К Л А С С И Ф И К А Ц И Я   С И Т У А Ц И Й .


Природа слова открывается изучающему его сознанию в трех направлениях.

В одном случае сознанию исследователя открывается то, что образ созерцания в слове подчиняется одновременно и логике высказывания (выступает как список предложений), и логике наблюдения (выступает как дискурсивно не расчлененный гештальт). Но эта концепция слова подразумевает и периферическое положение гештальта, и его роль посредника в отношении высказывания к его предмету.

В другом случае внимание сосредоточено на усилиях, которые высказывание прилагает к тому, чтобы разглядеть событие существования сквозь преломляющее его сознание наблюдателя. Но тем самым подразумевается и спроецированность события созерцания на смысловую плоскость высказывания, и взаимодействие логики наблюдателя и логики автора речи.

Наконец, сознание исследователя приходит к пониманию различий между тем состоянием, в котором образ созерцания находится на периферии высказывания, и его становлением в подлинной совершаемости события созерцания. Но эти различия подразумевают и переработанность образа созерцания логикой высказывания, и то, что его вовлечение в высказывание произошло ради его предмета.

Три образа слова находятся в отношениях дополнительности, поскольку не могут все вместе явиться ясно и отчетливо. В каждом случае лишь одна сторона слова находится в зоне наилучшей видимости, две остальные соприсутствуют ей, как искаженные перспективой.

Сознание наблюдателя используется повествованием как средство изображения слова. По воле автора в событиях созерцания происходит то же самое, что и в сознании исследователя: природа слова отражается в них в трех своих ипостасях, но если в каждом случае одна из его сторон воплощается в замысле ситуации, то две другие - в обстоятельствах и побочных мотивах совершающегося в ней события созерцания.

В соответствии с направлениями, в которых в созерцании происходит воплощение слова, можно выделить три типа ситуаций:

I. Сознание наблюдателя оказывается вовлеченным в осмысление одновременной принадлежности своего предмета пространству существования и пространству созерцания.

II. Сознание наблюдателя прилагает усилия к преодолению помехи на своем пути к предмету созерцания.

III. Один из образов, относящихся к одному и тому же объекту, обладает меньшей полнотой по сравнению с другим, что предполагает для них, соответственно, периферическо и центральное места в сознании наблюдателя, которое было бы устремлено к схватыванию этого объекта.



I .   В о с п р о и з в е д е н и е   д в о й с т в е н н о й   п р и р о д ы   о б р а з а   с о з е р ц а н и я   в   с л о в е .


Для того чтобы воспроизвести строение слова, внутри ситуации должны быть найдены такие моменты, которые были бы тождественны воспроизводимым моментами слова. Изобразить слово для сознания наблюдателя означает изобразить свое подобие слову. Поэтому изображение слова осуществляется через самоизображение ситуации.


1.  П е р с о н а ж   в   ф у н к ц и и   н а б л ю д а т е л я .

В отличие от ситуации существования, пространство созерцания - это ментальное пространство, в котором предметы существования присутствуют в своем становлении в акте созерцания. Ощущение наблюдателем своего тела - это проекция его сознания в пространство существования. Когда предмет, вовлекаемый в созерцание, имеет как бы случайную замкнутость или ограниченность в пространстве существования, для сознания самого наблюдателя актуализируется его принадлежность не только ментальному пространству акта созерцания, но и физическому пространству существования, и происходит это как раз потому, что он мыслит внеположность этой случайной преднаходимой границе своей проекции в пространстве сущестования.

Если бы не существовало этой проекции, то переживаемое поглощение существования сознанием наблюдателя не дало бы возможности говорить о каком-либо ином пространстве, кроме пространства созерцания, равно как если бы не было этой случайной границы, сознание наблюдателя в своей спроецированности в пространство существования не могло бы мыслить себя противостоящим своему предмету.

Поэтому ситуации первого типа включают:

(а) образ проекции сознания наблюдателя в пространство существования, то есть образ наблюдателя в пространстве существования (тогда функции наблюдателя получает один из персонажей), и

(б) образ предмета его созерцания в его случайной замкнутости и ограниченности:

(1)

(а)
Но вот Людмила вновь одна.
Не зная, что начать она
К окну решетчату подходит,

(б)
И взор ее печально бродит
В пространстве пасмурной дали.


(2)

(а)
Но вдруг пред витязем пещера;
В пещере свет. Он прямо к ней
Идет под дерзостные своды,
Ровесники самой природы.
Вошел с уныньем: что же зрит?

(б)
В пещере старец; ясный вид,
Спокойный взор, брада седая;
Лампада перед ним горит;
За древней книгой он сидит,
Ее внимательно читая.


(3)

(а)
Свершив с Рогдаем бой жестокий,
Проехал он дремучий лес;

(б)
Пред ним открылся дол широкий
При блеске утренних небес.
Трепещет витязь поневоле:
Он видит старой битвы поле.


(4)

(а)
Пред ним открылася поляна;

(б)
Он видит сумрачный курган;
У ног Людмилы спит Руслан,
И ходит конь вокруг кургана.


(5)

(а)
Пастушка милая внимала

(б)
Друзей открытый разговор
И, устремив на хана взор,
И улыбалась, и вздыхала.


(6)

(б)
В своей ужасной красоте
Над мрачной степью возвышаясь,
Безмолвием окружена,
Пустыни сторож безымянной,

(а)
Руслану предстоит она
Громадой грозной и туманной.

Соотношение между созерцанием и существованием в этих повествовательных эпизодах пушкинской поэзии - прямо противоположно тому, что происходило... в театре пушкинской эпохи.

Если в зрительном зале, как в театрах позднейшего времени, полностью погашен свет, то зрители видят - только созерцаемое ими на сцене.

В театре же пушкинского времени, как нам это известно из балетных строф романа "Евгений Онегин", во время представления - кипела жизнь. И представляемое на сцене - являлось одновременно... частью этой реально существующей жизни ("Всех пора на смену"; "Непостоянный обожатель очаровательных актрис" и т.д.).

Любопытно отметить, что в авангардном театре ХХ века это соотношение между созерцаемым и существующим - вновь становится прямо противоположным, только по иным, чем в поэме "Руслан и Людмила", параметрам. Зрительный зал также активен; только он, оставаясь таковым, одновременно - втягивается в "революционное" театральное представление как его полноправный участник.

Вернемся, однако, к приведенным эпизодам первой пушкинской поэмы, где "на сцене" находится реально (для сюжета произведения) существующее; а в "зрительном зале" - тот, кто превращает его в созерцаемую картину.

Предмет созерцания в них выделяется, как мы видим, в пространстве существования -

рамой окна (1),

сводами пещеры (2),

деревьями на опушке леса (3) и (4),

неучастием наблюдателя в разговоре (5),

своей фантастичностью (6).

Дистанциированное, отстраненное единство возникающей картины здесь, в отличие от театра, случайно и мимолетно; наблюдатель на мгновение становится безучастным свидетелем ситуации, чтобы в следующий момент вновь оказаться в нее вовлеченным на правах заинтересованного персонажа.

Это нечто вроде игры объектов с наблюдателем, в которой возникает изображение неуловимой в своей динамике границы сознания и его предмета.


2.  Н а б л ю д а т е л ь   с   ф у н к ц и е й   п е р с о н а ж а .

Случайная граница актуализирует представление о присутствии предмета одновременно в ментальном и физическом пространстве. Но для того, чтобы стать актуализированным, такое представление должно существовать. Действительно, для того чтобы сосредоточиться на факте внеположности проекции своего сознания ограничившему себя предмету, наблюдатель к тому моменту должен уже обладать неосознанным представлением о присутствии этого предмета не только в событии созерцания, но и в том же пространстве существования, в котором присутствует эта проекция.

Это значит, что автор образа (б) совпадает не только с предметом образа (а) - персонажем-наблюдателем, - но и с автором этого второго образа, автором созерцания. И, следовательно, на предмет образа (б) направлен акт созерцания не только того сознания, проекция которого содержится в образе (а), но и сознание автора этой проекции.

То, что такое соотношение действительно имеет место, доказывается возможностью совпадения содержания сознания наблюдателя и содержания сознания, проекция которого присутствует в ситуации наблюдения, при условии, что его характеристики, задаваемые этой проекцией, не будут противоречить характеристикам ситуации наблюдения, задаваемым соответствующей ей ситуацией существования.

Пример такого совпадения демонстрирует фрагмент первой песни поэмы, состоящий из восьми предложений:

(1)
Все четверо выходят вместе;

(2)
Руслан уныньем как убит;

(3)
Мысль о потерянной невесте
Его терзает и мертвит.

(4)
Садятся на коней ретивых;

(5)
Вдоль берегов Днепра счастливых
Летят в клубящейся пыли;

(6)
Уже скрываются вдали;

(7)
Уж всадников не видно боле...

(8)
Но долго все еще глядит
Великий князь в пустое поле
И думой им вослед летит.

Если читать эти предложения в направлении от (1) к (8), то все их образы будут содержанием сознания наблюдателя. Если "читать" предложения в направлении от (7) к (1) - как это и подразумевает у Пушкина предложение (8) - то те же самые образы окажутся содержанием сознания персонажа, проекция которого находится в пространстве существования, схватываемого созерцанием этого последнего предложения.

Содержанием сознания наблюдающего персонажа вполне могут быть и характеристики, задаваемые предложениями (1) - (3): князь Владимир мог не только видеть, как витязи выходят из пиршественной залы, но и разглядеть "убитый" вид Руслана и сделать ту же бесспорную догадку о причинах этой "убитости", которую дает у Пушкина автор мысли и созерцания.

Сопоставление предложений (4) - (8) показывает уже, как характеристики ситуации наблюдения разворачиваются в проекцию сознания наблюдателя в пространство существования (в образ наблюдателя в пространстве существования); а совершаемость акта его созерцания одновременно оказывается свернутой в смысловом итоге этой проекции:

предложение (4) подразумевает сам факт наличия наблюдателя;

предложение (5) подразумевает положение движущегося предмета на таком же расстоянии от наблюдателя, на каком находится фон его движения;

предложение (6) подразумевает положение предмета относительно наблюдателя;

предложение (7) подразумевает направленность сознания наблюдателя на предшествующий образ своего созерцания;

предложение (8) делает наблюдателя предметом иного события созерцания.

Таким образом, предложения (4) - (7) в свернутом виде содержат проекцию созерцающего сознания в пространство существования, причем она оказывается тем сильнее, чем определеннее становится позиция наблюдателя; а предложение (8) в свернутом виде содержит совершаемость акта созерцания в сознании наблюдателя, являющегося предметом иной ситуации наблюдения.

А главное, лишь в последнем из этих предложений становится ясным, чем образована временная граница между наблюдателем и предметом его созерцания: неподвижностью (князя Владимира) и движением (четырех отъезжающих витязей).

То, что автором образа (б) одновременно является автор образа (а), объясняет то, что в совершаемости этого акта созерцания рассеяны проекции сознания, в котором этот акт совершается, а то, что в образах (а) в свернутом виде находится совершаемость акта созерцания, спроецированного в их пространство существования, объясняет, что в них рассеяны элементы предмета этого наблюдения.

В первом из приведенных нами эпизодов:

к окну решетчату (подходит) - и взор ее печально бродит.

В третьем:

(проехал он) дремучий лес - пред ним (открылся дол широкий); он видит (старой битвы поле.

В четвертом:

(пред ним) открылася поляна - он видит (сумрачный курган).

В пятом:

- и, устремив (на хана) взор.

Во всех случаях образов (а) и (б) текст, не заключенный нами в скобки, - перенесен из текста описания противоположного образа.

Поскольку образы (а) и (б) оказываются одной и той же ситуацией созерцания, в которой сознание наблюдателя, встретившись со случайно или условно ограничившим себя предметом, осознает принадлежность свою и своего содержания одновременно пространству созерцания и пространству существования, ментальному и физическому пространству, - то их раздельное расположение в описании служит изображению двойственной природы события созерцания, а тем самым двойственной принадлежности вовлеченного в него предмета. Поэтому оказывается, что самоизображение ситуации наблюдения, в котором становится в одном из возможных направлений изображение природы слова, опосредуется самим этим словом, как оно является в соответствующих предложениях описания.



I I .   В о с п р о и з в е д е н и е   о п о с р е д о в а н н о г о   о б р а з о м   с о з е р ц а н и я   о т н о ш е н и я   с л о в а   к   д е й с т в и т е л ь н о с т и .


Чтобы пробиться к своему предмету, сознание наблюдателя должно преодолеть свою спроецированность в пространство существования. В этой проекции его динамика распадается на три части:

сознание наблюдателя,

среда наблюдения,

объект наблюдения.

Пока сознание наблюдателя пробирается сквозь эти слои пространства существования, в событие созерцания оказываются вовлеченными посторонние для его замысла обстоятельства - следы его укорененности в ситуации существования, и они начинают ощущаться как помехи, когда привлекают к себе специальные усилия созерцания.

Помеха может исходить от каждой из частей проекции созерцания в отдельности или от всех трех частей сразу.

Предмет созерцания теряется в обстоятельствах своего существования. Но поскольку сознание наблюдателя в ситуациях этого типа ощущает свое бессилие отыскать то, что ему нужно, в плотном слое побочных обстоятельств, значит у него заранее должен быть некий предвосхищающий образ своего предмета, которому не отвечают все остальные предлагаемые ситуацией существования обстоятельства. Обстоятельства ситуации существования не годятся, чтобы войти в акт созерцания, потому что в них не находит себе соответствия природа сознания наблюдателя.

В результате к совершаемости созерцания привлекаются все подряд обстоятельства в надежде, что среди них окажется подлинный предмет созерцания, а оказавшись в сознании наблюдателя, проступит на фоне всех чуждых, несродных тому элементов:

Князья и витязи кругом
Стоят унылы; гласы трубны,
Рога, тимпаны, гусли, бубны
Гремят НАД НЕЮ...

(картина перед глазами киевлян, входящих посмотреть на возвращенную Фарлафом Людмилу).

Расположение слов указывает на расположение образов: выделенное дополнение теряется среди многочисленных главных членов двух предложений и своей синтаксической функцией и своим местоименным выражением - так же, как главное, что интересует наблюдателей, теряется среди оглушивших их сознание звуковых и зрительных раздражителей. Подлинный предмет их созерцания всплывает не сразу - как не в первом, а лишь во втором предложении обозначающее его дополнение находит свое словесное выражение:

кругом (нее) стоят,
гремят над нею.

Итак, ситуации второго типа включают:

(а) образ посторонних сознанию обстоятельств и

(б) образ подлинного предмета созерцания, предвосхищаемый и находимый в слое помех.

Оба они одинаковы в своей вовлеченности в совершаемость созерцания. Чтобы различить подлинный образ в овладевшем созерцанием хаосе обстоятельств, нужно его знать помимо его погруженности в этот хаос. Источник этого знания следует искать:

- в отдельном описании подлинного образа: в том случае, если формально-перцептивные моменты наблюдения дополнены содержательно-биографическими, и те указывают на искомый наблюдателем предмет созерцания, и

- в различии реакций сознания наблюдателя на одолевающие его посторонние обстоятельства и на предвосхищаемый в их слое предмет: в том случае, когда нет такого отдельного описания. Характер этих различий становится ясен, когда известно, какие реакции относятся к помехам, какие - к предмету, то есть в ситуациях наблюдения, дающих первый источник знания.

У Пушкина существуют отдельные эпизоды, самим сюжетом своим - как бы характеризующие каждый из двух образов ситуации:

(а)
Вдали завидя шлем брадатый,
Залог победы роковой,
Пред ним арапов чудный рой,
Толпы невольниц боязливых,
Как призраки, со всех сторон
Бегут - и скрылись.

(Руслан разыскивает Людмилу в саду Черномора).

Побочные обстоятельства для сознания наблюдателя - призраки, вовлеченные в событие созерцания в своей неподлинности в качестве его предметов. Поэтому, боязливые, они бегут и скрываются от сознания, чтобы уступить место искомому предмету.

(б)
Вдруг сон прервался: вражий стан
С тревогой шумною воспрянул,
Внезапный шум сражений грянул;
Смутилось сердце киевлян.

(на печенегов напал воскрешенный Финном Руслан).

Подлинный предмет созерцания сказывается в том смущении, которые испытывает сознание, теряясь в хаосе впечатлений (или, как мы бы теперь, вслед за Пушкным, сказали - информационном "шуме"). Этот предмет - пропущенное звено в логической цепи размышлений о ситуации существования: киевлян смущает, откуда шумная тревога и шум сражений в лагере печенегов, если сами они на них еще не напали?

В ситуациях наблюдения, одолеваемых помехами из разных слоев проекции созерцания в пространство существования, образ (а) будет обладать разной формой прозрачности их содержания, а образ (б) - сказываться в разной форме его несвязности.


1.  С о з н а н и е   в   п л е н у   с и т у а ц и и   с у щ е с т в о в а н и я .

Когда помеха созерцанию происходит от того, что сознание находится в плену ситуации существования, открывается неподлинность для совершаемости созерцания самого такого сознания, в котором созерцание предстоящих ему предметов сменяется призраками и видениями не существующих в данный момент ситуаций:

(а)
                    ...наконец она (Людмила)
Очнулась, пламенным волненьем
И смутным ужасом полна;
Душой летит за наслажденьем,
Кого-то ищет с упоеньем;
"Где ж милый, - шепчет, - где супруг?"

(б)
Зовет - и помертвела вдруг.
Глядит с боязнию вокруг.

Если сознание наблюдателя, как в данном случае, в каждом отдельном акте берет предметом сразу всю историю своего существования, так что любой предмет и в любое время может быть привлечен им в качестве своего образа, то призраки и видения проволакиваются сквозь сознание силой его вовлеченности в существование лишь только в порядке следования в пространстве существования. Поэтому, хотя образы (б) вопиют к сознанию даже в момент его спроецированности в образ (а), они не могут в нем присутствовать, пока не придет их черед в порядке существования.

Совершаемость созерцания, превращенного в призраки и видения, присутствуют в модусе потенциальности. Его стремление перейти из безжизненного состояния в действительность само выступает помехой для власти существования над сознанием наблюдателя. Подлинный предмет наблюдения сказывается в борьбе, которую существование ведет с возможностью созерцания. Следы этой борьбы проступают в предложениях описания различными формами отрицания.

Формы отрицания в разных предложениях описания служат двум разным целям:

I отрицается помеха (то есть сознание наблюдателя, наполненное призраками и видениями), и тем самым утверждается неподлинность образа (а);

II отрицается предмет, и тем самым утверждается несвязность содержания сознания наблюдателя (отсутствие в нем совершаемости созерцания).

I

(1)
И мнится... шепчет тишина;
Идут - идут к ее постеле;
В подушки прячется княжна -
И вдруг... о страх!.. и в самом деле
Раздался шум...

(2)
Рабы влюбленного злодея,
И день и ночь, сидеть не смея,
Меж тем по замку, по садам
Прелестной пленницы искали,
Метались, громко призывали,
Однако все по пустякам.


II

(1)
Но безутешная Людмила
Идет, идет и не глядит;
Волшебства роскошь ей постыла,
Ей грустен неги светлый вид;
Волшебный сад кругом обходит,
Свободу горьким дав слезам,
И взоры мрачные возводит
К неумолимым небесам.

(2)
Но, страстью пылкой утомленный,
Не ест, не пьет Руслан влюбленный,
На друга милого глядит,
Вздыхает, сердится, горит
И, щипля ус от нетерпенья,
Считает каждые мгновенья.

Борьба неподлинного сознания с возможностью совершаемости события созерцания сказывается в каждом из приведенных описаний формами отрицания:

I

(1)
мнится (т.е. не в самом деле)

(2)
по пустякам


II

(1)
не глядит
постыла
грустен (т.е. не весел)
взоры мрачные возводит к неумолимым небесам

(2)
не ест
не пьет
вздыхает
сердится
горит
(в) нетерпенье
считает мгновенья.

В описаниях I помеха созерцанию содержится в отрицаемых предложениях, а подлинный предмет - в утверждении предложений, противоположных тому, что отрицается в первых. В описаниях II предмет созерцания содержится в отрицаемых предложениях, а помеха - в формах их отрицания.


2.  Н е п р о н и ц а е м о с т ь   п р о с т р а н с т в а   с у щ е с т в о в а н и я .

Осуществимость созерцания зависит от согласия существования допустить его к своему смыслу. Когда пространство существования наглухо замыкает свой смысл от сознания наблюдателя, ситуация созерцания наполняется хаосом ничего не говорящих о себе в своей связности впечатлений, а истина, к которой пробирается сознание наблюдателя, дает о себе знать целым рядом вопросов, возникающих к этим немым вестникам - целым рядом провалов в логической цепи размышлений о дразнящем воображение и неуловимом предмете.

(1)
                                   Вдруг
Гром грянул, свет блеснул в тумане,
Лампада гаснет, дым бежит,
Кругом все смерклось, все дрожит,
И замерла душа в Руслане...
Все смолкло. В грозной тишине
Раздался дважды голос странный,
И кто-то в дымной глубине
Взвился чернее мглы туманной.

Источник помех созерцанию исходит здесь от всех трех частей его проекции в пространство существования.

Сознание наблюдателя:

- замерла душа.

Среда наблюдения:

- туман;
- дым бежит;
- все смерклось;
- грозная тишина;
- дымная глубина;
- туманная мгла.

Объект наблюдения:

- почему гром грянул?
- почему свет блеснул?
- почему все дрожит?
- почему все смолкло?
- голос странный;
- что он произнес?
- кто-то;
- взвился;
- чернее мглы.

Аналогичным образом организован эпизод встречи с головой убитого богатыря:

(2)
В своей ужасной красоте
Над мрачной степью возвышаясь,
Безмолвием окружена,
Пустыни сторож безымянной,
Руслану предстоит она
Громадой грозной и туманной.
В недоуменье хочет он
Таинственный нарушить сон.


Сознание наблюдателя:

- в недоуменье.

Среда наблюдения:

- безмолвие;
- безымянная пустыня (вариант: безымянной сторож);
- туманная (громада).

Объект наблюдения:

- ужасная красота;
- грозная громада;
- таинственный сон.

В обоих случаях, исходящая от предмета таинственность судорогой пробегает по среде наблюдения, сообщая ей свою безответность, и достигает сознания наблюдателя. Насколько она властна над его проекцией в пространстве существования, она не допускает его до своего смысла и тем самым делает помехой событию созерцания; насколько сознание наблюдателя надстоит над ситуацией существования в совершаемости своего созерцания, настолько оно обладает знанием о предмете, который должен находиться по ту сторону вопросов, в направлении, указанном разрывами в логической цепи размышлений.


3.  Н е п о с и л ь н о с т ь   о б ъ е к т а   д л я   с о з е р ц а н и я .

Препятствия созерцанию начинают исходить от объекта, когда сознание наблюдателя берет на себя непосильную задачу уследить за большим количеством предметов, например, больших масс народа. Тогда сознание вбирает все перцептивные впечатления без разбору в совершаемость своего созерцания и начинает прорабатываться сквозь них к истинному предмету, отбрасывая слой за слоем.

При этом минуются два слоя перцепций, во-первых - звуковой фон, как при описании пира у князя Владимира:

(1)
I Слилися речи в шум невнятный;

II Жужжит гостей веселый круг...

В этом описании подлинный предмет созерцания (содержание слов), скрывающийся за звуковыми призраками - образ (а), - присутствует своей неуслышанностью - образ (б):

(а)
шум
жужжит

(б)
слилися
невнятный.

При этом можно обратить внимание на то, что Пушкин - дает как бы два ракурса этой неуслышанности: один, когда происходит переход от некоего момента, когда можно было различать какие-то "речи" - к "невнятному шуму" (I); а второй - когда тот же "шум" воспринимается как таковой, без какого бы то ни было различительного фона (II); и поэтому определяется как "жужжание" - как самостоятельная, не имеющая для себя каких-либо более внятных модусов речь живых существ, уподобляющая их жужжанию пчелиного роя.

В первом случае подлинный объект созерцания скрывается за непосильным для перцептивных возможностей наблюдателя звуковым материалом; во втором - он имеет нулевую степень.

Мышление Пушкина здесь - кинематографично, монтажно. Это становится особенно заметно в других описаниях этой группы, где сохраняется та же двуступенчатость, только здесь она имеет уже другое значение, как в эпизоде описания того же пира, но уже при получении известия о похищении героини:

(2)
I Все встали с шепотом глухим

II И вдруг смутились, зашумели...

В этом описании за звуковым фоном (а) открывается новый образ (а'), скрывающий предмет созерцания, - зрительные впечатления:

(а)
шепот
зашумели

(а')
встали
смутились.

Та же двуступенчатость сохраняется и в финале поэмы при описании въезда в город победившего печенегов Руслана; шествия горожан к телу уснувшей Людмилы; штурма города:

(3)
I И шум на стогнах восстает;

II В волненье радостном народ
Валит за всадником, теснится...


(4)
I Народа пестрою толпой
Градская площадь закипела;

II Печален терем всем открыт;
Толпа волнуется, валит
Туда...


(5)
I               Толпы врагов
Зарею двинулись с холмов;

II Неукротимые дружины
Волнуясь, хлынули с равнины
И потекли к стене градской...

Каждое из этих описаний содержит следующие характеристики толпы, относящиеся к зрительным впечатлениям:

(3)
в волненье
валит

теснится

(4)
волнуется
валит

закипела

(5)
волнуясь
двинулись
хлынули
потекли.

Пересечения этих трех множеств подсказывают, что зрительные характеристики делятся на две группы:

1 - (а')
волнуется
валит
двинулись
хлынули
потекли

2 - (а'')
теснится
закипела.

Группы 1 и 2 показывают, что зрительные впечатления - образующие слой, следующий за звуковым фоном, - в свою очередь, делятся на два слоя.

В предложениях группы 1 сознание наблюдателя пытается осмыслить толпу как единое текучее тело. Но здесь подлинный предмет созерцания опосредуется сравнением с водной стихией, что, как подсказывает наблюдателю имеющийся у него предвосхищающий образ предмета, скрывает часть его черт - и образы (а') бегут и скрываются от сознания наблюдателя, чтобы уступить место образам (а''), составляющим группу 2.

Эти образы открывают то, что было заслонено предыдущим слоем: текучее тело толпы составлено из отдельных теснящихся, как пузырьки при кипении воды, единиц. Но и эти образы годятся лишь на то, чтобы увидеть отдельные состояния людской массы, но совершенно недостаточны для прослеживания траектории каждой из теснящихся единиц при общем движении.

И поэтому они - тоже призраками рассеиваются в сознании наблюдателя, чтобы уступить место - образам (б'), не имеющим для себя специального лексического выражения, как они его имели в описании (1). Они, эти отсутствующие образы - представляют в описаниях (2 - 5) предмет описания как неувиденность перехода между частями I и II.

В итоге помехи созерцанию в этих ситуациях наблюдения предстают как серия последовательно рассеивающихся образов (а), (а') и (а''), а подлинный предмет созерцания предстает в своей неуслышанности (б) и неувиденности (б').


4.  Н е п р о з р а ч н о с т ь   с р е д ы   н а б л ю д е н и я .

В тех ситуациях, где среда чинит препятствия сознанию наблюдателя, удаляя его предмет на почти недостижимое для глаз расстояние или становясь непрозрачной, наполнившись дымом, туманом и темнотой, из поля зрения наблюдателя вываливаются куски предмета, который схватывается его созерцанием сквозь эти заслоны. Так из мысленного облика персонажа, находящегося на большом расстоянии, выпадает имя, и на его месте остается зиять провал местоимения или неопределенной дескрипции:

Как вдруг он (Фарлаф) видит: КТО-ТО в поле,
Как буря, мчится на коне.
(Рогдай)

Он (Руслан) оглянулся - в поле чистом,
Подняв копье, летит со свистом
СВИРЕПЫЙ ВСАДНИК, и грозой
Помчался князь ему навстречу.
(Рогдай)

И вдруг он (Руслан) видит пред собою
Смиренный парус челнока
И слышит песню РЫБАКА
Над тихоструйною рекою.
(Ратмир)

Бегут нестройными толпами
И видят: в поле меж врагами,
Блистая в латах, как в огне,
ЧУДЕСНЫЙ ВОИН на коне
Грозой несется, колет, рубит,
В ревущий рог, летая, трубит...
(Руслан)

Когда сопротивлением среды сознанию наблюдателя загораживаются части предмета, оно, зная, что за этими помехами должно скрываться то, чего недостает полноте представленности в нем этого предмета, оставляет для недостающего пропуск в совершаемости своего созерцания, который выступает в предложениях как частичная неопределенность описания:

(1)
I Он на долину выезжает
И видит: замок на скалах
Зубчаты стены возвышает;
Чернеют башни на углах;

II И дева по стене высокой,

III Как в море лебедь одинокий,

IV Идет, зарей освещена;

V И девы песнь едва слышна
Долины в тишине глубокой.


(2)
                              Киевляне
Толпятся на стене градской...
И видят: в утреннем тумане
Щиты белеют за рекой;
В полях наездники мелькают,
Вдали подъемля черный прах;
Идут походные телеги,
Костры пылают на холмах.


(3)
Померкла степь. Тропою темной
Задумчив едет наш Руслан
И видит: сквозь ночной туман
Вдали чернеет холм огромный
И что-то страшное храпит.


(4)
Луною замок озарен /.../
Но вот в глубокой тишине
Дверь отворилась; пол ревнивый
Скрыпит под ножкой торопливой,
И при серебряной луне
Мелькнула дева.

Сквозь фильтр среды наблюдения в сознание пропускаются такие зрительные впечатления, что в них предмет не похож на себя самого, но иногда они позволяют воображению дорисовать мысленный облик предмета. Поэтому содержание события наблюдения в данном случае неоднородно; оно включает:

1. Зрительные и акустические впечатления от предмета, которым удалось проникнуть сквозь фильтр среды.

2. Воссозданное по ним воображением мысленное представление о предмете.

В предложениях описания логическая структура этого бессознательного умозаключения не воспроизводится: сочетание обозначений образов 1 и 2 в дескрипциях заставляет думать, что те и другие получены путем непосредственного наблюдения. Помочь увидеть различие их природы может ошибка в мысленной реконструкции целостности предмета.

Так, в описании (3) характеристики увиденного таким образом распределяются по двум группам:

1
чернеет
огромный
храпит

2
что-то страшное
холм

Образы второй группы сами по себе противопоставляются первым как неувиденность предмета. А то, что твердая и убежденная оценка наблюдателя увиденного как холм, является на самом деле плодом его воображения, - становится ясным, когда холм далее оказывается головой сраженного великана.

Теперь дескрипции описаний (2) и (4):

шатры белеют за рекой

щиты, как зарево, блистают

пол ревнивый Скрыпит под ножкой торопливой

- могут быть расчленены на словесные обозначения слуховых и цветовых (световых) впечатлений и мысленных реконструкций предмета, чтобы показать различие путей, которыми они были вовлечены в событие созерцания.

1
белеют
как зарево, блистают
пол скрыпит

2
шатры
щиты
женская походка

Все образы 1 действительно увидены и услышаны, все образы 2 не увидены, а представлены воображением на материале образов 1. Различие природы образов этих двух групп в совершаемости созерцания открывает, что во всех таких словосочетаниях в свернутом виде содержится логическая структура бессознательного умозаключения.

Такую же устроенность имеют дескрипции:

в полях наездники мелькают, вдали подъемля черный прах (2)

при серебряной луне мелькнула дева (4)

Это доказывается сопоставлением предложений описания (2):

В полях наездники мелькают,
Вдали подъемля черный прах;

и

Идут походные телеги...

Точка с запятой поставлена в конце первого предложения потому, что деепричастный оборот равным образом может быть отнесен и ко второму предложению. И, хотя киевляне видят поднимающуюся пыль и вокруг телег, и вокруг наездников, в каждом случае этот образ занимает в созерцании совершенно различные места обоз с такого расстояния может быть увиден и сам по себе, но только по клубам пыли можно догадаться о скачущих всадниках.

Поэтому словосочетания "наездники мелькают" и "мелькнула дева" обозначают акт созерцания, в котором наблюдатель доподлинно видит только что-то мелькающее, а о том, что это "что-то" - всадники или девушка, только догадывается: в первом случае по клубам пыли, а во втором - по звуку шагов.

Поэтому к подлинным перцепциям, поставляющим материал для работы воображения, следует присоединить впечатления от движения, и две группы, вскрывающие структуру подразумеваемого дескрипцией умозаключения, дополнить:

1
мелькают

2
наездники
дева.

В описаниях (2) и (4) помеха созерцанию обозначается подразумеваемым следствием предложений:

киевляне толпятся на стене градской (удаленность)

луною замок озарен (темнота).

В описании (3) помеха созерцанию называется дважды:

померкла степь, тропою темной

сквозь ночной туман.

В первом случае она безотносительно к созерцанию персонажа, а во втором вовлечена в совершаемость его наблюдения, и описание показывает, как в этом вовлечении в созерцание среды в качестве помехи, а не просто равнодушного фона, меняется ее осмысление в сознании наблюдателя: в усилиях разглядеть сквозь нее предмет ему открывается ее сложность, составленность из двух преград - темноты и тумана.

В описании (1) то, что среда составляет помеху, узнается лишь потому, что особенности этого акта созерцания характерны только для разглядывания удаленного объекта. В предложении V эта особенность сказывается в том, что приходится напрягать слух, чтобы услышать песню. В предложении III - в той неопределенности зрительного впечатления, которая заставляет воображение колебаться, выбирая, к какому предмету его отнести.

Иными словами, сравнения в предложениях:

как в море лебедь одинокий (1)

щиты, как зарево, блистают (2)

вдали чернеет холм огромный (3)

- имеют один и тот же источник происхождения.

Предложение IV в описании (1) коррелирует с предложением I:

идет, зарей освещена (свет)

чернеют башни на углах (тень).

Поэтому освещенность предмета не является равнодушным фоном созерцания, а имеет в сознании наблюдателя конструктивное значение: он торопится рассмотреть девушку, пока она не скрылась в тени.

Таким образом, предложения описания в этом повествовательном эпизоде подразумевают напряженность, неопределенность и торопливость созерцания, а эти характеристики - уже в свою очередь подразумевают удаленность предмета на большое расстояние от наблюдателя.