Делать вид, что с современным передовым искусством "ничего не происходит" больше нельзя. Оно уже не "образумится". Его не загонишь в сладостно шелестящий сиренью мир вымысла, где с надлежащими психологическими фиоритурами описываются переживания очень хороших девушек или духовные борения юношей, а "любовная линия", серебрясь в лунном свете, прямой аллейкой выводит к "теме труда". Искусство вырвалось из душного розария и, не считаясь с нашим ропотом и благими пожеланиями, устремилось к своему давнему другу - науке.

Наука и искусство не могут вопреки порядку вещей развиваться параллельно, не соприкасаясь. И в воздухе - замутненном невидимыми радиоактивными излучениями, но все-таки бодряще свежем воздухе столетия - носится: "Современники, ждите! Обновление началось!"

Но если хотите видеть торопящееся нам навстречу обновление, не разменивайтесь на мелочи. Время наше нуждается в общих планах. Оно ждет синтеза. И не будем бояться истин, представляющихся общеизвестными, очевидными: из недр само собой разумеющегося рождается новое.

Само собой разумелось, что яблоки с ветвей падают наземь. Но, говорят, сумел же один великий физик увидеть в этой примелькавшейся банальности отблеск огромных законов природы.

Люди испокон веков делились на господствующих и подчиненных, это тоже все знали. Но научный социализм открыл в трагически заурядном обстоятельстве закономерности, постижение которых натолкнуло на мысль: крестный путь, пройденный народами до наших дней, - всего-навсего вдоль и поперек истоптанный башмаками рабочих двор при входе на огромный завод истории, предисловие к ней.

Само собой разумеющееся окружает нас и сегодня.

Изо дня в день, повторяясь, радио, газеты и политические брошюры твердят нам: в социалистическом обществе нет антагонистических классов; свободное от классовой борьбы, оно развивается по принципиально новым законам, неведомым прежде. Монотонное жужжание штампов, конечно, утомительно; и, внемля ему, можно только лишний раз погоревать о постепенно утрачиваемом людьми умении удивляться новому и об их робости в его выявлении. Но истина остается истиной, и разве только очень невежественный и интеллектуально ленивый враг, наспех слагающий саги о неистребимом "классе бюрократов", может отрицать новаторство и историческое своеобразие нашего общества.

А мы заучили великую истину, сжились с ней и даже... как-то не знаем, можно ли приспособить ее к изучению жизни искусства: классовой борьбы нет, да книг-то хороших от этого не появляется.

А между тем совершенно естественно, что до поры до времени лучшее в нашем искусстве - это произведения о гражданской войне, о перепутьях коллективизации, о кровавых зарницах классовой борьбы под Ельней, в окопах Сталинграда или у Бранденбургских ворот. И новых книг и кинофильмов о современности появляется непростительно мало, вероятно, как раз потому, что искусство встало лицом к лицу с еще не разгаданным своеобразием объективных законов развития нового общества. Жизнь дерзко переливается через края железобетонного силлогизма:

зло порождалось классовым антагонизмом;
классовой борьбы внутри общества нет;

следовательно...

А далее... Что "следовательно"?

- Зло исчезло, - застенчиво шепнула теория бесконфликтности.

- Все зло от пережитков проклятого прошлого, - авторитетно пробасил чей-то голос.

- От бюрократов! - со свойственной юности непосредственностью догадался молодой поэт в модной куртке с молниями. И смущенно потупился: - Впрочем, бюрократы и есть зло, а зло...

Надо думать и думать. И по крайней мере понять: искусство ищет методов познания логики теперешнего мира, живущего по новым законам, но нисколько не напоминающего ни сказочную Муравию, ни Эльдорадо, ни расцвеченный всеми цветами радуги магометанский рай. И когда-нибудь в глубинах само собой разумеющегося будет открыто новое. Оно ошеломит даже окончательно разучившихся удивляться граждан ХХ столетия.

А может быть, и не ошеломит. Наш век - век гениальных открытий, творимых людьми, в лучшем случае просто талантливыми; и кажущееся несоответствие между величием эпохи и заурядностью людей, ее создающих, становится одним из камней преткновения для социологии и искусства.

Не один человек отправляет в небо искусственные спутники и космические корабли, и не одинокий гений спасет мир от неизлечимых сейчас недугов. Не дождемся мы и никакого "нового Шекспира" и "нового Чайковского": художественная революция предстанет перед нами не в радужном озарении вдруг открывшейся кому-то одному истины; она окружает нас незаметно, исподволь.

Человек идет в новую эру отягченным мелкими заботами и радостями, служебными неприятностями и семейными неурядицами. Гул ядерных взрывов заглушается нервным повизгиванием телефонных звонков, стрекотанием пишущих машинок и хрупким звоном стекла, выбитого ребячьим мячом.

И понятно, почему в наше время история искусства словно мельчает, и наша сентиментальная тоска по гениям остается не утоленной. Мир вступает в полосу качественных изменений, в сравнении с которыми великие революции прошлого - лишь более или менее существенные количественные накопления. Перед нами открывается жизнь, не имеющая аналогий в прошлом, и ее всестороннее объяснение не под силу никакому сверхчеловеку. Миллионам обыкновенных ученых, инженеров, техников и рабочих остается творить великие дела сообща, не всегда отдавая себе отчет в истинном размахе событий, а иногда даже по необъяснимой душевной щедрости приписывая свои заслуги кому-нибудь одному.

Гипнотизируют традиции. Трудно было рабочему, который всю жизнь копошился в допотопной шахте, сразу оказаться на современном заводе. Полуавтоматы. Телеуправление. Не разберешь что к чему. Однако новое не должно смущать его. Пусть переучивается, присматривается.

Наше искусство так и поступает. Идет непрерывная "литературная учеба". Осваиваются законы социальной жизни нового общества, и главное - формируются методы их познания. Искусство учится. Учится постигать великий смысл само собой разумеющегося.

И в искусствознании тоже куда ни глянешь - на что-нибудь само собой разумеющееся натолкнешься. Кажется, здесь уже все открыто, все обобщения сделаны. Пришла плодоносная осень, и некогда пышно расцветавший сад полон упавшими яблоками - только собирай урожай.

Но что если все-таки задуматься: почему же яблоки упали на землю?