После того, как персонаж повести 1901 года украл ключи у своего тюремщика и (подобно Мастеру в романе Булгакова, укравшему ключи у нянечки сумасшедшего дома) начал путешествовать по казематам, мы видели, что наибольшее внимание он уделяет камере молодого человека по имени Гурлов, управляющего его имением.

Отношения, их связывающие, - тоже подобны тем, которые связывают Мастера и Ивана Бездомного. Мастер называет его - "мой ученик", хотя тот всего лишь выслушал, да и то не от автора, первую главу его романа и узнал историю его написания и любви Мастера к Маргарите.

Быть может, дело тут - во взволнованной заинтересованности, с которой Иванушка отнесся к первым страницам романа о Понтии Пилате. Он ведь и сам является автором поэмы... на ту же тему; хотя речь о ней в его беседах с Мастером, конечно же, не идет. И в эпилоге романа мы действительно узнаем, что он, Иван Николаевич Понырев, становится - профессором истории.

Какова его специализация, по какому периоду, - нам не говорят, но ясно, что выбор профессии - предопределен романом.

Те же самые отношения связывают и персонажей повести 1901 года, но связь здесь - очевидна, изображена с подчеркнутой ясностью. И беседы, которые они ведут в тюремной камере, - это действительно беседы учителя и ученика, как эта беседа о случае ясновидения у жены Гурлова, Маши:

" - ...Вот, видите ли, я все равно объяснил бы вам, потому что вы уже посвящены мною в некоторые тайны, но теперь объяснение требуется само собою. Однако прежде чем я вам покажу на деле, я должен дать вам понятие о существе человека.

И князь Михаил Андреевич, понизив голос, стал рассказывать Гурлову.

Он говорил подробно и долго, и Сергей Александрович слушал его, не перебивая. Изредка только глаза его удивленно расширялись, и он взглядывал на своего учителя, видимо, пораженный тем, что узнавал впервые в жизни.

- Ну, а теперь до завтра!..."

"Глаза его удивленно расширялись" - выражая тот же взволнованный интерес, что и у Ивана к роману Мастера. Однако отношения их определяются - прямо противоположным образом, чем отношения персонажей Булгакова, где они были выражены со стороны Мастера по отношению к Иванушке, его "ученику". Здесь же, наоборот, князь - называется "учителем" своего слушателя.

И заканчивается эта беседа - типичной фразой, которой заканчивается школьный урок или лекция в вузе.

*      *      *

А вот в чем состоит конкретное содержание этих лекций - это становится особенно интересным. В той же самой их беседе князь говорит:

" - ...В жизни вечно борются ночь и день, порок и добродетель, ангел и демон... И в этой борьбе - жизнь..."

А еще до начала их разговора, когда он находится наедине с собой, о нем, о его взглядах сообщается самим автором:

"...Слабый человек боится зла и робеет пред ним, но мудрый ищет в нем доброе, ибо зло есть лишь противоположность добра, но не его отсутствие. Михаил Андреевич знал это".

А в более поздней их беседе, которая происходит уже не в тюремной каамере, а когда их ведут по улице под конвоем, эта идея "учителя" излагается им с наибольшей полнотой.

И характерно, что происходит это, когда оба элемента будущего булгаковского эпизода - действие и место действия (преподнесенные в повести 1901 года, как мы видели, изолированно друг от друга)... пересекаются, словно бы готовые слиться воедино. Конвоируемые арестанты, "учитель" и "ученик", - встречают карету, на которой их друга, одурманенного "черным человеком" Чаковнина, везут в дом сумасшедших:

"... - Да зачем существует это зло? - перебил Гурлов. - Зачем, наконец, люди должны вести борьбу с ним?

- Потому что в борьбе жизнь. Земля живет и движется вокруг солнца лишь потому, что в этом ее движении борются две силы: одна - которая притягивает, и другая - которая несет ее вперед; не будь первой - она помчалась бы и погибла бы в пространстве; не будь второй - она притянулась бы к солнцу и была бы сожжена им. Так во всем мире - всюду аналогия. Свет борется с тенью, и, не будь света, не было бы и тени, и наоборот. Так и добро, и зло. Добро есть свет, зло - тень его. Если бы мы не видели тени - не замечали бы и света".

И когда мы слышим это рассуждение, мы понимаем, что те же самые мысли высказывались... у Булгакова в романе Воландом на крыше Румянцевского музея, в беседе с учеником Иешуа Левием Матвеем.

*      *      *

"... - Ба! - воскликнул Воланд, с насмешкой глядя на вошедшего, - менее всего можно было ожидать тебя здесь! Ты с чем пожаловал, незваный, но предвиденный гость?

- Я к тебе, дух зла и повелитель теней, - ответил вошедший, исподлобья недружелюбно глядя на Воланда.

- Если ты ко мне, то почему же ты не поздоровался со мной, бывший собиратель податей? - заговорил Воланд сурово.

- Потому что я не хочу, чтобы ты здравствовал, - ответил дерзко вошедший.

- Но тебе придется примириться с этим, - возразил Воланд, и усмешка искривила его рот, - не успел ты появиться на крыше, как сразу же отвесил нелепость, и я тебе скажу, в чем она, - в твоих интонациях. Ты произнес свои слова так, как будто ты не признаешь теней, а также и зла. Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей шпаги. Но бывают тени и от деревьев и от живых существ. Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое, из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп..."

Монолог Воланда встречает нас... реминисценцией из романа Ф.М.Достоевского "Бесы" (и это, как увидим в дальнейшем, было запланировано... еще в повести 1901 года). Левий Матвей, по словам Воланда, "отвесил нелепость"; и заключается она - в "интонациях". И ведь действительно, если приглядеться, если взглянуть на дело - с точки зрения "умного духа": Левий Матвей злобно... проповедует против зла!

Но мы хотим здесь только отметить, что это - именно то возражение, которым (в пропущенной главе романа) старец Тихон встречает... исповедь Ставрогина. Единственное замечание, которое он делает, ее выслушав: "Слог надо бы поправить..."! И это, так же как у булгаковского персонажа, - возражение по существу. У Ставрогина это - не исповедальный слог; это - не слог человека, готового смиренно принять суд о себе окружающих, но человека - готового опередить и заранее опровергнуть всякую о себе оценку.

В дальнейшей своей разработке этого мировоззрения, вложенного у Булгакова в уста Воланда, - автор повести 1901 года повторит... и этот прием: вставит в соответствующий фрагмент - цитату из романа "Братья Карамазовы" (правда, из сцены с участием уже не старца Зосимы, а его ученика, Алеши Карамазова). Но мы пока что остановимся на тех "заготовках" булгаковского повествования, которые - уже встретились нам в приведенных пассажах.

*      *      *

"Так во всем мире - всюду аналогия", - говорит персонаж повести 1901 года. И персонаж романа Булгакова - тоже проводит аналогии. В первом случае - это аналогии борьбы, происходящей в разных сферах бытия, во втором - это аналогии между тенями от физических предметов и злом в человеческой природе ("тени получаются от предметов и людей").

Левий Матвей исповедует "добро", а сам - смотрит и говорит "исподлобья", "недружелюбно" и "дерзко": то есть носит в своей душе - зло против Воланда; "отбрасывает тень", как... его шпага. Но при этом он в этом диалоге, выслушивая это рассуждение (которое он затем называет "софистикой"), - как бы занимает место "ученика" в рассмотренных нами ранее диалогах персонажей Булгакова (в сумасшедшем доме) и автора повести 1901 года (в тюрьме).

Это и вправду его постоянная функция, он и вправду - ученик. Но ученик - Иешуа. А Воланд в этом диалоге - принимает на себя функцию... у-чи-те-ля. Получается - типичная "школьная" ситуация: учитель - перед исподлобья, недружелюбно глядящими на него и дерзко отвечающими ему учениками!

И еще одно различие: в рассуждении Воланда "свет" - просто сосуществует с "тенью", в то время как в рассуждении персонажа повести 1901 года - между ними идет борьба. Правда на эту борьбу есть намек и в реплике Воланда: "что бы ДЕЛАЛО твое добро, если бы не существовало зла". Но здесь скорее речь идет не о том, что добро что-то "делает" со злом, а о том - как ему позаботиться о себе самом, если зло исчезнет.

Это обуславливает присутствие еще одного пласта в рассуждениях "учителя" из повести 1901 года. Он, этот пласт, уже известен нам по предыдущему произведению дилогии, повести "Вязниковский самодур". Если для воззрений, выраженных в реплике Воланда, достаточно - сосуществования, равновесия "добра" и "зла", то по воззрениям персонажа Волконского, между ними идет борьба, а значит - должны существовать средства, чтобы одно победило другое.

И у Булгакова в том же диалоге - эта проблематика тоже находит себе отражение - в портретной характеристике Левия Матвея: чтобы бороться, "добро" - должно вобрать в себя черты "зла"! И оригинальность воззрений персонажа повести состоит в том, что он, как мы уже говорили при предыдущем обсуждении этих воззрений, - думает, что нашел способ - как этого избежать.

*      *      *

Взгляды персонажа повести по этому поводу кратко формулируются в том же его внутреннем монологе перед первой беседой с его учеником:

"Человек, всегда желавший ему зла и желавший именно теперь сделать ему зло, явился и как бы предупредил его..."

- то есть сам того не желая, предоставил ему необходимую информацию.

Это - тот самый "черный человек", который противодействует героям повести. На этот раз он приходит в тюремную камеру князя, и обмен репликами, происходящий между ними в конце этого свидания, - фотографически точно отражает рисунок беседы между Левием Матвеем и Воландом у Булгакова.

Князь сохраняет свою функцию "учителя", а "черный человек" - предстает... недоброжелательно глядящим на него учеником! -

" - Вот, видите ли, как зло истребляет само себя и само себя подтачивает. Вы думаете, что пришли ко мне для того, чтобы заставить меня пойти на неправое дело, и для этого привели якобы несомненные доказательства моей гибели. А на самом деле вы мне сообщили только, что друзья мои арестованы и один из них почему-то сознался в не сделанном им преступлении. Я не знал этого. Теперь я знаю, что им нужна моя помощь. Благодарю вас..."

И взгляды эти - не столь оригинальны, как может показаться; они имеют - совершенно определенный исторический прототип. И о прототипе этом позволяет догадаться - материал совершенно других, как будто бы никак не относящихся к этим "учебно-воспитательным беседам" эпизодов повествования.

*      *      *

Разматываться начала для меня эта цепочка подсказок (о чем я тогда еще даже и не подозревал) в одной из ранних глав повести с подробности описания интерьера кабинета в деревенском доме князя Михаила Андреевича - того самого, который потом заполучил способность свободно перемещаться, когда был посажен в тюрьму:

"На столе горела лампа под зеленым колпаком и лежала раскрытою толстая книга в кожаном переплете".

Не могу сказать, почему, но при чтении этой фразы - мне сразу же вспомнилась одна сцена из поэмы Пушкина "Руслан и Людмила". Руслан видит пещеру волшебника Финна, который потом открывает ему похитителя его супруги Людмилы:

...В пещере старец; ясный вид,
Спокойный взор, брада седая;
Лампада перед ним горит;
За древней книгой он сидит,
Ее внимательно читая...

Сейчас-то я знаю, в чем секрет этой удивительной узнаваемости (пещера колдуна Х века - и кабинет комфортабельного помещичьего дома конца XVIII-го!), - хотя и с первого взгляда легко уловимы черты сходства: книга... лампада... Но об этом секрете я скажу чуть ниже.

А потом, пока я даже секрета этого не узнал, - в одной из ближайших глав мне встретился пассаж, который меня - окончательно убедил в том, что в повествовании - действительно присутствует реминисценция этих строк пушкинской поэмы. В этом пассаже реминисцированию подвергались уже не черты изображения, а сам словесный текст пушкинского описания.

Это происходит в сцене допроса одного из героев в кабинете у следователя:

" - Неужели вы подозреваете в чем-нибудь князя Михаила Андреевича? - спросил Гурлов, но Косицкий не ответил ему, сделав вид, что ВНИМАТЕЛЬНО ЧИТАЕТ лежавшие пред ним бумаги".

Здесь - наоборот: сходство тем более бросалось в глаза из-за резкого контраста, противоположности изображения: следователь - ДЕЛАЕТ ВИД, что "внимательно читает" лежащие перед ним документы; тогда как старец у Пушкина - действительно погружен в чтение.

И резкая узнаваемость литературной реминисценции - делала тем более мучительной тайну ее появления; ее функции в этом повествовании. В самом деле: зачем в рассказ об уголовном расследовании - нужно было вводить цитату... из юношеской сказочной поэмы Пушкина?!

*      *      *

Ответ на этот вопрос, как понятно мне теперь, когда картина целиком сложилась у меня перед глазами, - кроется... еще в одной литературной реминисценции, с которой та же глава, где мы попадаем в кабинет князя, - начинается.

Это - стихотворение Некрасова "Размышления у парадного подъезда". В главе этой рассказывается о том, как один из героев повести привез князю (вернее, думает, что привез) из города жизненно важные для него бумаги. И в частности, говорится:

"Чаковнину было очень неприятно, что он опоздал. Он знал, что князь Михаил Андреевич ложился уже спать в это время или, по крайней мере, уходил в свои комнаты и БЫЛ НЕВИДИМ".

В.Н.Турбин говорил, разбирая это стихотворение Некрасова: его герой - какой-то... человек-невидимка. Сюжет его состоит в том, что у подъезда дома важного петербургского чиновника то и дело появляются просители. А он - и в самом деле, для них - недоступен; невидим. Мы только слышим передаваемые через слуг приказы их, просителей, прогонять, "гнать в шею". А сам он - ни разу перед нами на сцену действия не появляется.

*      *      *

Вот я и вспомнил сразу этот разбор Турбина, когда прочитал про персонажа повести - что он с определенного времени для всех становился "невидим". Разумеется, этот образ "человека-невидимки" мог возникнуть - не у одного читателя этого стихотворения, но и у других (тем более - у современника романа Г.Уэллса с таким названием!).

А потом - я начал узнавать и совершенно явственные черты изображения и действия некрасовского стихотворения. "Парадный подъезд", упомянутый в заглавии, - составляет его сцену, на которой происходит все действие. И он же - сразу же бросается в глаза в первых фрагментах описания главы из повести, как только мы догадываемся - о присутствии в них стихотворения Некрасова:

"...Его ждали. По его колокольчику выехали ему навстречу верховые с фонарями. КРЫЛЬЦО БОЛЬШОГО ДОМА БЫЛО ОСВЕЩЕНО. Когда Чаковнин подъехал к нему, казачок распахнул двери".

Казалось бы, последняя фраза - полностью перечеркивает сходство. Действие в стихотворении - как раз и заключается в том, что двери - НЕ распахиваются. Но дальнейшее чтение показывает, что эта коллизия - просто переносится... немного далее, вглубь дома, а так она представлена - даже с какой-то избыточностью, педалированием:

" - Князь спит? - спросил Чаковнин дворецкого, снимая в передней шубу.

- Князь прошли в свои комнаты.

- Должно быть, велели сказать им, когда я приеду?

- Ничего не приказывали.

- Быть не может! Поди, доложи им, что я приехал...

Дворецкий удивленно посмотрел на Чаковнина и проговорил:

- Я не смею войти теперь к князю.

- Ну, да, я знаю, что запрещено входить, - начал уже сердиться Чаковнин, - и все-таки поди доложи - я на себя беру. Я знаю, что делаю.

- Не смею...

- Ну, тогда я пойду сам, без доклада...

- И вас пропустить не могу-с!

- Как "не могу-с"? - крикнул Чаковнин. - Я тебе говорю, что я знаю, что делаю!

Но дворецкий не сдавался.

- Не могу-с! - повторил он..."

Так что присутствие здесь некрасовского стихотворения - несомненное, столь же несомненное - как и присутствие в этой же главе реминисценции эпизода из поэмы Пушкина.

*      *      *

И нет сомнения, что они - каким-то образом должны быть соотнесены между собою; их одновременное присутствие в тексте одной главы - не может не означать, что вместе они - составляют целое какого-то одного ХУДОЖЕСТВЕННОГО ВЫСКАЗЫВАНИЯ.

Тем более, что, присматриваясь к той первой привлекшей наше внимание фразе, содержащей пушкинскую реминисценцию, - мы неожиданно узнаём присутствие в ней не только Пушкина... но и современника автора "Размышлений у парадного подъезда", Л.Н.Толстого: "...лежала раскрытою ТОЛСТАЯ книга в кожаном переплете"!

И почему этот эпитет - вдруг вызвал у нас представление о русском писателе с совпадающей с ним фамилией, мы можем понять, если взглянем на текст непосредственно предшествующего описания того же кабинета, в котором находится стол с этой книгой:

"Роскошь отсюда была окончательно изгнана. Стены были просто выбелены. Стол, заменявший письменный, был простой, сосновый, даже не лакированный. По стенам стояли полки с книгами, тоже сосновые. У окна было только большое вольтеровское кресло..."

И дело не только в том, что последний эпитет - уж со всей несомненностью содержит в себе фамилию знаменитого (и, кстати, соответствующего Толстому по количеству томов собрания сочинений) писателя, ВОЛЬТЕРА: хотя, конечно, соседние эти фразы - лукаво переглядываются между собой в этом отношении.

*      *      *

Главное же в том, что при чтении описания этого аскетического кабинета, у нас волей-неволей возникает воспоминание о знаменитой "комнате под сводами" в Ясной Поляне, в которой Толстой работал над своими бессмертными романами! А после того, как фигура Толстого в последней фразе этого описания нами угадана - становится ясно и то, почему так узнаваема была... пушкинская сказочная реминисценция, содержащаяся в ней.

О старце-волшебнике в соответствующем описании пушкинской поэмы было сказано: "ЯСНЫЙ вид, Спокойный взор, БРАДА СЕДАЯ". Взгляд Льва Толстого на его портретах - "спокойным" не назовешь. Но сочетание в пушкинских строках другой его хрестоматийной портретной черты с... названием его поместья - заставляет вспоминать эти строки с неменьшей силой, чем присутствие в них аналогов "лампы под зеленым колпаком" и "толстой книги в кожаном переплете"!

Внедрение же "толстовских" образов в пушкинскую реминисценцию - служит явным указанием на ее соотнесенность, единство - с другой присутствующей в этой главе реминисценцией, некрасовской.

А вот для того, чтобы все-таки понять, как же две эти реминисценции, пушкинская и некрасовская, - складываются между собой, нужно обратиться... к другому, хотя и ближайшему, участку повествования.

*      *      *

Персонаж, благодаря которому мы смогли осмотреть интерьер кабинета князя, был послан им в губернский город за жизненно важными для князя документами. И - как мы сказали, думал, что их привез.

Но они были перехвачены - разумеется, врагом князя, "черным человеком", при содействии его помощницы. И вот как это было запланировано, а потом осуществлено:

" - ...В этой гостинице (она ведь одна в городе) остановился сегодня господин Чаковнин. Вероятно, сегодня же он уедет обратно, самое позднее - завтра... Слушайте! У него очень важные документы... Он получил их сегодня здесь и должен отвезти в Вязники. Надо во что бы то ни стало помешать этому, достать у него, взять эти документы. Понимаете? От этого зависит многое...

- Но что же я могу? - спросила она.

- Можете обойти господина Чаковнина, как будто встретясь с ним в одной гостинице. Если захотите, то сумеете... Ну, а потом несколько сонных капель в его стакан... А с сонного легко сымете сумочку с документами. Они, вероятно, у него в сумочке, а сумочка эта на нем...

Дальше - вложите на место взятых документов в сумочку приготовленный заранее пучок бумаги, завяжите сумку и оставьте так, будто не произошло ничего особенного и все у него цело. Не надо, чтобы он спохватился здесь. Пусть везет в Вязники сумку с простой бумагой..."

И нам остается только заметить, что сценарий для этого развернутого плана был взят из совершенно определенного и всем хорошо известного произведения.

*      *      *

А именно - из еще одной пушкинской сказки, уже не раннего, а зрелого периода его творчества - "Сказки о царе Салтане...":

Едет с грамотой гонец
И приехал наконец.
А ткачиха с поварихой
С сватьей бабой Бабарихой
Обобрать его велят;
Допьяна гонца поят
И в суму его пустую
Суют грамоту другую...

Схема события, как видим, - та же самая, что и у Волконского: есть организаторы заговора, есть исполнители. Одни другим - дают приказ, наставление. И здесь перехват "очень важных документов" - производится с помощью разновидности "сонного зелья".

Можно возразить: в повести 1901 года вместо документов этих - в "сумочку", "сумку", "суму" курьера попадает "пучок простой бумаги". Но на самом деле - это не так. Слово "пучок"... автореферентно. Оно указывает - на творчество самого автора повести. Он же - автор знаменитой театральной пародии под названием "ВАМПУКА" (ставшим нарицательным).

А возникло это словообразование, по признанию автора, когда он услышал в каком-то спектакле распеваемую актером арию с нелепым текстом: "Вам пук, вам пук, вам пук цветов..."!

Таким образом, в повести 1901 года подложной оказывается - не просто пачка чистой бумаги, а тоже некая "грамота" (слово, кстати, напоминающее о заглавии повести Н.В.Гоголя "Пропавшая грамота" - с аналогичной ситуацией утраты упившимся вусмерть гонцом грамоты, адресованной, на этот раз, царице Екатерине) - отражающая в себе театральную пародию.

И ведь "грамота", полученная царицей в стихотворной сказке Пушкина, - это тоже... своего рода "пародия": пародия - на исходную грамоту, посланную царем-отцом!

...И в суму его пустую
Суют грамоту другую...

Эта ситуация, эта коллизия пушкинской сказки - оказывается... "формулой", по которой организовано повествование в произведении 1901 года, и без которой - его специфики не понять, без которой оно может показаться какой-то нелепостью, "вампукой".

*      *      *

Особенно впечатляющи в этом отношении первые главы повести. И это понятно: они задают камертон восприятию всего дальнейшего.

Начинается действие повести на Петровской площади в Петербурге, у памятника Петру I. И действие, происходящее возле этого памятника, и фамилия автора повести - фамилия знаменитого декабриста С.Г.Волконского, - невольно заставляют вспоминать... о декабрьском восстании 1825 года.

Только стоит у этого памятника не каре вооруженных войск, а... одинокая беззащитная женщина:

"Вскоре после уничтожения ящика [для прошений на имя государя] у памятника Петру I на Сенатской площади, у самой решетки, где стоял часовой, появилась женщина. Одета она была прилично, даже богато - в теплый меховой салоп и атласный капор, из-под которого выглядывало красивое личико. Появилась она у памятника и простояла целый день, с утра до вечера.

Часовому на посту не полагается разговаривать. Он не спрашивал женщины, но будочник - или алебардщик, по-тогдашнему, - подошел и спросил, что ей нужно.

- Разве нельзя стоять? - скромно спросила она в свою очередь.

- Нет, стоять можно - место здесь общественное...

- Ну, вот я и стою...

Что с ней было делать?

И на другой день тот же будочник опять на том же месте увидел ту же, одетую в хороший меховой салоп, женщину. Она стояла тихо, скромно...

И на третий день то же самое..."

И так продолжалось... недели три, а то и больше! Будочник доложил околоточному, тот своему начальству, тот своему, наконец должили генерал-полицмейстеру: но женщина все равно приходила на свой "пост", до тех пор, пока не добилась своего: чтобы ее проводили... к самому государю императору.

Оказалось, что это женщина - из первой части дилогии. Она была недовольна результатами расследования зверского убийства своего прежнего господина - "вязниковского самодура" и приехала в Петербург, чтобы просить царя найти его убийц.

В общем, аналогия, подсказанная местом действия, оправдывается - создается образ героини, некоего подобия жен декабристов, добивающейся справедливости для того, кто ей дорог.

Но потом...

*      *      *

Все дальнейшее ее поведение - идет вразрез с этим образом жертвенности и благородства, создавшимся у нас из первых сцен повествования. К ней является тот, кто уже известен нам под прозвищем "черного человека" и предлагает войти в доверие, попросту - стать любовницей должностного лица, назначенного для расследования убийства: чтобы направлять его действия в желаемом русле, разоблачить как убийцу именно того, кого она в этом подозревает.

Именно она, эта героиня - и оказывается помощницей того же "черного человека" - в предательском изъятии "грамоты" из сумочки доверенного лица князя!

Иными словами, несостыковка между мотивами действий и образом действующего лица, который благодаря им создается, - полнейшая. Невозможно поверить, что такая легкомысленная женщина могла героически выстаивать более трех недель целыми днями на площади - чтобы добиться совершенно бескорыстной и справедливой (по крайней мере, по ее понятиям) цели!

Правда, автор дает слабое оправдание такой разительной перемене в облике своей героини:

"Вернулась Дунька из дворца, добившись наконец своего, и тут только опомнилась, словно от сна. Словно во сне она действовала до сих пор и как бы бессознательно решилась на свой смелый план, удавшийся, однако, блистательно".

Иными словами, дается намек на то, что она была... загипнотизирована - вероятно тем же "черным человеком"!

*      *      *

Далее, в последовавшей сразу после этого беседе с ним, наблюдаемые нами нами полюса нравственного облика персонажа - становятся предметом обсуждения их самих. Первый - формулирует сама героиня... как будто сознает благородство, или, по крайней мере, впечатление благородства, производимое ее поступком:

" - Я не знаю, что будет дальше, - ответила она, - но поступала до сих пор по искреннему своему усердию, усердию, потому что покойный князь Гурий Львович был моим благодетелем..."

Другой полюс - формулируется ее собеседником:

"Черный человек, смеясь, перебил ее:

- Напрасно со мной-то хитрите, Авдотья Иванова!.. Князь - князем, а главное дело: не сиделось вам на месте, хотелось смутьянить да роль какую ни на есть играть, и это, по-моему, гораздо лучше, чем там разные воспоминания о благодетелях!.."

И этим - окончательно связывает, уравновешивает между собой две эти противоположности - хотя нас это нисколько не убеждает, и мы по-прежнему отказываемся верить, что две серии ТАКИХ поступков - могли быть совершены одним человеком.

*      *      *

Этой необъяснимой смене - словно пластинки у патефона - характера соответствует - и стилистическая пестрота повествования. Такое впечатление, что разные главы - написаны... рукой разных авторов! И, если посвятить этому специальное исследование, то можно даже, наверное, установить, какая - какой. Так, первые главы несут на себе явный отпечаток стиля простонародных рассказов Льва Толстого.

Потом - и именно в связи со сменой характера героини! - этот стиль исчезает, и заменяется - другими стилевыми манерами. Это очень похоже на популярный и в начале века, и в первые годы советской литературы роман-буриме, или "коллективный роман", где разные главы - пишутся разными авторами, что имеет следствием и разные манеры письма, и бьющие в глаза несостыковки, вызванные тем, что один автор - не знал, что написано другим.

Эта литературная ситуация - подразумевает и другую, прямо противоположную сторону: "коллективный роман", написанный... одним автором - ИМИТИРУЮЩИМ стилевые манеры своих писателей-современников! И поди разберись в каждом отдельном случае такого "буриме" - с какой из этих двух сторон он написан: действительно ли в его написании участвовала группа писателей-шутников, или "шут" - был один... всех перешутивший?

Автор ставит перед нами эту загадку - совершенно сознательно. Еще при описании первых сцен - он дает намек на то, в каком направлении он в дальнейшем собирается повернуть разработку характера своей героини.

Это - реплика околоточного, которому будочник - очевидный свидетель странного поведения героини первому сообщил о происшествии:

" - А что, барыня у памятника стоит? - спросил он на другой день у алебардщика".

Ударение в его реплике - может быть поставлено двояко: на глаголе и на вопросительном слове. В одном случае - мы имеем дело с сюжетом, развивающимся у нас перед глазами и создаваемым им образом "жены декабриста"; а в другом ("Что она стоит?", "Какова ей цена?") - с виртуальным, игрой слов создаваемым образом... продажной женщины, караулящей на улице прохожих.

Мы здесь - заглядываем в последующие главы повествования, где первоначальный образ - подменяется совершенно другим: образом не стесняющейся в своих средствах авантюристки... как совершенно другой по содержанию подменяется грамота царя Салтана в сумке гонца в пушкинской сказке!

*      *      *

И это предупреждение читателю - тоже имеет... пушкинское происхождение. Первое упоминание этого первоначального свидетеля, алебардщика - несет в себе очень лаконичный, но не менее харктерный комментарий:

"Часовому на посту [у памятника Петру I] не полагается разговаривать. Он не спрашивал женщины, но будочник - или алебардщик, по-тогдашнему, - подошел и спросил, что ей нужно".

Эта фигура - известна нам из повести Пушкина "Гробовщик", где среди знакомых на новом жительстве гробовщика оказывается будочник Юрко. Его характеристика в повести 1901 года - совмещает оба названия его должности, современное и историческое.

И именно так, в таком ореоле предстает будочник в повести Пушкина. Его первоначальное описание сопровождается цитатой из стихотворной сказки А.Е.Измайлова, представляющей его внешний облик: "с секирой и в броне сермяжной". Эта секира, или алебарда, - и отсылает к прежнему названию будочника, которое от нее образовано и которое фигурирует в повести 1901 года.

И здесь же, в цикле "Повестей покойного Ивана Петровича Белкина", - оказывается... та фигура, проекция которой падает на находящуюся рядом с будочником героиню повести 1901 года в ее первых главах.

Именно будочники, или алебардщики, наблюдали за арестованными женщинами легкого поведения, когда они направлялись на исправительные работы - например, мести улицы. И исследователи давно заметили, что именно эту участь, мести улицы в числе других падших женщин, - представляет для своей дочери, похищенной князем Минским, заглавный герой другой "болдинской" повести Пушкина, "Станционный смотритель".

*      *      *

Сниженная интерпретация, которую получает реплика героини благодаря постановке логического ударения, - имеет себе соответствие и в первом ее разговоре с "черным человеком", когда в наших глазах начинает непоправимо изменяться, двоиться, искажаться ее облик.

Теперь это происходит в реплике ее собеседника, убеждающего ее последовать его плану:

" - ...Вы напрасно не верите мне...

Дунька удивилась.

- Разве я вам это сказала? - проговорила она.

- Не сказали, а все равно в мыслях не верите. Да оно и понятно: ПРИШЕЛ ЧЕЛОВЕК С ВЕТРА, имени своего не говорит, а помощь обещает; может, и предатель какой, наверное даже предатель..."

Указанное нами выражение очевидно имеет смысл: "человек ниоткуда", "человек неизвестно откуда" (неизвестно, с какого из ветров, дующих с четырех сторон света). Но ведь в то же время выражение "сходить до ветра" - означает... "выйти на двор справить нужду"! В таком случае, человек этот - оказывается как бы поднявшимся из отхожего места, из экскрементов, то есть из ада.

И такая реинтерпретация выражения из его реплики - тоже параллельна, по своей функции, реинтерпретации реплики околоточного, спрашивающего о героине: переосмысление это тоже - имеет прогностический характер; предвещает дальнейшее развитие его образа.

*      *      *

Тип выражений, вклинившихся в процесс метаморфозы, совершающейся с героиней, нам уже очень хорошо знаком. Мы впервые обнаружили его в драматургии Писемского, а потом обратили внимание на то, что повествование Волконского - следует ему в этом отношении.

Смысл этих слов и выражений, увидели мы, претерпевает, в зависимости от того или иного угла зрения на них, - такую же метаморфозу, какую претерпевает образ героини в первых главах повести 1901 года. Иными словами, сделали мы вывод, повествование здесь - строится ПО МОДЕЛИ этих языковых выражений; представляет собой - их проекцию в реальность сюжетных событий.

К этому же типу выражений принадлежат и два восклицания в устах персонажа, прозвучавшие в эпизоде плена героев повести у разбойников. Мы рассматривали эти восклицания с точки зрения их участия в построении предвосхищающей реминисценции из комедии Булгакова "Иван Васильевич" - реминисценции, преемственной по отношению еще к первой повести дилогии, "Вязниковский самодур".

Но тогда же заметили, что одно из этих восклицаний не только реминисцентно, но и ДВУСМЫСЛЕННО, то есть построено по тому же типу, что и рассматриваемые нами сейчас выражения. "Я те свяжу кучку кровью, душегубец проклятый!" - восклицает один персонаж другому, который хочет сплотить сообща совершенным убийством шайку простых пока что грабителей.

"Связать" в этой реплике, если рассматривать ее вне этого контекста, может означать не только "сплотить", но и "ограничить", "затруднить" в совместных действиях - то есть почти противоположное первому.

Но фраза эта - не только двусмысленна, но и... вдвойне цитатна. Мы рассматривали ее как отражение интонационно-синтаксической схемы реплики персонажа из комедии Писемского "Хищники". Но если рассматривать ее не интонационно, а ЛЕКСИЧЕСКИ - то здесь начинают проступать черты... совсем иного произведения; не прошлого, по отношению к повести 1901 года, а - будущего.

*      *      *

А именно, стихотворения О.Э.Мандельштама "Век":

Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И СВОЕЮ КРОВЬЮ СКЛЕИТ
Двух столетий позвонки?...

Иными словами, в рассматриваемой нами реплике - имеет место такая же предвосхищающая, обращенная в не столь отдаленное будущее реминисценция, как и разворачивающиеся и в этом эпизоде, и в повести в целом реминисценции булгаковских произведений.

И далее этот образ в стихотворении повторяется, причем всплывает при этом повторе - еще одна часть лексического наполнения фразы из прозаической повести:

Чтобы вырвать век из плена,
Чтобы новый мир начать,
Узловатых дней колена
Нужно флейтою СВЯЗАТЬ.

Воспроизводится здесь - и многомерность прозаической фразы. То ли флейта будет выступать - инструментом для связывания "дней"; разорванных, отчужденных друг от друга времен? То ли их, "дни" - нужно... связать между собой В ВИДЕ ФЛЕЙТЫ; увидеть во времени, временах, истории в целом - некое подобие МУЗЫКАЛЬНОГО ИНСТРУМЕНТА? (Древнегреческая флейта - это действительно СВЯЗКА тростинок; срв. картину "Флейта Пана" Врубеля.)

*      *      *

Но мы хотим обратить на третью возможность интерпретации, которая возникает во фразе из повести в свете этой предвосхищающей реминисценции.

В этом случае произносящим ее - мыслится... некий озлобленный противник такого восстановления связи времен, сплочения разорванной "кучки"; не останавливающийся перед тем, чтобы, коль скоро речь зашла о "крови" (а у Мандельштама она о ней - идет повсюду в этом стихотворении), - немедленно объявить того, кто делает попытки "склеить" и "связать"... душегубцем!

Следующая реплика в том же эпизоде, того же персонажа повести и адресованная тому же его антагонисту; реплика, воспроизводящая интонационно-синтаксическую схему реплики, но уже не из комедии Писемского, а из комедии Булгакова, - восходит, как нам известно, к восклицанию... Иоанна Грозного: "Э, да ты не уймешься, я вижу!"

Персонаж повести, произносящий эти слова и совершающий эти деяния, - несет на себе как бы проекцию этого булгаковского персонажа, царя Иоанна. Но ведь у Булгакова, как мы обратили внимание, сравнивая художественный состав этой повести и будущей, по отношению к ней, комедии, - именно он, Иоанн, в момент сильнейшего психологического напряжения, побуждающего его к исповедальности, - и называет себя "ДУШЕГУБЦЕМ".

Вместе с самим образом булгаковского царя, на персонажа повести, гневно протестующего против связывания чего-либо... "кровью", проклинающего таковых в качестве "душегубцев", - проецируется и это его самоопределение.