Техника не уничтожает искусство и не обедняет его - она его совершенствует. Опираясь на ее достижения, со временем мы поднимемся по исследуемой реке еще выше, доберемся до ее заветного верховья. Техника поможет искусствам проникнуть в мир, недоступный даже музыке. И уже сейчас техника, непосредственно вмешиваясь в судьбы искусства, поднимает на новую ступень противоречие массового и интимного - радость и гордость художественной мысли, одно из высших ее достижений.

Творчество интимно. Но, наверно, всего интимнее в нем минута неожиданного взлета только что осенившей нас и тотчас отданной окружающим мысли - импровизация. Импровизатор создает духовные ценности публично, стоя перед толпой зрителей; он демонстрирует им ход "изобретения", "конструирования" идеи с начала и до конца.

Кстати сказать, умение импровизировать, на ходу отбирая необходимое из богатого запаса знаний, лежит в основе агитаторского и педагогического мастерства - мастерства пропагандиста, лектора, учителя. Давно замечено, что хорошему лектору мы прощаем и многочисленные повторения и стилистические промахи. И не только прощаем, а еще и стараемся шепотом помогать ему, вместе с ним подыскивать необходимый оборот речи.

Мы участвуем в его творчестве. И на лекции мы ходим отнюдь не за одними только сведениями, как бы ни были они полезны, а прежде всего "за творчеством". Мы хотим видеть, как возникает и развивается мысль, почувствовать себя вовлеченными в ее поток. И немудрено, что мы недолюбливаем лекторов и докладчиков, добросовестно читающих текст по заранее заготовленной бумажке. Пусть даже их лекция сверкает перлами дельных наблюдений и фейерверками остроумия, они все равно нас обкрадывают, они лишают нас возможности думать. Их начинаешь невольно подозревать в неспособности к творчеству. Поэзия, в сущности, сродни лекции или агитбеседе. Она возникла как импровизация. Потом на смену сказителям и менестрелям пришла "серьезная" литература, и об искусстве импровизировать позабыли.

Но зрячих
                    история учит
шаги
          у нее
                    повторны.

История повторяется - в новом качестве и на новом этапе.

Много говорим мы о неуклонном сближении поэтического языка с разговорной речью. Сближаются они: так, вроде бы, понятнее. Однако одними лишь рассуждениями о "простоте" и "доступности" ничего не объяснишь...

Разговор - всегда импровизация. В мире еще не было двух соседок, деревенских кумушек, которые додумались бы обмениваться через плетень колкостями, держа в руках заранее заготовленные тезисы. И еще ни один влюбленный не раскрывал своих чувств перед девушкой, украдкой поглядывая на аккуратно переписанный текст проникновенной речи. Блестки непредвиденных ходов мысли и неожиданные находки мелькают в любом свободно льющемся бытовом диалоге. И начиная художественно имитировать импровизацию, поэзия все смелее пытается воспроизводить разговорную речь. оттого-то, развиваясь и совершенствуясь, она тяготеет к обыденной лексике, фразеологии, синтаксису. "...Я ввожу в стих обычный разговорный язык, - не раз напоминал Маяковский, - ...порой весь стих звучит, как... беседа" (В. В. М а я к о в с к и й,  Польскому читателю, Полн. собр. соч. в тринадцати томах, т. 12, М., 1959, стр. 142).

Непринужденной беседой с читателем были еще "Руслан и Людмила" и "Евгений Онегин". После них поэма-монолог и впоследствии роман-монолог входят в русскую литературу. Обрушивает на нас потоки одна за другой набегающих метафор, гремит звонкой сталью стиха Лермонтов. Импровизация нарастает. Перемежающимися ударами трудолюбивого мужицкого топора звучит огрубленная речь Некрасова, и ей - совсем по-другому - вторит в своих романах Достоевский. А прославленные бесконечные фразы Толстого всегда словно воспроизводят речь говорящего вслух, ищущего слов и торопливо громоздящего их одно на другое. На наших глазах писатель как бы подбирает слова, подыскивает наиболее выразительные эпитеты, тут же присоединяет к ним как бы перечеркивающие или дополняющие их новые - создает образ. И в этом, мне кажется, ключ к разгадке давно подмеченных особенностей стиля Толстого.

Нарочитая неуклюжесть, которой бравирует Маяковский, - не вызов классике и не разрыв с нею, а гениально стремительное завершение давно назревавшего переворота. Маяковский продолжает раскрепощать творчество. Он знает:

Бывают события:
                              случатся раз,
из сердца
            высекут фразу.
И годы
             не выдумать
                              лучших фраз,
чем сказанная
                        сразу.

                                        ("Ленин с нами!")

Он вдохновенный инженер культурной революции, последовательно ставящий творчество в один ряд с производством. И дальновиднейшая, теоретически выверенная позиция Маяковского целиком объясняет своеобразие его поэтического слова.

Стих - беседа. Отсюда - его неповторимые интонации, намеренно топорные, в своей тщательно отделанной аляповатости доходящие до какого-то высшего изящества фразы и, конечно, знаменитые неологизмы.

Вспомним - восхищенный и по-хорошему завистливый взгляд поэта уперся в Бруклинский мост. Инженерное сооружение в его глазах становится образцом, еще не достигнутым в искусстве.

Я горд
          вот этой
                        стальною милей,
живьем в ней
                       мои видения встали -
борьба
          за конструкции
                                   вместо стилей,
расчет суровый
                              гаек
                                       и стали.

Спеша, отругиваясь от толпы хихикающих нэпманов и рьяно уличавших его в идеологической неполноценности рапповских теоретиков, под одобрительные приветствия молоденьких вузовцев и рабфаковцев, шел поэт к своему художественному идеалу: поэзия - одухотворенный расчет, обнаженная "конструкция" мысли. Поэт - монтажник, сварщик, работающий на Бруклинском мосту искусства.

Его неологизмы не вошли ни в повседневную речь, ни в литературный язык и, в отличие от неологизмов Ломоносова или Карамзина, вовсе и не предназначались для обогащения лексикона. Поэт нисколько не предполагал, что, прочитав и усвоив его стихи, люди благодарно защебечут: "обпахали", "поглазастей", "жилье землемерино", "банда капиталова", "дворцов стоэтажие", "ненависть вынянчим" и т. д.

Неологизмы Маяковского - фиолетовые вспышки и брызги раскаленного металла, сыплющиеся с вершины свариваемого мостового пролета. В их мерцающем свете отчетливее видна вся воздвигаемая многоэтажная конструкция. Поэт мастерит слова, как талантливый лектор: если слóва недостает - он на ходу сочиняет свое, "временное". Он приваривает слово к слову. И собравшиеся внизу прохожие, задрав головы, смотрят на спорую работу.

Стремлением делать творческий процесс зримым объясняется и исключительное внимание поэта к исполнению стихов.

Маяковский, как известно, был убежден: читать стихи - такая же серьезная работа, как и писать их; чтение способно воспроизвести все этапы "изобретения", "конструирования" художественного образа, создавая у слушателей иллюзию того, что произведение искусства создано "тут же", "при всех".

И в это время появляется радио.

Великий поэт бросился к нему с энтузиазмом толкового рабочего, догадавшегося о преимуществах, которые обещает неожиданно опубликованное рационализаторское предложение. "Революция не аннулировала ни одного своего завоевания. Она увеличила силу завоевания материальными и техническими силами. Книга не уничтожит трибуны... Трибуну, эстраду - продолжит, расширит радио. Радио - вот дальнейшее (одно из) продвижение слова, лозунга, поэзии. Поэзия перестала быть только тем, что видимо глазами. Революция дала слышимое слово, слышимую поэзию. Счастье небольшого кружка слушавших Пушкина сегодня привалило всему миру" (В. В. М а я к о в с к и й,  Расширение словесной базы, Полн. собр. соч. в тринадцати томах, т. 12, М., 1959, стр. 162).

Маяковский угадал специфику радио едва ли не первым: оказалось, что радио - не просто средство распространения поэзии и музыки, сродное граммофону; оно требует импровизации.

Радио и посейчас не нашло своего голоса. Хорошие режиссеры и комментаторы лишь стихийно, "художнической ощупью" подходят к идее создавать для радио постановки, стилизованные под импровизацию. Но в наш век ходит наощупь рискованно, и сколько бесталанных и жалких подделок под импровизацию нам доводится слушать! Включаешь приемник - бойкий репортер с микрофоном в руках пристает к какому-нибудь знатному токарю, донимает его, не без кокетства разыгрывая "непринужденную беседу". А бедный токарь то ли не может оторваться от заранее записанного текста, то ли, даже не имея его, невольно начинает говорить по-книжному: "В настоящее время я, моя жена Анна Феоктистовна, а также дочь Елена, зять Евгений и внучка Светлана въезжаем в новую квартиру, предоставленную нам администрацией завода, где я работаю, и профсоюзным комитетом. Квартира состоит из трех просторных комнат общей площадью...". Бедняга токарь - испортили человеку праздник, он теперь и новоселью не рад!

А все-таки даже в уродствах - большая закономерность проглядывает.

Самостоятельным искусством радио, конечно, не станет. Но оно примет участие в обновлении поэзии, поможет ей окончательно сорвать с творческого вымысла мистические покровы, делая литературу равноправною любому другому труду. Творя "в открытую", литература будет становится более радиофоничной - я, разумеется, имею в виду радиофоничность внутреннюю, глубинную - ту радиофоничность, которой, несомненно, обладают стихи Леонида Мартынова, Владимира Луговского, Сергея Прокофьева и "Я убит подо Ржевом" и "За далью - даль" Твардовского.

Радио научит импровизировать и другие искусства: уже сейчас в телевидение перешло основное свойство радио: и телевидение оказывается импровизатором - импровизатором по призванию.

Кто не помнит "Египетских ночей Пушкина?

Поэт-итальянец, заброшенный в ледяной Петербург, скрестив на груди руки, стоит перед публикой. Ему предложили несколько тем. Он задумался на мгновение. Он осенен мыслию. Он творит!

Свободно льются слагаемые итальянцем стихи. Хорошие стихи, но...

Ему бы микрофон, этому артисту! Микрофон, а еще лучше - телевизор...^*)





______________________

^*) Двадцать лет спустя после выхода книги (в 1979 году) кинорежиссер Михаил Швейцер снимет трехсерийный телевизионный фильм по произведениям Пушкина "Маленькие трагедии". В его состав войдет экранизация повести "Египетские ночи" с Сергеем Юрским в роли Импровизатора. Научным консультантом на картине будет работать Владимир Турбин. - А.П.