ВПЕРВЫЕ мы встретились в обстановке, которая мало располагала к живому и откровенному обмену мнениями.

Вчерашние десятиклассники - теперь они назывались "абитуриентами" - пришли в неуютные темноватые аудитории старого здания Московского университета сдавать вступительный экзамен по литературе, а я - принимать его.

Каждому из них полагалось говорить что-нибудь серьезное, и один принимался отсчитывать "черты социалистического реализма", другой рассказывал о судьбе мелкопоместного дворянства в романе "Евгений Онегин", третий прилежно перечислял "вольнолюбивые мотивы лирики Лермонтова". Я же должен был выслушивать их и ставить в ведомость пятерки, четверки и тройки. Пятерок получалось мало, троек и четверок много, и, стало быть, конкурс шел вполне нормально.

Иногда я пробовал задавать вопросы.

- Скажите, - спросил я, например, девушку, явно заблудившуюся среди "вольнолюбивых мотивов", - а как в поэзии Лермонтова освещалась тема любви?

Вопрос показался моей собеседнице неуместным и легкомысленным, она взглянула на меня осуждающе:

- Какой любви? Не любви к Родине, а просто... любви?

И ничего не ответила.

У ее подруги я хотел допытаться:

- Какие литературно-художественные журналы издаются в Москве?

Она задумалась:

- "Крокодил"... Еще какие-то... Погодите, я вспомню...

И добавила немного увереннее:

- Мы в школе журналов не проходили.

Потом были неприятности. Родители таких вот девушек приходили к начальству, протестовали, жаловались: экзаменаторы придираются, спрашивают невесть что... Мне сделали отеческое внушение, и, не мудрствуя лукаво, я стал довольствоваться то "мелкопоместным", то "столичным" дворянством.

Но вступительные экзамены кончились. И хоть сейчас-то, под свежим впечатлением пережитого, имею я право задать юношам и девушкам, кончающим школы и намеренным поступать на наш, филологический факультет или в другие учебные заведения, - а заодно их учителям и родителям, - несколько вопросов, не входящих в программу? Так вот, хочется спросить прежде всего:

- Товарищи! Нравится вам, как сплошь и рядом преподается в школе русская литература? Не очень? Но тогда каких изменений вы ждете?..

И еще:

- Одни поступили в университеты и институты, другие - нет. Но есть ли уверенность, что одних приняли не по ошибке, а другим отказали справедливо? Есть ли уверенность, что существующая система приема в вузы - система наиболее совершенная?

Встретимся еще раз и поговорим о вещах, которые всех нас одинаково тревожат.

МИР ГЕРОЕВ И МИР "ТИПИЧНЫХ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ"

ЮНОШИ И ДЕВУШКИ, один за другим представшие передо мной на экзаменах, обладают одной отрадной особенностью: они намного закаленнее, мужественнее, духовно взрослее своих предшественников, приходивших в университет в прошлые годы. Они стали смотреть на вещи шире и смелее. Уже на консультации среди множества вопросов я находил и следы очевидного стремления расти дальше.

- Можно ли высказывать в сочинении свое отношение к литературным произведениям?

- Можно ли нам высказывать собственные мысли?

Правда, жаль, что восемнадцатилетний гражданин еще и до сих пор не уверен в праве "высказывать собственные мысли". Но как хорошо все-таки, что он стремится "сметь свое суждение иметь", и сердечное спасибо учителю, заронившему в его сознание эту искорку.

И все же... Почти для каждого из выпускников средней школы существуют, по-моему, как бы две литературы.

Одна - для себя, для души. Создавали ее писатели земли русской, отзывчивые и проницательные, простые и понятные. Доверчивая, опрометчивая, но очень целеустремленная, почти мудрая Татьяна... Изнемогающий под тяжким бременем познанного Печорин... Мужики-правдоискатели в пропитанных потом, заскорузлых сермягах... Мечтатель, освещающий людям путь вырванным из груди трепетным сердцем... С ними свыкаешься, их любишь - бесхитростно, по-человечески.

Конечно, кое-что здесь нравится больше, кое-что - меньше, кое-что и совсем не нравится. Бывает, не сразу постигнешь всю глубину образа той же Татьяны. А тут еще подвернется статья Писарева "Пушкин и Белинский" - талантливая, едкая, умная, логичная. Завязывается неравный поединок: подобно духам добра и зла, борющимся за души грешников, за смятенный ум подростка начинают сражаться, с одной стороны - учебник в союзе с учителем, с другой - неугомонный критик. Духи добра, как им и подобает, не утруждая себя доказательствами, изрекают патентованно-правильные, но скучноватые истины. Не дремлет и "дух отрицанья, дух сомненья". Он будоражит ум, толкает на размышления, хочет спорить.

Но мало ли чего кому захочется! Нет уж будь добр, изложи то, что мы проходили, а всякие вздорные мысли попридержи при себе...

И тогда начинает появляться совсем другая литература - для сочинений и экзаменов. Писать и говорить о ней положено как-то особенно. Сначала - эпиграф. Сочинение о Пушкине - значит, и эпиграф из Пушкина::

Мой друг, Отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!

Сочинение о Некрасове - и эпиграф из Некрасова::

Поэтом можешь ты не быть,
Но гражданином быть обязан.

Сочинение о Горьком - и эпиграф из Горького:

Все - в человеке, все для человека!

Потом вступление. Потом основная часть. Потом заключение... Сначала "раскрыть значение", затем "связать с современностью"...

В этом странном мире живут уже не просто писатели и поэты, а "выразители дум и чаяний", и пишут они не романы и стихи, а "произведения", по страницам которых ходят не обыкновенные герои, а "типичные представители".

И, читая одно сочинение за другим, один за другим слушая устные ответы наших "абитуриентов", как правило, сталкиваешься не с той, первой, а с этой, другой, разложенной по полочкам литературой.

Вот девушка-москвичка пишет в работе, посвященной анализу романтического творчества Горького: "Образом Ларры Горький разоблачает буржуазный индивидуализм, утверждает победу всего передового над старым и отжившим..." Заношу красный карандаш, чтобы, подчеркнув эти слова, на полях написать: "вульгаризация!" Но вовремя останавливаюсь: помнится, подобное где-то встречалось. Заглядываю в школьный учебник Л.Тимофеева по советской литературе - и в нем нахожу то же самое: "У Ларры вся его сила - только для него... И конец его бесславен. В нем Горький беспощадно осудил буржуазный индивидуализм..." Вот оно что...

Для большинства школьников знакомством с учебником заканчивается приобщение к научному литературоведению, для незначительного меньшинства - тех, кто намерен изучать историю литературы и дальше - начинается. И то и другое одинаково обязывает! Но, начиная вчитываться в учебник, все больше убеждаешься: сегодня разрыв между его методологией и серьезными, растущими духовными запросами выпускников средней школы бросается в глаза особенно явственно.

Возвращаешься к сочинениям:

"В Ларре Горький показал буржуазно-пессимистические пережитки". "Под маской ужа Горький раскрывает временных деятелей революции". "Уж - это царь и его министры. Буревестник - это подпольщики, которые хотят идеально жить". "Мелкопоместное дворянство", которое, по заверению автора одного из сочинений, "можно видеть на балу у Лариных"... Сын орла, снедаемый хроническими рецидивами буржуазного индивидуализма...

Нелепо, но не сами же выпускники приумали столь замысловатые "концепции". И не вину, а беду их нужно видеть в монотонных фразах прилежно заученных ответов и сочинений.

Нередко сами выпускники начинают догадываться о коренных пробелах преподавания литературы в школе.

Вот еще один из заданных на консультации вопросов.

- Как, - спрашивает юноша, - излагать тему "Такое-то произведение - произведение социалистического реализма"? Перечислить принципы социалистического реализма, показывая, как они воплощены в данном произведении? Перечислить нужно все, не забыть ничего?

Что юноша имел в виду?

Теорему или физический закон выводят из фактов, из опыта, и политехнизация школы заставляет учителя и далее совершенствоваться в наиболее надежном методическом правиле: от практики, от эксперимента веди ученика к теории, к обобщению. А в преподавании литературы все наоборот - во имя ложно истолкованной четкости, "доходчивости" преподаватель должен вести ученика к истине каким-то противоестественным путем: сначала класс выучивает, вызубривает "черты социалистического реализма", а потом только остается подводить романы, лирические стихотворения и поэмы под эти правила.

Но что же остается у "среднего учащегося", на которого рассчитан подобный метод, после такого разбора? "Невозмутимая уверенность, что все вопросы давно уже решены" (Салтыков-Щедрин).

А как истолковывается школьнику сложное взаимоотношение между теорией искусства и художественной практикой! Вот что говорится в учебнике: Ленин "теоретически указывал", Горький "практически воплощал". Исчезает художник, мыслитель, творец. Его место занимает исполнительный иллюстратор, который "...вложил в образ... идейное содержание, имеющее самостоятельное значение". Так и сказано: "вложил". А в "Песню о Соколе" он "вложил идею подвига, возвышающего и облагораживающего..."

А коли так, в творчестве того же Горького не может быть ни несовершенств, ни противоречий. Не было их - и все тут. И вообще ошибаться классикам не положено.

Учебник нужен новый. Он должен дать школьнику представление о своеобразии содержания искусства, о важнейших закономерностях истории русской литературы, о пафосе творчества виднейших наших художников слова. Рискни мы только на одно методологическое новшество (да, впрочем, и не такое уж новшество! Положить в основу анализа творчества художника слова изучение его пафоса завещал нам еще Белинский), и уроки, посвященные тем же романам "Мать" или "Евгений Онегин", стали бы намного осмысленнее, интереснее. Место формальных "характеристик эпохи" могло бы занять простое по форме историческое обоснование своеобразия данного художественного произведения. И не похождения "мелкопоместного дворянства" выдвинулись бы на первый план, а замысел поэта создать "энциклопедию русской жизни" - художественное произведение, как бы исследующее тайные законы, управляющие мерным течением повседневной жизни. Исподволь, от фактов школьник шел бы к элементарной теории и далее - к умению применять ее, к умению осмысленно читать художественное произведение.