 |
Сергей Панарин, «Волшебная самоволка» Книга 1. Флаг вам в руки! Издательство: «Крылов», Санкт-Петербург.
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА: ОТ АВТОРА: А ещё можно просто пойти в магазин... |
Авторский тест-драйв: первые три главы романа.
Волшебная самоволка.
Книга 1.
Флаг вам в руки!
ГЛАВА 1. Караул, или «Туда, но не обратно»
В некотором подразделении, на некотором удалении от Москвы расположен всемирно известный секретный объект, чьи точные координаты и название пусть останутся неразглашенными. Это солидный ракетный комплекс, удерживаемый в боеспособном состоянии силами обычного полка. Именно здесь началась наша загадочная и героическая история. Когда вся страна в едином новогоднем порыве нарезает тонны салатов и выпивает цистерны шампанского, когда фейерверки взрывают ночное небо, где-то есть люди, которым не до праздника, не до курантов и не до салютов. Это солдаты, несущие службу. Куда они несут службу? Согласно уставу, они несут службу Родине. Поэтому нет им тишины и праздника, а есть им сплошное беспокойство и армейские будни. Вечером тридцать первого декабря рядовой-первогодок Коля Лавочкин заступил в ночной караул на Пост Номер Один, и означало это, что Новый год встретит он не за столом и с фужером игристого, а подле полкового знамени и с автоматом в руках. Целых полтора часа Коля тихо сокрушался над своей несчастливой судьбой. Угораздило же попасть в караул именно сегодня! В полку, где служил Лавочкин, Пост Номер Один располагался не как обычно, в вестибюле, а был перенесён в Красный уголок. Коле нравилась музейная обстановка, царившая в Красном уголке: комната была увешана кумачовыми плакатами и стендами, рассказывающими об истории части. А недавно тут появилось упомянутое знамя под плексигласовым колпаком, и, соответственно, бедолага-постовой. Лавочкин ощущал себя экспонатом дурацкой выставки — таким же бутафорским, как и остальная начинка Красного уголка. Караульщикам тут даже патронов не выдавали! Вот и стоял Коля Лавочкин, словно ряженый: в парадной форме, и при автомате с пустым магазином. За стеной, в огромном кабинете командира полка, где по традиции собирались офицеры, было шумно, музыкально и празднично. Кто не сбежал в длительное увольнение, тот встречал Новый год в компании сослуживцев. Лавочкин невольно вслушивался в басовитый гомон командиров и пронзительный смех их жён и подруг. «Мы чужие на этом празднике жизни», — вспомнил Коля крылатую фразу и тяжко вздохнул. Комполка, а проще говоря, «папа», человек старой закалки, давно завёл уйму странных обычаев. Например, отмечал он все праздники без отрыва от службы, то есть прямо в штабе. А полковое знамя не запирал в сейфе, как все нормальные командиры, а мучил солдатиков караульной службой на «Посту Номер Один». Рядовой Лавочкин понимал: вряд ли кто-нибудь захочет проверять караульного в праздничный вечер, ведь дежурный офицер, любимчик «папы», веселился в том же кабинете. В Красном уголке было тепло — хорошо топили. Коля даже немного вспотел и снял фуражку. Он захотел приоткрыть форточку, но за ночным окном несся сплошной поток снежных хлопьев. Долговязый рядовой Лавочкин скорбно ссутулился, поправляя висящий на плече автомат. Форменный садизм — в новогоднюю ночь ставить человека возле куска расшитой золотом красной материи! Коля Лавочкин снова глубоко вздохнул. Он служил седьмой месяц, но всё никак не мог изжить гражданское здравомыслие, и это медленно подтачивало его дух... — Дух! — так окрикнул его в первый день полковой службы местный старичок Витька Тупорылкин. — Ты дух, а значит, будешь служить, а я прослежу... И смотри у меня! Позже Лавочкин понял, что недалёкий Тупорылкин во всём копировал прапорщика Дубовых — хмурого дядьку с душой садиста. Встреча с этим замечательным человеком заканчивалась для рядовых неизменными проблемами... Коля не был исключением. Например, неделю назад, прямо на плацу ни с того ни с сего... Стоп! Коля поспешно отогнал грустные мысли. Вот тебе и праздничная ночь, лезет всякое в голову... Что это? Шаги! Кое-как нахлобучив фуражку, солдатик встал по стойке «смирно». На пороге нарисовался прапорщик Дубовых — вот уж действительно, вспомни дурака... Коренастый коротышка хмуро смотрел на вытянувшегося в струнку рядового. Легко сказать — «коротышка»! Павел Иванович Дубовых был сильным матёрым мужиком сорока трёх лет с круглым поросячьим лицом. Он буравил Колю маленькими глазками. Коля подумал про себя, есть ли шея у этого плотного прапорщика. — Кхм... Хыр... — прохрипел, наконец, Дубовых, и Лавочкин незаметно прикусил кончик языка, чтобы не расхохотаться. — Смотри у меня... Произнеся ритуальную фразу, прапорщик развернулся и скрылся в коридоре, очевидно, в поисках уборной. Павел Иванович, или Палваныч-Болваныч, как его называли за глаза солдаты, а иногда и офицеры, не был пьян. Скорее, чуть подшофе. А хрюканье, наверное, досталось ему по наследству. «Зачем офицерам этот павиан на празднике?!» — удивлялся Коля. Он не знал, что Палваныч Дубовых — давний сослуживец «папы», да и по части снабжения ему равных не было. Одним словом, прапорщик. Шаркающие шаги Болваныча потерялись в весёлом шуме. Лавочкин опять снял фуражку. Не вылетел бы он со второго курса института — сидел бы сейчас в родной Рязани, в общаге, веселился бы с друзьями... Или вот учебка, учебная часть... Полгода службы в ней по сравнению с полком казались райским времяпрепровождением. Дедов нет, ребята все душевные... «Может быть, потому и называют духами новобранцев, что ещё не зачерствели, не обозлились, не превратились в Тупорылкиных?..» — Коля хмыкнул. Он не любил себя жалеть, но последнее время как-то само собой получалось. По всем неуставным канонам, с учётом учебки, он уже был самым натуральным «соловьём», а в полку всё кликали духом и рекомендовали вешаться. За стеной, перекрывая общий праздничный гвалт, пробасил «папа»: — Так, отставить трепотню! Сейчас нас будет президент по ящику поздравлять! Гомон мгновенно затих. «Ну, вот... Через пять минут Новый Год...», — вздохнул Коля и мгновенно разозлился на свои нюни. — Взбодрись! — приказал он себе вслух. Пришлось исполнять. Лавочкин глуповато улыбнулся, перевесил автомат на другое плечо. И тут парень почувствовал, как что-то резко потянуло его назад. Сначала ему показалось, что он непостижимым образом потерял равновесие, но здравый смысл говорил: дело не в жонглировании оружием. Коля удивлённо охнул, потешно взмахнул руками и неуклюже упал на пятую точку. Зажмурился, ожидая удара о бетонный пол. Но посадка оказалась мягкой. Рядовой Лавочкин словно на кучу ветоши угодил. Коля раскрыл глаза и увидел, что Красный уголок исчез. Вокруг простирался лес. Солдат узрел огромные деревья, густые заросли неизвестного ему кустарника и чахлую зелёную траву под ногами, а потом в уши ворвались звуки — уханье, стрекот и щебет птиц, потрескивание веток, скрип качающихся стволов и свист ветра в ветвях. Ни снега, ни темноты. Точнее, было сумеречно. Этакий летний вечер на мирной лесной полянке. — Что за... — начал было рядовой, но тут же почувствовал жгучий укол повыше бедра. — Ай-я! Коля стрижом взвился на ноги, хлопая себя по ужаленному месту. Обернулся. Оказалось, он сидел на огромном муравейнике, за что и поплатился. Самое удивительное — в муравейник было воткнуто полковое знамя. Плексигласовый колпак всё ещё защищал реликвию. Лавочкин захотел ущипнуть себя для проверки, но раздумал: отважный муравей уже произвёл необходимый тест. Коля тупо смотрел, как по красному древку и прозрачным стенкам колпака бегают чёрные работяги. И наверняка по-своему, по муравьиному, бранятся. В голове у парня царило смятение. «Розыгрыш? — спрашивал себя Коля. — Проверка бдительности? Похищение инопланетянами?.. Шутки старослужащих?..» За спиной, в самой гуще кустарника, раздался дробный топот и треск ломаемых ветвей. Рядовой Лавочкин развернулся, вскинул незаряженный автомат и крикнул самое умное, что только мог придумать в сложившейся ситуации: — Стой! Кто идёт? Топот не прекратился, кусты затрепетали. Из зелени высунулось рыло: натуральный кабан, однако, если присмотреться, — вылитый прапорщик Дубовых. Коля взвизгнул и вспрыгнул на муравейник. Когда Лавочкин был маленьким, дед-охотник рассказывал, что такое дикий секач... Между тем рыло сморщилось, хрюкнуло и скрылось в зарослях. Топот быстро стих. — Лучше бы это был прапор... — прошептал Коля, слезая с муравейника. Руки отчего-то дрожали. Рядовой огляделся в поисках фуражки. Её нигде не было. Постарался прийти в себя, справиться с нервами. — Так, — Лавочкин попробовал придать голосу уверенности. Получилось на троечку с минусом — фальцет не поднимает боевого духа. Солдат откашлялся. — Так, — попробовал он более уверенно, — знамя здесь, оружие здесь, я тоже здесь. Значит, пост перенесён сюда. Надо караулить, пока кто-нибудь меня не сменит. Наверное... Мысль дурацкая, но на безрыбье... До ушей рядового донёсся чей-то протяжный вой. Коля аж присел, снова хватаясь за автомат. Опасливо осмотревшись по сторонам, караульный взглянул на небо. Тёмные облака, окрашенные закатным солнцем в малиновый цвет, зловеще клубились над лесом, пророча ночной дождь. Опять вой. С ближайшей сосны вспорхнула грузная птица и улетела прочь. — Намёк понял, — сипло проговорил Коля. Он наклонил колпак, снял его со знамени, выдернул полковую святыню из муравейника. Полотно расправилось, и из него что-то упало. Рядовой Лавочкин наклонился к земле. Патрон от «калашникова»! — Как символично, — пробормотал парень. — Один патрон. Чтобы в плен не даться, что ли?.. Но самоубийство не входило в его планы. Коля припрятал боеприпас в карман. Отомкнул от автомата штык-нож, спрятал в ножны, болтавшиеся на поясе. Всё равно толку от него никакого. Не хватало только сломать... Чуть поразмыслив, Лавочкин зашагал в сторону, где лес казался менее дремучим. Ботинки, брюки, китель, белый ремень, рубашка с галстуком «бздынь»... Конечно, одинокий солдатик в парадной форме и с огромным знаменем в руках выглядел весьма странно и даже комично. Но за этим своеобразным шествием наблюдала лишь пара больших зелёных глаз с огромными зрачками. Впрочем, когда парень покинул полянку, загадочные глаза скрылись в темноте, словно потухли. Вскоре выяснилось: не все предварительные оценки бывают верны. Сухие ветви стали задевать полотно, древко застревало в высокой траве и поросли молодых деревьев, автомат также норовил зацепиться за куст. Кляня себя последними словами за недогадливость, Лавочкин аккуратно скатал знамя вокруг древка. Теперь стало значительно удобнее. Через сотню шагов Коля вышел на тропу и, стараясь не думать, какие именно звери её протоптали, затрусил неизвестно куда. Надежды юношей питают. Конкретного юношу Лавочкина надежды вывели на поляну, где между кустарником и соснами стоял аккуратный домик. В окошке горел свет, из трубы тонкой струйкой поднимался дым. Вокруг пахло ванилью и сдобой. Подойдя поближе, Коля вдруг понял, что домик-то совсем не деревянный, а пряничный. Запахи и вид съедобной избушки сделали своё дело: рядовой Лавочкин ощутил нечеловеческий голод. Рука сама дотянулась до кромки крыши, покрытой розовой глазурью, пальцы ощутили тепло свежей выпечки и отломили кусочек аппетитной «черепицы». — М-м, кайф! — млел Коля, распробовав пряник. Распахнулась дверца домика. На пороге стояла бабка-хозяйка. Солдат застыл, застигнутый с поличным: в одной руке флаг, в другой — килограммовый кусок кровли-ковриги. А старушка попалась совсем несимпатичная. Прежде всего, в глаза бросалась грязная одежда: длинное платье, фартук и платок. Преобладал чёрный цвет, на нём невообразимой рябью перемешивались алые, зелёные, жёлтые, сиреневые цветы. Коля посмотрел на лицо хозяйки — остренькое, сухое и морщинистое, словно кора дерева, смуглое, коричневого оттенка. Колючие чёрные глаза глядели живо и зло. Крючковатый нос чуть свернут вбок, подбородок выпирает вперёд. Уши большие, можно сказать, огромные, с огромными же тёмными серьгами. Из-под платка торчали всклокоченные седые волосы. В общем, самая настоящая ведьма... — Да, ведьма! — проскрипела бабка. — Самая настоящая! Но это не повод стройматериалы воровать! Коля попятился назад. Что за чертовщина? Сначала лес вместо штаба, потом пряничный домик, бабка эта... И как-то странно она говорит... — Чего глазами хлопаешь, гость дорогой, долгожданный? Заходи, коли пришёл! Ведьма протянула к солдату руку и поманила пальцем. Рука у нее была жилистой, тонкой, словно высохшая коряга, пальцы-веточки узловатые, странно изогнутые, с длинными грязными ногтями (или когтями?), которые шевелились, будто лапки огромного паука. Этого Лавочкин не вынес. Он истошно заорал и со всех ног кинулся обратно в лес. Бежал минут десять, в сумерках не разбирая дороги и затравленно оглядываясь, хотя ведьма не прыгнула в ступу и не погналась за ним... Окончательно вымотавшись, Коля плюхнулся прямо на землю, прислонился спиной к стволу огромного дуба. Судорожно дыша, солдат сжимал древко и пряник. Положив пряник на колени, парень ощупал китель и штаны. Вроде, целые... Рядовой Лавочкин знал: форму надо сберечь вместе с оружием и знаменем. Наконец, парень отпыхтелся, а красные круги, плававшие перед его глазами, порозовели и совсем растворились. Вернулась способность соображать. Дело шло к ночи, с волками встречаться не хотелось. Коля поглядел вверх, на крону дерева, под которым сидел. В темноте солдат различил мощные ветви. Похоже, есть место для безопасного ночлега. Коля прикинул вес автомата. Тяжеловато... Ботинки тоже придётся снять, в обуви по широченному стволу не забраться. Несколько раз глубоко вздохнув, Коля расстегнул китель, разулся, связал ботинки и повесил на шею. Встал, пощупал складки коры. Взялся за древко знамени, как за копьё, и метнул его к месту предполагаемой дислокации. Попал с первого раза. Но, похоже, ствол дуба был полым внутри, — древко глухо застучало изнутри о стенки этого своеобразного колодца. Наступила полная тишина. Даже ветер чуть замер, словно подчёркивая опасность момента. Коля пнул босой ногой ствол и запрыгал, держась за пальцы. В поединке дуба и глупца победил дуб. Напрыгавшись и набранившись, Лавочкин успокоился. — Хорошо, что автомат первым не закинул, — вздохнул он, намечая путь наверх. Сзади раздалось тихое рычание. Солдат обернулся и остолбенел: рядом, шагах в семи, стоял медведь. Здоровенный бурый хищник поднялся на задние лапы. Шагнул к Лавочкину... В школьные годы Коля был парнем прытким — сорви голова. Очень смышлёным мальчиком считался, но не ботаником. А уж по деревьям лазить умел, — Тарзан бы позавидовал. Вот некоторые родители иной раз читают детям нотации: зачем, мол, вы по деревьям лазите, одежду портите, руки-ноги царапаете-ломаете? А, оказывается, не просто так! Например, Лавочкину годы тренировок очень пригодились: с околозвуковой скоростью он взлетел по стволу дуба. — Ну, ни черта себе! — удивлённо взревел косолапый, сплёвывая на землю совсем по-человечьи. Коля чуть не упал на исходную позицию: — Ты... говорящий?! — Нет, притворяюсь! — зло огрызнулся медведь и заковылял прочь. — Что за невезение-то? Хотел малому загадку загадать. А тут... Ни поохотиться нормально, ни пожрать... Лавочкин в тягучем ступоре проводил взглядом сокрушающегося косолапого и ещё долго не мог опомниться. Очень уж всё попахивало дурдомом. Домики пряничные, медведи болтающие... Стоп! Точно! Пряничный домик — это же из братьев Гримм! Коля почесал лоб. Получается, прямо на посту свихнулся... На любимых детских сказочках поехал... — Нет, нет, нет! — забормотал солдатик. — Если я думаю, что свихнулся, значит, я не свихнулся, ведь именно тот, кто свихнулся, никогда не признается себе, что он свихнулся. А я признался, что свихнулся, значит, не свихнулся... то есть, свихнулся. Тьфу, запутался! Свихнуться можно. Наступила ночь. Коля печально размышлял о своём нынешнем положении и потерянном знамени. Лавочкин лежал на толстой ветви, ногами к идеально круглой дыре в стволе дуба. В свете выглянувшей из-за облаков луны дыра зияла чёрной беззубой пастью и совсем не привлекала. Что же делать? Аккуратно приблизившись, солдат заглянул в черноту. Естественно, кроме черноты ничего не было видно. Коля преодолел страх и брезгливо ощупал влажные стенки дупла. Нашёл две металлические скобы, вбитые в дерево одна под другой и образующие подобие ступенек. Наклонившись поглубже, парень ухватился за третью скобу. Подёргал. Крепкая. Наверняка есть четвёртая и пятая... — Если есть ступеньки, значит, по ним лазят. А если по ним лазят... Солдат хмыкнул. Надо было что-то решать. Впервые Коля пожалел о том, что не курит. Так бы хоть спичками подсветил... Лезть впотьмах очень не хотелось. Но ведь днём здесь тоже будет темно. Осторожно спустив ноги в отверстие, Лавочкин нашарил ступнями скобы и принялся карабкаться вниз. Коле пришло в голову, что путь должен походить на спуск в ракетную шахту, куда ему, рядовому батальона охраны, ни разу не довелось попасть. Лавочкин методично переставлял ноги и руки. Будь это ракетная шахта, рядовой бы давно достиг дна, а странный колодец всё не кончался. Скобы были склизкими, солдат проявлял особенную аккуратность. В какой-то момент ему стало неимоверно страшно в абсолютной темноте и тишине, он до боли стиснул пальцами скобу. — Тряпка! — сквозь зубы процедил парень. — Соберись! Он задрал голову и увидел маленький еле различимый кружочек мутного света. Потом солдат посмотрел под ноги. Там виднелось яркое голубое пятнышко! «Не зря старался», — ободрил себя Коля, возобновив спуск. Через долгие минуты, показавшиеся Лавочкину часами, он ступил на песчаное дно дупла-колодца, и очутился в комнате шириной метра в четыре. Свет давали стены, усыпанные яркими синими камушками. Камушки были очень малы и сияли, будто звёздочки. Кроме света они давали ещё и тепло, поэтому воздух был почти знойным. «Пещерка удобная. Если бы такая была в моём распоряжении раньше, то фиг бы меня нашёл военкомат», — с тоской, понятной только призывникам, подумал Коля. Парень обратил внимание на то, что стен было шесть, и они образовывали правильный шестиугольник. На песке лежали знамя и флейта. Коля проверил сохранность полковой реликвии. Порядок. Затем его внимание привлекла флейта. Дудка как дудка, но человек существо любопытное. Солдат зажал пару отверстий, дунул, извлекая хриплую ноту. Перед ним возникла скатерть, а на ней — хлеб, сметана, жареный цыплёнок и кружка неизвестного напитка. Лавочкин аж флейту выронил. — Ну, всё, крыша окончательно съехала, — нервно хохотнул он. — Глюки начались... Глюки были не только зрительные, но и обонятельные: вкусно запахло свежезажаренным цыплёнком... Парень осторожно коснулся пальцем крынки со сметаной. — Настоящая... Ладно, будем питаться глюками, — решил Коля и набросился на еду. Цыплёнок был горяч, хлеб мягок, в кружке оказалось отменное пиво. Попировав, солдат развалился на спине. Галлюцинации оказались на редкость питательными. Мысленно поблагодарив сумасшествие за любезно предоставленный ужин, находящийся в самовольной отлучке рядовой Лавочкин безмятежно заснул. Ему снились дом, институт и девочка Лена, которая была согласна на всё, кроме двухлетнего ожидания. Во сне речи о службе не велось, поэтому Лена была просто на всё согласна. Без оговорок. Впервые за полгода Коля проснулся бодрым отдохнувшим человеком. Иногда жизнь кажется прекрасной не только сквозь розовые очки, но и в мягком синем свете. Взяв флейту, Лавочкин надудел себе завтрак. Когда с очередным цыплёнком было покончено, парень решил, что пора покинуть убежище. Спрятав флейту за пазуху, обувшись (парень помнил, как неудобно было босым ногам стоять на тонких скобах) и повесив на шею автомат, Лавочкин засунул знамя за ремень и полез наверх. Начало было бодрым, но подъём — не спуск. Коля стал экономить силы и через каждые пятнадцать скоб передыхать. Автомат казался всё тяжелее и тяжелее, древко натёрло спину, а флейта норовила ткнуться в подмышку. Мир вещей сопротивлялся человеку. Но Коля всё же выбрался наружу, обнял давешнюю ветвь и устало запыхтел, подобно орангутангу-астматику. Отдышавшись, солдат огляделся. Ни медведей, ни кабанов. С безоблачного неба припекало солнышко, щебетали птицы, где-то самозабвенно барабанил дятел. Аккуратно скинув знамя под дуб, Лавочкин спустился следом. Через пять минут рядовой уже бодро шагал, хотя и не знал, куда. От нечего делать пробовал распевать разные современные песни, только вот беда: нынешние шлягеры отчего-то не запоминаются. Коля спел «Ой, цветёт калина...», «Ой, мороз, мороз...» и «Клён ты мой опавший...». Со стороны это могло звучать странно, но не для самого Лавочкина: что взять с одинокого российского солдата, шагающего со знаменем по лесу, где живут говорящие медведи? К полудню лес стал реже, и вскоре парень вышел на широкое поле, по кромке которого пролегала двухколейная дорога. «Ура! — мысленно воскликнул Коля. — Любая дорога где-то начинается и где-то кончается. Значит, куда ни пойди, куда-нибудь да придёшь! Если не кольцевая, конечно...» Лавочкин залез в карман, надеясь найти монетку для жребия. Монетки не было. А носовой платок не подкинешь. Солдат зажмурился и несколько раз повернулся, вытягивая указательный палец перед собой. Остановился, открыл глаза. Выпало идти за солнцем, то есть на запад. Закинув древко на плечо, Коля потопал в выбранном направлении. Почувствовав голод, он остановился, сел в тени дерева и заказал у флейты обед. Как и опасался парень, меню не изменилось. Но голод не тётка. После трапезы шагалось несколько тяжелее. К тому же начались холмы. Но, когда вдали показалась деревенька, рядовой Лавочкин прибавил ходу. Деревня была небольшая, на два десятка дворов. Домишки выглядели крепкими, хотя и небогатыми. Из транспорта были одни телеги. В общем-то, Коля догадывался, куда попал, но сознание не сдавалось: поверить в сказку — задача не из лёгких. До селения было не близко, дома и люди, работающие на огородах, казались игрушечными. Солдат сделал привал чуть ниже вершины холма, сел на кочку и залюбовался видом деревеньки, примостившейся возле широкой реки. Русло реки неподалеку делало поворот и скрывалось за холмом. Эту идиллию нарушил нарастающий звук ударов, сотрясающих землю. Лавочкин увидел, как тревожно забегали селяне. Они глядели в сторону холма. Наконец, удары стали особенно сильными. Солдат обернулся. На вершину холма взбирался великан. Здоровенный, бородатый, лохматый. Высоченный, с шестиэтажку, а то и больше. В мешковатой робе, подпоясанной тесьмой-канатом. В старых полосатых штанах, покрытых заплатами и незашитыми прорехами. Смуглое лицо его носило отпечаток тотальной тупости и злобы. Картофелеподобный нос морщился, демонстрируя презрение ко всему миру. Густые чёрные брови сошлись к переносице, спрятав мечущие гневные взгляды глаза. Рот сжат в тонкую прямую линию. Великан достиг вершины, почесал босую ногу. Не возникало сомнений — путь его лежит к деревеньке. А Коля оказался на этом пути. Солдат вскочил, подхватывая знамя. Полотно как назло размоталось и стало развеваться на ветру. Исполин заметил под ногами красное пятно и по-детски обрадовался, захлопал в ладоши. — Человечишка! — воскликнул он. — Весело давить! И зашлёпал к Коле. Парень понёсся в сторону, изо всех сил стараясь не упасть. Великан не отставал. Коля забежал в невысокий, густой подлесок. Преследователь чуть замешкался, но двинулся за ним. Солдат забирал чуть в сторону и вниз, теперь деревенька оказалась у него за спиной. Деревца кончились, и парень очутился на краю отвесного склона. Остановившись на самой кромке, беглец оглянулся. Великан почти выбрался из чащи и буквально пожирал Лавочкина глазами. Он побежал к Коле, каждым толчком ноги устраивая маленькое землетрясение. Внезапно почва размытого дождями склона холма подалась, откололась целой глыбой, образовав желоб под ногами парня, и увлекая его вниз. Лавочкин отчаянно взмахнул руками. В правой всё ещё было полковое знамя. Древко встало в распор между стенок жёлоба, и Коля повис, как на турнике. Мгновением позже с диким криком мимо промчался не в меру разогнавшийся великан. Солдат наблюдал за его падением, словно в замедленном повторе. Исполин вопил и широко размахивал руками, а затем, подобно подбитому самолёту, плюхнулся в реку. Течение оказалось сильным. Обмякшее тело великана всплыло довольно быстро, но его уже несло прочь от холма. — Тормозить надо уметь, — ехидно сказал Коля. Он вскарабкался наверх. Отдохнул, искренне благодаря знамя за выручку. Побрёл обратно. Когда Лавочкин вышел из зарослей и стал спускаться к деревне, его встретили восторженные крики и пляски. Селяне вышли ему навстречу, пели здравицы и махали руками. — Благородный рыцарь победил великана! Благородный рыцарь — наш герой-защитник! Слава непобедимому рыцарю! — кричали они. — Я сам видел, как он отважно замахал своим алым штандартом перед носом презренного гиганта и обратил его в бегство! Добро пожаловать в спасённый Жмоттенхаузен! Слава, слава! Коля не сразу понял, что этот стихийный митинг целиком посвящён ему. Парень оглянулся, проверяя, точно ли его приветствуют, или он снова путается у кого-нибудь под ногами. Успокоившись, Лавочкин стал купаться в лучах славы. «Да, чёрт возьми, я победил великана!» — дошло до него. Солдат зажмурился от гордости. На самом пике самолюбования и веры в собственную крутизну Коля оступился и самым жалким образом упал, покатившись к ногам спасённых им селян, больно ударяясь боками и головой о твёрдые кочки. — Благородный рыцарь устал! Благородный рыцарь утомлён схваткой! — захлопотали вокруг него женщины. Это было последним, что услышал парень. Сознание покинуло его.
ГЛАВА 2. Роковой перекур, или Спасение рядового Лавочкина.
Примерно в час ночи прапорщик Дубовых почувствовал непреодолимое желание покурить. Командир полка курение в комнате, где были дамы, не разрешал, поэтому Палваныч не слишком строевой походкой вышел в коридор. Пухлые короткие пальчики долго не могли выудить беломорину из пачки, но, наконец, справились. Зажигалка поддалась с третьей попытки. Основательно затянувшись, прапорщик потеплел сердцем. Подпирать стену не хотелось. Хотелось пройти «как по Бродвею в Париже» (эту армейскую остроту Палваныч Дубовых давным-давно подцепил у «папы», тот уже забыл, а прапорщик всё ещё блистал). Ноги сами принесли Палваныча к Красному уголку. Дверь была приоткрыта. Прапорщик окинул её хозяйским взглядом и пошёл было дальше, но тут в его мозгах вдруг завизжала маленькая тревожная сиренка. — Где рядовой? — прохрипел Болваныч, возвращаясь к дверному проёму. В комнате не было ни солдата, ни оружия. — Ёктыш! Самоволка! — хохотнул прапорщик и сразу замолк. Чего-то не хватало... Чего-то красного, с золотыми буквами и бахромой... Священного... Знамени!!! Поганец убёг в самоволку и прихватил полковую реликвию! Прапорщика посетило не полное, но всё же отрезвление. — Ах ты, непосредственно, сволочь! — прорычал Палваныч, поднимая фуражку, валявшуюся на полу прямо перед входом. Дубовых вышел на средину комнаты и принялся осматривать её, словно сыщик. Несколько раз повернувшись вокруг своей оси, прапорщик почувствовал головокружение и остановился аккурат лицом к подставке для похищенного знамени. На уровне груди прямо возле стены Болваныч увидел тёмную прозрачную воронку (а он сразу решил, что это воронка, из-за круглой формы и вращающегося воздуха). — Так, с алкоголесодержащими напитками нужно прекратить... — раздумчиво произнёс прапорщик Дубовых, тыкая указательным пальцем в центр аномалии. Стоило ему поднести палец к воронке, как непреодолимая сила ухватила его за руку. Палваныч-Болваныч понял, что сейчас произойдёт конфликт со стеной, и закрыл глаза. Но, подобно самовольщику Лавочкину, прапорщик жестоко ошибся в своих прогнозах. Чуть позже он обнаружил себя рылом в муравейнике, — правда, было совсем темно, и Болваныч ничего не увидел, просто почувствовал мягкое и соломенное. — Вот те нате, хрен в томате, здравствуй, рота, Новый год! — высказался Дубовых. Отплевавшись и отряхнув лицо, прапорщик встал с колен и принялся рыться в своих бездонных карманах. — Стало быть, опять свет отрубили, вредители, — бормотал он. — Говорил я «папе», ставь второй автономный генератор... Теперь командный пункт в порядке, а полштаба обесточено... Наконец, Палваныч нарыл искомое — миниатюрный фонарик-жучок, спёртый им в пивнушке у гражданского забулдыги из инженеров. Бодро застрекотав под повелительным давлением прапорщицкой длани, фонарик мигнул и пролил свет на муравейник. Прапорщик озадачился. Он наподдал оборотов фонарику, добиваясь ровного яркого потока. Хватило и на мягкую устланную травой да старыми сосновыми иглами землю, и на деревья... — Что за карикатура?! — сдавленно сказал Палваныч. Фонарик погас. После механического стрёкота стало необъяснимо тихо. Но эта тишина была обманной. Постепенно в сознание прапорщика проникли шорохи, вздохи и всхлипы ночного леса. «Измена! — шарахнуло в голове Палваныча. — Проклятые янки... Или исламские фундаменталисты... Новое секретное оружие, не иначе. Лучи смерти... Сразу по ракетному щиту Родины бабахнули, сволочи... Знают, где самое сердце, ироды, знают...» — Но как?! — заорал Дубовых, запоздало ловя возглас в кулак. Замер, вслушался. Всё тот же лес... «И ведь не зима! Вот паскудники сподобились... А может, это наша, штабная проверка?.. Может, на нас испытывают наше же оружие?..» Мысли прапорщика бежали так неестественно быстро, и их было настолько много, что ему стало дурно. Сев на землю, Палваныч Дубовых упёрся в неё руками и запрокинул голову, ловя ртом прохладный воздух. Сквозь аромат свежайшего лесного воздуха пробился запах сигаретного дыма — на муравейнике тлела беломорина. Поспешно схватив её, прапорщик затянулся, приводя свой морально-политический дух в норму. — Значит, вот, — еле слышно зашептал он, облегчая работу мысли говорением. — Из всей текущей непонятности мне особенно непонятно, где я есть. Оперативная задача будет такая. Дождаться утра и сориентироваться на местности. Что-то тут не особо чисто... Пацана постового они, как и меня — хоп! — и в дырку. Но я не позволю всяким там вот так, в дырку. Тур им всем, в смысле, Хейердал!.. Поняв, что снова срывается на крик, Палваныч замолк и затянулся, щурясь на еле видную в облачной дымке луну. — Нет, ироды-супостаты, я вам живым не дамся, тем более в Новый год... — думы прапорщика приняли другой оборот. — А если это не янки с ваххабитами? Если это сам салага умудрился?.. Он же... Как его, сосунка?.. Скамейкин!.. Ага... Он же из этих, студентишек... Радиотехник недобитый, кажется. Да-да, пищалку-оповещатель в казарме установил... Сигнализация от офицерского состава, ядрёный щит!.. Ишь, головастый. Вот он и собрал какую-то закавыку с воронкой... Конечно, думать о хитрости самовольщика было куда удобнее и спокойнее, чем о происках наиболее невероятных врагов. Палваныч остановился на безопасной версии. Он снова раскочегарил фонарик, выбрал дерево пошире, прилёг к нему и, отдав себе команду бодрствовать, провалился в самый бессовестный и безмятежный сон. Туманным ранним утром Дубовых проснулся от собственного храпа. Было зябко. Прапорщик, кряхтя, поднялся на ноги. Голова слегка болела. «Ага, не догнал до нормы», — понял он. Его голова всегда ныла с недопою. С перепою она, как правило, раскалывалась от боли. Мысли вяло возвращали Палваныча в реальность. Он припомнил празднование Нового года, самоволку постового и своё странное падение неизвестно куда. — Ёктыш! — прапорщик мгновенно сбросил остатки сна. Он даже чуть присел, отчего в затылке подозрительно щёлкнуло, и голову захлестнула волна боли. — Ё-о-октыш... Во рту было суховато и поганенько, будто на старой степной свалке. Пелена тумана размывала детали, виднелись лишь тёмные очертания деревьев. Палваныч прошёлся, неспешно разминая ноющие ноги и плечи. Всё-таки «сидячий» сон возле дерева — сомнительный отдых. Дважды присев, морщась от ноющей головной боли, прапорщик счёл себя готовым к дальнейшим испытаниям судьбы. Предстояло решить, куда подевался беглец. — Найду салагу — выпорю, — хмуро пообещал себе Палваныч, поправляя на пузе ремень. — А сейчас возьмём след. Прапорщик начал обход полянки. Туман почти не мешал. Он странным образом завис в метре от земли и густел на высоте подбородка Палваныча. Поэтому достаточно было нагнуться, чтобы рассмотреть поверхность. Следов было много, но прапорщик понял, что это его собственные. Зато плексигласовый колпак говорил о многом. Прапорщик поднял его, поставил у дерева. В муравейнике Дубовых обнаружил круглое отверстие, оставленное древком знамени. — Та-а-ак... — протянул прапорщик с оттенком удовлетворения. — Значит, ты карикатуру тут наводил, молокосос! Значит, боевое красное знамя в муравейник втыкал. Надругался, стало быть... Ну, попадись ты мне теперь... Осмотр земли вокруг муравейника дал Палванычу примерное представление о том, куда двинулся самовольщик. Вот тут он древко подволакивал, оставив чёткий след на покрытом хвоей грунте... Здесь пацан оступился на шишке, и край подошвы ботинка оставил чёткую ямку... Павел Иванович Дубовых очень уважал охоту. Охота для него была бесконечным источником активного досуга и алкоголепотребления. Вот и сейчас, добившись немалых следопытских успехов, прапорщик неосознанно потянулся к левому боку, где обычно висела специальная охотничья фляжка. Ладонь похлопала по бедру. Мозг осознал фатальность ошибки. Эффект от успешного чтения следов был смазан. Тяжко вздохнув, Палваныч поковылял в глубь леса. Намётанный глаз отмечал сломанные беглецом веточки, отдельные следы каблуков, маленькие горки хвои, оставшиеся там, где самовольщик подволакивал ногу, борясь с цепляющимся за кустарник знаменем. Затем Дубовых нашёл место, где Коля додумался закатать полотно. В земле остались неглубокие ямки, которые проковырял кончик вращаемого древка. Выйдя на звериную тропу, прапорщик выяснил, в какую сторону побрёл похититель реликвии, и зашагал бодрее. Тропа вывела Палваныча к пряничному домику. Как ни странно, съедобное строение отнюдь не озадачило прапорщика. Скорее, он испытал необъяснимую досаду, и даже злость, выразившуюся витиеватым ругательством и фразой: «Наставят диснейлендов цепекаошных хрен знает где». Кто наставит и зачем, Палваныч не конкретизировал. В окошке, «застеклённом» леденцовыми пластинами, горел неясный свет. Прапорщик стукнул пару раз в дверь и проорал: — Хозяева в доме есть? Внутри послышались скрип и недовольное бормотание, шорох медленных шагов. Дверь распахнулась. Палваныч поимел счастье увидеть ведьму, от которой ночь назад сбежал Коля Лавочкин. Только одета бабка была в чистое серое платье и голубой платок. Волосы были аккуратно зачёсаны назад. В таком виде хозяйка пряничного домика мало походила на ведьму. Старушка как старушка. — Здравствуй, гость долгожданный, да медленно ходящий! — душевно проскрипела бабка. — Устал, небось? Проходи, не стесняйся. Напою, накормлю, спать уложу... Да ты служивый? — Прапорщик ракетных войск Дубовых Павел Иванович, — автоматически отрекомендовался Палваныч, запоздало жалея, что вываливает на-гора настоящие имя и звание. Весьма существенная, но доселе неуловимая деталь вопила о чудовищном несоответствии происходящего и нормальной реальности. Что-то главное... И тут прапорщика осенило: а старуха-то странно балакает! Не по-русски! Точно! При всей внешней ласковости и доброжелательности бабкина речь была резкой, агрессивной и отрывистой. С гортанным «р»... «Немка! — очумел Палваныч. — Шпионка фрицевская!.. Хотя, зачем им шпионы через шестьдесят лет после войны?.. А! Вот! Живёт в лесу, с тех пор внедрённая, и шпионит!» А затем прапорщика и вовсе разбил умственный паралич: «А я?! Я её понимаю! Я и ответил-то ей так же! Не по-русски ответил!!!» Дубовых отлично отдавал себе отчёт в том, что немецкого языка сроду не знал, хоть и учил в школе. Но, во-первых, последний урок немецкого в жизни прапорщика состоялся почти тридцать лет назад, в восьмом классе, а во-вторых, ненавистная Амалия Марковна еле-еле поставила ему «драй пишем, цвай в уме». «Мозги промыли! — смекнул Палваныч. — Шпионы-диверсанты, забодай вас Хейердал! Секретов Родины захотели? А вот и хрен вам, а не секреты! Ведь думаю-то я по-русски! Выкусили, химмердоннерветтер? Господи... Так я тоже — шпион?!» Последняя мысль заставила прапорщика окончательно сконфузиться. Старушка с интересом наблюдала разыгрываемый на лице Палваныча спектакль. — Ты, служивый, не горячись, — она успокаивающе похлопала Дубовых по плечу. — Смятение твоё вижу, помочь не могу. Но приглашение всё же прими. Палваныч на деревянных ногах вошёл в домик. Внутри было уютно, чисто и тепло, пахло свежей выпечкой. В единственной маленькой комнатушке стояли кровать, стол, три стула, скамья и шкаф. В углу размещалась старая каменная печь. Возле двери притулилась кадка, за ней метла и прочая утварь. Старушка усадила прапорщика за стол, застеленный белой скатертью, засуетилась, доставая из шкафа и печи снедь. — Ну, рассказывай, Пауль, сын Йохана, куда путь держишь, — спросила бабка, когда Палваныч откушал пшённой каши с мясом и запил её слабым вином. «Йоханый Пауль! Дожил...» — обречённо подумал прапорщик, скорбя о потерянных русских имени-фамилии. — Беглого рядового ищу, — ответил он. — Солдат прихватил знамя и личное оружие, в нарушение устава самовольно покинул пост... Ты его не видела? — Отчего же не видела? Видела. Вчера вечером забредал. Крышу мне обломал, окаянный. Я бы его поймала, но он не в моём вкусе, — ведьма перехватила удивлённый взгляд прапорщика и игриво отмахнулась. — Я имею в виду, костлявый больно. С его мослов разве навар? Кстати, как тебе кашка? — Вкусная, — насторожился прапорщик. — Да ты не бойся, на кабанчике варена, — мелко рассмеялась старушка, отчего кончик её крючковатого носа потешно затрясся. — А мальчик твой воровства своего, очевидно, застыдился и задал изрядного стрекоча, моё тебе почтение! Но палку красную с материей не бросил, дорожит ею. Он у тебя, кажись, не в себе немного, да? — Сама ты не в себе! — Палваныч стукнул по столу кулаком. — Он знамя полковое не бросил, а не «палку красную». А дороже полкового знамени... — А! Дорогое, значит, вот и не бросил. И сколь за него дают? — бабка хитро прищурилась. — В иное время и расстрелять могли, не то, что срок дать. Но ты мне зубы не заговаривай... — А на кой их тебе заговаривать?! — удивилась старушка. — Они у тебя все здоровые, которые не золотые! Дубовых гордился своими зубами. За годы службы он поменял почти половину и вставлял только золотые, чем хвастался даже перед рядовыми. Сейчас же насторожился: — Ты и в зубы мне уже поглядела? — Конечно, — не моргнула хозяйка. — Ты когда меня увидел, совсем голову потерял. Рот раскрыл, глазами завращал. Тут-то я посчитать и успела. Ты мне сразу понравился. Ты такой... прямой и надёжный... Прапорщик отодвинулся. — Ну, бабка, ты и даёшь! Все нормы износа просрочила, а туда же... — Тьфу, безобразник! Чего удумал... — насупилась старушка, впрочем, не без кокетства. — Ты мне дров лучше наруби, полюбовничек! А то, как кашку жрать, так милости просим, а как бедной одинокой женщине помочь, так недосуг... У Палваныча отлегло от сердца. — Дров — это я завсегда, — с облегчением пообещал он. — Топор в кадке, — щербато улыбнулась бабка.