I.

Станем, братцы, дружно жить     Средь огней, под шалашами; Днем рубиться молодцами,     Вечером горелку пить. Давыдов.

Солнце скрылось за Эмине-дагом, величественно возвышающимся над величественным хребтом Балканов; южная ночь мгновенно сменила, мраком и холодом, яркий палящий день; двурогий месяц томными лучами озарял свою возлюбленную страну, и роса рассыпалась жемчугом по душистым коврам роскошной долины. Огни Русского лагеря постепенно гасли; сторожевая цепь охранными окликами будила окрестность, и отрадный сон ленивыми крылами навевал грезы на утомленные головы воинов.

В числе войск, назначенных в эту ночь быть в готовности на случай внезапной вылазки из крепости Шумлы, 19-я конно-батарейная рота расположилась впереди Главной Квартиры армии. Воткнутые в землю фитили курились, прислуга дремала около орудий, запряженные кони дрожали и фыркали от холода; в нескольких шагах за линиею орудий, вокруг огня, в бурках и плащах, лежали офицеры той роты; медный закопченный чайник, необходимый сподвижник военных, шипел на угольях, и дым трубок вился перед загорелыми лицами.

- Федька! Федька!..... Проклятый соня!..... Что же стаканы? закричал подпоручик Ш*** своему денщику: успеешь выспаться и во время сражения.

- Дайте, я распоряжусь, сказал Князь Ч***: больно слышать охриплый голос чайника, который верно думает, что мы его забыли.

- Распорядись, брат! да не забудь ухнуть в мой стакан гусарских сливок, прибавил прапорщик Д***.

- Доброе дело гусарские сливки; без них пропали бы мы в эти Турецкие ночи. Как ни говори, а ром подействительнее фланели: спросите у опытного подпоручика.

- Смейся, смейся; а продрогнешь, ко мне же явишься.

- Я пробовал к тебе являться, да на беду опаздывал; я право иногда думаю, что твоя баклажка приросла тебе ко рту.

- Не худо б; тогда бы верно у него ни капли не пропало.

- Да и то не пропадает.

- Совсем нет: когда во время Кулевчинского дела потребовали нашу роту, он хотел, по обыкновению поздороваться с неразлучною своею баклажкою; но второпях уронил ее, - и спасительный ром напоил Турецкую землю. В продолжение целого боя, несмотря на убийственный огонь, он не мог забыть этого несчастия.

- Неправда, братец! если бы моя покойница баклажка развлекала мои мысли, я бы не взорвал так ловко Турецкого порохового ящика, который наделал столько хлопот бегущему неприятелю.

- Уж не ты ли выиграл сражение?

- Ты вечно с твоими неуместными шутками, Князь!

- Э! полно. Когда же и шутить как не на войне? Того и смотри, что в последний раз улыбнулся.

- Я не сержусь, а заметил тебе это мимоходом, отвечал подпоручик Ш***, подавая ему руку.

- Что, вы не присоединитесь к нам? спросил Д***, обращаясь к недавно прибывшему офицеру, который сидел в стороне задумавшись. Пора нам короче познакомиться.

- Не прикажете ли пуншу? подхватил подпоручик. Мрачные мысли не устоят против этого бальзама: говорю вам по собственному убеждению.

- Благодарю вас покорно, отвечал поручик Г***, садясь между офицерами. Я не пью пуншу. Простите моей невольной хандре, - она часто на меня находит.

- Знаете ли, поручик, что ваш приезд в армию для нас задача?

- Почему это?

- Потому что на вашем месте немногие бы решились променять роскошную и веселую жизнь в столице на скудный бивак без особенных на то причин, тем более, что отечество не в опасности и не имеет нужды во всех сынах своих.

- Вы угадали. Недели три тому назад мне и в мысль не приходило из камер-юнкеров попасть в артиллеристы, сказал К. Г*** с улыбкою.

- Не сочтите нас нескромными: поверьте, что не из одного любопытства желаем мы знать, какие обстоятельства бросили вас сюда. Судьба назначила вам делить с нами труды и опасности: поделитесь и горем с товарищами, которые будут уметь понять вас.

- Охотно. Вы предупредили мое собственное желание: на войне жизнь обманчива, и мне не хотелось бы умереть, не оставя вам по себе никакого воспоминания.

II.

Бу мелик ми дир? - Экьсикь! Гюль мюдюр? - Эвля дыр, - бир кары! Ангел это, что ли? - Не совсем! Так роза? - лучше этого: женщина!

"Двор переехал на лето в Павловск, и избранное общество Петербурга за ним последовало.

В то счастливое время удовольствия были важнейшим моим занятием. Положение мое в свете давало мне право посещать самый образованный круг женщин, милых, прекрасных, без которых я не постигал земных радостей; сердце мое было свободно, я обожал равно всех, не любя предпочтительно ни одной; в моем мнении, женщины были созданы для украшения жизни, и хотя я знал, что они могут и опечалить ее, но эта грустная мысль редко приходила мне в голову.

Тетка моя, Графиня ***, по случаю имянин своей матери, поручила мне устроить праздник в саду. Не буду вам его описывать; скажу только, что после фейерверка и прочих затей, гости были приглашены на другой конец сада, где, в ярко освещенной и украшенной цветами беседке, несколько молодых людей, в том числе и я, готовились пропеть поздравительные куплеты имяниннице.

При самом начале пения, окинув взором группу женщин, я был поражен необыкновенной красотою незнакомой мне девушки. Сердце мое забило неизвестную до тех пор тревогу, когда я увидел эти чудесные голубые глаза, осененные длинными ресницами, и этот легкий воздушный стан сильфиды; томная бледность придавала ей еще больше прелести..... она казалась мне неземною!

Я забылся, - и если бы догадливый сосед, заметив мою рассеянность, не разбудил меня, конечно дорогая имянинница не дождалась бы моего куплета.

После окончания музыки все мы перешли в оранжерею, превращенную в залу, где шумно и весело окончился был в третьем часу утра. Там узнал я имя незнакомки: это была девица Р***, недавно вышедшая из Смольного Монастыря, и в первый раз появившаяся в обществе. Разумеется, что в тот вечер я был занят только монастыркою, и что в продолжение шестинедельного пребывания в Павловске я не пропустил ни одного случая видеться с нею.

Хотя все мои старания быть замеченным оставались без успеха, однако же я не отчаивался, приписывая ее холодность чувству боязни, понятному в молодой, неопытной девушке, сильно на наш счет предупрежденной; она не умела еще различить непритворного голоса сердца от льстивых светских выражений, которыми ее со всех сторон осыпали.

Так я думал, утешая себя, но заблуждение скоро рассеялось. Двор возвратился в Петербург; я узнал Р*** короче и страсть моя возрастала с каждым днем, равно как и непобедимое ее равнодушие.

Хандра, до того времени мне незнакомая, тоска тяжелая, нестерпимая, совершенно одолели меня. В продолжение целых двух месяцев я жил настоящим затворником, всячески избегал посещений, боясь прочесть обидное сожаление на лице моих знакомцев. Нежелание или, лучше сказать, страх встретиться с людьми дошел до того, что я вздрагивал, когда слуга входил в мою комнату; встревоженное воображение не могло произвести ничего связного, все в голове перепуталось..... В таком состоянии я бы с ума сошел, если бы спасительная мысль вдруг не родилась во мне: война!

Когда между несвязными думами мелькнуло в голове моей это волшебное слово и в первый раз я произнес его, - я очнулся: стыдясь моего малодушия, я вспомнил, что и для безнадежных есть поприще достойное, на котором удары рока ничтожны. Не честолюбие манило меня, - но слава, чистая и высокая как поэзия, великодушная как смерть храбрых.

Я снова появился в свете, и встретился с девицею Р*** в доме одной моей знакомой. Я нашел ее еще прекраснее; не оттого ли что похуделое лицо мое и следы сердечной тоски потрясли ее женскую чувствительность и она, казалось, смотрела на меня не с тем же убийственным равнодушием?

- Мы вас давно не видали, сказала она мне приветливо.

- Я полагал, что вы не заметите моего отсутствия. Ваш круг опустеть не может, - и тем утешительнее для меня ваше воспоминание.

- Напрасно вы так думаете: все наши знакомцы приняли живое участие в вашей болезни. Я слышала, что вы собираетесь ехать в армию?

- Да! я хотел!..... Но готов отказаться от моего намерения: мне кажется, что я теперь несколько..... счастливее.

Выражение лица ее переменилось: я тотчас понял, что необдуманный ответ мой кольнул ее самолюбие; но никогда бы не отгадал, чем кончится разговор!

- Я бы на вашем месте этого не сделала: мнение мое не важно, но мнение света могущественно..... Вы хотели ехать в Турцию, все знают это: могут подумать и даже сказать, что..... вы..... струсили.

Трудно вам описать, в какой ад бросили меня эти два страшные, два обидные слова! Черты мои выразили ясно все, что происходило во мне; она испугалась..... Ноги у меня подкашивались; я стоял перед нею как осужденный на смерть. Нестерпимая насмешка ее далеко проникла мне в душу, и безжалостно истребила едва приласкавшую меня надежду.

Вы струсили! Вы постигаете этот приговор. В нем заключается холодность, несправедливость и даже презрение..... И за что? - за то, что я находил ее достойною истинной, почтительной любви; за то, что я осмелился искать взаимности..... Вы струсили!

Я почти бежал из дома моей знакомки.

На следующее утро, бумага об определении меня в конную артиллерию была написана. Понятия камер-юнкера и дипломата о войсках весьма ограничены: я занимал в трактире Лондон покой под N 19; это число пришло мне первое в голову, и я означил его в просьбе. Тогда же заказал я кольцо; на нем вырезано: "Вы струсили!"

Т*** снял его с руки и передал офицерам. Когда оно обошло их кружок, он сам посмотрел на него с улыбкою, - но с улыбкою, которую иногда больнее видеть, нежели слезу.

Несколько дней спустя, я был в военном мундире. Мне хотелось непременно встретиться с нею еще раз, не с намерением укорять ее, - нет, привычка сердца влекла меня к ней, а вы знаете, что оно не всегда входит в расчет с нашим самолюбием.

Я увидел ее. О, как изменилась судьба моя с тех пор, как впервые я заметил ее в саду, с венком из капуцинов, на светлорусой головке!

Как женщина, она могла торжествовать: одно ее слово переменило всю будущность человека; но ее смущение при встрече со мной, лишило меня горького права негодовать на нее. Я хотел казаться равнодушным: тщетные усилия! Хозяйка попросила меня в конце вечера спеть что-нибудь в последний раз; я сел за клавикорды, и меня окружили. Вот романс, написанный накануне:

Забуду ль я волшебство слов твоих?     Младую грудь они так волновали, И взор очей небесно-голубых,     Моей любви и радость, и печали            Забуду ль я? Забуду ль я насмешливый укор,     Ах, может быть, на гибель обреченный? Ты скоро мой узнаешь приговор!.....     Что за тебя я пал, в бою сраженный            Забудешь ты!

Конечно, я никогда не пел с таким чувством: вместо одобрительных приветствий, которыми обыкновенно наделяют в обществе и самого плохого певца, все молчали. Хозяйка с участием подала мне руку.

Я встал, взглянул на Р***, и скрылся из залы.

На другой день, рано утром, я уже мчался по большой дороге.

Начинало светать.

- Где командир батареи? спросил адъютант, подскакав к кружку офицеров.

- Вот в этой палатке, отвечал один из них.

Адъютант, соскочив с лошади, бросил поводья канониру, и поспешно вошел в палатку. Минуту спустя, он вышел оттуда в сопровождении капитана Б***, который скомандовал голосом, могущим заглушить выстрел пяти-пудовой мортиры:

- К коням!... Садись!... Справа в одно орудие... Ящики позади орудий!... Рысью... Марррш!

III.

La vie est une épigramme, dont la mort est la pointe. Castel.

Турки сделали сильную вылазку на наш правый фланг, для подкрепления которого потребовали гусарскую бригаду и конную роту. Жаркое дело завязалось. Неприятель дрался отчаянно; но удачные атаки гусар и губительное действие нашей артиллерии наконец обратили его в бегство. Последнюю Турецкую гранату разорвало в конно-батарейной роте, и поручик Г***, наводивший в то время орудие, пал смертельно раненый. Офицеры бросились к нему. Близкая кончина уже изображалась на лице его.

- Последняя вам просьба, сказал он слабеющим голосом, обращаясь к Князю Ч***; в устах умирающего товарища, она должна быть священна. Снимите с руки моей роковое кольцо... Вручите его той, которой образ уношу в могилу... Скажите ей.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

Убитого поручика увезли на лафете, опустили в наскоро вырытую яму с грешною молитвою, засыпали землею, и прощальное ядро с визгом полетело в Шумлу.

- Жаль! сказал подпоручик Ш***, занося ногу в стремя: покойник был добрый малый, хотя и не пил рому.

IV.

Thy husband best - and" will impart     Some pangs to view happier bot: But let them pass - oh! how my heart     Would hate him, if he loved thee not! Lord Byron, to *** .

Мир, подписанный в Адрианополе, прекратил двухлетнюю войну. Мы обрадовались этому известию, обещавшему отдых и воскресившему все мечты, которые может внушить мысль о родине. Толки о сражениях, ночных тревогах, чуме, о роскошном Стамбуле, которому авангард наш грозно махал уже саблями в надежде справить тризну по Олегу, сменились разговорами о близких сердцу. Иной мысленно обнимал молодую жену, милых детей своих; другой тщательно нашивал новые ленточки к крестам, заслуженным кровию, чтобы порадовать ими старую мать, а у многих сильнее билось ретивое при одном воспоминании о черных или голубых глазах.

Князь Ч***, благодаря злой Турецкой лихорадке, из первых получил отпуск в Россию, где, несмотря на беспрерывные развлечения в кругу родных и друзей, осчастливленных его приездом, часто думал о последней воле погибшего товарища, и, когда воздух родимого края возвратил ему прежние силы, он поспешил в Петербург.

Родственники покойного Г*** приняли его с радушием, и вскоре посредством их гостиные Петербургской знати сделались для него доступными. Пользуясь этим, он не пропускал ни одного вечера, надеясь встретить девицу Р***: но ожидания его долго оставались напрасными.

У ***ского Посланника был бал.

До глубокой полночи продолжался беспрерывный визг колес по снегу перед ярко освещенным подъездом. Лакеи в разноцветных ливреях толклись между колоннами обширной прихожей, и мраморная лестница, уставленная снизу доверху померанцевыми и миртовыми деревьями, пестрела приезжающими. Призывные звуки ветреного вальса летели сквозь длинный ряд богато убранных комнат навстречу к опоздавшим; кавалеры спешили; дамы, проходя мимо зеркала, приостанавливались, чтобы оправить пышный рукав или немного опустившуюся пуклю.

Зала была полна.

Ослепительный свет тысячи огней, стройная музыка, изящность нарядов, упоительная атмосфера цветов и женщин - все сливалось в какую-то обворожительную гармонию, которая невольно овладевала чувствами.

Несколько кадрилей составлялись в одно время; музыка, подав знак, замолчала, и пары начали сходиться.

- Кто это с незабудками на голове? спросил Князь Ч*** у своей дамы.

- Видно, что вы недавно в Петербурге; отвечала она, иначе бы вопрос ваш назвала я преступлением; это Графиня ***, урожденная Р***.

- Девица Р***!... Монасты...! Давно ли она замужем!

- Недавно. Как вы любопытны!

- Да! я любопытен. А чтобы утвердить обо мне ваше мнение, позвольте сделать еще один вопрос: счастлива ли она?

- Вы можете прочитать ответ на прелестном лице ее; эта улыбка, эти огненные веселые глаза довольно красноречивы.

- Но в обществе у кого взор не бодр, и какая женщина не улыбается!

- Не буду спорить; однако же замечу вам, промолвила она с усмешкою, что невыгодное заключение ваше о женщинах не может относиться к молодой Графине: она обожает своего мужа, во всем ее достойного. Музыка снова заиграла, и кадрили начались.

Князь Ч*** машинально следовал за другими, увлеченный грустными воспоминаниями далеко от суетной толпы. Блестящий праздник, его очаровавший, прелести женщин, которыми цветилась зала, звуки увлекательной музыки, - все как будто затмилось, все, исключая красавицы, весело перед ним мелькающей. Своенравная мечта сблизила с игривым видением печальную противуположность: мысли его перелетали от шумного бала к тихой забытой могиле; возле женщины беспечной и милой - видел он окровавленный труп сослуживца; в одно и то же время ему слышались последние слова умирающего - и живые речи счастливой Графини! Сердце его сжалось.....

Долго еще танцовали.

Князь Ч*** рано возвратился домой, и, собираясь в дорогу, еще думал о бале. Взглянув на кольцо оставшееся на руке его, -

- Прости товарищ! сказал он со вздохом: я не исполнил священного моего обета, но тень твоя не укорит меня: я видел у нее другое кольцо, с которым твое не может быть вместе.... Она тебя никогда не любила!

- Ваше Сиятельство лошади готовы.