Овсяников Ян Михайлович. Дезертир

Я устал на войне. Ей нет начала, она живет, словно искра, затерявшаяся в остатках затухшего костра, она прячется в тлеющих углях, в любой момент готовая разгореться снова. Она стала частью человеческой природы, она диктует обществу свои собственные, жестокие законы. Оглянитесь вокруг, сколько людей живет по ее кодексу чести?

Я устал от войны. У ее ног - осколки разбитых судеб, на ее голове - драгоценная корона, у нее нет лица, но даже из этой пустоты тянет ужасом и слепой яростью. И что из этого первично?.. Кто знает...

Глаза уже не разъедает едкий дым, слез давно уже нет, нет страхов... Хотя есть один, я боюсь тишины, ибо здесь, когда залпы пушек и трескотня пулеметов встречают каждый новый день, она означает смерть, или притаившегося врага.

Кто сегодня наш командир? Кто опять геройски поведет за собой ребят? Бессмысленно. Все умрут. Кто опять взывает к моему боевому духу, какой подонок призывает сегодня стрелять? Они говорят, что я солдат и должен исполнять приказы.

Где-то вдалеке монотонно гремела канонада, но, несмотря на зарницу, постоянно мерцающую за горизонтом и громовые раскаты зенитных установок, ни один из солдат не разомкнул глаз. Их взвод отвели назад после изматывающих боев на передовой, они слишком устали, три недели то захватывая очередную высоту, то отступая под натиском брони противника. 303-й воздушно-десантный взвод выполнял задание западного штаба войск, по вытеснению врага, прорвавшего оборону и вошедшего на несколько километров за линию фронта, если она вообще когда-нибудь существовала. Сейчас по мелким группкам противника работает артиллерия и авиация. Наводку им дал разведывательный отряд спецназа сержанта Харда ценой шестерых погибших от рук противника солдат, и еще четверых наводчиков от ракет своих же вертолетов. Задание было успешно выполнено, сержанту Харду вынесена благодарность, ребятам из отряда раздали по блоку сигарет, а взводу было велено отойти. Но уже завтра они пойдут зачищать выгоревшую от ракет и снарядов землю, в сотый раз брать одни и те же высоты.

Ночью на наблюдательной заставе особенно тяжело, в любой момент может сработать сигнальная растяжка и тогда надо успеть дать сигнал пулеметчикам и гранатометчикам дремлющим недалеко, а еще отстреливаясь из своего автомата сохранить свою задницу, при этом не подставив напарника. Сидели обычно по двое за небольшими, наскоро сооруженными укреплениями. И все было ясно - впереди поджидает момента враг, а сзади спят свои.

Курильщик не решился отойти от поста, но и ни звука больше не проронил. Через два часа он уже подремывал, опираясь на приклад своего автомата, Блуд продолжал бездумно смотреть в сторону леса, думая о чем-то своем, а вдалеке не стихала канонада. Ночка выдалась довольно спокойной. Только около четырех часов утра Блуд услышал шаги за спиной, совсем близко от блокпоста. Кто-то шел очень аккуратно, стараясь не наступать на сухие ветки и листья, обильно застилавшие холодную землю.

- Кому это не спится, вашу мать, - скорее всего какого-нибудь солдатика мучает бессонница после всего того, что довелось увидеть на передовой, - нифиг здеся лазить. Слышь, салага? - Блуд на всякий случай приготовил оружие.

Но в ответ лишь дрогнула тьма и армейский нож с притупившимися зазубринами, и давно потерявший свой былой блеск, вонзился солдату прямо в глаз. Кровь несколькими тонкими струйками устремилась в стороны, залив Блуду все лицо и куртку, в крови оказался и нападавший. Он провернул лезвие и быстро вынул его. Теплая кровь брызнула на глаза второму часовому, он сразу не сообразил что произошло, острая боль и удушье обострили все его чувства, но через мгновенье слабость стремительно расползлась по всему телу. Из горла на руку, безуспешно пытавшуюся прикрыть рану, хлестала кровь.

Вот... и все, отвоевался... убит своим... - веки медленно стали закрываться, но контуры человека с ножом, в форме своего, равнодушно взирающего на умирающего солдата, были последним, что слабеющий мозг смог запечатлеть. Через два часа сменщики обнаружили два трупа, лежавших в грязи, смешанной с кровью. Ни один автомат так и не выстрелил, все растяжки были проверены саперами, ни одна в ту ночь не сработала.

Уже давно настал день, но низко висящая густая пелена туч не давала солнцу показаться во всей красе. Такая погода очень подходила окружающему миру, ведь веселые лучи яркого солнца, радуга или солнечные зайчики смотрелись бы слишком нелепо на фоне разбитых домов, грузовиков и исхудавших беженцев, направляющихся неизвестно куда и откуда. Их путь лежал всегда в обратном направлении от выстрелов и взрывов. Вот идет маленькая группка, а вот целая колонна, отличная мишень для вертушки или гранатомета, тем более, что жертв можно будет списать на противника.

Солдат без знаков отличия в грязной и местами изорванной форме, с автоматом на плече, брел по дороге навстречу очередной телеге со старым хламом, сопровождаемой лишь несколькими женщинами и кучей детишек.

- Стоят! Ти, не с места! - малыш лет шести-семи, выхватив откуда-то из кучи вещей столетний револьвер, подбежал к путнику, но не очень близко, чтобы тот не смог выбить оружие. Странник остановился. - Дэньги, дэньги!

Чуть позади к малышу не торопясь подошел мальчик постарше примерно вдвое, этот уже держал пистолет-пулемет очень старой модификации, но, тем не менее, все еще рабочий, судя по тому как легко передернулся на нем затвор.

Пацаненок с автоматом кивнул младшему, чтобы тот подобрал оружие. Солдат дал малышу сделать только несколько шагов, потом он выхватил из-за пояса пистолет 9-го калибра, всем разведчикам такой выдавали, и уложил старшего, снайперски прострелив ему голову. Мозги его разлетелись на несколько метров, женщины, все это время спокойно наблюдавшие за происходящим, немедленно бросились к бездыханному телу. Малыш с револьвером остановился и уставился на убийцу своими большими испуганными глазами, через секунду он описался и побежал обратно к телеге, одна из женщин подхватила его револьвер и ринулась к страннику, причитая на непонятном ему языке. Она даже не успела взвести курок, как две пули порвали ей горло, разрезав сонную артерию. Все притихли. Солдат поднял свой автомат, вставил обойму и продолжил путь.

Отряд продвигался медленно, чтобы не маячить перед глазами разведки противника, а то еще можно и наводку авиации на себя навлечь, а это штука малоприятная. Пару дней назад в такой ситуации у них погибли двое - гранатометчик и его наводчик, теперь людей надо особенно беречь. В последнее время бомбят все активней, артиллерия не дает перевести дух.

Первым шел опытный боец, прошедший не одно сражение, сейчас была его очередь быть ведущим. Следом трое новобранцев, осторожно ступая и вглядываясь в дорогу, не покажется ли волосок мины, они пытались не отставать от первого. Командир и его помощник вели тихую беседу, а последним брел снайпер, исследующий своим наметанным взглядом знакомую местность.

Ведущий показал знак, что-то нечисто, вся группа немедленно рассредоточилась и залегла. Каждый всматривался в любую движущуюся точку, любой шорох улавливал слух, кожа на указательном пальце опять стала сверх чувствительной, дуло искало себе цель, следуя за глазами.

Чужое присутствие витало в воздухе. Чуть впереди слева было поле, оно располагалось сразу за небольшой рощицей, но там уж точно никого не было. А вот заросли по правую сторону от дороги казались очень подозрительными, часть деревьев превратились лишь в обгоревшие палки, торчащие из земли. Остальные же наоборот разрослись, раскинув свои длинные ветви, кустарники совсем уж нагло переплелись между собой. Пару месяцев назад здесь велись ожесточенные бои, этим растениям есть на чем расти - кровь и гниющая плоть хорошо удобрили эту землю.

- Карен, проверь. - Ведущий проверил обойму, привычка, и направился туда, где только что свистели пули, остальные в напряжении уставились ему в след. Затем двое понемногу последовали за Кареном, чтобы прикрыть его в случае нападения. Вот он как будто что-то заметил и, не отрывая взгляда от какой-то одной точки, видимой только ему одному, пошел вперед.

- Это только шавка, командир, всего лишь худая, теперь уже дохлая собака, мать ее! - ведущий отряда поднял окровавленную тушку за заднюю лапу и показал сослуживцам, - Может захватим с собой? Сожрем на ужин.

- Да в ней столько свинца, что вряд ли кто-то сможет ее есть, а наш хирург явно не захочет ее оперировать, даже ради деликатеса. - Карен отбросил туловище животного обратно в кусты, и отряд под общее ржание продолжил путь. Хотя вскоре все замолчали, ведь им же еще хотелось немного пожить.

Седой старик каждый день бродил со своей тачкой по окрестностям своего бывшего поселка в поисках пищи или каких-нибудь тряпок. Он не думал о войне, воинах, пушках, автоматах, самолетах... Он лишь доживал свой век. Бомба, сброшенная в стратегических целях, случайная пуля, пьяный солдат, какая разница. Он бы давно покончил с собой, но он все еще надеялся на рай...

Идя по полю, он останавливался, становился на колени и тщательно копался в почве, надеясь выудить хотя бы один корешок, который сразу же бросался им в тачку, а если уж очень повезет, то и несколько зернышек, которые он бережно заворачивал в кусок старой рубашки, а потом пытался выходить на своем маленьком огороде за хижиной.

Он совсем исхудал, старческий лоб пожелтел, глаза были болезненно выпучены, щеки впали, а дряхлые мышцы каждый день тащили эту проклятую тачку. Колеса на ней все время перекашивались, но заменить их было нечем, каждый день старик колотил по ним булыжником, специально найденным для этих целей. Недавно он нашел в одном из разваленных домов пару ремней, которые он тут же приладил к тачке, и теперь в прямом смысле, ежедневно в нее впрягался.

Его старческое лицо покрывала короткая борода, раз в несколько дней он подстригал ее старыми тупыми ножницами, которые еще его бабке принадлежали. Еще он все время странно так сплевывал ппппп-ппппп, скорее всего его во время очередного наступления засыпало после взрыва песком, и теперь у таких людей всегда такое ощущение, как будто они все еще засыпаны. Наверное, и старая его жена погибла при бомбежке, ведь на его огородиком виднелась маленькая могилка, спрятанная от посторонних глаз.

Он вышел к дороге, бегущей из города, на ней все время кто-то куда-то идет - беженцы, солдаты, танки... Старик спустился к зарослям, давненько он здесь не был. Тачку пришлось оставить сразу за дорогой, так как она бы не прошла через переплетения кустарника. Было видно, что здесь недавно стреляли, несколько тоненьких деревьев были свалены, толи автоматными очередями, толи взрывом. А вот и кровь, на нее уже сбежались насекомые.

Сначала он вынес собаку и автомат, внимательно осмотрев окрестности, нет ли кого, он вернулся за человеком. Теперь старик смог осмотреть солдата, судя по одежде и оружию, это был именно солдат, он был еще жив, на правой ноге рваная рана, его спасло то, что он смог спрятаться в воронке авиационной бомбы. Хоть опознавательных знаков на его форме и не было, скорее всего, он был из армии наступающих. Щетина также покрывала лицо, волосы были слегка опалены, от взрыва, наверное. Через несколько минут старик опять впрягся в свою тачку, которая была явно перегружена, и отправился через поле домой.

Рядом с койкой стояла миска с какой-то ужасной похлебкой, и кружка с водой. Как только солдат сообразил, что он еще жив и что он испытывает страшную жажду, он выпил залпом заботливо оставленную кем-то воду.

Спустя несколько недель, он уже смог более менее нормально передвигаться, и частенько ходил с дедом, помогая по мере сил. Казалось, что теперь он обрел свой покой, свой дом, но лишь пролетающие над деревней бомбардировщики и бронетехника, то и дело проезжавшая по дороге вдалеке напоминали о войне.

- Однажды мы с матерью сильно поругались, и я убежал от нее, чтобы позлить ее. Я побежал к оврагу за деревней. Я помню горы по обе стороны, зеленый луг внизу и ветер... Ветер, который бил в лицо, он, как будто, звал с собой, предлагал с ним полетать. Я тогда закрыл глаза и почти прыгнул вниз, но меня подхватили руки нашего учителя, а мать потом мне хорошенько всыпала, полдеревни на уши подняли. Я всегда ходил на то место, когда мне было плохо. - Солдат замолчал, да и старик не спешил нарушать тишину, он лишь кинул несколько сухих веточек в огонь, костер брезгливо выбросил клуб дыма, который поспешил убраться из старой хижины через самодельный дымоход. - С тех пор как началась война, я больше не встречал такого ветра.

Солдат стал уверенней становиться на раненую ногу, иногда уходя с тачкой и без деда, старик же захворал, стал очень слаб и сварлив, все время поносил военных за беспорядки в округе. С севера все отчетливей стала доноситься канонада орудий, они работали и днем и ночью, сводя своим монотонным грохотом с ума. Линия фронта медленно подползала.

- Возьмешь хлеб, что смогли сделать, и пойдешь к городу, там возьмешь правее, указатель будет, как раз в твои края. Если повезет, то минуешь войска, как одни, так и другие, понял? Теперь... - у деда даже не было сил сплюнуть песок с губ, - помоги мне добраться до могилки, к ней хочу, авось уже скоро увидимся.

Он брел по дороге, навстречу машинам и бронетранспортерам с солдатами, и по пути с беженцами, обгоняя их или позволяя обогнать себя. Мысли его были то на передовой, то в хижине, то дома, там, у оврага, в голове то и дело звучала песенка какого-то новенького солдата, которую слушали всем взводом: Я так устал на войне. До дому б, до хаты, к дитям и жене, но дом мой сгорел, дети не рождены.... И что-то там еще...

- Чего смотришь? Подходи, вояка, небось с передовой прибыл, судя по твоему видончику. Подходи, не дрефь, супчику нальем, - крупная женщина стояла на подножке здоровенной бочки и черпала половником жидкость, разливая ее по медным кружкам. - Держи, это всем от Имана На площадь собрался? Он там сегодня. Будь здоров, служивый. Горячий суп! Подходите, берите! Горячий суп для всех в честь праздника от Имана!

Народ потихоньку тянулся на площадь, солдат понял, что указатель на его родные места далеко позади, а он в самом центре города, и сейчас он увидит Имана, олицетворение войны, именно того, кто в ответе за погибших его друзей, за врагов, за труп ребенка и женщины на дороге, за старика... Иман.

Невысокий, на фоне своих сопровождающих, в форме защитного цвета с желто темно-зеленой повязкой на рукаве, длинная борода и руки, жестикулирующие в так словам, он стоял на крыльце полуразрушенного здания, олицетворявшего собой сцену.

Солдат допил свой суп и поставил кружку на бордюр, он стал пробираться ближе. Основная масса толпы состояла из мужчин, таких же, как и он сам, все они смотрели фанатичными глазами на Имана и внимали его речам, у каждого из них было оружие. Солдаты Имана, его личная армия.

- Я призываю вас проявить мужество! Я хочу, чтобы вы защитили нашу землю! - Каждый его возглас сопровождался победным ревом толпы. - Вас благословляет Бог! Вас благословляю я! Ибо наша цель святая, и каждый из нас готов умереть за нее. Не следует боятся смерти, каждый из вас попадет в Рай, если не струсит и отдаст свою жизнь за Родину, за свой народ! - Иман сделал паузу, ожидая пока одобрительные возгласы утихнут. - Идите и сражайтесь! Убейте неверных, каждого из них! Пока они здесь, нет покоя нашей земле, нашим домам, нашим Богам! Убейте их, и вы обретете покой в своей душе и в своей семье! Настоящий воин не смирится никогда с тем, что кто-то управляет на его земле, на его Родине! У нас есть враг, и он должен быть уничтожен, без разговоров, всяких там переговоров, при первой же возможности! А тот, кто отступит, будет приравнен к врагу, будет пристрелен, как собака!

В безумном крике из мощных колонок, установленных по краям от крыльца, и бешенном реве толпы, у него было всего полторы секунды, чтобы прицелиться. Ему хватило и одной секунды. Во всем мире остались только двое - солдат и его гнев. Тишина, долгожданная тишина, оборвавшаяся короткой автоматной очередью. Да, он был хорошо натренирован в спец войсках, он был одним из лучших снайперов, и сейчас его умение не подвело. Несколько пуль попали Иману в грудь, задели руку и превратили лицо в кровавую кашу, солдат задел еще кого-то рядом с оратором.

Дальше ничего не было, пустота и завывания ветра. Его сильно избили, пытались допросить, но ничего им не добиться, потому что он уже сдался, солдат умер раньше, чем его плоть, а ей уже все равно.

Когда северная группировка войск вошла в город, там оставались лишь старики и женщины, остальные ушли дальше на юг, где уже были сооружены прочные укрепления. Несмотря на смерть Имана, никто не собирался сдаваться, Иман стал святым, он попал в Рай, как бесстрашный воин, павший от рук врагов. Он стал движущей силой своей армии, его мощь возросла во много раз, душа каждого солдата теперь принадлежала ему.

Двое бойцов остановились на главной площади города, теперь здесь не осталось ни одного здания, авиация поработала на славу. За несколько метров от заваленных кусками бетона ступеней, на полуобгоревшем, лишившимся большей части своих некогда развесистых ветвей, на куске проволоки был подвешен труп. Судя по лохмотьям, обрывкам военной формы, это был солдат.

Паренек сидел на краю оврага, свесив ноги. Погода была чудесной, солнце изредка пряталось за редкие белые облачка, а ветер слегка поглаживал кожу. Мальчику несколько дней назад исполнилось тринадцать, он почти взрослый, ему скоро придется уехать из дома, бросить мать. Он мечтал о большом городе, о своем автомобиле, в их глуши всего-то было две машины, да и те старые развалины. Он видел ночные огни магазинов и невообразимые аттракционы в парках, а как ему хотелось пощупать эту сладкую вату, неужели она действительно сладкая? По телевизору все по-другому. Мир слишком велик и прекрасен, чтобы увидеть и попробовать все. Но у него еще вся жизнь впереди, и мальчик верил, что впереди только приятные открытия и необъятное, всеобщее счастье, и он никогда не умрет. Он сделает этот мир еще лучше.

Оставить комментарий © Copyright Овсяников Ян Михайлович (yanch@ukr.net) Размещен: 12/02/2001, изменен: 17/02/2009. 28k. Статистика. Рассказ: Проза		Ваша оценка:

Овсяников Ян Михайлович : другие произведения.

Дезертир