Тридцатилетний Смирнов был учителем русского языка. И, как это принято, литературы.

  Первого апреля Смирнов проснулся в бодром настроении, упруго, но тихо, чтобы не разбудить жену, соскочил с койки, выскользнул из спальни и, как всегда, справил нехитрый утренний ритуал умывания и прочего, о чём все знают.

  Когда Смирнов облачался на работу, стараясь не скрипеть половицами, жена вынырнула из-под одеяла, критически осмотрела мужа прищуренным глазом и сказала:

  — Ну, почему опять эта полосатая рубашка? Я вчера погладила синюю, одень её.

  — Одень?! — изумлённо прошептал Смирнов, но исправлять не стал, скинул полосатую, взял синюю.

  На улице светило солнце, утро обещало погожий денёк, только маленькое сизое облачко оттеняло многоэтажку, в которой жили Смирновы. Две минуты до остановки, полторы ожидания — и учитель оказался в автобусе. В мыслях он уже приступал к первому уроку.

  — За проезд оплачиваем! — гаркнула женщина-контролёр прямо в задумчивое лицо Смирнова.

  — П-проезд? Оплатить проезд? Да-да, вот проездной...

  — За проезд, — веско сказала женщина, будто тост произнесла, и удалилась, раздвигая пассажиров, как ледокол пролагает северный морской путь.

  Ничто больше не омрачило дороги Смирнова к школе, и только на крыльце он случайно столкнулся с учительницей географии. Точнее, она как-то неловко откликнулась на его вежливое ухаживание и умудрилась наступить Смирнову на ногу, хотя он посторонился, придержав дверь.

  — Ой, извиняюсь, — проговорила учительница географии.

  Смирнов улыбнулся через силу, хотя это «извиняюсь» острой иглой кольнуло его в самую грамотность.

  — Здравствуйте! — обратился Смирнов к классу.

  Шестой «Б» расселся и затих.

  — Близится окончание года. Время собирать камни, да-с... Сегодня мы с вами повторим глаголы и их спряжение.

  Раздались тихие смешки.

  Смирнов оглянулся на доску: вдруг он не заметил какой-то неумной диверсии.

  Нет, всё было в порядке и на доске, и около.

  Смешки усилились.

  — И над чем изволите потешаться? — гася раздражение, спросил Смирнов. — Поясни, Виталий.

  Виталия учитель выбрал, потому что тот числился на хорошем счету.

  — Э... Кирилл Петрович, как бы... Ну... — Виталий почесал макушку. — В общем, не их же спряжение.

  — А чьё? — Смирнов порядком растерялся.

  — Как чьё? Ихнее же! — с укоризной сказал Виталий.

  Многие закивали.

  — Первое апреля, да?

  Класс молчал.

  Никто не раскололся.

  Всё было всерьёз.

  Смирнову сделалось худо.

  — Пожалуйста, откройте учебники. Выполните задания со сто восьмого по сто тринадцатое. Тетради в конце урока — на мой стол.

  Как прошли четыре урока, Смирнов не запомнил. В основном, дети писали самостоятельные работы, а он смотрел в окно на весну. Весна постепенно сгущала тучи и всё сильнее теребила ветви деревьев.

  Проверка тетрадей превратилась в пытку: спряжения были провалены, все как один писали «ихний», «евонный» и, конечно же, «ейный», падежей не соблюдали, числительные склоняли неправильно, орфография тоже отчаянно хромала. Синтаксис, похоже, вовсе скончался.

  В неравном бою с тетрадями Смирнов капитулировал на фразе «Вообщем пишеться слитно». Он ещё раз посмотрел, чья это тетрадь. Лены Синичкиной, ученицы с медальными перспективами.

  Хотя было пасмурно, а ветер хлестал лицо моросью, Смирнов добрался домой пешком. И даже чуть развеялся, постояв на ближайшем мосту и глядя на холодные тёмные воды реки, но голова болела бескомпромиссно, дома сразу пришлось принять таблетку и прилечь.

  Жена ещё была на работе. Тем лучше, оставалась надежда оклематься к её возвращению.

  Вот она, гостиная. Вот он, диван.

  Дотянулся до пульта. Телевизор ожил на новостном канале.

  — ... Убыток составил более сто пятьдесят четырёх миллионов рублей, — бодро молотила языком ведущая. — Контроль за расходами премьер поручил министрам финансов и экономразвития. Обои будут докладывать ему ежеутреннюю сводку. Также он приказал о том, что государственная корпорация обязана отдавать ему отчёт каждую неделю.

  — Боже мой... — прошептал Смирнов, наугад тыкая какую-то кнопку пульта.

  Телевизор онемел.

  Зато стало слышно из-за стены соседский «Ленинград»:

  — А тебя я не люблю... Ехай... Ехай на...

  Учитель едва успел закрыть уши.

  Несколько минут он лежал, свернувшись в клубок от головной боли и филологического страдания. Затем осторожно отнял ладони от головы, впуская звук.

  Тишина.

  Смирнов сел, осмотрелся.

  Дикторы беззвучно шевелили губами, бежала строка: «Вирус представляет из себя штамм уже известного...»

  — Представляет собой, твари! — яростно закричал Смирнов и снова схватился за голову.

  «Нет, нет и ещё раз нет, — думал он, — такого просто не должно быть... Книги! Есть же, в конце концов, книги!»

  Забыв о головной боли, он метнулся к полкам, схватил томик Пушкина.

  «Александр Сергеич Пушкин», — значилось на обложке, но Смирнов не увидел этого отчества, распахнул наугад:

  
Мчаться тучи, вьються тучи;
Не видимкою луна...

  Книга выпала из рук. Учитель на деревянных ногах вернулся к дивану, упал на него безвольной тряпичной куклой и забылся.

  Проснулся Смирнов перед самым рассветом. Видимо, жена ещё вечером укрыла его пледом, и от осознания её заботы пустота в душе Смирнова заполнилась теплом.

  Он заглянул в спальню. Жена спала.

  Вернувшись в гостиную, учитель взял с журнального столика вчерашний томик Пушкина.

  — Сергеич... — обречённо прочёл Смирнов, положил книгу обратно, медленно растёр ладонями виски.

  Потом Кирилл Петрович Смирнов одел полосатую рубашку и брюки, наскоро черкнул записку жене и родне, чтобы ихние совести были чисты, тихо вышел из дома и покончил жизнь с помощью утонутия с ближайшего моста.