В одном городе, в собственном двухэтажном доме, жила одна удивительно дружная, счастливая, добропорядочная, глубоко уважаемая всеми жителями города семья Августа и Марии-Луизы фон Шильке.
Долгие годы, прожитые вместе под одной крышей, неустанная забота отца и матери о своих горячо любимых и обожаемых чадах, великолепное воспитание и прекрасное образование, полученное ими в лучшей гимназии города, домашние занятия с отцом точными науками, а с матерью - живописью и музыкой, многочисленные праздники, вереницы гостей и родственников, шум и веселье, постоянно царившие в их доме, все это создало им репутацию глубоко счастливой семьи. "О, счастливые родители, у них будет, кому лелеять их покойную старость", - может быть с завистью говорили одни. "О, счастливые дети, с таким прекрасным образованием и с такой любовью к родителям и друг к другу, они очень скоро достигнут почета и уважения в городе и займут хорошие должности", - вздыхали другие, те, которые в силу известных обстоятельств не могли дать своим детям ни такого воспитания, ни такого образования.
Как уже было сказано, семья Августа и Марии-Луизы фон Шильке считалась одной из самых счастливых в городе; а ведь, может быть, так оно и было на самом деле, потому что даже сам бургомистр иной раз по вечерам любил заглянуть к ним на огонек, выпить стакан, другой горячего пуншу, сваренного любезной хозяйкой и побеседовать с весьма наблюдательным и острым, а порой и беспощадным на суждения хозяином дома. Он всегда приносил детям в подарок карамельки на палочке - толстых и разноцветных поросенков и зайчиков, гладил их по головке и целовал ручки их очаровательной матушке.
Так продолжалось бесконечно долго, но всему на свете когда-нибудь приходит конец. Так было и в их доме: умерла их матушка. Через несколько лет, быстро состарившись после смерти своей супруги и в последние годы совсем перестав заниматься своими детьми, умер их отец. Но, слава Богу, к этому времени дети уже выросли: старший сын - Леонард - уже окончил университет, получил диплом врача, женился, у него уже был свой собственный дом и своя собственная практика; средний - Фриц - учился на химическом отделении естественного факультета; младший - Феликс - оканчивал гимназию и готовился к экзаменам, он мечтал стать врачом, как и его старший брат, их сестра - Христина - играла для них по вечерам на фортепьяно, а днем хлопотала по хозяйству: под ее чутким руководством на кухне всегда кипели восхитительные супы, жарилось сочное мясо, пеклись свежие булочки и варился ароматный кофе, и никому бы даже в голову не могло придти, что у них в доме чего-то не хватает или чего-то нужно добавить, и так бы мирно и счастливо и текла бы их жизнь: братья окончили бы университет, получили бы должности, обзавелись бы семьями, вышла бы замуж Христина, у всех бы у них появились бы дети, их бы также учили бы игре на фортепьяно и рисованию акварельными красками - если бы не Фриц - среднему брату пришла в голову удивительная, необыкновенная, фантастическая мысль.
Дело в том, что в университете Фриц считался одним из лучших студентов. Он успешно прослушал весь курс, какой был на их факультете: курс неорганической химии, органической химии, аналитической химии, биохимии, геохимии, физической химии, химии высокомолекулярных соединений и имел по ним блестящие оценки. Более того, он самостоятельно изучил материал в объеме физического и медицинского факультетов и даже сдал по ним все необходимые экзамены. Глубина его познаний была столь велика, что по окончании университета ему прочили кафедру. Браво, юноша! Но не прошли мимо его внимания также книги по черной и белой магии, алхимии, астрологии и кабалистике. Знакомство с ними, а также большое количество колдунов, ведьм и волшебников, которые то тут, то там постоянно давали о себе знать, натолкнули его на любопытную мысль: где проходит граница между человеческими знаниями и волшебством? Что нужно для того, чтобы ее достичь? Какие препятствия ему предстоит преодолеть? Конечно, неизвестно куда идти, но, с другой стороны он обладает практически всеми знаниями человечества и значит, волшебство где-то рядом и нужно только протянуть руку...!
Он решил стать волшебником!
После принятия такого решения он предпринял шаги, которые явились полной неожиданностью для всех его близких и знакомых. Не дожидаясь двух месяцев до окончания курса, он прекратил работу над диссертацией и покинул университет. Профессора были шокированы, как! - отказаться от столь блестяще начинающейся карьеры, забросить диссертацию, которая стала бы его путеводной звездой в мире науки, привела бы его на научный Олимп, где в созвездии великих ученых мужей засияла бы звездой первой величины!
Фриц с честью выдержал трудные и неприятные разговоры с друзьями и с профессорами, выдержал обрушившийся на него праведный гнев со стороны своего старшего брата, искреннее непонимание младшего брата, слезы и крики своей сестры, но ни никому из них он не сказал о своей истинной цели. Все кончилось тем, что он закрылся в своей комнате. Он прекратил всяческие сношения с кем бы то ни было, за исключением, правда, своих братьев и сестры, но и с ними он встречался только в столовой, куда он спускался теперь исключительно в строгом, черном сюртуке (переменив образ жизни, он переменил и свой гардероб: вместо легкомысленной, свободной студенческой одежды он к строгому, черному сюртуку надевал теперь такие же темные, строгие, серые брюки). Если же к нему в комнату кто-нибудь стучался, то в ответ раздавались гневные выкрики с требованием оставить его в покое и не мешать ему работать, иной раз ответом была мертвая тишина и уж совсем редко он соизъявлял что-нибудь ответить грубым, резким голосом, но ни разу он так и не открыл двери, не говоря уже о том, чтобы впустить к себе в комнату и, естественно, его очень скоро оставили в покое.
Друзья, которые приходили к нему раньше, теперь все время проводили внизу, в столовой, в обществе его сестры и младшего брата. Они пили чай и обсуждали поведение Фрица. Сестра заламывала руки и плакала, младший брат кричал, что он ничего не понимает, все тоже размахивали руками и кричали, что Фриц не прав, что он одумается, но будет поздно. Но очень скоро они забыли о нем: Христина смеялась, а Феликс смешил гостей, показывая им учителей из городской гимназии, в которой они все когда-то в свое время учились.
Все кончилось грандиозным скандалом: Фриц запретил принимать гостей, объяснив это тем, что они мешают ему заниматься.
Нам, конечно, очень трудно судить, насколько они действительно мешали ему заниматься. Скорее всего, всего в нем уже начинал просыпаться деспот, тот самый деспот, в которого он со временем должен был превратиться, когда откроет законы волшебства. Но ни он сам, ни его близкие пока что об этом не догадывались.
Гости продолжали приходить; но так как они вели себя теперь тихо, то все их чаепития скоро прекратились: глупо целый вечер сидеть и беспокоиться о человеке, которому на тебя глубоко наплевать, в конце концов у них и без него дел хватает, не на одном Фрице свет клином сошелся!
В доме наступила гнетущая тишина. Феликс и Христина, хмурые и молчаливые, бесшумно передвигались по дому; огня зажигали мало; из своих комнат никто почти что не выходил; завтракали, обедали и ужинали в полной тишине, вечерний чай как-то сам собой прекратился. Фриц больше не спускался в столовую, еду служанка ему приносила прямо в комнату. Феликс стал все меньше времени проводить дома. Христина целыми днями сидела в своей комнате и плакала, она уже давно перестала играть на фортепьяно: громкие звуки раздражали Фрица и после очередного скандала Христина очень долго плакала и больше уже никогда не прикасалась к клавишам.
И вот однажды, когда Феликс, в который уже раз, пришел домой глубоко за полночь и, будучи в прекрасном расположении духа, весело напевал себе под нос какую-то легкомысленную песенку, да еще, как нарочно, громко хлопнул входной дверью - из своей комнаты сверху выскочил бледный, с горящими глазами разъяренный Фриц и закричал, чтобы его оставили в покое и чтобы впредь более не смели мешать ему работать, и что если кому-то хочется всю ночь шляться неизвестно где, то пусть он идет туда и там шляется. Тут из своей комнаты выскочила Христина и завизжала, чтобы он немедленно прекратил издеваться над ними, и что если мальчик хочет, то он может гулять где хочет и сколько хочет и не сметь, не сметь больше приказывать и распоряжаться в этом доме, в доме, где они все раньше так счастливо жили вместе с папой и с мамой. "Вон! Вон отсюда! - закричал Фриц, - Убирайтесь к чертовой матери!"
Наутро в доме остался один Фриц. Случилось то, что должно было случиться. Терпеть Фрица уже больше не было сил и Феликс с Христиной переехали в дом своего старшего брата Леонарда, который принял в них самое горячее участие. Сам Леонард на следующий же день поехал к Фрицу и прямо там же, на лестнице, где разыгралась ночная драма, между братьями произошла ужасная ссора. Их крики были слышны далеко за стенами их дома и привлекли к себе пристальное внимание всех без исключения жителей ближайшей округи. Результатом было решение, что дом остается за Фрицем, но он вынужден будет заплатить за него Феликсу и Христине почти всю свою долю отцовского наследства, после чего он оставался практически нищим. Но это уже было неважно! Никогда прежде он не смел даже надеяться на подобное чудо! Он был счастлив, что, наконец, остался один, счастлив, что теперь ему никто не будет мешать и что теперь он до конца сможет отдаться своей безумной мечте, пусть даже ценой бессовестнейшего предательства любви своей сестры и братьев.
Очевидно, в результате вынужденного одиночества, в нем произошли некоторые перемены: если в последнее время он был крайне неопрятен в своей одежде, мог позволить себе выйти в несвежей сорочке и в мятых брюках, то оставшись один, он вдруг стал чрезвычайно требователен к своей одежде, и хотя он продолжал ходить все в том же черном сюртуке и серых брюках, да на другое платье у него сейчас и денег бы не хватило, сюртук его всегда был идеально вычищен, а брюки тщательно отутюжены. Несмотря на финансовые затруднения, он был вынужден взять служанку, пожилую, добрую женщину, которая боялась всего на свете и больше всего самого Фрица. В ее ведении был весь дом, за исключением второго этажа, куда ей категорически было запрещено подниматься и где в тишине, за задернутыми портьерами, в колбах и ретортах, в муфельных печах и жарких тиглях, в старинных рукописях и загадочных формулах зрела великая тайна вознесшегося в своей гордыне над всем миром ничтожного человека.
Ввиду стесненных денежных обстоятельств он был вынужден взять репетиторство. Репутация его как ученого была столь высока, что, несмотря на его скандальную известность, все благородные семейства города почитали за честь видеть в лице наставника своих детей господина Фрица фон Шильке. И действительно, результаты занятий были поразительными: даже самые ленивые и бестолковые его ученики, которые в течение всех предыдущих лет бездельничали в гимназии, вдруг начинали постигать премудрости науки и худо ли, бедно ли, а сдавали экзамены в университет и все, все его ученики становились студентами. Он был великий ученый и, наверное, он был и великий педагог, о чем он даже и не догадывался и что, по большому счету, его совершенно не интересовало; ему была глубоко безразлична дальнейшая судьба его учеников, как, впрочем, и науки. Но он никогда не объяснял своим ученикам, возьмем, мол, одно вещество, смешаем его с другим веществом и получим третье вещество, нет! Все атомы и молекулы сидели у него каждый на своем месте и каждый занимался своим делом; в любую секунду он мог сообщить: кто, где у него находится, чем занят, что любит, а что ненавидит, какие у него мысли и что он будет делать через десять секунд; мало того, что он мог рассказать родословную всех их двоюродных бабушек и тетушек до третьего колена, он был лично знаком с каждым химическим соединением, участвовавшим у него в реакции и знал в лицо каждого электрона. Он их гладил по головке, уговаривал, шлепал, легонько подталкивал вперед, заманивал разноцветными, яркими молекулами; уклоняющихся же он опутывал крепкой и надежной валентной сетью и, бросив их в жаркие объятия ненасытных ионов, под надзором хитрых дипломатов- катализаторов водворял их на место; и вдруг обрушивал на них тяжелые, страшные ядра и невиданной силы безумным давлением сталкивал их лоб в лоб, глаза в глаза, разжигая в них газовой горелкой доблесть и храбрость и охлаждая пыл не в меру разбушевавшихся жидким азотом.
От учеников не было отбоя и он увеличил цены.
С той поры жизнь его переменилась. Появившиеся у него деньги позволили ему привести в порядок дом, пришедший в запустение за годы вынужденного безденежья и неустанных трудов; позволили ему содержать у себя достойный стол с четырьмя переменами блюд за обедом, утренним кофе со свежими сливками и вечерним пуншем. Он переменил гардероб. Теперь его можно было видеть в новом платье из мягкой, темно-серой, дорогой материи. Он вдруг стал брезглив и щепетилен во всем, что касается чистоты и порядка, стал груб и несдержан со своей служанкой, жалованье которой он так и не повысил. И естественно, как следствие всего происходящего, он все реже и реже стал бывать в своей лаборатории и однажды утром он вдруг явственно понял, что никогда не сможет стать волшебником и, что интересно, мысль эта его нисколько не удивила и не опечалила. Может быть еще раньше, где-то в самой глубине своей души он уже знал, что не сможет решить поставленной перед собой задачи: чем глубже он погружался в необъятную бездну познания, тем таинственней и неразрешимее представлялись ему неисчислимые загадки природы и тем менее вероятным видел он возможность найти ту самую истину, которая была бы самая безусловная, самая абсолютная, самая истинная, первооснова всего сущего, праматерь всех остальных истин, которая дала бы ему возможность разгадывать тайны всех остальных истин; и тем дальше от него отодвигалась та черта, за которой его ожидали богатство, власть и могущество. И, очевидно, сам того еще не сознавая, он уже чувствовал, что есть и другие пути, пусть не волшебника, но которые также приведут его к исполнению его желаний. Правда, вместо всего мира он ограничился лишь своим домом, своей улицей и своим городом, ну да это и к лучшему, иначе, кто его знает, не ограничься он своим городом, своей улицей и своим домом, может быть в скором времени на свете появился бы еще один очень злой, жестокий и могущественный волшебник.
Г-н Фриц фон Шильке стал знаменитейшим человеком в городе. О его школе ходили легенды, а про него самого, про его возможности рассказывали чудеса; говорили, что он может сделать золото из чего захочет, а потом растворить его в простой воде, и что все это он показывал своим ученикам и все это они видели собственными глазами, но он, конечно, никому не раскрыл своей тайны; говорили, что простому смертному такие вещи не под силу и что он, наверное, связался с нечистой силой и что он, может быть, и сам колдун! Конечно, все эти слухи доходили до ученого и ему было приятно, что люди так высоко оценивают его знания и считают его чуть ли не волшебником или чародеем - но все это лишь раздражало его самолюбие, ибо это были уже не детские мечты воспаленного разума юного студента, но реальные, осязаемые дела умудренного опытом и знаниями мужа. Он не мог мириться с тем, что его считают чуть ли не волшебником или чародеем, его, проделавшего гигантскую работу и получившего необозримую власть над природой, причем власть, принадлежащую ему одному и недоступную ни для кого другого; и возможно уже стоящего на пороге, за которым его ожидали власть и могущество, и он должен удовольствоваться обязательным прибавлением приставки "чуть ли"? Нет, он еще докажет всем на что он способен! Он еще знает способы не ударить в грязь лицом перед своей мечтой!
И вновь в его лаборатории по ночам горел свет, и вновь, наспех перекусив и не заботясь о чистоте своего сюртука, он бежал в лабораторию, и вновь в ней совершались удивительные открытия.
Горожане привыкли к его чудачествам; они считали, что закрытие школы, безумный вид ученого - так и нужно, что гениальные ученые иначе не могут и терпеливо ожидали, когда окончится его сумасшествие и к нему можно будет опять привести детей.
Но очень скоро ученый убедился, что он ничего не сможет сделать. Он оставил тщетные надежды. Зато за это время он сделал несколько открытий. Результатом же стало очередное изменение его образа мыслей и образа жизни. Он не стал больше открывать школу. Все свои знания, полученные за долгие годы учебы и труда, он стал использовать по-другому. По ночам к нему в дом с заднего крыльца зачастили разные темные личности; закутавшись в плащ, подняв воротник и надвинув на глаза шляпу, они под покровом темноты тайком пробирались к нему узкими переулками, тихонько стучали в дверь и бесшумно исчезали в черной глубине дома; спустя какое-то время они так же бесшумно появлялись снаружи и так же незаметно исчезали на темных, ночных улицах. И если по ночам в его лаборатории опять горел свет, то теперь он уже горел не ради каких-то эфемерических фантазий, теперь целью были вполне конкретные, реальные, земные дела.
Жители города еще больше, чем прежде, прониклись убеждением, что дело здесь не чисто: отказ от репетиторства, темные личности, о которых все знают, но никто, конечно же, не может сказать ничего определенного и - главное: вдруг объявившееся у бывшего ученого несметное богатство, не просто достаток, пусть даже и приличный, а именно богатство и именно несметное; многие считали, что бюро его ломится от золота и кредитных билетов и были недалеки от истины. Такого выезда, какой он завел у себя, не было даже у самого бургомистра. Прохожие на тротуарах в ужасе шарахались к стенам, когда его лошади, ослепительно горя черной пылающей шерстью и кося вылезшими из орбит безумными белками глаз, храпя и обливаясь пеной, бешено неслись по улицам города, высекая подковами огненные искры из булыжников мостовой; казалось, сам дьявол катит в колымаге и изо всех щелей его кареты сочится, капает, шипит и растворяется в воздухе, никому не даваясь в руки, расплавленное золото.
А богатство его действительно было нажито неправедным путем. Неожиданно появлявшиеся то тут, то там в городе богатые наследства; и наследники, после получения наследства наносившие визит господину ученому, обыкновенно в вечерние часы; и неожиданно предъявляемые наследникам векселя на баснословные суммы с последующим визитом благодарного кредитора, опять-таки, желательно, под покровом ночи. Головокружительные карьеры и скандальные отставки совершались как по мановению волшебной палочки и как по мановению волшебной палочки росло его богатство, росла его власть над своими клиентами - над своими будущими жертвами, над мирно спящими в своих постелях и ничего не подозревающими жителями города.
В это время в жизни господина Фрица фон Шильке произошло событие, которое первоначально никоим образом не входило в его планы, но которое, наверное, не могло не произойти. Он взял себе воспитанника. Конечно, можно спросить, зачем ему, в свое время выгнавшему из дому брата и сестру, не женившемуся, да и никогда не собиравшемуся жениться, никогда не стремившемуся к общению с кем-либо и более того, всегда ревностно оберегающего свой покой и одиночество, вдруг захотелось взять себе мальчика. Все дело в том, что он взял себе не просто воспитанника, он взял себе наследника. Он выбирал себе умного и примерного мальчика, который имел бы способности к наукам и был бы обязательно из бедной семьи. О, это было необходимым условием, он непременно хотел, чтобы мальчик был ему всем обязан, всем, буквально всем: куском хлеба, кружкой молока, теплом, светом, знаниями и, в конце концов, и своей судьбою; потому что он собирался посвятить его во все свои научные тайны, обучить его всем тонкостям и премудростям своего ремесла, собирался завещать ему все свои сокровища, а после своей смерти и свое положение в обществе, которое он, судя по всему, собирался вознести на умопомрачительную высоту.
Такого мальчика он нашел и, причем, нашел довольно-таки скоро: еще прежде, проезжая по городу в карете, он неоднократно видел этого мальчика, играющего на улице с ребятами и обратил внимание на его живой и смышленый взгляд. Он навел справки и узнал, что мальчик, которого звали Александр, живет вдвоем с матерью, мать его была прачкой , которая обстирывала всех более-менее состоятельных господ в здешней округе, отец мальчика погиб на войне, когда ему было всего полтора года, и несмотря на скромный заработок его матери и на еще более чем скромный пенсион, который их семья получала по случаю потери кормильца, они с трудом сводили концы с концами и в будущем у них не было никакой надежды выбраться из глубокой и постыдной бедности.
Все было решено. Дело оставалось за малым: оставалось уговорить его мать отдать ему мальчика.
Он отправился в их грязный и нищий район на своей роскошной, лакированной, блестящей карете и, подняв страшный переполох среди местных жителей, остановился прямо у порога их убогого жилища. Войдя в дом, он остановился посреди комнаты и, опершись на черную, лакированную трость с золотым набалдашником, пристально посмотрел на женщину. Мальчик, прослышав о столь необыкновенном посещении, бесшумно проскользнул в дверь и, спрятавшись за юбкой у матери, с любопытством выглядывал оттуда, разглядывая незнакомого ему господина. Господин Шильке вернулся к двери, поплотнее прикрыл ее от посторонних глаз и ушей, и вновь встал на свое прежнее место, и вновь устремил свой взгляд на женщину. Бедная женщина застыла на одном месте от страха, впившись своими худенькими ручонками в свое старое платье; она готова была сквозь землю провалиться, лишь бы только не было сейчас перед ней этого господина, принесшего с собой тревогу и беспокойство, и чтоб вновь в ее доме воцарились мир и покой. Незнакомец первым нарушил молчание: "Позвольте представиться - господин Шильке. Если вы меня не знаете, то вы в любую минуту можете справиться обо мне у господина бургомистра, у господина судьи или, во всяком случае, у вашего квартального". Далее он заговорил о том, в какое тяжелое время они живут, как непросто в наше время содержать семью, как трудно, а с ее доходами практически и невозможно вырваться из плена нужды и бедствий, не говоря уже о том, чтобы дать ребенку хорошее образование, а ведь образование для молодого человека имеет огромное значение - это прямая дорога в другую жизнь, это положение в обществе, это счастье, это достаток, а может быть и богатство, но для того, чтобы всего этого достичь, нужны деньги и немалые деньги. В заключении своей речи он сказал, что давно уже заприметил этого прекрасного и чудесного мальчика и готов взять на себя все дальнейшие заботы о его учебе и воспитанию. Женщина узнала его, она узнала его экипаж, узнала его лошадей, с горящей как огонь шерстью, наводящих ужас на всю округу, но она совершенно не поняла, чего от нее хотят. Незнакомый господин не обиделся, напротив, с еще большим жаром принялся объяснять ей, какое у Александра будет жилище, какая у него будет одежда и еда, сколько времени будет уделяться его учебе и воспитанию, с какими именитыми и богатыми людьми города он будет общаться и какое блестящее будущее его ожидает.
"И еще я хочу сказать вам, - заявил господин Шильке, - что в обмен на то, что вы теряете кормильца, я дам вам денег, много денег, этих денег вам хватит, чтобы безбедно прожить всю оставшуюся жизнь".
Женщина, наконец, поняла, чего от нее добивается столь внушительного вида господин: она замотала в разные стороны головой и побелевшими от ужаса губами затвердила: "Нет, нет, нет".
"Черт, вы глупая женщина! - закричал, не сдержавшись, господин Шильке. - Я же вам сказал, что я сделаю из него человека, а здесь из него что вырастет? Вы что, хотите чтобы он пошел воровать или чтоб он умер на работе как вы? У меня же он будет сыт, обут, одет, он станет богачом, в конце концов!"
Женщина жалобно смотрела на него и молча плакала. Мальчик, который давно уже понял, что происходит что-то непоправимое, спрятался в обширных складках материной юбки и готов был зареветь в любую секунду.
В руках господина Шильке появился черный, шелковый мешочек с золотом, он сунул его онемевшей женщине и взял мальчика за руку. Мальчик попытался вырваться от него и закричать, что было сил, но мужчина строго посмотрел на него и сказал: "Не плачь, плакать нехорошо!" Мальчик посмотрел на мать, но увидев, что она молчит, не посмел заплакать и не нашел в себе мужества противостоять взрослому человеку.
"Вы можете навещать его по воскресеньям с пяти до шести часов, - сказал господин Шильке, - я надеюсь, из него вырастет достойный человек", - добавил он уже с улыбкой и легонько похлопал его по щеке.
Мальчик в ужасе посмотрел на маму, но женщина продолжала беззвучно плакать и мальчик подчинился. Господин Шильке взял его за руку и вывел из дома, зоители в страхе расступились; мальчик, бледный, с мокрыми глазами, на негнущихся ногах с трудом сел в карету, дверца за ним захлопнулась и карета укатила.
Женщина села прямо на пол и долго плакала, сжимая в руках мешочек с золотом. К ней подходили, что-то ей говорили, спрашивали, охали, ахали, ругались, успокаивали и все как один - завидовали.
Мальчика поселили на втором этаже, рядом с комнатой ученого и с лабораторией. Жизнь господина Шильке изменилась, она стала похожей на ту, какой она была прежде, когда еще были живы его родители. День начинался с того, что Александр спускался в столовую к утреннему кофе в отличном, ловко сшитом по его фигуре сером сюртуке, черных штанишках, в блестящих, лаковых башмаках и белых гетрах, и тихо сидел на своем месте, ожидая господина Шильке. При появлении господина Шильке Александр вставал, кланялся ему и говорил: "Доброе утро", в ответ господин Шильке ласково трепал его по волосам, говорил: "Доброе утро" и начинался завтрак, за которым господин ученый большей частью смотрел, чтобы Александр не сделал пятно на скатерти и не накрошил крошек; если же ненароком такое случалось, то мальчику прямо посреди завтрака приходилось выслушивать длинную речь о правилах хорошего тона, о своей дальнейшей судьбе, о том, сколько сил надо приложить, чтобы всего этого достичь и о том, как ему это все необходимо.
Потом они шли на занятия. Господин Шильке сам объяснял ему урок, потом давал ему задания, оставлял мальчика одного и через полтора часа возвращался, чтобы проверить результат. Те тоска и испуг, с которыми мальчик занимался, принимались за усердие и прилежание, и господин Шильке был необычайно доволен собой. Так продолжалось до обеда. После обеда мальчику позволялось гулять во дворе. После прогулки снова занятия.
Прогулка во дворе представляла собой грустное зрелище. В свое время, когда у господина ученого появились деньги, он приказал обнести свой двор высоким каменным забором взамен старого, деревянного. Вся прогулка Александра заключалась в том, что он ходил по вытоптанной, окаменевшей земле двора вокруг огромной, страшной, может быть даже тысячелетней акации, смотрел на немногочисленные жиденькие цветочки на клумбах и играл с огромной, лохматой, черной собакой по кличке Голиаф, которая поначалу страшно испугала его своим грозным и свирепым видом, но на поверку оказалась очень доброй и ласковой, и которая очень любила сладкие конфеты, и которой мальчик отдавал почти все свои запасы.
Раз в неделю, в воскресенье, с пяти до шести часов, матери разрешалось навещать своего сына. Свидания их проходили в гостиной, где мать и сын оставались одни и могли свободно общаться друг с дружкой. Но женщина ужасно всего боялась, она садилась на самый краешек стула и молча смотрела на своего сына; и мальчик - тоже садился напротив матери и смотрел на нее. Мальчик тоже очень боялся - он очень хотел пожаловаться матери, броситься к ней и уткнуться в складки ее юбки - но не смел этого сделать, а женщина не смела пожалеть его, потому что они боялись - сейчас откроется дверь и в залу войдет господин Шильке. Иногда женщина приносила ему какой-нибудь гостинец и Александр быстро съедал его, потому что господин Шильке строго-настрого запретил, чтобы она приносила ему еду, "так как мальчик может отравиться нечистой пищей и заболеть". Изредка они рассказывали друг другу какие-нибудь новости.
Так продолжалось довольно-таки долго, до одного памятного вечера, когда, то ли у господина Шильке было хорошее настроение, то ли так тепло и уютно было в классной комнате, где они в тот день засиделись допоздна, то ли огонь в камине так весело трещал, когда за окном шел проливной дождь, теперь уже неизвестно, но только у ученого проснулось красноречие. Он принялся в возбуждении ходить по комнате, бурно жестикулировать и рассуждать сразу обо всем. Он говорил о трудностях жизненного пути, о бедственном положении человека в этом мире, о несчастных, отдающих все силы в борьбе за место под солнцем, тщетно надеющихся на милость всевышнего и бесплодно мучающихся от собственного бессилия; рассказывал о науке, о ее могуществе и всесилии, о ее почти волшебной власти над невидимым глазу и от того еще более загадочным миром, в котором совершаются чудесные превращения, удивительным образом меняющие свойства и внешний вид материи - таинство, непостижимое для простых смертных - и непосвященная публика готова считать тебя если не за волшебника, то уж за человека, наверняка связанного с нечистой силой. "Ха-ха-ха! - вдруг закричал господин Шильке так, что мальчик даже вздрогнул и вжался в кресло, - Ведь они ничего не понимают, и ты делаешь с ними все, что хочешь, а они смотрят на тебя как завороженные, особенно если в лаборатории перед форсункой хотя бы просто так лежит кусок золота. Но не это самое главное! А то, что наслушавшись всяких разговоров и насмотревшись всяких фокусов, они почитают тебя высшим существом, которому все подвластно, возносят тебя на недосягаемую высоту и уже ползают перед тобой на коленях, просят, умоляют, заклинают, чтобы ты снизошел до них, оказал им величайшую милость и уступил их нижайшим просьбам, и, как великое одолжение, согласился принять от них плату - и ты благосклонно соглашаешься и исполняешь все с необыкновенной, чарующей легкостью и спасаешь их от грозящей им неминуемой гибели, и они в восторге, со слезами благодарности на глазах готовы целовать тебе руки, хотя платят-то за все золотом. А поскольку услуги эти весьма деликатного свойства, то ты обретаешь над ними необъятную власть..."
Мальчик покорно сидел в кресле и слушал, у него уже начинали слипаться глаза, хотя он изо всех сил старался не уснуть, но незаметно для самого себя уже начал клевать носом, как вдруг последние слова ученого заставили его в ужасе проснуться:
"...А когда завтра умрет бургомистр!"
"А почему он умрет?" - спросил мальчик и сразу испугался, поняв, какой опасности он себя подвергает, задавая столь откровенный вопрос. Господин Шильке почувствовал, что сказал что-то лишнее и немедленно отправил мальчика спать: "Спать, спать, спать! - сказал ученый. - Уже поздно. Спокойной ночи!" Он отвел мальчика в его комнату и запер на ключ, что он делал каждый вечер. Оставшись один, мальчик сел на кровати и обхватил руками голову. Ему стало страшно, ему показалось, что в соседней комнате, рядом с ним находится убийца, который завтра неизвестно где и неизвестно как, но убьет бургомистра, а потом убьет и его! Что ему было делать? Первым делом ему, конечно, захотелось убежать к матери и все ей рассказать. Но дверь была заперта, окно не открывалось, а форточка была слишком маленькая, чтоб он смог в нее пролезть. Но самое главное: он боялся; он боялся пошевелиться, боялся вздохнуть, боялся повернуть голову, боялся, что погаснет свеча и он останется один в темноте, боялся, что ученый подсматривает сейчас за ним в замочную скважину и думает: понял ли мальчик, что он убийца; боялся, что скрипнет кровать, господин Шильке вспомнит о нем, догадается о его мыслях и убьет его! Но шло время, ничего не происходило и, пережив, таким образом, мысленно несколько раз свою смерть, мальчик успокоился и даже немного приободрился. Он решил действовать. Первым делом, как ему ни было страшно остаться одному в темноте, он потушил свечу, чтобы если господин Шильке решил бы его проверить, то решил бы, что мальчик уже спит. Неслышно подойдя к окну и спрятавшись за шторой, он еще целых полчаса простоял так, не шевелясь, чтобы исчезли последние подозрения. На улице шел сильный дождь, сверкала молния и гремел гром, что было ему сейчас очень на руку. Бежать он решил через форточку, несмотря на то, что она была маленькая, ведь он и сам был еще такой маленький. Он собрал все простыни, скатерти и покрывала, какие были в комнате, связал их между собой и у него получилась довольно-таки длинная веревка. Подойдя к секретеру, он выдвинул все ящички и высыпал себе в карман все конфеты, которые там были; конфеты предназначались для Голиафа, встреча с которым его ожидала, чтобы он не привлек раньше времени внимания своего хозяина. Привязав свою веревку к оконной ручке, он перекинул ее через форточку и осторожно полез наверх. Извиваясь всем своим маленьким тельцем во все возможные и невозможные стороны, совершая самые немыслимые телодвижения, теряя пуговицы и расцарапывая себя до крови, он каким-то чудом все-таки сумел выбраться наружу. Все тело его, покрытое ссадинами, горело огнем, но он не обращал на это никакого внимания. Он вылез! Он сумел! У него получилось! Плача от счастья, а может быть и не плача, может быть это были не слезы, а капли дождя, разобраться ведь в такой ливень было невозможно, осторожно, чтобы не сорваться, цепляясь пальцами за мокрые простыни и скатерти, он пополз вниз. Очутившись на земле, он сразу же почувствовал возле себя горячее дыхание Голиафа. Сидя прямо на мокрой земле, он трясущимися пальцами достал из кармана конфеты и отдал их собаке. Голиаф, радостно виляя хвостом, съел их все. Отдав ему все конфеты, мальчик встал, посмотрел, что все окна в доме погашены и пошел к акации. Дело в том, что выбраться отсюда можно было только одним способом: залезть на акацию и по ее веткам, растущим над забором, перебраться на улицу. Еще гуляя во дворе, он обратил внимание, с каким коварством этот забор был построен: если бы какой-нибудь вор и сумел бы забраться вовнутрь, то он оказался бы как в плену в этом каменном мешке, а уж Голиаф бы его не выпустил. Он подошел к огромному, страшному, мокрому, черному дереву и, цепляясь за старую, грубую кору и за поломанные сучья, расцарапывая себе в кровь пальцы и сдирая коленки, он полез наверх. Забравшись на дерево, он опустился на коленки и, продираясь сквозь заросли острых и крепких колючек, которыми так на удивление богато оказалось старое дерево, пополз по направлению к забору. Пес, провожавший его весь его путь по земле, два раза громко гавкнул ему на прощанье. Ступив на забор, мальчик посмотрел вниз, в зияющую, черную бездну и где-то далеко, в свете молний, увидел блики бегущей по тротуару воды, и прыгнул вниз. Ужасно больно ударившись об асфальт, он вскочил и, задыхаясь от боли, побежал домой.
Разбудив мать и перепугав ее своим появлением среди ночи и своим внешним видом, он еще больше напугал ее своим рассказом. Бедная женщина никак не хотела идти в полицию и только уверения мальчика, что теперь его убьют, заставили ее обратиться в участок.
Рано утром, когда господин Шильке еще крепко спал в своей постели, в его дом постучал префект полиции со взводом полицейских.
Подтверждения тому, что рассказывал Александр, нашли в бумагах ученого, в которые он весьма пунктуально заносил не только свои текущие дела и расчеты с клиентами, но и свои планы на будущее. Там же был найден план на завтра, то есть уже на сегодня, где был записан рецепт прекраснейшего яда со вкусом свежей клубники со сливками и где было точно указано: кто, где и когда должен был отравить бургомистра. Разговоров в городе после этого происшествия хватило на целый год.