...Следующий день я решил посвятить уже непосредственно поискам загадочного Мишки-прохиндея. Наведение справок опять не дало никаких результатов - ни у одной из семей, проживавшей в том квартале, родственников по имени Михаил, и соответствующего возраста, не было. Единственным исключением была семья некоего Анатолия Глебова, поселившаяся в том квартале в 1983-м году. Квартира осталась ему в наследство от деда. Брата его жены Ирины, в девичестве Бирюковой, как раз звали Михаил. Только он был на целых два года старше Корниенко, у сестры никогда не жил, и ни в какой 83-й школе, естественно, не учился. Вдобавок, на все эпизоды у него было неоспоримое алиби. Матрос-моторист Михаил Бирюков уже год находился в плавании.
Ладно, под лежачий камень, как говорится, вода не течёт, что же мы на сегодня имеем? Прохиндей Мишка, он же Светик, с детства имевший проблемы. Чем-то он был не похож на остальных, и поэтому в школе был изгоем. Он пытался заслужить популярность, но, в силу своей детской глупости, наделал массу ошибок, чем завоевал репутацию ненормального. Его стали унижать и травить - он им мстил, чем мог. Его методы, впрочем, тоже можно объяснить детской глупостью, да и его мучители сами ничуть не умнее. Затем он вроде как взялся за ум, но вдруг связался с Мариной, Муратом и их компанией. И это обернулось ему ещё целым ворохом проблем, о некоторых из которых я уже знал. Но - ни история с беременностью Марины, услышанная мной от Лидии Романовой, ни история с джипом, поведанная Иванцовым, не представляли никакой угрозы этому Мишке, а, следовательно, и не могли быть реальными мотивами убийства. Если всё дело было в этом, то почему Мишка-прохиндей не убрал её гораздо раньше? Хотя, будучи такими неуравновешенными, что одинаково касается обоих - обычная пьяная ссора могла перерасти в кровавое побоище. Тем более что Борисов - прямо, да и Попов - косвенно, указывали на то, что пятым участником пикника был "Маринкин бывший хахаль", которого называли Мишкой. Но, что немаловажно - это не Феоктистов.
Никаких конкретных данных у меня не было. Приблизительный адрес, данный мне Бубновым, оказался неверным, поэтому я не стал полагаться на манну небесную, что отдел справок мне вынет да положит на стол этого Михаила. Я знал один конкретный факт: что в своё время этот молодой человек учился в 83-й школе, куда я и решил наведаться.
В каталоге никакой такой школы и в помине не было. У всех школ теперь названия, и называются они теперь гимназиями, хоть есть ещё лицеи, колледжи, реальные школы, и лишь единицы остались средними школами, и сохранили свои прежние номера. Та школа, однако, к таковым не относилась; а о прежних их названиях в каталоге не упоминалось. Тогда я позвонил одной своей знакомой, работавшей в своё время с несовершеннолетними, и задал ей такой банальный вопрос. Оказалось, теперь это гимназия с труднопроизносимым для русского названием, (каким именно - я так и не запомнил), и находится она всё там же, в Копли. Поскольку в тех степях я бывал далеко не часто, и ориентируюсь там весьма посредственно, я решил уточнить - как туда проехать.
-Как въезжаешь в район, со стороны центра, на развилке налево. Там магазин и автобусная остановка будет - разъяснила мне женщина.
-Ну, с Богом - сказал я сам себе, закрывая кабинет.
Мысли в голове путались. Я старался вообще ни о чём особо не задумываться, ничем не забивать себе голову, и решать проблемы, что называется, по мере их поступления. А то я был уже пессимистично настроен - что и туда я еду впустую, ничего конкретного я не проясню, Ну, дадут мне список из множества Михаилов, а что же до того, что я слышал от Корниенко с Бубновым... Ну, какой педагог признает за своей школой что-либо подобное? Тем самым расписываясь в своей, пусть не личной, но коллективной - несостоятельности и дилетантизме? Ибо - что они тогда за педагоги? А уж если, тем более, учесть, что со времён, когда там учились Бубнов и Корниенко, прошёл уже добрый десяток лет, за который изменилось всё, что только могло измениться? Даже в другом государстве теперь находимся. Какова вероятность того, что я встречусь с кем-либо, кто вообще помнит этого злосчастного Мишу? Может, за эти годы там уже весь коллектив сменился!
Ладно, что уж тут загадывать заранее, настраивать себя на провал... Вот посещу эту N-скую (название так и не лезет в голову) реально-гуманитарную муниципальную гимназию, тогда и будет видно...
В поисках таковой, мне пришлось ещё и поплутать по округе. Таких развилок, с магазином и автобусной остановкой, в районе оказалось целых три, и от каждой из них, если ехать налево, как раз дорога ведёт к школе. А звонить опять той женщине, и выставлять себя рассеянным растяпой, мне совершенно не хотелось. Или, может, просто стыдно было - ударить лицом в грязь, какой я горе-сыщик? Хотя она тоже дорогу мне объяснила, согласуясь с правилами "женской логики"...
Найдя нужное заведение, я прямиком направился в кабинет директора. Там за столами сидели две женщины. Интеллигентной наружности, как водится, и суховатые, как и все учителя, отдавшие не один год этой работе. Обе работали на компьютерах. По расположению столов, и по самим компьютерам, я сразу определил, что старшая - примерно моих лет - и есть директор, а за боковым столиком сидела худощавая, миловидная женщина, лет сорока - очевидно, секретарь. Хозяйка кабинета была одета в строгий костюм, её подчинённая - в длинную чёрную юбку и тёмно-зелёную блузку.
-Здравствуйте - сказал я.
-Что Вы хотите? - спросила секретарь, не отрываясь от компьютера, и глядя на меня исподволь одним глазом.
-Для начала, позвольте, я представлюсь - я достал удостоверение. - Я комиссар полиции, зовут меня Пётр Александрович Козлов.
В подтверждение своих слов я кивнул головой, и продолжил:
-Я расследую дело "Красный "Москвич"". Наверное, Вы о нём слышали.
-Слышали, конечно - машинально ответила директриса, и тут же смутилась. Наверняка первое, что пришло ей в голову, было что-то вроде "причём здесь может быть наша школа?", но она не осмелилась выразиться подобным образом, предпочла более деликатную формулировку. Несколько поразмыслив, она всё же спросила:
-Позвольте, а чем мы можем Вам помочь?
-Вы можете мне помочь найти человека, который интересует меня в связи с этим делом - ответил я. - Дело, сами понимаете, серьёзное. Всё, что мне о нём известно, что он учился в Вашей школе, и закончил её примерно десять лет назад. Зовут его Михаил. Заканчивал он восемь, или уже девять классов, ориентировочно он 1974 года рождения. Последние три или четыре года он учился заочно. Вот его приблизительный портрет - я положил на стол фоторобот. - Таким он запомнился три года назад.
-Я даже не могу так сразу сказать - задумалась директор. - Вообще-то своих учеников я всех помню, но здесь что-то с трудом. Вы говорите, заочно он учился? Если десять лет назад, то... У нас бывали такие случаи, и довольно часто мы разрешали своим ученикам обучение на дому - тогда это называлось так. То есть, ребёнок занимался дома, а аттестовался по зачётной системе. Либо он приходил в школу, и сдавал зачёты, либо учителя сами ходили, принимали зачёты у ребёнка на дому. Фактически - да, получается заочно. Но тогда существовал строгий регламент. То есть, чтобы обучаться на дому, необходимы были серьёзные основания. Я имею в виду - сугубо медицинские. Это такие болезни, как пороки сердца, полиомиелит, туберкулёз, и, в общем, серьёзные расстройства здоровья, не позволяющие посещать занятия в общей школе. Но даже при таких условиях, у нас каждый год так занималось от двадцати до сорока учеников. Это до 93-го года. Потом вся система сменилась, всё стало намного легче.
-Скажите, пожалуйста, как Вас зовут - поинтересовался я.
-Вера Павловна.
-Очень приятно. Вера Павловна, а Вы сами давно работаете в этой школе?
-Я - уже почти тридцать лет. Из них пятнадцать - директором.
-Очень хорошо. Тогда Вы должны помнить этого ученика. Тем более что он учился заочно, это облегчает поиск.
-Я пытаюсь вспомнить это лицо, у меня всё вертится в голове, кто же это мог быть... - женщина погрузилась в напряжённую задумчивость. - Погодите, я просмотрю архив. Агния, загляни, пожалуйста, в архив - сказала она секретарю. - Если выпуск 89-й, родился в 74-м, значит, поступал в 81-м, если в первый класс, или прибыл позже. Значит, от пятой книги, и до десятой, на всякий случай.
Секретарь стала что-то набирать на своём компьютере, вероятно, в поисках искомых данных.
-Скажите, а Вам про него ничего больше не известно? У нас здесь столько учеников - это каждого просматривать в отдельности, они же все в архив внесены, тут не фигурирует, кто из них как занимался - мягко попросила меня хозяйка кабинета.
-Не думаю, что Вам это что-то скажет - скептически заметил я. - В школе его называли Миней, и ещё дразнили Светиком. И жилось ему тут, по свидетельствам других Ваших же бывших учеников, весьма неуютно.
-Миня, Светик... - она вновь задумалась, хотя по её лицу я понял, что она что-то вспомнила.
-Я поэт, зовусь я Светик, от меня вам всем приветик - проговорил я, как бы желая направить её мысли по верному пути.
Она вдруг резко вышла из задумчивости, и всмотрелась в фоторобот.
-Светик! - её осенило. - Да ведь это же Черногорский! Только его звали не Михаил.
Она что-то набрала на своём компьютере.
-Был такой ученик, Вениамин Черногорский, 1974 года рождения, последние четыре года занимался на дому, в 89-м закончил, поступал в технический колледж. Агния, принеси, пожалуйста, из архива личное дело Черногорского. Это пятая книга, номер 245.
Женщина встала из-за стола, и вышла из кабинета.
-Каким же тяжёлым недугом страдал Черногорский? - спросил я, и заметил, что моя собеседница едва заметно покраснела.
-Он был переведён на домашнее обучение, по заключению врачей из психоневрологического диспансера, где он состоял на учёте - строго сказала она. - Он был настолько неуравновешен, что не мог спокойно посещать занятия. Всё время с ним что-нибудь приключалось, и он нуждался в постоянном контроле. А приставить к нему няньку на каждой перемене мы не могли. Сами понимаете, он у нас был не один. А та система обучения сводила к минимуму его бесконтрольное пребывание в среде сверстников. То есть перемены, раздевалки и всё в этом роде. А контрольно-воспитательные функции ложились в этом случае на родителей. Семья у него, кстати, очень благополучная. Родители уделяли детям всё своё время, особенно мать. Она постоянно занималась с Миней. Может быть, даже чересчур много заботилась и опекала, поэтому он и рос таким инфантильным.
Я не решался напрямую спросить её насчёт того, о чём мне с таким упоением хвастался Корниенко. Потому я начал издалека.
-Что Вы вообще могли бы мне рассказать? Охарактеризуйте этого ученика, хотя бы вкратце. Ведь корни этого дела, как я понял, исходят из детских и школьных лет, как говорил ещё Высоцкий - все мы родом из детства. Кстати, по одному из эпизодов проходит ещё один Ваш бывший воспитанник - Семён Корниенко.
-Корниенко - она тяжело вздохнула. - А насчёт Черногорского, думаю, Вам будет лучше всего поговорить с Надеждой Поликарповной Киселёвой. Он был её подопечным. В младших классах она была у них организатором по внеклассной работе, и второй учительницей. Потом вела у них предмет, и оставалась организатором тоже. Когда Черногорского перевели на ту систему, Надежда Поликарповна стала завучем, и он перешёл в её ведение. То есть, до конца школы она была его "классной мамой", если можно так выразиться.
-Хорошо - кивнул я. - И где я могу с ней встретиться?
-Она у нас уже не работает, она теперь в частной школе - завучем и методистом. Вы можете застать её на работе. Даже во время каникул у них работают кружки и центры по интересам, и, по-моему, она уже вернулась из отпуска. Лучше всего Вам, конечно же, будет побеседовать с ней - повторила Вера Павловна. - Во-первых, она больше всех непосредственно работала с этим учеником, знала его с самого раннего детства, ну, а во-вторых - она больше не работает в нашей школе. В этом отношении ей легче.
В это время вернулась секретарь, с пухлой папкой в руках.
-Я возьму у Вас это дело для ознакомления - сказал я.
-Тогда распишитесь вот здесь - секретарша достала из стола журнал, открыла его, что-то записала, и протянула мне для подписи.
-Я сейчас позвоню Надежде Поликарповне - сказала Вера Павловна, и достала мобильный телефон. - Алё, Надя, доброе утро. Ты на работе? Слушай, такое дело. К n нам пришёл комиссар из полиции, который занимается красным "Москвичом". Его интересует Черногорский. Тот самый. Который лезет везде, куда не просят. Что? Вот, он здесь. Возьмите - директор протянула мне телефон.
-Слушаю Вас, Надежда Поликарповна - сказал я.
-Когда Вы хотите поговорить? - спросил немолодой, но приятный, певучий голос, чем-то напоминающий французских шансонье.
-Желательно сегодня, и чем скорее, тем лучше - ответил я.
-Хорошо, тогда сегодня... у меня сейчас будет занятие, где-то к двум часам я освобожусь. Вам подойдёт?
-Да, вполне. Спасибо. До - я взглянул на часы - двух.
-Как Вас зовут? - поинтересовалась она.
-Пётр Александрович Козлов.
-Хорошо, Пётр Александрович. Я Вас жду.
-Благодарю Вас - я протянул телефон хозяйке. - Всего доброго. До свидания - я кивнул секретарю, и вышел из кабинета.
... Перед встречей с Киселёвой - ехать предстояло на другой конец города - я решил ознакомиться с папкой, хоть и не возлагал на неё никаких особых надежд. Меня насторожило, что Вера Павловна, хоть и мягко, но всячески уклонялась от разговоров о Черногорском, особенно касательно его отношений со сверстниками, объясняя все проблемы подростка лишь его неустойчивой психикой. Конечно, кому, как не ей, защищать доброе имя школы? Тем более - сейчас, по прошествии десяти лет, какой резон поднимать пыль: что там творилось? Потому она и направила меня к Киселёвой, деликатно объяснив, что поскольку та уже больше не работает в той школе, то ей будет гораздо легче говорить о Черногорском. Надежда Поликарповна сможет мне рассказать о том, о чём из нынешних педагогов 83-й школы никто просто заикнуться не посмеет.
Итак, Черногорский Вениамин Порфирьевич. Родился 13 декабря 1974 года в городе Кивиыли. По национальности поляк. В Таллинн его семья переехала три года спустя. Жили они, правда, не по тому адресу, что давал Бубнов, но там же, по соседству - на улице Хейна. Отец - Черногорский Порфирий Прохорович, 1938 г.р., водитель большегрузных контейнеров, в прошлом судим за непредумышленное убийство. Мать - Корсакова Татьяна Афанасьевна, 1949 г.р., консультант в научной библиотеке. В школу отрок Вениамин поступил в 81-м, в первый класс. Далее - целая кипа медицинских справок. Ага, год 1985-й. Заключение детского кабинета психоневрологического диспансера. Синдром навязчивых состояний, прогрессирующая астеническая психопатия. В условиях травмирующей ситуации, ребёнок не способен переносить никаких нагрузок, поэтому для восстановления трудоспособности необходимо извлечь подростка из травмирующей среды - школа, сверстники - и перевести на домашнее обучение. А вот и характеристики - начиная с первого класса, затем четвёртый, пятый, седьмой... Во всех повторялось практически одно и то же: мальчик способный, незаурядный, учёба даётся легко, в начальных классах был отличником. Но при этом ленив, неусидчив, перед каждой трудностью пасует, всё, что не даётся ему "с наскоку", то бросает, и не доводит до конца. Капризен, честолюбив, амбициозен, любит быть в центре внимания, с окружающими, как правило, не считается. Начитан, но рассуждает весьма поверхностно. Подчёркивалось также, что он из "благополучной" семьи, и что родители, особенно мать, всесторонне заботятся о его гармоничном развитии. Посещал кружки, их было великое множество, но почему-то всё бросал. В более поздних характеристиках упоминалось, что для подростка характерны лживость, непостоянство, стремление к бесконтрольному досугу и неизвестным для старших денежным средствам. Был уличён в воровстве, токсикомании, говорилось также о его неуживчивости, неспособности к адаптации в коллективе, и о склонности противопоставлять себя окружающим. Вскользь замечался его "нездоровый, повышенный интерес к вопросам пола" - но, прочитав эту строчку, я лишь коротко усмехнулся. Интерес проявляют все подростки, тут, как говорится, что естественно, то не безобразно, но в 88-м году, конечно - любой подобный интерес считался нездоровым. Также констатировалось, что "мальчик физически слаб", со ссылкой всё на ту же астению - истощение, повышенная утомляемость - и синдром навязчивых состояний, с ярко выраженной фиксацией на травмирующих объектах, из-за чего в условиях любой стрессовой ситуации пациент становится практически совершенно беспомощным.
Исключение составляла его характеристика по окончании школы. Там не упоминались никакие синдромы, описывалось лишь то, что он легко успевает, что у него хорошая память, "благополучная" семья (совершенно идиотский термин! Как можно под семьи подводить какую-то гребёнку: какова бы ни была семья, у всех свои проблемы, к чему нужны эти нелепые ярлыки?), разносторонние увлечения, интерес к политике, литературе, и тем паче - к технике, и что школа полностью одобряет выбор абитуриента - технический колледж.
Я бегло просмотрел медицинские справки Черногорского. Да, жалко пацана: вот 88-й год, то бишь, ему тринадцать лет. Рост 138 сантиметров, вес 30 килограмм. То есть, развитие примерно восьмилетнего ребёнка, что не могло не осложнять ему жизни.
Меня насторожили ещё некоторые совпадения, но пока я решил не вдаваться в эти мудрствования. Сначала нужно узнать, кто такой Черногорский, и выведать, как он вообще в той истории оказался. Конечно, оптимально было бы найти и его самого, но это уж, как говорится, хотеть не вредно. Не всё сразу...
...Я сидел на скамейке у здания частной школы - бывшего детского сада в "спальном" районе, и внимательно изучал папку. И тут открылись двери здания, и оттуда вышла группа подростков - два парня и четыре девчонки, лет по четырнадцать. Аккуратные, благообразные, они казались полной противоположностью тем маленьким дворовым бродяжкам, пьянчужкам, воришкам - всем этим "детям подземелья", вроде сестёр Романовых и их компании. Эти ребята, как я предположил, были учениками Киселёвой.
Мои расчёты оказались верны - когда я постучался к ней в кабинет, она была уже одна. Это была невысокая, не худощавая, но и не полная, пожилая женщина, очень интеллигентная - что даже чем-то напоминало фильмы о старине; она вполне могла бы сыграть графиню или баронессу. Она и вправду выглядела весьма привлекательной - не сексуально, но эстетически.
-Заходите, Пётр Александрович - приветливо сказала Надежда Поликарповна.
-Здравствуйте, Надежда Поликарповна. Простите, что Вас отрываю, но сами понимаете. У каждого своя работа. Дело и так слишком затянулось, и позволять им продолжать в том же духе уже преступно.
-Я тоже смотрю телевизор, слушаю радио, читаю газеты. Но мне трудно представить - какое отношение может иметь к "Москвичу" наш Миня Черногорский. Конечно, он далеко не ангел, но всё же... Какой из него бандит? Он бы не выжил в такой среде!
-Вот это я как раз и хочу выяснить - какое его отношение ко всему этому делу. Сам он фигурирует только пока в одном эпизоде. То, что он там присутствовал, дальше его след теряется. Ещё в другом эпизоде замешаны его старые знакомые. Один из них - Корниенко, наверное, Вы его помните.
-У Черногорского это излюбленное жизненное кредо - заметила учительница. - Лезть, как любопытная Варвара, туда, куда не нужно, зато то, что в самом деле надо, пускать побоку, на самотёк. Молчит, когда нужно что-то сказать, а когда наоборот, нужно промолчать - тогда болтает. Мало ему в детстве было уроков, он и по сей день ничуть не изменился.
-Вы, по словам Веры Павловны, хорошо знаете Черногорского.
-Да - кивнула Надежда Поликарповна - я достаточно хорошо его знала. Я работала с ним с самого начала, с первого класса, и уже тогда предостерегала и родителей, и педагогов, что если срочно не принять меры, то потом ему будет очень трудно. Но тогда всё шло гладко, на его невинные детские шалости смотрели с умилением, а наш вундеркинд так и рос, и убеждался в своей правоте и своей исключительности. Затем всё так и обернулось, как я и предупреждала. Однако время было уже упущено, у него наступил переходный возраст со свойственным нигилизмом, и переделывать его эту натуру представлялось делом сложным, а в создавшихся условиях - практически невозможным. Осталось лишь подстраиваться, что мы и делали с грехом пополам. Ну, вытянули мы ему восемь классов. Но проблема-то осталась нерешённой! Конечно, мы ещё надеялись - что он повзрослеет, так сам осознает, возьмёт себя в ежовые рукавицы. Но, как я вижу, он до сих пор ничего не осознал, и взрослеть как будто не собирается. Настоящий Питер Пэн! Что ж, это вполне закономерно, что его детство затянулось. Учитывая, как мы все этому способствовали. Вот, он так и не научился думать, оценивать, осмысливать, принимать ответственные решения, как подобает взрослому, и предпочитает идти на поводу у окружающих его людей или обстоятельств. Чтобы самому ни за что не отвечать, и, в случае чего, всю ответственность сваливать на других. Вот этим и объясняется то, как он "вдруг" где-то очутился. Это всё кто-то виноват, кто-то его втянул, кто-то его заставил, склонил, подписал... Честно говоря, я всё-таки надеялась, что Черногорский немножко... - и она запнулась.
Я с неподдельным интересом выслушал её драматический монолог, что мне чем-то напомнило творения литературных критиков, и, воспользовавшись паузой, спросил:
-Надежда Поликарповна, вот Вы говорите, проблема назревала уже давно, но не была вовремя решена, и поэтому жизнь этого юноши потекла в таком русле. Пожалуйста, поясните.
-Извините, я говорила слишком абстрактно. Что ж, поясню. Миня, как мы все его называли, имя Веня ему не нравилось, потому что дразнили "веником" - был мальчик, безусловно, способный. У него были превосходные задатки, и если их развивать, из него мог бы получиться прекрасный - ну, не знаю. Смотря, по каким бы стопам он пошёл. Но, что ещё ему дано было с рождения, и это его, собственно, и сгубило. У него была прямо-таки феноменальная память, и великолепная способность к подражанию. Из-за этого он рано начал и читать, и писать, и считать. Ещё он впитывал, как губка, всё, что где-то услышит, запоем читал разные книги, в которых он ничего не смыслил, но охотно запоминал и цитировал - книги, фильмы, чьи-то слова. Это и умиляло окружающих, они восхищались маленьким Минечкой, хвалили его. И он уяснил, что он - умный. Ну, свою роль тут и родители сыграли - его всё-таки слишком уж много опекали. Старались оградить его ото всех жизненных трудностей, не учили преодолевать препятствия, а устраняли их за него сами. В детстве его баловали, потакали всем его капризам. В садик он не ходил, и когда только поступил в школу, он не признавал вообще никакой дисциплины. Но беда была даже не в этом. Беда была в том, что благодаря своим врождённым качествам, он мог безо всяких усилий получать одни пятёрки. Сами понимаете - что ещё нужно в младших классах? Основной упор идёт на запоминание, вот Миня и не учился, а играл в учёбу. Что и способствовало у него развитию стереотипа: что Миня самый умный, самый хороший, он лучше всех, он отличник. И он охотно выпячивался, заявлял, что он - самый лучший ученик в школе. Обратите внимание - даже не в классе, а в школе! Ну, а его хвалили, ставили в пример - тем и испортили. Он привык, что всё даётся само собой.
-Короче говоря - сделал я вывод - задрал нос, и стал всем что-то указывать. А этого никто не любит, вот ему и...
-Погодите, Пётр Александрович, это ещё всё впереди. Когда я работала с их классом, я сразу обратила внимание на то, что у Черногорского развита только чисто механическая память. Там же, где требовалось логическое мышление, сообразительность, он просто терялся. У него в упор ничего не получалось! Он ловко оперировал лишь заученными цитатами, шаблонами. А что касается мышления, то оно у него напротив, отставало, поскольку он не развивал его, не тренировал. Поэтому он не мог ответить даже на самые простые вопросы, требующие сообразительности. А ведь все, даже самые безобидные, детские розыгрыши, рассчитаны именно на это. Вот он и стал тогда выглядеть в смешном и нелепом виде - кичится своим умом, он "самый умный", а все вокруг - "троечники, двоечники, прогульщики, хулиганы". И вот они, такие глупые, подлавливают его, как маленького ребёнка. А он, такой умный, всегда попадается!
-И тогда, конечно же, он решил им показать: мол, зря смеётесь.
-Тогда ещё не надо было ничего показывать. Игры играми, а учёба учёбой, в учёбе всё же он их превосходил, я уже объяснила, в силу чего. А их он обвинял в глупости: глупые дети, и игры у вас глупые, и вопросы глупые. Уже тогда началось это противопоставление себя коллективу, с акцентом на то, что он лучше всех, а другие ему попросту завидуют, и строят ему козни. Вот тогда я и забила тревогу. Ребёнок буквально портился у меня на глазах. Но этого просто не хотели замечать. Отличная успеваемость, примерное поведение, благодарности родителям, и всё пятое-десятое... Поэтому, как говорится, "на Шипке было всё спокойно". Хотя бывали случаи... К примеру, в третьем классе я у них на уроке организовала игру, как раз на сообразительность. У него это было слабое место, поэтому вполне естественно, что он проиграл. Тогда он закатил истерику, стал швырять, кричать, обзываться. А потом заявил: "Я в школу хожу не играть, а учиться". И я поняла, что, во-первых, он лентяй. Он избегал всего, что требовало усилий. И, во-вторых, эта его страшная гордыня. Он боялся оказаться "не на высоте". Поэтому от всего, что ему не давалось просто так, он бежал. Чтобы, во-первых, не делать над собой усилий, а во-вторых, не терпеть неудач и поражений. Он всегда выбирал то, что, не требуя никаких усилий, сразу давало результат. И это опять-таки развивало в нём те червоточины. Вот эту трусость, малодушие, эту гордыню, самомнение. Прямо-таки, синдром Господа Бога. Миня лучше всех, Миня всегда прав.
"Странно, эта Надежда Поликарповна на удивление словоохотлива" - заметил я. - "Или ей просто хочется выговориться?"
Я обратил внимание - как, каким тоном, какой интонацией она говорит об этом Черногорском. То, что, несмотря на всё, оставалось у неё на душе, и тяготило её все эти годы. И трагедию Черногорского она воспринимает, как свою собственную - что она, с самого начала узрев беду, не смогла её предотвратить. Не научила его, своего ученика, самому главному в жизни - быть человеком, по-человечески относиться к себе и к людям. А ведь среди множества её учеников Черногорский, в своём роде, занимает особое место. Все те годы она боролась с ним, и за него же. И, как оказалось, тщетно.
-И ему не терпелось всё время доказывать, что он лучше всех - продолжала Надежда Поликарповна. - Он всегда радовался чужим неудачам. Когда другим ставили двойки, замечания. Чтобы на фоне других "плохих" выглядеть ещё лучше. Поэтому неудивительно, что он любил ябедничать. Не просто ябедничать - даже наушничать! И Вы знаете, некоторые педагоги это вполне одобряли.
Я снисходительно улыбнулся. Что ж, я тоже вполне одобряю, когда стукачи мне наушничают. Я не выражал своих мыслей вслух, но Киселёва, будучи человеком проницательным, как все опытные психологи, педагоги, вообще, люди, работающие с людьми - она поняла, что примерно я думаю, поэтому сказала:
-Вот, очевидно, они судили примерно с Вашей точки зрения. Но что при этом происходит с самим ребёнком... Черногорский ведь, как Вы уже поняли, был очень наивным и инфантильным. Слишком ребячливым для своего возраста. Он всегда всё воспринимал буквально, всегда признавал только два цвета - белое и чёрное. Либо хорошее, либо плохое. Он жил в своём, я бы сказала - наполовину в придуманном мире, любил сочинять всякие истории, где всегда выставлял себя супергероем. Любил выдавать желаемое за действительное. Вообще, он очень много врал.
-Хорошо - вздохнул я. - О его младшем периоде я вроде как понял. Теперь меня интересует, как у него начались проблемы? Хотя бы то, из-за чего он стал учиться заочно? Я беседовал с некоторыми Вашими бывшими учениками - Корниенко, Бубновым. Вы понимаете, что меня интересует - прищурился я.
-Корниенко был из тех, кого называют "трудными". Те пресловутые хулиганы, двоечники, прогульщики, завсегдатаи детской комнаты милиции. Ну, а Бубнов... - в её выражении лица скользнула некоторая неприязнь.
-Скользкий тип - вставил реплику я. - Себе на уме.
-Вот именно, он ещё в школе был таким. А что до нашего с Вами Черногорского, то вот эта его ребячливость, максимализм и ещё больше усугубили его, и без того сложные, проблемы. В младших классах у него были свои заученные понятия о том, "что такое хорошо, и что такое плохо", и он считал себя исключительно хорошим, и его это устраивало. Но потом он вдруг почувствовал, что он - один, что его никто не воспринимает, и что все его попросту презирают. И Вы знаете, что он тогда сделал? Он изменил все свои взгляды, на диаметрально противоположные! То, что было "хорошо", то стало "плохо", и наоборот. То есть, если раньше он был "отличник", "зубрила", "подлиза", "ябеда", "паинька", "маменькин сыночек" - такие ярлыки ему вешали в начальных классах, потом же ему захотелось признания. Захотелось авторитета. И тогда он забросил учёбу, стал прогуливать, курить, сквернословить, держаться вызывающе. Он очень любил работать на публику. Выскажет на уроке какую-нибудь пошлую реплику - все хохочут, и урок сорван.
Она вопросительно посмотрела на меня - не желаю ли я чего-нибудь добавить, спросить или поправить. Я в ответ согласно кивнул.
-Да-да, продолжайте. Очень интересно.
-Вот, ему тоже стало очень интересно - производить впечатление. Все были поражены уже тем, что такие выходки устраивал Черногорский - ладно бы, кто-нибудь ещё, а то... Он оказался в центре внимания, ему подпевали, одобряли - Миня, давай, Миня, наш человек. Покажи, какой ты смелый! Вот он и вошёл во вкус, был поглощён только тем, как лишний раз сработать на публику, чтобы доказать, что он не "маменькин сынок", и не "подлиза". Сначала - двойки, прогулы, игнорирование старших - всё назло, всё наоборот. Так он надеялся заработать себе авторитет у мальчишек. Парень свой в доску.
-Тот самый подростковый нигилизм, о котором Вы упоминали в самом начале нашей беседы.
-Да, тот самый нигилизм, который вот такие детки считают проявлением зрелости и самостоятельности. Вспомните себя в те годы - десять-пятнадцать лет.
Передо мной пронеслись чередой картины воспоминаний - моё послевоенное детство, школьные годы моих детей. То, о чём писал ещё Макаренко в книге о беспризорниках, да что Макаренко - Гюго в своих "Отверженных" о похождениях Гавроша, Марк Твен о приключениях Тома Сойера и Гекльберри Финна! Разные эпохи, разные страны, разные люди. А психология одна и та же. Не ночевал дома - признак независимости. Курить, выпивать, сквернословить - атрибуты мужества. Совершить что-нибудь недозволенное, а то и противозаконное - показатель храбрости. Привод в милицию - своего рода медаль за отвагу. А что до тех, кто доигрался до колонии - это бывалые, уважаемые люди, матёрые волки, знатоки жизни.
-Ну, и Черногорский - заключил я - в силу своей наивности и детского максимализма, конечно же, не знал меры в своей этой браваде. Перегнул планочку.
-Это было бы слишком мягко сказано - покачала головой Надежда Поликарповна. - Фактически он стал полностью неуправляемым, занятым только тем, как бы позаковыристее отличиться, чем бы ему на сей раз продемонстрировать это своё... Особенно, если мальчишки его сами подзуживали, мол, Миня, а "слабР" тебе? И начались тогда "подвиги" - воровство, хулиганство. Потом дошёл вообще до крайности - учитель сделает ему замечание, а Черногорский в ответ посылает его матом.
Её тон становился напряжённым - как будто она переживает заново все эти годы, все эти события.
-Вы знаете, у меня тоже есть сын - я перевёл разговор в другое русло, чтобы Надежда Поликарповна немного успокоилась, не волновалась так сильно. Как будто это её я виню в том, что Черногорский так и не научился быть человеком.
... Теперь уже далёким летом 77-го года, я впервые услышал из уст шестилетнего Саши ненормативную лексику. Он стоял во дворе, и разговаривал с товарищем. Меня они не видели - я гулял с собакой, и как раз стоял за углом, пока Ральф у куста справлял свои нужды.
-А ну-ка, Саша, повтори громко и внятно, что ты сейчас сказал. Очень интересные слова ты выучил.
-Ну... - виновато залепетал Саша, густо краснея со стыда, потом бледнея, и так чередой - то красный, то бледный. - Один мальчик захотел украсть велосипед, сел на него, а он ему большой, он с него упал, и стукнулся...
-Нет, ты ему говорил по-другому. Что он хотел сделать с этим велосипедом? И каким этот велосипед оказался?
-Я больше не буду - чуть слышно прошептал мальчишка, глядя в землю. На его глаза наворачивались слёзы.
-Что ты не будешь? Я тебя прошу повторить то, что ты только что сказал про велосипед.
Он повторил эту фразу в оригинале, где понятия "украсть", "слишком большой", "уехать" и "упал" были выражены красочными эпитетами, но не литературными, потому не считаю нужным их цитировать. Читатель и так поймёт, о чём речь.
-И какое слово ты ещё говорил через каждые два слова? Что же при мне ты его не говоришь?
Он еле слышно прошептал пресловутое "б...", служащее словом-связкой.
-Ну, а если ты знаешь, что это плохие слова, почему ты их говоришь? При мне боишься, а при товарищах, значит, можно! А ты хоть знаешь, что этим слова вообще означают? Где ты вообще их слышал?
Его товарищ поспешил поскорее удалиться, а у меня с сыном состоялся серьёзный разговор.
-Я знаю, что эти слова плохие - признался он. - Но все мальчишки между собой так разговаривают. Да и мужики тоже, я слышал.
-Мало ли, что ты слышал! А ты знаешь, почему эти слова плохие, и почему их говорить неприлично?
-Наверно, потому, что у них такие значения - робко предположил ребёнок.
-Какие значения? - переспросил я. - У них нет никаких значений! Этими словами называют всё, что угодно. Это вообще не русские слова. И кто их говорит, тот не уважает русских людей и русский язык. Только они этого не понимают. Не знают историю своего народа. А очень жаль. Хочешь, я расскажу тебе историю?
Сын заметно повеселел, видя, что я на него не сержусь, не ругаю, ещё и расскажу что-нибудь интересное. А ведь и в самом деле - какой смысл сердиться? Какую пользу это принесёт? Напротив, запретный плод сладок.
-Когда-то, давным-давно, на нашу страну напали очень злые враги. Эти враги назывались татаро-монголы. Они были очень жадные, и очень опасные.
-Это были фашисты! - сказал Саша.
-Нет, сынок, это были не фашисты. Но это тоже были враги, как фашисты. Только это всё было намного раньше. Тогда ещё фашистов не было, и даже СССР ещё не было, и наша страна называлась просто Русь, и столицей у нас была не Москва, а Киев. И вот, напали на Русь татаро-монголы. Самый главный враг был их царь Чингисхан.
-И была война - оживился Саша.
-Правильно, была война - подтвердил я. - Врагов было очень много, и война была очень долгой. А враги были очень злые. Они грабили дома, убивали людей, поджигали города и деревни. Взрослых людей они убивали, а детей забирали себе, чтобы делать из них своих рабов и солдат для царя Чингисхана. Они ненавидели всех русских людей, и ненавидели русский язык. Они разговаривали на своём языке, на татаро-монгольском. Эти татаро-монгольские слова стали называть матными. Что они когда-то означали, уже никто не знает. Но эти слова - татаро-монгольские. Вражеские слова! Ты понимаешь меня, Саша?
-Вражеские... слова? - переспросил он, и задумался.
-Да, вражеские. Враги хотели, чтобы никто не говорил по-русски, чтобы все забыли наш русский язык, а только чтоб ругались матными словами, как они сами. Вот чего хотели враги. И поэтому, когда кончилась эта война, когда русские победили и разгромили врагов, весь народ решил так. Что все русские будут говорить по-русски, а не так, как хотели враги. А кто ругается матными словами - тот значит, против русских, и за врагов. И с тех пор, такими словами ругаться плохо и неприлично. Потому что говорить такие слова - значит, делать так, как хотели враги.
...-Что ж, красивая и весьма поучительная история - согласилась Надежда Поликарповна. - Только вряд ли это образумило бы Черногорского. Тогда, в четвёртом классе, у него был единственный критерий - работа на публику. Пока это было ново, это пользовалось успехом, хотя на самом деле над ним просто издевались. С ним играли, как с игрушкой, но своим его никогда не признавали. Мальчишки ведь что - им охота потолкаться, помериться силой, погонять в футбол, другие спортивные игры. А Минечка был у нас мальчиком хлипеньким и болезненным. Ему бы спортом пойти заняться, но он и думать ни о чём подобном не думал. Ведь там - во-первых, напрягаться надо, а во-вторых - там он был явно не на высоте. Его у нас даже от уроков физкультуры освободили, чем он был, кстати, весьма доволен. А мальчишки ценят силу. Вот он свой недостаток силы и пытался компенсировать - вызывающим поведением, и разнузданным хамством. При этом, со стороны он выглядел в высшей степени нелепо и отвратительно. А именно - представьте себе малыша, резвящегося в песочнице - она выдержала небольшую паузу. - А теперь представьте себе этого малыша пьяным. Может, я несколько сгущаю краски, но Черногорский выглядел именно таким. В конце концов, сверстникам это надоело, и его стали ставить на место. Проще говоря - морду бить.
-А теперь, Надежда Поликарповна, вопрос неприятный, но совершенно конкретный, и по существу - я посмотрел учительнице в глаза. - Речь идёт о сексуальных посягательствах. Более того, о сексуальном насилии. Мужеложство над ребёнком. Даже сейчас, спустя десять лет, Ваши бывшие ученики рассказывают об этом прямо-таки с гордостью и с упоением. Могу даже конкретные фамилии назвать. Устинов, Терехов, Жамов, тот же Корниенко.
-Вы знаете, Пётр Александрович, мне очень трудно и больно обо всём этом говорить... Это началось у него в конце четвёртого класса. Дежурная учительница схватила Черногорского за руку, когда тот бил стёкла в рекреации. У него была жуткая истерика, он был буквально невменяем. В таком состоянии его никогда раньше не наблюдали. Он был избит, одежда на нём была разорвана. У него был такой жуткий вид - он был ещё и оплёван, весь мокрый, и разил нечистотами. Его привели в кабинет завучей, дали таблетку, он вроде пришёл в себя, и рассказал, что над ним надругались. Возбудили дело, передали в комиссию по делам несовершеннолетних. Те мальчишки признались: да, побили его, но что до всего остального, то это он наговаривает. А в том, что его поколачивали - все подростки винили в этом самого Черногорского: сам два шага пройти спокойно не может, ко всем пристаёт, на всех обзывается. И как раз к тому времени эти его закавыки всем наскучили. Ему говорили, особенно старшие ребята: не лезь, куда не надо, это не твоё, лучше будь таким, каким был в начальных классах. А Черногорский в ответ полез на рожон, и началась, грубо говоря, травля. Иной бы понял это, изменил бы своё поведение, но этот мальчик воспринял это именно так. Он стал совершенно беспомощным, нетрудоспособным. Он стал не в состоянии учиться. На всё стал реагировать неадекватно. У него появились истерические припадки, напоминающие эпилепсию. Вот тогда и пришлось обращаться в диспансер. Конечно, Татьяна Афанасьевна была возмущена таким обращением с её сыном. Я имею в виду - со стороны сверстников. Она приходила - и ко мне, и к Вере Павловне, и в милицию ходила, и в рай-ОНО. Но у той истории финал был тривиальный - пришли к выводу, что никакого насилия не было, что это фантазия больного ребёнка, и, учитывая особенности его психики, ему посещение общей школы не рекомендуется. И желательно, чтобы в школу его сопровождали родители, во избежание подобных инцидентов. Вот так он и занимался, начиная с пятого класса - и до самого конца школы.
-Скажите, а лично Вы согласны с официальной версией? Что это была фантазия, что ничего не было?
-Вы же прекрасно понимаете, что нет. То, что Черногорского били - такие случаи бывали и раньше, но в таких случаях он шёл куда-нибудь в укромное место, чтоб его никто не видел. Посидит там, поревёт, и, в конце концов, успокоится. После этого же случая он стал полностью психически сломлен. Наряду с прежними его симптомами, у него стал развиваться комплекс неполноценности. Абсолютная неуверенность в себе, в своих силах, ощущение собственной слабости, ничтожества, и полная неспособность - не только постоять за себя, но и даже высказаться в свою защиту. И, в довершение всего, навязчивый страх. Все его мысли были поглощены только этим. Поэтому естественно, что при таком положении вещей он был просто неспособен учиться. Его нужно было выключить из травмирующей ситуации. Так вот и получилось то, о чём я предупреждала ещё в первом классе. Конечно, я не могла предположить, что всё обернётся настолько чудовищно, но было очевидно, что у такого ребёнка будут впоследствии огромные трудности во взаимоотношениях с окружающим миром.
-Ну, хорошо, его перевели учиться заочно. И чем это обернулось?
-Чем, чем - пожала плечами Киселёва. - Да, собственно говоря, ничем. Это ведь сейчас в этом отношении полная свобода - дети и родители сами выбирают: и где учиться, и как учиться, какие предметы изучать. А тогда всё было строго регламентировано...
-Спасибо, меня Вера Павловна уже просветила. Заочная форма допускалась лишь при серьёзных расстройствах здоровья, и считалась, как обучение на дому.
-С одной стороны, для Черногорского такая мера была полезной, и даже необходимой. Он опять смог учиться, и, кстати, стал учиться хорошо. Троек у него не было, учителя на него не жаловались. Но с другой стороны, это ведь не было решением проблемы. Это стало своего рода бегством. Мы предприняли эту меру с одной целью, на поверку же вышло совершенно другое. Даже, можно сказать, диаметрально противоположное.
-Теперь я не совсем Вас понимаю - озадачился я.
-Такая мера была принята в качестве лечебно-профилактической. Мы изначально надеялись, что проучившись так полгода, ну, максимум, год, он, во-первых, поправит своё здоровье, укрепит свою нервную систему, а во-вторых - будет сам серьёзно работать над собой, над своим характером. Потому что - чего стоят все старания родителей, педагогов, врачей, если сам человек абсолютно ни в чём не заинтересован? Имелись хорошие предпосылки. Во-первых, у него очень хорошая семья, всерьёз заинтересованные, заботливые родители. Во-вторых, больше свободного времени. К тому же он посещал различные кружки, секции, клубы. Считали - и разовьётся, и друзей себе найдёт по интересам, чтобы потом вернуться в свой класс совершенно нормальным подростком. Но всё вышло совсем не так. Черногорский попросту сел на своего старого конька, и такая система обучения, как нельзя лучше, этому благоприятствовала. Что в самом учебном процессе - он просто вызубрит, сдаст - и с глаз долой, из сердца вон. Он совершенно не интересовался ни одним предметом. Вообще, создавалось такое впечатление, что его ничто не интересовало.
-Простите, а Вы сами, что у них преподавали?
-В начальных классах я часто замещала их учительницу. Ещё я была организатором по внеклассной работе, потом завучем, а с четвёртого класса я вела у них литературу.
(Мне почему-то с самого начала так казалось, что Надежда Поликарповна - именно литератор, а не, скажем, математик или биолог. Как выяснилось, интуиция меня не подвела.)
-Честно говоря, мне этот мальчик был по-своему симпатичен - продолжала она. - Мне очень симпатизировала его мама, Татьяна Афанасьевна, и я искренне хотела, чтобы Миня... Чтобы у него было всё в порядке. Когда я стала работать с ним индивидуально, я старалась делать упор именно на развитие мышления. Мне не нужны были его вызубренные изложения, его шаблонные сочинения, характеристики. Я всегда давала ему такие задания, чтобы он смог выразить свою точку зрения, своё мнение, чтобы он смог его объяснить, обосновать, доказать - но тут он просто ушёл в глухую защиту. Потом приходила его мама, говорила, что сын дома жалуется на меня, что я забиваю ему голову всякой чепухой, задаю невыполнимое, ставлю ему двойки ни за что, чтобы специально он не мог перевестись в следующий класс. Что у него совершенно пропал интерес к чтению, и виновата во всём этом я. А раньше он читал запоем. Кстати, Пётр Александрович! Хотите, может, чаю?
Я согласно кивнул. Она подошла к тумбочке, достала оттуда две чашки, и, разлив кипяток из стоявшего на тумбочке чайника, опустила в чашки заварочные пакеты.
-Сахар? - спросила она.
-Спасибо, я без сахара.
-Просто, раз уж речь зашла о литературе... Видя, что к обязательным, программным произведениям он относится формально, я подошла к нему с другой стороны: а что он сам читает? Какие книги ему нравятся? Что его в них привлекает? Как он оценивает ту или иную книгу, героя, сюжет, писателя? В общем, ничего у меня с ним не получалось. В конце концов, я просто стала давать ему обязательную программу, но всё-таки пыталась заставить его думать, а не зубрить. Но он всегда выбирал путь наименьшего сопротивления.
-Хорошо, это с учёбой. А с другими как?
-Как, как - покачала головой Надежда Поликарповна. - У него появилась масса свободного времени, которое он старался использовать, выражаясь вашим языком, на проведение бесконтрольного досуга. Под предлогом посещения различных кружков, клубов, тренировок, он просто находил повод уйти из дома. У него были знакомые, где-то на другом конце города, и там он имел возможность выражать себя в своём старом амплуа - "парень свой в доску". Ну, и кроме этого - он не посещал уроков с классом, но всё же в школу приходил почти каждый день. То есть, так или иначе, но с учениками контактировать ему приходилось, тем более родители не имели возможности сопровождать его постоянно. Конечно, необходимость такого сопровождения его ущемляла, хотя поначалу, переведясь на домашнее обучение, он даже гордился, считая себя вундеркиндом, экстерном, и ещё Бог знает, кем. Но ведь шила в мешке не утаишь. Другие дети прекрасно понимали, почему он так занимается, и даже откуда у него взята справка. Впоследствии он и сам осознал это, и у него с новой силой возник комплекс неполноценности. Что он не может существовать в нормальной жизненной среде, и нуждается в какой-то особой опёке, контроле и тепличных условиях. Ну, и кроме того, сами понимаете. При каждой возможности над ним издевались. Иногда его видели даже в таком состоянии, как в тот раз. Только он уже ни на кого не жаловался. Не называл ни имён, ни фамилий, ни прозвищ. Говорил, что его обидела группа незнакомых подростков. Конечно же, мы - ну, в частности, я, всегда делала то, чтобы пресечь это безобразие. С кем у него особо сильные трения были - я ведь с каждым отдельно беседовала: не трогайте вы этого Черногорского! Стыдно обижать маленьких и слабых! Вот он ещё сам вырастет-вымахает... Хотя последнее нужно было скорее для того, чтобы подбодрить его самого. А мне и отвечают: сам виноват! Сам лезет, обзывается, выкрикивает всякие гадости! Я говорю: он же специально работает на публику, ему охота выделиться, обратить на себя внимание, покуражиться, а вы - будьте умнее, не обращайте на его глупости внимания, тогда он и успокоится, и перестанет дурачиться, раз никто этого не замечает. Но у детей свой мир, они ведь думают по-другому.
-Да и выросши из детских штанишек, они, как видно, думать так и не научились - заметил я.
-Сейчас время такое инфантильное. Окончил подросток школу, никуда не поступить, а отставать не хочется. Охота и питаться, и одеваться, и концерты, и дискотеки посещать, и на машине ездить. Вот и садятся многие, в наглую, родителям на шею. Ах, раз вы мне вовремя будущее не обеспечили, теперь кормите-содержите. А родители есть родители: кто бросит своего ребёнка на произвол судьбы? Вот и кормятся на шее до старости лет, ответственности никакой. Сперва у родителей, затем на шее общества.
-Я вообще-то имел в виду другое.
-Я прекрасно понимаю, кого Вы имели в виду. Корниенко или Бубнова - кто из них Вам этим хвастался.
-Но давайте всё же вернёмся к Черногорскому - сказал я. - А то мы отвлеклись. Вы отчитывали этих хулиганов, говорили, что маленьких и слабых обижать нехорошо. Но, насколько мне известно, именно это было своеобразным коньком как раз самого Черногорского. Своего рода способ самовыражения, способ мести за попранную честь и достоинство.
-Да - она помрачнела. - Это было. Это же всё звенья одной цепи - он привык не прилагать усилий, и ничего не преодолевать. Не бороться, а лишь пасовать, капитулировать, или, в крайнем случае, бежать. И вот это, вместе с громаднейшим комплексом неполноценности, не давало ему никак противостоять обидчику. Он сразу сдавался, и безропотно выполнял все требования. Кто что скажет, то он и делает. Ну, а когда его отпускали, в нём просыпалась гордыня и жажда мести. Причём шёл он, как всегда, по линии наименьшего сопротивления. Сначала это были просто сплетни, слухи, клевета. Ему, конечно, никто не верил. Потом начались истории с воровством. Сам что-нибудь украдёт, а другому подсунет. Потом, вот этот его знакомый из пригорода. Я не помню, как его зовут, знаю, что он был старше его на три-четыре года. Он приезжал к нему туда, в Копли, Черногорский ему показывал обидчика, тот его подкарауливал, и избивал. Ну, а с седьмого класса, стало твориться вообще из ряда вон выходящее. Того его друга, насколько мне известно, посадили.
"Нет. Не Попов" - у меня отлегло от сердца.
-За Черногорским и в четвёртом-пятом классе такое наблюдалось. Но это были единичные случаи. Когда над ним поиздеваются вдоволь, он, бывало, нападал на первых встречных малышей. Однажды в пятом классе его поймали за руку - на школьном дворе он избил пятилетнего мальчика, отобрал у него тридцать копеек, после чего опрометью бросился в здание школы. Деньги он, кстати, выбросил. Потом он объяснил, что сделал это "специально, чтобы опорочить проклятую, ненавистную школу". Поэтому те эпизоды просто посчитали чистой случайностью. А оказалось, преступно проигнорировали. Эти малыши не оказались просто случайно попавшимися под руку, как в тот раз стекло. А напротив, он в тот раз бил стёкла только из-за того, что вокруг не оказалось никого слабее и беспомощнее, чем он сам.
Надежда Поликарповна пригубила из чашки горячего чаю. Я предпочёл обождать - мне совершенно не хотелось горячего, я с гораздо бРльшим удовольствием выпил бы холодного.
-В тринадцать лет Черногорский... - они вздохнула, глубоко и тяжело. - Всё ещё больше усугубилось. Что, впрочем, вполне объяснимо: мальчики начинают становиться юношами, девочки - уже почти девушки. У Черногорского появился интерес к Гитлеру, Сталину, подобным режимам и идеологиям. Вообще-то, он и раньше любил детективы, но в них его интересовали только описания самой технологии преступления. Не могу понять, где он набрался подобных идей, но он стал сам совершать ужасные поступки. Он нападал на младших братьев и сестёр своих обидчиков. Следил за ними, выбирал удобный момент, чтобы остаться незамеченным, нападал, как правило, сзади или сбоку. Наносил несколько ударов, чаще всего ногой, и убегал. И то, что это именно его рук дело, стало известно далеко не сразу. Его заметили, и поймали с поличным соседи одного из пострадавших. Самому ему, конечно же, ничего не было. Ни комиссии, ни колонии. Его спасла всё та же самая справка. Родителей этих детей мы поставили в известность, но строго с условием - чтобы старшие их дети, те самые обидчики Черногорского, не были в курсе этих безобразий. Да и сами родители это прекрасно понимали, потому что в противном случае, их дети пошли бы на весьма тяжкое уголовное преступление. А какому отцу или матери охота отправлять сына в тюрьму, чтобы вся жизнь была искалечена, с самого детства? Конечно, родители в большинстве своём не одобряли такого поведения своих детей. Кому охота видеть своего ребёнка жестоким садистом, избивающим и унижающим? Но и ничуть не сочувствовали Черногорскому, считая, что пусть бьют. Так ему и надо. Ну, а Черногорский после этого почувствовал свою безнаказанность. Дальше - больше. Потом начались нападения на матерей. Там Черногорский применял уже более изощрённые методы. Караулил в тёмное время суток, нападал сзади, и разбивал об голову бутылку. После такого женщина сразу падала в обморок, теряла сознание, а он убегал. С этим та же история - не сразу, но узнали, решили так же - что до мальчишек это не должно дойти. Муж одной женщины, узнав, кто это сделал, сам отправился к отцу Черногорского. И после этого, такие случаи больше ни разу не повторялись. Порфирий Прохорович пообещал, что ничего подобного больше не случится - и он сдержал своё слово. Не знаю, чем отец повлиял на сына - ни отец, ни сын со мной этим не делились. Но больше ни на детей, ни на матерей Черногорский не нападал.
-Зато, как Вы верно заметили, в том возрасте девочки становятся девушками, а мальчики - юношами. И при этом начинают активно интересоваться друг другом. Естественно, при таком характере и при таком образе жизни Черногорский никак не мог рассчитывать на благосклонность, на внимание или симпатию со стороны противоположного пола. Не говоря уже о влюблённости, а уж тем более - о любви, и о серьёзных отношениях. Зато те, кто его мучили, кто над ним издевались, унижали - те такое внимание испытывали. В них влюблялись девчонки, они встречались, гуляли, или как сейчас выражаются - ходили. Ну, а это опять-таки, с одной стороны ущемляло Черногорского - он не мог чувствовать себя нормальным парнем. А с другой стороны, приводило его в ярость и бешенство. И он стал нападать на их девушек. Во всяком случае, мне известен один такой конкретный случай.
-Вот здесь я Вам, Пётр Александрович, вряд ли чем смогу помочь. Скорее всего, этот случай произошёл, когда Черногорский уже не учился в школе, или как раз её заканчивал. Хотя, Вы знаете, в самом конце школы он вдруг резко переменился. Казалось, он взялся за себя. Занялся, наконец, спортом - стал физически крепче. Да и рассуждать уже стал совершенно по-другому, уже прослеживалась склонность к логическому мышлению, я бы даже сказала - к аналитическому. У него появились какие-то новые товарищи, очевидно, тоже старше его. Миня всерьёз заинтересовался техникой, электроникой, изучал языки программирования, ходил куда-то заниматься на компьютере. И мама была очень довольна, что сын наконец-то за ум взялся. Миня после школы собирался поступать в технический колледж, я была двумя руками за. Правда, потом я его ни разу больше не видела, но я и не осуждаю его за это. Человек решил порвать с прошлым, решил оставить все свои неудачи и комплексы в детстве. Правда, раньше я иногда видела Татьяну Афанасьевну, спрашивала, как дела у Вениамина. Она говорила - всё в порядке, он выучился, работает, проблем нет. Конечно же, вообще без проблем не бывает, но я и вправду верила. Хотела верить, что человек и впрямь стал человеком. Но, честно говоря, я частенько вспоминала этого мальчика, и на душе у меня шевелилось недоброе предчувствие. Потому что он навряд ли анализировал причины-следствия: почему вообще с ним такое было. Он во всём винил других, а себя всячески оправдывал и выгораживал. Окончив школу, он сказал на прощанье: "Обидно, конечно, что школьные годы прошли так некрасиво. Но, в конце концов, я был всего-навсего ребёнком, что я мог со всем этим поделать?". И тогда мне показалось, что его новая жизнь, новый имидж - это всего лишь очередной виток старой спирали, а сам он, в конечном итоге, остался таким же, каким и был. Поверхностным, амбициозным, при этом малодушно избегающим любых усилий, и к тому же совершенно не готовым ни к какой ответственности. Изменилась форма - содержание осталось. Школа была окончена - его благополучие мне виделось до первого же затруднительного положения. Дальше всё встанет на круги своя: трусость - покорность - гордыня - месть. И всё по пути наименьшего сопротивления. Как видите, мои опасения подтвердились. Я уверена, что в эту историю его втянули.
-На основании чего Вы так полагаете? - я решил уточнить, хотя и без того было ясно, почему она именно так считает.
-Сам бы он, во-первых, побоялся. А во-вторых, вряд ли ему самому всё это нужно. Им опять играют. А он, похоже, этого не осознаёт. Или же сам выбирает роль ведомого, чтобы, в случае чего, всю вину и ответственность переложить на ведущего.
... Попрощавшись с Киселёвой, я решил нанести визит к родителям Черногорского. Наведя по телефону справки, я выяснил, что эта семья и в самом деле, как говорил Бубнов, в 94-м году сменила место жительства, переехав из Копли в Ласнамяе-Козе. Так что поездка предстояла опять на противоположный конец города.
Разговор с Киселёвой несколько затянулся - мы встретились в два часа, и лишь около половины пятого я вышел из дверей частной гимназии. По дороге к Черногорским, я мысленно сопоставлял кое-какие данные, и терялся в догадках.
Итак, Вениамин Черногорский и Михаил Феоктистов. Отчество у обоих - Порфирьевич, что по нынешним временам весьма редко. Оба появились на свет в декабре 1974-го, с разницей в один день, правда, кроме этого дня, их разделял ещё добрый десяток тысяч километров. О родителях Феоктистова ничего не известно, по его собственным словам - он и сам ничего о них не знает. Какие из этого могут быть предположения? Только одно из двух: либо Вениамин и Михаил - братья по крови, либо Феоктистов - и есть Черногорский.
Обе догадки представлялись весьма призрачными. В первом случае - что, если уважаемый Порфирий Прохорович в том самом 74-м году имел любовное приключение где-нибудь на стороне, и тем самым оказался товарищем по несчастью шекспировского графа Глостера из "Короля Лира", имея и законного сына, и побочного. При его профессии, это нетрудно. Неудобно, конечно, будет задавать ему такой вопрос при жене, но всё же необходимо. А когда в чём-то есть необходимость, то неудобны бывают только две вещи. А именно - спать на потолке, и брюки через голову надевать.
Ну, а второй случай и впрямь представляется невероятным. При проверке документов Феоктистова было установлено, что он - тот, за кого себя выдаёт, и никогда в жизни не менял ни имени, ни фамилии. Хотя это ещё мало что значит. Документы мог ему организовать тот же Попов, если учесть его связи и его возможности. Но чем же я теперь докажу, что это Черногорский стал Феоктистовым, изменив до неузнаваемости свою внешность (лишь глаза остались те же самые - тут уже природу не обманешь!). Это, впрочем, косвенно подтверждает правдивость версии о лаборатории. Чтобы так преобразиться, Черногорский - или, скорее, Попов - должен был выложить солидную сумму, что простому смертному не по карману. А, имея такую кормушку, сделать подобную метаморфозу не только возможно, но и весьма полезно.
Однако Черногорский (если это он) - не Джеймс Бонд, и, будучи ознакомленным с деталями его биографии, я был весьма уверен, что уж он-то точно где-то "засветился". Где-то выдал себя. Кто-то знал его в прошлом, пусть не столь далёком, но, по крайней мере, года три назад, когда он выглядел точно так, как "прохиндей" на фотороботе.
И тут меня ударило: инспектор Славка Виноградов! "В спортзале вместе качались!". Судя по разговору, это было довольно давно - несколько лет назад.
"Маленький, а дюжий - такие веса ворочал... Шутки, басни, анекдоты... как он с Прохоровым на руках боролся!". Вот, пожалуйста, и ещё зацепка за Попова.
Ну, а если не так давно? Если они там "качались" уже тогда, когда Феоктистов стал уже окончательно Феоктистовым? Или наоборот, давно-то давно, но Феоктистов всегда выглядел так, и никогда даже не подозревал о существовании Черногорского. Зато об этом знал Попов...
Прояснить обе эти догадки мог только один человек, если, конечно, не считать Попова и самих Феоктистова и Черногорского (двое это, или один - пока оставим этот вопрос открытым). Это был тот, к которому я сейчас как раз и направлялся - Порфирий Прохорович Черногорский.
... Поставив свой "Форд" перед подъездом девятиэтажной панельной коробки, я поднялся на третий этаж, и позвонил в квартиру номер 83 (ещё одно случайное совпадение? А может, именно поэтому я и школу всё время называю 83-й?)...
Мне открыла невысокая полноватая пожилая женщина - я сразу понял, что это и есть мать Черногорского. Я посмотрел на неё профессиональным взглядом, и тут же сделал вывод: умна, воспитана, образована. Внешне невозмутима, хотя на лице отпечатки пережитых кругов ада. Но держится молодцом, не подаёт виду. Очевидно, систематически принимает успокаивающие таблетки. Она показалась мне весьма доброй женщиной, некогда легко ранимой, но с годами закалившейся. Одета она была скромно, даже, можно сказать, бедно; косметики на её лице не было, а её шершавые руки подтверждали то, что ей постоянно приходится выполнять физическую работу.
-Здравствуйте, Татьяна Афанасьевна. Меня интересует Ваш сын Вениамин - сказал я, развернув перед ней удостоверение.
-Ой, а Вы знаете - виновато улыбнулась она - а мы с Пашей уже давно вдвоём живём. Наши дети выросли, сейчас оба за границей. Старший в Финляндии, в Норвегии работает - то на стройке, то на нефтяных скважинах. А младший учится в университете. Полгода назад он уехал в Англию на стажировку. Говорит, есть возможность остаться там на постоянную работу, да и невеста у него там уже...
-Вы меня неправильно поняли - ответил я. - Я расследую дело о красном "Москвиче", и сейчас меня интересует Ваш старший сын Вениамин. Или, как его ещё называют, Миша.
Услышав словосочетание "красный "Москвич"", женщина буквально потеряла дар речи. Для неё это было шокирующей неожиданностью.
Из другой комнаты вышел мужчина. Он выглядел значительно старше меня, был невысок, худощав, жилист. Одет он был в потёртую майку и спортивные брюки. Его голова была седа, как вершина ледника. Тоже хлебнул горя, и немало, подумал я, глядя на его волевое, но усталое, изборождённое морщинами, лицо, (словно он спал вниз лицом на колючей проволоке), и загорелые, мозолистые руки. Тогда я посмотрел Порфирию Прохоровичу в глаза. Цвет, разрез, глубокая посадка - всё сходилось. Это были глаза Феоктистова. Разница только во взгляде. У Феоктистова потухший, неживой. У Черногорского-сына, судя по фотографиям, затравленно-бегающий, взгляд паникёра, ищущего пятый угол. А у его отца взгляд был напротив, проницательный, тяжёлый. Казалось, он способен видеть людей насквозь, и подавлять их. Смотря кого, конечно. Но я был почему-то уверен, что Вениамин в детстве боялся отца и искал защиты у матери.
-Здравствуйте, Порфирий Прохорович - я протянул ему руку, и он холодно пожал её. Чувствовалось, что психологически этот человек весьма силён. Даже, наверное, не слабее меня. - Меня зовут Пётр Александрович.
-Да, очень приятно - сказала Корсакова, каким-то бесцветным голосом. Ещё не оправилась от шока, подумал я. Но всё равно держится стойко.
-Я расследую это нашумевшее дело о красном "Москвиче", и мне в связи с этим нужен Вениамин. Конечно, Вы не обязаны давать показания против сына, но дело в другом. Дело в том, что ему грозит опасность, и мой долг - её предотвратить. Все, кто, так или иначе, соприкасался с этим "Москвичом", либо погибли, либо обречены на долгие мучения. Безрадостное существование с тяжким бременем на душе, безо всяких перспектив на будущее. Я, да и Вы тоже, думаю, не желаете Вениамину такой участи. Поэтому скажите, когда Вы его видели в последний раз.
-Последний раз - начала, запинаясь, Татьяна Афанасьевна - весной 97-го года, перед тем, как он ушёл в море.
-Ваш сын - моряк? - спросил я, стараясь не показывать удивления.
-Был - поправила Корсакова. - Он закончил курсы матросов, и завербовался на какое-то судно. В море он был несколько месяцев, но там их здорово обманули. Не заплатили ни гроша, ещё и держали в безвестности, в каком-то порту на Тихом океане. Когда он, наконец, вернулся, он решил больше в море не ходить. Поехал на стройку, вахтовым методом.
"Как она защищает своего сына!" - заметил я. Во мне шевелились сомнения: знает ли?
-Ну, и где же он сейчас? Вы, я вижу, тоже переживаете.
-Сейчас он работает в Норвегии на нефтяных скважинах. Так что особых причин переживать за него, у нас нет. Он звонит нам почти каждую неделю, голос бодрый, говорит - трудно, но обустраивается, встаёт на ноги потихоньку.
-Когда он последний раз Вам звонил?
-Последний раз? - переспросила она. - Да позавчера! Спросил, не нужно ли нам денег выслать, интересовался, как дела у Эдика, младшего брата. Говорил - у них там заработки приличные, хотя работа тяжёлая.
"Да уж, работа у Мишки нелёгкая. Главное - нервная. А какие там заработки - остаётся только догадываться" - мысленно согласился я.
-Впервые за всю жизнь поинтересовался нуждами семьи - угрюмо проворчал, до того молча наблюдавший за нами, Черногорский-отец. - Вы лучше, Пётр Александрович, скажите, зачем Вы к нам пришли. Вениамин в Норвегии работает. И никакого отношения к этому "Москвичу" он не имеет, и иметь не может! - сказал, как отрезал, Порфирий.
-К сожалению, Порфирий Прохорович, может. Все свидетели этого эпизода указывают на него. Что именно он был вместе с ними в этой машине.
Черногорский-отец угрюмо-вопросительно смотрел на меня, давая понять, что чихать ему на этих свидетелей.
-Их имена - продолжал я - может быть, Вам даже и знакомы. Андрей Попов, Мурат Борисов, Марина Романова.
В глазах отца блеснули злоба и отчаяние. Мать вновь изменилась в лице, и ушла на кухню.
-Всю свою шушеру собрал! - выпалил Порфирий. - Ещё и с Маринкой этой заново спутался. Нет, он точно рехнулся!
-Паша! - подала голос из кухни женщина.
-Что - Паша? - проворчал Порфирий. - Что всё Паша? Ладно, та соска могла сговориться с этим Муратом. Но откуда Андрей там взялся? Сам бы он, извиняюсь за выражение, срать не сел с этой мелюзгой!
-Ой, мало ли, как? Свинья везде грязи найдёт. А Андрей - он тот ещё проныра. В каждой бочке затычка!
-Уж больно грязь не по свинье! - убеждённо возразил Порфирий. - Что их ещё может связывать, кроме Миньки нашего непутёвого? Врёт он всё! Как всю жизнь врал, так и теперь врёт. Какое море, какие стройки? У Попова он прихлебается! Только звонит: сначала, папа, денег вышли, проблемы у него там, в этом Тихом океане. Какой, к чёрту, океан? Потом домой не появиться, только записку в дверь просунул, что он у какого-то Вальдура, или как там его, батрачит на побегушках. Потом звонит, уже его хает в хвост и в гриву. Ура, кричит. Избавился, чуть ли не от рабства. Теперь опять уезжает, чёрт знает, куда. Его любимый друг Андрюша куда-то пристроил. А то, что мать волнуется, ему плевать! Хоть бы на день домой приехал!
Слова были адресованы жене, но так же и мне косвенно - мол, раз я так уверен, то смотри сам, откуда ветер...
-Паша, ну, что ты завёлся? - чуть не плача, воскликнула Корсакова. - С чего ты вдруг решил?
-С того, что такие люди - он кивнул в мою сторону - просто так, в гости, не приходят. А значит, Андрей опять обвёл Миньку, как дурака, вокруг пальца, и пускай теперь сам разбирается со своей мелюзгой. Небось, сам афёру затеял какую-нибудь, да и сказал Миньке: найди дурачков, подставных лиц. А тот и рад стараться, нашёл. Вот и достарался.
"А ведь отец тоже, хоть и не прямым текстом, тоже сына защищает" - подумал я. - "Что Мишка просто дурак непутёвый, это Андрей всему голова. А ведь правильно мыслит: какую бы роль не играл во всей этой серии Черногорский, организатор и инициатор - всё равно Попов".
-Всё гораздо серьёзнее - покачал головой я. - Иначе я не стал бы Вас беспокоить. Дело в том, что разные знакомые Вашего сына фигурируют не только в одном эпизоде, но в целой серии. К примеру, по последнему эпизоду был задержан некий Корниенко, учившийся с ним в одной школе, и свидетелем по тому же эпизоду проходит тоже его бывший школьный товарищ, Алексей Бубнов. Сегодня я посетил эту школу, встречался с некоторыми педагогами, и поэтому я в курсе многих подробностей биографии Вашего сына. И меня это наводит на серьёзные размышления. Поэтому я и пришёл к Вам, чтобы поговорить о Вашем сыне Вениамине. Как сложилась его дальнейшая судьба? Что его связывает с Андреем Поповым? Что он вообще за человек, и какова может быть его роль в этом деле.
-Это уже ему самому виднее, кто он там, и под чью дудку опять пляшет - угрюмо ответил Порфирий. - Какие тут ещё могут быть размышления? Знаю я, что с ним в школе творилось. Так там всё проще простого. Своей головой думать лень, всё авось да небось, как кривая вывезет. А меня он никогда не слушал, всё находил себе каких-то благодетелей, всё на кого-то смотрел.
"Мышление у него не развивалось, наоборот, он для своего возраста был уж слишком ребячлив. Всё воспринимал слишком буквально. ... Зато от природы он был наделён феноменальной памятью и великолепной способностью к подражанию, ... это его и сгубило" - мне тут же пришли на ум эти слова учительницы.
-Что в детстве - махнул рукой Порфирий - Сначала говорил я ему: не задавайся! Хорошо учишься - это замечательно, учись! Но задаваться нельзя, будут ненавидеть! Так и вышло. Потом говорил ему: никто не заставляет тебя быть паинькой или маменькиным сынком. Но и придурка из себя нечего корчить! А он всё на кого-то смотрел. Говорил ему: занимайся спортом, станешь сильным! В какие только секции я его не водил! А толку что? Зарядку утром делать - и то с криком и со слезами. Да и тренировки все - недели две походит, и бросит. Только плакать: какие все плохие, все над ним смеются и издеваются. Я ведь говорил ему: кому он, на хрен, нужен, чтоб над ним специально кто смеялся! Что он, Чарли Чаплин, что ли? Над всеми смеются, у кого чего не получается. Занимайся, тренируйся, будет получаться - и никто смеяться не будет. Но он решил лучше быть хлюпиком. Вот его и вышвырнули из школы, с треском и позором. Кое-как дома закончил. Хоть я специально, в восьмом классе, перевёл его в другую школу, чтобы закончил нормально, а не как больной, со справкой. Он же там и месяца не продержался. Мать потом ходила просить, чтоб ему разрешили обратно вернуться.
-О его школьных годах мне известно многое. Надежда Поликарповна очень подробно мне рассказала о Вашем сыне. Как я заметил, она хороший психоаналитик.
-Вы с Надеждой Поликарповной беседовали? - вышла из кухни мать.
-Да, беседовал - ответил я. - Я знаю, у Вас были с ней хорошие отношения. Ладно. Расскажите мне лучше, как сложилось у Вениамина в дальнейшем. Окончил он школу, дальше что?
-Училище закончил, пошёл работать - простодушно ответила Татьяна Афанасьевна.
-Дальше всё то же - прокомментировал Порфирий Прохорович. - Поступил в технический колледж - бросил. Там ничего не получается, не даётся, а теперь уже и не интересует. Всё по-старому. Где надо постараться, попотеть, то и не интересно. Пошёл в ПТУ - там хорошо, учиться не надо, ничего делать не надо. Одно хорошо - в спортзал ходить начал, так хоть на мужика стал похож.
-А Вы не боялись, что в ПТУ у него могли возникнуть те же проблемы, что и в школе? Там же такой контингент сложный.
-А что мне бояться? Не я его туда приводил, не мои это проблемы - чего ему бояться, а чего не бояться. Но, кстати, в ПТУ у него проблем вообще не было. Проблемы после начались. Окончил он этот профтех с липовыми корочками, сам ни черта не умеет, так и остался без специальности. Вот и работает всю жизнь: то в одном месте - "бери больше, кидай дальше", то в другом - "подай то, принеси это", и зарплата соответственно такая же, и контингент - одни пьяницы. И он туда же - как начал пить...
-Паша! - взмолилась Татьяна Афанасьевна, чуть ли не со слезами в глазах.
-Ну, что - Паша? Что - Паша? Человек по долгу службы пришёл узнать, что за птичка наш Минька. Тем более что дело такое тёмное - лужа слёз, и море крови. Или что, Таня, сор из избы выносить стыдно? Лучше врать себе, что Минька вырос, возмужал, на ноги встал, нефть добывает? Или в море ходит? А по ночам плакать в подушку, что жизнь зря прожита! Что всё отдано сыну, а тот вон как своей жизнью распорядился! И что теперь - и жизнь прошла, и сын потерян, и осталось одно враньё! Пусть я буду никудышный отец, раз не смог своего сына человеком вырастить. Но я, в конце концов, не пацан, и живу правдой, а не грёзами. Не умеет он жить. И не встанет он на ноги. Так и будет всю жизнь на карачках ползать! А когда спохватится - поздно будет.
-Позвольте, что Вы имеете в виду: не умеет жить, ползает на карачках? - спросил я, хотя в общих чертах мне и так было всё ясно.
-То, что нету у него своего "я" - отрубил Порфирий. - Не уважает он себя. И головы на плечах нету - о завтрашнем дне вообще не думает. Нет, чтобы профессию хорошую получить, будущее себе обеспечить - он туда, где попроще да полегче, да напрягаться поменьше. Вот так и будет всю жизнь с рубля на копейку перебиваться, да на авось рассчитывать. И так всю жизнь у нас на шее просидел! Вон, два года назад - денег ему выслал, сам в долги кромешные влез - он названивал, умолял, что погибнет ни за что ни про что, где-то там... Потом, правда, десятку мне вернул. Говорил, что со шведской стройки.
-Паша, ну он же звонил позавчера, спрашивал, нужны ли деньги - умоляюще заголосила Татьяна. - Ну, были у парня проблемы, так ведь решил же он их!
-Спрашивать можно всё что угодно! - парировал Паша, то бишь Порфирий Прохорович. - Вот ты, Таня, хочешь миллион долларов? А проблемы свои он никогда не решит. Они у него были, есть и будут. Потому я и говорю так. Всё, каким он был, таким же и остался. Ничуть не изменился. Удавалось ему пару раз видимость создать, что он теперь другой, и что всё теперь по-другому. Но это, наверное, чтобы себя успокоить. Всё равно всё возвращалось на круги своя. И до сих пор там вертится, как заводной волчок.
Я молчал, не считая нужным встревать со своими направляющими вопросами. Пусть теперь выговорится Порфирий Прохорович. Уж на что Киселёва - ну, кто она такая этому Черногорскому, и то для неё этот парень - больное место. А что тогда говорить о родителях? Да, мать старается всеми силами ухватиться за спасительную соломинку надежды, что сын ей не врёт, и что мой визит в их дом - ложная тревога. А отец предпочитает смотреть правде в глаза. Какова бы эта правда ни была.
-А если Вас конкретно интересует - Порфирий обернулся в мою сторону - то Минька всю жизнь такой. Любой, кто угодно, может с ним делать всё, что вздумается. И он это позволяет. Потому что сам себя всегда ставил на роль верного Санчо Пансы. Ему только свистни - сорвётся и побежит с высунутым языком. Какое тут уважение? Всегда сам под всех подстраивался, унижался, бегал, а потом только скулил: почему его не уважают, почему с ним не считаются. Конечно, а кто будет с прихвостнем считаться? А как чуть что, так конечно, Минька крайний, расхлёбывай один за всех.
-То есть, это Вы Андрея Попова имеете в виду?
-Не знаю, как там насчёт Андрея. Может, и его дерьмо Минька разгребал, но вот эта маленькая дрянь, вот эта вот Марина самая. Когда Минька первый раз пришёл сюда с ней, я сразу ему сказал: ты что, на солнце перегрелся? Где ты её нашёл? Мало того, что перегаром разит, и размалёвана, как пугало огородное, ещё и ведёт себя, как барыня. Как будто мы ей тут прислуживать обязаны. Ты ещё - Порфирий резко обернулся в сторону жены - всё возмущалась. Что ты, Паша, напал на девушку? Ты же сам её не знаешь, а раз Минька её выбрал... Ну, мы с Татьяной обед сварганили, решили все вместе пообедать, пообщаться, познакомиться. Так эта Марина - о чём не заговоришь, ни черта ни в чём не смыслит. Театр, музей - вообще не знает, что такое. Книги, искусство, политика - тоже тёмный лес. Газет - и тех не читает, а из музыки одну какую-то пошлятину слушает. На всю катушку свою дрянь врубала, даже я запомнил. "Президент и Амазонка" называется. Ещё и рожу недовольную скорчила, и стала в коридоре Миньку поносить: почему это мы, такие-сякие, привязались к Её Величеству, и чего нам, старым дуракам, от неё надо. И почему мать, такая-сякая, включила своё кино, и прервала Её Величеству просмотр мультяшек по "Картону". А Минька, как нашкодивший пацан, её ублажает, объясняется, оправдывается. Мне аж стыдно за него стало. Я ему и сказал: брось ты её к чёрту, такое сокровище с любого дерева сорвать можно. А тот - Порфирий рассмеялся, со злой иронией, и в то же время с болью - сразу ей доложился, так потом совсем туда, к ней переехал. Сюда приезжали, только когда я в рейсе был. Мать их кормила-поила, Минька на задних лапках танцевал, а она сидела в кресле, да покрикивала. И это Минька, здоровый лоб, двадцать два года! А она, тем более, малолетка, ещё и отсталая какая-то. Да мало того, что головы нет. Была б хоть красивая, так я б ещё понял. А то - ни кожи, ни рожи, как в сказке - квашня квашнёй, а всё равно не баба - дитё, как есть дитё! Ничего женского. А Минька, так за ней бегал! Мало ему одного раза, ходил, волком выл, так он снова туда же лезет. Опять к Марине!
-Паша, ну, может, не будем ворошить старое? - опять взмолилась Татьяна. - Все мы делаем по молодости глупости, все потом за них расплачиваемся.
-Говоришь, старое? А то, что Минька складом заведовал, на машине ездил, собирался ещё и учиться куда-то пойти, а как связался с этой соплячкой, так всё потерял! Чухан чуханом стал! Шарахался ото всех и ото вся! Ходил, скулил - что из-за Маринки своей, что у него там? Дистрофия, или язва? Эта соплячка спала со всеми подряд, а как залетела, так опять Минька крайний! А нам во что всё это обошлось? Сколько раз этот бесхребетный сопляк влипал не в одно говно, так в другое, и только кричал: спасите! А вспомни, из-за чего ты в прошлом году в "скорой помощи" лежала! Кто сюда приходил, с кулаками на тебя кидался, денег требовал, угрожал, незнамо чем и кем! Не та ли Марина, которую ты здесь кормила, поила и пригревала? Как же, Минька её выбрал! Да не он её выбрал, а она его подобрала! Какая нормальная женщина посмотрит в сторону того, кто всё время держится и ведёт себя, как последний сосунок? За всеми бегает, перед всеми лебезит? Да ни одна! А вот Марине именно такого и надо - чтобы оставаться свободной, делать всё, что вздумается, гулять, пить, трахаться, а Минька пусть пашет! А как чуть что - так Минька крайний, и никуда не денется, всю лоханку дерьма расхлебает! Вот она его и подобрала себе, мальчиком на побегушках и для порки - голос Черногорского-отца переходил постепенно на крик. - И значит, этот кретин опять с ней спутался? Значит, ей опять понадобился крайний, чтобы свалить на него свою мерзость какую-нибудь, вот она и свистнула Миньку! И он опять побежал к ней, как щенок!
Я понимал, почему Черногорский-отец выходил из себя. Судя по тому, что я только что услышал, как Марина приезжала сюда с угрозами и кулаками, да не на кого-нибудь, а на мать, и после такого вернуться к этой Марине - это было бы огромнейшим плевком, оскорблением, обесчещением для всей семьи.
-Так, так, погодите - спокойно сказал я. - Значит, в прошлом году Марина Романова приезжала к Вам, и нападала на Вашу жену.
-Паша! - воскликнула Корсакова.
-Ничего, ничего - успокоил её я. - Это я могу узнать и в рапорте "скорой помощи", тем более что такие данные в любом случае передаются в полицию.
-Я был в рейсе - проворчал Порфирий. - Я узнал от врачей. Татьяну увезли с сердечным приступом, мне она ничего не рассказывала. А там сказала - Черногорский-отец быстро отошёл от внезапной вспышки гнева.
-И знал ли об этом Вениамин? - осведомился я.
-Конечно, знал! - Порфирий Прохорович был вновь готов метать громы и молнии. - Конечно, знал!
-Вам незачем так гневаться и проклинать своего сына - сказал я. - Он вовсе не возвращался, и не собирался возвращаться к Марине. Дело в другом. Дело в том, что Марина Романова убита. И первый, кто на подозрении - Ваш сын. Мотивов для убийства и так было достаточно, теперь мне известен ещё один. Поэтому мне нужно знать правду - о нём, и обо всех. Чтобы опять не оказалось, что Минька крайний.
-Вот что, начальник - сухим, резким, холодным голосом ответил Порфирий. - Хватит здесь темнить. Десять минут назад я слышал, что эта шмара на Миньку телегу катит, на правах свидетеля. Как они вместе на "Москвиче" катались. А теперь вдруг такие заявы. Убита - так ей и надо!
-Напрасно Вы мне не доверяете, Порфирий Прохорович. С "Москвичом" эпизодов было много. А убить человека можно только раз. В одной истории Марина была замешана. А следующим эпизодом было именно её убийство. Кроме них, там ещё были Попов и Борисов.
-Ничего не знаю, начальник. Уходи, не томи душу - раздражённо проворчал Порфирий, и взял с полки пачку "Примы".
Я прекрасно понимаю старика Черногорского - он распинался, выговаривался, задетый тем, что его сын вновь оказался в одной упряжке с Мариной. Если б я не назвал её имя в списке свидетелей, он бы так и молчал, как каменный. Угрюмый и проницательный, он смотрел на меня уничтожающим взглядом.
-В чём дело, начальник? Нет здесь Миньки, и не было. Сам говоришь, он не в Норвегии ни в какой, а где-то у Попова. Вот и идите к Попову. Или к Борисову. А здесь нечего...
Я оставался стоять на месте.
-До свидания - сказал Порфирий, и открыл дверь.
-Порфирий Прохорович - с доброй улыбкой начал я, пытаясь загладить возникшую атмосферу напряжённости.
-Мне больше нечего сказать - таким же ледяным, режущим воздух, тоном изрёк Порфирий, держа дверь открытой. - Прошу!
-Может, хватит ломать комедию? - тут уже я перешёл в контрнаступление. - Тоже мне, партизан на допросе. Я всю жизнь в органах. Так что, если мне надо с кем-то поговорить, то мы поговорим, и это не зависит от его настроения. Ты, Прохорыч, мужик толковый, понимаешь, что к чему, и то, что ты тут встаёшь в позу, только навредит Вениамину. Поэтому, если ты хочешь ему помочь, давай лучше потолкуем по душам.
Уж если он меня называет на "ты", и по простецки - "начальник", (ещё бы гражданином назвал), то и я был вправе ответить ему подобным.
-Я уже ничем не смогу помочь - устало проворчал Порфирий. - Всё равно я для него ничего не значу, и не значил никогда.
-Сможешь, Прохорыч. Мы ищем того, кто организовал эту серию. Того, или тех. А Минька твой был засвечен в эпизодах с Романовой Мариной, ныне почившей. И если его схватят по Марине, его так или иначе, будут таскать по всей серии. А он парнишка, как сам говоришь, хлипкий и безвольный. Каково ему будет, что от ментов, что от сокамерников - ты лучше меня знаешь. А чем больше я знаю, тем больше вероятность, что мы поймаем настоящего убийцу. Или - убийц.
-А я-то чем могу помочь? - Порфирий был явно подавлен, потом проворчал: - Пройдём тогда в комнату, что стоять в коридоре...
Мы прошли в комнату. Обстановка в квартире Черногорских была спартанской: только самое необходимое. Мебель старая - два платяных шкафа и книжная секция, письменный стол, два старых потёртых кресла, да одноместная тахта, служившая лежбищем хозяина. Вторая такая же тахта стояла в другой комнате. Я хмыкнул себе под нос, приметив это обстоятельство. Я вдруг понял, что подспудно имел в виду Порфирий, говоря о жизни, со всех сторон окружённой враньём. Даже слишком хорошо понял, потому что и у меня в своё время всё было точно так же, когда я был женат на Елизавете.
-Не верю я, что Минька кого-то убил. С бандитами и грабителями он не общается. А чтобы детскую коляску подмять - это я не знаю, кем надо быть для этого.
-Зря Вы, Порфирий Прохорович, так говорите. И я знаю, и Вы знаете, как Ваш сын мстил тем, кто мучил и унижал его в школе. И ещё мне известно, что эти его подвиги прекратились именно с Вашей помощью...
-Я не желаю ничего об этом слышать! - оборвал меня Порфирий, вновь занимая ту же позицию.
-Зато я желаю! - парировал я, не упуская инициативы. - Если некто уже прибегал к подобным методам сведения счетов, стало быть, он с большей вероятностью совершит нечто подобное, чем тот, кто раньше никогда этого не делал.
-Что Вы жилы из меня тянете? - огрызнулся Порфирий. - Хотите, чтобы я приговор подписал собственному сыну? Что раз он в детстве дурью мучился, то теперь Вы, на основе своих догадок, приписываете ему и эти подвиги? Что раз эта сволочь, эта чёртова Марина, нагадила всей нашей семье, то значит, и Марину убил именно он? И так проводить параллели, аналогии, и, в конце концов...
-Во-первых, никакими аналогиями я в расследованиях не руководствуюсь - урезонил его я. - Я опираюсь только на факты. Во-вторых, если бы мне надо было найти крайнего и списать на него всю эту серию, я бы так и сделал, и уже давно. У меня Корниенко арестован с поличным по последнему эпизоду. Но я знаю, что это его единственный эпизод, и то случайно. Это не было предумышленное убийство. Хотя какая разница, о чём он думал, и хотел или не хотел. В любом случае человека-то уже не вернёшь.
Порфирий закурил новую сигарету, выпустил дым к потолку.
-А во-вторых - продолжал я - то, что Вы мне выговорили на счёт Марины и Вашего непутёвого отпрыска, Вы ничем его не выдали, и не навели на него никаких подозрений. Я не знал только о её визите к Вам. Но всё равно узнал бы.
Татьяна сидела в другой комнате, и тихо, почти беззвучно плакала. Конечно, я по-человечески сочувствовал этим людям. Своим сегодняшним явлением я разрушил весь устоявшийся уклад их размеренной семейной жизни. Хотя в любом случае правда бы всплыла, и обман бы раскрылся - ведь какой верёвочке сколько ни виться, а конец всё равно будет, рано или поздно. Но, по большому счёту, разве я виноват в том, что их сын всю жизнь был жалким неудачником, трусливым отщепенцем, закомплексованным психопатом, и страдал всякого рода навязчивыми идеями и состояниями; и в конечном итоге, стал преступником!
Минуты две молчали. Порфирий угрюмо курил. Молчание стало угнетать.
-Что Вы от меня хотите? - спросил, наконец, он.
-Вы говорите, я провожу аналогии со старыми деяниями Вениамина. А Вам не кажется, что кроме нас с Вами, кто-то ещё, который давно и хорошо знает Вашего сына, умело