Панфилов Алексей Юрьевич. О истинном величии человека. Спб., 1813

Кто не согласится, что в сих ответах кроется истинное Величие? Но кто определил понятие о том, что мы при сих изречениях ощущаем, с такою же разительною всеобъемлемостью? Определение понятия о человеческом величии подвержено будет тому же затруднению, итак постараемся развить оное: но чтоб раздроблением не ослабить силу чувств, согреем при жаре оных хладность рассудка.

Истинно величественно мыслит и поступает тот человек, который, определяя внешним предметам надлежащую оценку, научается различать важное от маловажного, истинное от ложного. Познание сие возведет его на такую степень возвышенности, на которой малость до него не прикоснется, наружный блеск не ослепит. В суждениях своих, смотря на все с надлежащей точки зрения, он ударит всегда и немедленно на существенное; в поступках он непреложно итти будет к той цели, коей достигать он себе предположил. Цель сия есть польза приносимая обществу, ибо она единственно служит нам мерилом величия.

Из сравнений предметов, друг другу противуположных, очищаем мы понятия наши. Рассмотрим после первого образца и людей малодушных. Могущественно влечет их за собою наружный блеск; на них действуют лишь первые впечатления. Ни в мнениях, ни в поступках своих они не властелины, у них нет прямой цели; и если мы встречаем в них иногда какое-либо намерение: то это лишь личное их для себя, и такое вялое, без средств, без силы, ожидающее благоприятствующих каких-то обстоятельств; они высматривают исподтишка, что им лично полезно быть может; чувства их слабы, каждая малость тревожит их, они перебегают от одной мысли к другой, от желаний к наслаждениям и никогда не имеют истинного понятия о тех предметах, кои кружат их по произволу своему, как ветр развевает флюгером.

Истинный друг человечества с прискорбием должен признаться, что из сих двух образцов первые редки, последние обыкновенны. Кажется, что в нравственном мире соблюдена та же таинственная экономия, которую мы усматриваем и в физическом: алмазы, золото, гораздо реже в обращении, нежели медь, железо и камни. И какая странность! Во все времена истинное величие преследуемо было большим числом людей. Кажется, что провидение учредило таковой порядок с одной стороны, дабы ярче выставить истинное величие, с другой, для вящшего испытания избравшего такой путь; и наконец, чтобы убедить лучшую часть человеков, сколь смешны, даже сожаления достойны люди, принимающие на себя судейскую власть, определительно решать о достоинствах, или недостатках своих ближних. С младенчества, так сказать с млеком кормилиц, всасываем мы предубеждения, которые столь сильны, что мы часто с нежного возраста лишены бываем прекрасного преимущества здраво мыслить. Любимые идеи, вкоренившиеся глубоко в сердца наши воспитанием, обычаями, сдвигают каждый предмет с надлежащей его точки зрения. Долго и лучшие из нас не могут стряхнуть с себя пыль сию; иной жизнь проводит по пословице: каков в колыбелку, таков и в могилку. Ходим ощупью, спотыкаемся, и невзирая на то решим подчас обо всем столь определительно, будто получили от Бога сердцеведца ему единственно принадлежащую непогрешительность. Судим о человеческих сердцах, как будто лежат они пред нами отверсты, подобно открытой книге, и часто сами не знаем, что в суждениях о ближнем мы влекомы сими же предубеждениями, страстями, связями родства и дружбы, какою-то благодарностию, которую лучше назвать можно раболепством, за доставление земных выгод. Редкий из нас рассматривал: в чем состоит истинное достоинство? Кто истинно великий человек? Где то мерило, коим мы духов измерять можем? Какие те весы, на коих мы отвешиваем каждому часть нашего почтения или презрения, любовь или ненависть? Вопросы сии хотя малым числом людей давно решены, но по большинству голосов перерешено дело таким образом, что последний приговор противоречит первому, как север противуположен югу. Едва кто из нас нанесет ногу на поприще мира и сделается, как люди говорят, известным, немедленно является любопытная толпа с вопросами; и перенося имя его из уст в уста, составляет о рождении, воспитании, приключениях, нравах, мнении, и даже о побуждениях его, историю, которая не красотою, а баснословным содержанием своим походит на Овидиевы превращения. Когда наконец человек сей вырвется из тесных обстоятельств, предстанет в истинном виде своем со всеми качествами и недостатками, ему в удел доставшимися: тогда каждый чтит его, смотря по тому, более или менее он имеет тех достоинств, кои каждый себе приписывает и в которых убедить других старается. Самолюбие заставляет нас почитать собственное достоинство масштабом, коим измеряем качества блжнего. Малому числу людей известно, что есть величие не подверженное случаю; а еще менее число имеющих столько справедливости, чтобы признавать в других достоинства, коих они сами лишены.

Не блеск, не имущество и не наружное образование человека полагают ему верную оценку: лишь внутреннее его достинство и проистекающее из сего источника истинное почтение, в котором он себе отказать не может, решают о нем. Не земное величие есть истинное величие людей, хотя бы судьба приманчивостями слепой фортуны карманы их наполнила, и хотя бы в высокомерном легкомыслии своем они вздумали шутить перунами Предвечного. Истинное величие за призраком славы и за общею хвалою волочиться не будет; круг действия его тишина, кротость, простота; само в себе созидает оно храм, коего ни время, ни мнения толпы сокрушить не могут, и коего материалы не внешние предметы.

Провидение с любовию влечет все, каждого и всех по таинственным путям своим к единой цели. Как в нравственном, так и в физическом мире нет отдыха, беспрерывное движение, беспрестанное стремление к какой-то будущности, и во всеобщей сей моральной ферментации, равно как и в физической, легкие вещи всплывают наверьх, а полновесные опускаются на дно. Толпа называет здесь первое возвышением, счастием; последнее уничижением, бедствием. Она беспрестанно стремится к очаровывающей ее поверхности, и не видит, что по законам Предвечного все мало помалу опять к сему ее ужасающему дну притягивается.

Кто же поистинне великий человек - не в мнениях толпы, не в умах развратного века? - великий в самом себе, в потомстве, в вечности? - великий здесь пред зерцалом истинны, и там на весах любви, веры и терпения? - Чтобы отвечать на сии вопросы раскроем бытописания; взглянем на мужей, коих предыдущие веки называли Великими. Рассмотрим то, что заставляет нас при едином взгляде на изящные образцы сии воскликнуть из глубины восхищенного сердца: это прекрасно! превосходно! велико!

Велик был подвиг Ликурга. Увидя бедственное положение отечества, - бедственное, ибо предалось всем порокам, - решил он простерть ему помощь. Мудрою снисходительностию и вовремя употребленною строгостию, приобрел он себе сердца своих сограждан, переменил законы, ввел государственное управление, основывающееся на простоте, порядке, умеренности, любви к отечеству, пренебрежении к смерти. Властолюбивым гражданам, корыстолюбцам, такие перемены нравиться не могли. Они взволновались и на одном из скопищ сей безрассудной толпы бросился некто, по имени Алькандр, на рачителя о благе общественном и выколол ему глаз. Неистовый сей поступок немедленно утишил волнение народное. Стыд и раскаяние обезоружили толпу. Они схватили преступника, связали его, предали Ликургову мщению. Ликург принял его в дом свой, но ни единого упрека не произнесли уста его, изящным примером своим исправил Алькандра, возвысил душу его до такой степени, что он сделался преданнейшим ему другом, жарчайшим ревнителем добродетели и достойнешим гражданином Спарты.

Обратимся к деятельной, трудолюбивой жизни твоей, мудрый, твердый, великий Сократ! Неутомимо, без платы, без желания награды, лавровых венков, посвятил ты себя опаснейшему из всех предприятий: говорить правду, снимать личину с лицемеров, пристыжать суемудрие, внушать юношам любовь к мудрости, к добродетели, поощрять их к деятельной жизни. Бестрепетно шел ты между врагами своими и отечества, не отступая ни на шаг от стези истинны, избранной тобою путеводительницею в сей трудной жизни. Когда клевета обратила на тебя ядовитое жало свое, и соотчичи против тебя восстали, отвечал ты им с достоинством, превышающим стократ глас сих подлых рабов корысти и порока. Когда подкупленные судии приговорили тебя на смерть, ты спокойно пошел в темницу; несмотря ни на слезы друзей, ни на стоны отчаянной жены, отвергнул ты низкое предложение в бегстве искать спасения от подъятых на тебя опасностей лжеистолкователями законов; сам поднес ты к устам своим ядовитый сосуд, долженствовавший прервать нить твоей полезной жизни, и в разговорах о бессмертии души, о наградах, ожидающих добродетель в будущем, переселился дух твой мало помалу в лоно той безмятежной жизни, о которой ты лишь предчувствие иметь мог.

Сколько встретим мы еще подвигов, носящих на себе отпечаток величия! Сколько мужей, коих имена достойны вырезаны быть на мраморной доске вечности и о которых я здесь упомянуть бы мог! Я обращусь к священной памяти Твоей, Великий ПЕТР!

Не о венценосце я здесь говорить буду, который, приковав победу к торжественной своей колеснице, предписал Ништатский мир, и воссед, после шума браней, на Императорском престоле, с горделивым спокойствием взирать мог на плоды неисчетных трудов своих. ПЕТР и не на Царском престоле приобрел бы сердца благодарного потомства и прославил бы имя свое. В летах юношеского возраста, окруженный опасностями, преследуемый властолюбивою сестрою, живет он в селе Преображенском, и чем занимается тамо? Величием отечества. Когда сами обстоятельства, кажется, повелевали ему не подавать и малейшего на себя подозрения, собирает он окрест себя юношей, и гонимый роком, полагает первое основание тому регулярному воинству, которое долженствовало некогда сокрушить врагов его и отечества. Преодолев твердостию духа своего все препоны, почувствовал он, что Россия не находится еще на той степени, на которой ей быть сама Судьба предназначила. Оставя двор, чертоги, все приятности и наслаждения в жизни, пошел он простым странником искать в странах чуждых, что полезно быть может единственной цели его, благу и славе любимой отчизны. Часто вечерняя заря заставала ПЕТРА, как и последнего работника, после трудов дневных в пыли и в поте. - Предприимчивый, сильный враг хотел остановить полет Российского орла; одна минута - и все многолетние труды ПЕТРОВЫ стерты были бы с лица земли: но ПЕТР лютейшим опасностям, гонениям Судьбы противупоставил величие духа, и все покорилось ему! - В грозную минуту, которую, кажется, сам Рок подвел для испытания его, ПЕТР, окруженный многочисленным неприятелем при Пруте, окинув взором предстоящее ему, и не усматривая нигде ни луча надежды, забывает о себе, повелевает Правительствующему Сенату: не слушаться ПЕТРА в плену! - Сколь великодушен является нам человек, когда ПЕТР, узнав о смерти врага своего, проливает искренние слезы сострадания и из глубины сердца говорит: брат Карл, как я жалею о тебе! - Сколь велик, когда пред собравшимся Сенатом у дверей той комнаты, где ПЕТР, следуя чувствам природы, предался скорби отца, и запершись несколько дней оплакивал потерю любезного сына - он, при словах: отечество осиротело! - одерживает верьх над самим собою! - В сих борениях человека с судьбою своею, сколь велик является он нам! Сколь мал сей неутолимый, устрашающий нас рок!

Кто смеет тем презреть, чем обыкновенные люди дорожат, кто умеет себя сделать чуждым личности своей, посвящает жизнь свою Правде, и, спознав высокое свое определение, бестрепетно идет к цели - тот мой витязь, великий человек!

Таков был Пожарский. Растерзанный нанесенными Отечеству ударами, частию от междоусобий граждан и властолюбцев, частию от чужеземцев, забывает он собственные раны; и приемля благословение церкви, с мечом мщения в руках стремится к известному ему полю брани и чести. Свергнув с несчастной Москвы, удручавшее ее иго иноплеменное, граждане, влекомые любовью и почтением, приносят ему в дар благодарные сердца и верьховную власть. Чуждый личных выгод, объятый лишь святостию своих обетов, Пожарский указывает на Косторому, и сим красноречивым мановением прикладывает к подвигам своим печать истинного величия. - Из недр той благословенной земли, где опочиет священный отечеству прах его, кажется, вещает он: "заслуживать порфиру и венец прекрасно; отвергнуть оные, вручить скипетр законному наследнику престола - превосходно, велико!" - Если в час грозной полуночи, бессонницею растерзанная совесть недавно еще иноземцами превозносимого, в России несчастного Новофранков счастливца, представит пред очами его сей образец истинного величия - сколь мал явится он пред оным и в собственных глазах своих!

Но не на одних возвышенных степенях мира сего, не на полях лишь брани, громких побед, и не на первых судилищных местах единственно сияет истинное величие. В уединенной хижине, на мирных сельских полях, в тесном кругу домашней жизни, в самой темнице может оно обитать, равно как и в великолепных чертогах. Где только чистые сердца непорочный фимиам добродетели воскуряют, там основывает оно себе жилище.

Велик отец семейства, который посвящает дни свои трудам, добронравию, истинне, и обращает хижину свою в храм любви, единогласия, добродетели; который, имея всегда в виду общественное благо, со смирением, но бестрепетно, действует на той точке, на которую Провидению угодно было его поставить. По первому позыву, за Государя и Отечество, рад жертвовать всем, и самою жизнию; происками ничего не снискивает, и всегда готов опять сойти на мирную стезю простого гражданина.

Но приподняв с умилением уголок той завесы, которая скрывает от нас таинства природы, усматриваем мы, что она, насадив щедро в сердца наши семена добра, величия, предоставила, кажется, внешним обстоятельствам развивать истинное человеческое величие и представлять оное изумленным очам нашем во всем блеске, лишь в напастях. - Это кажется стихия его. Когда лучи счастия согревают дни наши, тогда и малодушному немудрено выказать род возвышенности, сообразной с самим великолепием его фортуны. Но едва грозные облака помрачат горизонт благополучия, сверкнет молния, ударит гром: то - в какие дебри скроется ложная та возвышенность! Лишь ничтожество человека нам тут явится. - Истинное величие, находя среди сих ужасов природы какую-то пищу, дышет свободно и в угрожающих ему бествиях, среди бурь, молний и повторяемых громовых ударов; оно мыслию и духом непреклонно, как будто облечено в твердую броню.

Велик тот, который, исполняя возложенную на него обязанность, какого бы рода она ни была, по велениям нелегко удовлетворяемой совести, и встречая на пути своем зависть, клевету, ложь, бодрственно идет, придерживаясь правоты своей, не устрашаясь ни бедствий, ни уничижений. Если б удалось порокам одержать по видимости верьх над ним, он предпочтет страдание за истинну согласию с несправедливостию; и наконец, невзирая на презрение, коим он к толпе преисполнен быть должен, не престает посвящать часы свои служению общественного блага, дотоле, доколе он - подобно находящемуся в презренном уголку светильнику, который, освещая не только вокруг себя все предметы, но направляя еще в темной ночи неверные шаги странника - мало помалу не потухнет.

Но ты, который стараешься посвятить жизнь свою правде, величию, - несчастный! знай, что рано или поздно сделаешься ты жертвою рвения твоего. Различие твоих понятий, твоего образа мыслей и чувств с мнениями и чувствами твоих собратий, лишат тебя драгоценного спокойствия, наружных благ. - Но ты не уклоняешься от истинны? Пренебрегаешь злобою, препонами? Дерзаешь бодрственно достигать совершенства? Не дорожишь жизненным спокойствием? - Счастливец! Ты найдешь в самом себе то успокоение и ту отраду, коими награждает нас добродетель среди лютейших земных, так называемых, несчастий. Ты узришь здесь над собою ту десницу, которая направляет человеков по разным путям в различные времена, к единой цели - и на какой бы степени ты ни был, ты обрел уже на земле истинное Величие.

© Copyright Панфилов Алексей Юрьевич (litteraturowed@yandex.ru) Размещен: 23/11/2018, изменен: 23/11/2018. 19k. Статистика. Статья: Философия Пушкинский дом Скачать FB2		Ваша оценка:

Панфилов Алексей Юрьевич : другие произведения.

О истинном величии человека. Спб., 1813