Пакканен Сергей Леонидович : другие произведения.

Глава 6 (часть 3)

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


   Весна - лето 1997г.
   Теперь, когда с помощью Андрея, да благодаря этому инциденту с джипом, я почувствовал себя под защитой, и этот страх перед Мариной и её компанией, наконец, отпустил меня, мной мало-помалу овладела безумная, всепоглощающая, слепая жажда мести. Я жаждал мстить - ей самой, её семье, её друзьям - всем тем, кто надругался надо мной, превратив меня из человека в ничтожество. При этом я жаждал самого кровавого, самого изощрённого, самого жестокого способа, на который только способна фантазия безумца, одержимого жаждой мщения. Я снова и снова, мысленно переживал те кошмары, где главными моими мучителями являлись Маринка и Егор, и мной овладевала ярость, причём основным её объектом был именно Шувалов. Последнюю каплю добавил Щорс, когда я случайно встретил его в городе, и мы с ним, отоварившись бутылкой водки, разговорились, сидя на скамейке во дворике.
   -Ладно, Шурик, всё это фигня - сказал я, вертя в руках сигарету. - Ты вот скажи лучше, не проходили где такие слухи - от кого всё-таки Маринка залетела?
   -Миша, чего ты придуряешься? - рассмеялся тот, и прихлебнул лимонаду. - Ты же сам отлично знаешь...
   -Что я знаю? - ощетинился я. К удивлению прибавилась ещё и пьяная агрессия. - У неё их столько было, что и она сама ни черта не знает!
   -Она-то знает - отмахнулся Щорс. - И он знает. И даже я знаю! Только ты, почему-то, до сих пор ничего не знаешь.
   Он разлил водку в пластмассовые стаканчики. Я выпил единым залпом.
   -Слушай, Саня, хватит дурь пороть. Кто - "он"? Сам ведь помнишь, что на меня все наезды были. Всё на меня валили.
   -Правильно, валили - усмехнулся Щорс, и тоже выпил. - Сам виноват - нечего было подставляться. Он не подставился - а ты подставился. Мы с ним тоже как-то пили, так он мне сам признался. Это, говорит, моё, но пусть Марина на меня не валит, а то у неё проблемы будут. Вот, у неё есть жених, лох лохом и тряпка, пусть и расхлёбывает.
   -Значит, на него валить нельзя - оскалился я. - А на меня всё можно! Я что, унитаз - чтоб дерьмо на меня сливать? А на него нельзя! И что это за фраер? Что за такая глобальная персона?
   -В некотором роде глобальная - ответил Щорс, закуривая. - Ты ведь перед ним на цирлах бегал, боялся его. Всё, как он задумал - так и вышло. Да ты и сейчас его боишься. А что теперь, задним числом...
   -Нет, Шурик. Это уже не трали-вали, чтобы так забыть.
   -Миша, я и сам его не перевариваю. Говнистый он человек. На фига с таким дерьмом вообще связываться? Плюнь, да забудь. Я, вон, один раз ему морду набил - а теперь с ним и не здороваюсь.
   -То ты - тебе и мордобоя хватило. А я... - я ненадолго задумался, и тоже закурил. - Я так понял, мы говорим об одном и том же человеке. Я убью этого Гошу.
   -Миша, ты несёшь чушь. Замяли тему.
   -Нет, Шурик. Он меня опозорил, а позор смывается кровью.
   И всё же даже мысль о том, чтобы его убить, казалась мне слишком безобидной. Что смерть - мгновенная смерть, не приносящая ему ничего, кроме облегчения. И варианты типа "сломать ему позвоночник", или "облить кислотой" - казались мне слишком несовершенными. Я решил иначе. Я не трону его самого и пальцем - вдобавок после перенесённого истощения я был и слишком слаб для этого. Но зато его грязную, поганую суку-мать, и отмороженного недоделка Петрика - я опущу ниже городской канализации. Не только опущу, но и изувечу, устрою над ними самый чёрный беспредел, какой только возможен. Я накачаю их наркотиками, и заставлю совершить акт кровосмешения. И тем самым я плюну этому Гоше в самое сокровенное. Это уж куда больше на него подействует, чем любые пытки, чем сама смерть. Этим я просто уничтожу его морально. Его самого, и всю его паршивую семейку. Как писано ещё в Библии - за Каина отомстится всемеро, а за Ламеха - в семьдесят раз всемеро. Так пусть же и он теперь испытает тот позор, которым он покрыл меня. Только в семьдесят раз всемеро!
   Этот план я тщательно продумал - до самых мелочей. Разработал сценарий, по которому я буду действовать. Собрал необходимый арсенал. Заручился поддержкой Андрея Попова - что он обеспечит мне прикрытие, независимо от того, каким будет мой "ответный ход". Он и сам прекрасно понимал, что я собирался не стёкла бить ему в подъезде, и даже не подкарауливать с пыльным мешком в тёмном переулке.
   В тот день - 19 апреля 1997 года - я и мой "Москвич" впервые вышли на тропу войны. В первый раз я воспользовался номером 687SHT - тем самым, который сейчас держит в страхе всю Эстонию. Чёрное на красном - кровь и смерть за предательство! За попирательство, за издевательство, за глумление над личностью.
   Я прикрутил к своему "Москвичу" эти номера, и прямо средь бела дня поехал в Копли, чтобы расквитаться с ненавистной семейкой. Поставив машину к самому подъезду - в аккурат на тротуар, я перемахнул через капот, и нырнул в подъезд. Залепив дверной глазок грязью с ботинок, я позвонил в дверь. Мне не открыли. И тут моё внимание привлёк сдавленный скулёж, в котором с трудом угадывалось кошачье мяуканье. Если так, то кошка испытывала невыносимую боль - например, попав под машину, или обжёгшись об открытый огонь...
   И вдруг, на лестничной площадке, я увидел Петрика. Он развлекался тем, что истязал крохотного котёнка. Меня бросило в дрожь при виде того, как он наслаждался, принося несчастному котёнку боль и страдания. Мне тут же стало не по себе, и я почувствовал непреодолимое желание убить этого ребёнка. Вспомнилась страшная картина, увиденная мной в минувшем августе.
   ... Дачный посёлок Мууга, в километре от порта. Вдрызг пьяная Маринка за рулём моего "Москвича". Рядом с ней - Гоша, в роли "инструктора по вождению". Я, объятый ужасом, сижу на заднем сидении.
   И тут на дорогу выкатились два маленьких пушистых комочка. Это были, совсем ещё крошечные, котята.
   -Тормози! - истошно кричу я, и бью Маринку по ноге.
   -Куда суёшься, щенок! - встревает Гоша, и ударяет мне с локтя по морде. Марина испуганно давит на тормоз, и машина застывает.
   И в этот момент, на дорогу выбегает киска - несомненно, это их мама. Взяв одного из них зубами за шкурку, другого она стала подталкивать лапками. Тем временем Маринка выжимает сцепление, Гоша поворачивает ключ в замке зажигания, и кричит:
   -Газу!
   Машина резко рвёт с места, переезжая колесом кошку с котятами. Кошка не успела отпрянуть - была занята спасением котят. Под машиной раздался душераздирающий визг, а в салоне - самодовольный, садистский, злорадный смех.
   -О, круто ты их! - вопил подросток, захлёбываясь от смеха...
   ... "Да, да" - подумал я про себя. - "Сейчас круто я их обоих заделаю. До самой смерти не забудут!".
   Я достал из кармана заранее приготовленную удавку, одним прыжком подлетел к мальчишке, и тут же набросил ему удавку на шею, стянув её почти вплотную.
   -Где твоя тухлорылая мамуленция? - проворчал я. Тот тупо вращал глазами, не понимая, о чём я его спрашиваю.
   -Мать где? - рявкнул я. - Отпусти котёнка! И ни звука, а то убью!
   -Сейчас придёт - сдавленно процедил тот.
   Я затянул петлю покрепче - чтобы тот, чего доброго, не заорал, и затаился в ожидании матери. На всякий случай я держал шприц наготове - услышав шорох, что кто-то идёт, я бы моментально сделал этому ублюдку укол героина, и он бы уже никуда не убежал.
   Вскоре я услышал шаги и звук ключа, гремящего в скважине - это вернулась с базара мать.
   Петрик дёрнулся, хотел закричать, но я дёрнул удавку, и он замолчал. Его лицо посинело. Он сейчас испытывал то же самое, что считанные минуты назад испытывал котёнок, которого он душил.
   Я оглянулся по сторонам. Котёнок сидел на лестнице, зализывая раны. Шувалова внесла авоськи, собиралась закрыть за собой дверь квартиры - и тут в квартиру влетел буквально парализованный Петрик - это я, отпустив удавку, с силой ударил его с ноги в спину. Он влетел, и шлёпнулся на пол, к стене. А вслед за этим маленьким садистом, туда же зашёл и я, и закрыл за собой дверь. Шувалова смотрела на меня с удивлением, но никак не со страхом.
   -Вот это - мафон - прошипел я, злобно глядя женщине в глаза, и доставая из рюкзака с арсеналом маленький магнитофончик. - А вот это кассета - я достал из кармана кассету, и вставил её в этот магнитофон. - Отрекись от сына!
   Мы смотрели друг другу прямо в глаза, и я заметил, что несмотря на мой угрожающий тон, и вообще, на моё столь дерзкое нападение, Шувалова меня совершенно не боится, и воспринимает меня, как жалкого психа. Безумца, напрочь лишённого рассудка, но абсолютно бессильного что-либо сделать.
   -Я говорю про старшего - цинично заявил я. - Насчёт этого - я показал пальцем на Петрика - разговор будет несколько иной.
   Я старался говорить медленно, лениво, с расстановкой - чтобы почувствовать себя хозяином положения, и дать это понять и им.
   -Всему своё время, паскуда!
   -Ещё чего! - презрительно усмехнулась она. - Я горжусь своим сыном! Он - не тебе чета, недоносок!
   И она бросила в меня свой уничтожающий взгляд. И я понял, что вновь потерпел фиаско. Она не просто не боится меня. Она сильнее меня - и морально, и физически. И моё давление на неё, этот "наезд" её сломить просто не способен. Сейчас она сама надаёт мне пощёчин, вышвырнет, как щенка, раздавит, как тлю...
   -Ну, тогда я за последствия не в ответе! - прохрипел я, извлёк из рюкзака бутылку из-под шампанского, и изо всех сил ударил её по голове. Бутылка тут же разлетелась на осколки, а женщина потеряла сознание. Из её головы струилась кровь.
   "Ничего, потеки, потеки. Мне башку столько раз пробивали - и ничего, жив..." - думал я, разрезая на ней одежду перочинным ножом.
   -Видал я на своём веку много всяких грязных сук и дерьмовых подстилок. Но такую мразь, как ты, встречал не часто.
   Петрик весь побледнел. Я усмехнулся, осознав, что он боится. Он был весь во власти страха. Как я за полгода до того дня. Он был так же парализован, как и я в тот день, когда Гоша и Маринка меня "опускали". Передо мной, с новой силой, пронеслась череда воспоминаний о тех проклятых событиях полугодовалой давности.
   "Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!" - это слова Наташи, которая была мне хорошей подругой. Девушка, которую я любил - а теперь она для меня навсегда утеряна, считает меня полнейшей тряпкой.
   Гоша, поносящий меня. Он хлопает меня по щеке, заставляет вставать перед Маринкой на колени...
   "Если бьёт - значит, надо бить! И не мешай ей бить, а то я буду тебя бить!"
   "Сейчас ты тут будешь сосать!"...
   Я вновь отчётливо слышал его снисходительно-издевательский тон - тон садиста, чувствующего свою силу и власть над жертвой, и наслаждающегося этим.
   "На колени, козёл! ... Ну, а чей ребёночек всё-таки?"
   Я вспомнил в один миг всё - эту кучу мусора, себя, валявшегося в ней и захлёбывавшегося слезами, соплями и кровью. Своё бессилие, своё унижение... Но больше всего, меня злило то, что, в конечном итоге, мне винить было некого, да и не в чем. Виноват был во всём я один. Тем, что, пойдя на поводу у слабости и малодушия, я дал им разрастись до такого уровня, что страх полностью овладел мной, доведя меня до совершенной беспомощности, и полного физического и психического истощения. Зато сейчас я был одержим одной мыслью: позор смывается кровью! Тот позор, которым покрыл меня Шувалов, заставив меня - во-первых, расхлёбывать его грехи. Ведь Маринка-то залетела от него, и даже Щорс об этом говорит. А во-вторых, он полностью раздавил меня морально, заставив почувствовать себя законченным ничтожеством.
   Всё это придавало мне ещё больше злобы и ярости. Органическая ненависть - к самому Гоше Шувалову, и ко всей его поганой семье, двигала мной в тот день, толкая на самые изощрённые зверства, в отношении этих двух паскудных тварей - то есть его мамаши и младшего брата.
   Я сделал над собой усилие воли, чтобы подавить желание - взять "розочку", да и исполосовать её поганые груди, которыми она вскормила своих двух вурдалаков-спиногрызов. Зачем? Пусть, вон, Петрик этим занимается. Ногами, правда, попинал немножко. Так, "для профилактики".
   -Таких гнид, как ты, я всю жизнь давил ногтями к стене, и впредь буду давить, пока все не сгниёте! - злобно хрипел я.
   Она была уже в сознании, но сопротивляться уже не могла, и что самое главное - была теперь полностью во власти страха. Страха, от которого она не испытывала даже физической боли.
   -Что, сучара сраная, думаешь, я тут трахать тебя буду? - прошипел я, задыхаясь от ярости. - Я до такого уродства не опустился, чтобы отираться об твоё паскудное тело, прошмандовка ты дешёвая. Сейчас ты трахнешься со своим младшеньким. Будет вам развлечение для всей семьи. А тебе и урок по жизни - как всяких выблядков строгать, да их откармливать себе на гордость. Твой старший - пидор! Чмо! Гомоублюдище! Такое же, как и ты, паннустыльженка миньеточная! Как говорил один умный человек - на плантациях крапивы апельсины не растут. Так что вы сейчас сольётесь в экстазе, а я сниму всё это на плёночку. И ваш любимый Гоша вскоре эту запись увидит, а те, кто ему их покажет, те ему и разъяснят, что виноват во всём этом он. Ведь он же заварил всю эту кашу! А я всего лишь...
   Я развёл руками, подыскивая нужные слова.
   -Да что я? Не я, так кто-нибудь другой! Потому что таким, как вы, надо плевать в самое сокровенное! Пресекать весь род на корню, и не давать ростков вашему гнусному семени!
   Мои жертвы в оцепенении молчали - они поняли, что имеют дело с сумасшедшим.
   -Что, сучонок - обернулся я к Петрику. - Сейчас ты подойдёшь, и трахнешь свою мамашу. И никуда вы не денетесь, потому что в случае отказа я вам такое устрою, чего вы всё равно не выдержите, и сами кинетесь на палку. Так что вперёд! - прикрикнул я.
   Тот не шелохнулся. Тогда я ударил его ногой, на что он отреагировал одним лишь стоном.
   -Чего, мамаша - та, было, резко вскочила на защиту сына, но я нанёс ей удар в челюсть кулаком, с зажатой в него связкой ключей; и та обмякла. - Может, ты проявишь инициативу, мальчик-то стесняется! Или тебе приятнее наблюдать, как он погибнет смертью мученика? Сейчас я сделаю ему укольчик, чтобы он боли не чувствовал. Ведь главное - не боль, главное - вот это! - я извлёк из рюкзака изящную портативную видеокамеру. - И твой младшенький будет распят на шкафу. А тебе приведём кобелька. Настоящего псину из приюта. Он трахал сучек, но миньет ему будет в диковинку. Думаю, кобелю понравится. А главное - кино получится оригинальное.
   -У меня нестоячка! - Петрик, продолжая биться в истерике, спустил штаны, и я увидел болтающуюся между ног детскую писюльку.
   -Что ж, тогда это вопрос времени. Я вернусь через два года, и, клянусь вам, вы сделаете это! Именно ты, сучка, станешь его первой, последней и единственной женщиной! А сейчас вы тогда развлечётесь по-другому. Я не хочу оставаться с пустой кассетой.
   Я достал шприц, снял с него колпачок, и мигом вонзил его в ляжку Шуваловой. Другой рукой я ударил её локтём в лицо, и тут же ввёл ей зелье. Через мгновение она расплылась в счастливой улыбке.
   -Вот и прекрасно. А теперь смотри сюда, сопляк вонючий. Я сделал твоей маме один укол. Сейчас ей очень хорошо. Она кайфует! А если я сделаю ей ещё один укол, она уснёт, и больше не проснётся. А чтобы я не сделал ей этого укола, ты будешь сейчас делать то, что я скажу. Ты понял меня, гадёныш?
   Но он ничего не понял - он был полностью невменяем, был в состоянии крайнего шока, и я испугался, что сейчас он начнёт кричать. Тогда я вонзил ему шприц в ягодицу, и через минуту он уже был живым воплощением счастья, довольства и блаженства. Его лицо сияло, а глаза равномерно мигали - ритмично открывались и закрывались, как "бегущие огни".
   -Тебе хорошо? - спросил его я.
   В ответ он пробубнил что-то нечленораздельное.
   -Ни о чём не думай. Лови свой кайф, наслаждайся, и делай то, что тебе говорят.
   Я достал пачку ширпотребных сигарет, распечатал её, извлёк из рюкзака пустой флакон из-под моющего средства.
   -Менты преступников находят по окуркам! - криво усмехнулся я. - Вот, пускай теперь идентифицируют вот этого курильщика!
   С этими словами, я расковырял ножом отверстие в пробке флакона - так, чтобы туда можно было вставить сигарету. Сжал флакон, выпустив из него воздух, вставил туда сигарету, поднёс зажигалку. Флакон тут же стал наполняться дымом, а на конце сигареты ярко заалел горячий уголёк.
   -Туши хабарик об её сосок - я протянул сигарету подростку. - Не стесняйся. Ей не больно. Ей очень приятно. Наслаждайтесь вместе.
   Сын робко шагнул к матери, и покорно, но столь же робко, прикоснулся кончиком сигареты к её соску. Когда он это делал, одурманенная наркотиками мать как-то странно просияла, сладко улыбнулась, отчего сын осмелел, и затушил окурок. Я зафиксировал это на камеру. Сцена, ужасная по своей сущности, поразила меня самого. Особенно меня поразили их беспечные, счастливые лица.
   -Фруйт-Телла, вместе будем наслаждаться - пропел я, "прикуривая" флаконом следующую сигарету, и протянул её Петрику.
   После нескольких сигарет Петрик засуетился, и я понял: его сейчас вырвет. Вполне обычное явление при первом приёме опиатов, в особенности же героина.
   Кадр вышел потрясающим: его вырвало прямо на её лицо и тело. При этом оба продолжали довольно ухмыляться.
   "Неплохо для начала" - подумал я. Теперь настало время заметать следы.
   Моих отпечатков пальцев нигде не было - благо дело, я был в садовых резиновых перчатках. Я взял иглу от шприца, подошёл к мамаше и наделал ей на обеих руках отметин на венах. Наркоманка, да и только. Заодно сунул ей в руки шприц, чтобы на нём отпечатались её пальцы. Кто после всего этого будет искать какого-то таинственного безумца?
   Однако злоба моя не проходила. Что-то ещё жгло меня изнутри. Я не чувствовал себя отмщённым, а свой позор смытым.
   На прощанье я заехал ей ногой по матке. Та сладко застонала. Я хотел плюнуть ей в морду, помочиться на неё, но сдержался: нельзя оставлять никаких своих следов! Я достал из рюкзака брезентовый пакет с собачьими фекалиями, специально заготовленными для этого случая, раскрыл ей рот, и втолкнул туда содержимое пакета. У героинщиков это частое явление - трогать фекалии руками, пробовать их на вкус. Даже героин на наркоманском сленге называют говном. Так что пусть жрёт своё говно, и наслаждается. Кто там станет разбираться, чьё оно на самом деле.
   А потом я схватил монтировку, и стал лупить Петрика. Сломал ему позвоночник, обе ключицы, вдобавок со злости и по ноге заехал. Уж больно крепко меня рассердило то, с каким наслаждением он глумился над маленьким котёнком. Петрик, в отличие от котёнка, боли не чувствовал - его конкретно "плющило", он был почти без сознания.
   "Так надёжнее будет" - подумал я. - "А то, чего доброго, он пойдёт и эти два года позанимается каким-нибудь кунг-фу, и тогда не будет плясать под мою дудочку, а сам ещё причинит мне какой-нибудь вред. А таким, как он, нельзя набираться силы. Он должен всю жизнь быть хилым и ущербным. Так что через пару лет у него косточки-то срастутся, но сделать он ничего не сможет. И мой план будет доведён до конца. А я тем временем доберусь и до Гоши. Сейчас я не в форме, но я возрожусь, как Феникс, из пепла!".
   После этого я покинул квартиру, сел в красный "Москвич" номер 687SHT, и завёл мотор...
   Тут до меня донеслось жалобное мяуканье. Я оглянулся - у подъезда стоял котёнок, которого я спас от этого поганого ублюдка Петрика.
   -Иди ко мне, котёночек! - позвал я, открыв дверь. Но котёнок испугался и убежал.
   -Ничего, малыш... - сказал я себе под нос. - Этот урод тебя не тронет. Просто физически не сможет. Долго не сможет...
   ... Кроме этого визита к Шуваловым, в ближайшие дни я совершил ещё несколько аналогичных рейсов с видеокамерой. Чтобы расквитаться за прошлые унижения. Были у меня, помимо Гоши, ещё парочка таких же уродов, оскорбивших в своё время донельзя мою честь и достоинство. Ещё тот козёл в белой куртке, разбивший стекло головой моего друга, и заставивший меня брать вину на себя, и платить за это. С ними всеми я разобрался по-другому. Где сам, а где и с помощью подручных.
   Андрей сдержал своё слово: по всем шести эпизодам дела были списаны на подставных лиц. Как он мне сам и сказал, полиции не очень-то охота иметь в своём активе такой грязный "висяк", и они с радостью спишут эти делянки хоть на первого попавшегося. Главное одно - вовремя остановиться. Иначе они бросят уже все силы на поиски новоиспечённого Джека-Потрошителя, уже из страха перед тем, что на его пути могут оказаться близкие люди.
   Я и остановился вовремя. Последняя поездка состоялась в самом конце апреля, и тут же Черногорский бесследно исчез. На следующий день Андрей определил меня в частную хирургическую клинику, и уже в начале мая меня узнать было невозможно.
   -Ну что? - спросил меня Андрей, войдя ко мне в палату. - Давай знакомиться. Меня Андрей зовут. А Вас?
   Он достал из-под полы пиджака "серпастый, молоткастый", и развернул его. На третьей странице красовалась моя фотография. То есть - моя новая физиономия, к которой я ещё не привык...
   -Ваши фамилия, имя, отчество? - ехидно вопросил Андрей, достав чернильную ручку.
   Вот так раз! Я, конечно, предполагал, что у Андрея есть связи с кое-какими влиятельными людьми, но не до такой же степени...
   -Феоктистов Михаил Порфирьевич - ответил я.
   Порфирьевич - это моё родное отчество. Зачем мне его менять? Михаил - я с детства называл себя Мишей, и все знакомые называли меня именно так. Только родители звали меня Миня - от имени Вениамин, потому что другая сокращённая форма этого имени - Веня - вызывала у меня бурю протеста. Из-за того, что дети стали дразнить меня веником, и проводили прочие аналогии, связанные именно с мусором. Швабра, тряпка, помело... Тогда я и стал Миней, который впоследствии трансформировался в Мишу. А что до фамилии... Свою родную фамилию я ненавидел. Почему, за что - узнаете чуть позже. Поэтому везде я предпочитал представляться каким-нибудь псевдонимом, выбирая что-нибудь попроще и понейтральнее, чтобы не выделяться. Только, конечно же, не Иванов, не Петров и не Сидоров. А то, чего доброго, сразу раскусят. Как артиста Филатова в фильме "Забытая мелодия для флейты", когда его застукали за не самым целомудренным занятием в двух шагах от детского санатория. "Ваша фамилия!" "Иванов". "А если честно?" "Катанян"... Я же представлялся фамилиями, образованными от обыкновенных русских имён - это не только не бросалось в глаза, но и предохраняло от всякого рода обидных кличек. В отличие от какого-нибудь Козлова или Петухова.
   -А почему Феоктистов? - спросил Андрей.
   -Звучит красиво: Михаил Феоктистов. А то надоели уже все эти Федотовы и Павловы.
   -Ага - передёрнул Андрей. - Сейчас напишу: Филиппов. Или Фокин. Чтоб не морочил себе голову излишней аналогией.
   -А причём тут вообще Фокин? - рассердился я.
   -Потому что. Он - Фока, а ты - Фокс.
   Прямо на ходу он придумал мне кличку. После этого некоторое время он меня иначе и не называл - всё только Фокс да Фокс. Даже на "Москвиче" моём - и то было выгравировано: "На память Фоксу от братвы. Арлекин и компания".
   -Значит так, пока ещё товарищ Феоктистов. Родился ты 12 декабря 1974 года, как раз в тот день, когда ты свой день рождения справляешь. На целый день старше бедолаги Черногорского, которого угораздило родиться - и то в пятницу, 13-го. Место рождения: деревня Синимяе, что возле озера Байкал. Не тот Байкал, который в Пяэскюла, а тот, который в Красноярском крае. Там эстонцев больше, чем в самой Эстонии. Скажем так: прародичи твои - выходцы из чудских староверов, или печорцы - не важно. При батюшке Сталине их всех эшелонами туда отправляли. Не веришь - съезди в свою родную деревню, сам во всём убедишься. Сюда ты прибыл в 89-м, поступил в наше родное училище, где и жил - первый год в общаге, потом - у знакомых. Такие бумаги организовать мне оказалось по силам. С родителями ты, естественно, не контачишь - папаша твой на Колыму слинял ещё в 86-м, на золотые прииски, и с тех пор сам не знает, где его чёрт носит. Мать всё в том же 89-м поехала в Москву на заработки, вышла замуж за иностранца, да и умотала за бугор. В деревню возвращаться всё равно смысла не было. Это раньше там одни эстонцы жили, а теперь там одни китайцы. Ладно, захочешь - сам на Байкал слетаешь. Прописку я тебе организую. Не в трёхкомнатных апартаментах, конечно же, и не в центре города - придётся тебе довольствоваться "семнадцатой республикой". А жить - живи, где хочешь. И вот ещё синяя бумага от неформального объединения, именуемого Комитет Граждан Эстонии. Датирована 89-м годом. Что ты ей до сих пор не воспользовался - понятия не имею. Хотя на местном наречии ты болтать умеешь - если чего, ты и по натурализации сдашь. И будешь ты уже не товарищ, а полноправный гражданин, герр Феоктистов.
   -И что теперь?
   -А теперь ничего. Нет больше Черногорского. Кончился Черногорский! Всех забудь, ни с кем счёты не своди. Ты и так уже насводился больше, чем надо. Эти бы концы спрятать! Я для тебя сделал всё, что мог. Теперь я тебя на некоторое время вынужден оставить. Найди работу, найди себе девушку, поправляй здоровье...
   -А если... - неуверенно начал я, не зная, как сформулировать вопрос.
   -Что - "если"? - разозлился Андрей. - Надоели мне твои эти "а если", "а вдруг"... Ты боишься, чёрт знает, чего, и сам не знаешь, чего! Если боишься - задай вопрос сам себе: чего ты боишься? Кого ты боишься. И чем этот кто-то, или что-то, тебе может грозить. Какие у тебя проблемы? У кого здесь, в Эстонской Республике, есть претензии к Михаилу Феоктистову? Покажи мне этого человека! Только сразу, сейчас! Назови имя, или прозвище, и город, в котором его искать. Через день-два ты получишь расписку, что он не имеет к тебе претензий.
   -Андрей, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду...
   -Я совершенно ничего не понимаю! - продолжал Андрей. - Ты говоришь о косяках Черногорского? А где он, этот Черногорский? Или зачем тогда было весь этот огород городить? Ты помнишь бар в Старом городе? Ты помнишь человека, которого ты подвозил к гостинице? Так вот. Если какая-нибудь проблема будет - значит, её уже не будет. А то, чем ты мозги засираешь себе и мне - это не проблемы. Это бред сивой кобылы, ахинея полная, детские игрушки! Попадётся тебе впредь такой Гоша, или Дима, или ещё какое-нибудь нелепое создание, начнёт права качать и много на себя брать - ставь на место! Будет грозить - отвечай тем же. Будет бить - давай сдачи, или уходи. Только не жуй ты без конца свою детскую жвачку, не накручивай себе, что ты ничего не можешь! Все мы в детстве чего-то боялись. Темноты, пауков, крапивы, мышей... Только одни из нас стали взрослыми, и переросли свои детские болезни. А другим до старости нянька требуется. Так ты что - хочешь быть отсталым? Олигофреном, маразматиком? А раз нет - то и держи себя, как подобает взрослому, а не играй в бирюльки со всякими Тампошами. Запомни, Миша - каков поп, таков и приход! И заруби себе это на носу, на всю оставшуюся жизнь.
   -А как с родителями?
   -А очень просто. Держи с ними связь периодически. Позванивай, скажи, что подрядился, к примеру, в Финляндию строить. Или в Норвегию, на нефтяные вышки. Или на "рыбалку" отчалил. Носу домой не показывай - по крайней мере, лет пять. Чтоб не вызвать подозрений: с чего это вдруг господин Феоктистов всё время торчит на квартире у Черногорских. И где, интересно, тогда Черногорский? А лет через пять - ну, будешь ты к предкам в гости ходить - да и ходи себе на здоровье. Это личное дело каждого - кому куда в гости ходить. Сам Черногорский чист, не в розыске, ничего за ним не числится, ни в чём его не подозревают. Ну, захотел, смылся - и хрен с ним.
   Я молчал. Слишком много на мою голову свалилось неожиданностей, чтобы так, враз всё переварить.
   -Я думаю, ты меня правильно понял - добавил Андрей. - А чего не понял - жизнь научит. И на тебе на первое время, пока работу найдёшь - он протянул мне пачку денег. - Чтоб не ходил, не побирался. Думаю, у тебя мозгов хватит искать приличную работу, а не на подхвате где-нибудь.
   -Сколько здесь? - ошалело спросил я. Пачка была объёмистая, хоть купюры были разного достоинства, начиная от однокроновых и кончая "воронами".
   -Один "пучок", в размен на наши - ответил Андрей. - Да не парься ты за это! Сам прикинь - куда пойдёшь, пока работы нет? К родителям, что ли? Или, может, к дяде Коле-хохлу? Вместе с Тампошей шуршать! Ладно, Миша, бывай. Нам с тобой сейчас тоже лучше некоторое время не видеться.
   После этих слов Андрей развернулся, и через секунду дверь палаты закрылась.
   ...Казалось, всё. Позади остались месяцы безмерного страха и позора. Позор был смыт - если можно было так выразиться. Впереди была новая жизнь - новый облик, новое имя. Теперь я был Феоктистов, и только Феоктистов, и не имел уже ничего общего с тем Черногорским. Этой мыслью я себя и успокаивал. Что то был и вовсе не я...
   Однако оправлялся я тяжело. Слабость, утомляемость, раздражительность были моими постоянными спутниками. Прямо как у беременной женщины, чёрт возьми!
   Но более всего пожирало меня моё оскорблённое самолюбие. Мне было мало даже того, что я отомстил Шуваловым, и иже с ними. Я жаждал реабилитации. Жаждал признания. Жаждал доказать всему и всем, что я - Михаил Феоктистов с большой буквы. Что я - человек, достойный уважения. Всем - это, конечно же, Андрею. Да и не только Андрею - всему тому кругу, который так или иначе посвящён в тайну Феоктистова. И, в первую очередь - самому себе. Я хотел взять машину времени, и переместиться назад - хотя бы в сентябрь 96-го...
   "Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!"
   Я докажу, что я не возвращался! Это не было трусливое шаганье на поводу у Марины! Это было просто недоразумение! Пожалел я эту несчастную дурочку, и решил довести дело до конца. А то, что оно так затянулось - ну, не от одного же меня всё зависит. Особенно, когда имеешь дело с разными недоумками. Только Андрей меня неправильно понял, и воспринял именно так - будто я вернулся к этой вздорной, распутной малолетке под каблук. Я не вернулся, я не мог вернуться, потому что я не тряпка!
   Мне просто необходимо было это доказать, потому что после всех тех событий Андрей стал относиться ко мне свысока. Не воспринимал всерьёз - или мне так казалось? Перестал со мной делиться, советоваться - а ведь до лета 96-го мы с ним всё "обмозговывали" вместе, он доверял мне, как лучшему другу, что он и сам неоднократно подчёркивал. Зато теперь, он считает меня каким-то лопухом, "девственником", ни черта не понимающим в жизни, и абсолютно к ней не готовым и не приспособленным. Теперь он "крутился" среди каких-то новых знакомых, со мной не обсуждал ни одну свою идею, а ведь раньше я был, если можно так выразиться, его советником...
   На деньги Андрея я снял комнату. Работал - сперва грузчиком на базаре, благо дело, с пропитанием сложностей не возникало. Потом пристроился на завод, бетонщиком - с этим уже тоже приходилось иметь дело. Разумеется, все эти варианты я воспринимал, как временные - всю жизнь быть чернорабочим мне не очень-то хотелось. А чего же мне хотелось на самом деле - я и сам себе, честно говоря, не представлял.
   А на дворе, в самом цвете, бушевала весна. И было мне в ту пору двадцать два года от роду. Чего же ещё может хотеть молодой парень, двадцати двух лет, когда вся земля, согретая весенними лучами, просыпается после зимней спячки, и вместе с этим в кровь выбрасывается гремучая смесь гормонов с адреналином? И даже горький опыт, приобретённый с Мариной, и зимний зарок - больше даже не смотреть на женщин - вмиг оказываются бессильны?
   ... Валя - та просто меня избегала. Когда я, якобы случайно, встречал её и пытался заговорить, она на всё отвечала односложно. "Да", "нет", "не знаю", "может быть", затем разворачивалась и говорила: "Ну ладно, Миша, мне пора", и пожимала руку, давая понять, что разговор окончен.
   Однажды я всё же набрался храбрости, и зашёл к ней в гости.
   -Здравствуй! - я протянул ей букет цветов, и поцеловал в щёку. Не желая меня обижать, она не отдёрнулась, хотя было очевидно, что ей это не очень-то и приятно.
   -Привет, Миша. Приятно, когда меня окружают джентльмены, спасибо. Что скажешь? - спросила она. Внешне приветливо, но я воспринял это так: "Что тебе вообще от меня надо? Что ты всё дурью маешься, никак успокоиться не можешь!".
   -Что скажу... - я застенчиво отвёл глаза. - Хороший день сегодня - вот что я скажу. Давай, что ли, сходим куда-нибудь, что ли...
   -Ну, и куда же ты намерен сходить? - игриво подхватила девушка. - Чтобы отметить этот хороший день?
   -Ну, я не знаю - робко ответил я. - Давай чего-нибудь придумаем...
   -Эх, Миша, Миша! - с укоризной сказала Валя. - Вот так и пролетит хороший день, пока ты думать будешь. Хорошие дни и проводить надо хорошо. Ко мне сейчас скоро приедут - поедем отдыхать на природу. А вечером меня пригласили в оперу.
   -И кто же это, если не секрет? - я почувствовал, что весь вхожу в краску.
   -Ой, Миша, ну к чему это твоё любопытство? Не забивай себе голову. Ты всё равно их не знаешь.
   Дальше всё было, как в полусне. Я молча развернулся и зашагал прочь. У меня звенело в ушах. Как будто рядом со мной по обе стороны были огромные динамики, из которых неслась песня, от которой я "фанател" ещё в 91-м году. Кто её пел, я, честно говоря, уже не помню. В те времена этих поп-групп, исполнявших песни в стиле "диско", что сродни таким сверхпопулярным командам, как "Модерн Токинг" или "Пет Шоп Бойз", было великое множество.
   Песня эта была о первой любви. О впервые пробудившемся, ещё неизведанном и всепоглощающем чувстве двенадцатилетнего мальчишки к той "девушке его мечты", которую он знал с самого раннего детства. И именно её он видел прекрасной принцессой, феей из тех волшебных детских сказок, которые ему рассказывали, когда он был маленьким. И он любовался ею, рисовал её в образе то Василисы Прекрасной, то Снежной Королевы, то волшебной феи. Втайне ото всех писал о ней наивные, но трогательно-нежные стихи. И вот, когда ему было двенадцать - тот возраст, когда мальчишки впервые по-новому обращают свои взоры на девчонок, на женщин, сами при этом ещё оставаясь совершенно детьми; впервые ощущают волнение, восторг перед женской красотой, и приходит то, что мы называем первой любовью - любовью этого мальчишки стала именно Она. Героиня его сказки. Олицетворение совершенства, идеал женственности, богиня во плоти. И в том была его трагедия - его любви не суждено было найти ответа. Потому что она была уже взрослой девушкой, и чувства двенадцатилетнего мальчишки воспринимала лишь с иронией снисхождения, и уж никак не всерьёз. И сама эта песня пропитана нотками не только сердечных переживаний, но и духом веры, надежды на будущее - и тут же читается подтекст песни: человек мучается оттого, что его не понимают, не воспринимают, оценивают с предвзятостью, иронизируют над его чувствами...
   Но меня эта песня задела за живое. Эта песня и сейчас проникала в самые потаённые углы моего подсознания, потому что подсознательно я себя порой так и чувствовал - двенадцатилетним пацанёнком. Ну, а Валя - она уже взрослая, и соответственно, недоступна мне во всех смыслах. Да что Валя - ведь не она первая. Всё началось гораздо раньше, ещё с Полины...
   В общем, с Валентиной у меня не складывалось ничего - даже обычной дружбы. Тогда я решил - времена меняются, люди тоже; я уже не тот, и она не та. И то взаимопонимание, и доверие, которое между нами было когда-то, теперь уже невозможны. А значит, и отношений, таких, каких надо, не получится. Не сложатся. Что ж, не моя она принцесса.
   К такому выводу я пришёл, и оставил Валентину в покое. Разве что так, через Андрея потом иногда виделись. И решил я заняться Наташей.
   И через неё-то, я и вляпался опять в историю.
   ...Первый раз после долгого перерыва я у неё появился той же весной, или в начале лета. Просто зашёл в гости, якобы мимоходом. Встретила она меня очень спокойно. Равнодушно. А впрочем, чего я хотел ожидать? Даже Андрей мне уже всё объяснил, ещё в тот день, когда я к нему пришёл избитый.
   Но, как я уже и говорил, я просто жаждал перед ней реабилитироваться. Доказать, что я не тряпка, не жалкое, бессильное ничтожество, а человек. Обрести в её глазах статус - ну, пусть не героя, но всё же...
   Я, по такому случаю, прикупил бутылку сухого вина. Посидели с ней, потолковали "о том, о сём", потягивая винишко. Она стала рассказывать о своей жизни - как у неё сложилось после того дня.
   "Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!".
   Господи, ну когда же это перестанет меня терзать?
   ...Умер Наташин отец. Мать с горя запила, да и Наташа тоже - очутилась в таком кругу, словом, как Андрей и говорил. Ей было тяжело и больно; она чувствовала себя в этом мире одинокой, никому не нужной. Если бы в то время рядом с ней оказался мужчина, способный оказать действительно поддержку... И ведь этим мужчиной мог быть я! Но всё пошло иным путём.
   "Тебя я и не воспринимала. Вообще больше видеть не хотела. Теперь успокоилась..."
   Значит, у неё, можно сказать, никого нет! Я воспринял это, как свой шанс, который не стоит упускать.
   Я стал часто бывать у неё. Заходил к ней почти каждый день. Приходил - всегда подтянутый, аккуратно одетый, побритый, надушенный. Мы много разговаривали, что называется, "по душам", особенно, когда выпьем; при этом я любил порассуждать на серьёзные темы...
   "Выставлялся - ах, какой ты умный! Как ты всё знаешь-понимаешь! Кому твой трёп нужен, если ты уже делами доказал весь свой ум и всю свою логику?" - примерно так впоследствии прокомментировали мои "философские беседы".
   Вместе с этим, я посильно помогал Наташе. Видя, что живёт она бедно, я частенько приносил ей - то одно, то другое. То гостинцев каких прикуплю, то денег малость подкину. То безделушку какую-нибудь подарю, вроде "плейера" или "видика".
   Наверняка она догадывалась о моих истинных намерениях в отношении её. Но не подавала виду. Как не подавала виду, что ей просто смешно, что я просто так, за здорово живёшь, делаю ей дорогие подарки (хоть мне они доставались не так уж и дорого), оказываю всяческие услуги, и при этом всякий раз демонстрирую своё бескорыстие, свою обязательность и своё этакое всемогущество. Прямо палочка-выручалочка!
   И, что ни говори, она мне частенько припоминала эти проклятые похождения с Мариной. Каждый раз начиналось с того, что вспоминалась безобидная история, где были "ты, я, она", а сводилось всё всегда к следующему:
   "Да ты был в её руках послушной игрушкой; она с тобой играла, как хотела, а надоест - бросит!"
   "Да ты был её собственной вещью - ей всё можно, тебе ничего нельзя; как ей в голову взбредёт - так всё и будет!"
   "Она тебя поставила в ноль, да что ноль - ниже нуля. Этот Тампоша, эти малолетки - все считались людьми более достойными, чем ты".
   И всегда, когда Наташа это говорила, в её голосе чувствовались нотки злорадства. Я же из кожи вон лез, чтобы доказать, что это не так. Но не учёл я одного - всё того же, о чём предупреждал меня Андрей. И неизвестно, как бы всё это сложилось, если бы не ещё одно стечение обстоятельств, которое опять сыграло со мной злую шутку.
   Естественно, когда я стал бывать у Наташи, я сошёлся и с её знакомыми. Нет, не с теми, кто был полгода назад. От них она отошла, видя, что это - омут, это - колея, по которой можно катиться, пока не докатишься слишком уж далеко. У неё же хватило благоразумия вовремя остановиться. Теперь же её круг общения составляли в основном друзья с детства, жившие в её дворе и в соседнем.
   Честно говоря, первые впечатления от этой компании у меня остались очень хорошие. Интересные, толковые ребята, с которыми всегда было, о чём поговорить. Поиграть на гитаре, пофилософствовать...
   Но из всей этой компании всё же выделялся один. За глаза его дразнили Микки-Маусом. Звали его вообще-то Вольдемар, ещё называли - Волли, Вовка, откуда и пошло прозвище - Вальтер. Это прозвище влекло за собой всевозможные вариации - Вальтер Скотт, Айвенго, Уолт Дисней - и опять-таки: Микки-Маус. И, как ни странно, этот Микки тоже сыграл в моей жизни тяжёлую роль.
   До этого я знал его лишь шапочно. Когда же я познакомился с ним поближе, между ним и Наташей существовали довольно странные отношения. Она его, можно сказать, просто обожала. Да впрочем, Микки-Маус никогда не был обделён вниманием женщин. Красивый, спортивный, знающий приёмы восточных единоборств; напористый, и вместе с тем - обаятельный. Нет, это был не Андрей - в одном лице и Мастер и Воланд, видящий насквозь самые потаённые закоулки женской души, или, во всяком случае, создающий такое впечатление. Микки-Маус был сердцеедом иного типа - это был Джеймс Бонд, с отлично развитым инстинктом самца, вожака стаи, уже тем самым инстинктом зовущего за собой и подчиняющего.
   Так вот, Наташа его обожала. Он же, как виделось, ей попросту пользовался. Приходил, чтобы выпить, переспать, и вновь уйти. Работал он строителем, по частному подряду, и длительные отъезды были у него постоянно. А то, что ездит он не только на работу, Наташу не должно было интересовать. Хотя "Дисней" её и не ревновал - ему было, очевидно, всё равно, есть у неё кто-то ещё, или нет.
   Так вот, и начиная с первой нашей пьянки, этот Уолтер что-то резко начал проявлять ко мне внимание. Хотя по первому разу - ещё тогда, летом 96-го - он произвёл на меня впечатление человека, который никого не уважает, и считает всех вокруг дураками, а себя - персоной. Из чего я заключил, что с ним "каши не сваришь", и уж, во всяком случае, мне с ним детей не крестить. Теперь же мне, наоборот, льстило его расположение; здесь опять сыграло подсознание: раз Наташа так его ценит, значит, он и вправду того стоит.
   Чем Вольдемар действительно привлекал - он, по крайней мере, любил показать именно это. Во-первых, чувством справедливости. Во-вторых, он любил конкретность и обязательность. В-третьих, он умел ценить дружбу, и, в-четвёртых - обладал чувством юмора. Но всё же нрав у него был воистину холерический - он не терпел возражений в свой адрес, любил настоять на своём, подчинять своей воле, и частенько бывал агрессивным. Однако до поры, до времени мне это особенно не мешало, и мало-помалу, я стал видеться с ним практически ежедневно, при этом мы каждый раз прикладывались к рюмочке. Так же часто я ходил и к Наташе, и видел, как она из-за него страдает.
   Естественно, долго это всё не могло продолжаться, и вот однажды он её, мягко говоря, послал. Как это всё происходило, я знал лишь приблизительно, и то понаслышке. Зато пришлось принять участие в последствиях этой драмы.
   ...Однажды вечером зашёл я к Наташе. Дверь мне не открыл никто. Но что меня насторожило - что во всех окнах горел свет. И тогда мной овладели недобрые предчувствия. Уже случалось, что Наташа, после очередной ссоры с этим Вольдемаром психовала, и грозилась отравиться то ли димедролом, то ли чем-то в этом роде.
   Благо дело, этаж первый - я разбил стекло, и через окно пробрался в квартиру. Наташи нигде не было. Всё же предчувствие меня не покидало. Я метнулся в туалет, в ванную... Дверь ванной была закрыта. Я с силой тянул дверь на себя, рвал её. Дверь не поддавалась. Тогда я бросился в кладовку, в поисках какого-нибудь подручного средства, и, найдя кусок арматуры, стал ломать дверь ванной. И тут она с треском открылась.
   Наташа лежала на полу без сознания, а рядом валялись упаковки из-под таблеток, и мобильный телефон.
   Я схватил телефон и вызвал ей скорую, однако прежде скорой приехала полиция. Соседи, услышав звон стёкол и стук ломающихся дверей, особенно долго не раздумывали, и вызвали полицию. Потом, наконец, прибыла скорая, и нас увезли - Наташу в больницу, а меня - в участок.
   В больнице Наташа пробыла до следующего дня - так же, как и я в участке. Из больницы я встречал её с цветами, конфетами и шампанским.
   Однако её интересовало совсем другое - знал ли о случившемся Микки-Маус, и как он к этому отнесётся. Что ж, позвонили мы этому Микки-Маусу.
   "Ну ты и дура" - сказал он ей, и тут же бросил трубку.
   -Ну и чёрт с ним, с этим Вальтером! - пренебрежительно бросила Наташа. - Глядишь, авось перебесится! Ко мне сегодня вечером сестра приедет с мужем, и Славик с ними. Если хочешь, приходи тоже.
   -Какой ещё Славик? - не понял я.
   -Славик - это друг Гриши. Я тебе про него рассказывала.
   Честно говоря, мной опять овладели скверные предчувствия. В тот вечер я снова напился - не помню уже, с кем. И решил я написать Наташе письмо, таким образом признаться ей в любви.
   "Любовь - значит уважение и доверие" - писал я ей. - "Любить - не значит стремиться к обладанию, а значит, желать счастья. Я хочу, чтобы ты была счастлива... А так как никто не может быть счастлив один, то я желаю тебе любить и быть любимой... Уважая тебя, я не могу не уважать твой выбор. Если для счастья тебе нужен именно он, то я снимаю шляпу. Я люблю тебя - и я сделаю всё для того, чтобы тебе было хорошо..."
   Это письмо я передал ей через соседей. А потом, где-то часов в одиннадцать, я решил проверить, какой это произвело эффект. Я просто пошёл в телефонную будку, и позвонил ей.
   -Наташа, здравствуй... Слушай, тебе ничего не передавали?
   -Мне передали письмо - ледяным, как мне показалось, тоном, ответила она. - Только зачем ты вообще его писал? Миша, ты что, дурак?
   -В чём дело? - не понял я.
   -Ни в чём - усмехнулась Наташа. - Не вовремя. И не к месту. Теперь всё стало по-другому.
   -То есть? - не унимался я.
   -В общем, Миша - строго сказала она, словно стараясь унять. - Я выхожу замуж.
   -Это как? - я был вконец ошарашен.
   -Это так! Всё-таки я - женщина, и у меня должна быть личная жизнь. Хочу любить, хочу быть любимой. Мне надоело играть в чужие игры, и изображать из себя неизвестно кого.
   -Но как же так, сразу? - от удивления я с трудом подбирал слова.
   -Это, Миша, не твоё дело. Ты своё слово сказал, уже давным-давно.
   ...Бывал я после этого ещё пару раз у Наташи, видел я её этого Славика. То был высокий, худой, жилистый мужик, лет на десять её старше, по характеру такой же авторитарный, нахрапистый, как и Вальтер. Мне, однако, Славик показался недалёким и непорядочным, вдобавок беззастенчивым вруном, и наглым, самоуверенным типом.
   -Ладно, пойду я - равнодушно сказал я, выпив рюмку водки. - Наташ, пошли, меня проводишь...
   Мы вышли во двор.
   -Не внушает он мне доверия - сказал я ей.
   -Зато мне внушает - парировала она.
   -Вот увидишь - проворчал я. - Меня чутьё редко обманывает.
   -У меня тоже чутьё! Славик - пожалуй, единственный мужчина, который смог поставить меня на место! - в голосе Наташи мне слышались какие-то поучающие интонации.
   -И я смог! - запальчиво возразил я. - Помнишь наш разговор про димедрол?
   -Нет, Миша, это было не твоё! Ты смог ударить кулаком по столу...
   -Потому что в этом была необходимость! - перебил её я. - А так я со всеми разговариваю так, чтобы меня поняли. Или что, по-твоему, моё? Наташенька всегда права? - я начинал распаляться.
   -Причём тут я? - усмехнулась в ответ Наташа. - Марина, вон...
   -Ты хочешь меня оскорбить? Мне-то что? - я говорил через губу, с явным пренебрежением, чтобы этим скрыть своё волнение. - Твои глаза по пять копеек на меня не действуют, так что можешь не стараться.
   -Да нет, Миша, не оскорбить, это ты сам всё время так поступаешь. Ты... ты знаешь, ты слишком высоко себя ставишь. Что ты там сродни Андрею, или Волли... Нет, Мишутка, не обольщайся. Как бы ты там не пыжился, а кем ты был, тем и остался.
   -То есть - кем? - осторожно спросил я, внутренне напрягшись в ожидании какой-нибудь гадости.
   -Самим собой. Выше головы не прыгнешь. И ещё - всяк сверчок знай свой шесток. Знаешь такие пословицы?
   Я ненадолго задумался.
   -Ты знаешь, Наташа - сказал я, закурив сигарету "Кэмел" - просто я теперь понял одно. Я понял, что ты в мужчинах больше всего ценишь. То, чего мне вот как раз и не хватает.
   -Не то, что не хватает. У тебя просто пока этого нет. Ещё не пришло время, таков уж ты... - так же небрежно бросила она, с явным вызовом в голосе.
   -Не знаю, о чём ты, но я имею в виду силу, и вот этот самый нахрап.
   -Ошибаешься. Сила, нахрап - детали, любят ведь не за силу, хотя мужчина и должен быть сильным. Главное - каков сам по себе мужчина. И это для меня значит всё. А тебе, извини - мне и сказать нечего.
   -То есть, как - нечего? - очевидно, я уже не находил ничего лучшего, как только придираться к словам.
   -Хочешь начистоту? Не обидишься? - язвительно спросила Наташа, глядя мне прямо в глаза.
   Я согласно кивнул.
   -Если так, прямо и в лоб, Миша, ты не мужчина. Ты ещё не стал мужчиной! Ты пока мальчик, и ещё будешь им, ну, по крайней мере, лет десять. Нравится тебе это, или не нравится - но тебе остаётся только смириться, и признать этот факт, каким он есть. Всему своё время, не ты первый, не ты последний.
   -И что же во мне такого детского? - с обидой процедил я.
   -Ну вот, ты уже надуваешь губы. Нет, я не имею в виду в постели. Между нами всё равно, никогда и ничего, не было, нет, и не будет.
   -Но ведь могло бы быть - возразил я.
   -"Бы", "кабы" - это не разговор. Если бы что-то было, это вышло бы досадной ошибкой. А так всё шло по своему пути. Просто пока что ты ещё не созрел. Не телесно - эта штука тут ни при чём.
   Девушка вздохнула.
   -Ты не созрел ещё для этих отношений - продолжала она. - Поэтому для нормальной, взрослой женщины ты не интересен. Только материнские чувства можешь вызвать - жалость, сочувствие. Не больше. Женщине не надо даже и особенно вникать - у нас на то есть интуиция. А по тебе всё сразу видно.
   -Что значит - не созрел? - упёрся я.
   -Я не могу объяснить это словами. Я просто чувствую это. Ты всё равно сейчас этого не поймёшь, будешь только обижаться, и пытаться доказать обратное. Ты поймёшь это сам, когда станешь взрослым.
   -Если я не в твоём вкусе, это вовсе не значит, что все женщины должны меня отшивать. Не суди обо всех по себе - я повысил голос.
   -По себе? Вот как? - передёрнула Наташа. - Да нет, Мишаня, твоя жизнь сама за себя говорит. Маринка была у тебя первой, последней и единственной. А кто такая Марина - я думаю, это можно не комментировать. И этим уже всё сказано. Вот когда будет у тебя другой опыт - тогда можно будет и поговорить.
   -Что ты этим хочешь сказать? - всполошился я. - Что блядство - показатель зрелости, а порядочность означает девственность? Отсталость? Инфантильность?
   -Это уже детский лепет, Миша. Ты всё переворачиваешь с ног на уши. Я говорю не о "блядстве", как ты выражаешься, а об отношениях между мужчиной и женщиной. Это совершенно разные вещи. Вот, Марина - гуляет направо-налево, а до зрелости ей ещё ой, как далеко. Как и тебе, впрочем. А ты, можно сказать, девственник по жизни. Если не считать Марины - но ведь и она не женщина. А порядочности в тебе - ни на грош. То, что ты пытаешься выдать за свою порядочность, то на самом деле трусость и несостоятельность.
   Тем и кончился мой последний разговор с Наташей. Что я - не мужчина, а мальчик, который ни черта ни в чём не смыслит, и для нормальной женщины не интересен. Индифферентен, так сказать. Словно я и вправду маленький мальчик, или какой-нибудь голубой. Да ещё, выходит, меня всего и видно насквозь невооружённым глазом!
   С Наташей я после этого больше не встречался - уж после такого разговора, в этом не было никакого смысла. С того дня я, правда, запил пуще прежнего, да причём не с кем-нибудь, а с Вальтером. Тем самым Микки-Маусом.
   В пьяном угаре время текло быстро, незаметно и безвозвратно. Мне хотелось забыться, утопить все свои обиды в спиртном, ибо я чувствовал, что от чего я так упорно стремился уйти - к тому же я и пришёл. В глазах Наташи, которую я любил - или, по крайней мере, мне так казалось - я так и остался тряпкой, фуфлом, по-детски неразумным и беспомощным мальчонкой, таким же, как те Маринкины пацанчики, с той лишь разницей, что я был в два раза старше их. И выходит, даже сейчас, всем своим видом, своими словами и поступками пытаясь доказать совершенно противоположное, я вновь подтверждал это! Но чем же, чем?
   Я успокаивал себя мыслью, что вовсе ничем, что просто дело всё в том, что такова человеческая натура - неохотнее всего люди расстаются с собственными мнениями, убеждениями, тем паче - с привычками, а уж тем более - принципами. Хотя, по сути дела, принципы и убеждения и есть привычки, только в несколько иной форме. И всё же, меня поглощала фрустрация, вызванная невозможностью выразить себя, быть оценённым по достоинству хотя бы одной женщиной - я не имел под собой должной почвы для осознания себя полноценным мужчиной. И это ещё более усугубляло мой, и без того портящий жизнь, комплекс неполноценности. И поэтому, я просто жаждал забыться. Что мне и удавалось при помощи беспробудного пьянства.
   И мне удавалось избавляться от неотвязных мыслей - о той же Анжеле, Вале, Наташе, о собственной несостоятельности, от беспросветной тоски и обречённости, словом - от мыслей, вызванных полнейшим отсутствием какого-либо внимания со стороны противоположного пола. Мне порой удавалось внушить себе полнейшее равнодушие к женщинам вообще - раз ничего не выходит, стало быть, мне это вовсе и не надо. Все радости жизни стал подменять алкоголь.
   И вместе с этим мои дела пошли на самотёк. С работы меня сократили, что, впрочем, меня особо и не заботило. Единственным огорчением для меня могло быть то, если поутру не было возможности опохмелиться.
   Такой же образ жизни вёл и Микки-Маус, или Вальтер, если угодно. Целыми днями мы болтались по общим знакомым, и бражничали. Так продолжалось почти целый месяц - пока были деньги: моё выходное пособие, поскольку все деньги Андрея ушли на оплату квартиры, а что осталось, то я истратил на Наташу. А у Вольдемара как раз было межсезонье: один объект он сдал, второго лишь ожидал, и поэтому он мог позволить себе расслабиться. В отличие от меня - мои проблемы росли, как снежный ком, катящийся под гору, но я этого не замечал - или не хотел?
   В пьяном угаре я и не осознавал, как мало-помалу попадал под влияние этого Вольдемара. Я просто пьянствовал, пустился во все тяжкие, и под эту лавочку не замечал, какой характер постепенно приобретали наши отношения. Он был сильнее меня - не только физически, но и морально; и я оказался в устойчивой позиции ведомой шестерни. Везде я шёл за ним, словно верный пёс за хозяином, всегда и во всём с ним соглашаясь, и даже не задумывался, нужно мне это вообще, или нет. Я оказался почти в таком же положении, что и в своё время с Мариной - я просто пустил всё на самотёк, мне было лень вообще думать, анализировать, осознавать, принимать какие бы то ни было решения...
   Потом, в минуты горького похмелья, я всё же стал ощущать незавидность сложившегося положения, неприглядность той роли, в которой я оказался, нелепость и абсурдность своего поведения. Я взглянул на себя со стороны, и понял, что я вновь полностью потерял себя. Я стал, грубо говоря, мальчиком на побегушках у этого Вольдемара, так и живя - я делал не то, что мне было нужно, а то, что случится. Что придётся. Плыл по течению винно-водочной реки. Хоть мне и были чужды многие из наших тогдашних собутыльников, а некоторые - так даже особенно неприятны. Компания и в самом деле подбиралась разношёрстная, попадались там и ребята, чем-то сродни Шувалову. Впрочем, на квартире у этого Пеликана, друга детства Вольдемара, если бы я встретил даже хоть Гошу Шувалова - в этом не было бы ничего удивительного. Сам Пеликан был, в общем-то, человек неплохой - добрый, отзывчивый, да бесхребетный. А может, тоже, как и я, пустивший всё на самотёк по винно-водочной реке. Работу он потерял, девушка его бросила, и в его квартире образовался самый настоящий пьяный вертеп. Одним из его постояльцев был некий Карапет - наркоман, квартирный вор и уличный "гопник", или "трясун". К Пеликану он захаживал то один, то вместе со своим приятелем по кличке Гном. А когда мы пьянствовали у Вольдемара дома, туда частенько захаживал Тимур по прозвищу Пупсик - такой же наркоша и отброс общества, как и Карапет. Почему-то именно эти типы - Карапет и Пупсик - внушали мне неприязнь, омерзение, переходящее то в безотчётный страх, то в органическую ненависть. В их обществе я чувствовал себя абсолютно не в своей тарелке, меня не покидало предчувствие чего-то грязного, подлого и унизительного - причём именно с их стороны. Чего именно - я не мог понять. Что же до Вольдемара, то он считал это моими личными предрассудками и комплексами. "Да чего ты, Мишка, паришься, в голову себе разную чушь забиваешь, и из-за неё на шубняк садишься" - говорил он мне. "Да надоело мне это!" - отмахивался в ответ я. - "Чего мне там делать?" "Пойдём, пойдём!" - отвечал в ответ Вальтер. - "Я, наоборот, хочу, чтобы ты свой страх преодолел! Чтобы ты в любом обществе мог чувствовать себя свободно, как я".
   В один прекрасный день, у Пеликана, Вольдемар познакомился с Олесей. Эта хрупкая пятнадцатилетняя девчонка оказалась в том обществе совершенно случайно - зашла к Пеликану за компанию с подружкой. И так получилось, что влюбилась она в Вольдемара без памяти. Для неё он стал живым воплощением принца её мечты, тем более что он был её первой любовью, если не считать первых детских мимолётных увлечений. Любовь к нему захлестнула её целиком, она считала его идеалом мужчины, чуть ли не царём и богом, которому она безоговорочно верила, во всём подчинялась, и это было для неё подлинным счастьем. Его самого именно такие отношения устраивали, как нельзя лучше - ему нравилось смотреть на всех сверху вниз, решать за всех единолично, и быть в своём окружении бесспорным лидером и непререкаемым авторитетом. Это и давало ему основания чувствовать себя таковым - совершенством! Идеалом! Первым и главным - на фоне обожавшей и боготворившей его наивной молодой девчонки, и безвольного, простодушного дегенерата, каковым и оказался я.
   Мы стали много времени проводить втроём - и это мне также приедалось, и опять-таки вызывало чувство неполноценности: вот, он со своей девушкой, и я при них, как "ни богу свечка, ни чёрту кочерга". Я уже стал уставать - от этих "тусовок", от этого пьянства, меня стало тяготить общество самого этого Вальтера, с которым я почему-то уже чувствовал себя, как в своё время с Маринкой - зажатым в тяжёлой, неумолимой руке; зависимым, беспомощным, никчемным...
   Меня порой осеняла мысль, что пора остановиться. Пора искать работу, пора возвращаться из болота беспробудного пьянства в русло нормальной жизни...
   -Потом поищешь! - говорил мне Вальтер. - А сегодня нас ждут у Пеликана, ещё с Рудиком там надо встретиться. Да ты посмотри на себя - куда тебе идти, какую работу тебе кто предложит!
   -Ладно, поехали к Пеликану. Я и так с похмелья ни черта не соображаю...
   И такая дребедень повторялась каждый день. Возразить Вольдемару и сделать по-своему я не мог - словно чего-то боялся, причём страх этот был необъясним, я сам не мог понять природу этого страха. Он коренился где-то глубоко в подсознании, и выражался всё той же избитой фразой: "а что мне за это будет?". Я боялся, что тогда Вольдемар на меня рассердится, обвинит, или заподозрит в чём-то, и я вновь окажусь виноват, и попаду в какую-то страшную кабалу, из которой я уже никогда не смогу выбраться, в силу своего парализующего комплекса - вины, страха и неполноценности.
   (Под термином "комплекс неполноценности" следует понимать научное его определение: человек, сравнивая себя с неким другим лицом, делает выводы не в свою пользу, заключая, что он хуже, ниже, менее значим, нежели другой субъект).
   Однако настоящие проблемы ещё только назревали.
   ... Я как раз находился в обществе Вальтера, на квартире у кого-то из общих знакомых, когда мне на мобильный позвонили соседи, и сообщили, что мою квартиру обворовали.
   -Что такое, Миша? - всполошился Вольдемар, видя, как я меняюсь в лице.
   -Мне надо ехать - пробормотал я. - У меня хату подняли...
   Вольдемар поехал вместе со мной. Он помог мне починить дверь, поменять замок, но его "участие" и "сочувствие" обернулись мне медвежьей услугой.
   -В общем так, Михайло - сказал Вальтер. - Решим мы твою проблему. Сейчас поедем к Пеликану, выцеплю я Карапета. Он сам домушник, всю эту шушеру знает. Таллинн - город маленький. Так что пробьём мы эту тему, и думаю, достанем твои вещи.
   -Не доверяю я этому Карапету - вздохнул я.
   -Да чего ты, Мишаня - раздражённо процедил Вальтер. - Достала меня твоя ссыкливость! Всех и всего боишься! Бесишь уже!
   ... В тот же вечер, на квартире у Пеликана, у меня и состоялась встреча с этим Карапетом, при которой посредничал Вальтер.
   -Чего, малыш - свысока ухмыльнулся Карапет. - Прослышал я о твоей закорючке, ммм - замялся он.
   Карапет ковырял зубочисткой во рту, и вращал по сторонам своими безумными глазами. Он был лихорадочно возбуждён, и во всём его облике было нечто, внушающее ужас. Очевидно, он был "обкуренный", или "обдолбанный".
   -Ну чё так смотришь? - фыркнул он. - В общем, так, малой. Я побазарил тут со старшими, у нас, воров, всё с этим строго. Воровской мир, малыш...
   Карапет опять погрузился в непонятные задумки, с трудом подбирая слова.
   -Хе-хе - внезапно оживился он. - Короче, тебе этого не понять. Может, подрастёшь, и поймёшь когда-нибудь. Ну, короче... Все со всеми крутятся, всё всегда можно пробить. Все воровские темы идут по бригадам, и в каждой бригаде есть бригадир, а бригадир работает под крышей. Все воры под крышей работают. Так вот чего - он опять зацокал языком и завращал глазами. - Я через старшего своего связался с крышей. И мы знаем, кто взял твою хату. Мы знаем, где вещи. И есть такая тема. Мой старший сказал, что твоё барахло можно выкупить на возвратку. Это стоит пятьсот баксов. Найдёшь до завтра деньги - вернём тебе твоё барахло, не найдёшь - уйдёт всё в продажу. Короче, малой, думай. Срок тебе - день.
   Он опять замялся, вертя головой по сторонам, и неистово ковыряясь во рту зубочисткой. От него исходил неприятный запах, и вообще, весь его вид был омерзителен.
   -Я думаю - добавил Карапет - тебе стоит постараться. За пятьсот баксов ты это нигде не купишь. У тебя один телек четыре куска стоил. А то всё равно хата не твоя. Приедут хозяева, что ты им скажешь?
   -Что стоишь, как потерянный? - раздражённо проворчал Вальтер.
   -Я думаю - устало ответил я. - Где я такие деньги возьму? У меня же нет ни гроша, да и в долг кто мне даст, безработному?
   -Если захочешь - ты деньги найдёшь - сказал Карапет. - В общем, всё. Завтра приду за деньгами. Короче, думай!
   С этими словами Карапет развернулся и ушёл.
   Последующие дни я, да и Вольдемар тоже, проводили у Пеликана. Ждали Карапета. Однако тот не пришёл ни через день, ни через два, ни через три.
   Он заявился лишь на пятый день, и я с удивлением заметил, что на нём была моя кожаная куртка, как раз пропавшая из квартиры.
   -Привет, малыш! - сказал Карапет. Он был возбуждён, весел - опять "под кайфом", вдобавок ещё и в лёгком подпитии. - Ну что, ты деньги приготовил?
   -Какие деньги? - удивился я. - Нет у меня никаких денег, не надо ничего выкупать, чёрт с ним, с барахлом этим!
   Карапет в изумлении присвистнул.
   -Ё-пэрэсэтэ! - он широко разинул свои безумные глаза. - Ни хрена ж себе, подстава! Ты хоть чуешь, как ты меня западлил? Такой, на хрен, прогон!
   -Какой прогон? - засуетился я. - Ты сам сказал: даёшь день на раздумье, я и ждал тебя, чтобы сказать...
   -Что сказать? Что ждал? - разорался Карапет. Он был в ярости, его лицо покраснело, а глаза буквально вылезли из орбит. - Ты знаешь, как я из-за тебя облажался? Твои вещи старшой уже выкупил, и через полчаса я должен привезти ему деньги! Что я старшому скажу? Вот коз-зёл! - процедил Карапет сквозь зубы, досадливо качая головой. - Такой косяк отморозил!
   Одновременно с этим, и лицо Вольдемара также наполнялось гневом и досадой. Он смотрел на меня прямо-таки с ненавистью. Нет, скорее это был взгляд отца, пришедшего по вызову в детскую комнату милиции, из-за подвигов своего непутёвого сынишки, и вынужденного расхлёбывать сии сыновние грехи. Именно так на меня и смотрел Вальтер - как посрамлённый и раздосадованный отец, на своего беспутного малолетнего сына.
   -Смотри, Вован - сказал ему Карапет. - За него базарил ты, так что я не знаю. Теперь уже что старший скажет. Дай-ка позвонить.
   -Вон, с него звони - угрюмо проворчал Вальтер, кивая на меня.
   Я послушно протянул Карапету свою "горбатую" "Моторолу". Тот брезгливо взял её в руки, стал набирать номер.
   -Алё, Лис? Это я, Карапет! Слышь... Ё-моё, скинула.
   Карапет повторил набор.
   -Лис? Это Карапет. Тут трубка такая лажовая! Короче... Блин! Опять скинула! Вован, дай свою мобилку, я Малого карту вставлю.
   -Да звони с моей - отмахнулся Вальтер.
   Карапет почему-то оживился, взял телефон Вольдемара - в то время достаточно престижный "Эрикссон-318", и набрал номер.
   -Алё, Лис!... Ну теперь нормально. Короче так. Этот мудак облажался, денег не принёс... А хрен его знает, короче, лох он, и всё. Чего есть... Да ничего у него нету. Прикинут, как чмо, как из параши вылез. Наверно, год проходил в одном и том же прикиде, и не мылся ни хрена. Ну чё, малой? - Карапет оторвал трубку от уха, и обратился уже ко мне. - Лис говорит, твои вещи выкупил. Он в тебя деньги вложил. А за услуги надо платить. Что ты можешь ему дать?
   -Ну, пусть продаёт вещи - сказал я. Я был весь в напряжении, ожидая чего-то особенно неприятного.
   -Что вещи! - опять взорвался Карапет. - Это его вещи! Он их купил! А за прогон и за услугу ты Лису торчишь! Что у тебя есть? Деньги, золото, аппаратура!
   -Денег нет. Золота не было никогда - отчеканил я, как автомат. - Аппаратура - была на хате, так её ж обчистили...
   -Мне плевать, что у тебя было - неистово орал Карапет. - Давай, что есть!
   -А... какой срок? - промямлил я.
   -Какие тебе сроки, сейчас давай, мудак тупоголовый!
   -Сейчас... - пробормотал я. - Сейчас ничего нет, одна только "Моторола" вот эта.
   Вместо ответа Карапет схватил мою "Моторолу", и швырнул её в открытое окно.
   -Не трахай мне мозги, твою эту парашу даже бомжу на улице, и то подбирать в падлу! Давай шустрее, чего я из-за тебя тут...
   -Машина у меня есть - ответил я.
   -Говорит, машина есть у него - сказал Карапет в трубку. - Какая?
   -"Москвич", сороковой, правда, его чуть-чуть делать надо...
   -Говорит, "Москвич", сороковой, с бедой какой-то - повторил Карапет, и вновь повернулся ко мне. - Знаешь, что Лис сказал? Чтобы ты этот "Москвич" себе в жопу затолкал! Ну что, Лис? Что с ним делать? - это опять было сказано в трубку. - Кто, кто... Друг его... Знаю, пацан, как пацан... Ну, правильно. Ну, всё тогда.
   Карапет закончил разговор, после чего отключил телефон, снял аккумулятор, вынул оттуда карту и протянул её Вальтеру.
   -Короче, лоханулись вы оба - сказал при этом Карапет. - И я из-за вас облажался, мне теперь с Лисом эту беду разруливать, но я разрулю, Вован, ты не ссы. А за этого сосунка - Карапет кивнул на меня - ты впрягся сам, ты сам эту тему толкал, и Лис хотел с тобой базара. Ну, с понтом, раз за него влез, так за него и ответь, за свои слова и действия, Лис так сказал. А этого - Карапет вновь кивнул на меня - за такое фуфло вообще опустить думали, но жалко. И тебе парафин, да и он, может, подрастёт, так поумнеет. Короче, я эту тему замну, а за прогон на первый раз прощаем. Просто эту трубку, Вован, ты больше не увидишь. Она уйдёт нам с Лисом. Тряси за неё своего малыша. Это его косяк.
   С этими словами Карапет вновь развернулся и ушёл.
   -Вот суки! - прошипел я ему вслед.
   -Это ты сука! - закричал на меня Вальтер. - Из-за тебя я теперь без телефона! А как мне насчёт работы заказы принимать?
   -А чего я крайний? - возмутился я. - Я ж говорил - кто мне эти деньги даст? Я их не просил ничего выкупать!
   -Заткнись, щенок! - рявкнул Вольдемар. - Это уже детский лепет! Тут что, шутки с тобой шутить будут? Ты хоть сам понимаешь, с кем дело имеешь? Воры! Криминал! Каждое слово стоит денег, каждая секунда! А за прогоны наказывают. И из-за тебя теперь меня наказали! Ещё легко обошлось...
   -Я же с самого начала говорил - не связывайся с Карапетом - оправдывался я.
   -У нас был с тобой разговор? Ты просил меня тему пробить?
   -Ну, ты сам предложил... - робко ответил я.
   Тот продолжал - раздражённым, и в то же время менторским тоном:
   -Если бы ты сразу сказал: замяли всё, как есть, я бы и не дёргался! Но ты сказал мне: пробей! Да или нет?
   -Ну, я сказал: узнай, если можешь... - я вновь предпринял робкую попытку извернуться.
   -Да или нет? - грозно напирал Вальтер. - Не нужен мне твой лишний трёп!
   -Да... - чуть слышно ответил я.
   -Вот! - воскликнул он. - Я выполнил твою просьбу! Я тебе всё пробил. И Карапет, сам лично, тебе всё рассказал и показал, по полочкам!
   -Но он же сказал...
   -Хватит косить под дурака! - резко перебил меня Вальтер. - Он конкретно сказал: пятьсот баксов! И ты согласился!
   -Я не соглашался! - ответил я. Хотел ответить громко, твёрдо и уверенно, а вместо этого получился истеричный визг.
   -Ты чего, и вправду дебил? - процедил Вольдемар. - Накосорезил по дури, подставил меня в говно, а теперь ещё в отказку идёшь! Как это - ты не соглашался? Этого никто не слышал! Ты сказал, что ты согласен, просто не знаешь, у кого возьмёшь деньги.
   -Я на то и намекал, что денег нет, и никто их не даст!
   -Козлина ты тупорылая, ты знаешь, кто намекает? Намекают шлюхи, когда клиента на панели цепляют! А мужик должен говорить прямо! Карапет тебе сказал - пятьсот баксов до завтра, так был бы ты мужик, сразу бы сказал: нет! Чтоб Карапет сразу бы звонил своему лису, или шакалу, и при тебе давал отбой! Или бы сразу, при Карапете, обзвонил бы всех, кого тебе надо, пробил тему, и дал ответ. А ты сидел, сопли жевал, слово сказать боялся! Вот они и сделали так, как им выгодно.
   -И что теперь?
   -Что теперь... Что, я за тебя должен был базарить? Откуда я знал, что тебе надо? Откуда я знал, найдёшь ты, или нет, если ты вообще ничего мне толком не сказал, всё "ага" да "угу", сопли сосал? Вот и дососался, и я из-за тебя опарафинился. И без телефона остался. Спасибо!
   -Вован... - заискивающе обратился я.
   -Заткнись, пока здоров! Не выводи меня из себя! Такое желание взять, да разбить тебе морду, ещё и руки-ноги переломать. Сам чмо, ещё и меня позоришь.
   -Ты так говоришь, как будто я специально...
   -Ой! - передразнил меня Вольдемар, изображая писклявый детский голос. - Не хотел я в штанишки какать! Они сами обкакались! Я нечаянно! Лучше молчи, а то выведешь! - проворчал он.
   -Ладно, лоханулся я, так надо теперь расплачиваться - сказал я. - Что я тебе должен? - осторожно спросил я.
   -Что, что... Что с тебя вообще взять? Ни хрена путёвого не можешь, только бегать, языком молоть всякий бред, да водку глушить! "Москвич" твой мне даром не нужен. Мне телефон нужен! Где хочешь, там его и ищи. Хоть на улице отними у кого-нибудь. Только аппарат сделай нормальный, а не какое-нибудь говно, как твоя горбатая "Моторола".
   Что греха таить, в течение нескольких дней после этого я целыми днями ходил по улицам и выслеживал потенциальную жертву - кого можно было бы ограбить. Я вновь оказался меж двух огней - с одной стороны, я не мог решиться на этот поступок, мне совесть никогда не позволяла тронуть ни в чём не повинного человека. Попался бы мне, например, Петрик, младший брат Шувалова, или жена того ублюдка в белой куртке - я бы не то что мобильник, башку бы оторвал вместе с этим мобильником! А с другой стороны, я боялся Вальтера. Он был несдержан, вспыльчив, и в своём гневе вызывал ужас. Я вновь оказался во власти страха - а что мне за это будет? За то, что я пойду на этот пресловутый гоп-стоп, или за то, что я на него не пойду. В первом случае - от потенциальной жертвы: мало ли, на кого нарвусь! А заодно и от стражей закона - уж куда-куда, а в тюрьму садиться из-за какого-то мобильника мне уж никак не хотелось. Ну, а во втором случае - естественно, от Вольдемара.
   Кончились мои "разбойные" похождения весьма тривиально. Напившись до беспамятства, дабы заглушить в себе голос совести, я напал на какую-то женщину, вырвал у неё сумочку с телефоном, и бросился бежать. Пробежав метров двадцать, я налетел на каких-то двух мужчин. То ли это были её знакомые, то ли просто прохожие - те меня крепко поколотили, слава Богу, хоть в полицию не сдали. В конце концов, пришёл я к Вольдемару - грязный, оборванный, жалкий, как побитая блудная дворняга.
   -Эх, ты - сказал он мне. - Такой ерунды - и то не можешь. На тебя надеяться - себя не уважать! Хорошо, ещё в ментовку не залетел, а то, небось, сказал бы им, что это я тебя гопать заставляю. Короче, я у Олесиной тётки три штуки занял, купил себе новый аппарат.
   -Значит, с меня три штуки? - я вопросительно глядел на Вольдемара.
   -Значит, с тебя три штуки - утвердительно кивнул он. - Что я тебе, гуманитарная помощь, что ли?
   -Ладно - вздохнул я. - Найду работу, заработаю, отдам тебе эти три штуки...
   -Да ну тебя на хрен - огрызнулся Вольдемар. - Ты эту работу ищешь уже чёрт знает, сколько! Много нашёл? Будешь со мной работать. Больше проку будет.
   Такой оборот дела мне совершенно не нравился. Общество Вальтера меня тяготило, а теперь, выходит, я должен терпеть его постоянно! Постоянно ощущать эту зависимость, беспомощность, вину и страх! Вновь вернулось то, что не давало мне житья во время моей "мышиной возни" с Маринкой. Я, хоть и в ином обличье, превратился вновь в жалкое, затравленное, лишённое человеческого достоинства, и даже человеческого лица, существо. В бестолковую игрушку в чужих руках, одним словом - в Черногорского!
   "Ничего" - успокаивал я себя - "отработаю этот чёртовый долг - и уйду".
   Вальтер придерживался иного мнения - он считал, что я теперь "по жизни" никуда от него не денусь, и буду постоянно у него подсобником (читай - мальчиком на побегушках). Или это мне так казалось? Как я уже говорил, он занимался различными работами, связанными с ремонтом и строительством. В мои же функции входило то, с чем мог справиться любой школьник, что ещё больше усугубляло мой комплекс неполноценности. "Подай то, принеси это, сбегай туда, не путайся под ногами", или что-то наподобие того. При этом он постоянно упрекал меня в неуклюжести, неумелости, глупости, и ещё чёрт знает, в чём, из-за чего я постоянно находился в состоянии крайнего нервного напряжения, и от этого у меня всё просто валилось из рук, и ничего не получалось. И так замыкался круг - он всё больше сердился и раздражался, я же, в свою очередь, ещё больше выходил из строя, в очередной раз пустив всё на самотёк. Будь что будет, чем-нибудь, да кончится.
   Я находился при нём практически постоянно - и после работы у него всегда находились для меня разные мелкие поручения, всё время надо было то куда-то "сбегать", то ещё чего-нибудь "нашустрить". Даже когда он занимался любовью со своей Олесей - я сидел, как верный пёс, в соседней комнате. А когда он ей изменял (а это было тоже явление довольно частое - Вольдемар был бабник тот ещё, под стать Андрею!) - я при этом "стоял на шухере".
   А что до нашей с ним совместной работы, то выходило почему-то так, что долг мой не убавлялся, а напротив, рос. При этом Вольдемар рассуждал примерно так:
   -Так, за эту работу ты заработал триста крон. Что - мало? А что ты конкретно делал? Да ничего! Потому что ты ничего ещё не умеешь. А теперь давай посчитаем - сколько я в тебя вложил. Питание - пятьдесят крон в день. Итого четыреста. Сигареты - один блок... Итого ты мне теперь должен пять тысяч сто пятьдесят крон.
   -Как же я с тобой рассчитаюсь? - недоумевал я.
   -Ничего, научишься работать - будешь зарабатывать, а там разбогатеешь - отдашь - ответил Вальтер.
   И, несмотря на кажущееся порой дружелюбие Вальтера, моё состояние усугублялось. Он по-прежнему продолжал меня держать в постоянном нервном напряжении, генерируя во мне чувство страха, вины, стыда и неполноценности. Просто он иногда чуть ослаблял хватку, а иногда наоборот, затягивал.
   Вскоре после этого произошёл ещё один случай, что ещё больше добавило пороха в огонь.
   ... Мы выпивали у Вольдемара дома - он, я и уже вышеупомянутый сосед по прозвищу Пупсик. Тот самый Пупсик, который с самого начала вызывал у меня омерзение и ожидание какой-то крупной неприятности - как и Карапет. Но высказывать свои опасения Вальтеру я не решался, поскольку знал, что он мне на это ответит. Что это всё мои предрассудки. Поэтому я и сейчас пустил всё на самотёк, не чувствуя в себе никаких сил бороться с обстоятельствами; и вновь занял выжидательную позицию. Что чем-нибудь, да всё это и кончится.
   Итак, мы, что называется, соображали на троих. В общем-то, мне нравилось пить с Вольдемаром, потому что в состоянии изрядного подпития мне удавалось заглушить в себе это чувство, вернее, целый букет чувств, державших меня в состоянии нервного шока. И тогда я воспринимал Вальтера просто как друга, товарища - разговаривал с ним "по душам", делился своими переживаниями... Но после пьянки всегда наступало похмелье, и всё становилось на круги своя. Даже ещё хуже. Вина, страх, бессилие, безысходность, зависимость, и нервы, нервы - ненавистный порочный круг, выход из которого был один - напиться.
   В тот вечер мы пили водку, запивали чаем - и тут чай кончился. Пупсик вызвался заварить новый, и, как это выяснилось позже, подсыпал туда снотворного. Почувствовав, что его валит в сон, Вольдемар мне сказал:
   -Миш, я пойду, на часик прилягу, а ты посиди пока с Пупсиком. Смотри, только не засни...
   Конечно же, я согласился. Обещал, что не засну. Я ведь никогда не говорил ему "нет".
   И вновь судьба сыграла со мной злую шутку, наказав меня за моё безволие и уступчивость. Я, конечно же, заснул, а Пупсик, не долго думая, вынес из квартиры всё, что только мог. Когда я, наконец, пришёл в себя, первой моей мыслью было - как бы заснуть так, чтобы уже никогда не просыпаться. От нервного потрясения, я даже толком не осознавал, что происходит. Что-то кричал Вальтер, понося меня и обвиняя. Я пытался в ответ оправдываться. Затем он меня ударил кулаком в лицо. Я в ответ заматерился, за что схлопотал ещё раз. Это было похоже на кошмарный сон. Опять я - такой сякой, жалкий, ни на что не годный, тупой, и вообще ошибка природы, которого он, Вальтер, решил поддержать, помочь, сделать человеком, а я всю дорогу его только позорю, подставляю, и все его неприятности - от меня одного. Соответственно, и долг мой составлял уже не три тысячи, и не пять, а целых двадцать.
   -Так, музыкальный центр "Сони". Шесть тысяч. Автомагнитола "Блаупункт". Ещё три с половиной. Два мобильных телефона, мой и Леськин. Ещё шесть. Ну, и так, по мелочам. Округлим - двадцать. Вообще, по идее, немного больше выходит, ты и так мне должен, но это ладно, прощаю. И потом, тут уже не такие и маленькие деньги. Так что, Миша, пиши расписку.
   -На хрена? - разозлился я.
   -Как - на хрена? А нечего было сопли сосать. Пиши, я сказал!
   Он протянул мне лист бумаги и ручку, и стал диктовать.
   -Пиши. Я, такой-то, такой-то, обязуюсь выплатить Вольдемару Эберхарду Янсону двадцать тысяч крон, которые я взял у него в долг...
   -Ну, это уже беспредел! - прошипел я. - Я у тебя денег ни цента не брал!
   -Как - не брал? А кормил тебя кто? А содержал тебя кто? Хорошо, давай, пиши отдельно двадцать расписок. Это взял в долг, это за это, это за то... Нет уж, мне нужна одна бумага, чтобы конкретно и справедливо! Пиши, я сказал!
   Я корявым, почти детским почерком начирикал ему расписку.
   -Ну, и теперь меня интересуют твои родители. А то мало ли, ты решишь повеситься...
   -Какие родители, ты чего? - закричал я. - Я их сам уже десять лет, как в глаза не видел! А отца и подавно! Я даже не знаю, жив он или нет.
   -Чего ты орёшь? - прикрикнул на меня Вольдемар. - Ты кому сказки рассказываешь? В Таллинне твои родители! Или ты уже сам не помнишь, что ты по пьянке городил у Пеликана?
   -Интересно, интересно - хмыкнул я. - И где же они в Таллинне? Или, может, ты мне поможешь их найти? Ищи, раз ты такой крутой!
   -Это дело не хитрое - ответил Вольдемар. - По базе данных пробить - пять секунд.
   -Пробивай - равнодушно ответил я. - Когда пробьёшь - мне скажешь. А то давно я их не видел. В деревню писал - всё глухо.
   -Ладно - оскалился тот. - Для начала мне и этого хватит. А твою родословную я пробью. Если узнаю, что твои родители здесь, ты мне в два раза больше будешь должен!
   -А если не здесь - то в два раза меньше. Идёт? - парировал я.
   -Срок пока я тебе не ставлю. Всё равно отрабатывать будешь. Но учти. Если выведешь... - и он многозначительно замолчал.
   С того момента я себя почувствовал в буквальном рабстве. Мне уже казалось, что я всецело завишу от его настроения, его капризов, что он волен делать со мной всё, что вздумается, и что от меня в моей жизни уже не зависит ничего. Лишь бы только "не вывести", а то где, чёрт побери, я достану ему эти двадцать тысяч? И куда в таком случае, в чьи руки попадёт эта проклятая бумага? Я чувствовал, что снова худею, слабею, тупею, деградирую, с каждым днём всё больше и больше. Вальтер, видя это, озлоблялся пуще прежнего, перестал со мной вообще разговаривать. Только окрики, упрёки, оскорбления, обвинения...
   И наконец, однажды он мне заявил:
   -Мне тоже, знаешь, не сильно радует нянчить тебя, как сосунка. Это тебе хорошо: сидишь у меня на шее, живёшь на всём готовом.
   -На какой ещё шее? - не выдержал я. - Это ты меня поставил в такие условия! Кто ты вообще такой, чтобы за меня решать? В гробу я видел всю твою работу! Я к тебе туда не просился - ты сам меня туда затащил! Мне осточертело быть твоим мальчиком на побегушках!
   -А чего ты ещё хочешь, если ты больше ничего не можешь? - прорычал в ответ Вальтер. - Если ты и вправду глуп и наивен, как младенец! Если ты живёшь, как ветер дунет, и сам за себя решать не способен! Если ты боишься всего и всех, и не можешь толком даже разговаривать, только лебезишь перед всеми, да сопли сосёшь! Я хотел тебя образумить, чтобы ты стал мужиком, но ты ни хрена не понимаешь, и значит, так по жизни сосунком и будешь. А раз ты права качаешь, то теперь и я их покачаю. Надоело мне тебя нянчить, раз ты ещё и в бутылку лезешь.
   Он достал из кармана кошелёк, а оттуда - вчетверо сложенный тетрадный лист.
   -Видишь, пацан? Расписка твоя! Помнишь, что писал? А теперь возьми ручку, и напиши здесь число. Послезавтра. Это твой срок.
   -Вован... - вымолвил я.
   -Всё! - тяжеловесно выдавил тот. - Моё терпение лопнуло. Пиши число, и убирайся к чёрту. Только учти, если послезавтра денег не будет, то я отдам эту расписку ростовской братве. Уж они шутить не будут. И родителей твоих найдут без всякой базы данных. Это тебе не Карапет и не Лис. Всё, вали отсюда! - рявкнул Вольдемар. - Не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому!
   Я покинул его квартиру, и, словно сомнамбула, побрёл прочь от его дома. Жил он в Ярве, в десяти минутах ходьбы от Мустамяе, где до замужества жила Наташа. Но меня ноги понесли совсем в другом направлении - пустырями, вдоль заброшенных казарм Тонди... Я шёл по этой унылой, Богом забытой земле, и этот пейзаж мне напоминал Зону Посещения из романа братьев Стругацких. Да я и сам как будто не осознавал, куда я иду, словно находился под глубочайшим гипнозом, или под воздействием какого-то неведомого наркотика. На таком же автопилоте я взобрался на железнодорожную насыпь, спустился вниз, на пустырь, взобрался на следующую насыпь, дошёл до виадука. Оттуда вдали белел купол здания загса. Только меня, конечно же, интересовал не он сам, а дом во дворе напротив.
   Я не решался сперва туда зайти. Андрей ведь сказал - нам какое-то время лучше не видеться, но ведь с того момента прошло уже добрых три месяца!
   В нерешительности я зашёл в его подъезд. "Фиат" стоял под окнами, стало быть, хозяин дома... Переминаясь с ноги на ногу, я нажал на кнопку звонка.
   -Привет, зомби! - сказал Андрей, открывая дверь. - Что, жив ещё?
   -Если это можно так назвать - ответил ему я. - В общем, попал я. Из огня, да в полымя - сказал я, доставая из кармана пачку контрабандных российских сигарет.
   -Оно и видно, что ты опять куда-то попал - сказал Андрей, оглядывая меня. - Не кури здесь эту дрянь. Не люблю, когда жжёной тряпкой воняет. Проходи, у меня нормальные сигареты есть.
   Я прошёл в комнату. Андрей открыл секцию, и достал оттуда пачку моих любимых сигарет - стомиллиметровый "Кэмел".
   -Рассказывай! - сказал он. Тут же сходил на кухню, вернулся с гранёной бутылью с янтарной жидкостью, и бокалом.
   -На - сказал он, наполнив бокал до половины. Сам он уселся в кресло, и закурил сигарку.
   Я начал рассказывать.
   -В общем, началось всё с Наташи...
   -Так ты ничего и не понял, Мишка - вздохнул Андрей, выслушав мой рассказ. - Что до Наташи, то я же сразу тебе говорил: её забудь! Задним числом ты никогда, никому, и ничего не докажешь. А бегать, навязываться и извиняться за своё прошлое - так этим ты только подтверждаешь свою старую дурость. Это в школе бывает работа над ошибками. А в жизни - если раз напортачил, то уже не перекроишь. Так имей мужество признать свою дурь, и свои слабости. А ты - наоборот, как маленький: это не я, я тут ни при чём, это само собой всё так вышло. Вот тебя Наташа и поставила на место.
   Я молчал. Мне было просто нечего сказать.
   -Но не она это придумала - Андрей выразительно помотал головой. - Ты сам перед ней себя так поставил. Тем, что бегал, суетился, пытался загладить прошлое, когда это было никому совершенно не нужно. А что до Вальтера твоего, то он не такой уж и дурак. Он увидел, какой ты по натуре подлиза, и воспользовался, кстати, моим же правилом. Пусть даже он его и не слышал никогда. Что надо сделать, чтобы подчинить себе человека? Заставь его почувствовать себя перед тобой виноватым! А такого кретина, как ты, легко подписать на всё, что угодно. Ты с самого начала поставил себя безвольным бараном, покорно согласным на всё. Так тебя и восприняли, а потом уж, конечно, попробуй, скажи "нет"! Как в тюрьме: раз струсил, подставился - попробуй, в следующий раз скажи "не буду"! Ты сам подарил себя этому Вальтеру, отдал всего себя в полнейшую зависимость, а потом, уже конечно: подписался, не сделал - уже косяк, виноват, должен, плати!
   Я слушал его, сам сидел, подперев голову и уставившись в одну точку. Да и что я мог сказать Андрею! Мне было просто стыдно перед ним - он вырвал меня из прошлого, дал новое лицо и новое имя, а я, грубо говоря, как лохом был, так лохом и остался. И ничего не помогло...
   -Конечно, тут есть какая-то доля беспредела - кивнул Андрей. - Но беспредел здесь чисто психологический. Родителей твоих он не тронет, он их даже и не найдёт, если ты только сам не скажешь. И с ростовской братвой та же история. Нет никакой ростовской братвы в Таллинне! Он тебя берёт на самый заурядный понт. Видит, что страх делает тебя послушным, покладистым, и не задающим никаких особых вопросов. На то он и играет - что ты сейчас прибежишь, расплачешься, будешь просить его об одолжении - типа, делай со мной, что хочешь, только чтоб не было ростовской братвы! Ну, а он тебе и назовёт свои условия. Что надо делать, чтобы замять этот вопрос без вмешательства ростовских медведей.
   -И что мне теперь делать? - упавшим голосом спросил я.
   -Эх, Миша, Миша, да что с тобой? - укоризненно посмотрел мне в глаза Андрей. - И это говоришь мне ты, который ещё пару лет тому назад знал ответы на все вопросы, ещё и сам всем советы давал! Вспомни себя! Уж тебе ли теперь плакать, как дитя малое, трусить и кричать "что делать"?
   -Андрей, я совсем запутался в своей жизни. Я потерял себя, я устал ото всех и от всего, я обжёгся на молоке - дую на воду, обжёгся на крапиве - шарахаюсь от лебеды. Меня предали все, кого я считал друзьями, все девушки, кого я любил, меня прогоняли с позором. Я не знаю, чего мне уже ожидать; у меня просто нет сил жить!
   -Ладно, чёрт с тобой - вздохнул Андрей. - Дам я тебе шанс, но я надеюсь, ты и сам извлечёшь из всего правильные выводы. А то так и будет - не Марина, так Вальтер, не Вальтер, так ещё кто-нибудь. В общем, сделаем так. Ты сейчас пока посиди здесь. Посмотри телевизор, или видик. Давай, я тебе "Killing Fields" поставлю. А как раз кино кончится, я вернусь, и мы поедем вместе к твоему Вальтеру. Только вести себя будешь вот так. Молча отдашь ему деньги, потребуешь свою расписку. Удостоверишься при мне, что у него к тебе претензий нет. Хочешь - можешь сам с него расписку потребовать.
   -Мне свидетеля хватит - буркнул я.
   -Свою бумажку разорвёшь при нём же, развернёшься и уйдёшь. И всё. Никаких разговоров. Никаких объяснений. Никаких извинений, оправданий - достаточно! Дай ему понять, что игре конец. А дальше я сам с ним буду разговаривать. Иначе этим не кончится, будет опять вась-вась, шуры-муры, и будешь по жизни сидеть в этой галоше.
   -Андрюха, я же и так тебе должен! Как же я теперь...
   -Об этом мы после потолкуем. Всё, жди меня.
   ...Так и кончился ещё один кошмар моей жизни. Ещё одно "явление Черногорского народу". Началась новая жизнь - где не было ни того страха, ни тех унижений, ни той безысходности. Но всё же осталось чувство пережитого кошмара, истощившего все мои жизненные силы. Было чувство обиды, досады, желание расквитаться за всё это, дабы смыть позор. Оскорблённое самолюбие не давало мне покоя, я желал сотворить с Карапетом и Пупсиком примерно то же, что и с Гошей Шуваловым. Но ещё больше не давал покоя страх - что этот кошмар опять вернётся в чьём-либо третьем лице; и я жаждал защитить себя, обрести уверенность в своей неуязвимости для чего-либо подобного. Потому что я, как впрочем, любой человек, хотел жить так, чтобы я мог уважать себя. А, находясь в положении жалкого слюнтяя, пляшущего на цыпочках перед каждым, я себя уважать просто не мог.
   Эти проклятые два года не прошли для меня даром. Я был совершенно выбит из колеи, и хоть уже не было ни Маринки, ни Вальтера, я не знал, оклемаюсь ли я вообще когда-нибудь после всего этого. Я был ослаблен, истощён - буквально дистрофиком. Был не в состоянии переносить какую бы то ни было нагрузку - ни умственную, ни физическую, ни моральную. И что было хуже всего - я абсолютно не был уверен в своих силах. Я чувствовал себя таким же бессильным, беспомощным существом, совершенно не способным за себя постоять.
   Но всё же я ещё надеялся - иначе я бы просто свёл счёты с жизнью. Посчитал бы, что я проклят, и что все эти Маринки, Вальтеры, и иже с ними, есть проявление некоей Каиновой печати, и что мой ответ на краеугольный вопрос экзистенциализма будет отрицательным. Что ж, выходит, я не настолько глуп, раз могу рассуждать на такие темы. А то, находясь под постоянным давлением, я вообще терял способность мыслить, оттого и вёл себя, подобно неразумному дитяти. А так, я надеялся, что все эти явления временны, преходящи, что я ещё обрету силы и уверенности, и буду жить по-человечески, и что никто мне не сможет ничем более навредить. Никакие Маринки, Вальтеры - всё это уже где-то там... И вообще, то был не я, а Черногорский.
   Но для того, чтобы оправиться после всего этого, после, хотя бы, этого года с лишним - образно говоря, пребывания в шкуре Черногорского, мне требовались помощь и поддержка. Один я просто ни за что бы не справился. И эту помощь, эту поддержку мне теперь всесторонне оказывал Андрей. И при этом я совершенно не опасался, что он станет вторым Вальтером, потому что у Андрея была совершенно не та натура. Да, он тоже манипулировал людьми - но делал это умно, профессионально. А что же до меня, то он ценил мои способности - вспомнить старые времена, когда ни одну свою афёру он не затевал, не посоветовавшись со мной. Кто помог ему завоевать доверие Чингисхана? А кто ему раскусил Светку, того же Чингисхана падчерицу? А то ведь эта глупая пылкая влюблённость девятнадцатилетнего авантюриста Андрюшки, чуть не обернулась ему крышкой гроба! А кто помог ему воплотить в жизнь нереализованный проект, опять же Чингисхана, и даже поставить дело на поток - бизнес на кассетах? А если вспомнить некоторые обстоятельства того, как он сошёлся, а затем, так же блестяще, разошёлся с Жанночкой? Кто для него доставал необходимую информацию? А все эти спектакли с Леночкой и ей подобными - по чьим сценариям они происходили? А ещё афёра с частным детективным агентством! А рождественский автобус с малолетними гомопроститутами! А, наконец, кое-какая услуга, оказанная ему мной в девяносто втором, пусть дикая, но справедливая. Своего рода ответ на некоторые события далёкого восемьдесят пятого, имевшие место сугубо в его, Андрея Попова биографии!
   Эти мысли придавали мне некоторой уверенности, некоторого уважения к самому себе. Что и я чего-то в жизни стою, что и я на что-то годен. Однако тут же напрашивался вопрос: почему же, в таком случае, за последнее время Андрей ещё больше поднялся; отошёл от своих прежних "покровителей", основал своё дело, заработав и денег, и положения в обществе, даже квартиру купил - четырёхкомнатную, в центре города. А я в то же самое время, напротив - оказался... Да, в конце концов, сколько можно повторять, в каком положении я оказался! Одно окружение чего стоит - Мурат, Гоша, Карапет...
   Ответ на этот, да и не только на этот, но и на все остальные вопросы, я узнаю несколько позже. Несколько позже, когда я достигну того, к чему, как выяснится, стремился более всего. Из-за чего уже сейчас (то есть по состоянию на июль 1999-го) торчу на этом идиотском амфетамине... Я приду к ясности, всё будет легко и понятно, разложено по полочкам, и я не стану более задаваться неразрешимыми вопросами и теряться в бессмысленных догадках - мне станут ясны все причины и следствия. Но только тогда уже мне будет совершенно это не нужно...
   А пока - всё по порядку. Итак...
  
   Август 1997 г.
   -Ну что, Миша - сказал мне Андрей, спустя два дня после визита к Вольдемару. - Отоспался?
   -Да вроде бы... - лениво ответил я. - Как с похмелья: всё в лом, ничего делать не хочется...
   -Это только в детстве ты мог себе это позволить - скептически подметил он. - Папа с мамой и покормят, и обслужат... Как дальше жить-то собираешься? Не думал?
   -А что тут думать? - буркнул я. - Не у тебя же на шее сидеть! И так уже стыдно...
   -Стыдно - у кого видно - парировал он. - Я же тебя не гоню. Да и куда тебе идти?
   -Это верно - вздохнул я. - Туда, на Котка, меня больше не пустят. Попробуй, докажи, что не я сам ихнее добро прикарманил.
   -С ними я сам поговорю - сказал Андрей. - Ладно, квартирный вопрос - это не самое главное. Поживёшь ещё с недельку у меня, мне ты не мешаешь. А там найдём тебе хату где-нибудь в центре...
   -Не обязательно в центре - застенчиво произнёс я.
   -Зато мне так удобнее - возразил Андрей. - Ты как, решил уже, чем будешь заниматься?
   -Работу искать, что ж ещё делать - я покраснел.
   -Тебе, похоже, сам этот процесс доставляет удовольствие - съязвил Андрей. - Ладно, пошли на кухню, кофе пить.
   Я свернул матрас, заправил кресло-кровать, которое служило моим одром все эти двое суток, и пошлёпал вслед за Андреем на кухню.
   -Я предлагаю другое - сказал Андрей, разливая кофе по чашкам. - Не искать работу, а работать. Машину водить ты любишь, так что работа тебе понравится. Будешь таксистом на своём "Москвиче".
   -Мой "Москвич" ещё делать надо. Да я и сам, похоже, ездить разучился...
   -Это кто тебе сказал, Вован, что ли? - поморщился Андрей. - Что ты их всех слушаешь, чёрт побери! Своей головы на плечах нету? Пусть гонят, что хотят! По мне, так Пикассо рисовать вообще не умел, а Сергей Прокофьев ни черта не смыслил в гармонии, и, кроме того, у них обоих были нелады с психикой. Ну, и что теперь?
   С этими словами он открыл бар, достал бутыль коньяка и широкий бокал. Наполнив бокал, он мелкими глотками, со смаком, выпил его до дна.
   -А теперь пора собираться - сказал он. - Поедем на работу. За руль, естественно, сядешь ты. Мне, как видишь, нельзя. Я заодно тебя кое-с кем познакомлю, так что дело у нас пойдёт.
   Когда мы оделись и собрались выходить из квартиры, Андрей сказал:
   -Погоди-ка, Миша.
   Он прошёл в комнату, и через полминуты вернулся с рваной простынёй.
   -Возьми вот это с собой. На сидение постелишь.
   Моя одежда действительно являла убогий и жалкий вид - что брюки, что куртка, что рубашка. Карапет в этом отношении выразился грубо, но достаточно метко.
   -Куда едем? - спросил я, усевшись в машину.
   -А куда хочешь - ответил Андрей, закурив сигарку. - Покатайся, привыкни. Чтоб не морочить себе голову всякой брехнёй, которую кто-то, кому-то, когда-то впаривал.
   Я повернул ключ в замке, и осторожно тронулся с места. Сперва плутали переулками Нового Мира (квартал между кинотеатром "Космос", виадуком и таксопарком), потом, осмелев, я выехал на улицу Техника, выводящую на одну из самых оживлённых городских артерий - улицу Эндла.
   -Во, во, правильно едешь - кивнул головой Андрей. - От "горшка" под мост, и направо, поедем сперва на Кадака.
   -На базар, что ли? - спросил я, глядя в зеркало.
   -Бери второй ряд, оттуда удобнее! - сказал Андрей. - Нет, не на базар - добавил он уже у светофора. - На склады. Что, в этом тряпье, что ли, я с тобой на работу поеду?
   Я лишь вздохнул в ответ.
   -Подожди меня здесь - сказал Андрей, когда мы подъехали к складам. - Я сам схожу, принесу всё, что нужно.
   Я опять стыдливо молчал. Похоже, ему даже неудобно появляться, где бы то ни было, в моём обществе. От этих мыслей мне опять стало не по себе.
   Андрея долго ждать не пришлось.
   -Ну, чего ты, опять в меланхолию ударяешься? - сказал он, положив на заднее сиденье две пухлые сетки. - Запомни, Миша: встречают по одёжке! Что бы у тебя там не произошло - хоть пожар, хоть потоп - виду не подавай! Держи себя на высоте! Никто и ничто не может тебя сломить, опустить, втоптать в грязь! Собак по городу бегает немерено. Так что на говно наступить может каждый. И бакланов тоже, посмотри - вон, сколько летает. Так что теперь, обосрали - обтекай?
   -Куда едем? - тяжело вздохнул я.
   -Домой ко мне. Примешь душ, освежишься, переоденешься. А шмотки Черногорского завернёшь вот в эту простыню, да и выкинешь где-нибудь. Доброе дело кому-то сделаешь.
   ...Через час мы с Андреем на его "Фиате" въехали на территорию не то бывшего завода, не то бывшей фабрики. По просторному двору, обнесённому бетонным забором, неспешно катились тягачи и легковые машины с плафонами "такси".
   -Вот туда, к административному - сказал Андрей.
   Возле кирпичного здания стояли в ряд легковушки. У самых дверей, справа и слева, торчали столбики с номерными бирками - "блатные" места. Первым от дверей стоял чёрный 140-й "Мерседес" - надо понимать, главного начальника. Третье справа место пустовало.
   -Вон там, видишь - 756 написано. Туда и ставь.
   Я закрыл машину, и вслед за Андреем вошёл в здание. Нам навстречу попался какой-то мужчина в тёмно-серой рубашке.
   -Привет, Андрей! - они поздоровались за руку. - У тебя время есть?
   -А что ты хотел? - прямо спросил Андрей.
   -Тебя Палыч искал - уклончиво ответил тот, косо взглянув на меня.
   -Я как раз к нему. Сперва к шефу заглянем, а там к Палычу. Где он, кстати? Что-то "Волги" не видно.
   -В ремонтном торчит, где ж ещё... Тебя долго займёт?
   -Нет, не очень. Да и тебе, наверно, некуда торопиться. У Палыча и встретимся.
   Тот пытался мимикой что-то показать Андрею, но Андрей одним взглядом дал ему понять, что разговор окончен.
   От волнения у меня потели ладони. Я стоял перед ореховой дверью с золочённой ручкой, и моё сердце учащённо билось. Андрей же чувствовал себя, как дома. Едва постучавшись, он отворил эту дверь, и легонько подтолкнул меня.
   -Привет, шеф - сказал он. - Знакомься, это наш новый кадр. Таксист, на своей машине. За него ручаюсь.
   -Тогда какие вопросы - ответил начальник, едва оторвавшись от чтения. - Как тебя зовут? - спросил он меня.
   -Миша. Михаил Порфирьевич Феоктистов - ответил я, подойдя ближе к начальственному столу.
   -Очень приятно. А меня Алексей Васильевич - он протянул мне руку. - Иди теперь к Лине, оформляй документы. Насчёт работы ты уже в курсе - он вопросительно посмотрел на Андрея.
   -Только наполовину - ответил за меня Андрей. - Остальное Палыч объяснит.
   -Привет тебе от Саши - сказал шеф многозначительно.
   -Взаимно - мне показалось, Андрея это обрадовало. - А то что, я один, что ли, с приветом? Так, Миша! Иди в соседний кабинет, там тебя ждёт одна милая девушка.
   -Так, так, ты не балуй! - с напускной грозностью сказал шеф.
   -А я пока найду, чем занять нашего босса - непринуждённо, даже шутливо, добавил Андрей. С этими словами он постучал в дверь смежной комнаты, и распахнул её.
   -Прошу - сказал он.
  
   -Ну что, как тебе наша корпорация? - спросил Андрей, когда я освободился, и мы вновь шли по коридору.
   -Занятно - застенчиво ответил я.
   -Фирма у нас новорожденная, существует без году неделя. С февраля только. Начинали вообще с нуля, сейчас так, слегка развернулись. Дальняк, таксюльки... Лёша сам сперва катался. Теперь вон, в кабинете сидит. Лина у него на три ставки - жена, любовница и секретарша. Ещё и бухгалтерией заведует. Нашу крышу ты уже тоже видел, теперь осталось тебя только с Палычем познакомить. А дальше - тебе все карты в руки.
   Я был в растерянности, и Андрей это прекрасно видел.
   -Да не парься ты, Фокс, прорвёмся! - сказал он. - У нас тут видишь, как: все друг друга знают, все со всеми корешат. Потом не знаю, может, разрастётся шарага до вселенского масштаба, Лёша будет нос задирать, отгородится цепями промежуточных звеньев, но тебе-то от этого что? Моё положение тем и специфично, что я - и там, и тут. Мне нет разницы, кто передо мной - Лёша или ты.
   Мы вышли из административного корпуса, и направились через двор, к мастерским. В боксе на одном из каналов стояла чёрная "Волга" последней модели. Под капотом что-то колдовал немолодой мужчина в синей спецовке.
   -Привет, номенклатурщик! - Андрей хлопнул его по плечу. - Чего не работаешь? - шутливо поддел его он. - Опять в рабочее время свою ласточку мурыжишь?
   Мужчина отвлёкся от работы, отложил гаечный ключ и, прищурившись, посмотрел на Андрея. Похоже, эти шутки были ему не в диковинку.
   -Знакомься, наш новый кадр. Миша, это Фёдор Палыч, наш менеджер безопасности и инструктор. Его хобби - советские машины, вот поэтому мы видим здесь "Волгу", а не "Мерседес" и не "Феррари". Так что, я думаю, вы поладите. Палыч, за этого парня я очень прошу.
   -Будем знакомы - сказал Фёдор Палыч, протягивая мне руку. Это был среднего роста, крепко сбитый мужик, как мне показалось - бывший военный.
   -Миша - представился я.
   -Так вот, Миша - рассуждал Фёдор. - Значит, решил ты стать таксистом. А что ты можешь мне об этом сказать - что такое такси?
   -Учись, учись - подбодрил Андрей. - У Феди потренируешься - настоящим асом станешь! Он тебя много чему может научить!
   -Ты на себя посмотри - рассмеялся Фёдор. - Какой из тебя таксист? К тебе садится клиент, стало быть, ты - на это время его личный шофёр. А кто платит - тот и музыку заказывает. Поэтому каждого своего пассажира ты должен воспринимать, как персону VIP, иначе иди, поищи себе другую работу. А когда ты "випов" везёшь - сам понимаешь, всякое бывает. И погони, и манёвры - но главное, чтобы клиент был в полной безопасности. Раз он в твоей машине - значит, его жизнь в твоих руках. Так что будем тренироваться. Какая у тебя машина? - обратился он уже ко мне.
   -Сороковой - застенчиво ответил я.
   -Где он?
   -Во дворе стоит, у него... - начал я, но Фёдор меня перебил:
   -Ничего, притащим сюда - быстро на ход поставим. Когда тебе на работу?
   -Чем раньше, тем лучше - ответил за меня Андрей.
   -Вот завтра сразу и приступишь. Учиться будешь без отрыва от производства. А сейчас иди в спортивный зал. Встречаемся здесь через два часа.
   -В спортивный зал? - удивился я.
   -Да, в спортивный зал. Я буду твоим инструктором не только по вождению, но и по самообороне, и наши занятия будут проходить как на полигоне, так и в спортзале. А сейчас займись физподготовкой. Андрей, покажи ему, где наша "качалка". Пацан как с креста снятый - энергично распорядился Фёдор Палыч.
   Мы с Андреем вышли из бокса, и тут нам навстречу попался тот же самый мужчина в тёмно-серой рубашке.
   -Иди, я сейчас вернусь - кивнул ему Андрей.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"