Сергей Панарин, "Очарованный дембель" Сила басурманская Издательство: "Крылов", Санкт-Петербург. Серия: Библиотека "Мужского клуба" Твердый переплет, 480 с., 2008 г. Формат: 84х108/32. ISBN: 978-5-9717-0727-1. Художник-иллюстратор: Василий Коптырев АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА: Братья Емельяновы продолжают нести богатырскую службу, идя от подвига к подвигу. Им помогает созданный на основе маннотехнологии хлеборобот Колобок. Он не спит, не ест, не знает жалости к врагам. А враг не дремлет. Родина снова в опасности, на сей раз грозит нашествие Орды под предводительством неистового Тандыр-хана. Чтобы спасти Отчизну, братья совершают дальние путешествия, от Лукоморья к Задолью и даже на дно морское, где правит водяной царь Саламандрий. Проявляя недюжинную отвагу и смекалку, Емельяновы выполняют дембельский аккорд в волшебной стране. Казалось, путь домой открыт... Но колдовские козни достают витязей и на этот раз. В мавзолее на Алой площади просыпается Кощей. КУПИТЬ В ИНТЕРНЕТЕ

Авторский тест-драйв: пролог и первые четыре главы романа-сказки.

Очарованный дембель.
Cила басурманская


Роман-сказка

— Для чего, отче, летопись?
— У дерева есть корни, у людей прошлое.
Отсеки корни — усохнет дерево.
То же бывает и с людьми,
если они жизнь своих дедов и
отцов не пожелают знать. Человек
на землю приходит и уходит,
а дело его — злое или доброе — остаётся,
и оттого, какое дело оставлено, живущим
радость либо тягота и горе. Дабы
не увеличивать тягот и не множить
горя, живущие должны знать,
откуда что проистекает.
И. Калашников, «Жестокий век»

Пролог

Истинный любитель мудрости и слуга знания людского способен трудиться в любых условиях. Такому и небо — кров, и пыльная дорога — светлица рабочая, и серый ослик — скамья. Трясёт, болтает, а плешивенький человек с куцей бородёнкой знай перо в висящую на шее чернильницу макает да пишет, пишет, пишет на драгоценном заморском пергаменте, лежащем на ловко прилаженной столешнице.

Ни капли не уронил, ни единой ошибки не допустил, а почерк ровный, образцовый. Мастера каллиграфии из страны Кидай позавидовали бы. Уж они-то верхом так не горазды.

Отнимет взгляд от пергамента мужичок, пощекочет пером вострый нос, натянет повыше широкие рукава холщовой рубахи и снова в работу. А исхитрись кто заглянуть в грамоту, прочёл бы интересное заглавие: «Свидетельствие о событиях истинных, запечатлённое Неслухом-летописцем во году жары необычайной».

И ниже мелким идеальным шрифтом развернулись бы события удивительные да деяния геройские:

«По обычаю предков почну рассказ честный с благословения богов о витязях Егории да Иване, о страшном чародее Перехлюздии да о Злодии Худиче, Яви алчущем.

Спокойна была Родина наша Эрэфия, Рассеюшкой некогда называемая. Ладом установленным зима весною сменилася, а там и лето хлебородное наступило, и батюшка-солнышко светило всем ласково, ан в заповедном Задолье испоганился чародей мерзкий Перехлюздий, Злебогом совращённый.

Замыслил чёрный волшебник отверзнуть врата Навьи, выпустить Злодия Худича из Пекла. Страшной ворожбе научил Перехлюздия сам повелитель мёртвых. И звёзды сошлися для волхования супостатского, и уже дочитывал чёрный волхв страшное заклятие, когда к костру его выбрели братья-витязи Егорий да Иван, богатыри заезжие, выходцы из мира неведомого. Прервали они речи волшебные, остановили ворожбу смертельную. Надломились печати, богами на врата Пекла наложенные, да выдюжили — не выпустили Злебога-аспида.

Разгневался Перехлюздий, но богатыри сильнее оказались. Устремился колдун, Злодием наущаемый, в светлый Легендоград, дабы объединить усилия с тамошним слугою злебожьим. Но вновь на путях нечисти встали витязи Иван да Егорий. Защитили тамошнюю княжну, ныне княгиню Василисушку, оборонили священного птаха Рарожича. А пока есть святые существа на землице нашей, не бывать Злодию Худичу победителем!

Но не унялся Перехлюздий, направил свои стопы в другое княжество, в Тридевяцкое, и там, в граде Торчок-на-Дыму, вместе с басурманским колдуном Пьером де Моноклем и кикиморою Ненаглядной впустил из Пекла в Явь войско страшное, бесовское! Ворвался к нам жар преисподенный! И вновь, если бы не братцы-витязи, был бы Злебог сейчас повелителем Посюсторони поднебесной.

Помогали же Ивану с Егорием и вещий старец Карачун, и князь Хоробрий Тридевяцкий, и княгиня Василиса Легендоградская со своими дружинушками хоробрыми. А пуще каждого из названных пособлял победе справедливой народ простой, за что я, Неслух-летописец мозговский, низко ему кланяюсь и каждого сии строки читающего призываю к тому же.

А теперь об этих и других событиях поподробнее...»

Мужичок оторвался от письма да так и замер с пером, занесённым, словно сабля, над куцей головой. Дорога, сосновый лес, птицы щебечут не по-осеннему. И жара тоже отнюдь не октябрьская.

Шлёпнула бледная ладонь по высокому лбу, аж слёзы брызнули.

— Ой, Доля моя, Недоля моя! — бабьим голосом воскликнул летописец. — Отстал, как есть отстал!

Он пришпорил серого ослика и вскоре, за поворотом, увидал попутчиков — богатырей заезжих Ивана да Егория.



Часть первая.
Лиха беда начало

Глава первая,

в коей наши соплеменники продолжают скитания по странному миру,

но не бесцельно, а с сугубым умыслом

Безопасность — это самое большое препятствие
в реализации мирного плана «Дорожная карта».
Дж. Буш-мл.

— Чёрт тебя дёрнул по поезду пьяным бродить, да ещё и с ключом от всех дверей, — досадливо проговорил Егор Емельянов, качаясь в седле и глядя на брата.

Каурая лошадка-тяжеловоз неторопливо переставляла мохнатые ноги и косилась на нетерпеливого гнедка, на котором восседал Иван, он же Старшой. Парень хмурился. Егор попал в самую точку: если бы не потянуло его на подвиги, то не выпали бы братья-близнецы из дембельского поезда, не заблудились бы в зауральском лесу и не выбрели бы в неведомый мир Соловьёв-разбойников, кикимор-леших, князей-бояр да прочей сказочной живности.

Старшой взбил пятернёй чёрную шевелюру, старательно избегая смотреть на Егора. Ну, прав, куда деваться, только сделанного не воротишь. Затянулся путь двух отслуживших воронежцев домой с военной базы. И затянулся именно из-за Ивана. Но зацикливаться на старых ошибках бесполезно, теперь надо в свой мир пробиться, а там видно будет.

— Дембельнулись так дембельнулись, — продолжил ворчать младший близнец.

Вот ведь диво: разница в возрасте полчаса, а характеры — просто небо и земля. Да и внешне братья не похожи. Иван — статный красавец-брюнет, Егор — светловолосый силач-увалень. Первый удачлив, как бес, второй вечно в аутсайдерах. Старшой умён и хитёр, младший прост и упрям. Близнецы.

— Брось, братан, не сверли, — примирительно сказал Иван, смахивая с погона несуществующую пылинку.

Емельяновы так и путешествовали в армейской форме, лишь иногда переодеваясь в местную. Вот и сейчас оба красовались в дембельских нарядах.

Старший сержант Иван Емельянов пустил по штанинам золочёные лампасы, вшил подплечники, сделал вставку в шеврон, идеально начистил пряжку ремня и классически загнул её углы. В общем, выглядел сущим героем. Ефрейтор Емеля предпринял аналогичные декорационные мероприятия, но его парадка получилась потусклее.

Два всадника-молодца в российской военной форме смотрелись на лесной дороге странно. Лес-то был первородный, дремучий такой... Вот-вот из-за очередной старой мохнатой ели покажется избушка на курьих ножках. Или на поваленном сосновом стволе сядет Соловей-разбойник. Или в ветвях клёна мелькнёт чёрным крылом вещий ворон... Братьям такое не в новинку: они и Бабу Ягу встречали, и Соловья победили, и с птицей-посыльным старца Карачуна знакомы.

— Эй, витязи! — донёсся высокий крик летописца.

Братья обернулись, увидали вдалеке скачущего на ослике мужичка.

— О, блин, а я и забыл про него, — усмехнулся Старшой. — Ну и провожатого навязал нам Карачун.

— Нормальный мужик. С ним нескучно, — немедленно вступился Егор, останавливая кобылку.

Путешествие длилось второй день, и Неслух лишь час назад прервал бесконечные рассказы о княжествах Эрэфии, чтобы заняться, наконец, своими прямыми обязанностями. Мужичок намеревался перенести на бумагу приключения близнецов, пользуясь тем, что у них можно уточнить любые детали. Емельяновы ехали из Торчка-на-Дыму в славное Мозговское княжество, а Неслух-мозгвич вызвался их проводить. Старец Карачун, снарядивший братьев в путь, только порадовался. Тут и юным богатырям наука (хотя какие они юные в восемнадцать-то лет?), и учёному защита.

Пока ослик семенил к близнецам, Иван отметил, что в лесу стало темнее: вот-вот начнутся сумерки. Пора позаботиться о ночлеге.

Вскоре путники присмотрели неплохое местечко возле ручья. От дороги недалеко, а за деревьями их не будет видно. Поляна была удобной, чувствовалось, что ею часто пользуются.

Спешились, осмотрелись.

Иван достал из седельной сумы сломанный допотопный радиоприёмник «Альпинист».

— Убери его на фиг! — запротестовал Егор.

Он отлично помнил подлую магию Перехлюзда. Злой колдун собрал из радио и досок страшное орудие — белиберданку. Её залп принял на себя Емельянов-младший и чуть не сошёл ума.

— Да ладно, братан, я аккуратно, — не без издёвки успокоил Иван. — Ты пойми, если местное чучело придумало, как использовать «Альпиниста», то мы просто обязаны что-нибудь с ним замутить.

Старшой всю дорогу от Торчка-на-Дыму жалел о потере чудотворной газеты. Парень открыл особые свойства предметов из нашего мира. Здесь, в Эрэфии, газета сокрушала дубовые столешницы, значит, и приёмник на что-нибудь да способен.

Раз уж выдался привал, надо покрутить-поэкспериментировать.

Оставив Егора и Неслуха, Иван нашёл удобную кочку, сел и принялся за радио. Конечно, «Альпинист» был суперстарым. Россиянин прочитал: «Сделано в СССР, 1981 год», ниже присутствовал пятиугольничек знака качества. Трещины на пожелтевшем от времени корпусе, грязные ручки, помутневшая шкала. Отсек для батарей пустовал, крышечка потерялась.

«Ну, и где взять батарейки?» — задумался Старшой.

Пощёлкал пальцами по заржавленным контактам, извлекая жалобный звук «бздынь-дынь-дынь!».

Тут-то Ивана и дергануло током. Чуть-чуть. А радио разразилось треском.

Парень отдёрнул руку, треск пропал.

— Опаньки, — выдохнул дембель. — От меня, что ли, питается?.. Хм, не трясёт, значит, разряд маленький...

Недолго поборовшись с трусостью, Старшой решился — приложил указательный и средний пальцы к клеммам. Слегка кольнуло, приёмник затарахтел. Аккуратно повернув «Альпинист» к лесу задом, к себе передом, Иван принялся крутить колёсико. Долгое время ничего не ловилось.

«Да и не должно, — ухмыльнулся парень. — Откуда тут станции?»

И ошибся! Приёмник пискнул, крякнул, и сквозь шум проступил бодрый мотивчик.

Иван чуть не выронил радио из рук, пальцы слетели с клемм, звук пропал.

Осторожно восстановив контакт, Старшой вернул сигнал. На фоне музыки заговорил жизнерадостный голос:

— Для знатной кикиморы из задольского лесхоза передаём песню группы «Хэнде хох».

И заиграло-запело что-то знакомое из школьного детства:

Ты назови его, как меня:

Автандил Евграфович Степной-Бирюлькин...

Несколько минут Иван пытался поймать ещё какую-нибудь станцию, но не преуспел. Вернулся на ту, где шёл концерт.

Как упоительны в Рассее вечера,

Дворцы, коттеджи и столетние каморки,

Балы, забавы да бандитские разборки...

Как упоили-то меня вчера!

Но верь, товарищ, что взойдет хотя б одна

Звезда пленительного длительного счастья,

И на обломках или просто на запястьях,

Быть может, выколют и наши имена.

— Хватит на первый раз, — удовлетворился дембель, выключил радио и побрёл к попутчикам.

Пока Иван забавлялся с приёмником, Емельянов-младший и Неслух-летописец разбили лагерь: запалили костёр, поставили некое подобие палатки. Лошадей и ослика не рассёдлывали, просто сводили к ручью. Теперь животные, привязанные к ракитовым ветвям длинными поводьями, щипали траву.

После скромного ужина Егор отправился «проведать окрестности». Не поленился прогуляться подальше, к плотной стене кустарника, разделявшей лагерь и дорогу. Не спеша углубился в заросли и... замер, услышав голоса.

— Точно не опоздали? — сипло прозвучал тихий басок откуда-то слева и сверху.

— Точно, — ответил громкий шёпот справа. — Сейчас покажутся.

Егор бесшумно присел, вглядываясь в кроны деревьев, окружённых кустами. Сквозь желтеющую листву просматривались две фигуры. Ясно, что мужчины. Одежда бедная, латаная, на ногах не то рваные сапожки, не то поршни — кожаная обувь, оборачиваемая вокруг ноги наподобие портянки. На головах прильнувших к стволам орешника мужиков виднелись то ли мешки, то ли кули. А может, колпаки. Лиц россиянин не увидел — только затылки.

«Странные какие-то, — подумал ефрейтор Емеля. — Разбойники, может?»

— Что я говорил? — снова зашептал правый. — Наш купчишка.

С дороги донёсся целый букет звуков: глухой стук копыт, дребезжание тележных колёс, мужские голоса и смех. Звуки приближались.

— Пора? — нетерпеливо прогундел обладатель баска и зашевелился.

— Куда, дура?! Готовься.

Оба натянули мешки на лица, прихватили шеи тесьмой, чтобы холщовые маски не падали.

«Сто пудов бандиты, — уверился Егор. — Ага, верёвочку потуже затяните. Остановить, что ли? Хм, а вдруг их не двое?»

— Ну, пора же! — снова не выдержал сидящий слева, заёрзал. — Я сейчас обмочусь...

— Сиди, чучело. Терпи. Ближе подпустим.

— Изверг.

Левый хмыкнул.

Меж тем звуки с дороги стали совсем громкими. Непоседливый совсем извёлся, тихо заскулил. Второй, которого Емельянов-младший счёл бывалым и спокойным, вдруг пронзительно свистнул и ужом соскользнул с дерева. Первый не замешкался, оказался на земле мгновением позже второго. Бросились на дорогу.

Кругом заорали, засвистели. Егор привстал, раздвинул кусты.

Караван был небольшой: две телеги, запряжённые пегими волами да пятеро всадников. Воинов всего трое. Восточные, вон и сабельки кривые повыхватывали. Сам купец, тучный и ярко разодетый, растерянно оглядывался. Со всех сторон к остановившемуся обозу неслись одинаковые разбойники. Бедные серые одежды, мешки на головах, в руках дубьё или клинок. Всего человек десять.

В движениях этих людей было что-то знакомое. Егор припомнил странного попутчика Зарубу Лютозара, которого якобы прислал тянитолкаевский боярин Люлякин-Бабский. Заруба отлично проявил себя в сражении с воинством Злебога и был тяжко ранен. Когда братья Емельяновы покидали Торчок-на-Дыму, Лютозар лежал в коме. Карачун без особого энтузиазма сказал, что жить будет. Егору пришло на ум сходство загадочного бойца с ниндзя. Слегка порывшись в вещичках Зарубы, близнецы сделали вывод, что он и вправду местный аналог японского воина-шпиона.

Да, нападавшие двигались, как Лютозар! Шаги, положение рук... Только неизящно, топорно, будто пародировали его манеру. Емельянов-младший оценил разбойников с точки зрения борца и понял: ребята слабаки, просто берут числом и устрашающим видом.

— Сарынь на кичку!!! — вопили грабители, очевидно, предлагая слугам отступиться от хозяина, но те, как и ефрейтор, не понимали требования.

Схлестнувшись с воинами купца, бандиты стали беспорядочно размахивать дубинами и пугать лошадей криком — авось сбросят всадников.

— Нет, ну и машут, — пробурчал Егор. — Так ведь и поранить кого-нибудь могут.

Он двинулся к месту схватки.

Толстый купец проявил неожиданную ловкость: лихо отбивался небольшой саблей от одиночки-бандита.

Тем временем какой-то ловкий висельник заскочил на переднюю повозку и скинул возницу, схватился за кнут... Емельянов-младший подбежал, не дал угонщику сдвинуть волов, сдёрнул разбойника наземь, догнал кулаком по голове.

Сразу же поспешил на помощь конникам-воинам. Под одним из них споткнулась лошадь, он упал, и нападающие радостно взревели, принялись колотить его дубьём. Егор что есть силы толкнул ближнего лиходея, тот врезался в двух других, все повалились, попав под ноги ополоумевшей кобылки. Ефрейтор успел обменяться с поверженным охранником взглядами. Восточный сабельник был благодарен.

Подхватив уроненную разбойником дубину, Емельянов-младший сошёлся с очередным «мешочником». Грамотно выбив из руки грабителя щербатенький меч, Егор ткнул соперника в солнечное сплетение и добавил плюху по уху.

Купец ранил противника и пошёл на выручку своим бойцам. Злоумышленники почувствовали свою слабость.

— Ходу! — скомандовал главарь.

Бандиты кинулись врассыпную, кое-кто сумел прихватить с обоза отрез ткани или затейливый кувшин. Увалень-ефрейтор придержал за ногу уползающего длинного лиходея, получившего под дых:

— Кто таков?

— Портной! По большим дорогам шью дубовой иглой! — прохрипел разбойник и наудачу лягнул Егора.

Емельянов-младший был невезучим — грабитель угодил ему в лоб. Ошеломлённый парень разжал пальцы, и пленённый преступник, словно ящерица, юркнул в кусты.

А тут и Старшой с летописцем на дорогу вывалились, потревоженные криками и свистом.

— Что случилось?

— Да вот, босяки какие-то на обоз напали, — пояснил очевидное Егор, растирая лоб.

К братьям и Неслуху подъехал расфуфыренный купец. Теперь появилось время его разглядеть. Полный, щёки пухлые, нос мясистый, глаза хитроватые, но умные. Вроде бы, араб. Халат красный, шитый золотом. Сапоги сафьяновые, штаны атласные. Богатый, одним словом.

— Благодарю небо за мудрое течение судьбы, которое вынесло тебя, о могучий и доблестный, к моему терпящему бедствие скромному обозу, — сказал купец Егору. — Я сын несравненной Персиянии. Зовусь Торгаши-Керим, знающие меня люди добавляют Честнейший.

И он изобразил персиянский приветственный жест: приложил пальцы правой руки ко лбу, затем к губам и, наконец, к груди.

— Да не за что. — Ефрейтор пожал могучими плечами. — Я Егор. Это мой брат Иван. А это Неслух-летописец.

Торговец оценил цепким взглядом каждого, восхищённо вскинул пухлые ладони:

— Подлинно свидетельствуют древние: где тебя подстерегает потеря, там ждёт тебя и славное приобретение! Не те ли вы богатыри, которые посрамили не далее как неделю назад войско чёрного зла? А ты, замечательный книжник, не тот ли Неслух, чьи труды украшают не только мозговскую сокровищницу? Я имел несомненное счастье пить из кувшина твоей мудрости. «Слово о полку и горе его», «История государства Рассейского» и «Ещё одно, более короткое и оттого совсем обидное слово о полку»...

— Да, это мои труды, — поклонился летописец. — А эти славные витязи — именно те самые Иван да Егорий.

— Редкостный сплав ума и ратной удали, да на троих, как велит ваш обычай! — то ли польстил, то ли подколол Торгаши-Керим.

К нему подъехал немолодой мужчина, что-то шепнул.

— Мы легко отделались. Пара отрезов да кувшины, — усмехнулся купец и обернулся к троице охранников. — Видит всевышний, я плачу вам не зря, но вас маловато.

Воины хмуро кивнули. Они вышли из короткой схватки почти без потерь. Один получил несколько ушибов, второму слегка рассекли плечо, третий уцелел, правда, разбойничий нож поцарапал бок коняги, но не глубоко.

— Почтенный, — обратился к торговцу Неслух. — Ты и вправду поступил не очень осмотрительно. Места у нас глухие, народ бедный...

— Веришь ли, книжник, в Тянитолкаеве меня успокоили, сказав, что мозговский князь крепкой рукой навёл порядок на дорогах. К тому же эти два воза — лишь часть моего каравана, идущего в Легендоград под водительством наследника. Сам же я отделился, чтобы проторить свой будущий путь в земли Юрия Близорукого. Кто мог предположить, что мой тянитолкаевский знакомец пустит лодку своих советов по мутной реке лжи? — Торгаши-Керим сокрушённо покачал головой.

— А кто тебя ввёл в заблуждение?

— Боялин Станислав Драндулецкий, да покарает его остриё справедливости.

Братья Емельяновы переглянулись. Они оба помнили, что за фрукт этот боялин. Зазвал в гости, опоил, захватил в плен, потом послал Егора воевать с огромным драконом... Редкостный подлец.

Иван подумал: «Странно, купец, вроде, богатый и умный, а повёлся. Неясно, зачем Драндулецкому врать».

— Уже темнеет, — продолжил беседу летописец. — Мы ночуем тут, за зарослями. Если желаете, присоединяйтесь.

Торговец потеребил нижнюю губу. Лиходеи с мешками на головах — надо же было додуматься до такого? — могли и вернуться... Улыбнулся:

— Прервать вязь пути рядом с таким богатырём, как Егор, и почётно и... безопасно. Мы с радостью примем ваше приглашение, мудрейший.

Егор обрадовался. Стоянка предвещала интересные рассказы. Старшой же слегка напрягся: Неслух распорядился без спросу. Нет, Иван вовсе не против, только летописец ему не начальник.

Подогнали повозки на поляну, слуги занялись волами, стражники расседлали своих и купеческих лошадей.

Тем временем Торгаши-Керим Честнейший представил своего пожилого спутника:

— Это Абдур-ибн-Калым, моя правая рука. Знатный учётчик и советник. Человек редчайшей в наши смутные времена грамотности.

Редчайший грамотей повторил персиянский салют, но у купца он был исполнен достоинства, а советник поприветствовал новых людей как-то меленько.

— А Калым — это от выкупа за невесту? — поинтересовался Иван.

— О, нет! — возразил Абдур. — Имя моего отца Калым происходит от слова «галым», то есть учёный, знающий.

— Это что же выходит, «галимый» типа «учёный», что ли?! — удивился Емельянов-старший.

Он мысленно окрестил учётчика Обдури-Калымом. Вроде бы, невзрачный человек в скромном на краски и узоры, но дорогом одеянии, аккуратной чалме. Абсолютно седой, хоть и не слишком старый. Чёрные глаза не потускнели с возрастом, смотрят остро, в лице уйма хитрости, намного больше, чем в пухлой физиономии купца. Возможно, подлинным кузнецом богатств Торгаши-Керима является Обдури.

Расселись у костра, караванщики организовали небедный стол. Уже отужинавшие близнецы да летописец пожалели, что сыты. Зато не отказались от вина и сладостей, которыми столь славен Восток, или по-местному Восход.

Купец блаженно развалился на постеленном слугами-возницами ковре. Неслух-летописец разговорил торговца, и тот сладким, как рахат-лукум, голосом отвечал ему о мудрецах своей страны и обычаях иных земель, о новостях наук и её же признанных ошибках...

Егор слушал, раскрыв рот, а Иван отсел подальше, стал вспоминать дом, родителей... «Вот ведь ерунда какая, поступил в универ, а если тут застрянем надолго, то и к началу занятий не успею», — подумалось Старшому. Он действительно перед уходом в армию сдал экзамены в аграрный. Зачем он это сделал, парень и сам теперь не понимал, да и не об университете сейчас следовало печься. Мать, наверное, уже места себе не находит... Скорей бы добыть всё необходимое для возвращения в свой мир.

Иван вспомнил разговор с Карачуном.

Отгремел пир, посвящённый победе над Злодием, уехала Василиса, про которую Старшому тоже было что вспомнить, и колдун позвал богатырей в один из висячих садов Торчка-на-Дыму. Побеседовать. Сев на скамейку, старец прислонил к ней посох, погладил жилистой рукой длинную тонкую бороду, прищурился, выдохнул сквозь сжатые зубы.

Парни устроились напротив, скосились на лежащий внизу город. Там гуляли.

— Потехе час, а делу время, — изрёк Карачун. — Каждая победа есть начало новой брани. Три дня назад я говорил вам, что вы можете попасть домой с помощью заветных вещей и моей особой ворожбы. Отверзну дверь в ваш мир, так уж и быть. Ну, и неча в праздности прозябать, настал час отправляться за диковинами.

— Вот именно, — подал голос Егор. — А то мамка ждёт...

— Мамка, — повторил волшебник. — Дети вы ещё. Раздобудьте мне живой воды, молодильных яблочек, золотой ключ и перо жар-птицы.

— А меч-кладенец не надо? — язвительно поинтересовался Иван.

— Незачем, — серьёзно ответил Карачун. — Хотя меч Егорию не помешал бы. Да уж как получится. А шуточки ты зря шутишь, Ваня. Беду предвижу, за вас опасаюсь, но иного способа вам помочь не ведаю. Золотой ключ найдёте в Мозгве. Я даже провожатого приглядел. Летописец и книжник.

— А остальные предметы? — спросил практичный Старшой.

Волшебник вздохнул:

— Где яблоки с живой водой да пером, не знаю. Вещий Бояндекс, возможно, что-то помнит. Или на лукоморье поспрашивайте. Не повредит заглянуть к Ерепню. Карту дам.

— Что за Ерепень?

— Да кто их, лешаков болотных, поймёт? — ответил старец. — Пусть подскажут, где чего взять, я сам давно уже за такими мелочами не слежу.

Карачун замолк, слушая шелест жёлтой листвы, чириканье воробьёв и звуки дальней гулянки. Поправил латанное-перелатанное рубище, ткнул пальцем в траву.

— Зимы не будет. Видите, из-под старой сухой молодая проклёвывается? На яблонях почки появляются. Скоро цвести станут. Осенью! Чуете, что жар Пекла сотворил? А кабы мы промешкали, всё сгинуло-сгорело бы дотла. Злодий Худич страшен в мощи своей.

— Ну, мы же его поставили на место, — беспечно сказал Егор.

— Думаешь? — осклабился Карачун. — Дети сущеглупые... Вот вам карта, отправляйтесь немедля!..

Сейчас, при свете костра, Иван в очередной раз рассматривал карту, развернув свиток, врученный старцем. Парень без труда угадывал в её очертаниях часть нашей Евразии. Нашлись какие-то незначительные отличия, но в основном совпадение было. Перед Старшим лежало лесистое Задолье, где начались злоключения братьев Емельяновых в этом мире, западнее располагалось странное Тянитолкаевское княжество, во всём поделенное пополам, севернее него находился славный Легендоград. Тридевяцкое княжество широко раскинулось южнее и восточнее Задолья. Степь. Ещё южнее неведомый картограф написал ёмкое: «Мангало-тартары», за ними — отгороженный огромной стеной Кидай.

Мозговское княжество, куда сейчас направлялись братья и Неслух-летописец, лежало севернее Задолья, на востоке от Легендоградских владений. Ещё севернее, где на нашей карте должна быть Ладога, Иван узрел самое настоящее море, а по изогнутой береговой линии тянулась надпись «Лукоморье». Там, где изгиб был наиболее крут, стояла жирная точка: «Дуб (зелёный)».

Карта рассказывала и о других местах и княжествах, но Старшой сосредоточил внимание на полезных местностях. Мысленно забежав вперёд, Иван прикинул, куда лучше податься после того, как они с братом получат в Мозгве первый ингредиент. Поиски молодильных яблок и живой воды придётся начать либо в Легендограде у вещего Бояндекса, либо двигать к лукоморью. Лукоморье ближе, зато в Легендограде Емельянова-старшего всегда ждёт молодая княгиня Василиса Продвинутая.

«Что-то я постоянно о Ваське своей думаю»... — Иван зевнул, поморгал уставшими глазами. Спрятал карту и лёг спать.

Угомонились и остальные путешественники. Лишь трое охранников по очереди сторожили обоз.

Глава вторая,

в коей на пути героев возникает неслабое препятствие,

а их старый друг обещает страшное

— Чую, русским духом тут пахнет!.. — насторожилась Баба-Яга
и оказалась в этом права, перед тем как быть обманутой
во всём остальном.
М. Веллер

Есть на свете Мировое Древо. О нём много в народе сказывают: и первоначалие всему оно даёт, и воплощением бога Рода является, и всякая судьба на нём, аки листочек, висит, пока не сорвётся...

Но мало кто знает, что под Мировым Древом сидит вещий старец Бухгалтерий и ведёт учётную книгу человеческой жизни, где все подсчитаны, все описаны до последней буйной головушки. Книга так и называется — «Главная».

Слева старец пишет добрые дела, и это Актив. Справа рука Бухгалтерия выводит дела злые, и сия половина книги носит имя Пассива.

Спросит кто непонятливый: «Отчего ладное дело по шуйце, а скверное по деснице располагается, когда правая сторона завсегда за добро отвечала?» Так для того и завели такое, чтобы равновесие блюлось!

Давным-давно боги завели порядок, при котором Актив должен равняться Пассиву. Если же по итогам отчётного срока — а таковым у светлых богов считается эра — баланс нарушается, то к вещему старцу прилетает не менее вещая птица Аудитор, обликом вылитый жареный петух, и клюёт седого Бухгалтерия в темечко.

Дедушке становится больно и обидно, хотя он-то как раз ни при чём — дела творят люди, а он лишь учитывает. Что ж, не все уложения богов справедливы, да вы это и сами знаете.

Примерно такими бреднями забавлял Нестор-летописец Егора поутру, когда путешественники оседлали лошадей и снова двинулись к Мозгве. Иван же коротал досуг в обществе купца Торгаши-Керима — караванщик предпочёл держаться с близнецами. Перед выступлением восточный гость фактически нанял Емельянова-младшего охранником, щедро выплатив задаток золотом. Десять монет сейчас, ещё десять потом. Старшой тихо радовался: раньше им с братом не приходилось получать деньги только за то, чтобы просто ехать рядом с заказчиком.

Торговец же ничуть не обеднел, наоборот, считал, что большой богатырь достался ему дёшево. А ведь Егор-то накануне не продемонстрировал и трети своих возможностей. Не мог же он сокрушать рассеян-разбойников, как некогда победил каменного льва — раскрошил гранитную голову ударом кулака. В этом удивительном мире удаль и сила Емельянова-младшего волшебным образом возросла до сказочного уровня.

Надо признать, что Иван слегка завидовал брату. Конечно, в руках Старшого до недавнего времени была чудесная газета, и именно она переломила ход битвы со Злебогом, а сейчас парень приноравливался к радиоприёмнику, но хотелось-то чего-нибудь сродни Егоровой мощи — без артефактов из нашей реальности. Может, всё ещё впереди?

Путь укорачивается добрым разговором. Торгаши-Керим поведал Емельянову-старшему много любопытного.

— У шаха Исмаила, да продлит всевышний его годы и да преумножит богатства моей Персиянии, есть два сына-наследника Кара-Аббас и Бара-Аббас. Ты напоминаешь мне старшего — Кара-Аббаса. Принц красив и желаем многими девами моей страны и зарубежья. Речи его — музыка, поступки — жесты будущего владыки... — Купец спохватился. — Да будет здоров много лет его величество шах Исмаил!.. А вот младший, Бара-Аббас, к большому сожалению родителя и его верных подданных, угодил в тенёта странного недуга, занесённого нам гнилыми западными ветрами.

— Как это? — заинтересовался Старшой.

— Год тому назад в сиятельную столицу шахства, славный Хусейнобад прибыл посол. «Я явился к тебе, о Исмаил, с дарами и предложением мира. Глава святого Латунского ордена отец Терминарий протягивает тебе руку дружбы». Ненавистные латунцы попортили немало крови нам, персиянцам, но всегда получали достойный отпор. Теперь же мы решили, что западные шакалы смирились с твердыней нашей мощи и подвели коня своего разума под седло благоразумия. Шах, да будет его имя сиять в веках уже при жизни, принял дары и не поскупился на ответные. Но недаром мудрые предупреждают о коварстве латунцев! В числе диковин, привезённых с Заката, был магический кристалл в серой оправе. Младший принц устремил взор в таинственные глубины кристалла и — о, ужас! — застыл перед ним, ссутулившись, словно старый собиратель хвороста! Лишь пальцы, лежащие на узорчатой столешнице, то и дело подёргиваются, а ясные очи мечутся беспокойно, следя за чем-то, живущем внутри проклятого кристалла.

Иван похлопал своего гнедого конька по шее, мол, не торопись. Дембель и персиянец оставили обоз далеко позади, рисковать не следовало.

— Сильная магия, — сказал Старшой для поддержания беседы.

— Остриё твоего разума легко вспарывает грязные завесы, прячущие драгоценную истину, — похвалил Торгаши-Керим. — Сначала досточтимый наш Исмаил повелел разбить злосчастный предмет, но советники отговорили. Маги нашего шаха, да будут его потомки славнее предка, выяснили, что душа бедного Бара-Аббаса переместилась в кристалл, и именно поэтому разбивать его ни в коем случае нельзя. Младший наследник попросту погибнет! Тогда призвали самого сильного дервиша, он спустился с гор, худой, будто кошелёк раба. В глазах сего святого человека горели два огня, а сердце стучало так, что было слышно за сто шагов.

«Это либо из-за перепада давлений, либо из-за какого-то забористого допинга», — сообразил Иван.

Купец продолжил:

— А дервиш лишь бросил взгляд на Бара-Ааббаса и изрёк: «Устрашись, шах, ибо отпрыск твой пребывает в плену у злого духа! Бедный принц Персиянии думает, будто он в страшном лабиринте, заполненном стражниками и ловушками, и должен во что бы то ни стало добраться до прекрасной дочери соседнего шаха». Тогда светлейший Исмаил, да будь он просто здоров для краткости, посыпал главу пеплом отцовского горя: «Спасётся ли Бара-Аббас или погибнет?» На эти слова дервиш откликнулся, выкурив фарфоровую трубку, и в ней был совсем не табак: «Ой-ё, почтенный шах, пути будущего твоего сына неведомы, но духи подсказывают, что нынче он перешёл на третий уровень». Как ни допытывался безутешный родитель, но дервиш так и не объяснил ему, что это за уровни и сколько их всего.

Старшой подумал, уж не игровая ли приставка из нашего мира попала в руки принца. А что? Вполне вероятно.

Пока Торгаши-Керим излагал трагическую историю шахской семьи, караван выехал из леса, пересёк поле и углубился в сосновый бор.

— Красивы ваши земли, — сменил тему купец.

— Оставайся тут, — брякнул Иван.

— Глупа та птица, которой немило родное гнездо, — покачал головой персиянец. — Каждый миг отсчитываю до нового свидания с белокаменным Хусейнобадом. Но у вас тоже красиво, хоть вы и облачаетесь в нескромные одежды дикой необузданности и носите грязные башмаки несправедливого беззакония.

Стало как-то обидно.

— Не прячь тараканов оскорблений в шкатулку красноречия, купец, — вдруг выдал Старшой. — Наша земля, она... разная. Недостатки есть, но мы над ними работаем.

А сам подумал: «Вот брякнул, капец. И Родина моя всё-таки не здесь». Мысль вернула Ивана к проблеме, которая не давала ему покоя в последние дни — что всё-таки это за мир? То ли сказка, то ли карикатура, только какой бы дикой стороной ни поворачивалась к близнецам-россиянам эта реальность, но назвать её чужой язык не поворачивался.

Торговец же одобрительно кивнул, дескать, защищай свой край и дальше.

Постепенно Иван приотстал и поравнялся с младшим братом и летописцем, прислушался к рассказу Неслуха:

— ...Тогда наших предков уважительно звали Заборейцами, а страну величали Забореей.

— Что, типа, всех могли забороть? — широко улыбнулся Егор.

— Нет, молодец. Оттого, что для народов южных мы живём за северным ветром, коему имя Борей.

— Слушай, книжник, — встрял Старшой. — Я давно хотел спросить: почему тебя Неслухом зовут?

Летописец скривился, растёр плешку ладонью.

— Ох, отроче... Я токмо родился, и на второй день дом наш рухнул с великим грохотом и треском. Колыбелька, как водится, была подвешена к матице , потому боги сберегли меня и матушку, сидевшую рядом. Я не закричал, не расплакался, и матушка решила, что я глухой. Оттого и Неслухом нарекли. И не слишком-то ошиблись — малый я был пострел пострелом.

— Как же это дом рухнул? — Иван был под впечатлением от истории летописца.

— От всего не застрахуешься, — глубокомысленно выдал Егор.

— Как-как? — не понял слова Неслух.

Старшой улыбнулся:

— А! У вас, наверное, нет такого понятия — страхование.

— Страхование... Стра-хо-ва-ни-е... — Летописец будто бы попробовал это слово на вкус. — Очевидно, это усечённое от «страх хования». «Хование» есть «прятанье». Следовательно, «страхование» — это либо «боязнь спрятать и потом не найти», либо «боязнь того, что кто-то опасный прячется поблизости». А может, это страх быть спрятанным?..

— Темнота, — прокомментировал Емельянов-старший, украдкой наблюдая, как чуть впереди негромко совещаются купец и Абдур-ибн-Калым. Пожилой учётчик то и дело оглядывался на близнецов и Неслуха.

«Блин, не крысятничает ли старик Обдури?» — мелькнула мысль у Ивана, но пухлый Торгаши-Керим чему-то рассмеялся, махнул рукой на советника, дескать, брось молоть ерунду. Это успокаивало.

Мимо не спеша проплывали деревья. Караван миновал пару бедных деревенек. Ветхие маленькие домишки торчали, словно грибы. Путники не останавливались.

Купец долго ёрзал в седле, явно мучаясь каким-то раздумьями, а потом присоединился к близнецам и летописцу.

— Скоро ли Мозгва?

Ответил Неслух:

— С часу на час минуем Крупное Оптовище, деревню-ярмарку. А в столице к вечеру будем, уважаемый.

— Ох, скорей бы, — вздохнул персиянец. — Тяжёл здешний путь. Колёса повозок разрушаются ямами бездорожья, а дух скитальца терзает ожидание: вот, сейчас выскочат из кустов новые мешочники, влекомые быстрой наживой.

— Я им выскочу, — хмуро усмехнулся Егор; он давно уверился в своих силах.

— Мой верный Абдур-ибн-Калым справедливо заметил, что даже во владениях степного Тандыр-хана торговому люду обеспечена полная безопасность. — Купцу было не по себе, и он не сумел скрыть замешательства, напрягся, стал растягивать слова. — Там, у мангало-тартар, посягателя на караван ждут немедленный суд и неотвратимая казнь. А вчерашние грабители, да проляжет их след по засушливым пустыням, ушли целыми. Редкая удача, говорит советник.

Старшой догадался, куда клонит Торгаши-Керим, нахмурился:

— Твой учётчик считает, что мы в сговоре с разбойниками?

Персиянец умоляюще поднял руки. Перед Иваном маячили пальцы-сардельки, щедро обвешанные золотыми перстнями. Понятно, есть за что беспокоиться.

— Не корите моего помощника, витязи! Труды беззаветного служения частенько заливают глаза бедного Абдура едким потом подозрительности.

— Во загнул... — прошептал Егор.

Жирная физиономия купца расплылась в довольной улыбке:

— Недаром Персияния считается колыбелью красноречия.

— А Рассея — родина всего! — неожиданно пылко заявил Неслух-летописец.

Иван усмехнулся, вспоминая популярную присказку:

— И слонов тоже?

— Особенно слонов! — книжник сделал ударение на слово «особенно». — В северных пределах Эрэфии, в вековых льдах, находили огромных мохнатых слонов. Я усматриваю, что в пору большого похолодания слоны бежали в тёплые края, где и облысели, потому что шуба в жару не нужна.

Старшой подумал, что при правильном подборе фактов и грамотном их перевирании можно доказать любую, даже самую несусветную ересь. Вон, умудряются же новые «историки» повернуть так, будто бы монгольского ига не было.

Часа в два дня перед путниками показался предсказанный Неслухом ярмарочный посёлок.

Крупное Оптовище и вправду было немаленьким. Выехав из леса, путники придержали коней перед спуском в долину и узрели бескрайний деревянный городок, занявший большое поле. Домишки были приземистыми, похожими на ангары. В центре стояло большое, в три этажа, здание. На улицах царило столпотворение. Пешие, конные двигались туда-сюда, а на крупных трактах обнаружились самые натуральные пробки. Возницы многочисленных телег орали друг на друга и правительство да досадливо стегали кнутами ни в чём неповинных лошадок. Царила глобальная толчея.

У каждого домика был устроен прилавок, повсюду кипела торговля. Здесь было всё: ковры, горшки, лещи, калачи, ткани, латы, сарафаны, упряжь, сапоги-скороходы и лапти-медленноброды, писало обыкновенное и стирало заповедное, мёд папоротниковый и птичья икра, честность цыганская и хитрость простодырая, глупость книжная и мудрость лубочная... До путников доносился говор горячий, звон монетный, шорох купюрный, стоны прогадавших да смех нагревших руки. Смутные запахи также совращали: тут и сладости, и пряности, и много ещё чего... Истинно русская раздольность сквозила в каждом фрагменте цветастой мозаики, раскинувшейся перед потрясёнными путешественниками.

Загорелись, запылали алчным огнём глазёнки персиянского купца, затеребил бородку Абдур-ибн-Калым. Жажда предаться неуёмному торгу заставила тронуть каблуками бока лошадок, потереть вспотевшие ладошки, судорожно сглотнуть накатившую слюну.

— Эй, эй! Уважаемые! — окрикнул летописец. — Тпру!

— Не стреноживай жеребца рынка ветхими путами властных запретов, — отмахнулся, не оборачиваясь, Торгаши-Керим.

— Нельзя вам туда! — Неслух закусил губу. — Пропадёте!

— Кто, мы?! — Купец расхохотался. — Я прошёл пекло восточного базара, ад западного торжища и чистилище мангальского барахло-продая.

Иван переспросил летописца:

— Барахло-продая?

— Рынок по-тартарски, — поморщился книжник, понукая серого ослика. — Уважаемые! Опомнитесь, не вернётесь же!

Но купец и его провожатые с обозом уже вовсю катили в радушно открытые ворота Крупного Оптовища.

— Остановите их! — призвал близнецов Неслух, и в его блеющем голосе явственно звучала мольба.

— Да что случилось-то? — буркнул Егор. — Мужики на барахолку едут...

Старшой тоже недоумевал, с чего это завёлся летописец. Тот нетерпеливо подстёгивал ослика.

— Как же вы не понимаете? Они же там станут жить-поживать и добра наживать!

— Завидно? — предположил Иван.

— Дурак! — сорвался книжник. — Они туда хотят! Понимаете? Хотят!!!

Братья Емельяновы стали беспокоиться за рассудок Неслуха, но предпочли не отставать.

— Стойте, басурмане безголовые! — неистовствовал учёный.

Караванщики не слышали. Всадники и два возка лихо вкатились в ворота, и летописец издал жалобный вопль:

— Сгинули, черти желтомордые!

Иван проявил жестокость, гаркнул по-военному:

— Отставить сопли! — и мягче, растерянно добавил: — Блин, объяснишь ты нам, в чём дело, или нет?

— Они туда хотели, — заныл Неслух. — Знать, нетути им дороги оттоль...

— Почему? — Егор насел на убивающегося мужичка с другой стороны. — Ограбят, что ли? Так я им там всем...

— Сущеглупые отроки! Кто в Крупное Оптовище по желанию ступит, тот оттуда не воротится.

— Что за хрень? — вырвалось у Старшого.

— Хреновая, — вздохнул книжник, успокоившись и притормозив ослика. — В незапамятные времена здесь жил купчина Купердяй. Умудрялся снегом зимой торговать, да такой оборотистый был, что втридорога продавал. А приобретал-то за сущие копейки! Талант в нём наличествовал, а вот совести не водилось. В младенчестве прочитал чёрную книгу Спекулянда Заморского «Как стяжать богатство, ни куя, ни пахаючи». Познал купеческие секреты. Стал богатейшим человеком, а родную свою деревеньку Малые Оборотцы превратил в огромную ярмарку Крупное Оптовище. Никого не жалел Купердяй, обжуливал и малого и старого... Пока не ободрал, как липку, одного дедка тощего. «Доволен собой?» — спросил обманутый. Купчина ответил, мол, да. «Тогда знай, глупец, что пред тобой сам Кощей! — пророкотал старичок. — Проклинаю тебя и потомков твоих, а до кучи и место сие! Быть здесь вечному торгу, бессмысленной ярмарке и гнилому базару во веки вечные!» Сказал и исчез. А тут теперь вот...

— В смысле? — Егор почесал затылок.

— Всякий, кто Оптовищем прельстится, станет здесь пленником. Отсюда только вперёд ногами уезжают, — проговорил Неслух. — Днём торгуют, ночью мучаются, по дому страдают.

— Чего страдать? Встал да пошёл домой, — сказал Иван и тут же подумал, что они с братом как раз и рады бы «встать да пойти», но не так всё просто...

— Волшебство Кощеево сильно, потому что зло, — наставительно произнёс летописец. — Никому не удавалось покинуть Крупное Оптовище. Ни разу.

Реалист Старшой не слишком поверил книжнику. Его интересовали практические задачи:

— Ладно, давайте объедем этот супермаркет и двинем в Мозгву.

— Погоди, братишка, — вскинулся Емельянов-младший. — Я же нанимался охранять купца! Вот и плата золотишком. Ещё минимум день.

— Хочешь остаться?

— Ну, не по-человечески как-то... С другой стороны, раз туда нельзя, то и плату не вернёшь...

Неслух откашлялся, обращая на себя внимание близнецов, и встрял:

— Кто вам сказал, что в Оптовище нельзя? Вы же туда не хотите. Значит, проклятье на вас не подействует.

Тут Иван решил, что летописец над ними просто издевается: сначала наплёл странную историю, теперь пытается ловко прикрыть враньё про невозвращение.

За воротами близнецы и книжник попали в людской поток и чуть было не потеряли друг друга, а уж персиянцы вовсе канули. До вечера троица путешественников искала Торгаши-Керима и его обоз, и уже в сумерках дембелям Емельяновым и Неслуху повезло: они наткнулись на постоялый двор, где расположились их знакомцы.

Купец снял большую комнату, где и изволил отдыхать, сидя на дорогом ковре и вкушая обильный ужин. Абдур-ибн-Калым находился рядом. Охранникам и возницам богатей Торгаши отвёл отдельную жилплощадь.

— Где же вы пропадали, жемчуга очей моих! — воскликнул грузный торговец, радуясь парням и книжнику, как родным. — Прошу к достархану! Здесь такой рынок! Если и существует купеческий рай, то он воистину носит славное имя Крупного Оптовища.

— Я бы поспорил, — хмуро возразил летописец, пока братья накинулись на еду. — Не Ирий сие есть, но Пекло!

От столь тяжких слов персиянец оторопел, и Неслух принялся сбивчиво излагать байку о Купердяе. Торгаши-Керим постепенно развеселился, а его помощник наоборот приуныл, хитрые глазки потухли, хоть по-прежнему цепкий взгляд и метался от книжника к хозяину и обратно.

— А ведь нам что-то такое говорили нынче, — произнёс Абдур-ибн-Калым, когда летописец закончил пугать иноземцев. — И старуха, собиравшая милостыню, тянула меня за рукав и криком болезненным предостерегала, что...

Купец отмахнулся:

— Всякому людному месту присущи свои легенды, подчас вычурные до немилосердия. В прекраснейшем Хусейнобаде любят вспоминать страшное пророчество, согласно которому, в час, когда будущий лютый падишах станет торговать чёрной кровью родной земли, со стороны заката прилетят бледные стервятники и повергнут несравненную Персиянию в руины.

Близнецы аж поперхнулись. Но довольный итогами дня Торгаши уже рассказывал, какие сделки удалось заключить и чем он займётся наутро. Похоже, персиянец собирался зависнуть в Крупном Оптовище надолго. Зато его учётчик забеспокоился, стал теребить мочку уха, что-то шептать себе под нос, а потом и вовсе покинул застолье.

— А как же Мозгва? — спросил Иван.

— Стольный град стоял многие века, пару дней подождёт, — рассмеялся купец. — А теперь давайте пустим свои ладьи по волнам сладкого сна.

Торгаши-Керим благостно растянулся на ковре, готовясь ко сну. Егор и Неслух расположились на незанятых топчанах.

Иван засёк, как из дома выскользнул помощник купца. «Куда намылился Обдури-Калым?» — озадачился парень.

— Я скоро, — шепнул он брату и вышел во двор.

Фигура учётчика в полосатом халате маячила в конце улицы. Густели сумерки, и Старшой чуть не потерял Абдур-ибн-Калыма. Видать, персиянец проникся бреднями летописца и замыслил побег.

Народ уже разошёлся под крыши, повсюду играла музыка, в трактирах выступали желанные гости Крупного Оптовища — бродячие певцы. От них, по словам Неслуха, местные жители узнавали, что творится в Эрэфии, им заказывали тянущие душу печальные песни о доме...

Помощник Торгаши-Керима топал к воротам, это Иван понял почти сразу. Чем ближе персиянец к ним подходил, тем больше удивлялся Старшой. Сначала, метрах в ста от границ посёлка-ярмарки, плешивый Абдур принялся отчаянно чихать, то и дело останавливаясь и прочищая нос. Потом немолодой учётчик стал спотыкаться. Он пару раз растянулся в пыли, долго простоял, отряхиваясь, затем снова двинулся к воротам. Иван видел, что каждый новый шаг даётся персиянцу со всё большим и большим трудом. Наконец, Абдур-ибн-Калым будто бы натолкнулся на невидимую стену.

«Вот те здрасьте, не брехал Неслух», — подумал парень, наблюдая из-за ближайшего ангара, как учётчик молотит трясущимися руками воздух.

Отчаявшись, помощник купца поднял свалившийся мешок и поплёлся обратно к хозяину. Тяжёлая ноша пригнула сутулую фигурку к самой земле. Побег провалился.

— Верный слуга, ничего не скажешь, — пробормотал дембель, шагнув к воротам. — Дело за малым — проверить, выйдем ли мы с Егором.

Став свидетелем неудачи персиянца, Иван вдруг осознал, в какую западню угодили иноземные купцы. Холодный липкий пот залил спину. Кровь прилила к вискам, в ушах стучал молот пульса. Старшой с удивлением почувствовал сухость во рту, запаниковал: вдруг проявляется магия проклятия? Ощущение было таким, будто на дембеля смотрели миллионы глаз, и каждый зритель желал, чтобы парень оступился или повернул назад.

Хотелось зажмуриться и побежать.

Лишь за воротами Иван смог расслабиться и перевести дух. Он не пленник!

Возвращался, весело насвистывая, но перед глазами всё ещё маячил призрак Обдури-Калыма, колотящего кулаками невидимую преграду.

«Кстати, о таком запирающем заклятии мне рассказывал Колобок! — вдруг вспомнилось Емельянову-старшему. — Может, для наших торгашей не всё потеряно?»

***

За сотни вёрст от братьев Емельяновых, в Легендограде, где княжила Василиса Продвинутая, шёл привычный дождь. Такова судьба этого города — семь погод на дню, не угадаешь ни одну.

С тех пор как близнецы-дембеля покинули Легендоград, здесь почти ничего не изменилось. Княгиня вернулась из похода и плотно занялась делами государства. Легендарный сыщик Радогаст Федорин ловил преступников, а его начальник Еруслан следил за тем, чтобы не мутили волшебники. Народ жил как жил. Гранитные дома, идолы и мосты стояли нерушимо. Медный всадник Путята всё так же простирал десницу к морю, называемому Раздолбалтикой.

В подвале княжьего дворца, в тёмном углу, раздавалось невнятное бормотание и натужное кряхтение. На балке под самым потолком висел странный куль, проткнутый кинжалом и обмотанный многослойной паутиной. Куль шевелился: то бился, то замирал и медленно продавливал сетку, но отступал. Тогда в глухом сыром помещении раздавалось хныканье.

— Жаговорённый ношык... Я шэ шнал это шакляшье, — мучительно шептало существо и снова принималось елозить.

Усилия были тщетны.

Минуты складывались в часы, часы в дни и ночи, а пленник тёмного подвала не ведал, сколько времени прошло с тех пор как злоумышленник, прикидывавшийся слепцом, вонзил в рот бедняги кинжал и заключил нанизанное на клинок существо в липкие прочные путы. Иногда оно начинало ныть, звать на помощь:

— Лю-у-уди!.. Ыван!.. Ыгоый!..

Увы, Иван с Егором давно путешествовали вдали от Легендограда, а местные стражнички-работнички не посещали подвал. На жалобные зовы отвечали лишь крысы да мыши — попискивали тонко-тонко. И вовсе не из сострадания. С голоду.

«Этак я с ума сойду, — размышлял пленник. — Разрушительных заклятий я не ведаю... Не хотелось перегружаться, а придётся».

Он долго не решался пойти на странную «перезагрузку», страшился. И всё же созрел.

— Шабаш! — раздалась волшебная формула, и пыльный мешок разом обмяк.

Послышалось продолжительное шуршание — сквозь маленькие зазоры между паутинками посыпалась мельчайшая крупа наподобие манной. Она падала на каменный пол, образуя неровную кучку.

Во тьме зацокали крысиные коготки. Пасюков привлёк звук. Крысы нюхали порошок, отфыркивались, но не ели. Одна всё же лизнула, замотала головой, расчихалась. Грызуны решили, что здесь, в дворцовых лабиринтах, можно найти и более вкусные вещи.

Но вот из паутины выпала последняя крупица, и кучка шевельнулась, начала будто бы плавиться, хотя жара не было. Пасюки, отлично видевшие в темноте, отпрянули: получившаяся масса стала менять форму и наконец стала шаровидной.

Раздался тихий сдвоенный щелчок — открылись глазки, с чавкающим всплеском отверзся ротик. Из бочков полезли ручки-ножки.

— М-м-ых! Я от бабушки... Ух! Ушёл... Хр-р-р... И от дедушки... Ой!

Перед крысами предстал Колобок — магический Хлеборобот, освободившийся из плена благодаря маннотехнологиям. Два красных уголька-глаза горели, ощупывая окрестности.

— Пшли вон! — звонко крикнул пасюкам волшебный хлебец.

Крысам окончательно изменила их природная наглость, и они разбежались в разные стороны.

— То-то же, — буркнул Колобок. — От вас-то я и подавно уйду. И вообще, я несъедобный.

Он от души почмокал, наслаждаясь тем, что в пустом ротике нет привкуса булатной стали. Побрёл к выходу, шепча:

— Найду Ивана да Егория, изведу! Подло и нагло! Обманом умерщвлю, наветом очерню! Друга сердечного не освободили, предатели!

И то верно, закрутившись в водовороте страшных легендоградских событий, близнецы совсем забыли о Колобке. Потом решили, что он ушёл. Такова его природа — ото всех уходить...

Когда Хлеборобот выбрался на свет, алые глазки погасли и стали нормальными. Если, конечно, допустить, что у разумного каравая бывают нормальные глазки.

Щёки большого, с футбольный мяч, Колобка зарумянились, настроение улучшилось.

— Не-ет, — протянул хлебец. — Отыщу Ваньку с Егоркой, плюну в их бесстыжие очи и пусть живут, сволочи вероломные.

Глава третья,

в коей благородство граничит с опрометчивостью,

а со степей веет отнюдь не мёдом

Тюрьма есть ремесло окаянное, а посему работать здесь
должны люди твёрдыя, добрыя и весёлыя.
Пётр I

— Ну, хорошо, застряли персиянцы по самые помидорцы, — сказал Иван, щурясь на утреннее солнце. Он держал за грудки пухлого ото сна Неслуха-летописца, топчась на крыльце постоялого дома, а во дворе уже суетились люди, готовящиеся к торгам. — Но что ж ты, скунс архивный, сразу не сказал, что это не байка?

— Так я сразу... «Остановите, а то поздно будет»... — пролопотал книжник.

Старшой всё ещё находился под впечатлением прошедшей ночи. Он так и не добрёл до постоялого двора. По пути он столкнулся с мужиком, чьё смуглое лицо несло печать нечеловеческой муки и вселенской тоски. А от самого мужика несло суррогатным спиртным.

—Держи меня семеро! Ик! Пьяный я, ноги не держат...

— Пить меньше надо, — неоригинально буркнул дембель.

— Что у трезвого на уме, то у пьяного в животе, — изрёк страдалец и повалился наземь.

Храпеть он начал ещё в полёте.

Емельянов-старший завернул в кабак и стал невольным свидетелем тяжелейшего горя: все как один посетители адски кручинились и даже рыдали, стуча кружками да кулаками по столам. Кое-кто рвал волосы на буйной голове, иные подавленно ревели песни о доме и брошенных семьях...

Так Иван узнал, что каждый вечер почти все обитатели Крупного Оптовища ввергаются в страшнейшую депрессию или хотя бы лёгкий сплин ностальгического толка. Правда, малое число узников этой глобальной тюрьмы-ярмарки отнюдь не горевало, а то и наоборот, радовалось. Позже Неслух пояснил Старшому, дескать, не печалятся новенькие, особо весёлые нравом и слабые умом.

Сейчас же летописец мотал куцей головёнкой и стучал зубами, жилистые руки прижимали к впалой груди торбу со свитками, пером и чернильницей. Дембель выпустил жертву из рук, смущённо проговорил:

— Извини. Наелся скорби.

— Ладно, я с понятием, — тихо ответил книжник. — Лишь бы наш купец не сбрендил, когда ему истина откроется...

Торгаши-Керим как раз вышел на крыльцо. Толстяк был полон сил — он готовился поторговать так, чтобы весь базар всколыхнулся: «Ай да персиянский гость!» Следом плёлся походкой каторжника Абдур-ибн-Калым. Красные печальные глазёнки свидетельствовали, что уж он-то всё отлично осознал. Купец дождался Егора и двинулся в его компании со двора, а учётчик подошёл к летописцу и Ивану.

Неслух сказал, не дожидаясь вопроса:

— Не сбежать. Не улететь. Выход только на погост. Я же предупреждал.

Помощник Торгаши-Керима всхлипнул и поспешил за хозяином.

Старшой стукнул кулаком по дубовым перилам:

— Что за кривой мир? Как тут что и откуда?!

— Будто твой лучше, — едко заметил книжник и очень даже угадал.

Но парень его не услышал, занятый анализом положения:

— Егор, упёртый бык, будет охранять этих перцев весь день. Потом до него дойдёт, что они тут застряли. Придётся уламывать его, а то ведь захочет помочь... А выхода нет, да?

— Нет, — замотал головой Неслух. — Летописи утверждают, что отсюда никто не сбегал.

— Раз — и в Алькатрас, — выдал Емельянов-старший.

— Остерегись, не реки так! Слово сие обидное зело. Алкотрасами в далёких землях величают немужественных пьяниц.

Иван почти привык к местным языковым коллизиям, его обеспокоило другое:

— Слушай, а откуда здесь берётся товар? Куда он девается? Почему это местечко ещё не лопнуло от денег? Как им всем не надоело толкать одни и те же шмотки друг другу?

— Замечательный вопрос, отроче! — обрадовался Неслух. — Давай переместимся в трапезную, присовокупим приятственность знаний к пользе съедобной.

За завтраком книжник развернул перед Старшим картину здешнего устройства.

Жизнь купца, как и любой живой твари, подчинена законам природы. Незнание законов природы никого не избавляет от ответственности. Ответственность за базар, то есть торговлю, особенно тяжкая штука. Это вам не в бирюльки играть.

Легендарный Купердяй свято чтил законы, изложенные в чёрной книге Спекулянда Заморского. Заветная «Как стяжать богатство, ни куя, ни пахаючи» открыла купцу глаза. Обратившись в веру денежную, Купердяй стал поклоняться Идеальной Модели, жить, как Кривая Спроса вывезет, объяснять повышение цен проказами злокозненной кикиморы Инфляции.

Потому-то разгневанный Кощей и проклял купчину по всей строгости рыночной премудрости:

— Да будет в твоей модели «деньги — товар — деньги-с-чёрточкой» вечное равновесие! Да будешь ты хозяйствовать при Прочих Равных Условиях! Да застынешь ты в точке пересечения Спроса и Предложения!..

Много всяких оскорбительных слов произнёс Кощей. Крыл он Купердяя по маркетингу, склонял к лизингу да мерчендайзингу, а под занавес обозвал сволочью волатильной, коей надо секвестировать сбытовой дивизион.

И стало в Крупном Оптовище точно так, как заклял бессмертный старец. Каждый наживал несметное богатство, потом мог в одночасье разориться до грошика, затем снова поднимался, но общая сумма благ оставалась равной. На каждую безделицу находился покупатель. Ветхие товары сменялись новыми, ведь и Торгаши-Керим завёз два воза всякой всячины... А кое-кто приноровился по вечерам оставлять у ворот снедь да кое-какой товарец. Утром таких снабженцев ждали мешочки с деньгами. Местные сидельцы использовали для приёмки длинные багры, а мешочки отлично летают.

Этот своеобразный бермудский треугольник похищал у семей кормильцев — отцов, братьев, мужей, и осиротевшие семьи тщетно пытались вернуть купцов домой. Ни один нанятый колдун не превозмог Кощеевого проклятья даже после того, как сам бессмертный ведун слёг из-за истории с иглой.

— Вот она, подлинная власть... — протянул Иван.

Сытый книжник стал размышлять вслух:

— Откуда власть? Я разумею, от слова «волос». Чья шапка волосатее, то бишь у кого пушнина богаче, да чья бородища гуще — у того и власть. Вон, хотя бы бояр вспомни... Но это понятие человеческое. А есть и высшее владение. Владетель — это тот, у кого всё в лад, всё по Прави великой.

Пока Старшой набирался мудрости у летописца, Торгаши-Керим, Абдур-ибн-Калым и Егор попали в не очень приятную историю.

Как и любой купец, Торгаши попробовал смухлевать. Ему приглянулась сбруя на коня.

— Вот подарок сыну! — воскликнул толстый персиянец, и его помощник тоже зацокал языком.

Хотя Емельянов-младший не разбирался в упряжи, но и он понял: сбруя действительно справная. Крепкая кожа, украшенная стальными, отполированными до зеркала, пластинами, добротное седло, позолоченные кольца, — в общем, мечта джигита. И отличная плётка в придачу.

Человек, продававший упряжь, оказался откровенно слабоумным товарищем. Мужичок не особо молодой, весь какой-то всклокоченный, щуплый, словно недокормленный подросток, в глазах — полнейшее умиление и неестественный задор. Кожура подсолнечная на лоб прилипла, рубаха дырявая да в пятнах... Босяк юродивый.

Опытный Торгаши мгновенно оценил продавца.

— Сколько хочешь?

— А сколь не жаль? — Мужичок вроде бы и прищурился хитро, но в затылке пятернёй поскрёб, выдавая собственную дураковатость.

Купец погладил пузо.

— Вещь хорошая, работа старательная. На первый взгляд, не жаль и золотого. Только сам понимаешь, конь-то в скорости потеряет!

— Как так? — открыл рот продавец.

— Обыкновенно. Пластины стальные, знать тяжёлые. Передняя лука у седла вверх молодцевато загнута, затейливо, конечно, но встречный ветер будет замедлять ход. Плеть — просто загляденье. Сам посуди: станет ли рачительный хозяин усердствовать такой прекрасной плёткой? Побережёт. Отовсюду коню поблажки да отягощения.

— Ох, и верно... — Дурачок даже расстроился. — Не можно такой товар за серебряный продавать.

— Мудро рассуждаешь, — вступил Абдур-ибн-Калым. — Добавлю смиренно, что кожа свежая, сохнуть станет, тесно будет коню. Болеть начнёт... Медного хватит?

— Ой, да берите так! — отчаянно воскликнул мужичишка.

Купец почесал нос, а потом всё же выудил из-за пояса медяк:

— Возьми, добрый человек. Мы бесплатно не покупаем. — И добавил тихо помощнику: — Некрасиво как-то...

— У нас говорят: некрасиво без одежды по базару ходить, — процедил Абдур, сгребая упряжь.

Всё это время Егор сохранял молчание, хотя язык чесался одёрнуть обманщиков.

Стоило товару перекочевать в руки нахальных персиянцев, и будто из-под земли выросли двое здоровяков. Вот эти точно были двойняшками — одинаковые до последней чёрточки лица, до мельчайшей складочки одежды. Простая рубаха с расшитым отворотом, тёмные штаны, лапти, в могучей правой руке — дубина. Дубины, кстати, тоже выглядели, словно клонированные.

— Не по совести! Нарушение правила нумер один! — гаркнули здоровяки дуэтом.

— А вы кто такие? — прищурился учётчик-персиянец.

— Два молодца, одинаковые хоть с начала, хоть с конца! А ныне стража ярмарки, — отрекомендовались они. — Приставлены бороться с кривдою в сделках. Верните товар.

Абдур-ибн-Калым потянул Егора за рукав:

— Будь любезен, огради нас от нападок этих громил!

Ефрейтор засомневался:

— Я подряжался от разбойников вас охранять, а это типа милиция.

— Правильно, парняга, — не без насмешки одобрил левый молодец. — Отойди подале, сейчас здесь будет восстанавливаться справедливость.

— Подождите-ка, любезные. — Торгаши-Керим вскинул руки, демонстрируя ладони. — Мы не хотим драки. Сделка честная, продавец доволен.

Юродивый мужичок и правда излучал волны сумасшедшей радости. Большая монета красовалась на грязной ладошке, словно грязное солнышко.

Один детина подступил к дурачку, забрал денежку.

— Нечестная сделка!

Продавец, словно ребёнок, мгновенно скуксился и заревел.

— Ну вот, обидели юродивого, отняли копеечку, — хмуро прокомментировал Егор, не подозревая, что цитирует классику.

Дембелю не нравились ни торговые методы персиянцев, ни поведение местных «милиционеров». Он принял решение:

— Ну-ка, отдай мужику деньги! — рявкнул Емельянов-младший.

Приказ прозвучал так весомо, что и детина протянул монетку юродивому, и Торгаши полез за пояс за золотым. Тут молодцы опомнились, развернулись к Егору.

— Препятствие наведению порядка! Правило нумер два, — слаженно обвинили они парня и разом подняли дубины.

«Репетировали, наверное», — подумал ефрейтор Емеля, а тело уже начало двигаться. Егор сместился вправо, чтобы уйти от прямой атаки и отгородиться от одного молодца другим. Нападение скомкалось, но ближайший бугай всё же сумел развернуть корпус и довольно метко опустить дубину на голову дембеля.

Егор заблокировал удар, отчего крепкая и с виду свежая дубина переломилась. Дембель пробил правым кулаком в бок «милиционера». Молодец вякнул, хрустнули рёбра.

Второй как раз обогнул соратника и широко рубанул дубиной, целя примерно в плечо ефрейтора. Тот мгновенно схватил только что ударенного бугая за шею и притянул к себе. Дубина угодила в спину «щиту». Сначала рёбра, теперь хребет... Ноги молодца подкосились, и он сполз по Егору наземь.

Оставшийся «милиционер» растерялся. Во-первых, охранник бесчестных купцов слишком быстро двигался и демонстрировал стальную неуязвимость. Во-вторых, бугай пусть и случайно, но ударил напарника! Сам.

Персиянцы, окрестные торговцы и случайные свидетели застыли, ожидая развязки противостояния власти и силы.

— Либо отдай сбрую, либо плати хозяину золотой, — пробурчал Егор пухлому персиянцу.

Торгаши-Керим кивнул и достал жёлтую монету. Тут уж дурачок вовсе просиял от счастья.

— Восстановлена справедливость? — обратился дембель к молодцам. — Претензии есть?

— Нету, — с готовностью ответил стоящий на ногах детина.

А лежащий продребезжал злобненько:

— Дубину сломал. Порча имущества, принадлежащего управе ярмарочной. Правило нумер три.

Отметив про себя, что «милиционеры» впервые заговорили не в лад, Емельянов-младший повёл указательным пальцем, мол, не раскатывайте губу, ребята.

— Лес вокруг. Ещё наломаешь. А то за ушибленную руку спрошу. Спросить?

Детина замотал русой головой. В тот же миг оба стража порядка исчезли.

— Больно руке? — тихо поинтересовался Торгаши-Керим.

— Не-а. Вот камнем бы били, тогда бы поболела... Наверное.

Процессия двинулась дальше. Егор несколько раз, когда на миг смолкал рыночный гомон, слышал, как купец бормочет: «Ну, конечно, хитрость — вежливость купцов. Но попутал же нечистый убогого обмануть. Не узнаю тебя, Торгаши. А ещё Честнейший...»

Остаток дня троица провела в честной торговле и степенном блуждании по посёлку-ярмарке. Прогулялись и Старшой с Неслухом. К ужину все собрались на постоялом дворе.

— Ну что, купец, мы своё обещание выполнили, — сразу взял быка за рога Иван. — Завтра мы с Егором поедем дальше, а ты как хочешь.

Сработала предпринимательская хватка персиянца:

— Мы же договаривались до Мозгвы.

Егор вопросительно поглядел на брата.

— Не согласен, — отрубил Старшой. — Два дня. Мы шли попутчиками. Мы спешим.

— Но разве ваши дела не потерпят пару лишних дней? Я доплачу! — не сдавался Торгаши-Керим.

— Вчера ты говорил то же самое про пару дней, — хмуро заметил Абдур-ибн-Калым.

— Сила проклятья проявляет себя по-разному, — шепнул Ивану летописец, потерев острый нос.

Купец тряхнул пухлыми щеками:

— Два, три, какая разница? Здесь мне сопутствует необычайная удача. Мы были с двумя возами, а нынче у меня уже четыре! Это место просто создано сделать меня богатым!

— Мы отсюда никогда не уедем! — взорвался помощник. — Ни через три дня, ни через неделю!

Абдур-ибн-Калым вскочил с ковра, принялся вышагивать по комнате. Чалма размоталась и волочилась за стариком белой широкой лентой. «Тоже мне невеста», — хмыкнул Емельянов-старший.

— Что случилось? — Егор захлопал глазами. Здоровяк чувствовал: творится неладное, но ничего не понимал.

— Неслух не сочинял про Оптовище, — сказал Иван.

Торгаши-Керим ждал от учётчика пояснений.

— Мой справедливейший хозяин, — заговорил Абдур, слегка успокоившись. — Я прибегну к красоте военного языка. Ещё древние полководцы установили: сзади — это тыл, а то, что впереди нас — это фронт. Так вот, сдается мне, мы в глубоком-глубоком тылу!

— Какой он всё-таки утончённый человек, — восхитился учётчиком Неслух-летописец. — Я бы в их положении прибёг к языку анатомии.

Персиянцы вдруг заговорили разом, да к тому же на своём языке. С каждой секундой градус полемики рос, и дембеля с книжником предпочли выйти на воздух.

Летописец живо выхватил из торбы свиток, расположил его на перилах и заскрипел пером. Старшой наконец-то объяснил Егору ситуацию.

Через четверть часа гортанные восточные крики стихли, оба персиянца молча покинули дом и направились к воротам Крупного Оптовища.

— Пущай самолично убедится, — одобрил книжник, не отрываясь от письма.

— Как мы их бросим? — спросил младший.

Иван рассердился:

— Ты им родственник, что ли? Или они тут по твоей вине оказались? Братан, ты лопушком не прикидывайся. Доброта глупой быть не должна. Неслух их предостерегал? Они не услышали. Вопрос закрыт.

Емельянов-старший знал, что полностью прав, но неуверенность, конечно же, осталась, так работает совесть человеческая. Младший дембель и вовсе отказывался понимать брата. Ефрейтор не представлял, как можно бросить людей, с которыми подружились: «Не по-русски это! Да и денежек с них взяли немало... А персиянцы-то, небось, домой хотят... Прямо, как мы с Ваней!»

Близнец поставил жирную точку:

— Вообще, Неслух дал чёткую вводную, Егор. Отсюда только вперёд ногами. Можешь прибить этих олухов и выноси куда хочешь.

Старшой любил чёрный юмор.

Торгаши-Керим вернулся на постоялый двор совершенно другим человеком. Он не стал унывать, наоборот, купец развёл злую деятельность. Сначала он гонял возниц и охранников, потом отчитал Абдур-ибн-Калыма за пустячный просчёт на последних торгах. Исчерпав поводы злиться на других, толстый персиянец предался самобичеванию:

— Будь проклят тот час, когда я захотел стать купцом! Будь проклят тот день, когда я научился считать динарии! Будь проклят тот год, когда сложились хорошие условия для накопления моего первого богатства! Джинн дёрнул меня ехать в Рассею!

Здесь Торгаши резко осёкся, утёр расшитым рукавом влажные щёки, шмыгнул мясистым носом.

Дембеля, летописец и учётчик ждали, в какую крайность ударится купец в следующий момент. Персиянец полностью справился с нервами и заговорил с невероятным спокойствием:

— Я обязан вырваться из этого варварского узилища. Семья ждёт меня в Хусейнобаде, сын в Легендограде, а богатые прибыли — повсеместно.

— Мы поможем! — заверил Егор, сжимая здоровенные кулачищи, потом смутился, оглянулся на насупившегося брата. — Я. Я помогу. Обещаю.

Иван закатил глаза к потолку, мол, ну что за кретин. Торгаши-Керим шагнул к ефрейтору Емеле, протянул руку, сжал его могучее плечо:

— Спасибо, витязь! Я знал, что ты настоящий преемник древних воинов, о коих помнят в любой земле. Красота твоей души достойна отменной касыды, но я, увы, не поэт. Слово витязя — закон. Верю, ты не нарушишь обещания.

— Попали, — выдохнул Старшой.

— Друзья мои! — вклинился разумник-летописец. — Коварное проклятье молодецкой удалью не побороть. Потребно отыскать ведуна, равного по силе Кощею. А ты, торговый человек, жди и молись, чтобы Ивану да Егорию сопутствовала удача.

— Истинно так, — закивал Абдур-ибн-Калым.

Тучный персиянец отпустил Емелино плечо, прошёлся по комнате. Вернулся, заговорил вполголоса:

— Вы благородные люди, и я открою вам секрет, дабы обратиться с просьбой. Не корысть гнала меня в Мозгву, а прямое повеление самого шаха. Кому как не мне, поставщику всех сладостей в его диван, мог дать своё поручение благословенный Исмаил, да продлится его жизнь многократно! Стыд мне и позор. Я отклонился от цели и вот я посрамлён! Заклинаю вас, юные богатыри, и тебя, мудрейший, доставить князю Юрию два письма.

Купец подошёл к сундуку, стоящий у изголовья его ложа, и достал оттуда драгоценный ларец, исполненный из слоновой кости. Погладив резную поверхность, Торгаши передал его Егору.

— Вручая сей важный груз в твои надёжные руки, я мысленно вижу, как мозговский шах читает письма моего господина.

Церемонно отступив, персиянец подал знак помощнику. Абдур мгновенно извлёк из широкого рукава тугой мешочек:

— Не покупаем вашу преданность этим золотом, но в знак дружбы покрываем ваши расходы.

Иван принял мзду, с удовольствием отметил немаленький вес.

— Завтра утром стартуем.

Не желая участвовать в разговорах, Старшой шепнул брату: «Не пообещай ещё какой-нибудь глупости», прихватил радиоприёмник и вышел.

Уже стемнело, и дневной шум умер, уступив место редким всхрапам лошадей, дверному скрипу и далёким песням о потерянном доме. Дембелю показалось, что где-то звучит знаменитый колымский плач:

Я знаю, меня ты не ждёшь

И писем моих не читаешь.

Встречать ты меня не придёшь,

А если придёшь, не узнаешь...

Вслушавшись, Иван понял, что хотя песня очень похожа, но всё же другая.

Возле харчевни Старшой облюбовал старую беседку. Она пустовала, и парень уселся на скамью. Прижал пальцы к клеммам приёмника. Защёлкало, затрещало, и радио порадовало дембеля развесёлой рекламой:

— Магазин «Мастерок» — все инструменты для стройки. Сезонные скидки на бензопилу «Дружба», шуруповёрт «Любовь» и отбойный молоток «Милосердие».

«Вот-то и вот, — согласился Иван. — Егорово милосердие хуже отбойного молотка».

Тем временем реклама сменилась бравурной музыкальной заставкой, и в тихое Крупное Оптовище ворвался звонкий девичий голос:

— Мы возвращаемся в студию передачи «Письмо кумиру» и продолжаем читать ваши весточки, дорогие радиослушатели. Следующее письмо прислал нам Анатолий. — Тут ведущая оставила бойкую манеру и стала читать напевно: — «Дорогой Морис Борисеев! Раньше я воровал, но, услышав твои песни, я буквально стал другим человеком! Теперь я убиваю. Спасибо тебе. Толян, ИТУ ?666, Надым».

Иван усмехнулся, невольно разорвав контакт. Радио смолкло. И вовремя — из трапезной вывалился бородатый неухоженный мужик. Одежды были богатые, да грязные и мятые.

— И ты попался? — Бородач широко распахнул объятья, желая обнять Старшого, как брата по несчастью.

— Э-э! — Парень отодвинулся подальше от горемыки-купца и убрал с колен драгоценный «Альпинист». — Я-то завтра дальше поеду, а ты грабли убери.

Мужик опустил руки, сокрушённо покачал головой:

— Спятил от безысходности, да? — И, пошатываясь, ушёл во тьму.

— Ходят тут, — буркнул Иван, возвращаясь к приёмнику.

Хрюкнуло, засвистело, булькнуло пару раз. Сквозь шум прорезалось знакомое трио:

Как у матушки моей

Было восемь дочерей.

Ну, не виноватая я, да, я девятая я,

Что я косая, кривоногая, горбатая я!..

— Ага, Борьку не включили, чтобы не толкать зека на новые убийства, — догадался Старшой.

Покрутил ручку, пытаясь поймать ещё какую-нибудь волну, но, кроме шелеста, треска да электронных утробных завываний, ничего не наловил.

— Пора дрыхнуть, — постановил Иван.

Он выключил радио, вокруг сомкнулась тишина. Лишь чей-то плачущий голос вопил песню, перемежая её всхлипами нечеловеческой тоски:

— Ой, ты степь широка-а-ая...

***

Когда о степи говорят мангало-тартары, то она непременно выходит «бескрайняя». И то верно — ни конца ей, ни начала. Есть островки гор, где пасутся стада (непременно тучные), есть вены рек (быстроструйных), есть озёра (великие). Веками мечутся по степи тартары. Кто пастух, а кто и завоеватель.

И сказания-то у них всё сплошь на тему «Не зевай, а то облапошат». То герой кого-нибудь обворует, то его ограбят — овец угонят, коня отберут, жену украдут, над самим посмеются. Суровая жизнь — суровые байки.

И люди вырастают в степи тоже суровее некуда.

Таким был и Тандыр-хан, повелитель всея мангало-тартар. Собрав разрозненные племена под свои знамёна, одержав несколько крупных побед над соседями, хан превратил свой народ в идеальную армию. Мощь этой орды уже покорила северный Кидай, Тандыр-хана боялись западные соседи, тартары уже потрепали крайние княжества Эрэфии и обложили кого данью, а кого и словом крепким.

Знойным вечером Тандыр-хан сидел возле своего шатра, крытого белой кошмой. Маленький узкоглазый человечек, сжимающий в сильной руке лучшую армию мира, сейчас бережно держал пиалу с кумысом. Из-под меховой шапки торчали рыжие косички, голый по пояс хан всматривался в степь поверх походных шатров своего войска. За спиной господина всея Тартарии высились изумрудные предгорья Шалтай-Болтая. Там паслись боевые кони.

Напротив хана склонился в почтительном поклоне кидайский учёный, одетый в изящный халат и расшитую бисером шапочку.

«Как баба», — в который раз подумал Тандыр-хан и раздражённо тряхнул головой. Капли кумыса слетели с тонких усов и упали на ковёр — замызганный трофей, взятый у племени автандилов.

Учёный был молод, не больше тридцати лет, хотя возраст кидайцев всегда определить трудно. Скуластое лицо, острый подбородок, оканчивающийся маленькой бородкой, умные не по-кидайски широкие глаза.

— Что говорят шаманы? — скрипучим голосом спросил хан.

Кидаец чуть разогнулся, посмотрел в круглое лицо властелина, не останавливая взгляда на шраме, пересёкшем лоб и левую щёку тартарина.

— Вечное Небо ещё лечит раны, полученные от большого русского Шайтана, — ответил мудрец.

Хан усмехнулся:

— А мне оно не жалуется, Дон Жу Ан.

Наш европеец наверняка удивился бы, услышав имя кидайского учёного, но Дон означало на языке его народа «восток», Жу — «учёный», а Ан — «мир». Родители Дона Жу хотели видеть паренька восточным учёным с мировой известностью. И он не подкачал бы, если бы не мангало-тартары, взявшие его в плен, когда он выходил из Высшего Училища Четырёх Стихий. Многознатец увлечённо читал трактат «Тысяча один способ прервать порочную любовную связь с красавицей ради того, чтобы вернуться к науке» и проворонил нападение орды.

Тандыр-хан ценил учёность, вот и сейчас он ждал от мудрого слуги совета. Дон Жу Ан выказал осторожность, догадываясь, куда клонит хозяин:

— Воистину Вечное Небо могло бы пожаловаться лишь равному по силам повелителю всех тартар. Но природа Неба крепка, оно умеет терпеть.

— Всё-то у тебя сводится к терпению, — проворчал хан. — Кони сыты, овцы целы, батыры алчут боя и добычи. А мы сидим, словно скромные некрасивые женщины, которых никто не сватает!

Дон Жу мысленно отметил, что вождь мангало-тартар заметно поднабрался у него красноречия. Глядишь, и уймётся жаркое сердце завоевателя. Кидаец питал слабую надежду, что когда-нибудь убедит Тандыр-хана убрать саблю в ножны и заняться мирным обустройством огромных владений.

— О великий, — Дон Жу церемонно поклонился. — Твой смиренный слуга усматривает в варварской стране Эрэфии большую слабость, ведь победа над войском Шайтана далась рассеянам тяжело. Потери их велики. К тому же князи слабы как никогда. Покорённые тобой не возвышают голоса и не участвуют в битве с Шайтаном. А в дерзком Легендограде люди поставили над собой девчонку. Мозговский князь всего боится. Торчок-на-Дыму совсем истощён. Ты хочешь захватить Торчок Тридевяцкий?

Хан скривился:

— Пока Торчок под защитой дервиша из дервишей, не черпать мне шлемом воду из их реки!

Кидайский учёный не разделял страхов властелина. Дервишем из дервишей Тандыр называл Карачуна. Судя по всему, тридевяцкий колдун был действительно силён, однако Дон Жу полагал, что хитростью и наукой можно одолеть любого волшебника. Впрочем, кидайца устраивала боязнь хана. Лишний раз не пойдёт на смертоубийства. Утончённый многознатец не любил насилия, ведь оно — разрушитель гармонии мировых созвучий.

— Зато обойти Тридевяцкое княжество и через Тянитолкаев дотянуться до Легендограда я способен, — закончил рассуждения лукавый властитель мангало-тартар.

Он порывисто вскочил на ноги и откинул полог шатра.

— Передай всем, я стану молиться и спрашивать Вечное Небо о грядущем походе.

Хан скрылся из виду, а кидаец хмуро покачал головой и отправился к юртам воинов. Сейчас Дон Жу не сомневался, что духи подскажут Тандыру идти в набег. Ранняя осень прошла в маленькой победоносной войне против гордых баурсаков — западных степняков-скотоводов. Теперь, когда подвластные хану роды откочевали в горы да к лесам, чтобы спастись от суровых степных вьюг и морозов, наступала пора спокойствия.

Должна была бы наступить. Но ход времён исказился, зимы не будет.

Значит, впереди новое долгое лето после нечаянной весны, а потом — жестокая морозная зима. В трактатах древних кидайский мудрец встречал многочисленные свидетельства того, что сразу после тёплого года следует холодный. Если же в установленный Небом закон вмешиваются могущественные силы, последствия бывают стократ опаснее.

Дон Жу Ан неторопливо шагал вниз по пологому склону, скользя отсутствующим взглядом по обширному ханскому куреню. Две сотни юрт. Из каждой поднимался сизый дым, там и тут бегали дети, трудились женщины и харачу — рабы-батраки, захваченные в набегах. Мужчины собирались у вечерних костров, беседовали, смеялись... Да, племенам, вставшим под знамёна Тандыр-хана, жаловаться было не на что. Но через год наступит голод. Об этом знает учёный, знают и шаманы. Вождь тоже большой разумник.

Походу быть.

Остановившись у костра, у которого отдыхали темники , кидайский мудрец поприветствовал их и передал ханскую волю.

Водители тандырских полчищ оживились, большинство обрадовалось, и лишь несколько темников не разделили общего ликования. У Дон Жу затеплилась надежда: вдруг разумники переубедят остальных? Но кидаец вновь ошибся.

— Подождите кричать, как дети! — осадил товарищей старый соратник хана Консер-батор. — Следуйте обычаям предков. Вот скажут своё слово духи, тогда порадуемся.

В этот миг Дон Жу Ан возненавидел высокого сухопарого темника, чьи жилистые руки запросто могли бы оторвать умную головёнку мудреца, и скуластое иссечённое ветрами лицо Консер-батора даже не поморщилось бы.

Значит, войско хочет войны. Одно к одному.

«Ты несчастный человек, Дон Жу, — подумалось кидайцу. — Исповедуя мир, ты живёшь на острие самого кровожадного копья этого мира. Способен ли ты сохранять верность пути неделанья, или настала пора менять внутреннюю эпоху твоего духа?»

Глава четвёртая,

в коей перед близнецами предстаёт стольный град Мозгва,

а за ним — ещё большие проблемы

В Москве хлеба не молотят, а больше нашего едят.
Русская пословица

Комар приходит в этот мир ненадолго. Жизнь его опасна, ибо подчинена кровавой страсти.

Егор хлопнул себя по потному лбу и тем самым остановил сердце ещё одного насекомого.

— Отрыв башки — октябрь, а комаров пропасть, — сказал он, обмахивая шею своей кобылки-тяжеловоза.

— Карачун предупреждал, что зимы не будет, — откликнулся Неслух-летописец, не отрываясь от рукописи. — Что вам комары? Мошки безвинные. Вот погодите, ещё недовольные медведи начнут из-за растерянности лютовать.

Чёрные от чернил пальцы книжника ловко управлялись с пером и пергаментом. Ослик мелко топал и смиренно горбатился, стараясь не болтать шеей, на которой лежал «стол» Неслуха.

Близнецы представили лютующих медведей и убоялись. Ефрейтор Емеля принялся оборачиваться на воз, катящийся следом. Торгаши-Керим не стал отряжать мозговскому князю две телеги, зато единственную нагрузил так, что она могла перевернуться на особо высоких кочках. Пара волов тащила купеческие подарки не без труда.

Старшой толкнул брата в бок:

— Чего ты всё оборачиваешься?

— А вдруг опять эти клоуны в мешках... — ответил Егор.

— Ну, они со всех сторон повалят, — «успокоил» Иван, в глубине души убеждённый, что разбойники больше к ним не сунутся, ведь Мозгва близко.

Слава прошлых битв бежала впереди близнецов, и встречные обозчики с уважением глядели на великана-Егора. Зато девицы, едущие с купчинами-отцами, больше глазели на статного красавца Старшого.

Братья, пользуясь занятостью неумолкающего Неслуха, разговорились. Они мысленно вернулись домой, в доармейский ещё беспечный период.

— Помнишь, в школе классная заставила меня пойти в кружок физики? — спросил Иван.

— Ну.

— Только не говори, что я не рассказывал, как после лабораторного опыта Николай Анатолич допытывался, что такое удельное сопротивление кожи человека.

— Не помню.

— Короче, лабораторка такая была — прикладываешь руки к электродам и пропускаешь ток.

— Двести двадцать вольт?

— Ага, три тысячи, блин, — саркастически ответил Старшой. — Конечно, маленький! Снимаешь показания с приборов, потом по формулам рассчитываешь сопротивление тела.

— Сурово.

— Нет, фигня, — отмахнулся Иван. — Так физик вопрос задал: что такое удельное сопротивление? Мы все как-то замешкались, а он добро так улыбнулся и сказал: «Сейчас объясню. Вот возьмём кубометр человеческой кожи...» А глаза, заметь, добрые-добрые! Маньяк реально.

— Ну, Анатолич вылитый маньяк, это не новость. — Взгляд Егора затуманился, парень вспоминал коротышку-физика, повёрнутого на своей дисциплине.

— Ты дальше слушай. Он предложил потом мысленно запихать это богатство в куб и пропускать через две противоположные стороны равномерный ток. Вот величина сопротивления и есть удельное значение.

— Отец нашего физика явно в концлагере на руководящей работе был, — схохмил Емельянов-младший.

— Тебе смешно. А ты представь, сколько людей надо было освежевать для науки!

— Наука требует жертв. Человеческих в том числе.

— Да ты нынче в ударе, — одобрил Старшой. — Вряд ли на одном человеке больше пяти литров кожи надето. В кубометре тысяча литров, так?

— Допустим.

— Итого 200 человек!

Егор с опаской посмотрел на близнеца.

— Ты, Вань, сам с этой физикой маньяком стал.

— Да ладно, шучу.

Вот такими беседами скрашивали Емельяновы дорогу.

Миновав пару зажиточных деревень, путешественники выехали на широкий тракт. Вскоре расступился лес, и вдалеке замаячила Мозгва.

Стольный град стоял на семи холмах. Солнце освещало дома и подворья, алым всполохом вычерчивалась каменная крепость. Братья Емельяновы ожидали увидеть кремль, и не ошиблись. Правда, здешний был попроще, чем привычный нам московский.

Кремль возвышался на самом главном холме, а остальные постройки облепляли его, словно грибы. Впрочем, город простирался далеко в стороны, и красностенная крепость уже не казалась главной. Несколько дерзких зданий подпирали крышами сизоватую дымку, висящую над столицей Мозговского княжества. На реке торчал какой-то странный гигантский идол.

— Это что, Перун какой-нибудь? — поинтересовался Иван.

— Нет, сие есть князь Путята, — степенно изрёк Неслух.

Близнецы знали, кто такой Путята. Основатель Легендограда, где Емельяновы попали в адский детектив.

Летописец ударился в размышления:

— Я разумею, мозгвичи не смогли простить Путяте, что он, ихний князь, их покинул. Вот и отомстили через три века, поставив эту крокодилу богомерзкую.

— А небоскрёбы откуда? — спросил Егор.

— Чего-чего?

— Ну, дома высоченные, — пояснил Старшой.

— Дома-то? — Неслух почесал макушку. — Купчины да ростовщики сподобили. Бесятся с жиру, богатеи. Или вон ещё Останковская башня. Построили её из останков древнего ящура в знак крепости княжьей власти. И неча тут хихикать пошленько.

Иван мысленно сравнивал Мозгву с Легендоградом, и получалось, что последний был симпатичнее. Продуманнее, красивее. Мозгва напоминала яркое одеяло, сшитое из цветных лоскутов-райончиков. Купеческие да боярские хоромы соседствовали с лачужными островками, колоссальные здания — с трущобами. Да и сами богатые поселения, очевидно, строились по проекту «кто в лес, кто по дрова». Никакого единообразия. Старшому стало неуютно.

Егору наоборот понравилась пёстрая Мозгва.

— А что это за район? — Ефрейтор указал на скопище одинаковых каменных домов, стоящих далеко от центра.

— Тутанхамовники, — промолвил летописец. — Поселение, отстроенное рабами — выходцами из далёкого Ягипта. Там даже храм их бога есть. Тот-Да-Не-Тот зовут. Я, между прочим, со жрецом знаком. Имхотепом кличут. Чрезвычайной скромности разумник.

«Издевается что ли? — подумал Старшой. — ИМХО - это же из интернетовского жаргона».

— Окрест княжьего городища много всяких поселений, — не унимался Неслух. — Самое ближнее — Кидай-город, там хитрые кидайцы торговлю держат. Или вон Чертяково, сторона нечистая.

Близнецы слушали лекцию, летописец сыпал, как заправский экскурсовод, время летело мухой.

Перед княжьим городищем раскинулась площадь, мощённая чёрным булыжником. В центре высился помост. С него вещали глашатаи, зычноголосые парняги. Первый, коренастый стращал законодательными новинками:

— Слушайте, мозгвичи, волю княжью! Юрий Близорукий велит всем коробейникам бросать разносное торгашество и строить себе нарочитые шатры, с коих и подати легче собрать, и виру спросить, коли покупателя обжулите! Для постройки шатра спрашивайте дозволения в княжеской канцелярии по наведению крыши на торговлю.

Второй глашатай, щуплый, но ещё более громкий, подвизался в социальной рекламе:

— Мозгва — колыбель нашей культуры! Но отчего же в ней так грязно? А оттого, что ведём себя, аки младенцы неразумные! Колыбель колыбелью, а гадь в нарочно отведённых местах!

Тут «социальщик» угодил не в бровь, а в глаз: запахи в Мозгве стояли весьма некуртуазные. Помои выливались на мостовые, тухлый товар валили под забор, за гужевыми животными никто не убирал. Ближе к кремлю, конечно, ситуация улучалась.

Иван пихнул Егора в бок, ткнул пальцем под красную стену княжьего городища. Емельянов-младший остолбенел. Там был мавзолей!

Не такой, как в нашей Москве, но... Мраморная будка без окон и с единственной дверью, над которой начертано: «Кощей».

— Как же это? — выдохнул Старшой.

— Ага, давно лежит, лиходей бессмертный, — закивал Неслух-летописец. — Иглу сломали, тут он и испустил дух. Но вот ведь оказия, сам-то мёртв, а тело его живёт! Моют его, духами умащают, цирюльник особый при нём состоит. Ногти и патлы стрижёт.

— Ждёте, когда проснётся? — усмехнулся Егор.

— Ну, не все. Некоторые. Их цельная ватага. Зовут себя кащенками. Блюдут верность заветам Кощеевым. А есть и кощуны. Эти наоборот про него кощунствуют.

Троица и повозка с дарами направились к воротам городища-кремля. Там стояли два меченосца в полном обмундировании: кольчуги на широких плечах, кожаные штаны с нашитыми на них пластинами-щитками, десницы на рукоятях мечей, в шуйцах — одинаковые щиты с княжьим гербом. На гербе был изображён конный воин, тычущий копьём в змия. Ниже красовался девиз: «Где твоя Регистрация?»

— Регистрация?! — ошалели близнецы.

— Потом объясню, — прошептал Неслух. — Сейчас надо почтительно побеседовать со стражей.

— Стой! — зычно приказал правый меченосец-охранник.

Процессия остановилась.

— Куда прётесь, гости дорогие? — подал голос второй. — Валите отсюда, пожалуйста!

— Посланники шаха Исмаила персиянского прибыли ко двору князя мозговского Юрия, Близоруким прозванного, ибо близ руки его жизнь легка и счастлива. Отвалите, пожалуйста.

Егор и Иван недоумевали, что это за манера такая — хамить друг другу, но вежливо.

— Язык прикуси, милый посланник, — пробасил правый. — Ведь можно и в глаз получить, остерегись, ради всего святого. Есть ли у вас бумага с печатью шахской, или вы оборзели и врёте, как псы смердящие, будьте вы здоровы и многодетны?

Емельянов-младший открыл ларец и продемонстрировал два свитка с большими сургучными оттисками на тесёмочках. Стража удовлетворилась, не утруждаясь рассматриванием печатей.

— Мухой шкандыбайте внутрь, добро пожаловать!

— Не задерживайте движения, помогай вам боги!

Хотя сзади никого не было, летописец попросил близнецов и погонщика вола поторопиться.

Когда ослик книжника поравнялся с охранниками, левый как бы украдкой спросил:

— Слышь, Неслух, а когда это ты заделался шахским послом, старый кочерыжник?

— Потом расскажу, вояка, для потехи торчащий, — пробубнил, не поворачивая высоко поднятой головы, летописец.

В кремле-городище было чисто и опрятно. Аккуратно стояли кружком идолы на специально отведённой площадке, терема смотрелись идеально. Почти как в Легендограде, только не из гранита, а из белого камня.

Но не внутреннее убранство княжьего посада вызывало сейчас подлинный интерес братьев Емельяновых.

— Как вы говорите-то тут! — воскликнул Иван.

— Тсс! — Неслух приложил чернильный палец к губам. — Не так громко. Дело в том, что у нас поветрие на так называемую «полукаретность». То есть, с одной стороны, хочется браниться, как ямщики, а с другой, надо объясняться, аки высокородные Закатные господа. Простой народ по недомыслию лихо добавляет к брани вежливые словечки, а начальство использует «полукаретность» на другом уровне. Дурака не нареки дураком, величай его человеком, коему подвластны иные способы миропознания. Прелюбодея именуй неутомимым искателем хворей весёлых. И так далее. Хотя наш князь не утруждается исполнением принятых у подданных условностей, а при дворе лучше не околачиваться.

У входа в главный терем, на высоком крыльце послов поджидал абсолютно лысый коренастый мужчина в дорогом кафтане, роскошных широких штанах и высоких сафьяновых сапогах. Всё красное, яркое, даже рожа встречающего.

— Сейчас ему на смену появится жёлтый, потом зелёный, и тогда можно будет войти, — сострил Иван.

— А ты откуда знаешь?! — поразился летописец.

— Э... Догадался.

— Какая нелёгкая привела ваши драгоценные ноги в столь неожиданный час? — Лысый изо всех сил изображал дружелюбную улыбку, но у него выходил зловещий оскал.

— Послы великого шаха персиянского Исмаила, — без рюшей отрекомендовался Неслух.

— Слазьте с животных, пожалуйста. А то они тут всё зас... застучат копытами, — процедил красный встречающий. — Ждите.

Он хлопнул в ладоши и скрылся за дверью. Из-за терема выбежали слуги. Они приняли у близнецов и книжника лошадей да ослика.

Минут через десять на крыльце нарисовался мужик в жёлтом. Этот был худым и долговязым, а цвет его кожи навевал неприятные ассоциации с гепатитом.

— Не стоим истуканами, гости долгожданные, поднимаемся сюда, — изрёк он противным фальцетом. — Князь изволит принять вас незамедлительно. Ждите.

Жёлтый смылся, оставив послов куковать на крыльце.

Егор переложил резной ларец из левой руки в правую и застыл, как выключенный робот-разрушитель. Неслух смиренно стоял, перекатываясь с носка на пятку и обратно. Темпераментный Иван принялся прохаживаться по мозаичной площадке.

Спустя четверть часа дверь распахнулась, и на пороге появился распорядитель в зелёном. Вопреки ожиданиям, лицо его было нормально розового цвета. Да и сам он выглядел обыкновенно, правда, держался как человек, знающий себе цену. Манера видна сразу.

— Здравствуйте, уважаемые нечаянно нагрянувшие послы, — дикторским голосом обратился к визитёрам зелёный. — Прошу следовать за мной и посрамлять громкость.

— Чё? — выдохнул Егор.

— Заткнись, — то ли пояснил, то ли велел Иван.

Они проследовали за распорядителем в княжьи палаты. Здесь было богато, а то и роскошно. Только слишком уж эклектично: персиянские ковры соседствовали с костяными поделками с Чёрного континента, кидайский фарфор перемежался медной посудой закатных стран, стены были увешаны оружием и прочим доспехом совершенно разных стилей и народов. Если у князя была телепередача «Поле чудес», то её музей выглядел бы именно так.

В большом зале, где позолота носила характер чрезмерной, а драгоценные ткани были навалены в чрезвычайном беспорядке, возвышался трон Юрия. Сам князь сидел на алой подушке, а рядом с ним стояли суровый воевода и мудрый советник. Причём оба были широки в плечах, статны, хоть и седы. Князь Близорукий прищурился, отчего его круглое лицо сделалось монгольским, поправил на голове приплюснутую соболью шапку, расправил широкие рукава дорогущего кафтана, расшитого жемчугами, и приготовился слушать.

— Исполать тебе, великий княже, — поклонился Неслух. — Ныне принуждён обстоятельствами говорить не как твой верный слуга, а как сопроводитель послов иноземных.

— А то, что имело место в Торчке-на-Дыму, ты видел или в Персиянии испытывал прохладу вод и сладость плодово-овощную? — проговорил Юрий слегка в нос.

— Свидетельствовал событиям страшным и жизнь нашу на долгий срок предопределяющим. Видел подвиг сих двух витязей, оборонивших землю рассейскую от чёрного зла. Слы...

— Погоди, Неслух, рассказывать, что ты там слышал, — скаламбурил князь. — Если это персиянские послы, то не выходит ли, что Эрэфия спасена исключительно их стараниями? Нешто в нашей земле не осталось богатырей?

— Так они наши, наши, князь-надёжа! — горячо затараторил книжник. — Рассеяне.

— И обратно погоди, летописец. — Близорукий нахмурился, поднялся с трона.

Перед близнецами предстал невысокий полный человек с трепещущими ноздрями, который то сжимал, то разжимал кулаки. Губы князя шевелились, и Иван решил, что он считает, чтобы успокоиться.

— Я тя в письмоблюды разжалую, — тихо пообещал Юрий Неслуху, садясь. — Толкуй внятно, не запутывай концов.

— Не вели казнить, вели разъяснение преподнесть, — начал книжник и обстоятельно поведал о братьях Емельяновых, о нападении мешочников на купца Торгаши-Керима да о Крупном Оптовище.

Князь помолчал, теребя себя за мочку правого уха, затем изрёк:

— Эти коты в мешках совсем оборзели. Тут от нечисти некуда деваться, так и люди туды ж, лиходействуют бессовестно, — и обернулся на воеводу.

— Ищем, княже. Разбойники, известные как холщовые коты, будут схвачены, казнены и наказаны, — заверил ратник.

— Что он мелет? — Теперь Юрий апеллировал к мудрецу.

Седовласый советник негромко, но внушительно сказал:

— Человеку меча свойственна недостаточная гибкость языка, великий князь. Главное здесь тщание и рвение, кои присущи нашей дружине, они заменяют ей сообразительность и утончённость. Впрочем, я бы сделал так...

— Ладно, позже, — отмахнулся Близорукий. — Подарки привезли?

— Целый воз, — коротко ответил Иван.

— Куда ж я их... — Юрий стал беспомощно озираться, будто присматривал место для даров прямо здесь, в тронном зале. — Ладно, в хлеву постоят. Грамоты гоните.

Егор передал князю ларец. Юрий взломал печати, развернул один из пергаментов. Зашевелил губами, чуть ли не потея от натуги интеллекта. Затем сдался:

— Эй, Гриня! Гришка!

В зал вошёл зелёный распорядитель.

— Что ты плывёшь, аки ладья? — раздражённо сказал князь. — Шибче. Огласи!

Зелёный взял пергамент и громко зачитал:

— Ассалям аллейкум, падишахши Джурусс Тут-рука-паша! Калям-халям джамиляй касым илрахман...

— Тпру! — оборвал князь. — Так и я могу. А по-нашенски?

Распорядитель взял из рук повелителя Мозгвы второй пергамент, откашлялся и снова принялся декламировать фирменным дикторским голосом:

— Здравствовать тебе, князь Юрий Близорукий! Пишет тебе любящий брат по власти и владыка всех персиян Исмаил из солнечного Хусейнобада, да продлятся мои годы не меньше, чем твои, а твои пусть будут нескончаемы, как волосы моей самой пышноволосой наложницы Зухры, чья джасмыгюль велика и упруга, как боевой барабан кочевника, а люляки пленительны и округлы, будто дыни. Желаю тебе таких же наложниц с прекрасными джасмыгюлями и люляками.

Здесь все несколько озадачились, а воевода позволил себе короткое ржание, присущее военным всех времён и народов. Зелёный продолжил:

— Вождь проклятого латунского ордена, этот ядовитый змей, жалящий сердце твоё и терзающий моё, попрал все границы приличного и ступил на скользкую дорогу беспринципности. О, мне известны притязания латунцев, да покарает их небо, на твои земли и на земли твоих соседей. Досаждали они и нам, мирным персиянцам. Но их закованные в броню шакалы были прогнаны из моего шахства, словно поганые шелудивые псы хозяйской метлой народного негодования. И предводитель их ордена, Терминарий, да станет его имя обозначением бездушного истукана и лютого убийцы, прислал вестников мира. Широта моей души неохватна, как неохватна джасмыгюль моей Зухры. Я поверил коварному дэву в людском обличии. Среди даров оказался адский предмет, зачаровавший моего младшего сына Бара-Аббаса... Но у меня есть и старший — Кара-Аббас! А у тебя есть дочь его лет — несравненная Рогнеда. Пусть мой посол будет сватом. У вас товар, а у нас купец.

— Не доехал ваш купец, заторговался, — едко прокомментировал князь. — Читай-читай.

— Семейный союз да заложит и военное соратничество! Объединённым светлым воинством задушим коварного западного змия! Равный равному, брат брату, отец отцу, искренне твой, Исмаил. Жду ответа, как соловей лета.

Юрий хлопнул себя по коленям, с шумом выдохнул:

— Ну, парняги! Ну, привезли неприятностей на мою эту... джасмыгюль! Нет, Рогнеду-то выдать можно...

— Что?!! — раздался звонкий девичий голос. — Меня за какого-то Карабаса?!

Из-под груды отрезов выскочила девушка. Близнецы загляделись. Густые бровки изогнулись в две почти мефистофельские галочки. Зелёные глаза чуть ли не светились от гнева. Милый носик морщился, рот был полуоткрыт («Губки-то какие», — мелькнула мысль у Егора), щёки румянились. Фигурка была просто блеск.

— Доколе дела государственные подслушивать будешь, девка? — грозно вопросил князь-отец и ударил кулаком по резному подлокотнику трона.

— Подслушивать? Да покуда не разрешишь слушать, — парировала бойкая Рогнеда.

Она тряхнула головой, и за спиной промелькнула толстая каштановая косища длиной пониже пояса. Старшой, которому, как и брату, понравились идеальные «джасмыгюль» и «люляки» княжны, обтянутые изящным сарафаном, буквально растаял от косы. Была у него тайная страсть к длинноволосым девицам. В наше-то время они все норовят постричься короче парней.

— Пред тобою два великих воина, а ты про какого-то Ослоила из Музейнограда и его сынков басурманских! — развила успех непокорная дочь. — Ребята, миленькие, ужель вы самого Злебога видели?

— Самого нет, княжна, — улыбнулся Иван. — А вот его полчища — сколько угодно. Правда, братан?

— А?.. Да... Да-да, — закивал буйной головой широкоплечий Егор.

Тем временем Юрий обратился к воеводе и советнику:

— Вы видали, други, какова гусыня? Отца родного ни во что не ставит!

— Осмелюсь напомнить, княженке Рогнедушке семнадцать вёсен, — тихо проговорил советник. — Я неоднократно предлагал тебе усадить её по правую руку. Пусть набирается опыта напрямую, а не через пыльные тряпки. — И добавил ещё тише: — Посидит, мигом заскучает, сама сбежит.

— Смута в родном доме, — всплеснул руками князь. — Эй, нерадивая! Быть посему, причём с завтрема. А сейчас изыди.

Девушка задрала носик и удалилась, подарив близнецам на прощание долгий заинтересованный взгляд.

— И вы тоже ступайте. — Юрий Близорукий махнул Емельяновым и Неслуху. — Вечером за пиром ужинным дотолкуем.

— Нам бы... — заикнулся было Иван о деле, на которое их послал Карачун, только князь издал то ли рычащий, то ли хрипящий звук, дескать, нишкните, а то рассержусь.

Послы зашагали к выходу из зала, им в спину прилетела тихая реплика Юрия: «Думал, персиянцы прибыли, а тут вот как... Неловко. А котов холщовых вы мне изведите!»

— Почему коты? — спросил за дверью Егор.

— Ну, я тоже о котах подумал, когда увидел улепётывавших от тебя разбойников, — ответил Иван. — Знаешь, углы этих холщовых мешков будто уши торчали.

— Именно так, — подтвердил летописец.

В коридоре путешественников встретил всё тот же зелёный распорядитель:

— Уважаемые гости князя! Существующий у нас уклад дворцового служения требует, чтобы сейчас вместо меня разговаривал человек в красном, затем в жёлтом, а потом вступил бы и я. Опыт подсказывает, что господа гости не любят ждать. Если же мы станем уклоняться от исполнения заведённого порядка, то над нами нависнет угроза справедливого наказания. Делая вам добро, мы стяжаем зло. Ничто не притупляет страх хозяйской расправы, как звонкие жёлтые кругляшки в количестве от десяти и выше.

— Он чё, взятку вымогает?! — протянул Егор.

— Есть у меня пара альтернативных вариантов. Фантастических. — Иван пристально разглядывал мздоимца.

Зелёный поморщился:

— Пять монет.

— Побойся Прави, Влесослав, — подал голос книжник. — Я же мозгвич. Все расценки знаю. Монета с человека. А с меня ты ничего не получишь. Будешь упрямиться, я тебя в летописи помяну как самого жадного и тупого слугу Юрия нашего Близорукого. А могу и иначе... По-доброму.

— Последний путь наиболее утешителен, — нейтральным тоном ответил зелёный.

— В таком разе веди нас, куда велено, а я пропишу тебя в веках.

Щуплый распорядитель так обрадовался, что чуть не потерял привычной вышколенности. Быстро справившись с привалившим счастьем, зелёный отвёл троицу в гостевые покои и растворился в коридорах мозговской власти.

— Скромно, но чистенько, — процитировал анекдот Егор, обозревая комнату.

Серый сводчатый потолок, выбеленные стены, кровати, пара сундуков, стол с лавками, печь, несколько масляных светильников. Окна, «застеклены» полупрозрачной слюдяной плёнкой.

— Да, жить можно. — Иван плюхнулся на кровать.

Неслух-летописец тут же оккупировал стол, и вскоре зашуршали бумаги, зацарапало перо по пергаменту...

Вечером всё тот же зелёный распорядитель препроводил гостей на княжий пир.

В большой шумной зале стоял длинный стол, во главе которого сидел Юрий Близорукий с дочкой и советниками, близ них располагались на скамьях нерядовые дружинники, затем бояре, и совсем уж на выселках — купцы.

Братья мигом заметили, что столешница слегка прогнулась от яств и бочонков с выпивкой. Блюд было навалом, причём если икра, то корытами, если дичь, то косяками, если кабан, то здоровенный, как телёнок. В душном воздухе витали соблазнительные запахи.

— Фига се! — выдохнул Егор. — Это каждый вечер так?

Зелёный усмехнулся:

— Не совсем. Просто нынче праздник. Мы завершили прокладку околесного тракта.

— Чего-чего? — не расслышал из-за гула пирующих Емельянов-младший.

— Мозговского околесного тракта, сокращёно — МОТа! — почти проорал распорядитель. — Теперь каждый может мотаться окрест Мозгвы. Ну и денег из казны промотали, моё вам почтение.

На беду провожатого, когда он говорил последнее предложение, встал князь, и гул голосов мгновенно стих. Поэтому слова о промотанных деньгах были услышаны всеми.

Зелёный позеленел:

— Я, князь-батюшка, это... про Легендоград... Я...

— И что там, в Легендограде? — резко спросил Юрий Близорукий.

— Дык... — Распорядитель ловил ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. — У них совсем не как у нас! У нас-то — ух! А у них куда? Или вот ещё тогда... И если бы не ты, князь-опора!.. А Легендоград — это не то место, где могло бы что-то такое, навроде нашего... Слава князю Юрию батюшке! Слава Мозгве-матушке!!!

Пирующие были вынуждены поддержать оратора криком и сдвинуть кружки.

— Ох, ты и хлюст! А уж говоришь, как прирождённый правитель. Ни пса не ясно, но внушает, — уже без злобы сказал Близорукий, поставив кружку на стол. — Ладно, рассаживай послов и пропади с глаз, пока ещё чего не ляпнул.

Емельяновым и Неслуху отвели места недалеко от князя, среди дружинников. Летописец уселся ближе к Юрию, а братья-дембеля попали в компанию усатых разгорячённых дядек в кольчугах. Ратники вели геройский разговор, похваляясь кто собственной удалью, кто подвигами возглавляемой им сотни. Когда меж ними появились одетые в российскую армейскую форму близнецы, бойцы проявили к ним немалый интерес. Особенно к богатырю Егору. На его фоне любой дружинник Близорукого выглядел несколько щупловато.

— Родит земля-то Эрэфии ещё... — протянул кто-то.

— Откуда путь держали? — спросил ближний к Емельянову-младшему витязь.

— Из Крупного Оптовища, — беспечно ответил Егор.

Ратники вылупились на него, как на сумасшедшего:

— Нешто оттуда можно сбежать?

— Мы с братом ещё не такое вытворяли, — сказал Иван.

Тут беседа и сникла. Диковинные богатыри вызывали и недоверие, и опасение. Братья воспользовались моментом — принялись за еду. Неслух-летописец что-то увлечённо рассказывал князю, не забывая закидывать в проворный рот разную снедь.

Тем временем на площадку перед столом выкатились-выскочили два скомороха. Ряжены были смешно — в сшитые из лоскутов одежды, пародирующие боярские. На головах — аляповатые колпаки, намёк на боярские же высокие шапки.

Гибкий парнишка повыше ростом закричал, перекрывая гудящий пир:

— Здравствуй, люд праздный! Здравствуй, князь прекрасный! Вот и мы прибыли, на подъём легки. У нас две беды — дороги да дураки. Сейчас мы расскажем, как по первой беде к вам шла вторая! Давай, Нафаня!

Пухлый и низкорослый балалаечник вжарил:

Ехали мы громко, ехали мы тихо,

По пути нам встренулось Лихо.

Лихо Одноглазое, испугался сразу я,

Здоровое, зараза, хучь без второго глаза...

Из-за ломаного ритма и беспорядочной рифмовки Иван решил, что песня слагается прямо здесь, в режиме импровизации. Потешник задавал себе простенькую мелодию на балалайке и бойко стрелял куплетами примерно с минуту. Этот своеобразный рассейский рэп закончился так:

Я-тко перетрухнул, а Сивояр смикитил:

Руки вытер, Лиху глаз поднатянул...

Куда? А то вы не догадались!

Всё, подайте копейку. Мы старались!

Второй скоморох каждое слово балалаечника сопровождал пошленькой пантомимой. После иллюстрации акта победы над Одноглазым Лихом непритязательная мозговская публика оглушительно захохотала. К ногам шутов посыпались куски еды и монеты. Ничуть не стесняясь, Нафаня и Сивояр собрали выручку и испарились.

Князь велел слегка пересесть. Теперь близнецы оказались рядом с ним. Иван стал ответ держать, а Егор смотрел на красавицу княжну и краснел.

— Ладно, сказывай, какая нужда привела двух знаменитых воинов в моё княжество, — степенно промолвил Юрий Близорукий, блаженно развалившись в кресле.

— По поручению Карачуна ищем разные вещи, — погнал с места в карьер Старшой. — В твоём княжестве, говорят, есть особый золотой ключ.

— Карачун, значит... — Князь погладил тугой живот. — Больно много в Торчке-на-Дыму ведунам воли дали. У меня они все вот где.

Перед носом Ивана помаячил толстый кулак.

Юрий отпил из грубого, зато обильно увешанного драгоценными камнями кубка и продолжил:

— Слыхал, про кого дураки ряженые пели?

— Ну, про Лихо Одноглазое.

— Вот именно. Оно лиходействует, а они про него потешки слагают. Мне отнюдь не до веселья, ведь Лихо разоряет западные пределы наших земель. Поступим, как предки завели. Вы с Егором одолеете одноглазую нечисть, это денёк работы, не больше, а я отплачу вам искомым ключиком.

Старшому не понравилась идея Близорукого. Слишком пустячно выглядит... Дембель показал на дружинников:

— Неужели некого послать? Или у тебя дружина слабая?

Князь заиграл желваками, потом решил говорить начистоту:

— Посылал. И одного витязя, и троих, и отряд. Никто не вернулся. Чтобы Лихо одолеть, доблести и силы недостаточно. А вы, коли Неслух не врёт, как раз умельцы против потусторонней гадины ратиться. Или боязно?

«Ё-моё! — мысленно воскликнул парень. — На слабо берёт! Дипломат...»

— Мы с братом не простачки. Естественно, боязно. Других заданий нету?

Юрий покачал головой.

— Минутку. — Иван быстро ввёл брата в суть сделки, Егор согласился.

— Хорошо, мы берёмся, — ответил князю Старшой.

— Вот и славно. — Главный мозгвич встал и поднял кубок над головой. — Братия! Выпьем же за наших гостей Ивана и Егора, посрамителей колдунов и ведьм, змиев и каменных львов, а также самого Злебога. Ныне же сии витязи взялись землю нашу от Лиха Одноглазого очистить!

— Слава! — грянул всеобщий крик, в котором близнецам отчётливо послышались менее громкие возгласы «Глупцы» и «Песец красавцам».

Хмельное пиво побежало по пищеводам, полетела в распахнутые рты икра, утятина да прочие продукты.

Княжна Рогнеда поникла, а Неслух-летописец и вовсе выглядел, как на тризне.

Егору было всё равно. Иван в который раз поймал себя на ощущении, что вляпался в историю.

И тут коварный автор просит пардону. Продолжение — в книжных магазинах...





Информация обо всех опубликованных книгах