Доктор позвонил неожиданно в конце дня, просил непременно встретиться сегодня, и я, не раздумывая, согласился. Зачем я ему так срочно понадобился в качестве редактора журнала? - доктор не объяснил, но не роман же он пишет, в самом деле! А почему нет?
- Из врачей получаются прекрасные писатели.
- Да, нет! Совершенно другое.
- Проблемы с публикацией статьи? Конечно, помогу. Когда защита?
Но доктор остановил меня.
- Да, нет. Не до того!
- Хорошо. Через час? Я зайду.
- Жду.
Едва я появился в кабинете у доктора и не успел поздороваться, как он тут же полез в стол, извлек из-под бумаг какой-то листок и, молча, протянул его мне, а я, не разворачивая, спрятал листок в карман. Но доктора позвали к телефону куда-то в приемную, и он, уже выходя из кабинета, торопливо объяснил:
- Это личное. Возможно, ты сразу увидишь семь степеней защиты от дураков, но я не подозреваю и чувствую себя профаном... и не читал Сашу Черного. И не только! Если можешь, подожди, я освобожусь через 15минут. - Доктор казался растерянным и не пытался это скрыть.
- Ты подождешь?
- Да. Я пока прогуляюсь. Я не ухожу.
- Понял, - сказал он и, закрыв дверь кабинета на ключ, умчался.
Если действительно нужна "защита от дураков" - уже легче! Значит, в моем кармане не долговая расписка и не приглашение на казнь! "Защита" просочилась в мир из лексики программистов. Очевидно, они его достали, - решил я, вспомнив, что видел включенный в сеть компьютер в кабинете доктора. Признаться, я ничего не соображал и решил дождаться, когда он освободится. Смущение доктора я бы мог принять за его нежелание обнаружить передо мной пробелы в его знании литературы, но он был похож на человека, которому только что сообщили о падении самолета и о возможной гибели его близких, когда надеяться уже не на что, но он все еще, обманывая себя, надеется на чудо!
Трудолюбивый и честный доктор последнее время усердно и тщательно занимался своей диссертацией. Когда я узнал об этом, то искренне порадовался за него, вспомнив, как два года назад у него вырвалось: "Все катится к чертям, но не тапочки же шить!" Во всем, кроме своей медицины, доктор чувствовал себя неуверенно, был слишком щепетилен, деликатен и недоверчив одновременно.
Доктор приехал в наш город с женой и дочкой через год после окончания института. В курортном городе ему жилось не особенно легко, и лет 10 подряд он ходил в одном и том же пиджаке, пока не подросли дети. Второй дочке, которая родилась уже здесь, сейчас было лет семь. Он трогательно и нежно любил свою семью. Окружающие это знали и, когда прошлой осенью семья, наконец, переехала в новую квартиру, от всего сердца желали доктору счастья.
За 10 лет он стал известным в городе врачом. Стоило произнести его имя, как на глазах менялось поведение собеседника - с Вами говорили более мягко, внимательно и серьезно слушали, и Вы чувствовали, что для этого человека становилось невозможным отмахнуться от решения вашего вопроса. Имя доктора неизменно страховало и от врачебных ошибок, и от грубости официальных лиц. Хотя Вам улыбались, но подчеркнуто сдержанно выказывали свое уважение к замечательному доктору. Больные считали, что он был доктором от бога.
"Защита от дураков!" Это из лексики программистов. Что-нибудь из обычных штучек этой братии!
- Посмотрим,- сказал я сам себе, усевшись на бульваре на скамейке перед клумбой с петуньями, позади клиники.
Я закурил, достал из кармана листок и развернул его. Короткие стихи с эпиграфом из Саши Черного, отпечатанные на обычной машинке, а не на принтере, как ожидал я. Внизу стояла дата: ноябрь 1993 года. Дата показалась мне какой-то ошибкой. Не год же он носит эту бумажку! В верхнем углу было несколько строк неуверенным подчерком от руки, под ними - женское имя. Ясно! Какая-нибудь заумная девица подарила стихи доктору, как дарят открытки на новый год или на день рождения. Но у него день рождения весной! Ладно, раз месяц не тот - значит, и повод не тот! Я стал читать.
В литературном прейскуранте
Я занесен на скорбный лист -
Нельзя, мол, отказать в таланте,
Но безнадежный пессимист.
Пеплом голову посыпав,
Побледнел я, как яйцо,
Проглотил семь ложек брому
И закрыл плащом лицо!
Саша Черный.
Бедный доктор, так печально!
Что за странная идея
Воспаленье спутать легких
И несчастную любовь?!
От нее найдешь ли средство? -
Мне не хочется лукавить-
Не микстура ли от кашля
Исцелит вдруг сей недуг?
А "я все брожу и брежу,
И дрожу, как от озноба",
И тебе при каждой встрече
Все твержу, что я больна,
Оттого, что в зимний вечер
Встреч с тобой ищу напрасно,
В "диком городе шатаясь"
Вновь до самого темна.
Кто? Скажи, расставил сети? -
Я нечаянно попалась.
Не сердись, прости скорее,
Помоги мне снова встать!
Не тревожься, бедный доктор,
Прочитав сие посланье,
Улыбнись. Такая жалость!
Мне ли доктора менять?!
Неуютное чувство тоски сжало сердце - стихи показались мне без защитными, несмотря на иронию, за которой Лиза пыталсь утаить свою боль. Ее милая болтовня ни к чему не обязывала, и, значит, мир еще не перевернулся, но от этого не хотелось смеяться. Мне вдруг тоже стало жаль доктора - я начал понимать его состояние.
Я прикурил погасшую сигарету и огляделся по сторонам. Город суетился рядом - обычный и праздный. Курортники ходили толпами, ели мороженое, мирно сидели на лавочках, почти все в кожаных куртках и адидассовских спортивных костюмах, независимо от пола и возраста. Час ужина в санаториях уже прошел, и все скамейки были заняты. Ко мне подсели две дамы и начали беэбожно болтать. Я испытал легкое раздражение, не выдержал, встал и пошел к доктору.
Увидев меня снова в дверях, он не поднялся мне навстречу, как в первый раз, а только сказал, рукой показывая на кресло:
- Проходи!
- Я прочитал эпиграмму,- сказал я неуверенно, усаживаясь на стул возле его стола. - Скажи, с Лизой ничего не случилось?
- Н-нет. С ней все в порядке! Почему ты спрашиваешь?
- Не знаю. Мне показалось. Расскажи.
- Потом. Может, хочешь выпить? Коньяк? Пиво?
- Да. Пиво.
Доктор достал из холодильника две бутылки "Хольстен" и пакетик соленых фисташек.
- У меня есть Саша Черный... Это так серьезно? - спросил я доктора, не представляя себе свою роль и не понимая его нервозности.
Я его не торопил, но смотрел на него другими глазами - никогда не верил, что он может переживать из-за женщины. Здесь явно что-то другое, какая-то невообразимая трагедия - я был почти уверен в этом.
- Да, нет. Возможно, что дурью маюсь!- Наконец ответил он и сощурил глаза оттого, что неудачно выпустил дым сигареты.
- Давно?
- Да, давно...И сейчас весь отпуск перевел... сам себе не рад. Никуда не поехал, ничего не делал. Ходил по городу - ни дома,ни на
работе! - Доктор говорил, словно озвучивал чужой фильм, а его мысли не вязались с произносимым вслух текстом.
- Завидую.
- Да? Не знаю только: чему?! - он сложил бумаги на столе в стопку и запер сейф.
- Может, пойдем ко мне? Посидим,- предложил я. - Я один, жена уехала с детьми на море... бархатный сезон.
- Согласен, - отвечал доктор.
Он снова открыл сейф, вытащил две бутылки коньяка, передал мне, и я засунул их в дипломат. Мы спустились в лифте со второго этажа на первый, а внизу, не сговариваясь, направились через дорогу к коммерческому киоску в соседнем здании.
- Водку? - спросил я доктора.
- Лучше водку, чтобы вполне хватило до утра!
- Да. Водку, конечно, - сказал я киоскеру, и, загрузив второй дипломат потребным количеством бутылок избранного напитка, мы, не спеша, двинулись к автобусной остановке.
Мрачноватое настроение друга меня нисколько не удручало - возможно, что ему нравилось страдать неизвестно из-за чего, раз с Лизой ничего не случилось! Меня самого заметно взбудоражило это письмо, и хотя я не любил поэта Сашу Черного, сейчас невольно вспоминал его стихи, и сам в эту минуту, как назло, любил весь мир: "Всем друзьям и всем знакомым, птичкам, мошкам и собачкам отпускаю все грехи!" А всего-то - хотел расшевелить доктора, шел с ним рядом и вполголоса горланил:
Для души купил я ныне
На базаре сноп сирени,
А для тела - горькой редьки
Потому что под сиренью
В гимназические годы
Двум житонирским Цирцеям
Объяснялся я в любви...
Эту царственную овощь,
Этот фрукт благословенный
Запивая под сиреяью
Горлодером огневым!
Так и должно быть. Первая стадия любви заведомо предполагает бесконечную нежность друг к другу, теплоту милых встреч и непереносимую грусть и тревогу в те минуты, когда двое вынуждены не видеть друг друга.
Я немного ошалел от дивного наваждения образов, от теплого бархатного вечера и от внимания красивых женщин на крохотном бульваре.Женщины провожали нас выразительными взглядами, отвечали осторожной улыбкой на улыбку, понимая и принимая, как и должно быть, все на свой счет.
- Какая чума на всех нашла!? Тебе не кажется, что эта эпидемия так странно подействовала на граждан в этом городе?
- Какая эпидемия?! Нет никакой холеры!..Единичный случай с ребенком из Дагестана! - доктор почему-то взорвался, и хорошо еще, что я ему
не брякнул из другого Саши - об "аравийском урагане и дуновениях чумы..."
- А я поверил... Как-то странно сознавать свою причастность к таким событиям. Я рад, что холера прошла мимо, - я обиженно замолчал, но доктор подхватил мрачно:
"Не ем прекрасных огурцов, с тоской смотрю на землянику.
Вдруг отойти в страну отцов в холерных корчах - слишком дико.
Сам Мережковский учит нас, что смерть страшна, как папуас"!
Он не эаметил того, что заразился сам моим зубоскальством. Я был в восторге - доктор успел где-то прочесть Сашины стихи, но не захотел признаваться.
На остановке мы стояли довольно долго, молчали и курили - двое умных мужчин, в костюмах цвета мокрого асфальта. В Москве - вполне можно со стороны представить, что мы оба только что вышли с заседания Государственной Думы. Но мы были не в Москве, и не в Думе, и автобусов, видимо, давно не наблюдалось. Я лично, вечно опаздывая, раздражался, мечтая о собственном автомобиле, но сейчас не реагировал на бесшумное движение иномарок вокруг остановки, а мечта о собственной такой же казалась еще нелепей, чем шуба из "обезьяньих жопок".
Слева по главному проспекту неторопливо проплыли одна за другой две черные иномарки с тонированными стеклами - непотопляемые тени близкого будущего. Автомобилям еще не полагалось разъезжать по аллеям курортного бульвара, хотя никто бы не обратил внимания на "кирпичи", но въезд заграждали чугунные цепи. Их век тоже не будет долгим - совсем скоро по всей России осмелевшие граждане украдкой срежут провода для нужд Вторчермета и туда же снесут эти цепи и старинные фонари.
Еще красовались розы на центральной площади, еще никто в городе не пилил старые липы для собственной надобности, хотя архитектурные ансамбли и особняки в центре скоропостижно приобретали новых владельцев, и те, страшась будущих призраков коммунистического прошлого, спешно реставрировали свои крыши. Всюду покатые крыши украшали теперь симметрично расставленные пирамиды башен - точно весь город переехал в Корею. Тоска по зеленому и коричневому цвету обрела свой настоящий эквивалент: чем меньше оставалось деревьев в городе, тем острее ощущалась потребность горожан в одулине волнистом. И потому куда ни глянь - дворцы на склонах вокруг до горизонта накрылись одулином, напоминая рекламные щиты соответствующей компании. Я не против Китая и тем более - не против Кореи, мне только жаль голубые ели и единственный пирамидальный дуб.
Я стоял и вздыхал, и вдыхал, и всматривался в переплетение ветвей огромного, высокого дерева, с густой раскидистой кроной, очень напоминающего акацию - чтобы потом дома, по памяти, воспроизвести в карандашном рисунке. И мечтал о том, что в каком-нибудь романе опишу подобный вечер, когда воздух вблизи раскидистых веток кажется осязаемым и пушистым, словно на японских гравюрах. Никогда раньше я не замечал, что акции столь изумительны в начале осени. На самом деле, это была, конечно, софора - только я о ней ничего не знал.
Наконец подошел автобус, и вся публика туда моментально ввалилась. Я даже хотел подтолкнуть внутрь одну даму - двери за ней скрежетали и не закрывались, но доктор меня остановил. Наверное, он решил, что так не обращаются с дамами. Ждать следующего автобуса не имело смысла из-за позднего времени, после 20-ти часов они куда-то все постепенно проваливались.
- Посоветуй, у меня постоянно обостряется остеохондроз - в автобусе!
- У меня тоже, - ответил он, смеясь, - пошли ловить такси.
В последний миг зажегся цветной фонтан на бульваре напротив остановки - он вдруг взорвался бешеной пляской струй и звуков агрессора Богдана Титомира. Никого из публики не осталось, бульвар окончательно опустел... Времена Застоя и Перестройки канули в Лету - теперь после 8-ми вечера обыватели сидели по домам за железными дверьми под присмотром сторожевых собак. В пустом городе бушевал одинокий цветной фонтан, и кому-то
еще он был нужен! Мы сели в такси.
В подъезде, пока ожидали лифт, доктор неожиданно спросил:
- Ты не пытался увидеть траву сквозь стену шахты за лифтом?
- Твоей голове повредила жара. Нет? Тогда я попробую -совершенно добровольно. Можешь мной располагать для своей науки.
Только учти, я ничего не пью чайными ложками, и, кроме того, что горит!
- Какие опыты? Я серьезно!
- Я тоже.
- Обещай, что расскажешь историю с лифтом. Сегодня.
- Да, - вяло ответил доктор.
Доктор постоянно был готов служить людям, и оттого все его чувства были ориентированы на жертвенное растворение в другом человеке. Романтичность его натуры превратила его собственную жизнь в жизнь,
полную фантазий, снов и зыбких, не реальных чувств. Это уменье превратить скучную однообразную жизнь в волшебную сказку особенно сказалось на его отношениях в семье. Дом, семья, дети - имели для него огромное значение и составляли главную ценность жизни. Он был очень впечатлителен, но сознавая это, все-таки доверял своему внутреннему голосу больше, чем кому бы то ни было. С годами же, зная, насколько он впечатлителен, он научился не доверять первому чувству и стал достаточно осторожным и щепетильным. Он легко заводил друзей, привлекая к себе внимание людей. Интуиция зачастую выручала его, он мог выпутаться из довольно сложных ситуаций. Имея подвижный и быстрый ум, он легко приводил в действие нужные пружины, притворяясь более слабым и нуждающимся в помощи, чем это было на самом деле.
Когда мы уселись в кресла перед столиком с напитками, я вернул доктору листок с эпиграммой, и он тотчас спрятал его.
- За что пьем? - спросил я доктора.- За удачу?
- За удачу,- ответил он, точно зхо.
Мы выпили и молчали, каждый думая о своем. Удобно ли, что я вторгаюсь в его личную жизнь и не разрушу ли теперь его иллюзий - вероятно, доктору вовсе не нужна помощь, а просто он выбрал меня своим собеседником? Я поискал на полке жиденький томик Саши Черного из серии изданий Хрущевской оттепели и, пролистав, вручил доктору.
- Дарю. Почитай. Страница 23 и 29. Посмотри сейчас.- Я подождал, пока он не дочитал и не отложил книгу в сторону.- А нужно ли искать
семь степеней защиты? Лиза так сказала?
- Да. Я и сам не знаю, что нужно?! Но чувствую, что не все до конца понимаю, или пропустил, и даже не знаю, что именно. Скорее всего,
какие-то ассоциации, которые должны возникнуть у нормального образованного человека при чтении стихов. Но я их никогда не любил, у меня
не было для этого времени.
- Понял, - сказал я серьезно. - Думаю, что понял тебя. - Только хочу спросить, как ты это представляешь?
- Обычные уловки я, конечно, вижу. Если прибить эпиграмму на стену, Лиза обидится, но я не пострадаю. Лиза позаботилась об этом, но с
Лизой не так просто!
- Ты позволишь тост? - сказал я, и он кивнул.- Тогда за Лизу! Пусть Лиза простит нас!
- Она услышит и простит...-доктор наконец-то улыбнулся. Мы поднялись из-за столика и выпили, стоя.
- Эпиграмма - литературное произведение по форме и чисто визуально - для случайного наблюдателя. Первая защита, как ты сам сказал - от
случайного наблюдателя. Устраивает?
- Это - литературное произведение? - - зачем-то переспросил доктор.
- Допустим. Что же смущает?
- Ничего... И кого-то защищают?! - доктор еще больше смутился.
- Только того - кому их вручают! Я первый раз вижу такую эпиграмму...
- Давай, выпьем! - Доктор хотел было наполнить наши рюмки, но не успел.
- Я уже говорил, что завидую тебе? Еще по одной? Предлагаю пить по одной за каждую степень.- Я попытался шутить.
- Не возражаю! - ответил доктор, и, наконец, наполнил рюмки.
Мы выпили и он продолжил:-
- Я всегда думал, что я умный и образованный человек. Но я же давно ничего и никого не вижу, кроме больных! И чувствую себя полным
идиотом от того, что жизнь проходит мимо! Извини. Я устал до чертиков...и у меня ни на что нет времени, а жизнь идет дальше. Я решил,
что все брошу и уйду. Вот, только защита пройдет, и уйду! Как мне надоело!
- А как же больные?! - я обалдел от не вообразимости такой ситуации.
- Уйду участковым врачом... Так работать? Половина врачей в отделении - тупые, бездарные, наглые, их давно пора гнать на пенсию, еще 10
лет назад! Твержу, твержу, что самые страшные ошибки - наши, врачебные. Как об стенку горох! Так работать? Мне жалко больных, их
замордовали, затуркали, они никому не верят и ни на что не надеятся! Как же лечить в таком состоянии?!
Я знал, что доктор бесконечно внимателен к сотрудникам, и не мешал ему выговориться - он, будучи заведующим отделения, опекал самых
тяжелых больных. Вероятно, сейчас не отдавал себе отчета в своих жалобах.
- Ладно, не знаешь, сомневаешься- приди, спроси, или, в конце концов, проконсультируй больного у специалиста! Надоело говорить одно и то же!
- Да, пожалуй, это самое трудное, - сказал я. - Ведь, другого не будет. И никуда ты не уйдешь!...Скажи, ты ее обидел?
Он растерянно взглянул на меня.
- Нет... сам не знаю. Возможно.
- Я все время думал о том, что должен быть ключ. И нашел его. Вот послушай: "Кто не глух, тот сам услышит, сам расслышит
вновь и вновь, что под ненавистью дышит оскорбленная любовь". Впрочем, это - только продолжение стихотворения Саши Черного, взятого
Лизой в качестве эпиграфа. Я ошибаюсь?.. Я ее не знаю?
- Нет.
- Я не настаиваю...Но думаю, что я понял. Это - явно и публично одно, а неявно- совсем другое. Это и есть женская логика, как я ее понимал
до сих пор. Ключ - это то, что не досказано! Больше я ничего не скажу. Я и так много наговорил.
- Поверь, ни словом, ни жестом я ее не обидел!
- Не переживай, так тоже бывает и тут ничего не посоветуешь. Это называется погоня за блуждающими огнями. Она здесь и ее нет!
- Ты это сказал? И я так думал
- Не гоняйся, отпусти! Право, я бы сам не знал: что делать?
- Поверь, мне трудно было с ней общаться, хотя знал ее давно, с тех пор, как работаю здесь - она несколько раз мелькнула на приеме. Но
только раньше я постоянно ссорился с ней, и теперь уже не помню: почему? Потом извинился за прошлое. Раньше совсем не понимал ее. Она
была какая-то неуютная, замученная и не ждала ни помощи, ни совета. Лиза не хотела возвращаться к друзьям, к людям. Она была на
последней грани отчаянья, сопротивлялась, но ничего не могла изменить. Придет, сидит и молчит. Не жалуется, слова из не вытянешь...
Спрашиваю:
- Зачем тогда ходишь?
- За бумажкой!...за больничным.
- Я таких больных не люблю.
- Простите, доктор! Я всегда приходила за бумажкой. Мне больше некуда идти. Я больше не уйду, можно?
- Можно, если будешь выполнять все, что назначу!
Начал ее лечить. Промучился месяц, второй. Не выдержал, спрашиваю:
- У тебя так было раньше, что врач к тебе хорошо относится, лечит...Я ведь к тебе хорошо отношусь!? И ты пьешь лекарства, делаешь уколы,
а тебе ничего не помогает?
- Было. А Вы меня лечите?
Господи! У меня глаза на лоб полезли.
- А что же я по-твоему делаю!?
- Извините, - говорит, - никогда не видела такого самоуверенного доктора. Вы только не сердитесь! Я думаю, что мне теперь это поможет.
Только не бросайте меня! Меня еще никто не лечил.
- Хорошо, - говорю. - Не сержусь.
- А то у меня с другими врачами проблемы... Ко мне трудно привыкнуть!
Я промолчал. И кому это надо? Я из жалости стал ее лечить, она отказывалась лечь в больницу, когда врач пришел ко мне с вопросом: что с ней делать? Прошло еще два недели. Я не мог ее больше держать на больничном, и сам стал уговаривать лечь в больницу.
- Так плохо было? - спросил я доктора.
- Да, нет. Но выпиши ее сейчас на работу - надолго ли ее хватит? Через неделю надо будет все начинать сначала, но тогда было не все ясно
и требовались дополнительные исследования в условиях стационара.
- Cогласилась?
- Да. Согласилась! Говорит: " Можно я буду лежать в другой б-це? Все равно меня никто, кроме Вас лечить не станет, а в
той б-це я буду выполнять все, что Вы мне назначите. Мне там удобнее - там нет тараканов!"
Лиза легла в больницу. Только называется, что легла! Уходит вечером домой, утром - опять в больницу и через день - ко мне на прием. Не знаю: первые день или два она там находилась постоянно?.. Это же я так решил, что в больнице ей будет лучше.
Я вдруг очень живо представил Лизу из рассказа доктора. Лиза измученная, не нужная ни врачам, ни себе, вечно приходившая только за больничным, не могла изменить ситуацию. Ее счастье, что она встретила этого доктора и поверила ему. Лиза только боялась, что единственный, нормальный врач откажется ее лечить потому, что она не с его участка. И хотя он уже попытался лечить, она все еще думала, что делает он это по принуждению, т.к. она сама навязалась.
Лиза вынуждена была лечь в больницу потому, что не хотела нечаянно его обидеть, если раньше пообещала ему выполнять все его назначения. Чтобы не лечиться у другого врача, Лиза легла в другую больницу, заведомо туда, где были рады обозначить еще одно койко-место в отчетных бумагах. Лиза не спросила доктора: зачем в больницу? - где у нее будет своя домашняя постель, своя еда, свое лекарство и свой доктор, который согласился лечить! Доктор не прогнал ее, хотя она не с его участка, а все остальное было не страшно, и Лиза вытерпела весь этот дурдом. Лиза продолжала ходить на прием, чтобы доктор был совершенно уверен в том, что ни у кого другого она не лечится.
- Лиза в больнице пролежала три недели и сразу после выписки пришла ко мне после 16часов. Я дежурил. Спрашиваю ее:
- Что случилось?
- Голова кружится. И я...падаю.
- Как падаешь?
- Не помню.
Измерил давление. Давление подскочило.
- Давно?- спрашиваю.
- Нет, - говорит. - Не беспокойтесь! Это от страха. Сейчас пройдет.
- Хорошо.
- Я мимо шла, мне надо посоветоваться с Вами... У меня анализы плохие.
- Откуда известно, что они плохие?! Я сам читал твою выписку. У тебя анализы хорошие.
- Нет. Это я сказала лаборантке, что долго лечилась, и анализы должны быть хорошими... У мышей от стресса падают тромбоциты, а у людей от
радиации?
- Хорошо, давай проверим, чтобы ты не волновалась.
- Я Вам позвоню.
И Лиза ушла.
- Что же дальше? - я боялся, что доктор прервет рассказ, решив, что банальная история с несчастными больными наскучила собеседнику.
- Через три дня Лиза позвонила, я не стал расстраивать ее по телефону, только сказал: "Быстро ко мне! Чтобы завтра была
у меня!" Приходит в пятницу. Я спрашиваю:
- Как случилось, что у тебя были хорошие анализы, а теперь вдруг стали плохими?
- Наверное, перепутали. Они у меня всегда неправильные.
- Как ты себя чувствуешь?..Больничный нужен?
- Нет,- говорит- не нужен, я потерплю до понедельника.
- Хорошо, я напишу, чтобы тебе выдали больничный, если ты надумаешь. Только в понедельник тебе придется идти к другому
врачу. Я ухожу в отпуск.
- Я подожду, когда Вы вернетесь.
- Нечего ждать! Иди вниз, бери больничный и лечись! Лечение я назначил. Вот, возьми рецепты.
Доктор замолчал и вздохнул.
- Ты можешь представить, чтобы у больного вся формула наперекосяк только от того, что доктор уходит в отпуск!?