул кожаный шлем и погладил седой ежик на голове:
   - У меня никогда ничего не теряется.
   - Вы понимаете, что совершили только что убийство?! - я направил камеру на профессора.
   - Выключи свою хреновину, Леша, - Борис Иванович бросил неприязненный взгляд.
   Я вырубил камеру и поставил ее на стол. Профессор с минуту смотрел на аппарат невидящими глазами, потом медленно заговорил.
   - Я предпринял попытку спасти этого человека путем радикального лечения. Пусть это немного опасный, необычный, авантюрный способ, но он работает.
   - Да? - переспросил я и вложил в этот вопрос несколько мегатонн убойной иронии.
   - Да, - подтвердил профессор, не замечая смертоносного груза.
   - И скольких вы уже так это..., - я провел пальцем себе по горлу.
   Борис Иванович усмехнулся:
   - Доказательство перед тобой.
   Я окинул глазами комнату:
   - Где?
   Борис Иванович встал. Снял свой кожаный плащ. Упала на пол его рубашка, футболка. На голом торсе от правой ключицы до самого пупка багровел ужасный шрам.
   - У меня такое впечатление, что когда-то вы неосторожно побрились двуручным мечом, - сказал я, разглядывая зловещую полоску узловатых наслоений кожи.
   - Это след молнии. У меня несколько лет была парализована левая рука, - в доказательство он повертел ею перед моим носом, - Я ученый и мне нужны обе руки. Поэтому моя ущербность очень сильно меня угнетала. В одну из грозовых ночей, когда я поднялся на этот пригорок, - палец профессора уперся в окно, - Шел точно такой же дождь с такими же сумасшедшими молниями. Одна из них шибанула меня в грудь и резанула по животу. Как это только что произошло с пациентом. И вуаля! - он еще раз помахал левой рукой, пошерудил пальцами, потом пощелкал, - Рука словно новая. Движется, как у любого нормального человека. Чувствую я себя прекрасно.
   - Чего не скажешь о том инвалиде, - напомнил я.
   - Ты все еще сомневаешься в успехе эксперимента? - перебил Борис Иванович, - Он же пошел! Ты сам видел! После удара молнии он выздоровел и пошел. Он сделал не менее десяти шагов. Я считал. Хотя до этого всю свою жизнь он проездил в инвалидной коляске. Если бы не второй удар молнии, он сейчас сидел бы рядом с нами и пил чай!
   Неожиданно Борис Иванович снова стал мрачен и задумчив.
   - Вам надо одеться, простудитесь, - сказал я.
   - Да-да, - профессор потянулся за вещами.
  
   В камине над огнем вскипел чайник. Я снял его, заварил чай и высыпал на стол печенье с конфетами, что прихватил из Москвы.
   Мы молча пили и не смотрели друг на друга. На мое воображение опять навалилась толпа серых кошмариков в виде картинок: скамья подсудимых, суровые взгляды присяжных, тюрьма, зона. А все из-за чего? Из-за моего долбанного любопытства. Из любви к необычным сюжетам.
   - А может и не молния виновата? - проговорил Борис Иванович, прихлебывая чай, - Может, у него сердце не выдержало от счастья?
   Тут я захохотал страшным голосом: - Сердце? От счастья? Да вы ему электрический стул устроили с выездом на природу!
   Тут между нами произошла новая вспышка ссоры. Видимо, наэлектризовались мы на той сопке изрядно.
   - Ложь! - вскочил из-за стола Борис Иванович, - Он жил и ты это записал на камеру. Какие еще тебе нужны доказательства эффективности моего метода?
   - Мне - никаких. А вот следователям они наверняка понадобятся.
   - Я думал ты действительно интересуешься наукой, - махнул профессор, - А ты жалкий дилетант и все этим сказано. Я же объяснял тебе, что сам вылечился таким методом. А ты заладил: убил, убил. У нас есть его расписка. Пожалуйста, - он махнул передо мной листком, - Ты все снял. На всякий случай еще раз озвучу: - "Я, Тимофеев Арнольд Леонидович, 69 года рождения, доверяю профессору....ага-ага...лечение радикальными методами, посредством удара молнии. Все негативные последствия этого шага я осознаю в полной мере и иду на это добровольно. В случае моей смерти или увечья всю ответственность я возлагаю на себя".
   Ну, что ты на этот скажешь? - закончил читать профессор и, сложив листок вчетверо, сунул его во внутренний карман плаща.
   - Хочу спросить: а, сколько у вас таких расписок?
   Борис Иванович как-то обреченно рухнул на стул, погладил свою кожаную грудь, где исчез листок бумаги, и заметил со вздохом, - Да с десяток наберется. Кстати, я так понял, что никакого телевизионного репортажа не будет?
   - Это вы верно заметили, - заявил я, - Мне теперь вообще лучше не заикаться об этом опыте. И вам лучше помалкивать. Иначе лет по двадцать пять зоны строго режима - нам обеспечены. Как это там называется у прокуроров?, - я начал загибать пальцы, - В составе организованной группы, по предварительному сговору, с особым цинизмом...
   - Тогда, может быть, ты отдашь мне кассету? - протянул руку Борис Иванович.
   - Зачем это?
   - Хочу еще раз все отсмотреть и проанализировать свои ошибки.
   - А как же...- сказал я и не нашелся что возразить.
   - А никак, - весело заявил профессор и требовательно махнул рукой, - Давай-давай! В любое время как созреешь, ты можешь меня найти и взять кассету для репортажа. Правда, судя по твоему лицу, такое время никогда не настанет.
   Я вытащил кассету из камеры и передал профессору. Он тотчас спрятал ее все в тот же внутренний карман плаща, и по нему было видно - как он заметно расслабился.
   - Чем вы теперь займетесь? - на самом деле меня совсем не интересовала его дальнейшая судьба. Просто надо было как-то скоротать ночь и поддержать разговор. Ранним утром я собирался ехать в Москву.
   - Подыщу себе нового пациента, - пожал плечами Борис Иванович, - Ты даже не представляешь, сколько в стране желающих избавится от плена инвалидной коляски. Ты вот здоровый от рождения. Поэтому тебе все по фигу. А люди готовы на все, чтобы научиться самостоятельно ходить. Знаешь, как это унизительно кататься в коляске? Особенно в нашей стране, где для них ничего не предусмотрено. Только вон в Государственной Думе есть туалет для инвалидов. Но на фига спрашивается инвалидам Госдума? Чего в ней делать? Кто их туда пустит? Да и среди депутатов инвалидов нет. Я специально смотрел. Все мордатые, нахальные. Кровь с молоком и говном в придачу.
   Я покачал головой.
   - Вы сумасшедший.
   - Это вы все сумасшедшие, - возразил профессор, - А я знаю что делаю. Я сам так вылечился. Значит, могут вылечиться и другие.
   - Только не втягивайте больше меня в свои дела, ладно? - попросил я на всякий случай.
   - Ты о чем?
   - Ну, вдруг вам когда-нибудь придет в голову новая идея.
   - Хорошо, не буду, - разочарованно произнес Борис Иванович, - Но и ты прекрати сомневаться и паясничать. По крайней мере, сейчас передо мной. Это обижает погибшего Арнольда.
   - Арнольд лежит на сопке, под дождем, - тыкнул я пальцем в сторону двери,
   - Хрен ли ему обижаться. У него в данный момент полно других забот. Надо привести себя в порядок перед встречей с Создателем, проверить захватил ли он билеты на небесный экспресс.
   Борис Иванович недобро ухмыльнулся моей тираде и спокойным голосом возразил:
   - Арнольд сейчас здесь. Стоит рядом с нами и слушает твой спесивый бред.
  
   Любой человек, услышав подобное заявление: обязательно начнет опасливо оглядываться и крутить головой. Я же счел это уловкой. От профессора можно ожидать любой подлянки. Поэтому просто скосил глаза вбок. Но ничего не увидел. Скосил в другую сторону - и тоже безрезультатно. Борис Иванович продолжал молча улыбаться. Мягко, как на самокате, вкатила в комнату настороженная тишина. Мы с профессором смотрели друг другу в глаза.
   И тут необъяснимым образом чашка чая влепилась мне в живот. Кипяток потек на штаны. Я отпрянул. Дикая толпа завопила во мне от ужаса. Спереди на джинсах темнело мокрое пятно, словно я описался. Я вскочил из-за стола и замер посреди комнаты. Борис Иванович расхохотался.
   - Что получил?! Фома неверующий! - профессора разрывало от счастья. Синие жилы на его шее набухли и пульсировали от возбуждения, - Так знай, что привидения - это не фикция. Блуждающие души - не плод воображения писателей. Инвалиды обладают очень большой энергетикой и способны концентрировать свою энергию лучше обычных людей. Поэтому они после смерти очень быстро обучаются воздействовать на предметы нашего мира. И только что тебе это показали.
   Я начал дико озираться по сторонам и приготовился к атаке. Хрен их знает эти привидения. Может, они в доказательство запустят в меня чем-нибудь тяжелым? А может, сам профессор обладает какими-то особыми навыками или научился дурачить людей?
   - Спокойно, спокойно, - тихо проговорил Борис Иванович, - Он не причинит вреда.
   Из камина ударил сноп искр. Я успел заметить, как кочерга сама-собой влетела в костер и неистово крутанулась там волчком.
   - Ну, все. Хватит, хватит! - прикрикнул профессор.
  
   Я быстро сцапал со стола камеру и выскочил в ночь, не прощаясь. Дождь немного поутих. Трясущимися то ли от страха то ли от холода руками, я завел свой автомобиль ВАЗ десятой модели и рванул с места. В зеркало заднего вида успел заметить в светлом проеме двери фигуру профессора. Он махал мне рукой. То ли на прощание. То ли просил остановиться. Этого я не понял, и размышлять не стал. Машина ревела, и несла меня прочь.
   К утру мне надо было успеть на работу. На государственном телеканале опозданий не прощали. А я как назло дежурю с восьми, и поехал к профессору только из обещания потрясающего эксклюзива. Теперь я знал, мне предстоит немало тревог, как бы это дело не всплыло наружу. Труп-то остался на сопке. Если родственники начнут настаивать на расследовании, то потянут и Бориса Ивановича. Он ведь в этой инвалидной деревне частый гость. И только окончательный умственный инвалид не знает, чем он там занимается.
   Сам себе поднасрал, - подумал я.
  
   На въезде в Москву, у милицейского КПМа меня остановили. - Твою мать! - пронеслось в голове. А этим-то чего надо? Не спиться что ли?
   Постовой мерными шагами, никуда не спешащего человека, приблизился к машине. Я опустил стекло. Милицейский оглядел меня цепкими глазами, облапал взглядом бумажник в моем кармане, приложил пальцы к козырьку фуражки и преставился:
   - Сержант мырлымурлы-размурлы.
   - Водитель курлымурлы-отмурлы, - ответил я также загадочно.
   Всем, кто самостоятельно передвигается на транспортном средстве, хорошо известно, что абсолютно все милицейские представляются гражданам полу невнятно. Словно у них во рту болтается недоеденная конфетка. Звание свое они проговаривают четко. Наверное, ужасно им гордятся. А вот фамилию пробегают почему-то жеванной скороговоркой. То ли у них у всех фамилии неприличные, то ли из-за какой-то непонятной - нам гражданским - скромности. Абсолютно все граждане стесняются переспросить и сразу лезут в карман за документами. Но я в тот момент был зол. И ужасно хотелось сделать кому-нибудь гадость.
   Милицейского мой ответ озадачил. Тень мысли пробежала по его лицу. Он решал: я просто пьяный наглый хам, или мое положение в обществе документально разрешает ему хамить?
   Он еще не знал, какая подлянка ему готовится.
   Пока мы разглядывали друг друга, я незаметно набрал номер нашего дежурного по новостной программе Сашу Черного. На новостных телеканалах такие люди отвечают за распределение съемок между корреспондентами. Они знают все руководство страной, всех начальников пресс-служб и так далее. Эти люди могут в любой момент связаться по мобильному телефону с любым начальником страны и города (за исключением президента, конечно) и тут же решить все вопросы. Еще один плюс: сейчас ночь и Черный злой, как сука от своего ночного дежурства.
   Наконец милицейский принял решение:
   - Ваши права и документы на машину, - его рука требовательно придвинулась в мою сторону.
   Я беспрекословно все отдал. Постовой принялся их изучать. В это же время по мобильному ответил Черный.
   - Пройдите со мной на КПМ, - сказал милицейский вежливо, но веско. При этом автомат на его плече как бы невзначай повел стволом в мою сторону. Мои документы не показались милицейскому волшебными. Типа ксив администрации президента, Госдумы ФСБ или ГРУ. И он решил, что хамить я не имею права.
   - Живее!
   И вот тут наступил час расплаты. Я поднял к уху трубку телефона и сказал Черному, что меня по непонятным причинам только что задержали на КПМ при въезде в город. И на дежурство, а равно и на возможные съемки я не успею. Потом вежливо предложил постовому выслушать мнение Черного на эту затруднительную ситуацию и протянул ему мобильник. Милицейский мгновение поколебался, но все же поднес трубку к уху.
   Саша орал так, что телефон чуть не выпрыгнул из рук постового. Черный вспомнил всех родственников областного и городского милицейского начальства по материнской линии. Сыпал именами и отчествами уважаемых для каждого постового людей. Вопрошал: до каких пор будут беспричинно приставать к журналистам в свободной стране и так далее. Милицейский мигом понял, что нарвался на что-то большое и страшное. И нарвался по собственной инициативе. Я ведь его не трогал.
   Он протянул мне трубку и сказал корректно:
   - Можете следовать дальше.
   - Спасибо, - также вежливо, без торжествующей улыбки ответил я.
   Уже в зеркало заднего вида, я заметил, как милицейский поспешно скрылся в КПМ. Перенервничал, наверное. На его место заступил другой.
  
   Пятно на джинсах так и не высохло. Под глумливые ухмылки охраны, я зашел в редакцию и поднялся на корреспондентский этаж. Там меня сразу же отловил главный редактор Костя Агамов. Словно он дежурил тут с ночи.
   - От кого убегал? - бросил он смешливый взгляд на пятно.
   - Спешил на работу. Чай пролил.
   - У тебя вид помятый. Так, где ты шлялся? - уточнил он фамильярно.
   Я заметил, что у всякого руководства есть только две манеры общения с корреспондентами и просто подчиненными. Они либо несут неисчерпаемую по своей глубине ахинею, либо начинают вести себя запанибрата. Попробуй ответить им в том же духе: они уставятся на тебя своими руководящими глазками и будут долго сниматься с ручника, размышляя как бы поизощреннее тебя наказать.
   - Хотел эксклюзив добыть, - пояснил я терпеливо, - Всю ночь снимал в Одинцовском районе одного безумного человека.
   - То, что он безумен, видно по твоим штанам, - хихикнул главный, но я и обидится не успел, как он взял меня под руку и потянул за собой по коридору.
   Опять же: за всю мою жизнь абсолютно все мои начальники страдали неизвестным науке комплексом. Если ему надо поговорить о делах, он хватает подчиненного за рукав и тащит за собой, по пути выговаривая что-либо. НО! Когда разговор закончен, руководитель бросает подчиненного на месте и идет в ПРОТИВОПОЛОЖНУЮ сторону. Спрашивается: зачем тащить человека туда, куда ни самому человеку не надо, ни его руководителю? Загадка? Загадка. Наверное, эти странности человеческого поведения как-то можно использовать в своих целях, только не знаю как. Знал бы - сам давно бы стал начальником.
  
   - Я смотрю, наши корреспонденты готовы к черту в задницу залезть, лишь бы в Чечню не ездить, - вещал безликим голосом Агамов. И было не понятно: то ли он оттачивает на мне свое остроумие, то ли говорит всерьез.
   Я молчал, ожидая продолжения.
   - Тут вот какое дело, как всегда нам некого послать на замену в Чечню. Поэтому остановились на твоей кандидатуре. Наша группа торчит там уже месяц. Надо их выручать.
   - Когда выезжать? - устало спросил я. Спорить с начальством бесполезно. Мой отказ немедленно воспримут, как дезертирство с поля боя. Не меньше. Мои доводы о том, что я только месяц назад вернулся из зоны боев, где также торчал не меньше месяца - не пройдут.
   - Сегодня вечером. Я освобождаю тебя от всех дел. Берешь с собой оператора, и кого там еще полагается, получаешь командировочные, и послезавтра я уже жду от тебя первый репортаж. Вопросы? - выпалил скороговоркой Агамов.
   Я отрицательно мотнул головой.
   - Ну, вот и чудно, - заметил главный с удовлетворением в голосе, - Люблю понятливых корреспондентов. Дерзай.
   Агамов барски похлопал меня по плечу, круто развернулся на каблуках и зашагал в противоположную сторону. Он пропал в коридорах редакции, я же вздохнул и поплелся в бухгалтерию. Утешало одно. В самолете я смогу накатить пол-литра тонизирующего напитка - водки - и поспать два часа. Больше для счастья и не надо.

ГЛАВА

  
   Две пули с визгливой яростью вонзились возле моей головы в кирпичную стену. Словно они еще при рождении на патронном заводе пообещали друг другу найти меня в Грозном и угробить.
   По счастью пули не сдержали клятвы.
   Я очень красочно шмякнулся на бетонный пол. Попросту убрав под собою ноги. Остальное сделало за меня всемирное тяготение. Потом пополз за бордюром из зоны обстрела, подметая щекой пыльный цементный пол. Голова укрыта от врагов. Это хорошо. Но тут голова вспомнила о заднице. Бережет ли она себя? Не вылезает ли из-за бордюрчика, представляя мишень для вражеского стрелка? Чтобы это проверить надо было приподнять голову. То есть высунуться из-за бордюрчика. А это могло быть чревато. Пришлось выбирать что мне дороже: голова или задница. Я выбрал первое и спокойно пополз дальше. Уж без задницы я как-нибудь обойдусь, а вот без головы, в которой плещутся мозги в спиртовом растворе - уже никак.
   Хотя говорят, некоторые журналисты обходились разом и без того и без другого. Снимали очень хорошие репортажи, числясь в президентском пуле. Получали призы. Но лично я таких не встречал.
   Приговаривая самому себе: "нах-нах-нах", я вполз через пролом в стене, и очутился в раздолбанной комнатенке.
   У оконных проемов сидели ОМОНовцы из какой-то российской глубинки и принимали бой. Так это у военных называется. Журналисты - принимают водку, военные - бой.
   ОМОНовцы коротко высовывались из-за кирпичей, посылали очередь в соседние развалины и тут же прятались. Судя по тому, как с той стороны тотчас прилетали ответные пули, противник избрал ту же тактику. Классическая перестрелка.
   Мой оператор и видеоинженер копошились между ОМОНовцами с аппаратурой.
   Я подполз к знакомому бойцу. Майор Сергей Безухов, пыхтел цыгаркой и спокойно набивал автоматный магазин "свежими" патронами из маслянистой упаковки. Он черпал их жменями. Ловко вщелкивал в магазин и не обращал внимания на то, как носятся с визгом шальные пули. Кругом валялись промасленные бумажки. Пустые пулеметные ленты и прочая военная мишура.
   - Снимаешь? - спросил майор.
   В бою все должны быть при деле.
   Я поискал глазами своего оператора Димку Резванова. Тот метался между окнами, постоянно меняя позиции, снимал бойцов, выглядывал камерой на улицу и снова снимал, как лают автоматы.
   - Снимаем, порядок! - подтвердил я, - Правда это на хрен никому не нужно.
   - Как так? - удивился Сергей.
   Он зарядил очередной магазин, хрустнул им в автомат, дернул затвор, чуть высунулся и пальнул по врагу. Я подождал, пока он освободится.
   Серега плюхнулся рядом:
   - Так чего там на хрен не нужно? - продолжил он разговор.
   - Нам из Москвы недавно звонили. Из моей родной редакции. Начальство сказало, что по сведениям президентской администрации, в Чечне давно уже наступил мир. Полная стабилизация. Боевых действий нет. Люди заняты восстановлением мирной жизни.
   - Ага! - Безухов, снова коротко высунулся и дал очередь. С той стороны майорский выпад не оставили без внимания. Дружно шмякнули о стену ответные пули. Мы пригнулись.
   - Швак-швак-швак! - отлетала штукатурка.
   - Во как! - воскликнул Серега, радуясь неизвестно чему, - А твое начальство этим уродам не догадалось позвонить? - и он указал за окно. Туда, где в развалинах засели боевики.
   - Не знаю, - пожал я плечами, - Может, телефона не знают?
   - Я всегда говорил, что без связи - нет никакой жизни, - майор снова высунулся и долбанул длинной очередью. На другом конце комнаты шумно жахнуло. Все распластались на полу. Вскинулись клубы бетонной пыли.
   - Гранатомет! - заорал кто-то бодрым голосом, оповещая всех, как на экскурсии.
   Я всегда не понимал выражения: предупрежден, значит вооружен. Вот нас предупредили, что по нам влупили из гранатомета. И что теперь? Чем мы вооружены? Только знанием от какого именно вида оружия мы вскоре погибнем. Удирать - бессмысленно. Достать гранатометчика - невозможно. Остается только ждать.
   - Хорошо, что он сука в комнату не попал, - откликнулся другой боец.
   - Не ссать! - заорал Сергей. Он схватил рацию и заговорил перемежая сообщение какими-то позывными, цифрами и коротеньким рассказом о гранатомете.
   ОМОНовцы вскочили и с новым усердием стали лупить по соседним развалинам. Надо хотя бы шугануть гранатометчика. Не дать ему прицелиться поточнее. Чтобы ему война не казалась разновидностью тира.
   В противном случае - нам всем каюк. А уходить из комнаты нельзя. Боевики сразу же переместятся на наше место и ударят во фланг соседнему подразделению.
   Серега отвалился от окна, поменял магазин и на секунду задумался:
   - Ладно! - прокричал он, - Я знаю, как вам помочь! Есть у меня гениальная идея.
   - Правда? - приподнимаюсь я на локте.
   Этому человеку больше делать нечего как во время боя, думать еще и о наших проблемах?
   Тут же впиваются в потолок три шальных пули и выгрызают над нами новые кусочки штукатурки. Я благоразумно решил прилечь.
   - Ща, эти придурки достреляют положенный боезапас, жрать захотят и пойдут по домам. А мы приступим к мирной жизни. Вишь! - он показал на следы от шальных пуль в потолке, - Практически снизу пришли. Значит уходят.
   - Или атакуют, - вставил я.
   - Это вряд ли, - хитро прищурился Безухов. Он знал что-то такое, чего не знал никто.
   За окном раскатисто ухнуло. Все снова попадали на пол.
   - Танки ё-моё подошли, - радостно прокомментировал Серега, - Ща духи точно свалят.
   И вправду. Танк ударил еще два раза в развалины. Оттуда вскинулась какая-то рваная стрельба, но тотчас смолкла. ОМОНовцы прекратили стрелять и молча ждали выглядывая время от времени на улицу. Стрельба потихоньку редела и словно рассасывалась по развалинам города. Чтобы ночью снова собраться где-нибудь в одном месте и грянуть на короткое время.
   - Отбились, кажись, - говорит кто-то негромко.
   На груди майора пискнула рация и выпорхнул чей-то хриплый хохоток со словами:
   - Заряженному танку в дуло не смотрят.
   Все радостно улыбаются. Хлопают друг друга по спинам. Шутят. Я решаю встать. Уж больно холодно на цементном полу. Да и снизу смотреть на всех как-то неудобно.
  
   На улице уже сновала пехота, прочесывая заброшенные дома и кирпичные кучи. Летали командирские матюки и хищно лязгал гусеницами танк. Машина остановилась неподалеку. Откинулся люк на башне и вылез чумазый танкист. Он смачно до хруста потянулся, огляделся кругом и сказал раскатисто:
   - Хорошо там, где нас нет. А где мы есть - там разруха.
   Кругом заржали.
   На бойцов напало хорошее настроение. Никто не погиб. ОМОНовцы и пехота сбились по группкам. Вспоминали прикольные моменты боя. Не зря говорят: чем острее была опасность, тем смешнее воспоминания о ней.
   Майор Безухов собрал вокруг себя самую большую аудиторию военных. Поскольку говорил ярко и образно, густо пересыпая свою речь пословицами странного свойства. Как-то: "пошел в спецназ - получай, сука, в глаз", "двое дерутся, третий на них рапорт пишет", "и Москву не сразу бомбили".
   Другой повествовал:
   - Смотрю, он прыг в кабину и мотор заводит. Я ему ору снизу из-за колеса: "ну, и куда ты собрался?" А он: "так ведь машину постреляют!" Я ему: "А нам по-твоему за чем прятаться? За воздухом что ли?"
   Тут обратили внимание на меня:
   - О! Журналист! Видал я, как ты шмякнулся. Настоящий спецназовец.
   - Это почему?
   - Потому что спецназ отличается от остальных солдат только тем, что быстрее всех падает на землю. Ползаешь ты тоже ничего. Словно со змеями рос.
  
   Димка Резванов крутился среди этого военного водоворота, поливая камерой на триста шестьдесят градусов. Репортаж получился отменный, - думал я, следя за майором, - Вот только никому в Москве он не нужен.
   Я поймал взгляд Резванова. "Ну, как?" - вскинул я подбородок. "Нормально!" - показал он большой палец и снова припал к видоискателю.
   Серега Безухов посмотрел на меня и поманил за собой. Мы остановились возле раздолбанного трамвая. Майор похлопал его по облупленному, простреленному во многих местах корпусу.
   - Вот. Сейчас мы изобразим твоему начальству мирную жизнь. Скажешь, что в Грозном пустили первые трамваи. Сто баксов будет стоить.
   Вблизи, от следов пуль и осколков, трамвай напоминал дуршлаг.
   - Это как? - не понял я.
   - Ну, журналисты пошли, - покачал головой Серега, - Тебе мирный сюжет нужен? А как ты его изобразишь? Я вот тебе дело и предлагаю: в Грозном пошли первые трамваи. Люди едут на работу, или там в гости. Сам решишь куда, - махнул он рукой, - Не стану же я за тебя еще и текст писать?
   Я поискал глазами Резванова и крикнул ему, чтобы он скакал сюда как можно быстрее.
   - Какой у нас там курс на ММВБ? - спрашиваю я оператора.
   - Тридцать с копейками к одному.
   - Копейки можете себе оставить, - кивает Серега, - Возьмем для ровного счета по тридцать. А то мы тут по полгода сидим. Денег не платят. А кушать хотца.
   Я достаю командировочные и отсчитываю деньги в пересчете на сто баксов. Серега смотрит на пухлую пачку и добавляет:
   - Еще сто американских рублей и мирные жители с кондуктором в придачу будут ехать в трамвае и весело балакать о чудесной жизни в городе Грозном. Восхвалять мудрую политику партии, как ее там: "Единая жопа на всю Россию"? А также восхвалять кремлевских обитателей. Ну как?
   Я молча соглашаюсь, и передаю вторую часть денег.
   - Окей! - прячет в карман двести баксов ОМОНовец, - Теперь за работу.
   - Да, а как вы его пустите? - ехидно спрашиваю я майора, - Трамвай-то дохлый. Ни рельс нет, ни проводов. А где вы мирных жителей сейчас откопаете?
   Я еще раз оглядел изрешеченный пулями корпус. Мне эта машина напомнила рассказ моего друга Сашки Котыги о троллейбусе, стоящем в горах Абхазии на высоте в две тысячи пятьсот метров. Кто затащил его туда и зачем - так и осталось невыясненным. Вот точно так же смотрелся и трамвай посреди городских развалин.
   - Не боись, - заверил ОМОНовец, - Мы его БТРом сейчас зацепим, и на тросу протащим метров сто. Тебе ведь не надо брать БТР в кадр? А так получится будто он сам едет.
  
   Мы ударили по рукам. ОМОНовцы зацепили тросом трамвай. Накинули какие-то гражданские замызганные куртки. Скатали свои черные шапочки-маски с прорезями и получились у них вполне гражданские головные уборы. Потом отдали автоматы незанятым в съемках бойцам, расселись по вагону и стали между собою шутить, не обращая внимания на камеру Резванова. Отчего моментально бойцы ОМОНа превратились в каких-то колхозников приехавших на заработки в раздолбанный город.
   Чтобы придать дополнительную черточку правдоподобия, трамвай развернули боком к жилому дому, который не так сильно пострадал от бомбежек и артиллерии. Там даже читались балкончики, кое-где на фасаде сохранилась мозаика.
   БТР взревел, плавно взял разгон и трамвай чуть покачнувшись заскрипел по асфальту.
   Димка заскочил внутрь вагона и заснял беззаботных "пассажиров". Войдя в роль, ОМОНовцы болтали о сельском хозяйстве, о котировках акций на бирже (этот момент мы потом вырезали), о какой-то бабе Розе, к которой они едут, чтобы помочь вскопать ей огород. Появился кондуктор и стал проверять билеты. Сначала бойцы над ним издевались. Показывая красные милицейские корки, и посылая "кондуктора" по матушке. Безухов на них прикрикнул, и все стали брать "билеты" - какие-то бумажки.
   - Не стесняемся! Не стесняемся! - бодро чеканил "кондуктор", - Льготы за проезд отменены. Жертвуйте на восстановление города.
  
   Получилось все очень жизненно. За окном проплывала почти целая панель пятиэтажного дома. И светило хорошее мягкое солнышко.
   Потом мы засняли трамвай снаружи. БТР по нашей просьбе несколько раз протащил вагон туда-сюда и репортаж был почти готов.
   Осталась самая малость: записать интервью с кем-нибудь из бойцов о трамвае. И главное, чтобы он не ржал нам в камеру. Мы же готовили серьезный репортаж.
   Сергей позвал сначала командира взвода. Тот встал памятником, расставив ноги и держа автомат на пузе, начал рассказывать что-то про долбанную республику. Мы удивленно переглянулись.
   - Про мирную жизнь надо, - сказал я.
   - Какая на хрен жизнь! - взвился комвзвода, - Разве это жизнь?!
   - В семье не без комвзвода, - прокомментировал майор.
   - Ты на что намекаешь? - нахохлился командир взвода.
   - Не на что, а на кого, - поправил майор, - Грамотнее надо быть. Все-таки с журналистами дело имеешь. Их репортажи в Кремле смотрят. А ты им про войну паришь. Доведешь руководителей государства до кондрашки. Ладно, иди. Я сам все расскажу.
   - Мы ваше интервью в другой репортаж возьмем, - сказал я вдогонку замкомвзвода. Но он обиделся и даже не обернулся.
   Снова включили камеру. Сергей уверенно наплел что-то про трамваи, которые бороздят просторы Грозного. Про открытие новых маршрутов. Про налаживание мирной жизни.
   Причем говорил он так уверенно, что если бы мы сами не были свидетелями недавнего боя и не стояли сейчас рядом с ним среди развалин - то обязательно поверили бы.
   Когда закончили писать, я спросил его: не хочет ли он стать депутатом или на худой конец - замполитом? Сергей довольно крякнул и заявил, что ему своих забот хватает. По нашей просьбе, нам выделили УРАЛ с бойцами и отправили на базу. Часа через два предстояло перегонять сюжеты в Москву.
  
   На Ханкале нас уже ждали операторы "флая". Специалисты по перегону материалов через спутник. Оказывается, наша родная московская редакция уже исклевала им все мозги, требуя нас к телефону. Москва истерично требовала материал для новостей. Флайщики заметно нервничали. Оно и понятно. Все матюки доставались исключительно им. Когда мы появились, флайщики заметно расслабились.
   - Ну, как засняли мирную жизнь? - ехидно спросил один из них.
   - Ага! Чуть не убили на хрен, - ответил Димка.
   - А чего там стрельба слышна была? - поинтересовался монтажер.
   Все монтажеры от природы очень любопытны.
   - А это мы про мирную жизнь снимали, - заявил звукорежиссер Серега Лисов и распечатал банку пива.
   - И много людей от этого скончалось? - не унимался монтажер.
   - Во время съемок никто не пострадал, - ответил я и побежал отсматривать материал. Монтажер поспешил за мной.
   Уже у самого вагончика меня нагнала телефонная трель.
   - Тебя Москва! - отчего-то радостно завопили в один голос моя съемочная группа и флайщики. Я повернул обратно.
   - Але! - крикнул я в трубку.
   - Чего орешь?! - возмутилась редактор выпуска новостей Саша Чемезова, - Связь нормальная. Как у тебя дела? Что нового?
   - Могу прислать сразу два материала, - сказал я не без гордости, с чувством выполненного журналистского долга.
   - Не люблю, когда вот так с энтузиазмом говорят, - осекла меня Саша, - Что-то произошло?
   - Ну, у нас тут и мирная жизнь, и война - все в одном флаконе. Будет из чего выбирать.
   - Короче гони оба материала, - сообразила редактор, - И желательно побыстрее.
   Мы попрощались.
  
  
   Я быстренько накатал два сюжета. Материал смонтировали и прокрутили по телеку перед флайщиками. Они у нас выступали в роли оценщиков и первых зрителей. Что-то типа фокус-группы.
   - Ну, что ж, - подвел итог один из зрителей, - Все очень правдоподобно. Придраться не к чему: трамвай ездит, люди сидят весело балагурят. Прямо Сталинград налаживает мирную жизнь. И тут же матюки, стрельба, война в чистом виде - это второй сюжет.
   Довольные флайщики пошли разогревать машину для перегона.
   - Теперь никто не скажет, что мы тут не работаем, - сказал с хитрецой Резванов, - Гоним чего хочешь, - он смял пустую банку из-под пива и потянулся за новой.
   - Москва офигеет, - подтвердил звукооператор Серега Лисов, по прозвищу Лиса, - Хочешь мира в Чечне - пожалуйста, хочешь войны - без проблем. Мы ребята широкого профиля!
  
   Через минуту мы связались с Москвой и отправили оба материала. Насторожило меня одно. Во время перегона мы обычно параллельно переговариваемся с редакторами по каналу связи. Они видят картинку и тут же ее комментируют: нравится - не нравится. А тут - была какая-то нехорошая тишина. Саша Чемезова не проронила ни слова. Словно ее и не было при перегоне. Другие редактора, отвечали как-то уклончиво и обсуждали только технические вопросы: звук прибавьте, яркости умерьте.
   Я поделился своими опасениями со своей группой. Но ребята посоветовали мне плюнуть и забыть. Это не наше дело. Нам сказали - мы сняли. Какие еще вопросы могут быть? И вообще: два сюжета за один день - это лихо по любым меркам.
   Я с ними согласился.
  
   Радостно потирая руки, мы соорудили себе ужин из солдатских сухих пайков. Разлили спирта с газировкой и врубили телевизор. Приближался вечерний выпуск новостей. Ожидание охватило всю съемочную группу. Какой из материалов предпочтет Москва? Война или мирная жизнь? Что там сегодня думают об этом в Кремле?
   Ближе к выпуску новостей к нам в вагончик подтянулись флайщики. Их тоже интересовала политика властей: есть война в Чечне или мирная жизнь бьет насмерть наших солдат?
   Прошел выпуск новостей на семнадцать часов. Но ни один из сюжетов в эфир не вышел. Не поставили их и в основной выпуск: на двадцать часов. Наша столичная редакция тоже загадочно молчала. Я уж и не знал, что делать и чего от этого начальства ожидать.
   Мы постепенно напивались. Закусывая спирт с газировкой паштетом и кашами из банок. И потихоньку отвлеклись всякими житейскими разговорами и воспоминаниями. Москва с ее долбанной политикой отошла куда-то в небытие. За окнами вагончика уже заматерела ночь. Скакала вдалеке привычная стрельба и ухали разрывы снарядов. Особенно надрывался чей-то пулемет, словно он старался всех перекричать.
   Про себя я уже давно решил: в редакцию не звонить. Если Москва молчит, значит, там еще кумекают над материалами. Хотя чего тут размышлять? Хотели репортаж про мирную жизнь, - получайте. Хотите бой - тоже пожалте.
   С каждой минутой мы становились все веселее и развязнее. Словно жили в доме отдыха. На войне ведь как: на завтрашний день никто не загадывает. Что случиться - то случиться. Главное сегодня мы живы - и это здорово. Высокоградусный спирт, да еще смешанный с газировкой поднял нам настроение на небывалую высоту.
   И тут позвонила Москва. Я наскоро потренировал дикцию (повторяя заученное лри-лра-лро-лрэ), чтобы на том конце провода не закралось подозрение, будто я уже хорош, и осторожно взял трубку.
   Послышался голос заместителя главного редактора Татьяны Арчеевой.
   - Вы чем там занимаетесь? - поинтересовалась она учительским тоном.
   Я чуть вздрогнул и огляделся. Нет, нашу пьянку она видеть никак не могла. Не дошла еще техника до таких высот, чтобы начальство в любое время дня и ночи могло в режиме он-лайн наблюдать за подчиненными. Значит, она спрашивает про другое. Все это мелькнуло у меня в голове меньше чем за секунду, я откашлялся деликатно, на дворянский манер, и осторожно сказал:
   - Репортажи снимаем, - и добавил в свой голос побольше жалостливого недоумения. На женщин "жалостливое недоумение" действует безотказно, они сразу смягчаются. Но я забыл, что Аракчеева не была совсем уж женщиной. Она справляла должность заместителя главного редактора и все ее женские признаки, давно уже стали вторичными и атрофировались. Это не ее трахали, это она всех трахала.
   - Что там за трамвай? - осведомился голос.
   - Обычный такой трамвай.
   - А чего он в Грозном делает?
   - Что значит чего? А чего в Москве трамваи делают?
   - Не ерничай. Твой трамвай какой-то неубедительный, - жестко заявила Арчеева.
   Спирт смешанный с газировкой раззадорил в моей душе юморную струнку. И я ляпнул смело:
   - У вас, значит, по Москве убедительные трамвая ходят, а тут нет? Москвичи, значит, могут ездить на трамваях, а грозненцы не могут, потому как все их трамваи не убедительные?
   Мое выступление не произвело на начальницу никакого впечатления.
   - Скажи честно: там что, правда, пустили трамваи? - допытывалась она.
   Мне этот разговор уже надоел и я ответил уклончиво, чтобы поскорее его завершить. Меня ждал накрытый стол.
   - Я как-то не совсем понимаю ваш вопрос, Татьяна Анатольевна. Вот я вспоминаю, что не один раз видел трамваи. И в Москве, и в Рязани, и в других городах России. Но я ни разу не останавливался перед ними в недоумении. Ни разу не слетало с моих уст, и я не останавливался как копанный: мать честна! Трамваи! Ни разу мне не пришло в голову спросить себя: а выглядят они убедительно или нет? Что ж тут особенного? Вам мирная жизнь уже не нужна? Хотели мира, так вот я вам прислал, что просили. Какие проблемы?
   - А почему я ничего не вижу об этом событии в материалах информагентств? - не отставала она с расспросами. Трамвайные предрассудки не давали ей покоя.
   - А почему вы это должны видеть? Может информагентства, вернее их представители сами никогда в жизни трамвая не видели? И от метро шарахаются? Вот и молчат. И потом - это эксклюзив. Наш материал. Мы присутствовали на первом пуске нового маршрута. ОМОНовцы не дадут соврать.
   - Да уж мы слышали их точку зрения в твоем репортаже. Странно, - вздохнула трубка, - У нас тут есть некоторые сомнения в правдивости. Пассажиры какие-то ненастоящие. Одни небритые мужики, почему-то.
   - Татьяна Анатольевна, тут все небритые ходят. С бородами практически, - защищался я, - А жены - дома сидят. Детей воспитывают. Чем и должна заниматься настоящая женщина.
   Тут я сообразил, что последнюю фразу сказал опрометчиво. Арчеева наверняка это на свой счет примет. И я поспешно добавил:
   - Ну, на Кавказе так принято, женщины домашним хозяйством занимаются, детей кормят и шлепают, потом с мужем по ночам - все такое.
   - И все равно, у нас есть сомнения в правдивости приведенных фактов.
   - Ах, в правдивости, - тут я перестал скрывать свой сарказм, - Так посмотрите мой второй сюжет. Так реализм прет изо всех щелей.
   - Думаешь, не смотрели? - хмыкнул голос, - Все просмотрели и сидим обсуждаем.
   - Так почему ни один сюжет не вышел? - осторожно поинтересовался я. Но Арчеевой уже было не до меня. Она мысленно улетела в какую-то другую область своих начальственных размышлений и ничего толком не ответила.
   - Хорошо, - закончила редактор, - Мы еще посидим, подумаем, - и она положила трубку.
   Она наверняка уже знала, что ни один мой материал в эфир не выйдет. Но ничего об этом не сказала. Это же в свою очередь означает, что рисковали мы сегодня впустую.
   Я вздохнул, повесил трубку и пошел в вагончик.
   Москва заткнулась окончательно. Никто нас ни о чем больше не спрашивал. Только странным казалось: в Москве хотели мирную жизнь - я им перегнал. Материал не поставили. Хотели узнать, что на самом деле происходит - и это перегнал. Ладно война. Президент говорит, будто ее здесь нет. Хрен с вами. Вы можете заткнуть нам рот и ничего не показывать. Но придраться к трамваю! Вагон-то им чем не угодил? Это уж ни в какие рамки и ни в какие задницы не лезет! Это все равно, что игнорировать существование в Москве метро и другого общественного транспорта! И все из-за того, что этот вид городского хозяйства кажется Кремлю неубедительным.
   Тяжела ты доля военного тележурналиста с государственного телеканала. Только спирт с газировкой спасает тебя от раннего умопомрачения. Только юмор и пофигизм не дает тебе поседеть раньше времени. Я зашел в вагончик и принял из рук оператора свою порцию веселящего напитка. Напиваться надо вместе со всеми, параллельно. Иначе можно отстать от остальных и безнадежно потерять понимание сути разговора. Такова особенность всех пьянок.
  
   В институте искусства во Франкфурте есть картина Ханса Бальдунга "Две волшебницы", написанная им в далеком 1523 году. То, что на ней волшебницы изображены в виде двух голых теток - это нормально. У каждого, как говорится, свои идеалы и понятия о волшебстве. Только я все время ломал голову вот над чем: с чего бы они все же волшебницы? Откуда это известно? Ну, голые сиськи. Ну, зад. Живот - так себе. Впрочем, тут мы опять натыкаемся на проблемы вкуса. Да, такое где угодно увидеть можно. Хоть в женской бане. Но ведь никто ж не скажет, глядя на голых теток в бане: послушайте, да это же настоящее собрание волшебниц!
   А тут просто две тетки.
   Я долго разглядывал эту картину, пытаясь прозреть и постичь суть. Менял угол зрения. Яркость освещения. Ничего дельного на ум не приходило. Потом я пил пиво. Снова разглядывал. Добавлял в рацион водки и опять прилипал глазами к волшебницам. И тут до меня дошло. А ведь Бальдунг действительно понимал толк в волшебстве! Одна из его голых "волшебниц" держит над головой что? - бутылку! Голая баба с бутылкой водки - вот что волшебно! Быстро же мы забываем опыт наших предков.
   Баб в командировке нет, зато есть бутылка. То есть какая-то часть волшебства по Бальдунгу нам все же перепала.
   Уже через пару минут мы и думать забыли о Москве, о работе и прочих заботах. В вагончик нагрянули ребята из бердского спецназа. Утром они где-то успели повоевать, потом приехали на Ханкалу на какое-то командирское совещание и завязли в нем до вечера. Генералы болтливые попались. И что самое удивительное, "мегазвездатые енералы" говорили на совещании о восстановлении мирной жизни в республике! Такое ощущение, будто наше телевизионное начальство, и генералы сидели на одном совещании в Кремле. Где и подхватили эту бациллу гуманизма.
   Поскольку весело переночевать можно только у нас - спецназовцы завалились к нам в гости.
   Ужин разгорелся с новой силой и постепенно перерос в пиршество.
   Бегали по стаканам и кружкам спиртовые бульки. Голоса сделались оживленнее и крикливее. Веселье волчком вертелось в кругу компании. Сигаретный дым толкался клубами над нашими головами. Все пили, дурели сверх всякой меры. И война с ее страхами и заботами забилась куда-то в уголок сознания.
   Поскольку у нас была бутылка, но не было баб, то говорили естественно о бабах.
   - Она обуревала меня со всех сторон! - рассказывал я спецназовцу о своих любовных похождениях, - Она была такая! Как вздохи ландышей по утрам. Ты слышал когда-нибудь вздохи ландышей по утрам?
   Спецназовец чуть покачнулся. Икнул, вяло отер губы от следов кильки в томатном соусе и ответил:
   - Ты, знаешь, братан, я не то, что вздохи, я и ландыши-то себе хреново представляю.
   Кругом захохотали.
   - Как же так, - бормотал я в растерянности, - Она была готова броситься за мной на край света.
   - Ну, и как? Бросилась? - поинтересовалось лицо Резванова, которое выплыло из пелены сигаретного дыма.
   - Нет, - признался я, - Какой-то стервец убедил ее, что Земля круглая. И куда ни бросайся - краев не найти.
  
   Мы снова выпили и заогневели, как раннее чеченское солнышко. В дверях появился запоздалый спецназовец. Во время боя этим утром кирпичным крошевом ему здорово посекло лоб. Врач наложил повязку, и белоснежный бинт тотчас зарделся кровяным пятном. Доктор нахмурился и решил, что это выглядит не эстетично. Он немного подумал. И поверх кровавого пятна, завязал концы повязки кокетливым белым бантиком. Это украшательство на небритой квадратной физиономии смотрелось сюрреализмом. Но всем понравилось.
   - Ребята дайте водки! - гаркнул он с порога, - Пока шел к вам из медчасти, всю дорогу витаминами блевал! Еле доплелся.
   Ему налили стакан.
   - Эти медики почему-то решили, что сами знают, кому что нужно в данный момент, - спецназовец хлопнул угощение.
   - А ты когда домой? - спросил кто-то.
   ОМОНовец горько вздохнул:
   - Как говорится: и рад бы в рай, да все п...ды получай! Нам тут еще с полгодика проторчать придется....
   - А вот мы скоро - домой, - сказал я, блаженно улыбаясь.
   Представилась мне огнистая в сумерках, бибикающая Москва. Вечерний ветерок ерошит придорожные кусты. Бутылка пива холодит пальцы левой руки, и девичья попка греет пальцы правой руки. А внизу... - впрочем, вам это не обязательно знать.
   - Стойте! Стойте! - закричал оператор Димка, перекрывая общий гомон,
   - Давайте не будем превращать все в банальную пьянку! На свете столько всего прекрасного и чудесного!
   Все задумались: чем бы таким заняться? Пострелять? Надоело. Песни погорланить? А кто не горланит, когда напьется? Звукоинженер Лисов предложил устроить поэтический вечер. Его дружно поддержали. Оказалось, что среди ОМОНовцев и среди спецназовцев из Бердска полно поэтов. Тут же порешили устроить конкурс между командами журналистов, ОМОНа и спецназа. Представитель команды читает стихи и вся команда в награду выпивает. Остальные пропускают ход. Затем следующая команда должна представить поэтическое произведение - только после этого ее представители могут выпить. И так по кругу. Первым начал ОМОНовец.
   - "Ветеранское"! - представил он громко, затем изобразил Пушкина на Тверской и начал.
   - "Уже не радует стрельба.
   Разрыв гранат не впечатляет.
   Военной жизни кутерьма
   Уже как встарь не забавляет.
   Напалма запах не влечет,
   И вкус победы стал мне пресен.
   И кровь так бурно не течет
   От пыльных маршей, грозных песен.
   Все люди матушки Земли -
   Отныне сестры мне и братья.
   В пылу святой борьбы за мир -
   Их всех готов перестрелять я!"
  
   Мы дружно зааплодировали. ОМОНовцы хряпнули. Всем тоже захотелось и вперед вытолкнули меня. Как представитель журналистского коллектива, я раскланялся перед публикой и выдал:
   - Стих называется "Я и Путин"
  
   "Когда взгляд мой
      Пьян и распутен.
      И нет силы:
      Встать и побриться.
      Мне с портрета
      Владимир Путин
      Предлагает опохмелиться!
      На работе
      То взрыв, то пожары.
      И в Чечне
      Террористы глумятся.
      А с портрета
      Владимир Путин
      Взглядом просит нас
      Не напиваться".
  
  
   Журналистская братия выпила под громовые аплодисменты служивых.
   - Мне вот нравится, как пишут в некоторых биографиях известных людей: "Он был ценителем поэзии и живописи", - сказал Лисов, - А мы тогда кто? Говно, что ли? Мой сосед по дому тоже ценит поэзию и живопись. Когда видит чьи-то художества нарисованные на стенах подъезда он говорит: я этих Дали с Монэ - вешал бы на козырьке подъезда. Но от этого соседа никто великим не называет. А почему?
   Однако, наш конкурс продолжался. Спецназовца из Бердска представили оригинальный двусмысленный стишок на тему любви. Сочиненный, по их словам, на посту.
  
   - "И в мыслях не имел Вас...
   Оскорбить.
   О! Если б Муза мне дала...
   Любить
   Ширококрылого Пегаса!
   Меня сочли бы Вы за...
   Ловеласа...
   А так!
   Я просто Вам введу!
   Между кудрей,
   Любви моей
   Сияющую розу.
   А может быть, поставлю в позу...
   Свою любовь
   По отношенью к Вам.
   Я изъяснился с Вами
   Трам-пам-пам..........", закончил чтец и спецназовцы из Бердска выпили положенную дозу.
   - У меня вот тоже с другом история приключилась, - сказал видеоинженер Лисов, - Как пишут поэты: сразила его горделивая девичья красота. Еле откачали на фиг.
   - И чего? - спросили мы, - Где любовь, завязка, развязка? Где стих в конце концов?
   - А нигде и ничего. Сколько было потом этих сразений или сражений. Всех не упомнишь. Так что не фиг придуриваться. Одна ушла, придет другая. А не придет, то может так и надо.
   - Чегой-то мы все опять о бабах, да о бабах. Где новые стихи? - закричал я.
   - Опять о бабах? - скептически заметил Резванов.
   - Ну почему. О Кремле можно, - сказал кто-то из ОМОНовцев.
   - Ты на чью мельницу водку льешь, собака!? - заметил шутливо спецназовец из Бердска.
   Снова встал поэт-ОМОНовец. Была его очередь. Кругом закричали:
   - Давай чего-нить патриотическое! Война ведь! Надо поднять боевой дух!
   Тут все друг другу налили в порыве щедрости, и выпили вне конкурса. Хлопнули стаканы об стол. Замелькали руки, разбирая закуску. Все крякали, хмыкали и блестели глазками друг на друга.
   ОМОНовец чуток задумался, обводя всех взглядом и вдохновленный начал читать нараспев:
   - СТИХ "ВЕРТИКАЛЬ!"
  
   "Укрепляя власти вертикаль
   От Москвы до дальних регионов,
   Посмотри: кого тебе не жаль?
   Сколько есть в наличии патронов?
   А потом - давайте укреплять!
   Тщательно,
   Чтоб не забыть кого-то.
   Я же буду рядышком стоять,
   Поправляя ленту пулемета".
  
   Крики "браво!" сотрясли вагончик. ОМОНовцы разлили себе награду за стих и незамедлительно ее прикончили...
   Это все стихи, которые мне удалось запомнить и записать. На самом деле их было, конечно же, больше. Наш литературный вечер длился до четырех часов утра. К этому времени поэтический, душевный, физический и всякий там метафизический запас сил окончательно иссяк и мы повалились на койки дрыхнуть.
   Утром нашу съемочную группу ждал сюрприз, который перевернул всю нашу жизнь.
  

ГЛАВА

  
   Однажды мне на глаза попалась интересная историческая справка.
   Оказывается военные аксельбанты, кои так любят вешать на свой мундир вояки разных стран, берут свое начало от весьма сомнительной истории.
   В давние времена, что-то около 1566 года, некий европейский герцог напал на соседа. Но один его полк в полном составе неожиданно перешел к неприятелю. Разъяренный предводитель написал изменникам письмо, в котором грозился всех переловить и повесить. Изменники похихикали и написали в ответ: дабы герцог не утруждался, они будут веревки носить с собой постоянно. Причем веревки с гвоздиком на конце. Вдруг подходящего сучка не найдется? И действительно - полк в полном составе начал носить на мундирах такие веревочки с гвоздиками. Это стало их отличительной чертой в армии. С тех пор эту "эмблемку" без пяти минут повешенных переняли все военные мира.
Отсюда вывод: ребята с аксельбантами в любой момент могут переметнуться к неприятелю. Ведь это знак изменников.
   Поэтому, когда утром, я спросонья увидел наших гостей ОМОНовцев при параде и аксельбантах, мирно опохмеляющихся в нашем вагончике, - я не мог сдержаться и расхохотался. Брови бойцов поползли вверх. Они осмотрели друг друга и не найдя ничего клоунского в своем облике, спросили у меня причину веселья.
   Сквозь смех я рассказал им эту историю.
   - Представляешь, какая везуха, - пояснили они, - Сегодня ночью на Ханкалу приехал наш генерал. Ну, тот, у которого столько звезд на погонах, что они вынуждены зубами за него держаться, чтобы не свалиться. Так вот он потребовал, чтобы мы сопровождали его в Москву. При параде. Там какое-то торжественное мероприятие намечается.
   Тут в вагончик ввалился оператор Резванов. Он оглядел всех мутными глазками. Пошарил в коробке под столом и извлек две банки пива. Одну он бросил мне на кровать. Правда слегка не рассчитал и чуть не засветил мне в лоб.
   - Похмеляйся, дон корреспонденто, - сказал Димка подражая итальянцам, - Грядет полный пи...дец, - Резванов запрокинул голову, чтобы дать дорогу пиву к желудку.
   - В смысле? - уточнил я.
   - Только что звонила Москва. Нас отправляют в Гудермес. На месяц. Или даже больше.
   С моим лицом от таких известий явно что-то произошло. ОМОНовцы заржали как резаные блохи на больной собаке. Мне показалось они вот-вот начнут кататься по полу и дрыгать ногами. Я обиделся, открыл банку пива и вылакал ее в один присест.
   Гудермес в то время считался не самым хорошим и спокойным городом этой республики. А если совсем не врать, то там журналистам попросту негде было жить и нечего делать. Кроме как слоняться по улицам и работать живой мишенью с утра до вечера.
   Наши шансы на скорую смерть выросли неимоверно. Если бы у нашей съемочной группы, как у предприятия типа "Газпром", были свои акции, то они моментально упали бы в цене до стоимости простой бумаги. И даже меньше.
   ОМОНовцы поняли, что нам не до смеха, и один из них, в порыве благородства и благотворительности, положил мне в ноги две гранаты.
   - При выдергивании чеки - взрываются через четыре секунды, - пояснил боец, - Вполне хватит времени, чтобы помолиться и попрощаться.
   Сказано это было серьезным тоном, без тени издевки. Эти ребята знали про Гудермес куда больше нашего.
   - Спасибо, - сказал я глухим голосом.
   В вагоне появился Лисов. Он застал часть нашего разговора, не понял о чем речь и все еще радостный обратился к нам с речью, как в римском сенате.
   - Сенаторы! И ты не прав, и ты не прав, - сказал он, подойдя к нам, - Истина где-то посередине, - и Серега упал между нами.
   Резванов поднял Лисова, растолковал ему про поездку в Гудермес, и с того моментально слетело счастливое опьянение.
   - За что нас так? - спросил он потрясенно.
   - За тот трамвай, скорее всего, - вздохнул я, - За войну, которая здесь идет. Надо же им на ком-то отыграться?
   Лисов пошел на выход.
   - Ты куда? - остановил его Резванов.
   - Пойду, найду веревку способную удержать 60 кг мяса.
   - Рано еще, - отговорил я, - И вообще. Такие настроения, как сказал один писатель, это проституция жалости и мастурбация страданий. Пора собираться.
   Оператор, видеоинженер и я начали паковать вещи. Чем быстрее вы выедем в Гудермес, тем больше у нас шансов устроиться в этом городе до наступления темноты.
   ОМОНОВцы уловили деликатность момента и оставили нас грустить наедине друг с другом.
  
   Со всеми своими манатками мы вышли к центральному КПП Ханкалы и довольно быстро поймали военную попутку до Гудермеса.
   Двое солдат сидели в кабине. Наша группа заняла кузов, забитый матрасами для солдатских коек. Машина вылетела с КПП и на всех порах понеслась через зеленку, не сбавляя газа даже на кочках, поворотах и ямах.
   Голова у меня раскалывалась. Хотелось холодного пивка. Покоя и тишины. Хотеть в такой ситуации горячей ласки продажной женщины, каждый счел бы непозволительным нахальством. Поэтому последнего я и не хотел.
   Я снова вспомнил Ханса Бальдунга. Художественный музей Базеля хранит у себя его картину "Смерть и женщина".
   Связанную по рукам голую, пышнотелую, бледную тетку, с длинными волосами и некрасивым лицом конвоирует смерть в виде красного скелета с прической плешивого профессора и такой же некрасивой мордой. Если исходит из цветовой гаммы, то можно подумать, что это чекист волочет в подвал толстозадую дворянку.
   Но Бальдунг наверняка имел в виду одну из спившихся волшебниц. Со своей предыдущей картины. Потом я вспомнил еще одну картину с тем же названием и той же смертью, но уже с другой жертвой (там смерть в виде мужескаго пола, накинулась на тетку сзади, словно хочет ее изнасиловать), и мне все стало ясно. Спились обе волшебницы. Все-таки с волшебством надо завязывать, - решил я про себя.
   УРАЛ резко затормозил.
   В щели между тентом и бортом появилось лицо нашего водителя.
   - Пивка хотите?
   - Давай! - мы радостно загалдели.
   Солдат просунул в щель автомат, прикладом вперед и сказал деловито.
   - Мы к палатке, если что - стреляйте.
   От неожиданности никто ничего не успел сказать. Автомат оказался у меня в руках. Я прилип к щели и увидел, как наши солдатики уже стоят возле ларька и затовариваются ящиками пива. Вокруг бурлил небольшой рынок. Сновали туда-сюда местные. Я смотрел и молился, чтобы не стряслось никакой гадости. Ведь я прикрывал спины этих солдат. Они на меня надеялись. И если бы на них напали, - пришлось бы стрелять. А мне этого ужасно не хотелось. Наконец они благополучно вернулись, мы обменяли автомат на пиво и поехали дальше. Больше УРАЛ нигде не останавливался до самого Гудермеса. В город мы въехали хорошо опохмелившись, и в ровном настроении духа.
  

ГЛАВА

  
   В Гудермесе мы бесцельно прожили недели две. Не стану утомлять читателя подробностями быта. Бегло обрисую ситуацию. Жили на частной квартире, в каком-то глухом дворе, за сектором охраны. Каждую ночь одну гранату я клад под подушку, вторую - на пол у изголовья. Этих военных запасов хватило бы только чтобы подорваться и не попасть в плен. Больше ни на что. Каждый вечер мы возвращались домой через темный двор, где собиралась компания местных. Они подозрительно нас оглядывали, и отпускали в наш адрес шуточки на чеченском. После чего громко хохотали. Из этих шуток мы понимали только международные слова, какие они были вынуждены произносить за неимением эквивалента на чеченском, типа: камера, штатиф, CNN. Языка мы не понимали, да если бы и понимали - ввязываться с ними в перепалку - было бы чистым самоубийством.
   Мы были уверены, что эти же люди, посидев во дворах до ночи, разбирали потом автоматы и начинали палить по военным.
   Второй опасностью было: как бы ненароком не сорвать во сне чеку с гранаты под подушкой. Просыпаешься: а мозги по стенам размазаны.
   Каждое утро начиналось у нас с бесцельного хождения в местную администрацию. Там мы встречались с офицерами и выслушивали от них какую-нибудь ахинею типа: за прошедшие сутки было изъято 20 автоматов, три пулемета, десять гранат, саперами снято с дорог 30 фугасов и так далее. Понятное дело никто этих трофеев из журналистов в глаза не видел. Потому и военным было врать намного приятнее и спокойнее. Хочешь - передавай в эфир, не хочешь - не передавай. Военные не обидятся. Но и показывать доказательства своих подвигов за прошедшие сутки - они тоже отказывались. Джентльмен джентльмену должен верить на слово.
   При встрече мы каждый раз просили взять нас на операции, но и в этом нам регулярно отказывали.
   Бегая целый день между МВД, армейцами, ФСБ - и везде получая отказ, мы встречали вечер. Складывали наши вещи в квартире и шли на ужин.
   Вечерами на окраине Гудермеса собирались, как мы их называли "сливки общества". Возле железной дороги, на травяном пространстве между домами и рельсами, местные предприниматели поставили дощатые длинные столы со скамьями. Рядом всегда горел костерок, жарились шашлыки, варился суп. Самодельные прилавки из фанеры ломились от мелкого товара: сигареты, сникерсы, жвачка. Тут же продавали холодное пиво в стеклянных бутылках под названием "Балтика", сигареты "Балтика" и даже водка по тем же названием "Балтика", которую я нигде, кроме Чечни больше не видел.
   Наверное, на весь Гудермес, это место было единственным, где хорошо и вкусно кормили.
   Так вот сюда, каждый вечер стекались из ближайшего леса, что густел за железной дорогой, из ближайших дворов, канав и рытвин - вооруженные люди. Все они были в камуфляже. Все - при бородах. Абсолютно у всех отсутствовали хоть какие-нибудь шевроны или опознавательные знаки, которые давали бы представление об их принадлежности к какому-нибудь подразделению или министерству. Кем были эти люди - для меня до сих пор загадка.
   Военные приходили к столам небольшими группками: по три-пять человек. Приставляли устало автоматы к скамейкам. Заказывали себе поесть-выпить и молча, ни на кого не глядя, поедали, заказ.
   Они не смотрели на других людей за столами. Ни кем и ничем не интересовались. Просто двигали челюстями и старались никого вокруг не замечать. Даже между собой они разговаривали крайне мало. И по большей части это были ничего не значащие слова типа: "Вкусна баранинка" или "Давно горяченького не хлебал". Слышалась и чеченская речь.
   Я уверен на сто процентов, что среди гостей этого заведения частенько бывали и боевики. Вернее они там присутствовали с военными примерно пятьдесят на пятьдесят.
   Наверное, это место считалось нейтральной территорией. Нечто вроде африканского водопоя. Когда приходят к ручейку хищники и травоядные чтобы попить. И никто никого не трогает.
   Когда теплый вечер выходил из леса на мягких лапках и пеленал город сумерками, таинственные люди закидывали на плечи автоматы, пулеметы, и спокойно расходились в разные стороны. Кто во дворы, кто в лес, кто по канавам и рытвинам. По их поведению и мы понимали, что нам пора баиньки. И чем быстрее - тем лучше.
   Засыпали мы по скаканье Тыкдымского коня по улицам.
   - Тык-дым! Тык-дым! Тык-дым - скакал где-то в ночи автоматический гранатомет станковый номер 17.
   - Трррум! Трррум! - отвечал ему хор автоматов Калашникова номер 47, калибра 7,62.
   К делу подключался пулемет, и начиналось представление военного оркестра разных калибров.
  
   Наконец одним утром нам окончательно надоело ждать милости военных и я решился на военную же хитрость. С "врагом" надо разговаривать на одном языке. Не так ли? Мы завалили на особо охраняемый объект военной связи. У нашего телевизионного руководства, что контактирует с Кремлем и военными, была договоренность, что через эту спецсвязь мы можем перегонять свои материалы. Поэтому с пропуском никаких проблем не возникло. Я зашел в вагончик, проставил офицерам пива, и попросил разрешения позвонить по ВЧ-связи в гудермесское управление ФСБ. От вагончиков оно находилось примерно в километре. Офицеры пожали плечами и придвинули мне аппарат. Я набрал номер и состоялся примерно следующий разговор.
   - Дежурный по управлению ФСБ, такой-то, - отчеканила трубка.
   - Добрый день, - сказал я тоном вежливым, но с некоторыми начальственными нотками, - Это вас из приемной такого-то беспокоят, так-то так-то меня зовут, - и я называю знакомого всем генерала из центрального аппарата ФСБ, который курировал журналистов и был корешем самого директора Службы. Об этом знали все, включая и того дежурного офицера на проводе. Представился же я именем хорошо известного мне сотрудника ФСБ, который работал у этого генерала. О нем также все слышали.
   Трубка почтительно и узнавательно хрюкнула. Офицеры спецсвязи чуть пивом не поперхнулись от моей наглости, но промолчали и только выставили на меня округленные глаза.
   - Тут мне ребята, мои хорошие друзья, из Гудермеса звонят, - я перечисляю наши имена и фамилии, - Говорят, что сидят в Гудермесе уже месяц и все никак не могут попасть ни на одну операцию ФСБ.
   По задумчивому скрипению в трубке я понимаю, что дежурный старательно записывает наши фамилии.
   - Так вот у нас тут начальство требует информационного сопровождения всех операций в Чечне. В последнее время этот отрезок как-то упущен в нашей работе. У меня к вам просьба. Надо бы взять их куда-нибудь. Что-нибудь такое не особо важное, но интересное. Что можно показать по телевизору.
   - Как же, как же, понимаем, - уважительно заявила трубка, - Обязательно исправим.
   - Спасибо, - сказал я елейным голосом, но так, чтобы абонент понял, что я жду результата. И не только я, но и все центральное руководство ФСБ.
   - Мда-а-а, - протянул восторженно один из офицеров спецсвязи, когда я положил трубку.
   - Хорошо, что он еще в Кремль Путину не позвонил, - добавил другой.
   - Не волнуйтесь, все будет нормально, - заверил я и пересказал им вкратце наши мучения. Как нас везде посылают, а Москва требует репортажей.
   - Ну, что ж, бывает, - подытожили офицеры и продолжили пить пиво, - Только вы о своей шутке не болтайте никому. Ладно?
   - Влетит?
   - Нам-то хули? Дальше фронта не пошлют. А вот вам... - и они многозначительно замолчали.
   Я пообещал никому об этом сеансе связи не рассказывать и вышел из вагончика.
   Под навесом маскировочной сетки, расслабленно курили оператор и звукоинженер.
   - Чего? - спросил Резванов.
   - Кажется, получилось.
   - Ты уверен? - хмыкнул Серега.
   - Если бы я по обычному телефону звонил, то дежурный еще мог бы и засомневаться, но я-то разговаривал по ВЧ-связи. Доступа к ней, кроме особо проверенных кадров не имеет никто. Она на то и придумана, чтобы на другом конце провода не сомневались с кем имеют дело. Я думаю, они и вправду поверят, что звонили из центрального аппарата.
   - А если начнут проверять? - спросил Резванов.
   - А как ты себе это представляешь? - парировал я, - Звонит дежурный в чине майора генералу, или тому же полковнику, чьим именем я представился и начинает уточнять: "а не вы ли только что звонили насчет таких-то журналистов"? Представь, тебе главный редактор ставит по телефону задачу, а ты через пять минут ему перезваниваешь и спрашиваешь, а не он ли тебе только что звонил? Тебя с работу попрут в ту же минуту. Вот и майор не станет этого делать. ВЧ-связь - главное доказательство, что разговаривали с ним из центрального аппарата ФСБ.
  
   В тот же день мы в управление ФСБ не заглядывали. Во-первых чтобы не вызвать подозрение такой нашей прыткостью, во вторых надо было дать время дежурному доложить обо всем местному генералу. И еще дать время самому генералу принять решение: "самому принять решение".
   На следующее утро мы появились в штабе. И поинтересовались: нет ли у них какого-нибудь дела, где бы мы могли поучаствовать?
   - Как же, как же! - радостно замахали там руками, - Звонил ваш знакомый, - была названа фамилия.
   -Угу, - многозначительно заявил я, - Помнит еще дела нашей молодости.
   Этим я окончательно развеял какие бы то ни было сомнения в важности своих связей.
   - Генерал дал распоряжение отправить вас в одно место. Там сейчас кое-что планируется, - ответили нам. Вертолет кстати, через час. У вас, где вещи?
   - Нам собраться - только камеру включить, - сказал оператор Резванов.
   - Вот и чудненько!
   Спустя пять минут, военный УАЗик уже мчал нас к вертолетной площадке.
   Так мы оказались в Шали. Группа спецназа ФСБ, должна была подтянуться туда попозже. Пока же мы поступали в распоряжение военных. Говорить им о прибытии группы спецназа ФСБ и о цели нашего визита категорически запрещалось.
  

ГЛАВА

  
   Во время одной из первых командировок в Чечню, какой-то бывалый солдат пояснил мне, что на войне совершенно необязательно искать приключений на свою задницу. Пусть ты даже и репортер. Только расслабься, и неприятности сами тебя найдут. Где бы ты ни находился. Это непреложный закон войны. Захотел ты, например, попить водички, натянул свой военный чепчик, взял бидончик и так запросто пошел к колодцу. Потом 30 метров обратного пути ползешь часов пять под огнем превосходящих сил противника. Чтобы тебя спасти к делу подключаются артиллерия и авиация. Может даже спецназ. Тебя, дурака, вытаскивают. Ты смотришь, а пробитый в нескольких местах бидончик пуст и снова нестерпимо хочется пить.
   О приключениях ты уже и не мечтаешь.
  
   Тот день начинался весело. Светило солнышко и всем все было по фигу. Потому что днем раньше вовсю моросил дождь. Холод пробирал до костей. И даже полевые мыши валялись по норам с приступом ревматизма.
   Мы с Лисовым вместе с военными выехали на полянку за ближайший блок-пост. Молодой лейтенант решил научить нас стрелять из подствольника. Резванов остался в расположении бригады валяться на матрасах и пить водку. Жалко, что и камера осталась при нем.
   Выстрелы из подствольника, как проворные мухи вгрызались в кучу щебня. Лейтенант давал пояснения, как целиться, какой разлет осколков, какой вид гранат для каких целей подходит лучше всего.
   Мимо нас, в зеленку, ушла колонна бензовозов под охраной нескольких танков, БТРов и БМП. Им надо было проехать около пяти километров по лесу, чтобы напитать горючкой, боеприпасами и провизией соседний блок. Обычная операция, обычный день. Долбаные будни войны.
  
   Со стороны леса, куда только что ушла колонна, донесся мощный взрыв. Мы насторожились. Но снова навалилась тишина, снова солнце, никакой стрельбы.
   - Слон яйцами на мину наступил, - пояснил лейтенант.
   Видимо, я настолько живо представил себе покалеченного слона, что лейтенант поспешил пояснить:
   - Танк со здоровенными чушками, которые он катит впереди себя, видел? Вот его мы и называем слоном с яйцами.
   - Понятно, - сказал я с облегчением.
   - А то я уж подумал, ты сейчас в зоопарк жаловаться побежишь, - хохотнул военный.
   Мы вернулись к нашим пострелялкам. Из леса донесся еще один взрыв. Прибежал солдат: - Товарищ лейтенант на блоке просят прекратить стрельбу. А то в колонне волнуются. Думают, что здесь уже бой идет.
   Мы вернулись на блок-пост. Там уже газовали на БМП разведчики.
  -- Мы к колонне! - проорали они нам, - Там духи фугасов понаставили. Хотите прокатимся?!
   На блоке никаких развлечений больше не предвиделось. Мы с Серегой попрыгали на броню, и БМП побежала по ухабам в лес.
   Колонна ушла недалеко. Наша броня подъехала к танку страдальцу. Впереди саперы щупали землю. Один из них поднял руку. Остальные присели.
   - Нашли еще один, - сказал кто-то рядом, - Уже третий, бля! Вот этих боевиков приперло.
   Сапер снял верхний слой земли. Поставил накладной заряд, поджег фитиль. Все мигом разбежались. Мы спрятались за танки. Долбануло так, что мир подпрыгнул, содрогнулся и долго отплевывался от пыли.
   - По машинам! - заорали вокруг голоса. Вновь загромыхало, солдаты рассаживались по броне. Мы прыгнули на БМП. Наша машина поравнялась с тралящим танком. Он шел в голове колонны. Разведчики проорали танкистам, что пойдут вперед. Они кивнули и захлопнулись в башне.
   БМП вырвалась на свободную дорогу и понеслась вперед. Когда мы проезжали здоровенную воронку, которая образовалась после недавнего взрыва, я указал на нее Лисову. Он покивал. Солидный, мол, был фугас.
   В следующий миг я почувствовал, что лечу в невесомости. БМП тоже взлетела! Как сказал бы создатель взрывчатки Альфред Нобель: подняла их неведомая, ебитская сила! Все, кто на броне сидел, тоже воспарили над землей! Чтобы совсем уж не уйти на дальнюю орбиту мы судорожно схватились за броню руками. В этот момент нас догнал звук мощнейшего взрыва. БМП наконец коснулась земли. Бешено завращала гусеницами и рванула в поле, прочь от дороги.
   Сидящий впереди разведчик несколько раз ударил ногой водителя по шлемофону.
   - Назад, сука! Назад! - орал он.
   Я оглянулся на танк. Массивный трал завязало взрывом на манер детского бантика. Бок машины был страшно изуродован. Половину траков вырвало. Броню словно вылизало: ни одного крючка, ни одной задоринки. От танка валил густой черный дым.
   - Возвращайся назад! - проорал наш разведчик водителю.
   БМП развернулась и поехала к танку. Остановились в тридцати метрах от подбитой машины. Разведчики слезли с брони и побежали осматривать раненого "слона". Водитель БМП вылез на броню. Я смотрел на него и никак не мог встретиться с ним взглядом. Боец сидел на корточках, запрокинув голову, и вращал по небу глазами, как голодный пес, попавший в цех ливерных колбасок.
   Еще бы не взволноваться! - подумал я. Мы ведь сами только что проехали по этому фугасу. А шедший за нами танк - подорвался. Шофер понимал также, что мы чуть было не открыли новое воздушное сообщение с Москвой. Под завязку начиненная боезапасом и горючкой БМП взлетела бы не хуже ракеты Гагарина. Только вот Белка со Стрелкой нам бы не позавидовали.
   Откинулись люки на танке. Показались очумевшие танкисты.
   - Нет, не зря я сегодня выложил весь боезапас и слил половину горючки, - сказал один из них.
   Мы сидели на броне и ждали развязки.
   - Надо выставить боевое охранение, - сказали разведчики, - Пошлем пехоту в зеленку. А сами покумекаем, как раненого "слона" вытаскивать.
   В кустах, как будто только этого и ждали. Не успела пехота войти в лес, как вокруг запели в голос тысячи птиц. Потом мои мозги предложили другую ассоциацию. Внутренний голос сказал мне: - Раздолбай, это пули свистят! Надо смываться!
   Предложение дельное. Но куда смываться? Только что подорвался на очередном фугасе танк. На землю ступать страшно. Сколько еще взрывчатки прикопали здесь духи? Над головой свистят пули. Мы с Лисовым свесились с БМП, и держались кончиками пальцев за какой-то выступ в броне. На гусеницу ступить тоже страшно. Вдруг БМП поедет? Наш водила тем временем прыгнул в башню и стал колотить из пушки в лес. Машина была новенькой, 3-й модели. Калибр на ней стоит славный. Я видел, как солдат уверенно пробивал в чаще просеку. Но свиста пуль меньше не стало. Я хотел посоветовать ему, чтобы он взял чуток пониже. Но вспомнил пословицу: всякий мнит себя стратегом, видя бой со стороны.
   - Эй, репортеры! Хули вы там повисли, как блохи на собаке!? Бегите сюда! - заорали нам танкисты. Они укрылись в канавке за покореженным танком. Бежать до них примерно 20-30 метров по открытой местности. Пули по-прежнему свистят как оглашенные. Кажется, они пронизывают абсолютно все вокруг. Но мы рискнули. Ведь сколько продлится бой неизвестно. Зато хорошо чувствуется, что висеть на кончиках пальцев становится невмоготу.
  
   По каким-то причинам, эта канавка за танком боевикам как-то сразу не понравилась. Но на этом раздолбанном танке стоял внушительный пулемет. Один из танкистов азартно стрекотал из него по зеленке. Остальные внимательно следили за его работой и делились впечатлениями.
   - Чуть ниже возьми, - советовали одни, - Не в самолеты стреляешь.
   - Духи небось в другой стороне, - добавляли другие.
   - То ли от страха тошнит, то ли от контузии, - сказал, закуривая, водитель танка.
   Мы тоже запыхтели сигаретами. Напротив меня, сел на край канавки еще один танкист. Так мы и сидели, ожидая, пока наша пехота победит врагов.
   И тут расцвела перед глазами яркая вспышка. Горячая волна заложила уши. Я словно космонавт наблюдал рождение нового солнца. Слышал грохот и глотал пыль. А надо мной пролетал, как в замедленной киносъемке, сидевший напротив танкист. С цигаркой в руках и с криком: - БЛЯ! ГРАНАТОМЕТ!
   Этот вопль заставил всех подумать о страшном. У нас в колонне штук пять бензовозов. Если духи так спокойно лупят по нам из гранатометов, то колонне капец.
   Новая вспышка расцвела позади канавки.
   - Ебана! - заорали танкисты, - Это же миномет! Он нам вилку делает!
   Вилка это значит вражеские минометчики пока пристреливаются. Сначала недолет, потом перелет, а третья - ложится точно в цель. Канавка уже не кажется нам такой безопасной.
   - Расползаемся, - говорит кто-то.
   Но возобладала альтернативная точка зрения:
   - Корректировщик! - заорали танкисты с новой силой, - Корректировщика сюда!
   Мерной походкой, не пригибаясь под пулями, с картой подмышкой, к нам шагал долговязый корректировщик. Наши страхи его не касались.
   - Ага! - сказал он, спокойно присаживаясь на край канавки, - Как водку пить, так пошел на хер, а как в жопу попали, так сразу, словно дети на Новогодней елке, ручонки тянут: - Дед Мороз! Дед Мороз!
   Весь его вид говорил, что это нам жопа, а он пришел сюда по вызову из Бюро добрых услуг.
   - Минометом фигачат! - жаловались мы, - Он только что нам вилку сделал. Значит, он нас видит! Он где-то здесь сидит гад и своих наводит. Надо сбить его на хер!
   - Ну-те, ну-те, - остановил поток жалоб корректировщик тоном детского врача-педиатра, - Сейчас всем будет счастье!
   Корректировщик развернул карту: - Ага, - он посмотрел сначала в карту, потом огляделся, - Если он вас и видит то только отсюда, - офицер ткнул пальцем в сторону леса, - Справа от вас. Сейчас мы его оттуда выкурим.
   - У кого связь!? - проорал он.
   Из танка поодаль боец замахал рукой: - У меня!
   - Передавай! - начал диктовать корректировщик, - Квадраты 508-506.
   Не помню за цифры достоверно. Но это не важно, потому что радист их все равно перепутал.
   Когда все услышали, что он проорал на базу, то злости не было предела.
   - Осел! Мудила! - понеслось из нашей канавки, - Ты чего там передаешь!
   Радист повторил: - Как что?! Квадраты 608-606!
   Корректировщик глянул в карту: - Скотина, это же мы! Мы здесь находимся!
  
   Когда мне говорят, что наши артиллеристы не умеют стрелять, я в это не верю. Первая пара снарядов легла аккурат возле танка и канавки, где мы прятались. Осколки с визгом резанули воздух. Сверху присыпало землей. Канавка показалась мне братской могилой.
   - БЛЯ! БЛЯ! БЛЯ! - вспорхнуло вокруг на разные голоса.
   - Прекратить огонь! Прекратить огонь! - танкист осознал свою ошибку и орал в рацию всем объемом своей дыхалки.
   Глядя на окружающих, я понял, что всем нестерпимо хочется набить танкисту морду. Но к нему надо еще идти метров 30. А всем ведь известно, что у российской артиллерии не два снаряда, а значительно больше. И на врага она их не жалеет. Артиллеристы не подвели и в этот раз. Новая пара долбанула рядом с оплошавшим танкистом. Поганец юркнул в люк, но орать не прекратил.
   Боевик-корректировщик, наверное, от смеха чуть с дерева не свалился, когда увидел, как российская артиллерия нас добивает. А может, он удивился, что у них появилась артиллерия, а он со своими минометчиками об этом и не подозревал.
   Господь смиловался. Абоненты на том конце поняли, что бьют куда-то не туда. А потому снова запросили координаты. На этот раз танкист передал все как надо, и снаряды стали методично вколачивать в зеленку справа. Скорее всего духовский наводчик находился именно там и смылся от греха подальше. Минометный обстрел тотчас прекратился. Все облегченно вздохнули.
  
   На нашем танке, у канавки неожиданно поперхнулся и смолк пулемет. Все посмотрели вверх. Стрелок был жив. Он достал откуда-то здоровенную отвертку и ковырял ей в пулемете.
   - Чего случилось?! - спросили из канавки.
   - Да, заело, бля! Как всегда не вовремя! - прокричал танкист.
   - Да брось ты на хер свой пулемет! Ща чехи придут, починят, - посоветовал кто-то.
   Я подумал: нет, ну повезло, бля! А? На полигоне, при начальстве, небось стреляет вовсю и не ломается. А тут! Когда он нужен больше всего на свете, хрясь и сдох!
   Потом выскочила, как по стойке "смирно!" расчетливая мыслишка: а не пора ли прикопать свои часы? На их тыльной крышке, как специально к этому случаю, залихватскими буквами красовалась гравировка: "От министра обороны России". Ладно, если бы надпись была сделана маленькими неприметными буквами. Или текст другой, типа: "Любимому зайчику за сладостные минуты". Так нет! Стоит только перевернуть часы, и сразу же предательски прыгает в глаза: "ОТ МИНИСТРА ОБОРОНЫ РОССИИ". Доказывай потом, что это всем дарили, а не только тебе, за какие-то тайные военные услуги.
   Неожиданно пулемет починился. В нем что-то лязгнуло, крякнуло, и он затарахтел с новой силой. Точно с обеда вернулся.
   От души у меня отлегло. Закапывать часы я передумал.
   К нам на помощь шла из бригады бронегруппа. Но в двухстах метрах от нас она также попала в засаду. Сейчас мы слышали только бойкую стрельбу, где-то за поворотом, а по рации летел широким потоком армейский мат-перемат. У нас тоже матерились в рацию. При этом попадали на какие-то соседние полки и бригады. Вышел на связь даже некий 506-й полк. Он стоял в горах над нами. Помощь от него могла прийти только через три часа. Понятно от такой подмоги отказались. И тут чудом вышел на связь некто с позывным "Факел":
   - Спокойно-спокойно, ребята, - сказал он по рации, - Из чего ведется обстрел?
   - Стрелковое оружие, был минометный обстрел! - прокричал радист.
   - Двухсотые-трехсотые есть? - спросил тот же спокойный голос.
   - Нет, слава Богу!
   - Сейчас вышлю вам вертушки в помощь.
   - Кто это, "Факел"? - спросили радиста.
  -- А хрен его знает! Но что-то знакомое.
   В канавке стали припоминать позывные различных подразделений. Но поскольку танкисты, пехота, разведчики были из разных частей, то так ни до чего и не договорились. "Факел" остался не разъясненным.
   Все это время, наша пехота не умолкая ни на минуту, расстреливала в зеленке свой боезапас. На связь снова вышел "Факел":
   - Вышли вертушки, вертушки вышли к вам, отведите пехоту, обозначьте передний край оранжевыми дымами.
   Все разом заткнулись, если не считать грохота стрельбы.
   - Какими дымами? - переспросила удивленно наша канавка.
   - Оранжевыми! - подтвердил радист.
   - Они охерели!? - вскипели наши танкисты, - Нету у нас не то, что оранжевых, вообще никаких дымов. Давай отзывай вертушки! Они ж нас перестреляют на фиг, вместо боевиков.
   - Отставить вертушки! Отставить вертушки! - затараторил радист.
  -- В чем дело? - спросил недовольно "Факел".
   На войне прикрытие с воздуха обычно не допросишься. Это такой блатной вид помощи. А тут только что голосили "убивают, помогите!", а теперь сами же и отказываются.
   - У нас дымов нет! Нам нечем себя обозначить! - орал радист.
   - Жаль, - сказал "Факел", - У меня уже нет с вертушками связи. Я не могу их остановить. Обозначьте себя хоть как-то!
   И опять наша канавка остолбенела.
   - Как себя обозначит?! - орали танкисты, - Стрелять в воздух, что ли? Так они нас в первую очередь накроют! А фигли там, на двухстах километров в час разберешь: свои или чужие! Долбаные дымы! Слепые летчики! Расползаться надо, ребята!
   Нам объяснили: чем дальше мы будем один от другого, тем больше шансов уцелеть. Это справедливо: если судьба захочет порвать тебя, как Тузик бабушкину грелку, то реактивный снаряд ляжет рядом. Зато товарищ останется невредим и соберет в котомку твои обгорелые потроха. Делать нечего. Мы поползли. Но не успел я сделать и десятка метров, как густо заморосил дождь. Небо потемнело. Вертолетам нас ни за что не увидеть. Я повернул обратно. Вскоре в канавку заползли и все остальные.
   - Это "Факел", - вышел на связь голос, - Вертушки вернулись. Вас не видно, низкая облачность.
  -- Спасибо, - заорали мы хором то ли погоде, то ли осторожным вертолетчикам, которым нелетная погода испортила настроение.
   Как только вертолетчиков отменили, случилось чудо. Небо распогодилось и снова засветило солнышко!
   Всплыли новые неприятные подробности боя. Боевики, презрев мировой опыт тактического искусства, ни разу не пытались атаковать нас с фланга. Для этого им надо было выйти на более-менее открытое место. И здесь их задолбили бы из танков прямой наводкой. Очевидно, они это тоже понимали, а потому из леса не высовывались. Но и танкисты не могли в полную силу подержать пехоту. У всех в боекомплекте были только осколочные снаряды. Значит, в зеленку стрелять нежелательно: своих может посечь.
   Пробовали запулить в просвет между деревьями. Слева от колонны было что-то похожее на просеку. Но как только там появился танк. Фронт борьбы тотчас сместился вправо.
  
   Если чудеса начинают случаться, то их уже фиг остановишь. Из противоположной стороны леса выскочил здоровенный "УРАЛ". Он летел к нам по ухабам, отчего дергался, как в конвульсиях. А может его била радостная дрожь.
   Там сидели армейские спецназовцы. Они с утра шарили в свободном поиске по лесу. Заглядывали за валуны в горах, смотрели под корягами. Искали, в общем, с кем бы повоевать. А тут на равнине чуть ли не битва терминаторов без них разворачивается! Они только-только услышали о наших бедах по рации и теперь стремглав неслись на подмогу. Боялись, что им пострелять не достанется.
   "УРАЛ" летел вдоль колонны. Из его кузова кубарем вылетали спецназовцы. Словно неведомая сила выщелкивала их, как патроны из "магазина". Так же четко они растянулись в цепь и по системе "бегу-прикрываю" двинулись в нашу сторону. В нашей канавке тотчас поднялось настроение.
   - Где? - спросил на ходу командир спецназа. Таким голосом, спрашивает старший брат своего зареванного младшего.
   Мы дружно указали пальцами на своих лесных обидчиков. Или я один указал. Не помню. Цепочка спецназовцев такими же четкими перебежками двинулась в зеленку.
   "Намечались крутые разборки, - написал бы гражданский журналист". Именно такой фразой подкалывают нынче гражданских репортеров их военные коллеги. Но вот я гражданский, а писать этого не стану. И заочно показываю язык военному журналисту Володе Гурееву.
   Как только спецназовцы скрылись в придорожных кустах, лес наполнился тишиной. Где-то еще пощелкивали по броне пули. Но в целом стало тише. Из леса вышла усталая пехота.
   - Во, бля! Все подствольники расстрелял! - рядом стоял тот самый лейтенант и показал на пустой патронташ, - Хочешь, дам тебе пострелять? - он протянул автомат, - Пока бешеные спецназовцы всех там не уложили.
   - Нет, спасибо, мое оружие - авторучка, - сказал я.
   - Ну и где оно?
   - Что? - не понял я.
   - Твое оружие где?
   Я пошарил по карманам. Авторучки не было. Я посмотрел под ноги - ничего.
   - Наверное, пока я ползал по полю, она и вылетела.
   - А знаешь, какое наказание полагается за утерю личного оружия? Да еще в бою? - захохотал лейтенант.
   Наши хихиканья прервал вопль: - По машинам!
   Мы с Лисовым хотели снова оседлать наш БМП. Но лейтенант неожиданно приказал нам лезть в десант. Я протестовал. Но поспорить не удалось. Нас силой затолкали внутрь и захлопнули люк. Тут я услышал, как по рации кто-то предупреждал нашу колонну, что на пути к заброшенной ферме, справа от дороги скрылась группа из пяти боевиков. У них стрелковое вооружение и гранатометы. Я осмотрелся: мать честная! Возле меня, прикрытые ветошью стояли две здоровенных канистры с керосином!
   Услужливое воображение мигом дорисовало: там гранатометы, здесь керосин. Замкнутое пространство. Кумулятивная струя прошивает легкую броню и весь десант мигом превращается в мобильный крематорий на гусеницах. От нас остается скромная кучка пепла. Представилось удивленное лицо Димки Резванова: как в этой кучке определить, где наш пепел, а где экипажа боевой машины?
   Я вздохнул и посмотрел на Лисова. Серега достал сигареты и хотел было закурить, но я чуть не кинулся на него с кулаками.
   - Тут керосина полно, там гранатометчики! Да ты еще закурить хочешь!
   Серега поспешно спрятал цигарки.
   Как только мы тронулись, я спросил него: умеет ли он открывать люк десанта? Лисов кивнул. Я припал к триплексам выискивать эту чертову ферму. Может, мы успеем выскочить еще до того, как по нам долбанут из гранатомета? Конечно, над этим можно только посмеяться, но что не сделаешь ради самоутешения?
   До блок-поста, откуда мы выехали свыше четырех часов назад, колонна дошла без приключений.
   Мы вылезли из БМП. Танкисты поставили свои машины в круг. Собрались внутри, закурили и стали делиться впечатлениями. Мы присоединились к компании. Тут выяснилось, что за четыре часа приключений я выкурил три пачки сигарет.
   - Это фигня! - заметил танкист, - Типичная норма для человека, который испытывает некоторый дискомфорт.
   Но судьба видимо еще не наигралась нами. Неожиданно прилетели два снаряда и долбанули со всей своей крупнокалиберной дури возле нашей стоянки. Всех раскидало по броне, как песиков от брошенного хозяйского тапочка. С соседней пулеметной вышки ударной волной выбросило солдат.
   - Вы охерели там? - заорали в рацию танкисты.
   - Извините, - сказали артиллеристы, - Мы передний край обозначали.
   - Мудила, ты чуть в блок-пост и по танкам не навернул! - злились в ответ.
   - Это сколько, ребят, от переднего края, получается? - деловито уточнил артиллерист.
   - Метров пятьдесят, скотина!
   - Хорошо, - заметили там миролюбиво, - Мы уже вносим поправку.
   Забегая вперед, скажу, что вскоре президент освободил министра обороны от занимаемой должности. Через две недели мои наградные часы остановились. Но это так, к слову.
  
   Резванов, услышав про наши подвиги - просто места себе не находил. Такой репортаж про...бали! Он бегал по палатке, мы курили и пили водку. Димка подбегал, хватал свой стакан, но ставил его обратно и снова носился кругами. Впервые в нашего оператора не лезла водка. Так он был взволнован. Мы с Серегой тоже, честно говоря, жалели, что у нас не оказалось камеры. Но чувство горечи перевешивало осознание того, что мы остались живы. Проехали по фугасу, который не сработал под нашей БМП. А ведь, если бы мы не обогнали танк, этот заряд достался бы нам.
  

ГЛАВА

  
   На следующий день в расположении бригады буквально упали два вертолета. Оттуда выскочили спецназовцы и опрометью кинулись к поданным УАЗикам. Вертушки стремглав унеслись в небо. Все происходило стремительно и четко.
   Мы каким-то шестым чувством сообразили, что прилетела именно наша группа. Похватали аппаратуру и кинулись за ними.
   - Вы из ФСБ? - поинтересовался я на бегу.
   - Вы журналисты? - ответил вопросом спецназовец.
   - Да.
   - С нами, - приказал он.
   Мы расселись по машинам. У того же спецназовца я спросил:
   - Что случилось?
   Но он видимо не привык отвечать на вопросы:
   - Если бы вы вовремя не появились на площадке, мы бы уехали без вас.
  
   УАЗики рванули и поскакали по колдобинам. В очередной раз я поблагодарил свою интуицию. Вовремя мы вышли из блиндажа, где в десятый раз просматривали комедию "Маска".
   Группа миновала Шали и ехала куда-то словно на пожар с тяжкими последствиями. Никакого прикрытия из бронетехники, никакого тяжелого оружия. Мне это не понравилось. Тем более, что еще вчера, нам ясно показали, как вредно для здоровья, шляться по здешним дорогам без брони.
   Я огляделся. Общаться было не с кем. Все сосредоточенно смотрели в окна и хмурились. Мои вопросы повисли бы в воздухе. По всему видно: намечается какая-то стремительная и грандиозная операция. Но и в самом себе я нашел отличного собеседника.
   Имею ли я право быть малодушным или сентиментальным? Спрашивал я себя по дороге. Нет. Имею ли я право на некоторую душевную слабость или расточительство мысли? Нет. Имею ли я право быть скупердяем или нахальным типом? Тоже нет. Я вздохнул. Куда ни глянешь - сплошное поражение в правах.
   За этими мрачными размышлениями я и не заметил: куда именно мы едем.
   Группа влетела в какое-то село. Проскочила по центральным улицам, поплутала в переулках и вышла, наконец, к намеченной цели. В виде кирпичного дома с крепкой кирпичной же оградой и просторным двором. Спецназ мгновенно вылетел из машин и начал перелезать через забор. Мы с оператором и Серегой посмотрели друг на друга. Что делать? Лезть за ними? А начнется бой? Оставаться у пустых машин? И что мы снимем? Да и чем нам это поможет, если опять же начнется заваруха? Мы-то останемся одни, без оружия.
   Неожиданно открылись ворота и показался спецназовец:
   - Хрен ли стоите? - поинтересовался он.
   - Дык, это, - развели мы руками.
   - Вперед и не разговаривать, - приказал он и исчез.
   Мы кинулись следом.
   Альфовцы летали по двору с оружием в растопырку и во все стороны одновременно. Резванов снимал. Мы с Лисовым тащились сзади. Наконец из дома показались его обитатели.
   - Где они? - коротко поинтересовался альфовец.
   - Кто? - недоуменно переспросил хозяин дома.
   Ответа не последовало.
   - Лаз! - крикнул кто-то.
   Уже открыли на заднем дворе замаскированный люк в подземелье. Резванов подскочил и начал снимать.
   - Граната! - заорали кругом.
   Она вылетела черной точкой из лаза и шлепнулась в десяти метрах от него.
   Все мгновенно попадали. Громыхнуло. Тут же один спецназовец бросил свою гранату в лаз, а другой добавил туда очередь из автомата. Под землей глухо бабахнуло.
   Часть спецназовцев начала шарить по двору в поисках второго выхода из подземелья. Но так ничего не нашла. На всякий случай часть отряда заняла круговую оборону.
   Остальные бросили еще пару гранат в проем и стали ждать. Больше ничего не происходило. Спецназовец быстро спустился вниз. Потом резво выглянул:
   - Готово, - констатировал он и скрылся.
   Еще трое полезли за ним в подземелье и на свет стали вынимать какое-то оборудование, больше похожее на медицинское. Резванов все старательно снимал. Все настолько были поглощены процессом, и так спешили, что я даже не стал задавать вопросов. Не до этого.
   - Посмотрите машины, - приказал нам спецназовец, видя наше с Лисовым бездействие.
   Мы вышли за ворота и закурили. Наверное, местные боевики еще не сообразили, что к чему, а потому на улице было тихо. Со двора показался боец с каким-то ящиком. Он погрузил его в машину и сел за руль. Автомат положил рядом на сидение.
   Новый спецназовец тоже притащил какой-то ящик с лампочками и проводами и также занял шоферское место во второй машине.
   Наконец появилась вся группа с дополнительным оборудованием. Его затолкали в собачник. В этот момент рядом с группой появилась какая-то бабуля. Откуда она взялась - уму не постижимо. Только что мы оглядывали улицу - она была пустынна. Бабка словно материализовалась из воздуха.
   - Сынки, вы чего сюда приехали?
   - Тебе чего, старушка? - нервно ответил один из бойцов.
   - Тут боевиков полным-полно. Сматываться вам надо пока они не очухались. Вы что? Перебьют вас в два счета, - запричитала она.
   Нас и Альфовцев не надо было убеждать в наличии опасности. Да и кто станет шутить такими вещами?
   Ни слова не говоря, все попрыгали по машинам и дали газу. Когда УАЗики выскочили из села, мы заметно расслабились.
   - Что это? - кивнул я на собачник.
   - Сдается мне, что боевики сами не поняли какое оборудование сперли, - ответил спецназовец, - Просто взяли, специалистов перебили. А потом размышлять стали: чего это такое им в руки попало? Мы и сами-то ни хрена в этом не понимаем.
   - Но это по медицинской части? - не унимался я.
   - Надо полагать - да.
   - И стоило из-за этой хренотени так рисковать?
   - А нам не объясняют хренотень это или ромашки с лютиками, - заявил спецназовец, - Приказали изъять, дали адрес. Вот и все. Чего ты от нас хочешь?
   - Интервью.
   - Все вопросы - к генералу, - отрезал он, - Я вообще не понимаю, на фига вас взяли на операцию?
   - Вообще странно, - покачал я головой, - Тут танки бросают с БТРами на произвол судьбы и боевиков, а какое-то оборудование - надо спасать любой ценой. Нас же перебить могли, как щенков.
   - Могли, - согласился боец, - Вот и был расчет на внезапность. Тем более что мы не знали точно: есть в селе боевики или нет.
   - Бабуся вам сказала.
   - Спасибо ей, - хмыкнул спецназовец, - В здешних условиях - это самый надежный источник информации. А вообще, хорошо, что боевик тяжелы на подъем оказались. А может, не поверили, что мы нагрянули.
   И тут случилось страшное.
   Мы заблудились. Головной УАЗик так гнал, что проскочил нужный поворот. Едущий за ним водитель, был в полной уверенности, что ведущий знает куда ехать, а потому не особенно напрягал свою память и внимание. Он больше следил за придорожными кустами, чтобы вовремя сманеврировать при обстреле.
   Группа остановилась возле развилки. Двое бойцов тотчас ушли в кусты с одной стороны, и двое - с другой стороны дороги. Защелкали затворы. На всякий случай все изготовились к бою.
   Командиры достали карты.
   - Вылезли военные, расстелили карты на капоте и начали спрашивать у местных дорогу, - процитировал кого-то Резванов. Спецназовцы даже голово не повернули и склонились над изображением местности.
   Я вспомнил про одного древнего полководца, который захватывал одни страны за другими. Под ударами его армии падали и стирались всяческие суверенитеты. Свергались правительства и цари. Перемешивались народы. Но тут победоносная армия неожиданно затормозила перед маленькой такой, хиленькой во всех отношениях страной. Войска почему-то замешкались и встали аккурат на его границе. Весь размышляющий на мир начал гадать: в чем дело? Что его испугало? Выдвигались версии о колдовстве, о заговоре. Все оказалось проще: именно на границе этого маленького государства у полководца закончилась маршевая карта. Он просто не знал, куда идти дальше. А топографы новых не подвезли, потому, как сами толком не знали чего там в этой стране есть.
   Прямо по курсу показались раздолбанные Жигули. Ехала какая-то семья.
   Они сразу же остановились. Да и как не остановиться, когда тебя просят об этом вооруженные автоматами люди? Мужчина вылез из Жигулей и подошел к спецназовцам. Они очень вежливо поинтересовались: как доехать до Шали?
   Местный плутал по сторонам глазами, мял полу пиджака и было видно, что он очень волнуется. Ему подсунули карту. Он склонился над ней и тут же показал, где мы сейчас находимся.
   Да он же боевик! - мелькнула догадка. По собственному опыту знаю, что даже по гражданским картам водители не всегда и не сразу могут ориентироваться. А в военных маршевых картах - гражданский вообще ничего не поймет, без хорошей практики и подготовки. А тут водила в секунду определил наше местонахождение. Видать не впервой.
   - Вот сюда вам надо. Прямо никуда не сворачивайте. Сразу до Шали доедете.
   - Спасибо, - поблагодарил один из бойцов.
   - Можете ехать, - добавил второй.
   Мужик поверил своему счастью не сразу. Он оглядел всех, но не увидел в глазах и доли враждебности.
   - Спасибо, - сказал он и пошел к Жигулям.
   Его поняли. На дорогах Чечни люди пропадают очень часто.
   Как только он скрылся, все опять расселись по машинам и поехали совсем в другую сторону.
   - Он же не туда показывал! - сказал я.
   - Дурень, - оборвал меня водитель, - Он сейчас приедет и скажет боевикам, куда послал группу военных. На той дороге они нас и встретят. Нам надо было только определиться, где мы находимся. Он нам показал. А в Шали мы и по другой дороге доберемся. Чуть дальше. Но безопаснее.
   - Да и в картах он хорошо разбирается, - добавил я как бы между прочим.
   - Это мы тоже заметили.
   Водила оказался прав. Потому как воевать нам не пришлось, и мы спокойно доехали до нашей бригады возле Шали.
  
   Оборудование отнесли в медицинскую палатку. Мы засняли этот процесс. Но репортаж не клеился.
   Я представил себе сюжет: сначала мы рассказываем о том, как спецназовцы молниеносным рейдом отбили у боевиков медицинское оборудование. И вернули его в бригадную медчасть. Ни винтика, ни клизмы - не должно достаться врагу. Врачи рыдают от умиления. Заламывают от счастья руки. Больные скачут на костылях со словами благодарности и исчезают в палатке залечивать раны. Международная общественность преисполнена благодарности. Командование поощряет бойцов государственной наградой за спасение украденного аппарата для измерения давления - донометра.
   И что все? - сказал я себе. Полная хрень. Что это за оборудование? Для лечения чего? Почему оно такое ценное, что надо посылать спецназ?
   Потом я представил какими словами будут меня крыть в Москве, после получения моего репортажа. Как будут рыдать от хохота конкуренты с соседних каналов. Стоило жизнью рисковать ради баночек для анализа мочи?
   Извините, но тут какая-то фигня получается. Я сказал об этом командиру бригады Федорову. После той засады он смотрел на нас уже как на младших братьев по оружию. То есть которым гулять под пулями уже можно, но оружия доверять пока нельзя.
   - Даже не знаю, чем тебе помочь, - пожал плечами полковник.
   - Но ведь это, наверное, какое-то очень важное оборудование? - нажимал я.
   - А мне почем знать? Разве спецназовцы ничего тебе не сказали?
   - Нет.
   - Ну, тогда я тебе скажу. Никакого оборудования у нас не крали. Я сам понятия не имею, что это за фигня. К нашей медчасти оно тоже не приписано.
   - То есть? - не понял я, - Его ведь установили только что в ваших медицинских палатках.
   - Говорю тебе: наши врачи к этому не имеют никакого отношения. Не знаю, зачем оно там. Мне как и тебе - тоже ничего объясняют. Понял?
   В командирский блиндаж заглянул начальник медицинской части.
   - Савельич, мы как раз о тебе говорим, - сказал Федоров.
   Офицер-медик посмотрел на меня и улыбка растянула его лицо: - Спирта нет.
   - Мы не про это говорили, - рассмеялся полковник.
   - Что за оборудование у вас в палатках? - начал я расспросы.
   Савельич моментально насупился:
   - Не знаю. Впервые такое вижу. Это мало относится к военной медицине. То есть вообще никак не относится.
   - Тогда что? - не унимался я.
   - Знаешь, пока вы тут геройствовали приехала команда неких ученых,
   - Савельич сливал мне информацию, чтобы поскорее от меня отвязаться,
   - Судя по разговору, они имеют к этому оборудованию самое прямое отношение.
   - Вот оно что! Ученые! Где они? - встрепенулся я, предчувствуя какой-то мощный эксклюзив. Мы явно напали на золотую жилу. Теперь надо было осторожно, не пугая удачу, снять пленочку с тайны и рассмотреть в чем там дело.
   - Они сейчас налаживают это самое оборудование у меня в палатках, - ответил Савельич.
   - Тогда я пошел?
   Федоров разрешающе кивнул.
   Хоть я и не был военным, но в частях всегда так: командир полноправный хозяин в своем расположении. Любой, кто у него в гостях - зависит от командира во всем. И не стоило установленный порядок ломать.
  

ГЛАВА

   В палатке копошились в проводах какие-то совсем уж обыкновенные люди. В синих халатах, кои в Москве носят уборщицы, с лицами измученных техников. Ничего героического и мистического на их лицах не отображалось. Они подсоединяли аппаратуру разноцветными кабелями одну к другой. Перебрасывались непонятными терминами, копались в технических инструкциях и ни на что не отвлекались. Я постоял немного в палатке понаблюдал и вышел. Влезать сейчас в их дела мне показалось бестактным. Могут послать. Да еще запомнят кто им мешал и пошлю в другой раз тоже.
   Рядом очутился Димка Резванов.
   - Какие дела? Когда возвращаемся?
   - Блин, какой возвращаемся! Тут эксклюзив намечается.
   Подошел Лисов. Он слышал мои слова.
   - Ты про эти ящики дурные? И что интересно, ты станешь о них рассказывать? Не позорься.
   - Серега прав, - вступился Резванов, - Нам просто еще раз не повезло. Только и всего. Зато картинки для архива набрали - полное не могу.
   - Мы не может возвращаться ни с чем, - возразил я твердо и пересказал им свой разговор с Федоровым и медиком.
   - Ну и что? - не унимался Резванов, - Одни врачи могут запросто не знать про других врачей.
   Но на мою сторону неожиданно встал Лисов.
   - Димон, не станут генералы посылать к боевикам отряд спецназа, чтобы отбить у них какое-то дурацкое медоборудование. Здесь что-то не чисто.
   - Вот и мне так кажется, - поддакнул я, обрадованный неожиданным подкреплением, - Кроме того, оборудование не вывезли никуда, а оставили здесь, - я начал загибать пальцы, - Прислали бригаду техников для ее наладки, да еще несколько врачей. Значит, эту аппаратуру собираются использовать. Здесь и очень скоро.
   - Ладно, убедили, - сказал Резванов, - Камеру нести?
   - Пока не надо.
   Из палатки вышел человек в синем халате. Кого я определил как техника.
   - Чем-нибудь помочь, военные? - поинтересовался он.
   Мы были одеты в камуфляж, вполне понятно, почему он ошибся с нашей принадлежностью.
   - Нам бы обследование пройти, - кивнул на палатку Лисов.
   Мне показалось, техник несколько озадаченно на нас посмотрел. Потом улыбнулся, покачал головой и загадочно произнес:
   - Вам пока рано на таком оборудовании обследоваться, - он снова нырнул в палатку.
   Мы отошли подальше, чтобы никто не слышал наших разговоров.
   - Уже кое-что, - задумчиво сказал Резванов.
   - Он принял нас за военных, - добавил Серега.
   - Вот именно. Но почему рано?
   - А потому что оборудование видимо предназначено для обследования или раненых или мертвых, - веско сказал Димка, - Ты заметил, как он на нас посмотрел? Мы же ни к одной из этих категорий не относимся.
   - И, слава Богу! - Серега три раза сплюнул через плечо. Мы тоже поплевали. Суеверие и приметы на войне - страшная штука.
   Со стороны командирского блиндажа показался Савельич. Он махнул мне рукой, чтобы я подошел.
   - Федоров просил передать, что тот, кто тебе нужен, сидит сейчас в вагончике у комендантской роты.
   - Кто это?
   Савельич хмыкнул:
   - Я сказал только то, что просили передать.
   - А вы даже в общении с женой не отступаете от буквы Устава гарнизонной и караульной службы? - поддел я его.
   Савельич не обиделся и только хмыкнул:
   - Хитры вы журналюги. От себя добавлю: этот человек профессор. Это оборудование принадлежит ему. Вот и все. Дальше ты уж сам разбирайся. Ты ведь журналист, а не я. Мне по фигу: профессор он или уголовник. Мое дело - лечить людей.
   Савельич зашагал к своей палатке.
   - Спасибо, - сказа я ему в спину. Он не обернулся, точно не слышал.
   Мне показалось, Савельич чем-то сильно расстроен. И связано это именно с прибывшей бригадой и с этой аппаратурой. Но мне-то какая разница? Может врач просто ревнует к своим коллегам? Раньше он тут хозяйничал, а теперь прислали каких-то крутых спецов, вот он и разнервничался.
  
   Комендантский вагончик я вычислил быстро. Никто его не охранял.
   Военные вообще консервативные люди. Если они кого недолюбливают, то будут, конечно, гостеприимны с навязанным гостем, но не более того. Поэтому я спокойно поднялся по ступенькам, открыл дверь и зашел.
   - Добрый день! - поприветствовал я профессора.
   Пышнощекий человек сидел за столом, грыз карандаш и читал какой-то журнал. Одет он был в коричневую куртку и черные штаны. Сдвинутые очки блестели в районе лысеющего темечка.
   На мое приветствие профессор хмуро кивнул:
   - Я тоже самое говорю, когда хочу от кого-нибудь отделаться.
   - Вы не в духе?
   - Я всегда в духе. Тело без духа - суть высохшая трость ветром колеблемая.
   - По вашей манере разговора, чувствую, вы и меня хотите заколебать, как эту трость, - вставил я.
   Профессор взял со стола журнал и процитировал мне из какой-то статьи:
   - "В России статус "на грани исчезновения" получили 413 млекопитающих, 39 птиц, 516 растений и 18 видов грибов".
   - И что? - не понял я, нагло присаживаясь напротив, - Вы удивлены, почему в такой огромной стране кто-то еще остался недобитым?
   Он хлопнул журналом по столу:
   - Опять ведь за границей скажут, что русские все сожрали и тянут теперь свои жадные руки на Запад.
   - Не знаю, как руки. А вот газопровод и нефтепровод мы точно туда тянем.
   - Хорошо, - профессор швырнул журнал в угол вагона, - Вы по какому вопросу?
   Я решил исхитриться и обрисовал ему ситуацию так: мы работали с Альфой в этом районе. Потом неожиданно получили приказ отбить у боевиков некое страшно ценное оборудование. Отбили. При этом я повернул свой рассказ таким боком, будто к спасению агрегатов мы причастны самым непосредственным образом. Хотя конечно нормальный человек понимает: влияние журналистов на ход спецопераций и боевых действий точно такое же, как и влияние урагана Катрина на цены магазина города Урюпинска. Но профессор все принял как должное. Он был далеким от войны человеком.
   - Вот мне бы и хотелось узнать, поскольку мы военные журналисты, что это за агрегаты такие страшно важные? - закончил я свой рассказ вопросом.
   Профессор неожиданно протянул мне руку:
   - Бунин Игорь Лазаревич, доктор биологических наук.
   - Алексей, корреспондент государственного телевидения, - церемонно представился я в ответ и пожал пухлую ладонь.
   - А то мы уже минут десять болтаем, а как звать друг друга - не знаем, - пояснил профессор, - Интеллигенция так не поступает.
   Я, соглашаясь, кивнул. Мое самомнение немного подросло. На моей памяти это был первый случай, когда в нашем бесклассовом обществе военных репортеров относят не к подвиду собак бездомных или котов помойных, а причисляют к Интеллигенции с большой буквы.
   - Что касается аппаратуры, - продолжил Бунин, - Позвольте нескромный вопрос: вы в Бога верите?
   - Конечно, - сказал я, не задумываясь.
   - Уже лучше. Значит, вы не отрицаете, что у любого живого существа есть душа?
   - Разумеется, - снова согласился я.
   - А куда она, по-вашему, девается, когда человек умирает?
   - Попадает в рай или в ад.
   - Это типичный ответ. А если поподробнее?
   - Не знаю. Мне о таких вещах слышать не приходилось. Думаю в какое-то место, наверное, где уже нет земных забот.
   - А есть одни похоти и разврат, да? - сыронизировал ученый, - Типичное дилетантство, молодой человек, - резюмировал Игорь Лазаревич, встал из-за стола и откинул шторку с доски на стенке вагончика.
   Открылся рисунок Земного шара, разделенного на две части: Южную и Северную. Каждая страна была обозначена рисованными флажками разных цветов.
   - Я не стану громоздить и давить на твои мозги многотонными научными терминами и объясню адаптировано к твоим скудным познаниям, - начал он снисходительно, - Когда душа попадает в мир иной, у нее есть два пути: уйти дальше, в другие миры, либо переродиться. Это еще называют реинкарнацией. То есть вернуться на Землю в новом обличье. Как проповедуют буддисты, каждая страна обозначена там, - он воздел палец в потолок, - Разными цветами. Даже флагами.
   - Флагами? - переспросил я удивленно.
   Бунин кивнул:
   - А вам никогда не приходило в голову с чего это кусок тряпки разных цветов имеет такое мистическое значение для армий? Для любого государства? Мы не берем сейчас во внимание цвета флага. Просто сам кусок материи. Оттуда пошла эта мода? С чего бы это люди вдруг стали рыдать в знамя, целовать его взасос как возлюбленную на всяких церемониях?
   - Не знаю, - признался я, - Наверное, флаг имеет какое-то мистическое значение, о котором мы не догадываемся?
   - Не волнуйтесь, никто не знает, - утешил меня Игорь Лазаревич, - И, тем не менее, еще на заре человеческой эры разноцветные тряпки на палках стали вдруг символами племен и народов. Так вернемся к нашей дороге. Душа после смерти видит флаги вместо стран. Но поскольку в ином мире вся информация передается символами, душе не так-то легко в них разобраться. Что же ей хотят сообщить? Она теряется и выбирает цвет флага, который ей в данный момент больше приглянется.
   - Как это? - не понял я.
   - У души есть выбор, - терпеливо пояснил Бунин, - Либо идти дальше, либо переродиться. Но для этого ей надо выбрать страну, которая обозначена флагом определенного цвета. И цвета эти - не имеют ничего общего со знаменами земных государств. То есть флаг России на небе выглядит совсем иначе.
   Он указал на карту. Россия была обозначена зелеными флажками. Америка - красными, Европа была усыпана синими, малиновыми и желтыми стягами.
   - Допустим, он выбирает зеленый цвет и рождается в России. Если красный - то в Америке. Но ТАМ - он не знает, каким цветом, какая страна обозначена. Теперь понятно?
   Я кивнул:
   - А при чем тут ваша аппаратура?
   - До этого мы еще доберемся, - Бунин снова уселся за стол, - Теперь о душе. Всякая душа - разная по своей силе. Как тело человека. Один силен от рождения. Другой немощен. Но слабый может накачать мышцы и стать сильным. Правильно? Так и душа. У одних - она сильная с самого начала. У других слабая.
   - Кажется, вы сейчас про силу воли говорите, - возразил я.
   - А сила воли - это и есть проявление силы души. Душа единственный движитель тела и эмоций. Так вот душу можно тренировать и сделать ее сильной. Монахи тренируют ее по-своему - через духовное развитие, спецназовцы - по-своему. Через физические и моральные нагрузки. Понимаете, куда я клоню?
   - Кажется да, - ответил я, не совсем конечно понимая.
   - И вот момент истины! Война - это самое напряженное для души занятие. Это пик ее активности. Пик нервных и психических напряжений. Люди, участвующие в войне профессионально, то есть спецназовцы - они обладают сильной душой, и одновременно могут управлять своими эмоциями независимо от ситуации. Независимо от близкой смерти. Она и так ходит с ними рядом. И даже по временам фамильярно щиплет за задницу.
   - Да, но аппаратура, - напомнил я и показал пальцем в стену.
   - Аппаратура разработана мной и моими коллегами. Умирающий спецназовец с ее помощью сможет переродиться в нашей стране.
   Бунин замолчал. Я тоже не находил что сказать. И был далек от этих проблем, как декабристы от народа.
   С чем-чем, а с такими экспериментами я не ожидал столкнуться. Тем более на фронте. Да и зачем это нужно: перерождаться в той же стране? Может человек попутешествовать захочет? Сначала за одних повоевал, потом - за других. Все развлечение. Если принимать на веру, что душа бессмертна и во времени совсем не ограничена.
   - Понимаете, - в неожиданном азарте начал пояснять Бунин, словно хотел как те же декабристы разбудить во мне Герцена, - Каждую минуту на Земле умирают сотни тысяч людей. Души у них самые разные. Но колода в загробном мире тасуется причудливо. По неведомым причинам одно государство на Земле вдруг получает самых активных и стойких людей. Мощных политических деятелей. А другая страна - пассивных и слабых граждан. Плохих двуличных политиков. В результате одно государство делает невероятный рывок в своем развитии, а другое - хиреет и погибает. Становясь частью более сильного. Улавливаешь?
   - Такова была Россия во времена расширения Империи, - добавил я.
   - Таковой была Америка, во времена переселения туда самых активных жителей Европы, - добавил Бунин, - Теперь ты все понял. Наша задача, пока скромна. Добиться того, чтобы уловить эту связь и помочь хотя бы одному человеку вернуться после смерти в Россию. То есть сберечь для страны человека с сильным потенциалом души.
   Я не стал скрывать от ученого своего мнения и сказал:
   - Дело хорошее, только звучит все это очень неправдоподобно.
   Ответить Бунин не успел. В вагончик заглянуло тревожное лицо техника из то палатки с оборудованием:
   - Игорь Лазаревич, кажется, началось.
   Бунин накинул белый халат поверх куртки, и решительно сказал мне:
   - Идем, я покажу тебе сейчас такое! Ты будешь ругать себя последними словами за свое самомнение.
   Сам того не зная, Игорь Лазаревич в этот миг напророчествовал мне многие несчастья. Я действительно до сих пор ругаю себя последними словами. В этот момент мне надо было просто сбежать. Все.
   Уверен, поступи я так - ничего страшного не случилось бы, и мы спокойно вернулись бы домой.
   Пока ученый с техником шли к палатке, я успел сбегать в блиндаж и поднял на ноги свою съемочную группу. Я рассказал им вкратце о намечающемся эксперименте. О сенсации, которую мы произведем в журналистском мире, и наплел еще всякой тщеславной чепухи о наградах и премиях. А потом чуть ли не пинками погнал их к палатке. Резванов с Лисовым переглянулись, похватали аппаратуру и по дороге, начали меня расспрашивать: много ли я выпил с Буниным? И не осталось ли кроме разговоров еще и на их долю чего-нить такого веселящего?
   Я молчал в предвкушении нашего триумфа. Даже, если профессор и наплел чепухи - одно упоминание о подобном эксперименте вызовет информационный шорох во всем мире.
   Мы зашли в палатку. Здесь уже стоял операционный стол. Вокруг высилось нагромождение тех самых спасенных агрегатов.
   Резванов все это старательно отснял. Люди, что суетились в палатке - не обращали на нас внимания. Бунин тоже увлекся отчетом одного из техников. Они совещались в дальнем углу.
   Нас предоставили самим себе, и во время съемок никто не чинил нам препятствий.
   В палатку заглянул Федоров.
   - Вот вы где! Сейчас самое-самое прозеваете.
   - Что случилось? - спросил я и сам удивился глупости своего вопроса.
   Мы выскочили из палатки вслед за полковником. Вокруг уже грохотали вертушки. Они носились стаями, как злобные карлсоны вокруг варенья, и швыряли ракетами по зеленке. Ударила дробью автоматная стрельба. Ухали разрывы, кидая в небо комья земли и дыма. Полковник указал нам на УАЗик.
   - Он идет к минометчикам. Оттуда удобнее всего снимать.
   Нам не надо было объяснять вторично. Машина понесла нас по ухабам на сопку.
  
   Капитан из минометчиков видимо что-то напутал с приказом, и решил отправить нас прямиком в село. "Там будет хорошее представление" - пообещал он. Ехать в село, которое собираются атаковать - не очень хорошая затея, - подумал я. Но возражать не стал. Не верилось, что нас погонят, как немцы пленных - впереди боевых порядков.
   Мы стояли на вершине сопки и ждали команды грузиться на БТРы. Но тут из-за дальнего от нас гребня, выпрыгнули два "крокодила" Ми-24. Они, как угорелые, на бреющем полете пронеслись над селом. Потом вскарабкались повыше в небо и стали нарезать круги. С той же стороны, выпрыгнули около пяти вертушек Ми-8. Они также резво стригли винтами небо, но чуть-чуть не долетая села, неожиданно сели на поле.
   Пока шли эти маневры, наши журналистские инстинкты уже подсказали нам, что готовится нечто необычное. Ни слова не говоря друг другу, оператор поставил камеру на штатив и стал поливать ею окрестности. Я кинулся с расспросами к минометчикам, что копошились в своих военных припасах на позициях и явно готовились к обстрелу. Лисов присоединил к камере микрофон и следил за качеством записи звука.
   Из вертолетов выскакивали группы спецназа. Издалека они казались такими бойкими букашками. Цепочки бежали к селу. Уже все небо кишмя кишело вертушками.
   В селе явно кого-то брали.
   "Крокодилы" фыркали, как диковинные животные и белые полосы от ракет тянулись к ближайшим сопкам с "зеленкой".
   Откуда-то со стороны края сопки вышагивал бодрой походкой мой знакомый генерал ФСБ. Увидев меня, он остановился, словно уткнулся в стену. Повел глазами в сторону села. Там уже вовсю грохотало, и спецназ втянулся в улицы. Потом снова оглядел съемочную группу и жестко произнес:
   - Ты чего здесь делаешь?
   Я тоже слегка удивился нашей встрече. Тем более, что в последний раз мы виделись с ним в Москве. Примерно два месяца назад. И главное - это его именем я прикрывался, когда звонил в губермесское управление ФСБ. Кто ж знал, что он окажется тут? И тем более я не стал объяснять, что попал сюда по "его приказу". За такие дела меня бы шлепнули прямо там на сопке.
   - Репортаж снимаю, - ответил я наивным голосом. И постарался изобразить из себя простака недоучку.
   - Репорта-а-аж? - протяжно повторил генерал, - Вы чего офигели? У нас тут секретная операция! Откуда вы о ней узнали? От кого? - он явно начинал заводиться. Чувство секретности и государственной тайны, которое выращивают в курсантах академии ФСБ, возмущенно вибрировало в нем, грозя самоликвидироваться вместе с генералом.
   - Да, мы просто в гости приехали к ребятам военным, - попытался я его успокоить, - Все нормально, чистая случайность.
   Но генерал так не думал:
   - Чистая случайность? А как это вы так ловко заняли позиции для съемок? Тоже случайность?
   - Ну, что поделать, если нам все время везет? - развел я руками.
   Позиции наши и впрямь оказались хороши. Слева село, справа - атакующие. Прямо перед нами, через поле, возвышается покрытая лесом гора. Мы стоим на гребне, словно в партере театра. Все видать.
   Генерал поиграл желваками. В этот момент мне показалось, что ему до ужаса захотелось пальнуть в нас из автомата и посмотреть: правда ли нам всегда везет? Или все же есть какой-то предел?
   Но чин ФСБ передумал. Он отдал резкий приказ военным отвезти нас в расположение бригады.
   Как я заметил, вояки только делают вид, что они самостоятельны и никто им не указ. На самом деле все жутко боятся ФСБ. (Казалось бы у Минобороны есть не менее страшное ГРУ). И любое недовольное сопение со стороны контрразведки, воспринимается, как кошмар. Нас мигом погрузили в УАЗик и тут же повезли в бригаду. Это-то и стало для нас роковым событием.
   Мы снова оказались в палатке. Здесь уже были разложены хирургические инструменты. Горела лампа над столом. Люди возбужденно переговаривались. Но смысла я никак не мог уловить, словно они разговаривали на каком-то родственном русскому языке.
   - Что происходит? - подошел я к Бунину.
   - Сейчас увидишь, - пообещал он, - Только бы все состоялось, - он нервно потирал руки, - Ты не представляешь, скольких трудов стоило мне пробить не только эту командировку, но и опыты вообще. Мы на пороге великого открытия.
   После этих слов, мне стало нехорошо. Как говорили поэты прошлого, сомнения подступили ко мне, чтобы терзать мою душу.
   Но я с ними зверски расправился, и они, утерев кровавые сопли, сидели теперь где-то в тайниках души, боясь даже вякнуть. Лучше бы я им поверил на этот раз.
   Полог палатки откинулся.
   Принесли здоровенного спецназовца. Во время боя его прострелили из автомата в нескольких местах. Он умирал прямо у нас на глазах. Врачи бухнули его на операционный стол. Сорвали набухшие кровью бинты. Разрезали униформу до голого тела. Лампы над столом вспыхнули с тысячекратной силой. Бригада хирургов набросилась на спецназовца, как стая хищников на кровь. В руках заблестели причудливые медицинские инструменты. Минут через пять хирург обернулся к Бунину и обреченно покачал головой. Запищал у стола прибор, и потянулась по дисплею тонкая ровная линия.
   Хирурги достали "утюжки" дифибрилятора и стали ударами тока заводить сердце. На второй раз линия пульса на экране ожила и стала легонько дыбиться.
   - В чем дело? - спросил я Бунина.
   - Он умирает, - Игорь Лазаревич дал знак рукой своим подчиненным. Тотчас у изголовья спецназовца появился техник с какой-то книгой.
   - Но вот же у него есть пульс, - показал я на прибор.
   - Я сам врач и знаю что говорю, - веско оборвал меня Бунин, - Эта херня - все временно. Раны слишком тяжелые.
   - Он нас слышит? - спросил техник.
   Хирург пожал плечами:
   - Трудно сказать.
   - А все-таки?
   - Откуда я знаю?! - взорвался криком хирург, швырнул на поднос какой-то инструмент и отошел от стола.
   Тут аппарат жалобно пискнул, и вновь потекла сплошная без всполохов линия. Рука спецназовца свесилась со стола и закапала с пальцев кровь.
   - Дело, где его лично дело? - закричал Бунин, - Как его зовут?! Черт я же видел дело, забыл!
   - Его зовут Александров! - тихо сказал медсестра, и сняла марлевую повязку с лица.
   - Александров! - шлепнул себя пол лбу Игорь Лазаревич. Он словно не слышал подсказки со стороны.
   Я посмотрел на девушку. Ее нисколько не взволновала ужасная картина в палатке. Лицо ее было спокойным. Она смотрела своими красивыми голубыми глазами на умирающего без ужаса, и вообще без какого-либо волнения. Словно ничего необычного не происходило. Не хотел бы я оказаться на месте ее мужа, - подумалось мне. Тебе горло на ее глазах перережут, а она будет спокойно потягивать пиво или красить губы, заглядывая в твои умирающие глаза, словно в зеркало.
   - Александров вы нас слышите? - склонился к уху спецназовца техник.
   В палатке выросла тишина. Только како-то прибор сиротливо попискивал у операционного стола, показывая слабый пульс.
   Техник врубил таинственную аппаратуру. Обложил бойца датчиками и посмотрел на Бунина. Тот согласно кивнул. Служащий повернул ручки и защелкал тумблерами на панелях.
   - Александров вы нас слышите? - повторил свой вопрос техник.
   - Может и слышит, - заорал хирург, - Какая теперь разница?!
   - Отойдите от стола, - заорал на хирурга Бунин, - Ваша работа закончилась. Теперь наша очередь. Продолжайте - бросил он технику.
   Наверное, слабые токи или какие-то импульсы побежали по проводам таинственных машин, прикрепленных к спецназовцу. Я не знаю. Только мышцы на его теле начали подергиваться. Дрогнули веки. Окровавленные пальцы сжались в кулак.
   Техник развернул книгу:
   - Попробуем. Александров, ....и далее техник заговорил на каком-то неизвестном языке. Это была то ли какая-то молитва, то ли священный текст. Я так и не понял. Техник быстро читал, буквально проглатывая страницу за страницей.
   - Что это за книга? - шепотом спросил я Бунина.
   - Тибетская книга мертвых, - ответил он нехотя, не отрывая взгляда от умирающего бойца. Я решил не раздражать его сейчас своими расспросами и отошел в сторонку.
   Темп чтения книги все ускорялся и ускорялся. Пока голос чтеца не слился в какой-то равномерный шум. По крайней мере, мне так показалось. От этого звука у меня закружилась голова.
   Умирающего уже била конвульсия. Мышцы его сокращались под сильными спазмами. Тело дергалось все неистовее. Аппараты вокруг операционного стола зловеще гудели. Мигали лампочки, скакали по шкалам стрелки.
   - Зачем он это читает? - не удержался я и вновь обратился шепотом к Бунину.
   - Он должен вернуться в свою страну. Мы ему в этом помогаем.
   - Разве он понимает этот язык?
   - Душа все понимает. Только сейчас не время - ладно? - Бунин нервно заходил по палатке. Потом поймал какого-то техника из своей команды, и показал ему на меня.
   Человек подошел ко мне вплотную и зашептал на ухо:
   - Еще раньше мы проводили специальный опрос команды спецназовцев. Они все хотели бы вернуться на родину. Мы спросили, как они ее представляют и ответы были: как красные флаги, кто-то вспоминал непролазные грязи и покосившийся домик у разбитой дороги. У каждого свои представления о родине.
   - А потом? - спросил я шепотом, под монотонное чтение Книги мертвых.
   - А потом, когда человек умирает, ему предоставляется новый выбор. Например, перед ним будут мелькать различные образы. Откуда они берутся и зачем нужны - мы пока не знаем. Возможно это воспоминания из его прошедшей жизни. Либо образы из других перевоплощений. Потом душа попадает как бы в такой светлый коридор, где по обеим сторонам развеваются флаги разных цветов. Душа должна выбрать и как бы войти в эти флаги. Тут главное не ошибиться в цвете и выбрать ту страну, которую надо.
   Например, многие тибетские монахи, святые ламы, после смерти возвращались через новое рождение в свою страну и даже в свой регион. Но это уже зависит от каких-то дополнительных факторов. От силы духа, например. Впрочем, этого спецназовцам не занимать. Они все прошли строгий психологический отбор. Поэтому могут побороться за себя даже на том свете.
   И тут случилось невероятное.
   Аппарат снова пискнул, на дисплее запрыгала острыми углами линия. Спецназовец, вскочил и выхватил откуда-то из-за спины автоматический пистолет Стечкина. Первые пули сразили Бунина наповал. Вторая короткая очередь убила техника, читающего Книгу мертвых. Рядом мягко осел на ватных коленях мой собеседник. Я как-то изловчился и кинулся под операционный стол, на котором сидел убийца.
   Пули догнали хирурга у выхода из палатки. Затем раздробили камеру Димки Резванова и сразили его самого. Лисов попытался спрятаться за агрегатами, но и его достала короткая очередь Стечкина. Спецназовец стрелял быстро, прицельно и очень точно.
   В палатку влетел комбриг Федоров. Наверное, он начал стрелять из автомата еще на входе в палатку. Пули разнесли спецназовцу голову в кровавые ошметки. И швырнули со стола. Он неестественным образом перевернулся на полу. Его пистолет уставился мне в голову и раздался последний выстрел.
   Я дернулся.
   Пуля прошла в миллиметре от моей черепной коробки. Ударив словно ломом по касательной и расцарапав до крови кожу. Липкая кровь мгновенно залила глаза. Оглохший от выстрела, вытирая рукавом кровь, я выбрался из-под стола и, пошатываясь, подошел к Резванову. Он уже не дышал. Я осмотрел Лисова. Тот уставился на меня мертвыми глазами. Ничего не соображая, я сел на пол и обхватил голову руками.
   В палатке суетились офицеры, кроя матом экспериментаторов.
   - Хомяки ученые! Йоп вашу мать! - орал неизвестно на кого Федоров.
   - Теперь прокуратура отымет нас всех по полной программе, - сетовал кто-то.
   Меня взяли под руки и вытащили из палатки.
   - Как же так!? Как же так!? Ребята, мои ребята, - бормотал я. И чувствовал себя на грани помешательства.
   Меня усадили на снарядный ящик. Перед моим лицом оказались голубые глаза медсестры. Она посмотрела на меня и шепнула:
   - Все будет хорошо. Поверь мне.
   Ее голос и глубокая синева глаз, моментально разогнали чехарду мыслей в моей голове. Я почувствовал себя лучше. Девушка отошла в сторону. Кто-то из офицеров принялся перевязывать мою голову. Потом я потерял сознание. В глубоком кошмаре я видел перед собой простреленного оператора Димку Резванова и мертвые глаза Лисова. Внутри меня, что-то обрывалось, как темная осока под руками. Чернильная пустота расползалась во все стороны души. Засасывая ее в тоскливую вечность раскаяния и скорби.
  
   Очнулся я, когда вертолет садился на бетонной полосе военной базы на Ханкале. Трупы моих ребят, завернутые в серебристую пленку, вытащили на бетонку, погрузили в УАЗик и увезли в морг.
   - Повезло, - покачал головой пилот, глядя на мою перевязанную голову.
   Я что-то промычал.
   Летчик обратился к своему напарнику:
   - Представь, он единственный, кто выжил в этой бойне.
   - Счастливчик, - откликнулся летчик и полез осматривать механизмы своей машины.
   Всю нашу аппаратуру вместе со мной погрузили в командирскую машинку и вместе с офицером пресс-службы отправили к нашему вагончику.
   Офицер пресс-службы сказал, что предоставляет мне право сообщить, что произошло. Его, мол, там не было, значит, и говорить он ничего не может. После чего он достал из кармана бушлата бутылку водки, складные стаканы и мы с ним молча выпили.
   Не успел я подойти к нашему вагончику, как из машины Флая выскочил техник:
   - Тебя Москва! Требует срочно! - заорал он весело, потом уставился на мою перебинтованную голову и спросил глухо: - А где ребята?
   Я, ни слова не говоря, достал из кармана флягу с водкой, которой меня снабдил Савельич, глотнул, зашел в машину и взял трубку. В голове у меня проносились потоки мата. И сжималось сердце. Больше ничего.
   - Ты чего там вытворяешь? - грозно поинтересовался один из моих многочисленных начальников.
   Я покрутил головой и снова хлебнул из фляги. Водка начала действовать мгновенно и мощно, я заметно успокоился.
   - Ничего не вытворяю, - ответил я жестко.
   Трубка настороженно помолчала. Начальник, наверное, размышлял: какой это геройской травки я объелся и не мог бы я ему привезти килограммов двадцать?
   - Ты зачем полез в секретную операцию? - продолжил он распекать.
   - Откуда вам это известно?
   - От верблюда! - заорал он, - Только что с Лубянки звонили. Требовали чтобы ты ни в коем случае не выдавал никакой информации в эфир. Ты понял? И зачем вообще ты туда лезешь? Кто тебя просит?
   - Да случайно мы там оказались! - сказал я убитым голосом, - ФСБ пригласило.
   - Я тебя предупредил, - неожиданно смягчился начальник, - Положи кассету в самый дальний конец своей сумки и забудь о ней. А лучше вообще затри ее на фиг. Тебе проблемы нужны? Вот и мне не нужны, - подытожил он.
   - Хорошо, - вздохнул я.
   - Странный у тебя голос.
   - Странно, что вам доложили о каком-то сраном материале, но не доложили о гибели ребят.
   - Каких ребят? - не понял начальник.
   - Моих ребят.
   - Как это произошло? - упавшим голосом спросил он.
   Я как мог пересказал ему что случилось, перемежая свое повествование глотками из фляги.
   - Ты сам как?
   - Пуля чиркнула по голове. А так цел.
   - Повезло тебе, - неизвестно к чему добавил голос, - Срочно возвращайся в Москву. Все.
   Начальник бросил трубку.
  
   - Чего там? - встретил меня вопросом техник из Флая. Он с потерянным видом хлебал пиво, примостившись на деревянной скамеечке:
   - Я слышал - ребята погибли?
   - Да, - ответил я просто.
   Снова зазвонила Москва.
   - Тебя, - протянул мне трубку второй техник.
   - Срочно возвращайся, - сказала трубка голосом самого главного теленачальника, - Сегодня же! Сейчас же!
   - Я не тупой, - ответил я зло, - Мне не надо сто раз повторять.
  
   В моей жизни грянула катастрофа. Если раньше мне еще все сходило с рук, то теперь я получу по полной программе. Все мое игривое пофигистское прошлое теперь навалилось на меня и требовало расплаты. Откупиться от него нечем и увильнуть невозможно.
   Финита, мля, комедия. Можно переквалифицироваться из журналистов в дворники. Или сразу уж в бомжи. О том, что моей вины в этой трагедии нет никакой - я тогда не думал. Мне крепко захотелось застрелиться.
   Но начальство в Москве видимо учло и такой вариант. Поэтому со мной в Москву поехали два техника из Флая. Они тоже опасались возможных диких выходок и всю дорогу поили меня водкой до умопомрачительного состояния. Так мы добрались до столичной редакции.
  
   Этот период был, наверное, самым тяжелым в моей жизни. Меня конечно выслушали. Приняли все мои объяснения, но...у всех я читал в глазах один невысказанный вопрос: а какого хрена ты-то остался в живых?
   Всех, значит, перестреляли в секунды, а как до тебя дело дошло, так спецназовец сразу же окосел. Причем не мог попасть в мою голову с расстояния в миллиметр.
   Что ответить? Да и отвечать, Слава Богу не пришлось. Никто этот вопрос вслух не задавал. Мне дали месяц отгула. И объявили, что потом будет решаться моя дальнейшая журналистская судьба.
  
   ГЛАВА
  
   Повыползали из подворотен бандитские сумерки. Хлюпала под ногами не просыхающая осень. Я шел по Москве и размышлял вот о чем. Уже с год, как я ушел из газетного бизнеса и подался на телевидение. И что мне это дало? Стало только хуже. Во-первых корреспондент новостной редакции ТВ не может планировать, что и как ему снимать. Все это решает за него начальство. Или попросту говоря координация. Как правило с вечера тебя по телефону или лично уведомляют о какой-нибудь пресс-конференции или мероприятии. Говорят фамилию оператора, с которым ты едешь и на этом все заканчивается. Следующим днем тебе надо отснять материал, потом смонтировать сюжет и на этом твоя роль закончилась. Далее тебя могут либо попросить переделать твой сюжет на вечер, либо ты сидишь до вечернего выпуска новостей в редакции на дежурстве. Вот и все. Сидишь как дурак перед компутером и не можешь ни пивка попить, ни на аттракционах покататься. Поскольку тебе надо быть всегда на виду у начальства.
   Активность, инициатива, творчество - ничего этого не приветствуется. Ты можешь конечно предложить свою тему начальству, но для этого ты сначала должен доказать им что снимешь что-то действительно стоящее. Потом начнет выясняться, что нет камер, нет свободных операторов. Нет машин. Твой график сдвигается. Как сдвигается график и у тех людей, с кем ты договорился о съемках. Они начинают нервничать и жалеть, что связались с тобой. У них ведь своя жизнь, свои планы. Им тоже охота пивка попить.
   Но если ты прошел все эти препоны и все-таки выехал на съемки - тут уж держись. Не приведи Господь, если твоя съемка сорвется (потому что ты тридцать три раза переносил график по вине начальства, и теперь тебя просто послали на фиг, сами герои твоего репортажа), и ты снимешь не очень хороший материал. Тут уж начальство отыграется на тебе по полной программе. Тебя начнут гнобить и хулить на все лады.
   Ну, допустим, допустим, ты все же преодолел коварные препоны, и судьба была так благосклонна, что ты снял действительно забойный материал. Тут же вступают в права редактора, которые начинают вносить "улучшения" в твой материал на свой вкус. Тебе приходиться ругаться, отстаивать свой взгляд и так далее. Затем начинает говняться ведущий, которому тоже хочется что-то поправить и дополнить. В общем, кошмар. Наконец материал выходит в эфир. Все тебя хвалят. (Если позвонил самый главный). А ты смотришь кругом на этих умников и даешь себе зарок больше никогда не заниматься самодеятельностью. Так было, к примеру, когда я снял, как наши десантники жрут живых лягушек. Бедные земноводные отчаянно пищали. Чего никто не ожидал от лягушек. Принято считать, что они молча переносят акт собственного умерщвления. Кроме того, отлично слышно было, как трещат на зубах десантника лягушачьи косточки. Половина женского персонала редакции чуть не сблевала видя материал: пищание, выползание скользких кишок из зеленого тельца...Ведущий Запонов, его редактора - все начали орать, чтобы я убрал сцену поедания. Мы крепко рассорились. Но я все же настоял, и ударные кадры оставили. Вышел сюжет. Все расселись на летучку. И тут позвонил самый главный босс, с самого верха телеканала и очень хвалил материал. Особенно ему понравилась сцена поедания лягушки. Те, с кем я буквально полчаса ссорился и ругался, чуть ли на шею мне не бросились, жали руки, хвалили на все лады. В их глазах светилась неподдельная любовь и чувство благодарности, что я с ними работаю на одном канале.
   Но бывает и еще хуже. Однажды я нарыл такую интереснейшую тему.
   Чем занимаются каскадеры, когда отгремел последний дубль, и стихло стрекотание кинокамеры?
   В Москве ведь живут сразу несколько каскадерских групп. И не каждый день им приходится скакать на мотоциклах, фехтовать бутылками, стрелять от бедра и падать с высоток в объятия любимой лошади.
   Затишье в работе наступает регулярно. А деньги на пропитание и поддержание своего тела в форме - нужны каждый день.
   Так чем заняться каскадеру в перерывах между съемками?
   После голливудского фильма "Игра" с Майклом Дугласом в главной роли, в Москве началось повальное увлечение экзотическими "играми". Многим уже приелись корпоративные вечеринки, стандартные дни рождения и свадьбы. Загляните в любые семейные фотоальбомы. Везде стандартные фотографии. Обильные столы, батареи бутылок, пьяные довольные лица.
   Между тем, людям хочется чего-нибудь этакого, запоминающегося действительно на всю жизнь.
   Каскадеры предложили свои услуги по созданию "крепких и ярких" воспоминаний.
   Одна солидная московская фирма организовала корпоративную вечеринку на теплоходе. Каскадеры переоделись официантами и матросами. Шумная компания отплыла из Москвы в область. По предварительной договоренности с руководством фирмы, когда гости вечеринки были уже в подпитии, каскадеры разыграли захват теплохода террористами. Некоторым гостям мужеского пола досталось прикладами автоматов. Несколько матросов были красочно "убиты" из автоматов на глазах у публики. Пули разорвали их буквально в клочья. "Бездыханные тела" матросов тотчас выкинули за борт. "Капитана" теплохода "повесили" на рее за попытку направить корабль к берегу. Один из "террористов" снимал все происходящее на видеокамеру. В общем, "террористы" хозяйничали на теплоходе как хотели: угрожали гостям расстрелом, выдвигали какие-то требования мифическим правоохранительным структурам, палили из автоматов по бутылкам для острастки пассажиров.
   "Террористы" прилюдно ставили на колени руководство фирмы и требовали доступа к банковским счетам. В противном случае - грозили убивать по "заложнику" каждый час. Можете себе представить, какие чувства испытывали "без пяти минут расстрелянты", когда видели: с каким мужеством руководители готовы перешагнуть через их трупы, чтобы сохранить свои деньги в неприкосновенности - и отказывали террористам?
   Через час градус ужаса поднялся у гостей до наивысшего предела. И тут, руководство фирмы радостно объявило, что все это выдумки и театральная постановка. А все желающие после вечеринки могут получить копию видео "террористов" со своим перекошенным от ужаса лицом. Чтобы показывать потом детям в качестве разъясняющего пособия по международному терроризму.
   Надо ли говорить, что первым желанием участников вечеринки было зарядить автоматы "террористов" боевыми патронами и шмальнуть по руководству фирмы. Но оно предусмотрительно спаслось в ходовой рубке теплохода. Затем, гости высосали в секундный срок все спиртное на корабле. И после этого опять побежали к руководству. Но уже за тем, чтобы записаться в очередь на получение своей копии видеопленки.
   По признанию участников корпоративной вечеринки, такие воспоминания они запомнили на всю жизнь.
   Но у москвичей не всегда хватает денег на масштабные и дорогостоящие проекты. Поэтому каскадеры готовы работать и по мелочам.
   Одной даме исполнялось тридцать лет. Ее бойфренд решил отметить эту круглую дату запоминающимся сюрпризом.
   Когда гости собрались на квартире именинницы, когда были вручены подарки, когда были произнесены все здравицы и пожелания долгих лет, неожиданно зазвонил телефон. Незнакомый мужской голос представился сотрудником службы доставки подарков и попросил даму выйти получить посылку от неизвестного поклонника.
   Бойфренд вызвался провожать даму. Пусть курьер ждет возле подъезда, но мало ли чего?
   Не успели они выйти на улицу, как перед подъездом с характерным визгом рифленых шин, остановился джип с тонированными стеклами. Оттуда выскочили двое бритоголовых типов, с отнюдь не праздничным выражением на лице, и кинулись с кулаками на даму. Бойфренд принял бой прямо у подъезда. Его хорошенько отмутузили, и, в конце концов, красочно застрелили из двух пистолетов на глазах у возлюбленной. Кровь из джентльмена брызгала чуть ли не фонтанами. Он красиво корячился под ударами пуль и даже успел подползти к своей даме и прошептать ей что-то лирическое из Пушкина. После чего, как писали в старинных романах: маска мученической смерти сковала его лицо.
   Тем временем, ошеломленную даму скрутили, защелкнули ей наручники на запястьях и кинули в джип. Там имениннице надели на глаза повязку, и повезли в неизвестном направлении, уткнув ствол пистолета в бок.
   Дама пыталась объяснить "бандитам", что они наверняка ошиблись. "Бандиты" пообещали разобраться в этом через полчаса в лесу. Дама говорила, что она не та, за которую ее принимают. "Бандиты" отвечали: тем хуже для вас. И добавляли, что ошибаться не любят. Ошибки бесят их больше всего и, если они ошибаются, то вообще готовы на любые зверства.
   Даме пришлось даже пожалеть, что бандиты обознались.
   Около десяти минут даму возили вокруг дома, и когда она уже готова была сознаться в любых прегрешениях, джип остановился напротив подъезда. Под радостные крики "хеппи бездей ту ю"! - с именинницы сняли повязку и наручники. Рядом крутился оператор с видеокамерой, и как показалось даме, глумливо улыбался. Возлюбленный в "крови", наливал в бокалы шампанское.
   Это задористое "хэппи бездей", оператор и живой бойфренд - все это взорвало даму с ядерным эффектом. Сначала она попыталась расцарапать голову своему возлюбленному, потом разбить видеокамеру, расшвырять гостей, как кегли с помощью бутылки шампанского. Каскадеры благоразумно дали деру. Благо контракт был оплачен вперед.
   Потом именинницу все же удалось унять. Упоить водкой. Успокоить и, в конце-концов, развеселить.
   Видеопленку со своим захватом в заложницы и расстрелом бойфренда она хранит до сих пор. Правда смотрит этот ужастик не чаще одного раза в год.
   Каким-то чудо я умудрился найти участников этих историй. Снял с ними интервью. Достал видеопленки с этими приколами. Смонтировал отличный сюжет. И чтобы вы думали? Его сняли с эфира под смехотворным предлогом. Сюжет пропагандирует насилие и терроризм на бытовой почве. Этак всякий муж может, посмотрев мой материал по телеку, устроить подлянку теще. А вдруг у бедняжки сердце не выдержит испытаний? И далее все в таком же духе.
  
   Я спустился в метро на станции Белорусская-кольцевая. Зашел в вагон и прислонился к двери, с красочным слоганом: "Не прислоняться", - придуманным специально для таких как я.
   Сегодня у тебя особенный день, - сказал я сам себе. Сегодня ты встречаешься с самой умопомрачительно девушкой по имени Варя. У нее точеная фигурка, черные волосы до плеч, иссиня томный взгляд огромных глаз и всегда горит улыбка на лице. Это та самая медсестра из палатки под Шалями. Судьба столкнула нас случайно на московской улице. Я подыскивал себе новое жилье и шел со встречи с риэлтером. Она - покупала розы в киоске.
   Мы сразу же узнали друг друга и заговорили так свободно и легко, словно знали друг друга многие годы. Она расспросила меня о том, что произошло со мной после отлета в Москву. Сказала, что сама перебралась недавно в столицу и теперь ищет работу. Потом предложила мне свое гостеприимство. Если риэлтер не найдет для меня подходящего варианта.
   Так получилось, что с жильем я пролетел. И теперь хотел воспользоваться предложением Вари.
   Возле двери вагона столпились пассажиры. Вдруг за моей спиной какая-то шавка мелко раза три тявкнула. Люди, что стояли передо мной почему-то дружно повернулись ко мне лицом и выжидающе на меня уставились. Во всех этих любопытствующих глазах, я прочитал один и тот же вопрос: "затявкаю я еще раз или нет".
   - Это не я, - вырвалось у меня машинально.
   Пассажиры стали корчиться от смеха. Двери разошлись, и толпа повалила на платформу. Я вышел с общим потоком и сделал пересадку на станцию Таганская-радиальная.
   Варя позвонила мне на мобильный, но в метро слышимость была отвратительная. Поэтому я поднялся наверх и связался с ней снова. Варя сказала, что находится как раз в районе станции Марксистская. И попросила меня подождать ее там. У нее выдался какой-то суматошный день. Мне пришлось обойти Таганскую площадь. По пути я заглянул в магазин. Купил ей букет роз, которые она так любила. Потом встал возле гранитного парапета, закурил и стал ждать. Мимо меня тек, как говорят чиновники пассажиропоток, и заливался тысячеголовым водопадом в вестибюль метро. Какой-то парень быстро рассекал толпу. Ловко всех обгоняя. Лавируя между локтями и сумками. Он покосился на меня. Как мне показалось - довольно злобно. Потом стал совершать вокруг меня какой-то маневр, на подобие акул вокруг жертвы. Но поскольку он глядел на меня, и видимо все его помыслы были заняты моей скромной личностью, он не заметил, как шагнул на дорогу. Из-за поворота всегда вылетают неожиданные машины. Так случилось и в этот раз. Машинально я схватил его за шиворот и втащил на тротуар буквально из-под носа мощного Мерса. Такой бы не остановился. Это точно. Тем более, что над бампером ярко светился номер с федеральным флажком.
   Незнакомец посмотрел вслед автомобилю, ничего мне не сказал, хотя я спас его от смерти и быстро зашагал прочь.
   Я отвернулся в другую сторону и снова закурил.
   - У вас сигареты не найдется? - услышал я голос.
   Передо мной стоял тот самый молодой парень, которого я только что спас. Только теперь я успел его толком рассмотреть. Худощавый и весь какой-то бледный. Белесый пушок над верхней губой. Глубокие серые глаза. Сквозь его кожу на лице проглядывали синие прожилки кровеносной системы. Куда ему курить-то? - мелькнуло в голове, - Его смерть на пять минут посрать отпустила, а он никотином балуется. Я протянул ему сигарету. Руки незнакомца оказались такими же бледными и как-то нездорово худыми. Парень показал рукой, что ему нужна еще и зажигалка. Я внутренне вздохнул и дал ему прикурить. Незнакомец сладостно затянулся. Посмотрел куда-то в небо, потом вбок. Уходить он явно не собирался.
   - А время не подскажете?
   Я глянул на часы, что висят над тротуаром, и подсказал.
   - А какая это улица?
   Тут уж меня напрягло.
   Но волна спокойствия вновь овладела мной. - Да, - сказал я сам себе рассудительно, тоном исследователя подозрительных букашек, - Этот человек явный подонок. Но с кем не бывает? Со всяким может случиться. Никто и во всей земле, не может застраховать себя от дурных поступков. А он на них явно нарывается. Может, я не в ту сторону потащил его от Мерседеса? Может наоборот - надо было ему наподдать пинка? В любом случае раскаиваться уже поздно. Мы в ответе за тех, кого спасли и так далее.
   Я сразу решил ответить как можно подробнее:
   - Третья планета Солнечной системы, название Земля, континент Евразия. Государство Россия. Город Москва, улица Марксистская.
   Выслушивая от меня тираду парень удовлетворенно кивал. Словно впитывая информацию.
   - Послушайте, чего вы собственно ... - начал я деликатно.
   - Я хочу, чтобы вы мне нагрубили, а я вас за это зарежу, - пояснил он будничным тоном, словно речь шла о спорной баночке огурцов.
   Я поперхнулся дымом. В руках незнакомца появился нож бабочка китайского производства.
   - Интересно, - сказал я, и тут заметил, что ножик вовсе не китайский. Это был трехгранный клинок. Как у штыка винтовки Мосина. Раны от такого оружия очень плохо заживают. Специалисты знают. Парень покрутил пальцами нож. Я заметил, что грани клинка покрыты какими-то причудливыми письменами. Потом перевел взгляд на его лицо. Действительно какая-то нездоровая бледность. Но в глазах у него не прыгало никакой злобы. Уже лучше. Я огляделся.
   - Напрасно, - сказал незнакомец.
   - Что напрасно?
   - Москвичи ничего не видят. Они все время смотрят себе под нос и думают только о жратве, деньгах и шмотках. Так что вы напрасно крутите головой. Даже если москвичам дать в лоб, они все равно ничего не увидят, потому что отключатся.
   Да этот парень вооружен не только ножиком, но и глубокой философией о жизни города Москва. Отчего-то мне не хотелось в нее вникать. Тем более в такую ответственную минуту.
   Я вежливо и мелко откашлялся:
   - Скажите, а почему я вам должен нагрубить и получить этим красивым предметом с письменами да еще в пузо? - мой кивок указал на трехгранный ножик.
   - Ну, не убивать же мне вас просто так, - парень недоуменно пожал плечами. Словно я сморозил какую-то непристойность.
   - Да, уж. Не часто встретишь благородную натуру с ножиком в руках, - я затянулся, - А как насчет того, что я только что спас вам жизнь, вытащив из-под машины? - и демонстративно выпустил дым в сторону от него. Это должно было ему сказать, что я не боюсь. И одновременно: что хамить, я не собираюсь.
   - Я не просил меня спасать, - парировал он.
   - А мне показалось, что вы просто не успевали об этом попросить. Скорость-то у машины была большая.
   Мы помолчали.
   - Всегда и во всем должна быть справедливость, - снова завел незнакомец свою старую песню.
   - А если я не буду хамить?
   - Будете-будете, - убедительность в его голосе мне не понравилась. Каждый по-своему понимает, что такое грубость, а что такое красота, например. Тут можно философствовать до бесконечности, но меня занимало, где границы именно его понятия хамства?
   В сторону Таганской площади, к Театру на Таганке, пронеслось несколько автомобилей Скорой помощи. Они отчаянно мигали и звенели сиреной. За ними пролетела группа милицейских машин. Эта кавалькада буквально застопорила все движение на улице.
   Мы проследили за ними взглядом и снова уставились друг на друга. Чего он ждет интересно? И не пришел ли он со стороны, куда только что пронеслись машины? Может ему там тоже кто-то нахамил?
   Мы оба скорее почувствовали, чем увидели, как к нам приближается Варя.
   Незнакомец также быстро и незаметно спрятал свой ножик, наскоро распрощался, бросив что-то "До скорой встречи". И затем его всосало в бесконечную толпу москвичей, гостей столицы и незаконных мигрантов. Только он растворился, передо мной возникла Варя, одетая так словно собиралась кататься в дорогом автомобиле с открытым верхом.
   - Скучаем? - она очаровательно улыбнулась.
   - Не дают, - сказал я, - Только что меня хотели зарезать, представляешь?
   - Ты имеешь в виду сам процесс? Тогда представляю.
   - Я имею в виду: хотели зарезать ни за что!
   - Тогда не представляю. Наверное, каждого человека есть за что зарезать, - пошутила она, - А кто это был? - она кокетливо поправила челку, - Какой-то твой знакомый?
   - Не сказал бы. И потом ты так легкомысленно к этому относишься, - в моем голосе зазвучала обида.
   - Ладно-ладно, - она взяла меня под руку, - Ты взрослый мальчик, бывал на войне. Подумаешь, какой-то сумасшедший тебе пригрозил, - мы пошли в сторону ресторана. Я передал ей букет. Варя вдохнула аромат бутонов и добавила, - Он бы не посмел тебя зарезать на глазах у всей улицы. На глазах у меня. Его бы сразу поймали. Я бы поймала.
   Последние слова она произнесла очень уверенным голосом, и я смутился. Тоже мне разнюнился. Вон девушка собиралась поймать этого подонка, а ты испугался. Я решил переменить тему. После такого поворота она показалась мне не совсем героической.
   Мы зашли в ресторан "Прадо", где вместо стен стеклянные витрины. Где в углах, под пальмой притаился рояль, а посреди зала бил веселый фонтан с рыбками.
   Мы выбрали себе столик с видом на площадь, и моментально подлетел официант. Я махнул рукой, показывая, что мы еще не ознакомились с меню. Варя попросила меня заказать все самое экзотическое. Я удивленно на нее глянул, но спорить не стал. Не помню дословно, что я там вычитал. Но через несколько минут, под мою диктовку официант записал огромный заказ навроде черепашьего супа, тигровых креветок, и прочего, и прочего.
   Когда я закончил официант посмотрел на меня с нескрываемым любопытством. Наверное, он впервые видел посетителей с такой буйной фантазией и пожеланиями. Чтобы как-то походить на приличных людей, я заказал еще водки с пивом. А Варе - какой-то манговый ликер.
   Последнее появилось на столе почти сразу же. Словно все горячительное стояло у них тут прямо за дверью.
   Варя молча улыбалась, глядя на меня. Голубые искорки плавали в ее глазах. И я начал ощущать какое-то вдохновение и уверенность в себе. Все-таки она поразительная девушка, - подумал я.
   Обычно я ничего экзотического не ем. И не понимаю в кулинарии вообще ничего. Если уж быть до конца честным, то ежедневную необходимость "пожрать" я воспринимаю, как пережиток далекого рабовладельческого строя. Который все никак не отомрет сам собой. И который активно культивируют глупые люди нашей планеты.
   Сами подумайте как это ужасно: человеку надо три раза в день поесть и потратить на это энное количество денег. Чтобы получить деньги надо корячится на работе. Жрать-работать-жрать-работать-жрать. Замкнутый круг. Скорее даже не круг, а спираль. Ведь это в свою очередь влечет за собой еще одну тяжкую повинность - надо постоянно гадить. Человек то и дело что жрет и гадит. Если убрать тяжкую повинность жратвы, то сколько бы людей и животных вздохнуло с облегчением! Человек мог бы заняться чем-нибудь более возвышенным. Писать картины, например, или осваивать космос. Думаете чепуха? Ничуть.
   Встречался я как-то с одним из разработчиков "Марсолета" - космического корабля, который должен лететь к планете Марс. Ученые, по его словам отработали и решили практически все проблемы. Осталась только одна. И самая, пожалуй, непреодолимая. К Марсу лететь полгода. Куда, спрашивается, девать дерьмо астронавтов? Когда они болтаются на околоземной орбите, "твердые отходы" жизнедеятельности грузятся на опустошенный корабль "Прогресс", и он сгорает затем в плотных слоях атмосферы Земли. А при полете к Марсу, куда девать все это дерьмо? Кидать за борт? Так оно будет нарезать круги вокруг корабля. Как спутник Луна вокруг Земли. И что будет через полгода? Представляете? Приближается "Марсолет" к планете Марс, а вокруг корабля кружатся тонны дерьма. Но и это еще полбеды. Дело ведь в том, что корабль затормозит и ляжет на орбиту красной планеты. А дерьмо тормозить не станет и прямиком плюхнется на Марс. Думаете марсианам это будет приятно? Ладно, допустим, их там нет. А как же биологический баланс планеты? Он будет безвозвратно нарушен. Как поведут себя земные бактерии на чужой планете? Как поведут себя бактерии Марса? Все это, между прочим, очень серьезные проблемы. Над которыми бьются сотни ученых из разных стран мира. Впрочем, я отвлекся.
  
   Наконец, официант принес заказ, расставил на столе блюда и чинно удалился под сень зеленых пальм.
   - Кстати, я заметил, ты пришла со стороны Таганской площади?
   Она поняла меня с полуслова.
   - Да там что-то взорвалось у театра. Много людей погибло, - ответила Варя и спокойно принялась за суп.
   - Иногда мне кажется, что военный журналист это ты, а не я. Ты так спокойно об этом говоришь.
   - А что я должна делать? - удивилась Варя, - Каждый занимается своими делами. Я им ничем не могу помочь. Впрочем, и ты тоже.
   Она права, я опять занялся морализаторством.
   С подноса, на горке льда, смотрели на меня сопли устриц в перламутровых раковинах. Меня брезгливо передернуло и я хлебнул пивка. Потом я представил себе, как дорого стоит эта гадость - и меня передернуло вторично.
   - Мы же столько не съедим, - сказал я, добавляя в бокал пива сто грамм водки. Мы встретились с официантом взглядами. Он увидел мой маневр и скосил глаза, чтобы не выдать свой удивленный взгляд.
   - Тебя волнует проблема денег или проблема количества?
   - И то и другое. Я, знаешь ли, не очень богат. И...
   - Я богата, - прервала меня Варя, - А кроме того - очень голодна.
   Она и вправду поедала одно блюдо за другим, и видно было, что это доставляет ей удовольствие. Разве что не мурлыкала кошкой. Куда только столько влезает, при ее хрупкости?
   Вообще Варя уже не впервые поражала меня. Ее внешность: точеная фигурка, стройные ножки, аристократическое личико - никак не вязалась с ее характером.
   Казалось она, никогда не теряет присутствия духа. Ни при виде умирающего спецназовца в той палатке под Шалями. Ни даже, когда он нас пострелял - Варя ничем не выдала своего волнения. Я по себе скажу: к смерти привыкнуть невозможно. Будь ты на войне три дня или десять лет. Однако Варя всегда излучала только спокойствие. Это было странным. Словно она стояла выше человеческих эмоций. Выше всех наших человеческих страхов и страстей. Проблем с работой и деньгами. Проблем с семьей и детьми.
   Я считал ее человеком не от мира сего.
   Через окно ресторана мы видели, как суетятся на площади медики, подоспели пожарные, но их помощь не требовалась. Милиция вставала в оцепление и отгоняла зевак. Суетились репортеры. Появились черные мешки для трупов. Я отодвинул от себя королевские креветки. Они напомнили мне мертвую человеческую плоть. Снова налил водки в пиво и залпом осушил бокал.
   Варя спокойно смотрела в окно на копошащуюся людскую массу. На мигалки, и завывания Скорой помощи и продолжала есть. Ее нездоровые ассоциации не тревожили. Везет.
   Мы поговорили о погоде. О мировых ценах на нефть. Индексе Доу Джонса. О рейтинге российских компаний на Азиаткой торгово-сырьевой бирже. Шучу. О чем еще можно говорить с девушкой? Конечно же, мы стали говорить о прекрасном.
   - Кем ты сейчас работаешь? - спросил я для начала. Дабы выяснить откуда у нее столько денег. В нашем бесклассовом обществе, людей разделяет только размер оклада.
   Варя посмотрела на меня, улыбнулась и ответила уклончиво:
   - Нечто вроде специалиста по связям с общественностью.
   - Ого! За это сейчас хорошо платят?
   - Вообще-то за это всегда очень хорошо платили.
   - Ну, да. Извини. Нескромный возглас так сказать. А в какой фирме?
   - Ничего я привыкла к нескромным возгласам, - мой вопрос она пропустила, словно его и не было, - А ты чем занят?
   Я пересказал ей свои мытарства. О том, что моя судьба на телевидении еще не решена. Но, скорее всего, после гибели ребят, меня постараются сплавить с телеканала. Это тянет за собой такие проблемы как репутация (возьмут ли меня на другой канал?), деньги и жилье.
   - Ты не виноват, - сказала она, наконец, после минутного молчания, - Это могло случиться со всяким. Ты просто выполнял свою работу.
   - Спасибо, - поблагодарил я и снова накатил пива с водкой. К экзотическим блюдам я так и не притронулся. Официант под пальмой по-прежнему косил глазами, пряча взгляд. Да, фиг с ним, - подумал я. Чего хочу - то и ем.
   - Успокойся и займись чем-нибудь другим, - посоветовала Варя.
   - Например?
   - Ну, сделай что-нибудь интересное, пока они там решают твою судьбу.
   - Я и так делаю, - ответил я, - Пишу маленький трактат. Только кому он нужен?
   - Забавно. О чем?
   - Пересматриваю литературные памятники.
   - Здорово! - восхитилась она.
   Ее красивое лицо стало заинтересованным. Чего она связалась с тобой -уродом и неудачником? - мелькнуло в мозгу.
   - Расскажи, - попросила Варя.
   Вдохновленный ее взглядом я начал:
   - Полезно иногда перечитывать старые вещи. Суть в чем? Старик Гёте, писал своего Фауста 60 (!) лет. Начал, когда ему было двадцать, и закончил, когда стукнуло восемьдесят. И о чем же сия великая книга? Есть некто Фауст, который понимает, что прожил жизнь, но так и не понял законов мироздания и вообще ни фига не понял. Тут появляется товарищ Мефистофель. Он же чёрт. Мефистофель предлагает Фаусту все-все-все... но только в обмен на душу. Валюты черти не признают. Предпочитают исключительно бартерные сделки.
   И что же Фауст? Он соглашается. Но что делает потом этот человек, который всю свою жизнь потратил на науку, разочаровался и теперь может порасспросить обо всем у чёрта? Вместо исследований ученый Фауст первым делом тащится с Мефистофелем в кабак, потом по бабам. Потом....в общем, человеку стало не до науки именно в тот момент, когда появилась возможность узнать все тайны мироздания. Разве не удивительно?
   Варя засмеялась и согласно кивнула.
   - Ну и другие интересные мысли у меня есть. Вот не могу не процитировать из того же Фауста.
   Елена: "Вступая вглубь родного дома радостно,
Что б долг свершить скорее свой супружеский" - продекламировал я, - Вот это чувство долга! Почище, Интернационального долга в Афганистане.
А ведь Елена та самая красавица, из-за которой завоевывали Трою. Резали друг друга пачками. Она была ведь настолько красива, что могла бы и на фиг всех послать. Вместе с мужем. Ан-нет! Спешит исполнить долг. Всем бы такое чувство ответственности.
   - Это чем-то напомнило мне тебя, - вырвалось у меня, - Ты такая красивая, а связалась почему-то с таким придурком, как я.
   Варя промолчала. В ее глазах по-прежнему плавало спокойствие. Она ничего не ответила. Но смотрела на меня с явным интересом. Вот только не так как смотрят обычно женщины на мужчин. То был какой-то иной, другого порядка интерес. Но я тогда не придал этому значения.
  
   Мы еще немного поболтали о разных отвлеченных вещах. Я допил свою водку с пивом и пришел в окончательно хорошее расположение духа.
   Несмотря на возражение Вари (я ведь так ничего и не съел) - я расплатился с окосевшим официантом, и мы покинули ресторан. У края дороги, мы условились встретиться сегодня у нее. Она отдала мне ключи от своего дома в Люберцах. Подробно рассказала, как до него добраться, и пошла прямиком через Таганскую площадь. Туда, где еще суетились врачи, милиция и спасатели. Я провожал ее взглядом, рассуждая: брать мне еще пиво или уже достаточно?
   Варя спокойно, словно незамеченная никем, прошла мимо солдат Внутренних войск, стоящих в оцеплении. Они даже не шелохнулись. Ее фигурка мелькнула среди карет Скорой помощи и пропала.
   Я покачал головой. Если эта девушка куда-то стремится или чего-то хочет, то всегда идет напрямик, никуда не сворачивая, - подумалось мне. Вот с кого надо брать пример. И я уговорил себя взять еще немного пивка. Внутренний огонь уверенности надо поддерживать в себе постоянно.
  
   Итак, мне надо заехать на старую квартиру за вещами, - составлял я план глотая пиво, - Машина подождет до завтра. На работе обо мне пока не беспокоятся. И значит в ближайшие дни, я совершенно свободен от каких-либо обязательств. Я двинулся в метро. По пути вспомнил, бледного человека с ножом. Мне эта встреча не показалась случайной. Слишком уж уверенно и напористо шел этот парень. Поэтому прежде чем спуститься под землю я немного постоял, принюхиваясь к опасности. Но водка с пивом отбило мое обоняние напрочь. Мной овладело веселенькое настроение.
   Забрав вещи со старой квартиры, я спокойно доехал до станции Пролетарская и несколько заскучал. Но тут мне вспомнился рассказ одной старой революционерки-демократки. Поведала она такую историю. В советские времена, она совершенно справедливо опасалась слежки. Поэтому, идя на встречу с такими же диссидентами, она пользовалась нехитрым но действенным способом оторваться о КГБэшных топтунов. Демократка садилась в последнюю дверь последнего вагона. Когда объявляли "Осторожно двери закрываются", - она готовилась к прыжку. Стоило дверям начать движение, как она неожиданно выпрыгивала на платформу. Те, кто повторял ее трюк, - и был той самой слежкой. Пару раз, говорят, она своими выкрутасами приводила своих наблюдателей в неистовство. Ведь топтуны страшно боятся себя рассекретить.
   Чтобы немного себя поразвлечь, я решил опробовать этот способ на практике. До станции "Выхино", откуда идут автобусы на Люберцы, - еще далеко. Да и тот парень с ножиком...вдруг он следит за мной?
   На "Волгоградском проспекте" я пересел в последний вагон и приготовился.
   - Осторожно! Двери закрываются! - выдал мертвый мелодичный голос.
   Двери, как гильотины начали разбег. Когда они были уже на полпути, я кинулся на платформу. Двери за спиной ударились друг о друга. Поезд свистнул и его утащило в тоннель. Я огляделся. Никто не повторил моего "подвига". Как и следовало ожидать. Зато я получил массу удовольствия. Представив себя революционером на нелегальной работе партии. Героическим парнем и еще Бог весть кем.
   На следующем поезде я доехал, до станции "Текстильщики" и снова повторил свой трюк. Никто из пассажиров не шелохнулся и не дернулся вслед за мной. Мало ли таких попрыгунчиков, которые забывают на какой станции им выходить? Адреналин снова разогнал мою кровь вместе с выпитым пивом. Кстати, вы ни разу не пробовали так развлекаться? Напрасно. Этот трюк только кажется таким простым. А ведь тут необходимо иметь чувство времени. Плюс ко всему надо обладать даром предвидения. Ведь момент закрывания дверей наступает всегда по-разному. А вы не видите, как машинист нажимает на кнопку.
   Доехав до "Рязанского проспекта", я решил сыграть в подпольщика последний раз. Голос еще не закончил своего предостерегающего выступления, а двери уже разогнались. Я бочком, и пулей вылетел на перрон. Но тут же врезался со всего маху в двоих плотных типов. Они возникли передо мной словно вышли из гранитных столбов подземки. Я пребольно ударился в них, как в бетонный забор. Незнакомцы были намного выше меня и сильнее. Злоба совсем не искажала их лица. Просто она органично вписывалась в их ужасающий облик. Если бы в лесу такой человек оказался один на один с тигром - хищник умер бы от инфаркта. Ручаюсь, чем хотите.
   Один из типов схватил меня за горло и приподнял над платформой. Я болтался на его руке, как парашютист-курсант на вышке. Второй ударил меня кулаком в грудь. По его лицу я заметил, что он старается соизмерять силу удара, дабы я не улетел на рельсы под поезд.
   - Все возьмите - родину оставьте! - запищал я сдавленным горлом. Моя сумка с вещами валялась на платформе. И я предлагал им вполне приемлемый обмен. Но это оказались не грабители.
   - Мы тебе чё, пацаны что ли? - просипел со злобой, тот, что держал меня за горло.
   Я молчал. Сберегая воздух для новых писков.
   - Пентюхов нашел, крысеныш? - оскалился второй и снова тыркнул меня в грудь кулаком.
   - В следующий раз мы за тобой по всему метро бегать не станем, урод, - продолжил первый и тряхнул меня над платформой, - Еще раз так сделаешь, столкнем под поезд, на хер, ты понял?
   Я ответил: - Уэ! Ау-и! - и воздух в моих легких кончился.
   Наверное, в моих глазах стояло столько удивления, испуга и недоумения, что эта смесь немного смягчила их грубую натуру и общую невоспитанность. А может они просто не получали приказа меня убивать.
   Изверги немного подождали, что я им еще скажу. Но я потрясенно молчал. Наливаясь краской от нехватки кислорода.
   Меня поставили на платформу. Я глубоко вздохнул и тут же закашлялся. Спазмы согнули меня пополам. Со стороны могли подумать, будто я из хулиганских побуждений показываю подошедшему поезду задницу. Я разогнулся и увидел, что неизвестные тихо исчезли, словно их и не было. Сумка стояла рядом. Значит они действительно не грабители. Меня немного помотало в гуще пассажирского потока. Люди обтекали меня со всех сторон, как бешеное течение говно в полынье. Меня толкали в спину, задевали плечами, наступали на ноги. Слышались проклятия, угрозы и недовольное ворчание. Я стоял столбом, прижимая сумку к животу, и лихорадочно соображал: кто это был? Почему они следят за мной? Кому я нужен? Что за игра в шпионы?
   Затем со встречным потоком пассажиров меня всосало в вагон. Я встал тихонько у двери и начал разглядывать своих попутчиков. Никто из них даже отдаленно не напоминал сотрудника спецслужб или топтуна. Впрочем они никогда сами на себя не похожи.
   До "Вихино" я добрался без проблем. Стараясь держаться непринужденно и естественно, я свернул в переходе налево. Прошел мимо рынка. Купил себе пива. И пока откупоривал бутылку незаметно так, словно в поисках урны, огляделся. Площадка перед метро была безлюдна. Я пошел к остановке. Зажглись первые огни на столбах. Шахматной сеткой из горящих окон покрылись дома.
   На тротуар передо мной выскочила Волга. Мигом открылись двери. Какие-то люди решительно схватили меня за руки, расплескивая пиво, кто-то треснул мне по голове, и мое тело закинули в салон, как рулон обоев.
   Я лежал на полу, возле заднего сиденья лицом вниз. Руки мои сковали наручниками за спиной. При этом какой-то невидимый гад держал их на весу за перемычку. Машина подпрыгивала на московских ухабах. Наручники врезались в запястья. Я тихонько чертыхался кляня на чем свет дорожное управление московской мэрии и тех идиотов, что делают такие жесткие кольца наручников.
   Кто это? Что это? За что? Куда везут? - ошалело толкались в голове насмерть перепуганные мысли, точно они опаздывали на поезд и спешили поскорее покинуть меня в минуту опасности.
   Может, они ошиблись? - подсказал я сам себе.
   Вот уже и вечер на дворе. Сумерки. Изменчивый взгляд фонарей. Так ведь и обознаться не долго.
   - Как же! - ехидно ответил мой внутренний голос, - Те ребята на платформе тоже выходит обознались? Да тебя пасли дурака еще хрен знает откуда! Просто тогда у них приказа не было тебя брать.
   - А сейчас есть? - спросил я жалобно.
   - А сейчас есть, - не без самодовольства ответил голос, - Ты можешь убедиться в этом самолично.
   - Но я должен быть сегодня у Вари!
   - Это уже не тебе решать, где ты должен быть, сынок.
   Мелко задрыгали ножками мои несбыточные надежды. Варя, теплый дом, работа и пиво, - все рушилось в неизвестность.
   Мои мучители молчали. Они даже между собой не переговаривались, словно уже все заранее решено в моей судьбе до последней мелочи и обсуждать им больше нечего.
   Мне вспомнилась вдруг больница, в которой я лежал. Путешествуя из одного процедурного кабинета в другой, стоя в очередях, я от скуки стал читать свое больничное "дело". На одной из страниц меня поразила одна несуразица.
   В верхней части листа стояла такая графа: "История болезни" и под ней заготовлено примерно пятьдесят пустых строчек. Правда некоторые строчки уже были заполнены коряво-кучерявым почерком врача.
   Еще ниже - другая графа "История жизни". И внизу всего ПЯТЬ (!) строчек. Причем пустых. Я уже тогда подумал, что врачам нечего сказать о моей никчемной жизни. Да и отвели они под мою жизнь не так много места. Получалось, что даже частные, ничтожные болезни намного важнее, чем история всей моей жизни.
   Все так, все так. Эти люди тоже небось думают, что моя жизнь - полная фигня.
   Мы въехали в какие-то ворота. Это я понял по скрежету автоматических ворот. Машина чуть подала вперед. Снова скрежет. Всплеск голосов за бортом. И опять заскрежетали ворота. Но уже впереди. Автомобиль рванул по территории. Ага, значит, приехали в какое-то серьезное заведение. Меня не убьют. Вернее, может, и убьют, но явно не сразу. Иначе мы сейчас катались бы по лесу.
   Откуда-то сбоку послышался гогот молодежи. Крики постепенно переросли в дебош. Это сбило меня с толку. Серьезное заведение с двойными воротами и охраной. И вдруг - дебош молодежи? Машина тем временем сделала несколько поворотов и остановилась.
   Меня вытащили из машины и поставили на ноги. Я хотел сделать вид, что разучился ходить, но потом подумал: они ведь научат. Причем очень быстро. Я огляделся и чуть не свалился в обморок. Тюрьма. Это была Матросская тишина. Я бывал тут на съемках сюжета. А вон там - корпус для несовершеннолетних. Вот откуда взялся детский гомон.
   Но за что? - загремел с новой силой вопрос в голове.
   Двое парней взяли меня под руки, и повели в один из корпусов. Мы шли по мрачным коридорам. Как сказал бы писатель девятнадцатого столетия, страшные предчувствия стиснули мою грудь. Но я треснул этих грязных извращенцев по их страшной роже, чтобы они меня не лапали и не мешали думать о вечном.
   Коридор кончился тяжелой железной дверью. В кино видел: за такими дверями находятся обычно пыточные камеры. С шумоизоляцией, деревянной дыбой, блестящими инструментами на подносе. С порога тут встречают палачи, одетые во врачебные халаты и с вежливой улыбкой на устах.
   Дверь распахнулась. С меня сняли наручники и толкнули внутрь. Я уперся головой в бархатную занавеску. Дверь с тяжелым лязгом захлопнулась. Я откинул занавеску. Передо мной стояла все так же кромешная тьма. Что за прятки, интересно? Вытянув вперед руку, я сделал шаг и наткнулся на новую тяжелую портьеру. Я отвел рукой эту преграду. За ней оказалась обычная деревянная дверь. Нашарив ручку, потянул ее на себя, и приглушенный комнатный свет мягко пригласил меня войти. Я шагнул в комнату с европейским ремонтом, как принято говорить.
   На стенах шикарные обои. В дальнем углу - плазменный телевизор. Полукругом стоят широкие кожаные кресла. Стеклянные столики с вазочками. В креслах сидят элегантно одетые люди, развалясь как негоцианты, и совсем не похожие на уголовников. Когда я вошел, они даже глаз не скосили в мою сторону. Словно меня и не существовало в их мире. Люди смотрели телевизор. На экране бушевала стихия. По черному бархату экрана прыгали нитки молний. Эта картинка показалась мне знакомой до ломоты в коленях, как говаривал один мой товарищ.
   Наконец один из сидящих повернулся ко мне и молчаливым кивком пригласил сесть в свободное кресло перед телевизором. Я принял приглашение и тоже стал пялиться в экран.
   Хлестал яростный дождь. Вообще ночью дожди всегда хлещут яростно. К этому нас приучили режиссеры из Голливуда.
   Человек смахивал резиновой перчаткой назойливые капли с толстых стенок диковинных очков. И снова хватался за ручки инвалидного кресла. По темному небу то и дело ударяли рваным хлыстом, корявые молнии. Если бы не время, проставленное внизу экрана и не плохонькое качество видео - можно было подумать, что люди смотрят голливудский ужастик.
   Пленка сморгнула, и новая картинка потекла с экрана. Молнии плясали над полем. Человек в резиновых перчатках и толстых резиновых сапогах катил перед собой инвалидную коляску с каким-то больным. Они бежали на поле, к молниям. Потом молния шарахнула в человека, брызнули холодные искры. Ударил гром. Человека в коляске выбросило на землю. Незнакомец в резиновых перчатках повалился в траву, и его затрясло.
   Больной встал, сделал несколько шагов, и упал. Камера наехала на него, беря лицо крупным планом.
   Теперь я все понял. Это была моя пленка. Один из незнакомцев вырубил пультом телевизор. И все, как по команде, повернулись ко мне.
   - Узнаешь? - кивнул на телевизор молодой парень.
   - Это моя пленка, - ответил я.
   - Ага, - сказал другой, что постарше. И от кивка, по его залысине прошелся отблеск от настенной лампы. Человек был явно доволен тем, что я не стал отпираться.
   - И насколько лет растянется для меня это ваше "ага", - поинтересовался я.
   Люди засмеялись.
   - Я же говорил, что у него неплохо с чувством юмора, - из соседней комнаты, вход в которую я не заметил, вышел профессор Борис Иванович Чацкий.
   - Привет, Леша! Как добрался?
   От сердца у меня отлегло.
   - Так это вы за мной такси послали? - я встал с кресла.
   - Конечно! Для друзей мне ничего не жалко! - Чацкий развел руки, и мы обнялись как старые знакомые.
   На душе потеплело еще больше. Раз профессор шутит, значит не все так плохо. Но я ошибался.
   - Пивка бы, - сказал я дружелюбно и облизнул пересохшие от волнения губы.
   Молодой парень достал из холодильника банку и кинул ее мне в руки через всю комнату. Я вскрыл жестянку и сделал несколько глотков. Они ждали, пока я закончу свой ритуал.
   - Вы не плохо устроились, - я провел рукой по комнате, - Кругом тюрьма, а у вас тут видики-шмидики, вазочки-ху...зочки на столах, пивко холодное.
   Они молчали, с интересом меня разглядывая. Чтобы заполнить неловкую пустоту я добавил:
   - Правда, гостей приглашать вы еще не научились. Не хватает приличия. А то схватили на улице, наручники надели, на полу везли.
   Я покачал головой: - Так в приличном обществе не поступают.
   Профессор сел в соседнее кресло.
   - Ты говоришь о приличиях в обществе? - заулыбался он, - Так слушай. Однажды я познакомился с девушкой. Все было чудесно. В тот же день и в ту же ночь мы любили друг друга без передыху. И как говориться заснули только под утро. Когда ближе к полудню, мы лежали еще совсем сонные в постели, я спросил ее ласково, теребя за нежную девичью грудь: тебе хорошо со мной было?
   Она вскочила в негодовании и ошарашила меня вопросом: - А разве мы уже перешли с вами на "ты"?
   После чего быстро оделась и исчезла навсегда.
   Мы расхохотались.
   - Вот видишь! - продолжал Чацкий, - У каждого свои понимания, что такое приличное общество и приличия вообще.
   - Ну, я же не девушка. Могли бы и просто пригласить.
   - А у спецслужб свои манеры. Они иногда слишком буквально понимают приказ: доставить такого-то.
   В комнату вошел человек огромного роста, лет пятидесяти на вид. Абсолютно седой. С мелкими шрамами на лице. Словно когда-то его посекло осколками. В мягком свете ламп, лицо этой громадины казалось выструганным из дерева темной породы.
   Он прошел к телевизору и властно хлопнул в ладоши.
   - Ладно, ребята, потом договорите, - голос незнакомца излучал командирские интонации.
   Все уставились на Большого человека.
   - Итак, последний человек команды прибыл. Можем приступать к заданию.
   Это я-то последний человек команды? - пронеслось в мозгу.
   - Сейчас задача упростилась донельзя. По нашим данным в Африке, страна Гвинея, есть нужный нам мальчик. Он произносит русские слова. Необходимо его найти. Привезти сюда. Вам будут приданы силы спецназа для осуществления операции. Ваша задача привезти пациента и обследовать. Как поняли?
   Все согласно кивнули, и только я пожал плечами. Меня-то на фига притащили? Что я африканцев не видел что ли?
   - Старший группы - Чацкий Борис Иванович. Все.
   Тут руководитель повернулся ко мне.
   - Так вы человек активной жизненной позиции?
   - В каком смысле? - переспросил я, ожидая подвоха.
   - Ну, позиция у вас активная в жизни?
   - Знаете, - начал я осторожно, - Все эти слова типа "активный", "пассивный", несколько запятнали свою репутацию в последнее время. Я имею в виду, что они стали такими же двусмысленными, как административная реформа государства, сексуальная революция, глобализация, а также фашизм, онанизм и терроризм.
   - Я вам не про секс говорю, - глыба его лица изобразила сморщенность, - А о вашей позиции. Жизненной.
   - Жизненной?
   - Именно жизненной.
   - А что у мертвых тоже бывает позиция? Ну, живу себе помаленьку. Пока позволяют, - сказал я уклончиво.
   Руководитель вздохнул. По его глазам я понял, что ему до смерти хочется меня пристрелить.
   - По жизни, мне все по фигу, - добавил я поспешно, - Лишь бы родине моей было хорошо, во веки веков. Аминь.
   - Понятно. Иного я и не ожидал, - проговорил он сухо.
   Напоследок, Большой человек оценивающе осмотрел нас. Покачал головой, словно говоря себе: "собрали тут сброд полоумных козявок" и вышел на просторы тюрьмы. В смысле в ту дверь, через которую я сюда попал.
   Борис Иванович занял место у телевизора и тоже толкнул коротенькую речь. Но я так понял, что она целиком предназначалась мне.
   - Для тех, кто еще не в курсе. Это база Главного разведуправления Генерального штаба. Мы считаемся сектором "П". Впрочем, такие подробности для вас излишни. Нам надо просто работать. Как говорится: удовлетворять собственное любопытство за государственный счет.
   Я вытянул руку.
   - Можно задать вопрос по существу?
   Борис Иванович благосклонно кивнул.
   - А что означает буква "П"? Пи..дец что ли?
   Все рассмеялись.
   - Типа того, - сказал Чацкий, - А если серьезно, то эта буква означает "поиск". Мы научное подразделение. Занимаемся поиском аномальных явлений.
   - Негритянский мальчик на африканском континенте - это действительно нечто аномальное, - согласился я.
   - Хватит устраивать шоу, - Борис Иванович улыбался.
   Ко мне закралась нехорошая догадка: уж не для развлечения ли привлек меня в группу Чацкий? Может, ему после моего отъезда скучно жилось?
   - На кой ляд я вам понадобился? Я не ученый. Не исследователь какой-нибудь. Я даже формулы спирта не знаю, несмотря на то, что обожаю этот напиток. Мне-то, что делать в вашей компании? Может я домой?
   Чацкий опять улыбнулся:
   - Скоро пойдешь. Не волнуйся. Только с аппаратурой своей ознакомишься - и можешь отдыхать. Кстати, ты куда переехал-то?
   - В Люберцы, - не стал я скрывать, - А откуда вы знаете?
   - Тебя видели, как ты собрал вещички и куда-то намылился. Вот ребята и подумали, что ты скрыться пытаешься. Да еще придуриваться начал. Искать за собой слежку. Так что ты сам спровоцировал такое обращение с тобой. А что там, в Люберцах? - уточнил Чацкий.
   - Частный дом. Мне предоставили ночлег.
   - Понятно. Адрес скажешь?
   Я назвал адрес. Не видя причин, по которой его надо было бы скрывать.
   - Мы проверим, - записал Борис Иванович.
   Я попытался изобразить удивление.
   - Леша, сейчас ты работаешь на разведку. Все твои контакты отслеживаются.
   - Но зачем я вам нужен? - повторил я свой вопрос, - Я обыкновенный журналист. Профессор по болтологии и языкочесанию.
   - Вот-вот, - кивнул профессор, - Мы купили для тебя шикарную японскую камеру "Кэнон". Компактная, но дает картинку хорошего качества.
   Я вторично изобразил удивление.
   - Леша, ведь в каждом подразделении должен быть свой историограф. Вот ты и будешь заниматься этой работой. Нам надо снимать все свои действия на пленку. Чтобы потом мы могли ее научно анализировать, душевно онанировать и так далее.
   Я хотел третично выразить удивление, но Чацкий осадил меня жестом:
   - Леша, иди в соседнюю комнату. Я сейчас закончу с ребятами, а потом мы поговорим. Ок?
   Я молча кивнул и вышел.
  
   Комната откуда вышел Борис Иванович Чацкий оказалась проходной кладовкой. Тут имелся выход в другое помещение. Вдоль стен тянулись шкафы с многочисленными полками. Плотно заставленные ящиками, коробками, сумками и современными пластиковыми контейнерами, которые можно видеть в кино про спецназ. Посреди кладовки находился железный стол. Как ни странно - привинченный к полу. Боялись что украдут? Это в тюрьме-то?
   На столе возвышалась горкой солянка из аппаратуры, оружия, амуниции и боеприпасов. Из любопытства я порылся в этой куче и нашел ту самую камеру "Кэнон", о которой говорил Борис Иванович. Точно такой же камерой мы снимали в Чечне, когда надо было что-нибудь неприметно зафиксировать. Здесь же я нашел кофр, запечатанные коробки с кассетами, несколько аккумуляторов и провода для всякого разного назначения. Словом "Кэнон" выглядел еще непользованным и совсем свежим.
   Я покрутил ее в руках. Осмотрел кнопки, клавиши. Эту камеру мне даже осваивать не надо. Я уже не единожды с такой работал. И точно такой же камерой я снимал подвиги Чацкого на той горке. Где погиб инвалид.
   В комнату вошел Борис Иванович.
   - Освоился? - он отобрал у меня камеру, и в шутку нацелил ее на меня, - Я специально подбирал ее для тебя. Хороша, правда?
   Я машинально подметил какую-то нестыковку в словах Чацкого, но моя догадка еще не проявилась во что-то конкретное. И пока плавала бесформенной массой в глубине сознания.
   - Почему я?
   - Не задавай глупых вопросов, - Борис Иванович сделал вид, что увлеченно разглядывает "Кэнон".
   - Я не могу. У меня работа.
   - С работой мы все уже уладили. Твое руководство на просьбу из Кремля откликнулось весьма охотно. По-моему они там даже обрадовались, что ты не будешь работать в редакции. По крайней мере, какое-то время. Когда я об этом узнал, то сразу захотелось тебя спросить: что ты опять натворил?
   Я рассказал Чацкому о командировке в Чечню. О гибели оператора и видеоинженера.
   - Вот видишь, - он поднял палец, - Тебя просто тащит в наши объятия. Будешь работать с нами. Тот эксперимент в Чечне.... в общем, все мы сейчас работаем над одним: доказательство реинкарнации. А также поиск способов реинкарнации. Интересно?
   - Нисколько, - сказал я поникшим голосом, - Вы опять хотите втащить меня в какую-то нехорошую, гиблую историю.
   - У тебя псевдо-научный акцент, - укоризненно произнес Чацкий, - Ты должен радоваться.
   - Чему?
   - Ну, во-первых, отрою тебе маленькую тайну. Мы тут все собрались несколько не по своей воле. Я, например, был поставлен перед выбором: или тюрьма или работа на ГРУ.
   - Это все из-за ваших опытов с молниями? - ехидно спросил я.
   - Ага, - весело подтвердил Борис Иванович, - Кстати, руководитель просил передать, что у тебя сейчас такой же выбор. Ты же соучастник преступления сам понимаешь. Хотя и невольный.
   - Не понял? - спину обдало облаком холодных мурашек.
   - Все просто, - Чацкий достал из кармана две бумаги с печатями и положил их передо мною на стол.
   - Что это? - я вчитался.
   Первый документ был озаглавлен не очень хорошо: "Ордер на арест", второй не совсем понятно: "Договор о сотрудничестве". Я посмотрел на Чацкого.
   - Я ж тебе сказал про выбор. За дверью, - он указал в сторону, - Ждет человек. Либо ты подписываешь ордер, и тебя сейчас же отконвоируют в камеру. Тут недалеко. Поскольку ты уже в тюрьме. Обвинение стандартное: умышленное убийство в составе группы неустановленных лиц при отягчающих обстоятельствах совершенное с особой жестокостью. Срок наказания - 15 лет колонии строго режима. Либо ты подписываешь "Договор о сотрудничестве" - едешь отсюда домой и работаешь с нами энное количество времени, как свободный во всех отношениях человек.
   Я молчал.
   - Так какую бумагу мне отнести человеку за дверью? - Чацкий протянул мне шариковую ручку.
   Я подписал договор о сотрудничестве. Эти ребята умели давить на психику. Чацкий радостно подхватил бумагу, исчез с нею за дверью, но тут же вернулся.
   За дверью и впрямь ожидал человек.
   - Теперь, когда все формальности соблюдены....- весело начал профессор, азартно потирая ладони.
   - Простите, - оборвал я поток его радости, - но именно вы втянули меня в орбиту своих неприятностей. Теперь и мне достается по полной программе. Не знаю еще, как и от кого - но обязательно достанется. Уж помяните мое слово. Поэтому я вправе требовать от вас объяснений.
   - Простить не могу, - ответил Чацкий. Оптимизм его нисколько не угас, - Но расскажу, как все было и начиналось. Когда-то люди ходили всегда пешком. Кошмар, правда? Потом ездили на лошадях. Уже получше, но все равно - кошмар, если разобраться. Допустим кто-нибудь говорит слова: "поеду-ка я на Кавказ", - и потом исчезает на восемь месяцев. Потому что пока доедешь, пока объедешь места. Пока обратно доскачешь. Рехнуться можно. Человек не успел отъехать, а уже писал письма на родину. Потому что пока почта доедет, пройдет неделя. Зачастую бывало так, что человека уже и в живых-то нет. Шакалы его обглодали до косточек. А письма на родину все идут и идут. И в конце этой вереницы приходит письмо от какого-нибудь жандарма: мол, так и так - исписался ваш корреспондент окончательно. Домой не ждите. К обеду тоже.
   - Это вы к чему? Решили преподать мне урок по истории?
   - Это я к тому, что прогресс развивается постоянно. Сейчас можно сидеть на другой стороне планеты и слать СМС своему другу. Или болтать по обычному сотовому телефону с другой стороной Земли. В реальном режиме времени. Еще каких-то десять или пятнадцать лет назад - такое достижение никому и в голову не приходило. А теперь - пожалте. Сидишь в лесу, где до жилья сотни километров и треплешься с абонентом другого континента, который, например, сидит в пустыне. То есть прогресс - неостановим.
   Так и загробье. Жизнь после жизни. Она существует. Мы это доподлинно знаем по разным косвенным фактам. Когда-нибудь мы обязательно раскроем как там все устроено. Но начинать разбираться надо уже сейчас.
   - А почему Африка? Руководитель вроде бы поминал какого-то мальчика? - я невольно увлекся разговором и теми идеями, который старательно всучивал мне профессор. Он знал, на что ловить такого зверя как я.
   - А потому что там, в одном из племен, наша военная разведка нашла ребенка. Он говорит по-русски. Если точнее: произносит некоторые слова и предложения. Но думаю, раз пошло такое дело, то к нашему приезду он наверняка вспомнит еще с десяток слов, и мы сможем объясниться. А - нет. Так наймем переводчика.
   - Это точно? - мне как-то не верилось во всю эту лабуду. Люди, что устраивали мне предыдущие приключения, тоже сначала прикрывались какой-то благородной идеей. На поверку же все выходило иначе, и намного страшнее.
   - Совершенно точно. Теперь я расскажу тебе о нашей команде.
   Чацкий вытащил со дна вороха со снаряжением, желтые папки с личными делами. И кратко зачитал их биографии.
   Первый: Иона Громов. Около двадцати лет прослужил в каком-то страшно секретном НИИ. Где работал на оборону страны. В подробности он не вдавался, но намекал, что дело связано как-то с генной инженерией и биологией. Когда рухнул СССР, его выкинули вместе с институтом на свалку. Громов помыкался несколько лет, приспосабливаясь к рынку. И потом понеслось.
   Иона Громов, начинал обычным фермером. Растил свиней для городских обжор. Его ферма находилась неподалеку от Москвы. И все поначалу шло хорошо. Хрюшки росли. Давали неплохой доход. Со скуки, или от того, что свербила его и требовала выхода научная мысль, Иона отобрал самых смышленых хрюшек и начал их дрессировать. Кормил разными биологическим добавками, которые сам же и разрабатывал. В общем, смело экспериментировал, не боясь возмущения защитников живой природы и представителей Гринпис.
   Вскоре на потеху фермеру, свиньи научились ходить строем. Слушались команд. Умело перестраивались, как римские легионы и сплотив ряды, ходили в атаку. Фермер выделил из них штук семьдесят самых-самых мощных и дисциплинированных. Они жили у него постоянно. Остальных по мере взросления Громов продавал на рынок в расчлененном виде. Умное мясо - тоже всем нравилось.
   Громов уже подумывал предложить свои услуги какому-нибудь цирковому хозяйству. Одевать хрюшек в военную форму и выступать сними на арене. Но тут земля его приглянулась богачам. Фермера начали притеснять. Сначала пытались выселить его по-хорошему. Предлагали деньги. Но Громов отказался.
   Проплаченные чиновники стали чинить всякие препятствия. Одни находили кучу неуплаченных налогов. Другие отключали свет. Третьи - воду. Если бы могли, они бы откачали весь воздух с фермы. И вырезали бы над хозяйством кусок неба. Но слава Богу до таких вещей технология фискальных органов еще не дошла. Громов с хрюшками держался стойко.
   Дело шло к крупному скандалу. На защиту фермера встали местные жители, которым он дал работу. Намечалась грандиозная демонстрация. Перепуганные "оранжевой" революцией чиновники привезли к ферме отряд ОМОНа. Во власти Громова стали обвинять в политических амбициях. Сепаратизме поселкового уровня и еще в куче всяких неблагородных поступков.
   И вот выстроились стенка на стенку крестьяне и милиция. Вооружение у всех было самое разное. Крестьяне имели плакаты и профсоюзные флаги, а милиция с дубинками и щитами. В автобусах лежали автоматы и слезоточивый газ. Поэтому крестьян они не боялись и нагло хмырились на них из-за стекол своих типа ничем непробиваемых шлемов.
   Две силы пошли друг на друга, дабы схлестнуться в небольшой баталии. Но в самый неожиданный момент, демонстранты вдруг разбежались, а на милицейскую цепь бросилось организованное (даже не стадо), а полк свиней. Хрюшки мигом прорвали боевые порядки милиции. Рассекли серую массу правоохранителей на сектора и начали планомерно покусывать врагов за ляжки. На яростные удары дубинками "стотонные" хрюшки только весело повизгивали. Им казалось, что их почесывают. ОМОНовцы кинулись было к своему спасительному автобусу с арсеналом автоматов и газа. Но по свистку Ионы Громова, десяток отборных хряков повалил автобус аккурат на ту сторону, где находились двери. И окружили машину плотным кольцом. Водитель автобуса притих и поседел за несколько минут.
   Досталось милиционерам изрядно. Они вывалялись в грязи хуже свиней. Порастеряли все свои каски, щиты и дубинки. Многие бойцы получили укусы хоть и легкой степени тяжести, но довольно таки болезненные. Так что неделю некоторые из раненых вынуждены, были спать исключительно на животе. А сидеть они вообще не могли. Другие наоборот. Сидеть еще кое-как могли, но вот гонять старушек от метро им уже никак не удавалось. Ноги от укусов распухли и не слушались.
   Победа была на стороне свиней полной и безоговорочной. Автобус с оружием, милиция вывезла с поля боя ночью и тайком. И больше на ферме ни одного милицейского не показывалась.
   Говорят, губернатор, прознав о поражении своей доблестной ОМОНовской гвардии, настолько расстроился, что повелел своим поварам больше не подавать ему к обеду свинину. А всем чиновникам в присутствии губернатора запретили ругаться словом "свинья". На работе чиновники стали испытывать некоторые затруднения. Поскольку именно этим словом они привыкли называть крестьян и вообще всех граждан, которые не служили вместе с ними в администрации области.
   В общем, после той баталии, больше никто на ферму не совался. Какие-либо притязания на фермерскую землю прекратились. И помаленьку Иона с крестьянами успокоился. А хрюшкам - так тем вообще было наплевать.
   Иону Громова тихо взяли на городском рынке. Когда он продавал очередную партию свинины. Его быстро и втихаря судили за организацию массовых беспорядков, за создание организованного преступного сообщества (имеются в виду свиньи), незаконных вооруженных формирований (крестьян с плакатами), за сопротивление властям и нанесение тяжких телесных повреждений представителям законного вооруженного формирования - то есть ОМОНу. Дали ему десять лет.
   В СИЗО Иону разыскала спецгруппа ГРУ, которая, прослышала о необычном ученом эксперименте. С Громовым поговорили. Он подписал необходимые бумаги, и тал совершенно невидимым, и неуязвимым для российской Фемиды.
   Таков был первый член нашей команды.
   Закончив рассказывать и читать выдержки из дела, Чацкий многозначительно на меня посмотрел.
   - Ну, как тебе типчик?
   - Почему-то все нужные России люди сидят в тюрьме или спиваются, - заметил я, - А все никчемные - либо депутаты, либо...
   - Ладно-ладно, - прервал меня Борис Иванович, - Не забывай, где сам находишься. Нас могут подслушивать. И не факт, что после таких разговоров, тебя выпустят.
   Я благоразумно примолк. Чацкий продолжил рассказ о членах команды.
   Константин Ларин. Чуть постарше меня. Фанат химии. Юношей приехал в Москву из сибирской глубинки. Одним махом поступил в университет. На химическом факультете его боготворили. Профессора пророчили ему блестящее будущее. Если, конечно, ему удастся окончить университет, и удрать на Запад. Где такие люди нужны в неограниченных количествах. Тогда бы он ездил на Мерседесах или Бентли ручной сборки, имел бы квартиру на Манхэттене, особняк на берегу океана в штате Флорида и руководил бы научным подразделением американских лоботрясов.
   Но ни то, ни другое, Ларину не удалось.
   Гениального химика подвел собственный желудок. Вернее жуткий голод, который этот желудок всегда испытывал. Я уже говорил, что необходимость жрать хотя бы один раз в сутки - весьма вредит развитию человечества и отвлекает его от постижения прогресса. Так и вышло и с Лариным. Погорел он на том, что начал рассылать письма по банкам с требованием денег. В доказательство серьезности своих намерений - бумага, на которой были отпечатаны сами требования, взрывалась с легким хлопком и едким пламенем прямо в руках у менеджеров.
   Когда милиция и ФСБ нашли Костю, то обнаружили в углу его комнаты тощий матрас военного происхождения. Кое-что из летней одежды. В которой он, по причине своей бедности, ходил во всякую погоду и в любое время года. Половину пространства занимали банки с химическими веществами, реактивами, колбами и прочим химическими припасами. Другая половина комнаты была завалена книгами по химии. Многие научные труды - он читал в оригинале на иностранных языках. В общем, комната Кости напоминала одну большую химлабораторию. Следователям Костя объяснил, что ему не хватало денег на еду и опыты. Следователи рыдали над судьбой одаренного юноши. Если бы у него были деньги, они бы с радостью закрыли дело. Они ведь уже не раз останавливали уголовное преследование различных мафиози, депутатов и министров. Но тогда они делали это скрепя сердце. Потому что следователям тоже нужны деньги на пропитание. А тут погорела от нищеты - гордость нации. Но решали судьбу Ларина не только следователи. Надо было дать денег и начальству. А раз нет денег - значит, и уголовное дело им пришлось доводить до конца.
   Чацкий посмотрел на меня поверх очков.
   - Презанятная личность. Уверен, вы с ним подружитесь. Третий и четвертый члены нашей команды - это ты и я. Пересказывать биографию не надо?
   - Не надо, - согласился я.
   - Кстати, я твою биографию рассказывать им не стал, - уточнил Чацкий, - Просто дал им почитать два твоих роман, которые ты успел выпустить. Это намного интереснее, чем сухи строчки из документов.
   Мы перешли к пятому члену команды. Роман Кобленц. Не менее колоритная фигура, чем все остальные. Потомок охранников Московского девичьего монастыря. Туда ссылали и стригли в монахини всяких неугодных особ с высоким положением и породистой родословной. Там сидела небезызвестная княжна Тараканова. Боярыня Морозова, которая уморила не один десяток крепостных. Правда, все больше девок. Кстати, по велению императрицы она просидела безвылазно одиннадцать лет в темной избе без окон. Свечу приносили только во время обеда. Впрочем, все это лирика, - махнул рукой профессор, - Вот Кобленц потомок охранников этого монастыря. Туда подбирали очень крепких и верных людей. Сам понимаешь, охранники владели рукопашным боем и вообще мастера по части владения оружием, знали на зубок Библию и изучали другие религии. Уловил?
   - Уловил, - я впервые улыбнулся за этот вечер, - Похоже, этот Кобленц приставлен за нами присматривать?
   - Верно, - подтвердил мою догадку Борис Иванович. Только он такой же подневольный, как и мы. А кроме того владеет обширными знаниями по религиям мира. Он ходячая энциклопедия. И в командировке будет незаменим.
   - Он-то что натворил? Убийство?
   - Нет, его прихватили совсем по другой части. Он торговал старинными иконами. Пытался переправить их за границу, но прогорел.
   - Ничего себе церковный охранник, - хмыкнул я.
   - На себя посмотри, - огрызнулся за Кобленца Борис Иванович.
   - А как же нас все-таки удалось вытащить из-под задницы российского правосудия? - спросил я, - И прямо в тот самый момент, когда оно поставило нас раком на свои весы и собиралось отыметь мечом по полной программе?
   - Rex viva lex, - ответил Борис Иванович на латинском, и сразу же перевел, - Король - живой закон.
   - Значит, об этом деле знает...
   - Это уже твои мысли и догадки, - перебил меня профессор, - Хотя он не только знает, но и курирует. Государству выгодней, чтобы мы приносили пользу именно таким образом, а не пошивом носков в лагерях. Уловил?
   - Никогда бы не подумал о гуманности нашего государства. Ходорковский вон - рукавицы шьет.
   - Твой Ходорковский - уже принес пользу государству. Теперь ею пользуются другие. И вообще давай оставим эту сколзькую тему. Еще поскользнемся ненароком. А меня, знаешь ли увлекает наука, а не политика.
   Мне пришлось согласиться с Чацким. Не мог же я болтать о политике сам с собой?
   Мы еще немного поговорили о предстоящей миссии. Я проверил камеру. Аккумуляторы чуть ли пыхтели здоровьем. Сложил видео причиндалы в кофр и вместе с профессором покинул мрачную атмосферу Матросской тишины через неприметную калитку.
   Как только мы очутились на улице - задышалось намного легче. На небе проступили яркие звезды. Тренькали трамваи, распугивая прохожих и стуча по рельсам.
   Борис Иванович любезно подбросил меня на машине к метро "Сокольники". Мы условились, что я появлюсь у этой же калитки завтра в двенадцать дня. И он укатил вместе с потоком автомобилей в сторону центра.
  

ГЛАВА

  
   Я вновь доехал до "Выхино". Купил бутылку и тут же выпил грамм двести пятьдесят. Чтобы все пережитое улеглось во мне, и не так саднили душу нехорошие предчувствия. Уже через пять минут вышло так как я и ожидал. Дурные предчувствия захлебнулись в водке. Наружу поперла радость и всяческие радужные предвкушения от встречи с Варей.
   Я сел в маршрутку 301 номера, принял еще пятьдесят, и не заметил, как оказался в частном секторе Люберец. Все-таки что ни говори, а водка - лучший попутчик любого путешественника. Она резко сжимает время пути.
   Заглядывая в хитросплетения переулков-закоулков, я поразился уличному освещению. Его попросту не было. И как мне найти нужный дом? Стучаться в двери с расспросами? Но в такой час по пустынным улицам шатаются только менты, коты и педофилы. На мента и кота - я не похож. Значит, меня примут за педофила. Начнут стрелять. В этой стране педофилов ненавидят больше, чем террористов. В педофилов стреляют, в террористов - нет.
   А мне не хотелось рисковать своей репутацией. Пусть даже в глазах отдельно взятых граждан из Люберец.
   По счастью в одном из переулков на меня натолкнулась старушка. Елейным голосом насмерть перепуганного человека, я спросил у нее дорогу. На моем трусливом фоне, бабуся почувствовала себя Терминатором и бойко рассказала: куда и в каком месте мне необходимо свернуть.
   Я сделал все по инструкции. Дошел до перекрестка. Свернул направо. Прошел до следующего перекрестка. Свернул на лево. Прошел по заросшему кустарником тупику почти до конца. Допил остаток в бутылке. Спрятал пустую тару в зарослях и смело направился по кирпичной дорожке к светящимся окнам домика.
   Дверь оказалась открытой. Варя ждала меня с ужином на кухне. Как всегда спокойная и красивая. Как глыба льда в Антарктиде.
   Спьяну мне захотелось почудачить. Пока она накрывала на стол в гостиной, я незаметно спрятал в дальнем углу камеру, так чтобы вся комната попадала в объектив, и включил режим записи.
   Потом помог Варе расставить блюда. Вскоре весь стол оказался уставленным сплошными деликатесами. Тропическими фруктами в хрустальных вазах. Я не стал спрашивать: куда так много? После нашей встречи в ресторане, я растерял значительный запас удивления. Все равно ведь она все съест. Почему меня это должно волновать?
   В довершение сервировки Варя выставила бутылку дорогущего коньяка. Мы сели по разные торцы прямоугольного стола и принялись за еду.
   Варя разлила по фужерам коньяк.
   - Как провел время? Что-то долго тебя не было.
   Несмотря на опьянение, мне удалось разглядеть в ее голубых глазах некоторое волнение, какое испытывают люди за членов своей семьи, если те припозднятся дольше обычного.
   Я опустошил фужер с коньяком. Ароматный напиток побежал горячей волной туда, где уже плескались волны холодной водки.
   - Видишь ли, - начал я осторожно, - Пока я ехал к тебе, меня вдруг задержали непредвиденные, очень пакостные и горестные обстоятельства.
   Она молча ждала продолжения.
   - Я только что из тюрьмы.
   Другая девушка схватилась бы за голову. Начала бы немедленные расспросы. Может, даже заметалась бы по комнате от волнения. И стала бы заламывать руки. Я ожидал чего угодно, но только не такой реакции.
   Варя спокойно отпила глоток из своего фужера. При этом она не сводила с меня своих безмятежных голубых глаз. Словно гипнотизировала. Поставила фужер на место, и поскольку я молчал, наблюдая за ее реакцией, она уточнила ровным голосом:
   - Ну и как тебе?
   - Что?
   - Тюрьма.
   - Да причем тут тюрьма? - вскинулся я, - Вообще мрак! Да и тюрьма надо сказать - полный отстой. Такие тюрьмы надо в ужастиках показывать, а не людей в ней держать!
   - Чейго-то ты вспылил? - поинтересовалась Варя, и налила мне в фужер коньяка.
   - Я совсем не такой реакции ожидал, - честно ответил я.
   Варя пожала своими хорошенькими плечами и улыбнулась. Ее голубые глаза смигнули бездонной глубиной. Она поправила челку и поставила локти на стол.
   - Леша, в свое время я, где только не бывала, чего только не видела. Ты меня ничем не удивишь. Поэтому я ко всему отношусь спокойно. Понимаешь?
   - Не понимаю! - упорствовал я, и вместе со мной упорствовало все мною выпитое за этот день, - Ты нежное, хрупкое, красивое создание. Тебе надо жить в цветах и питаться нектаром. Ну, в крайнем случае, работать фотомоделью. А у тебя реакция на неприятности, как у бывалого спецназера. Который прошел все войны на свете.
   - И рядом со мной ты не чувствуешь себя настоящим мужчиной? - задала она откровенный вопрос.
   Я немного ошалел. Но сумел взять себя в руки. Пока не поздно. Иначе я разойдусь и могу такого наговорить. О чем буду потом жалеть до скончания веков.
   - В какой-то мере - да, - признался я, - У меня десять лет войны за плечами. Но я никак не могу привыкнуть к ее ужасам. Да и никто не смог привыкнуть. По крайне мере из тех, кого я знаю. А ты...ты словно стоишь над всеми нами на каком-то недосягаемом пьедестале. Тебя словно не волнуют никакие проблемы. Это так?
   - Почти так, - сказала она, - Проблем хватает у всех. Только у меня, как у девушки, должны быть проблемы другого порядка нежели твои. Ты не находишь?
   Мне пришлось согласиться. У девушек всегда находятся железные аргументы собственной правоты. Даже если они ошибаются.
   - Закончим этот разговор, - предложила Варя, - Так что у тебя стряслось?
   Я все ей рассказал. И про тюрьму, и про Бориса Ивановича, про ребят, про задание. Я не стал от нее скрывать ни одной детали. Ни одного разговора. В конце-концов меня поймали в ловушку и я не обязан хранить их долбанные секреты. И если я вдруг не вернусь из этой командировки, то пусть хоть кто-то узнает достоверно, что со мной стряслось.
   Варя не перебивала. Молча слушала и поглощала ужин.
   - Ну и как тебе? - подытожил я свой рассказ вопросом.
   - Нормально.
   - Я не про лобстеров говорю.
   - Я тоже, - подтвердила она, - Стандартная ситуация. Они хотели тебя завербовать. Они тебя завербовали. Чего ж тут удивительного? Наоборот: куча людей живет и уже запуталась в своей повседневности до нельзя. Они может, только и мечтают, чтобы их кто-нибудь завербовал. Дабы остаток жизни провести, барахтаясь в увлекательной истории.
   - Но я то не хочу на них работать.
   - Это не новость. Человек всегда получает то, чего не хочет. А то чего он хочет - достается другому. Тому в свою очередь такие подарки и на фиг не нужны. Закон жизни.
   - Как по твоему, могу я каким-то образом от них отвертеться?
   - Против государства не попрешь, - Варя улыбнулась во все свои тридцать два зуба, ослепительной белизны, - В данном случае, вы все у них на крючке.
   - Да, но я могу скрыться... - неуверенно начал я.
   - Куда? К бабушке в деревню? Не смеши. У тебя есть два выхода, - невозмутимо сказала она, словно речь шла не обо мне, а о судьбе тапочек в прихожей, - Найти веревку, которая сможет поддерживать твое тело за шею в висячем состоянии. Либо смириться и поступать дальше исходя из обстоятельств, но с прицелом на благополучный исход для твоей жизни и здоровья.
   - Как все просто, - ответил я и постарался, чтобы мой скепсис был как можно заметнее.
   Она посмотрела на меня внимательно и добавила, явно кого-то цитируя:
   - Безнадежная ситуация существует только в воображении человека. Любое противостояние это конфликт двух сторон. Поэтому для человека, умеющего поставить себя на место противника, нет безнадежных ситуаций.
   - Оригинально! - теперь я добавил в голос изрядную долю сарказма, - Только вот поставить себя на их место я никак не могу.
   - Пока не можешь, - согласилась Варя, - Но со временем - обязательно поставишь. Противника надо изучать.
   - У меня такое ощущение, что ты начиталась Макиавелли.
   - Может и так.
   - Вот опять! - я хлопнул ладонью по столу, - Для женщины у тебя слишком специфические знания.
   - Может и так.
   - Вот ты заладила! - вспылил я, - А мне завтра в Африку уезжать.
   Варя стрельнула лукавыми глазами:
   - Кстати, не самое плохое место на Земле. И береги себя. Раз уж ты едешь, советую запомнить одно правило: самый опасный человек именно тот, кто не выглядит опасным. И сам никогда не старайся выглядеть слишком умным или сильным, там, где тебе может угрожать опасность. В этом твое спасение.
   - Откуда ты все это берешь? - спросил я с недоумением, - У тебя на любой вопрос - как в энциклопедии - сразу же находится ответ.
   - Читаю и думаю много, - сказала Варя безразличным тоном и пожала плечами, - По-моему, это стоящие мысли, не находишь?
   Я согласился.
   Она принесла с кухни кофе. Расставила вазы с конфетами и убрала остатки ужина. Я развалился на стуле. И в задумчивости начал запивать коньяк обжигающим кофе. Не знаю уж о чем она думала, а у меня слипались глаза. И думать совершенно не хотелось. Я почувствовал, как безмерно устал. Как безмерно пьян. И уже еле сижу. Мысленно я отсканировал свой организм. Мой мозг сопоставил параметры работы всех моих жизненных систем и вовремя подсказал мне, что я скоро вырублюсь, несмотря на крепкий кофе.
   Я поднялся и со второго раза зацепил ладонью лямки на сумке с вещами.
   Варя объявила, что моя комната на втором этаже. Я легко ее найду, поскольку она там всего одна. Зато большая. Допив стоя коньяк, я пожелал девушке спокойно ночи, перекинул сумку через плечо и стал подниматься по скрипучим ступеням (почему-то они всегда скрипучие).
   Варя только улыбнулась в ответ, ушла на кухню и загремела там посудой.
   Комнату доверху наполнял густой мрак. Даже окошки на стенах отличались только иным тоном темноты. Я сделал два шага вперед, обширная кровать сделала мне подножку и я распластался на перине, даря густой темноте свою дурацкую улыбку.
  
   Иной человек скажет: какой же ты действительно дурак. Перед тобой была потрясающая девушка! Надо было не валиться на кровать, а действовать. Меньше пить. Меньше разглагольствовать. Охмурять ее и льстить ей. Не жаловаться на судьбу, а наоборот - выпячивать грудь колесом.
   Этого нахала, этого "иного человека" - я остановлю жестом Наполеона, которым он поворачивал вспять отступление своих войск, бросая их снова на неприятеля.
   Все это я знаю, знаю. И отвечу так: потрясайте вы сами, перед потрясающими девушками. Перед волнительными барышнями. Если вы не слышали: ЭТА девушка - была другой. И потом что-то мне подсказывало, (каждому человеку это "что-то" - всегда подсказывает) что Варя не совсем простая девушка. С ней такой номер не пройдет. За внешней красотой скрывалось нечто более серьезное. И если я попытаюсь забраться к ней в постель - то совершу очень большую ошибку. Наверное, самую большую ошибку в своей жизни. И потом, если вы помните, я выпил пол литра водки, пол литра коньяка. Это уже литр сорокоградусной жидкости. Кроме того, я был подавлен той ситуацией, в которую попал.
   Что мне оставалось делать? Только уснуть. Сон звать не пришлось. Он навалился на меня, как только я смежил глазки. Дальше - сплошное беспамятство.
  
   Проснулся я от солнца. Оно словно мягкими пальцами настырно тыркало мне своими лучами прямо в глаза. Я повернулся на бок и разлепил веки. Пора избавляться от этой крестьянской привычки - просыпаться с первыми лучами солнца, - подумалось мне. Надо избавляться от дурной привычки куда-то бежать под палящим солнцем моей страны. Крутиться в водовороте дел, чтобы под вечер пить прохладу вместе с пивом, ощущая на горящем лице выпекающийся крестьянский загар. Хватит насиловать организм. Дворянская бледность мне даже к лицу. Я приподнялся на локте. Дом стерегла тишина. Варя, наверное, еще спит. Напротив меня оказалось зеркало. Я посмотрел на свое измученное отражение, показал ему язык и снова упал на подушки.
   Сон пришел мгновенно. Хороший солдатский сон, который вырабатывается у всякого человека с годами службы, а потом с десятилетиями дурацких приключений. Такой сон всегда приходит к человеку, стоит ему немного остановиться, присесть и успокоится.
   Я снова уснул. Не знаю, сколько я спал, но только солнце снова меня растормошило.
   Я посмотрел по сторонам и подумал: на кого бы наорать по своему дворянскому обыкновению? Орать было не на кого. Судя по окружающей тишине, я лежал один не только на кровати, но и во всем доме. Пора обзавестись женой что ли? Или нанять прислугу? Или самому наняться в прислуги. Э - нет. Тогда на меня будут орать. А я не выношу чужих криков.
   Повинуясь чувству долга, моя левая рука нашла в себе силы подняться и согнуться над моим лицом, показывая циферблат часов. Всегда трезвые и невозмутимые часы показали мне, что ничего в этом мире не изменилось. Как и миллионы лет назад в моей стране в очередной раз наступило восемь часов утра. В двенадцать я должен быть в тюрьме.
  
   Ноги послушно спустили меня в столовую. Я обнаружил на столе придавленную непочатой бутылкой коньяка записку от Вари. Она писала, что опаздывает на работу. Желает мне удачи. И очень ждет меня в гости, когда я вернусь. Комната наверху всегда будет для меня свободна.
   Я откупорил бутылку и налил себе в фужер пятьдесят грамм.
   - Буль-буль, - сказал коньяк, освежая мне горло.
   Все-таки Варя необычная девушка. Она знала с каким чувством тяжести я проснусь, и все заранее приготовила для моего лечения.
   Я сварил себе кофе. Отыскал в холодильнике лимон и возрадовался. День начинался не плохо. Все нужное тот час находилось под рукой.
   Откушав кофею с лимоном и коньяком, я вышел на крыльцо покурить и помыться. Первое мне удалось беспрепятственно. Зато второе - вышло с некоторыми осложнениями.
   Двор страдал от неимоверной запущенности.
   Словно тут никто никогда не жил. Поленница у забора - пуста. Трава кругом чуть ли не по пояс. В центре возвышался теремком колодец. Висело на ржавой цепи, изъеденное ржавчиной ведро. Все эти меланхолические виды деревенского житься вызывали в душе чувство соболезнования. Ладно. Кое-как я достал воды. Разделся до гола и стал мыться. В кустах из-за забора, появилось недоуменное лицо соседа по участку.
   Он таращил на меня свои сырые глаза землистого цвета и его кадык нервно ходил вниз-вверх. Я демонстративно уставился на него.
   - А вы кто? - спросила меня эта непосредственность.
   - Что значит кто? - удивился я, - Я тут гостюю.
   - Вон оно как. А где же хозяева? - спросил он теперь уже лукаво.
   - На работу подались, - я сполоснул себя остатками из ведра и стал одеваться.
   - Странно, - прокомментировал мужичок, и его лицо скрылось в зарослях.
   Я зашел в дом, прихватил камеру, коньяк и, оставив свою сумку с вещами на втором этаже - вышел навстречу новым неприятностям.
  

ГЛАВА

  
   По дороге на явочную тюрьму, я допил Варин коньяк, и прикупил еще четыре фляжки этого напитка. Поскольку по опыту знаю, что долгая дорога бывает чрезмерно утомительной. А спиртное максимально сокращает и скрашивает всякую езду и ожидание.
   Кажется, каждый из нас уже стоял на заметке у охраны, и каждого знали в лицо. Не успел я постучаться в потайную калиточку, как она распахнулась. Меня впустили внутрь, не спрашивая ни документов, ни цели визита. Даже в мою сумку никто не заглянул.
   Нас собрали во дворе Матросской тишины. Я встал в сторонке от основной компании. Мы еще успеем познакомиться. Пока же я собирался с мыслями, размышляя: все ли я взял в дорогу?
   Чацкий вместе с ребятами что-то негромко обсуждали. На мое утреннее пьянство никто не обращал внимания. Затем профессор выдал каждому механические наручные часы. В таком толстом блестящем корпусе, с фосфоресцирующим табло и стрелками.
   - Это очень дорогие часы, - предупредил всех Борис Иванович, - Вещь казенная, терять нельзя. Часы ударопрочные и водонепроницаемые. В особом режиме, работают как компас.
   - А зачем они нам? - спросил я за всех и глотнул из фляги, - Мы, что на вечеринку собираемся? А компас зачем? Чтобы по пьяни не растерять друг друга?
   Ребята фыркнули от смеха. Чацкий ничего не ответил.
   - Ладно, - сказал я сам себе, застегивая на запястье брезентовый ремешок, - Буду теперь пить строго по часам.
  
   Потом нас погрузили в машину, внешне напоминающую автозак, но только совсем без окон. Доступ воздуха шел через верхние люки, забранные решетками. Все молча расселись по боковым лавкам. Команда смотрела друг на друга испытующе. Словно все размышляли, что им ждать друг от друга и от этой поездки. Один Борис Иванович весело насвистывал, какую-то песенку на латинском. Как я успел заметить, он был влюблен в этот язык.
   Через два часа мы приехали на военный аэродром Чкаловский. Я узнал его, когда один из охранников открыл дверь, чтобы переговорить со старшим. Машина заползла задницей в брюхо поджидавшего транспортного самолета. Нас выпустили в салон. Здесь уже стоял пустой автобус ПАЗик с военными номерами и надписью на весь борт: "Дельфинарий". Поверх надписи какой-то чудак нарисовал улыбающегося дельфина, почему-то с одуванчиком в зубах. Автозак сполз по рампе на бетонку и укатил.
   Кобленц и команда изучали рисунок на боку автобуса. Потом Рома покрутил у виска пальцем и принялся вместе со всеми переносить горку чемоданов с оборудованием из брюха самолета в автобус.
   Я демонстративно достал камеру и повесил ее на шею. Историографы ведь никогда не таскают оборудование, не так ли?
   - К чему такая секретность? - спросил я профессора.
   - На всякий случай, - он неопределенно махнул рукой, - Вдруг за нами кто-то следит?
   Я скептически хмыкнул и добавил:
   - В этой стране всегда кто-нибудь за кем-нибудь следит. Но я с трудом представляю себе людей, которые могут организовать слежку за ГРУ. Это что-то новенькое.
   - Леша, - выдал недовольным тоном профессор, - У разведки есть заведенный ритуал. Они ему следуют. Так что не задавай глупых вопросов. И меня не раздражай. Я тоже, между прочим, многого не понимаю.
   - Ладно-ладно, - примирительно сказал я.
   - А что это за автобус такой интересной надписью? Рисунок дурацкий, - рядом оказался Костя Ларин.
   - Да, с одуванчиком наши эксперты переборщили, - признался профессор. И тут же попросил Химика, - Дай-ка мне эту сумку.
   Ларин отдал Борису Ивановичу красный полиэтиленовый пакет. Там призывно и глухо звякнула тара. Я вопросительно посмотрел на профессора. Улыбка готова была разорвать мне лицо.
   - Да-да, - подтвердил мою догадку Борис Иванович, - Надо же нам знакомится.
   Я раскрыл свою сумку и показал фляжки коньяка.
   - Это пока оставь при себе, - посоветовал Чацкий, - Там куда мы едем это может здорово пригодиться.
  
   Вскоре Пазик превратился в маленький ресторан. Я помог профессору накрыть на "стол". Вскрыл консервы, банки с огурцами-помидорами. Упаковки с нарезками балыка, сыра и хлеба. Расставил железные военные кружки. Закончив перетаскивать вещи, народ набросился на угощение.
   - За удачную поездку, - провозгласил Борис Иванович.
   Все хлопнули и не поморщились. Не до того было. Тут же последовала вторая. За ней третья. Судя по темпу, который задал профессор, он хотел, чтобы мы поскорее расслабились и начали спайку коллектива. У русского человека всегда так, пока с кем-то не пил - фиг его знает, что за люди тебя окружают. Пусть они будут распрекрасными с виду и по поведению. Но пока совместно не опрокинуто несколько пузырей, - в душе так и будет жить червячок подозрения.
   Вскоре в головах зашумело и неловкость от компании незнакомых людей стала куда-то пропадать.
   - Вижу, вы готовы к общению, - довольно поблескивая глазами из-за очков, говорил Борис Иванович, - Пора друг другу задавать вопросы. На место нам надо приехать притертым коллективом. А времени мало.
   Я решил поддержать профессора и задал Кобленцу вопрос:
   - А как же ты на иконах-то погорел, святой человек?
   Рома ничуть не обиделся.
   - А я не святой человек. А к тому же другой веры.
   - Как это? - подивились все хором.
   В России почему-то принято считать, что вера всегда у всех одна. Вера в родину. А православие, буддизм и мусульманство - нечто вроде духовного хобби.
   - А так это, - довольный произведенным впечатлением, зарделся Кобленц, - Я из катаров.
   Борис Иванович нахмурился, явно припоминая анкету Романа.
   - Ты же из потомков охранников монастыря, - напомнил я.
   - Все верно. Только одно не исключает и другого.
   - А кто такие катары? - спросил подозрительно Химик.
   - Ничего страшного. Мои потомки все были этой веры. Как видите - ничего плохого с Россией не случилось. Они несколько столетий охраняли монастырь по заданию императоров государства.
   - Да видимо мы что-то упустили, - проговорил наконец Борис Иванович. Он явно знал в чем дело. Однако остальным не терпелось послушать, что за вера такая чудная.
   - Ну, так слушайте дети мои, - с наигранной важностью начал Кобленц, - Про тамплиеров все более-менее знают?
   - Да-да, - ответил я за всех, - Магистр де Моле. Король Франции Филипп Красивый обвинил тамплиеров в ереси. К обвинениям присоединился папа Римский Климент. Начались судебные процессы Инквизиции над еретиками, сожжение магистра. Уничтожение ордена Тамплиеров под корень.
   - Вот-вот, - подтвердил Кобленц, - Только история почему-то помалкивает о катарах. А ведь жили они и проповедовали в одно время с тамплиерами. И замочили их еще раньше, чем тамплиеров.
   - Ладно, не томи душу, чего там с этими паразитами случилось, - оборвал его Химик, - Народу выпить хотца.
   - В общем, катары придерживались такого мнения, что Земля наша - это владения Антихриста.
   Иона Громов - воспитатель свиней - прыснул со смеху.
   - Во-во! - распалился Кобленц, - Посмотрите вокруг: неустроенность, миром правят подонки, грабители и людоеды. Ненависть народов друг к другу -обычное состояние планеты. Список можно продолжать до бесконечности. Разве может доброе существо Бог ввергнуть своих детей в такую клоаку? Конечно же, нет. Это мир Дьявола.
   - Значит и иконы - это не предмет поклонения? - предположил я.
   - Конечно, - подтвердил Кобленц.
   - А я то думал, что я здесь единственный подонок, - вставил Химик - Костя Ларин.
   Все рассмеялись и выпили по следующей.
   - Ну и что там с катарами дальше? - подзудил я Кобленца на продолжение рассказа.
   - А то, что резала их Инквизиция нещадно. Хуже, чем тамплиеров. Рыцари сначала защищали их, а потом и сами под нож попали. Но больше всего, Церковь бесило, что катары проповедовали бездетность. То есть сексом можно заниматься, но нельзя делать новых страдальцев. Новых подданных Сатаны. Делание детей приравнивалось к самому страшному греху.
   - Вера была очень популярна, - перебил его Борис Иванович, - Катары умели убеждать. И если бы все люди приняли эту веру, то в конечном итоге мир пришел бы к тому с чего начал. Адаму и Еве. Первым и последним людям на Земле. А потом и они умерли бы от старости, и Земля приняла - бы первозданный вид.
   Иона Громов снова рассмеялся: - А ведь неплохая идея нае..ть свою судьбу и Злой рок. Вы сами подумайте, Судьба ведь часто отыгрывается на потомках. А если их нет? На чем ей отыграться? - и он расхохотался.
   - Теперь ты Ларин, - подтолкнул к рассказу Борис Иванович.
   - А чё Ларин? Учился, не трогал никого.
   - Расскажи, как ты менеджеров взрывал, - напомнил Кобленц.
   Похоже, Борис Иванович дал почитать анкеты всем участникам нашего похода.
   - Ну, занесло маленько, - признался Костя, - Только они ведь не насмерть. Даже увечий не было. Я все рассчитал. Так - легкий шок. Мне ведь микроскопа электронного не хватало и немного жратвы. А у этих банковских хомяков денег - оттопыренные карманы. Я собирался науку двигать. А эти только свой член в живых людей двигали. Да пьянством занимались. Где справедливость?
   Придумал я тогда одну замечательную формулу, а без сильного аппарата - ну никак. В институте на фиг посылают. В Академии наук - нищета. До вообще олигархов не достучаться.
   - Зато до ментов ты здорово достучался, - сказал я, и все рассмеялись.
   - А что за формулу ты придумал? - поинтересовался Громов. Как ученый - он был любознателен ко всяким открытиям.
   - Откуда животные узнают про опасность? - ответил вопросом на вопрос Химик.
   Все пожали плечами, ожидая продолжения.
   - Почему с рождения все животные знают, что пожар в лесу, наводнение, землетрясение - это опасность и надо убегать? Возьмите Африку. Мы туда едем. Ведь там не так чтобы часто, но происходят налеты муравьев-термитов. Огромные полчища насекомых жрут все на своем пути. Откуда животные узнают про это наступление и убегают при приближении опасности. Кто их предупреждает? Точно также животные реагируют на угрозу своего уничтожения. Они либо вступают в войну с несчастьями, либо спасаются бегством. Значит, существует какой-то ген, - продолжал Химик, - Который срабатывает при наступлении определенных событий. Он-то и подсказывает зверушкам план действий. Это в свою очередь означает, что можно смоделировать такое вещество, которое могло бы возбудить этот ген.
   - Очень интересно! - Иона наклонился вперед, чтобы не пропустить ни одного слова. Но тут вмешался Чацкий.
   - Стойте-стойте! Свои научные проблемы обсудите потом. Чья очередь рассказывать о себе? - профессор оглядел команду.
   - Моя, наверное, - сказал Иона Громов и разлил по стаканам, - Жил да был специалист по биологии, зоологии и прочей муре. Потом подался в фермеры, сформировал армию свиней и стал меж ними командующим.
   - Довольно неплохим, - Борис Иванович приподнял кружку в знак почтения.
   - Да, - вздохнул Громов, - Потом произошла баталия с ментами. Мы победили. Но не судить же прокурорам хрюшек за неповиновение. Над ними весь мир бы смеялся. Вот меня и повязали. Потом я узнал, что свинок моих пустили на колбасу этим судьям, ментам и прокурорам.
   - Вот-вот! Ну, где справедливость?! - вставил катар Кобленц.
   Иона Громов замолчал, грустно покивал головой и оперся щекой о кружку, которую держал в руке. Настала моя очередь. Я рассказал о себе. О том, что стряслось во время опыта Борис Ивановича. Меня никто не подкалывал, поскольку моя биография среди таких парней оказалась совсем заурядной.
  
   Мы приземлились на военном аэродроме под Севастополем. Перед посадкой профессор выдал всем матросскую форму, и мы переоделись. ПАЗик с дельфином на борту, покинул самолет, и мы в обход города прибыли на базу, где обучают боевых дельфинов. Сейчас за неимением денег от государства, военные дельфины вынуждены подрабатывать в цирках.
   Нам не дали полюбоваться этими созданиями и сразу же отвезли на причал, где стояла огромных размеров баржа, груженая металлоломом. Во все стороны торчали балки, погнутые рельсы, ржавые каркасы и прочая железная дребедень требующая переплавки.
   На причале оживленно беседовала группа морских офицеров в форме подводников. Они даже не повернули головы в нашу строну. Аристократический морской снобизм не предполагает общения с сухопутными крысами.
   Как только мы выгрузили из автобуса свои вещи и оборудование, к нам подошел один из тех гидро-офицеров.
   - Поднимаемся на баржу, - приказал он.
   Мы полезли по металлическим конструкциям. Я оглядел своих новых товарищей и подивился нашей перемене. Как-то бездумно мы стали выполнять приказ. Зачем ползем? Куда ползем? Может, мы там ноги себе переломаем об эти железяки?
   - Давайте-давайте, - поторопил нас с берега тот же офицер.
   Впереди между балок высунулась голова матроса. Он заметил нас и вылез по пояс.
   - Сюда! - махнул рукою матрос.
   Когда мы до него добрались, оказалось, что внизу есть люк. Мы спустились по трапу вниз.
   - Мать честная! - присвистнул Кобленц, - Подводная лодка.
   Мы с интересом оглядывали внутренности корабля. На стенах или как говорят здесь, на переборках живого места не было от кабелей, трубопроводов и прочих коммуникаций. Нас провели в специально отведенный для нас кубрик. И приказали ждать дальнейших распоряжений. Профессор остался на берегу. Мы предположили, что он остался проследить за погрузкой нашего оборудования на борт.
   Рома и Костя стразу же принялись изучать окрестности, стараясь не отлучаться далеко от кубрика. Громов и я завалились на койки. Замкнутое пространство давило и на него и на меня. Чуть позже подошел Борис Иванович. Он собрал группу и объявил план действий.
   - Сейчас мы снимемся с якоря и уходим в Средиземное море. Там нас пересаживают на корабль, и пароход доставит нас в нужную точку. Вопросы?
   Я заметил, профессор заговорил по-военному.
   - У меня есть, - поднял я руку с койки.
   Борис Иванович кивнул.
   - Причем здесь баржа с металлоломом? Надеюсь, когда мы сойдет с подлодки, мы не ней поплывем?
   - Все просто. Подлодка выполняет свою секретную миссию. Ее успех заключается в том, чтобы незаметно покинуть порт и тайно выйти в зону боевого дежурства. Нас им дали в нагрузку так сказать. Сейчас лодка закреплена в специальном корпусе баржи. Под видом груза с металлоломом, мы тайно покинем Севастополь. Пройдем, проливы Босфор и Дарданеллы, затем в Средиземном море, подлодка освободится от креплений и уйдет на глубину. Баржа последует своим курсом, продавать железяки.
   - Как все тут у вас хитро, - промямлил Кобленц.
   Руку поднял Громов.
   - А долго нам тут париться?
   - Несколько дней - это точно.
   - Твою, мать! - воскликнул Костя Химик, - Предупредили бы. Я бы книжек набрал.
   - Чтобы взорвать тут все к едреней матери? Ты и так слишком умный, - возразил Борис Иванович, - Куда тебе больше?
   - Кстати об опытах, - вскинулся Костя, - Если взять ведро солярки и распылить...
   - Хватит! - профессор стал резок, - Предупреждаю в последний раз. Никаких опытов, по кораблю не шляться, сидеть тихо. Я запрещаю вам даже мозгами скрипеть. Не говоря уже о том, чтобы громко онанировать непристойными фантазиями!
   - Добро пожаловать в подводную тюрьму, - подытожил я и опрокинул в рот три бульки коньяка.
  
   Следующие несколько дней наш кубрик превратился в подводный клуб веселых и находчивых. Сначала мы допили все спиртовые припасы Чацкого и весь мой коньяк. Травили байки за жизнь. Под зубоскальство людей несведущих (то есть меня) Химик с Громовым успели обсудить все свои научные изыскания. Потом команда разделилась по интересам. Шахматные и карточные турниры продолжались круглосуточно. С перерывами на сон. В гости к нам никто из экипажа не захаживал. Матросы приносили провизию регулярно три раза в сутки и молча отбывали. Группа пришла к единому мнению, что общаться с нами им категорически запретили. Но и нам было запрещено "шляться по кораблю" и разговаривать с матросами, - это подтвердил уже командир лодки.
   Наконец томительное время закончилось. Мы даже не заметили, как подлодка освободилась от баржи.
   Нас пригласили с вещами на выход.
   Группу собрали в торпедном отсеке. Каждого облачили в гидрокостюм. Я посмотрел на профессора:
   - Только не говорите мне, что нас будут десантировать через торпедный аппарат!
   - Не буду, - буркнул Борис Иванович, - Это скажет за меня командир корабля.
   Я заметно приуныл. Десантироваться через торпедный аппарат - самое паршивое, что может приключиться с человеком в жизни. Это пострашнее затяжных прыжков с парашютом и дайвинга. Тем более, что нам предстояло выпуливаться с подлодки с нашим долбанным оборудованием. Тогда, как ни я, ни кто-либо из команды, - таким морским трюкам не обучены. Мы ж не морские свинки какие-нибудь.
   Вперед вышел тот самый офицер, что встречал нас на берегу. Он оказался командиром этой подводной дизельной лоханки и непревзойденным оратором.
   - Товарищи ученые, - начал командир, с сомнением посмотрел на меня и добавил, - А также примкнувший к ним пассажирский элемент! Запомните одно, десять раз повторять не стану. Я понимаю, что вы впервые проходите десантирование через торпедный аппарат, а потому не стану темнить и замалчивать сложные детали.
   Все когда-нибудь происходит в первый раз. Но вы должны понять, что десантироваться через трубу, не страшнее, чем в первый раз залезать на бабу. Хотя последнее, несомненно, страшнее. Баба может подзалететь, может оказаться заразной, несовершеннолетней и так далее. А в аппарате надо просто лежать и думать о чем-нибудь приятном. Например, как вы залезаете на бабу.
   Запомните: не обстоятельства убивают человека, а собственный страх. Понятно? Враг военного - собственный страх. Именно он убивает вернее всего. Вспомните мои слова, когда вас засунут в темную узкую трубу торпедного аппарата и вам сразу станет легче. И еще! Не вздумайте облегчаться в гидрокостюме. Он герметичен. Давление воды выдавит воздух вместе с экскрементами наверх и есть опасность захлебнуться в собственном дерьме. Сейчас вас упакуют в гидрокостюмы и помогут забраться в аппарат. Когда люк под вами закроют, последует один удар: это означает "Как дела?". Вы должны ответить двумя ударами. Что означает "Все хорошо мой адмирал, не служба, а рай". Частые удары с вашей стороны будут означать: "Выпустите меня, хочу к маме". В этом случае алгоритм наших действий таков: мы вас выпускаем, вламываем тут же хорошей п...зды и засовываем обратно. Все это время ваши товарищи будут сидеть в тесной и темной трубе. Потом десантируем всех одновременно. И наверху ваши товарищи вломят трусу и негодяю еще раз, за то, что он заставил коллектив помучаться несколько лишних минут. Все понятно?
   Группа согласна кивнула.
   - Приступайте! Родина и так заждалась ваших подвигов. Наверху вас ждет корабль, - командир подлодки отошел в сторону. Матросы хищно набросились на нас, быстро упаковывая и затягивая в гидрокостюмы. Мне это напомнило почему-то сцену смертной казни. Когда из гуманных соображений с приговоренным стараются сделать все быстро, чтобы не мучился. Когда на меня надели верхнюю часть гидрокостюма, я обнаружил, что через стекла шлема видно не очень хорошо. Плохой обзор по сторонам. Дышать приходилось через отверстие в резиновом мундштуке. Матросы быстро затянули жгутом аппендикс на животе. Застегнули отворот на груди, скрыв таким образом аппендикс и нацепили на меня баллоны. Тут же к морде привинтили распределитель воздуха.
   - Воздух поступает? - услышал я голос справа.
   Я хотел что-то ответить, но потом сообразил: это будет выглядеть обычным свинячим хрюканьем. И просто кивнул.
   - Подачу воздуха добавить? - поинтересовался голос слева.
   Я снова кивнул.
   Меня схватили за морду, что-то подкрутили, и кислород буквально сам полез в легкие. Матрос немного перестарался.
   - Ну, как? - сквозь стекла я разглядел кусок командирского кителя.
   Я кивнул и показал сначала большой палец, потом средний. Кругом засмеялись.
   - Этого засуньте в аппарат первым, - приказал командир, - Пусть помучается ученая сволочь.
   Меня тотчас подхватили под руки и повели к трубе.
   - Да, чуть не забыл, - сказал напоследок офицер, - Иногда наружный люк не открывается. Сам понимаешь, подлодки старые, не ремонтированные. И вот если крышку заклинит, то выстрелом человека размазывает по стенкам трубы. Удачи тебе. И греби наверх. Не перепутай.
   Меня засунули в тесную трубу и сразу же стало темно, страшно и как-то удушливо. Хотя воздух из баллонов сам врывался в легкие, стоило только разжать рот. Я мысленно поблагодарил матроса за регулировку. Ничто так не пугает человека в тесной темноте, как затрудненное дыхание.
   Послышался стук по моей трубе. Я дважды ответил.
   Ждать пришлось долго. По субъективному времени. Хотя как потом выяснилось: нас распихали по аппаратам за какую-то минуту.
   В трубу начала поступать забортная вода. Стало холодно. В ушах защелкало от перепада давления. Вода все больше и больше заполняла собой и без того тесное пространство. Я лежал как заживо погребенный, да еще в затапливаемой могиле. Ни повернуться, ни посмотреть. Последовал удар и я вылетел пробкой из подводной лодки в темноту моря.
   - Бл....яяяяя! - понеслось в голове от того, что я увидел. Нас выбросили за борт ночью. Где лево-право, низ-верх - не разберешь. Я полностью потерял ориентацию. Болтал руками и ногами, как пропеллерами, стараясь оглядеться по сторонам. Но ничего обнадеживающего найти не удалось. Чернота поглотила все. Даже борт подводной лодки растворился в ней без остатка.
   Я вспомнил, как мои девушки, часто называли меня говнюком. В эти секунды я начал молиться, чтобы это оказалось правдой. Если я окажусь говнюком, то обязательно всплыву. Надо просто ничего не делать. Говно ведь не барахтается.
   Откуда-то сверху замелькали желтые огоньки. Один из них стал стремительно ко мне приближаться. Огонек оказался аквалангистом с притороченным к руке фонариком. Незнакомец показал мне большой палец. Я понял его и тоже показал большой палец: "все в порядке". Но оказалось, что жесты на земле и под водой - имеют разное значение. Аквалангист перешел на сухопутный язык и повертел пальцем у виска. "Дурак" - понял я. Потом указательным пальцем он потыкал куда-то вбок. "Тебе туда" - прочитал я. Затем аквалангист приставил указательные пальцы обеих рук к вискам, изображая рожки. И легонько шлепнул себя по затылку ладонью. Ага! - заликовало в душе.
   Теперь его жесты сложились во вполне осмысленную фразу: "Идиот, плыви наверх, тупая скотина!" Я погреб в указанном направлении. Никогда бы не догадался, что вправо - это наверх. Но аквалангист задал точное направление.
   Когда я вынырнул, то первым делом шарахнулся маской о борт корабля. Резиновый мундштук во рту, чуть не залез в глотку. Потом меня подхватили за перемычку баллонов сильные руки и легко втащили наверх. На палубе меня быстро распаковали.
   Я огляделся и глубоко вздохнул в легкие соленый воздух. Кругом суетились темные силуэты экипажа корабля. Моих товарищей освобождали от гидрокостюмов. Другие темные силуэты доставали из воды ящики с нашим оборудованием. Их торпедировали вслед за нами. Как водолазы их нашли в такой темноте - ума не приложу. Эту загадку я не разрешил до сих пор.
   - Теперь понял, что я тебе хотел сказать? - заговорили со мной из темноты очертания человека.
   - Да, понял.
   - Большой палец под водой означает всплытие, - решил закрепить мои навыки неизвестный.
   Наконец глаза привыкли к темноте. Я увидел лежащего на палубе Химика. Он сплевывал и бормотал проклятия.
   - Этот вообще поплыл за подводной лодкой. Еле за ласту поймали, - сказал аквалангист.
   - Ты зачем, дура, поперся за ней? Она же вниз уходила.
   - Я там, в кубрике утюг забыл выключить, - ответил Костя и поднялся на ноги, - Испугался, как бы с ними чего не случилось.
   - Не волнуйся, - откликнулся голос Кобленца, - У них там воды полно. Потушат.
  
   Группу быстро проводили внутрь корабля и рассовали по каютам. Нам выдали новую одежду. Нечто среднее между военным тропическим костюмом военного моряка и гражданской одеждой чокнутого тропического туриста. Кстати, никаких ярлыков или лейблы фирмы изготовителя - на одежде не значилось. По крайне мере мы их не нашли. Я оказался в одной каюте с Химиком. Напялив на себя тропический костюм, Костя скрылся в туалете. Оттуда донеслись призывные звуки. Ларин звал Ихтиандра.
   В нашу дверь вежливо постучались. Затем, не ожидая разрешения, в каюту вошел Чацкий. Он покрутил головой.
   - Где Ларин?
   - Разговаривает с обитателями подводного мира через передающее устройство.
   - Не понял?
   - Блюет, - пояснил я, - Все-таки перепад давления, перепад настроения и смена обстановки. Сами знаете.
   - Ясно, - кивнул профессор, - Я тоже себя не очень хорошо чувствую.
   - Надо выпить, - посоветовал я.
   - Тебе лишь бы нажраться, - заметил Борис Иванович.
   - А вы не находите, что это не такая уж плохая привычка. Я по крайней мере всегда знаю чего хочу, а вот вы - нет. Оттого и мучаетесь. И муторно себя чувствуете.
   Борис Иванович не принял мой философский вызов:
   - Через десять минут встречаемся в кают-компании. Будем проводить совещание.
   Профессор вышел. Я так и не понял: нальют нам сегодня или нет? Или мы будем болтать в сухую?
   Когда Ларин просочился из туалета, я все еще размышлял на эти темы. И поделился с ним своими опасениями. Костя посмотрел на меня и снова убежал в туалет. Вот уж не думал, что одна только мысль о спиртном может вывернуть человека наизнанку. Хотя каждому свое. Я вот сразу блюю, стоит мне показать таблицу Менделеева.
  
   Кают-компанию мы нашли очень быстро. Надо было просто идти по коридору в нос корабля, никуда не сворачивая. Услышав веселые вопли из-за двери, мы поняли что пришли. Наша команда весело обсуждала свое десантирование и делилась впечатлениями. Чацкий кивнул нам на свободные места. Помимо нашей группы в помещении находились около пяти крепких парней. По виду - явно спецназовцы.
   Само судно оказалось гражданским. По крайней мере интерьер просто вопил об этом. Панели орехового дерева на переборках, мягкие кресла, картины с русскими пейзажами, телевизор с видиком, деревянно-стеклянный буфет.
   Борис Иванович занял за столом председательское место. Рядом с ним находился один из незнакомцев. Крепкий, седой человек. Мы расселись вдоль стола.
   - Ну, что ж. Переброска прошла успешно, - начал профессор. Сидящий рядом седой важно кивнул.
   - Корабль на котором мы находимся - научно-исследовательское судно. Гражданский персонал. Никакого оружия, только научная аппаратура. Ребята, которые сидят рядом с вами - это наша группа поддержки. Спецназ военно-морских сил. Это все что вам полагается пока знать.
   Борис Иванович замолчал и посмотрел на седого. Тот кивнул и поднялся. Наверное, он не привык говорить сидя.
   - Меня зовут Степанов, - начал седой, - Я старший группы поддержки. Наша задача прикрывать ваши гражданские задницы в случае непредвиденных осложнений. Но по опыту знаю - они обязательно возникнут. Поверьте. Теперь о задании.
   Степанов подошел к карте позади стола и достал указку.
   - Побережье Гвинеи. Леса, прибрежные пляжи. Но валяться там с девками и пить холодный мартини вам не придется.
   По нашей группе пробежал тяжкий вздох.
   - Тогда я не понимаю, зачем нас сюда притащили, - прервал Степанова Кобленц.
   - Девки, мартини и пляжи - были нами оплачены в туристическом бюро! - поддержал я Рому, - А теперь выясняется, что нам даже выпить не поднесут. Я уж молчу про женские прелести.
   Спецназовцы с интересом и удивлением на нас посмотрели. Степанов также замер возле карты. Он видимо не привык к общению с гражданскими и шуток не понимал.
   - Хватит придуриваться, - хлопнул по столу Чацкий, потом обратился к Степанову, - Извините, наши ребята с юмором. Не привыкли к военной дисциплине.
   - Юмор атрофируем, - ожил, наконец, старший спецназа, - Итак, ваш объект находится в лагере, м-м-м-м, - он замялся, - В общем, в местной деревне, которую захватили некие идиоты. Сама деревня находится в окружении местного племени, которые не хотят отдавать своего соотечественника. Такая вот у них там патовая ситуация. Задавайте лучше вопросы.
   Степанов сел на место. Я поднял руку. Профессор кивнул мне, как распорядитель на пресс-конференции.
   - Кто взял объект в заложники? Местные они или нет? Цвет кожи? Национальность?
   - Национальность неизвестна, - ответил Степанов, - Но они явно не местные. Они белые. Европейцы, скорее всего.
   - Могут ли они работать на иностранную разведку? - спросил Иона Громов.
   - Не исключено.
   - Они вооружены? - поинтересовался Кобленц.
   - Конечно! - хмыкнул Степанов, - Иначе, зачем мы тут? И как вы себе представляете захват деревни без оружия?
   - А что за местное племя? Они будут против нас воевать? - вставил я вопрос.
   - Еще как! - засмеялся Степанов, - Мы же тоже хотим забрать этого ребенка.
   - Он для них - что-то вроде святого, - пояснил Борис Иванович, - Как вы думаете, мы узнали о нем? По странам пошли слухи, что в племени появился ребенок, который говорит на языке, которого нет на континенте. Это проверяли его соплеменники через жрецов. Они слетелись к нему чуть ли не со всех стран континента. Ребенок описал им город, в котором жил раньше. Таких городов в Африке нет. Один наш специалист попал на встречу с этим ребенком и выяснил, что он говорит на русском и описывает предположительно Москву.
   Мы недоверчиво посмотрели на профессора.
   - А ваш специалист предварительно измазался гуталином и прискакал на страусе, прикрывая причинное место банановыми листьями? - сострил я.
   - Нет, он из алмазодобытчиков, - пояснил Степанов, - В этом районе находятся алмазные прииски "Де Бирса", а также одной нашей фирмы. Этот человек оттуда.
   - Вы хотите сказать, мы сейчас находимся возле Африки? - начал я прикалываться, - А у нас ведь ни загранпаспортов, ни фига!
   - Остановите корабль, я вернусь домой! - поддержал меня Кобленц.
   - Если вы не заткнетесь, - указал на нам пальцем Степанов, - То действительно покинете корабль. Причем не по своей воле и с грузом на ногах.
   Мы благоразумно примолкли.
   - В общем, ребенок описывает, скорее всего, именно Москву, - продолжил Борис Иванович, Но дальше начинается самое интересное. Помимо проспектов, улиц, домов и прочей дербедени, знаете, что он описывает? Люберцы-2. Новый микрорайон.
   Борис Иванович углубился в бумаги, - Наш человек составил со слов ребенка детальное описание района, в котором он якобы проживал. Мы сравнили его и выяснили, что речь идет о новом районе Красная горка города Люберцы. Дома, которые нарисовал ребенок, построены в 1998 году. Мы нашли даже палатку, где он покупал хлеб. Торговая точка появилась там в 1999 году. Мы охватили поиском весь указанный район и нарисовалась такая статистика: в этих домах получили жилье 134 семьи военнослужащих. Из них 51 человек - служит в подразделении спецназа. За указанный период, я имею в виду с 1999 по сегодняшний день 2005 года, в этих семьях в боевых действиях погибли всего два человека. Два спецназовца. Один из них Бурцев - погиб в 2000 году при освобождении заложников в Москве. Другой Александров (тут я вздрогнул, тот самый!) - погиб в Чечне в 2005 году.
   Толпы мурашек заиграли на моей спине в регби серым комочком страха. Я многозначительно кашлянул.
   - Что у тебя? - спросил, глядя поверх очков, Чацкий.
   - Я был там, когда погиб Александров.
   - И что? Думаешь, я не знаю, что ты там был?
   - Сколько лет ребенку?
   Борис Иванович полистал бумаги.
   - Ему четыре года.
   - Не сходится, - опрокинул я стройную статистику ученых.
   - Что не сходится? - нахмурился профессор, но по его глазам, я видел, что он отлично меня понял.
   - Александров погиб в 2005 году. Так? Ребенок, раз ему уже четыре года, появился на свет в 2001-ом. Так? А зачат - так вообще в 2000-ом. Получается расхождение по времени. Сначала ребенок родился. Жил себе. Никого не трогал, кроме мамкиной сиськи, а через три года, аккурат, когда погиб Александров, детеныш вдруг преобразился в нашего спецназовца. Как такое может быть?
   - Смещение во времени, действительно имеет место быть, - согласился Борис Иванович, - Однако реинкарнация - это уравнение, где все его составляющие - неизвестны. Может душа человека проявляется и окончательно формируется только к трем годам? То есть когда человек начинает говорить. А может быть в этом мире все предопределено, и человек еще живет, но по каким-то причинам часть его подсознания в преддверии скорой смерти уже начинает переходить в новое тело?
   Я развел руками, не найдя, что возразить. Судя по глазам нашей группы, они также были на моей стороне.
   - Тем не менее, - заговорил профессор, - Ребенок налицо. Его показания - налицо. Будем разбираться. Надеюсь все понимают, - Чацкий обвел глазами собрание, - Что сидя в африканской деревне, в лесах Новой Гвинеи, придумать про Красную Горку города Люберцы - невозможно?
   Все с готовностью закивали.
   - Может быть, вы попросту упустили смерть какого-то человека в этот районе? - спросил Иона Громов.
   Профессор состроил мину: фиг его знает. Вмешался Степанов.
   - На научные темы поговорите потом. Сейчас я вам представляют ваше прикрытие, - он указал в зал на спецназовцев. Они кивнули, - Познакомитесь потом в индивидуальном порядке, - отчеканил старший, - Завтра ночью мы подходим к побережью. Высаживаемся на берег. И пускаемся на поиски этого парня. Все.
   На этом совещание закончилось. Мы разбрелись по каютам. Борис Иванович занял отдельные апартаменты. Наша четверка была переведена в четырехместную каюту на корме. Выглядела она точь-в-точь, как купе в вагоне. Видимо конструктора не напрягают фантазию при проектировании кораблей и вагонов. Да и вообще не видят между ними разницы. Мы разлеглись по койкам.
   - А здорово ты его срезал, - сказал со смешком Химик, падая на подушку.
   - Я не хотел.
   - Ладно, Леша, не скромничай, - вставил Громов, - Все же видели, как стройная система Чацкого рухнула у него же на глазах.
   - Дела Господни, как и его пути - неисповедимы, - откликнулся Кобленц.
   После этого все дружно захрапели. Как оказалось, в каюте работал кондиционер. И весь день, пока мы спали, тропическое солнце нам не досаждало.
  

ГЛАВА

  
   Надутые гимнастерки, презервативы решено было оставить романистам и людям с неустойчивой психикой. Наш отряд поплыл к берегу на черных резиновых лодках. В кромешной тьме по компасу. Кстати, со спецназовцами мы так и не познакомились. Ни в то время, ни после. Эти ребята были всегда чем-то заняты и не шли на контакт. Они охраняли нас. Что-то подсказывали, советовали. Но никогда с нами не разговаривали на отвлеченные темы, словно мы были для них пустым местом, подлежащим охране и обороне.
   Как только мы расселись по лодкам, спецназовцы взяли автоматы с глушителями наизготовку и стали пялиться в ночь через приборы ночного видения. Нашей команде гражданских доверили работу гребцов на галерах.
   Не самое приятное занятие, доложу я вам, грести ночью по морю. Тут нужна определенная сноровка. Но мы как-то справились.
   Пока я орудовал веслами, Борис Иванович сидел рядом со мной и усиленно размышлял. В тропической тишине, слышно было, как стучат от натуги поршни в его голове.
   - Ты все-таки прав насчет ребенка, - проговорил он, наконец.
   - Да бросьте вы, - махнул я в очередной раз веслом, - Это африканское турне не из моего кармана оплачивается. Мне-то какое дело? Прокатимся, посмотрим, вернемся. Будет потом, что своим детям рассказать.
   - Нет, просто это еще одна загадка, - развивал мысль профессор, - Загадка смерти, пространства и времени. Три неизвестных.
   С носа лодки на нас зашипел спецназовец. Ах, да, да! Звук разносится по воде на огромные расстояния. Мы заткнулись.
   Нос лодки мягко уперся в песок. Бойцы тотчас выскочили на берег и заняли оборону. Лодки разгрузили от рюкзаков с амуницией и боеприпасами.
   Потом двое спецназовцев в гидрокостюмах отплыли от берега и пропали в темноте.
   Мимо прошел Степанов.
   - Куда это ребята собрались? - спросил я.
   - Базу создавать, - бросил он жестко, и потом беззлобно добавил, - А вообще не твое дело. Бери рюкзак и шагай за группой. Надо поскорее уйти с открытого пространства.
   Какие они все милые, эти спецназовцы. Всегда найдут нужное слово для утешения: "заткнись", "не твое дело", "помалкивай". Прямо-таки братья.
   Я взвалил на плечи тяжеленный рюкзак и посмешил за остальными.
   Мы углубились в джунгли на несколько километров, и остановились на ночлег. Пока ставили палатки, к нам подошел Степанов. Он сипел злобным шепотом:
   - Чего вы носитесь и орете, как слоны в уголке Дурова?
   Мы и вправду переговаривались между собой. Ведь надо как-то распределять обязанности и координировать свои действия? Главный спецназовец оказался другого мнения.
   - Еще раз завопите, получите пулю.
   - Ух, ты! Настоящую? - прошептал я с детским удивлением.
   - Но мы... - начал Кобленц.
   - Молчать! - просипел Степанов, - Ни одна душа не должна знать о нашей высадке. Вы ставите под угрозу всю операцию.
   - А негромко выпить можно? - поинтересовался я.
   - Идиоты, - подытожил Степанов и отошел в темноту.
   Мы переглянулись. Чацкий достал железные солдатские фляги и раздал их нам со словами:
   - Здесь спирт. Советую разбавлять. По пятьдесят грамм и спать.
   Команда стала расползаться по палаткам. Но Борис Иванович меня остановил:
   - Леша, ты поаккуратнее со спецназом. Они люди нервные и как ты понял, шуток не понимают.
   - Борис Иванович, - я понизил голос до еле различимого шепота, - У меня есть некоторые опасения.
   - О чем ты?
   - Почему спецназовцы с нами не общаются?
   - Ты не в парламенте, а они не депутаты, чего им с тобой общаться?
   - Нет. Они подчеркнуто ведут себя так словно нам не по пути.
   - Не темни, - начал раздражаться Чацкий.
   - У них нет случайно, приказа в определенных обстоятельствах ликвидировать нас?
   Чацкий дернулся, словно ему хлыстом по роже съездили. Даже в темноте я уловил встревоженный взгляд профессора. Такая простая мысль, очевидно, еще не приходила ему в голову. И теперь он лихорадочно ее разбирал с разных сторон, прикидывая варианты при которых нас могли шлепнуть.
   - Понимаете, я не первый раз путешествую со спецназом, - пояснил я, - Обычно это такие нормальные разговорчивые люди. Любопытные и свойские. А тут они нас словно чураются. Словно специально не хотят налаживать человеческий контакт. Чтобы им потом, в случае чего, не жалко нас было перестрелять.
   - Ты сегодня много выпил? - профессор попытался перевести все в шутку.
   Я хлебнул чуток из фляги, выданной нам на корабле:
   - Пока нет.
   - Советую добавить. Мир станет дружелюбнее.
   Борис Иванович полез к себе в палатку.
   Я постоял немного глядя в ночь.
   Темнота вокруг ухала, свистела изредка рычала, затыкалась на несколько секунд и потом снова начинала разговаривать сама с собой. Где-то там расположились вокруг лагеря спецназовцы. Потом мелькнули по лагерю две тени. Судя по торчащим автоматам - это те двое бойцов, что уплывали на лодке.
   Я забрался в палатку. Борис Иванович и ребята уже спали. Меня же терзало мое неожиданное предположение о нашей ликвидации. Потом я подумал: вот парадокс. Я в Африке. В самой настоящей Африке. В Гвинее, где добывают алмазы. Где жизнь течет другим чередом и законы совсем не такие, как дома. Кто из нас в детстве, да и во взрослом состоянии не мечтал о далеких путешествиях? Вот они - путешествия. И что? Что я вижу? А ничего не вижу. Все тоже самое, и даже еще интереснее, можно посмотреть по телевизору, в передачах о путешествиях. В кино, на худой конец. По телеку даже любопытнее. Там хоть какие-то достопримечательности показывают. Рассказывают интересные истории. Корреспонденты с оператором ни от кого не прячутся. А здесь? Лежу в палатке темно-зеленого цвета, огня зажигать нельзя. Мы все на нелегальном положении. Кругом джунгли и свирепые племена. Я трясусь за свою шкуру и мечтаю вернуться домой. Вывод: человек весьма привередливая скотина, на которую не угодишь.
   Так я грезил, плавая в удушливом сне. Меня кто-то сильно дернул за руку. Я открыл глаза и приподнялся.
   - Выползай, - зашептал боец спецназа и тотчас скрылся. По его глазам я понял, что стряслось нечто очень важное.
   Профессор и ребята уже покинули палатку. Я вылез наружу и прополз с десяток метров к своей группе. Спецназовцев нигде не было.
   - Что стряслось? - шепнул я Чацкому.
   - Нас обнаружили.
   Это "обнаружили" меня доконало окончательно. Кто это? Что им надо? Почему они рыскали вокруг и вдруг "обнаружили"? Нас убьют или сначала помоют, перед тем, как съесть?
   Из темноты снова выполз спецназовец. Он оглядел нашу группу и тихо произнес:
   - Какая сука попрыскалась одеколоном?
   - Ну, я, - отозвался Иона Громов, - "Красная Москва". Хороший запах.
   - Бля-я-я, - протянул боец, - Сейчас ты козел будешь рассказывать это туземцам. Коммивояжер хулев.
   И он опять уполз в кусты.
   Молчаливое противостояние затянулось до рассвета. Туземцы взяли нас в кольцо, но не приближались. Наша группа прикрытия заняла круговую оборону, и выжидала. Мы лежали в центре лагеря и размышляли: сколько нам осталось жить. Лично я высчитывал и припоминал, насколько далеко мы отошли от моря и в какой оно вообще стороне? Мне почему-то казалось, что мы успеем добежать до моря быстрее, чем в наши задницы вопьются стрелы туземцев.
   Я смотрел на дерево посреди лагеря и с первыми лучами солнца стал замечать, что в некоторых местах дерево как-то неестественно блестит. Давно ли ты был в Африке в последний раз? - спрашивал я сам себя, - Путешественник ты фигов. И вообще, какое тебе дело блестит - не блестит? Это сугубо личное дело африканского континента. Может твоя рожа, на которой выступили капли пота, тоже блестит?
   Светлело с каждой минутой, и я стал замечать, что у дерева есть татуировки. Тут уж я откровенно протер глаза и снова уставился на узоры. Они шевельнулись. Я чуть не заорал от ужаса и дернулся бежать, но вовремя себя остановил.
   - Ты чего? - спросил Борис Иванович и проследил за моим взглядом.
   - Кажется, к вам пришли, - сказал я.
   - Почему ко мне? - он пытался понять, кого я там разглядел.
   - А кто нас сюда затащил?
   - Там человек что ли?
   - Йоп твою мать! - сказал я громко и потом еще более грязно выругался.
   - Ты нас выдашь, - шикнул на меня Громов. Химик захихикал. Кобленц стрелял глазами по кустам.
   - Да он на нас уже полночи смотрит, - указал я рукой в сторону дерева.
   Все повернули головы. Лианы дрогнули и на землю скользнул туземец. Он был без оружия.
   - Но как он пробрался в лагерь?! Там же спецназовцы кольцом! - Борис Иванович удивленно оглядывал нас, приглашая в свидетели. Идти к нему в свидетели не хотелось. А хотелось дать деру на тот белоснежный корабль, что плавает сейчас вдоль побережья. Там сейчас завтрак, командир и матросы кушаю кофе с рогаликами. А мы тут играем в партизаны на пустой желудок.
   - Чего делать будем? - спросил Кобленц.
   Я поднялся на ноги:
   - Фигли делать теперь. Разговаривать будем.
   Туземец настороженно следил за выражением наших лиц. Если не знаешь чужого языка - это лучший способ избежать надвигающейся опасности.
   Тут я вспомнил один из советов девушки Вари и обратился к туземцу как можно любезнее:
   - Э-э-э..Водка, дриньк, есть? - я указал на него пальцем, а потом щелкнул себя по горлу.
   Туземец заулыбался и закивал головой.
   - Ты чего болтаешь? - зашипел на меня Борис Иванович.
   - Налаживают контакт, профессор, - сказал я одним уголком рта, а другим продолжал улыбаться. Припоминая при этом английский.
   - Ай вон, вери водка. Хау мач?
   Туземец продолжал улыбаться и кивать, затем неожиданно выпалил:
   - Вам сколько надо?
   Тут уж мы все оторопели. Бывший российский студент? Говорит с акцентом, но слова расставляет правильно. Или шпион? Но откуда здесь шпионы?
   Борис Иванович начал меня тихонько ругать:
   - Человек подумает, что мы сюда из России за водкой приплыли.
   - Ну, и что? - опять зашептал я профессору, - Вам не по хрен чего он подумает? Лишь бы они не решили нас прикончить. Алкоголики - не самая опасная для них профессия.
   - Неудобно как-то, - замялся Чацкий.
   - Лучше быть живым алкоголиком, чем мертвым профессором, - не находите?
   - Ты на что намекаешь? - огрызнулся Борис Иванович. Но я оставил его без ответа.
   Я обратился к туземцу:
   - Ваши ребята нас окружили?
   - Да, наши, - подтвердил он.
   - Мы не опасны, - сказал я.
   - Мы знаем, - подтвердил туземец.
   - Алексей, - я шагнул вперед и протянул руку.
   - Миша, - туземец шагнул на встречу, и мы скрепили знакомство рукопожатием.
   - Странное имя, - вырвалось у меня.
   - Обычное, - Миша пожал плечами.
   - Как погода? Дожди, пираты - не мучают?
   - Нормально, - он снова пожал плечами и рассмеялся.
   - Хватит придуриваться, - проверил я глубину его языкознания.
   - Ты первый начал, - парировал туземец.
   - Откуда вы знаете русский и почему у вас такое имя? - вмешался в разговор Борис Иванович.
   Я оглянулся. Наша группа, как истинные ученые, почуяв, что опасность миновала, принялась за завтрак. Предоставив переговоры с туземцами - нам с профессором.
   - На местном наречии мое имя звучит не слишком удобно для вас. Поэтому ваши ребята называют меня Мишей.
   - Наши ребята? - удивился я, с ужасом представив себе еще одну Россию в Африке. Впрочем, чему тут удивляться? Россия и Африка различаются только цветом кожи. Порядки и мироустройство наших континентов - одинаковы.
   - Эти ребята работают на алмазном прииске, - пояснил туземец, - Мы с ними каждый день общаемся. Могу проводить.
   Из-за деревьев появились спецназовцы. Оружие у них болталось за спиной. Они уже поняли, в чем дело и заметно расслабились.
   - Как там? - спросил их профессор.
   - Все нормально. Оцепление сняли, - ответил за всех Степанов.
   Туземца Мишу пригласили к столу. Он не отказался и с удовольствием съел сухой армейский паек.
   - Вы так всегда едите? - спросил он.
   - А что? - поинтересовался Кобленц.
   - Экзотическая еда. Какая-то ненастоящая. У нас лучше.
   Мы рассмеялись.
   - Нет, это только для походов вроде нашего.
   - Тогда я рад за вас, - улыбнулся Миша.
   - А как вы нас обнаружили? - спросил профессор.
   - А вот по нему и вышли на лагерь.
   Мы обернулись, куда показывал туземец. Иона Громов снова достал свой одеколон и прыскался им со всех сторон. Ученый заметил, что на него все смотрят, смутился и покраснел:
   - Для дезинфекции. Тут насекомых полно, - Иона спрятал флакон.
   Спецназовцы тяжело вздохнули, глядя на Громова, но ничего не сказали.
  
   Закончив трапезу, Миша взялся проводить нас на русские алмазные прииски.
   Все равно нас уже раскрыли, и таиться не имело смысла. Что нас всех удивило, так это то, что Миша и его соплеменники точно угадали, зачем мы сюда приехали.
   - Ребенка, вам все равно не достать, - сразу предупредил Миша и зашагал во главе колонны. Туземца провожал десяток раскрытых от удивления ртов.
   Теперь об этом знали все джунгли в радиусе сотен километров. Знали и те племена, которые окружили деревню с детенышем.
   Пока мы тащились через чащу за Мишей, спецназовцы с профессором чуть поотстали и обсуждали новую тактику действий.
   - А кто окружил деревню, - спросил я Мишу.
   - Племя Ягра, - охотно ответил он.
   - Мне это ничего не говорит.
   - Это хорошо, значит, ты с ними не сталкивался, и у тебя нет плохих переживаний.
   Ха-ха. Нет плохих переживаний. Да у меня полно плохих переживаний и без этого дурацкого племени.
   Миша рассказал, что Ягра это племя охотников. По складу характера типа наших националистов, которые не любят чужаков, стараются им во всем насолить, а тем более никогда не отпустят святого ребенка на землю чужаков. Племя Ягра считает, что белые забирают из Африки все хорошее и оставляют на континенте все самое плохое. Отчего чужаки живут лучше, чем они.
   - А ты сам как думаешь? - спросил я.
   - Люди везде одинаковы, - уклончиво ответил Миша.
   - Кстати, как зовут мальчика?
   - Джума.
   - А кто его захватил?
   - Белые люди, на вроде вас.
   - Ну, мы-то никого не захватывали, - хмыкнул я.
   - Но ведь собираетесь захватить, - уверенно проговорил Миша.
   Тут уж я не нашелся что сказать. Действительно нехорошо получалось. Пришли подонки и захватили ребенка. На его защиту встали местные племена под именем Ягра. Тогда пришли другие белые люди и тоже собираются захватить ребенка. Чем мы лучше этих подонков раз собираемся сделать тоже самое?
   Несколько минут мы шли молча.
   - Знаешь, - придумал я, наконец, отмазку для Миши, - Мы имеем право на этого ребенка. Он с нашей земли. Говорит по-русски. Мы даже примерно представляем, как его звали в прошлой жизни, и кем он был.
   - Ты говоришь также, как и те белые люди, что захватили Джуму.
   Я прикусил язык. Чтобы я сейчас ни сказал, какое бы оправдание ни придумывал, те подонки уже это наверняка говорили. И все равно сидят сейчас в окружении племени. Ребенка они захватили, а вот выйти не могут. И живут они до тех пор, пока жив Джума. Меня насторожило еще кое-что.
   - Так значит, захватчики говорят по-русски?
   - Да. Некоторые из них, - подтвердил Миша.
   - Как это?
   - Некоторые говорят по-английски и по-французски.
   - Ого! Да там интернационал!
   - Что? - не понял туземец.
   - Народу говорю много.
   - Нет, их человек двадцать не больше. В основном, конечно, говорят по-русски.
   - Чем же они питаются? - спросил я.
   - Племя им передает продукты. За это они кормят Джуму и не убивают его.
   Похоже у этих ребят совсем безвыходная ситуация.
   - Кто они сами-то?
   Миша пожал плечами:
   - Просто белые люди. Я ведь точно также не знаю, кто вы.
   - Ну, мы-то огого! - потряс я кулаком.
   Миша посмотрел на меня внимательно, улыбнулся и ничего не сказал.
   По его лицу я понял, что он не делает никаких различий между нами "белыми" и теми "белыми", кто захватил Джуму. И скорее всего мы живы сейчас только потому, что между нашими "белыми братствами" есть маленькое, но существенное отличие. Туземцы справедливо считают нас врагами белых захватчиков.
   Потом мне пришло на ум: а уж не местный ли он Ваня Сусанин? Вдруг взбредет ему в голову, что мы пришли на помощь блокированному отряду белых? Хотя, похоже, что нет. Да и к племени Ягра, он не очень хорошо относится. С другой стороны это может быть показное. Все показное. Сейчас он нас приведет в глухомань, в засаду и там нас перебьют к чертовой матери. А мы как бараны шлепаем за ним по джунглям.
   - Не бойся, я не враг, - сказал Миша. Наверное, весь ход моих мыслей он прочитал у меня по лицу.
   - Я доведу вас до приисков. Мы дружим с русскими любителями алмазов.
   - Спасибо, - сказал я, - Но ведь те в деревне, - тоже русские.
   - Они другие русские, - пояснил Миша.
   - Меньше пьют что ли?
   - Нет, они говорят по-русски только с Джумой. Между собой они общаются на английском и французском.
   - Вот оно что! - присвистнул я, - Значит они иностранцы. Впрочем, мы тут тоже иностранцы.
   Миша молча шагал, но всем своим видом показывал, что готов ответить на любые мои вопросы.
  
   Меня позвал Борис Иванович. Я чуть поотстал и примкнул к основной группе.
   - О чем ты там с ним болтаешь? - недовольным тоном спросил профессор.
   - Боитесь, я все ваши тайны раскрою? - и я пересказал ему наш разговор.
   - Плохо дело, - вставил Степанов, - Еще хуже, чем я думал.
   Мне захотелось подколоть его, но я не стал.
   - Что это за люди? - стал уточнять у меня Степанов.
   - Откуда я знаю?
   - Не спецназ?
   - Да фиг знает. Просто белые как мы.
   - Но они не русские, а просто говорят с Джумой по-русски?
   - Думаете еще какую-то группу спецназа могли сюда послать? - спросил Степанова профессор.
   - Во-во, - подтвердил он, - Зарубежная разведка запросто могла перебросить сюда спецназ, который владеет русским.
   - Но почему они говорят между собой на французском или английском? - засомневался я.
   - Это же единая Европа, НАТО, на каком им еще говорить? - ответил Степанов, - Ребята наверняка из САС или Иностранного легиона. Может совместная группа.
   - Сомнительно, - покачал головой Борис Иванович, - Зачем им Джума?
   Степанов вздохнул:
   - Профессор, вы думаете, что одни на свете занимаетесь этой вашей хреномантией?
   - Реинкарнацией, - поправил его Чацкий.
   - Для меня - это без разницы, - веско вставил Степанов, и разразился дипломатической тирадой, - Меня волнует, что мы столкнулись с иностранным спецназом на нейтральной, так сказать, территории. В случае огневого контакта - это может закончиться международным скандалом. Наши спецподразделения не воевали между собой даже во времена "холодной войны". У нас нет полномочий: атаковать представителей иностранных вооруженных сил.
   - Вот это - да! - мы с профессором восхищенно разглядывали Степанова.
   - И что же вы намерены делать? - решил уточнить у него Чацкий.
   - Для начала надо выяснить, кто они. Потом прощупать почву, можем ли мы освободить ребенка и забрать его с собой безо всякой войны и этих огневых столкновений, - подсказал я.
   - Иди ты на фиг, стратег, - сказал мне Степанов, - Как только мы там появимся, эти Ягра сразу же зачислят нас в одну банду с этими террористами. И просто прикончат по тихому. Ты даже на хер никого не успеешь послать. Нам надо связаться с Москвой.
   - Мы можем предложить туземцам помощь в освобождении ребенка, - заявил я.
   - Да? Такой умный? Я тебе объясняю: мы не можем атаковать представителей иностранных вооруженных сил. Это равносильно объявлению войны. Да и сколько нас? Пять человек. Вы - не в счет. И думаешь, мы попрем на двадцатку головорезов, которые держат оборону против двух сотен туземцев? Эти люди живы только потому, что у них ребенок. Теоретически предположим, что мы сами попытаемся освободить Джуму. Гибель ребенка при таком раскладе станет неизбежной. Да Ягра сама нас убьет, на фиг, если мы им это предложим.
   - Безвыходная ситуация, - кивнул я.
   - Безвыходных ситуаций не бывает, - заиграл желваками профессор, - Мы обязательно что-нибудь придумаем.
   Я счел разговор оконченным и снова догнал Мишу. Пока меня не было, его развлекал Ларин и Громов. Иона достал флакон одеколона, и увлеченно рассказывал туземцу о достоинствах современной парфюмерии. В джунглях, по мнению Громова, пахло не правильно. Ученый пообещал Мише научить его изготавливать парфюм в полевых условиях. Отчего Миша станет баснословно богатым, и к нему за одеколоном будут ездить со всей Африки. Химик шел рядом и поддакивал. Миша скептически ухмылялся, нюхал волосы Громова, заводил глаза к небу и отказывался от современной парфюмерии.
   - Я тогда охотиться не смогу. Меня любое животное за версту почует.
   - Далось вам это животное, - спорил Громов, - Мы вот без животных живем - и ничего. Животным место в зоопарке.
   - Где? - не понял Миша.
   - На специальных территориях, - пояснил Химик.
   Но туземец его все равно не понял. Его дом был сплошной зоопарк.
  
   Через час мы добрались до алмазных приисков. То, что молва о нашем прибытии идет быстрее отряда, мы поняли тотчас. Колонисты и алмазодобытчики Вася и Сергей уже ждали нас за накрытым столом под навесом из пальмовых листьев. Тут стояла водка, дымилось жареное мясо, плакала холодной слезой заморозки диковинная рыба. О фруктах вообще можно умолчать. Такого обилия экзотики я не видел даже, обедая в ресторанах с Варей.
   Колонисты представились и забросали нас восхищенными возгласами.
   - Так вы те самые морские котики! - лепетал Вася.
   - Неужели вы будете проводить здесь свои спецоперации! - вторил ему Сергей.
   - Раз тут наши "котики" - значит, жива Россия! - поддерживал друга Вася.
   - Да, котики надорвешь животики, - кивнул Степанов, усаживаясь за стол.
   - Никогда не видели настоящих подводных пловцов, - опять вставлял свое восхищение Сережа.
   - Ну, мы, в сущности, не плохие парни, - сказал я изображая из себя спецназовца, - С говнецом правда, штатских ненавидим. А так - ничего.
   Степанов глянул на меня уничтожающе. Но не уничтожил.
   Когда все расселись за стол, начались дела трапезные. Пили, как водится за Россию матушку, царя-батюшку и прочую государственную атрибутику.
   - Нас тут вообще-то десять человек, - рассказывал Серега, - Мы на хозяйстве остались. А ребята в город подались. Это девятьсот километров отсюда. Два трактора у нас сгорели. Надо новые покупать.
   - Весело вы тут гуляете, - вставил Кобленц.
   - Да, не мы, а местные, - поправил его Вася, - Они как поле себе новое хотят расчистить, берут бляха спички и поджигают траву. Она елы-палы выше головы и горит словно порох. Пожар такой начинается - только держись. Мы вот недосмотрели - и два трактора на фиг. Одни корпуса остались. Сами на своих приисках в речке сидели. Пока нас друганы не вытащили.
   - А вообще тут хорошо, - поправил общее впечатление Серега, - Тут у нас банановый сад, кокосовый сад, манго-херанго. Чего хочешь короче. Но вы наверное по делу?
   - Да, уж наверное, - сказал я.
   Сергей и Вася выжидающе уставились на меня.
   - Да это не я по делу, а они, - я указал на профессора и Степанова, - Я просто сидел в Москве и недобро выразился о морских котиках, а эти дяди взяли меня в заложники.
   - Опять ты лезешь, - сверкнул в мою сторону очками Борис Иванович.
   - Дела у нас вот какие, - вступил в разговор Степанов, - Ребенка нам надо поглядеть. Джуму этого.
   Серега и Вася тут же поскучнели.
   - Мы, конечно, понимаем, что вы не водки приплыли попить, но лучше бы было так, - сказал Вася, - От этого Джумы надо держаться подальше. Про осаду в деревне вы знаете? - он мотнул головой в сторону джунглей.
   Мы утвердительно молчали.
   - Так вот племя Ягра пообещало никого не трогать, если никто не будет вмешиваться. Понимаете? Мальчика захватили белые. Но вождь племени сказал, что виноваты не все белые скопом, а только те, кто поддерживает захватчиков. Мы понятное дело сразу объявили о своем нейтралитете. Наше дело - алмазы.
   - Нам надо вступить с племенем в переговоры, - печально сказал Борис Иванович.
   - Вы что! - замахал руками Сережа, словно отгоняя мух, - Если они вас причислят к тем террористам - вам конец. Да и нам тоже.
   - А вам-то за что? - удивился я.
   - А мы вам кров дали.
   - Мы понимаем, - кивнул Степанов, - Но мы сюда присланы, чтобы пообщаться с мальчиком. Кстати, что за племя нас встретило?
   Офицер не стал вдаваться в подробности о нашем окружении. О таинственном появлении Миши в нашем лагере. Наверное, не хотел ронять авторитет "котиков" перед колонистами.
   - Это киси. Племя земледельцев. Они никого не трогают, пока их никто не задевает. Они даже нам помогают в работе на приисках. Хорошие люди.
   Фига себе земледельцы! - подумал я, - Если обычные крестьяне способны незаметно пробраться через кордон спецназа "морских котиков", то что тогда ожидать от племени охотников?
   - Кстати, чем вооружены эти Ягра? - поинтересовался Степанов.
   - Обычный набор, - пожал плечами Сергей.
   - Стрелы, луки, копья, трубки с отравленными стрелами, - уточнил Вася.
   - И двадцать вооруженных головорезов не могут прорваться? - хмыкнул Чацкий.
   - Дело не в оружии, а в мастерстве, - поправил его Степанов, - Я знаю что говорю. Эти люди здесь родились и выросли. А головорезы приехали из каменных джунглей. Это их территория. И этим все сказано.
   - Вася, Сережа, - обратился к колонистам Борис Иванович, - Нам надо собрать военный совет так сказать.
   - Пожалуйста, пожалуйста, - мило заулыбались они, - Мы все понимаем. Раз родина требует, да и у нас еще дел полно, - алмазодобытчики ушли в свой двухэтажный домик, что стоял бочком возле стены непроницаемых джунглей.
   - Что мы имеем? - спросил сам себя Степанов и тут же ответил, - Полную задницу. С нашими силами, мы в данной ситуации ни на что не годны.
   - Ну, мы же не знали в Москве, что обстоятельства сложатся таким образом, - начал оправдываться Чацкий.
   - А так всегда, - подыграл я, - Сначала, кажется: какой пустяк, а подойдешь - так хрен его знает что такое!
   - По существу, пожалуйста, - предложил Степанов.
   - Предлагаю позвонить в Москву, - добавил я по существу.
   - Точно! - Степанов достал из рюкзака спутниковый телефон со встроенным в него шифратором-дешифратором разговора и удалился от нас на максимальное расстояние, чтобы мы не слышали разговора.
   Все снова вернулись к обсуждению текущих дел.
   - Предлагаю позагорать, поесть фруктов и вернуться домой. Отчет о героизме я вам напишу. Так и быть, - сказал я, - Начальство будет рыдать от умиления и наградит всех орденами.
   - Хватит паясничать, - бросил Чацкий, - Положение серьезно. Что у тебя, - обратился он к Химику.
   Тот пожал плечами и принялся за банан.
   - А ты? - подошла очередь Кобленца.
   - Не знаю, надо подумать, - и Роман потянулся за бананом.
   - Хватит жрать! - вспылили Чацкий, - Вы не за этим сюда приехали.
   - Кажется, я что-то придумал, но мне это надо еще обсудить с Химиком, - заявил Громов, не дожидаясь пока его спросят.
   - Что конкретно? - в один голос спросили Чацкий с Химиком.
   - Не хочу говорить заранее. Боюсь сглазить, - Громов и Химик вышли из-за стола на мини-совещание.
   Опасливо косясь в нашу сторону, пробежала мимо стайка обезьян. Прямо как собаки в России. Громов показал рукой в их сторону. Химик согласно кивнул и ребята вернулись за стол.
   - Что? - требовательно спросил Чацкий.
   - Я тут вспомнил свой опыт с хрюшками, - начал Громов.
   - РЖУНИМАГУ, - в одно слово заголосил я, представив, как Иона будет бегать по лагерю с голым задом в окружении обезьян.
   - Заткнись! - уже совсем грубо оборвал меня Борис Иванович, - Он единственный, кто предлагает хоть что-то.
   - Пойду камеру возьму, чтобы запечатлеть этот момент, - сказал я.
   - Сиди не рыпайся, - пригрозил беззлобно подошедший Степанов.
   Я пожал плечами. Как хотите. Главный спецназовец оперся на стол обеими кулаками. Осмотрел нас внимательно и заявил:
   - Я обрисовал Москве ситуацию. Нам запретили проводить активные операции против группы иностранцев в лагере.
   - Что это значит? - не понял профессор.
   - Это значит, - пояснил я, - Что у нас тут образовалось сразу шесть Понтиев Пилатов. Морские котики умывают ласты и сматываются.
   - Не болтай чего не знаешь, - оборвал меня Степанов, - Ситуация выглядит так: мы вас охраняем, обеспечиваем вам защиту, но с иностранным спецназом воевать нам запрещено.
   - А если я пойду, навыпендриваюсь на них и они станут нас мочить - тогда как? - поинтересовался Кобленц, - Вы обязаны нас защищать и в то же время воевать с ними не должны.
   - Налицо противоречие, - согласился Химик.
   - Да, у наших военных мозги должны сломаться после таких приказов.
   Степанов впервые сколько мы его знаем пошел пятнами гнева.
   - Хватит болтать чепуху!
   - В общем, в этом деле вы нам не помощники, - подытожил Чацкий.
   Все дружно отвернулись от Степанова и собрались было обсудить свое новое положение, но главный спецназовец снова встрял:
   - Вы не знаете еще кое-чего.
   Мы дружно повернулись.
   - Нам запрещено также штурмовать деревню и воевать с местными жителями.
   - А водку вам пить не запретили? - съязвил я, - Уже кое-что! Будет чем заняться.
   Степанов вконец разобиженный и разозленный что-то хмыкнул и залился краской гнева до самой макушки.
   - Они ж не зря морские котики, должны же они чего-то пить! - вскричал Кобленц, - Вот только оружия у нас нет! И это плохо.
   Мы снова отвернулись. Степанов пошел к группе своих бойцов. Они, как и прежде, демонстративно держались в стороне.
   Я снова указал Чацкому на это обстоятельство. Но он отмахнулся.
   - Здорово, вы рассуждаете, - обиделся я, - Полагаю, что вся группа должна знать о той паршивой ситуации, в которой мы оказались.
   - О чем это ты? - заговорили все вокруг, - Что еще стряслось?
   Чацкий махнул в мою сторону ладошкой: рассказывай.
   - Я еще сегодня ночью обратил внимание нашего профессора на то, что спецназовцы нас чураются. Они все время как бы в сторонке. Не контактируют с нашей группой. Так могут себя вести только люди, которые не хотят иметь с нами ничего общего. И потому не заводят личных контактов, чтобы впоследствии нас перебить без всяких угрызений совести.
   Все недовольно загалдели. Послышались голоса: - Еще один параноик.
   - А теперь посмотрите на новые события, - упорствовал я, - Думаю, изначально было ясно, что с иностранными подразделениями нашему спецназу воевать нельзя. Тогда зачем они приперлись сюда вместе с нами? Подружитесь с логикой хотя бы на пять минут!
   Все примолкли и призадумались. Я продолжал.
   - Еще в Москве, начальство могло сообразить, с кем и с чем мы тут столкнемся. И если им воевать нельзя, - зачем они здесь нужны? Нас охранять? Но им же нельзя стрелять. Кому нужна такая охрана? А вот если над нами нависнет угроза плена - они нас просто перебьют и - благо профессионалы - спокойно вернуться домой. Вот за этим они тут и нужны.
   - И все-таки солнышко напекло тебе голову, - сказал Химик, - Давайте вернемся к нашим делам.
   - Да, доказательств у тебя никаких, - подтвердил профессор.
   - Вы упрямее стада баранов! - я воздел руки к небу призывая его в свидетели.
   Но меня никто не захотел больше слушать. Все демонстративно отвернулись, как недавно от Степанова.
   - Мы с Химиком посоветовались и пришли к одному интересному выводу, - начал Громов, - Химик уже рассказывал про свою теорию опасности: когда животные либо убегают, либо атакуют объект, вызывающий тревогу. Мы успели сделать кое-какие расчеты. Химик готов соорудить специальный порошок. Оборудование у нас есть.
   Ларин согласно кивнул: - Можно попробовать. Интересный опыт.
   План Громова был прост. У каждого животного есть определенный ген, отвечающий за чувство опасности. Этот же ген заставляет животное атаковать объект, который представляет угрозу его стаду. Ну, например, как коровам не надо объяснять, что волки - это смерть. А курицы прекрасно знают, зачем пришла лиса в курятник. Это и есть ген опасности. Он предупреждает живое существо. Но если курица пытается спастись бегством, то, например стадо коров, антилоп, слоны - они дают отпор агрессору. Обезьяны по своему складу - в некотором роде хищники. Они вместе охотятся. Защищают своих детенышей. Поэтому они также будут сопротивляться опасности.
   Иона вместе с Костей готовит специальный раствор-возбудитель этого гена. Потом направляет гнев обезьян на этот объект. Сам объект через племя Ягра он передаст Джуме и тогда начнется атака на деревушку.
   - Интересно, - недоверчиво хмыкнул я, - Напоминает фантастический роман.
   - Рассказы о капитане Немо и его подводной лодке, тоже когда-то принимали за увлекательную фантастику, - парировал Химик, - Однако ж, приплыли мы сюда именно на подлодке, не так ли?
   - Ладно, - рубанул рукой Чацкий, обрывая спор, - Как вы себе это представляете? Придется каждую обезьяну ловить?
   - Чувствую, наша командировка затянется, - вставил я, - Однако вернемся мы специалистами по ловле обезьян. Тоже ничего профессия.
   Чацкий гневно на меня посмотрел, но промолчал.
   - Всех обезьян ловить не надо, - возразил Громов, - Достаточно поймать главарей. Вожаков, я хотел сказать. А уж за ними пойдет остальное стадо.
   - Ну, пойдут они в атаку на деревушки и что дальше? - спросил я.
   - А дальше мы пойдем вместе с ними. Обезьяны прорвут оцепление Ягры, раскидают этих иностранцев-наемников. Мы пойдем с обезьянами и возьмем Джуму. Спецназ будет нас прикрывать.
   - Им запрещено воевать, - напомнил я.
   Ученые пожали плечами.
   Борис Иванович бегал глазами по нашим лицам (мне аж щекотно стало) и в конце-концов произнес:
   - Раз никто ничего лучше не придумал, давайте пробовать с тем, что есть.
   Чацкий воздел руки, словно на церковном амвоне и произнес с напевом литургии: "Ad perpetuam rei memoriam!".
   - Чего? - спросил я.
   - В вечную память события, - перевел Борис Иванович и пояснил, - Так начинается булла папы Римского Климента XIV-го об уничтожении Иезуитского ордена в 1774 году.
   - Бедные обезьянки, - покачал я головой, - Они надолго запомнят этот день. Против них затевается крестовый поход.
   Позвали ребят алмазодобытчиков. Васю и Сережу спросили можно ли нанять крестьян для ловли обезьяньих вожаков? Те сбегали в деревню и привели оттуда самых ловких парней.
   - Вот! Они могут все, - представил группу Вася.
   Чацкий прошелся мимо нестройного ряда туземцев, разглядывая каждого по отдельности. Люди начали переглядываться меж собой и о чем-то шептаться.
   - Вы на них особо в упор не смотрите, - заметил Сережа.
   - Да, взглядом их давить не надо, - подтвердил Вася.
   - Это почему? - изумился Борис Иванович.
   - Свободное племя. Излишне придирчивый и прямой взгляд в упор - считается оскорблением. Это все равно что показать своему собеседнику средний палец.
   Глазки Чацкого моментально потухли. Они отошел от туземцев.
   - Годится.
   - Оплата вперед, - сказал Сергей, - У них так принято.
   - Доллары сгодятся? - небрежно поинтересовался Борис Иванович и достал откуда-то из-за складок кожаной жилетки увесистый рулон американских дензнаков.
   Я выпучил глаза. Судя по рулону, там было не меньше десяти тысяч. Вася отрицательно покачал головой.
   - Они не знают их ценности.
   - Хорошо, - согласился Борис Иванович. Он спрятал "котлету" денег, и расстегнул ремень на поясе. Миниатюрной отверточкой, извлеченной из кармана жилетки профессор, выкрутил шуруп возле пряжки и двумя пальчиками вытянул из ремня тонкую полоску прозрачного пластика. В специальных отделениях горели огнем золотые монеты.
   Тут уж восхитились все. И Вася с Сережей, и ученые. У меня вообще отвисла челюсть.
   - Вас запросто могут убить, - сказал я профессору.
   - Уж не ты ли? - поинтересовался он весело и повернулся к Васе, - Ну, как?
   - Шикарно, - заверил Вася, - Только для них это тоже не ценность.
   - Так чего ж ты молчал! - рассердился Чацкий и начал запихивать монеты обратной в тайник кожаного ремня, - Я тут понимаешь, рассекречиваю свои возможности, моя команда собирается меня убить и ограбить, а для туземцев - это не ценности.
   Видимо крестьяне поняли, о чем речь и тоже заулыбались.
   - Им нужны алмазы, - сказал Сергей.
   - Где же их взять? - спросил я.
   - Накопать или намыть можно, - пояснил Вася, - Мы же на алмазном прииске находимся.
   Чацкий повернулся ко мне:
   - Государственное задание, Леша.
   - Началось, - сокрушенно покачал я головой, - Меня сюда брали историографом, а не алмазодобытчиком.
   - Мало ли кого на что брали, - весело заметил Кобленц, - Тут теперь каждый будет менять профессии чаще чем носки. Вон наших вояк мы тоже брали для одного, а они теперь соблюдают нейтралитет.
   - Не началось, а надо выполнять, - строгим голосом увещевал профессор, - Бери лопату, кирку или что там надо - и вперед. Чем быстрей начнешь, тем быстрее мы приступим к операции.
   - Можно по-другому сделать, если вы торопитесь, - вмешался Сергей, - Мы даем племени алмазы, вы платите нам за них долларами, но Леша потом еще и отработает для нас на плантации.
   Услышав слово "плантация", я хотел, было сказать: тоже нашел себе негра, - но промолчал. Туземцы могли понимать по-русски и обидеться.
   - А зачем еще работать, если профессор и так заплатит?
   - Тебе лишь бы не работать, - заметил профессор.
   - Эксплуататоры, - буркнул я.
   Вася прервал наши пререкания:
   - Потому что здесь такой бизнес. Ваши доллары и золотые монеты ценятся, знаете где? В девятистах километрах от этого места. В столице страны. Тут весь расчет идет на алмазы.
   - Нет, и они еще говорят о бедной Африке! - всплеснул я руками, - Да они олигархи хреновы! Только алмазы им подавай, а баксами они, небось, в туалетах подтираются, сигары от них прикуривают и кокаин нюхают.
   - Не возникай, - оборвал меня Чацкий, - Делай, как говорят.
   - Пошли, покажу тебе плантацию, - улыбнулся мне Вася.
   Я поплелся следом за ним. Представляя по пути выжженное солнцем поле, лоснящиеся, согнутые спины негров. Злобных надсмотрщиков с плетками и бамбуковыми палками. Они злорадно смотрят из-под своих кустистых бровей, как я несчастный машу киркой.
  
   Над плантацией я долго хохотал. Внизу текла мутная речка. Она смотрела на нас желтоватым блеском лихорадочного больного. У берега мыкался на мелких волнах катерок с какой-то установкой на корме. Агрегат напоминал механического слона, спустившего хобот-трубу в реку, чтобы напиться. Или одичалый пылесос. На другой стороне, начинались заросли высоченной травы, опаленной ударным летним солнцем.
   - Это и есть плантация? - я показал рукой на катер.
   Вася неожиданно столкнул меня в воду. Потом бросился следом за мной.
   - Купайся, - сказал он, вынырнув из желтоватых глубин, - Пусть они там с этими обезьянами помучаются, а мы лучше алмазы поищем. Ты даже не представляешь, какое увлекательное это дело.
   Василий доплыл до катера и перевалил через борт. Я решил еще немного поплавать. Погода и вода были достойны всяческих похвал. Будь я президентом, обязательно бы их наградил.
   Солнце жарило, как дурное. Словно работало на две ставки. От травы веяло непривычным душистым запахом, который вы не встретите нигде в России. Разве что в аптекарской лавке. Стрекотали невидимые птички.
   Из высокой травы показались туземцы. Они уселись рядком на берегу, как зрители в кинотеатре и стали глазеть на меня. Я барахтал ручками-ножками и окунал голову под воду. Среди туземцев я заметил Мишу и помахал ему рукой. Он ответил.
   Туземцы с каким-то пристально-нездоровым интересом наблюдали за мной. И через пять минут мне их гляделки надоели.
   - Чего они пялятся? - спросил я Мишу.
   Тот загадочно улыбнулся и добавил: - Им интересно, сожрет тебя крокодил или нет? - Миша показал рукой куда-то мне за спину. Я не стал проверять: есть там эта животина или нет. Ноги сами вынесли меня на катер с такой скоростью и реактивной тягой, что я даже не коснулся деревянного борта руками. Просто взлетел над водой и опустился на палубу.
   Большинство белых людей, особенно живущих в больших городах, полагают, будто крокодилы появляются на свет исключительно в виде сапог и дамских сумочек. На чужой территории такая оплошность может стоить жизни.
   Туземцы на берегу покатились со смеху. Они ржали так, что распугали тех невидимых птичек стрекотавших недавно ветвях.
   - Тут крокодилов отродясь не водилось, - крикнул мне со смехом Миша и исчез со своими соплеменниками в высокой траве.
   - Шутник ё-мое, - покачал я головой, - Нет, он все-таки слишком хорошо разговаривает по-русски. И шутки у него - такие же русские. Так ведь человека можно насмерть напугать.
   Алмазодобытчик Вася тайком утер слезу, дабы не показать мне, что смеялся до упаду. Он завел свой таинственный агрегат, и насос начал откачивать со дна ил и воду.
   - Ты прав, он долгое время учился в Москве, - Вася повернулся ко мне лицом, - Потом все бросил и уехал сюда. Миша многого нахватался среди москвичей. В том числе и шуток.
   Я присвистнул от удивления.
   - А чего? Мы в монастырь уходим, они в джунгли. Каждому свое. Следи лучше за ситом, - он кивнул в сторону аппарата.
   Из другого шланга в специальное сито, лилась со дна реки вода вперемешку с песком, камешками...тут что-то блеснуло.
   - Ай! - заорал я и начал шарить в грязи руками.
   - Чего? - мгновенно откликнулся Вася.
   - Блеснуло.
   - Ищи, - Вася отрубил насос.
   Я с азартом кинулся месить руками грязевую кашу. Вода постепенно уходила. Пальцы наткнулись на что-то твердое. Я вытащил мутный камень размером с грецкий орех и протер его о рубашку. Он сразу же заиграл на солнце.
   - Фига себе! - услышал я восхищенный голос Васи, - Тебе явно везет парень! - он хлопнул меня по плечу, - Не успел прийти и уже тащишь алмазы такого калибра. Чистая везуха.
   - На, - я протянул Васе камень.
   - Нет, - отстранился он рукой, - Это твой. Ты его нашел. Алмазы, как и люди - любят справедливость. Если я заберу его у тебя, удача пропадет.
   Вася тыркнул кнопку и агрегат заработал снова.
   Я спрятал камень в карман и снова начал шарить по ситу руками. Через пять минут камни стали попадаться все чаще и чаще, но не таких размеров, как первый, а мельче. Я уже не разглядывал их и просто перекладывал из сита в специальный бачок рядом.
   За увлекательно работой я и не заметил, как наступил вечер. Солнце стало слабеть и краснеть прямо на глазах. Горячечная температура джунглей немного спала и задышалось вольнее и просторнее. Птички в деревьях снова завели свой концерт.
   - Хватит! - Василий вырубил агрегат.
   С неба тот час свалилась стотонная тишина.
   - Что хватит?
   - Хватит гнуть спину негр! - Вася хлопнул меня по плечу, - Пора домой. Ты свое отработал. Честно говоря, будь я посмелее, мы с ребятами тебя выкрали бы из твоей компании.
   - Зачем?
   Мы переложили камни в специальный кожаный мешок, и влезли в воду.
   - Понимаешь, - Вася шел к берегу по мелководью и помогал себе свободной рукой, - Тут можно рыть, копать, просеивать до старческого окоченения. И ничего не найти. Ты, Леша, везунчик. Выловил из реки чуть ли не месячный улов.
   - Это как?
   Мы вышли на берег. Василий поднес мешок с добычей к моему лицу и весело спросил:
   - Как ты думаешь, сколько ты наловил сегодня?
   - Не знаю, - пожал я плечами.
   - Да тут за миллион баксов, Леша. Когда мы сделаем огранку камушкам, то они станут бриллиантами.
   - И?
   - И станут еще дороже, - Вася зашагал к лагерю. Я догнал его.
   - Миллион баксов?
   - Ага! - он весело кивнул, - Такая удача не каждый день приходит. Алмазы тебя явно полюбили.
   - А что мешает завтра - качать в том же месте и получить такой же улов? Раз уж мы напали на жилу, то куда она за сутки денется?
   - Ни черта ты не понимаешь! - махнул на меня рукой алмазодобытчик, - Камни не идут просто так. Между человеком и алмазом должно сложиться взаимопонимание на метафизическом уровне. На уровне духовном.
   Я понял, что Василий свято верит в приметы. Теперь он от меня не отстанет. В лагере нас уже заждались. Вася попросил, чтобы не сглазить, не говорить никому: сколько мы выловили. Взамен он пообещал огранить мой алмаз и сделать кулон на шнурке из буйволиной кожи. Василий ушел в домик вместе с мешком алмазов. Я направился к общей компании. Команда разделилась на кучки, которые что-то обсуждали друг с другом.
  
   Вдоль стола под навесом стояло около десятка бамбуковых клеток с обезьянами. Животные выглядели убедительно дохлыми. Я наклонился к клеткам и разглядывал пленников.
   - Животные спят после прививки, - пояснил Химик.
   - И долго они будут дрыхнуть?
   - До наступления ночи.
   Я подивился такой точности.
   - Я так примерно рассчитал, - понял мой невысказанный вопрос Костя Ларин.
   Под навесом появился Борис Иванович: - Много алмазов нарыли?
   - Да так, есть немного, - мой уклончивый ответ профессору не понравился.
   - Как немного?
   - Не могу знать точной ценности этих камней. Я же не дилер, не брокер и не ювелир.
   Чацкий скривился, будто я ранил его прямо в душу своим неизлечимым идиотизмом, и пошел в домик к Васе.
   Химик закурил, сел за стол и начал пристально разглядывать свою зажигалку. Кругом чувствовалась какая-то безрадостность и напряжение. Я покрутил головой и только сейчас заметил, как опустел двор. Пропали куда-то наши спецназовцы. Не видно ребят. Любопытные крестьяне - оставили нас в покое и удалились. Ну, ладно туземцы. Допустим, они удалились в деревню. Спать на своих кроватях. Но куда делись остальные? Подались ночевать в джунгли?
   - Где Кобленц и Громов?
   - Громов готовится. Кобленц ему помогает.
   - К чему готовится? В чем помогает? - уточнил я.
   - Какая разница? - поморщился Костя, - На сегодняшнюю ночь назначили операцию.
   - То есть штурм деревни? - внутри у меня все похолодело. Словно я лег животом на айсберг, идущий наперерез Титанику.
   Я не ожидал, что развязка наступит так скоро. Кроме того, штурмовать нам придется в одиночку. Без наших супер-бойцов. Спрашивается: каковы у нас шансы на успех? Никаких. В боеспособность этих дурацких обезьян я не верил. Да и у нашей команды военного опыта ровно столько же.
   Видимо Ларин размышлял сейчас о том же. Поэтому его лицо сделалось таким грустным и меланхолическим. Как у барышни перед экзаменом по половой зрелости. Я решил ободрить Костю и сказал ему словами персонажа из какого-то крутого боевика:
   - Не волнуйся, Химик, ты же не собирался жить вечно?
   Он посмотрел на меня глазами приговоренного и ответил:
   - Ты не поверишь, но именно этого я и добивался в своих опытах.
   - Ну, не получилось сейчас, получится потом. Жизнь вечна, как утверждают авторы Библии.
   - Меня волнует другое: есть ли ТАМ химические лаборатории? И разрешают ли ТАМ ставить рискованные опыты?
   Мы рассмеялись.
   - Так, где ребята? - снова спросил я.
   - Ушли к Ягра. Передавать для Джумы книгу. Сегодня вечером он ее получит. Должен получить. И потом начнется.
   - Вы ее нашпиговали чем-то?
   - Запах. Обезьяны почуют запах угрозы, запах опасности и начнут штурм.
   - Тогда не пойму чего ты такой смурной. Штурмовать этих уродов будут обезьяны, а не мы. Когда наша хвостатая армия разгромит противника - мы придем уже на все готовенькое. Я правильно понимаю суть операции?
   - Ага! Только с обезьянами, пойдем еще и мы. Понял? Пойдем одновременно с ними. А не после них. Потому что есть угроза: животные могут порвать этого Джуму вместе с книгой, - Химик озвучил мою догадку. Мне снова сделалось дурно.
   Просто так нам не отвертеться.
   - Постой-ка! Так ведь это вы с Громовым придумали эту дурацкую операцию, - напомнил я, - Не было бы вашего пионерского энтузиазма, не было бы и штурма.
   Костя резко встал и удалился из-под навеса. Я остался один. Если не считать спавших обезьян в клетках. От новостей Ларина у меня засосало под ложечкой, засосало вообще во всех местах разом и вмиг испортилось настроение. Я достал флягу со спиртом. Сгреб со стола стакан и бутылку газировки. Приготовил себе боевой коктейль и залпом его выпил. Мои дурные предчувствия плюнули на меня от досады и задраились в тайниках души.
   Я посмотрел на своих дрыхнущих, хвостатых однополчан в клетках, и еще раз выпил.
   - За содружество родов войск! - озвучил я популярный военный тост.
   Солнце уже провалилось в заросли джунглей по самую макушку. Несмотря на наплыв сумерек, я собрался прогуляться на речку. Мне захотелось обмыслить, так сказать, последние новости. Хотя чего тут обмысливать? Идти на штурм все равно ведь придется.
   Не успел я сделать и двух шагов, как из домика алмазодобытчиков показался Чацкий. Профессор махнул мне рукой, чтобы я никуда не уходил. И быстрым шагом направился к столу. Я сделал себе третий коктейль. Третья порция спирта с газировкой, сделала меня непоседливым и радостным. События начали меня уже забавлять, а не тревожить.
   Чацкий принес тряпичный сверток.
   - Это тебе, - сверток из рук профессора перекочевал на стол.
   - Что это? - спросил я, смешивая себе четвертый коктейль, чтобы не угасить радостного порыва.
   - Открой, - кивнул профессор и добавил, - И вообще, хватит пить.
   - Так что ж мне теперь - умереть от жажды? - сказал я недоуменно, - И вообще вы говорите так, словно мы поженились. Никто из людей: ни наркологи, ни гаишники - не знают - хватит человеку пить или не хватит. Даже сам человек не знает. И только замужние женщины всегда категоричны в своей оценке выпитого мужьями.
   Борис Иванович деланно рассмеялся. Словно он не хотел смеяться, но ему приказали. Я его не поддержал и даже не улыбнулся.
   - Опять твои рассуждамсы, посмотри лучше подарок.
   - Не хочу.
   - Это почему же, - сощурившись до состояния подозрительности спросил Чацкий.
   - Я от нашего общения ничего хорошего еще не получал. Думаю и на этот раз там какая-нибудь бякость.
   - Не томи.
   Я развернул тряпочку и увидел здоровенный пистолет.
   - Это автоматический пистолет Стечкина новой модификации? - предположил я.
   - Угадал, - профессор ухватил оружие, взвесил его на руке и протянул мне, - Держи. Он теперь твой.
   - Зачем это? - я отпихнул пистолет, - Мое дело снимать вашу операцию. А когда вас не станет, буду ходить по свету как трубадур с балладами о великих подвигах вашей ученой команды.
   - Не знаю как потом, но сегодня ты пойдешь вместе с Ионой Громовым, - ошарашил меня профессор, - Вместе с обезьянами. А уж за вами - пойдем все мы. Таков план.
   - Погодите, я не согласен на такой план. Я забыл кое-что купить в Москве.
   - Не, дури.
   - Нет, правда. Забыл купить поминальные церковные свечи. Они нам очень пригодятся.
   Борис Иванович силком сунул мне в руку Стечкина.
   - Это новая модификация. Ты такого еще не видел. Впрочем, его еще не видели даже в войсках, - Борис Иванович начал расписывать достоинства пистолета, - Двадцати зарядная машинка, улучшена бронебойность пуль, усилена мощность патрона. Может, как автомат стрелять длинными очередями. Хоть всю обойму за раз выпусти. Рвет противника в клочья.
   На меня это не произвело никакого впечатления.
   - Я вам что обезьяна? - заладил я старую песню, - Вы видели меня качающегося на дереве головой вниз? Чегой-то я должен идти? И вообще где наш доблестный спецназ?
   Борис Иванович вздохнул над моим тугоумием.
   - Спецназ будет прикрывать наш отход. Это уже обговорено миллион раз. А ты все витаешь в облаках.
   - Ловко же они отвертелись! - чуть ли не заорал я, - Уговор был, что я снимаю операцию, ни о каких боях, - в Москве речи не шло.
   - Ситуация поменялась, - сурово проговорил профессор, - Каждые руки на счету. И вообще, Леша, - с нажимом добавил профессор, - Твой отказ те же спецназовцы воспримут, как дезертирство. Со всеми проникающими обстоятельствами в область черепа. Намек понят?
   Я засунул пистолет за пояс. Смешал себе еще один коктейль, и эта доза пройдя положенный путь от желудка к мозгам, посоветовала мне смириться. Исправить уже ничего нельзя. Если я откажусь - меня убьют. Если я пойду на штурм - меня все равно убьют. Разница только в том, что спецназовцы убьют меня точно, а вот что будет в деревне - еще под вопросом.
   - Когда типа выступаем? - поинтересовался я на военный манер.
   - Типа сегодня вечером. Как стемнеет, - сразу же подобрел Чацкий, - Через Ягру мы передали Джуме фотоальбом Александрова. Он должен узнать себя и родных на фото. Но, кроме того, альбом обработан составом, который почуют обезьяны. После чего они начнут атаковать лагерь. Вот тут-то все и закрутится.
   - Закрутится петлей на нашей шее, - сыронизировал я, - Ну допустим, я попаду в деревню, допустим, прорвусь через кордоны туземцев и этих иностранных спецназовцев, а дальше-то что мне делать?
   - Тебе надо взять Джуму и убраться на фиг из этой деревни. В джунглях ты попадешь под прикрытие спецназа. Они проведут тебя куда надо, - загадочно уточнил Борис Иванович, - Все уже подготовлено. Как только ты возьмешь Джуму и покинешь деревню, тебя встретят. Я обещаю.
   Чацкий положил мне руку на плечо и заглянул в глаза.
   - Ты мне веришь?
   - Как будто у меня есть выбор, - хмыкнул я.
   - У каждого человека всегда есть выбор. Мы - демократы. Никого никогда не принуждаем. Каков этот выбор - я тебе уже говорил.
   Я согласно кивнул. Опять смешал себе коктейль и, не предлагая Чацкому, выпил в одиночку.
   - Должен сказать тебе еще одну вещь, - продолжил Борис Иванович, - У меня на тебя есть определенный расчет. Я думаю, ты справишься с этим заданием лучше остальных.
   - С чего бы?
   - Я не стану говорить тебе всего, но когда я брал тебя в эту поездку, то имел в виду одно несомненное и определенное обстоятельство. Я не стану сейчас о нем распространяться, но поверь мне, только ты сможешь сделать все в точности.
   Профессор заинтриговал меня окончательно. То ли коктейли, то ли дружеская поддержка и проникновенные слова профессора повлияли на меня. Но я почувствовал в себе столько силы и уверенности, что будь я сейчас в Москве - обязательно побежал бы баллотироваться в президенты. Моя уверенность била через край. И я смешал себе еще один коктейль из спирта и газировки.
   Профессор посмотрел на часы.
   - Скоро выступать.
   Где-то в домике алмазодобытчиков повернули выключатель и над столиком загорелись лампы. Яркий свет отделил нас от африканской ночи. Аэромобильные силы насекомых начали свой неравный бой с электрическими лампочками. В домике тоже зажглись окна. И стали видны его расплывчатые очертания.
   - Тебе надо переодеться, - сказал профессор, - Иди в дом, подберешь там себе форму.
   - Да, - согласился я, - Матросская одежа меня уже порядком задолбала. Все время чувствуешь себя, как на службе.
   Я оставил профессора под навесом и пошел к очертаниям дома, размышляя: попаду я с первого раза на крыльцо или не попаду?
  
   У немецкого живописца Альтдорфера есть картина "Мученичество святого Флориана". Она висит в галерее Уфицци. Так вот на том полотне запечатлен деревянный мост. Главный персонаж Флориан стоит на коленях, с мельничным жерновом на шее. Вокруг него на мосту собралась приличная толпа. По всему ясно, что Флориана собираются скинуть с моста в реку для его негуманного утопления. Эта же озабоченность написана и на лице узника.
   Но если вы обратите внимание на лица его палачей, то не увидите и тени злобы. Наоборот все очень корректны и деловиты. Такие рожи бывают у брокеров на бирже при покупке акций или у президентов, творящих историю. В толпе простонародья на мосту кто-то лыбится, и указывает вниз рукой. На бурлящую реку.
   Короче у всех такой вид, словно они сейчас разомкнут уста и скажут: мы не хотим тебе ничего плохого, Флориан, только поэкспериментируем. Ты же не против? И только Флориан понимает, что с жерновом на шее еще никому не удавалось всплыть. Оттого святой глядит с озабоченностью, но недоумения своего не высказывает. Зачем? Когда кругом одни идиоты?
   Вот так и меня: кидают беззлобно в поток, просто ради эксперимента.
  
   В домике меня ждал Вася. По просьбе профессора он подобрал мне по размеру черную униформу. Алфмазодобытчики заготовили целый ворох этой одежды еще в России для своих плантаторских нужд. Потом Вася преподнес мне в подарок мой уже ограненный алмаз. Камень был хитроумно вделан в кожаные переплеты и висел на крепком ремешке. Я надел украшение на шею. Бриллиант засверкал под лучами электрических ламп, бросая на стены блики света.
   - Этот бриллиант принесет тебе удачу, - заявил Вася, любуясь моим камнем.
   - Ты уже зарядил его магической силой? - улыбнулся я.
   - Знаешь, откуда пошла эта привычка и чрезмерная любовь к алмазам? Еще с древних времен принято считать, что алмазы способны отразить от человека все атаки недобрых сил. Отвратить от него несчастья и колдовские проклятья. Поэтому этот камень так любят женщины. И поэтому алмазы не гнушались носить в своих коронах императоры и царицы.
   - Да ты оптимистичен, как император Николай второй в подвале дома Ипатьевых!
   - Увидишь, - не обиделся Вася на мою иронию, - Сам подумай, этот камень стал популярен еще до того, как люди оценили его прочность и поняли его техническую ценность в производстве. Значит, в нем действительно что-то есть. Древние люди не так легко разбрасывались своей любовью к чему бы то ни было.
   - Пусть будет так, - согласился я, и спрятал кулон под куртку, - Сегодня удача и противодействие колдовским силам, понадобятся мне как никогда. Спасибо тебе.
   Мы пожали друг другу руки. Я сделал два коктейля и мы с Васей выпили.
   - Удачи тебе, - сказал он тихо и добавил, - Знаешь, когда все уляжется с вашими делами, может, ты приедешь сюда? Алмазы половим в реке. Разбогатеем. Тут весело на самом деле. Когда ребята вернуться тут такой бедлам будет.
   Я рассмеялся.
   - Спасибо за приглашение. Думаю мы еще увидимся. Вот как пропью свой алмаз, так сразу к вам и приеду.
   Я достал пистолет. Оружие злобно и глухо блеснуло в руке вороненой сталью. Вася посмотрел на пистолет с уважением. Но ничего не сказал. Я оттянул затворную раму и загнал патрон в патронник. Перевел флажок на боку в режим автоматической стрельбы. Поставил оружие на предохранитель и спрятал его за штанами под курткой.
   Клацанье затворной рамы напомнило мне одну забавную деталь: я все-таки журналист.
   Окей, подумал я, одни воюют, другие пишут о войне правильные слова. А сами про себя говорят: "Слава те Господи, что я не попал на войну. Иначе не смог бы выполнять рекомендации, которые сам же и пишу для журналистов".
   Все правильно. Лучше произносить патриотические и правильные вещи с трибуны, чем самому бегать под пулями. Вы кстати не замечали, что продолжения войны требуют, как правило те из политиков, кто на ней ни разу не был? Наиболее патриотичны и воинственны именно те министры обороны, у которых сыновья никогда не служили в армии.
  
  
  

ГЛАВА

  
   Срок годности моего долготерпения явно подошел к концу. Я начинал выкипать от гнева. Невыносимо даже два часа ждать развязки. Когда катаются в душе серые комочки страха и противно потеют ладони. Действие спирта с газировкой окончательно улеглось, и я опять оказался одни на один с собой трезвым. Я проверил притороченную к своему правому плечу видеокамеру "Кэнон". Она работала исправно. Не зная, чем еще себя занять, я начал думать о деле.
   Предстоящая атака снова показалась мне самоубийством в чистом виде. Без всяких примесей патриотизма. Проще было бы сразу удавиться, - подумал я.
   Мы лежали с Ионой Громовым в густых кустах невдалеке от деревни, как рассорившиеся педики. За тысячи километров отсюда, в Москве, эта мысль меня бы позабавила. Но сейчас она не вызвала у меня даже улыбки. Нестерпимо воняла мазь, которой меня заставил намазаться Громов с ног до головы, уверяя, что этот запах означает для обезьян "свой". И они меня не тронут.
   Мы ждали, когда расшевелятся обезьяньи вожаки. Перед нашим уходом из лагеря их выпустили из клеток и они бодренько ускакали в джунгли. Химик пообещал, что максимум через два часа они почуют запах исходящий от книги Джумы и начнут атаку. Но уже подходил к концу третий час, а ничего не происходило. Я посмотрел на часы. Они как всегда услужливо показали мне, как далеко мы продвинулись в этой жизни: уже до трех часов ночи по местному времени.
   Нехорошая, тяжелая темень варилась в джунглях. Все застыло в зыбком истеричном предчувствии. Звезды высыпали на небо гурьбой, чтобы полюбоваться, как мы тут начнем друг друга колошматить. Наверное, они делали сейчас свои ставки.
   Со стороны деревни появилась какая-то страшная негритянская бабка. Даже при изменчивом свете звезд, хорошо различалось: насколько она уродлива и ужасна. Перья торчали из старухи во все стороны, словно ее только что изваляли на курином комбинате. В руках она держала узловатую палку. С верхнего конца посоха, свешивались какие-то бусы и маленькие черепа неведомых зверушек. Бабка что-то наговаривала себе под нос, и ее шатало, как раненую лошадь на дуэли. Это когда в животное попали, а во всадника - забыли. Пушкин от такой встречи был бы в восторге. И обязательно накатал бы лирическую поэму. Я же весь вжался в землю. Не до поэтических настроений мне сейчас.
   - Колдунья, - послышался шепот Громова.
   - Откуда знаешь?
   - Пока ты там алмазы намывал, мы встречались, - пояснил Иона, - Проводили рекогносцировку и заодно передали для Джумы фотоальбом. Бабка нас внимательно осмотрела и даже обнюхала.
   Старуха явно шла в нашу сторону.
   - Кажется, она тебя по запаху и нашла, - сострил я.
   - Надо уклонится от встречи, - Громов стал отползать. Я засобирался следом, но бабка зашла за кусты и пропала.
   - Погоди, - удержал я Громова.
   - Чего? - его голова высунулась из травы.
   - Бабка исчезла, - я указал рукой в сторону кустов, - Зашла за них и не вышла.
   - Может, она там по нужде присела? - предположил Громов.
   - А почему за кусты? Тут где хочешь, приседай по нужде - никто не увидит.
   - Пойди, проверь.
   - Сам проверяй, она твоя знакомая, а не моя, - парировал я.
   В ту же секунду джунгли за нашей спиной затрещали, как распоротый диван. Поднялся безумный нескончаемый визг. Словно во время бала Наташе Ростовой поручик засунул мышь в корсет.
   Из-за наших спин выскакивали бешеными пружинами десятки обезьян. Постепенно их становилось все больше и больше. С дикими криками они скакали к деревне воющими серыми волнами. Мелькали лапы, задранные хвосты. В деревне ударили в колокольный набат. Ему ответили барабаны племени Ягра. Замелькали среди хижин факелы.
   - Вперед! - заорал Громов, и я бросился за ним следом. Про безумную бабку мы мгновенно забыли. Хотя, пробегая мимо кустов, я все же отметил, что ее там нет. Но не было времени размышлять над африканскими фокусами. Вой животных все нарастал. И мы еле поспевали за ними. Это спасло нам жизнь. Когда первая волна обезьян подходила е деревне, их попытались отстреливать охотники Ягра. Но с новой волной атаки, аборигены поняли, что происходит что-то неладное и страшное. Не видавшие никогда такой сплоченности и организованности, обезьяньих стай, охотники в ужасе разбежались. Поэтому мы с Ионой вбежали в поселок без каких-либо помех. Некоторые хижины уже горели. По всей видимости, это наши обезьянки опрокинули в беге чьи-то факела.
   - Чьи-то факела! - передразнил я сам себя, - Это факела иностранного спецназа. А сами бойцы сейчас наверняка держат оборону вокруг Джумы.
   Я бежал за Громовым, поскольку из нас двоих, не считая обезьян, только он знал, где стоит его домик. Все новые и новые волны обезьян обгоняли нас. Они путались у нас под ногами (или мы у них - смотря как на это посмотреть), лихо взбирались по хижинам, спрыгивали с них и неслись дальше.
   Впрочем, где находится хижина Джумы, можно было догадаться и по курсу обезьян. Домик оказался в центре деревушки. Сюда неслись безумные животные. Здесь раздавались крики, и затрещала беспорядочной стрельбою ночь.
   Мы выскочили к хижине как-то неожиданно быстро и тут же попали под обстрел иностранного спецназа. Пули растерзали нескольких обезьян. Вернее сказать, звери неудачно прыгнули и закрыли нас своими телами.
   Мы с Громовым бросились в разные стороны. Иона заскочил за одну хижину. Я привалился к стене другой. Обезьяны и не думали снижать темп атаки. Они скакали к хижине со всех сторон. Но спецназовцы заняли тесную круговую оборону. И было их слишком много там, отчего огонь обороняющихся стал плотным и губительным. Десятки все новых и новых обезьян падали замертво, не добежав до хижины. Автоматная стрельба косила все живое вокруг роем свинца.
   Достав пистолет, я осторожно выглянул из-за стенки. Громов сделал тоже самое, только он еще и гранату бросил. Бросил аккуратно, прямо к стене домика.
   Ударная волна выломала из стены здоровенный кусок. В обороне появилась брешь. И обезьяны оказались ничуть не тупее солдат срочников. Они кинулись туда. Вскоре в хижине началась самая страшная телевизионная передача "В мире животных".
   Человеческие вопли, стрельба, обезьяний визг все смешалось в единый жуткий клубок яростных звуков. Оборонявшимся удачно ударили в тыл и теперь человеки и прадеды их недочеловеки - жестоко дрались в тесном пространстве, кромсая друг друга свинцовыми очередями и клыками.
   Такой выезд на природу и шашлыки, я не пожелал бы даже своему главному редактору, - подумалось мне.
   Иона Громов что-то закричал и бросился к пролому в хижине Джумы. Я кинулся следом. Оттуда вылетели, словно их выбросила неведомая сила, двое иностранных бойцов. Он корчились, как на страшном суде, катались по земле и вопили. Обезьяны облепили их со всех сторон, словно муравьи и рвали своими клыками.
   Поучилось так, что я влетел в пролом первым, держа пистолет наизготовку. Под потолком горел керосиновый светильник. В просторной хижине шла чудовищная свалка. Тени на стене только усиливали общее впечатление ужаса. Возле пролома лежали вповалку трупы бойцов. Очевидно их убила граната Громова.
   Из всеобщей свалки вывалился и наткнулся на меня тот самый парень, который обещал прирезать меня еще в Москве. Теперь на нем была одета разгрузка. Короткий автомат болтался на ремне и стучал по боку. По нему карабкались две обезьяны, стараясь добраться до горла. Парень отчаянно сопротивлялся. Крутился волчком.
   Тут он остановился передо мной, и глаза наши встретились. Я окончательно узнал его. Никаких сомнений. Все та же нездоровая бледность кожи. Тонкие пальцы. В его глазах я прочел, что и он опознал меня безошибочно.
   Наша встреча и узнавание произошли в какие-то доли секунды. Незнакомец сразу же обделил вниманием своих обезьянок и потянулся к автомату. Я настолько удивился такому поступку, что машинально нажал на спусковой крючок. Короткая очередь Стечкина порубала парня, словно самолетная турбина любопытную курицу и бросила клочки его тела в разные стороны. Слов благодарности от обезьянок я не услышал. Они снова кинулись в общую драку. Хижину потряс новый взрыв. Я упал на землю. То ли, кто-то из иностранных бойцов решил совершить самоубийство, то ли обезьяна случайно выдернула чеку во время драки, - не знаю. В стене образовался новый пролом. И общая свалка вылетела на улицу.
   - Быстрее! - донеслись сзади вопли Громова.
   Я вскочил и продвинулся вперед, огибая трупы. Кругом корчились в судорогах умирающие обезьяны и бойцы. По лагерю скакала беспорядочная стрельба. Часть иностранцев видимо решила отступить, прикрываясь суматохой.
   У дальней стены я заметил кровать, завешанную пологом из марли. Через секунду я оказался рядом и сорвал занавес. Обложенный со всех сторон подушками, на кровати сидел маленький мальчик. Он держал на коленях фотографический альбом, рассматривал фотографии и плакал. Его горе было настолько глубоким, что он казалось, не замечал: какой бой развернулся вокруг него. Я буквально вырвал из его рук альбом и швырнул в сторону. Обезьяны тотчас разорвали книгу в клочья. К нам подбежал Громов. Он достал флакон с той самой мерзкой мазью и стал растирать ею Джуму, чтобы отбить от него запах альбома.
   Обезьяны постепенно успокоились. Они носились по хижине и все старательно вынюхивали. Словно искали притаившегося врага.
   Пока Громов колдовал над мальчиком, Джума смотрел на меня глазами взрослого глубоко измученного человека.
   - Я не хотел тогда в тебя стрелять, - проговорил Джума на русском и снова заплакал, - Я вообще никого тогда не хотел убивать!
   Голос ребенка и помять о здоровяке спецназовце никак не хотели соединяться в моем сознании. Неужели это один и тот же человек?
   - Так это ты, Александров? - выдохнул я.
   Он кивнул.
   - Быстрее!!! - заорал Громов и взвалил мне мальчика на свободное левое плечо.
   Мы выскочили через пролом в стене (хотя рядом была дверь) - и бросились наутек.
   На улице со всех сторон взлетели дикие крики туземцев. Очевидно, охотники уже пришли в себя и решили заглянуть в деревню. Хижины полыхали вовсю. Лишенные стимула ненависти обезьяны сами теперь в ужасе разбегались. Они уже не могли быть нашим прикрытием. Охотники гнали бедных животных и приканчивали, как только могли. Иона достал из-под куртки маленький автомат.
   - Ты вперед, я за тобой.
   Выставив руку с пистолетом перед собой, я летел через деревню к джунглям. Там сидели наши спецназеры, которые должны отсечь погоню. Сзади до меня долетало учащенное дыхание Громова. Слева и справа все явственнее слышались крики охотников. Нас брали в клещи, и кольцо окружения вот-вот замкнется перед нами. Я бежал быстро, как только мог. Единственным нашим спасением было выскочить из деревни, до того, как сомкнут круг преследователи.
   За спиной рубанула короткая очередь. Я подпрыгнул от неожиданности, но оглядываться не стал. Раз Громов стреляет, значит, нас уже нагоняют. Значит надо прибавить газу и бежать-бежать-бежать. Бежать изо всех сил.
   - Налево! - заверещал за спиной Джума.
   Откуда он-то знает? Ведь едет на мне задом наперед? - мелькнуло в мозгу, но я повиновался. И сделал это вовремя. Двое туземцев выскочили наперерез, но я своим маневром избежал столкновения. Так бы мы попали прямо в их объятия. Снова ударила очередь. Громов скосил нападавших. Спасительная стена, темная стена джунглей стремительно приближалась. Я влетел в кусты и начал бессвязно орать, задыхаясь от бега.
   Слева и справа поднялись темные фигуры с автоматами и бросились к морю наравне с нами.
   Уж не хотят ли они смыться раньше нас? - мелькнуло в голове.
   Истошный вопль Громова заставил меня остановиться. Я обернулся. Иона хватаясь за горло стрелял в безумную бабку. Между его пальцев торчал дротик.
   Бабка даже не подумала прятаться. Хотя пули просвистели совсем рядом. Она медленно повернулась в мою сторону, заправила трубку новым дротиком, подняла ее ко рту трубку, и тут меня сбили с ног. Спецназовец стоя надо мной выдал по бабке очередь, и рой пуль унес ее в темноту кустов.
   - Жить надоело?! - орал боец.
   Я вскочил, поправил Джуму на плече и снова побежал. Громова подхватили под руки и потащили следом за нами. Послышались крики охотников.
   Мы стремительно приближались к морю. Выбежав на побережье, я упал на песок, и мне показалось, что я сейчас же издоху. Воздуха не хватало и нужное его количество просто не влезало в глотку. В жизни столько не бегал. И теперь мне наверняка кранты. Так думал я закрывая глаза.
   Меня подхватили чьи-то руки. И потащили в воду. Рядом несли Джуму. Бесновался в темноте голос Чацкого.
   - Быстрее!!! Быстрее!!!
   Последнее что я увидел, находясь уже по горло в воде, как на берегу появились темные фигурки с луками и копьями. Они вопили, и размахивали оружием. Мне натянули на лицо маску, и уволокли под воду. Куда они меня тащат? - стрельнула удивленная мысль. В этот момент сознание сделало мне ручкой и отключилось.
  

ГЛАВА

   Было уже поздно, поэтому, стараясь не греметь, я отрыл ключом дверь дома и снова оказался у Вари в гостях. Судя по свету и тишине, она сидела на кухне и читала газеты под своим любимым красноватым абажуром.
   Я осторожно приблизился к проему и заглянул на кухню. Варя увлеклась какой-то статьей в журнале и ничего не замечала. Перед ней лежали газеты самых разных стран. Европейские, американские, русские. Я чуть подался вперед и негромко кашлянул.
   - Привет! - она подняла голову, улыбнулась и отложила газету, - Чаю хочешь? - спросила как ни в чем ни бывало. Словно я за сигаретами выходил.
   - Я так устал, - ответил я и рухнул рядом с нею на стул.
   - Коньяк есть?
   Варя достала из холодильника бутылку и разлила по рюмкам.
   - Специально для тебя купила. Как командировка?
   - Кошмар, - покачал я головой и начал рассказывать ей о том, что произошло.
   Под мое повествование Варя хлопотала с чайником, резала бутерброды с диковинной рыбой, и внимательно слушала. Под конец своего рассказа, я понял, что сейчас она назовет меня сумасшедшим. Но Варя присела рядом, поставила передо мной кружку с чаем и сказала с легкой укоризной:
   - Вот ты, наверное, никогда не слушаешь дельных советов, да?
   - Ты о чем? - кружка была горячая и приятно покусывала пальцы.
   - Я же тебе говорила перед твоей поездкой, что самым опасным является тот, кто не выглядит таковым. Вот ты и проморгал ту сумасшедшую бабку. Это же было настолько очевидным.
   - Значит, ты мне веришь? - спросил я удивленно.
   - Почему нет? - пожала она плечами, - Люди во все времена искали ответы на вопрос: что такое душа, как она живет на том свете и можно ли вернуться на Землю? Здесь нет ничего нового.
   - Да, но этим занялись на государственном уровне. Вот что странно.
   - И раньше на государственном уровне этим занимались, - возразила Варя, - Просто до недавнего времени, ты об этом не знал, вот и все. Хотя все эти исследователи делают одну ошибку. Вернее сразу несколько ошибок.
   - Каких? - спросил я.
   - Первая ошибка - они не знают, зачем душа нужна Богу или Дьяволу, например.
   - Как зачем? - Варин вопрос меня озадачил.
   - Ну, да, вот зачем? - сказала она со своей всегдашней мягкой улыбкой, - Вот что Дьявол должен делать с душами? Согласно мифам сначала он их совращает на Земле и потом после смерти собирает в свой Ад. А зачем? Для чего? Чтобы они просто там сидели?
   - Ад - это наказание. Души там перевоспитываются и очищаются.
   - Если Ад - это что-то вроде исправительной колонии строго режима, тогда Дьявол получается главой администрации колонии, работающей в интересах Бога. Но Господь и Дьявол - это же враги. Ведь так?
   - Да, об этом и спорить нечего, - подтвердил я.
   - Тогда почему Дьявол действует в интересах своего врага? Зачем ему Порочному, перевоспитывать в интересах Непорочного? Нестыковка.
   Я не нашел, что ответить. Я заворожено смотрел на Варю и, наконец понял, что мне в ней всегда нравилось. Ее неуловимая красота. Сейчас объясню в чем дело. Когда вы видите красивого человека, то вы все же запоминаете, как он выглядит, и во всякое время можете вспомнить. Будь вы художник - вы запросто могли бы нарисовать лицо. И всякий бы его опознал. Но Варя... маленький поворот головы и вот черты ее лица словно слегка видоизменяются. Они словно бы получают новые черточки, отчего ее красивое лицо, становится ничуть не хуже прежнего. Вот она откинула челку на голове - и снова красота ее приобретает другой облик. Теперь она выглядит как египетская царица. Вот она повернулась в профиль и неуловимо меняется все и кажется будто смотришь на Елену прекрасную. Если смотреть на Варю внимательно и долго, то возникает мысль, что беседуешь с сотнями красивых девушек одновременно. Как султан беседует с гаремом. Вот что было в ней удивительно. Вот что меня в ней притягивало. Изменчивая красота.
   - Можно ведь предположить, что душа - это собственно вещь сама по себе, - продолжила рассуждать Варя, - Тогда Дьявол - это лагерь силы Тьмы, а Бог это лагерь сил Света. Душа же просто выбирает между силами Тьмы и силами Света. Душе никто не может нанести урон, кроме нее самой. Но в зависимости от своего поведения и поступков она оказывается в том или ином лагере.
   - Ну, собрали они в свои лагеря приверженцев и что дальше? - спросил я.
   - А дальше война, - Варя рассмеялась и ткнула меня пальцем в грудь, - Война за Жизнь.
   В глазах у меня помутилось. И Жизнь выросла перед моими глазами до невероятных размеров, недосягаемой высоты, ударив через облака и затопив собою горы по самую макушку, заполнив долины и до самой мелкой трещинки. Везде бушевала жизнь. Под каждым камнем, в каждой подводной впадине. Эта жизнь ворвалась в мои легкие струей холодного воздуха, обожгла кожу холодом. Лицо закололи мириады настырных иголок.
  
   - Давай! Давай! Дыши! Дыши! - сквозь пелену небытия пролезал чей-то голос. Я подумал, что это приказывают мне, и открыл глаза. Постепенно проступили очертания какого-то круглого помещения. Вроде юрты. Но с пузырчатыми стенками, как в фантастическом фильме. Чуть в стороне, у стены, стояли кислородные баллоны. Там же лежали стопкой гидрокостюмы и оружие вповалку. Сверху светила гирлянда электрических фонариков.
   Рядом со мной суетились какие-то люди. Они делали искусственное дыхание Джуме. Я лежал на полу поодаль и на меня никто не обращал внимания. На всякий случай я проверил: рядом ли я сам и все ли со мной в порядке? Все было хорошо.
   - Не умирай! - заорал Чацкий.
   Я поднялся и попытался встать на ноги. Но вышло не убедительно. Я вновь повалился на бок. И тут только заметил Иону Громова. Он лежал возле дальней стенки. Его кожа стала землистого цвета. Каким-то шестым чувством я понял, что он мертв.
   Кое-как перевернув себя на живот, я подполз к Джуме. Мальчик учащенно дышал. На его лице выступили бисерки пота. Он смотрел в потолок полными ужаса и тоски глазами.
   Костя Химик вколол ему в руку какой-то препарат из шприца.
   - Ничего не поможет. На дротиках был яд, - послышался уверенный голос Степанова.
   Я перевел взгляд на тело Громова. И осознание того, что случилось, осветило мой мозг яркой вспышкой. Проклятая бабка убила его и успела каким-то образом попасть отравленным дротиком в Джуму. Проклятая бабка каким-то чудом узнала про наш план и не только узнала, но и вычислила пути нашего отхода. Чтоб она в Аду сгорела.
   - Все кончено, - сказал чей-то голос.
   - Ничего не кончено, - возразил профессор, - У нас осталось последнее средство.
   Чацкий достал какую-то книгу и стал читать на непонятном языке. Впрочем, этот говор я узнал. Он очень походил на то, что читали перед смертью спецназовцу Александрову в Чечне.
   - Не надо, - послышался слабый умоляющий голос Джумы, - Прошу вас.
   - Ты должен вернуться, парень. Должен, - сказал кто-то с нажимом, - Ты можешь. Мы спасем тебя. Ты нам нужен.
   Чацкий продолжал читать, как заведенный. Мальчика затрясло. Изо рта пошла пена.
   - Ты должен вернуться и все нам рассказать, - все твердил чей-то голос.
   Я приподнялся на локте и взглянул на Джуму.
   Его глаза покрылись белесой поволокой, он закричал истошно, мощная конвульсия выгнула его от затылка до пят, потом Джума рухнул и затих. Чацкий продолжал читать под всеобщее подавленное молчание. Так продолжалось минут пять.
   Выкрикнув последние слова, профессор отложил книгу и посмотрел на мальчика. Надежды Чацкого на разрешение загадки бессмертия зачахли вместе с Джумой.
   К нам подошел Степанов. Спецназовцы позади него моментально напряглись. Их глаза разверзлись пустотой. И еще неведомая, но грозная опасность вмиг заполнила все пространство. Окаянные тени подпотолочных фонариков чуть качнулись. Командир спецназа поднял автомат с глушителем.
   - Ребята, вы должны нас понять, - скривился он.
   Мы все моментально поняли.
   - Вы сделали свое дело и страна вам благодарна. Поверьте.
   Верить ему не хотелось, но теперь это было и неважно.
   Степанов на чуток задумался и передернул затвор.
   - Я прошу вас без глупостей. Погибните, как мужчины.
   Заблестели капли пота на лбу Чацкого. Химик тоскливым взглядом неотрывно смотрел на толстый глушитель автомата. Кобленц превратился в натянутую струну, он разве что не звенел.
   - Я прошу вас лечь на пол, лицом вниз, - жестяным голосом проговорил Степанов, - Не хочу, чтобы пули пробили стены надувной базы. Над нами все-таки десять метров воды, - черная громада спецназовцев шевельнулась и придвинулась, - Мы убьем вас в затылок, это быстрая и приятная смерть, - пообещал командир.
   Степанов оказался гуманистом. Я чуть не всплакнул от благодарности. И даже захотел спросить проверял ли он на себе такой легкий способ смерти?
   Ребята начали медленно ложиться. Они двигались очень медленно, оттягивая момент неминуемой смерти. Спецназовцы никого не торопили. Спастись из подводной ловушки невозможно. И времени у них навалом. По-видимому эвакуация должна начаться не скоро. Не скучать же им среди трупов?
   - Шлёе-о-ос! - проговорил нараспев Борис Иванович. Не знаю, что означает это слово, но оно оказало магическое действие.
   Я обессиленный откинулся на пол. Ребята уже лежали. И это нас спасло. Джума неожиданно вскочил. Неведомым образом у него в руках оказался мой пистолет Стечкина. Мальчик начал стрелять. Все повторилось почти точь-в-точь, как в прошлый раз. Первые пули убили наповал Степанова, который находился напротив Джумы. Потом очередь ударила в кислородные баллоны. Рядом с ними чернела пятерка спецназовцев, и все они моментально погибли от взрыва. Взрывом же разорвало купол сразу в нескольких местах, и внутрь яростно захлестала вода. Она бешено ревела и сметала все.
   - Спасайтесь! - заорал кто-то.
   Оглушенные люди начали разбирать баллоны и маски. Чацкий нацепил на меня маску и сунул в руки кислородный баллон.
   - Как затопит - за мной! - крикнул он и одел маску.
   Вода почти мгновенно затопила купол. Я почувствовал, как профессор тянет меня за собой. И поплыл за ним следом. Мы медленно всплывали. В ушах щелкало от перепада давления. И наконец показалась поверхность океана. Я вздохнул ночной воздух, и огляделся. Среди волн покачивались, как живые тыквы головы моих товарищей. Чацкий болтался рядом со мной, ухитряясь поддерживать меня и оставаться на плаву.
   Из ночи проступили очертания нашего белого корабля. Профессор достал ракетницу и зазвездил ракетой в небо. Заряд с треском разорвало в чернильной высоте, и следом салютные огни озарили океан вокруг нас.
   - Демаскировка! - послышался хрип Кобленца.
   - Какая к черту... - заговорил Чацкий, - Теперь уже все равно.
   Я болтал в океане ногами и помалкивал. Остальные тоже берегли силы.
   Не теплоходе нас заметили и выслали шлюпку. Группу быстро собрали, подняли на борт, ни слова не говоря, распихали по тем же самым каютам, выдав новую одежду, и заперли.
   Разговаривать никому не хотелось. Химик и Кобленц завалились на койки и отвернулись к переборке. Я включил телевизор. Там шла какая-то иностранная мура-передача, которой я не понимал. Потом начались новости. В дверь тихонько стукнули, скребанул ключ в замке, и показалась голова Чацкого.
   - Леша, - надо поговорить.
   Он оглядел всех нас и добавил.
   - Ребятам тоже надо поприсутствовать.
   - Вы что обалдели?! - взвился Химик, - Мы только что получили офигенную контузию. Нас только что чуть не утопили в океане.
   - Вот именно! Идите вы на хрен! - поддержал его Кобленц.
   - Через десять минут, чтобы были в кают-компании, - жестко отчеканил Борис Иванович, - Я все это пережил вместе с вами. А дела между прочим срочные. И возьмите с собой вот этот чемодан - он указал рукой на ребристый, пластиковый ящик. Там хранилась походная монтажка с мониторами. Очень полезная для журналистов вещь.
   Ребята в ответ что-то невразумительно прорычали и затихли.
   - Кстати, ты не забыл, что у тебя на плече камера? - сказал мне Чацкий.
   - Твою мать! - воскликнул я.
   Мне она и впрямь перестала досаждать, и я настолько к ней привык, что перестал замечать неудобства. Я расстегнул специальные зажимы и снял камеру. Эта дура - все еще работала! Поразительно. Я показал ее Борису Ивановичу. Тот хмыкнул, схватил "Кэннон" подмышку и увлек меня из кубрика.
   Первым делом мы прошли с профессором в медицинский отсек.
   - Вот, Леша, о котором я вам говорил, - представил меня седому врачу Чацкий. Седовласый улыбнулся и представился:
   - Бунин.
   - Везет вам, - хмыкнул я.
   - В каком смысле? - насторожился врач, ожидая подвоха.
   - Фамилия солидная такая. Весомая. Раньше принадлежала одному человеку.
   - А! Ну-да, вы писателя имеете в виду?
   Я кивнул:
   - Ага! И еще одному покойнику.
   - Такими вещами не шутят, - оскорбился врач, - Так это в тебя попали отравленные дротики?
   - Наверное, - я удивленно глянул на профессора. Тот молча кивнул.
   - В него, в него, - подтвердил Чацкий, - Сам вынимал.
   Бунин взял у меня из вены кровь. Сделал мазок на стекло, и положил его под микроскоп. Повертел ручкой настройки. Хмыкнул недоверчиво. Потом отстранился, давая Чацкому заглянуть в окуляры.
   - Никаких следов, - сказал врач, - Более детальный анализ я представлю через полчаса. Мне надо провести некоторые анализы.
   У меня взяли кровь из вены, после чего мы с профессором ушли в кают-компанию. По пути Борис Иванович смотрел на меня с некоторым восхищением. Душа моя хрюкала от удовольствия. Не каждому дается такая удача: получив смертельную дозу яда, не заметить отравления.
  
   В кают-компании нас дожидался командир корабля. Седой и коротко стриженный пятидесятилетний человек. В его глазах прыгала тревога. Он то и дело поправлял расстегнутый воротник своего белоснежного кителя, точно его что душило. Как, оказалось впоследствии, душила его невидимая рука начальства.
   Командир корабля мял в руках какую-то бумажку. Завидев нас, он кивнул на кресла, и подождал пока мы усядемся.
   - Срочная шифровка из Москвы, - проговорил он глухо, когда мы с профессором превратились в одно сплошное внимание.
   Командир заглянул в листок и процитировал:
   - Группе "П", срочно вернутся на базу. Командиру корабля: материалы группы опечатать и взять под охрану. Взять под охрану группу "П". Участникам группы составить рапорта о происшествии. Имеющееся оружие, деньги и документы - сдать командиру корабля. Не покидать судно до прибытия в пункт назначения. Члены группы "П" должны быть разведены по разным каютам. Выполнение приказа возложить на командира корабля. Руководство группой возложить на командира корабля. Это все.
   - Я так понимаю, что это арест? - проговорил Чацкий.
   Командир поднял на нас глаза.
   - Что-то вроде того. Просто до выяснения обстоятельств...вы же сами понимаете. Погибла группа спецназа. Произошло ваше боевое столкновение на территории иностранного государства. Это серьезные дела.
   - И то и другое - произошло не по нашей вине, - сказал я, - Мы выполняли задание Москвы.
   - Вот поэтому вас сразу и не велено расстреливать, - вздохнул командир. Кажется, этим обстоятельством он был огорчен больше всего, - Своим подводным взрывом ребята, вы не только убили спецназ, но и выдали место эвакуации. Теперь нас могут перехватить любые иностранные боевые суда. Понимаете, чем это грозит?
   - Не понимаю! - ответил я с вызовом. Чацкий молчал.
   - Если нас возьмут в нейтральных водах, обыщут корабль, то запросто докажут ваше участие в тайной операции на территории чужого государства. А это - международный скандал. Где остальные члены группы? - закончил командир вопросом.
   - Скоро подойдут, - ответил Чацкий, - вы разрешите, мы пока побеседуем?
   - Хорошо, - командир встал и направился к выходу, - Через полчаса я зайду, соберу ваши рапорта и разведу по каютам. Все материалы по операции - тоже должны быть готовы к этому сроку.
   - Договорились, - согласился Чацкий.
   Командир отдраил дверь позади себя и скрылся в чреве корабля.
   Мы с профессором молчали, обдумывая ситуацию. Арест и последующее разбирательство тайного трибунала - в наши планы не входили. Не знаю над чем размышлял Борис Иванович, но я насиловал свой мозг требованием срочно изобрести какой-нибудь оригинальный ход, который даст нам возможность удрать с корабля. Бежать надо немедленно. Что будет потом - меня не волновало. Главное сейчас - избежать ареста. Ведь если, этим московским хмырям взбредет в голову возложить гибель спецназа на нас - высшая мера нам обеспечена. Так мы и молчали, сверля пространство невидящим взглядом.
   Чуть погодя в кают-компанию пришли Кобленц и Химик. Они поставили чемодан с аппаратурой на стол. Уселись в кресла и присоединились к всеобщей раздумчивой тишине.
   Зашел корабельный врач Бунин. Он оглядел нашу компанию, молча положил результаты анализа крови перед Чацким и удалился. Профессор заглянул в листок. Ознакомился с текстом и протянул его остальным членам команды. Кобленц и Химик поочередно прочитали бумагу. Недоумение заблуждало по их лицам. Все повернули голову в мою сторону. И начали пристально меня изучать. В их взглядах сквозило удивление вперемешку с недоуменным презрением, так школьники смотрят на склизкую пупырчатую жабу.
   Мне эти взгляды не понравились. Они пронзали меня насквозь.
   Я поерзал. Но молчал. Ожидая, пока кто-нибудь объяснит, наконец, в чем дело. Чацкий ощупывал меня своим тяжелым взглядом, словно хотел оттоптать мне лицо.
   - Как ты? - спросил он, наконец.
   - Нормально, - пожал я плечами, все еще не понимая, чего от меня хотят.
   - Ну, ни хрена себе! - сказал Кобленц.
   - Нормально! - подтвердил Химик.
   - Ребята, - сказал я, - Скоро нас всех арестуют, доставят в Москву, и будут судить военным трибуналом. А вы сидите тут и пристально изучаете морщины на моем лице. Вам что больше делать нечего?
   Они несколько смягчились.
   - Это правда? - спросил Чацкого Химик.
   - Совершенно, - подтвердит мои слова профессор, - Omnes una manet nox: всех ожидает одна ночь. В смысле - сегодня с друзьями, а завтра с червями. Только что мы разговаривали с командиром корабля. Он получил соответствующую шифровку из Москвы.
   - Надо бежать, - веско заявил Рома Кобленц и даже чуть подался вперед, словно хотел сорваться с места.
   - Я не вижу способа, как это можно сделать, - вмешался в разговор Химик, - И вообще, профессор должен нам объяснить что это, - он указал на бумагу корабельного врача, - И как это понимать?
   - Далась вам эта бумага! - вспылил я, - Рома прав на все сто, - надо бежать.
   - Погоди, я объясню, в чем загвоздка, - начал профессор, - Мы, Леша, сомневаемся кто ты на самом деле.
   Тут я окаменел. Как это кто? А профессор тем временем продолжил, - Иона Громов и Джума - мертвы. В каждого попал отравленный дротик той бешеной старухи.
   Я кивнул, показывая, что мне это уже известно.
   - В тебя, дорогой мой, попало сразу два отравленных дротика. И сейчас ты сидишь перед нами, как ни в чем ни бывало!
   Борис Иванович достал из внутреннего кармана куртки два дротика с цветным оперением и протянул их мне.
   - Я лично вытащили их у тебя из спины, - пояснил профессор, - Мы с корабельным врачом уже проверяли: они отравлены. Яд одного такого дротика почти мгновенно убил Громова. Чуть дольше продержался Джума. Тобой мы вообще не занимались и положили рядом, поскольку два дротика - это верная и мгновенная смерть. Поэтому сам понимаешь: не было никакого смысла с тобой возиться. Но ты выжил. Вопреки всему. И вот этого мы понять не можем.
   - И что? - спросил я ошарашено.
   - Как что? - удивился Чацкий, - Яд на тебя не действует! Он тебя просто вырубил на час. И все! В твоей крови - теперь даже нет следов этого яда. Это необъяснимо.
   Они с еще большим подозрением уставились на меня. Мне показалось: их не пугал предстоящий арест и трибунал. Их пугал я.
   Как говорится в старинных британских балладах-страшилках: "Рыцарь Бертран от удивления даже не мог говорить. Он мог выражать свое почтение лишь учтивыми взглядами и жестами". Поэтому по примеру Бертрана, я тоже не стал ничего говорить и просто выставил вперед средний палец. Ребята меня поняли. Но никак не отреагировали.
   - Может, хватит? - огрызнулся я, - Теперь, когда мы выяснили все про яд, может, мы разработаем план нашего бегства?
   Они молчали. Профессор подошел к бару, достал виски, разлил по стаканам, и мы молча опрокинули душистый напиток по глоткам.
   Чацкий снова разлил и все также молча выпили угощение. Борис Иванович покатал в руках пустой стакан. Потом словно опомнился и снова разлил. От новой порции в голове приятно зашумело.
   - Ладно, - профессор принял решение, - Вы пока размышляйте о плане побега, я же хочу показать вам одну вещь, - Борис Иванович выложил на стол серенькую папку, - Посмотрите вырезку из газеты. Пока мы сидели в джунглях ее прислали на корабль по факсу из нашего научного центра.
   Я вчитался в ксерокопию газетной статьи. Там рассказывалось, как поручик Кордельский N-ского драгунского полка прославился на фронте Первой мировой войны, захватив в плен генералов штаба немецкой дивизии. Вместе со своим малочисленным отрядом он отбился от основных сил, и начал партизанить в тылу противника. При передвижении линии фронта вглубь России, стали перемещаться и штабы вражеской армии. На одной из дорог поручик русской армии и перехватил немецкий штаб. И не только перехватил, но и весьма удачно перешел с пленными через линию фронта к своим. Захваченные у противника карты имели огромную важность. И позволили русскому командованию совать планы врага. Сам поручик при переходе линии фронта героически погиб во время стычки с передовыми частями немецких войск. Но его товарищи вынесли тело героя в тыл русской армии, сняли восковые слепки с его рук и захоронили тело с воинскими почестями.
   - И что с Кордельским? - спросил я недоуменно, - При чем тут этот подвиг Первой мировой?
   - Восковые слепки рук поручика Кордельского через всякие перипетии попали в музей славы Российской армии, - пояснил Чацкий, - Слепки - это полые такие копии кистей рук. Одну из них наши ученые разрезали и получили отпечатки пальцев поручика. Затем их сравнили по моей просьбе с отпечатками спецназовца Александрова, - Борис Иванович замолчал.
   - Ну, и? - подтолкнул я и налил по стаканам, в предчувствии, что без этого не обойтись.
   Предчувствие меня не обмануло.
   - Отпечатки совпали, - сказал профессор.
   - Твою мать! - я махнул стакан. Чацкий и все остальные последовали моему примеру.
   - Что же это получается? Александров существовал тогда в виде поручика Кордельского, существовал сейчас, а у Джумы вы взяли отпечатки пальцев?
   - Не успели, - вздохнул профессор, - Но при надобности, мы можем еще вернуться на ту подводную базу и достать трупы.
   - За это время они полностью разложатся в соленой воде, - покачал головой Химик.
   - Интересно, а кто будет возвращаться? - веселые чертенята запрыгали в глазах Кобленца, - Нас же всех под трибунал отдадут!
   - Мы еще сможем их переубедить, - возразил профессор.
   - Не уверен, - встрял я.
   - Ты вообще молчи, - заметил весело Чацкий, - Чтобы тебя прикончить, им придется изрядно помучаться. Тебя ведь даже яд не берет.
   В кают-компанию заглянул командир корабля в сопровождении двух вооруженных автоматами матросов.
   - Вы готовы? - сурово спросил он.
   - Погодите! - попросил его профессор, - Дайте нам еще полчаса. Мы должны подвести итог нашей операции.
   Командир насупился.
   - Не волнуйтесь, - успокоил его Чацкий, - Глупо ведь думать, будто мы куда-то денемся с корабля идущего посреди океанских просторов. Нам все равно некуда бежать даже если бы мы и захотели это сделать.
   Видимо доводы профессора убедили командира. Его вид несколько смягчился. Он поворчал что-то себе под нос и закончил громко:
   - Вам ученым лишь бы потрепаться! Хорошо даю еще час сроку и потом, чтобы без всяких отговорок.
   - Да-да-да, - закивали мы дружно, - Потом никаких отговорок не будет.
   Командир вместе с конвоем исчез.
   - Теперь быстрее ребята обсудим наши дела, - заторопил Борис Иванович, - Надо чтобы каждый из нас знал суть дела. Знания не должны пропадать впустую.
   Чацкий видимо хотел сказать, что надо поскорее раскидать знания по нашим головам, чтобы в случае гибели кого-нибудь из команды - эта информация не пропала. Но он смягчил свою мысль недосказанностью.
   - Итак что интересно, в Первую мировую душа была поручиком Кордельским. Человеком военного сословия. В чеченскую войну - душа также стала военным - спецназовцем Александровым. Сейчас вот эта душа попала в племя Ягра. Воинственных охотников и головорезов.
   - Человека прямо какой-то рок преследует, - заметил я, - Он все время возвращается к одному и тому же.
   - Не рок. У меня такое ощущение, что Александров (для простоты будем называть его так) - обладает настолько сильным потенциалом души, что может по своему желанию выбирать место рождения. Как буддийский лама.
   - Не пугайте меня, - я снова разлили по стаканам виски, подал профессору и всем остальным.
   - Я не пугаю, а размышляю, - принял Чацкий свою порцию, - Последний раз Александров погиб в Чечне и каким-то образом переместился в Африку. Стал маленьким мальчиком.
   - Послушайте, я совсем уже запутался. Мальчик родился еще до того, как погиб Александров. Хотя, я готов признать, что Джума - это Александров. Когда я забирал его из хижины, он сказал мне: что не хотел никого убивать - там, в Чечне. Он явно меня узнал.
   - Вот видишь! - обрадовался профессор, - Чего же ты раньше молчал? !
   - Меня никто не спрашивал.
   - Что еще там было? - подключились к разговору Химик с Кобленцем.
   - Да почти что и ничего, - пожал я плечами, - Джума узнал меня. Ну, еще я там встретил одного типа.
   И я рассказал ребятам историю про одного сумасшедшего молодого парня, который хотел зарезать меня в Москве. И которого я неожиданно встретил в этой хижине и застрелил.
   Чацкий вскочил и нервно заходил по кают-компании.
   - Вот это новость! - говорил он поминутно, - Вот это новость!
   Мы следили за ним, вертя головами туда-сюда. Наконец профессор остановился передо мной.
   - Еще раз что-нибудь скроешь от нас, я тебя лично пристрелю. Что это за парень?
   Профессор снова заходил взад-вперед.
   - Откуда я знаю? - начал я оправдываться, - Мало ли сумасшедших в Москве? Загляните хотя бы в Государственную думу на Охотном ряду, - там их столько, что устанете считать.
   - Ты разве не понимаешь, что произошло? - спросил с нажимом профессор.
   Я молчал.
   - Нас пасли с самого начала, - сказал он убежденно.
   - Вы хотите сказать, за нами еще в Москве следили эти самые иностранные спецназовцы, что оказались потом в деревне? - уточнил Кобленц.
   - Или они следили только за Лешей? - вставил Химик.
   - Погодите-погодите, - я начал восстанавливать в памяти те события, - Когда этот парень угрожал мне возле метро, я еще не получал приглашения поработать в нашей группе. Это случилось потом, вечером. Не мог же этот иностранный хмырь заранее знать, что меня пригласят на работу в ГРУ?
   - Тогда почему он за тобой следил и почему хотел тебя прирезать? - спросил Кобленц.
   - Чем ты занимался до того, как попал к нам? - спросил Химик.
   - Получается как-то странно, - подытожил профессор, - Ты еще не знаешь, чем будешь заниматься, а этот парень УЖЕ тобой заинтересовался. Выходит еще до того, как ты попал в нашу группу, Леша, ты УЖЕ связался с вопросами реинкарнации и каким-то образом перешел этим парням дорогу.
   Они устроили мне настоящий перекрестный допрос. С кем я встречался? Где бывал? Что делал?
   Я рассказал им про гибель моей телевизионной команды в Чечне. Про то, как познакомился с девушкой Варей. Больше мне рассказывать было нечего.
   - И все-таки тут что-то не так, - защелкал пальцами профессор, - Что-то есть такого, чего мы не замечаем. Впрочем, ладно, разберемся потом, а сейчас вернемся к Джуме.
   Да, это именно Александров воплотился в Джуме. Значит, фактор времени не влияет на само перевоплощение. Сознание трехлетнего ребенка еще не сформировалось. И оно может быть заменено совсем другим сознанием. Может быть ребенок - это незаполненный сосуд, который наполняется лишь со временем? К тому времени, когда маленький человек должен осознать себя, как личность?
   - Да, но сперва, надо разобраться: что такое смерть? - сказал я с сарказмом, пожившего на этом свете старого африканского слона.
   - Это просто, - отмахнулся профессор, - Её попросту не существует в том виде, как ее понимает большинство людей.
   - А как вы ее понимаете? - спросил я с ударением на слово "вы".
   - Теория смерти такова: представим себе, что ты живешь в доме. Когда ты уходишь из него - то для дома ты умер. Ты исчез из пространства дома. Из его маленького мирка. Но, приходя с работы домой, ты как бы снова оживаешь для своего жилища. Так? Твое взаимодействие с домом происходит регулярно. Ты моешь полы, стираешь пыль и так далее. Но теперь представим, что ты ушел из дома навсегда. Переехал, например, в квартиру с улучшенной планировкой в соседнем городе. Значит, и для дома ты ушел навсегда. Ты навсегда покинул его мирок. Ты умер для дома, и он начинает рушиться. Но сам-то ты жив. Просто живешь теперь в другом месте. В любой момент ты можешь вернуться в старый дом, и начать все заново. Вот это и есть реинкарнация. Ты вернулся. Возродился для дома.
   Кстати, ты замечал когда-нибудь такую вещь. Живет в старой квартире семья. Там уже взрослые дети. Внуки бегают вовсю, дедушка с бабушкой еще довольно бодрые, а вещи уже как бы истлевают. Какая-то печать старения на них. Тут потертые шкафы, картины потемневшие от времени. Даже вода в аквариуме с рыбками желтоватого, старческого цвета. В чем дело? В умирании. Любимые вещи умирают вместе с хозяевами.
   - Но мебель можно заменить на новую. И воду в аквариуме поменять.
   - Можно, - он лукаво улыбнулся, - Тогда у стариков будет совсем другая жизнь. Они могут и не осилить такие перемены, - Чацкий немного подумал и продолжил:
   - Теперь что касается реинкарнации. Рассмотрим такой момент: на протяжении жизни человек регулярно обновляется, все его клетки вплоть до клеток костей, обновляются до семи раз. Значит полностью обновленный человек - это уже не он. И так семь раз не он, а всего лишь копия предыдущего изначального тела. Но сам-то ты не замечаешь этого. Тебе кажется - ты такой, как и всегда. Ну, чуть больше морщин появилось. Щеки там обвисли. Глазки выцвели. На самом деле ты уже целиком состоишь не из тех клеток и тканей как изначально.
   - И что это доказывает?
   - Что образ самого человека - это изначально запланированная модель. Как есть шестисотый "Мерс", а есть "Ауди" восемь. Понимаешь? И каждая модель человека обновляется за свою жизнь семь раз. Еще момент. Ты видел старинные портреты?
   - Да.
   - А знаешь, что современные лица и те - из прошлого - бывают как две капли воды похожи на современных людей?
   - Чего ж тут странного? Есть похожие лица и так. Двойники президентов те же.
   Затем я рассказал профессору, что в национальной галерее Лондона висит картина нидерландского живописца ван Эйка, написанная им в 1434 году. Называется она "портрет Дж. Арнольфини с женой". Так вот этот Арнольфини очень и очень похож на портрет президента России Путина, сделанный в 2005 году неизвестным кремлевским фотографом. Да еще собачка у ног Арнольфини - такого же черного окраса и почти такой же пушистости, как у президента. Жены правда у Арнольфини и Путина - разные. Но это еще ничего не значит. Мало ли жен бывает у человека за всю его жизнь?
   - Ха. Ты подтверждаешь мои недавние слова. Количество физиономий, моделей человека - конечно. Они где-то кем-то запрограммированы, но их модели - конечны. Лица хоть и разные и разнообразные, но они все равно конечны. Их разнообразие конечно. Значит, если на всем Земном шаре у каждого ее жителя на протяжении хотя бы тридцати лет брать отпечатки пальцев то, скорее всего, окажется, что и рисунок пальчиков - тоже конечен. Да, вариантов и рисунков множество, но все эти варианты конечны и просто будут вынуждены повторяться. Пусть не сразу. Пусть через миллиарды и миллиарды проверенных людей, но все равно настанет такой момент, когда появится точно такой же рисунок пальца. То есть повтор.
   - Вы хотите сказать: есть люди с одинаковыми отпечатками пальцев?
   - Я хочу сказать, что люди возвращаются. Просто они сами этого не помнят. Пусть они меняют оболочки-модели, но они возвращаются. И каждому присущ свой отпечаток пальца. Уловил?
   Не знаю, как остальные, но лично я уловить ничего не успел. Теплоход неожиданно подпрыгнул, резко накренился, словно пьяный на банановой кожуре, меньше чем, через мгновение раздался оглушительный взрыв. Мы с профессором покатились по палубе, словно бочонки с ромом. И пребольно ударились о дальнюю переборку кают-компании.
   Борис Иванович разбил себе нос. Я рассек лоб о столик, что прилетел вслед за нами. Кобленц и Химик вообще вылетели из кают-компании в открытую дверь, как снаряды от катапульты.
   Теплоход начал быстро оседать на корму. Уверяю, такие вещи великолепно чувствуются организмом даже, если вы не моряк. В кают-компанию вернулся окровавленный Кобленц. Он пошатался на ватных ногах и рухнул ничком. Вслед за ним вошел на четвереньках Костя Химик. Его невидящие глаза блуждали по кают-компании. Он уперся головой в диван и свалился на бок.
   Держась за ушибленные места, мы с профессором бросились к ребятам. По счастью оба быстро пришли в себя ровно настолько, что могли самостоятельно передвигаться.
   - Нас подбили! Мы тонем! - орал профессор и быстро складывал чемодан-монтажку, покидав туда свои бумаги.
   - Бегом на палубу! - визжал я подталкивая ребят, - К спасательным шлюпкам!
   Мы вчетвером выскочили на палубу, в секунду преодолев узкий дверной проем. Борис Иванович нас обогнал, подскочил к фальш-борту, где стоял "бочонок", долбанул по педали ногой, и капсула упада в воду. Она тотчас разбилась на две половинки. Перед нами автоматически надулась спасательная лодка. Мы, не сговариваясь, как цирковые мыши по команде, сиганули за борт и забрались в нее. Теплоход на наших глазах с мирными бульками быстро уходил под воду. Через каких-нибудь пять секунд от него остался один нос. Потом и он пропал в голубой бездне. На глади океана от теплохода остался какой-то плавающий мусор: бумажки, деревяшки и масляные пятна. Потом и это все куда-то стремительно делось. То ли нас отнесло течением. То ли весь этот мусор с масляными пятнами немыслимым образом растворился.
   В синей глади, мы тщетно пытались отыскать хоть кого-нибудь из членов экипажа. Но океан выглядел пустым и голым. Мы стояли в лодке на коленях, цепляясь за борта, и глазели вдаль. Солнце невиданной красоты и красноты уже окончательно вылезло из-за тонкой полоски горизонта. И паутина золотых лучей окутала океан. Мы оглядели нашу надувную лодку, ставшую в миг крошечной и беззащитной перед громадой воды. Потом посмотрели друг на друга. И снова вперлись глазами в водную гладь. Невозможно было поверить, что вот только что мы плыли себе на теплоходе, и все обстояло просто замечательно. Не считая нашего предстоящего ареста. Мы даже порывались бежать с корабля. И вот теперь - мы одни на много-много миль.
   И даже как-то захотелось, чтобы нас снова посадили на теплоход и арестовали. Я бы, например, не возражал.
   Кобленц упал на дно лодки и казалось, пропал в спасительном забытьи. Химик прислонился к борту и схватился за голову. Борис Иванович, цепко держа чемодан в руке, разглядывал горизонт, как египетский сфинкс бескрайнюю пустыню.
   В глазах у меня прыгал мячиком дикий страх. Ехидный голосок внутри твердил дурацкое: приплыли, приплыли, приплыли.
   - Что произошло? - разомкнул, наконец, губы Борис Иванович.
   - Да как вам сказать, - проговорил я, - В двух слова и не опишешь. Кстати, можете отпустить чемодан. Следующая остановка еще не скоро.
   Профессор гневно на меня глянул и снова вперился в горизонт. Да еще крепче ухватился за ручку чемодана. Так что побелели костяшки. Я думал он мне заедет своей поклажей в физиономию. Но профессор, видимо, сдержался.
   Откуда-то снизу захихикал Кобленц:
   - Борис Иванович, если вы не знаете, что произошло, то вам лучше так и остаться в неведении.
   - Нас самым банальным образом подбили! - зло вмешался Химик, - Не вижу причин для острот и смешков. Неужели неясно, что нам долго не протянуть?
   Несмотря на то, что именно Химик выдвинул предположение о "подбитии", профессор почему-то обратился ко мне:
   - Ты уверен, что нас подбили?
   - А я почем знаю, - я опустился на дно лодки, - Судя по тому, что первой под воду ушла корма, может кто-то из матросов, неудачно прикурил в машинном отделении?
   - Не смешите меня, - снова встрял Химик, - Это было настоящее уничтожение. Керосин так не взрывается. Ну, пусть это была мина. Раз мысль о чьей-то торпеде доставляет вам душевные муки.
   - Какая разница? - вставил свое слово Рома Кобленц, - Мина, торпеда. Смерть от обезвоживания, вот что нам грозит в ближайшее время. Каждый из нас примолк и задумался. Представив себе, как он будет умирать от жажды посреди мега тонн соленой воды.
   Океан где-то позади нас забурлил. Поднялись небольшие волны. Шлюпку закачало. Мы ухватились за борта, и запуганно стали озираться по сторонам. В голову полез какой-то бред о кровожадных китах и подводных супер-чудовищах. Все оказалось намного прозаичнее. Примерно в двухстах метрах от шлюпки, между нами и солнцем всплывала подводная лодка. Ее черные борта искрились от стекающих струй воды. Когда подводный корабль вылез на положенную высоту, на надстройке откинулся люк. Высунулась по пояс плохо различимая от лучей солнца, черная фигурка и стала разглядывать нас в бинокль.
   Химик демонстративно показал им средний палец. Кобленц соизволили приподняться и заглянуть за борт. Борис Иванович молча разглядывал глубоководный металлолом.
   - Зря ты им грубишь, - сказал я Косте, - Они ведь и обидеться могут.
   - Они первые нас обидели, - заявил Химик и снова потряс средним пальцем.
   - Да уж на обычное ДТП - это никак не тянет, - поддакнул Кобленц.
   Я как в воду глядел. На палубу лодки повалил народ. Поднялась слаженная военно-морская суета. Вскоре они опустили на воду надувную шлюпку, расселись и погребли к нам.
   - Вот видишь, - сказал я Химику, - Сейчас нам накостыляют из-за тебя и утопят, как щенков в этой громадной луже.
   Кобленц сделал еще хуже. Словно подзуженный чертями, он встал, приспустил штаны и показал подводникам задницу.
   Люди в лодке припустили веслами с удвоенной энергией. Казалось, им не терпелось поскорее с нами разобраться.
   - Может, постараемся свалить от них? - я поднял со дна лодки маленькое весло.
   Кобленц с Химиком рассмеялись, как безумные боги.
   - Хочешь устроить гонки по океану?
   - Да они нас так ковырнут своей подлодкой - мало не покажется!
   - Тогда на фига вы налаживаете с ними контакт эдаким экзотическим способом? - спросил я и посмотрел на профессора, ища поддержки. Но Борис Иванович, словно оледенел. Он вцепился взглядом в борт подлодки и ни на что не реагировал. Я сомневаюсь, что он вообще слышал: о чем мы говорим.
   Лодка подводников быстро приближалась. На ее носу сидел человек в черной рясе. Матросы были одеты в черную незнакомую униформу. По их виду, я понял - это не российская подлодка. И командовал кораблем, явно не правнук капитана Немо. Это значит, нам, скорее всего, накостыляют за хамство, и возьмут в плен. А может, и вправду утопят.
   - Хау а ю?! - заорал я, приветливо маша рукой подводникам.
   - Ну и акцент у тебя, - ответил человек в рясе по-русски, - Лучше уж говори на своем. Так понятнее.
   Кобленц и Химик мгновенно перестали кривляться и корчить рожи.
   - Так вы россияне? - удивленно спросил Рома.
   Наши шлюпки уперлись борт в борт.
   - Нет, - ответил незнакомец, - Но этот язык мы понимаем тоже.
   Гребцы в лодке молчали. У каждого на поясе болтался пистолет Кольт в открытой кобуре. Мысль о физическом сопротивлении у меня тот час отпала.
   - Чацкий Борис Иванович? - обратился незнакомец к профессору.
   Кадык ученого сделал скачок. Глаза его сощурились как пулеметные амбразуры:
   - С кем собственно имею честь....
   - Не смотрите так пристально, - рассмеялся рясоносец, - Все равно не узнаете. Меня зовут отец Викентий. Уверен, вам это имя ничего не говорит, - и незнакомец оглядел присутствующих, словно мы болтали на светском рауте.
   - Кстати, что это вы тут показывали нам, покуда мы к вам плыли? - отец Викентий сделал хитрые глаза, - Мне показалось, будто нам семафорили чьей-то задницей? - его взгляд переместился на Кобленца.
   - Да, это ребята от волнения так сказать, - вступился я за друзей, - Понимаете, нас только что подбили. Потопили теплоход. Вот они несколько и расстроились.
   - Ай-яй-яй! - покачал головой отец Викентий, - Неужели такое возможно в наше время? Такое кощунство и жестокость? Попрание права на жизнь всякой твари поднебесной! - он воздел руки к небу.
   - Хватит идиотничать! - в голосе профессора Чацкого застучал металл, - Это вы подбили наш теплоход?
   - Да, мы, - простецки вздохнул отец Викентий, - Но поскольку вы остались живы, мы решили вас подобрать. Как там у вас поется? "Расстреливать два раза - уставы не велят"?
   - За что же это вы нас торпедировали? - проговорил обиженно Кобленц.
   - За деревню, за Джуму, за обезьянок, - охотно перечислил незнакомец свои обиды, а потом добавил на манер городских жителей: - Может, пойдем чайку попьем или так и будем торчать на улице?
   Мы молчали. Выжидая не известно чего.
   - Как вы нас обнаружили? - спросил профессор.
   - По подводному взрыву.
   Я вздохнул:
   - Все произошло именно так, как говорил командир корабля. Нас перехватили.
   - Кстати, а что у вас там рвануло, на вашей подводной базе? - отец Викентий был очень любопытен.
   - Джума начал стрелять и попал в кислородные баллоны, - ответил Химик.
   - Все, как и с Александровым, - вздохнул рясоносец и перекрестился, - Мы ожидали чего-то подобного.
   - Откуда вам все это известно? - изумился профессор.
   - Так я вам второй раз уже предлагаю пойти чайку попить, там и поговорим, - уклонился от ответа отец Викентий.
   - А если мы откажемся, - на всякий случай поинтересовался я. Надо ведь понять, как далеко они могут зайти.
   Отец Викентий состроил мученическую мину. Совсем как святой великомученик:
   - Тогда позвольте хотя бы собрать ваши завещания. До ближайшего берега многие километры. Само это место находится вдали от морских путей. Карты у вас нет. Навигации - тоже. Запас провизии и воды ограничен. Течение будет носить вас по океану многие месяцы. И справится с ним вы не в состоянии. Даже если будете грести по очереди. Да и куда грести, если вы не знаете направления? Максимум через месяц вы умрете от жажды.
   Отец Викентий умел убеждать не хуже Геббельса. Он так красочно обрисовал нам наше бедственное положение, что ни я ни остальные спорить не стали.
   Нас взяли на буксир, и мы поплыли к подводной лодке. Фигурка с палубы просигналила нам руками. Отец Викентий ей ответил. Поскольку никто из нас не знал военно-морского языка жестов, о чем они сообщаются - мы так и не поняли.
   Карабкаясь по веревочной лестнице на борт, я понял, как ненавижу этот вид транспорта. Ни слова не говоря, наша команда под присмотром матросов и Викентия полезла в люк. Там нас приняли какие-то равнодушные, но вооруженные люди в черных брюках и свитерах. У здешних матросов, как я заметил, вся одежда была нейтральной и безликой. Если не считать рясы отца Викентия. Почти вся команда обладала европейским типом лица. Изредка попадались азиаты и по моему мнению: индусы.
   Наши провожатые молча указали нам на коридор, и повели в конец подлодки. По пути я все время крутил головой, пытаясь разглядеть на переборках или трубах хоть какие-нибудь надписи. Это отчасти позволило бы решить вопрос о том, какому государству принадлежит лодка. Увидев слова на русском, я тихонько про себя вздохнул. Теперь оставалось вспомнить: каким именно государствам Россия продает подводные лодки. Европа - отпадала. У них своих субмарин полно. США - тоже ныряют на свой манер. Китай, Индия - вспомнил я вдруг. Но ни на тех, ни на других - экипаж явно не тянул. Не считать же одного индуса за подавляющее большинство?
   Впереди скрипнула дверь. После быстрого обыска нас по одному завели в небольшой зал, служивший, как я понял грузовым трюмом. Профессор так всю дорогу и держал чемодан с аппаратурой. Но матросы в него даже не заглянули. Словно они знали наперед, что там лежит.
   По боковым переборкам стояли рядком ящики. Валялась на полу грязная ветошь. Все свободное пространство на потолке и по стенам занимали трубопроводы и кабели. Мы расположились, кто как мог. Дверь за нами задраилась, и мы остались одни. На потолке тускло мерцали две лампочки, затянутые в металлические сетчатые плафоны. Весь трюм пропитался каким-то знакомым запахом.
   Я уселся на пол, и спросил профессора:
   - Вам запах ничего не напоминает?
   - На коноплю похоже, - отозвался вместо профессора Химик.
   - Точно, - принюхался Кобленц.
   - Так это наркоторговцы нас торпедировали? - удивился я.
   Борис Иванович ухмыльнулся:
   - Скоро узнаем.
   Мы почувствовали, как лодка накренилась. Лампы моргнули и засветили ярче.
   - Погружаемся, - сказал кто-то.
   В дверях появился отец Викентий. Он взъерошил ладонью волосы на своей голове и уселся на один из ящиков. За ним следом вошел матрос вооруженный подносом со стаканами чая. Он поставил ношу на пол и удалился.
   - Как и обещал, - отец Викентий указал на поднос. Мы разобрали стаканы.
   - Не хочу показаться навязчивым, - начал я, - Но наш бар, где хранилось виски, утонул вместе с теплоходом.
   - О! Да-да! - отец Викентий постучал в дверь. Она тотчас отворилась, и рясоносец что-то сказал в проем на незнакомом языке.
   - Сейчас принесут, - кивнул он мне.
   - Спасибо, - заранее поблагодарил я.
   Ребята, как мне показалось, смотрели на меня с некоторым осуждением. Точно собираюсь пить с врагами отечества.
   - Чай без виски, что матрос без пиписки, - ответил я на невысказанный упрек.
   Отце Викентий расхохотался. Но веселился он в одиночестве. Все молчали и делали вид, что разглядывают помещение. Дверь отворилась и чья-то рука протянула в проем бутылку отличного ирландского виски "Джэймесон". В глазах моих товарищей прочиталась тихая зависть. Мне пришлось разделить мое предательство на всю компанию.
   Пока мы смешивали виски с чаем, отец Викентий осмотрел каждого колючими глазами и обратился к нашему приунывшему воинству с примирительной речью:
   - Позвольте представиться: член академии наук, профессор теологии, кандидат философских наук, писатель...., - и так далее.
   Я выждал около минуты, пока он закончит перечисление своих титулов. Потом выпил, прищелкнул языком и ядовито проговорил:
   - Не щадите вы себя, отец Викентий.
   - В каком смысле?
   - Столько всяких важных званий. Такое впечатление, что передо мной Пушкин, Эйнштейн, Гете, Плевако и князь Трубецкой в одном лице. Так ведь и седалище порвать можно.
   Отец Викентий решил не отвечать на мою колкость и продолжил избранную линию. Заключалась она в том, чтобы вызвать в нас чувство благодарности:
   - Надеюсь, никто из вас не против, что мы его спасли?
   - Если не считать того, что именно вы нас торпедировали, - тогда нет, - ответил я за всех.
   Отец Викентий снова не отреагировал и продолжал светиться дружелюбием:
   - Надеюсь, вы оцените наше гостеприимство и не станете творить неразумных вещей. Тем более в замкнутом пространстве подводной лодки.
   Профессор выпрямил плечи, принял аристократическую осанку, и сказал с достоинством:
   - Как говорил Энниус: Benefakta male lokata, malefacta arbitror, то есть: "Благодеяния неуместные - считаю злодеяниями".
   - Вот как? - удивился отец Викентий.
   Я не стал уточнять у Бориса Ивановича, кто такой Энниус, бывал ли он в плену на подводной лодке и на всякий случай сразу же встрял в разговор:
   - У профессора просто вырвалось. Конечно, мы вам благодарны за гостеприимство, за виски - особенно.
   - Коль так, давайте сюда медальон и книгу, - протянул руку отец Викентий.
   - Ни за что! - тут же вспылил профессор, - Это частная собственность! Можете выбрасывать меня за борт, но я ничего не отдам.
   Очевидно, Чацкому виски уже ударило в голову, и он решил покочевряжиться.
   - Борис Иванович, - сказал Кобленц примирительным тоном, - Они ведь все равно отберут, если захотят. Нам их не победить.
   - Да, профессор, - подтвердил Химик, - Эти люди только что запросто убили
   с десяток человек, так что им ничего не стоит выколоть, например, у нас на задницах матерные слова и, хохоча выкинуть за борт.
   - Где нас встретят холодные объятия русалок, пахнущих селедкой, - поддержал я общее настроение.
   - Ну, хорошо, - чуть поразмыслив, согласился профессор. Он расстегнул жилетку и достал из потайного кармана раритеты.
   Отец Викентий принял их перекрестясь. И спрятал в широких складках рясы.
   - Мы едем в сторону Индии, - сказал он негромко, точно близость медальона и книги наполнило его чем-то тяжелым. Например, непомерно увесистой ответственностью за судьбы мира.
   Он еще раз перекрестился и ушел. Когда дверь за ним затворилась, послышалось, как штыри замка уходят в пазы переборки. Нас задраили. И выйти отсюда невозможно. Да и куда уходить, если ты на подводной лодке?
   Развалясь на ящиках Кобленц ковырял в зубах и смотрел отрешенно в пространство. После стакана виски, он был совершенно спокоен. Химик достал из-за пазухи какой-то томик и погрузился в чтение. Профессор стал укладываться на куче ветоши. Я допил остатки виски и пожалел, что не успел попросить побольше. Ужас как хотелось надраться до обморочного забытья.
   Я вздохнул и подсел к Чацкому:
   - Вы ничего не хотите мне сказать?
   - Нас скоро убьют, - заявил убежденно Борис Иванович и сверкнул очками.
   - Это все? - я старался не расхохотаться, - С чего вы взяли?
   - Я отдал им медальон и книгу. Они получили то что хотели.
   - Не верно, - возразил я, - Когда эти ребята засовывали офигенную чушку в торпедный аппарат, а потом целились нам в задницу - они прекрасно знали, что раритеты - при вас. И тем не менее - их это не остановило. Они предпочли утопить ваши реликвии вместе с вами. Ну, а поскольку мы оказались у них в плену, то они, как мне кажется, решили на всякий случай изъять у вас эти игрушки. Чтобы вы чего-нить с ними не натворили. Так я думаю.
   - Кстати, а что это за вещицы такие интересные? - откликнулся Кобленц.
   - Ну, книжку мы, допустим, видели. А медальон - это что такое? Зачем он? - атаковал вопросами Химик.
   - Что вы хотите от меня услышать? - профессор занял оборону.
   - Правду, - сказал я, - Мне тут пришла на ум одна догадка.
   Профессор посмотрел на мою голову, словно засомневался, что туда может прийти, что-нибудь путное.
   - В Чечне читали какую-то книжку, умирающему Александрову, - продолжил я, - После чего он всех перестрелял. Этой ночью, вашу книжку - читали Джуме. Он тоже пытался нас всех убить. Это одна и та же книжка? И что это за книжка? Учебник по биологии? Или перевод "Мойдодыра" Маршака на хинди?
   Химик тут же атаковал профессора своей порцией вопросов:
   - Да, и кто эти люди? Мне показалось, они с вами знакомы. По крайне мере они знают: чем вы занимаетесь. И зачем им раритеты? Зачем они плывут в Индию?
   Борис Иванович с натянутой улыбкой попытался убедить нас, что это длинный разговор. Но мы настаивали и профессору пришлось сдаться.
   Оказалось, что вся наша поездка - это не сбор доказательств о переселении душ и прочей муре, которую нам рассказывали. Об этом и так прекрасно известно нашим ученым. Нам надо было найти самое потайное, самое священное место на Земле. С древних времен оно известно под названием "Врата Ада".
   На этом месте, мы трое откровенно и глумливо рассмеялись над профессором, но он ничуть не обиделся, назвав нас остолопами, и затем продолжил рассказ.
   Он раскрывал нам тайные страницы нашей истории, о которой известно такому узкому кругу лиц, что даже президент страны - не входит в их число. Не входит - потому что никто из глав государства, кроме вождей октябрьского переворота 17-го года не относился к этому серьезно. Начиная со Сталина, никто больше не вникал в суть исследований советских ученых, но и финансирования никогда не перекрывал.
  
   Всем известно, что после октября 17-го года революционеры отменили Бога. С таким же успехом они могли отменить закат и восход, лето и зиму.
   Все равно в закоренелость и незыблемость материального мира мало кто верил. Большевикам надо было ДОКАЗАТЬ, что Бога нет.
   Коммунисты пытались призвать на помощь древнегреческих философов. Знаменитое логическое противоречие: если Бог всемогущ, значит, он может создать такой камень, который никто не поднимет. В том числе и Бог. Но если Бог не сможет поднять этот камень - значит, он не всемогущ. А если все же поднимет, то - он опять-таки не всемогущ, потому что не смог создать камня, который никто не поднимет.
   Но поскольку этими логическими противоречиями человечество забавлялось не один десяток веков, убедить священников и верующих никому не удалось. Тогда ученые материалисты пошли по самому трудному и самому спорному пути. Пока в стране Советов, безбожники и комиссары уничтожали храмы, ученые, теологи, оккультисты и священники разных религий объединились в одну команду и работали сообща над поисками души, над доказательствами бессмертия и реинкарнации. Результатов они добились нешуточных. Но со временем в дружном коллективе произошел раскол. Произошел он по банальным причинам. После смерти Ленина, власть поняла, что масштабные проекты преобразования человеческой массы попросту невозможны из-за короткого срока жизни вождей революции. На пути преобразований всегда стоят трагические случаи и смерть. Из истории, к примеру, хорошо видно, что империя Македонского распалась после смерти Александра, империя Наполеона, после его заточения на острове Елены, империя Чингисхана - также распалась сразу после смерти великого властелина. Если суммировать их опыт - эти империи возникли благодаря стальной воле вождей. Только они умели направлять энергию миллионов подданных в нужном направлении. Но их век до того был короток, что все громадные человеческие жертвы, страдания миллионов, лишения и борьба - все это после смерти Властелина - оказывалось напрасным и сразу же выбрасывалось на помойку. Это все равно, как если вы построите великую Вавилонскую башню, уничтожив десятки миллионов строителей и архитекторов, и как только она будет готова - тут же разрушится до основания, и никто не успеет воспользоваться в полной мере этим достижением. Единственное исключение из правил - это Римская империя. Но и она продержалась только лишь потому, что люди и правители были более гибкими, кое-где, кое-когда более пассивными. Развивались черте как. Хаотичными скачками. От упадка к взлету и снова к падению. Хотя их труды до сих пор впечатляют. Римское право, стало основой государственности многих стран. А представьте, если бы Наполеон или Александр одну жизнь потратили на создание своей империи, а вторую жизнь на созидание и развитие своего достижения? Третья жизнь вполне могла быть потрачена на корректировку курса, шлифовку и так далее. Император стал бы полу-богом, который может рассчитывать на длительную многовековую перспективу. А не на двадцать лет. Половина из которых уходит на то чтобы прорваться к трону и встать во главе страны. Пять лет из оставшихся десяти - на войну с враждебным окружением. И остальные жалкие пять лет - на созидание новой общности людей.
   Власть хотела, чтобы вожди революции получили бессмертие и могли путешествовать из тела в тело, экспериментируя над народами вечно. И тут все уперлось в непредвиденное обстоятельство. Священники и примкнувшие к ним оккультисты с теологами, стали доказывать ученым, что это, прежде всего, безнравственно. Неминуемая смерть государя или тирана - единственная надежда людей на то, что их страдания не будут вечными. Представьте, если бы Сталин правил вечно? Вечные расстрелы, вечные лагеря. Как водится во всяком деле, - произошел раскол.
   Первыми удрали из-под опеки государства священнослужители. Поймать их не удалось, поскольку разветвленность церквей и сетевая особенность верующих позволяли им уходить от преследователей. Священники прятались у верующих, находили кров в лесах, куда бежало от советской власти множество крестьян.
   Не долго думая, власть моментально зачистила оккультистов и теологов. Затем под топор попали буддийские ламы и прочие священники разных конфессий. Их прессовали довольно долго. Именно поэтому сейчас не найдешь в стране ни хорошего теолога, ни оккультиста, ни священника. Власть вытоптала их основательно. Но некоторым удалось рассеяться по заграницам, в самых разных странах и на разных континентах. Они хорошо законспирировались, вновь наладили свои связи, развили свое учение, возобновили исследования. И теперь, как одна разведка прекрасно знает о существовании других разведок, так и исследователи реинкарнации хорошо знают друг о друге и даже имеют сведения об их представителях. Вот откуда Борис Иванович предположительно знает отца Викентия.
   В последнее время, в отделе по научным разработкам ГРУ получали сведения о работе этих обществ в России. Как правило, они прикрывались научными фондами, общественными организациями и много кем еще.
  
   - Ученые точно знают, что человек не один раз посещает Землю и каждый раз в разных обличьях. Но он ничего не помнит о том, кем был раньше. Это сделано для того, чтобы убитые не искали своих убийц после смерти. Чтобы убийцы в новой жизни могли исправиться и так далее. Представляете, какой переполох случился бы в мире, если бы все помнили свои прежние переживания? Мир погрузился бы в порок, вендетту и несчастья, - так закончил свой рассказ профессор Чацкий.
  
   В дверь учтиво постучали. На подводной лодке, да еще в том положении, в котором мы были это выглядело утонченным издевательством. Тем не менее, в дверь постучали, и вошел с подносом, уставленным всякой снедью, отец Викентий.
   - А мы тут как раз о вас разговаривали, - сказал я дружелюбно.
   Священник раздал нам тарелки с едой. В каждой лежали свежие овощи, вареный картофель, кусок мяса и соус.
   - Я знаю, - кивнул отец Викентий и простовато добавил, - Я подслушивал ваш разговор за дверью.
   Борис Иванович мгновенно пошел красными пятнами гнева. И даже отставил свою тарелку в сторону, чтобы то ли что-то предпринять, то ли высказать резкость, но я опять вмешался.
   - И что вы можете сказать по поводу услышанного?
   Отец Викентий слегка прищурился, изучая профессора Чацкого. Помолчал, словно отлавливал убегающие от него слова, но потом все же собрал их в пучок:
   - Борис Иванович, не все вам рассказал. Впрочем, не удивительно. Из дурацкого дерева - выйдет дурацкий Буратино.
   Мы дружно повернулись к профессору. Но тот молчал и спрятал глаза.
   - Откуда у вас такая добротная подводная лодка? - неожиданно поинтересовался Кобленц.
   По лицу священника распласталась широченная улыбка.
   - Видите ли, мы прибегли к помощи колумбийских наркоторговцев. Только на лодке вас можно было незаметно и надежно перехватить.
   - Позвольте вам не поверить, - возразил я, - На переборках надписи на русском.
   - Позвольте вам пояснить, - все с той же широкой улыбкой повернулся ко мне священник, - Лодку эту делали русские специалисты, но в Колумбии. Делали в частном порядке.
   Я вспомнил, как в девяностых годах прошло сообщение, будто бы в Колумбии полиция нашла в глухом районе сельвы строящуюся подводную лодку. Правда, когда полицейские окружили эти "корабельные верфи", то ни одного человека для интервью они так и не смогли найти. В брошенном лагере стражи порядка обнаружили пустые бутылки из-под русской водки, какие-то бумаги или документы на русском, и русские же чертежи. Все говорило о том, что колумбийская мафия наняла русских специалистов для строительства субмарины, но тех вовремя предупредили о надвигающейся облаве. Я пересказал эту историю священнику. Тот кивнул:
   - Все верно. Только тогда на стапелях заложили не одну подлодку, а сразу три. Две успели достроить. Одну колумбийцы благополучно утопили во время своих походов. А эту - купило у них наше общество.
   - Извините, - вмешался Химик. Его явно не интересовала история про лодку и наркоторговцев, - Так что такого нам не рассказал Борис Иванович?
   - Есть одна немаловажная деталь, - охотно начал священник, - Которую вам надо знать. Но сначала поешьте. А я к вам попозже зайду.
   - Нет уж, выкладывайте все начистоту сейчас, - возразил я.
   Отец Викентий обреченно вздохнул. Он понял, что от нас так просто не отвязаться. Возможно, его даже посетило желание утопить нас в океане. Но он его тщательно спрятал и ни чем не проявил.
  
   - Этот, джентльмен, - рука отца Викентия указала на Чацкого, - Не сказал главного... военная разведка и наше тайное общество, до сих пор нещадно отстреливают друг друга. Тот, кто первый найдет разгадку тайны смерти и жизни - тот фактически станет всемогущим. И еще... несмотря на то, что реинкарнация в принципе доказана, при попытках раскрыть и понять для себя мир загробья, мы всегда натыкаемся на мощное противодействие. Такое ощущение, что сама Судьба не хочет давать нам ответы. Поэтому и ГРУ, и нам, приходится воевать не только друг с другом, но и с самой Судьбой.
   В душе у меня заскакали всяческие предостережения, как черные крысы в обтягивающих трико с красными глазками коих я видел в балете "Щелкунчик". Нас ведь и не собирались брать в плен. Тогда зачем спасли? И еще: если Судьба оказывает человеку противодействие (а я знаю, что это такое), - значит, наши злоключения еще не кончились. После таких выводов - жить не хотелось. Но я пересилил себя, и жить продолжил. Всегда ведь интересно, чем закончится.
   Отец Викентий указал нам на наши тарелки.
   - Ешьте господа, путь не близкий.
   Мы слопали, предложенный ужин и мгновенно вырубились. Все-таки эти стервецы подложили в еду какое-то быстродействующее снотворное.
  

ГЛАВА

  
   Я проснулся от какого-то дурного запаха и знойной духоты. Два этих неудобства навалились на меня и мешали дышать. Горло перехватывали спазмы. Обильный пот шел по телу ручьями. К неприятным ощущениям добавлялась бортовая и килевая качка.
   Я разлепил глаза, чтобы выяснить: куда нас занесло на этот раз. Мозги уже сопоставили ощущения и мелькнула картина какой-то лодки в море, вокруг вонючие тряпки, палящее солнце. Воображение ошиблось. Оказалось, мы лежим вповалку в какой-то большой корзине. Борис Иванович, Химик и Кобленц еще не очнулись. И выглядели мертвецки пьяными. Я заглянул за край корзины. Вот уж никогда бы не думал, что слоны так дурно пахнут. Хотя с другой стороны, еще как вспотеешь, когда на тебя нагрузят столько народа. Я вспомнил слова отца Викентия, что мы едем в Индию. Вот значит как? Уже добрались?
   Смуглый погонщик, оседлавший шею слона, обернулся и дружелюбно оскалился. Блеснули здоровенные белые зубы. Я отшатнулся. Такими зубами только головы откусывать.
   Спокойно, - сказал я себе, - Это он улыбается. Видишь лианы? Видишь стволы деревьев? Значит, все идет нормально. Жизнь продолжается. А там что? Позади нашего слоника? Ага - другие слоники. На них сидят дяди в разноцветных одеждах и мило улыбаются мне. Помаши им рукой.
   Я помахал. Они переложили винтовки в левую руку и тоже мне помахали. Ну, что ж. Ну, винтовки. Кто же будет без винтовок лезть в такие заросли?
   Непрактично.
   Погонщик очень ловко управлялся со слоном. Животина следовала всем указаниям бамбуковой палочки. Про таких говорят: они были созданы друг для друга. Как патрон и патронник, как козявка и большой ноготь мизинца, как муха и мухобойка.
   Если вы думаете, что я начну тут описывать вам Индию, то глубоко ошибаетесь. Об этом можно прочитать в специализированном издании. Как вы успели заметить, нас по достопримечательностям не возили. Поэтому ничего особенного сказать про эту страну не могу.
   Через полчаса, когда в глазах у меня уже окончательно позеленело от проплывающих мимо зарослей, очнулись мои товарищи.
   Первым разлепил глаза Борис Иванович. И я встретил его презрительный взгляд:
   - Тебе, Леша, не мешает помыться, - сказал он.
   - Это не мне, а ему, - я указал за край корзины.
   Чацкий вскочил на колени и свесился вниз.
   - Слон! - вскричал он.
   - Вы так орете, будто на динозавре едете. Ну, слон. Ну, идет. Вы что в зоопарке ни разу не были?
   Чацкий опять принюхался и скривился:
   - А я было подумал, что это у тебя носки так воняют.
   - Можно подумать, вы раньше нюхали мои носки и теперь у вас есть с чем сравнивать, - съязвил я, - А потом, - кто ж едет в Индию в носках? - я задрал штанину и показал профессору, что кроссовки у меня надеты на босу ногу.
   Вторым очнулся Химик. Ларин без всяких слов свесился через корзину и сблевал на бок слона. Кобленц распахнул глаза и уставился в небо.
   Я пробрался к передку корзины и посмотрел на дорогу. Наша процессия уперлась в мелкую речку. Слон пошел вброд. Походя, набрал воды и сверху ударил по нам фонтаном. Заодно смыв со своего бока следы благодарности Константина Ларина.
   - Он нас обсопливил! - заорал Химик.
   - Это вода из речки, - возразил я.
   - А если он болеет насморком? - не унимался Ларин.
   - Где отец Викентий и куда мы едем? - спросил профессор, поводя кругом очумелыми глазками.
   - Я думал у вас об этом спросить, - беспомощность Чацкого меня иногда раздражала, - Вы же у нас предводитель всей этой истории.
   - Я точно знаю, куда мы НЕ едем, - откликнулся Кобленц.
   - И куда же? - хором спросили мы.
   - На экскурсию.
   - Признаться честно, меня ваш оптимизм и ерничанье уже достали! - Чацкий отвернулся.
   В полном молчании мы ехали примерно полчаса. Я разглядывал чащу, что обступала наш караван. Изредка видел в ветвях обезьян. Хотел указать Химику на его друзей, но он был совсем плох от снотворного и качки.
   Неожиданно с разных сторон засвистели. Наш слон остановился и "накренился" на передние колени. Погонщик показал нам, чтобы мы вылезали. Наша команда с непривычки не вылезла, а рухнула вниз. Хорошо, что нас поймали и поддержали под руки индусы-проводники. Рядом очутился отец Викентий с винтовкой наперевес. Позади него, толпились монахи, и как я понял по одежде, буддийские ламы. Все они имели при себе оружие и патронташи. Рясы и винтовки никак не вязались вместе. Во всем их облике проглядывало что-то противоестественное. Вот представьте себе: вы приходите в церковь, а там стоит батюшка с пулеметом, перепоясанный патронной лентой. Нам объяснили, что дорога кончилась и теперь придется идти пешком.
   Нас повели через густые заросли. Проводники рубили на ходу неподатливые лианы и переплетения веток. Пробивались мы еще примерно час и, наконец буквально вывалились на широченную поляну.
   Увиденное поразило всех немотой. Люди, казалось, боялись даже дышать. Посреди поляны возвышался древний дворец. Выщербленные временем древние стены еще хранили следы барельефа. Подозрительно смотрели на нас черные глазницы башен. Кое-где в панелях зияли провалы. Словно кто-то когда-то влупил сюда из гранатомета, а то чего и потяжелее.
   Венчал дворец, высоченный шпиль, как мне показалось из чистого золота.
   - Наконец-то мы на месте, - раздался рядом восхищенный голос отца Викентия. Я обернулся. Священник указал на шпиль.
   - Андагарах. Его копии венчают практически все католические храмы.
   - На антенну похоже, - заметил я.
   - Вроде того, - кивнул отец Викентий, - Антенна для общения с Богом. Сейчас нам надо бы всем помолиться. Это место и есть "Врата Ада".
   - Бросьте пугать, - сказал я.
   - И не думаю, - пожал он плечами, - Так что с молитвой?
   Отец Викентий смотрел на меня выжидательно.
   Я с готовностью начал:
   - Господи Всемогущий, помоги мне не словом, но полезным делом, да озаряться мои банковские счета единицей со многими нолями, да согреет мне душу всякое вкусное спиртное, да будет всегда в достатке здоровья, чтобы одолеть похмелье"...
   - Ты что несешь? - отец Викентий дернул меня за рукав.
   - Ах, да! - опомнился я, - "Отче наш..." - и замолчал. Дальше я не помнил ни строчки. Хотя, когда-то читал эту молитву.
   Отец Викентий сокрушенно вздохнул:
   - Я так и знал. Молодой человек, - он обращался почему-то только ко мне, - Вы занимаетесь такими делами и совсем не приобщены к религии. Вы не знаете ни одной молитвы, вы не знаете о религии вообще ничего. С какой целью вас взяли в эту командировку, я не пойму?
   - А тут и понимать нечего. Нашими ручонками злые взрослые дяди, вроде вас, хотели загрести каштаны из огня. А потом избавиться от нас.
   - Логично, - хмыкнул отец Викентий, - Мы тоже иногда так делаем.
   - Вот видите. Значит, мы отлично друг друга понимаем.
   Отец Викентий сделал отряду знак рукой и зашагал к дворцу. В мою спину уперлось дуло винтовки. Я оглянулся. Мне дружелюбно улыбнулся лама и показал кивком, чтобы я выступал следом. Отряд окружил полукругом дворец и внимательно прислушивался к окружающим звукам. Кто-то даже припал на одно колено, поводя винтовкой по окнам и проломам в стенах.
   Проводники индусы не осмелились приближаться к дворцу и застыли цепочкой на окраине поляны.
   Тут я заметил, как с крыши дворца нас внимательно разглядывают крупные вороны. Или птицы весьма на них похожие. Они сидели рядком, и пялились на отряд своими черными глазками. Машинально я начал считать птиц, но их оказалось слишком много, и я бросил это занятие. Вороны (все-таки буду называть их так) занимали крыши, карнизы, сидели на барельефах. Откуда они появились? - спросил я себя, - Минуту назад их вроде бы не было?
   Отряд, соблюдая всяческую осторожность начал подниматься по центральной лестнице дворца. Его винтовки торчали врастопырку, держа под прицелом окружающее пространство.
   Отец Викентий дошел до центральных тяжелых и высоченных дверей, толкнул их и отпрянул. Оттуда вылетело несколько черных птиц. Они сделали круг над отрядом и присоединились к своим сородичам на крыше. Чацкий, Химик и Кобленц потерялись из виду. Я поискал их глазами, но не нашел.
   Меня снова подтолкнули в спину и я сделал несколько шагов вверх по лестнице. Отец Викентий припадая на колено, заглянул в темное нутро дворца, потом исчез в нем. Отряд молчал. Все напряженно ждали, чем закончится попытка отца Викентия. Из дверного проема донесся легкий свист, и отряд заметно приободрился. Это был сигнал. Вооруженные священники двинулись во дворец. Как всегда не забыли прихватить и меня. Признаться, я думал о побеге, но куда бежать? В джунгли? И долго ли я там протяну без регулярного горячего обеда, современного сортира и хорошего кондиционера?
   Заходя во дворец, я из любопытства, подергал дверь. Они заходила под рукой, словно только что смазанная. Это меня насторожило. Ежели дворец в запустении, то почему дверные петли даже не скрипят? Такое ощущение, будто ими пользуются каждый день. Если пользуются, то кто? Птички что ли? Кстати, о птичках. Я осмотрел пол и подметил еще одно подозрительное обстоятельство. Птичек повсюду много, - начала свой рассказ моя наблюдательность, - Дворец как будто в запустении. По крайней мере, он изо всех сил старается выглядеть именно таким. Но дверные петли при этом хорошо смазаны, а на полу волшебным образом нет птичьего помета. Где же они, спрашивается, какают? Ты когда-нибудь видел птичек, - интересовался мой внутренний голос, - Которые летают справлять свои физиологические потребности в специальные места? Нет? Тогда может, это совсем не птички сидят на крыше? Хорошо, а кто?
   На душе сделалось тревожно и муторно. Я прямо нутром почувствовал, как нас затягивает в новые еще неведомые неприятности. И что-то мне подсказывало, что на этот раз грядущие гадости превзойдут все наши ожидания и страшные фантазии.
   Внутри дворца проснулось эхо и стало старательно копировать голоса и шаги священников. Эхо вырвало меня из задумчивости, и я снова начал разглядывать внутренности дворца.
   Напротив центральных дверей, стояла высоченных размеров статуя, какого-то древнего бога. Он восседал на троне и в основании его ног, в громадном постаменте, я разглядел еще одну дверь. По буддийской традиции, статую раскрасили, и она больше походила на своих сородичей из музея восковых фигур. Синий плащ спадал с плеч к сандалиям Бога. Черные, как смоль волосы, - зачесаны назад. Глаза были настолько тщательно прорисованы, что казались живыми. Задрав голову, я изучал лицо Бога. Со своей высоты он смотрел на нас, как на засохшие козявки на праздничной белоснежной манжете. Красные губы скривились в еле заметной усмешке. Цепкий взгляд будоражил холодные мурашки на спине и другие неприятные ощущения.
   - Старая техника мастеров, - очутился рядом голос Чацкого, - Чтобы глаза с портрета всегда как бы следили за зрителем, их рисуют строго симметрично.
   - Но мне кажется, он действительно за нами наблюдает... - сказал я и осекся. В эту секунду мне показалось, что Бог мимолетно скосил глаза в сторону отряда священников и снова уставился на нас.
   - Не заморачивайся, - хлопнул меня по спине Чацкий, - Это просто высокохудожественная вещь.
   - А действительно страшно, - подтвердил Кобленц. Он позвал Химика и указал ему на глаза статуи.
   Подошел отец Викентий.
   - Идемте в правое крыло, - сказал он, углубился в боковую залу от трона. Ребята, негромко переговариваясь, двинулись с места. Я с трудом отцепил свой взгляд от лица Бога и пошел за ними.
   В правом крыле от статуи древнего божества находились огромные железные чаши на каменных треногах. Они как бы рассекали зал на две половины. Дневной свет падал на пол из высоких окон, находившихся почти под самым потолком.
   Священники совсем о нас позабыли и увлеклись своим ритуалом. Первым делом, они сложили оружие у стены, зажгли в чашах огонь, встали кругом и нараспев начали читать молитвы. Откуда-то прилетел порыв холодного ветра. Я зябко поежился. Священники прибавили темп молитвы.
   Мы расселись в противоположной от них стороне и наблюдали.
   Из стен залы торчали каменные торсы каких-то чудищ. На конкурсе "страшноты" они, несомненно, победили бы всех гадов собора Парижской Богоматери.
   Начнем с того, что все исчадия были разукрашены и расписаны краской до жизненного правдоподобия. Словно над ними потрудилась бригада опытных художников из музея мадам Тюссо. Клыки, когти, налитые кровью глазки, серебристая чешуя на лапах, все это выглядело живым и казалось, что твари просто задумались на мгновение, размышляя: кого из нас порвать первым?
   Я разглядывал причудливых тварей и спросил профессора:
   - Что это за странная такая религия?
   - Акон, - ответил коротко профессор, следя за ритуалом священников.
   - Тут все, о чем ни спроси, - все почему-то называется на букву "а", - сказал я, ежась под взглядом чудищ из стены.
   - Это первая буква любого алфавита, - вместо профессора пояснил Кобленц, - А начало всему - это Бог и его божественные проявления. Вот поэтому все названия начинаются на первую букву.
   - Ну, ответ на этот вопрос, даже я знаю, - протянул Химик, - А вот таких чудищ, я вижу впервые. Это что - типа христианских икон?
   Кобленц прыснул смешком в кулак.
   - Ну, ты, елы-палы, скажешь.
   - А ты не строй из себя всезнайку, - оборвал я Рому, - Знаешь, - расскажи. Нам тут, по всей видимости, еще долго торчать придется.
   Кобленц, соглашаясь кивнул:
   - Религия Акон, - это даже не совсем как бы религия, а некое такое общество поклонения пути на небо. В древних временах считалось, что попасть на небо можно и в своей телесной оболочке. Но это не всякому под силу. И вот, чтобы люди не лезли в грязных ботинках и с грязными душами во врата загробья - было основано это тайное общество охранников. Они поклонялись "Вратам Ада" и одновременно защищали его от преждевременного вторжения туда людей.
   - Получается, что два мира: наш и загробный, как бы разделены этими воротами. И попасть из одного мира в другой раньше срока нельзя? - уточнил Химик.
   - Точно так, - подтвердил Кобленц, - Охранники - что-то вроде пограничного контроля.
   - А как становятся охранником? - влез я с вопросом.
   - Прежде всего - они не люди, - неожиданно проговорил профессор Чацкий, - Вернее они были когда-то людьми, но путем ритуалов их тела, вся их сущность изменилась. Они перестали быть людьми.
   - Постойте, - сообразил Химик, - Если этот дворец и есть "Врата Ада", то где же тогда охранники?
   - А вот они, - указал пальцем Чацкий на чудовищ. Я вздрогнул.
   - Почему же они нас не того? - не унимался Ларин.
   - Чего - того? - раздраженно сказал я, боясь как бы Костя не разбудил своим сарказмом гнусных гадов.
   - А мы еще ничего такого не сделали, - равнодушно заметил профессор.
   - Только попытайтесь! - заявил я в порыве отчаяния.
   - Да не боись ты! - засмеялся Кобленц, - Это все легенды и предания глубокой старины. Ну, подкрасил кто-то статуи. Архитектура, согласен, страшновата. Но ведь все тоже самое можно увидеть в любом Диснейленде. Именно так предлагаю к этому и относится.
   Я посмотрел на профессора. И заметил по его глазам, что он не согласен с мнением Ромы. Однако Чацкий спорить не стал.
   Пение священников становилось все громче и громче. Они начали ходить по кругу, вздымать руки к небу, потом неожиданно останавливались и шли в противоположном направлении. На особенно высокой ноте их пение неожиданно оборвалось. И зал окутало ватной тишиной. Только гудел огонь в чашах. И неизвестно откуда взявшийся ветерок, трепал жаркие языки пламени.
  
   К нам подсел отец Викентий.
   - Профессор уже рассказал вам про Акон?
   - Да, более-менее, - кивнул я, - Чем вы тут занимаетесь?
   Но рясоносец пропустил мой вопрос и задал свой.
   - Борис Иванович, вы видели птиц на крыше дворца?
   Профессор согласно кивнул.
   - Соображаете, что это означает?
   Снова кивок.
   - Я возвращаю вам вашу книгу и медальон, - отец Викентий протянул раритеты. Вам, ребята, они больше не понадобятся.
   - Извините, - начал я, - Но мне не нравится ваш панихидный тон. Что значит, больше не понадобятся? Вы нас убьете?
   - Отнюдь не мы, - мотнул головой отец Викентий.
   - А кто? - насторожился Химик.
   - Они, - священник указал рукой на барельефы чудовищ.
   - А птицы здесь причем?
   - Они появляются, накануне битвы.
   Кобленц рассмеялся:
   - Может, хватит нас тут пугать? Если позволите, мы бы отсюда смылись. У нас еще в Москве дел по горло. А мы вам, судя по всему, больше не нужны.
   Я глянул на профессора и изумился. Он верил словам Викентия! Иногда холодный, всегда расчетливый Чацкий, истово занимающийся наукой, на этот раз представлял собой малыша у камина, слушающего рождественские сказки. Но позвольте! Раз он верит, тогда - что? Нам-то что тогда остается? Разве могут оказаться правдой ожившие барельефы?
   Я посмотрел наверх. Туда, где вырастала из стены над нами загадочная и страшная композиция.
   Некий воин, покрытый чешуей, застыл в зверином оскале с длинным копьем в руках. Его лицо покрывали глубокие морщины, из которых торчали какие-то страшные крючковатые когти. Они словно бы вырастали из-под кожи, причиняя воину немыслимые страдания. Его лицо словно разрывали изнутри не менее страшные чудовища, чем те, против которых он поднял свое копье. Острие оружия грозило сразу трем, то ли маленьким драконам, то ли упитанным змеям. Но вот какая странность была в облике гадов. Человеческие черты лица, каким-то невообразимым образом очень ловко сочетались со звериными. В общем-то, "змеюкой" - этих тварей можно было назвать лишь условно. Они имели человеческие глаза с длинными черными ресницами. Изящный накрашенный человеческий рот с густым частоколом мелких противных зубов. Маленькие ручки, почти что женские, оканчивались пятипалой кистью с когтями или клыками на пальцах. Понимай, как знаешь.
   Смотреть на эти барельефы было страшно. Мысль о том, что они могут оказаться живыми - вообще приводила меня в ужас.
   - Спокойно, спокойно, - сказал я себе, - Каждую страшилку можно вывернуть на смешной манер. Отчего гипнотическая власть ужаса заметно ослабнет. Что они тебе напоминают? Ну, вспомни? Ведь в этом есть что-то знакомое. С твоими-то познаниями, неужели не найдешь никакой аналогии из мира прекрасного и смешного? И память услужливо расширилась.
   Эта композиция, вспомнил я, похожа на картину Учелло "Битва святого Георгия с драконом". Полотно написано в 1450 году, но своей актуальности, как говорится, не потеряло и сегодня. Суть тамошнего сюжета такова. Буквально раком стоит какой-то жалкий дракон с копьем в башке. Морда его выражает искреннее недоумение. На вроде: "хуя се, попал"! Рядом с ним Жора, держит древко и кажется, собирается провернуть острие оружия в проделанной ране. И все бы ничего, но рядом с драконом зритель видит дамочку. Что ж тут странного скажете вы. А то и странного, что в руках у этой страшненькой надо сказать мадам - поводок. И кто на другом конце этого поводка? Дракон! От этих мелких деталей картина "Битва святого Георгия с драконом" приобретает совсем другой смысл.
   То есть представьте себе: вышли вы погулять с пуделем и некто подскакивает к вашей любимой собачке и протыкает ей голову железякой, выдранной из ограды вашего дворянского особняка. Вы стоите, опешивши, а рядом оказывается еще один странный тип, который быстро все это дело заносит на полотно маслом. И кто после этого святой?
   Я не понимаю, как люди столько веков смотрят на эту картину, и еще никому не приходило в голову, что Учелло просто издевается над ними. А заодно и над святым Георгием. Ведь никакой битвы просто не было. Геройский подвиг превращается в бытовое преступление против домашних животных. С равным успехом вы можете вешать кошек и заявлять, что спасаете мир от саблезубых тигров. Ведь когда-то они в действительности таковыми и были.
  
   - Мы уже у цели, - донесся до меня голос священника, - Остался заключительный этап. И вы нам поможете... - но Викентию не дали договорить.
   - О чем вы хотели рассказать нам на подводной лодке? - встрял Кобленц.
   - Тогда, помнится, вашему рассказу помешало снотворное, которое вы же подложили нам в ужин, - напомнил Химик.
   - Так вот о чем не рассказал вам ваш профессор, - священник указал на книгу в руках Бориса Ивановича, - Что это за книга, по-вашему?
   - Тибетская книга мертвых, - ответил я за всех.
   - Неверно, - покачал головой отец Викентий, - Это "Джанграл". Книга Проклятий. Так ее называют на Востоке. В Европе она известна под именем "Вирголиус". Известна она, понятно узкому кругу лиц. Ссылки на нее вы не найдете ни в одной библиотеке мира. Ни в одном теософском собрании сочинений.
   - И зачем она нужна? - спросил я.
   - Ее читают умирающему, когда не хотят, чтобы его душа успокоилась и отправилась в загробье. Эти слова, проклятия, отправляют душу не в ад, не в рай, а заставляют странствовать по Земле. Душу, словно рикошетом, кидает по континентам. Она где-то задерживается и себя не обнаруживает, или наоборот шумит, и тогда мы говорим о привидениях. Но есть и более сильные человеческие души. Они могу вселяться в другие тела и заявлять о себе. Так это произошло с Джумой. В него вселилась душа спецназовца Александрова. Но душа принадлежит Богу. И потому, когда ее изгоняют из тела с помощью этой книги, она все равно волей-неволей перемещается все ближе и ближе к тому источнику, через который на небеса попадают все умершие, - отец Викентий обвел рукою зал: - Это и есть тот самый источник. Дворец "Аджил". У него много названий, но это самое короткое и запоминающееся.
   Мы вытаращили глаза. Настолько грандиозно и необычно звучал рассказ священника.
   - Вы хотите сказать, что именно через этот дворец уходят души на небеса? - изумился я.
   - Но ведь вы называли это "Вратами Ада"? - заявил Химик.
   - Какая разница? Одно название другому не мешает, - отец Викентий тоскливо посмотрел по сторонам, - Суть остается прежняя. Тот коридор или тоннель со светом впереди, о которых рассказывают люди, пережившие клиническую смерть, - это и есть коридор Дворца Аджил. И Борис Иванович со своими учеными искал именно его.
   Мы дружно посмотрели на Чацкого.
   - Да, мы искали именно его. С самого начала наших опытов с книгой, - зловеще рассмеялся профессор, - Да я все с самого начала знал. А теперь скажите: разве у нас не получилось? Разве мы не нашли дворец? Нашли.
   - Но зачем? - спросил Кобленц.
   - Отсюда можно поговорить с умершими когда-то людьми. Если они еще не успели родиться на земле в новом обличье, - заговорил с жаром Чацкий. Его прорвало, как закоренелого преступника на допросе. Видимо доверенная ему тайна просилась наружу, и он хотел выговориться, чтобы освободиться, наконец, от ее томящего тяжелого груза.
   - О существовании некоего места, откуда на небо попадают души ученые подозревали уже давно. Даже древние философы говорили об этом. Но раньше это считалось сказками. Впрочем, раньше и полеты человека в небе, считалось делом невозможным. Когда все подтвердилось, мы занялись поисками. В одной из экспедиций по Узбекистану, в древнем храме, мы обнаружили эту книгу. Наши специалисты поняли ее предназначение и тогда дело осталось за малым. Надо было найти подходящего кандидата на эксперимент. Так мы напали на Александрова. Вы никогда не задумывались: а зачем у военных берут отпечатки пальцев? Чтобы опознать? Мол, профессия такая? Человека иногда разносит на куски и его невозможно опознать? Чушь! Война длится короткий промежуток времени. В ней участвует не самый большой процент населения всего государства. А вот гражданских разносит на куски все время. Ведь катастрофы, пожары, наводнения и прочее случаются постоянно. Во всех этих несчастьях гражданских гибнет намного больше, чем на войне. И зачастую опознать из после катастроф и пожаров - тоже невозможно. Но никто почему-то не берет у них отпечатки пальцев. Вы спрашивали себя когда-нибудь почему происходит такая несуразность?
   Мы все подавленно молчали. За исключением отца Викентия. По видимому, то что сообщал профессор, он знал уже давно.
   - У военных начали брать отпечатки пальцев еще с царских времен. Как только это новшество ввели французы для опознания преступников. В России этот опыт переняли и расширили его на военных. А почему? Только преступники и военные обладают наиболее мощным потенциалом души. Отпечатки пальцев позволяли ученым и посвященным в это властям проследить: не объявится ли кто-то из погибших военных и казненных преступников вновь? Более того, перед каждой казнью у всякого закоренелого и страшного преступника брали слепок рук. Точно такой же процедуре подвергались тела погибших героев. Так отпечатки пальцев спецназовца Александрова сказали нам, что вернулась душа, которая раньше была поручиком Кордельским. Мы хотели обследовать Александрова, но не успели. Он был смертельно ранен под Шалями в Чечне. Во время спецоперации. Тогда мы вынуждены были использовать эту книгу проклятий, чтобы не дать его душе уйти на небо в реинкарнацию. Мы могли его либо окончательно потерять, либо этот опыт затянулся бы на много столетий. Ведь мы не знаем: через какой срок так или иная душа вновь возвращается на Землю. В случае с Кордельским-Александровым - его возвращение состоялось через сотню лет.
   Так вот, когда мы обнаружили Александрова, мы поняли - это великий шанс резко ускорить наши исследования. Душа военного обладала поистине гигантским потенциалом. И его путешествие могло нам многое рассказать и высветить все, как лакмусовая бумажка. Так Александров попал в мальчика Джуму.
   - Теперь он попал в мальчика Гампе из местного племени Туху, - сказал очень жестко отец Викентий, - Все подтверждается. Душа хоть и гонится книгой проклятий, но все равно, с каждым разом она приближается к цели: Дворцу Аджил. Чтобы отсюда уйти в небо. И этого мальчика мы будем сегодня освобождать от души Александрова. Кстати все это мы уже знали без вас, - добавил он, обращаясь исключительно к профессору, - Вы своими экспериментами все только усложнили и погубили.
   - Погубили?! - удивился я.
   Чацкий расхохотался:
   - Леша, ты думаешь, почему я вам все это рассказываю как на духу? Да потому, что отсюда никто живым не уйдет! Это наша последняя ночь.
   Холодный ужас облили меня с головы до ног.
   - Но разве нельзя оставить все как есть? - трясущимися губами пролепетал Химик.
   - Нельзя, - разочаровал его священник, - Мальчика Гампе надо непременно освободить. Иначе мы разрушим и душу мальчика и душу Александрова. Он станет жестоким убийцей. У нас даже есть теория, согласна которой, все маньяки - это люди, в которых в раннем детстве по каким-то причинам вселилась чужая душа. Своими бесчеловечными преступлениями человек неосознанно стремится к смерти. Одна душа стремиться избавиться от другой. Так что мальчик Джума и мальчик Гампе - на вашей совести ребята. Это ваш грех.
   - Но мы ничего не знали об этом... - пробормотал я.
   Отец Викентий не ответил.
  
   Ночь рухнула с неба, как подкошенная и доверху затопила зал. Невольно захотелось пригнуться. Высокие окна превратились в черные колодцы чумной воды, откуда тотчас потянуло страхом и холодом. Положения не спасали даже костры, разведенные в огромных чашах. Они тщетно боролись с темнотой, бросая вокруг себя жалкие всполохи света. Все это показалось мне неестественным. Ночь словно приобрела осязаемое вязкое тело, в котором тонули, как в омуте звуки и свет.
   Мне вспомнилась поговорка: вовремя сделанные выводы - продляют жизнь.
   Отец Викентий как будто прочитал мои мысли.
   - Там у стены, - он указал себе за спину, - Мы сложили оружие. Не бог весть что, но оно вам очень скоро пригодится, - Он поднялся на ноги и собирался уйти, но я вскочил и задержал его за рукав рясы.
   - Что нам делать?
   Отец Викентий посмотрел на мою руку. Я разжал кулак.
   - Дел у вас немного. Вооружиться и постараться остаться в живых до утра, - сказав это, он решительно развернулся, и отошел в другой конец зала к группе священников.
   В чаши подбросили дров и огонь забесновался с новой силой. Словно языки пламени старались выпрыгнуть из ловушки и погулять по дворцу. Зал вновь преобразился. Теперь тени от света неистово носились по стенам и фигуры чудовищ оживали на глазах. Мне даже показалось, будто одна тварь обернулась к нам и аппетитно щелкнула зубами.
   Я, Кобленц и Химик быстро добрались до оружия, собрали подсумки с боеприпасами и вернулись на место. Профессор даже не пошевелился.
   - Все это бесполезно, - сказал он, равнодушно глядя, как мы щелкаем затворами автоматических винтовок и проверяем наличие патронов в магазинах.
   Я присел рядом с ним и прислонился к стене.
   - Почему бесполезно?
   - Этим вы их не проймете, - кивнул он на винтовку в моих руках.
   - Прекратите меня пугать, - сказал я жестко.
   В другом месте, в другое время, мой тон и эта фраза, и эта винтовка в руках, что холодила своим металлом пальцы, - показались бы уморительно смешными. Но сейчас.... Откуда-то я твердо знал, что нам не убежать из дворца. Что не стоит сейчас даже двигаться. Надо только как можно чаще крутить головой по сторонам. Выискивая в черных закутках залы приближающуюся опасность.
   - Кобленц, Химик! - окликнул я ребят, - Ты, Рома, берешь на себя сектор центральных ворот. Ты, Костя, приглядывай за левым флангом. Я буду стеречь обстановку по фронту.
   Стена позади нас - наше спасение, - думал я. Мы заняли круговую оборону, и если что-то произойдет, то этого "что-то" мы успеем пристрелить еще до того, как оно подберется к нам близко. Выслушав мои приказы, ребята посмотрели на меня удивленно ("раскомандовался тут!"), но ничего не сказали.
   Священники тем временем расстелили на полу у дальней стены широкое покрывало. Сплошь из причудливых узоров, и пестрых картинок. Достали из сумок какие-то чаши и начали растирать в них какие-то травы, поминутно подсыпали туда порошок, снова растирали.
   Послышалось одинокое протяжное пение. С каждой секундой к нему присоединялись все новые и новые голоса. И вскоре уже все священники единым хором пели какую-то молитву на непонятном языке. Раскачивались в такт пению и бросали перемолотое снадобье в одну общую чашу посреди покрывала.
   Откуда-то из темноты индусы в набедренных повязках вынесли мальчика. Я вздрогнул. Откуда они взялись? Разве тут есть еще один вход, кроме центральных ворот? Или они ждали нас тут еще до того, как мы сюда пришли? Все эти вопросы звенели в голове тревожным колокольчиком и не находили ответа.
   Голову мальчика Гампе украшал венок из цветов. С шеи свисала до полу гирлянда из ярко красных бутонов. Что это за цветы - было не разобрать.
   Мы, побросав свои сектора, заворожено наблюдали за действом.
   Мальчика положили на покрывало и облили его тело из маленькой амфоры каким-то тягучим маслом. Гампе изогнулся в судороге и обмяк. Мальчик что-то прошептал. Глаза его были закрыты.
   Мы все, не сговариваясь, осторожно подошли к священникам. Краем глаза я увидел, как Борис Иванович полез в один из баулов. Я повернулся и сделал ему страшные глаза. "Что вы делаете?" Но профессор, ничуть не смутившись, указал мне пальцем на мальчика. "Смотри, не отвлекайся".
   Священники стали втирать в мальчика смесь из общей чаши, которую они только что приготовили. С каждым втиранием из мальчика вырывался тяжкий вдох. Он изгибался телом, его руки распластались по покрывалу и сжимали ткань в кулаки.
   Я снова посмотрел в сторону профессора. Он сам, Кобленц и Химик прилаживали к голове специальные фонарики с видеокамерами. Эти штуки хранились у нас в чемоданчике с монтажной аппаратурой и камерой. Борис Иванович мне улыбнулся. У него в руках мелькнул медальон. Остальные не смотрели в мою сторону, и судорожно работали руками, прилаживая за плечи винтовки и застегивая на поясе подсумки.
   Мальчик на покрывале вскрикнул. Священники повысили свое пение на октаву, ритм участился. Один из священников встал и, обходя мальчика по кругу, стал осыпать его цветами. Другой открыл ему рот. Появилась змея. Третий священник обнажил ей клыки. Скользкая тварь извивалась знаками вопроса. Священник упер клыки в зубы мальчика и выдавил ему в рот несколько капель яду. Потом змею подняли над ним и рассекли надвое. Кровь окропила тело мальчика. Он закричал во все горло и выгнулся дугой. Мне почудилось легкое дуновение. Оно исходило из круга священников. От напряжения весь я покрылся липким потом. Несколько капель стекло на нос и я смахнул их рукой.
   Священники неожиданно повернули голову в нашу сторону и наперебой закричали. Я проследил за их взглядом и увидел, как Борис Иванович ловко сунул медальон в какую-то нишу на двери у ног громадного Бога. Та очень быстро открылась, и мои товарищи заскочили внутрь. Священники не сдвинулись с места, чтобы их остановить. Впрочем, они бы и не успели ничего сделать. Дверь также быстро закрылась за ними. И только тут я заметил, какая окаменелая тишина стоит в зале.
   - Зачем они это сделали? - только и спросил отец Викентий.
   Я заметил у своих ног раскрытый чемоданчик. Пока я наблюдал за мальчиком, Чацкий успел приготовить монтажку и запустить ее.
   В верхней крышке чемоданчика зарябил монитор. Потом несколько раз мигнул и заиграл картинкой с видеокамер, закрепленных на головах моих товарищей. В нижнюю крышку, как я уже говорил, был вмонтирован магнитофон для записи. Кнопка REC мигала красным, показывая, что все налажено как следует, и запись уже ведется.
   Я уселся рядом и смотрел, как они идут по темному коридору, освещая себе путь фонариками.
   - Им нельзя туда, - тревожно загудел над моей головой отец Викентий, - Это коридор в последний путь.
   - Зачем же тогда нужен медальон, который как выяснилось и открывает эту дверь?
   - Туда еще никто не входил в телесной оболочке, - настаивал священник, - медальон, скорее всего для особо посвященных. Для святых.
   Судя по всему точного ответа, не знал даже священник. Но как Борис Иванович догадался: для чего нужен медальон и что это ключ к двери в постаменте у ног божества?
   - Как мальчик? - спросил я, не отрываясь от монитора.
   - Освободился, душа Александрова ушла в коридор, все хорошо, - ответил скороговоркой отец Викентий. Он, как и я жадно разглядывал изображение.
  
   Три картинки на мониторе от трех камер показывали одно и тоже. Гладкие, тускло блестящие стены. Точно так же выглядели потолок и пол. Из динамиков по сторонам крышки - слышно было только учащенное дыхание и гулкий звук шагов.
   - Они нас могут услышать? - спросил священник.
   - Да мы вас слышим, - ответил за меня Борис Иванович, я даже вздрогнул от неожиданности, - Пока ничего существенного. Кромешная тьма.
   - Может, вы вернетесь? - спросил я неуверенно.
   Мое предчувствие говорило мне, что дело кончится плохо. Мне никто не ответил. Чувствовалось, что Борис Иванович тискал мою мысль, как продажную бабу. Потом с блаженным голосом произнес:
   - Ну, нет уж. Не для того я столько лет стремился сюда, чтобы в последний момент от этого отвернуться.
   - С таким же успехом можно было бы просто повеситься, - заявил я, - Ведь души все равно попадают в этот коридор.
   Не зная зачем, но я достал из чемодана свою камеру "Кэнон", прикрепил ее на плече и включил запись. Скорее всего, подсознательно, я старался обеспечить с ее помощью свое алиби на будущее. Меня ведь запросто могли обвинить в убийстве профессора и ребят.
   - Ему надоело скучать в этом мире, где собственная смерть, по сути, остается самым интересным событием в жизни... - процитировал кого-то священник.
   В динамиках хрюкнуло смешком.
   - Зачем вешаться, - ответил на мое высказывание профессор, - Я ведь еще собираюсь вернуться, и рассказать, как тут живется.
   В динамиках хрипнуло, пискнуло, зашуршало. Послышался голос Химика.
   - Я пил обезжиренное молоко, ел обезмясенное мясо, обезмасленное масло мазал на обезхлебленный хлеб. Спал на матрасе, отдавал на науку последние гроши. Каких еще жертв вы от меня хотите? Я тоже хочу все знать.
   Внезапно обстановка в коридоре переменилась. Священник, глядя на монитор, вскрикнул. Голоса из динамиков молчали. Доносилось только шуршание эфира.
   Из-за моей спины в монитор впились с десяток глаз священников. Я слышал их учащенное дыхание и чувствовал его на своем затылке.
   По коридору, навстречу группе профессора шли девушки. В простых платьях до колен. Красивые и грациознаые. Только ребята этого, похоже, не видели.
   - Господи! - сказал я, давясь волнением.
   - Что? Где? ЧТО?!!!
   - Не может быть, - выдавил я из себя, - Вы видите их?!
   - На мониторе никого нет, - сказал отец Викентий, потом резко приблизился к монитору, - Уходите, Уходите, - забурлил он скороговоркой.
   Галлюцинация, - мелькнуло в голове.
   Отец Викентий тяжело дышал:
   - По всему миру ежеминутно умирают сотни тысяч людей. Их души направляются сюда. В этот коридор. Значит, проход должен работать бесперебойно и круглые сутки! Они не позволят такого глумления. Уходите! Отходите назад! Еще есть время.
   Не прав был отец Викентий. Времени уже не было. Я видел, как ребята повернули и побежали назад. Картинки на мониторе лихорадочно запрыгали. Я схватил чемоданчик и пересел с ним к стене. Вся масса священников переместилась за мной. Я снял предохранитель с винтовки и положил оружие возле ног. Священники по приказу отца Викентия, тоже стали вооружаться. Они беспокойно переговаривались на английском. Летали какие-то команды. Часть людей отделилась и бросилась к центральным воротам. Другая часть держалась полукругом возле меня. Священники старались хоть издали заглянуть в панель чемоданчика.
   Картинка на мониторе зарябила и поблекла.
   - Мы уже... - сказал сквозь помехи запыхавшийся голос Чацкого и утонул в шуме.
   Сигнал пропал.
   Неожиданно я почувствовал, что стена за моей спиной стала податливой и вязкой. Холодный, твердый камень превратился вдруг в горячий пластилин. Я проваливался вглубь и чуть не увяз. Отец Викентий вовремя схватил меня за руку и с проклятьями отбросил от стены на середину залы. В начале своего полета, я успел увлечь за собой винтовку. Кубарем прокатившись по полу, я вскочил на ноги, держа оружие наизготовку. Поначалу я подумал, будто священник сошел с ума. Но, глянув на стену, я сообразил, что с ума сошел именно я.
   Чудовища, торчащие из стены - ОЖИЛИ! Кажется, я дико расхохотался и заплакал одновременно. Так ведут себя люди, на глазах у которых происходит нечто невероятное и ужасное. Во что не хочется верить всеми силами души. Но оно все равно происходит и на это надо как-то реагировать.
   Твари полезли со всех сторон. Я начал бегло стрелять, почти не целясь. Священники тоже отрыли ураганный огонь. И все вокруг завертелось кувырком. - Вот откуда проломы в стенах, - мелькнула в мозгу догадка, - Мы не первые здесь воюем.
   Одна тварь ухватила ближайшего священника за ноги и легко порвала его надвое, как лист ватмана. Кровь хлынула на пол, словно из перевернутого ведра.
   Мои пули раскрошили этой мрази голову. Тварь упала, извиваясь всем телом и своим длинным зубастым хвостом, щелкнула в мою сторону, как хлыстом, опрокинув чан с огнем.
   - Гампе! Гампе! - услышал я вопль отца Викентия.
   Мальчик бежал петляя, между чашами с огнем. За ним гнался тот самый жуткий воин с копьем, что торчал из стены над нашими головами. Вместо ног у него были два толстых щупальца. Но двигал он ими очень проворно. Расстояние между острием оружия и спиной мальчика стремительно сокращалось. Я поймал полный безумного страха взгляд Гампе и мой собственный страх мигом улегся. В душе разверзлась гулкая пустота. Я кинулся наперерез воину, целясь на ходу. Но понял, что могу задеть Гампе. Ничего не оставалось, как перехватить винтовку за ствол, и ударить копьеносца по ногам-щупальцам. От удара он крутанулся кубарем, отлетел в сторону и сбил чан с огнем. Туча огненных брызг запрыгала по залу.
   В ту же секунду меня кто-то схватил за ноги и дернул так, что я пребольно впечатался лицом в пол. Кровь мгновенно хлынула из носа и разбитой брови. К счастью человеческий инстинкт защитить лицо руками, - на этот раз не сработал и я не выпустил винтовку. Кто-то потащил меня по залу. Я извернулся и увидел тварь, что соседствовала на стене с воином. Змеюка тянула меня своими неимоверно разросшимися руками к себе в пасть. Видимо, я изначально ошибся. Воин и змея - оказались друзьями. И теперь меня ждало отмщение.
   Хлюпая кровью, со скоростью бензонасоса, я чудом изловчился, поймал ее голову в прицел и дал короткую очередь. Тварюга взвыла, но от своих гнусных намерений не отказалась и еще пуще заработала челюстями с частоколом зубов. Я уже слышал ее зловонное дыхание, как кто-то разнес ей голову очередью в упор. Это отец Викентий подкрался сзади и выстрелил.
   - Бежим!!! - заорал он, поднимая меня за руку. Мальчик Гампе жался позади священника.
   - Куда?!! - завопил я.
   Но устроить дискуссионный клуб нам не дали. Гадина, похожая на клубок мерзких щупалец со множеством глаз, ухватила одного из священников, мигом разорвала его на две части и запустила одну в отца Викентия, другую в меня. От удара мы разлетелись с ним по полу, как кегли. Зверюга победоносно взвыла. Мне даже послышались аплодисменты и злобный хохот.
   Я вскочил на колени, и очень вовремя поднял винтовку. Прямо на ствол налетела новая тварь. Короткая очередь отбросила ее назад. Только тогда я вскочил на ноги, и как быстро выяснилось - не вовремя. Чудовищный удар в челюсть подбросил мое тело вверх и отправил прямиком в чан с огнем. Снова послышался победный вопль и рукоплескания. Видимо твари кое-что все-таки понимали в баскетболе и кегельбане. От обиды и злости, я даже не заметил ожогов. Выскочив из пламени на зависть всем тактическим ракетам НАТО, я, сам того не желая, оседлал какую-то резвую четвероногую тварь. Та вскинулась на дыбы и понеслась по залу, сшибая своих соседей. По залу прокатился леденящий вой.
   На какое-то время я превратился в безумного ковбоя с мексиканской границы, палящего во все стороны. Цепко держась за холку левой рукой, я умудрился поразить еще одного гада. Он решил закусить моей винтовкой и цапанул ее за ствол. Одним нажатием на спусковой крючок я не только перебил ему аппетит, но и разнес голову в клочья. Мой "конь", стараясь лишить меня преимущества, придумал новую каверзу. Он понесся в какую-то щель в стене. Надеясь проскочить в нее и сбить меня с загривка.
   Но у меня на этот счет были другие планы. Я уперся стволом в затылок твари и нажал на спуск. Ноги ее моментально подкосились, и по инерции я полетел вперед. Снес, каких-то дерущихся с ног, и влетел в объятия Бориса Ивановича.
   - Профессор! - заорал я то ли радостно, то ли в полном ужасе. Я уже не чаял увидеть его в живых. Чацкий поставил меня на ноги.
   - Они схватили меня, - сказал он не своим голосом.
   Я вгляделся в Бориса Ивановича, и мне показалось, он здорово изменился. Стал как будто выше ростом. Лицо его сделалось угловатым и злым.
   - Где ребята? - быстро спросил я, озираясь по сторонам. Баталия в зале продолжалась. Отец Викентий палил из-за чана с огнем. Гампе жался к стене под окнами. Священники более-менее организовались и заняли круговую оборону. На нас с профессором вроде бы никто не обращал внимания.
   - Где ребята? - переспросил я.
   Чацкий неожиданно схватил меня за руки и затряс:
   - Они поймали меня!!! Неужели ты не понимаешь!!! - вопил он. Из щек профессора прорезались стальные полоски. Они быстро росли и соткались паутиной по всему лицу. Чацкий закрылся ладонями. Я отшатнулся. Из-за его спины выросли и распластались в разные стороны перепончатые крылья. Моя винтовка прыгнула к его лицу.
   - Профессор! - закричал я, еще не веря, что все кончено.
   - Они поймали меня!!! - зарычал Борис Иванович и отстранил ладони.
   Мне в лицо уперлись два немигающих красных глаза с кошачьими зрачками.
   - Беги отсюда, - раскрыл рот профессор, сверкая стальными клыками, - Беги пока не поздно. Нам всем конец!
   Он кинулся меня душить. Я увернулся от его объятий и побежал к священникам. В эту минуту трубный глас пронесся по залу. Он был таким мощным и таким холодным, что все вокруг застывало, одеваясь коркой льда. В чанах пропало пламя, и они на глазах покрылись инеем. Пол подморозило. На бегу я стал стрелять тварям в спину. Несколько гадов развернулись в мою сторону и оскалились. Я разогнался довольно прилично. И когда захотел чуть притормозить, дабы не влететь им в пасть, то неожиданно заметил, что не могу этого сделать. Пол превратился в ледяной каток. И я летел по нему, как на коньках. Второй трубный глас прозвучал еще мощнее и громче. Холод и снег в момент пропитали мою куртку и превратили ее в ледяную корку. Я почувствовал, что еле шевелю руками и ногами. Губы мои застыли на морозе, изо рта клубами выбивался пар. Твари моментально сняли осаду и кинулись врассыпную. Правда, двигались они, как в замедленной съемке. Их тоже прохватывал холод до самых костей. Все они спешили исчезнуть в твердеющей стене. Очевидно, только там они могли найти спасение. Но нам помочь - уже ничто не могло. Винтовка в руках стала обжигающе стылой. Я метнул взгляд на священников. Они с головы до ног покрылись инеем. Их волосы блестели снежной сединой.
   Ледяной пол неожиданно стал прозрачным, словно тонкий лед на реке. И там, в губительных глубинах проплывали тела замерзших людей. Я отчетливо видел их синие веки, губы. Скрещенные на груди руки, с посиневшими пальцами. В груди появилась уверенность, что вскоре мы окажемся среди них. Если ничего не предпримем.
   - Третий глас - и нам конец! - лязгнул зубами отец Викентий.
   - Спасибо, - мои вялые от мороза губы, отказывались слушаться, - Чтобы я без вас делал.
   - Жаль, что ОНИ умеют считать всего лишь до трех, - сверкнула в голове моя замерзшая мысль и издохла от переохлаждения.
   Из высоких окон, почти под самым потолком огромной залы, пролился солнечный свет. Сейчас он растопит лед, и мы все окажемся под водой, чтобы потом окаменеть, заледенеть или что там у них принято сначала, а что потом?
   От неимоверного холода, казалось, замерзла и сама душа. Мы все разом потеряли волю к сопротивлению. И только обменивались беспомощными взглядами из-под белых от инея ресниц. Третий трубный глас повалил всех с ног. Никто не шевелился и не делал попыток убежать. Я почувствовал, что коченею. Душа стала равнодушной и пустой. Глаза сами собой слиплись. Меня окутал холодный мрак.
   Тут солнце ударило с новой силой, и я почувствовал, что провалился под лед. Вода ударила в нос и рот. Я начал захлебываться, и хоть душе было решительно на все наплевать, мое стылое тело задергалось в конвульсиях. Оно протестовало и не хотело умирать.
   Разлепив глаза, я видел, как шли ко дну священники. Со стороны они походили на мертвые восковые фигуры. Со скрюченными руками. Лицами-масками. Шли ко дну наши винтовки. По моему телу прошла новая конвульсия, и мне удалось приподнять голову над водой. Холодный воздух обжег легкие. Священники тоже стали приходить в себя, и слабо шевеля руками и ногами, начали понемногу всплывать. Вот уже над водой болтаются их головы словно тыквы. И только давит сверху тишина.
   Лучи солнца заиграли на моем алмазном кулоне, грани драгоценного камня пускали блики по стенам, брызгали солнечным светом.
   И хлынули в окна черные тучи птиц. Они стремглав пронеслись над нами. От их криков шарахнулось по стенам беспокойное эхо. Птицы ухватили нас за одежду и понесли наверх. Навстречу солнечным окнам. Я потерял сознание и очнулся уже на траве.
  

ГЛАВА

  
   Холодные, мокрые, мы валялись на траве возле дворца, как раскиданные ошметки после хорошего боя. Избитые и разбитые до крови, в лохмотьях - все мы напоминали кучки диковинного мусора. Постепенно солнце отогрело выживших. Люди зашевелились, начали переговариваться окликать друг друга по именам. Я не понимал их языка. Судя по всему, русскоговорящим остался я один.
   На краю поляны показалась шеренга слонов с погонщиками на шеях. Были это те самые слоны, что привезли нас сюда или какая-то новая группа - меня не интересовало.
   Я настолько одурел от происходящего, что мне хотелось как можно скорее отсюда убраться, накатить спирта с газировкой и все забыть. Вид слонов вызывал в моей душе ликование. Нашелся хоть какой-то транспорт, куда можно загрузиться и отдохнуть в пути.
   Шагая на карачках, подошел отец Викентий и плюхнулся без сил в траву рядом со мной.
   - Как поживаешь?
   - Хороший вопрос. Только я пока не знаю на него ответа.
   Мы помолчали.
   - Мы выиграли у Акона. У охранников дворца, - набрался сил и выдохнул священник.
   - Жаль за это медали не дают.
   Погонщики тем временем слезли на землю и затянули какую-то жалостливую песню. Примерно такую же можно услышать в бедняцких кварталах провинциальной Мексики при сборе хлопка.
   Мне их фольклор не понравился. В нем звучало что-то зловещее.
   - Что они поют, сволочи? - спросил я сам себя вслух, - Да еще животных нагнали прорву.
   - У тебя предвзятое отношение к животным, - заметил отец Викентий.
   - После того, что я пережил, я признаю животных только в виде шашлыка или скелетов в палеонтологическом музее.
   Постепенно погонщики все ускоряли темп своей безумной песни и стали дергать руками в неистовом бешенстве. Ноги их семенили по земле, будто они куда спешат. Но сами погонщики оставались на месте. Понемногу безумие передалось животным. Слоны задергали хоботами. Вращали головами. Начали рыть землю ногами, как горячий конь копытами.
   - Что происходит? - я начал шарить по земле в поисках винтовки.
   - Сам удивляюсь, - отозвался отец Викентий и прищурился на слонов, - Но это не наши погонщики, не наши слоны.
   - А где наши? - винтовки рядом не оказалось, и я психовал.
   - Они сбежали еще в самом начале. Это место считается запретным. Сюда нельзя приходить. Но я надеялся, что они за нами вернуться. И вообще! Прекрати елозить по земле. Это меня раздражает, - вскинулся отец Викентий, - Чего ты там все ищешь?
   - А это вас не раздражает? - я указал на край поляны.
   Шеренга слонов двинулась в нашу сторону. За ними последовали погонщики с бамбуковыми палками.
   Я не зоолог, но мое шестое чувство подсказало, что животные настроены весьма агрессивно. Интересно, что их так могло расстроить в такой погожий солнечный день? - подумал я. Да еще эти хреновы слоноводители подзуживаю их визжащими возгласами.
   Я расширил зону поисков винтовки в траве.
   - Оружие остались во дворце, - подсказал мне отец Викентий, - Да и что ты смог бы сделать слонам этой пукалкой?
   - Я мог бы хотя бы вас застрелить, - мой голос стал злобным, - Это вы сюда нас привезли. А потом сам бы застрелился.
   - Это не я, а Чацкий притащил тебя во дворец. Я всего лишь показал дорогу.
   Умирать ужасно не хотелось. Шеренга слонов неумолимо и медленно приближалась.
   - Где тут запасной выход? - спросил я, вставая на карачки.
   - Во дворце.
   - Но там...
   - Да, но там, - подтвердил кивком отец Викентий.
   - Что делать?!! - уже визжал я.
   - Достойно умирать.
   - Ну, да! Благо коридорчик на тот свет рядом и долго идти не придется.
   Слоны достигли первых священников и начали их неистово давить. В небо взметнулось тело мальчика Гампе. Его порвали хоботами. Ни у кого не было сил бежать или сопротивляться. Люди даже не кричали. Они умирали молча. Я посмотрел на отца Викентия. Он молился и ждал смерти. У меня на этот день были другие планы. Обругав себя последними словами, я собрал остатки своих сил и бросил их на собственное спасение. Короче, я пополз во дворец. В конце-концов, - рассуждал я, - Можно ведь и не ходить в зал, а переждать у дверей. Там же можно обзавестись и оружием, правда, если оно не утонуло в расплавленном полу. Меня нагнал сдавленный крик. Я обернулся. Слон вминал в землю отца Викентия. И хоть священник был уже мертв, животное не успокоилось, пока не расплющило его, до состояния окровавленной тряпочки и не вдавило останки в землю.
   Я еще быстрее заработал локтями. Гибель священник придала мне сил. Но спасительные ступени дворца находились еще далеко. Губительно далеко. Душа моя звенела натянутой струной. Дикое желание жить кидало тело вперед и вперед. Но тяжелая поступь позади, слышалась все отчетливей. Слон убийца затрубил хоботом. Радуется гад. Сам бы попробовал в моем состоянии поковылять.
   Силы мои оборвались, и я упал на спину. Надо мной нависла туша животного. Поднялась нога с блиновидной ступней. Сейчас эта живая колонна, этот поршень давилки, опустится на меня, превратив мое тело в кровавую фотографию, а потом в икебану.
   - Жаль, гранаты нет, - мелькнуло в мозгу.
   - Рампе!!! - ударил сверху требовательный голос.
   Нога животного застыла. Потом начала медленно опускаться и встала рядом. Слон ухватил меня хоботом и закинул к себе на спину. Я потерял сознание и тем самым геройски послал их всех куда подальше. В беспамятстве умирать не так страшно.
  
   - Он меня слышит? - спросил в моей голове чужой голос. Рядом кто-то ответил. В нос ударил ужасный запах. Я разлепил глаза. Меня пытались привести в чувство, тыкая мне под нос какую-то дурно пахнущую тряпку. Я дернул головой и застонал
   - Хорошо, хорошо, - размеренно произнес все тот же чужой голос в моем мозгу, - Теперь перенесите его в комнату. Ему нужен покой и уход.
   Сильные руки подхватили меня со всех сторон и понесли.
   - Здорово, - думал я про себя, - Теперь у меня началось раздвоение личности. Что лучше: смерь или шизофрения? Так и не найдя ответа на этот вопрос я провалился в беспамятство.
   С помощью все той же вонючей тряпки меня снова привели в чувство. Над моим лицом склонился неизвестный. Он пытливо заглянул мне в глаза и что-то сказал.
   - Нихт ферштейн, друг, - пошевелил я губами.
   Надо мной радостно затараторили голоса. Чья-то рука поднесла к губам чашку с напитком. Я медленно выпил противное снадобье и через минуту почувствовал себя лучше. В голове прояснилось. Мысли постепенно оживали, и разминались неугомонные остроты.
   Меня поставили на ноги. Я чуть качнулся вбок, но тело вовремя подперли плечами.
   - Ведите его сюда, - раздался в голове все тот же голос.
   Мне сунули под нос новую чашку с напитком. Я опустошил ее и огляделся. В комнате стояли те самые погонщики слонов. Они с любопытством меня разглядывали и о чем-то перешептывались. Наверное, решали, как лучше меня пытать и какую мучительную казнь для меня придумать.
   Двое погонщиков взяли меня под руки, и повели из комнаты. Мы очутились в длинном коридоре. Здесь гулял мягкий сумрак на бесшумных лапках. В стенах попадались глубокие ниши. Там в позе лотоса застыли человеческие фигуры. Вернее они когда-то были людьми. Сейчас они выглядели иссушенной мумией. Как ни был я плох, но все же мне удалось подметить, что им-то еще хуже, чем мне. Кожа этих людей превратилась в бумагу папиросной толщины. Сквозь нее проступали кости. Ребра выпирали кошмарным радиатором. Лица превратились в жуткие черепа. Веки слиплись навечно. Узники Освенцима в сравнении с ними, показались бы тучными обжорами. От этого жуткого зрелища, от этого затхлого коридора, мумий, мне захотелось сблевать. Но я не стал злоупотреблять их гостеприимством.
   Коридор кончился выходом в огромный прохладный зал.
   Повсюду с его высокого потолка свешивались длинные куски разноцветной и легкой материи. При малейшем ветерке все это шелковое море колыхалось и рябило в глазах. Трещали на стенах факела-светильники. Пол рассекали разноцветные ковровые дорожки. Вдали за колыханием ткани проглядывало закиданное подушками возвышение (что-то вроде топчана), среди которых лежал человек в ярко красном халате.
   Погонщики поставили меня на желтую дорожку и отступили.
   - Подойди, - приказал в моей голове чужой голос. Я осмотрелся. Погонщики исчезли. И одиночество мое подсказывало, что пора лечиться. Всплыла в голове поговорка: если ты разговариваешь с Богом - это молитва, если Бог разговаривает с тобой - это шизофрения.
   - Не бойся, - успокоил голос, - С тобой все в порядке.
   Сумасшедшие тоже думают, что с ними все в порядке. Я встряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение.
   - Так ты подойдешь или будешь орать мне издалека?
   - Телепатия что ли? - подумал я и двинулся вперед по желтой дорожке.
   - Ты очень догадлив, - послышался насмешливый голос.
   Я очутился перед стариком.
   - Присядь, - сказал он, не шевельнув губами.
   - Это вы со мной разговариваете?
   - Ты видишь здесь еще кого-нибудь? - голос в моей голове окрасился насмешкой.
   - А почему вы не говорите по-человечески?
   - Я не знаю твоего языка. Мысли же всех людей звучат одинаково.
   - Непривычно как-то, - подумал я.
   - Не волнуйся, мы не станем тебя долго мучить непривычными вещами, - старец шевельнулся в подушках, - Меня зовут Дахон. Я старейшина этого поселения.
   - Староста?
   - Нет, мое положение в этом мире означает совсем другое, но не будем вдаваться в подробности. Иначе мне придется объяснять тебе до утра. Я просто стараюсь говорить с тобой на известных тебе понятиях об этом мире. Идет?
   - Согласен.
   - Знаешь, почему мы оставили тебя в живых?
   Я пожал плечами. Мне вспомнился слон, задравший надо мной ногу и крик погонщика.
   - Мы оставили тебя в живых, - передал телепатически старец, - Потому что мы узнали, что ты оказался в этой экспедиции не по своей воле. Тебя использовали. Потом нас заинтересовал твой алмаз. Откуда у тебя этот талисман?
   - А если бы вы не обладали телепатией, тогда бы я...?
   Ответом было молчание. Красноречивее всяких жестов пальцем по горлу.
   - Алмаз мне в Африке подарили, - подумал я и вспомнил Васю.
   - Он действовал по наитию, но действовал правильно, - отвечал старец Дахон, - Алмаз тебе понадобится, чтобы вернуться домой, и наладить свою жизнь. Именно поэтому камень и оказался у тебя. Все в мире распределено и определено заранее.
   - Можно вопрос? - подумал я.
   Дахон кивнул.
   - А вы не могли бы телепатировать в ближайший магазин, чтобы принесли бутылочку виски? А то жуть как пить хочется, - я потер горло.
   Терять мне было уже нечего. Поэтому немножко хамства с моей стороны им не помешает.
   - И если вы говорите, что все в мире заранее известно, то почему же тогда тот же виски не оказался у вас сразу.
   Мне показалось, что Дахон рассмеялся. Самого смеха я не слышал, но в моей голове запрыгали какие-то веселые образы: танцующие девушки с гирляндами цветов, слоны с коронами из бубенцов.
   - Ты слишком мелко мыслишь, - телепатировал Дахон. И снова в моей голове запрыгали веселые крутящиеся образы.
   - Почему вы решили, что меня используют? - свернул я на прежнюю тему, поняв, что виски от них не дождешься.
   - Рядом с тобой все время находится Валькирия.
   Я покрутил головой. Но никого не увидел.
   - Не старайся она появится, когда захочет. В случае опасности эти существа помогают человеку бороться до победного конца. Или помогают ему умереть. Но раз ты жив после стольких опасностей - ответ очевиден. Валькирия тебе помогает.
   - Откуда вы все это знаете? - изумился я, - Валькирия это существо из скандинавских легенд.
   - Какая разница? - мне показалось, что Дахон поморщился от моего тупоумия, - Я тебе говорю на том языке, который ты понимаешь. У нас тоже жесть такие существа, только называются они по-другому.
   - Хорошо, - согласился я, - Откуда вы взяли, будто меня используют?
   - Тебе известны люди по фамилии Чацкий и Бунин?
   - Профессора? - я пытался понять: откуда ему о них известно.
   Старец еле уловимо кивнул. Его глазки пронзали меня насквозь.
   - Известны, - подтвердил я, - Бунин погиб в Чечне, Чацкий - здесь.
   - Бунин жив, - возразил Дахон.
   Я раскрыл рот.
   - Слушай внимательно, - продолжал старец, - Все твои неприятности начались с Чацкого. Когда вы ловили молнии.
   Я вспомнил этот момент, но ничего не понял.
   - У него на глазах молния поразила тебя дважды. Но ты не только устоял на ногах. Ты даже этого не заметил. Те же молнии убили человека в коляске.
   - Да-да, я помню, - мне стало не по себе.
   - Вспоминай-вспоминай, - голос Дахона будил во мне образы, - Дальше ты попал на войну. Ты проехал с товарищами по фугасу, но сзади подорвался танк.
   - Нам просто повезло.
   - Нет, это просто судьба, - возразил Дахон. Глаза старца закатились, словно он что-то припоминает, и снова зазвучал в моей голове его рассказ, - Везения нет. Есть судьба. Потом ты попал в палатку к умирающему воину, и в той стрельбе все погибли кроме тебя и Бунина. Но профессора спас бронежилет. А вот тебя - спасла валькирия. Воин не смог попасть в тебя в упор. Это судьба. Когда Бунин и Чацкий встретились в Москве, они уже знали о твоем невероятном везении. Они уже знали про молнии, про фугас, палатку. Поскольку эти люди занимались поиском Андагарах - "Врат Ада" - они решили поставить твое везение к себе на службу. Поискам этого священного места, которое разделяет мир живых и мертвых - всегда мешает смерть. Вспомни - воин в палатке и Джума, начали стрелять, когда им читали книгу Проклятий. Твои профессора изначально знали, чем это закончится. Поэтому Бунин и запасся бронежилетом. Поэтому Чацкий стал читать Джуме книгу, когда вы находились под водой. Он знал, что воины должны вас убить. Но у всех был шанс. И этим шансом был - ты. Вспомни - вся команда находилась рядом с тобой. Тогда как воины - в стороне.
   Потом, уже в Москве, тебя хотел убить тот парень, которого ты вытащил из-под машины. Он был послан к тебе отцом Викентием. Священники тоже узнали про тебя и решили убить, чтобы не давать преимущества профессорам. Но волю убийцы подавила Валькирия. Он стал нерешительным и несмелым. Затем состоялась поездка в Африку. Тебя и Громова заставили штурмовать деревню. В обычном случае у них не было шансов на успех. Поэтому послали тебя. Громов погиб от яда. В тебя же попали две коротких отравленных стрелы, и тебе не сделалось ничего. И после этого ты говоришь о везении? Твою жизнь оберегает небо.
   - Так вот почему вы не стали меня убивать.
   - И поэтому тоже, - согласился Дахон, - Я многое вижу в людях. О многом знаю.
   - Где сейчас Чацкий и ребята?
   - Они стали приверженцами Акона.
   - Чацкий кричал мне, что их поймали? Кто поймал?
   - Они вошли в коридор, по которому души уходят на небо. Это было равносильно приговору. Теперь они никогда не попадут на небо. Им предназначено сторожить коридор от таких, как они. Сторожить во веки веков.
   - Они стали теми чудищами и тварями, что живут в стенах?
   Дахон кивнул:
   - Так всегда бывает, когда люди совершают самоубийство. Твои товарищи совершили самоубийство.
   - Но у них был медальон, - возразил я, - С помощью него они открыли дверь в этот коридор. Значит, кто-то туда уже ходил и благополучно возвращался. Иначе откуда Чацкий взял медальон? Я точно помню, что он был у него еще в Африке.
   Дахон рассмеялся:
   - Леша, этот медальон они нашли при раскопках в древней церкви. Там служили предки Кобленца. Но дело в том, что эта дверь открывается безо всякого медальона, перед каждым желающим туда войти. Дверь на небо не закрыта никакими замками. На небо попасть может каждый в любой момент. Разница лишь в том, как это происходит. По воле высших сил, по воле Судьбы, либо от наложения рук, от самоубийства. Вот и вся разница.
   - Что теперь будет со мной?
   - Ты вернешься домой. Мы вернем тебя.
   - Я имею в виду, что будет со мной дома?
   Дахон посмотрел на меня испытующе. Он словно решал: достоин я знать собственное будущее или нет?
   - Тебе скажет Валькирия, - сказал он, наконец.
   - Да кто она? Где я ее найду?
   - Всему свое время, - уклонился он.
   - Хорошо, - согласился я и задал новый вопрос: - Кто те засушенные люди, что сидят по нишам в коридоре?
   Дахон рассмеялся:
   - Они живые.
   - Йоги что ли?
   - Нет. Ты их знаешь под именем "сомати". Это резерв человечества. Такие люди есть в Гималаях. В Тибете. Как видишь - есть они и у нас. Когда человечество погибнет, "сомати" проснуться и начнут новый этап жизни на Земле.
   - Вы хотите сказать это нечто резерва Ставки Верховного главнокомандования?
   - Именно так. У тебя есть еще ко мне вопросы?
   - Да. Вы сами-то кто такие?
   - Мы охраняем это место. Больше тебе знать ничего не надо. Ты сюда все равно попадешь только однажды. И то проездом.
   - Как это проездом?
   - Когда будешь отправляться по тому самому коридору на небо. Ты же понимаешь, что это место считается запретным? О нем никому, кроме нас, знать не дано. Те, кто узнает - остаются тут навсегда. Как это случилось с твоими товарищами. Ты тоже бы здесь остался, но я тебе уже говорил. Ты не знаешь, где находится это место. Тебя просто использовали вслепую. И найти его, ты потом не сможешь. Кроме того, Судьба уготовила тебе еще немало дел. Так что собирайся в дорогу. Тебе пора.
   Справа сильно колыхнулись полотна. Подуло ветром. Машинально я повернул голову в сторону движения. Ко мне по зеленым дорожкам приближались погонщики. Они несли в руках чаши.
   Я посмотрел на старика. Но Дахон неведомым образом исчез. Даже краем глаза я не смог уловить никакого движения. Он растворился в воздухе почище Гудини и Коперфильда. Я почувствовал себя глупо. Такое ощущение, будто я все это время разговаривал с подушками на топчане. Погонщики протянули мне чаши. Один из них показал мне, что я должен выпить их содержимое. Я осторожно пригубил напиток.
   - Твою мать! - взорвалось в голове, - Это же чистый ирландский виски!
   Профессиональным движением я опрокинул содержимое обеих чаш себе внутрь и немедленно обмяк у погонщиков на руках. Мелькнули перед глазами разноцветные полотна. Факела поползли куда-то вбок. Качнулся медленно пол. И больше я ничего не видел.
  
   Очнулся я от щекотания в носу. Потом засвербило так сильно и невыносимо, что я с грохотом чихнул. Раздался детский смех. Я приподнялся и огляделся. На Земле в очередной раз состоялось утро. Добрые люди положили меня в дорожную пыль. Напротив какого-то учреждения. Позади начинал работу рынок. Женщины в пестрых платках и платьях раскладывали по прилавкам товар. Кругом бесновались чумазые мальчишки. Они горланили, смеялись и тыкали в меня пальцем. Женщины поминутно окликали детей и ругались. Видимо, стыдили ребятишек за то, что они потешаются надо мной несчастным.
   Я осмотрел себя, и мгновенно моему взору нарисовалась преуморительная картина. Белый человек с разбитым лицом, в лохмотьях, с тысячекратным перегаром виски лежит в пыли на дороге. Ну, что еще можно подумать об этом явлении? Любой скажет: иностранец чересчур горячо отпраздновал свою поездку в Индию.
   Я встал и отряхнулся. Облако пыли моментально заволокло меня маскировочной завесой. Я поспешил из него, отряхиваясь на ходу, и оставляя белый шлейф. Дети опять засмеялись. Я улыбнулся им смущенно, и ноги сами понесли меня к учреждению через дорогу. Почему я туда шел - непонятно. Ну, не на рынок же идти? Там меня подняли бы на смех. Вот я и хотел где-нибудь скрыться, чтобы привести себя хоть немного в порядок. Наконец я уперся взглядом в проходную. На стене явственно читались знакомые буквы, которые складывались в знакомые слова: "Консульство Российской Федерации".
   И чуть ниже:
   "Часы приема" - цифры были заботливо стерты.
  
   Ребята этого старичка сработали отменно. Они специально напоили меня вискарем и положили рядышком с родным консульством. Дабы я ничего не перепутал с похмела, не блуждал и сразу попал куда надо. Молодцы. Похвальная работа. Я громко и настойчиво постучался в дверь. Оттуда донесся рык на незнакомом мне языке. Поскольку я ни фига не понял, то забарабанил вновь.
   - Вот чурки долбанные! - услышал я из-за двери родную речь. Чуть не расплакался от счастья и отозвался на приветствие:
   - Открывай .... уважаемый .... пока я тебе ....!
   За дверью оторопели. Немота продолжалась несколько мгновений. Затем с лязгом проснулся замок. Дверь приоткрылась.
   - Тебе чего, братка? - в щели появились настороженные глаза.
   - Мне консула, - потребовал я.
   - Братан, это не ты случайно только что тут на дороге спал?
   Таиться и отнекиваться не имело смысла:
   - Ну, я. Устал с дороги. Вот и прилег отдохнуть.
   - Думаешь, консул великой державы станет общаться со всяким отребьем? Тебе опохмелиться небось надо? Какие у тебя к нему дела-то?
   - Слышь ты.... .... .....! Я гражданин этой долбанной великой державы!!! И вообще я удивляюсь: чего это я с тобой до сих пор еще разговариваю, а не с консулом.
   - Потому что у меня пистолет, - напомнил он, - А я тут состою охранником. И никуда тебя не пущу. Понял?
   - Ладно, - смирился я, видя, что мой нахрап ни к чему не ведет, - У тебя есть бумажка и ручка? Мне надо царапнуть записку для консула.
   Человек за дверью поколебался чуток, но потом рука протянула мне и то и другое. Прямо на стенке я написал всего три слова: свою фамилию, аббревиатуру "ГРУ" и "сектор "П". Потом сложил листок пополам и вернул все охраннику. Рука исчезла за дверью, и опять появились глаза. Неуверенный голос спросил:
   - Это что - правда?
   - Ты записку, что ли прочитал? - ответил я с сарказмом, - Смотри, как бы тебя пристрелить не пришлось за раскрытие государственной тайны. Неси консулу. Пусть свяжется с кем надо. И вы все такой п...ды получите за свое гостеприимство.
   - Ладно, ладно, полегче, - подобрел охранник, - Ща приду. А ты тут пока постой в нерешительной позе.
   - Почему в нерешительной?
   - Ну, я ж говорю, - держава у нас великая. А эти чурбаны ни фига этого не понимают. Ведут себя непочтительно. Так хоть ты поддержи наш престиж.
   - Ладно, - говорю, - Давай быстрее.
   Шаги за дверью прогромыхали и удалились.
  
   Как оказалось впоследствии, мне несказанно повезло. Вот момент, когда я появился перед дверями консульства, пробило всего лишь одиннадцать часов утра. Консул Российской Федерации с редкой фамилией Чёбля, еще томился трезвостью мысли. Впрочем, как и все сотрудники этого учреждения. Пить до двенадцати дня в дипломатических кругах считается дурным тоном. Поэтому все работники сидели на своих местах по кабинетам или слонялись поблизости. Все они нервно курили, то и дело поглядывая на часы. Моя записка произвела некую суматоху мысли в головах дипломатических работников. Все, конечно, слышали о ГРУ, о спецагентах и нелегалах. Но все консульские служащие во главе с консулом никогда с этой организацией не сталкивались. Поскольку служили в таком захолустье, что даже дома им было стыдно об этом рассказывать.
   Константин Чёбля составил срочную шифровку и отправил ее в Москву. Над ее содержанием он долго не думал. Просто написал, что пришел человек, передал записку такого-то содержания и ждет результата.
   Прошел час, а ответа все не было. Я томился у стен консульства, под солнцепеком, и мне отчаянно хотелось опохмелиться. В это же время консул и все работники ждали ответа из Москвы и томились с похмелья. Им тоже не терпелось опохмелиться, но они боялись принимать на грудь до официального ответа из столицы нашей родины. Вдруг придется куда-то ехать или делать что-то серьезное?
   К часу дня пришел ответ. Его мне, конечно, не показали. Просто открылась дверь и враз подобревший охранник, с большим почтением в голосе и жестах промолвил:
   - Консул вас ждет.
   Я изобразил в себе бездну аристократического достоинства и шагнул за порог. Мелкий клерк проводил меня до кабинета. Вежливо стукнул в дверь и, не дожидаясь ответа, двинул меня в кабинет плечом. Шепнув напоследок:
   - Консула зовут Константин Васильевич.
  
   В кабинете стояла прохлада. Чиновник сидел за обширным столом и делал вид, что увлечен чтением английского политического журнала. Я постоял в нерешительности. Но Чёбля никак не реагировал. Тогда я подошел поближе, нагнулся и деликатно кашлянул у него над ухом. Константин Васильевич удивленно поднял голову:
   - Ах, это вы! Уже так скоро? - журнал отлетел в сторону.
   - Да, я, - не дожидаясь приглашения, я уселся на стуле, - Как поживает моя многострадальная родина?
   - Паспорт у вас есть? - ответил вопросом Чёбля.
   Я порылся в своих лохмотьях, в том месте, где находился когда-то внутренний карман. И к своей радости нащупал книжицу.
   Если бы в этот момент можно было провести опрос общественного мнения, то девять человек из десяти ни за что бы не признали в книжице паспорт гражданина России. Оставшийся один человек узнал бы в нем собачий паспорт. Книжица выглядела так, будто ее забыли стиральной машинке, и после двух часов полоскания, по машинке неожиданно проехался танк, который в свою очередь тут же взорвался и загорелся.
   В общем, паспорт пережил все немыслимые беды. Буковки в нем расплылись. Фотография выглядела ужасно. Мое это изображение или нет - не мог разобрать даже я. Тут обнаружилась сложность другого свойства. Мое лицо после драк во дворце все еще было разбито вдрызг. Получалось, что ни фото в паспорте, ни теперешняя моя физиономия - никак не дотягивали до оригинала. То есть, если сопоставить мою настоящую фотографию с фотографиями из паспорта и моего теперешнего состояния - на вас бы смотрело три разных лица, не имеющих между собой ничего общего.
   Что собственно и продемонстрировал мне консул Чёбля, показав присланный по факсу листок с моим изображением.
   Константин Васильевич вежливо кашлянул. В его глазах читалось сомнение и нерешительность.
   - Да, я это, я.
   - Я понимаю, но как бы это сказать... - пальцы консула нервно забарабанили по столу гимн моей родины, - На данный момент опознать вас достоверно - абсолютно невозможно.
   - Поступим иначе, - предложил я, - У вас есть листок, присланный из моего личного дела. Задавайте мне вопросы по тем данным, что есть в документе, а я вам отвечу.
   - Хорошо, - обрадовался Константин Васильевич и задал первый вопрос:
   - Перечислите места, где вы работали?
   Я без запинки назвал все редакции. Чёбля удовлетворенно кивнул:
   - Случалось ли вам бывать на Кавказе?
   - Я работал корреспондентом в Чечне.
   Снова утвердительный кивок.
   - Назовите ваш домашний адрес.
   Я бодро рапортовал.
   - Что вы делали в Индии?
   Тут я вкратце рассказал про то, как наш теплоход шедший из Африки подбили. Как взяли в плен и привезли сюда. Рассказал про дворец и гибель моих товарищей. Константин Васильевич всю дорогу согласно кивал и подытожил мой рассказ радостным замечанием:
   - Все верно.
   - Что верно?! - изумился я, - Там написано про дворец и все такое?!!
   - Нет. Там написано вот что, - и он процитировал из документа в моем личном деле: - "С легкостью врет. На ходу сочиняет самые невероятные истории, лишь бы не раскрыть правду".
   - Но я говорю вам, как все было на самом деле.
   - Ладно-ладно, - остановил он мое растущее негодование, - Предположим, так и было. Я всего лишь консул. Моя задача удостовериться, что вы и есть тот самый агент, за которого себя выдаете. Я удостоверился. А подробности ваших секретных операций в Индии мне знать не надо. Таковы правила. И вы, Алексей, поступаете очень мудро, скрывая истинные цели своего пребывания.
   Я открыл рот от изумления. Чёбля же продолжал:
   - Должен признать, что врете вы и вправду очень складно. По всему видна хорошая подготовка и выучка. Только, если позволите, один маленький совет: не болтайте о чудовищах, которые лезут из стены и о старике-телепате. Это самые слабые места вашего рассказа. Когда вы о них упоминаете, то у вашего собеседника тут же складывается впечатление, что весь ваш рассказ - это ложь от первого до последнего слова.
   Я не стал возражать. Моя мысль резво кинулась в другую сторону. Где моя камера "Кэнон"? Я пошарил в своих лохмотьях и с радостным вздохом облегчения обнаружил ее в потайном кармашке. Очевидно, погонщики слонов сняли ее с меня, когда я валялся в обмороке. А потом незаметно вернули. Интересно: они просмотрели пленку? А саму пленку оставили? Но при консуле, я не стал все это выяснять.
   - Может, выпьем? - предложил я.
   - Я на службе не пью, - смутился дипломатический работник. Но смутился он как-то неубедительно.
   - Да, ладно, - махнул я, - Чего у вас нос синий? От мороза что ли? А мне выпить не помешает. Кстати, странная у вас фамилия - Чёбля.
   Напольные часы в кабинете консула прошлись один раз. Консул сверил время со своими наручными часами, достал из-под стола громадную бутыль виски и бухнул ее на стол. Я протянулся к столику для посетителей, взял у одинокого графина два стакана и выставил их на консульский стол. Мы налили по первой за знакомство.
   Виски приятной волной устремилось в желудок. Извиняя свою забывчивость, консул стукнул себя по лбу пальцем. Затем отпер в нижней части стола дверку. Я с любопытством перегнулся через крышку и увидел, что в специальное отделение вмонтирован маленький холодильник. Константин Васильевич достал оттуда тарелку соленых огурцов вперемешку с квашеной капустой.
   - Так будет лучше. По-родному, - пояснил он.
   Я согласился и завладел огурцом.
   - Фамилия у меня действительно странная, - заговорил Константин Васильевич, - Это из-за нее я оказался здесь. В этой дурацкой глухомани, - он показал за окно.
   - Интересно, - мы налили по второй и хряпнули.
   - Трагично, - поправил меня Чёбля, - Моя фамилия поломала мне всю карьеру.
   Далее он рассказал, что начинал свою службу в центральном аппарате МИДа. Начальство не могло нарадоваться способному дипломату. За каких-то два года Константин Васильевич дорос до замначальника специального управления консульских отделов МИДа. У Чёбли появилась хорошая пятикомнатная квартира в районе Смоленской площади. Шикарный "Бентли" ручной сборки. Он не вылезал из загранкомандировок, где инспектировал консульские отделы нашей родины. Жена Константина Васильевича в это самое время не вылезала из супермаркетов, бутиков и салонов красоты. Его две дочки учились в Кембридже. В МИДе уже поговаривали о возможном назначении Константина Васильевича замом самого министра.
   В один злополучный день его фамилия обрушила намечающееся счастье. В тот день Константин Васильевич заступил на дежурство по управлению. Министр иностранных дел, страстный любитель поэзии, и собственного стихотворчества, отправился с друзьями сплавляться на плотах. Перед тем, как покинуть квартиру он написал страстную поэму своей жене, прилепил листок на зеркало у входа и исчез. Придя из парикмахерской, жена министра прочла творение мужа, и что-то ее взбаламутило в этом стихоплетстве. Что именно ее взбудоражило теперь уже не узнать. Но министерша стала названивать по всем телефонам, ища своего министра, и жутко ругаясь. Как назло все телефоны молчали, и только Константин Васильевич сидел у аппарата. Когда раздался звонок жены министра, дипломат снял трубку и вежливым голосом представился. Представился так, как представляются всегда все чиновники, дежурящие у телефонов. Он сказал: "Чёбля, СУКО". Если произнести эти два слова скороговоркой, то иному нежному женскому уху может послышаться жуткое оскорбление. Что-то типа: - Чё, бля! Сука!
   Как назло, именно это и послышалось жене министра. Она окончательно впала в истерику. Разыскала-таки своего мужа и первым делом нажаловалась на Константина Васильевича. Так закатилась его дипломатическая звезда. Никакие пояснения, что Чёбля - это старинная русская фамилия, что "сука" - это на самом деле - "СУКО" специальное управление консульских отделов, - ничто не могло переубедить жену министра. Она железно стояла на своем: все дипломаты Министерства иностранных дел - подонки. Они специально берут себе неприличные фамилии, занимают неприличные посты и потом хамят ей и обзывают нехорошими словами.
   Константина Васильевича с большим трудом удалось оставить на дипломатической службе. За него хлопотали даже давние друзья самого министра. Но все что они смогли сделать - это выпросить должность консула в индийском захолустье. Жена от Чёбли - ушла к другому успешному дипломату вместе с пятикомнатной квартирой в районе Смоленской площади. Дочери наотрез отказались возвращаться в Россию к такому отцу, и выскочили в Лондоне замуж за богатых негров.
   - М-дя-я-я, - промямлил я с сочувствием, - Непростое у вас положение.
   - На себя посмотри, - незлобно огрызнулся Чёбля.
   Тут я вспомнил аналогичную историю из своей литературной практики.
   - Русский язык настолько богат и оригинален, что даже безобидные слова могут принимать оттенок оскорбительный и неприличный, - начал я, - Вот помню, написал я как-то рассказ под названием "Ибицкая сила". Там дело происходило на испанском курорте, на острове Ибица. Так что ж вы думаете? Редактора все наотрез отказались его печатать. К тексту у них никаких претензий и замечаний не было. Но заголовок им жутко не нравился. Уж больно на неприличное слово намекал. "Ебитская сила". А другого заголовка к моему рассказу никто придумать не смог. Вот так от одного слова пострадала мировая литература.
   В дверях кабинета появились двое в штатском. Оба напоминали бандитов с большой дороги. В России такой тип людей рожают только в двух местах: в недрах Лубянки или за стеклом Аквариума.
   - Прибыли, Константин Васильевич, - доложили они.
   - Вот возьмите под опеку, нашего гостя, - кивнул на меня дипломат.
   - Это что же? Конвой?
   - Почему конвой? - Чёбля, как будто даже обиделся, - Это твоя охрана. Профессиональная охрана КГБ, тьфу мля, ФСБ хотел сказать. Они посольства наши охраняют. Сам же давеча втирал мне про чудовища. Так вот они порвут пасть любому циклопу.
   - Понятно, - кивнул я, - И куда идти?
   - Иди, помойся. Ребята проводят. Я пока распоряжусь, чтобы тебе одежду подыскали. А потом в медпункт.
   Я поднялся, и меня слегка качнуло вбок. Тут я заметил, что огромная бутыль виски на столе дипломата, опустела ровно наполовину. Здорово мы с ним разговорились, однако.
   Под безликими и равнодушными взглядами своих охранников я прошел в однокомнатную квартиру на территории консульства. Там я помылся. На диване, в комнате меня уже ожидала кое-какая одежонка: джинсы, рубаха, куртка, кроссовки.
   Охранники все это время стояли в коридоре. Поэтому я спокойно осмотрел видеокамеру. Кассету погонщики не изъяли. На душе стало полегче. Эта пленка станет главным доказательством правдивости моего рассказа.
   В том, что мне скоро придется очень много и дотошно обо всем рассказывать - я не сомневался. Из всей нашей команды - в живых остался только я. И судя по реакции консула - многое в моем повествовании ребята из ГРУ сочтут как минимум спорным и неправдоподобным.
   Я спрятал камеру за пазуху и вышел в коридор. Охранники повели меня в медпункт. Там меня осмотрела молодая врачиха. Без лишних разговоров, она обработала мне ссадины на руках, зашила рассеченную бровь, залепила, где надо, пластырем и выставила вон.
   Тут я почувствовал на себе, как заработала в полную мощь государственная машина. Неведомые мне люди вовсю трудились и строили различные эффективные схемы, чтобы поскорее вернуть меня на родину. Охранники даже не дали мне попрощаться с консулом. От медпункта мы сразу же вышли во внутренний дворик и сели в джип с темными стеклами. Машина с дипломатическими номерами понесла нас по индийской глухомани к аэродрому. На бетонной полосе охранники усадили меня в мелкомоторный самолет, и через час я оказался в каком-то крупном аэропорту. Меня тут же встретили люди в штатском, похожие как две капли воды на моих недавних сопроводителей. Ни слова не говоря, один из них вручил мне загранпаспорт с уже проставленной в нем индийской визой и отметками о въезде и выезде из страны. Пока я разглядывал безупречно сработанный документ, меня подвезли к трапу российского самолета и проводили до самого кресла, обозначенного в билете. Причем билет находился уже в руках симпатичной стюардессы. Словно она мне его лично покупала и только поджидала моего появления.
  
   В Шереметьево-2, я прошел пограничный контроль и тут же оказался в объятиях профессора Бунина.
   - Леша! - мял он меня своими пухлыми руками, - Какая радость! Мы так тут за всех вас волновались. Небось, удивлен моим чудесным воскрешением?! А?!
   - Честно сказать не очень, - сказал я правду.
   Брови профессора выросли домиком: - Вот как?! Откуда же ты...
   - Мне сказал об этом один старичок в джунглях.
   - Да? А он-то откуда знает?
   - Он телепат.
   - Ах! Ну, что же мы стоим! - всплеснул руками Игорь Лазаревич, - Твои вещи где?
   - Все на мне.
   - Тогда поехали, - и он повлек меня к выходу. По пути я заметил, как за нами следуют безликие субъекты из спецслужб. Они держали нас в незримом кольце, которое, передвигалось вместе с нами. При этом мы всегда оказывались как бы в центре этой охраняемой зоны. Впрочем, я сделал вид, будто не замечаю повышенных мер безопасности, и шагал рядом с профессором, в пол уха слушая его болтовню.
   Погоды в Москве стояли жаркие и удушливые. Я был рад, что нас у входа поджидает суперсовременный джип с кондиционером. Следом за нами двинулись еще около пяти машин сопровождения.
   - Как ты себя чувствуешь? - долетел до меня голос профессора.
   - Спасибо, Игорь Лазаревич, нормально, - за окном пролетали пригородные пейзажи.
   - Да, жалко, - вздохнул Бунин, - Ребята погибли. Хорошие были сотрудники.
   Я молчал, наслаждаясь родными видами из окна. Даже не верилось, что я вот так просто взял и вернулся в Москву. Не верилось, той легкости и дружелюбию, с которым меня встретили. Впрочем, все это может быть напускным. А в конце моей поездки на автомобиле, меня вполне могут поджидать допросы с пристрастием в пыточной камере.
   - Чем собираешься заняться? - спросил Игорь Лазаревич.
   - Устроюсь куда-нибудь журналистом, - сказал я неопределенно, - Или учителем географии для младших классов. По миру я уже достаточно попутешествовал.
   Бунин снял и протер замшевой тряпочкой серебряные очки:
   - Вообще-то я уважаю твое желание, но есть еще одно дело..., - он замялся, и озорные огоньки скакнули у него в зрачках.
   - Все что надо я вам расскажу, - проговорил я спокойным тоном.
   - Ты не понял, - вздохнул Игорь Лазаревич, - Наше дело, в котором ты участвуешь - оно еще не закончено. Вот когда все подойдет к логическому концу, - тогда шагай на все четыре стороны.
   - А если я не захочу в этом участвовать? - спросил я без особой надежды. Я ведь и так знал, что выйти из дела мне не дадут.
   - Погоди, мы все к тебе очень хорошо относимся, - начал меня убеждать профессор, - Мы понимаем, что ты пережил в последнее время. Понимаем, какие ужасы тебе довелось увидеть. Но наука - она...
   - Требует жертв, - перебил я.
   Бунин поморщился:
   - Один идиот сказал и теперь все повторяют...какие жертвы!? Причем тут жертвы? Наука требует терпения - прежде всего. Вот что я хотел сказать. Терпения и настойчивости.
   Автомобиль затормозил перед каким-то домом. Тут же встали вокруг машины сопровождения. Мы были уже в Москве. Бунин пригласил меня выйти. И мы направились в подъезд. Поднялись на пятый этаж. Профессор отпер дверь своими ключами и подтолкнул меня в спину. Я очутился в роскошно обставленной квартире. Помимо дорогущей мебели, больше всего меня поразили картины на стенах. Все они были на одну и ту же тему и в точности повторяли тех гадов и тварей, что торчали из стен дворца "Аджил".
   - Что это? - указал я на картины.
   - А! - профессор махнул рукой, и бросил ключи на подзеркальный столик у входа, - Существует древнее поверье, что такие чудища разгуливают по дворцу Аджил в Индии.
   Профессор прошел в комнату и повлек меня за собой:
   - Правда, все это сказки для маленьких. Самого дворца никто никогда не видел. Присаживайся.
   Мы уселись за стеклянный столик напротив огромного зеркала в золоченой раме. На стеклянной панели были расставлены вазы с фруктами, и пряталась меж ними пузатая бутылка коньяка. Бунин начал разливать напиток по хрустальным рюмкам. Выпили.
   - Как тебе моя квартирка? - оглядел Бунин свои владения.
   - Уютно и богато, - похвалил я.
   - Это верно, - уселся поудобнее профессор, - Ну, рассказывай.
   Я разлил еще раз по рюмкам, и мы выпили.
   - Вы говорите, никто никогда не видел этих чудищ? - спросил я лукаво. Коньяк уже начинал действовать, и я почувствовал себя игриво. Тем более, что от этих тварей меня разделяли многие тысячи километров.
   - Да, именно так, - кивнул профессор.
   - Я их видел.
   - Что-о-о! - брови Бунина полезли на самую макушку, - У тебя рассудок не помутился? Как ты себя чувствуешь? Это же сказка! Легенда! Миф!
   Тут я не вытерпел Бунинской самоуверенности и все ему рассказал с самого начала. С поездки в Африку.
   Рассказывать пришлось около четырех часов. Бунин то и дело прерывал меня уточняющими вопросами. Просил вспомнить мелкие детали и какие-то подробности. Я описал ему дворец Аджил, старика-телепата. Пять раз повторил, как умерли ребята во дворце. Умолчал я лишь о том, что сказал мне старик Дахон по поводу моего везения и Валькирии. Пусть считают, будто я не знаю их потаенных планов.
   От возбужденности очки у Бунина запотели. Он протирал их, наливал по рюмкам и слушал-пил-слушал-пил-слушал. Когда я закончил, мы приговорили уже вторую бутылку коньяка.
   - Это полный пи...ец! - откинулся профессор на спинку стула.
   - Я не верю ни одному его слову, - прогремел чей-то голос в дверях.
   Мы дружно повернули головы. Там стоял тот самый человек, что читал нам лекцию в Матросской тишине перед поездкой в Африку.
   - А! Геннадий Федорович! - приветливо махнул рукой профессор, - Заходите, заходите. Вы значит, тоже прослушали Лешин рассказ?
   - Прослушал, и подобной ахинеи в жизни не слыхивал, - Геннадий Федорович уселся на свободный стул напротив, - Ты либо сам начнешь рассказывать, что там на самом деле произошло, либо придется тебя пытать, - обратился он ко мне, свирепо хмуря кустистые брови.
   - Постойте, господин Стрелецкий, не надо ему угрожать! - вмешался Игорь Лазаревич.
   - Нет, это вы постойте, - угрожающе мотнул головой громила, - У меня погибла там группа спецназа в полном составе. У меня погибли ученые. Почему ж этот парень сидит тут как ни в чем ни бывало и плетет свои байки. Он даже не ранен. Всех, значит, убили, а его не тронули? С чего бы это? Там были подготовленные профессиональные бойцы. Не чета ему!
   И тут я достал свой последний аргумент - видеокамеру.
   - Что это? - заинтересовался профессор.
   - Чацкий выдал мне камеру, чтобы я записывал наши приключения на пленку, - я поискал глазами телевизор. Он оказался в углу. Я встал:
   - Надеюсь, подходящие провода у вас найдутся?
   Как я ни пытался включить камеру - она не работала. Раздраженный Стрелецкий позвонил кому-то и ровно через пять минут принесли точно такую же камеру со свежим аккумулятором и проводами для подключения к телевизору. Я переставил пленку в новую видеокамеру и отмотал на то место, где был записан штурм африканской деревни.
   Стрелецкий и Бунин молча отсмотрели запись. Я в это время бросал косые взгляды на экран и наливал себе коньяк. Запись получилась отличная. После Африки, шла стрельба на подводной базе и наше спасение из-под воды. Затем пленка проиграла все, что происходило во дворце Аджил. Кипела беспорядочная стрельба. Мелькали какие-то тени, страшные силуэты. Лязгали перед объективом тяжелые челюсти. Еще живой Чацкий тряс меня, экран прыгал и профессор орал, чуть ли не в объектив, что его поймали. Потом повторился трубный глас, и на пленке было видно, как все моментально замерзло и, как потом мы тонули.
   Запись кончалась на том, месте, где слоны пошли в атаку.
   Когда экран зарябило от пустой пленки, я откинулся и, не пряча своего ликования, оглядел присутствующих.
   - Что вы теперь скажете?
   - Надо бы сделать раскадровку, - откликнулся Игорь Лазаревич. Затем он встал и торжественно пожал мне руку: - Леша, это было гениально! Это такая большая работа, что я даже не знаю...еще никому не удавалось снять нечто подобное. Родина и наука - в большом долгу перед тобой.
   Стрелецкий посмотрел на меня задумчиво, но ничего не сказал. Хотя его лицо, иссеченное мелкими шрамами, свидетельствовало о желании немедленно меня повесить. Да я и не ждал от него никаких благодарностей. Хорошо, что он отвязался от меня со своими допросами с пристрастием - и на том спасибо.
   - Что будете делать? - спросил профессора Геннадий Федорович.
   - Надо размножить пленку и передать для изучения различным подразделениям.
   - А с ним? - кивнул Стрелецкий в мою сторону.
   - Ему надо отдохнуть. Тебе есть где жить? - ласково спросил Игорь Лазаревич.
   - Да, я живу в Люберцах. В частном секторе.
   - Вот как!? - подозрительно переспросил Стрелецкий, - Насколько я помню, прописан ты в Москве.
   - Какая разница? - раздраженно встрял профессор, - Пусть живет, где хочет, - предвзятость ко мне Стрелецкого достала уже и Бунина, - Хочешь, Леша, у меня пока побудешь? Квартира большая. Живу я один. Все время на работе торчу. Так что...
   - Нет, спасибо, - прервал я благодетеля, - Мне сподручней в Люберцах. Меня там девушка ждет.
   Бунин пожал плечами: как знаешь. Он уже возился с камерой, прокручивал заново пленку и кому-то звонил.
   Я собрался уходить. Но меня задержал Стрелецкий:
   - Надеюсь, ты понимаешь, что никому не должен рассказывать о том, что с тобой случилось?
   - Хранить государственную тайну - это моя профессия, - ответил я.
   - Можешь идти, - кивнул Геннадий Федорович в сторону двери, как будто я мог не сообразить, как мне покинуть квартиру.
   - Кстати у меня денег - ни копейки.
   Тут случилось невероятное. Стрелецкий полез в карман, и достал оттуда толстенную пачку тысячерублевок. Я думал он сейчас отслюнявит мне пару бумажек на пропитание, но он сунул мне в руки всю пачку и попрощался. Такая щедрость со стороны человека, который только что хотел меня пытать, изумила и обрадовала. Не верьте первым впечатлениям о людях. Я засунул деньги в карман, боясь даже представить: сколько их там.
  
   На улице уже стемнело. Подмигивали фонари вдоль дорог. 301-я маршрутка несла меня по дороге от станции метро "Выхино" к частному сектору Люберец. Я занял место рядом с водителем и пялился на дорогу. Вот почему так, - думал я, - Лента асфальта вся в колдобинах, рытвинах, ямах и провалах. Захочешь разогнаться - не получится. И вот посреди этого дорожного "великолепия" - обязательно попадется "лежачий полицейский". На фига спрашивается? И что появилось раньше: рытвины или этот самый полицейский? Причем сам "полицейский" очень даже в хорошем состоянии. Впрочем, как и ямы.
   Потом мысль понесла меня к Варе. Как она там? Все еще ждет? Или взяла себе нового постояльца? От последней мысли защемило сердце. Не хотелось верить и думать, будто она такая девушка. Ну, в крайнем случае, поворчит: почему долго отсутствовал? Мы ж договорились снимать дом на двоих. Заплачу все, что с меня причитается и дело с концом. А вдруг она вообще съехала уже? Но я прогнал эту мысль, как паршивую собаку.
   Я опять заплутал в темных проулках. Шагая по гравию дороги, ругал себя последними словами, что не купил мобильника. Хотя зачем он тебе: спрашивал внутренний голос, - Все равно ведь Вариного телефона ты не помнишь. А старый мобильник уже давно ушел гулять по африканским джунглям.
   Выручила меня опять какая-то бабка. На мгновение почудилось, что именно она подсказала мне дорогу к Варе в первый раз. А впрочем, какая разница? Живет она тут. Следуя советам, я свернул, где надо и углубился в темный проулок. Он заканчивался тупиком и Вариным домом. Пройдя через кусты я заметил свет в окнах и с облегчением вздохнул. Значит, не уехала. Или на крайний случай оставила новым жильцам свой номер телефона. Кстати, у меня в доме вещи остались.
   Я прошел через дворик. Легко взбежал на крыльцо и дернул дверь. Она подалась под моими руками. Странно. Двери - просто настежь. А вдруг пришли бы грабители?
   В зале горел красный торшер. Мягко светились по стенам лампы желтоватого света. На кухне звякнула ложечка. Я свернул туда. Осторожно выглядывая из-за косяка, заглянул в кухню. Варя сидела подперев голову руками и читала заграничные газеты. Тут я вошел весь и сказал ей мягко.
   - Я так рад тебя видеть.
   Варя подняла глаза, вскрикнула от радости и кинулась мне на шею.
   - Приехал! Почему-то именно сегодня я тебя ждала. Как чувствовала, что ты приедешь.
   Мы сели за стол.
   - Ну, как ты поживаешь? - спросил я.
   - Работаю, - она ласкала меня глазами, - Скучно.
   - Ну, теперь повеселимся, - пообещал я с улыбкой.
   Варя стала готовить ужин. Из холодильника опять полезли на стол деликатесы: икра, балыки, красная и белая рыба. Закипела кастрюля под креветки.
   - А я люстру новую купила.
   Я посмотрел на потолок. Оттуда свисала металлическая рука. Напряженный кулак, цепко держал тяжелые светильники из резного металла. Хорошая люстра, - подумал я, - И опасная. Вдруг когда-нибудь эта рука устанет держать тяжеленные светильники и разожмет пальцы. А я в это время буду стоять под ними. Я передернул плечами, представив себе, как резная бронза, или что там, расколошматит мне голову до самой задницы.
   - Ну, как тебе? - поинтересовалась Варя.
   - Необычно.
   - Я люблю все необычное, - она улыбнулась.
   - Это я уже заметил.
   Наконец мы сели ужинать, и я стал рассказывать этой чудной девушке о своей поездке. Обещание Стрелецкому: хранить тайну - меня нисколько не волновало. Кому-кому - а Варе можно было рассказывать все.
   Я описал ей все приключения в Африке, в Индии. Рассказал о старце Дахоне, который заявил, будто меня оберегает сама Валькирия. После этих слов, я посмотрел на Варю, и она так приятно зарделась. У меня еще больше потеплело на душе. Сердце купалось в нежности.
   Идущая по моей родине ночь, показалась мне многообещающей и ласковой.
  
   Мы жили с Варей спокойно около недели. Мы никуда не ходили, продукты заказывали по телефону. Я купил себе мобильник и номер также по звонку. Раны мои зажили, и сам я стал толстоват и упитан от хорошей жизни. Мне начинало казаться, что про меня все кругом забыли. Вечерами мы с Варей сидели на крыльце, прижавшись друг к другу, и смотрели на звездное небо. Либо пили чай на веранде. Она рассказывала мне про разные небывалые миры, о которых читала в фантастических книгах. Подробности этих историй иногда меня смущали. Я все спрашивал, кто автор этих чудесных книг. Она называла фамилии, но я как-то быстро все забывал.
   Я смотрел на деревья и говорил Варе, что им везет. Почему? - спрашивала она. Ну, как же, - отвечал я, - Возьми хотя бы вон то пышное красивое дерево. Оно никуда не ходит. Нигде не работает. Однако ж постоянно процветает.
   Варя смеялась. И мне хотелось зажмуриться. Настолько меня переполняла нежность.
   В один из теплых вечеров, когда я уже обдумывал в какую редакцию мне позвонить по поводу работы, заверещал мой мобильник. Мы как раз сели пить чай. Телефон скакал по столу. Мы с Варей смотрели друг на друга. Она чуть жалостливо и с досадой. Я нутром почувствовал, что наша спокойная жизнь - кончилась.
   Я не выдержал и сказал "алло".
   - К тебе Чацкий не заглядывал?! - кричал запыхавшийся голос Бунина.
   - КТО?!?!?! - изумился я, - Профессор, вам надо срочно отдохнуть! Чацкий давно уже мертв! Или живет в стене того дворца.
   - Заглядывал или нет!? - не слушая меня, заверещал Игорь Лазаревич.
   - Нет! - крикнул я.
   - Твою мать! - взвизгнул профессор. Было слышно, как трубку у него перехватили.
   - Леша, ты сейчас в Люберцах сидишь? - узнал я новый голос. Это говорил Стрелецкий, - Никуда не суйся. Никуда не ходи. Спрячься на фиг.
   - Что случилось? - я впал в беспокойство.
   - Профессор объяснит, - трубку снова перехватили, и выплыл из мобильника тревожный голос Бунина, - За эту неделю мы проделали большую работу. Твои лохмотья, в которых ты объявился перед консульством, содержат частицы той стены, что во дворце Аджила. Теперь понимаешь?
   - Ни черта! - но по коже у меня уже поползли мурашки. Я бросил быстрый взгляд на Варю. Она спокойно смотрела, как прорезаются звезды на густеющем небе.
   - Короче пыль - это как зараза. При определенных условиях она может разрастаться до невероятных размеров и становиться как бы частью той стены.
   - Все равно не понял.
   - Дурак, ты! - заорал профессор, - Если у тебя где-то в одежде осталась эта пыль - немедленно звони нам.
   - А как я это пойму?
   - Поймешь! Еще как! - зловеще проговорил Бунин и дал отбой.
   Я уставился в пространство, переваривая сообщение, как крокодил ведро гвоздей.
   - Это тот профессор? - поинтересовалась Варя.
   - Ага. Говорят, чтобы я сидел и не высовывался. В городе объявился Чацкий.
   Я пересказал Варе наш разговор. И упомянул о предостережении насчет пыли. Девушка ничем не выдала своего волнения. Совсем как раньше, - подумал я. Ничто для нее не окажется неожиданностью: даже если под ее ногами разверзнется земля и выплывет наружу пивная или рюмочная.
   - Только мне кажется, они там травы обкурились, - добавил я с усмешкой, - Какой Чацкий! Он за многие тысячи километров отсюда!
   Варя сидела задумавшись.
   - Ты что испугалась? - спросил я весело. Но это скорее, чтобы себя ободрить.
   Она улыбнулась спокойно:
   - С чего ты взял?
   - А я испугался.
   - Есть с чего, - добавила Варя.
   Мы помолчали. Тревога уже поднималась со дна души и охватывала сердце. Что-то там происходит с Буниным и со всеми кто рядом, а я ничего не знаю. Мне снова представился тревожный и возбужденный голос профессора. С чего вот он решил, что какой-то Чацкий должен у меня появиться? От зарождающегося страха у меня засосало под ложечкой и потом во всех остальных мыслимых и немыслимых местах.
   Новая трель мобильника подбросила меня в кресле.
   - Да! - заорал я в трубку.
   - Приезжай скорее на Вернадского, 32, - сообщил голос Бунина, - Покажешь охраннику паспорт, он тебе укажет дорогу, - и телефон моментально опустел.
   Я посмотрел на Варю.
   - Поезжай, я все слышала, - кивнула она.
   - А как же ты?
   - Не волнуйся. Я буду тебя ждать, - она улыбнулась. И от этой улыбки силы у меня словно удесятерились. Я почувствовал себя уверенно.
  

ГЛАВА

  
   В те дни, на Вернадского, 32 находилась научная лаборатория ГРУ. Сейчас об этом можно писать, поскольку от нее уже ничего не осталось. Я оказался последним, кто посетил это секретное заведение и не погиб.
   Дернув за массивную ручку двери, я несколько сконфузился. Дверь не поддалась. Зато в руках у меня осталась ручка. Я запихнул ручку в карман куртки и с силой налег на дверь плечом. Она свободно открывалась вовнутрь, так что я влетел в предбанник.
   - Хреновое начало, - мелькнула ехидная мысль, - Что теперь о тебе подумает охранник, когда увидит, что ты влетаешь в контору, будто тебя укусили в одно место? А уж когда он увидит оторванную ручку двери в твоем кармане - у него окончательно развеются все сомнения в твоем благополучном воспитании.
   Я миновал вторые двери и оказался в вестибюле. Думать тут было не кому. Охранник отсутствовал. По темным углам притаилась злобная тишина. Я огляделся. Стало как-то зябко и не уютно. Может, он в туалет отошел? Но почему его никто не подменил? Заведение-то секретное. Я положил ручку двери на стойку охраны. Впереди раскрылись створки лифта. Совсем уж чудно, - подумалось мне. Охранник все не появлялся. Створки лифта оставались открытыми. Он словно ждал меня. Прождав, пять минут, я решил заглянуть в вахтенный журнал. Туда ведь всегда заносят фамилию посетителя, время прибытия и кабинет. В коротеньком списке гостей, я нашел свою фамилию и номер кабинета. Еще раз оглядевшись, я решительно зашагал к лифту. В эту секунду здание показалось мне мертвым и давно уже не обитаемым. Какого черта? - одернул я себя. Бунин звонил тебе полтора часа назад и назвал точный адрес. В журнале ты нашел свою фамилию. Просто люди работают в тишине. Это же тебе не завод железобетонных изделий.
   Не успел я войти в кабину и нажать кнопку нужного этажа, как двери тут же захлопнулись за моей спиной, и лифт поехал вверх.
   - А вот это уже действительно странно, - возникла та же ехидная мыслишка и добавила гнусный стишок, похожий на детскую считалочку, - Унеслись от страха кони, заикаться стали пони, а у серого мышонка - поседела вся мошонка.
   Лифт звякнул и раскрыл двери. Я осторожно выглянул в пустой коридор. Потом просочился весь и, пожалев на ходу, о забытой внизу массивной дверной ручке (она бы пригодилась для уверенности) - начал отсчитывать кабинеты.
   Тускло горели лампы под потолком. Сумерки от такого света даже не думали расходиться. Коридор делал поворот вправо. Там яркость света стала еще меньше. Мое малодушие хватало меня за полы куртки и тащило назад. Я пристыдил себя за трусость и завернул за угол. Моя нога тот час ударилась в какой-то предмет. Это был короткоствольный автомат с глушителем и перевязанными на военный манер магазинами. Такое оружие я видел только у спецназа.
   Этот аргумент для всякого будет убедительным, нежели ручка от двери. Я засунул автомат за пояс и прикрыл курткой.
   Дверь Бунина в номере не нуждалась. На нем висела табличка с фамилией профессора. Я осторожно толкнул дверь, и она с готовностью раскрылась. Заглянуть внутрь я не решился. Дверь постояла, словно в задумчивости, и пневматический механизм стал заворачивать ее на место.
   Настороженная тишина здания ждала от меня решительных действий. Я снова толкнул дверь и вошел в кабинет. От увиденного во рту у меня моментально пересохло. Ноги влипли в пол. Руки сделали предательскую попытку защититься. Обнаружив тем самым страх. Хотя явной опасности не было.
   - А, это ты. А я все думаю, кто там дверями балуется? - за профессорским столом сидел Борис Иванович Чацкий и просматривал какие-то бумаги. Рядом с ним, в железном ведре горел огонь. Чацкий выбирал из кипы нужные листы, комкал их, и скармливал жадному пламени. Дым от огня смирно уходил в вентиляционную трубу в потолке.
   - Вы?! - промямлил я изменившимся голосом.
   Чацкий как будто весело огляделся и спросил:
   - А что ты кого-нибудь еще тут видишь? Поразительная у людей особенность: они всегда сообщают друг другу об очевидных вещах. О том, что и без них ясно и видно.
   - Но как? Вы живы? Каким образом?
   - Хватит задавать глупые вопросы, - оборвал интервью профессор и отправил новую порцию бумаг в ведро. Пламя вскинулось с новой силой, лизнув его порукам.
   Я потрясенно молчал, глядя на эту картину.
   - Ты знаешь, кем я стал, поэтому понимаешь, что у меня теперь другие хозяева и другие задачи, - Чацкий жег все новые и новые бумаги. Он шарил в ящиках стола, просматривал листы, отбирал нужное, и кидал в огонь. В общей тишине, звук шуршащих листов наполнял эту молчаливую сцену зловещим смыслом.
   - Где Бунин? - разлепил я губы.
   - Убежал, - злая усмешка скривила губы профессора, - Это хорошо, что ты пришел, - неизвестно к чему, прибавил он.
   Дверь за моей спиной открылась. Я весь, как заиндевел.
   - Привет, однополчанин! - вошедшим оказался Кобленц. Он весело улыбался, наблюдая за моей реакцией.
   - Что-то ты неприветлив, - констатировал Рома, обозрев меня с головы до ног.
   - Постой-ка у двери, - приказал ему Чацкий, - Я сейчас закончу, и мы займемся нашим другом.
   Кобленц недобро ухмыльнулся и занял позицию за моей спиной. Последние слова профессора и действия Ромы, выдернули меня из болота ошарашенной задумчивости.
   - Погодите, Борис Иванович, - я умоляюще прижал руки к животу. Профессор был увлечен сжиганием бумаг, а потому не заметил моего маневра. Кобленц стоял сзади и тоже не увидел ничего подозрительного.
- Что вы хотите сделать? - моя правая рука бережно достала автомат из-за пояса, палец нащупал холодный спусковой крючок.
   - Понимаешь, друг, - не отвлекаясь, сказал профессор, - Мы не можем оставить тебя в живых, поскольку ты единственный, кто видел храм. А, кроме того, есть еще одна вещица, которая нас не устраивает в тебе. И не устраивает наших хозяев, - Чацкий бросил мне в руки мою видеокамеру "Кэнон".
   - Узнаешь? Пока я занят, посмотри начало пленки. Там есть кое-что неожиданное для тебя. Пленка уже стоит на нужном месте.
   Мне все стало ясно. Они собираются расправиться со мной, как только я ознакомлюсь с пленкой. Но ведь это можно сделать и после?
   Я нажал на курок. Кобленца припечатало к двери. Затем он обмяк и сполз.
   Стрельба через куртку не очень приятное занятие, доложу я вам. Стрелянные гильзы отшвырнули борт одежды и градом скатились на пол. Пороховой газ ошпарил мне бок. Прыгающий затвор и вовсе чуть не зажевал ткань. Я вытащил автомат и направил его на профессора.
   - А вот это ты зря, - проговорил он, и лицо его вмиг стало черным. Он словно на пружинах выскочил из-за стола и кинулся на меня. Руки профессора обросли когтями еще в полете. Новая очередь скорострельного автомата порвала его на две части и раскидала их по сторонам.
   Я выбежал из кабинета. Можно сказать, трудовой пот застилал мне глаза. Оружие приятно холодило руки. В лифт бежать опасно. Его в любой момент могут заблокировать, - подсказывало мне мое звериное чутье. Оно только что проснулось и давало мне на бегу дельные советы.
   - Необходимо добраться до лестничной клетки и спустится по лестнице.
   Что я и сделал. Потолочные фонари мигали мне вслед и гасли. Словно сзади летел злобный демон тушин плафоны. В конце коридора замаячила дверь на площадку. Я дернул ее и отшатнулся. В уши ударила автоматная пальба, безумные визги и мат-перемат. Я глянул назад. Темнота сожрала коридор без остатка.
   - А чтоб тебя! - заверещало мое звериное чутье, - Даже не знаю, что посоветовать! - и оно малодушно удрало в глубины души.
   - Скотина! - проорал я вслед.
   С нижней площадки, по ступенькам вверх, поднимался спецназовец и нещадно палил из автомата вниз. Слышался шорох когтей по бетону и вопли разрезанных пулями тварей. Одна из гадин, ловко скользнула между перилами на наш этаж и оказалась позади бойца. Имея уже некоторый опыт общения с подобными тварями, я решительно шагнул ей навстречу.
   Как написали бы медики-реаниматоры, автоматная очередь нанесла ей увечья несовместимые с жизнью. Тварь раскрошилась мелкой пылью, словно перевернули табакерку. Автомат в руке лязгнул и онемел. Я перевернул магазины другим концом и воткнул свежую обойму. По рукой обнадеживаще хрустнуло.
   Боец повернул голову:
   - Молодец! - рявкнул его твердый голос, - Из какого подразделения? - он послал новую очередь вниз по лестнице. Невидимая мне тварь замешкалась на лестнице и завопила под градом пуль. Дурное чувство веселья охватило меня.
   - Ударный батальон внештатных Кремлевских стрелков! - соврал я.
   Спецназовец посмотрел на меня с сомнением и резанул новой очередью вниз. Снова шелестение по бетону и те же вопли.
   - Ни фига не смешно, - сказал он, - Меня зовут Степан!
   - Есть только один путь - наверх. Так я понимаю?
   - Ты правильно понимаешь, солдат.
   Мы рванули наперегонки по лестнице. Очень скоро этажи кончились. Позади явственно слышалось дыхание тварей и шелестящий отзвук быстрых когтей по бетону.
   - Зря ты с ними поссорился, - сказал мне ехидный голос, - Подумаешь страшные зверушки. Может, они тебе сказать чего-то хотят, а ты палишь сразу.
   - Куда? - я посмотрел на Степана.
   - Туда, - он рванул дверь чердака.
   Мы бежали буквой "Г" по плитам и уперлись в шахту лифта. Твари на некоторое время потеряли наш след. Это дало нам несколько секунд передышки.
   - У меня остался последний магазин, - сказал я, старясь дышать не громко.
   - На! - сказал из темноты сиплый голос. Мне в ладонь опустились спаренные изолентой магазины.
   - По тросу можно спуститься в лифт. Это не высоко. Оттуда - на первый этаж, - предложил я план эвакуации.
   - Ща, глянем, - Степан открыл осторожно дверцу шахты, - Бляяяяя! - сказал он, - Лифт угнали.
   - Хватит прикалываться, - зашептал я.
   - Ты гля!
   Я посмотрел вниз. Мне показалось, что лифт стоит на первом этаже. Нам лететь до него по тросу очень долго. Можно даже соскучиться в полете. А почитать в пути мы, конечно, ничего с собой не взяли.
   Отрыть военное совещание по теме: что делать дальше? - нам не дали. В светлом проеме чердачной двери возник силуэт гадины. Степан выкусил зубами чеку из гранаты и катнул ее в сторону противника.
   По счастью тварь не знала типы и виды современных боеприпасов моей родины, а потому бесстрашно кинулась навстречу гранате. Мы со Степаном дружно пригнулись. До нас добежали только бездушные ошметки атакующей твари, которые тут же превратились в пыль.
   - Надо спускаться! - заорал спецназовец, беря на прицел дверной проем.
   Сбоку из вентиляционного люка что-то сильно щелкнуло. Автомат с кистями Степанова отлетел в сторону. Сам он рухнул на колени и заорал:
   - Меня ранили!!!
   Порхнула из темноты тварь и отсекла ему голову хвостом. Тело бойца обмякло на пол. Потом с боевым визгом гадина кинулась в мою сторону.
   Я ударил по ней из автомата. Ее вмиг распороло, словно подушку и меня окатило облаком пыли. Надергав из накладных карманов Степанова гранат, я метнул две штуки в шахту вентиляции. Как оказалось, по ней уже поднимались новые твари, и мои гостинцы здорово пощекотали им нервы.
   Ухватив кисти Степанова, я бросился в шахту лифта. Зажал его ладонями трос и провалился вниз.
   Спускался я с бешеной скоростью. В нос бил запах горелого мяса. Следом за мной кинула по тросу одна из тварей. Она хохотала, как беззаботный студент на американских горках. Расстояние между нами катастрофически сокращалось.
   Немыслимым образом, я отцепился от троса и ухватил летящую тварь за спину. Достал гранату и всадил ей в пасть. Предусмотрительно оставив на пальце кольцо от чеки.
   С набитым ртом не повеселишься. Гадина натужно закашлялась, угнала вниз по тросу и там ее разорвало от обжорства боевыми гранатами.
   Ударная волна смягчила мой разгон. И вышибла на улицу облако битого стекла. У всех старых зданий шахты лифта прилеплены к боку дома, наружными колбами из стеклянных плиток.
   Я вылетел через пролом и упал в чьи-то руки. В голове звенело от декомпрессии. Перед глазами плавали синие и зеленые круги. Наведя резкость я увидел перед собой лицо Стрелецкого.
   - Геннадий Федорович! - промямлил я.
   Тут прорезалась со стороны физиономия Бунина.
   - Кто еще в здании? - требовательно заорал он.
   - Теперь - никого, - ответил за меня мой автоматический разум.
   - Начинайте! - крикнул кому-то Стрелецкий и выпустил меня из рук. Я повалился на асфальт ничком. Затрещали дизелями машины. Едкий запах заклубился по улице. Мне натянули противогаз, и заботливые руки затянули потуже лямки на затылке.
  
   Я сидел на тротуаре и смотрел, как люди в серебристых комбинезонах поливают из специальных шлангов стены дома. Строение жалось, кукожилось, мялось и рухнуло, наконец битым и плавленым хламом. Но люди не отступали, и выливали из шлангов все новые и новые порции вонючей гадости.
   Обломки здания мельчали на глазах. Через час от них вообще осталась плавленая кучка неизвестного науке состава. Фонтаны из шлангов иссякли. В небе появился пузатый вертолет МЧС. Он обрушил сверху тонны воды с каким-то не менее вонючим раствором и остановил разложение останков дома.
   Рядом со мной очутился человек со специальным прибором в руках. Он поводил антенками в сторону плавленой кучи, деловито кивнул и снял противогаз. Его примеру последовали остальные.
   - Ты чего там делал, идиот? - рядом опять возник Игорь Лазаревич.
   - Вы же сказали приехать, - я никак не мог отдышаться.
   - Ну, ты же видел, что в здании никого, - сказал подошедший Стрелецкий.
   - Я не придал этому значения. Мало ли...
   - Что ты видел? - насел Бунин, - Чацкий был там?
   - Был. Там еще был Кобленц.
   - Что он сказал?
   - Что вы бежали из здания. Он жег какие-то бумаги. Потом я застрели и того и другого.
   Игорь Лазаревич схватился за голову:
   - Все мои труды. Все мои исследования утонули сегодня в серной кислоте.
   - Там погибли мои ребята, - рявкнул Стрелецкий, - К чертям ваши исследования! Вы заварили эту кашу, а мы теперь расхлебываем. Что это такое?! Лучше бы вас самого убили там, - Геннадий Федорович махнул автоматом и пошел прочь.
   - Ладно, ладно, - проговорил Бунин, глядя Стрелецкому вслед, - Генеральная битва еще не проиграна. Мы еще дадим им пороху понюхать.
   Ладонь профессора легла на мое плечо: - Кстати Чацкого и Кобленца вы не убили. Они здоровее всех.
   - Что!?!?!
   - Не обессудьте, сударь, но это так, - деланно кивнул Игорь Лазаревич, - Они уже не люди. Они те твари из стены.
   Тут я вспомнил, что у меня за пазухой лежит видеокамера, которую мне кинул Чацкий. Но промолчал. Лучше я потом сам во всем разберусь.
   Бунин помог мне подняться и дойти до его машины.
   - Мы едем в наш центр на Бауманской, - сказал он, - Ты мне еще нужен.
   Я оглянулся. От дома на Вернадского, 32 осталась оплавленная горка.
  
   Старинный двухэтажный особнячок на Бауманской переживал нашествие военных. По лестницам сновали камуфляжные люди с зелеными ящиками боеприпасов. На площадках бойцы деловито набивали пулеметные ленты. Повсюду клацало, звякало и стучало оружие. Глядя на все эти приготовления, мне стало не по себе. Горожане, по-видимому, еще не знают: каких размахов достигла катастрофа в Москве. И чем она обернется для города.
   Бунин привел меня в кабинет и тут же занял место за столом.
   - Присаживайся, - он провел рукой, как бы смахивая меня на свободный стул напротив, - Что произошло в том доме?
   - Сначала я хотел бы у вас спросить, почему вы меня не встретили.
   - Хорошо, - согласился Игорь Лазаревич, - Давай по порядку. Дело в том, что когда мы добыли пыль той стены из твоих лохмотьев, начала происходить неизвестная нам реакция. Частицы невероятным образом стали размножаться. Такого еще не было в науке, понимаешь? К делению и размножению способна только живая материя. В общем, за неделю, в специальной камере, куда мы поместили эту чертову пыль, выросла стена.
   - Как это?!
   - Да, та самая стена, что ты видел во дворце. Правда, на ее поверхности не было этих барельефов. Совершенно гладкая стенка. Мы не ожидали никаких подвохов. Просто исследовали состав объекта на молекулярном уровне. Измеряли температуру и, - он покрутил пальцами, - Короче тебе это не интересно, ты не ученый. Кончилось тем, что из стены стали появляться первые твари. Ребята Стрелецкого стояли там наготове. И поначалу нам удалось избежать потерь. Как это ни фантастически звучит, но стена оказалась чем-то вроде телепортала. Каким-то невероятным образом они могут перемещаться из того дворца в стену, которая выросла в Москве. Потом я подумал, что тут обязательно должны появится Чацкий, Кобленц и Ларин. Они ведь по своей прежней жизни - знают здешнюю местность.
   - Но зачем им это?
   - Тебе же тот старик Дахон говорил: знания об этом секретном месте, об этом дворце, где стоят "врата Ада" - не должны попасть к людям. Вот они и пытаются уничтожить все результаты наших исследований. А заодно и всех нас - как носителей запретного знания.
   - Да, я видел Чацкого. Мне показалось - он жег ваши бумаги.
   - Во-во! - весело подтвердил профессор, - Пока все было спокойно, и мы держали ситуацию под контролем, я позвонил тебе и попросил, чтобы ты приехал. Затем эти твари поползли в огромных количествах. Мы были вынуждены покинуть здание. Несколько спецназовцев остались нас прикрывать. Кстати, откуда у тебя автомат?
   - Нашел в коридоре, - и далее я рассказал профессору о встрече с Чацким и Кобленцем. Как они собирались со мной расправиться. Рассказал, как погиб боец Степанов. Умолчал я только о видеокамере. В том, что Чацкий собирался меня убить - сомнений не возникало. Но что именно он хотел показать мне на пленке? Что там такого важного?
   Мы помолчали.
   - Извини, предупредить я тебя не смог, - проговорил Бунин, - Мы драпали из дома по подземному ходу. Туда мобильная связь не пробивается. А ты, очевидно, подъехал как раз в тот момент, когда мы уходили и когда еще не выставили вокруг дома оцепление.
   - Что вы теперь намерены делать? - спросил я.
   Бунин посмотрел на меня, прищурившись: - Леша, вспомни, что еще было у тебя из предметов во время твоего визита во дворец?
   - О чем это вы? - не понял я ход его мысли.
   - На тебе была одежда, так? - Бунин начал перечислять, - Куртка, рубашка, штаны, ботинки, нижнее белье.
   Я кивнул.
   - Все это мы уже изъяли. Что еще было у тебя во дворце? На плече сидела видеокамера, так? Она осталась в уничтоженном доме.
   При упоминании о видеокамере, - внутри у мене похолодело. Она ведь сейчас лежала у меня за пазухой. И в ней наверняка остались частицы пыли из того дворца.
   - Какие еще предметы у тебя были? Вспоминай-вспоминай, - понукал Бунин.
   - Мама! - я вскочил как ошпаренный.
   - Сейчас не время для семейных воспоминаний.
   - Да у меня же были часы! Ручные часы с матерчатым ремешком. Нам их раздали перед поездкой в Африку. Стрелецкий может этого не знать. Эти часы Чацкий выдал каждому члену команды. По приезду в Москву я положил их на столик, на втором этаже дома. У часов - брезентовый ремешок и там - эта чертова пыль!
   - Какого дома? - теперь уже вскочил Бунин, - В доме той девушки в Люберцах?!
   Я уже не слышал профессора и стал лихорадочно набирать номер Вари. Мелодичный голос пропел, что абонент недоступен.
   - Это катастрофа! - схватился за голову профессор. Он слышал ответ оператора по телефону и пулей вылетел из кабинета, визгливо выкрикивая на ходу:
   - Геннадий Федорович! Геннадий Федорович!!!
   Я припустил следом за Буниным. Стрелецкий оказался на первом этаже. Он давал какие-то инструкции строю бойцов и людям в серебристых комбинезонах.
   - Что еще? - насупился Стрелецкий, когда Бунин схватил его за рукав и начал трясти.
   - Еще один очаг этой заразы! - вопил профессор, - Самый верный! Это катастрофа.
   Шеренга бойцов заметно напряглась. Они уже слышали, что их товарищи все до одного погибли на Вернадского. Уже вовсю крутились меж ними слухи, будто тварей убить фактически невозможно. Они просто рассыпаются в пыль. Но их место тотчас занимают другие гады. А все дело в проклятой стене. Сколько противника не убивай - она рождает все новых и новых монстров. Одним словом - пыль. Сколько ее ни собирай, она ведь все равно откуда-то появляется вновь.
   О загадочной неистребимости пыли и песка, я узнал во время службы на корабле. Даже после двухмесячного пребывания в открытом море, мы каждый день выгребали из кубриков по полведра песка и пыли. Откуда это все бралось - настоящая загадка. Если еще иметь в виду, что приборка на корабле проходит четырежды в день. А эти настырные пыль и песок мы выметали даже из внутренних отсеков корабля.
   - Успокойтесь, профессор, - вырвал свою руку Стрелецкий, - Что случилось?
   Прямо перед строем бойцов Бунин выложил последние дурные известия.
   - В доме оставалась девушка, - говорил профессор, - Леша только что звонил ей, но абонент оказался недоступен. Вы понимаете? Там уже началось!!!!
   - Когда все это закончится, я лично задушу вас, Игорь Лазаревич, - резюмировал Стрелецкий, - По машинам! - заорал он команду. Строй спецназа моментально сломался и рассыпался по сторонам. Все выскочили на улицу. Загремели башмаки по железным кузовам автомобилей.
   Я перехватил автомат, проверил магазины и на ходу обратился к Стрелецкому:
   - Геннадий Федорович, мне бы патронов.
   - Обойдешься, - отрезал он твердо, - Ты гражданский. И вообще не твое это дело, - Отдай сюда автомат.
   Он отобрал у меня оружие и передал его одному их подчиненных.
   - Поедешь в моей машине, - приказал Стрелецкий, - Покажешь дорогу.
   Пока мы ехали, на землю снова упала ночь.
   Я молил Бога, чтобы с Варей ничего не случилось. Может, она отъехала по делам? - надеялся я, - Может она в метро? Или сел аккумулятор у телефона? Я нова перезвонил. Результат был тот же: абонент недоступен.
   Это моя вина, - терзал я себя, - Это я дурак, положил часы на столик и напрочь забыл о них. А ведь за ту неделю, что мы жили вместе, я ни разу не поднимался наверх. Если бы я заглянул в комнату, мне бы сразу стало ясно, что происходит что-то неладное. Стена ведь все это время непрерывно росла. Наверняка, пока мы жили внизу, выросла там до невероятных размеров.
   Если с ней что-то случилось - я себе этого никогда не прощу.
   С мертвыми, погашенными фарами, колонна военных грузовиков с командирской машиной во главе, втянулась в частный сектор Люберец. На этот раз я безошибочно нашел дорогу. И подразделение остановилось неподалеку от дома.
   Стараясь не греметь, бойцы ГРУ покинули грузовики и стали перелезать через заборы домовладений, чтобы взять в кольцо злополучный дом. Я ожидал, что поднимется жуткий собачий лай. Все-таки в каждом доме, люди стараются держать собак. Но этого не случилось. Наверное, псы приняли солдат за своих. Поэтому и молчали. А, может, была другая причина - я не знаю.
   - Иди к дому, как ни в чем не бывало, - приказал мне Стрелецкий, - За это время мы возьмем его в кольцо. Войдешь внутрь и посмотришь, что там.
   - А если там они уже сидят? - спросил я и потребовал, - Дайте хоть самый маленький автоматик. Неохота ведь голыми руками обороняться.
   - Не получишь ничего, - прошипел Геннадий Федорович, - Тебя не за этим сюда взяли.
   Он подтолкнул меня в спину. Я посмотрел на Бунина. Тот молчал и не вмешивался. Мне даже не удалось встретиться с ним взглядом. Я меленько воздохнул. Видимо мое везение должно, когда-то закончиться и сейчас я присутствую при этом моменте.
  
   Еще на подступах к дому я почувствовал неладное. Какой-то давящей заброшенностью разило от тупика, где стоял дом. Глухие кусты. Свисающие ветви до земли. Темный частокол гнилого забора. Я пролетел короткую дорожку практически мгновенно. Так и есть. Я глубоко втянул в себя воздух, постоял, постепенно успокаиваясь, и осторожно выдохнул. Потом еще раз вздохнул. Еще. Воздуха словно не хватало. Дом Вари показался мне давно заброшенным и мертвым. Тут никто не жил по крайне мере лет десять. Окна смотрели в пространство чернильной пустотой. Эта разительная перемена словно пробудила меня от сна.
   Господи, я ведь так и не отсматривал материал, который дал мне Чацкий. Что же он хотел мне тогда показать?
   Прямо на улице я включил камеру на режим проигрывателя. На маленьком окошке плазменного экрана заиграла картинка: я сижу в пустом доме, с кем-то невидимым разговариваю, что-то невидимое пью. Мать честная, Царица Небесная! Я узнал этот момент! Я записал его, когда в самый первый раз пришел к Варе в дом и тайком включил видеокамеру. Мне хотелось проверить ее работу и записать наш ужин. Потом я ведь даже не заглядывал: что получилось. А экран все показывал меня сумасшедшего: вот я невидимой вилкой подцепляю несуществующий гарнир. Вот я опрокидываю в рот отсутствующий стаканчик коньяка. С кем-то увлеченно разговариваю.
   Но самое забавное, что я "паясничаю" в полнейшей темноте. Камера автоматически переключилась на ночной режим. Спасибо японцам. Но как же я ходил в кромешной тьме, и не замечал этого? Голова пошла кругом. На лбу у меня выступил холодный пот. И где же Варя? Почему ее не записала видеокамера? Или я был под каким-то гипнозом? Ладно, потом разберемся.
   Хрустнули по гравию чьи-то шаги. Я охнул от неожиданного удара и привалился к забору. Камера выпала у меня из рук. Из темноты вынырнул Бунин. Он яростно растоптал видеокамеру ногами.
   - Что вы делаете? - возмутился я.
   - Откуда у тебя эта камера? - под ногами профессора хрустел разбитый искалеченный механизм.
   - Чацкий дал, - ответил я честно.
   - Так может ты один из них? - в голосе Бунина почувствовалось подозрение.
   - Нет. Он хотел показать мне начало пленки.
   Из темноты прорисовались люди в серебристых комбинезонах. Они направили шланги на остатки видеокамеры и окатили их серной кислотой. В нос ударил нестерпимый запах. Я поднялся на ноги.
   - Ну, и зачем вы все это делаете?
   - В камере осталась пыль, - пояснил Игорь Лазаревич, - Ты уже увидел, что хотел показать тебе Чацкий?
   - Да, но об этом потом. Мне надо идти в дом.
   Мне никто не ответил.
  
   Под ногами путалась буйная трава дворика. Торчал темный силуэт колодца. Я осторожно поднялся на крыльцо. Дверь была приоткрыта. Я постоял прислушиваясь к тишине и шагнул внутрь. Там меня встретили запахи плесени и гнили. Лунный свет упал из окон и растянулся на полу. Я прошел через зал на кухню. Туда, где обычно сидела Варя. Обстановка осталась такой же, только все предметы основательно постарели. Словно я отсутствовал тут не несколько часов, а несколько десятилетий. Я прошелся по кухне. На столе лежали истлевшие листы иностранных газет. Валялась пыльная посуда. Я нагнулся, чтобы рассмотреть какое стоит число на газетах. И неожиданно тьма сбоку щелкнула и кухня озарилась светом. Машинально я глянул вверх. Люстра в виде руки по-прежнему держала в кулаке чугунные светильники.
   - Привет! - в проеме двери стоял Чацкий.
   Я отшатнулся. Внутри все сжалось в холодный комок. Борис Иванович, словно не замечая моей реакции, прошелся по кухне и уселся на место Вари.
   - Посмотрел пленку? - спросил он будничным голосом.
   - Где Кобленц? - вырвалось у меня.
   Ехидная улыбка прошлась по лицу профессора. В глазах метнулся злобный огонек.
   - Совесть заучила? Он наверху, - кивнул Чацкий, - С твоими часиками балуется. Ты ведь за ними сюда пришел?
   - Где Варя? Что вы с ней сделали? - я подпустил в голос металла. Но вышло плохо. Чацкий ничуть не испугался.
   - Ничего мы с ней не делали и, если бы даже захотели, то сделать ничего бы не смогли. Так ты посмотрел пленку, Леша? - задал он прежний вопрос.
   - Да.
   - И что? Ты так ничего и не понял?
   Чацкий держался просто и говорил своим обычным голосом. Я снова увидел перед собой прежнего профессора, который забавляется с неучем.
   Эта мирная обстановка позволила мне даже немного расслабиться. Я опустился на стул.
   - Там на пленке - никакой Вари нет. Тебе ясно, что это означает? - нажимал профессор.
   - Нет, - мотнул я головой, - Может это был какой-то гипноз? Странно только, что все предметы и дом как-то быстро и сильно постарели.
   Борис Иванович рассмеялся.
   - Ну, припомни, Леша! Ты же такой наблюдательный парень! - подталкивал мою мысль Борис Иванович, - Что-нибудь необычное в ее поведении не помнишь? Может, она вела себя как-то не так? А?
   Воображение мое заработало, отматывая назад события. И тут, словно молния озарила меня. Я припомнил, что за время нашего совместного проживания, я ни разу не видел, как Варя ходила в туалет. Я не извращенец, но согласитесь каждому человеку надо время от времени уединяться в туалетной комнате и напряженно там молчать хотя бы несколько минут. Здесь ничего этого не происходило. Словно Варя была лишена всяких физиологических потребностей. Кроме того, я припомнил, что ни разу не замечал, как она посещает душ. Она ходила в ванную комнату, только чтобы поправить прическу и навести карандашом линии по векам. Но ни разу я не слышал душа. Плеска воды и все ему присущее. Между тем, она всегда была свежа, хороша и благоуханна. Пришло на ум и такое: она всегда питалась деликатесами. Редкими блюдами. Пюре с картошкой во рту не мяла. На скорую руку - тоже никогда не ела. То есть у нее словно и не было такой потребности - набить желудок и бежать дальше по делам. Она ела - когда могла найти что-нибудь редкое и вкусненькое. Еда для нее не была жизненно необходимой. Это, скорее всего было наслаждение и смакование. Когда же не оказывалось ничего такого под рукой, так она вообще ничего не ела.
   Что же это за человек, который никогда не ходит в туалет, не моется и при этом выглядит всегда свежо, никогда не испытывает чувство голода?
   Это ведь даже не человек получается, а некое высшее существо, не обремененное потребностями тела.
   Все мы просто задавлены необходимостью: обслуживать наше тело, заботиться о нем, а она - нет. Получается, Варя - Ангел? Или что вроде этого?
   Я сказал о своих догадках профессору.
   - Ну, вот видишь! - с довольным видом проговорил он, - А когда ты с ней встретился в первый раз, Леша?
   - В Чечне. В той самой палатке, где стрелял умирающий спецназовец. Потом мы с ней случайно столкнулись в Москве. Познакомились и стали жить вместе.
   - Если ты мне не веришь, что можешь потом обо всем расспросить у твоего дружка Бунина. Вари не было в палатке. По крайней мере, никто ее не видел там.
   Я припомнил тот день. И действительно: тогда ведь никто не знал, что Бунина спас бронежилет. И все говорили о том, что выжил только я. Но ведь там находилась еще и Варя! Я сам ее видел. Собственными глазами!
   - Она с самого начала взяла тебя в оборот, - Чацкий словно прочел мои мысли, - Вернее не только тебя, но и всех нас. Она знала, чем мы занимаемся, и что после твоего чудесного спасения, мы захотим взять тебя в команду. Вот она и появилась перед тобой.
   - Да, кто же она?! Не тяните.
   - Она не человек, - сказал Борис Иванович, - Она... - и в этот момент, железная рука люстры неожиданно разжалась. Но голову профессора обрушились несколько килограммов чугунных светильников. Свет моментально погас. Меня с ног до головы обдало пылью: это все, что осталось от профессора. На полу тускло блеснуло. Я поднял предмет и отряхнул от пыли. Это были мои часы, которые я оставил на втором этаже дома. Чацкий соврал. Все время часы были у него. И, наверное, он хотел передать их мне. Но зачем? Я положил часы в карман.
   Наверху поднялся невообразимый шум. Застрекотали автоматы с глушителями. Ломая мутные стекла, вломились черными комками спецназовцы. Словно мячики на резинке, они крутились волчком, беря на прицел окружающую темноту. Прыгали по стенам пятна фонарей.
   Мне стало все равно, что произойдет дальше. Душа опустела и замерла. Я просто сидел и пялился на стол, заваленный старыми газетами.
   Кто-то взял меня за плечо. В лицо ударил свет фонарика:
   - Бегом!!! - приказал голос, и черная фигура спецназовца потащила меня из дома.
   Стрекотание продолжалось минут тридцать. Ровно столько времени понадобилось специальной команде, чтобы подтащить баки с серной кислотой во двор дома и занять позиции. Дали команду на отход. Черные людские фигурки горохом стали высыпаться из окон. Спецназовцы покидали дом и брали его в плотное кольцо окружения. Вперед выступили бойцы в серебристых комбинезонах. Они окатили дом серной кислотой. Поднялся в небо вонючий пар. Стены оплавились и подогнулись. С треском рухнула крыша. И через несколько минут кислота сожрала дом без остатка.
   Я смотрел из окна автомобиля на военную суету и размышлял вот о чем.
   - Почему Чацкий не стал меня убивать и даже не сделал такой попытки? Скорее всего, из-за Вари. Но кто она такая? Что за существо? К сожалению, профессор так и не успел договорить. И еще. Зачем он держал при себе мои часы? Борис Иванович знал, что дом уничтожат, однако хотел спасти этот хронометр. В чем их ценность? В пыли? Теперь уже вряд ли. Тогда что?
   Дверь автомобиля открылась.
   - Вылезай! - потребовал Стрелецкий.
   У машины стоял Бунин, несколько бойцов спецназа держали под руки какого-то мужичка. Тот был одет в телогрейку. На голове сидела набекрень рваная меховая шапка. В руках несчастный держал узелок. Мужичок явно куда-то собрался. Уж не в ссылку ли?
   - Это он? - спросил мужичка Бунин и указал на меня.
   - Да, он, - мелко затряс головою пленный, - Я его сразу признал. Он тут жил сначала одни сутки, а потом через месяц опять появился.
   - Он был один? - задал вопрос Стрелецкий.
   - Да. Всегда один. Я даже удивился, чегой-то он один в пустом доме ночует? На бомжа вроде не похож.
   После этих слов, я сразу же вспомнил стоящего передо мной хмыря. Это ведь он тогда в первое утро, с любопытством смотрел, как я моюсь. Даже какой-то вопрос дурацкий задал.
   - Дом чей? - влепил свой вопрос Бунин.
   - Да бабы Матрены. Она уж годков как десять померла. С тех пор дом и пустовал. Не было у Матрены наследников.
   - Скажите, - обратился я, - А старушка эта, Матрена, она как выглядела.
   И я описал мужичку внешность той старушки, что дважды в ночи показывала мне дорогу к этому дому.
   Мужичок выслушал меня и стал неистово креститься:
   - Свят, свят, свят! Вы то откуда ее знаете?
   - Она именно так и выглядела? - настаивал я.
   - Да, да, - подтвердил мужичок, - Но вас я не знаю. Не было у Матрены знакомых таких. Мы с ней соседями лет двадцать жили. Я всех помню, кто к ней приходил. А вас не было. Это точно.
   - Причем тут эта бабка? - спросил Стрелецкий.
   - Она мне дважды показывала дорогу к этому дому, - ответил я.
   - Да, она умерла давно! - запротестовал мужичок.
   - Спасибо, теперь я это знаю, - поблагодарил я.
   Команда серебристых комбинезонов стала сворачивать свое оборудование и грузить в машины.
   - Ладно, свободен! - Стрелецкий повелительно хлопнул мужичка по плечу.
   - Вы меня отпускаете? - не поверил он и поправил свою рваную шапку так, что отвислое ухо закрыло ему половину лица.
   - Да на фиг ты нам нужен! - посмеялся Геннадий Федорович, - Или ты думаешь мы сразу людей в лагеря отправляем?
   - А как он? - мужичок осмелел и кивнул в мою сторону.
   - Он с нами поедет, - строго проговорил Бунин, - А вам, батенька строгий наказ: чтобы о нашем разговоре и о том, что вы здесь видели - никому ни слова.
   - Даже священнику на исповеди? - уточнил мужичок.
   - Ему - тем более, - отчеканил Стрелецкий.
   До мужичка окончательно достучалась мысль, что дело пахнет чертовщиной. И не просто чертовщиной, а чертовщиной на государственном уровне. Он еще раз поправил свою шапку, отвесил поклон в сторону спецназа и быстро засеменил прочь.
   Сквозь матовые облака уже пробивались первые лучи солнца. Последнее место боя постепенно теряло свою ночную загадочность. Домик и двор, сожженные кислотой, приобретали вид обыкновенной химической помойки возле комбината пороховых изделий.
  

ГЛАВА

  
   Солнечное распрекрасное утро вовсю уже шлялось по Москве вместе с горожанами. Гудело шинами по асфальту. Блестело в окнах. Привычно вымогало у автолюбителей деньги за нарушения. Кормилось в барах и ресторанах. А ведь люди даже не подозревали: какие кошмарные события произошли этой ночью. Для многих начинающийся день ничем не отличался от остальных. Для многих, кроме меня.
   Погода за окном особнячка на Бауманской нежно шептала о вечном. Но я не расслышал что именно. А потому оставался тих и грустен. Еще ночью мне стало ясно, что Варе мне больше никогда не увидеть. И сейчас ко мне вновь вернулось состояние опустошенности и душевной тоски. Тоска по Варе. Я набрал на мобильном ее номер и в несчетный раз услышал: абонент недоступен.
   Можно конечно надавать на кнопочку жалости. Я бы вам тут писал, а вы бы у меня тут рыдали. Прямо в книгу. Но зачем? Во-первых, испортятся листы. Книга отсыреет и придет в негодность. Прямой ущерб так сказать. Во-вторых - у читателя своих проблем хватает.
   За окном читался рекламный плакат: "Эту курицу мы выращивали специально для вас!" Можно подумать, если бы я стал вегетарианцем, то они бы не стали ее выращивать, а потом убивать. Я ухмыльнулся.
   Мы с профессором сидели за журнальным столиком в кабинете и кушали кофе. Бунин, оттопырив мизинец, делал маленькие глотки, блаженно жмурился и тянул носом ароматный запах.
   Где-то за стенкой гремел оружием Стрелецкий и неутомимо командовал. Видимо заряд бодрости у спецназа кончается не скоро.
   Бунин протянул мне через стол бумажку:
   - Я нашел это приколотым к внутренней стороны двери. Когда убегал из дома.
   - Что это? - я вчитался.
   - Кажется, это тебе записка от Вари, - профессор посмаковал губами маленький глоточек кофе.
   В листке был стишок:
   "У тебя еще много песен.
   У тебя еще много дел.
   Даже семьдесят лет для повесы.
   Совсем еще не предел".
  
   - "P.S. Я всегда буду рядом".
  
   Ни подписи. Ничего. Откуда мне знать, что записка действительно от Вари? Да и не видел я никогда ее почерка. Тем не менее, я бережно сложил листок и спрятал его в бумажник.
  
   - Мы уже проверили, записка написана совсем недавно, - оборвал мои мысли голос профессора, - Она явно знала, что ты вернешься в дом. Теперь расскажи мне о Варе.
   Я поведал Бунину о моей первой встрече с девушкой в палатке, где умирал Александров. Профессор очень удивился, услышав, что Варя стояла с ним рядом. И даже вроде как подсказала ему фамилию спецназовца. Но Игорь Лазаревич не стал меня перебивать. Затем я описал ему нашу встречу с Варей в ресторане. Упомянув, что перед этим один тип из отряда отца Викентия, собирался меня убить. Но этому помешало появление девушки. Затем я описал, как мы жили с ней почти неделю в этом доме, и он совсем не казался мне заброшенным и пустым. Потом я упомянул о своем ночном разговоре с Чацким.
   - О! Что на этот раз?! - дернулся профессор.
   Я вытащил часы и положил их на столик перед Буниным.
   - Я нашел их в кучке пепла, которая осталась после Чацкого. Кажется, он собирался передать их вам.
   Игорь Лазаревич жадно сгреб часы и громко позвал:
   - Геннадий Федорович! Геннадий Федорович.
   И затем повернулся ко мне.
   - А с чего ты взял, что Чацкий приготовил их для меня.
   Я пожал плечами:
   - Мне так показалось. Но мне кажется - это какая-то ловушка.
   Появился Стрелецкий. Он уже переоделся во все гражданское и явно собирался уходить.
   - Что еще? - недовольно пробурчал спецназовец.
   - У меня к вам просьба, - не замечая раздражения Стрелецкого, проговорил Бунин, - Возьмите Лешины часы и проверьте их. Там может быть какая-то информация.
   Геннадий Федорович взял часы, повертел их и спрятал в карман брюк:
   - Это все?
   - На сегодня - да, - подавив мощный зевок, ответил Бунин, - Нам всем надо отдохнуть. Передадите часы в лабораторию - и ступайте домой.
   Степанов не прощаясь, вышел из кабинета.
   - На самом деле её имя ВАРРА! - неожиданно заорал Игорь Лазаревич и хлопнул себя ладонью по лбу, - Как я раньше не догадался!? Древняя богиня смерти! От этого имени произошло английское "вар" - война. А еще ее можно назвать Валькирией. Согласно легендам, эти существа оберегают воинов во время битвы. И собирают души павших воинов, чтобы отвести их в рай.
   - Вы хотите сказать, что Варя и есть Валькирия? - я потрясенно уставился на профессора.
   - Конечно! Именно это и хотел сказать тебе Чацкий, - Бунин довольным голосом рассмеялся, - Думаешь, мы тут ерундой занимаемся? Но я тебя поздравляю, со времен викингов ты первый, кто увидел свою Валькирию воочию. И даже разговаривал и жил с ней под одной крышей. Это большая удача. Поверь.
   Мне снова с щемящей остротой вспомнилась Варя. Как она всегда выглядела по-разному. В ней всегда было что-то неуловимое. Черты ее лица менялись то на китайские, то на европейские, то на азиатские. Но я не придавал этому значения. Думал: девушка хорошо умеет пользоваться косметикой. Ну-ка что она говорила?
   "Работы много. Ее всегда у меня слишком много". А я еще дурак шутил, что она специалист по связям с общественностью! Идиот.
   - Где она сейчас, как ты думаешь? - прервал мои размышления Игорь Лазаревич.
   Я пожал плечами:
   - Не знаю. И теперь уже никогда не узнаю. В записке сказано, что она всегда рядом.
   Бунин деланно повертел головой в поисках Вари и рассмеялся.
   - Да, жалко, - проговорил он, - Я бы с удовольствием с ней пообщался. У меня к ней столько вопросов.
   - Именно поэтому она и пришла ко мне. Я-то не мучил ее своим любопытством.
   Мы помолчали.
   - Думаю, на этом мы сегодня и закончим, - Игорь Лазаревич посмотрел на часы: - Ты где остановишься?
   - Пока не знаю, - ответил я, - Мой дом вы спалили сегодня кислотой.
   - Ну, это был не твой дом, - посмеялся профессор, - Ладно. Нам пора. Я отойду посплю, а ты подыщи себе новую квартиру. Деньги у тебя еще остались?
   - Да.
   - Ну, вот и чудно. Еще созвонимся.
   Профессор пожал мне руку и вышел в комнату отдыха, соседнюю с кабинетом.
  
  
   На улице я взял таксомотор и поехал в ресторан "Прадо" на Таганской. Туда, где мы с Варей ужинали перед моей поездкой в Африку.
   Такси домчало меня до места за полчаса.
   Я вошел в ресторан. Здесь ничего не изменилось. По случаю глубокого дня, посетителей было не много. Я прошел к нашему с Варей столику. Официант подал меню. Я раскрыл книжицу и произнес:
   - Пива, для начала, - затем поднял глаза и встретил изумленный взгляд официанта.
   - Вам уже лучше? - спросил он.
   - В каком смысле?
   - Последний раз, когда вы тут были...
   - Я ужинал тут с девушкой, - оборвал я его.
   Официант кашлянул:
   - Не было никакой девушки. В том-то и дело.
   Я совсем забыл, что Варю мог видеть только я. Мысленно, со всей учтивостью я выразил сам себе огромные соболезнования.
   - Ну-да, ну-да, - промямлил я, - Это все от жуткого одиночества.
   - Вы набрали всяких деликатесов, - напомнил официант, - Все время сами с собой разговаривали А, потом заправились пивом с водкой, ничего больше не тронули, расплатились за все и ушли. Мы потом слопали ваш заказ, - признался он под конец.
   - Надеюсь было вкусно?
   - О! Да! - вы стали нашим самым любимым клиентом.
   - Ничего сегодня я исправлюсь, - пообещал я.
   Официант убежал за пивом. Я посмотрел в окно. Мимо, как в аквариуме, беззвучно плыли автомобили и пешеходы. Снова навалилась грусть. Если она всегда рядом, то почему я не могу ее видеть снова? Почему не могу с ней поговорить? Взять ее за руку и заглянуть в ласковые глаза?
   Принесли пиво. Я залпом опустошил кружку и погнал официанта за обедом, водкой и новой порцией пива. В эту минуту мне захотелось надраться.
  
   Если бы я чаще закусывал, то может быть, в моей памяти и не было бы никаких провалов. Очнулся же я вечером, и вот в каком состоянии. В сигаретном тумане плавали передо мной глаза с ярким клеймом вульгарной блядовитости. Именно вульгарной. Потому что есть блядовитость с невинным взором.
   Я чуть было не спросил, как ее зовут. Но вовремя вспомнил, что это оказалось бы бестактным. Кажется, пока я сам вроде как отсутствовал, мое тело успело завести новое знакомство.
   Девушка говорила мне с лукавой ухмылкой, что я грязное животное. Почему она так решила - не знаю. До этого с ней разговаривал не я, а мое подсознание или что там включается у человека, когда мозги вырубаются алкоголем? Но думать над ответом мне не требовалось. Язык сам ответил:
   - Знаете, мадам, - начал я с улыбкой, - Меня таким именем еще никто не называл. И признаться честно, это мне льстит. Я не только грязное животное, я ПЛАТЕЖЕСПОСОБНОЕ грязное животное. Согласитесь, тут есть небольшое, но существенное отличие.
   Я как бы невзначай вытащил набухший от денег кошелек, осмотрел его и спрятал в карман.
   Мадам стрельнула глазами, бьюсь об заклад: она моментально вычислила количество лежащих в бумажнике денег и подобрела еще как минимум на пол литра.
   - Так что хочет достопочтенный господин? - спросила она с легким поклоном.
   - Вон, ту рыженькую хочет, - показал я на нее. Барышня моментально воспряла, словно выиграла приз. Появились гордая осанка, дворянский наклон головы, блеск в глазах.
   Она мне нравилась все больше и больше. Потом я снова отключился. И явно что-то делал. О чем-то говорил. Через какое-то время мое "я" снова обрело ясность и оказалось мой язык мелет всякие фантастические проекты. Сам же я находился неизвестно где.
   - Предотвращать катастрофы и теракты надо нетрадиционными способами, - вещал я под смех девиц, - Например, садятся люди в самолет. Надо посмотреть: а какой гороскоп у каждого пассажира на этот день? Если, например, у всех с гороскопом плохо или таких большинство - то не надо никуда лететь. Так же и с метро. Нашить каждому горожанину его знак зодиака на рукав, как только смотритель какой-нибудь заметит, что в одном месте собрались люди с плохим гороскопом - тут же поднимать тревогу и разгонять их по разным местам.
   - Какой умный, - говорила со смехом рыжеволосая тигрица и трепала меня по щеке. Мой мозг не выдержал таких нежностей и снова погрузился в небытие.
   Из анабиоза меня выдернул телефонный звонок. Я поднес трубку к уху.
   - Ты где, Леша!? - заорал бодрый голос профессора.
   Я огляделся. Слева от меня лежит та самая рыженькая родом из буйной ночи. Справа - какая-то другая дама. Скорее всего, ее подруга. Все вместе мы находимся в какой-то вычурно оформленной комнате. Кругом висят красные занавеси. Какие-то тюли. Из-под краев простыни пробивается мохнатый диван. В первый раз я увидел плюшевый диван красного цвета. Ни дать ни взять - комната Красной смерти из Эдгара По.
   В общем, я так и не определился со своим местоположением в пространстве Москвы, о чем и сообщил профессору.
   - Странно, - хмыкнул Бунин, - Вчера мы вроде бы нормально разошлись.
   - Я потом в одиночку - так разошелся, - И вообще я немного занят.
   - Чем это?
   - Я умираю.
   - Ого! Извини, что побеспокоил, но если можно это как-то остановить...или отложить на некоторое время, то...
   - Я умираю с похмелья, - просипел мой голос.
   Дамы спросонья зашевелились.
   - У меня нет времени, Игорь Лазаревич, пока, - мой палец, наконец, послушался и отключил связь.
   Потом я принял душ, дамы проснулись и напоили меня кофе. После третьей чашки, мои разлаженные и расстроенные чувства более-менее притерлись друг к другу своими частями, чтобы снова мне служить.
   Я вышел на улицу и посмотрел на небо. У него был такой вид, что оно вот-вот расплачется.
   - А ты поплачь, легче будет, - прошептал я ему, - Вот увидишь.
   И небо по моей просьбе поплакало. Оно плакало о том, что я больше никогда не увижу Варю. Никогда не испытаю того чувства, которое ощущает во сне человек встречаясь со своими погибшими друзьями и братьями. Только сейчас я понял. Меня и Варю скрепляла не любовь. Нет. А именно это таинственное чувство из сна. Когда ты знаешь, что являешься частью чего-то большого и доброго. Когда, кажется, будто вернулся домой...а потом ты просыпаешься и заботы, горести и страдания наваливаются на тебя вновь.
  
  
   В ближайшем киоске я купил себе пиво и в отражении стекла увидел блеск бриллианта на своей шее.
   Мелькнула благодарная мысль Васе, и ее тот час смыло освежающим потоком пива. Все правильно. Все так и должно быть. После мытарств и приключений, я как всегда, прихожу к тому с чего начинал: поиски работы, одиночество и похмелье. Правда, если толкнуть бриллиант, то можно купить себе постоянное жилье. Кажется именно об этом мне говорил старец Дахон? Неплохая мысль. Надо подкрепить ее новым глоточком пива.
   Из кармана грянул мобильник.
   - Чего еще? - спросил я.
   - Ты чего балуешься? - послышался укоризненный голос Бунина, - У меня для тебя сногсшибательная новость.
   - Угу, - отвечал я.
   - Геннадий Федорович нашел в твоих часах прибор спутниковой навигации.
   Меня качнуло, и я ухватился рукой за столбик придорожного знака. Я еще не знал достоверно: в чем именно заключается неприятность, но уже почувствовал ее приближение. Так бомжи, наверное, чувствуют приближение поезда в тоннеле метро.
   - Какой навигации? - переспросил я.
   - Спутниковой навигации. Этот такой приборчик - он определяет местоположение владельца часов.
   - Я знаю, что такое ДЖИПЭЭС не хуже вас. Я тут при чем?
   - Так вот мы сейчас располагаем точными координатами дворца Аджил. Каково а?
   Я представил себе, как Бунин возбужденно потирает руки. Догадка больно кольнула израненный алкоголем мозг. И мне пришлось утопить ее в новом глотке пива.
   - Игорь Лазаревич, все наши совместные дела - кончились. Понимаете?
   - У тебя с нами контракт. Мы нашли его на базе, - возразил профессор.
   - Э - нет! - запротестовал я, - На меня больше не рассчитывайте.
   - Не глупи! За тобой уже выехали!
   - Но вы не знаете, где я!
   Чертов телефон! - вспыхнула яростная мысль. Они отследили меня по сигналу. Я отрубил мобильник и нестройно побежал, пытаясь выскочить из пут похмелья. Сзади призывно загудел автомобиль. Колеса с визгом заскочили на тротуар.
  
   Алексей Оверчук.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"