Маленький Диванный Тигр : другие произведения.

Детство

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Мальчишка-сирота видит яркие сны о другой, более счастливой и сытной жизни. Жизни, где он большой и сильный, а вокруг дива-дивные! Арапы чернющие, девки в срамных одёжках, чужеземные диковинные города и самобеглые повозки. Но наступает пора просыпаться... и снова перед глазами привычная реальность. Село в Костромской губернии конца 19-го века, обыденная крестьянская жизнь. Только вот не вписывается мальчишка-сирота в эту серую обыденность. А внутри сидит кто-то взрослый и умный. Другой. Он сам... Здесь, на сайте Автор Тудей,
    9.09.2019 г. выложена первая глава. 25.12.2019 года книга выложена на СИ ЦЕЛИКОМ.
   Панфилов Василий Сергеевич
  
  
  
   Россия, которую мы....
   Become a Patron!
  
  
   Детство
  
  
  
   Пролог
  
  
  
  ОРТ
  - Трагедией закончился несанкционированный митинг в Москве! Одному из участников стало плохо, но перекрытые протестующими улицы не дали медикам возможность оказать своевременную помощь.
  - В настоящее время следствие собирает видеозаписи несанкционированного митинга, на которых мог оказаться погибший. Причина смерти не уточняется, но по предварительным данным, смерть наступила в результате остановки сердца.
  - Нам удалось увидеть часть видеозаписей, на которых запечатлён погибший. Несколько неадекватное поведение молодого человека оставляет подозрения в приёме наркотических средств.
  
  До///дь
  Митинг в Москве завершился трагедией. Один из активистов левого движения пострадал в результате необоснованно агрессивных действий со стороны полиции. Из-за перекрытых властями улиц медики не подоспела вовремя, и молодой человек скончался.
  - Проправительственные СМИ успели обвинить погибшего в употреблении наркотиков, не дожидаясь результатов следствия.
  - Вызывает подозрение спешное изъятие видеозаписей произошедшего. По свидетельству очевидцев, пожелавших остаться неизвестными, погибший умер не от остановки сердца, а в результате черепно-мозговой травмы.
  - Есть вопросы и к властям, предупреждённых о проведении митинга за несколько недель. Почему отсутствовали медики, которые должны дежурить на подобных мероприятиях? Почему...
  
  
  
   Глава первая
  
  
  
  Громыхая боталом , Беляна уронила лепёшку и медленно вышла из протяжно скрипнувших ворот, присоединившись к деревенскому стаду.
  - На-кось! - Поджав тонкие губы, тётка нелюбезно сунула в руки худой узелок с краюхой хлеба - Ступай! Квасу не жди. Чай, воды в реке много, хучь обхлебайся!
  Лёгкий толчок в спину, и я выхожу вслед за коровой, работать за подпаска при старом пастухе Агафоне.
  - Дармоед, - Слышу краем уха, одновременно со стуком закрывшихся ворот.
  Ещё темно, но деревенское стадо идёт через село, роняя на дорогу дымящиеся лепёшки. Коровы негромко мычат, приветствуя подружек. Подгонят их не надо, они и сами спешат на пастбище. Напарник-подпасок, Санька Чиж, зряшно щёлкает кнутом, важничая.
  Подумаешь! Я, может, тоже научусь! Вон, дед Агафон слепней с коровьих спин кнутом сбивать может, шкуры не коснувшись. Так что впустую Чиж хвастает, было бы ещё чем!
  - Зябко, - Роняет Санька, приблизившись. Длинное кнутовище свисает с плеча, волочась по земле. Серые глаза смотрят сонно из-под большого изломанного картуза, сдвинутого на затылок.
  - И то, - Соглашаюсь с ним, но обхожу лепёшки, на что Санька косится, но помалкивает. Он, как и я, полусирота, только бабка и осталась. Бедуют, но всё равно - завидую иногда, чего уж! Любит бабка кровиночку, а меня...
  Кормят, поят, но и лишнего не дадут, свои детки роднее. Даже лаптей грошовых жалеют, хотя в конце сентября по утрам здорово подмораживает.
  Ступать босыми ногами по пыльной просёлочной дороге ещё ничего, а как выйдешь на подмёрзшую инеистую траву, так совсем зябко. Тёплые коровьи лепёшки позволят хоть ненадолго согреть ноги. А я обхожу вот.
  Чиж косится на такую брезгливость, но привык уже. После болести я здорово поменялся. Шутка ли, даже имя своё забыл! Ну так соборовать успели, никто уж не надеялся. Хотя и не нужен я никому, чтоб надеяться. Ничо, оклемался... жив зато. Хожу на своих двоих, по хозяйству уже помогаю.
  Тётка, правда, ругается дармоедом, но кормит всё-таки, хотя и паршиво. Летом ещё ничего - миска каши с утра, кус хлеба с квасом или обратом к обеду, да жиденькая похлёбка с парочкой варёных картофелин к ужину. Да и то не каждый день, сегодня вон даже обрат пожалела.
  Летом жить можно, да и сейчас ещё так, терпимо. Лес и речка рядом - то орехов горсть, то травы какие, то уклеек с ракушками в костре запечь. Не сытно, какая сытость с ракушек, рогоза и грибов? Но и не голодую.
  Но то по тёплышку, а что будет зимой, не знаю. Урожай этим летом скудноват, да и землицы в тёткиной семье мало. С году не помрут, но... то они не помрут, а я вот к весне и того... 'отойти' могу. Слабоват ещё после болезни, не оправился толком.
  И сейчас-то кормят последнего, да тем, что осталось. Что к концу зимы будет, думать тяжко. Неласковая она, тётка-то. Да и что сказать? Чай, не родная. Троюродная, но с матерью моей они с сопливого возраста ещё рассорились, аж вдрачку.
  Потом, когда мать уж померла, общество тётке наказало взять меня к себе, ближе родни не нашли. Взяла, что ж не взять? Скарба за мной немного числилось, но был. Козы, овцы, мерин старый. Изба, опять же. Старая, но была, на дрова раскатали, теперь и вовсе никакой нет.
  Чиж говорит, что как мерин наш, Касатик, помер два года назад, так сразу дармоедом я у тётки и стал, хотя и до того не в почёте был. Известное дело, кого этим удивишь?
  А как память после болезни потерял, так совсем плохо стало. Старики говорят, дерзкий я стал. Ладно бы ухи мне накрутить, да объяснить, что я не так сделал. Нет... они сперва ухи накрутят, а потом к тётке. Та ещё добавляет. А за что? Памяти-то нет, я не понимаю - что не так делаю-то? Эвона, дерзкий!
  Санька вот тоже косится, что в наземе коровьем ноги не грею, вроде как гордый чересчур. Но то Санька, дружок мой единственный. И я него один дружок.
  Держимся друг дружку, судьбинушки у нас похожие. Если рассоримся, совсем кисло жить станет. И так-то... то старики ухи крутят не пойми за что, то мальчишки деревенские отлупить норовят. Заступиться-то за нас некому, что ж не отлупить-то?!
  
  - Ну чо? - Поинтересовался Чиж, когда мы подошли к пастбищу, - Я костерок разведу?
  - А и давай!
  - Дед Агафон, Егорка пока вдоль реки побродит?
  Отмашка старческой рукой, и мы занялись делами, поглядывая краем глаза в сторону коров. Санька реки боится крепко, топили его как-то парни деревенские шутки ради. Им хаханьки, пьяненьким-то, а он чуть не потоп. Плавать вроде как учили, несколько раз на глубину сбрасывали. Только выберется, а его назад... Потом года два было - как шутить начнут снова, что в реку скинут, так сразу штаны мочил со страху. Сейчас не ссытся, но воды большой боится покамест. Бабка егойная говорит, годика через два-три совсем отойдёт.
  
  Начало светать, от солнышка сразу потеплело. Трава оттаяла, а вода у берега маленько прогрелась. Зябко... но жратаньки хочется больше. Кусом хлеба наешься разве?!
  Вот и приходится то корневища рогоза с ракушками печь, то ловушки на рыбу ставить. Деревенские брезгуют ракушками-то, только в голодные годы и едят. А у нас с Чижом все годы и есть голодные. Эвона, тощие мы какие, и это летом! Что зимой-то? Доживу если до весны, так вовсе былинкой стану, на ветру шатающейся.
  Получасом позже, отогреваясь у костра, в котором запекался рогоз, ракушки и несколько попавшихся под руку раков, слушал байки подтянувшегося к костру пастуха. Тоже сирота ведь. Хоть и взрослый, отношение немногим лучше, чем к нам. Ухи, понятное дело, не накрутят, а в остальном - чуть лучше, чем к собаке.
  - О чём думаешь? - Пихнув меня в бок Санька, жуя печёное корневище.
  - Как зиму пережить.
  - Эт да, - Посочувствовал он, - тётка у тебя... да и урожай этим годом хреновый. Я с бабкой говорил, но сам знаешь.
  Он виновато пожал плечами, да и что тут говорить? На себя да на Саньку еды на зиму бабка ещё заготовит, даром что дряхлая. А на меня уже шиш, хоть и дружок единственный. Сами впроголодь, даром что бабка травничает немного. Кусочничать , похоже, зимой придётся.
  - Куды, куды! - Заорал внезапно дед, щёлкая кнутом, - А ну, вернулась, стерьв такая!
  Одна из коров, взбрыкнув ногами, нехотя вернулась назад, покинув место с травой, от которой молоко начинало горчить.
  - Стал быть, глисты у ней, - Заключил Агафон, озабоченно теребя седую жидкую бородёнку, - протравить утробу хочет. Эхе-хе... Сказать надо Марье, стал быть. Травок ей заварить, а пока пьёт горечь такую, так и не напьёшься молочка, стал быть. Опять ругаться начнёт, пустая баба! Будто я сам эту дурную скотину куда ни попадя загоняю!
  Глядя на Агафона, и будто предвижу собственную судьбу. Проживу коли несколько лет, переживу зимы, так и сменю его на посту деревенского пастуха. Неуважаемое ремесло в Костромской губернии, а деваться-то и некуда!
  Отделиться от тётки смогу лет в пятнадцать, но толку-то? Дома нет, скарба нет, даже переночевать негде - только у неё, у тётки. Ну или как Агафон - по тёплышку по сараям где придётся, а зимой у хозяев, всегда у разных, по жребию. Чуть ли не в сенях ночует, да ест едва ли не собакой. Судьбинушка...
  Во рту стало кисло и на глаза сами собой навернулись слёзы, но посыпавшийся с серого неба дождик скрыл их.
  Накинув на головы плетёные из рогож старые кули, распущенные по шву с одной стороны, зябко бродим по пастбищу. Агафон, кряхтя, собирает у краешка леса, по кустам, травы да попадающиеся изредка грибы.
  Мне не доверяет это дело, боится. Я когда из беспамятства вышел, да к Агафону приставили, так чуть не все подряд собирал да жрал, а не как все люди. И как только выжил? И сейчас собираю, но уже украдкой, а то на меня и без того косятся.
  А чего? Сам не понимаю иногда, чего. Кажется иногда, что внутрях сидит кто-то более взрослый и умный, он-то и подсказывает. Как с грибами. Я о том помалкиваю, а то и вовсе в нечистики запишут. Даже на исповеди помалкиваю.
  
  К полудню распогодилось и совсем захорошело. С некоторой опаской ждал появления Федула с компанией, но наверное, они нашли себе более интересные занятия. Ну или что вернее, родители им нашли. По такой погоде если по хозяйству заняться нечем, так хоть грибов из леса принести можно.
  Пощупав ногой воду, приятно порадовался - на мелководье она совсем тёплая, можно будет и поглубже зайти. А может, понырять?
  - Сань, давай-ка костёр разводи, - Командую приятелем, раздеваясь, - я поныряю за ракушками.
  - Агась! - Обрадованный Чиж побежал к лесу за сушняком, а я начал нырять в холодной воде, выкидывая перловиц на берег.
  - Ах! - Выскочив ненадолго на берег, пляшу голышом, пытаясь согреться.
  - Давай к костру!
  - Не, - Мотаю головой, - чичас ещё поныряю.
  
  - Богато, - Одобрил Агафон собранную у костра кучу раковин, присаживаясь на брёвнышко, - не простынешь-то?
  - Нормально, чичас отойду!
  Отогревшись голышом у высокого костра, натягиваю пахнущую дымом одёжку. Тепло... Ракушек понапечём, дед Агафон грибов вон притащил. Жить можно!
  Я попервой тётке таскал - то грибы, то рыбёшку и раков. А потом шалишь! Неласковая она, тётка-то. Взять-то возьмёт, но губы куриной гузкой сложит, и язвит потом, что я на пастбище чёрт те чем занимаюсь! Ладно бы язвила только, привык уже. Так она ложку каши лишней не положит. Ну и всё, сам ем. Что наловил и надёргал, всё съедаю, хучь даже пузо потом болит!
  А не влезает, так лучше Саньке отдам, для бабки. Летом, значит, я ей гостинцы передаю, и значит, зимой незазорно будет столоваться иногда. Я так мыслю.
  
  К вечеру снова похолодало, как бы не сильней, чем поутру.
  - Чёй-то слишком холодно, - Зябко кутаясь в многократно чиненный армяк не по росту, обронил Санька, - я чай, озимые помёрзнут.
  - Угу, - Отозвался я, настроение ещё больше упало. Холода встали рано, а старики, как один, пророчат нехорошую зиму.
  - Пошли, мальцы, - Обронил дед Агафон, поглядывая на небо, - закат скоро.
  Коровы, чувствуя приближение вечерней дойки и предвкушая возвращение в родной хлев, где их ждёт тёплая болтушка , заспешили.
  Тётка встречала Беляну у ворот, ласково погладив корову по голове. На мгновение я позавидовал животине... и тут же стало смешно. Опять пришли ТЕ, неправильные мысли. Будто в моей голове сидит кто-то взрослый, вроде прошедшего Русско-Турецкую дядьки Алехана.
  Мне тётка ничего не сказал, только взглядом ожгла. Помывшись перед рукомойником в сенях, зашёл в дверь, перекрестившись на иконы в красном углу. Тот, внутри, ворохнулся как-то... ехидно, но промолчал.
  - На вот, - Аксинья, рябая и широколицая, старшая из тёткиных детей, со стуком поставила передо мной миску с похлёбкой. Следом за матерью, относится она ко мне скверно. Благо, дядька Иван Карпыч почти не замечает меня. Не лезь только под руку, да и всё.
  К похлёбке полагался кус изрядно заветренного хлеба и печёная репка из прошлого ещё урожая, сильно подвядшая и невкусная.
  - Дармоед!
  Отмолчался, хотя раньше не преминул бы высказаться. Дармоед... ха! А Касатик? А платье на ней? Из материных тканей! А дармоед я.
  Неспешно поев, не стал задерживаться в доме. Здесь мне не рады, а переночевать можно и на сеновале, пока тепло.
  Пробормотав заученную, неискреннюю молитву, встал.
  - Я на сеновал.
  - Иди, - Фыркнула Аксинья, - не задерживайся!
  Отмалчиваюсь. Меня ждут сны. Странные сны, где я гуляю по невиданным огроменным городам, глядя на дива-дивные. Арапы чернокожие, бабы в срамных одёжках и я, уже взрослый. Спать...
  
  
  
   Глава вторая
  
  
  
  Санька поманил меня со двора, нависнув над забором.
  - Ну? - Подхожу к нему, не выпуская вилы из рук. Не то чтобы они нужны, но вроде как при деле. Есть струмент в руках - занят, и не замай!
  - Гну! Сваты к Сизалям! - Шипит он, округляя глаза и едва не валясь с забора.
  - Иди ты! Что-то припоздались-то так? - Оперевшись на вилы, интересуюсь я, - Нормальные люди свадьбы вовсю играют, а эти только свататься задумали. И кто?
  - Из Пасечек, Агаповы.
  - А... ясно. Невеста порченая, жених голоштанный, то на то и выходит. Потому и запоздали, что нагуляла небось живот, вот и спешат, пока байстрюк ногами в живот толкаться не начал.
  - Агась, - Фыркнув, весело согласился Чиж, - гулёна известная! Ну что, погнали? Ей-ей, первыми прибудем!
  Оглянулся было на приоткрытую дверь хлева, в котором возилась тётка, но сплюнул и подхватился за Санькой. Пастушеские наши обязанности ушли прочь вместе с первым снегом, возиться же по хозяйству особо не требуется - чай, не велико оно, хозяйство. Ну, ухи потом накрутит... не велика беда. Не это, так другой повод найдёт.
  Попасться на глаза сватам первым, оно куда как неплохо! Копеечку кинут, пряник, да и потом тоже чегой-то перепасть могёт. Гулять свадьбу в доме не пустят, а во дворе, с публикой менее почтенной, покормят. Засиживаться не дадут, но мису щей нальют. Густых, наваристых... с мясом! И пирога с собой отломлю, сколько за пазухой уместиться!
  Ещё раз покосившись на дверцу хлева, решительно перемахиваю через забор.
  - Куды?! - Слышу визгливый голос Аксиньи, - У, дармоедище!
  
  Солнышко уже зашло, но туч на небесах нет. Света луны и звёзд, отражённых от свежевыпавшего снега, вполне достаточно, чтобы не заплутать в насквозь знакомой деревне.
  Сваты, как и положено, ехали задами, огородами, ни с кем не разговаривая.
  - Успели, - Выдохнул Санька запалено, срывая шапку и кланяясь богато одетому свату. Торопливо повторяю вслед за ним. Сват, незнакомый мне мужик, не обращая на нас внимания, соскакивает с повозки и стремглав бежит в избу.
  - Чтоб родные её, значит, так же быстро согласились на брак, - Жарко шепчет мне в ухо Чиж. Он привык уже, что некоторым вещам меня надо учить заново.
  Вслед за сватом, правой ногой на крыльцо ступила женщина сваха, уже без торопливости.
  - Как нога моя стоит твёрдо и крепко, так слово моё будет твёрдо и крепко! Твёрже камня, липче клея, острее ножа булатного! Что задумается, то и исполнится.
  У свахи своя роль, наблюдать за ней и слушать куда как интересней. А в избе и вовсе тиатра настоящая, кто б пустил только.
  Несколько минут спустя начали появляться запоздавшие деревенские мальчишки, завистливо поглядывающие на нас, но не решающиеся затеять свару под грозным взглядом кучера, поглаживающего кнутовище. Ещё бы! Последнее дело драчку под окнами при сватовстве затевать!
  В таком разе точно откажут, а потом и Сизали попомнят, и Агаповы. Вложат ума через задние ворота!
  Приплясываем на морозе, распевая положенные при сватовстве слова. Помогаем!
  Замёрзли едва ли не вусмерть, но вышедшие нетрезвые сваты благодушны.
  - Нате-ка! - Несколько копеечек летят в наши ладони, - Заслужили!
  Ещё чуть погодя хозяйка дома выносит нам с Чижом пирог, а опоздавшим конкурентам достаётся снедь попроще.
  - Валим! - Толкаю друга в бок, - А то гля-кось, как Федул разъерепенился! Того и гляди, драчку учнёт.
  - И то!
  Смылись тихо. От того, кто в моей голове, пришла странная мысль 'По-английски'.
  Пирог с курятиной сожрали в овине, честно разломав надвое. Ели жадно, но аккуратно - чай, не свиньи, вежеству обучены!
  - Вкуснотища! - Зажмурился Санька, облизывая пальцы и уже опосля обтирая их о завалявшуюся солому, - Сизалиха хоть и слаба на передок, а готовить умеет.
  - Эт точно!
  - Кто хоть попортил её, как мыслишь?
  - Дуньку-то? - Удивляюсь я, - Сань, ты чего? Я неук беспамятный, но не бестолковый! Она не первый годок как попорчена. Титьки ещё толком расти не начали, а уже парни ей подол задирать принялись.
  - Да ладно?! - Удивился Чиж, округляя глаза, - Дунька?!
  - Вот тебе и ладно! Ты что, слухать и смотреть не умеешь? Я, беспамятный, и то знаю! Тут думать надо, не кто попортил, а кто пузо ей надул! И то думаю, что не один парень старался, я те сразу двух назвать могу!
  - Эвона, - Удивился дружок, почесав взопревшие, давно не чёсаные волосы под сдвинутой на бок старой шапкой, - Так может, они и приданное собирали вдвоём?
  Смеёмся, повторяя это на все лады, но...
  - Сизали? Эти могут! Хваткие они, не по-хорошему хваткие!
  
  Времечко сейчас сытное для нас с Санькой, пора свадеб! Деревня дело такое, свадьбу всем миром гуляют! Хучь щей миску да пирога кус, а кажному! Свадьбы же, известное дело, только по осени и гуляют. А когда ещё? Зимой и по весне жрать нечего, гостей тем паче не прокормишь. Летом страда - работать нужно, а не гулянки гулять. Только осень и остаётся. Сытная, бездельная почти.
  Только и делов, что дров заготовить, да сено с лугов привезть. Ну и так, по хозяйству по мелочи.
  
  Свадебный поезд , призванный показать богачество жениха, заставил Саньку завистливо пускать слюни. У них-то с бабкой, окромя старой коровы, серьёзной живности и нетути. А тут столько лошадок, да ухоженных, нарядных!
  Киваю согласно словам дружка, но сам больше на людей поглядываю. Кто как одет, да как ведут себя. Мне чёй-то лошади не интересны, да и в землице ковыряться неохота. Подумываю даже в город перебраться, хотя для деревенских хуже и нет судьбы! Может и плохо там, в городе, а здесь... тётка. И судьба вечного батрака. Нет уж!
  Если хозяйство какое есть, то да - на землице точно получше будет. А коли нетути и сам по углам скитаешься да спину гнёшь за миску жидких щей и кус заплесневелого хлеба? Так не всё ль равно, где батрачить?! В городе, говорят, можно и в люди выбиться, а здесь шалишь! Батрача на других, на хозяйство особливо не накопишь. Ан и накопишь, так всё едино в долгах по уши! Всей радости, что хозяйство имашь, а толку-то? Если долгов больше, чем весь скарб с животиной стоит.
  Знай, пляши под дудку богатеев, да шапку за сто шагов ломай . Не угодишь коли, так тут же со двора и попросят. А и угодить кому не так просто. Сто раз проклянёшь всё на свете. Оно ить разное бывает, угождение-то.
  Одному поле пахать да покосы косить поперёд своих, другому - сынка своего с солдатчину отдай заместо евонного. А третьему и вовсе - шапку ломай, да глаза закрывай, коль жену или дочку по сеновалам валяют.
  - Гля-кось! - Толкает меня Чиж, прерывая размышления, - Тысяцкий какой разнаряженный да важный!
  - Известное дело, не кажный день свадьбы справляют!
  - Эх-ма... - Переключается Санька, завистливо глядя на огороду , устроенную свадебному поезду. Нам не по чину, пастушатам-то. Дружка откупится, ему всё равно, а вот деревенские ребята нас потом отлупят.
  Всё равно проводили поезд до ворот дома невесты, просто чтоб запомниться. Авось и не забудут!
  - В церкву бы чичас! - Мечтательно сказал Чиж, зажмурившись, - Я раз на венчании был, там здорово! Красиво, страсть! И поют.
  ***
  - Пастушки-вонюшки, - Перегородив дорогу к пруду, дразнился Филька обидно, корча рожи, - одежка тряпьёвая, заплатке к заплатке запахом дурным пришита!
  - А сам-то, сам-то! - Возмутился Санька, опасливо косясь не столько на Фильку-шута, сколько на егойных дружков, с кулаками немаленькими.
  - Что сам-то? - Деланно удивился Филька, крутанувшись вокруг себя, - Бел, мил, пригож и хорош! Чай, мамка с папкой есть, а не выкидыш из-под хвоста коровьего!
  - Сам ты... назём ! - Возмутился Чиж, сжав кулаки.
  - Ах ты выкидыш! - Возмутился Филимон, оглядываясь на одобрительно регочущих дружков и делая шаг вперёд. Обычно трусоватый и осторожный, сегодня он что-то разгоношился не по чину.
  - Н-на!
  Удар с плеча по лицу сбил Саньку. Трусоват Филька или нет, а кулаки у него не маленькие! Чай, каждый день досыта ест.
  - А ну не замай! - Стряхивая рукавицы в снег, преграждаю путь вражины к дружку, - Что куражишься-то, ирод?
  - Да я тя...
  Молодецкий замах... и тело моё перехватывает Тот-кто-внутри. Шаг назад и кулак со свистом пролетает мимо моего лица.
  - Экий неуклюжий, - Произносят мои губы насмешливо, - попасть даже не можешь.
  - Да я... - Филька тут же делает неожиданный, как ему кажется, замах, отводя руку назад так далеко, что собственный кулак оказывается за ухом.
  Тот-кто-внутри странно скручивает тело, делая шаг вперёд. Левый кулак впечатывается Фильке в подбородок. Вроде бы несильно, а хватило!
  - Ваа... - Ошеломлённого говорит тот, сидя на земле. Из свалившейся рукавицы выпала свинчатка.
  - Джеб, - Произносят мои губы.
  - Ква! - Заливается хохотом отомщённый Санька, носком откидывая свинчатку далеко в сугробы, - И правда Жаб!
  Тот-кто-внутри отпускает меня, и тут же, подхватив Чижа, удираю. Филькины дружки не бегут следом. То ли побаиваются... вот уж нет! Скорее самим смешно! Чем им меня бояться-то, здоровилам троим?! Коль остались бы мы на месте, то да, могли бы и получить колотушек. А рази сбежали, то и ничего. Вроде как уважение проявили, к здоровилам-то. Филька-то, он с ними, но наособицу! В пристяжку.
  Он кто есть? Скоморох! Языкатый да трусоватый, рожи корчить горазд. Дядька Алехан - тот, что солдатчину прошёл, да турками в Болгарии дрался, говорит, что есть такой зверь - облизьяна. Ну чисто человечек волосатый да уродливый! Пакостный, шумный, рожи корчить мастак, да дерьмом кидаться. Ну Филька ведь как есть!
  А теперь ещё и 'Ква'... ну точно Жабом дразнить начнут!
  Отбежав подальше, делюсь с Санькой мыслями, и тот хохочет заливисто, показывая молочные зубы.
  - А здорово ты, Егорка, у зубы-то ево саданул! - Переключается Чиж, - Покажи-ка, как ты ево?
  Пытаюсь показать, но получается скверно. Впрочем, другу хватает.
  - Эвона как! Раз, и в зубы! Я в другой раз тоже!
  
  На пруду играли в юлу , разделившись на две большие команды.
  - Пастушата? - Лёшка Свист смерил нас взглядом и вроде как неохотно протянул:
  - Лады...
  Агась, верю! Нехотя, как же! Мы с дружком хоть и пастушата, ан не совсем пропащие, как тот же дед Агафон. Одно дело - сироты малолетние от бескормицы к стаду идут, и другое - взрослый когда. Никчемушник, значит.
  - Давай!
  - Мне!
  Подшитые кожей старые валенки не по ноге, материно ещё наследство, скользят по льду. Но ничё... играю я хорошо, даром что заново 'юле' учить пришлось. Свист раз обмолвился - лучше, чем до беспамятства!
  Санька тоже годно играет - шустрый он, сам как та юла! Силёнок, это да - не хватает обоим. А шустрости хоть отбавляй!
  В вечор на пруд подошли и здоровилы, уже без Фильки. Долго реготали с ребятами постарше, но в нашу сторону посматривали незлобливо.
  - Ишь ты... - Лёшка остановился ненадолго около нас, - Жаб! Ха!
  - Мне!
  По домам расходились мокрые, но довольные. Настроение портило только пустое брюхо, выводившее рулады. Оставит ли тётка хоть что поесть или снова придётся ложиться нежрамши? Пару бы картофелин варёных, да репку печёную, так оно бы и ничего! Масла бы в плошку налил чутка, да с солью!
  Неласковая-то она, тётка. И так несладко с ней было, а как пастушить перестал, так и вовсе. Дармоедом кличет не больше прежнего, а вот ем я всё чаще отдельно.
  В вечор ладно ещё - я лучше на улице лишнее задержусь. Тошно возвращаться-то в дом, где тебя не ждут. Но с утра-то!? А получается у ней как-то ловко так, что я постоянно отдельно ем. Как чужинец приблудный.
  - Явился? - Тётка встретила меня поджатыми губами, - Жри давай!
  На столе варёная картошка и хлеб. Больше даже, чем по дороге мечталось. Но под взглядом тётки хучь и голодный, а всё едино - невкусно есть! Василиск, Горгона греческая! Мало не в камень под её взглядом обращаюсь!
  - Дерзкий ты стал, - Тётка замолчала, снова поджав губы, - Попервой на болесть и беспамятство списывали, ан нет. Поганый у тебя характер стал, дерзкий! И не исправляешься. Сейчас тебя терпят по малолетству, а постарше станешь, так мужики насмерть забьют. Что-нито сказанёшь по своему дурному обычаю, да глазами зыркнешь... во-во, как сейчас!
  - Так что, - Тётка махнула в сторону увесистого узла, стоявшего у белёной печи, - собрала я твою одёжку и обувку. В город поедешь, пащенок ! В учение тебя к сапожнику отдаём!
  
  
  
   Третья глава
  
  
  
  - Ешь давай, - Сухо приказала тётка, со стуком поставив передо мной выщербленную глиняную мису с гречневой кашу до самого верху, - а то неизвестно ещё, пообедать-то выйдет, иль до самого вечору голодным по морозу ходить будешь. Не хватало ещё...
  Она замолкла, тяжело придавив меня глазами и поминутно поправляя платок. Под её взглядом я давлюсь. Есть охота - страсть! Ан не лезет каша-то, ажно проталкивать в глотку приходится. Кому рассказать, так и не поверят. Кашу-то! С маслом!
  - А и не убудет с него, - Фыркнула презрительно Аксинья, проходя мимо, и крутанув жопой, нарочно задела меня подолом, на что мать промолчала, поджав губы. Малые, не понимая толком происходящего, крутились вокруг, блестя глазами
  - Мам, - Дёрнул мать за подол маленький Стёпка, - а дармоед совсем-совсем уезжает?
  Стрельнув глазами в мою сторону, тётка не ответила, только мимоходом погладила малыша по русой головёнке.
  - Совсем, - С каким-то вызовом сказала Аксинья, возясь у печи, - Без возврата!
  Последние слова она пропела, крутанувшись округ себя. Вздорная девка!
  Скрипнула дверь сеней, и в дом зашёл Иван Карпыч, запустив морозный воздух, густо приправленный запахами хлева.
  - Гнедка запряг, - Деловито доложил он, глядя сквозь меня, - не задерживайся!
  Обжигаясь, выпил кипяток с собранными по осени листьями малины, и встал из-за стола. Перед глазами расплывалось, и я неверяще провёл руками... слёзы?
  Отвернувшись, быстро навернул обмотки и обул ботинки. Старые, разношенные, но ещё крепкие. Мать покупала ещё, по случаю. Сам-то не помню, да и узнал случайно.
  Тётка-то о матери говорить лишний раз не любит. Я попервой, когда болесть уходить стала, расспрашивать было начал. Отмалчивалась тётка-то. Губы подожмёт, да отвернётся, а и ответит если, то лучше бы не отвечала.
  Сверху зипун , на голову драную шапку, увесистый узелок со старой одёжкой в руки, и всё, я готов! Чего медлить-то?!
  - Неласковой какой, - Шипит Аксинья вслед, будто не сама только что радовалась, змеюка рябая! Только что чуть из избы не выпихивала, а тут же - неласковой!
  Ворота уже настежь, и Карп Иваныч, не медля, вывел Гнедка под уздцы.
  - И куды это поехали? - Поинтересовалась соседка, бабка Феклиха, изнемогая от любопытства.
  - В город, - Важно пригладив русую бороду с редкой проседью, молвил Иван Карпыч, - В учение отдаём, стал быть. К труду крестьянскому пащенок не способен, так может, хуч там кус хлеба заработать сможет.
  - Это да, это да, - Закивала головой старуха, - негодящий он, как есть негодящий. Мамка его, помню... ишь вызверился, ирод!
  Дряхлая, но всё ещё шустрая по необходимости, старая ведьма живо отскочила назад.
  - Я вот тебе ухи... у, ирод!
  Погрозив скрюченным пальцем, подойти не решилась.
  - Н-но! - Иван Карпыч, тая усмешку, упал в сани и щёлкнул кнутом. Мерин послушно начал неспешное движение по деревенской улице, цокая подкованными копытами по мерзлой земле. Соседи с любопытством провожали нас взглядами, то и дело заводя разговоры.
  Иван Карпыч охотно останавливался, и скоро вся деревня была в курсе происходящего. В город меня отдают, стал быть, потому как к настоящей мужицкой работе негодящий.
  - Егоор! - На меня налетел заплаканный полуодетый Санька, - Дядька Иван, ну что ж вы...
  Мужик только дёрнул плечами, и дружок мой отстал.
  - Егор, ну ты чего? Зачем в город-то? - Запрыгнув на сани, тормошил меня Чиж, - Оставайся! Попроси тётку-то, а?!
  - Неча! - Прервал его Карп Иваныч, - Сей час кнутом получишь! Не твоего ума дело, сопливец!
  Санька соскочил с саней и зашагал рядом, то и дело срываясь на трусцу.
  - Как же так...
  Стиснув зубы, дёргаю головой в сторону Ивана Карпыча. Отстал Санька далеко за околицей, замёрзнув окончательно. Видя его заплаканный глаза, и сам разнюнился. Соскочив с саней, обнял его крепко и прошептал горячечно:
  - Я вернусь, Санька! Верь! Не быстро, но вернусь! Пройдусь по деревне в лаковых сапогах, при богатом картузе и с гармонью. Пройдусь, и кланяться никому не буду, особливо тётке! Мимо пройду, как и не родня! Только тебе и бабке твоей! Будут знать!
  Догнав сани, запрыгнул, и больше не оглядывался.
  ***
  К железке подъехали под самый вечор. Народищу! Иван Карпыч, такой важный и осанистый в деревне, съёжился чутка и будто полинял весь, даже меньше стал. Оглянувшись на меня, он цыкнул раздражённо зубом и расправился было, но ненадолго. Первый же встреченный полицейский, и дядька снова съёжился, уже не оглядываясь на меня.
  К самой станции подъезжать не стали, свернули куда-то в сторону. Пару раз спросив дорогу, заехали в скопление домишек, стоящих чуть не вплотную друг к дружке.
  - Как они живут-то здесь? - Изумился я, - Даже огорода ни у кого, почитай и нет!
  - В городе ещё хужей, - С каким-то злорадством отозвался Иван Карпыч, стуча кнутовищем в ворота, - Илья Федосеевич!
  На стук вышел мужик с босым белым лицом, на котором виднелись сизые прожилки.
  - Из скопцов , что ли? - Подумалось мне, но Иван Карпыч, не брезгуя, расцеловался с ним в губы.
  Гнедка дядька распрягал сам, поставив в небольшом сараюшке к овцам.
  - Тесновато ему, ну да ничего, ночку перестоит, - Со смешками суетился рядом Илья Федосеевич, обдавая запахом хмельного, - Ну заходи, заходи в тепло!
  Робея, захожу следом за Иван Карпычем. Эвона! Сколько господских предметов-то! Зеркало большущее, да чуть ли не в аршин , и даже не облупившееся почти. И в рамочке с позолотой! Божечки, живут же люди!
  - Твой, что ли? - Илья Федосеевич больно повернул меня к себе за плечи, - Да уж, всё как ты и говорил! Дерзкой! В чужой дом зашёл, и ни тебе перекреститься, но шапку с головы снять.
  Торопливо срываю шапку и кланяюсь, полыхая стыдом.
  - Да уж, - Повторил хозяин дома, отпуская меня, - тяжко такому в учении придётся. Не одну палку обломают, прежде чем в люди выйдет!
  - В люди, - Вздохнул Иван Карпыч, глядя на меня с брезгой, - хоть бы как... какие там люди!
  Разоблачившись наконец, Иван Карпыч принялся одарять домашних хозяина дома немудрящими деревенскими гостинцами, встреченные с плохо скрываемым равнодушием. Чувствуя это, дядька суетился лишнее и выглядел жалко.
  Супруга Ильи Федосеевича, дородная Ираида Акакиевна, живо накрыла на стол и под суровым взглядом супруга, поджав губы, молча принесла хрустальный графинчик.
  - Пойдём-ка, - Тронула меня за рукав хозяйка дома, глядя жалеючи, - Покормлю. С мущщинами тебе сейчас сидеть не стоит, мой Илья Федосеевич на старые дрожжи быстро-то догонится, да и Илье Карпычу с устатку много не нужно. А тебе нечего сидеть с ними, слушать-то. Вошек-то нет?
  Она быстро провела рукой по моим волосам.
  - Нетути, надо же. Пойдём! Постояльцы иногда гостевают, - Рассказывала она, устраивая меня в отдельной (!) комнатке, где помещалась богатющая железная кровать, небольшой стол, сундук и два самонастоящих господских стула, гладких и блестючих, рази чутка ободранных, - а сейчас вот свободно. Илье Карпычу я кровать расстелю, а тебе и на сундуке ладно. Сейчас!
  Вернувшись через несколько минут, она поставила на стол большую тарелку со снедью. Калёные яйца, куски слегка заветревшегося окорока, да несколько кусков чуть подсохшего ситного .
  - Илья Федосеевич-то мой официянтом при буфете вокзальном служит, - С ноткой законной гордости поведала женщина, - во как! Мущщина он уважительный, так что и буфетчик к нему со всей приязнью. Господам-то в буфете только свежее подавай, вот и приносит иногда. Яйца вон калёные... ешь, ешь! Хучь все!
  Она засмеялась по-доброму, и у меня на миг сжалось сердце. А может... тётка-то добрая, да и муж ейный в люди вышел! Официянт! На самой станции работает - должность имеет, значит. Не шутка! При деньгах, да ещё и снедь перепадает, бывалоча! Так может...
  - А сыночек старший и вовсе, - Продолжила она, горделиво поведя плечом, - прогимназию окончил! Конторщиком устроился - к купцу Малееву, что пиленым лесом торгует.
  - Да ты что, - Заполошилась она, не поняв моей внезапной вялости, - никак совсем приморило в тепле? Ну ложись, ложись!
  Воркуя, она расстилала бельё на плоской крышке здоровенного сундука, попутно рассказывая про сына и удачно вышедших замуж дочек.
  - Ты в нужник-то зайди, а то ночью искать почнёшь! Пойдём, провожу.
  Присаживаясь в сортире, мимоходом оценил маленький дворик.
  - Эка вонища здесь по весне начнётся! - Пришла в голову мысля, - Когда говно, значит, таять почнёт!
  Хозяйка дома, закутавшись в шаль, дожидалась у крыльца.
  - Всё? Ну давай, руки помой и ложись.
  Мимолётно погладив меня по голове, Ираида Акакиевна ушла.
  Ворочаясь в жарко натопленной комнате, я думал думки. Всяко думалось, не всегда доброе. Зависть злая к детям ейным - при батюшке и матушке живут, да не голодовали небось! А потом и сморило.
  Посерёд ночи разбудил Иван Карпыч, пьяно добравшийся до расстеленной загодя кровати.
  - Ишь ты! - Сказал он, тяжело усевшись на скрипнувшую кровать, снимая сапоги и разматывая духовитые портянки, - Наливочка-то господская, она послаще бражки-то!
  Гулеванить дядька не стал и скоро захрапел.
  
  С утра проснулся рано и вышел сторожко, стараясь не разбудить храпящего Ивана Карпыча и поглядывая на диковинные господские вещи Хозяйка уже возилась на кухне.
  - Встал? Ну и молодец. Давай-ка в нужник, умывайся, да садись снедать.
  Ираида Акакиевна кормила сытно и вкусно. Было неловко, но отказаться от предложенной добавки не хватило сил. Каша с мясом! Я ажно слюнями чуть не захлебнулся - такое ить только на свадьбах два разика едал, а тут случайных постояльцев с утра кормят!
  - На вот, - Он украдкой, прислушиваясь к завозившемуся в комнате мужу, сунула мне внушительный узел со снедью, - Вчерашнее собрала, что ты есть не стал. В дороге пригодится!
  Мужчины встали хмурые, но похмеляться не стали, только чаю выдули по несколько стаканов, да посетили нужник.
  До станции шли пешком, вразвалочку. Хмельным духом от них шибало поначалу за несколько шагов, но потихонечку выветривалось. Зато кофеем запахло, какой дядька Алехан пьёт иногда. Ишь, хитро как! Зёрна пожевал, значица, и вонищи хмельной как не бывало!
  Илья Федосеевич шёл важно, раскланиваясь едва ли не с каждым встречным, то и дело заводя разговоры. Чистой публики поутру не попадается, да оно и известно - господа, они затемно не встают!
  На станции я сразу закрутил головой - красотища-то какая! Тот-которой-во-мне некстати заворочался, и в голове появились те самые приснённые картинки с дивными городами.
  - То во сне! - Мысленно заспорил я, - А то вот! Явь!
  Всё едино, окружающая красотища разом будто поблёкла, отчего стало вдруг обидно.
  - Постой тут, - Приказал Илья Федосеевич мне, - а то неча! Буфет второго класса, не абы что! Чай, господ сейчас нет...
  Он замолк, выразительно покосившись на дядьку. Тот закивал, убавив привычной мущщинской степенности. Сразу понятно стало, кто здесь главный, а кто так, из милости.
  Вдвоём с Иваном Карпычем, боязливо ступающего по паркетным полам, они пошли куда-то к стойке, но дверь захлопнулась перед моим носом. Обидно! Даже рассмотреть ничего не успел, кроме полов-то.
  Не успел я замёрзнуть, как они вышли из буфета, уже похмелённые и раскрасневшиеся, да не вдвоём уже.
  - Этот? - Ткнул в меня пальцем молодец, выглядящий как прикащик в лавке. Старый уже, чуть не под тридцать.
  - Он самый, Сидор Поликарпыч! - Заулыбался Илья Федосеевич, - Пачпорт его я вам отдал, передадите его с бумагами мастеру, да и дело сделано!
  - Только из уважения к вам, Илья Федосеевич, - Вздохнул прикащик, не обращая внимания на Ивана Карпыча, - Мальчишка-то, сразу видно - дерзок да глуп!
  - Ничо... - Официянт мелко рассмеялся, - ужо вгонят ему ума через задние ворота! Посмиреет да поумнеет!
  - Пойдём, - Сидор Поликарпыч смерил меня взглядом, - Убежать коль захочешь, ловить тебя не буду, волкам по зиме тоже есть охота, хе-хе! Не отставай!
  Рослый прикащик подхватил потёртый саквояж и зашагал, не оглядываясь, только снег под сапогами поскрипывает. Поколебавшись на миг, заспешил за ним следом, тоже не оглядываясь.
  - Умерла так умерла, - Непонятно сказал Тот-кто-внутри.
  
  
  
   Четвёртая глава
  
  
  
  Поспешая трусцой за Сидором Поликарпычем, я ажно взмок. Узлы-то не тяжёлые, но громоздкие да неудобные - страсть! А у меня их два, но ничё, своя ноша не тянет!
  - Облегчиться нужно перед дорогой, - Непонятно буркнул Сидор Поликарпыч, направляя шаги к лепо украшенному каменному строению, стоящему особливо от других.
  - Никак нужник? - Сдвигаю шапку на затылок. Слыхал я от дядьки Алехана, что в городе строят такие - каменные, и на всех-всех! Любой зайти может и посцать или посидеть вдумчиво.
  Зналось, но не верилось - думал, така же байка, как про облизьяну или бородату бабу. Ну враки ведь! Нормальный человек в тако непотребство и зайти погребует. Хотя чегой-то я? То нормальные, а то городские! Где там нормальные-то? Эхе-хе... а я и сам городским скоро стану-то.
  - Догадался? - Усмешливо сказал Сидор Поликарпыч.
  - Что ж не догадаться-то? Издали сцаниной несёт!
  - Несёт ему, - Крутанул головой прикащик, - Сам давно в хлеву навоз чистил-то!?
  Со взрослыми, известно, спорить не с руки, так я и отмолчался. Да и что говорить-то? Будь ты хучь сто раз прав, а ухи накрутят, потому как сопле всякой не дело поперёд мущщины лезть.
  - Ух! - Вырвалось у меня, - Да сколько богачества-то в одном нужнике!? Никак камнем тёсаным выложили?!
  Наклонившись, щупаю гладкий пол.
  - Сцы иди, - Сидор Поликарпыч носком сапога ткнул меня слегка под зад, - неча меня позорить! Пол в нужнике щупать вздумал, ну надо же!
  Сделав свои дела, помыл руки в рукомойнике, откуда грязная вода убегала хитро по каменному желобку. Немолодой мущщина из господ заметил мой интерес, засмеялся негромко, и отчего-то стало обидно. Ворохнулся Тот-кто-внутри и я поспешил спрятать взгляд. Знаю уже - как Тот ворохнётся, так глаза лучше прятать - дерзкие делаются, страсть! Сколько раз я опосля того вожжами огребал иль крапивой. А ухи так и вовсе, не счесть!
  - Всё? Пошли, - Подхватив узлы, спешу за Сидором Поликарпычем, зашагавшему куда-то через путя. Железо-то, батюшки! И всё зряшно на землю брошено, нам бы в деревню этих рельсов штук несколько, так горя бы не знали со струментом железным!
  Остановившись перед зелёным вагоном, прикащик вытащил бумаги и показал суровому усатому дядьке в красивенном мундире с блестючими пуговицами и кокардой на фуражке. Сразу видно - начальство! Дядька глянул в бумаги и важно кивнул, пропуская нас. Сидор Поликарпыч заскочил ловко, а мне с узлами неудобно-то, замешкался на входе.
  - Ну-ка, - Сказал незнакомый голос, и чья-то рука подхватила меня за шиворот, вознося в небо. Со страху я вцепился в узлы и принялся лягаться.
  - Боевитый, - Одобрительно сказал усатый дядька, опуская меня на пол, - Ваш малец?
  - Нет, - Сидор Поликарпыч надул важно щёки, - знакомцы попросили мальца в город отвезти, в учение. Негодящий совсем для крестьянской работы.
  - Негодящий? - Усатый чуть наклонил голову набок, рассматривая меня, - Ну-ну... Меня тоже в своё время негодящим посчитали, а вишь ты как обернулось!
  В глазах защипало и я шмыгнул носом. Хороший дядька!
  Сидор Поликарпыч спорить не стал, пойдя вперёд.
  - Не отставай!
  Народищу в вагоне! Почитай человек с полста, никак не меньше. И кажный второй дымит, как тот паровоз. Ажно дым стоит в воздухе, и не продохнуть. Клубами!
  - Кхе!
  Мущщины всё больше, баб-то почитай и не видать. Ну да известно, бабьё дома должно сидеть, а не по гостям разъезжать, за таки денжищи-то! Не по делам же они раскатывают по железке, право слово!
  - Ну-ка ся, двигай! - Пройдя чуть вперёд, бесцеремонно сказал прикащик одному из важных мущщин на широкой лавке. Надо же, подвинулся! И без лая подвинулся, хотя прикащик вежества не проявил. Городские!
  Я притулился с краешку, подтянув узлы под ноги, но Сидор Поликарпыч, фыркнув, подхватил их и засунул наверх, вместе со своим саквояжем. Спорить со взрослым дядькой не стал, не отросла ещё спорилка-то. Но про себя замыслил присматривать, чтобы узлам моим ноги не приделали!
  А народ в городе, известное дело, вороватый! Оглянуться не успею, как скарба лишусь. Может, и невелико богачество, но на валенки, почти даже не протёртые, охотники найдутся. А второй зипун?! Дедушка ещё нашивал, сукно крепкое! И заплаток на ём всего ничего.
  Сидор Поликарпыч, как мущщина обстоятельный, завёл с соседями разговор. И какие все важнющие люди вокруг меня оказались! Мало что не господа.
  Толстый дядька со скамьи напротив из мещан оказался, торговлей занимается. Цельных две лавки! В одной сам торгует, в другой прикащик посажен. Такими денжищами человек ворочает, что уу! У всей деревни таких поди не наберётся. Рази только всю деревеньку вместе с избами кому запродать.
  Михал Андреич, пожилой такой дядинька, мало что не сорока лет, так даже самонастоящим чиновником оказался, ажно цельным коллежским регистратором ! Наверное, важный чин, не зряшно ведь такие слова красивые придуманы под него. И совсем даже не подумаешь, что из господ! Не задавака!
  Гомоня, в вагон всё входил и входил народ. Много, страсть! Потом кто-то страшно загудел и я испужался, ажно чуть с лавки не слетел. Мущщины засмеялись, но не обидно.
  - Паровоз то, - Пояснил добрый Михал Андреич, повернувшись ко мне и обдавая запахом хмельного, - Машинист за верёвку дёргает, и пар через свисток выходит. Сигнал, значит, что отправляться пора. Одним - чтоб поторапливались, а другим - чтоб с пути ушли.
  - Хитро!
  - В городе и не того насмотришься! - Подмигнул Михал Андреич, - Годика через два-три ничему удивляться не будешь.
  Вагон дёрнуло, и паровоз потащил его по железке. Заметив, что я пялюся в окно, мущщины пропустили меня к нему, снова засмеявшись. Пусть! Это они может кажный день по железке катаются, а тут - ух, зрелище-то какое!
  Мущщины заговорили о своём, взрослом и неинтересном - умственном, я же не отрывался от оконца, где мелькали деревья и дома. А быстро едем! Вёрст пятьдесят, не меньше!
  Некстати шорохнулся Тот-кто-внутри, и в голове всплыл давнишний ещё сон, как Тот, другой Я, едет по ровнющей каменной дороге. Не помню на чём, но сидел я тогда чудно - будто табуретку оседлал, как коня. Но не конь, точно помню! И удобно же было! Во сне-то. И быстро, много быстрей, чем сейчас, чуть не втрое.
  Тот-кто-внутри, снова шорохнулся и как-то усмешливо оценил попутчиков, прозвав мещанами и низкоуровневыми юнитами. Я так и не понял, почему мещане-то? Из мещан здесь только Алексей Мефодиевич. Даже важный Сидор Поликарпыч из крестьян будет. Правда, неправильных - городских крестьян. Числятся в сословии нашенском, а сами по торговой части.
  А юниты? Понятно, что ругательство, но какое? Спросить потихонечку у Михал Андреича, иль нет? Чай, господское ругательство-то! Хитро закрученное. Начнут небось задираться другие мальчишки, а я им так - юниты! Всё равно ить подерёмся, зато и покажу себя сразу чилавеком грамотным и умным. С таким, значица, и подружиться не зазорно.
  Не... не стоит! Кошуся на прикащика. Михал Андреич-то может и разъяснит - мущщина он добрый и этот... просвещённый. А вот Сидор Поликарпыч опосля может и ухи надрать - чтоб не позорил его, значица.
  - Давай с нами садись, - Тронул меня за плечо толстый мещанин, отрывая от окошка, - поедим.
  Пузо ещё сытое, но кто ж отказываться-то будет! Может, до самой Москвы голодным сидеть придётся. Я дёрнулся было за узелком со снедью, но мне велели не гоношиться и сесть спокойно.
  - Нешто не прокормим мальца? - Басовито сказал Алексей Мефодиевич.
  Есть было неудобно, без стола-то. Зато еда такая, что я опосля выздоровления ни разочка и не едал так! Даже на свадьбах. Одних пирогов только ажно четыре разных, да ветчина, да окорок, да сыр. Сам не заметил, как наелся чисто медведь перед зимой, ажно в пузе раздулся.
  Мущщины долго потом сидели, выпили чутка - дорожную, да за знакомство, да на ход ноги. Устали и разложили полки наверху, ну чисто полати получились! Залезли наверх, да и дали храпака, и даже дым табашный, клоками плавающий по вагону, ничуть им не мешает.
  А внизу сразу посвободней стало, я даже на сидушку с ногами залез - чтоб в окошко глядеть, значится, шею не вытягиваючи.
  
  - Что маешься, малец? - Добродушно поинтересовался дядинька по соседству, по виду из мещан, - Никак живот прихватило? Ничо, скоро остановка будет, можешь в нужник привокзальный сбегать. Знаешь, что это?
  Киваю важно.
  - Не совсем тёмный значит? Хе-хе! Пятнадцать минут стоять будем. Знаешь, что такое минута? Нет? - Дядинька важно вытащил самонастоящие часы в блестючем медном корпусе и показал на стрелки, - Это минуты, значит. Вот так - тик-так... и шестьдесят раз. Протикало шестьдесят раз, и минута прошла.
  - Спасибо, дядинька!
  - Дядинька, - Усмехнулся тот, - Фрол Кузмич.
  - Спасибо, дядинька Фрол Кузмич!
  - К станции подъезжать будем, - Учил меня дядинька Фрол Кузмич, - так машинист прогудит, чтоб приготовились. Потом, когда отъезжать будет - тоже, чтоб поторопились.
  Его прервал гудок, и дядинька хлопнул меня по спине, подталкивая к двери.
  В нужнике привокзальном сидел мало - всё боялся, что поезд без меня уедет. Ан нет, успел загодя, и сильно загодя.
  - Держи вот, - Фрол Кузмич, пересевший к нам и успевший разговориться с Михал Андреичем, слезшим с верхних полок, сунул мне в руки большой медный чайник, - Воон... вишь? Кубовая . Там кипятком разжиться можно, как раз чайку и попьём!
  Накинув сызнова зипун, бегу стремглав по утоптанному снегу, а ну как поезд уедет!? Отстояв немного в очереди, налил кипятку и снова бегом, стараясь не расплескать на себя горячую воду из тяжёлого чайника.
  - Шустрый! - Одобрительно сказал Фрол Кузмич, - Не пропадёшь!
  - Сидор Поликарпыч говорил, что родные его в учение отправляют, как негодящего к крестьянскому труду, - Сказал Михал Андреевич, и мне сразу стало стыдно, аж ухи заполыхали.
  - Родные? Не мать с отцом? - Поинтересовался Фрол Кузмич.
  - Тётка... троюродная.
  - Да, брат... и неласковая небось? То-то! У такой, хоть ты себе горб от работы наживи, а всё никчёмным и бестолковым будешь! В городе-то оно, знамо, несладко. Пока выучишься ремеслу, всю шкуру со спины снимут, да не раз! Но коль выучишься, так оно получше-то будет, чем в деревне.
  Киваю истово. Уж я в люди выбьюсь! Обещался же Саньке пройтись по деревне в сапогах да с гармошкой, так и пройдусь! Что знали все, что важным чилавеком стал.
  
  Спалося плохо. Много люда в вагоне-то, и все то храпят, то ветра пускают, то бродить начинают. И табачище смолят, коль проснулись. Что за радость-то? Мы с Чижом пробовали курить, как взрослые - гадость как есть. Только во рту будто нужник устроили да горло потом до самого вечору саднило.
  - Ярославский, - Потягиваясь спросонья, сказал дядинька Фрол Кузмич, - подъезжаем. Запоминай, малец! Чай, не кажный день по железке катаешься-то!
  Агакнув, прильнул к окну, не отрываясь. Потом встали и остальные, поснедали вместе.
  На душе будто кошки скребут, тошнёхонько. Ан и хочется в люди выйти-то, но спина аж загодя болит, палки да вожжи чуя. Выучусь! Вот только когда это будет? Да и Тот-кто-внутри может ворохнуться невовремя, а тады ой...
  Катались по путям туды-сюды долго, я ажно устал с лавки подскакивать. Приехали наконец, и люд в вагоне стал выходить, переговариваясь громко.
  Вышли, и меня ажно заколотило, так взволновался. Страшно! Но глядел вокруг, как дядинька Фрол Кузмич велел, а то ведь стыду не оберёшься! Спросят меня, где что на вокзале, а я и не знаю. Позорище! Раззяву такого уважать не будут!
  Мущщины недолго прощались, потом Сидор Поликарпыч взял меня за плечо, чтоб не потерялся, и повёл в сторону извозчиков. Я ужо знаю, кто это такие - видывал ещё в Костроме, на станции.
  Неужто поедем? Как господа? Хотя да... Москва, говорят, огроменный город. Не станет Сидор Поликарпыч ноги из-за меня бить. Шутка ли, цельный прикащик!
  Сидор Поликарпыч долго торговался с извощиком, но у меня ажно в ушах шумело, так даже не знаю - почём. Ехали как господа, я только и пялился по сторонам. Правду говорят - здоровенный город!
  ' - Деревня' - С непонятной тоской сказал Тот-кто-внутри, снова посылая картинки снившихся городов, и снова замолк. Зато я оклемался немного, хучь на человека похож стал, а не на юрода глупого. Мало слюней не напустил, на город глядючи!
  - Извольте, господин хороший, - Извощик остановил кобылу, - приехали. Подождать изволите?
  - Жди, - Коротко сказал Сидор Поликарпыч, поглядывая вокруг брезгливо, и уже мне:
  - Пошли!
  Прикащик шёл уверенно, не блукая в здешних закоулках с высоченными, по два-три этажа, домищами. У низенькой дверки он остановился и постучал.
  - Ктой там? - Не сразу отозвался мальчишеский голос.
  - Хозяина зови!
  - Сидор Поликапрыч? - Дверь отворилась и из неё выглянул прыщеватый мальчишка лет тринадцати, бледный и сутулый, - Радость-то какая! Чичас, чичас!
  - Вперёд, - Чуть толкнул меня прикащик и я начал спускаться вниз.
  ' - Полуподвал' - Проснулся Тот-кто-внутри.
  Внутри тёмно и сыро, чисто как в подполе, даже хужей. Только что света чуть побольше. Откуда-то из темноты вышел всклокоченный, воняющий водкой мущщинка. Сразу видно - пьёт горькую, и ещё как пьёт!
  - Принимай в науку! - Толкнул меня к нему Сидор Поликапрпыч, - твой!
  
  
  
   Пятая глава
  
  
  
  - Вставай, окаянный! - Пихнул меня Лёшка в бок ногой в ветхом опорке не по размеру, - Пора ужо нужное ведро выносить! Чай, теперь это твоя работа!
  Зябко подтягиваю босые ноги под тряпьё, которым укрывался. Спасть хочется, страсть... Остывшая за ночь большая, но дурно сложенная печь почти остыла, и в полуподвальном помещении зябко и сыро. Щелястые окна и дверь, да вместе с сырым подгнившим полом, быстро вытягивают тепло. Сюда бы хоть печку нормальную, но и той нет.
  - Вставай! А то как получишь! Сперва от меня, а потом от мастера Дмитрия Палыча!
  Голос злорадный, действует лучше будильника.
  ' - Каково-таково будильника?', - Озадачиваюсь я, и Тот-кто-внутри подсовывает картинку с дребезжащими часами, где надо нажимать на пимпочку. Эко диво!
  Быстро намотав обмотки, сую ноги в ботинки, накидываю зипун и шапку, да подхватываю тяжёлое деревянное ведро с крышкой, воняющее нужником. Вчерась показали уже, куда выплёскивать говно-то, но в потёмках ничего почитай и не видно.
  Агась! Вот кто-то из соседей потянулся, пристраиваюсь в кильватер!
  Такие вот непонятные словечки всплывают в голове всё чаще, Тот-кто-внутри шепчет. Я поначалу думал-то, что бесами одержим, но в церкву спокойно захожу, святое причастие принимаю, от молитв и святой воды в корчи не падаю.
  Правда, попов всё едино не люблю. В церкву ходить ндравится, но то другое - людёв посмотреть, да себя показать. Ну и красиво там, опять же. Иконы, украшения всякие. Поют, опять же. Ладан ещё, свечки, одёжки у попов да дьякона красивенные. Золотом шиты!
  Потом, когда картинок в голове стало побольше-то, понял - нет, не бес-то! Заколдованный я, вот. Тот-кто-внутри даже слово специальное знает - попаданец! Не первый я, значит, раз слово придумали, зряшно-то не станут придумывать!
  Память, значит, отшибли, да наколдовали всех вокруг. А так я, может, и вовсе из господ!
  Выплеснул нужное ведро в поганую яму, и назад по тёмнышку.
  - Теперя за водой, - Встретил меня Лёха, сунув в руки тяжёлые вёдра, - да смотри, не расплескай на ноги-то! Тебе к реке много сегодня бегать, в мокрой-то обувке!
  Сказав это, паскудно хихикает. Ишь, стервь! Радостно ему, ну что за человек, а? Понятно, что рази я теперь младший, то Лёхе по хозяйству хлопот меньше, но радоваться ить чему? Тому, что другому хужей, чем тебе? Паскуда как есть!
  К речке, Неглинке, цельная очередь. Вроде и не малая речушка-то, а удобных мест, чтоб подойти, немного. Да наплёскано, воды намёрзшей вокруг много. Чай, каждый по разу плеснёт ежели, то цельный каток будет. Народу-то эвона сколько!
  - До края! - Встретил меня Лёшка, пальцем тыкая на большую, почти пустую бочку в сенях.
  Долго таскать пришлось-то, ажно руки чуть не оторвались, хотя и привычен работе, не бездельник. Тут бы коромысло, хоть и бабский это струмент, ан нет! Не заведено его у хозяев, значица. Ну коль не сами таскают, то и нечего обзаводится, так? Ни коромысла, ни салазок - санки поставить, ни...
  - Экий бездельник! - Встретила меня в сенях Прасковья Леонидовна, уперев в обвисшие бока полные дряблые руки, - Сколько времени вожжаешься, а никак даже бочку едину наполнить не можешь!?
  - Ленивый он, матушка Прасковья Леонидовна, - Мелким бесом вился вокруг неё Лёха, - и тупенький. Дурачок, значит! Салазки, значит, взять даже не догадался.
  И скалится, паскуда!
  Сжимаю кулаки... у, вражина! Специально ведь салазки из сеней убрал, а теперь вот поставил! Я-то откель знаю, как тут заведено? Спросил вчерась, где мне постелят, так хозяин ажно вызверился, аки зверь лютый.
  Хлобысть по голове, ажно звёзды из глаз! Я к печке кубарем, аж спину об угол ушиб.
  - Здеся и будешь, - Сказал, да ишшо посмотрел так гневно, у самого ажно ноздри раздувалися. И чего спросил-то? Мне-то откель знать, где спать положено?
  Вот так и не помалкиваю - опасаюся, значица. А с Лёшкой я ишшо поквитаюся!
  
  - На рынок пойдём, - Недовольно сказала хозяйка, и уже мне, - собирайся!
  Собрался я быстро, да встал в сенях, чтоб не запотеть. Прасковья Леонидовна собиралась долго, хотя с чего бы? Ить делов-то - собраться да подпоясаться!
  - Держи-ка, раззява! - Ткнула она в меня большой корзиной, выходя, - Ишь встал, едва не спит! Работничек!
  До рынка едва ли с полверсты, а шли долго. Хозяйка моя, чтоб ей было пусто, поминутно останавливалась лясы поточить с кумушками, да побрехать всласть. Вот же зверь-курица!
  Рынок большущий - почитай с полтыщщи народу, ежели всех собрать. Народищу! Площадь большая, да люд толчётся всяко-разный.
  А Тот-кто-внутри снова ворохнулся насмешливо.
  '- Пятачок'
  - Чегось? - Снова непонятно. А, место мало? Стало быть, и рынок маленький? Ничё себе, маленький! Хотя да, города какие здоровые сняться! Небось, по сто тыщ народу в таких живёт.
  Съестным тоже торгуют... сглатываю слюну, ить не жрамши с утра! А тут такие лакомства!
  Вон картошка тушёная, да с салом. Пусть прогорклым чутка, но то ерунда! А вон щековиной да лёгким тётка торгует. Вот ведь работа, а?! Знай себе, сиди на тёплых чугунках, то жопу иногда отрывай, чтобы кусок отрезать, да копеечку у покупателя взять.
  При деньгах всегда, при еде, да и жопа в тепле! Рай! А дожжь если, так небось недолго натянуть на голову рядно , иль до домов добежать, коль совсем уж боженька землю-то залить вздумал.
  А в жаровнях! Тяну носом... ну точно колбаса! Чуток подтухшая, но в масле-то! Жареная!
  - Печёнка-то свежая? - Прасковья Леонидовна мало что носом в неё не уткнулась.
  - Какой же ей ещё быть!? - Всплеснула немолодая торговка руками, выпростав их из-под засаленного, отродясь нестиранного фартука.
  - А не ты ли мне с тухлинкой по осени продала?
  - Окстись! Типун тебе на язык! - Охотно возмутилась торговка, - Бабы, ну вы слыхали? С тухлинкой!
  О шума хотелось зажать уши, но пялюся по сторонам. Опасливо! Народу много, и все незнакомые, злые. Иль это они на хозяйку злы? Могёт быть и так, больно уж язык у ей поганый, стервь как есть!
  Пока набрали снеди, Прасковья Леонидовна успела перебрехать мало не с половиной рынка. Назад она шла довольная и така спокойная, будто церкву посетила. Ну точно эта... вомпер, во!
  Набрали вроде бы немного - знаю уже, что хозяйки в городе кажный день на рынок ходят. Своего-то хозяйства нет, куды деваться-то?
  Набрали немного, а вот шли назад долгонько, ажно руки отваливаться начали. Она, хозяйка-то, сразу шипеть начинала, когда я корзину на снег ставил. Держи, и всё! А она неудобная, страсть!
  
  Завтрака меня лишили - за леность и тупость.
  - Неча! - Сказал похмельный мастер Дмитрий Павлович, наливая подонки в стаканчик и выпив, морщася, - Не заслужил! Пшёл!
  - Ничо, - Бормочу негромко, - у меня снедь в узелке, недаром Ираида Акакиевна... Лёшка, стервь такой! Ну погоди у меня! Даром, что старше, а кровавой юшкой умоешься!
  Меня аж затрясло - это ж надо?! По чужим вещам лазать! Ты мне кто есть? Кум-сват-брат? А коли нет, то и не замай!
  
  Вместо завтрака пришлось колоть дрова, а опосля позвали чистить самовар да выбивать половики.
  
  В обед покормили, и то слава богу! А то ажно руки дрожать начали, так есть хотелось! Щи с головизной, да опосля каша пшённая с маслом. Мне, вестимо, ни мяса щах, ни масла в каше не досталося, но и то! У тётки, чай, не сытнее ел. Даже когда было что.
  - Мусор выкини, да полы опосля помоешь, - Сказала Прасковья Леонидовна, - и смотри! Проверю потом!
  Сказала и ушла, переваливаясь как утица. Вот же... зверь-курица! Ленивая, страсть! Кака ж ты хозяйка, коли по дому и не делаешь ничего? Ну рази только готовит сама, и то - чтой-то мне подсказывает, что и буряк с морквой мне чистить придётся, да как бы и не резать, да в щи потом кидать!
  А эта знай орёт на нас да с хозяином лаиться, чисто собачонка из-под забора. Тяф да тяф, и так цельный день. И не устаёт же!
  Глаза бояться, а руки делают! Хучь и бабская эта работа, по дому убираться-то, ан приучен. После болести-то, по первой мало чем не занимался, и вспомнить-то стыдно. Даже крупу перебирать приходилось да исподнее стирать, ну чисто девке!
  Потом, правда, бабы деревенские тётку застыдили, и я уже по мужицки работать начал.
  Лёшка, стервь, по помытому так и норовил пройтись. А соплюшки две, дочки хозяйские, за ним повторяли, пока мать не окликнула. Да не меня жалеючи, а чтобы дочки в воде не возилися.
  Дмитрий Палыч, выпив чутка за обедом, слегка повеселел и даже напевать начал что-то. Прости Господи, лучше бы он немым был! Голос противный, ну будто кошку душат, а он духовное петь! В грех ведь вводит!
  - Иди-ка дрова наколотые в поленницу собери! - Велела мне хозяйка.
  - Агась!
  На улице хучь и студёно, да всё легче. А то знай-гадай, когда и от кого тебе прилетит - то ли хозяйка в сердцах запустит чем, то ли хозяин сапожной колодкой. Они такие, легко волю рукам дают! Всего ничего живу здесь, ночь только переночевал, а уже к тётке хочется! Знамо дело, не примет назад, ан всё едино.
  Дверь скрипнула, и во двор вышел Лёха. Завидев меня за работой, паскудник осклабился и хотел было проглумиться, да я первым успел.
  Н-на! От удара с левой ему откинуло голову, а губы окрасились кровью. Отступив шаг назад, он неверяще уставился на меня.
  - Будешь знать, паскуда, как по чужым вещам лазать!
  - Ах ты... - Замахнувшись широко, Лёха шагнул вперёд, но я успел первым. Джеб! Ещё! А теперь двоечка!
  ' - Теперь в печень', - Добавил Тот-кто-внутри, и я послушно ударил в бок вражине. И ещё раз...
  Силёнок не хватило пробить тулупчик, опоясанный толстым широким ремнём, и Кабанов опомнился - даром что глист сутулый, так зато на три годка старше, да и выше почти на голову. Удары посыпались на мою голову, а уворачиваться получалось не всегда. Руки-то длинные у него, да и по снегу не больно попляшешь!
  Ничё! Даром, что ли, ещё в деревне начал руками махать, как во снах снилось!? Знаю ужо, как лоб да локти под кулаки подставить, да уворачиваться. Пущай получается через раз, но у вражины ещё хуже!
  - Ах ты ирод! - На меня налетела Прасковья Леонидовна, лупя поленом, - Приехал всего ничего, а уже драчку затеял?! Вот тебе, вот!
  Удары сыпались градом, и я начал уворачиваться - чай, не пруток! Раз ударит покрепче, да и всё! Отпевать.
  Лёшка, паскуда, и здесь себя показал. Схватил за одёжку, и держит! Крепко мне поленом пару раз прилетело.
  - Значит, кулаками размахивать вздумал? - Наливался гневом хозяин, схватив меня за виски, - Не по ндраву тебе Лёшка?
  Рванув за виски, он с силой впечатал меня в стол, разбивая губу и нос. Тут же подскочила хозяйка и начала возить за вихры по столу.
  - Помилуй мя, боже, помилуй мя, - Зашептала она надрывно, отпустив меня, - Господи... Великомученица Варвара... сохрани нечаянные смерти...
  Хозяин руки больше не распускал, только сверкал свирепо глазами от окна, устроившись с работой. А хозяйка то молилась, то принималась накидываться на меня, трепя за волосья.
  Ужина меня в тот день лишили.
  
  
  
   Шестая глава
  
  
  
  После трёпки, заданной мне хозяевами, Лёха было расправил костлявые плечи и начал вякать в мою сторону всяко-разное, но быстро стух. Я пусть и помалкиваю, но пока хозяева не видят, глазами сверкаю так, что просто ух! Показываю, значица, что не смирился и не сдался. Воюю, значица.
  А он сцыкливый, это сразу видно было. Трусло! Да и как кулачник ниочёмный. Пущай я среди годков моих и первеющий боец на деревне был, но сколько таких на маленьку деревню-то? Три раза по сто человек во всей деревне не наберётся народишку-то, так-то.
  Лёха же с десятилеткой справится не смог, даром что выше ажно на голову. И дыхалка никакая, почитай сразу и хрипеть начал. Если бы не эта зверь-курица, я бы ух! Задал бы трёпку, никакой снег не помешал бы!
  Что не умеет кулаками махать, так-то ладно - бывает. Некоторые и вовсе чисто мельница руками махают. Если силушка есть, да стоять готов до последнего, то оно и ничего. Бывалоча, такие и опытных кулачников бьют. Ну а даже не бьют, так лишний раз к духовитому бойцу и не сунешься-то.
  А этот жмурится и бошку свою отворачивает. Боится, значица, хоть един удар пропустить. А как же драка, коль ты без единого синца остался?!
  Поглядываю, значица, нехорошо. Пока не видят. Скалюся злобно.
  - Дмитрий Палыч! Да что же такое-то!? - Вскочил Кабанов, отбрасывая работу, - Скалится этот мелкий, ну чисто как шкилет какой!
  Взгляд мастера встречаю удивлёнными глазами, ажно тряпку роняю, коей самовар отчищаю. Тот-кто-внутри называет это 'Глазки котика из Шрека'. Не разумею, что это за Шрек, но суть, как говорит дядька Алехан, уловил.
  Мастер фыркает и кидает в меня куском кожи, но сразу видно - для порядку!
  - Не скалься, ирод!
  - Да я как бы и не... - Затыкаюсь на полуслове, принося кожу обратно. Идя назад, нагло подмигиваю Лёхе, скаляся. Мастер-то не видит! Только шеей Кабанов дёргает, но смолчал. Понимает, что себя только дураком да сцыклом выставляет.
  А морщится, стервь! Мне-то его колотушки по локтям да по лобешнику прилетали, больше свои кулаки и расшиб же. Да и мастер пусть влупил меня в стол мордой лица, ан только юшка и потекла, в голове не помутилося. Ништо!
  Лёшке же я не раз и не два в морду-то зарядил! Морщится, сцыкло, да воду пьёт. Мутит, наверное, вот тошнотики и запивает. Ночью обосцыться небось.
  ' - Как в пионерлагере' - Просыпается Тот-кто-внутри, подсовывая картинку. Сцыкло и обосцыться? Здоровски!
  
  Делов на меня навалили - не продохнуть. Хозяева с дочками уж третий сон видят, а я всё кружуся. За печкой проследи, чтоб не угореть, на завтра всяко-разное приготовь, чтоб с утра меньше колготиться.
  Лёшка-стервь развалился на лавке, не спится ему, в мою сторону поглядывает. Тревожится! Я, значица, нарочито так делаю, чтоб тревожить. То поближе подходить начну, да нарочито на цыпках, то ещё какую пакость учиню. Не придраться, ан тревожно-то! А спать хотца.
  Всё, заснул стервь. Несколько раз прошёл мимо, не ворохнулся даже, храпит только да слюни на губёшках пузырятся.
  Доделал остатние дела и раскидал у печки тряпки, на которых и сплю, значица. И уже опосля взял две плошки - одну с водой, одну пусту. Подкрался к Лёхе... спит.
  Журчит вода ручейком, переливается. Во, губами плямкает тревожно, но нет, не просыпается. Есть! Обосцался, как маленький!
  Сдерживая хихиканье, иду тихонько спать. Сразу-то он не проснётся - тёплая она, сцанина-то, поначалу.
  Тока-тока устроился, и вот, ворохнулся. Ногами двигат - зябко ему, значица.
  - Да что ж это, - Шипит он, вставая.
  - А? - Делаю вид, что тока-тока проснулся, поднимаю голову.
  - Ничо! Спи давай!
  Лёшка-стервь застирал штаны, да и разложил на печи. Ишь, богатый какой! Ещё одни штаны есть! Ничо...
  
  Поутру проснулся сам - печь-то выстыла, зябко на полу, особливо когда понизу тянет. Без напоминаний вынес нужное ведро - знаю уже, куда. Обратно когда шёл, мальчишки остановили - чутка может постарше, чем я.
  - Ты у Палыча новенький?
  - Ну!
  - Не нукай! - Передразнил второй, - Да будя, будя! Рукава-то не закатывай! Я не со зла, просто учу, как по-московски разговаривать-то. Говорят, ты вчера с Кабановым подрался?
  - Подрался? Колотушками одарил, пока хозяйка не полезла. А там, знамо дело, самому и досталося.
  - Поколотил, значит? А не врёшь? - Удивился второй, глядючи с прищуром.
  - С чего бы? Он же полудохлый, как есть глиста ходячая. И сцыкло!
  - Трусоват, это да.
  - Что трусло, то разговор отдельный, - Меня аж распирает, так хотца поделиться, - Сцыкун и есть! Обосцался сегодня ночью. Я у печи сплю - глянул, а он штаны застирывает. Смех давил так, что мало сам не обосцался!
  - Га-га-га!
  - Мишка Пономарёнок! - Протягивает мне руку рыжеватый, - Мы портняжками будем, значит.
  - Сашка Дрын, - Протягивает второй, тёмно-русый, с носом-картошкой, - тоже портняжка.
  - Егор Панкратов, из Сенцова, что в Костромской губернии, значица.
  Назад шёл, ажно на душе лехше стало. Не так всё и плохо-то, значица! Глядишь, и дружками обзаведусь, всё получше будет.
  
  - Собирайся, лодырь! - Прасковья Леонидовна ткнула мне давешнюю большущую корзину в руки. Ишь, тетёха ! Я-то лодырь? С утра успел нужное ведро вынести, печку подтопить, да воды с Неглинки принесть, а она туда же - ругаться!
  - Чтой-то это вчерась шебуршал заполночь? - Осведомилась она, поджав губы.
  - Я? То Лёшке не спалося. Обосцался, да и вставал штаны застирывать.
  ' - Сделал гадость, сердцу радость', - Ворохнулся Тот-кто-внутри и снова утих.
  - С чего бы?
  Пожимаю плечами, что с бабой говорить-то? Вчерась за волосья трепала, а сегодня стелиться перед ней? Нет, так-то можно, ежели знать наперёд, что поможет лишнюю краюху хлеба получить. А зряшно-то зачем?
  Не повезло мне с хозяйкой - вздорная баба, зверь-курица! Дурная да злопамятная, от такой лучше подальше держаться.
  - Драться-то вчерась зачем полез?
  - Так, хозяйка... мне тётушка с собой еды дала, ан сунулся вчера, и нету!
  Пусть не родная, но Ираида Акакиевна тоже ведь тётушка! Чья-то. Эх, хорошо б моей была... Хорошая ведь баба - сразу видно, добрая и понимающая. И мужик ейный тоже ведь не из простых. Ишь, официянт при буфете! Всегда сыт, пьян и нос в табаке. И мне б крохи перепадали, уж всяко сыт да не бит живал бы. Худо ли?!
  - Ишь какой! - Покосилась она на меня, не сбавляя шагу, - Из-за хлеба куска на человека кинулся!
  - Да больше потому, что в вещи полез, - Шмыгаю носом.
  - Ишь, - До рынка идём молча и внутри поднимается тёплая волна радости - неужто смог хоть чутка эту зверь-курицу на свою сторону подтянуть?!
  Тот-кто-внутри ворохнулся и охолонул меня. Это, дескать, ерунда - удачный ход в большой шахматной партии.
  Лёшка теперь под сомнением - как человек, способный в чужих вещах рыться. Нет-нет, а будет поглядывать, когда что затеряется в доме. Да и так, без дела. А ну как полезет?!
  Ну и я, стал быть, не совсем пропащий. Не ангел Господень, но ясно теперь хоть, из-за чего в драчку кинулся. Любить меня не станут, но и зверёнышем диким считать перестанут. Драчлив и дерзок, но хоть понятен.
  А самое здоровское - шахматы! Я теперь не токмо само слово понимаю, но и как играть в них, значица! Шах, мат, эндшпиль, сицилианская защита - всё ясно, вот как божий день! Не... я точно из господ был, пока попаданцем не стал. Откуда крестьянину-то такие слова мудрёные знать-то? Умственная игра, господская!
  
  Завтракали сытно и вкусно, да и мне каши дали не жалеючи. Скусная, гороховая! Не сказать, чтоб совсем от пуза, но отяжелел приятственно. А потом ещё и киселю налили в большущую кружку.
  - Спаси тя Христос, хозяюшка, - Вежественно благодарю после трапезы, - Вкусно и сытно.
  Кивнула! Поджав губы, но всё ж.
  - Сарайчик дровяной разбери, - Наказала Прасковья Леонидовна после завтрака, - Какие трухлявые есть, вытащи поближе, чтоб пожечь, пока совсем в труху не превратились.
  Одевшись, выскочил на улицу, пока чего ещё не напридумывала. Знакомцы утрешние уже здеся, двор-то общий. Сараюшки во дворе у кажного свои - для дров, капусту на зиму держать, а кто и козу.
  - Помочь-то? - Подошёл Пономарёнок с Дрыном.
  - Да ну... выйдет сейчас небось хозяйка, а не сама, так Лёшка выглянет. Потом придумывать почнёт такие задачки, чтоб на всех троих хватило.
  - Это да, - Засмеялся негромко Дрын, - дурная баба! Бабы, оно почитай все дурные, даже если и справные. Складственность умственная у них такая, во! Но эта Леонидовна почитай по всем улочкам и переулочкам окрестным дурным ндравом славится. Склочница первеющая, даром что болезная вся, мало что не гнилая внутрях.
  - Да уж, - Вздыхаю, не переставая разбирать поленницу. С ленцой, токмо чтобы не зазябнуть, - повезло! А вы сами-то что?
  - Да у нас хорошо, - Расправил Пономарёнок плечи, - Мастер если и дерётся, то по делу токмо. Не кажный день даже по заднице и прилетает! А ухи или там подзатыльник, это ж понятно, куда ж без них.
  - Эко!
  - Да, брат, - Важничая, кивнул Дрын, снимая шапку и приглаживая волосы, - Гулять даже отпускает, так-то! Ежели ни по работе, ни по хозяйству нет ничего, так дурных дел и не выдумывает. Ступайте себе, говорит, на улице головенки свои проветрите.
  - Учит хоть?
  - Шалишь! Мы плачёные, - Задрал нос Пономарёнок, - Родня платит мастеру, чтоб учил, да не лупил почём зря. А ты, стал быть, запроданный, за тебя денюжку платили. Не повезло.
  - Не повезло, - Эхом повторяю я.
  - Агась, - Вздыхает Дрын, присаживаясь на поленья, - Что ты, что мы - все учениками записаны. Ан нас учить будут, а тебя только по хозяйству гонять. Леонидовна, стал быть, мастеру всю плешь проела, так ей хотелось прислужкой обзавестись. Она же не только склочная и больная, но ишшо и ленивая.
  - Работы у сапожников помене стало, - Подсаживается Мишка, - Дмитрий Палыч и без Лёхи Свинёнка справлятся.
  - Как? Свинёнок? - Смеюсь я.
  - Агась! - Скалит зубы Мишка, - Он же Кабанов, а на него как глянешь - на подсвинка даже не тянет!
  - Не-не-не! - Зачастил Сашка, восторженно округляя глаза, - Он теперича Сцаный Свинёнок будет! А как вырастет, так Сцаный Свин!
  Разговоры с дружками моими новыми говорили недолго. Выглянула баба кака-то из оконца на втором етаже, да и зазвала их в дом. Работа, стал быть, нашлась.
  Повезло ребятам-то. Шутка ли, учат и почти даже не лупят! Ну, зазря. Так-то куда без розог и вожжей, ну и подзатыльников, знамо дело. Но учат!
  И живут на втором етаже, а не мало что в погребе. Хороший мастер, стал быть. И комнаты посуше, потеплей. Не то что в энтом... полуподвале! Чахоточное место, как есть.
  - Запроданный я, стал быть, - Бормочу негромко, присев на почти разобранную поленницу, - антиресно бы ещё узнать - почём меня запродали.
  ' - И насколько это законно', - Просыпается Тот-кто-внутри, - '-документы надо смотреть, да законы выяснять'.
  - Закончил?! - Высунулся из дверей Сцаный Свинёнок, - Прасковья Леонидовна зовёт!
  - Сейчас!
  Наябедничает, что я сидел? А непременно! Натуру у него такая паскудская. Зато эвона как завернул - Прасковья Леонидовна зовёт! Не 'подь сюды', а хозяйка. Он вроде как и не при чём. Сцыт. Как есть сцыт!
  ' - Это ещё не победа', - Ворохнулся Тот-кто-внутри, - 'а начало долгой позиционной войны'.
  
  
  
   Седьмая глава
  
  
  
  Столик мастера под самым оконцем, чтобы керосинку зазря не жечь, ить дорогой он, керосин-то. Сидит Дмитрий Палыч на свету, да башмак ладит. А ловко-то как! Хороший-то ён мастер, ничего не скажешь противу.
  Ладит куски кожи, тыкает иглой с дратвой, да мурлычет под нос песенку. Спасибо Боженьке, что не в голос! Пущай вот так и будет, тихохонько, а то ажно ухи вянут от его песнопений.
  Я тоже хлопочу - по хозяйству, значица. Прасковья Леонидовна дала с утра саморанешнего медяшки всяки-разны, что в хозяйстве есть - оттирать да полировать, значица. Накопилося.
  Лёшка-то Свинёнок, он плачёный. Где сядешь на него, там и слезешь. По ряду нельзя хозяйство на него сваливать, так-то! Ведро нужное вынесть, воды натаскать иль самовар начистить, и всё, ряд! И дедушка у него, значица, есть. Проверяет.
  А хозяйка сама ленива - страсть! Одно слово-то, что хозяйка. Где ж это видано, что медяшки блестючие в доме имелися, да не начищенные? Ну, окромя самовара. Их же, богачество такое, на видное место люди выставляют, чуть не в красном углу. А у хозяев медяшки аж патиной покрылись. Вот, полирую.
  Хлоп! Низенькая дверца влепилась в косяк, с потолка на голову просыпался мелкий сор, и Прасковья Леонидовна тяжело ввалилась в комнату, разматывая платок. Полное, болезненно отекшее лицо её мрачнее тучи.
  Вздохнув напоказ несколько раз, чисто корова рожающая, уселася на лавку. Сейчас! Учён уже - знаю, что делать надо-то! Месяц почитай в их доме проживаю, ужо не деревенщина лапотная. Москвич!
  Тряпицу войлочную отложить и бегом в сени с корцом , да зачерпнуть ледяной водицы, разбивая ледок поверху, - Испейте с устатку, Прасковья Леонидовна! - С поклоном, как положено.
  Тяжёлая оплеуха едва не сбивает с ног, а корец летит в угол, разбрызгивая воду.
  - Пащенок! Застудить меня вздумал! - Хозяйка визжит, ну чисто свинья под ножом неумехи-забойщика, - С холоду зашла, а меня водой ледяной студить!? Изжить со свету хотишь!?
  С неожиданным проворством она вскочила с лавки, подхватывая корец и принявшись охаживать им меня, норовя попасть по голове да по хребту.
  - Тварёныш, байстрючёнок! Руками закрываться вздумал?! Смирно стой, кому сказала!
  - Не ори ты, мать! - Хозяин аж привстал, стукнув кулаком.
  - А, зараза! - Дмитрий Палыч затряс рукой, порезанной невзначай о сапожный нож, - Да чтоб тебя подняло и прихлопнуло! День так хорошо зачинался, и на тебе! Пришла! Варежку раззявила-то и завопила вороной простуженной!
  - Я? Зараза!? - Прасковья Леонидовна бросила корец и упёрла руки рыхлые бока, настраиваясь на долгий скандал, - Это я-то виновата, что мальчишку негодящего купил? Дёшево, дёшево... Десять рублёв заплатили, а ён вот дерзит!
  - Ить сама прислужника захотела! - Мастер ажно задохнулся он гнева. Свалявшаяся его бородёнка распушилась, - А я те деньги не печатаю, а зарабатываю! Вот этими вот руками!
  Для пущей наглядности он выставил вперёд руки, тёмные от постоянной возни с пропитанной дёгтем дратвой, в мелких белесых шрамиках от постоянных порезов.
  - Овца ленивая, ни к чему не пригодная! - Начал яриться он, - Купи, купи! А пошто он нам? Мне? Так как фабрики эти сатанинские понаставили, так нормальному человеку и не прожить, как раньше-то! Я б и Алексея в ученики брать не стал, коли не платили за него! А этот вообще... ненужный! Из-за тебя брал, ты всё жалилась на здоровьице, да болести свои выставляла, яко щит! И корцом пошто лупишь? Сама приучила воду подносить! Сама, дура, оплошала, а на мальце отыграться хотишь!
  - Да рази можно так при ём говорить, дурак бородатый! - Затопала хозяйка ногами, задыхаясь пуще прежнего и покрываясь красными некрасивыми пятнами, - После твоих-то слов что я для него?!
  - Маменька, тятенька! - Из спальни выметнулась старшая Евлалия, - Не ругайтеся!
  Переглядываемся со Свином и сбегаем на улицу, я даже в опорках одних выскочил, уже там обмотки крутил, да ботинки натягивал. Переглянувшись ещё раз, расходимся.
  Дружками мы с им, значица, не стали. Но заключили это... как его?
  ' - Вооружённый нейтралитет. Перемирие', - Ворохнулся Тот-кто-внутри.
  Точно! Нитралитет и перемирие! Свинёнок, значица, мне сильно здорово могёт в доме подгадить, но понял уже, что и я не прост. Я ого-го! После сцанки ещё сюпризы были, да много! Тот-кто-внутри много всяко-разных пакостей знает. Да и поколотить могу, коль с первого раза не понял.
  Так и воевали, значица. Он мне нагадит перед хозяевами, я колотушек получу. Опосля он колотушек получает уже от меня, на улице. Да пакость какую в ночь почитай завсегда. А коли не получалась пакость-то, то всё едино Свинёнок ночку не спал, пакости ожидаючи. Всё едино пакость и выходила!
  А спать хочется спокойно, значица, без опаски. Да и на улицу выйти хотца, да чтоб в любое время, а не только когда я в дому.
  Ну вот и прижух Свинёнок, перестал гадить. А я, значица, в ответ. Бумаги не подписывали и на ладони не плювали, соединяючи их, а просто вот. Умишко-то есть.
  Свинёнок, он конечно тот ещё стервь, но не дурак. Соображалка есть. Пакостная кака-то, но есть. Тот-кто-внутри говорит, что такому в чиновники идти надоть. Самое место, мол.
  Но я о том молчу, а то вдруг? Возьмёт, да и устроиться куда-нито в полицейскую управу писарем, а тама и развернётся!
  
  - Мишка! Пономарёнок! - Ору под окнами портняжной мастерской. Долго ору, ажно горло надсадил. Он ить другие дети во дворе есть, но иль делами своими заняты, иль по возрасту не сходимся.
  Ну или девки. О чём с ними говорить-то? Когда малые совсем были, ладно ишшо. Когда подрасту, тоже наверно интерес свой найду в ентом. Ну, если на старших глядючи, подумать.
  Интересно же им зажимать девок у сараюшек, да титьки с жопами мять? Ндравится тебе жопы мять, так свою и наминай. Всегда под рукой-то! Кака разница-то? Не, не понимаю...
  Девкам, похоже, тоже ндравится. Ить визжат, но не шибко-то вырываются! Хотя енто смотря кто зажмёт! Симпатии, значица.
  - Мииишкаа!
  - Чегой тебе! - Высунулась из окна недовольная усатая рожа подмастерья, - Зайди по-человечески, да и спроси, хватеру из-за тебя студим!
  - Ага, зайди! Зашёл намедни, а хозяйка пелёнками погнала!
  - И в другой раз погонит дурня! - Рявкнул подмастерье, сдерживая улыбку, - А то ишь! Глотку с порога драть почал! Умишка не хватает, что малой в доме?
  - А? - Он повернулся к кому-то в комнате, - Заходь давай, только тиха! И расскажешь заодно, что там у мастера твово случилося, что у нас аж стёкла от ора бабы евойной дрожали.
  - Агась!
  Шмыгнув в дом, взбегаю по скрипучей деревянной лестнице да жду, пока отворят. Пригласили сами, да рассказать коль просят - так стало быть, чаем угощать будут. Самонастоящим, а не просто кипятком, как мастериха жмотится. Сами-то пьют, да иногда и сахаром даже, а мне хренушки - кипяток! Говорят, чтоб не разбаловался. Ну да не нами такое заведено, не нам и кончится.
  Кланяюсь на входе, крещусь привычно на иконы. Хватера у портняжек богатая, большая! Четыре комнаты, шутка ли!? Больше даже пятистенка, что у старосты нашего и богатея первеющего, поставлен.
  Живёт здесь сам мастер Фёдул Иваныч, Жжёный по прозвищу. Горел по малолетству, значица, ожоги на морде лица. Оно и неприметные, если не присматриваться, бородой скрыты.
  Марья ишшо. Жжёнова супружница, значица. Баба не вредная, но как и все бабы - неразумная. Ишь, пелёнками засратыми мужика гонять вздумала! Но баба, она и есть баба, все они такие, даже самолучшие.
  Подмастерье Антип. Он по возрасту дядинька почти, усы уж под носом расти начали. Пора уж по имени-отчеству называть, ан мастер ругается: говорит, пока экзамен на мастера не сдаст, быть ему Антипом, а не Антипом Меркурьевичем! А до того и вовсе Антипкой был, покуда в учениках ходил.
  В первой комнате, значица, людёв принимают. Этих... клиентов! Стол ещё стоит большой, и на ём вечно размалёванная мелом ткань. Болванов несколько деревянных, на их одёжку вешают, примеряючи. Сейчас никого, потому-то и запустили. А то шалишь!
  В другой комнате шьют, значит. Две швейные машинки стоят, богачество! Я когда впервые их увидал, ажно залип. Мастер потом смеялси, что слюни капали, но то ён смеётся просто! А я просто механизмы люблю и интересуюся. Ндравится!
  А, спальня ещё хозяйская и кухня. Жить можно! Да и Марья хучь и дура-баба, а хозяйка справная. Мишка с Сашкой по хозяйству ей помогают, значица, но токмо помогают, а не тянут на своём хребту!
  - Мундир шьём, - Гордо сообщил Сашка, стоящий у стола с мелом в руках, - я вот помогаю. Поручицкий!
  - Здоровски! - Зависть, оно конечно грех, но вот ей-ей, я повыше вскарабкаюся! Пусть я и прислужник всего-то, хоть в учениках и числюся, но Тот-который-внутри ажно девять классов оканчивал! В гимназии восемь лет учатся всего, и это ещё не все, многие и раньше учиться перестают.
  А тут девять! Потом ишшо училище, профессионально-техническое. Шутка ли! Анжинером наверное был, покудова попаданцем не стал и память не повредили супостаты. То-то меня к машинерии всякой тянет!
  - Ставь чайник, - Приказал мастер Сашке, глянув на висящие над печкой ходики, - да баранки доставай!
  Рассказываю, значица, да чаёк из блюдца попиваю. С сахаром, по-господски! Ну и вежество соблюдая, конечно. Не хрущу сахарок-то, как белка орехи, а скромно. А то ить в другой раз и не пришласят!
  - Сходу? - Переспросила Марья, призадумавшись, - С порога орачть почала?
  - Агась!
  - А я те говорила! - Оживилась Жжёнова, обращаясь супругу, - Что на рынке ея облаяли! Хучь у неё и хайло здоровое да вонючее, ан нашлась и на неё управа.
  Как и все бабы, Марья любила почесать языком, но муж ейные опытный, даром что старше почитай на десять годков! Знай, кивает себе да помалкивает. Но от дружков знаю уже, что и по столу кулаком стукнуть могёт, а то и вожжами приложиться. Момент понимает.
  - Убили! Как есть убили! - Раздалось со двора и мы прильнули к окнам. Прасковья Леонидовна, простоволосая, визжала во дворе.
  - Тиатра! - Восторженно сказал Мишка, - А это что у ей под глазом? Никак ссадина?
  - Да ну, - Возразил Пашка, - с такого-то расстояния рази увидишь?
  Дмитрий Палыч за супружницей не выскочил, и визг её скоро стал таким... победительным.
  - А чтоб тебя, ирода, разорвало!
  Она крестится с силой, вбивая пальцы в плоть до синцов.
  - Господи! Накажи его! Все обиды мои зачти ему! И глаза открой...
  - Тьфу ты, Господи, - Сплюнул Федул Иванович, - никак она верх берёт!
  Глянув на меня, пробормотал что-то, переглянулся с супружницей и сказал:
  - У нас сегодня переночуешь, на кухне. А то она ить в таком состоянии забьёт тебя до полусмерти, прости Господи! Завтра с утра явишься как ни в чём ни бывало, ясно?
  - Ясно, дядинька Федул Иваныч!
  - А сейчас с глаз моих, все трое! И чтоб до самого вечору не появлялись! Всё едино работа у вас не пойдёт. Моя-то дурища уж побежала любопытствовать, и почнёт сейчас носиться туды-сюды безголовой курицей. Нам-то с Антипом и то нервенно будет, а вас и вовсе издёргает. Ишшо напортачите чего. Ступайте!
  - Хороший у вас мастер! - Хвалю его, ссыпаясь по лестнице, пока Прасковья Леонидовна окружена любопытствующими бабами.
  - А как же! - Дрын надувает грудь колесом и выглядывает из дверей, - Побежали!
  - Он умный, страсть! - Чуть погодя говорит Мишка, когда перестали бежать, - Ну, чем займёмся?
  - Айдайте с Авдеевскими подерёмся! - Предлагаю я.
  - Мы ж с ними не враждуем, - Хмурит лоб Сашка Дрын.
  - А мы и без вражды! - Мне на днях снилося новая ухватка, и аж распирает, как опробовать хочу, - Чисто из антиресу!
  - А и пошли!
  Ничо! Хозяйка за севодня и за ночь подостынет малость, с утра и бить почти не станет! Так, за волосья рази только потаскает. Хуже токмо, что завтрева без еды сидеть. Вот это да, тяжко.
  А хозяин, ён не злой! Сгоряча рази только колодкой кинет, иль за волосья, да об стол. А так чтобы бить, нет такого!
  Но то завтра!
  
  
  
   Восьмая глава
  
  
  
  - Такой сладкоголосый-то, - Упоённо рассказывала взопревшая от долгой ходьбы Прасковья Леонидовна, поминутно утирая красное потное лицо концом цветастого плата, - ну чисто соловей! Молоденький совсем батюшка, а глаза такие умственные - сразу видно, святой жизни человек и мудёр! Я опосля службы подошла на исповедь, так веришь ли, такая чистая-чистая таперича, будто душенька в бане побывала!
  - Где, говоришь? - Полюбопытствовала жадно соседка, супружница жестянщика Анкудина Лукича. Справная баба, всё при ей, и хозяйка справная. Один только грех - любопытна, страсть!
  - На Варварках! - Охотно откликнулась хозяйка, отдуваясь, - Не ближний свет, вестимо, аж все ноженьки стёрла, пока дошла.
  - Ишь ты! - Качнула головой тётка Дормидонтиха, - И не лень тебе?
  - Душенька дороже! Я как исповедалась батюшке, что в гневе срываюсь, бываючи, на ангелочков своих, кровиночек, так и полегшало!
  ' Чёртова ханжа!' - Пробурчал Тот-кто-внутри, пока вожуся во дворе, отчищая снег и посыпая дорожки золой.
  Хмыкаю, соглашаяся, да видно - вслух, так что бабы повернулися. Побуровив меня взглядом недолго, Леонидовна вспомнила, что она из церквы и пока ещё така, просветлённая.
  - Святой человек!
  Меня попервой такие вот словеса тиатрой казалися, представлением ярмарочным. Ну стервь как есть, чистой воды, без омману! Как брульянт, только наоборот. Сварливая, злобная, ленивая!
  Тот-кто-внутри ишшо много епитетов подбрасыват, но совсем уж гадские, даже в мыслях слова такие произносить не хочется. Кажется, будто опосля таких словес изнутри со щёлоком вымыться надобно.
  Ён, Кто-внутри, тот ишшо затейник! Как начнёт мысленно ругаться, так ажно ухи в трубочки сворачиваются. Стыдно, страсть! А картинки препохабные показыват, чтобы это... люстрировать словеса свои непотребные. В ином разе такое покажет, что кажется, будто мозги вот-вот закипят, ну рази может такое быть? Ан может, оказывается!
  Я вот думаю, что разным богам мы молимся-то. Мой Боженька добрый и понимающий, ну чисто дедушка, которово у меня нет. Только что живёт далеко - так, что и не дозовёшься и не допишешься. Но любит! Издали, но любит. Отдал, значица, внуков своих на землю учиться всякому жизненному, и вздыхает только. По всякому ж мы жизню проживаем, иные и глупо совсем.
  Ан всё равно учёба, пущай и мастер неласковый, да и ученик бестолковый. Не век же при себе держать, в вату завёрнутым?
  Прасковья же Леонидовна и тётка моя, они другому Богу молятся, так вот. Злому какому-то. Тому, который за дразнилки обидные медведей на детей напустил .
  Может, оттого они неласковые, что и сами злому Богу молятся, а не доброму Боженьке? Я хотел к попу с энтим вопросом подойти, ан передумал. В деревне-то, когда от болести очнулся и беспамятный совсем был, мне за вопросы-то прилетало, и не раз!
  В село когда ездили, где церква есть, я тоже ведь батюшке Никодиму вопросы задавал. Когда простые, то оно и ничего, отвечал. А потом Тот-кто-внутри через меня свои вопросы уже задавать решил. Сложные, господские. Я ишшо не знал про него - так, мысли всяки-разные в голове всплывали, а где чьи, не разбирал.
  Так-то вроде простые, но с подковырками, вот батюшка и осерчал. Мне попервой выговорил, а потом тётке. Воспитывает, дескать, не так. Ну и влетело. Вожжами-то иль ухи крутить она поостереглась по болести моей, но придумала всяко-разное. В наказание, знацича.
  Так и здеся. Если хозяйка батюшку хвалит, то это какой-то не такой батюшка. Неправильный. Вся округа знает, кака-така есть Прасковья Леонидовна. Ея душеньку не баньке парить нужно, а как самовар от золы отчищать! Скребсти!
  Словеса ласковые, оно конечно да, но толку-то? Приходит когда вот така обласканная с церквы, да и за старое. Только теперича вроде как от грехов отчистилась. Слабенький батюшка-то - даром что соловей, ан и дух у не соловьиный-то. Окромя как петь и не умеет ничегошеньки.
  Я вот думаю, что не простит её Бог, за мои волосья-то выдранные. Ить виноватой себя не чует, хотя вчера вот совсем впусте на меня-то накинулась! Грех ея передо мной, а не перед Богом. Ан не повинилася передо мной - значица, и не простил я грех тот. Остался на душеньке висеть, так-то!
  С привычками ея такими я и вовсе плешивым стать могу, ишшо до того, как усы под носом расти почнут. Мало что не клоками выдирает, а иногда и с кровью, волосья-то. И норовит, сволота такая, с висков, где вовсе уж болюче.
  
  Поговорили бабы, и разошлись, значица. Теперя и мне надоть, пока...
  - Хозяйка зовёт! - Высунулся из дверей Лёшка, тут же прячась обратно от стылого с сыростью ветра. Ну и вообче. Чтоб я, стал быть, на него не взъелся. Знает ужо, что не по сердцу мне работа така поганая.
  - Вот же же! - Чуть в сердцах ногой сито с золой не опрокинул. Не успел!
  Прасковья Леонидовна обленилася до крайности, и манеру завела ну таку противну! Придёт когда с церквы иль ещё откуда, где долго на ногах стояла, и зовёт меня - чтоб я ноги ей мыл, значица. Не мущщинское дело, совсем не мущщинское!
  Не матушка она мне, не сродственница кака и не болящая. Так бы оно и понятно. Неприятственно, но понятно. Чтой-то за родной кровью не походить, значица? А тут... тьфу!
  - Пошевеливайся! - Подстегнула она меня словесами, рассевшись тяжко на лавке. Хорошо хоть, рассупонилось, скинула одёжку верхнюю.
  - Сейчас, Прасковья Леонидовна, - Спешу уже к печке, на ей чугунки с водой завсегда стоят на всяко-разные нужды хозяйственные. Знаю уж, что делать надо!
  Шайку липовую ей под ноги, да воды налить тёплой. Потом валенки с ног и дальше, значица.
  Хозяйка, пошевелив отёкшими белыми ногами с шишковатыми пальцами, сунула их в воду. Теперя мыть...
  Что делать не надобно, я тоже знаю. Не морщиться, хучь ноги у ей и вонючие, как не у всякого мужика. Дмитрий Палыч, когда печку под вечер протапливаем, опорки иной раз и скидывает, босиком ходит-то. Ничего, в омморок от смрада упасть не хоцца. Не цветочками пахнет, вестимо, но и ничего так. Обычный мужицкий запах.
  - Разминай, разминай как следует! - Мну толстые шишковатые ступни, не поднимая головы, учён уже. Взгляд у меня дерзкий, а хозяйка того не любит. И эта... мимика! Что мне не по ндраву, всё на лице, будто буковками писано. Крупными, как на вывесках. Потому старики и не любили-то.
  Глаза-то я прикрыть могу, да и вообще не пялиться. А морду как отвернёшь-то? Поставят, бывалоча, перед собой, да наругивают за что-то, что я по беспамятству и не понимал-то. Глаза если и опущу, то мимика эта треклятая всё одно выдавала, что я о том говорильщике думаю.
  А что хорошего думать-то можно, коли тебя ругают, а ты и не понимаш, за что? То-то! Чисто заноза в глазу такой малец у любого годящего мужика.
  Постарше был бы, так в солдаты сдали б, чтоб избавиться. А меня вот в ученье, чтоб только не видеть, значица.
  - Хватит! - Быстро хватаю чистую холстину и вытираю, - Посильней, посильней три, пущай кровушка по жилкам пробежится... ай! Ирод окаянный, что ж ты жмакаешь до синцов?!
  Оплеуха 'для порядку', и хозяйка, обув опорки с моей помощью, уходит к себе, переваливаясь уткой. За зиму она ишшо больше раздобрела да отяжелела, хотя и без того чисто квашня рыхлая. А чего ж не раздобреть-то, коль почти всю работу по дому на меня свалила-то?
  Подхватив лохань, вынес во двор, да и выплеснул в сторонку. Вернулся, глянул на мастера, а ён сквозь меня глядит. Ну значица, не нужон! Значица, подале сбежать надоть, пока супружница его что-нито не придумала.
  Наскоро вытер разбрызганное, пока девчонки хозяйские в лужу-то не влезли и развозюкали, и бегом! Зипун на ходу подпоясываю, шапку на затылок, и вперёд!
  Работу-то она, значица, на меня переложила, и от безделья теперь куражится. Сбёг я от работы иль остался, всё едино - колотушки достаются.
  Коль не сбёг, а по дому работу делаю - не так делаю, значица. Тот-кто-внутри добавляет иногда '- Не так встал, не так дышишь', ан так и есть!
  Сбёг коли, так почему сбёг, лентяй? Из-за тебя ей, барыне, ручки пришлось трудить!
  Так я лучше колотушки за безделье получу! На улице-то оно веселей, да и сытней, ей-ей! Я шустёр, и пусть дерзок хучь сто раз, но на улице то не в укор. Там бойким надо быть!
  Где по поручению сбегаю, если недалёко, где станцую перед ахвицером, если он с барышней идёт. Повеселю, значица. Давеча вон барышня расспрашивала о всяких глупостях, а потом алтын дала.
  Но такое везенье-то нечасто выходит. Охвицеров с барышнями, да чтоб не на извощике мимо проехали, немного. Чаще до извощика бегаю, чтоб всякие мелкие господа лишний раз ноги не били. За такое редко больше дают, чем полкопейки.
  С торговками тоже хорошо - сбегаешь по поручению, значица, а тебе стюдню дадут. Худо ли, а?! Иль извощик какой вытянет из-под сидушки яблоко, да и даст. И на том спасибочки. А то, бывалоча, пирога кус иль однажды - рыбицу копчёную - на! С Пономарёноком и Дрыном ажно объелись тогда рыбой-то, в вечор хлёбово хозяйское, не сытное ни разочечка, с трудом влезло. Так-то!
  Я чем дальше, тем больше на улицу поглядываю. Сытней там, ей богу! Хозяйка через раз кормит - ей-ей, немногим лучше, чем в деревне зимой. Поначалу-то она и ничего, а потом в раж вошла, барыня чисто. Тот-кто-внутри садисткой её называт, бытовой. Слово-то како хорошее к гадким людям прицепили-то зачем? Садист! Скажешь, и будто сад перед глазами встаёт. Сад, садовник, садист... Тьфу ты!
  Ладно бы колотушек баба вредная выдавала, но хучь кормили бы нормально, иль мастер учил чему полезному. Ясно-понятно тогда было б, пошто страдаю. Перетерпеть годочков несколько, да и в люди выйти. Ан хренушки! И зачем тогда терпеть?
  Дмитрий Палыч хучь поначалу-то заступался за меня, а сейчас я и думаю - зряшно! Супружницу егойную то ишшо больше распалило, ну и пересилила зверь-курица.
  Слаб он, мастер-то. Кулаком стукнуть может, и не трусло, а зудёж комарихи своей каждодневный терпеть невмочно. Да и кто я ему? Так, прислужник, за десять рублёв купленный. Для супружницы притом купленный, по ея хотению. Ну и всё, смотрит теперь сквозь меня.
  
  Покуда думки думал, ноги сами принесли к площади. Трубной, значица. Здеся не только и даже не только еду продают, как думал поначалу-то. Эти с краешку-то сидят, но я первые дни как пришибленный был, в городе-то, дальше и не видел да не ходил. Страшно! Народищу-то сколько!
  Зверями всякими торгуют. Птицой всякой, даже и бесполезной, собаками, кошками. Весело!
  Конка ишшо есть. Вот, подъехала!
  - Впрягають!
  И то правда - конка, похожая на дырявый, но красивенный сарай, влекомый двумя лошадёнками, подъехала к Рождественской горке. Мальчишки-форейторы , важнющие такие, прицепили к конке свою четвёрку и с гиканьем втащили вагончик-сарайчик в гору и там снова распрягли.
  Поглазев немного, потолкался меж людёв. Меня уж многие знают, без опаски относятся. Бывалоча, что и копеечку заработать дадут. Жить можно! Только вот ночевать негде по зиме-то.
  Тёплышко придёт, ей-ей сбегу! Хучь в разбойники! Всё лучше, чем ноги хозяйке мыть.
  
  
  
   Девятая глава
  
  
  
  Толкаемся в толпе, не отрываясь покудова друг от дружки, да на людёв смотрим и себя показываем. По малолетству и безденежью больше-то мы здеся и не можем ничего, только что поглазеть.
  - Гля! - Заорал под ухом Дрын восторженно, - Солдатенков на санях сидит! Ей-ей он, чтоб мне провалиться! Да никак с Иркой Соболевой?! Она ж ево отшивала, а тут гля, в санях!
  - Однова живём! - Заорал Солдатенков с лепо украшенных саней, надсаживая глотку. Морда краснющая от мороза и вина, сам доволён и щаслив. Как же, перед обчеством показался, да с такой девахою! Не нищий, стал быть, мущщина, да и намеренья самые сурьёзные. В сани коль девка села, то всё - сватов ждать. Ну а как иначе-то? Не гулящая ж она!
  - Эхма! - Выдохнул жарко Пономарёнок, - Нам бы хоть в складчину разок прокатиться-то!
  Завздыхали... В складчину даже, то рази что у всей нашей кумпании столько денег-то найдётся, так все и не поместимся-то! Почти полторы дюжины нас в кумпании, ни одни сани таку толпу не вместят, конку рази что нанимать!
  Сани нанять на масленицу никак не меньше, чем рупь с полтиной за час, а то и до пяти рублёв, бывает. Но это ого! Всем саням сани должны быть, и лошади чуть не по сто рублёв в цену!
  - Дуги золочёные, да в цветах, - Цокает языком Пономарёнок, провожая жадным взглядом проехавшую тройку, - А лошади какие? Никак не меньше двух рублёв Солдатёнок заплатил!
  - Во коломенские зарабатывают-то! - Восхитился Ванька Лешаков, морща лоб и складывая пальцы, - это за день-то никак не меньше... шешнадцати рублёв! Живут же!
  - Живут, - Соглашаюся с ним, - Глянь-ко! На волосок же разъехались, а!? Вот кучера-то какие? Мастера!
  Вздымая копытами снежную пыль, мчатся мимо гуляющей публики тройки лошадей, проезжая иногда на волосок не только друг от дружки, но и от людёв. Жутко! И весело. Снег на лицах и одёжке, а визгу-то! Девки с бабами визжат, ну да известно - ндравится им это! В охотку-то, оно чего и не поголосить-то?!
  А бывает, что и мужики от неожиданности - вильнёт кто из кучеров санями нарочито, и ух! Прыгает в сторону человек, ругается. Весело!
  Ну и задевает когда, так на то и масленица. Что за праздник такой, когда покалеченных нет? То-то!
  - Айда на горы! - Говорю дружкам, - Здеся мы только смотреть могём, слюни пускаючи, а там и сами повеселимся.
  - А и айда! - Соглашается Понамарёнок за всю честную компанию.
  
  - Ничё себе! - Задираю голову так, что мало шапка с головы не сваливается. - Экая громадина!
  - Балаганщики в этом году поленилися, - Ванька нарочито хмурит брови, но вижу - врёт! Москвичи, они такие, любят прихвастнуть. Всё-то у них самое-самое!
  - Ты сам меньше был в те года, а не балаганы больше!
  - И то! - Смеётся Ванька беззлобно, показывая недостаток молочных зубов.
  - Погуляем сперва, - Спрашивает Дрын, - или сразу полезем?
  - Сразу!
  У меня ажно зудит, так с горки скатнуться хочется. Высоченная! У нас в деревне, чтобы построить таку, всему люду работать надо неделю без продыха. Больше пяти сажен высотой да где-то на полста в длину вытянулася. Ух и разогнаться-то можно!
  И вторая напротив. Чтобы когда съехал, так сразу ко второй сзаду подъехал, и кругаля давать не нужно, значица. Сразу наверх заходить можно!
  Постояли в очереди со всеми. Чуть не единственное время в году, когда господа не чинятся, все за ровню идут. Вона, даже гимназисты в фирменных шинелках не пытаются вперёд пройти. А уж они задаваки известные, любят носы вверх задирать!
  Хотя и я б, наверное, задирал бы, если бы родители из богатых да благородных были. Сытые, одетые, выученные. Эх!
  Пока думалось о всяком-разном, нам уж наверх подниматься нужно. Ступени дощатые, перильца резные по сторонам. Богато! Чисто терем ледяной, даже башенки изо льда с зубцами есть. Крепость!
  Наверх когда заползли, меня ажно качнуло, в оградку вцепился. Высотища! Тот-кто-внутри проснулся прям вот кстати, а не как обычно. И опять картинка - будто откуда-то сверху на землю гляжу, и высота больше, чем с самой высоченной колокольни. А потом Тот-кто-внутри прыгает... и весело ему! Падает, а потом раз! И летит по небу как пёрышко.
  Первый раз как съехали, я и не запомнил почти - Тот-кто-внутри за меня скатился. А потом и ништо, сам. Весело!
  Своих-то салазок у меня нет, ну так я не один такой. Вдвоём, но ить ишшо веселей! Ух! Ажно дух захватывает, пока вниз летишь. Друг в дружку вцепляемся, и орём дурниной.
  А ишшо бесплатно! Оно ить по всякому бывает - когда сами жители строят, так свои бесплатно скатываются, чужие - шалишь! Плати! У нас балаганщики расстаралися, они своё иначе отобьют.
  
  - Идите отседова, господин хороший, - Уговаривает тоскливо пожилой городовой подвыпившево господина в богатой шубе, - законом запрещено то, выпимшим на высоту лазать. Выпил коли, так понизу ходи!
  - А я желаю! - Хорохорится господин, размахивая тростью. Важнющий небось! Шуба-то бобровая, не абы что. Тысячная!
  - Ён из господ, - С тоскливой неприязнью сказал Дрын, - уговаривают! Был бы из простых, так в морду только ткнул бы. Отца вот так в морду ткнули, да и затыкали опосля сапогами, а ён просто мимо шёл, пошатываясь. Домой, а не вот так вот, обчеству мешаючи.
  Дёрнув плечами, ён замолк. Что праздник-то портить? Вестимо - есть господа и есть простой люд. И в законах то прописано, что по-разному всех судят и наказание разное за одно и то ж отвешивают. Так было и так завсегда будет!
  ' - Не так', - Ворохнулся Тот-кто-внутри, - 'не так будет!'
  - Идите уж, - Вмешалася тощего вида барышня - бледная така физия и противная, будто уксус заместо чая и кваса пьёт, - не стоит показывать плебсу дурной пример.
  И очёчками на цепочке так зырк-зырк!
  - И то правда, - Господин аж протрезвел, - прошу прощения, сударыня, - Поклонился барышне почтительно и ушёл, пошатываясь. Прям сквозь толпу. И попробуй, не расступись!
  
  - Я тута, за углом подожду, - Останавливаюсь, не идючи во двор, - Затащите салазки-то, да и назад.
  - Хозяева-то, небось не дома сидят, в масленицу-то, - Удивился Дрын.
  - Да ну!
  Дёргаю плечом. Не хотца пояснять, что ажно с души воротит, когда к хозяевам возвращаюсь. Баба егойная попервой измывалася надо мной, а мастер сквозь глядел, не замечаючи. А теперича и вовсе настропалила, проклевала темечко-то. Зверем теперь глядит, и всё не угодишь-то ему. Хучь и нету их сейчас дома-то, ан всё едино - тошнотики к горлу подкатывают, даже во двор заходить не хотца.
  - Мы мигом, жди!
  И правда, дружки мои быстро обернулися.
  
   На реке нас уже ждали мужики.
  - И где ходите-то? - Заворчали мужики, - Никак других застрельщиков искать в другом разе?
  - Уже, - Отвечаю за нас с Дрыном, разминаясь.
  - Не те нынче бойцы, - Слышу краем уха ворчанье одного из стариков-зрителей, - не те! Вот раньше-то, лет тридцать ишшо назад, по две тыщщи с кажной стороны собиралося здеся. А теперь что? Тьфу! Полиция им запретила, бояться они полицию-то!
  - Три-четыре сотни бойцов, да рази этого много? - Вторил старику не менее древний закомец, - Да и те через час разбегаются. Мы, бывалоча, не останавливались, до самой слободы чужой!
  - А то и заскакивали, - Захихикал первый, - помнишь?!
  - Как не помнить-то!
  
  Как дело начало подходить к сумеркам, так и вышли на лёд. Дразниться сперва, как и положено. Тот-кто-внутри много обидных дразнилок знает, но я лаяться попусту не люблю, помалкиваю.
  Рукавицы стряхнул с ладоней, похлопал одна об одну - без свинчатки, значица. Руки показал. А было уже - подрался за ради знакомства с мальчишками соседскими, когда к хозяину попал, так они попервой обижалися. Дескать, свинчатку прячу. А то сам худой, а бью - ну чисто лошадь копытом!
  Супротивники уж знают, только лаються неуверенно. Опасаются, значица. Но вот завелась гармония и заорали частушки.
  - Мы не свататься приехали,
  - Не девок выбирать.
  - Мы приехали подраться,
  - Из пистолей пострелять!
  
  Снег утоптанный, хорошо... Выставив левую руку, иду шибко навстречу противнику, а тот уже бежит на меня. Кулак правый назад заведён, рот раззвявлен... на! Только зубы клацнули, да жопу о снег охлаждать принялся.
  Дрын со своим сцепился, охаживают друг дружку. Тьфу ты! Забыл ужо, чему учил я его! Как был балбес, так и остался! Горячий, чисто самовар.
  Ан нельзя помогать-то, сам на сам драчки-то, как уговорено.
  - Ну, кто ишшо смелый! - Подзуживаю супротивников.
  - Я тя... - Начал долговязый Санька Фролов, замахиваясь из-за плеча.
  А я что, жать буду! Прыгнул вперёд, да сразу вниз ушёл, уклоняяся. И кулаком в пузень, прямо в душу! Закашлялся только супротивник мой, руки к пузу прижал. И на ещё по чапельнику, только юшка брызнула! Сидит!
  Стою, значица, скучаю. Годки мои при деле все, руками махают, а я как столб! Нельзя помогать-то, эхма... Сашка Дрын наконец со своим разобрался, ну оно и вовремя, теперича ребят постарше черёд. Я с ними просился-то, ан не пустили. Говорят, не положено!
  - В другой раз и не зовите! - Говорю недовольно атаману, вернувшися назад, - Что за драка такая? Сунешь раз в морду, и закончился!
  - Га-га-га! - Пролетело над толпой. Насмешил мужиков, значица.
  - Закончились! - Икал со смеху пожилой лавочник, утирая слёзы, - Ишь какой!
  - Ну так я только раззадорился, дяденька, а они всё - жопкой снег топить! А мне што теперя? Только завёлося, кулаки-то чешутся!
  - Га-га-га!
  Хлопая по плечам, нас отвели на самолучшие места. Хорошо драчку-то начали, значица. А потом ишшо и народ взвеселили. Ух, какие они задорные-то на лёд выскакивали.
  - Посадим бурсаков снег жопами топить! - Заорал кто-то из взрослых.
  - Ура!
  Приплясывая на месте, слежу за боем, глаз не отрывая. Ух, здорово! Стеношников на кажной стороне больше, чем народу у нас в деревне-то, да все мужики здоровые, ярые.
  - Под микитки ему! - Ору долговязому Мишке Лебедеву, сцепившемуся с супротивником, - Да!
  - Слева, слева заходи! - Надрывается Дрын, размахивая руками, - Да куду ты прёшь, дурень!
  
  Наорались всласть, и уж собралися по домам, но тот купец остановил, гривенник дал.
  - Повеселил ты меня, малой. Жопкой в снег-то!
  - Ишь ты! Спасибо, дяденька!
  - Ступай! - Весело отмахнулся тот, обдав запахом блинов и вина, - Погуляй на все!
  Гривенник-то, оно вроде и немного, на всю нашу кумпанию-то. Ан и другие нашлися, кто нас запомнил, а меня особливо. Ух и наелися тогда! Кто блином угостит, кто сбитнем. А пряников! Чуть пузо не лопнуло, ажно дышать тяжко.
  И денюжки надавали, но ты мы честно с Дрыном пополам поделили, остальные отказалися.
  - Не нами заработано, не нам и тратить, - Важно, как взрослый, сказал Пономарёнок, - От блинов-то, особливо когда торговцы угощают-то, не откажемся. Так, парни? Вот... а денюжку-то попрячьте!
   Мы опосля, когда уже по домам собрались, денюжку посчитали-то. Два рубля тридцать восемь копеек, деньжищи-то какие! На кажного по рупь девятнадцать. Годки наши за таки деньги по две недели на фабриках, не разгибаясь, а тут просто двум мордам насовал, и на тебе!
  ***
  - Помер Стёпка-то, - Расчёсывая волосы, негромко сказала мать Аксинье, кивнув головой на свою постель.
  Мальчик съехал с ситцевых линялых подушек на войлок и лежал там. Рубашонка съехала к шее, обнажив выпуклый, раздутый синеватый живот, покрытый язвами. Голова чуть набок, ручки почему-то подложены под выгнутую поясницу.
  Запечалившись, Аксинья потрогала было закрытые уже глаза умершего и обтёрла пальцы о подол.
  - Отмучился, - Пробормотала она, - царствие небесное... Гнедка запрячь надоть.
  - Окстись! - Нахмурился Иван Карпыч, не вставая с лавки, - Мало что не вожжах к стропилам подвязанный стоит. Так оттащим, на салазках!
  Чуть погодя, покурив, он принёс из сеней белый гробик, струганный ещё с вечера.
  - В церкву-то, - Робея попросила мать.
  - Неча! - Озлившись, Иван Карпыч потушил цигарку о мозолистую ладонь, - Чай, нагрешить не успел! Сюда поп не поедет, а подряжать кого лошадь гонять, так чем платить? Вместе и ляжем! С бабкой вместе и прикопаем.
  На кладбище Иван Карпыч долго долбил мёрзлую землю, и разрыв могилу матери, сызнова сел курить, не вылезая. Стоя на подгнивших досках, он задевал иногда плечом края ямы, и комья земли ссыпались вниз.
  - Давай!
  Опустив маленький гробик, он мотнул головой и тяжело выкарабкался из могилы. Сапогами и лопатой он принялся толкать землю вниз, и яма быстро заполнилась.
  - Ну вот, - Сказал он задумчиво, - Теперя до весны. Весной придём, подправим, коль живы ещё будем.
  
  
  
   Десятая глава
  
  
  
  Дмитрий Палыч нынче не в духе, настроение самое смурное, тяжкое. Сидит хмурый, возится что-то под окошком, а у самого ажно руки трясутся, какая ж там работа!
  Великий Пост на дворе, а ён винища вчерась натрескался до полного изумления. Да мало что натрескался, оно с кем из мущщин не бываете-то? Мне пока сиё по малолетству непонятно, но вырасту когда, тожить наверное на винище потянет-то! На винище, табак и девок, как мужицкому полу и положено.
  Натрескался ён, да не дома потихохоньку, а в кабак занесло, да к самым отпетым, в 'Ад'. Кажному известно, что там собираются самые отпетые и отпитые, настоящая 'Золотая рота'. Те, кто облик человеческий потерял, и давненько притом. Опухшие от пьянства постоянного, вонючие, в лохмотьях вшивых. Тьфу! Сброд как есть, из самых худших.
  Возвращался оттедова аки гордый лев, на четырёх ногах, ну и обосцалси ишшо. А может и обосцали смеху ради, то-то сцаниной так несло! Один небось не сможет напрудить столько!
  Известное дело, с кем поведёшься. Нашёл же на свою голову, а?! Сидит теперя, работает вроде как. И злой!
  Чего ж не понять-то, стыдно! Супружница егойная и так не подарок, а за глупость такую поедом есть будет до конца жизни. И обчество, опять же. Есть такие, кто в 'Аду' бывал не раз, но всё шито-крыто. А Дмитрий Палыч запропал сперва на полтора дня, а потом белым днём, обосцаный, на четвереньках.
  Ну то оно ладно, бывает. Городские многие пьют до полного изумления, ентим никого здеся и не удивишь. Так, понасмешничали бы до лета, да и забыли. Но в Великий Пост?! Теперя эта... репутация у мастера пострадала.
  И в церкву ходить придётся кажный день, грех замаливать. Всю душеньку вымотают за такое! Не знаю, какую уж епитимью придумают, но ужо придумают!
  Вожуся у печки и кошуся на него, значица. А то всякое бывало!
  - Пащенок! - Зарычал мастер, - Смотрит ещё!
  Не глядя, он сцапал со стола сапожную колодку и запустил в меня, еле-еле уворотился! Тяжелая деревяха ударила в печь углом, сколов побелку ажно до самых кирпичей.
  - Байстрюк! - Вызверился мущщина, - Уворачивается ещё! А ну-ка!
  Дмитрий Палыч повелительно уставился на Лёху, и тот сразу покрылся испариной. Знает ужо! Куда ему противу меня!
  - Аа... соплежуй сцаный! - Ругнулся мастер, отвесив Лёшке ладонью по мордасам, отчего тот свалился с табуретки, да и остался на полу, притворяючися.
  Ругнувшись так по дурному, что ишшо и сам себя обозвал, Дмитрий Палыч совсем озверел и вскочив, принялся гоняться за мной. Дурных нет! Я и так-то не терплю когда меня лупят, а сейчас он и до смерти забить могёт!
  - Пащенок! Байстрюк! - Мастер дышал тяжко, гоняяся за мной.
  - Чего тут... - Выплыла из спальни Прасковья Леонидовна, уткнувшись в меня животом.
  - Хватай!
  Выдираюсь, но куда там! Хозяйка зажала мою голову меж ног, накрыв юбками, из-под которых воняло протухлой селёдкой. Чуйствую, как портки снимают, задницу заголяючи. Быть мне поротому!
  Не хочу! Зарычав, зубами вцепился в рыхлую ляжку хозяйки, выдирая мясо. Та завизжала свиньёй и оттолкнула меня. Не видя ничего, я упал на пол и начал лягаться, пытаяся одновременно натянуть штаны взад.
  Попал! Дмитрий Палыч ажно отлетел назад, и морда вся в кровище! Глазами луп-луп, ажно в кучку у переносья собралися.
  - Убью! - Ору дико, а у самого ажно руки трясутся от злости, - Не подходи!
  Прасковья Леонидовна упала с испугу, и на жопе сидючи, отползти пытается. И воет!
  Лёха голову-то приподнял, смотрит с пола. Глаза таки круглые - дивится на меня, значица. Но не встаёт! Что ему в нашу свару-то лезть? Вроде как мастер его оглоушил, хотя тот слабосилок, да ишшо и с похмелья лютаго.
  ' - Нокаут', - Ворохнулся Тот-кто-внутри, на мастера глядючи, - 'прямо в бороду попал, удачно'.
  Как был, так и выскочил на улицу, только и успел, что ботинки свои подхватить, да зипун. И бегом! Босиком, да снегу тающему! Только под ногами талый снег пополам с грязюкой чвакает.
  Опомнился чуть не на самой площади Трубной, босой и с обувкой в руках. Обулся, прыгая на одной ноге, да и задумался о судьбинушке горькой.
  К мастеру опосля такого возвращаться мне нельзя, забьёт! Эхма... Столько добра в доме егойном осталось! Валенки почти не протёртые, зипун, что от дедушки остался. А рубаха? Пусть мала, но Пономарёнок обещался расшить её по швам, хучь и лоскутками. Шапка, опять же. Пусть драная сто раз, но не един год носить ишшо можно! Тёплая.
  И деньги, куды ж без них? Так-то они у Понамарёнка хранятся, два с полтиной почти рублевика. Но рази теперя вернёшься? Сейчас там мастериха ужо развижалася на весь двор, а там и до полиции дойти может!
  - Нельзя мне в полицию, никак нельзя, - Бормочу вслух и тут же озираюсь опасливо, а ну как услышали? Я же теперя энтот... преступник! Токмо и остаётся, что на Хитровку податься!
  
  Закручинился, да и пошёл на Хитровку - тут недалече, три версты. Шёл пока, аж ухи зазябли, хотя руками постоянно прикрывал-то. Негоже ишшо застудиться!
  Пока дошёл, совсем разнюнился, только сопли на кулак наматывал, да по щекам размазывал. Жалко мне себя!
  - Откуда такой нюня-то будешь, малой? - Окликнул меня оборванец, - Никак от мастера сбежал после колотушек?
  - Как есть сбежал, дяденька, - Отчего-то хотиться ему довериться. Вроде и одет оборванцем, а глаза как у того волка, что в зверинце на Масленице видел. Злые! Но не на меня и не на людев, а как-то иначе.
  - Бегунок, - Вздохнул дяденька Волк, - много вас таких...
  - Я преступник! - Меня пробило на слёзы, - Самонастоящий!
  - Ну-ка, - Взяв меня за плечо, дяденька повёл куда-то в дом, я всё никак успокоиться не мог. Долго шли по каким-то колидорам, сырым и тёмным. Чисто подземье!
  Зашли в комнату тёмную, только единой керосинкою освещаемой. И дядьки вокруг стола с картами, такие же как дяденька Волк.
  - Кого привёл, Седой? - Поинтересовался один из них хрипло, - Пас! Никак очередного потеряшку?
  - Говорит, преступник, - Странно-весёлым голосом сказал дяденька Волк.
  - Ну-ка, - Заинтересовался хриплый, откладывая карты, - Сопли-то утри да рассказывай.
  Слёзы не унималися, но после стакана самонастоящего чая, да ишшо с сахаром и баранками, прекратилися. Это ж к каким хорошим людям я попал, а? Если вот так первого встречного чаем вот так запросто поят?!
  Ну и начал, стал быть, рассказывать.
  ... - укусил, говоришь? За ляжку?! - Дяденьки начали переглядываться и смеяться, ну чисто кони.
  - А мастер, мастер-то што?
  - Да лягнул ногой в бороду-то, а тот и осел на пол, только глаза к переносью.
  - Иди ты?! Лихой боец!
  - Ага, - И не могу удержаться, хвастаюся, - Я на Масленицу от лоскутников застрельщиком в стеношном-то бою дрался!
  - Ишь, - Бородатое доброе лицо с неоднократно ломаным носом и несколькими шрамами по щекам и лбу, приблизилось ко мне, - не врёшь! Тот самый малец!
  Дяденьки начали говорить на каком-то странном языке. Некоторые слова вроде и русские, а другие непонятные совсем. Только чаю мне подливали, да баранки с пряниками сували. Я ажно сомлел от тепла и сытости, так вкусно и сытно только на последнюю Масленицу едал, а до этого... а и всё, не было такого. Баранки, пряники, самонастоящий чай с сахаром! Да не по кусочку крохотному - то я и у тётки видал.
  Не едал, но видал. Сунет по кусманчику с ноготочек кажному, да сидят важные. Как же, оне чай с сахаром на праздники пьют! Богатые почти што.
  А я вот! Кусманище чуть не с полмизинца мово съел, да ишшо подливают да подкладывают вкусностёв. Хорошие люди!
  - Вот што, малец, - Дяденька Волк подсел поближе, - Оставить у себя мы тя не можем... не реви! Опасно у нас, да не дело детям с каторгой водиться. Но присматривать будем!
  Я заулыбался, здорово-то как! Ясно-понятно, что у них свои, взрослые дела. Энти... где винище и табак с бабами. Всё уже здеся, только баб покудова не хватает. Но присматривать будут!
  - А што преступник ты, - Хриплый дяденька развеселился неожиданно, - так то не боись! Настоящие преступники-то вот они, перед тобой.
  - Разбойники? - Пялюся на них, открыв рот, - Самонастоящие?! Как Чуркин ?!
  '- Гоблины', - Проснулся Тот-кто-внутри, - 'что на морды, что по месту обитания'.
   - А то! - И все засмеялись, - Ну как, не боишься?
  - Неа. А должен?
  - Какой прэлэстный наив, - Сказал хриплый немного гундосо, и все снова засмеялись.
  - Будя, - Успокоил смешки дяденька Волк, - сами слышали, мальчонка мене года назад память потерял, почитай заново живёт. В таком разе мал-мала с придурью быть позволительно. Оклемается ишшо.
  - Да и не нужен кулачному бойцу развитый интеллект, - Последнее слово хриплый дядька снова произнёс гундосо, - а нужны развитые инстинкты крепкие кулаки. Ну и каменная башка.
  Все снова засмеялися и я понял - надо мной! Пущай. Пока пряниками кормят и чаем поят, хоть обсмеются все. Да и ясно-понятно, что не со зла они, а просто весело людям.
  Снова говорили непонятно, смеялися, куда-то выходили и заходили. Потом надарили кучу вещей - шапку почти новую, на вате, тулупчик всего-то с двумя заплатами - как раз на вырост, да рубаху новую. Правда, большую, но то ничего! Большая, она не маленькая! А што ниже колен, так оно и ничего.
  - С нами опасно, - Ещё раз сказал дяденька Волк, - так что отведём тебя к землякам твоим костромским. Они здеся на заработках, ну и ты при них ночевать.
  - А заходить к вам можно? - Вздыхаю.
  - К нам? - Дяденька Волк оглянулся, - Мы тебя сами навещать будем. Иногда.
  - Уговор?
  - Уговор, - Он серьёзно, как взрослому, жмёт руку.
  Придерживая меня за плечо, вывели и как начали блудить по подземью! Вот ей-ей, нарочно путают! Оно хучь и не видно почти ни хренинушки, а память у меня хорошая - забожиться могу, что по некоторым местам несколько раз прошли.
  Вышли наконец в нормальный колидор, каменный и с оконцами, для тепла забитыми. Спустились, поднялись, снова спустились.
  - Вот, Егорий, - Дядя Волк подтолкнул меня в спину, не заходя в большую комнату с нарами в два етажа, - земляки твои, костромские.
  - Давай, - Поглядывая на дяденьку Волка, сказал один из двух земляков в комнате, самый старый, никак не меньше сорока! - Заходи. Меня Иван Ильич зовут.
  - Егорка Панкратов, из Сенцова.
  Он показал, где можно положить узел с вещами и вернулся к работе, сев с иглой.
  - Подшиваюсь, видишь? На хозяйстве сегодня. Прихворал чутка, грудь застудил, вот и оставили. Всё едино комнату оставлять без присмотра нельзя, а то обнесут!
  Он закашлялся, и Тот-кто-во мне уверенно сказал:
  ' - Бронхит! Если даже не пневмония', а потом целая серия картинок и словес, как энту заразу лечить, значица.
  - Из Сенцова, говоришь? - Иван Ильич собрал складки на лбу, - А я, малец, твово отца знал. Дружками не были, врать не буду, но виделися иногда и даже пару раз в кабаке вместе посидели-то!
  Он снова закашлялся, и перханье его отозвалось почему-то во мне. Отца мово в селе не любили, пришлый ён, чужак. И говорили если о нём, то либо всё вокруг да около, либо как тётка, что вдругорядь и не спросишь.
  - Так... сидите-ка здеся, а пойду, травок поищу, - Встаю с нар решительно. А то ишь! Чуть не единственный человек, кто об отце может нормально рассказать, и ентот... брохит у его? Нет уж!
  - Никак разбираешься? - Изумился земляк.
  - А то! Дружок мой первеющий, Санька Чиж, так бабка егойная травницей. И подпаском одно лето работал, так от деда Агафона с травами не отставал. Сейчас! Я не я буду, коль не найду!
  - Иш ты! - Мужчина удивлённо посмотрел вслед вылетевшему за дверь мальцу, - Шустрый-то какой!
  
  
  
   Одиннадцатая глава
  
  
  
  - А вот кому работники нужны! Дров наколоть, в поленницы сложить иль в кухню натаскать! Мусор на помойку отволочь, ишшо чегой помочь!
  Повторяю ишшо раз, а потом ишшо, пока не открылась дверь и старая баба, кухарка по виду и духу, не сказала сварливо:
  - Иди ужо, оглашенный, здеся ты не нужон. В соседний двор зайди, там иногда привечают. Вон тем проулочком, видишь? - Толстый нечистый палец ткнул в нужную сторону, - А там свернёшь, где на сарае дровяном стенка мохом сильно поросла.
  - Спасибо, тётенька!
  - Тётенька... иди ужо!
  Обтерев руки о фартук, кухарка стояла на крыльце и приглядывала за мной грозно, покудова не ушёл, шлёпая по грязным лужам.
  Пронырнув переулками, вышел к нескольким двухэтажным домам с единым двором, на котором торчали сараи, сколоченные из потемневших от времени, отсыревших за зиму горбылей, да росло несколько больших берёз, на которых виднелись скворешники.
  - Здеся могут и приветить, - Подумалося мне, - Не то чтобы прям совсем богатеи живут, но чистая публика! Своими ручками делать что они уже брезгуют, а на прислужников постоянных - денег нетути.
  - А вот кому по дому помочь, дров натаскать, мусор выкинуть!
  Несколько раз проорал истошно и выглянула тётка в салопе , глянув на меня в через стёклышки на палке.
  - Откуда такой, отрок? - Поинтересовалася она, - Никак с Хитровки?
  - С Хитровки, тётенька, - Говорю честно, без врак, - токмо я не этот... не наводчик! Бегунок обычный, от дурного хозяина.
  - Все так говорят! - Сказала она, поджав морщинистые губы, но не уходила, - Ладно! Дров на кухню натаскаешь, да в сарае поленницу сложишь.
  Дров натаскал да сложил у печки, чтоб сохли. Это быстро! А вот в сарае дровяном долго возился, всё пытался перекласть их получше. Тётка видно недаром в салопе вышла, сама мало что не нищая. Встречал уж таких - сами один супчик на водичке сёрбать будут, где крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой, а честь блюдут.
  Дрова гнилые да негодящие, чуть не из старых досок и брёвен трухлявых, что при разборе старых домов растаскивают. Жучков и гнили там больше, чем дерева. Долго возился. Оно вроде и не тяжко, но муторно и в трухе весь.
  Тётенька в сарай заглянула раз, носом покрутила, но смолчала. Ребятишки ещё здешние крутилися поодаль, но не лезли - мелкие они ишшо, робели. Да и о чём бы говорить с ними? Об игруньках в куколки?
  - Сделал, тётенька! - Доложился звонко под ейным окошком. Та вышла и это...
  ' - Проинспектировала', - Проснулся Тот-кто-внутри.
  Ага!
  - Пелагея Аполлинариевна, - Сказала она, - Пошли, рассчитаюсь.
  Денюжку не дала, ну так оно сразу видно было. У ей комнатушка единственная и вещи там хучь и господские почти што, но старые все и облезшие. У Ильи Федосеевича и Ираиды Акакиевны куда как приглядней было, хучь оне и из простых.
  Зато покормила меня тётенька! Не шибко вкусно-то, но сытно - картоха печёная, капуста квашеная, чуть залежалая, да здоровая краюха ржаного хлеба, чуть не с фунт. И что, что заветрившаяся? Много зато! И плесень с хлебушка Пелагея Аполлинариевна ножичком счистила.
  - Ступай!
  Поклонился, да и пошёл со двора.
  - А вот кому работник нужон! Воды натаскать, дрова в поленницу сложить!
  
  - Ну как, малой? - Поинтересовался дремавший на нарах Иван Ильич, когда я вернулси, - Заработал што?
  - А как же, дяденька! Восемь копеек, и накормили ишшо два разочка, один даже скусно. И вот!
  Вытаскиваю из-за пазухи узелок с печевом и разворачиваю его.
  - Ишь ты? - Подивился Иван Ильич, привстав. После того, как ён надышался на чугунком и попил малины, отживел. Теперя только отсыпаться после болести, - Чуть ли не из ситной муки, да фунта на два! Кто так расщедрился-то?
  - Да барынька одна! Поорал во дворе, что работу ищу, значица, так она сперва дворника кликать начала, чтоб меня со двора погнал, а ён отлучился. Тогда через служанку сунула печево - что ушёл и не орал, значица. Мигрень у ея!
  - Ишь ты! - Иван Ильич заухал смешливо филином, - Повезло тебе, Егорка! Был бы дворник на месте, получил бы не печево, а метлой поперек хребта!
  - Агась! - Улыбаюся ответно, - Я теперя не скоро туда пойду, а то дворника небось настращает барыня-то!
  
   Оставил печево на нарах, да и пошёл бродить по Хитровке. Земляки-то не скоро придут ишшо с работ, а помогать Ивану Ильичу кашеварить нет нужды. Кулеш любой годящий мужик приготовить может, чего под руку соваться-то? Байками развлекать? Так мужики придут, всем сразу и расскажу, как день прошёл, если спросят-то.
  А я, значица, на разведку покуда. Хитровка, оно дело такое - только кажется, что несколько домов всего. На самом же деле там уу! Под землёй чуть не больше народу живёт, чем в самих домах. Ходы подземельные, пещеры всякие.
  Где подвалы домов, где подземелья времён ишшо Грозного, а где сами хитровцы накопали, токмо сам чёрт и разберёт! Заплутать - делать нечего!
  Колидоры, комнаты и комнатушки, где народишку по дневному времени и нетути почти. Где артелью живут крестьяне, на заработки пришедшие, там кашевары. Но больше, значица, не кашу творить, а добро сторожить.
  Хитровка, она всякая. Всё больше крестьяне ночлега ищут, но и ворья хватает, нищих, разбойников. Разбойники, которы настоящие, как дяденька Волк, оне крестьян не трогают, оне за справедливость - господ всё больше. Ну и купцов иногда, но купцы - оне всякие бывают. Которые честно торгуют да работников не омманывают, тех и не трогают почти шта. Так только, денюжек иногда попросят на вольную жизню.
  А есть портяночники, те вообще ничем не брезгуют. Порты драные да сцаные с мёртвого сымут и на пропой утянут. И знают ведь, что лупить за дела такие будут смертным боем, ан всё едино. Им бы вот прямо сейчас винище в себя залить, а что завтра будет, думать уже не могут, потому как вместо крови винище по жилочкам гуляет, да постоянно.
  Шатаюсь по колидорам, да забредаю иногда в самый-рассамый ад почти што. Рожи такие, что аж оторопь берёт - опухшие, белёсые, а вшей! Божечки, ажно кишат, мало что лохмотья не шевелятся! У самого вошки есть, куда ж без них? Но столько?!
  И костёр прям на полу, пущай и сто раз земляном. Что, камнями и кирпичами хоть какой-то очаг выложить не могут? Дым по земле стелется, глаза ест, да в щели куда-то и выходит потихоньку. Рази можно так жить? Как есть, подонки!
  Выбрался наружу и ну дышать! После Трубных-то переулков воздух здесь духлый и затхлый, на Хитровке-то. А коли полазишь по подземельям и наружу вылезешь, так слаще сахару кажется. Мёд и мёд, надышаться невозможно!
  - Бушь? - Подошёл знакомец, Ванька, протягивая семачки. Ну и не чиняся взял, цельную горсть, да с напупинкой.
  - Айда, - Махнул ему рукой, - здеся где видно хорошо, так затолкают. Сверху поглазеем-то!
  Сидим на козырном месте, на куче кирпичей от обвалившейся стены у Румянцевского дома. Всё видно, а взрослые сюда не полезут. Вес не тот у их, кирпичи хучь и смёрзшиеся, а под ногами разъезжаются.
  А нам ништо! Сидим, как два воробья, о своём чирикаем да на людёв глядим. Отдыхом наслаждаемся, значица. Досуг проводим.
  Торговки расходятся, растаскивают корчажки свои со съестным. С мужьями своими, значица, да сожителями. Меж ними вовсе уж опойцы шныряют - ждут, им иногда вовсе уж пропащее скидывают, а они и тому рады.
  - Гля, - Ткнул Ванька грязной рукой, - Вишь там? Где Безносиха? Атаман наш маруху свою выгуливает. Кокаину нанюхалися и на тебе! Таки важные!
  В голосе Ваньки зависть к щастю взрослого почти што мущщины. Шутка ли? Четырнадцать лет чилавеку! У огольцов атаманит, у поездошников успеват. Девка у его, денежки на кокаин.
  Я думал было, что ён к тому же мущщинскому относится, что и табак с винищем, но нет! Тот-кто-внутри как разбушевался, ажно дурно стало, голова-то закружилася мало не до омморока. Такие картинки гадские в голову насовал, что я теперя к кокаину-то и на выстрел не подойду! И к ентим... марухам. Нос хочу чтоб цельный был, а не провал на его месте, сифилитический.
  Ванька хучь и знакомец мне, и судбинушки похожи, ан нет! Я пущай и убёг от хозяина, так на Хитровке всю жизню провесть не хочу, нетушки! Не знаю пока, что да как, но вылезу из ямы энтой. Стану чилавеком, может быть даже энтим... телеграфистом! Или писарем где, тоже недурственно.
  А Ванька, ён убежал всего-то по осени, а уже свыкся с бродяжничеством. Только и думает думушку, как вырастет, и начнёт марух выгуливать перед людями.
  Общаимся вежественно, ан дружком мне никогда не станет. Тому-кто-внутри Ванька сильно не пондравился. Гнилой, говорит. И огольцы все эти с форточниками тоже не ндравятся. Вообче, сильно не хочет, чтоб я в разбойники шёл. Как подумаю, так сразу картинки всякие тюремные, и так покудова голова не разболится.
  - Опрокинули сёдни лоток, - Важно рассказывает Ванька, - да и расхватали! Мелочёвка всякая нитошная. Она, ежели по отдельности закупать, так гроши стоит. А когда чуть не пол лотка захапали, так и вышел навар! Я выпил чутка да долги картёжные отдал...
  Вздыхает.
  - ... ишшо рупь с полтиной должен остался.
  ' - Быт примитивных аборигенов', - Просыпается Тот-кто-внутри и показывает картинку с голыми коричневыми дикарями. А что? Гляжу на Ваньку внимательно, отчего тот важничает - думает, что завидую и восхищаюсь, значица. А и правда ведь - чисто энтот... обориген! Кости в носу нет и портки носит, а так один в один. Только у оборигенов кожа тёмная, а у энтова - душенька. А кто из них более дикой, я так сразу и не скажу.
  Слухаю его, да поглядываю на площадь, где люд гуляет. Нищие выползли, огольцы, поездошники, фортачи и ширмачи , проститутки. Кто гулеванит напоказ, кто на милость чью надеется, кто дружков для будущего дела разыскивает.
  Ну и мужики-ночлежники с работ возвращаются. Гляжу-выглядываю, где там мои земляки? Агась!
  - Давай, Ваня, - Хлопаю по плечу, - пора мне!
  Сползаю с кучи и бегом до своих. Встречать, значица. Они же как телята малые, теряются в такой толпе. Взрослые вроде мущщины, крепкие и не сцыкливые, а затолкают-затеребят... теряются! Не знают, когда в ухо дать нужно, а когда за тряпицу за пазухой, где денежка хранится, хвататься.
  А у меня само-собой выходит, будто и вырос не в деревне, а в большущем городе. Недаром - попаданец, не абы кто! Заколдованный, значица.
  - Отстань-ка! - Налетев, толкаю в грудь ширмача, - Не замай земляков!
  Тот хоть и постарше, мало что не пятнадцать, а отступает. За мной самонастоящие разбойники стоят. Дружим с ими, значица. И на кулачках, опять же, умею.
  Я в первые дни на Хитровке ух как подрался-то! Чуть не десять раз, да не с годками, а всё с мальчишками постарше. Одного только не побил, а сам колотушек отхватил. Но отхватил-то вроде как и я, ан рёбра целые и голова не гудит, а ён об лобешник мой да локти руку сломал. Хваталку, значица. Не сразу и вскрылось-то, не заметил ён в горячке.
  Теперя всё, не трогают. От людёв сурьёзных разбойники защищают, значица. А с мальчишками сам, взрослые в таки дела не лезут. Ну вот и справился сам.
  - Твои, Конёк? Не признал!
  - Не признал, - Ворчу для порядку и тяну земляков до комнаты, - Как же!
  Мужики посмеиваются и вроде как шутейно, а слухают меня.
  - Конёк, ишь ты! - Посмеивается один, - Пошто так?
  - А бью как копытом, - Отвечаю, не забывая оглядываться, - и свинчатки никакой не надобно.
  Всё, довёл! В комнате сразу становится шумно и немного душно. Мужики умываются, поливают друг другу над ведром, да байки травят. Потом едим, и я вместе со всеми, как взрослый.
  Хотя почему 'как'? Взрослый и есть! Пятачок за место на нарах сам зарабатываю, в общий котёл всяко-разное вношу. Когда денюжку, а когда и вот так, как сёдни - печево. Добытчик!
  И пусть Ванька кликушествует, что токмо на Великий Пост так хорошо, как сейчас, я могу зарабатывать. Пусть! Неделю всего на Хитровке, ан не в огольцах, а своими силами кормлюсь. Справлюсь.
  
  После ужина мужики посидели немного, обсуждая день и сёрбая кипяток. Потом подымили махрой и почти все легли спать, ворочаясь на подстеленных на нарах тряпках. Несколько, самых молодых и азартных, с часок поиграли в карты, переговариваясь негромко.
  Залез наверх и я. На втором етаже мужики спать не любят, так что просторней. Вольготно раскинуться можно! Только что душно, да дым табашный под потолком собирается.
  Поворочавшись немного и раздавив несколько клопов, вздыхаю щасливо. А жизня-то налаживается!
  
  
  
   Двенадцатая глава
  
  
  
  - Утро! Подымайся, народ! - Мужики сонно заворочались на нарах, а Иван Ильич затеребонькал слегонца уполовником по чугуниевому котлу, подымая крышку. Зеваю, сонно потягиваясь и принюхиваясь, скинув с себя тряпьё и сев на нарах. Запахи... ух!
  - Гусачника с утра саморанешнего перехватил! - Похвалялся Иван Ильич важно, мешая в котле, - ливера понабрал, да штей и сварил!
  Ворча и позёвывая, мужики потянулись к котлу с мисками.
  - Скусно! - Похвалил один из старших мужиков, попробовав и расправив лохматые сивые усы, нависающие надо ртом, - Не всякая баба такие шти сварит!
  - Обабишься скоро! - Загоготали добродушно мужики помоложе, пхаясь локтями.
  - Никшните! - Остудил их Иван Ильич грозно, - Никак в обжорках исть захотели, кровные свои переплачивая? То-то! Сами кашеваром оставили постоянным, хучь и выздоровел уже, теперя не пищите! Нравится хлёбово, хотца скусно и подешевше исть, так и не дразнитеся.
  - Так их! - Одобрил сивоусый Пахом Митрич, - А то ишь! Тута мяса мало что не половина, да капуста, да пшено! Сытно так, что до самого вечору брюхо урчать не будет, а ишшо и скусно. А они того! Выкобениваются! В армии кашевар первый опосля унтера, а уж ефрейтор какой так и вовсе - со всем уважением к иму подходит.
  - Да мы шутейно! - Засмущалися мужики, - Ты извини, Ильич - не со зла то, а сдуру!
  - То-то! - Иван Ильич расправил плечи, - Ну, подходи, народ! Кому мало будет, так опосля подойдёте ишшо, я лишку наготовил, на пузени ваши бездонные!
  Подошёл и я вместе со всеми - как равный, ибо свою денюжки тожить сдаю в общий котёл. Добытчик! А значица, взрослый почти мужик, только что усы не растут. Иван Ильич щедро наложил ажно до самых краёв, чуть не с напупинкой. Отойдя чуть, губами снимаю юшку, чтобы под ноги не расплескалося.
  - Скуснотища! - Хвалю дядьку от всей душеньки и отхожу в сторону, присаживаясь на нары. Миску на колени, подстелив тряпицу. Черпаю ложкой то капусту с юшкой и пшеном, то ливер, и ем, отдуваяся. Скусно и сытно - страсть! Я так сытно, как здеся, на Хитровке, и не едал никогда. Шутка ли, кажный день по два раза цельную миску наливают, да таку здоровенную, что ажно заталкивать в себя приходится, чтоб вместилося.
  То шти, то кулеш, кашу вон давеча грешневую ели. С маслом! И хлеба ржаного кажный раз - кусище почти с фунт, я и половинку одолеть не в силах, с такой-то мисищей. За пазуху прячу, да потом и доедаю. Сытно! Не жисть, а скаска!
  Потом ишшо иван-чая кажному - сколько влезет, хоть усцысь потом. Некоторые лакомки сахар достают, но на таких осуждающе смотрят. Балованные!
  Посидели мужики, надымили махрой, да и побрели по работам. А мне рано пока. Оно ведь как? У кого прислужники есть или сами всё делают, так оне с утра всё по хозяйству и выполняют. А если кто почти из господ, так те ленивы, позже встают. Ну или прихворал если кто. Вот тута и я руки свои предлагаю, значица. А ведь попервой ух как ноги бил! Все проулки оббегать пыталси.
  - Ну что, помощник? - Улыбнулся Иван Ильич, - Помогёшь или сразу побегишь?
  - Помогу, дяденька!
  Оно ить и не тяжело работу бабскую делать, ан не отлучишься-то далеко от комнаты. Портяночники, они такие! Хорошо ишшо, что мы по соседству с такими же мужиками живём, а не с ворьём, значица, но всё едино. В любую щель пролазят, сволота такая! Как клопы.
  Само важное - воды натаскать. Оно ить дяденька отлучиться далеко не может, а её много надобно. Посуду помыть, умыться с утра да в вечор. Оно вроде и немножечко, а мужиков почитай тридцать душ. Кажному по чуть, вот тебе и вот!
  - Такое сегодня снилося, ну смех и грех! - Меня ажно распирает, так рассказать хотится. Так-то, при мужиках, стесняюся - ну как на смех подымут, зубоскалы? А Иван Ильич, он мущщина сурьёзный, не балаболистый. Дак и отцом в знакомцах был, всё не чужой чилавек!
  - Ну-ка! - Не переставая отшкрябывать в тазу мисы, заинтересовался дяденька.
  - Вроде как я, но взрослый совсем, - Начинаю взахлёб, - Лет двадцать поди. И здоровый! Жилистый, но плечи - во!
  Руками показываю плечи, отводя их мало что не на аршин о своих.
  - И танцую с дружками посерёд города незнакомого.
  - Не Москва?
  - Не! - Мотаю головой, - Чужинцев много, то исть совсем чужинцев - арапов всяких да турок с китайцами. И одет я чудно, в рубаху без рукавов. А народ-то не плювается бесстыдству такому, а смотрит и хлопает, да денюжку даёт, прямо наземь кидает, в шапку.
  - Ишь ты! - Качнул головой дяденька, - Коленца-то хоть помнишь?
  - А как же!
  Хучь и сыт так, что брюхо под завязку, ажно у самого горла стоит, а показать могу.
  - Ишь ты, - Иван Ильич удивлён, - А ишшо?
  Коленца непростые, многие и показать-то не могу - так, словами ишшо объясняю.
  - В кои-то веки что дельное приснилось, - Пушит бороду дяденька, - а то ране всё больше хрень всякая, забавки одни про телеги самобеглые.
  - А это не забавка?
  Дяденька протягивает руку и закрывает мне рот. Только тогда и понял, что с открытым, стоял, ну совсем как маленький! Ажно запунцовел.
  - Забавка, - Дядька садится на нары, обтирая руки о подол домотканой рубахи, - но така... пользительная. Коленца-то незнакомые да антиресные. Научиться коль выкаблучиваться, так недурственно будет. На селе у нас плясунов завсегда приглашали хучь на свадьбы, хучь куда. Худо ли, погостевать-повеселиться, скусно поисть да бражкой запить? В городе-то ишшо интересней должно быть.
  Иван Ильич пушит бороду и молчит долго, морща лоб.
  - Вот что... слыхивал я, что певунов и плясунов первеющих купцы загулявшие любят с собой таскать. Кормят-поят, да денюжку какую дают. А?! Оно конечно не ремесло, ан кормит, и поговаривают - не худо. Здеся главное - к винищу-то не привыкнуть!
  Ишь! Озадачившись, сажуся думать. Слыхал я плясунах да певунах, которых рублёвиками одаривают, но чтоб сам... Ха! А почему и нет? Кулачник я хороший, и не потому, что здоровый очень, а вёрткий и быстрый, ну чисто горностай. И ухватки отрабатываю потому шта. Может, и коленца плясовые тоже? А?!
  
  - Егорка! - Никак знакомый голос?
  - Мишка! Пономарёнок!
  Стоит поодаль от входа, приплясывает в валенках стареньких да одёжке худой, что для дел по хозяйству приберегал. Так обрадовался дружку, что ажно обнялися.
  - Я тебя какой день выглядываю, - Рассказывал он, вцепившись в рукав и опасливо поглядывая по сторонам. Публика здеся такая, оглянуться не успеешь, как с вывернутыми карманами очухаешься, и енто если повезёт! Многие и вовсе не очухиваются, значица, - ты здеся как? Совсем плохо?
  - А давай в гости? Чаем напою! С сахаром!
  Важничая немножечко, провёл Мишку к себе. Только по дороже раз остановилися, чтоб он посцал-то, а не в штаны напрудил.
  - Дружок-то мой, значица, - Представляю его Ивану Ильичу по всем правилам вежества, - Мишкой звать. Портняжка будущий.
  - Ишь ты? - Дяденька протягивает руку, пожимая, - Хороший дружок, раз сюды сунуться не побоялся. А я Иван Ильич, земляк Егорки и егойного отца знакомец.
  Расслабился Пономарёнок, ну да оно и понятно. Земляк всё ж, не абы кто. Да ещё и отца знавал, это почти што сродственник, особливо когда в Москве встретилися.
  За-ради такого дела чай достал, чуть не полфунта по случаю досталися. Шуганул портяночников от извощика знакомого, когда тот выпимши был, так тот потом спитым чаем и отдарился. Честь по чести, в коробочке красивой, берестяной.
  Балую я себя иногда!
  Иван Ильич кипятку поставил да чай заварил. Попили с сахаром, что мне в тот раз разбойники знакомые с собой в карманы насували. Дяденька с нами одну чашку для вежества испил, ну и Понамарёнка расспросил заодно житье-бытье. Потом отошёл, значица, и мы уже вдвоем сидели, ну чисто взрослые из господ!
  - Хорошо устроился-то, - Без зависти говорит Мишка, - никак враки всё, что на Хитровке пропащие совсем?
  - Не врут, - Мотаю головой так, что мало не отрывается, - и ты сюда вдругорядь не ходи! Сейчас, перед летом, калуны новых попрошаек себе набирают. Старые-то за зиму повымерзли. Могут и того...
  - А вот и не боюся! - Хорохорится Пономарёнок.
  - Я вот боюся! - Мишка затихает - понимает, что всё сурьёзно, - Хучь и боец кулачный, ан среди годков, взрослых-то не побью.
  - А мастера свово? - Не удерживается дружок.
  - Случайно! Пороть меня вздумал, а сам опосля пьянки жутчайшей. Ну а мне што? Уже тогда понимал, что не удержуся я у него, ну и отбивалси. Да и мастер такой злой был, что боялся - забьёт вусмерть! Как давай лягаться, не видя ничегошеньки! Ну и попал так вот, удачно.
  - С единого удара свалил, ха!
  - Удача, Миша, - Качаю головой.
  - А... так он же в Пост Великий руки распускать вздумал, - Оживляется Пономарёнок, - и кругом неправ был. Боженька наказал!
  - Не иначе. Да ты пей, пей чай-то! И сахар бери!
  - А что там с энтими... калунами? - Мишка сёрбает чай по господски, с блюдечка, зажав кусочек сахара меж зубов.
  - Новых набирают. Они обычно родителям денюжку за них платят, вроде как в энту... аренду берут, на год. Бывают, двух-трёх возьмут, да ни един года не переживает! Оно на холоду-то плясать перед господами, чтоб подавали больше, долго ли протянешь? А если без денюжек можно робёнка умыкнуть, то и тово, скрадут.
  - А убежать?
  - Куды? Ручки-ножки ломают, чтоб жалостливей выходило, а то и глазоньки выжигают.
  - Жуть, - Ёжится дружок зябко, - А полицейские?
  - Что полицейские? В доле они. Сбежишь коли, ещё и вернуть могут!
  Рассказываю про Хитровку да как устроился. Мишке всё любопытно, а то врак среди годков ходит немало.
  - Хватит! Давай рассказывай, что там деется?
  - У нас? - Пономарёнок задумывается, - С Дрыном всё то же самое... хотя погодь, я тя денюжку принёс.
  Опасливо поглядывая на повернувшегося спиной дяденьку, достаёт тряпицу. У меня ажно в груди теплеет - хороший у меня дружок-то! Деньги не оставил, да не побоялся с ними на Хитровку. Это, правда, по незнанию больше, да потому, что никто и не думал, что у мальчишки деньжищи таки могу быть. А там бы ух! Средь бела дня ограбили бы, на виду у людёв.
  Обниматься-то не стал, но глянул на Мишку етак... выразительно, что тот аж запунцовел, собой гордяся, да смущаяся.
  - Ништо, Егорка, ты ж друг мой, а не абы кто!
  Помолчали неловко, и некстати ворохнулся Тот-кто-внутри:
  ' - Мент родился!'
  - А, так о мастере-то! - Вспомнил Мишка, - Ты ему влупасил-то, так он сгоряча и выскочил во двор. Ну то исть не он сам, а супружница евойная, и как начала голосить! И такой ты, и сякой, и разбойник весь из себя. Не знал бы тебя, так напужался бы, ей-ей!
  Посмеялися, друг дружку толкаючи, мало чай не опрокинули.
  - Мастер влупасил ей потом за стыдобушку такую, да и сам не умнее оказалси.
  - Ну?!
  - В полицию твой пашпорт отнёс, - Пономарёнок развёл руками, - так что теперь преступник ты получаешься. Только там не всё так просто получается - слыхивал я, как потом народ разговаривал. Москва, она же знаешь сам - большая деревня.
  - Ну да, ну да.
  - Вроде как ты и преступник, но ентот... жертва обстоятельств. Поймают коли, наказывать сильно не будут. Может, в колонию детскую направят, но они ж всяки бывают. Иные, говорят, и ничего себе так.
  - А! - Мишка перебил сам себя, - Вляпался-то Дмитрий Палыч с тобой! Жалобу подал, ан сгоряча всё как есть и выложил. И как давеча пьяным был, и как ты смотрел дерзко... Епитимья теперя на нём - страсть! Всяко-разного батюшка понавесил, да ишшо и под присмотр полиции попал.
  - Может, под надзор? - Хмурю лоб, - А то про надзор слыхивал, а под присмотр - нет.
  - Присмотр! - Замотал тот головой, - Сказали, что теперя учеников брать запретят и будут заходить, проверять его поведение и...
  Мишка задумался, вспоминаючи, но так и не вышло.
   - ... ну и вообще!
  
  - А я, брат, отца знакомца встретил, так до сих пор не нарадуюсь! - Мотаю головой в сторону Ивана Ильича, - Ничегошеньки-то про отца и не знал! Беспамятный, а тётки коли спросишь что, так ажно пожалеешь - весь такой-растакой, мало что не пропойца. Деревенские тож как вспоминали, так чуть не плевалися. Толком никто-ничего, но вот так вот!
  - А на деле? - Мишка подался вперёд, он мою жизню знает и потому любопытствует.
  - Из солдат, - От важности приподнимаю плечи, - С туркой воевал, а домой как пришёл, так оно и того... холера всех съела. Никого не осталось, ни единой душеньки! Ну и пошёл по свету бродить.
  - А земля? - Мишка деревенский, знает общинный быт.
  - Земля-то да, но каково жить так - вспоминаючи постоянно родных? Оно и так-то не сладко, после туретчины-то, а тут и вовсе.
  - Это да...
  - Бродил так по дворам, да не нищенствовал. Грамотный, да ремёсла всяки-разные знает, в солдатчине научился. А мать мою встретил, так и прикипел. Не юнец уж, а глаз отвести не мог. Она, говорят, в молодости чуть не первая красавица в уезде. Многие на неё глаз положили! Иван Ильич говорит, что такие страсти были, что ой! Одни на мать мою глаз положили для себя, другие для сынов, внуков или племянников. А она солдата отставного выбрала.
  - Хорошо жили! - Подливаю Мишке кипятку и подвигаю сахар, - Душа в душу, да и хозяйство крепкое. Деревенские тоже вроде как смирилися, отец-то первый кулачный боец был! И как стеношник, а уж как сам на сам, так и вовсе!
  - Дак и ты!
  - Агась! В отца. Рукастый ён, да из солдат, да боец первеющий, затронь такого! А как помер от лихоманки, так и всё, чуть не кажный позлорадствовать успел. Он, вишь, при общине был, да наособицу, вот и попомнили.
  - Дела... - Протянул дружок. Помолчали немножко, поговорили о всяко-разном.
  - Ты на Ходынку-то пойдёшь? - Полюбопытствовал Мишка.
  - А то! Подарки не кажный день раздают, да ишшо и такие, на коронацию чтоб. Кружка с вензелями, колбасы полфунта, сайка фунтовая, пряник гербовый, сластей всяко-разных почти на фунт, да всё это в платок ситцевый узорчатый!
  - Встретимся на Ходынке, - Пообещал Пономарёнок, - Все наши там будут!
  
  
  
   Тринадцатая глава
  
  
  
  На Ходынку пришёл с земляками в вечор, и не одни мы такими умными оказалися. А то вишь ты, не кажный день коронации ампираторские бывают. На саму коронацию, знамо дело, никого из бедноты не позовут, но и подарки памятные, оно худо ли?! Кружка да плат, уже есть чем похвастаться перед роднёй-то и знакомцами. Штоб завидовали! А сайка? Пряники с колбасой? Ого-го! Не на кажной свадьбе так полакомиться-то можно!
  Тёплышко уже, так что многие пришли целыми семьями, устраиваясь на припасённых рогожах с детками. Все благостные, умильные, но ишшо и таки... будто волкодав хозяйский - смотрит на зашедшего во двор незнакомца и помалкивает, потому как ён с хозяином мирно разговаривает, ан вцепиться-то в глотку чужинцу готов!
  - Бают, не всем подарки достаться могут, - Озабоченно сказал Ваня, расчёсывая дёргано нечастую по молодости бороду деревянным гребнем, - Всё своим да нашим, а как до раздачи дойдёт, так и кончилися.
  - Могут, - Соглашается один из земляков, расстилая рогожу для ночлега на чистом сыроватом песке, поросшем редкой кустистой травой, - оне всё могут! Четыреста тыщь подарков, а народу охочего куда как побольше будет!
  - Не зря пораньше пришли, не зря! - Убеждённо говорит Ваня. Он молодой совсем и по молодости важничает иногда там, где и не надо. Вроде как выросла борода и ума сразу прибавилося. Мужики на такое только ухмыляются да поддевают беззлобно. Пусть, то его дело.
  Зряшно только от годков своих отдалился. Оно понятно, что со старшими лестно ему, но при том же переделе не только едоки учитываются, но и кулаки. По десятинам всё точнёхонько будет, ан нет если крепких кулаков да дружков решительных, то отведут землицу в самых неудобьях.
  Ну да то его дело - может, он в городе остаться хотит. Есть и такие средь земляков, есть.
  Оно ведь кто как устраивается - один в город зимой норовит податься, чтоб зряшно хлеб на печи не есть да на хозяйство мал-мала подзаработать. Другой почитай весь год в городе и работает, в деревню только наезжает изредка, а потом глядишь - вовсе в город переехал.
  Может, местечко нашёл получше, в городе-то, а может - дома ему местечка не нашлось. Бывает и так, меня хоть взять.
  Я когда на Хитровку прибежал, да с земляками поселился, так по весне больше половины народу поменялось-то, и познакомиться толком не успел. Одни, значица, деньжат подзаработали, да и домой подалися. А другие, значица, наоборот.
  Много вспашешь-то, если лошадь до травки не дожила, да околела с голодухи? То-то!
  А у богатеев сельских да деревенских брать можно в долг - хучь зерном, хучь лошадь арендовать. Вот только отдавать приходится много больше, чем брал. Кулаки-мироеды, они такие. Сволота!
  Есть и такие, как Ваня - заработать в городе решил, да от отца отделиться. Своим хозяйством жить. Разные все.
  
  - Гля! - Ткнул меня с бок один из мужиков, обдав табашным запахом, - Никак дружки твои?
  Я как увидал, так и подскочил, только руками махаю, чисто мельница. И рот сам расползается, в улыбке-то.
  - Егор!
  Дружки окружили, улыбаимся да обнимаимся, по спинам друг дружку колотим. Знамо дело, не виделися давно! Пущай не все из нашей кумпании смогли прийти, а шестеро только, но и то здорово. Скучал ведь!
  Мишка-то Пономарёнок раз прибежал, да раз с ним и с Дрыном потом увидеться довелося, уже не на Хитровке, а чуть поодаль. Оно ведь как? Им к нам, на Хитровку, суваться опасно - калуны, да и так не след. А мне туда, потому как полиция и хозяин бывший. А ну как схватит?!
  - Мы у Федула Иваныча еле отпросилися, - Дрын ажно подпрыгивает, так его распирает всего. - Сам не идёт, печёнку что-то прихватило, ну и нас одних не пущал.
  - Антип что? Подмастерье?
  - А! К зазнобе на завтра отпросился, раз уж выходной, там дело к свадебке. Вот мастер и опасался, что обидят нас здеся, без взрослых-то. Еле-еле уговорили! Отпустил только, когда сказали, что при земляках твоих будем!
  - Ну и Пахом Митричу спасибо, - Он кланяется в сторону старшего из мужиков, - что мастеру пообещал присмотреть за нами.
  - Всё, всё, - Смеётся тот опосля того, как дружки мои поклонилися ему вслед за Сашкой, - уважили, показали вежество! Теперя отойдите чуть в сторонку, а то знаю я вас - галдеть будет хуже грачей, торговок рыношных переорёте.
  - Енти могут! - Засмеялися мужики, - Кыш, кыш отседова!
  Отошли чуть в сторонку - так, что на виду у земляков моих быть, но и не мешать им вести мущщинские разговоры.
  - Народищу! - Сказал Ванька Прокудин, самый младший из нас, тараща вокруг светло-серые, чуть лупоглазые глазищи, - Мы покуда шли, так чуть не половину Москвы повидали. Идут и идут, никак не кончатся!
  - Ага, - Подтвердил Архип, вытащив из-за пазухи вялую здоровую моркву, - Кому дать? У меня много! Зубы почесать-то! Народу много, то ладно. Мы-то успели засветло подойти, а кто ишшо подходит только, ноги в потьмах ломаючи. Здеся ж карьер раньше был, ну ямин-то понаоставили!
  - Ох и засрут же ямины эти к утру! - Сказанул Пономарёнок, - Иные, думаю, до самого верха! Чё ржёте-то, ироды? Народищу сколько набралося? У одного из десяти брюхо прихватит, так уже... хватит ржать! Идти когда завтра за подарками, так следить надобно, что в говна не ступить!
  Сидели так, разговаривая о всяком-разном и смеяся поминутно, долго сидели - сильно заполночь, наверное. Оно ведь и им антирес есть о Хитровке и хитрованцах, и мне - о дружках да жизни их. Да не мы одни такие, многие не спали.
  Ну а потом всё, разлеглися потихонечку и засопели. Я чуть не последним заснул, с Мишкой и Сашкой всё разговаривал, уже лёжа. Хотел было ботинки снять, ради праздника обутые, да под голову сунуть, но передумал - больно много тут всяких-разных! На некоторые рожи глянешь - чистый портяношник, может даже и с Хитровки. Так што нет... пущай и прело ногам, да спокойней...
  ***
  Встали затемно ишшо совсем, невыспавшиеся толком и подмёрзшие - на землице-то спать таково, хучь и две рогожи под спинами. Народищу! Страсть.
  - Будто всё ночь шагали сюда, - Озадачился Ванька.
  - А ты думал? - Повернулся к нему Дрын, вытаскивая палец из носа, - Сопел себе в две дырки и даже не ворочалси, а народ-то даже ночью подходил. Гля! Поодаль чуть даже торговцы с телегами встали, квасом да чем иным торговать задумали, не иначе.
  - Иди ты! - Не поверил Ванька, скатывая рогожи, которые уже начали мешать людям. В стороне, сгребая песок дырявыми сапогами, забрасывали костёр, переругиваясь с народом. Ране-то надо было забрасывать, а не когда он мешать всем стал!
  - Сам иди! Да вот хоть у Егорки спроси!
  - Давайте-ка собираться поскорей, - Гляжу озабоченно на людёв, которых становится всё больше, - а то и пожитки не соберём, затопчут вот сейчас, ей-ей!
  - Мальцы! - Басовито позвал нас Пахом Митрич, - Сюды давайте.
  Мущщина хмурится, тревожно поглядывая на людёв, да бороду комкает в жилистом кулаке.
  - Не ндравится мне это.
  - Да ладно, Митрич, - Успокоили его, - чегой впусте волноваться-то?
  Начало светлеть и народ двинулся к буфетам, пошли и мы. В тесноте да с яминами, шли запинаяся. Если бы не мужики, то наверное бы отстали, а тогда хренушки, а не подарки царские!
  Мы хорошо подошли, к буфету почти шта, остальные кто где встал. Я пока шёл, нагляделси, многие в яминах встали, места поверху не нашлося. Неудобно! Оно и опасливо так стоять, да и не увидишь ничево.
  Тесно встали, только-только чтоб дышать можно было, и то едва. Мы в серёдке стояли, промеж мужиков, а и то сдавливало. Чуть не два часа так простояли, пока не посветлело совсем.
  - Раздают! Раздают! В серёдке раздавать начали! - Завопили многоголосо в толпе, и народ хлынул в ту сторону. Нас сразу сдавило и понесло, как щепки в весеннем ручье.
  - Всем не хватит! - Завопила дурноматом кака-то баба близь от нас, и толпа стала ещё хужей, ещё дурней. Только рты оскаленные да глаза белёсые, чисто как у пьяниц запойных, к коим белочка наведовалася.
  Ванька спотыкнулся, да так и не встал, только и успел я увидеть, как исчезла светло-русая голова понизу, под ногами. Меня толкают, наступают на ноги... то-то порадовался сейчас, что в ботинках, а не босой! Иначе бы уже... как Ваньку!
  Невозможно почти дышать, только локти растопыренные да напружиненные и спасают. Через раз дышу, через силу, будто через тростиночку, когда под водой глубоко сидишь.
  Мы с Пономарёнком руки сцепили, чтоб не разделяться, значица. Ан всё равно, в стороны-то разнесло, и не видно никого из знакомцев-дружков.
  - Робёнков! Робёнков поверху передавай!
  Да куда там! Одни о людях беспокояться, значица, а другие хучь по головам, а подарок царский прежде всего! Меня подхватили было вверх, да потянули, ан не вышло - толпа в сторону шарахнулася, да и я вместе с ей, хорошо хоть не затоптали
  - Мамочка! - Под ногами что-то хрустнуло и я упал вниз, обдираясь о доски, и в воду!
  За мной вслед ишшо несколько человек попадало, чудом не убило. По голове крепко прилетело, еле-еле над водой удержался, за тела мёртвые цеплячись, да бревенчатые стенки колодёза. А сверху ишшо падали, ишшо...
  Карабкаюся поверх тел и молюся Боженьке за грех свой невольный. И чтоб не убило, значица. Баба одна немолода, чуть не тридцать лет ей, жива ишшо, но уже отходит. Грудь ей так сдавили, что мало не расплющена. И я поверх...
  - Боженька добрый...
  Нога подломилася, упал, а сверху на меня ишшо попадали. Только хруст в ноге и боль такая, что ажно в беспамятство кинуло. Потом очнулся едва, как сразу и понял - где! Под телами мёртвыми. Да как рванул! И снова с беспамятство уплыл, от боли, значица.
  Очухался не знаю через скока, и уже осторожно начал. Только Боженьке молюся, да пытаюся выбраться из-под тел. Тёплые ишшо, иные стонут.
  - Дяденька, сейчас! - Рву с себя рубаху, но так - полулёжа, неудобно. Пока пытался рубаху на бинт, так дяденька кровью и изошёл, только дёрнулся напоследок.
  Вылез! Лежу поверх тел, левая нога чутка ниже колена поломата так, что ажно косточка белеет, а мясо округ кости опухлое и в кровище. Страшно! Испужался, что тоже кровью изойду, как дяденька тот, и ну вправлять!
  Дёргаю, да составить пытаюся. Не выходит, и у меня ажно слёзы от глаз. Да не от боли, а от досады почему-то. Досадно мне так вот помирать!
  Поверху заговорили и я орать стал, чтоб нашли, значица. Куда там! Не слышат. А мне в колодёзе слыхать хорошо, как пожарные тама в трубу трубят - подъезжают, значица, чтоб работать. Людёв спасать. А меня не слышат.
  Слёзы сами покатилися, как у маленького. И не стыдно совсем, ну ни капельки!
  Орал так, орал, ажно в глотке пересохло да грудь разболелася. Пить охота и того... по нужде. Терпел-терпел, а потом снова в беспамятство впал, ну а когда очнулся - понял, можно больше и того... не терпеть. Ну да после того, как в кровище перемазался, сцанина за воду родниковую покажется. Только и того, что стыдно за грех невольный - мёртвых обосцал.
  - Батюшки! - Донеслось сверху, - Вашбродь, тут такое!
  А потом мне на голову что-то упало, я снова обеспамятел.
  
  Очнулся уже наверху, когда мне голову заматывали.
  - Единственный там живой был, - Кому-то в сторону сказал усатый дядька-санитар с рябым лицом, - соизволением Божьим, не иначе!
  Дядька перекрестился, больно придержав меня за голову одной рукой, и я невольно застонал.
  - Очнулся, касатик?! - Обрадовался он, повернув ко мне лицо, - Вашбродь, мальчонка очнулся-то!
  - На дрожки его, Сидор, не отвлекай!
  Санитар на руках перенёс меня в повозку, где лежали другие поранетые.
  - Н-но, родимые! - Прикрикнул кто-то невидимый и повозка тронулась. Каждый поворот её колёс отдавался болью в голове и ноге, и я снова впал в беспамятство.
  
  
  
   Четырнадцатая глава
  
  
  
  Я снова в толпе и не могу пошевелиться. Липкий страх сковал рученьки и ноженьки, повесил замок на роток.
  - Уу... - Загудел люд и двинулся в сторону буфетов. Ноги мои сами идут, без моего ведома. Как и все, я разеваю широко рот и тяну руки в сторону подарков, - На всех не хватит!
  - Хрусть! - Разлетелась Ванькина голова под моими ногами.
  - Хрусть! - И доски, коими прикрыт колодёзь ломаются, я лечу вниз. Снова. Топчусь по раздавленной груди умирающей женщины, кричу наверх не слышащим меня пожарным.
  - Несанкционированный митинг! - Орёт на меня фигура в странной каске с прозрачным забралом и замахивается чёрной дубинкой, - Не положено! Разойтись!
  Дубинка опускается мне на голову, короткая вспышка боли, и вот я иду в первых рядах демонстрации, держа в руках транспарант. На мне и моих товарищах жёлтые жилеты. Надпись на стене, мимо которой проходит колонна 'Вавилон горит'. Написано не по-русски, но я понимаю.
  - Ваше благородие, - Обращается ко мне усатый санитар, страшно косясь куда-то в сторону и шевеля рыжеватыми тараканьими усами.
  - Наш царь - Мукден, наш царь - Цусима !
  - На царь - кровавое пятно!
  Невысокая коренастая фигура на броневике, зажав в руке головной убор, что-то декламирует, а голос со стороны читает стихи. Вслушиваюсь до боли в голове, но снова доносится вой толпы, идущей за царскими подарками.
  ... - Он трус, он чувствует с запинкой,
  - Но будет, час расплаты ждёт.
  - Кто начал царствовать - Ходынкой,
  - Тот кончит, встав на эшафот!
  Коренастую фигуру заслоняет человек с дубинкой и орёт, наклонившись ко мне:
  - Не положено!
  Слюни при этом летят через прозрачное забрало. Замах, пытаюсь уйти... просыпаюсь с дико колотящимся сердцем.
  - Не положено так орать, соколик, - Говорит санитар, склонившийся надо мной, - людям-то отдыхать нужно, а ты криками своими всю палату перебудил.
  - Ништо, - Доносится хрипло с соседней койки, - мы друг дружку будим регулярно. Чичас он нас, а через час кто другой, хе-хе!
  Покачав головой, санитар молча поправляет мне одеяло, вытирает выступившую на лбу испарину и уходит, пару раз странно глянув на меня и мелко крестясь.
  Сон, как это обычно и бывает, растаял почти без следа в странной дымке беспамятства, оставив только больную голову и дурное настроение. После Ходынки ни единой ноченьки не поспал нормально, всё кошмары замучили. Две недели уж в Старо-Екатерининской больнице, а всё никак не пройдут.
  И эта вина... застонав еле слышно, вспоминаю Ваньку. Почему-то во сне в его гибели виновен я. Ванька Прокудин, Сашка Дрын, Аким Ягупов. Трое... трое дружков моих погибло на Ходынке! Во сне я знаю точно, я виновен! А наяву...
  Скрипнула соседняя кровать, и Мишка Понамарёнок, опираясь на костыль, пересел ко мне.
  - Снова?
  - Угу, - Не вставая, повернул голову и уткнулся мокрым от слёз лицом в штанину его больничной пижамы. Почти тут же отвернул голову, чтой-то стыдно стало от слёз.
  Мишку успели выдернуть из толпы, передали в сторонку на руках, поверх голов. Ногу только повредил, и дохтур говорит, что хромым навсегда останётся дружок мой. Связку, сказал, на левой ступне, порвали. Но Мишка не унывает - говорит, что для портняжки это не страшно, всё равно сидя работают. А что ходить будет с палочкой, так оно и ничё, зато в солдатчину не возмут!
  Кошмары ему не снятся, и от етово Пономарёнок почему-то виноватится. Глупо, но я-то чем лучше? Во снах голова Ванькина раз за разом под моими ногами раскалывается.
  Повезло нам, что в больничке друг дружку встретили. Как вцепилися! Не оторвать. Дохтура здеся хорошие, добрые - сжалились, уложили на соседние койки. А не будь Мишки, так мог бы и того, с ума спятить.
  Мало мне кошмаров Ходынских, так ещё и Тот-кто-внутри ворохнулся. Знал он, зараза такая, что будет. Не знаю откель, но знал! Такая ненависть поднялась, ажно в беспамятство тогда снова впал.
  А там и понял, что никакого Того-кто-внутри и нетути. Я это, самый что ни на есть я. Сам себя ненавижу, так получается.
  Потом только разобрался малёхо, что виноватить нужно не себя, а того, кто меня попаданцем сделал. Память подсказывает, что дело это налажено так, что проще только баклуши бить . Тыщщами людей куда хошь отправляют! Хучь поодиночке, хучь кораблями цельными. А мне вот не заладилося, криворукий отправляльщик попался.
  Должен был ого-го! Как все попаданцы порядочные. А хренушки. Даже память теперь, ну чисто книжка старая, которую никуда, кроме как на растопку. Размалёванна вся господскими детьми, изорвана и запачкана. А теперя ишшо и кухарка листы выдрала и сложила около печки - чтоб не возиться, значица.
  Пойди теперя разбери, что где. Каких листов вообче нет, какие запачканы. Ентот... паззл! Понятно, что деталей в ём не хватает, а каких и сколько, поди разбери. Складываются вот наугад осколочки памяти, ан цельного лубка не получается пока. Такие вот только вот картинки с жёлтыми жилетами и дубинками. Нет бы что полезное!
  И ето... вроде как и разобрался, что нет никакого Того-кто-внутри, что ентно я сам и есть, ан лучше не стало. Ране-то как? Знаешь, что кто-то взрослый тебе подсказывает иногда что дельное, что ты не один. Вроде как дядюшка голос подаёт. А теперя хренушки. Будто сродственника потерял.
  
  Заснуть так и не удалося, да и не хотелося, ежели честно. Да и что спать-то? Спи да ешь, ешь да спи. Если бы не нога поломанная да рёбра, да кошмары енти по ночам, так чисто рай. Спи себе на койке на чистой простыне, а не на тряпье на нарах из горбыля занозистого. И народишку в палате всего-то чуть больше двадцати душ, а не тридцать с гаком, как в ночлежке. Чисто ентот... санаторий! Только кровью да ранами гнилыми пахнет, но портяношный дух хужей, вот ей-ей!
  Да и в колидор в ночлежке выйдешь, где сквозняки, оно не лучшей получается. Хитровцы, они ведь как многие... того. С нужниками там так худо, что почти никак. Так што под стенами и серють многие, а сцут так и вовсе все.
  Выгоняют иногда 'золоторотцев' чистить, за водку-то, а толку!? Народу-то ого сколько! И кажный второй не отпетый, так отпитый, нормально не втолокуешь - где льзя, а где нельзя.
  В животе забурчало и я подхватил костыль, встав в койки. Тяжеловато оно вставать-то. Нужно чтоб как солдатик, не разгибаясь, рёбра-то поломаты, весь полотном потому перетянут, чисто барышня в корсете. Туды-сюды наклониться - сразу ой, колет в грудях.
  - Пойду до нужника прогуляюсь, - Докладал вставшему было Мишке, чтоб за мной не увязалси.
  Сделал своё дело и сижу, чисто господин какой, на стульчаке мраморном. Руку к газетке, положенной нарочито для того самого, тяну. Оторвать, помять... прочитать.
  - Современных укреплённых пунктов в Азербайджане не имеется, но зато почти во всех значительных городах...
  Читаю свободно, только некоторые буквы кажутся лишними. Задумался и зачитался так сильно, что ажно задница затекла и замёрзла. Помыл руки в рукомойнике и побрёл назад задумчивый, костылём по полами постукивая.
  Вот что хошь делай, а по всему выходит - я не научился читать, а всегда умел. Ну, когда от беспамятства очухался, так и сразу.
  Это што такое получается? Умел, но не мог? Чешу затылок, значитца, вспоминаючи... Так оно и выходит-то! Попадалися вывески какие, а я пялился на них баран-бараном. А сейчас вроде как задвижку печную перед глазами убрали, и видно всё. Ну то исть не видно, а...
  Запутавшись окончательно, плюнул на всю эту... херомантию? А нет! Мистику, во!
  Сидели с Мишкой до самого завтрака, да в шашки играли. Умственная игра! Здеся, в больничке, есть шашки и домино для выздоравливающих. Жаль, карты запрещают! Мне дяденьки разбойники такие трюки шулерские показывали антиресные, а опробовать-то не на ком.
  Я было подумал сунуться к взрослым, но там свои дела, мущщинские. Цигарки махорочные смолят одна за одной, так что только туман дымный, даже открытые окна не помогают. И разговоры такие, всё больше о бабах да о семьях, ну и зачем я там?
  Так-то, если помочь повернуться или цыгарку скрутить, так я завсегда. Что могу, тем и помогу, а попусту лезть не нужно.
  
  Зазвенел колокол и все ходячие потянулися на завтрак по колидорам. Мы с Пономарёнком могли бы и в палате есть, да зачем санитаров лишний раз трудить? Всё равно шкандыбаем потихонечку по больничке. Да и есть приятней там, где едой пахнет, а не гноищем, говнищем и махрой.
  Доковыляли, друг дружку поддерживая, да уселися рядышком, с краю стола.
  - Как баре, а?! - Мишка одними глазами показал на санитаров, разносящих еду.
  - Баре, - Хмыкнул сидящий неподалёку плотный мужик, извощик по виду, - вы ещё по малолетству в трактире-то небось и не бывали? Эх вы, мальки-пескарики!
  Каша молошная, ситный с маслом, канпот. Ну господа как есть! Смолотил быстро, даже не заметил как.
  - Скусно! - Облизываю ложку после каши и кладу назад, тут же задумываясь: а может не 'скусно', а 'вкусно'? Копаюся в памяти, но чтой-то не выходит толком. Вроде как могу и по-господски говорить, но как-то иньше - не так, как говорят ныне. По-господски, но по неправильному господски.
  - Что задумался-то? - Пихает в бок Пономарёнок, не выпуская из рук кусок намазанного маслом самонастоящего ситного.
  - Так, ерунда всякая.
  Потом об ентом додумаю!
  
  К полудню ближе к Мишке пришёл мастер евойный с супругой. С гостинцами, значица. В саму больничку их не пустили - не положено, а во дворик - всегда пожалуйста! Дворик, ён для этого и нужен. Воздухом чтоб подышать да с родными видеться, другим больным и поранетым не мешая.
  Маленький ён, дворик-то, а больных и родственников-свойственников много, ажно тесно малость. Локтями не пихаемся, но на этом и всё. Чего уж тут, больничка-то наша для чёрного люда построена, а не для господ! Да и Ходынка ента, будь она неладна. Ажно в колидорах поначалу кровати стояли, а палатах так и вовсе - не пройти.
  Потом кого домой выписали, а кого и того... на кладбище. Отмучилися, значица.
  Федул Иваныч бледный, под глазами круги, сам на себя не похож. Сунул Мишке узелок с гостинцами, а у самого чуть не слёзы из глаз, так жалко ученика.
  Ну так он человек совестливый и хороший - по-настоящему хороший, а не как у попов - чтоб в церкву ходил да в кружку для пожертвований денюжку кидал. Даром что ученики плачёные, как к родным к ним. А тут такое! Знамо - винит себя, что отпустил! Хучь и сказал ему Мишка, что они всё едино сбежали бы, ан всё равно. Хороший человек.
  - Как вам здесь? - Бледно улыбнулся портной, - Что врачи говорят?
  - Я хромой останусь, - Пономарёнок улыбается слишком сильно, губы растягивая, и тут же частить начинает:
  - Но то ерунда, Федул Иваныч! Жив, руки целы, глаза зорки - так уже рад до беспамятству! Проживу!
  Мастер улыбается через силу и кивает.
  - Ну а ты? - Ён смотрит на меня, - Давай я с врачом переговорю, тебя потом на выздоровление к себе...
  - Не надо, дяденька Федул Иваныч! - Я ажно руками отмахиваюся, - Сразу всплывёт, что я бегунок от мастера, а ён такого наговорил полиции, что мало не преступником окажуся!
  - Я думаю, что после такой трагедии полиция пойдёт навстречу, - Мастер настроен решительно, аждно напружинился весь.
  - Федул Иваныч! Сбегу! Вот ей-ей сбегу! Ну что полиция сделает-то? По закону они должны мастеру меня вернуть, понимаете? А я туда не хочу, вот хучь убейте! Пусть сто глаз соседских присматривать будет за мной, ан всё равно - тошно жить-то будет под взглядами ненавистными.
  - А Хитровка, - Перевожу дух, - то знамо дело, не мёд и мёд, но я-то не с нищими гужуюся и не с разбойниками. Земляки мои костромские на заработках, ну и я при них. На еду и ночлег заработать - ну вот легко получается, ей-ей! А тама и осмотрюсь, можа приткнусь куда получше.
  - Без документов-то? - Видно, что Федул Иваныч возражает уже скорее для порядку, - Не тяжко так жить?
  - А! - Машу рукой, - Позже сделаю, есть возможности. Многие так живут, безпашпортными, и ништо!
  - А нога? Здоровье-то что?
  - Хорошо всё! Через две недели должны гипс снять, - Стучу себя по уложенной в камень ноге, - и вроде как всё хорошо. Дохтура говорят даже, что и хромоты может не остаться.
  - Но это, канешно, именно что может, - Кошуся на Мишку краем глаз, - но ходить нормально смогу, уже хорошо.
  - И то верно, - Бледно улыбается мастер, - но смотри, если передумаешь, то буду рад видеть тебя.
  Посидели, значица, да и попрощалися с мастером. А сами, значица, в палату не торопимся. На тёплышке-то оно получше, чем в промахоренной палате.
  Говорим о всяком-разном, да я кошуся на соседнюю скамеечку, где два болящих с шахматами разложились. Пожилые такие мущщины, на крысок учёных похожи, что на ярмарках трюки разные выделывают. Из бывших канцеляристов, сошки мелкой из духовного сословия - издали то видно. На Хитровке таких полнёхонько - спиваются, да и на дно. Всякого люда хватает, из всех сословий, насмотрелси!
  Енти до самого дна не дошли ещё, но рядышком, значица. Иначе не здеся бы лечились, а среди господ. Ну или что вернее - дома. Кошуся, значица, потому, что понятна мне игра. Слабо играют, до уровня третьего юношеского не дотягивают. Два хода ещё, и линейный мат тому, что слева.
  Вот опять всплыло в голове, а что, где... вот же ж!
  - Мат вам, Порфирий Модестович! - Донеслося до меня, когда мы подошли к двери. Иль послышалось? Вот же ж!
  
  
  
   Пятнадцатая глава
  
  
  
  - Ну-с, присаживайтесь, молодой человек, - Дохтур в пенсне, чернявый и носатый, показал рукой на низенькую широкую лежанку, стоящую прямо под открытым окном. Я уселся и солнце со всем летним жаром влупило мне в сощуренные глаза, - посмотрим, что там у нас с ногой.
  - У меня! - Опасливо поправляю дохтура Иосиф Давыдыча, пытаяся спрятать ногу под кушетку, - Я это... не давал согласия, чтоб нога вашей стала.
  Помощник дохтура, молодой скубент явно из духовного сословия, фыркает странно, а дохтур щурит весело глаза.
  - Не давал, значит? - Переспросил ён.
  - Не... а то знаю я вас! У кого другого ноги отрезайте для богачей. Я окромя рук, ног да головы, другого богачества не имею. А! Ишшо тулупчик!
  - Договорились, - Дохтур странно дёрнул плечами, закрыв лицо бумажками.
  - Честно-честно?
  - Слово! На ваши руки-ноги, голову и кхм... тулупчик, не претендую.
  Протягиваю руку, чтоб скрепить договор, значица, и Иосиф Давыдыч пожимает её, странно корча лицо.
  - Нарочно не придумаешь, - Говорит скубент, - История будет иметь определённый успех!
  Присев чуть, скубент ловко срезал гипс с ноги, и увиденное мне не понравилося.
  - Как у мертвяка! Цвет синюшный и опрела вся!
  - Всё хорошо, - Рассеянно ответствовал дохтур, оглядывая ногу через очёчки, - Насколько я могу судить, кость срослась нормально, даже удивительно. А кожа - мелочь, недельки через две в норму придёт.
  - Здоровски! - Настроение подскочило ажно до небес, - А то я когда вылез из-под трупов, кость так торчала, что ажно страшно было - ну как отрежут?
  - Торчала? Кость? Молодой человек, вы ничего не путаете?
  - Чего путать-то? - Я малость даже обиделся, - Память всегда хорошей была! Соображалка-то, она по-всякому бывало, а память хорошая, не жалуюся!
  - Н-да, - Дохтур встал и снова уселся за стол, - удивительно даже, какой крепкий организм! Всё, казалось бы, против... и на те вам! Благополучное выздоровление. Кто пациенту перелом обрабатывал?
  Чудной дохтур! Сам спросил, сам в бумажках и посмотрел.
  - Мефодиев? Так-так! Ну-с, молодой человек, наступите осторожно на ногу... что чувствуете?
  - Ногу. Ишшо как живот бурчит.
  Дохтур, чудной, снова прячет лицо за бумагами, а скубент фыркает, чисто лошадь. А ишшо из духовного сословия!
  - Боли нет? Тянущего ощущения?
  - Чего? А... нетути, только наступать немного страшно - кажется всё, что нога как сосулька по весне, ломкая.
  - Это пройдёт, - Усмехнулся дохтур, делая какие пометки пером, - Месяцок поберегитесь, а потом снова сможете бегать, прыгать, танцевать.
  - Играть на скрипке, - Вырвалося у меня странное.
  - Играть на скрипке, - Кивнул Иосиф Давыдычь, - А что, молодой человек, вы умеете играть на скрипке?
  В голосе удивление, чёрные большие глаза как-то по-новому оглядели меня.
  - Не знаю, раньше не мог. А теперя, значит, смогу?!
  - Идите, - Махнул рукой дохтур, снова прикрыв лицо бумагами, да и затрясся на ними. Чудной! Милосердная сестричка, приведшая меня и стоявшая всё это время истуканом у двери, тронула за плечо.
  - Какой интересный молодой человек! - Услыхал я, пока дверь закрывалася.
  - Полон народ русский талантов, их бы...
  Так и не дослушал, чегой там еврейский дохтур собирался делать с талантами русского народа.
  
  В больничке держать меня больше не стали, сестричка милосердная вывела меня, не дав ни с кем попрощаться, только и успел, что обуть ботинки прям в колидоре, присев на корточки. Да впрочем, прощаться-то и не с кем - Мишку неделю как забрал егойный мастер, а со взрослыми мужиками я как-то не особо сошёлся. Чего у нас общего-то, окромя палаты?
  Придерживая за плечо, сестричка повела меня к выходу, усадив на лавочку в саду, - Посиди пока, - и ушла.
  - Домой? - Доброжелательно поинтересовался усатый старикан по соседству, обдав меня клубами махорки, - Родителей ждёшь?
  - Сирота я, дедушка, - Ответствую вежественно, хучь от махорки его ядовитой не только глаза и грудь, но ажно печёнку будто разъедает. Не отворачиваюся и руками не махаю, хучь глаза и слезятся.
  - Сирота... - Взгляд его прошёлся по мне, - да никак беспризорный?
  - Хитровский, по весне от мастера сбёг, аккурат в Великий Пост, так допёк ён. Но вы не подумайте чего! Своими руками на хлеб зарабатываю, не оголец и не попрошайка какой!
  - Мне-то што, - Пожал старик костистыми, но всё ишшо широкими, не по возрасту, плечами и снова выпустил в воздух клубы вонючего дыма, - без документов?
  - Были документы, - Вздыхаю, подбирая под себя ноги, - да у мастера остались. Как сбёг, так ён их, сказали, в полицию передал.
  - Сбёг, да в полицию? Ну тогда тебе одна дорога - в вошь-питательный дом, хе-хе!
  - Я было думал, на воспитание в деревню иль в село отдадут, - Тяну с сумлением в голосе, - деревенский чай, да не сосунок. Четыре рублевика за меня, и в поле работать гож. Кто ж откажется-то!? Себя-то всяко прокормлю, да ишшо и прибыток хозяину.
  - Бегунка-то? Неблагонадёжного?
  Старикан, пыхая дымом и подымая кустистые брови, походя ломает мои хотелки. Эхма!
  - И то верно, - Подымаюся решительно, и к воротам, - Спасибо, дедушка!
  - Иди уж... внучек!
  Ухожу, старательно делая вид, что так и надо. Никто не окликнул... да и есть ли кому дело до меня? Сестричка милосердная, может, и отошла для того, а? Чтоб мог сбежать, значица.
  Выйдя за ворота как так и надо, постарался затеряться во дворах, чтоб не отыскали. А то ну его, этот вошь-питательный дом! Ладно ишшо под осень, можно бы и задуматься было, коли совсем прижмёт. Но летом?!
  Говорят, есть и хорошие сиропитательные приюты, но попасть туда не проще, чем кулаку-мироеду в рай. Какие получше, так деньгу отдай, что пристроиться ! Говорят, до тыщщи рублёв доходит, а за такие денжищи-то чегой не енто... не сиропитать?! Лавчонку в селе можно поставить да товаром затоварить, а то и две. За тыщщу-то!
  Хозяину моему бывшему ста рублевиков хватило бы за глаза, чтоб нормально учил и по хозяйству не загонял. А то ишь ты, благотворители! За тыщщу рублёв, оно бы кажный взялси! Затрат на рупь, прибытка на два, да ишшо и слава, что людям помогает.
  А ентот... вошь-питательный , ну его! Мрёт там народишко хужей, чем крестьянская детвора по весне. И круглый год притом! На Хитровке тех, кто оттуда сбег, хватает. Всякое рассказывают, но никто, вот ни на золотник, хорошего чево не сказал.
  Опять забурчало брюхо и пришлось искать во дворах, где бы присесть, да чтоб лопухи поблизости росли.
  - Чегой это ты! - Ребята чуть помоложе встретила меня, не пропуская, насупившись и сомкнув ряды, ровно стеношные бойцы. Задираться против пятерых не стал и по чести рассказал всё как есть. Оно мне надо? Драться-то, коли не лезут пока, да ишшо в чужом дворе. Это токмо кажется, что никого кроме нас и нетути, а вот ей-ей! Бабка чья-то наверняка в окошко поглядывает.
  - Во! - Для наглядности задираю штанину, - Видал!? Говорю же, с больнички ушел, потому как в вошь-питательный дом с ея хотели отправить.
  - Ух ты! - Белобрысый почти до прозрачности мальчишка присел рядом и потыкал пальцем, - Как хромой-то не остался!
  Брюхо опять заурчало и ребята засмеялися.
  - Иди! Вот тама нужник, газеты старые тож.
  
  Вышел как, а мальчишки всё здесь - любопытственно, значица. Я так сразу подумал - эге!
  - Ну, рассказывай! - Обступили меня они, - Что там в больничке-то, как попал?
  - С Ходынки, - И молчу, любопытственность нагоняю.
  - Ну?!
  - Гну! Я не жрамши должен языком чесать? Мало что не заплетается, а тут вас весели!
  Ребята переглянулися.
  - Я картофелин парочку могу, - Нерешительно сказал один - тот, что с рыжиной чуть заметной.
  - Хлеба могу... и сала чуть, старого, - Отзывается второй.
  - Тащи!
  
  Чуть не час цельный рассказывал - про Ходынку, да про больницу, да про Хитровку. Устал уже, да и еду всю, что ребята вынесли, подъел потихонечку.
  - Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?! - Издали сказал колченогий мущщина, спустившийся откуда-то из квартир.
  - Дядя Аким, тут Егор из больницы сбёг, а до того на Ходынке был! - Загалдели мои новые знакомцы.
  - Ишь ты, с Ходынки? Не врёшь? - Он пытующе посмотрел мне в глаза, - Не врёшь... А то вишь ты, много после Ходынки нищих-то объявилось, да все в нос калечеством своим тычут, на жалость пробирают.
  
  С тех домов уходил мало что не по тёмнышку, только-только времени хватало, чтобы до Хитровки добраться. Всё превсё рассказал - про то, как от мастера сбёг, про Хитровку, про Ходынку, больничку, вошь-питательный приют. Не только дядька Аким слухал, но и бабы тутошние собралися.
  Вздыхали, а потом всяко-разной снеди с собой в старый штопаный многажды плат, завернули. Картошка, хлебушек, репок парочка старых, яичек варёных. Ни много, ни мало, а дня на два хватит - не зря языком чесал, значица!
  ***
  - Само-то подошёл, - Бурчу под нос, подходя к Хитровке, - Одни ишшо с работ не пришли, другие на работу не вышли. Работнички ножа и топора, маму их конём.
  - Егорка? - Близоруко окликнул знакомый нищий, побирающийся на папертях так, что хватало только-только на бутылку с немудрящей закуской, да на еду. Не калун какой, а честный пропойца.
  - Он самый! Сейчас до своих сбегаю, потом поговорим!
  - Егор, тама...
  Но я уже не слушаю его, спешу к себе в комнату, к землякам.
  - Здрав... - И замираю.
  - И тебе поздорову, добрый молодец, - Поворачивается ко мне незнкомое бородатое лицо, выговаривая по вологодски, - а теперь ступай себе.
  - Я тут... раньше...
  - А чичас мы! - Сурово отрезал дядька, не желая общаться.
  Уйти пришлось не солоно хлебавши, в расстроенных чуйствах. Пантелей с бутылкой сидел неподалёку от входа, уже расхороший.
  
  - ... вишь ты, - Толковал он, сидючи напротив, - облаву после Ходынки провели. Обосрался Серёжка-то , да власти московские, а крайних, вишь ты, на Хитровке нашли. Ворьё-то серьёзное утекло, как завсегда и бывало. Рвань всякую, вроде меня, на тюремных курортах подержали, да и отпустили.
  - А земляки твои, - Патнелей допивает из горла и разбивает бутылку об валяющийся под ногами камень, - и рабочий люд всякий, они крайними и оказались. Оно, вишь ты, всё как всегда.
  - И где теперя искать их? Тулупчик, опять же...
  - Неведомо то, Егорка, - Нищий широко развёл руками, - А тулупчик... забудь!
  Видя, что сижу весь, как в воду опущенный, Пантелей меня подбодрил:
  - Утро вечера мудреней. Переночуешь с нищей братией, да поутру и будешь разбираться - что да как!
  
  Нетрезво ковыляя впереди, Пантелей довёл меня до комнаты, где и собиралися такие же нищие пропойцы.
  - Пятачок с тебя, - Строго сказал он, - За ночлег, понял? Не себе беру!
  Отдав пятачок съёмщику , получил место на нарах, оглядываюся тоскливо. Да... здесь вам не там! Земляки мои хучь и приехали зарабатывать, а не жить на Хитровке, всё как-то устраивались. Миски-ложки свои, у иного даже подушка, сеном набитая, бывала!
  Верёвочки, опять же, натянуты - чтоб повесить хучь што и от соседей отгородиться. Картинки лубошные, патреты барышень симпатишных из газет старых, опять же. И чистенько.
  Понятно, что без вошек и клопов совсем никуда, но здеся, у нищих, они только что строем не ходят! И грязища!
  - Новенький? - Осведомилась какая-то баба в нескольких заплатанных халатах один поверх другого, вынув циргарку изо рта.
  - Егорка-конёк заночевать у нас решил, - Ответствовал Пантелей, - Дай-ка прикурить, Михалыч.
  Баба, котора Михалыч, дала, и знакомец мой прикурил прямо от цигарки.
  - Скопец ён, - Поведал Пантелей тихохонько, - В молодости того... оскопился, скопцы за такое деньги сулят, порой немалые. Думал разбогатеть, да не пошло впрок!
  Нищие всё собиралися, подходя уже впотьмах. Все пьяные, грязные, вонючие. Лежащий где-то под нарами пьяный шумно опростался, и нищие начали кто смеяться, а кто и ругаться. Засранца решили выкинуть в колидор, но вступилися дружки.
  - Не замай! Деньги плочены за место!
  Началася драка, посереди которой пытался плясать какой-то полусумасшедший, визгливо напевая обрывки частушек. Быстро угомонившись, начали брататься, целуяся взасос.
  - Эх, по нраву мне жистя такая! - Пателей соскочил с нар и начал стучать отлетающими подмётками опорок о гнилой пол, - Барами живём! Всегда пьяные, всегда весёлые!
  Ему начали хлопать, вопя вразнобой песенки, а кто-то вытащил из-под нар разбитую гитару, на которой осталося четыре струны, и начал бренчать.
  - Настоящая жизнь здесь, - Басом сказал крупный, не старый ещё оплывший нищий, сидящий неподалече по туркски, повернувшись ко мне, - Только здесь можно ничем не стеснять себя и других, опроститься до состояния дикого человека, почти скота. Свобода, вот истинная роскошь!
  Он сально улыбнулся и погладил меня по колену.
  - Фу ты! - Сам не знаю, как я очутился в дверях. Постоял так чуть, и пошёл прочь, даже узел с провизией забирать не стал. К чёрту!
  
  
  
   Шестнадцатая глава
  
  
  
  Тёплые капли упали на щёку, но я плотнее завернулся в колючее одеяло. Капли не унимались и я ворохнулся недовольно.
  - Юлька, зараза, прекрати!
  Сажусь рывком, и сон тут же подёргивается дымкой беспамятства. Осталось только ощущение дома и тепла, да недоумение - что за Юлька-то така?! Зараза которая.
  Скинув рогожу, вскакиваю и быстро разминаюсь под летошним дожжём, махая руками и ногами, как привык уже давно. Потом свернул рогожу кульком, перевязал наверху верёвочкой и одел на голову, расправив по плечам.
  На небе показалось солнышко, и внизу изо всяких щелей тряпичными заплатанными тараканами начали выползать торговки съестным, переругиваяся и обдавая окрестности вкусными запахами прогорклого сала и чуть подтухшего, но ишшо съедобного ливера. Посцав с крышу на другу, не парадну сторону, присел на корточки и призадумался, да чуть было и не задремал наново.
  - Эх! - Вскочив, сбегаю вниз, зарабатывать себе копеечку. Я как чилавек тутошний и при том не оголец да не попрошайка, мал-мала в ентом, в фаворе. Чего серьёзного если, то хренушки, свои люди на то есть. А помочь чутка, коли помощник запил иль захворал, а своих рук не хватает, так могут и позвать.
  - Помочь, Матрёниха!? - Кликаю звонко расплывшуюся квашнёй на корчагах низенькую торговку.
  - Конёк? Егорка? - Щурится она заплывшими от колотушек глазами, - Никак жив? Я уж думала, зарезали тебя в больничке-то, поминать собралась. А тут ты. Посидишь? Мой-то напился вчера, вишь ты, сёдни болеет.
  Киваю, и Матрёниха споро вскакивает с корчаг, засеменив до дому. Пока ждал ея, ажно придремал на тёплых корчагах-то. Ну так известное дело - спать на крыше-то, как тут выспишься-то?!
  - Встань-ко, - Ткнула меня в бок запыхавшаяся Матрёниха, шаря в корчаге, - держи!
  - Спаси тя Бог!
  Добрая тётка-то она, на цельную копейку почитай рубца отрезала! Ну да тут так - сёдни ты мне, а завтрева я тебе. Я ж не оголец какой, коргчаги с товаром не опрокидываю, чтоб поживиться, значица.
  - Ступай! - Щербато заулыбалась она, махая рукой, - Пройдись по рынку-то, покажись люду. Хотя погодь! Расскажь сперва, что там, в больничке-то? И ногу, ногу-то покажь!
  - Во! - Заголяю ногу, и торговки щупают ея, дивяся. Рассказываю, так и не раскатывая штанину обратно, и тётка жадно слушает, поражаяся и то и дело переспрашивая.
  - Вот прям на чистых простынях, как баре? - Лицо тако, что сразу видно - верит с трудом, хотя мне-то зачем врать?
  - Ей-ей! - Крещуся истово.
  - Ишь!
  - ... погодь! - Остановила она меня, когда я начал рассказывать про уход из больнички, - Вот прям вот так и сказал - погоди? И на лавочку?
  - Ну да.
  Матрёниха переглядывается с товарками по соседству.
  - Малой как есть! - Сплёвывает семечковую шелуху одна из их, - Ребёнка обвела, зараза такая!
  - Можь и не обвела, - Вступается вторая, - можь оно само так вышло!
  - Ага, ага! - Завелась скандальная бабка Ясторка, шмыгая проваленным от сифилиса носом, - жди! После Ходынки-то как было? Люд пошёл туды, и почитай все, как у православных в таком разе и положено, мёртвым денюжку на грудь кидали, чтоб было на что похоронить. А опосля и живым - кто просто в больнички денюжку жертвовал, а кто и так - дескать, тому-то в помощь. Ты ж дитё, ну так и быть того не могёт, чтоб на тебя вот ни сколечки не дали. А?!
  Бабы как насели, ажно я сам и запутался. Сами вопросы задавали, сами на них и отвечали, значица.
  Они пока перебрёхивалися тама, я и сбежал тихохонько, да по рынку и прошёлся. Где словесами перекинулся, где помог чутка перетащить что не чижолое иль посторожить - огольцы, оне того, опасаются меня. Знают уж, что если я какой корчаги или лотка стою, то не замай!
  Омманула, не омманула... не знаю! Сестричка милосердная, она ж того... ну не должна врать-то и омманывать! Если оне будут, то это ж вообще... ну никак! Конец мира тогда близко! Дохтура с сестричками, да учителя. Ежели они начнут чтой-то не то делать, не християнское, то тогда лучше и не жить, а сразу того!
  Денюжку, оно конечно, могли на меня дать. Но я так думаю, что на больничку-то они и пошли. Кто б мне их в руки дал, если в вошь-питательный дом по закону отправлять надо? Тама ж всё равно отобрали бы! А на руки да за ворота тож нельзя, потому как... что-то там по закону. Наверное. Законы-то богатыми для богатых придумываются, да под свои хотелки-то. Не по совести.
  Так что пошли они на больничку, и ладно! Не был богатым, не хрена и привыкать.
  Тама чутка помог, здеся. Пока прочий люд хитровский выползать начал, я уж успел поесть два разочка, да четыре копейки заработать. Ещё мал-мала, и на ночлежку пятачок наберу.
  Вспомнил о земляках, да и закручинился. Пятак на ночлежку да пятак на еду, оно вроде бы лёгко, а вот ночевать-то куды идти? Как вчерась, к нищим? Спасибочки, не хотца! Вонь, срань, дрянь и ентот... с руками!
  Среди торговок знакомцы есть, ну так я им особенно и не нужон. Они ж семьями живут - с мужьями да сожителями. Те же комнаты, но занавесочками поделены на вовсе уж крохотные комнатушки. И я тама, рядышком. С одного бока мужик ейный, а с другого я. И дети, коли есть, в головах!
  К огольцам итти? Знакомцы есть, но тама так - коготок увяз, и всё, значица. Будешь дербанить торговок да прохожих, а оно мне надо? Шатаешься весь день дуриком, а вечером винище и марафет, да карты. Не!
  К крестьянам другим, так оно и того... не земляк коли, то мимо и проходи! А то ишь, чужинец какой-то в доверие втирается!
  Оно конечно, есть ишшо костромские на Хитровке-то. Другое дело, какие. Иван Ильич да Митрич, оне с моего уезду. Да и прочие ежели даже из других, то всё равно рядышком, по суседству. Знали раньше друг дружку, значица. На ярмарках встречалися, на кулачках билися. Да мало ли где и что!
  Потолкался ишшо - хотелося, вишь ты, копеечку до пятачка заработать. Заработал, но нога чтой-то разнылася. Хотя почему-то чтой-то?! Вчерась токмо гипс сняли и вчера же пешедралом сколько прошёл. И сёдня сызнова на ногах с ранёшенька.
  - Ну-ка, малой! - Мимо, работая локтями и пыхтя пьянищим паровозом, прошёл какой-то загулявший из деловых, выписывая ногами кренделя. Ишь ты! Кому утро, а кто с вечера угомониться никак не может!
  Звякнув еле слышно, из-за опояски у делового выпал ножик. И я такой раз! Ногой на его. Заметит, не заметит... не заметил, дальше покренделял.
  Потихонечку, полегонечку... в сторонку, ногу от земли не отрывая. Вроде как задумалси, в носу ковыряючись. А тама и присел, верёвочки на ботинках поправить. И в рукав!
  Потом уже, на крышу вернувшися, разглядел без лишних глаз. Дорогой! Рубля три поди стоит, ежели перекупщику сдавать! Лезвие хищное, чуть на серп изогнутое, а рукоять камешками блестючими отделана. Бирюза, кажись?
  И не стыдно! Не воровал, оно само выпало! Если бы какой честный чилавек что потерял, я бы наверное и того, вернул. А енто не, енто Боженька послал.
  В больничке-то ножик отобрали, хотя помню точно - был! Не положено, сказали. Картуз, главное, дали старенький замен утерянного, а ножик так и нет. А как же я на Хитровке без ножика-то? Я ж не резать кого, а так, чтоб был. Все вокруг с ножиками когда, а ты без - хужей, чем без портков посерёд людной улицы. Без портков, оно стыдно просто, ну да с кем из взрослых мущщин не бывало? Напился опосля бани, да и перепутал - где в дом вход, а где на улицу выход.
  А ножик, он другое. Не стыд тута, а опаска. Оно когда ножики-то у всех, ими не особо-то размахивают. А вот ежели точно знают, что у тебя нетути, возможно и енти... варианты!
  А хороший ножик-то! Не удержалси и несколько раз покрутил им перед собой, как дяденьки разбойники показали.
  - Стой, амиго! Сегодня мы решим наши разногласия в честном бою!
  И рукой так - раз-раз! А потом на колено упал и вперёд весь вытянулся, рукой так - на! В пузо будто.
  Игрался так, а потом понимаю - аж распирает, так похвастаться хочется. На Хитровке-то оно того, опасливо. А ну как узнают? И Понамарёнка заодно проведаю!
  
  На подходе к Трубным проулкам долго маялся вокруг да около, пока малец знакомый не попалси на Птичьем рынке.
  - Эй! Кузька! - Маню рукой, - Подь сюды!
  Тот ажно подлетел, ни секунды не сумлеваясь. А что? Я, может, с мальцами сопливыми не игрался, но и ухи никогда не драл, и вообче никаких гадостев не делал.
  - Егорка! Здоров! - Здороваюся с им, как со взрослым, хотя мальцу всего-то шесть лет. И всё-то ему любопытно - что на Ходынке было, да что после, да как сбёг, да что с хозяином былым у нас случилося иль не случилося.
  Врак! Ужасть. Такого наслушался, что сам себя чуть не напужался. Ну да малец сопливый, чего уж там.
  - Ты это, - Сурьёзно гляжу на его, - к Пономарёнку зайти тихохонько могёшь? Скажешь, что Егор пришёл. А то вишь ты, не хочу во двор заходить-то, с Дмитрий Палычем видеться-то.
  - А... ага! - Только пятки босые сверкнули, пыль взбивая.
  
  Я ажно ждать устал, стенку спиной подпираючи, пока Мишка не подошёл, на палку опираяся тяжко. Поздоровкалися, обнялися.
  - Как? - Глазами на палку.
  - Да ништо, проходит потихоньку, - Отмахивается ён, но видно - не ндравится такой разговор. Ну, чё уж, не буду и ворошить в таком разе. Не маленький, всё понимаю.
  Постояли недолго, поговорили. Мишке-то стоять тяжко, хучь он и не говорит. Да што я, не знаю?! Сам хромал недавно с с палкой, да и сейчас ишшо нога того, чувствуется.
  - А! Вот ты где, пащенок! - Из-за спин торговцев показался Дмитрий Палыч, пытаяся ухватить меня за ухо. Уже нетрезвый с утра, а глаза злые-злые, - Из-за тебя поганца, у меня таки неприятности были! Ну ты ужо...
  Я рванул было в сторону, ан нога-то и подвела. Да и торговцы, они того, на скандал подтянулися, столпилися. А хозяин мой бывший вот он, сейчас отлупасит, а потом вошь-питательный дом... не хочу!
  Сам не понял, как отскочил да ножик вынул, и ну воздух перед собой крестить! Сурьёзность свою показываю, значица. А ён не верит! Мне что, в самом деле грех на душу брать, ножиком его тыкать?!
  И тут как всплыло! Картинки-то, да в кои веки подходящие, а не сикось-накось всякое.
  Шапку лихо набекрень,
  Закурю цигарку я.
  Дела много - целый день
  По бульвару шаркаю.
  
  В морду дать - пожалуйста.
  Мы ребята-ежики.
  А пойди, пожалуйся
  -В голенище ножики.
  
  Что нам рупь, что нам два,
  Наплевать на все права.
  Можем неприятелей
  Обложить по матери.
  
  Мы ребята-ежики.
  В голенищах ножики.
  Любим выпить, закусить.
  В пьяном виде пофорсить.
  Что нам рупь, что нам два,
  
  Наплевать на все права.
  Нам законы нипочем.
  В харю - гаечным ключом.
  
  Мы ребята-ежики.
  В голенищах ножики.
  Любим выпить, закусить.
  В пьяном виде пофорсить.
  
  И ножиком там махаю под песенку. Смотрю, торговцы так р-раз... и расступилися. И хозяин мой бывший остановился. Передумал, значица. Я Мишке глазами так показываю - уходи, дескать. Ён не дурак, сразу понял. Ну и я подожда чутка, да и ходу - не шибко быстро, потому как нога кака-то не така. Дохтур предупреждал, да всё так не вовремя!
  Думал было, погоню за мной учинят, ан нет. Так-то торговцы не сцыкливые, но оно им надо? Историю мою здесь кажная собака, поди, знает. Бегунков-то от хозяев, их много, а чтоб во время Великого Поста пришлось бежать, да от колотушек пьяных, тут ого! Долго ишшо Дмитрий Палыча склонять будут.
  Доковылял до Хитровки в чуйствах расстроенных. Дай, думаю, со знакомцами своими разбойными посоветуюся! Они позднёхонько просыпаются, так что для них сейчас самое утречко.
  Сунулся, ан нету их, и комнаты ихние, подземельные, на замке. Постоял, подёргал, и к Фотию, который скупщик краденого. Ён видел меня в их кумпании два раза, так что может что и скажет толкового.
  - На гастролях артисты енти, - Осклабился Фотий, перегораживая здоровенным пузом, обряженным в линялую цветастую рубаху и не сходящийся на чреве чёрный жилет, вход в свою лавчонку, где для вида выставлена всякая мелочёвка. Ён вроде как старьёвщик - для властей, - А тебе чего, Конёк?
  - Да вот, - И рассказываю как на духу про земляков, которы неизвестно где, да про то, как ножиком махать пришлось. Не потому, што верю ему, а потому, што выговориться нужно. Хучь кому, но вот прям сейчас!
  - Это ты зря, - Фотий почесал грязными ногтями угреватый нос, - история громкая вышла. Искать тебя, конечно, не будут, но лишнее внимание, оно тоже не к добру. На дно бы залечь на месяц-другой, ну или тоже на гастроли податься, хе-хе!
  Живот его колыхнулся, а жирные подбородки, кои плохо прикрывала редкая борода, колыхнулись протухшим студнем.
  - Ты ж деревенский? - Маленькие, заплывшие салом выцветшие глаза уставилися на меня, - Ну и подался бы куда на лоно природы.
  - Куда, дяденька? - Слыхивал я про лоно, так господа мохнатку бабскую называют иногда. Это что ж, обзываться? Я не я буду! Щаз как... плювану, и тикать! А то ишь!
  - В леса, - Смеяся как-то неприятно, сказал тот, - просто в леса. Травки там собирать на продажу, ягоды. Иные хитровцы на всё лето почитай из Москвы уходят.
   - И то! Сам так думал, - У меня будто крылья за спиной, лес я люблю! Зимой, то да... а летом чего бы и не пожить!
  - Вот! - Я резко вытащил ножик, и Фотий чуть заметно отшатнулся напугано. Ишь, сцыкло! - Поменять на што полезное, а то больно приметный.
  - Приметный, - Согласился скупщик, вытирая грязным рукавом сальное лицо, - я даже знаю, у кого ты его приметил! Ладно! Пользуйся моей добротой!
  Он шагнул в лавку, поманив меня за собой, и тут же зарылся в груде вещей.
  - Ножик перво-наперво, - Забубнил он, - не такой приметный. Вот, кухонный. Крепкий ишшо! И пиджак!
  Из груды тряпья Фотий вылез в облаке моли и пыли, держа в руках крепкий пинджак сильно мне на вырост.
  - Большое не маленькое! - Подбодрил он, прикладывая ко мне одёжу, оказавшуюся мало не до колен, - Вырастешь! Да и кутаться сподручней, коли зазябнешь. Да! Котелок какой!
  Он снова закопался в груду старых вещей, пока я пялился по сторонам. Богачество! Утюги старые, самовары почти целые, а одёжи, одёжди-то! Пол Хитровки, небось, одеть можно.
  - Вот! - Гремя металлом, Фотий вытащил здоровенный медный чайник, только что с дырой поверху на боку, - Ты не смотри на дырку! Воды нагреть, а то и суп сварить, на то его с лихвой хватит. Ещё лучше будет!
  - И вот! - Снова потревожена моль, и мне в руки сунут солдатский сидор. Крепченный, без единой заплатки!
  Фотий снова зарылся в вещах и дополнил мену кресалом.
  - Ещё вот, - В руки лёг мешочек с солью, - Закаменела, но то не страшно!
  - И... Гурий! Гурий!
  Из глубин вроде бы маленькой лавчонки выполз молодой, но дивно похожий на отца парень, такой же обильный чревом и угрями.
  - Сухари давай, - Сказал ему отец, странно дёргая лицом, - тогда в расчете будем!
  Минуту спустя меня выставили из лавочки.
  - Ступай, - Фотий подтолкнул меня в спину, - неча!
  
  Потоптавшись мал-мала и оглядевшись по сторонам, направился к железке. Сцыкливо малость, себе-то что врать! Дядьки разбойники, да и хитровцы вообче много рассказывали об железке. Как к ей подойти, да как уехать в собачьем ящике по низу вагона. Ну или наверху, на крыше, это уж кто как любит! Мне пока, хромоножке, по вагонам скакать не след.
  Долго итти-то пришлось, ажно нога разболелася с отвычки. Были бы деньги, так на конке проехался бы, а в кармане пятачок всего. Проходя мимо разносщика с пряниками, остановился и долго смотрел, мало что не пуская слюни.
  - Закапаешь! - Насмешливо сказал мальчишка года так на два постарше.
  - Эх! Однова живём! Вон тот вот дай! - Тыкаю пальцем. Получив заветный пряник, заворачиваю его в пинджак и засовываю в сидор. Что ни крошечки единой не пропало. Едал я такой один разочек у дяденек разщбойников, ух и вкуснотища!
  
  Уехать сразу не получилося, гоняли обходчики и машинисты. За штабелем брёвен, сложенных за железнодорожной будкой, нашёл щель, да и придремал там, проснувшись ближе к утру. Паровозы гудели, вагоны звенели, сцепляяся, а железнодорожники важно выхаживали средь этой суеты такие деловитые, что ажно завидка брала. В мундирах!
  На карачках подобрался к насыпи, да и пошёл, пригибаясь, вдоль едущих вагонов, пытаяся на ходу открыть собачьи ящики. Один поддался и я побежал рядом, цепляяся.
  Страшно! Так и под колёса можно, когда на ходу лезешь-то! Собравшися с духом, изловчился, да и влез.
  - Ф-фу!
  Дверцу за собой прикрыть, да и молиться Боженьке, чтоб не нашли! Так и придремал под стук колёс и потряхивание, когда колёса на стыки попадали.
  
  
  
   Семнадцатая глава
  
  
  
  Проснулся от того, что поезд стал притормаживать, и меня мотнуло вперёд, проелозив пузом по холодному гладкому железу и уткнув больно головой в стенку. Тут же приоткрыв дверцу собачьего ящика, выглянул в неё. Залипшие ото сна глаза плохо видели, но ясно - приехали, пора слазить. Станция там или полустанция, а как пойдут обходчики, так и попадуся!
  Откинув дверцу, собрался с духом, повернулся поудобней, и с силой пихнулся ногами, вылетев из движущегося поезда на низенький, но как оказалося, оченно каменистый и болюче-колючий откос, собрав ребрами и спиной все каменюки и колючки. Хромая и пригибаяся, подобрал сидор и поспешил оттедова, а то оченно близко от станции.
  А нет! 'Полустанция Бутово', так написано. Ну так мне кака разница, станция там или полу?! Главное для меня, так это не лезть в угодья местной крестьянской общины, да не мозолить глаза дачникам.
  Господа, они такие - опасливы и брезгливы порой без меры. По Москве сколько раз бывалоча - забреду куда-то не туда, так сразу дворника кличут - прогнать. А то и полицию сразу. Как же, оборванец из своих трущоб посмел вылезть туда, где чистая публика променад делает!
  Барышни мало что не омморок падают, к носам платки навоненные прислоняя, офицерики все как один усы по тараканьи таращить начинают и ногами топать. Прочая же чистая публика кто как, иные даже этак отворачиваются, вроде как не замечают - кто брезгует, а кто и енто, лебральничают так. Протестуют, значица.
  - А ну стоять! - Увидел-таки, чёрт глазастый! И свисток. Агась, стою уже, как же! Руки в ноги и бегом, только сидор по спине больно лупасит, прям по хребтине чайником.
  ***
  - Не извольте беспокоиться, господа, - Прогнавший 'зайца' железнодорожник стелился перед немногочисленными дачниками, вышедшими на перрон, - местный это, уж будьте уверены!
  - Не варнак какой малолетний? - Осведомился, позёвывая, скучающий одутловатый господин, явно не выспавшийся в дороге.
  - Что вы, Пётр Феоктистович! - Служитель аж руками всплеснул для убедительности, ну какой варнак!? Намётан у меня глаз за столько-то лет! Местный, из Бутова. Повадились, собаки свинские, 'зайцами' в Москву ездить. Видите? Полусотни саженей не пробежал, и всё, неспешно пошёл, как так и надо. И, наглец какой, в сторону деревеньки, даже следы запутать не пытается!
  - Просим прощения-с, - Склонился в поклоне железнодорожник, оставляя Петра Феоктистовича, поспешая к недовольной даме помогать с багажом и спускаться с перрона.
  ***
  - Тьфу ты! - При виде показавшихся вдали домишек, ажно расстроился. Теперя кругаля придётся делать, а нога она тово, чуйствуется! Прыжки эти да пробегушки даром-то не прошли!
  Неспешно, так оно и ничего, отошла нога-то. Так и шкандыбал, пока на речку не наткнулся. Ничё так - не шибко большая да ишшо и поросшая всяким-разным у берегов, зато сразу видно - есть здеся рыба, вон как густо плещет! Правда, и комарья немало, ажно гул стоит. Ну да комары не вошки, пущай кусают понемножку!
  Нашёл местечко, да и остановился на днёвку. Оно ведь как? Если я хочу до конца лета пожить здеся, то место, значица, выбирать нужно с умом.
  Чтоб подальше от Бутово перво-наперво, а то знаю я! Чуть что пропадёт, да хучь и крынка разбитая с тына свалится, сразу на меня думать будут. А народ крестьянский, ён такой - от думалки до делалки мало времени проходит, особливо если колотушек кому дать. Просто для порядку поколотить могут - чтобы, значица, опасался их и стороной обходил. Так что неча! Целее буду.
  С дачами, оно сложнее. Вроде как и зарабатывать тама можно - ягоды собирать да продавать, да травы, да грибы. Но и не близко штоб, а то опять - дворник! Полиция! А то и хужей - охрана собак натравит, а уже опосля, порванному, и полицию позовут.
  Верстах в пяти от дач, думаю. Так, чтобы самому ноги не шибко бить, если понадобиться туда дойти. А дачники, оне ж из господ! Не приучены ногами ходить, всё больше на извощиках ездют. Так, в леске вокруг да около побродят, да воздуха за-ради моциона нанюхаются. Чудные!
  Нашёл местечко не слишком близко от берега - штоб комарья поменьше и не слишком сыро. Но и не далёко, штоб вода рядышком, значица - оно хучь и чайник у меня, а чегой зря ноги ломать-то?
  Место под костёр очистил да сушняка натаскал и запалил. Рогульки установил, ветку срезал - чайник вешать, значица, да и к реке.
  Подошёл с чайником, вроде как воды набрать-то, а меня ажно колотит, так окунуться хотца. Чайник на траву поставил, одёжку скинул на ветки - штоб не отсырела, да и зашёл по грудь. Тёплищая! Молоко парное, ей-ей! Ряску руками раздвинул, да и напился сперва, ажно в пузе тесно стало.
  Тиной чуть отдаёт, но терпёжу нет - так в глотке-то пересохло. Ведь как с рынка убёг тогда, так и не пил, так получилося.
  Глянул - чайник на берегу, рубаха и портки рядышком на ветках висят, и ну плескаться! До одури, пока в глазах темнеть не начало. Туды-сюды, туды-сюды... несколько разиков речку енту переплывал. Утомился так, что ажно плечи заболели, но ништо!
  Потом у берега понырял, раков и ракушек потаскал. Накидал когда мало не целую гору, опомнился, да и потащил добычу свою - запекать, значица.
  Подошёл да вывалил из рубахи к костру прогоревшему, и понял - корзину какую-никакую плести надо. А рубаху тово... стирать. Раки-то ишшо ничё, а вот ракушки, оне пачкучие дак вонючие.
  Присыпал добычу углями, и за травами для чая. Оно конечно, на скорую-то руку не шибко толковый чай сделать можно, но коли знаешь мал-мала, то оно и недурственно выйдет.
  Потом постирал рубаху с мыльным корнем, да и повесил сушиться. Не так чтобы вовсе хорошо вышло, ну так я и не баба!
  Наелся ракушек и раков так, что от пуза, ничуть не хужей, чем на Хитровке. А то и лучше! На травке всё ж, а не стоя в толпе и не сидя на нарах в дыму махорочном. Никто не пихает-толкает, всяко-разным в лицо не воняет. Сижу на травке, ну чисто господин! Только енто, тряпицу каку бы под задницу, так чистый падишах. А потом ишшо чаю напился! От пуза! Хорошо...
  Сам не заметил, как придремал, только и успел, что в пинджак завернуться, да картузом лицо прикрыть. Проснулся от того, что ходит кто рядом, ну и напужался. Лиса! Воровка рыжая мало что всех раков остатних подъела, так ишшо и напужала!
  Посмеялся нервенно, потянулся, да и за дело. Как ни крути, а ночевать мне здеся, так что какой-никакой, а шалаш нужон. Подстилка, опять же. Корзину каку-никаку сплесть.
  Оно конешно, прутья загодя готовить надо, но мне хучь б так, штоб раков от реки таскать. Прослужит хучь пару недель, и ладно. Я пока подпаском работал, ентих самых корзин и особливо верш, сплёл мало не цельный воз. Криво-косо, конешно, но крепкие вполне.
  Работалося в охотку, ажно удивительно. Я и так-то не лентяй какой, но приметил давно - на тётку когда батрачил, то чуть не из рук всё валилося. Не шибко работается, когда знаешь, что всё одно не похвалят, хучь ты сто раз извернись для ея.
  По Москве когда ходил, руками своими торговал, то оно получше - пусть на других работаешь, зато копейку в свой карман кладёшь. Совсем другое дело!
  А сейчас и вовсе - на себя. Никто над душой не стоит, не смотрит, прищуряся. Как потопаешь, так и полопаешь - вот прям про такое и сказано, ей-ей!
  До вечора ишшо далеко, а всё, закончил дела свои. Шалаш готов какой-никакой, даже кажись тово - перестарался малость. В таком не ночь переспать, а и до конца лета жить можно, да не одному.
  Ветки и трава для постели готовы, сушаться теперя на солнышке, значица. Корзин ажно две - руки сами сплели, пока думки думал. Верш тоже две - поставлю на ночь, и хоть сколько, а всё рыбка с утра будет.
  Можа, грибов ишшо насобирать? И ягод! А то до тёмнышка далеко ишшо, а делать уже нечего, ажно странно. И руки ажно зудят, работы требуют! Для себя стараюсь-то.
  ***
  - Смерть Коровья пришла! - Пробежала по деревне чёрная весть. Завыли по дворам бабы, заголосили, забегали. Ну да известное дело - бабы, што с них взять!? Им бы повыть да попричитать, сырость навести.
  Повыли, да и за дело, а что делать нужно, так всяк знает. Мужики по избам заперлися, да нужные вёдра поставили, чтоб вовсе не выходить. Известное же дело, бабские это обряды, особливые.
  Мужки заперлися, а старуха-оповещалка пробежала вечером по деревне, баб упреждая. Кто из их согласен был, так руки умывали и полотенцем особливым, оповещалкой принесённым, утирали. Согласны, значица.
  В полночь вышла баба-оповещалка в одетой наизнанку шубе, вышла за околицу деревни, и давай в сковороду лупасить! Бабы к ней, да с ухватами, косами и серпами, а кто и просто с дубьём. Скотина к тому часу крепко-накрепко заперта, вплоть до последней кошки.
  Известное дело - коль Смерть Коровья пришла, так перво-наперво деревню опахать нужно. Она тово, боится вспаханной земли-то, живой.
  Запряглася баба-оповещалка в плуг, да и прочертили округ деревни борозду три раза, песком её посыпая. Остальные же бабы шли рядком да шумели-гремели, Смерть Коровью высматривая.
  Сперва Опалёниха петуха заметила, да дура косорукая, упустила. Хорошо ишшо, Дашка Ждановская палку бросила по-городошному, дурында долговязая. Подбили оборотня, а потом и забили, затоптали. Почитай все бабы отметилися.
  Потом кошку заметили, Матрёнихина вроде - рыжая така, с беленьким. Но известно дело, колдуны да оборотни, они в животин хучь перекидываться, хучь вселяться могут, погань этакая! Отловили, да и сожгли живьём, особливо Нюрка Парахина старалася, потому как тварюка ента всю ея исцарапала. Ну так сама дура! Поймала, так и держи крепко, а хвост отрывать-то пошто?!
  И так страшна девка, а теперича и вовсе личико попятнано. Когда теперя заживёт, да и заживёт ли? Отметины-то колдовская тварь оставила! Воет, дура!
  Потом ишшо животные попалися навстречь, и всех ли заметили? Тяжко на душе у народа - много слишком нечисти попалося, так и не прогнать Коровью Смерть-то! Да хорошо - вспомнили про вовсе уж давешний обряд.
  Вырыли мужики-то поутру ход подземный - споро, всем миром старалися, это до захода солнца делать надобно. Не время чиниться ни работой, ни чем иным.
  Прокопали, да и пропустили через ход тот скотину всю, до овечки последней, до курочки. Коль прошла через Подземный Мир живность, то значица - спряталася от Смерти Коровьей. Так оно должно быть.
  - Ой, не справилися, - Брякнула глазливая Опалёниха, - не успели!
  И мужик ейный как врезал! И прямо по губам поганым, да с размаху!
  Вот ведь дура баба, нешто не понимает? Приманивать-то зачем? Момента не чуйствует!
  Всю ноченьку молилися по избам да обряды колдовские творили, християнские. Никто почитай и не спал, окромя детей совсем малых. Успели иль нет? И ясно с утра стало - не успели. Завыли по деревне бабы, уже в голос. Заголосили по кормилицам.
  
  - Не уберегли, - Только и сказал ссутулившийся Иван Карпыч, стоя у входа в хлев, - погибла Беляна-то наша.
  Супружница ево, простоволосая, выла над коровой в голос, рядом валялся втоптанный в навоз плат. Кормилица умерла! Аксинья раскачивалася рядышком, стоя на коленях и не отрывая глаз от раздувшейся Беляны.
  - Вон! - Озлобился Иван Карпыч, - Вон отседова, дурищи! И без вас тошно!
  Накинув на ноги павшей скотины верёвочную петлю, мужик прицепил её к Гнедку, да и поволок, молясь святому Власию и Ящеру одновременно, штоб хоть эту животину не трогали. Иначе хучь в петлю!
  - Н-но! - Гнедок, которого рачительный хозяин держал на всякий случай отдельно, на задах дома, напрягся и сдвинул тяжёлую тушу, - Пошёл, родимай!
  Бабы опять завыли, и мужик озлился.
  - Ишь, зайчиха! - Сказал он гневливо, глядя на выпирающий живот супружницы, - Повадилася рожать мало не каждый год! Всё одно, до весны не доживёт. Скидывай плод!
  
  
  
   Восемнадцатая глава
  
  
  
  Место под балаганчик я выбрал хорошее. Родник в десятке сажен, да речка в полусотне, притом и подойти к ей можно нормально, а не в грязи увязая и не через ивняк пробиваясь. С комарами, опять же, не шибко так штобы. Терпимо.
  Недаром за три дня все ноги истоптал, кругаля вокруг да около даваючи. Бутово с его угодьями, да дачи эти господские, будь они неладны! Самые хорошие угодья лесные под себя забрали. Ну да ничего, нашёл. Не близко, не далёко, а в самую плепорцию.
  Дубок раскидистый, низенький. Его, по всему видать, молонья когда-то жахнула, да и расщепила. Ну и вырос он больше в ширину, чем в высоту.
  Под ним балаганчик свой и устроил. Крепко! Не то что до конца лета, а и до заморозков жить-поживать можно, да горя не знать. Высоко поднял, чуть не на полторы сажени вверх. Как жерди к поверху привязывал, да как переплетал и лапами еловыми прокладывал, про то и вспоминать не хотца. Раскорячивался так, что чистый цирк, животики надорвать! Одному-то неудобственно, да ишшо и с одним только ножичком, без топора.
  Эх! Крепко я пожалел, что денежки мои не при себе хранил, а в комнатке у земляков. Небось у полиции денюжки мои, а у кого ж ишшо? Ну или тех, кто опосля въехал. Нашли небось, если вдруг полицейские чудом каким пропустили. Почти пять рублёв к тому времени накопил, копеечку к копеечке! И на топор бы хватило, и на всё превсё!
  Куда ни ткнись вот сейчас, всего не хватает. Топор вот, иголка с нитками, котелок какой-никакой, ножик нормальный. Тоже ведь брал, не подумавши как следоват. Косарь нужон был, косарь! Таким не только рыбёху какую выпотрошишь, а жердину с одного маха перерубишь.
  А я, вишь ты, оглупел в городе-то. Привык на Хитровке, что местные ножики таскают, какими не работы работать, а только что сало порезать, ну или человека. Несурьёзные, в общем.
  Ништо! Всё равно балаганчик на славу вышел - высокий да широкий! И лежанку сделал почти господскую, а не просто кучу веток на сыру-землю накидал. Рогулек в землю понавтыкивал, да две жердины на них поверху, а после и переплёл, как корзину навроде. Крепко! Ну а поверху травы всяко-разные духмяные, штоб спалося хорошо, да комарьё не тревожило.
  Сверху тоже травы свисают - и от комарья, и так, чаю попить. Ну и лечиться, куда ж без этого? Штоб было! Грибы ишшо сушёные: их хоть и рано пока заготавливать-то, но пусть! Можа, лень когда будет выйти да прогуляться чутка за ими, а может, не приведи Боженька, и приболею. А тут кака-никака, а всё еда.
  Корзинок ишшо несколько, верши. Смеху ради даже шапку из травы сплёл, ну чистый ентот... абориген! На неё только глянешь, а уже смешно деется! А! Лапти ишшо, не всё ж ботинки трепать? Поберегу! Пока всё босиком хожу, но пусть висит лыковая обувка-то.
  Перед балаганчиком навес, штоб костёр дожжём не заливало. Чин-чином! Навес высокий, да широкий, да кострище камнем речным выложено - так, што можно и чайник притулить удобственно, и прутики с грибами иль рыбой пристроить. Плоские каменья рядышком лежат, чтоб заместо сковороды использовать, коли захочется жарёхи-то.
  Загородочку сделал, навроде куска плетня - штоб вход отгораживать, когда ветер холодный. Её так - раз! И поставил. Удобно.
  Вот так вот посмотришь на всё, и на душе лепо становится. Даже к людям выходить не хочется, ей-ей! Только вот топора не хватает, да иголки с нитками, ну и так - по мелочи всего. Даже без хлебушка и каши обойтись могу. Рогоза там корневища запечь, ишшо чего такого. Хватает!
  Другое дело, что неудобственно без топора. Сушняка, его только кажется много. А когда собираешь потихохоньку на одном месте, так и всё - нетути. Сушнины толстые руками да ногами ломать радости мало, а мелочь всякую уже издали таскать нужно. Да и много такого сушняка нужно, соломенного-то. Только кинул в костёр, там пых! И всё, ишшо подбрасывай. Сварить что в чайнике, так сидеть надо, да подбрасывать хворост. Не отойти!
  И опять же, без нитки с иголкой к концу лета таким оборванцем стану, что на Хитровке, и то обсмеют!
  Копеечку, опять-таки, хотца. Каку-никаку, а денюжку заработать нужно, да не только на топор. Вернуся вот по осени на Хитровку, и што? Место на нарах да хлеба кус, оно вроде и не трудно, но запасец в карманах лишним не станет, а ну как што приключиться неладное? Хучь болесть какая, хучь ишшо што
  А одёжку? На зиму-то? Не с прохожих же снимать!?
  Вот сижу потому, туески берестяные плету под ягоды. Попервой коряво получалося, но уже приноровился, лепо выходит. Подбираю бересту разного цвета, чтобы вроде как узорочьем по туеску вьётся.
  А то ведь што по Хитровке помню, что по ентой... прошлой жизни. Господам, им обёртка нужна яркая. А што там внутри... да тьфу! Черники какой на пять копеек, да туеску берестяному красная цена столько же - это по отдельности. А вместе, так два гривенника отдай, да не греши! Ну а коли туесок узорчатый, так и вовсе. Особливо если барышням такое перед мордой лица сувать.
  Вроде и не тяжкая работа, а умаялся весь. Оно ведь только кажется, что самое трудное, так это бересту с берёзы содрать чистёхонько, а потом сиди себе, да и плети. Обычный туесок, то да, а узорчатый? Голову всю поломал, особливо поначалу. Бересту по цветам разложи, да узоры придумай в голове загодя... Головоломка настоящая, ей-ей!
  
  Насобирал с утра земляники, што по второму разу пошла, да черники с княженикой, и ну к дачам! Вот прям штоб туда не суюся, сторожа с собаками тама гуляют. Злые! Перекрыли все дороги, да так, што даже кому на станцию надо - обходите, и всё тут. Стороной, ноги бить через переезд да путя железнодорожные, в кругаля. Известное дело, господа. Што хотят, то и делают - хучь поперёк закона, хучь поперёк правды.
  Кручуся вокруг да около станции с туесами своими, да народ высматриваю. Ага! Парочка из господ, молодые совсем ишшо. Тока-тока повенчалися, похоже. Идут - фу ты ну ты! Он ея за талию держит, она вся так жмётся, что мало голову на плечо не кладёт. Тьфу! Срамота!
  Сразу не лечу, штоб настроение романтическое, значица, не сбивать. Закружил вокруг да около, на глазах мелькаю. Шляпу свою травяную заместо картуза - раз! Оно ить смешно, да и пусть, зато глаз за несуразность такую цепляется.
  - Как хорошо, Котя, как хорошо! - Воркует молодуха, ну чисто голубка, ничего по сторонам не замечает, - Право, думается порой, что всё это чудо мне только снится. Как ласково смотрит на нас солнце с небес, каким уютом и негой тянет от нашего бутовского леса. А телеграфные столбы? Они, Котя, оживляют пейзаж, придают ему неизъяснимое очарование. Будто говорят, что где-то там, вдали, есть всё же цивилизация, что мы не одни с тобой в целом свете.
  - Да, солнце моё, - Ответствовал супружник, перехватывая ея ручку, и как принято у господ - целуя. И какой интерес только? - Какие, однако, у тебя руки горячие! Это, верно, от того, что ты волнуешься, солнце моё... Что у нас к обеду сегодня затеяли?
  - Ботвинья да цыплёнок. На двоих нам этого будет довольно, а к вечеру Салтыковы обещали подвезти из города балык.
  - Ягодок не желаете, господа хорошие? - Почуйствовал момент я, влезая со своими туесами.
  - Ой! - Молодуха прикрыла рот ладонью и засмеялася - нарочито так, вот ей-ей! Будто колокольчики хрустальные позвякивают. Небось училася такому не один год - вона как супружник молодой сомлел! На такие вот ухватки девки нас, мущщин, и ловят!
  - Какой мальчик смешной! - И снова хихикает, - Котя, посмотри у него ягоды.
  - Вот, господа хорошие, - Подосовываю им под носы туески, у меня как раз для такого што-то вроде корзины низенькой сплетено. Низ прутяной, боковины берестяные. Голову ломал, пока придумал. Зато и смотрится лепо, а делов на час работы, - Земляника - отборная вся, один к одному! Черника - спелищая, да не давленая. Княженика. Побалуйте супружницу свою распрекрасную!
  - И почём?
  - Полтинник за туес! - Вижу, што глаза его округляются, - А хотите, трёшку за всё? Все туеса, да с подносом вместе!
  - И шляпу! - Смеётся молодка, заливаясь колокольчиками.
  - И-эх! Умеете вы торговаться, госпожа хорошая!
  - Н-да, - Господин только качнул головой, - ну тогда давай-ка, дружок, донеси это всё до дачи.
  А мне тово и надо! Я хитрость енту, маркетингом называемую, долгохонько придумывал. Сперва полтинник, вроде как для торговли, а потом трояк за всё. Оно ить многие купят, а надо иль нет, уж потом думать будут. Цена-то ведь в самую плепорцию, ну может чуточку самую повыше. Зато вот с ентим... в голове всплыло новое слово... подносом! И шляпой.
  Сразу всё и продал, да цены не сбиваючи. Во как!
  Сторожа пропустили, только собак на поводках подобрали, да косилися в мою спину недобро. Оно это... профессиональный перекос, во!
  
  За господами я шёл, только глазами туды-сюды... антиресно же! Дорожки повсюду, лавочки стоят, фонари самонастоящие на столбах. А дома, вот ей-ей, неважнецкие!
  Вот посмотришь издали - богато. В два етажа все, да с верандами и балконами, да резьбы всяко-разной много, окрашено ярко. А щели в стенах отсюдова вижу, к домам не подходя.
  Летние клетушки как есть, холоднички. Сразу видно, што внаём дачи, а не хозяйские.
  Держать меня не стали, чай не в гости зашёл! Получил трёшницу, да и пошёл вовсвояси. В лавку было зашёл, но цены здеся! Дешевше в Москву за топором и иголками съездить.
  
  Неподалече от перрона меня уже ждали.
  - Расторговался? - Вежественно поинтересовался один из троицы, цвикнув слюной через зубы на пыльную дорогу. Все мои годки примерно, ну да известно - кто постарше, вовсю уж в поле с родителями.
  - А то! - И цвикаю в ответ, на Хитровке такому чуть не поперёд всего обучаешься.
  - На чужое место влез, - Выступил второй, широкомордый, сжав кулаки.
  - И што? - Снова цвиркую, прям вот под ноги.
  - Оштрафуем тебя, - Заухмылялся старшой, - на всё что есть!
  Н-на! Чего ждать-то?! 'Нежданчик' в подбородок, хучь даже и слабый, он лучшей всего работает. Сидит вот, глазами луп-лупает.
  А я тут же второму с ноги пыром, да в пузень! Уклонился от неуклюжего замаха третьего, прыщеватого, да и добавил пырнотому уже по уху. Сверху чуть, да всем почитай весом. Лежит!
  Прыщеватый отскочил и ну за каменюку!
  - Положь! Я тоже в эти игры могу играть!
  Послушался, только глазками злобно пялится, да угрожать пытается.
  - Да мы тебе встретим ишшо!
  - Встретили уж! Троих на одну руку намотал, тоже мне - вояки грозные, бояки смелые! Ну, подь сюды!
  - Нет уж! - Прыщеватый отскочил и засмеялся, как залаял, - Ты думал, только нам дорожку перешёл? Мы, бутовские, с дач кормимся! Наша-то земля была, и даж в договоре прописали, что только мы теперича могём с дачниками торговать. Так-то! Ты всей деревне дорогу перешёл!
  Мне ажно тоскливо стало - как представил себе взрослых парней, да с дубьём... и ведь забьют! Я бы, вот ей-ей, забил! Штоб не повадно. А то одного пропустишь так с ягодами, так через неделю уже пятеро чужинцев будет, а ты сам и родные твои к весне все деревья окрестные от луба зубами зачистите. Так вот!
  Прав он, вот ей-ей! Но и отступать нельзя, значица. Иначе всё, бросать балаганчик-то придётся.
  - А неча! Чем словами сказать, штраф какой придумали! Ты кто? - Сажуся на корточки перед приходящим в себя страшим из троицы, - Урядник? Ишь придумали чего, людёв грабить! Не на тово нарвалися!
  - А на ково? - Уже мирно спросил старший, не отодвигаяся.
  - На тово! Я в Москве за лоскутников, што на Трубном, в стенке застрелищиком выступал! А там годков моих побольше будет, чем народу во всём дачном посёлке, да с окрестными деревнями. И не проиграл ни разу, так-то!
  - Иди ты!? - Взгляд опасливый, но видно - поверили. И так это... чуть не лестно им теперя. Одно дело - проиграть втроём одному, вот где стыдобища-то! Другое - пусть и втроём, но одному из первых московских кулачников. Среди годков, канешно. Оно не то што бы почётно, но уже и не зазорно.
  - Сам иди! Коньком прозвали, потому как кулаком лупасю, как копытом.
  - Ну, можь и так, - Старший подтрушивает, но виду не показывает, - но от своих слов не отказываимся! Дачи, то наши угодья, исконные.
  - Токмо ягоды?
  - А што?
  - Приду коли поговорить, так дубьём не встретите?
  Переглядываются. Морды задумчивые, но видно - енти врать не станут, не приучены. Отлупить, хучь и до смерти - легко. А врать не умеют, да и учиться не хотят.
  - Нет, - Наконец говорит старшой, прочие кивают вразнобой, - Приходи. Спросишь Гришку Кузнецова, проводят.
  - Ну, ждите.
  
  
  
   Девятнадцатая глава
  
  
  
  Вскинулся с лежанки так, что чутка не слетел. Сижу, дышу тяжко да сердце колотится как после бега.
  - Пошто не упредил? - Лицо Сашки Дрына перед глазами, как вживую. Каждую ночь почитай снится такое, всяко-разное. А как упредишь-то! Знал бы, сам... и-эх!
  Встав босыми ногами на рогожу, жадно пью из чайника, подвешенного к поверху - штобы мыши не забралися. Сплюнув несколько попавших в воду жучков да мошек, напился до того, что чуть живот не лопнул.
  Спать наново? Нет уж, учёный. Всё едино ни сна ни отдыха не будет, только проворочаюся зря. Ну да ладно, днём своё доберу, а сейчас вот и солнышко начало подыматься на колеснице Ильи Пророка.
  Скинув пинджак и портки, с разбегу окунулся в теплищую воду, смывая ночные страхи и невольные грехи. Шумно плескался и купался, пока солнце не встало. А после, вылезая уж, проверил верши.
  Есть! Три рака, один совсем здоровущий, да большой налим, невесть как забравшийся в маленькую для него вершу. Никак за рыбёшкой полез, да и встрял, разбойник! Ну и мелочи всякой десятка с два - так, ладони в две, не больше.
  Раздул погасшие было угли, да подбросил загодя приготовленного сушняка, штоб горел себе потихохоньку, но не разгорался. Ну и пристроил рядышком налима и раков, оставив мелочь пока што в вершах. Небось не спортится!
  Приладил, да и давай прыгать! Разминка енто да зарядка утренняя. Таких вот картинок атлетичных в голове мно-ого засело! Знаю как руками-ногами махать правильно - суставная гимнастика прозывается. Круговая тренировка и ента... функциональная.
  В прошлой жизни, до того как попаданцем стать, я кулачником был преворазрядным. Даже знак такой был, навроде медали - дескать, первый разряд имеется. Я так думаю, что куда ж выше-то!?
  Здорово придумано, я так мыслю. Придёшь в кабак-то, а тебе с медалью такой сразу почёт и уважение, да задиры местные уже со всем вежеством, шапки издали ломают. Да и ишшо куда-никуда можно небось с такой медалью. Кучеру такому небось любой купчина первогильдейский втридорога приплачивал бы. Перворазрядному-то!
  Я-то, знамо дело, в дворники не пойду. Оно не то штобы стыдно, што уж там стыдного в уважаемой специяльности? Просто помнишь когда, что ранее из господ, ну иль не меньше, чем из разночинцев, а ныне прислуживаешь, оно как-то не тово! Не зря ж девять классов оканчивал когда-то, да не абы как, а со справкой! Справку-то, её не кажному дадут ишшо.
  Прыгаю так, руками-ногами махаю - да правильно всё, по науке кулачной! То руками махи, то ногами - растяжка, значица. И пыр в пузень, ён тоже не лишний! Потом руками от земли толкаться, на кулачках. Енто штоб если в морду кому, то штоб ух!
  Попрыгал, да и к костру - раки-то уже готовы, отодвинуть надобно. Потом на ветке повисел да поподтягивался, и наново в речку, пот да грязь с себя смыть.
  
  Наелся не так штобы от пуза, когда ажно изо рта назад еда вывалиться норовит, но тоже душевно. Здоровый налим-то! Да и раки тоже, не оставлять же их?
  Вот пока ел, мысли всё вокруг да около встречи с бутовскими вертелися. Волнуюся, значица. Штоб не перегореть, отвлечь себя пытаюся - смотрю вокруг да думаю, что ишшо можно сделать таково, чтоб жить было лучше, жить было веселее?
  Перво-наперво нужник, а то засру ведь всё вокруг балаганчика! А для того топор нужон, лопату вытесать-то. Не рогулькой же ковыряться? Всё вокруг топора вертиться, ей-ей! Куда ни сунься, так без топора всё либо долго, либо никак.
  Приспособы для спорту, тожить без них никак. В голове-то всяко-разное всплывает - в основном из металла поделки, но думаю, враки! Рельсы ещё туды-сюды, но штоб для баловства в кажном дворе трубы железные вкапывали для всяко-разного?! Щаз, ищите дураков в другом месте! Железо, его по-всякому в хозяйстве приспособить можно, да хучь нож сделать! Я так думаю, скаски енто, фентезями называемые.
  Ограды из железа, да видано ли дело?! В лесок зашёл, да и срубил што надо. Тут тебе и польза, и прогулка приятственная.
  Штоб себя занять, да не перетрудиться, сушняк принялся собирать. Собираю, да сам нет-нет на небушко поглядываю - не пора ли мне? Известное дело, с утра крестьянский люд по хозяйству занят, што зря тревожить-то? А потом, уже к полудню ближе, можно и сесть передохнуть.
  Вот тогда-то мне в Бутово и показаться надо. Штоб вежественно, значица, и без торопыжности дурной.
  Агась, вот и солнышко к полудню подходит, пора и мне. Я ж не напрямки иду, а окольно. А ну как не сговоримся ни о чём? Тогда им и не нужно знать, где балаганчик. От греха подальше.
  
  В Бутово вошёл аккурат в полдень, специяльно для того в кустах рядышком высиживал, до времени. Важно иду, спокойно. Народу почитай и никого по летошнему времени, только бабки старые, да дети малые. Страда!
  Ан нет, вона и мужики! Напрягся было, но мимо прошли, только взглядом так, будто кнутом. Известное дело, не след мужикам в дела детворы встревать, коли дела эти не зашли вовсе уж куда не следовает.
  И бабы, бабы тоже - вона, кверху жопами на огородах, токмо сраки и виднеются, юбками обтянутые. А, ну да... дачное ж село, с дачников живёт. Не столько пшеницу да рожь, сколько репку всякую на прокорм господ. Хитро!
  - Не засцал, - Встретил меня Гвоздь с дружками, да и дружков ентих чтой-то больно много, почитай с десяток! Стоят, ухмыляются!
  - Чего сцать-то? - И на землю пыльную слюной цвирк! - Если ты пообещался за себя и за всех бутовских, то нешто врать в таком деле будете!?
  Рожи у некоторых такие, што понятно, енти смогут. Они ж не обещались-то! А Гришка? Што Гришка? Тут робятя и постарше ево стоят, мало что не усы под носом расти начали. Взрослые совсем, по четырнадцать годков небось!
  А я такой давлю словесно, хотя поджилки у самого и потряхивает:
  - Врунов-то нигде не любят! На Хитровке, оно ведь ежели что все быстро узнают - вруны бутовские и слово держать умеют. А моё слово там среди годков не последнее!
  - А вот мы чичас и проверим, - Ответствовал один из тех, что постарше, скидывая картуз на руки дружкам, да закатывая рукава. А ведь чужинец он, ей-ей чужинец! По своим знакомцам деревенским помню - всё ж до мелочи копеешной в таких вот случаях енто... отрепетовано. Кажный шаг знаешь у дружков, коли с ними с детства титешного привык хороводиться.
  А тута - шалишь! Картуз бросил, да поймали едва, чуть не у земли подхватили. И расступилися не сразу, круг образуючи. Значица, не привыкли ловить-то и расступаться. Ён, долговязый, скидывать привык, а они не... Значица, с другой деревни наняли кулачника, вроде как за их теперя вытупает. Хитро!
  - Как звать-то, боец? - Спрашиваю вежественно, - Что на могилке писать, кого поминать?
  А сам смотрю, значица - как ходит, как дышит, как кулаки разминает.
  - Сёмка Длинный, - Ухмыляется, - для тебя Семён Анкудинович, сопля.
  - Семён Анкудинович Сопля? - Я к таким разговорам привык, на Хитровке без их никуда. Не токмо кулаки важны, но и штоб слово твоё в кармане не потерялося.
  Задышал, озлился... горяч, значица. А я продолжаю:
  - Эк у тебя отца прозвали-то интересно, - И смешки пошли, самую чуточку. Я ж говорю, што чужинец! Над своим, каким бы ни был, небось не стали б смеяться-то. При чужом-то чилавеке.
  - Раз хлопну, да второй и прихлопну! - И замах богатырский. Ну я уклонился вниз, и в пузо, только охнул супротивник. Но и Сёмка оказался не лыком шит, второй рукой успел махнуть. Коряво, но грабки у его длинные, уворотиться успел не так чтобы очень, по уху зацепило. Ажно в голове шумнуло!
  Отскочил я подале, стоим, дышим. В глаза у длинного опаска уважительная, уже не ругаится, дыхалку бережёт - после мово-то кулака!
  Язык иму показал - дразнюся, значица. Так дети малые дразнятся, вот я показываю, за ково его держу-то. Озлился Сёмка, да как шагнул вперёд! Голенастый, широко шагает, слишком даже.
  Под руку ему поднырнул, да ну по пузу! Солнышко, да под микитки, да по жбану волосатому, как наклонился. Попал, да не свалил, всё ж таки старше насколько.
  И снова уклоняться пришлося, да не до конца получилося. Скулу рассёк. Отскочил я, и так весело стало, што засмеялся.
  - В кои-то веки боец добрый попался! - Стою, смеюся - весело мне, значица. Азарт пошёл боевитый, но не злой, - Ну, Семён, помашемся кулачками-то!
  - А и то! - Длинный засмеялся в ответ, сперва чуть понарошку, а потом и ничего, взаправду, - Мал ты, да ловок как чёрт! Помашемся!
  И ну махаться! Без злобы, со всем нашим удовольствием. Ребята бутовские тоже подобрели так, азартничают.
  Минут несколько махалися, потом я всё ж ссадил его на землю - в бок, где печёнка, попал ловко. Но и сам тово, пострадал. Ухо чутка заплыло, да скула рассечена, ну и лоб мал-мала. Но лоб, ето тьфу! Больше кулаки Сёмкины пострадали, чем лоб. Кость!
   - Проверили? - Спрашиваю.
  - Проверили, - Ответствовал Гвоздь чуть уныло, - Стоящий ты кулачник, Конёк, да и ты пойми - никак мы тебя пропустить не можем на дачи! Вот ей-ей!
  - С ягодами или вообще?
  - С ягодами, грибами, - Гвоздь только руками разводит. Видно, что пондравился я ему после боя-то с Сёмкой, задружиться не прочь. Но никак! - Помочь если с дровами, тоже наше, бутовское.
  - А с травами?
  - Для чаёв-то?
  - Не! От живота, к примеру.
  - А соображашь? - Оживился один из знакомцев новых.
  - А то! У дружка мово лепшего бабка травница, да деревне подпаском пришлось потрудиться. Дед Агафон чудной мал-мала, но в травах знатно разбирается.
  Переглядываются, но мнутся пока - понятно, сами решить не могут, без взрослых-то. Попереглядывались, да один из мальчишек с места и сорвался. Спрашивать, значица. Быстро обернулся.
  - Можно, - Говорит. Киваю, но травы, это так. Господа, они в аптеках лечиться приучены, ну или у бабки какой, штоб не меньше ста лет было. А енто всё так, маркетинг! Мне бы хучь ноготок ухватить, а тама и всю руку угрызу!
  Травы попервой отгрыз, снова разговоры разговариваем. Бутовские пообещалися верши мои не трогать и вообще не шалить. Девчонки подтянулися, а ничево такие! Смешливые да смазливые, только наглые больно. Известное дело, при господах, да не господа. И не прислуга, чтоб вежество соблюдать, и не крестьяне уж, наверное. Так, серёдка-наполовинку.
  Смеются девки, подначивают меня. А мне што? В штанах пока не зашевелилось по возрасту, да и невест присматривать нет пока нужды. Ну так и што на девок внимание обращать? Дразнятся, и пусть, я своё гну.
  Нагнул, значица, что травы могу лечебные продавать, да бездешушки всяки-разные из дерева. Ну и так, помочь што по дому, но токмо если попросят! Не ходить и не орать по посёлку.
  И канешна, как я там проходить буду на дачи и буду ли вообще, то не их дело. Ничё! Я не я буду, а просочуся! Как вода в худой башмак. Ибо маркетинг и енто... психолухия!
  ***
  - Бутово? - Портной несколько удивился письму, - Кто бы это мог быть?
  Распечатав конверт, Федул Иванович Жжёный принялся вчитываться в неровные, прыгающие буквы чудовищно безграмотного письма, написанного химическим карандашом.
  - зДрасте дядинька Фидул иваныч, пишит Вам Игорка, што раньше у сапожника Митрия палыча обретался, который пропойца совсем и руки роспускаит. За то иго Боженька и покарал.
  Несколько зачёркнутых строк...
  -... у Миня всё Харашо, живу сытно и вольно, чичас в лису. С ворами не вожуся, можете не волноваиться. И Мишку успокоте. Плескаюся кажный день...
  - В реке, видимо, - пробормотал мастер.
  - Рыбу ем от пуза, покудова влезет. Харашо Живу! Пиридайти Мишки, что по осени в город вернуся, да можит быть и с гостиницами, енто как получится.
  - А хде я Живу, то есть тайна, вот!
  Портной негромко засмеялся, но встав, поджёг конверт и положил его в нерастопленную по летнему времени печь и проследил, пока он прогорел.
  
  
  
   Двадцатая глава
  
  
  
  Усатый человек с чуть рябоватым лицом, одетый в заштопанный френч, взошёл на сцену под громкие овации. Встав, он положил руки на трибуну и окинул взглядом сидящих. За спиной усатого виднелся красивый герб с обвитыми кумачом колосьями.
  Buddy you're a boy make a big noise
  Playin' in the street gonna be a big man some day
  You got mud on yo' face
  You big disgrace
  Kickin' your can all over the place
  We will we will rock you
  We will we will rock you
  Человек во френче пел, чуть раскачиваясь, наклоняясь иногда к залу и отбивая ладонями ритм по трибуне. Кресла куда-то пропали, и люди встали с зажигалками, раскачиваясь в такт песне и подпевая.
  
  Проснулся с толикой сожаления - в кои-то веки сон не страшный и не противный, от которого не покрываешься горячечным липким потом. Ну а странный, так и пусть. А здорово усатый пел!
  - Дружище, ты мальчик, но так сильно шумишь ,
  - Играя на улице. Однажды ты вырастешь и превратишься в мужчину!
  - ... We will we will rock you
  We will we will rock you
  Напевая, встал постели и прервался ненадолго, напившись из чайника. Минут с несколько танцевал и пел всяко-разное, пока не надоело.
  - Эге-гей!
  Скинув одёжку, с превеликим шумом добежал до реки и плюхнулся в воду. Наплававшись, проведал верши и достал с десяток раков. Не зря вчерась рыбку подтухшую в верши-то поклал! Раки, они падаль любят.
  Пристроив раков, занялся упражнениями, и разогревшись хорошенько, попробовал плясовые коленца, снившиеся ранее. А ничего! Нога ишшо тово, чуйствуется, но можно уже выкаблучиваться! Осторожно, но можно.
  Наевшись раков, заварил чаю и долго пил, отдуваяся. Вкусно! Пусть без сахара, пусть кружка из бересты, но зато и не торопит никто. Сижу барином перед костерком, веточкой от мошкары отмахиваюся. И никуда-то тебе не нужно - ни в поле, ни на завод, ни на мастера-пропойцу по хозяйству спину ломать. Эх-ма! Хороша жизнь господская!
  Надувшись чаем, ну чисто комар, уселся с поделками. Я тогда с Бутовскими договорился о б ентом... разделе сфер влияния, значица. А што-пошто господам продавать, и не знал толком. Так, лишь бы договориться.
  Грибы-ягоды нельзя, значица. Травы, оно вроде как и можно, но што прибыли с их? Копейки! Там же ентот... натураж важнее. Иль антураж? Штоб мудрый старец, значица, иль бабка столетняя. Ну иль продавать мало что не копнами. А кто малолетке поверит, што травы он по всем правилам собирал, значица? Так што дай Боженька пучков несколько продать, где уж там копну!
  Поделки всякие ишшо можно, значица. Но берестяные туесочки, они тово, без ягод в их работают плохо. Маркетинг! То исть можно и без ягод, но тогда прям такие-растакие нужно делать, чуть не кружево берестяное. Ан не умею. Руки-то не из жопы растут, но и не учили. Пока своим умом дойдёшь, тут и лето закончится.
  Думал-думал... ажно думалка заболела! А потом дошло. Господа, они ж такие, на ерунду падкие. Когда не думаешь, на што пожрать, во што одеться и где жить, начинаешь денежки на ерунду всяку тратить.
  Кто на воды иностранные ездит, значица, кто картинки всяко-разные скупает. Хотя картинки, оно тово, красиво! У тётки в избе два лубка висело, а и хорошо ведь смотрелися! С Бовой королевичем и с медведем, где тот репу с мужиком делит. Искусство, надо понимать!
  Таку вот красотень сделать не могу, зато могу сувениры! Помню, ну то есть снилося - сувениры, енто такие штуки копеешные, за которые рубли можно драть. Главное, штоб угадать с моментом - што делать, да и когда енто што впихивать.
  На отдыхе, значица, господа расслабленные и желают веселиться всячески. Господское што я сделать не могу, да и не знаю толком. Ложками расписными, да и туесками, никого и не удивишь.
  Вот и придумал - маски из коры делать, ну вроде как у аборигенов. Копейца с наконечниками из ракушек, топорики каменные. Здеся што главное? Штоб смотрелось антуражно и чудно, да смех вызывало.
  Я б может и не додумался до такого, да когда из струментов един только ножик из железа говённого, поневоле изворачиваться приходится. Голь на выдумки хитра, енто про меня! Самая голь что ни на есть!
  
  Господа, они поздно встают, потому как бездельники. Так што и я к дачам отправился позднёхонько, чуть ли не за полдень. На сами дачи мне хода нет - чужинец потому што, если только кто из господ не проведёт.
  - Ф-фу, - Поставил корзину на землю и утёр лоб, - Еле дотащил!
  - Сейчас обратно потащишь, - Посулил один из сторожей, яря собаку на поводке.
  - С чего бы, дяденька? Я ж на дачи не лезу - так, с краешку.
  - С краешку он, ракалия, - Шевельнулись сиво-жёлтые усы под красным носом с сизыми прожилками, - а потом добро с дач пропадает!
   - Я не таковский! - Ажно обидно стало, но заприметил несколько барышень молоденьких, стайкой прогуливающихся. Скинул рубаху, пока близко не подошли, и тут же натянул цыновку с дыркой, пончей именуемую. На голову шляпу травяную - точь в точь такую, над которой барышня смеялася, а всё едино купила. Юбочку ишшо из травы, прям поверх порток - иначе совсем срамота, ожерелья дикарские всяко-разные.
  Охранники ажно обомлели, только рты так - открыли, закрыли, ну чисто рыбы.
  - Вот ей-ей, дяденьки! Понравится енто дачникам! Им же развлекаться надобно, а тут так глупо, что аж смешно!
  - Ну... - Второй охранник, помоложе, чуть призадумся и кивнул нехотя, - но смотри!
  - Ага... Налетай! Торопись! Покупай живопись!
  Приплясываю с копьецом ракушечным, прям мумба-юмба какая. Выплясываю вокруг охранников, а у тех ажно собаки в ногах спряталися. Не привышны потому как!
  - Тока севодня! Акция! Купи два сувенира и третий тожить купи!
  - Это как, - Зашевелил мозгой сивоусый, - а... хитро! Ха-ха-ха! Ярмарка как есть, зазывала готовый!
  - Аттракцион неслыханной щедрости! Ударим неслыханными глупостями по дачной скуке!
  Барышни подошли и обступили, вот прям плотно так. И всё хихикают о чём-то, да пахнут приятственно.
  - Как вас зовут мальчик? - Поинтересовалася одна, тёмненькая да щекастая, чуть картавая.
  - Егором родители назвали, милые барышни, - Снимаю шляпу и раскланиваюся курвуазно, со всем нашим почтением. Те снова - хи-хи, да ха-ха! - Робинзоню я в местных лесах, но токмо без Пятницы, Субботы и прочих Четвергов!
  - Какое прелестное дикарское ожерелье, Фаина, - Сказал та, что беленькая - с лицом, похожим на козью мордочку, - и как уместно оно на этом молодом человеке!
  - Хи-хи-хи!
  Обступили ишшо тесней, и ну трогать! Одной пончо антиресно, вторая за ожерелья трогает, третья копьецо в руках вертит. А сами, невоспитанные такие, и не представилися!
  - Пойдём, - Поманила меня рукой щекастая, и уже сторожам - пропустите!
  Народу на дорожках пока немного, рано ишшо для дачников. Крестьяне в это времечко успели уж спины наломать, да обедать усаживаются, а енти токмо на веранды выползают, зеваючи. Известное дело, господа!
  Козьемордая с подружкой маски у меня взяли, и ну бегать вокруг, дурачася. Кобылы здоровые, а туда же! Но пусть, енто маркетинг и реклама. Полезно!
  - Смотри, Марочка! - Смеялася одна, всё прячася за мной, - Я злобный абориген-людоед из далёкой Тасмании! Буу!
  И из-за спины у меня высовывается, воздухом ухо щекотит. Приятственно!
  Наконец привели меня к дому - большому, но такому несуразному, что сразу видно - холодничок, зиму в таком не переживёшь.Места вроде и много, а бестолково всё, не по уму. В сам дом заводить не стали, но оно и понятно - где я, а где они!
  На веранде хлопотала немолодая, никак не меньше двадцати пяти годков, служанка, накрывая на стол и поглядывая в мою сторону неодобрительно. Пожилой толстый господин сидел с книжкой поверх уложенного на коленях живота и любопытственно поглядывал на нас. Щекастая Фаина переглянулсь с им, вроде как незаметно для меня. Маскировщица, ети!
  - Мальчик, что ты хочешь за эти безделушки? - Голосок такой презрительный, что прям фу ты ну ты!
  - И-эх! - Сымаю шапку и вручаю козьемордой, - Спешите видеть! Атракцион! Неслыханная щедрость против уникальной жадности! Спешите делать ставки!
  Господин в голос расхохотался. Будь он из мужиков, я бы сказал - заржал конём. Но господа, они завсегда смеются, даже когда ржут.
  Фаина нахмурила брови, пока подружки её смеялися заливисто, друг за дружку держася.
  - И-эх, госпожи хорошие! Нешто не войдёт абориген из лесов бутовских в положение конкистадоров иноземных! Поиздержалися в пути, нетути золота и серебра, обнищали совсем. Но мы, индейцы свирепые лесов здешних благодатных, принимаем в оплату всё! Могём медью звонкою, могём одеялами иль рубахами, топорами и ножами, да хучь и солью!
  - Честная мена! - Усмешливо сказал господин с веранды, картавя так же, как его дочка, - Ну что, Фаина?
  Щекастая оглядела меня и кивнула, прищурив и без того небольшие чёрные глазки.
  - Пойдём-ка! - Поманила она меня к сараю коротки пухлым пальцем, где взяла топор, держа так неловко, что ясно - чуть не впервые струмент схватила, - Меняю топор железный, кузнецами умелыми скованный, на все твои топоры каменные, поделки неудачника криворукого.
  Подруги её тут же вертятся, смеются.
  - Ах, милая барышня-рыцарь из конкистадоров заморских, - Кривляться я умею не хужей, чай на Хитровке таких умельцев побольше, чем в гимнасиях водится! - Поделка фабричная противу оружия священного, в речке-говнотечке освященного, по завету предков сделанного!
  Торговалися мы долго, чуть не цельный час на потеху публике. К подружкам ейным ишшо какие-то девки присоединилися, да детвора всяка-разная. С ними няньки-мамки-бабки-дедки. Соседи и знакомцы, я так мыслю.
  Крутились-вертелись, вопросами раздёргивали. Некоторые пыталися купить у меня, но господин с веранды осёк их:
  - Это неспортивно, господа.
  Ах ты, думаю, скотина такая! Чилавек денюжку пытается заработать на пожрать, а тебе неспортивно! Но смолчал, чего уж там, только торговаться злее стал. Но и Фаина картавая тоже не лыком шита, всякого хлама в ответ наменяла немало.
  - Мусор на мусор! - И смеётся!
  - Ещё приходи! - Попросила меня козьемордая, - Я велю сторожам, чтобы тебя пускали!
  - Как только, так сразу, милая барышня, - Ответствую со всем вежеством, складывая наторгованное в корзинчатый короб и закидывая его за спину.
  Пущай денег и ни хренинушки не получил, как мечталося, но то ерунда! Главное, теперича меня на дачи велят пускать, так-то! Да и наменянное - пущай хлам на хлам, оно девка верно сказала-то. Но топор теперича имеется, одеяло и вообще всяко-разного.
  С дач шёл так быстро, как только можно. А вдруг! Это с бутовскими у меня договор, а тот же смотритель станционный иль сторож - догонит, да и заберёт добро! Оно ить топор иль одеяло старое, всякому сгодятся! У сироты-то.
  
  До балаганчика дошёл пока, так совсем умаялся и запыхался. Занёс короб вовнутрь, да и начал вещи доставать по одной. Смакую, значица!
  Перво-наперво почти с четверть мешка муки ржаной. С жучками, канешна, иначе так бы и отдала служанка! Ништо, сгодится. Потом топор - хороший, без изьяну, ручку только поменять да ржу соскоблить. Одеял - два! Одно с дыркой прожженной, но заштопано хорошо, второе почти новое, только протёрто сильно. Портки - большие, никак господина тово пузатого? Сгодятся! Нитки с иголками тоже наменял, перешью! Бутылок стеклянных несколько - не знаю пока, для чево, но сгодятся. Кастрюля помятая, но годная, будет теперь в чём уху варить!
  Пробка ишшо от графина, хрустальная. Красивая, страсть! Расчёска поломата, зато ишь ты, из сандалового дерева. Пахнет!
  Отдельно несколько книг, на растопку отдали. Одна хорошая, только страниц половины не хватает и обложки, щенком погрызена, арифметика с простейшими уравнениями. Другая новая почти совсем, только хранилася видно плохо, страницы все набухли от влаги да послипалися. Adventures of Oliver Twist. Dickens. Ну и вовсе хлам, что только зад подтирать.
  Разложив всё добро так, штобы в глаза бросалася, вздыхаю счастливо. И-эх! Сказала бы тётка сейчас, что дармоед! За один-то день такое богачество! Прикусила бы небось язык, да и померла бы от зависти и яду, гадюка етакая!
  Прошёлся вблизи, насобирал грибов да случайно подбил молодую утку, не вставшую ишшо на крыло. Специяльно хрена бы вышло, а тут на тебе! Не день, а прям-таки Рождество с именинами!
  Сидя перед пристроенной на огонь кастрюлей, помешиваю изредка, добавлю што надо, да в книгу поглядываю.
  'Глава I
  повествует о месте, где родился Оливер Твист, и обстоятельствах, сопутствовавших его рождению
  Среди общественных зданий в некоем городе, который по многим причинам благоразумнее будет не называть и которому я не дам никакого вымышленного наименования, находится здание, издавна встречающееся почти во всех городах, больших и малых, именно - работный дом.И в этом работном доме родился, - я могу себя не утруждать указанием дня и числа, так как это не имеет никакого значения для читателя, во всяком случае на данной стадии повествования, - родился смертный, чье имя предшествует началу этой главы.
  
  Здорово ведь пишет, а!? Дура, што отдала, небось и не читала даже! Хотя... известное дело, господа! Все они с придурью.
  
  
  
   Двадцать первая глава
  
  
  
  Козьемордая налетела на меня у самого входа на дачи, схватив за руку и потащив было за собой, но несколько шагов спустя остановилась, будто запнувшись.
  - Почему так долго не приходил, мальчик?! - Голос такой недовольный, будто мужа после загула встречает, - И что это у тебя?!
  - Доспехи, барышня, - И глазами на неё луп-луп, кругля их старательно. Известное дело - перед лицом начальственным вид нужно иметь лихой и придурковатый.
  У крестьян так издавно заведено - не можешь коли сопротивляться чему, барин там приехал, исправник иль чиновник какой? Шапку долой, кланяйся почаще и невпопад, да мало что слюни не пускай, будто блаженный.
  Перетянут плетью по хребту раз-другой, да и плюнут на дурачка. Не всегда, канешно, но часто так бывает. И остаются крестьяне при своём, а баре с таком восвояси уезжают. Правда, и у бар на такое свои хитрости есть.
  - Я вижу, что доспехи! - А голосок такой начальственный, вот её мужу-то будущему не свезёт! - Почему доспехи? Маски где? Пончо?
  - Ну дык... я ж не старьёвщик-то, - И глаза округляю - синие-пресиние! Морда лица у меня обычная, на пучок пятачок, а вот глаза, девки на Хитровке говорили, красивые. И хозяйки, когда по Москве ходил, руки свои в работы предлагаючи, тожить. Синие патаму што, ну прям совсем пресовсем, а ресницы тёмные. Выразительные глаза, вот, - Мне муки порченой да портков господских ношеных, не по размеру, и не нужно больше.
  Козьемордая тряхнула головой, посмотрела на меня и тряхнула ещё раз, ажно волосёнки светлые из-под шляпки выбилися. Блёклые.
  - Причём тут старьёвщик, мальчик?
  - Ну так... поторговаться для веселья, как на ярмарках, оно как бы и можно, но денюжек-то с ентой барышни, Фаины, так и не получил. Сама не дала и другим запретила. Я и подумал, значица, что чем другим торговать надобно, а то опять... так вот...
  - Вот оно в чём дело? Ну, Фая... Не бойся, мальчик, - И по руке гладит, - Приноси. Маски в другой раз приноси. Пончо.
  Слова так по отдельности, будто с дурачком деревенским разговаривает.
  - А... ну как барышня Фаина снова захотит чево-ничево из старья? - Чево бы дурачка-то не закосить? Хотит барышня, так и на ей! - Ну, заместо денег?
  - Я поговорю, - А сама ажно ножкой притоптывает, злиться начала, значица.
  - Вы-то, бырышня, и тово... А ну как та барышня тоже... тово?
  - Задаток тебя устроит?
  - Ну, оно как бы и да, - Подпускаю в голос сомнений, и козьемордая, топнув снова ногой, потащила меня за собой. Проживает она, как мне и думалося, по соседству с щекастой той старьёвщицей. Не столько подружки, значица, сколько соседки. Вроде как дружат, а вроде как и поддруживают.
  - Жди!
  Оставив меня на лужайке перед домом, она легко взбежала на веранду и скрылась внутри. Стою, в носу ковыряяся, пока служанка пялится неодобрительно. Ишь! Будто не знаю, что при людях козявки из носа добывать не принято! Чай, не уголь. А што она? Смотрит так, будто я рубль одолжил и возвращать не спешу. Ты здеся наёмный персонал, ну и неудовольствие своё не мне выказывай, а дочке хозяйской! А то пялится!
  Минут через несколько барышня вернулася, сунув в руку три рубля медной мелочью.
  - Задаток, - Сказала она, - За маски и пончо из травы. Спросишь Елбуговых. Лиза Елбугова, это я.
  - Так значица, приятственно познакомится, - Ответствую вежественно и ногой босой по земле - шарк! - А я Егорка, значица.
  Лицо у козьемордой барышни Лизы сделалося таким, что и непонятно - стукнуть ей меня больше хочется, иль посмеяться. Снова головой так - дёрг! Не падучая у неё? Отдвигаюся подальше, а ну как заразное што? Не хватало ишшо вот так вот на Хитровке задёргаться! Или енто от умственности лишней, што из мозгов через ухи вылазит?
  А барышня тем временем перечисляет, што ей нужно, и как енто што должно выглядеть. Оно несложно вроде как, но переспрашиваю кажный раз, што и как. Злится барышня, ан не зря переспрашиваю. Понятно, што ей самой и непонятно толком, што же ей хотца. Известное дело, баба! Така маленькая, а уже голову морочит и злиться на меня за то, што сама бестолковится.
  - Анфан террибль !
  - Сама такая!
  Барышня козьемордая вылупилася на меня, а я в ответ, значица. Дескать, што смотришь-то? Снова головой дёрнула, но смолчала. Решила, наверное, што показалося. А то! Глаза ж у меня выразительные, дяденьки разбойники говорили, што такие гляделки - первеющее оружие для мошенника. Вот так луп-луп, и верится.
  - Всё понял?
  Киваю головой так, што куда там лошади, когда та от слепней отмахивается!
  - Так ли беспочвенны мои сомнения в этом мелком индивидууме? - Еле слышно пробубнила козьемордая Лизавета.
  - Ась?
  - Пойдём, - Поманила она меня пальчиком, - познакомлю тебя с моим кузеном, он ещё не вышел из того возраста, когда интересуются солдатиками.
  Подхватываю своё добро и тяжело топаю за ней. Вот ей-ей, перестарался сиводня! Хотелося притащить прям все превсе свои поделки - штоб видели, значица, и знали, што можно купить иль заказать. Ну и как-то дохренища вышло, чуть не десять разов по дороге останавливался на передых.
  Кузеном ейным оказался мальчишка моих примерно лет, но в коротких штанах, будто маленький. Шляпа ишшо белая на голове и плат голубой на шее повязан. Чудно смотрится, ну да известное дело, господа! Всё у них не как у людёв.
  - Доброе утро, Митенька.
  - Доброе утро, Лизочка, - Мальчишка отвлёкся от ковыряния складным ножиком садовой скамейки, и послушно поздоровался с ней, косяся одним глазом в мою сторону.
  - Родители уже встали?
  - Да, Лизочка.
  Козьемордая барышня ушла в дом, а Митенька мигом бросил своё дурацкое занятие, подбежав ко мне.
  - Ух! - Тыкает пальцами, - Щит прямо как настоящий, только что из лозы!
  Торжественно передаю ему на предмет пощупать, и пока тот примеряется по всякому, вытаскиваю из корзины такой же плетёный шлем. Оно на самом-то деле просто верша - недоделано-переделанная, ну да кто што скажет?!
  Голову, канешно, поломать пришлося, но зато и вот! Результат! Хошь, будет тебе шлем как у древних русичей, островерхий. Хошь, как греческий, што на картинках были, в бумагах от Фаины. Могу и вовсе - лыцарский! Но тот совсем простой - корзина как есть, только с щелями для глаз похитрить нужно, да мал-мала с украшательством.
  - Здоровски! - Вырывается у него, и мальчишка тут же оглядывается, не слышал ли кто? Эк затуркали! - С плюмажами! Сколько? Сколько стоит?!
  - Щит за тридцать копеек, - Ответствую степенно, - но енто без герба. Коли захотишь чего, то за отдельную плату, значица. Но никак не меньше полтины! Кропотливая работа, меньше никак.
  - А шлемы? - Сам же примеряется.
  - От рубля до рубля с полтиной.
  - Уу... мама! Папа! - Орёт вышедшим на веранду родителям, напялив греческий шлем и размахивая щитом, - Я потомок троянского Энея, великий воин Дмитрий Ярославцев!
  - Только копья не хватает, - Улыбается мать, глядя на сынка во вроде как греческих доспехах. Ха! А я ведь ишшо и пансырь из лозы сплесть могу! Хорошая мысля.
  - И мускулатуры, - Ядовито добавляет коземордая кузина, но Митенька предпочёл не услышать.
  - Здравствуйте, молодой человек, - Женщина смотрит доброжелательно, но где-то в глубине, в глазах, чуйствуется што-то такое, навроде как ледок.
  - Здравствуйте, барыня, - Снова ножкой - шорк! Барыня еле заметно морщится, - Я Егорка. Всё это моё рукомесло, значица.
  - Я Варвара Ильинишна, - Представляется та, - а этот так и не представившийся юноша мой сын Дмитрий.
  - Ма-ам, - Тянет тот неловко.
  - Достаточно оригинальные поделки, - Женские пальцы касаются шлема, - хотя не могу не заметить определённой схожести с корзиной нашей служанки Клавдии..
  В голосе усмешка - цену сбить пытаиться, значица.
  - Так, барыня Варвара Ильинишна, схожесть есть и у армяка крестьянского с шубой господской. Што одно - одежа, что второе.
  - Резонно, - Снова улыбка, вроде как и тёплая, но с ледком внутри. А я вот чуйствую, что нельзя цену сбавлять, вот хучь ты тресни! Дача у их такая, што ну прям богатая. Дом большой и дельный, не холодничок какой, с щелями везде и повсюду. Есть денюжка, значица.
  Сбросить им цену, так остальным, кто победнее из господ, и вовсе чуть не даром отдавать придётся. Торгуемся так, што вроде как беседуем. Она, барыня-то, умна, но и я не лыком шит. Упираюся, да дурака включаю, когда што не по мне.
  Сторговалися! Три шлема взяли - Митеньке свому один, да два развесить гдей-то захотели. Она пусть и сказала, что на корзину похожи, ан всёж и нет! Красотень как есть, так-то.
  Щит один взяли, ну да тут мне Митенька постоять велел, да как припустил! За дружками, значица. Часа не прошло, а всё превсё раскупили. Щиты вот прям тут же, на лужайке, а шлемы, с ними походить чутка пришлось. Ну да не бесцельно, мальчишки сами тащили к родителям, да дядюшкам-дедушкам.
  И нате вам! Ишшо заказали! Ладно щиты мальчишкам, а и взрослые господа всяко-разное брали охотно, особливо шлемы. Искусство, значица! Я собой ажно загордился чутка. Настоящий психолух, значица, во как маркетинг продумал!
  Распродал всё, и ну оттедова! Остановился когда, штоб совсем-совсем в безопасности, и ну денюжку пересчитывать. Несколько раз пересчитал, потому как думал, што показалося. Денжищи!
  Задатка одного три рубля за маски с пончами, да щиты со шлемами на четырнадцать рублёв серебром в руки отсыпали. Да заказали ишшо гербовые щиты, да и шлемы тож.
  - Ф-фу! - Ажно ноги подкосилися и в глазах потемнело. Денжищи! За такие деньги иной взрослый цельный месяц работает тяжко, не пито не едено, а тут на тебе! Дуриком! Всего-то за три денька работы в охотку, на тёплышке-то перед балаганчиком.
  - Я не я буду, сотню так до конца лета заработаю!
  Сказанул, а самому и не верится. Ну не может такого быть, чтоб всё гладко прошло. Бутовские те же што, дураки? Несколько дней, и всё, тож начнут што ни што, а похожее таскать на дачи. Раз уж берут. Пончи те же взять - циновки как есть, только што из травы, да с дырками для головы.
  Неделя, может полторы с ентими щитами-шлемами да масками из коры, а потом всё, пересохнет серебряный ручеёк. Што-ништо другое думать надо будет.
  И на тебе! Думалку ишшо не напряг, а сразу - на! Картинки с индейскими шапками, што из перьев, да прочее краснокожее. Ха! Не пропаду!
  - Деньги прячь, не пропадун, - Сказал сам себе, и ну бежать! Сперва до балаганчика думал, а потом - шалишь! Пущай и не знает никто, где я живу, но долго ли выследить?
  Чуть не в версте от балаганчика выкопал ямку в приметном месте, да прикопал. Целее будет! А так надо подумать, может кому на сохранение денюжку отдать? Штоб знали те же бутовские, што при себе у меня много не будет. От соблазна подальше, значица.
  
  Пришёл когда, поел заготовленного загодя чилима , а с чаем ржаных сухарей ишшо добрал, да с ягодами. Как ни хотелося приступить к работе, ан пришлося себя укоротить.
  Лоза, она как раз в июне-июле дрянственная. Прошлогодние побеги куститься начинают, а этотгодние только вытягиваются. Поискать приходится, значица. Ну и не только лозу брать. Орешник можно, черёмуху, крушину брать. Но там и возни побольше. Щепить там, вымачивать, другое што делать.
  Прошёлся по леску, нарезал веток, да коры где можно отодрал. Ветки отмачиваться, их так щепить-то легше. Сам покрутился по хозяйству, да и в Бутово.
  Дружки не дружки, а всё приятели. В бабки там поиграть, в ножички, в лапту и всё такое. Живой же чилавек!
  
  
   Двадцать вторая глава
  
  
  
  - Вот што за люди, а? - Иду с дач восвояси, а у самого мало што не слёзы на глазах от обиды. Ждал, канешно, чиво-ничиво таково, но штоб так быстро?
  Пришёл сибе трудящийся чилавек, а тут на тебе! Со щитами мало что не все бегают! Нашёлся один такой нехороший господин, ково в деревне когда-то давно плести мал-мала научили. Ну он и наплёл! Плохие щиты, много хужей моих, но зато бесплатно. Сам наплёл и других научил, сволота такая. Теперя... эх! Ну што за чилавек!
  Бегают теперя чуть не все со щитами да копьями из орешника, в древних басурман играются. Ентих... не помню, но они ишшо без штанов бегали, как засцыканцы малолетние. Господа, правда, в штанах, но вроде как и без штанов щитается. Епидемия настоящая! Мог бы у-у сколько! А хрена.
  Заказы отдал да новых чутка получил - на шлемы, для повесить на стенке и для тиятры. Не настоящей тиятры, а господской - балуются они так, друг перед дружкой от скуки кривляются, разных людей представляя.
  Правда, задаток дали, хучь што-то. Десяток шлемов, да столько же щитов с гербами. Ишшо и цены сбрасывать пришлось, а то бы и вовсе... и-эх! Ну што за чилавек, а?
  Рази енто деньги для господ? Они в ресторации за раз оставить больше могут, чем я за всё время на них заработал. Не бедные здеся отдыхают, совсем не! Так пошто?
  И со шлемами тожить кочевряжуться. У самих детей такие деньги не всегда и есть, а родители опосля щитов ентих, што бесплатные, выкобениваться начали. Может, думают, что ентот господин нехороший и шлема начнёт плести бесплатно? Пусть ево!
  - У-у, вражина! - Повернувшись, ставлю короб с нераспроданными щитами наземь и грожу кулаком в сторону дач, - Да штоб тебе ни дна ни покрышки! Штоб ты ел только тюрю по праздникам!
  - Ступай! - Вроде как строго говорит давешний сивоусый сторож, - Неча! Ладно ишшо я, а кто другой? Ступай!
  Вздыхаю, но помалкиваю. Так-то он дядька невредный, Кондрат-то, и даже непьющий, как для городсково. Лицо на солдатчине поморозил, не винищем просадил. На Шипке, когда с турками за болгар дралися солдатушки-робятушки. Ён когда узнал, что отец у меня тожить из солдат, да из таких же, болгарских - случайно так вышло, так сразу и помягчел.
  
  Отошёл подальше, штоб видно не было, да и пожёг щиты. А так вот! На заказы у меня прутья нарезаны да намочены, да притом с избытком превеликим. Буду теперя только под заказ, да и то, нужно ли? Может, чиво другово придумать?
  Што-то такое нужно, чтоб повторить не могли. Иль нет? Я ведь тоже не штобы мастер великий. Думать надо!
  
  Деньги по дороге припрятал, и ну в Бутово. Настроение такое, што хучь в лапту, а хучь и в кулачки, прямо ух!
  - Чиво пришёл-то? - Неласково встретил меня попавшийся в начале деревни знакомец, возящийся с какими-то срочными делами у ворот, - Ступай себе на дачи, корзинки господам на головы плести.
  - А чиво тебе? Подраться хотишь? - Показываю всем видом, што ну вот прям готов, ажно рукава засучивать стал, - Завидки взяли?
  - А и взяли! - Онфим сплюнул наземь тягую слюну и отвернулся. Постоял чутка, но смотрю, нет у знакомца желания не драться, ни общаться. Эх! Што за жисть!
  Прошёлся по деревне, руки в карманы, весь такой из себя. А не задираются! Годки мои уже учёные, кулаками мочёные, да и мало их по хозяйству осталося - страда!
  Бутово ишшо порченая деревня-то, дачами больше живёт, чем землёй. У нас бы так и вообще, летом средь бела дня на хозяйстве только те остаются, что ходить не могут - уже иль ишшо.
  Прошёлся, да и в поле на покосы. Прошёлся, поздоровался вежественно, а мне мало што не сквозь зубы. Ну, известное дело, што делать-то надо. Взял грабли, да и помогать. От рук рабочих-то, бесплатных, кто ж откажется?
  Даже вон скубенты городские, што клетушки, а то и углы в избе крестьянской снимают, не гнушаются ручки затрудить. Толку-то от их мало - даже если силушка есть, то ни умения, ни привычки к труду долгому, крестьянскому, и нетути. Не в охотку когда мал-мала, а с тёмнышка до тёмнышка.
  В молчанку попервой и играли, а потом и отошли. Солнышко как раз за полдень перевалило, ну и сели обедать. Отошли к уже смеченным стогам, уселися в тенёчке.
  - Садись, - Поманил рукой Гвоздёв отец, - работничек.
  И ухмыляется в бороду. Ну а я што? Сел, не чиняся, да и што чиниться-то? Со всеми знаком, со всеми здоровкался. Бабка только ихняя, карга старая, меня што-то невзлюбила, ну так она никово и не любит, даже себя.
  Квасу из крынки отпил, ломоть хлеба ржаного взял, да и с огурцом ем не спеша. Гвоздь поглядывает искоса, но молчит. Обидку затаил, значица.
  Он канешна неправ - чай не родственник и не дружок лепший, штоб в долю его брать. Но и не совсем штоб неправ. Его деревня-то, и дачники вроде как тожить. Вроде как и разрешили мне с дачниками, а вроде как и тово, жалко денег, што мимо карманов проплыли.
  Оправдываться, значица, последнее дело, особливо когда и не за што. Так што начал исподволь.
  - Закрылась лавочка, - И из крынки пью - медленно, штоб нетерпёжка их взяла, - пришёл сиводня, а они все со щитами бегают. Нашлись умельцы, значица. Так што всё с ентим делом, сливки снял.
  Смотрю, улыбки пробежали еле заметные. Довольны! Я ж говорю, порченные оне, бутовские-то. Рядом с господами когда, оно часто так.
  - Один обрат остался? - Подколол Степан Васильевич, што Гвоздёв отец.
  - Мне-то да, - И кусаю от огурца, ибо психолухия! Прожевал медленно нарочито, и говорю:
  - А вот вы могли бы и на обрате.
  - Копейки, - Вздохнул старший Гвоздь, - Сколько тех дачников.
  - А копейка с рубля за хороший совет? - Спрашиваю, и голову чутка набок, и молчу, глаз не отвожу. Оно конешно не слишком-то вежественно - взрослый ведь мужик, да ишшо и староста.
  Зато сразу понятно - сурьёзный разговор, а не детская ерундень. Попялилися, значица...
  - За денежный совет не жалко.
  Киваю ответно - как же, уважили! Хтя енто канешно так, ерундень. Не сильно-то и верю, что расстанутся хучь с копейкой в чужую пользу. Выйдет, так и выйдет, а не выйдет, так хучь обидку енту бутовские таить не будут.
  - Там сейчас епидемия настоящая, - Снова прикладываюся к крынке, - будто сдурели все. Бегают со щитами, играются во всяких басурман. Спектакли ишшо хотят поставить про енту... древлееллинскую жизнь. Вот прям сейчас штоб, так може и немного заработаете. Так только, антирес поддержать да руки набить на поделках таких.
  Вгляд старшего Гвоздя построжел, енто он и без меня знает. Эх... хотелося вовсе издали, да закругляться пора!
  - Зато меньше чем через месяц детвора господская в гимназии вернётся, да и рассказывать друг дружке начнут, кто как летом отдыхал. Потом выйдут, а тута вы, бутовские. Да на возах щиты енти со шлемами и прочей харахурой. Што, не купят!? Да штоб не у одной гимназии, а прям вот у каждой, а?!
  - Хм... - Степан Васильевич смял бороду в кулак, - хм... смотрите, никому тогда!
  - Даже научить могу, - Пожимаю плечами, - сам не то штобы мастер, но кой-какие хитрости подскажу, што сам понял. Всё проще.
  - Далеко пойдёшь, - Серьёзно сказал староста, пожимая мне руку, - если не прирежут.
  
  До самого вечора почитай помогал, ажно умаялся. По хорошему, такие работы от тёмнышка до тёмнышка делают, но то по хорошему. А когда землицы не то штобы в обрез, но и не вдоволь, а рук рабочих с избытком, то всё, закончили. Не так штобы богато сена получается-то. Назад когда шли, прикинул, што и сколько.
  Я так мыслю, бутовским ишшо и докупать придётся, не то скотина по весне на вожжах будет стоять, к стропилам привязанная. От бескормицы-то.
  
  - Не устал? - Пхнул Гвоздь в плечо.
  - Неа, - Улыбаюся. Пусть и не дружок, всё ж приятель, да и просто живой чилавек. Сложно бирюком сидеть, да только и поделками для дачных господ заниматься. Енто поначалу робинзонить интересно было, после Хитровки да больницы, где один никогда и не оставался. А так тяжко без живой души рядышком.
  - В бабки может?
  - А и давай! - Загалдели вокруг бутовские мальчишки.
  - Егор, ты как? - Особливо отмечает, во как! Лестно.
  - Ага! Биток у меня всегда с собой, бабки-то одолжите?
  - Канешна!
  Подхватив кто грабли, кто вилы, унеслися вперёд, пока взрослые шли степенно, ведя свои неинтересные разговоры.
  
  Кон расставили на улочке у избы старосты. Расставили бабки, Ленка Жердева ногой провела черту, от которой метать, и начали.
  - ... заступ, заступ! - Мало что не за грудки хватает Сомик другого игрока, даром что сам слабосилок мелкий. Горяч!
  - Не было! - Орёт Ленка, она вроде судьи - как чилавек, который не играет сама, - Што я, слепая? Был бы заступ, так сразу сказала б!
  - Слепая и есть!
  - Моя очередь метать. Подкинув в руке залитую свинцом битку, примеряюся.
  - Ну! - Не выдерживает один из супротивников.
  - Гну! Под руку-то ори!
  Снова примеряюся, и наконец кидаю, вытянувшись мало не в струнку. Залитая свинцом кость сшибает одни ударом две стоящие попарно бабки - гнездо, значица.
  - Есть! - Довольный Гвоздь забирает их в нашу кучу, лыбится стоит. И мне азартно, ажно плясать хотца! Еле сдерживаюся... хотя зачем? Под смешки выдаю несколько коленец.
  - Могёшь! - Восхитилась одна из глазеющих девок, што постарше, - Такие плясуны хорошие, они и в... - Наклонившись к подруге, она што-то говорит той на ухо, и та как дала смеяться! Тьфу! Кобылы! Начала, так оканчивай, а то ишь, секретики!
  
  На шум вышли господа, которые из скубентов, двое. Они у старосты клетушку на лето снимают. Такой себе холодничок - ни уму ни сердцу, а пять рублёв за лето отдай! Питание отдельно. Копеечка к копеечке!
  Почитай все бутовские так подрабатывают. Не пито не едено, а денюжка! Кто холоднички выстраивает специяльные, кто нормальную избу по соседству, а бывает, што и просто угол сдают. Ну енто кто победнее да пожаднее, так-то чужой чилавек в дому, оно как бы и не тово.
  
  Оно б мне кто взялся объяснять в Сенцово, што господа нищие бывают, так и не понял бы. А на Хитровке насмотрелся. Вроде как и нищий, в отрепьях весь, а всё равно из господ! Гимназию окончил - значит, право на классный чин имеет.
  Купец же иной хучь в сто раз богаче и умнее будет, а хренушки - не учился коли в господских специяльных школах, то и права на чин не имеет. 'Степенство', а не 'благородие', так-то.
  И скубенты енти сейчас сами мало што не зубы на полку, а господа! Шинелишки старые, фуражки тож, едят через раз, а выучатся, так ух! Квартиру снимать будут, а не угол какой. Служанку наймут - штоб готовила-убирала, значица. Ну и жить с ей, куда ж без тово?
  Школы енти специяльные, да учителя домашние, оно ж не просто так. Говорить с иным начинаешь, так у их мозги по-другому устроены. Не просто латыни всякие тама знают, а вообще. Вроде и рядом живут, среди чилавеков, а чужинцы как есть!
  
  Постояли-постояли скубенты, за нами наблюдаючи, а потом один, который длинный, вперёд шагнул.
  - Нас с товарищем в игру примете?
  Переглядываемся... Оно как бы и да - бабки игра такая, што и енерал Суворов, говорят, с ребятишками играть могу, и в укор иму такое никто не ставил. Но как бы и тово...
  - Бабки-то есть? - С сумлением в голосе спрашивает Гвоздь.
  - Только биток, - Улыбается длинный, Сергей Сергеевич, - да и то по старой памяти больше, как талисман. Но мы выкупим у вас часть бабок, вы не против?
  - Да как бы и пусть, - Пожимаю плечами, пока старостёнок сумлевается, Гришка Кузнецов тоже.
  - А... пусть! - Соглашается Гвоздь.
  Скубенты, который Сергей Сергеевич и Анатоль, играли плохо и вскоре продули.
  - Да уж, - Видно, што им досадно, но с деньгами туго, по карманам не шарят и отыграться не просят. Ну и то! На гривенник почитай бабок купили, да и все их продули, худо ли!
  Отошли в сторонку и сели просто глазеть. Анатоль который, ён в избу сходил, да книжку было принёс.
  - Всё к девкам подкатывает, - Засмеялся Гришка негромко, - умственность показывает! А што умственность-то дурная, когда остального нетути, да и замуж не зовёт? Так, пустозвон дурной! Башка чисто колокол треснутый - вроде как большая и гул стоит, ан сразу видно, порченый!
  
  А я как книжку увидел, так мало што не затрясся! Оливера-то Диккенсова прочитал уж, потом арифметику и листы разрозненные, но прям не то. Оливер-то, ён интересный, а енто так, даром што тоже буквы, хучь и другие. Игру бросил, да и подбираюся поближе, значица.
  - ... а это, милые девы, - Разливается Анатоль как тот соловей, что каркает, - великая поэма слепого певца Гомера... чего тебе, мальчик?
  - Книжку поглядеть хотел, - А самого такая робость одолела, што прям я не я! И руки, значица, о порты обтираю - после бабок-то.
  Видно, што Анатоль ентот не сильно-то и хотел книжку давать. Но тут дело такое - мы ему навстречу пошли, с бабками-то, теперича и должок как бы.
  - Читать-то умеешь? - Насмешка в голосе вот прям чуйствуется.
  - А как же! - Меня ажно вскинуло.
  - Понимаешь, мальчик, - Анатоль, почуяв внимание, затоковал, постоянно поправляя очёчки, - есть книги, более подходящие тебе по возрасту и интеллектуальному развитию. Ещё в семьдесят пятом году в 'Новой Азбуке' напечатали рассказ 'Филиппок' под авторством графа Льва Николаевича Толстого. Боюсь, 'Илиада' окажется несколько сложной для твоего понимания.
  Насупился, молчу, и Анатоль, вздохнув вот прям напоказ, протянул мне книгу, почему-то открытой.
  - Сотни воителей стоит один врачеватель искусный! Не... - Останавливаю чтение, засмущавшись, - я так, не шибко штоб искусный покамест! Так, по коровкам больше.
  Анатоль почему-то замолк и только рот открыл, подержал так, и снова закрыл.
  - Бойко, - Одобрил Сергей Сергевич, - Церковную школу окончил?
  - Да ну, барин, смеёшси? Пятнадцать фунтов пшеницы за месяц отдай и не греши! В городе уже, по вывескам.
  - Кхм... так бойко, и по вывескам? - В глазах интерес, но такой, што немножко не такой - как перед жучком интересным.
  - Потом по газетам, - Пожимаю плечами, переминаяся под взглядами скубентов.
  - И долго учился? - Анатоль, задавший вопрос, зачем-то наклонился.
  - Ну... нет. Так просто - переехал из деревни, потом вывески, а потом всё, умею.
  - Богата земля русская Ломоносовыми, - С чувством сказал Сергей Сергеевич.
  - Агась! Только академиев по деревням нетути!
  
  
  
   Двадцать третья глава
  
  
  
  - Охо-хонюшки! - Проснувшись, спускаю босые ноги на циновку и крещуся от души на иконку, подвешенную в углу - от плеча до плеча, от макушки до пояса, с силой вжимая в тело сложенные щепотью пальцы, - Грехи наши тяжкие!
  Опять снилася всякая гадость, но для разнообразия не про Ходынку, и то хорошо, а то устал уже. Не пойми што снилася - каша, а не сон. Какие-то мутанты, ядерный апокалипсис (знать бы ишшо, што енто такое!), живущие в канализации черепашки-ниндзя и я - чилавек, который паук.
  Не впервой сниться такое, но я всё в сомнениях - нечистый насылает или Боженька предупредить хотит, как праведника. Иль просто так, потому как в голове понамешалося всякого. Вроде и спасал всяких-разных во сне, но паук, он же тово... или не тово?
  Но по стенам было здорово - фух етак, фух! Только с паутиной неловко вышло - сперва руками пускал, а потом вспомнил, што пауки её через зад, и всё. Жопой, значица, паутину начал пускать. С голым задом по городу, оно как бы и не тово, хучь и в маске.
  В церкву бы, на исповедь - душу облегчить, но што-то сцыкотно. Священники ж, оно тово, почитай што чиновники, только и славы, што власть духовная. Всё равно власть! Обязаны доносить, кто и што злоумышляет или о странном думает . А меня всё такое собралося, што вот прямым ходом в монастырь на вечное заточение .
  - Опять до рассвета проснулся, - Зевнув, прикрываю рот рукой, глядя на солнышко, только-только показавшее свои лучики. Встав, делаю несколько вялых движений руками - вроде как зарядка. Перестарался вчера с упражнениями - тестировал себя, значица, да ишшо и не выспался из-за снов дурацких. Ну и ладно, обойдусь сиводня. Так только, руками помахаю, штоб суставы не скрипели.
  Ополоснулся в речке, проснулся наконец толком, и с некоторым сумлением оглядел вытащенные верши, не став даже вытряхать сонно открывающих рты карасей и нескольких мелких окушков, у одного из которых кто-то обгрыз хвост. Пусть! Чай, не протухнут в речке-то, доживут до обеда.
  Сделал себе суп не суп, кулеш не кулеш, а так - варево из грибов, кореньев рогоза и прочего такого же, травянистого. В охотку-то иногда хорошо идёт, не всё ж время рыбу да раков.
  
  На дачи мне сиводня сильно после полудня, так с Лизой козьемордой договорилися. Оно конечно, надо не столько мне, сколько ей. Но поскольку она, коза такая, каким-то боком сродственница владельцу дач, да и сама не из простой семьи, то и тово. Получается, што и мне надо. Нельзя ссориться-то. А ну как вякнет што девка, и пускать перестанут?
  Сливки денежные с дач я уж собрал, сейчас всё больше по мелочи вожуся. Кому из бересты што на заказ, кому поднос под фрукты из лозы. Лук индейский могу сделать, стрелы. Мальчишки местные за доблесть щитают луки себе сами делать - вроде как испытание на настоящего индейца, а вот со стрелами хужей. Терпёж тута нужен, да понимание дерева. Да и сделаешь только-только, а стрела и тово, сломалася. А им лениво сидеть да делать што-то. Баре!
  Не так штобы очень выходит, но токмо если сравнивать с тем, первым заработком. Кажный день - рупь, не меньше! Бывает, што и до трёшницы, так што неча Боженьку гневить!
  И енто токмо денюжкой. Харахура ишшо всяка-разная, но уже в мою пользу, а не как тогда, так-то!
  Фаина та толстомордая, с Лизкой и прочими раздружилася, значица. Они и так уже тово, а тут подставилася девка со старьём всяким, когда со мной торговалася. Не шибко их на дачах любят, оказывается.
  Господа-то они господа, но из крещёных. Евреев, значица. Так бы оно и ерундистика, если бы скажем, по лечебной части обреталися, ну иль ещё какой умственной. Таких уважают, даже если и не крещённые. Умственные потому што.
  А они, значица, по торговой части, да какой-то не такой, неуважительной. То откупщиками винными, то ишшо што такое же, людям не полезное, не душеспасительное. Кулаки-мироеды как есть, только што не сельские, а повыше взабралися, к самим господам. Как по мне, то же говно, токмо што кучка побольше и повонючей.
  Ну и прозвали Фаину после тех торгов старьёвщицей. Ходит теперя одна, морду ото всех воротит да щурится нехорошо на былых подруженек. И припомнит, ей-ей! Такие не забывают ничего дурного, што им сделали. Сами если што, так сразу, удивиться даже могут потом, если им што припомнят. Они вроде как в своём праве, а другим ни-ни!
  Жалко? Не... как вспомню то 'не спортивно' от её батюшки, так ажно зло берёт. Стервь такой! Да и сама Фаина та ещё жабка хищная!
  Зато теперя если меняюся на што, так ого! Все помнят, што девку старьёвщицей прозвали. Не то штобы не торгуются теперя, но хлам всякий всучить не норовят. И вообще, с оглядкой - не голосом продавливают и авторитетом родительским, а вежественно.
  Разложат, што поменять готовы, да и торгуются. Иногда попервой друг с дружкой меняются, а уж потом со мной, ну да то их дело.
  Попив чаю, разложил свои богачества, полюбовался. Наменял! Рубах теперя четыре, и одна даже почти по росту, самую чуточку мала, в подмыхах треснула. Ничо, Мишке отнесу, расставит! Штанов двое, да ишшо те - Фаиного батюшки, меж ног протёртые. Жилетка хорошая, только што длинная, почти до колен. Картуз гимназический без кокарды, со сломатым козырьком, чутка великоват, но леп. Шинелка оттуда же, по осени пригодится, тоже на вырост. Ремня два, один даже почти новый, токмо пряжка отломана мал-мала.
  По хозяйству топор, лопата железная, нож-косарь есть, из тесака солдатского переточеный. Тяжеловат, как по мне, зато ух! Я им так кручу иногда - представляю, как турка рублю, и потом его высокоблагородие господин полковник - слуга царю, отец солдатам, мне на грудь медаль вешает. Большую и на ленте!
  Два ножика обычных и ишшо два таких, праздничных, господских. Ручки фу ты ну ты, а лезвия блестючие и кончики круглые. Красивые, страсть! Лезвие когда рукавом пошоркаешь, подышишь, так отражение свое чутка увидеть можно.
  Господа, которы мелкие-то, пыталися объяснить мне, зачем такие. Объяснять-то они не горазды, хучь и гимназисты - понял только, што кончики круглые, штоб не порезали ково за столом. Экие нравы у их!
  А чайник? Кастрюля, сковородка, бутылки стеклянные?! У хозяйки нормальной побольше-то будет, кто ж спорит. Ну так и я всего-ничего добром обзавожуся, а уже - вот! Домовитый потому шта, хозяйственный. Вот же повезёт бабе, на которой женюся!
  Хозяйство есть, плясать могу здоровски, на кулачках чуть не первый на Москве среди годков. И цвиркать через зубы, тоже важно ведь! При разговоре вежественном, оно бывает, што и надобно. А я здоровски умею, бутовские все обзавидовалися.
  
  Достал берестяной туесок, разложил на солнышке две пробки от графинов, медаль с собачьей головой, самонастоящую сыщицкую лупу - больщущую, сломанные часы в медном корпусе и каменную голову каково-то мужика, Цезаря. На Хитровке совру што-ништо покрасивше, вроде как родственник. Не зря ж менял!
  Ишшо для знакомых всяко-разного набрал. Девкам знакомым с Хитровки ленточек всяких да бусинок россыпью, чуть не целый туес насобирал. Оно вроде и копеешно, а всё внимание! Сувениры.
  Посмотрел-полюбовался, и ажно в груди распёрло. Видели бы меня мальчишки сенцовские, то-то бы позавидовали! Ладно ишшо рубахи, у некоторых тоже по две, а то и три есть, если кто совсем богатый. А часы?! Пусть сломанные, но ведь настоящие, а?! А пробки хрустальные?! Богатство как есть!
  - Саньки только Чижа не хватает...
  Грустно стало, чуть не разнюнился. Чиж, Мишка Пономарёнок... эх-ма! Всё как-то так, да не в лад.
  Штоб мысли дурные из головы выгнать, стирку затеял. Оно конешно, какая там толком стирка в реке? Даром што щёлок наделал да в бутылки залил, стоит вон. Стирать-то где? Корыто тащить замаешься в мою глухомань, а выдалбливать, так вроде как и можно, но не так, штобы сильно нужно. Сколько тово лета!?
  Так, в речке намочил, потом вытащил, с щёлоком пожамкал, ну и снова полоскать. Не так штобы очень получается, но потом не воняет и грязи не видать. Правда, одёжа от такой стирки вся какая-то серая, но тут уж как есть.
  Оно вроде как и нетрудно стирать, да и одёжи мало, но именно што вроде как. Бабская работа, непривышная. Провозился пока, так проголодаться успел. Но правда, и ем я много, расту потому што. Харчи-то какие!
  На дубке замерял, так чуть не полголовы выше стал, а я ж здеся всего ничего, до сентября ишшо две недели осталося. Может, ишшо вырасту до осени? А потом ишшо! Помечтал немного, как я такой высокий, на две головы выше всех, да в Сенцово прошёлся бы, в сапогах лаковых и с гармошкою, и штоб играть умел. То-то бы Иван Карпыч подивился! Небось не стал сквозь глядеть, как ранее!
  Пока мечталося, руки сами развесили всё на ветках, штоб высохло. Глянул на солнышко, а до полудня ишшо далеко, успею и пообедать. Или даже как у господ - второй завтрак. Как обычно, уха да рыба печёная, приелось уже мал-мала. Ну да ничево, на Хитровку вернуся, вдоволь рубца наемся да головизны!
  Оно канешна, можно и прикупать в деревне снедь, но вот не хотца. Денюжку тратить, когда вон - рыба в речке? Нет уж, ищите другово дурня!
  Наелся, ягодами заел, чаем запил, и то-то хорошо! Подошёл к полке с книгами и постоял, на носках покачиваяся. Выбираю, значица! Три книжки дали на почитать - 'Илиаду' Гомера Слепого, учебник по анатомии, да стихи Пушкина. И четыре своих, выменянные. Сыщицкая одна, и про доктора Франкенштейна ишшо, но тама страниц не хватает, саму малость. Adventures of Oliver Twist. Dickens, почти до конца дочитанная. И учебник по грамматике, но тот скушный и понятно мало. А ишшо неправильным кажется, но когда думать о том начинаю, сразу будто гвоздь в голову вколачивают.
  Скубент, который Сергей Сергеич, велел тогда Анатолю книжку мне дать, он вроде как старший над ним. А потом, когда пришёл через несколько дней, расспрашивать меня взялся - што да как. И книжку енту, с анатомией, на почитать дал. Снова потом расспрашивать.
  А я, вот те крест! Понял там што-ништо, но дурнем прикинулся - дескать, картинки такие чудные да срамные! Дай ишшо таких же посмотреть! Сергей Сергеич назвал тогда меня индивидуумом с уникальной эйдетической памятью , но вполне себе посредственным интеллектом. Не понятно, но малость тово, обидно стало, хучь и смолчал. Боюся я его, глаза больно нехорошие.
  Франкенштейн как есть, вот ей-ей! Дай волю такому, так ножиком всего порежет и голову вскроет. Насмотрелся я на таких на Хитровке, хучь и был там всего ничего. Ножиком ткнёт, да и через тело переступит. Один в один, ей-ей! Токмо те из варнаков, а Сергей Сергеич вроде как из господ, вся и разница.
  Я потом думал много - напугался зряшно, иль нет? Можно было б ведь подойти, в науку попроситься. Книжки там всякие. А потом решил, што и нет. Откуда умственность свою объяснять стану?
  Вот так не умел, не умел, а потом бах! И читаю, да ишшо заумное всякое понимаю. Иной кто просто подивиться, да и смолчит, ну иль хотя бы пытать не станет, што да как. А Сергей Сергеич дотошный не по-хорошему, так што ну его! Оно лучше через Хитровку к умственности приду, тама образованных людей полно.
  ***
  - Мальчик, где ты был!? - Козьемордая, возящаяся у маленькой летней сцены, ажно ногой притопнула. Знает уже давно, как меня звать-то, а вот нравится - мальчиком, и всё тут! Вроде как если без имени, то не на равных почти шта, а как прислуга в трактире.
  Да я-то и не против. Платит кажный раз полтину, да иногда на кухню проводит и велит кухарке накормить. Та баба вредная дюже, но готовит ничево так, вкусно! Позавчера щтей чуть не целый чугунок одолел. Господа, они вишь ты, свежее всё едят - раз-другой поели, и на выброс. А если в гости сходят, так и вовсе. Так Анфиса выкидывать собрался, а тута я. Думал, лопну, еле ушёл! Ишшо хлеба с собой старого дала, и кусок пирога, што разломался, когда на пол упал.
  - Тама, - Махаю рукой неопределённо и вытаскиваю часы, которые ношу на цепочке, прикреплённой к вороту рабахи, даже кармашек пришил на груди, - Вишь, сломалися.
  Господа, которые молодые, зафыркали-засмеялися чему-то, вроде как о своём. Взявшись за штанины, оттягиваю их в стороны и делаю вроде как книксен - поздоровкался, значица. Снова смешки, ну да и пусть их.
  Спектаклю они ставят, на даче-то. Парень што постарше, из гимназистов, которому последний год тама учиться, ён вроде как режиссёр и главный актёр из мущщин, а остальные так, не пойми што. Одни барышни вокруг него вьются - невестятся, значица. Другие всё больше покрасоваться хотят перед зрителями. Есть и те, кто просто от скуки иль за компанию.
  Ну и двое парнишек лет по четырнадцати, прыщеватые и дрищеватые, перхотные какие-то. Енти на барышень заглядываются, с декорациями помогают, да и роли какие-никакие играют. Но так, везде ниочёмно.
  Ну и я, значица - на все руки. Пилить, строгать да таскать. Они ж тута белоручки, ничиво не умеют и пачкаться бояться. Краска попала на рубаху - ах-ах, маменька заругает! Так старую надень, што проще? Агась! А покрасоваться?!
  Вокруг краски, доски, бумаги, картонки! Добра не на один десяток рублёв, а раскидано так, что сердце кровью обливается.
  - Кто здесь? Отелло, ты? - Кривляется, выворачивая зачем-то себе руки, тёмненькая барышня на сцене, в дурном парике из консково волоса.
  - Я, Дездемона, - Ломающимся дискантом ответствует прыщеватый, намазанный зачем-то гуталином. И так рожа без кожи, а теперича и вовсе - ужас будет на морде лица.
  - Что ж не идёшь ложиться ты, мой друг?
  Лиза кривится, но сдерживается. Она систент режиссёра и главная актриса. Обычно чуть не все женские роли ей, а недавно прочие барышни чуть ли не бунт подняли - дескать, тожить хочут! Теперича козьемордая барышня напополам разрывается - как систент хочит, штоб спектакля вот прям совсем хорошей была. А как актриса, котора ведущая, ревнует.
  - Держи ровней, - Срывающимся голосом командует второй прыщевытый, Вольдемар который, косясь то и дело на сцену и орудуя кистью. Это вроде как я держу неправильно, а не у тебя руки кривые.
  - Что? - Угрожающе, как иму кажется, говорит Вольдемар. Я што, вслух? Да уж...
  - Дай-ка кисть, - Кладу декорацию на землю и несколькими широкими мазками дорисовываю кирпичную кладку. Помирать, так с музыкой!
  - Лиза, он... - Вольдемар возмущён, токмо што не пар из ушей.
  - Мальчик позволил себе лишнее, - Барышня выразительно так косится на меня, - но отчасти он прав. Руки у тебя может и не кривые, но ты так следишь за Душкиной на сцене, что испортил уже несколько листов картона, заодно раскрасив рубаху Егора.
  - Я! - Вольдемар вспыхивает и замолкает. Отобрав у меня кисть, начинает работать, уже не отвлекаясь, - Пшёл отсюда!
  Лиза с видом мученицы, взяв меня за рукав, отводит в сторону и поручает оттаскивать мусор.
  
  - Завтра приходи пораньше, - Приказывает она, вручая полтинник, - у нас скоро премьера, а ничего ещё не готово.
  - Агась! - Вытаскиваю часы, важно открыв крышку и поглядывая на циферки, отчего Лиза снова фыркает. Ну так для того и вытаскивал! Она, барышня-то козьемордая, проста. Мнит себя умственной, а так баба и есть, только што из господ.
  Покажи себя дурнем простодырым, да штоб она себя выше почуйствовала, и всё. Я так мыслю, што и не особо я в ентом тиятре нужен - так только, што вроде как прислуга личная. Психолухия!
  
  Прошёлся по дачам - штоб напомнить о себе, значица. Стрелы там индейские, туески под ягоды, ишшо што.
  - Мальчик, - Позвала меня немолодая дама с очками на палке, поманив пальцем. Подошёл, а так как давай выспрашивать - кто я, да откуда, да зачем.
  - Барыня-мадам, - Говорю, - извольте откланяться! Потому как дела неотложные зовут меня. Зов природы чуйствую!
  И за живот! Та скривилася едва, но отпустила. Ну и я бегом оттудова! Ишь, любопытная!
  А на выходе с дач Вольдемара увидал. Стоит такой, улыбается нехорошо, и как назло - сторожа куда-то отошли. А может, и к лучшему-то?
  Ну и встал, в гляделки-то играть. Драться-то мне с ним не с руки, потому как из господ, а так не страшно. Глядели-глядели, а потом я и пошёл к выходу.
  Вольдемар, он задираться не стал, смолчал. Токмо такой ненавистью от него полыхнуло, что мне ажно спину потом жгло. Враг. Настоящий враг, ети его. И всего-то из-за длинного языка мово.
  
  
  
   Двадцать четвёртая глава
  
  
  
  Приснившаяся игрушка получилася наяву не с первого, и даже не со второго раза. Всего-то колобашечка пустотелая, из расколотой пополам баклуши, выдолбленной внутри, да склеенной или связанной затем наново. Внутрь палочка вставляется, с намотанной верёвочкой или леской из конского волоса. Да на палочку енту надеваются лопасти из луба, чуть изогнутые и приклеенные изнутри на лубяной же обруч. Просто вроде, а пока сделал, весь изругался!
  Во сне игрушка сильно здорово летала - дёрнешь так за верёвочку, и лопасти тоненькие - фырр! И вверх. А наяву на ескперименты ушло три дня, штоб нормально всё. Оно как понял всё превсё и каждую детальку отладил, так и пошло. Всё просто так, што вот чуть не кажный мальчишка деревенский, коли не совсем рукожопый, сладить сумеет.
  Оно конечно и здорово, но как бы и не совсем. Думал-думал, ажно голова разболелася от непривычного. Хучь и просто всё, да одному много не наделаешь - быстро если. А мне быстро надо, потому как господам из мелких в гимназии свои скоро, лето кончается.
  Одному если, то штук может тридцать наделаю, ну пиисят, не более. А на дачах бутовских детворы одной под полторы сотни, и кажному ведь захочется. Ну, пусть не кажному - те, кто постарше, важничать могут, вроде как взрослые. С другой стороны, взрослые тоже могут захотеть побаловаться.
  Они, господа, чудят иной раз сильно - сам видел, как бабочек сачками ловят! Да не на рыбу штоб, а просто мертвят насекомых вонючим чем-то, и любуются потом. Коллекция вроде как. Тьфу! Кладбище етакое хранить, ну кто в здравом уме будет?!
  А у каждого из господ не дружки-ровесники, так племянники всякие имеются. И всем захочется, потому как новинка. Простая притом новинка, повторить легко. Так-то!
  По всему выходит, што продавать нужно много и сразу, штоб на всех хватило, да с избытком превеликим. Я так мыслю, што некоторые от жадности могут и по десятку расхватать. Себе, да про запас, да дружкам гимназическим. Не, не от жадности, а от етого... ажиотажа!
  День на продажу, ну может два - вот ей-ей, не более! Потом найдётся кому повторить, да взять хоть тово нехорошего господина, што щиты наплёл и других научил. А бутовские? Што, не перехватят?!
  - Вот же срань! - Заволновался так, што усидеть не смогу. Вскочил, забегал перед балаганчиком - мне так думается легше. По всему получается, што нужно бутовских либо в долю брать, либо платить, штоб делали, што скажут.
  - В долю если сразу, да объяснять, так вот ей-ей, перехватят! - Штоб волноваться поменее, начал постукивать слегка ладонями и кулаками дубок, вроде как набиваю кулаки - как копыта будут тогда, и успокаиваюся заодно.
  - Бутовские? Енти да, порченные. Перехватят! А если платить за работу, но пообещать ишшо и в долю взять? Не, обманут! Никого за мной нет, так што даже на кресте поклянутся, а всё едино обманут! Замолят потом грех.
  Потянул было палец в рот, ноготь обгрызть, и остановился - сроду у меня такой привычки не было! Или это тово, из прошлой жизни? Тьфу ты! Тут делу сурьёзное, а в голову ерундистика всякая лезет!
  - А может, сперва заплатить и долю пообещать, но ничево не объяснять? Так они вроде и не дурные! А если - лишнее!? Точно! Ерундень какую-нибудь, а то и не одну. И пусть гадают, што енто я задумал! Небось не догадаются!
  
  Деньги было жалко до слёз. Свои, кровные! Восемь рублей за работу уговоренную отдай и греши! А куда деваться-то? Конец лета, самая страда, рабочие руки нужны так, што прям ой! Оно так и так колобашечки долбить да луб над паром гнуть, старики б обезноженные сели, да с детьми совсем малыми. А всё равно довод!
  - Копейка с рубля потом? - Протянул староста мозолистую ладонь.
  - Копейка!
  Делаю вид, што прям вот верю. Нельзя показывать-то, што не веришь, иначе сразу кочевряжиться начнут, цену себе набивать - за обиду-то. А сами-то, тьфу!
  - Мой заработок - дачи бутовские. До копеечки мой, от мальчишек ваших только помощь тягловая. Перетаскивать, значица. Потом уже - в городе иль на дачах других, уже ваш доход. Моё только копейка с рубля.
  Договор скрепили крепким мущщинским рукопожатием. Слишком даже крепким, Степан Васильевич изрядно так мне ладонь намял, в глаза глядючи, дрогну ли?
  Не дрогнул, да и потом боли не показал, потому как мущщина. Я мущщина, а вот староста как бы и не слишком. Дрогнул бы я лицом хотя б, так всё - сопляк малолетний, проще убедить себя, что договор похерить можно. А раз не дрогнул, то и получается, што Степан Васильевич зазря мучительством занимался. Поулыбалися, да и разошлись.
  Я так мыслю, што меня послать могли б и сразу после тово, как щиты и шлема показал. Вежество только потому показывают, што опаска есть, а ну как обижуся и в другую деревню поеду, да секреты и раскрою. Так себе люди здеся, порченые.
  ***
  - Ваше дело сторона, - Обернувшись, ишшо раз оглядываю носильщиков - никто не запачкался, не употел слишком сильно? Козявки из носа не торчат? - Молчать и улыбаться. Поняли?
  - Да поняли, поняли, - Огрызнулся Гвоздь, поводя плечами и переводя дух, - Пошли уж!
  Он потянулся к стоящему на земле лыковому коробу, примеряяся, как ловчее накинуть обратно на спину.
  - Да пущай стоит! Енто и не нужно! Обманка для дуриков.
  - Да ты! - Гвозь с силой сжал было кулаки, глядя на моё ухмыляющееся лицо, и мотнул головой, будто отряхиваяся от воды, как собака, - Пошли.
  Недоволен он, иш ты! А мне-то што? Я, может, тоже многим чем недоволен, но помалкиваю. Нет-нет, да и мелькает иногда, когда с бутовскими вожуся, што чужинец я средь них. Так-то не обижаюся, на што обижаться-то? Но и им тогда обижаться неча, когда на меня доверия нету. Так, удобственность взаимная, да играемся иногда вместе.
  
  - С новинкой никак? - Полюбопытствовал знакомый сторож, придерживая ярящихся собак.
  - Ага! - Лыблюсь во все двадцать шесть, как лучшему дружку. Мужик он говнистый и противный, но - психология!
  Один из студентов услыхал недавно слово психолухия, да и ну в смех! До слёз смеялся, а с той поры меня психолухом только и кличет. Правда, книжку подарил, про Мёртвые Души - насовсем, а не на почитать, потому как старая очень, не жалко. Я ишшо не начал, но мыслю - што вроде Франкенштейна будет, с духом пока собираюся. И так через раз снится всякое нехорошее.
  Я править недавно язык стал, но пока плохо получается, следить за собой надобно. Я нет-нет, да и собьюсь когда не надо. Оно ведь как по-хорошему?
  С господами на одном языке разговариваю, да не на господском, ни-ни! Они любят такой язык у простонародья, што вроде как ярмарочный-лубочный. Нарошно иногда словеса корявить нужно, те тогда умнее себя чуйствуют, ну и умиляются 'простонародному говору'. Вроде как знаем своё место.
  Со студентами умственно можно. Они почти што господа, да и не совсем. Денюжек с их не возьмёшь, так што и не совсем господа. А вот книжки можно. И язык, опять же, поправить.
  Бутовские и деревенские вообще - как привык, по ранешнему. Умственные и господские слова они не любят - думают, што задаюся.
  Ну и на Хитровку вернуся, там по-своему надо. Когда матерок, а когда и енти... жаргонизмы. Студент тот смешливый, он филолог, интересно бывает послушать. Правда, особо и некогда. Енто он бездельничает - шатается по деревне, да байки стариковские слушает, а мне работать надо!
  
  Проходя через ворота, крещуся немного напоказ, для сторожа.
  - Ну-с, господа хорошие и нехорошие, - Вертаюсь к бутовским, примеряя на себя роль ярмарочного зазывалы, - на рожи пригожие, так себе и вовсе негожие! Начинаем представление, всем на удивление!
  Отпавшая челюсть Гвоздя порадовала, и што важно - давить взглядом перестал. Так-то!
  - Давай, как показывал, - Командую бутовским, и выхожу вперёд с палкой, как мажор из тамбура, и ну вперёд! Я палкой машу - дирижирю, значица. Гвоздь за мной, палками барабанит по куску жести, закреплённому на деревянной колоде. Ну и Лёшка Зимин на жалейке етак - ту-ду-ду-ду! Красиво получается, громко! Остальные пятеро без музыки идут, но в ногу стараются.
  Прошлись етак чуть не до центра дач, всех собак окрестных собрали, с детворой вместе. Ну и взрослые подтянулися - кто недоволен, а кто и смеётся.
  - Публика почтенная! - Вопю во всё горло в сторону взрослых, вставших чуть в стороне, да кланяюся мало не в землю.
  - Почти почтенная! - Поклон в сторону детей, поясной.
  - И котора так себе! - Совсем чутка кланяюся вставшим в сторонке служанкам.
  В ответ смешки и всякие там реплики, но вот ей-ей, не слышу! Подойди ко мне сейчас да в лицо заори, так и не пойму ничево. Волнуюся!
  - Господа и госпожи хорошие, на морду лица пригожие, умом и деньгами гожие! Только сиводня, только для вас и только сейчас! Представление до полного вашего изумления! Собирайтесь без стеснения, вместо билетов показывайте хорошее от меня настроение!
  Ору так и вижу - собралися уже мал-мала, тянуть нельзя, а то и хмуриться начнут. Ставлю два короба рядом, собираю ветролёт и так - фыр-р-р! Лопасти лубочные вверх и кружатся, кружатся... а потом спускаются не быстро, так же кружась.
  - Рот закрой, раззява, - Пихаю Гвоздя локтем в бок, - Лови давай!
  - А? Ага!
  Опомнившись, тот подхватывает лопасти у самой земли.
  - Господа князья да бояре! Граждане почётные, дворяне по дням нечётным! Видеть спешите, чудо узрите! Игрушка для мала и велика, ценой невеликой! Полтина цена, небесная игра! Спеши, забирай, всех знакомцев удивляй!
  - Уу... - Гудящая толпа нахлынула, разбирая ветролёты. Иные, не считая, кидали много больше полтины и спешили отойти да поиграться.
  - Держи, мальчик, - В руки суют трёшницу, наспех отдаю колобашечку и лопасть, и немолодой господин отходит спешно, отмахиваясь от сдачи. А у самого ажно руки трясутся!
  - Дай-ка ещё две... нет, сразу пять! - Барыня копается в рюдикюле, разговаривая с кем-то в толпе, мне невидимым, - Сусловым надо непременно, двое детей всё-таки, да и сувенир вполне оригинальный, Модест Петрович оценит. Ничем не хуже бумерангов австралийских!
  Лезу в короба...
  - А всё, барыня, - Ответствую посаженным голосом, - кончилися.
  - Как? - Барыня не гнушается заглянуть в короба, - И правда. Завтра приходи, непременно! Задаток нужен?
  - Што вы, барыня! Как только, так и сразу!
  Гудя, толпа стала рассасываться. Кажный пятый, наверное, норовил подойти ко мне да приказать, штоб вот прям завтра было. Непременно!
  Глянул на бутовских я и понял - всё, договора побоку. Насмотрелися на ажиотаж да на трешницы, будут небось всей деревней сегодня ветролёты делать. Какая там страда! Вот тот день, который весь год прокормит!
  - Поняли? - Говорю, - Бегом в деревню, да к работе приступайте!
  Только пятки грязные мелькнули - всё, теперя до самого Бутова не остановятся.
  А сам бочком, тишком, да и в кусты чуть не ползком. И к дальним дачам - тем, што господа из небогатых снимают, к холодничкам щелястым.
  Прокрался к дому, да в окно и постучался, ан нет знакомцев моих, гуляют! Ну, сам же шумиху етакую устроил! Чуть губу не исжевал, пока в сараюшке дровяном дожидался их. И так-то лишнее не люблю на дачах задерживаться, а тут ишшо и деньжищи такие! Сидел пока, так и перещитал все.
  Четыреста двадцать три рубля и два гривенника, копеечка к копеечке! Несколько раз перещитал, верно всё. Как, думаю, так может быть?
  Три сотни и ишшо пять игрушек, да по полтине, а набежало ажно за четыреста! Потом вспомнил господина тово, што трёшницу сувал и от сдачи отмахивался. И много ведь таких было! Потому как ажиотаж!
  
  Знакомицы мои пришли мало не через два часа.
  - Тс, - Из кустов им, - я енто.
  - Егорка? - Барыня гимназическая через пенсне так близоруко.
  - Я, Юлия Алексевна! Моё почтение, Степанида Фёдоровна! - И пока не опомнилися, вытащил из-за пазухи два ветролёта, - Подарок! Не отказывайтесь! Мне, может, приятственно подарок вам сделать!
  Быстро отдал деньги - на хранение. Только перещитал ишшо раз уже при них, штоб неловкостей потом не было. И драпу! Только попрощаться успел.
  Украдут? Не! Учителки енто гимназические, а них у-у! Репутация. Я ж по дачам не одну неделю хороводюсь. Как деньги первые пошли, так и думать стал, как бы их не спёрли.
  Мне ж их ишшо в Москву везти, а такие денжищи, да у мелкого мальчишки явно не из господ - отымут, да и скажут, што не было! Хоть кто!
  А ети нет, слышал разговоры. Одна вдовая, да без детей, другая так замужем и не была. Не старые ишшо, но и не так, штобы молодые. Хотя и ничево так, красивые! Живут вместе, как две голубки, всё под ручку ходят. Да скромно живут, хотя деньги есть.
  Не жадные, а просто лишку не тратят на себя. На других ково могут - благотворительность называется. Есть и такие среди господ, оказывается.
  Прочие деньги я им уже передал, почти пятьсот рублей вышло вместе! Я не я буду, а пройдусь ишшо по Сенцово в сапогах лаковых, да с Санькой вместе. Скоро!
  
  Вернулся к балаганчику, а самого нетерпёжка какая-то подпирает. Пора, дескать, валить отседова, да побыстрее. И што, бросать всё нажитое?!
  Попытался узлы собрать собрать все и понял, што не донесу просто. Одной только одёжи и обувки тючок получился, увесистый такой. С одеялами-то вместе.
  Утварь хозяйственная, да книги - ишшо один тючок, да куда как побольше!
  И ведь как бросить-то? Всё нужное! Ладно топор, он на Хитровке не очень-то нужен... хотя енто как сказать! Для маскировки чисто пригодится. Приеду я такой с топором да одеялами, кто ж потом поверит, што у меня денжищь цельная куча? То-то! Байками пощитают, да и обсмеют тово!
  Возился так, да и понял, што всё равно всё не унесу. Книжки тогда собрал в тюк, одёжу какую-никакую, штоб на осень хотя бы, а сам чуть не плачу. Бросать добро, ну как так можно!?
  Взял тогда лопату и оттащил подале. Я давно уж присмотрел место под землянку - так чисто, для порядку. Штоб было. Овражек небольшой, да дерево рухнутое на краю - живое, не подгнившее.
  В корнях и откопал ухоронку, да и припрятал. Потом, может, ишшо и вернусь! Чай, рубля на три добра, никак не меньше.
  Возился пока, туда-сюда, уже и к тёмнышку дело. Ну, думаю, што ноги впотьмах ломать? Встану с солнышком, да и на станцию!
  Поел лепёшек ржаных из остатней муки, да и спать. Тяжко спалось, плохо. Всё какие-то погони, перестрелки. Потом и вовсе - с собаками будто меня гонят. Проснулся, а и правда - собаки брешут!
  - Охотники небось, - Говорю сонно, поглядывая на всходящее солнце, а потом ажно вскинулся, да какие там охотники!? Голоса знакомые у собак, сторожицкие. Меня затравить небось хотят!
  Подхватился как был, налегке, и бегом! Только ботинки обул. Потом не выдержал всё ж, да и вернулся за книгами и одёжкой. Чай, сторожа все не так штобы молодые, бегать давно отвыкли!
  Подхватил, да и тикать! К станции прямо, и добежал почти, а потом ка-ак полетел! И башкой дерево. Подхватился было, а меня в спину так - раз! Сапогом.
  - Не так быстро, молодой человек, - Усмешливо так. Поворачиваюсь... ба! Околоточный! Чёрные шаровары и чёрные же мундир с красной отделкой. На боку шашка, а в руке револьвер, в лоб мне смотрит. А здоров до чево!
  - Как же вас просто просчитать, хитровский сброд! - Усмешечка, и околоточный неторопливо достаёт серебряный с монограммою портсигар и зажигалку, прикуривая, - Всегда прямые пути выбираете, хитрости самые примитивные.
  Обидно стало, жуть! Я не примитивный и не сброд! Откуда мне знать-то, как сбегать нужно, если воровским промыслом не занимаюся?! И не ривалюционер какой.
  Только встать захотел, штоб отряхнуться хотя бы, да кровь с головы утереть, а околоточный - на! Носком сапога под коленку. У меня ажно слёзы из глаз. Сижу, за ногу держуся, да и плачу.
  А тут и сторожа подоспели с собаками.
  - Благодарю за службу, - Кинул им околоточный, да и распустил. Одного только оставил - тово самого, говнистого, да и назад, к балаганчику.
  Еле дошёл, потому как хромаю, да голова кружится и болит, сблевал два раза. Околоточный только ругался, да в спину всё пхал. А дошли, и они начали балаганчик мой рушить да в вещах копаться. Долго копалися, а потом околоточный присел и говорит:
  - Где деньги, щенок? - И по лицу, а потом темнота. Очнулся, когда он водой на меня брызгать начал да за веки трогать.
  - Перестарался, - Етак с досадой, - слишком сильно этот сопляк головой о дерево ударился, когда убегал.
  - Да и убить не жалко, - Заухмылялся сторож.
  - Поговори! - Цыкнул околоточный, - что ж...
  Меня вздёрнули за шиворот и глянули в лицо тёмно-карими глазами с заметными красными прожилками.
  - Идти нормально не способен, - Сказал полицейский, - Севастьян! Тебе его тащить придётся до станции.
  - И-эх! А может, тово?
  - Поговори!
  До станции шли долго, хотя как шли... меня несли, но вот ей-ей! Лучше б своими ногами, но штоб голова не болела! Раскалывается так, што ой, да ишшо и нутро всё выблевал.
  И енти ишшо... Севастьян ругается то и дело - неохота тащить, вишь ты. А околоточный стращает всяко-разным. Преступник я, оказывается, дачи обносил. И слушать меня не хочет, ну вот совсем!
  Перед станцией самой околоточный сунул мне в зубы таблетку и велел проглотить.
  - Опиум, - Непонятно сказал он, - глотай!
  В голове быстро получшело, но думалка отказала вовсе уж совсем. Помню только, што видел на станции Вольдемара тово, да с барыней, которая вопросы задавала разные. Тётушка егойная, так-то. И с околоточным они знакомы, барыня ему ишшо ручку дала поцеловать, а тот всё под козырёк брал. Вольдемар только улыбался, на меня глядючи, но молча. Кажется.
  Потом приехал наконец поезд и какая-то барыня возмутилася 'состоянием ребёнка', то есть меня.
  - Не извольте беспокоиться, мадам, - Околоточный взял под козырёк, - хитрованец, на дачах здешних промышлял. Ну а на что он спускал украденное, я могу только догадываться.
  Барыня снова глянула на меня, но уже брезгливо, а не почти как на человека. И всё, дальше только долгий стук колёс и обморочная темнота.
  
  
  
   Двадцать пятая глава
  
  
  
  - Ну-ка, - Послышался голос, и пальцы, резко пахнущие какой-то нехорошей химией, весьма бесцеремонно и достаточно болезненно оттянули веки. Показалася фигура в белом, с роскошными усами и бородкой клинышком, как у матёрого козла.
  - Следи за пальцами, - Велел козлобородый прокуренным голосом, обдав меня запахом свежего, и очень хорошего табака, начав водить рукой перед глазами.
  - Так... ничего страшного, - Сказал он кому-то в сторону, - банальное сотрясение мозга. Поездка его несколько растрясла, но ничего, по большому счёту, серьёзного. Несколько дней постельного режима, и можно переводить в общие спальни.
  - Так может, сразу? - Сказал невидимый мне человек.
  - М-м... пожалуй, нет. Травма головы дело такое, что пару дней наблюдения не помешают, и да и потом нужно будет пару раз глянуть. Мало ли, какие последствия.
  - Хорошо, доктор, вам видней, - Послышался голос околоточного, - Что ж, оставляем его на ваше попечение. Н-да, и не допросишь теперь!
  Меня подняли и понесли куда-то на носилках по длинным коридорам. Из разговоров следовало, што принесли меня в воспитательный дом, но словеса эти хоть и запомнились, да прошли мимо разума. Слышу и запоминаю, но ни хренинушки не понимаю.
  Два дня я отсыпался, ел какую-то жижку через ложечку и иногда ходил по нужде, в чём мне помогали не вечно отсутствующие служители, а дети, которые тоже лежали здеся, но ходячие. Сцать и срать лёжа, в подставленное судно, оказалося неудобно, но не стыдно - чево стыдится-то? Болести?
  К исходу второго дня пришёл дохтур, и всё так же бесцеремонно осмотрел меня, заглядывая в глаза и веля следить за пальцами. Под конец я постоял босой на ватных ногах с вытянутыми руками, и потыкал себя пальцами в кончик носа. Не попал. На этом осмотр и закончился.
  - Оно бы полежать тебе ещё пару дней, - Поддерживая меня слева, деловито рассуждал один из ровесников, пока мы медленно тащилися в общие спальни, - да Карл Вильгельмович не любит бездельников, так што не обессудь.
  - Строгий, - Пропыхтел тот, што справа, - Да осторожней ступай, чорт хромоногий!
  
  В общей спальне оказалось чуть не тридцать кроватей, поставленных близко одна к другой. Меня уложили на ветхие сырые тряпки, пропахшие сыростью и мочой так, што и не отстирать, и удалились, переговариваясь о своём.
  Повернув голову на бок, заметил выползающую из швов платяную вошь , а почти тут же и её товарок.
  ' - Это вам не Рио-де-Жанейро', - Мелькнула мысль, и што странно - понятная. Какие-то картинки, образы и даже немного знаний, што же ето такое.
  Мысли в голове ворочались вяло, медленно, но што удивительно - очень ясно. Ранее-то как? Начну думать лишку о всяко-разном из прошлой жизни, так сразу и голова болит. Картинки там из снов сколько угодны мог мысленно рассматривать да обдумывать, а што больше - хренушки. Сразу будто гвозди в голову вбивают!
  Теперя же болит и болит - не сильнее, но и не слабее. Крепко болит, чего уж там - растрясли, как дохтур сказал. Што я в дерево башкой влупился с помощью околоточного, оно ишшо полбеды. Дали б мне отлежаться хоть несколько часов, или несли б нормально, то оно бы и ничево, вставать бы уже мог нормально.
  А так то с плеча на плечо перекидывали, то идти заставить пыталися. Ну и в морду лица когда. Вот оно и тово, осложнения.
  В голову лезет всяко-разное из прошлой жизни. Обрывочно, как и раньше, но обрывочков больше, да и сами они тово, посерьёзней. В иное время я бы ух! Зацепился бы, да как начал бы все эти обрывочки в единый клубочек! А сейчас хочется, но как бы и тово, есть другие приоритеты.
  Околоточный етот никак из головы не идёт - ну не по чину ему бегать за мной, не по чину! Вольдемар с тётушкой, оно конечно и да, но самому-то зачем? Сошку мелкую послать, а самому с тётушкой етой паскудной разговоры светские вести, меня дожидаючись.
  Значица, деньги? А што ж ишшо-то?! Услыхал небось, сколько я наторговал, да ажиотаж дачников, вот и тово, стойку сделал, как пёс охотничий. Деньги, да мож идею каку-никаку вытащить из меня, тоже денежную. Ето мне с ветролётов только и тово, што сам за раз наторгую, а потом всё! А господа, они на фабриках всяко-разное могут, да законы туды-сюды вертеть, как им надобно. Небось не четыреста рубликов наторговал бы!
  А так бы зачем в воспитательный дом-то? Если я преступник, то извольте к тюремщикам, а там суд и всё такое прочее. Если нет, то пошто хватать?
  Што-то внутри меня ажно вскинулось - дескать, ето твой шанс! Суд, общественность! Вскинулось, да и затухло. Какой суд, кака-така общественность? Смешно.
  Полицейские, они тово, с законом 'Вась-Вась', и 'вошь-питательный дом' тоже тово. Наслушался на Хитровке всяко-разного об употреблениях во зло, и ни-че-во! Ничево ни полицейским, ни... кто там воспитательными домами заведует? Шито-крыто, короче. Даже если и што всплывёт, то пальчиком так погрозят, и всё на етом.
  Бежать бы отсюдова, если по-хорошему, и чем быстрее, тем лучшее. Ан хренушки, не то у меня состояние, штобы бегать. Я так думаю, не шибко-то много было бы етих, вошь-питанников, если бы сбежать легко оказалося. А коли воспитанников мало, то и финансирования тож, знацица. Потому стерегут!
  Пока думал, комнату отпёрли и вошли мои давешние поводыри под приглядом взрослого дядьки совершенно унтерского вида, с паскудной рожей завзятого мордобойцы. У етого не то што не забалуешь, а и летать будешь! От тумаков.
  - Пойдём, што ли, - Грубовато сказал один из ровесников, - В столовую тебя спустим. Выписал раз из больницы Карл Вильгельмович тебя, то и всё, а в спальни еду таскать не велено.
  До столовой не близко - ажно употел, пока шёл, пусть и с помощью. Путь не близкий и такой, што вот ей-ей - как в тюрьме нахожуся. Колидоры краской шаровой покрашены, доски тож. Свет через оконца есть, да и тот какой-то шаровой, металлом и тюрьмой отдаёт. И пахнет нехорошо так - гнилью, сцаниной, плохой едой и почему-то пылью, хотя и чисто вполне.
  И народу, ну никаво! Только дядька за нами идёт, унтерский, да пору раз раз таких же дядек встретили. Страшно малость даже, без людей-то. Колидоры-то ого! Громадный дом, а народу никого навстреч, так што всяко-разное в голову лезть начало.
  А в столовой ничево, много народу, и почитай все - лет етак от семи и до двенадцати. Много, страсть! Большая столовая-то, одни столы в полутьме виднеются, да народ за ними.
  Поставили меня провожатые у скамьи, сжали по бокам - тесно стоим-то, бок в бок упирается. Выставили на столы кастрюли здоровенные, и кто-то из взрослых скомандовал:
  - На молитву!
  Ткнули меня в бока, штоб не стоял молча, и ну начитывать!
  - О́чи все́х на Тя́, Го́споди, упова́ют, и Ты́ дае́ши и́м пи́щу во благовре́мении, отверза́еши Ты́ ще́друю ру́ку Твою́ и исполня́еши вся́кое живо́тно благоволе́ния .
  Хором так, дружно, заучено. Отомолилися, лбы перекрестили, и сели по команде. Хлёбово разлили... ну хлёбово как есть! На Хитровке ишшо постараться нужно, штоб помои такие найти. Тухлинка, особенно мясная, никово не удивит - привышно. Но здеся?!
  Крупы горстка да капуста гнилая - это сейчас-то, в осень! Для навару мясново жучки в количествах немалых . Смотрю - едят мои соседи, да ишшо и жадно так, жучков за радость щитают.
  Потом картошку толчёную дали на воде, мало очень. Што на воде, то ладно - чай, молоком только господа белят! Но гнилая? Они што, с прошлого году все овощи держат? Или ето... принципиально гниль закупают?
  Поели, и снова молитва.
  - На работы становись! - Скомандовал плохо виденный дядька в казённого вида мундире и фуражке с большой кокардой. Все построилися и начали выходить.
  Мои же поводыри снова вздёрнули меня и повели наверх, в спальни.
  - Чижолый, - Бормотнул один, переводя дух.
  - Небось отъелся на вольных-то харчах! Отозвался второй, пхнув меня в бок, - Ноги-то передвигай!
  Дошли с остановками и усадили на кровать, показав пальцем на нужное ведро у входа.
  - Дойдёшь небось! Обделаешься, так сам стирать и будешь!
  Щёлкнул замок, и меня оставили одного, в тяжких раздумьях. Воспитанники показалися мне худыми и забитыми так, што просто ой. Вот ей-ей - сравнивал самых разнесчастных беглецов от мастеров, што руки распускать любят, с ентими. Хуже здеся, много хуже.
  Бывало, што и истощённей на Хитровку приходили, но редко. А уж глаза-то какие потухлые, глядеть страшно!
  Думал-думал... много всево разного. Решил пока што умственность не показывать. Дескать, так влупился башкой в дерево, што последний мозг сотрясся. Дохтур вроде как схоже говорит.
  Оно так бы и не знаю, решился бы? Раскроют коли враки, то всё! Не знаю што, но ети придумают гадость каку-никаку, к гадалке не ходи.
  А так и ничево. Недавно ишшо в деревне за дурачка почитали, года не прошло. Тыкал пальцем во всё - ето што? Да ето как? Ничевошеньки ведь не помнил и не понимал! Правда, и учился быстро, будто вспоминал.
  Пока под дурачка буду, потому как помню хорошо, как ето. Не совсем штоб очень дурачка, не слюни штоб пускать. А так, в плепорцию.
  Встав с трудом, дошёл до ведра и сделал што надо, а потом и к окошку. Решёткой забрано, н-да... и высоко-то как!
  Прошёл по спальне, посмотрел бельё и матрасы - может, мне как новенькому негожее дали? Ан нет, везде так - бельё сырое и вонючее, со вшами. Только и радости, што солома свежая, етого года.
  Пока ходил, устал, да и лёг отдохнуть, думы подумать. Всяко-разное думалося, но силком заставлял себя о нужном мыслить. Што делать, если ко мне ребята местные так, или етак. Да вошь-питатели, да другой кто.
  Придумал да расписал в голове, што и как - как в пьесе, што на дачах господа мелкие репетовали. Похужей и поглупей, канешно, но как смог.
  Лежал так, и снова дверь - щёлк! Пришли за мной, значица, проводники давешние.
  - Пошли на ужин, - Сообщил второй, который тощее, подлаживаясь под мою руку.
  - Ужин? Ужин ето хорошо! - Вроде как обрадовался, вставая и выходя в колидор, - А где ужин?
  Верчу головой.
  - Спускалися уже, чорт етакий! - Сердито отозвался тощий.
  - Да? А...
  Ужин оказался ишшо хужей, чем обед. Не гаже, а просто меньше. Помолилися, поели - с чаем на етот раз, пущай и гадким совсем, вроде как веник, кошками обосцаный, заварили. Снова помолилися.
  - На поверку становись! - Скомандовал какой-то важный дядька. Поверкой оказалося то, што нас перещитали по головам, и вроде как всё сошлося.
  - Воспитанники могут быть свободны.
  - Ну вот! Опять тебя наверх тащить, чорта такого! - Озлился один из сопровождающих.
  - Наверх? А зачем наверх?
  - Тьфу ты! - Досадливо сплюнул тот, - Достался нам дурачок, на голову ушибленный! Пошли уж!
  
  
  
   Двадцать шестая глава
  
  
  
  - Пошли, Стукнутый! - Сосед, встав со своей койки, ловко пнул меня босой ногой в бок, - Да кровать-то заправь, чорт етакий! А, да штоб тебя...
  Больно пхнув меня в бок ишшо раз, уже кулаком, он помог заправить кровать, и мы вышли в колидор на поверку. Воспитатели перещитали нас и тут же раздалася команда:
  - Шапки долой!
  Шапок по утру, после сна, на нас не было и быть не могёт, но такие здесь порядки.
  - Отче наш, - Забубнили мы дружно под взглядом воспитателя. Почему-то среди их щитается правильным, што мы всё должны делать 'в ногу', даже молиться. Так же строем дошли до нужника, где делали свои грязные и мокрые дела под пристальным и каким-то липким взглядом Льва Иосифовича.
  Вроде как следит, штоб мы не занималися рукоблудием и непотребством, но вот ей-ей, што-то мне кажется, што дело в другом! Како-тако рукоблудие в нашем-то возрасте? Но раз охота нюхать, то пусть его. Хотя некоторые и тово, вздрагивают под его взглядом.
  Всяко о нём поговаривают, но негромко и не при мне - опасаются, а ну как дурачок Стукнутый брякнет чево-ничево не то? Я в сомнениях мал-мала - да может ли нормальный человек такими гадостями заниматься? Но опаска всё равно есть, потому как нормальных людей среди служителей будто и нет.
  Спустилися чинно на завтрак в огромную, пропахшую порченой едой и гнилыми овощами, столовую, и снова:
  - Шапки долой! На молитву становись!
  Забубнили, крестим лбы. Здеся я не дуркую, за ошибки лупят сразу и больно. Ну иль не сразу, но ишшо больней. Ето кому попадёшься - бывает так, што и сразу, и опосля тумаков дадут.
  - Садитесь!
  Переступаем через лавки и садимся, невольно пхаясь локтями и коленками. Тесно! Всё то же хлёбово из жучков и гнилых овощей, будто нельзя хоть по осени закупиться свежим.
  Хлеб глинистый, непропечённый, из самой што ни на есть плохой муки. Оно после лебеды-то грех жаловаться на муку, но хоть испечь-то могли бы? Тётка и из соснового луба пекла такое, што вроде как даже и вкусно, а ети вовсе безрукие да безголовые. Даже нарошно испечь так гадко не каждая хозяйка сумеет.
  Ем без особой охотки, не деваться некуда - в голодный год и жук - мясо. И так уж ослаб на таких харчах, да и понос два раза прохватывал.
  Как поели - без чая, штоб не разбаловалися, снова молитва.
  - Отче наш...
  Смотрю, некоторые молятся истово, ажно глаза закатывают от етого... религиозного фанатизма. Противно почему-то, и одновременно грустно. В голову лезут слова 'Религия есть опиум для народа...', так ето про них и есть.
  Виноватить их не могу, хоть какое-то утешение. Иначе только и остаётся, што в петлю.
  - На работы строиться!
  Картузы надели, снова перещиталися, и вперёд. Некоторые служители с песнями водят, но не севодня. Бывший унтер с похмелья мается, так што даже без разговоров идём, помалкиваем. А то он быстр на расправу!
  Долго шли по колидорам, а они здеся длиннющие! Шутка ли, вошь-питательный приют московский занимает три здоровущих корпуса, выстроенных каре! Отдельно ишшо всяко-разные строения, и всё загорожено. Не так штобы очень, но когда ты всё время в строю да под наблюдением, не шибко-то и побегаешь. Добежишь пока до выхода, так три раза поймать успеют. И форма ишшо приметная, одна только радость, что одёжку выдали.
  Есть, наверное, какие-то ходы-выходы, как не быть. Но мне-то екскурсии не устраивают. Так только - видны здания ети с окошков, да разговоры подслушанные в голову легли. Во двор меня не пускают, как неблагонадёжного.
  - Пришли, храппаидолы? - Неласково поприветствовал нас устатый с самово утра мастер, открыв на стук дверь мастерской и запуская нас внутрь.
  Быстро задав всякому урок, распихивая в спины по местам - длинным, стоящим рядком столам в большой комнате с окном чуть не впол стены. При виде меня он сморщился и особенно сильно ткнул в спину, подпихнув к Генке Ершову, - Вот ему помогать будешь!
  Генка ожёг меня ни разу не ласковым взглядом, но смолчал. С полчаса мастер Ипполит Андреич прохаживался промеж нас, заложив руки за спину, и поправляя, если што не так было.
  Так-то он руки не распускает, ну если только ухо выкрутит, иль подзатыльник отпустит. Обычно же просто говорит служителю, кто как провинился, и сколько розог отмерить виноватому. Не как другие - палкой сразу по голове. Не злой, в общем.
  - Отойду. Смотрите у меня!
  Расправив усы под короткой бородкой, мастер погрозил нам пальцем и вышел.
  - У, - Кулачок Генки не больно, но обидно врезался в бок, - вот пошто мне такое наказанье? Лошадку игрушечную, и то собрать не могёшь!
  - Гена, - Улыбаюся я, и положив игрушку на стол, тесно заставленный деталями, глажу его по коротко стриженой голове, изъеденной язвочками от укусов вшей - не злись, ладно?
  - Тьфу ты! - Отступив на шаг, он сплюнул наземь и смерил меня тоскливым взглядом.
  Актёрство, оно тово, тяжко даётся. Показывать нужно не то штоб дурачка, а именно што беспамятного, а ето только кажется, што легко! Грань, она тово, тонкая.
  Хорошо ишшо, ребята здесь не злые, а то б затуркали совсем. Не то штоб не злые, скорее зашуганные сильно. Севодня ты ково кулками измесишь, а завтра тебе розги за то пропишут. Так только, втихую если в бок ткнуть, да может - по ноге ишшо стукнуть. Оно и ерунда-то, ей-ей! А што ноги в синцах сплошь, так после Дмитрия Палыча и не страшно.
  Сплюнул Генка, да и снова принялись мы за работу. К туловам деревянным прилаживаем хвосты да ноги. Работа лёгкая щитается, самая што ни на есть.
  За работу в игрушечной мастерской, да и за работу вообще, деньги даже платят. Не шибко много, я бы даже сказал - шибко мало. Какие-то сложные аферы крутят - то вычитать начинают за еду да простыни порченые, крысами погрызенные да сцаками провонянные, то штрафы всякие придумывают. Так как-то, што и пощитать сложно, вечно всё меняют.
  На руки и вовсе неохотно дают. Оно так и получается, што деньги вроде как и есть, но их как бы и нет.
  Прислушиваться начал, што по соседству мальчишки говорят. Слышно еле-еле, не все даже слова. Они и так-то тихо говорят, так ишшо и губы стараются не разжимать, от чево и вовсе ерундень иногда получается.
  - ... в больничку попал, - Говорит тощий, вечно кашляющий Гришка Семенихин, стоящий за моей спиной по левую руку.
  - Ето с концами, - Криво усмехнулся его сосед Лёвка Надейкин, не переставая работать.
  - Да может и нет, - Уныло, с явным сомнением в голосе, - студенты практиковаться будут. Говорят - интересный перелом, експериментальная метода.
  - Если экспериментальная, - По господски чётко выговаривая букву 'Э', ответил Лев, - то залечат так, што ногу и отрежут, а потом и самово на кладбище.
  - Ну может... а может, просто хромым останется.
  - Останется? - Лев фыркает, - Што, сильно много кто из больнички возвращается? Если руку там рассёк, то да - зашьют просто, да и отпустят.
  - Федул...
  - У Федула простой перелом был! Доктор так и сказал - ничево интересного! Даже студенты не напортачили. Других-то вспомни? Много припомнил? То-то, што мало!
  
  - Можешь ведь, когда хочешь! - Ободрил меня Гена, кривовато улыбаясь. Надо же... пока прислушивался, руки сами и тово. А оно опасно - рукастость показывать, значица. Для моего плана иначе нужно.
  После обеда снова в мастерскую, а потом в классы - учиться, значица. Тоска... Я ж вроде как дурачок почти, так меня к самым маленьким и определили.
  В восемь лет как платить кормилицам-крестьянкам перестают, так дети обычно назад и возвращаются, в вошь-питательные дома. Ну и меня к ним в класс, дядьку мало што не взрослого.
  
  Учитель Илья Модестович зашёл в класс, и все дружно встали, вытянувшись в струнку. Брезгливо оглядев нас, он подошёл к кафедре и сел, помедлив чуть, махнул рукой, велев садиться.
  - Егорьев!
  - Я! - Светленький, почти до белизны, мальчишка по соседству подскочил, как подкинутый пружиной.
  - Софьин!
  - Я!
  - ... Бутовский!
  - Я! - И улыбаюсь - дескать, как же здорово, што обо мне вспомнили!
  Закончив перекличку, он встал и написал на доске несколько букв и слогов, которые мы сейчас проходим.
  - Вэ! - Принялась мычать мелюзга, и я вместе с ней.
  - Ворота!
  - Ворон, верёвка!
  Илья Модестович тыкает указкой, не вставая с места, и тыкнутый должен сказать слово на 'В'. Тычок в мою сторону...
  - Вата! - Сообщаю радостно и улыбаюся вовсю, гордо оглядываясь по сторонам. Мелюзгу ету за ориентир взял. Штоб по ней умственность равнять, да не самым, значица, шустрым.
  Помычали так, да и раздали прописи. На доске образцы, как писать надо. Пишем, стараимся. Плохо выходит то - всё мне мнится, што ручка другая должна быть, и ето мешает.
  Один из мальчишек, сидящих на передней парте, подпустил шептуна.
  - Кто? - Брезгливо зашевелил носом учитель, - Архипов? Скотина такая, ты ещё в штаны наделай!
  Подскочив, он несколько раз ударил тяжёлой дубовой указкой по голове мальчишки и ненароком рассёк бровь. На етом и успокоился, бросив указку к себе на стол и открыв окно. Потянуло стылым осенним воздухом, куда как прохладным для середины сентября.
  Зябко... Учителю-то што? Он в мундире форменном, а мы только в рубашках сидим, ёжимся.
  Архипов сидит, прижав рукав к брови, да пишет старательно. Не дай бог, кровью накапает, ишшо пуще достанется!
  
  В дверь постучали, и прокуренный тенор служителя спросил:
  - Разрешите, Илья Модестович?
  - Входи, Пётр! - Раздраждённо ответил учитель, отойдя наконец от окна.
  - Бутовского требуют, - Важно доложил служитель, вытянувшись перед учителем в своём потёртом мундире.
  - Требуют? - Приподнял бровь Илья Модестович.
  - Так точно! Он же от околоточного, вроде как и не совсем...
  Служитель замялся, и Илья Модестович махнул рукой:
  - Забирай этого болвана, да и ступай с глаз моих!
  - Пошли!
  Зачем-то придерживая меня рукой за плечо, служитель потащился длинными колидорами в сторону больнички. Тащился он, шаркая ногами, хотя сам ишшо не так штобы старый, и всё ето время давил пальцами за плечо, зараза такой!
  В больничке всё пропахло лекарствами, гноем, мочой и страданиями. Пройдя мимо палат, мы оказалися в куда как более чистом местечке, где были комнаты дохтуров. Здесь пахло уже лучше - лекарствами, табаком и книжной пылью.
  Кабинет Карла Вильгельмовича приоткрыт, нас уже ждали. Большой господский стол, которой только для писанины и чтения, книжные полки, какие-то шкафчики со склянками и чем-то непонятным. И посреди всево етого двое господ, во мне заинтересованных. Страшно!
  - Вот, Ваше Благородие, - Вытянулся служитель перед начальством, - Бутовский доставлен, - Сказа ето, он вышел, развернувшися по-военному.
  Под взглядом околоточного и Карла Вильгельмовича я чуть не взопрел, но ничево, держуся. Вроде как просто перед начальством робею.
  - Вот ваш подопечный, Владимир Алексеевич, - Карла вкусно затянулся папиросой, - можете забирать. Но толку от него...
  Дохтур пожал плечами и снова затянулся.
  - Что-то не так? - Забеспокоился полицейский.
  - Крепко вы его приложили, - Снова затяжка, - слишком крепко.
  - Случайность! - Околоточный досадливо поморщился.
  - Да мне-то что? Амнезия у пацинта, или говоря языком не медицинским - потеря памяти. Дурачком не стал, но в развитии изрядно откатился, и вряд ли сможет стать свидетелем по делу о кражах.
  Последние слова произнесены Карлом Вильгельмовичем с нескрываемой иронией.
  - Ох ты, - Околоточый досадливо сдёрнул фуражку, - и это навсегда?
  - Кто знает? - Затяжка и пожатие плечами, - Может навсегда, а может, через несколько месяцев наметится прогресс.
  - Не обманывает? - Полицейский шагнул вперёд, и чуть присел, заглядывая мне в глаза.
  - Обманывает? - В голосе дохтура прозвучало изумление, - Прозвище Стукнутый и репутация дурачка на ровном месте не возникают. А у нас, как вы знаете, дети под наблюдением круглые сутки. И среди детей тоже... гм, агенты.
  - А может...
  - Владимир Алексеевич, вы его что, матёрым террористом считаете? Обычный крестьянский мальчишка, если судить по рукам. Не слишком развитой изначально, но это уже сугубо из области догадок. Строение черепа и прочие тонкости.
  - Н-да! - Фуражка снова оказалась на голове, - Хотелось бы удостовериться...
  - Неделю, - В голосе Вильгельма Карлыча раздражение, - могу продержать его в госпитале, оставлю в помощь к санитарам. А потом, к чёртовой матери! И так в обход всех и всяких правил держим. Я всё-таки не директор и не главный врач! Свои лимиты на такого рода дела у меня есть, но вы своей просьбой их практически исчерпали!
  - Хорошо, не кипятитесь! - Околоточный примирительно улыбнулся, - Неделю понаблюдайте, ладно?
  Взгляд мазнул по мне, будто по какой гнилой коряге.
  - Неделю могу, - Чуточку спокойней сказал дохтур, - а потом в любом случае извольте забрать!
  - Да на кой он мне! - Досадливо отмахнулся полицейский, - Так, докука. На фабрику какую законтрактуйте, что ли... Ну да не мне вас учить!
  
  
  
   Двадцать седьмая глава
  
  
  - Пи-ить, - Раздался еле слышный сип с одной из соседних коек, и я вскакиваю заполошенно, стараясь не разбудить никово.
  - Сейчас, сейчас, - Приподняв голову, потихонечку наклоняю поильник, стоявший у него на тумбочке полнёхоньким, и по капле вливаю тёплую подслащенную воду в обмётанный белесым налётом сипящий рот. Мальчишка лет восьми смотрит вроде как на меня, но вроде как и сквозь. Напившись, затихает и обессилено откидывается назад, проваливаясь в обморочный беспокойный сон. Не жилец. Антонов огонь уж до середины бедра добрался, скоро отмучается болезный. И для него чем раньше, тем лучше. Штоб не мучаться лишнее.
  Зевнув протяжно и перекрестив рот, иду к своей койке по узкому проходу, стараясь не разбудить никово. Ночлег мне определили здесь же, в одной из палат, на свободной койке. Ну и санитары радостно перевалили на меня свои ночные обязанности. Напоить, подставить и вынести утку, утереть пот, накинуть или скинуть одеяло.
  Мне не так штобы в тягость и не брезгливо, вот только спать постоянно хочется. Ночью не разоспишься, да и днём не слишком - всё та же работа. Они, санитары, мужики все взрослые и не слишком любезные, мигом подзатыльники отвешивают, ажно до звона в голове и искорок из глаз. Если можно переложить свои труды на другово, то перекладывают, не задумываясь вот ни на минутку.
  А как я, например, приподнять ково могу, штоб от пота обмыть иль зад после утки подтереть, их не волнует. Бац! И подзатыльник. Ступай и делай!
  С малышами да девками здеся бабы вожжаются - сестрички милосердные. Ну с мальчишками постарше - санитары обычно, сестрички редко заходят.
  Служителей здеся много - одних дохтуров только тридцать один по штату . Да сестрички милосердные, да санитары. Ого сколько народу! А коек всево-ничево в госпитале, сто штук.
  Мно-ога! А ишшо студенты ходят, да и так - со стороны. Учаться, значит, да на воспитуемых опыты проводят. Как, значица, ногу собрать после перелома оскольчатово, да какие мази експериментальные от антонова огня помогают. Операции, опять же.
  Обычно не помогают мази, потому-то здеся, при больничке, морг. И не пустует, значица. Кто из больнички, а кого и напрямки из спален. Оно тово, всякие случаи бывают. Чахотка там доест чилавека, иль просто - шёл себе, а потом за грудь, и всё - не жилец. А бывает, што и после порки полежит себе, да и тово, спина загнила. Разные случаи-то.
  - Утку! - просит негромко мальчишка на соседней койке, страшно стесняяся. Деликатный мальчишка, слишком даже.
  - Сейчас, сейчас!
  Приподняв ево, подставляю утку и жду, пока свои дела сделает, только в сторонку чутка отошёл, штоб не смущать. А потом и тово - вынести да помыть. К запахам уже притерпелся - больничка и есть, чай не розами пахнет. В палате почти двадцать чилавек, и почитай у кажного второво што-то гниёт. Сравнивать если, так лучше говно нюхать, чем руки-ноги гниющие обонять.
  - Не хочу, не хочу! - Спешу туда, пока беспокойный не перебудил остальных.
  - Тише, - Сажуся рядом и беру за руку, - Всё хорошо, ето только сон!
  Начинаю напевать негромко:
  По синему морю, к зеленой земле
  Плыву я на белом своем корабле.
  На белом своем корабле,
  На белом своем корабле.
  
  Меня не пугают ни волны, ни ветер,-
  Плыву я к единственной маме на свете.
  Плыву я сквозь волны и ветер
  К единственной маме на свете.
  Плыву я сквозь волны и ветер
  К единственной маме на свете.
  
  Скорей до земли я добраться хочу,
  "Я здесь, я приехал!",- я ей закричу.
  Я маме своей закричу,
  Я маме своей закричу...
  
  Пусть мама услышит,
  Пусть мама придет,
  Пусть мама меня непременно найдет!
  Ведь так не бывает на свете,
  Чтоб были потеряны дети.
  Ведь так не бывает на свете,
  Чтоб были потеряны дети.
  
  
  
  Пусть мама услышит,
  Пусть мама придет,
  Пусть мама меня непременно найдет!
  Ведь так не бывает на свете,
  Чтоб были потеряны дети.
  Ведь так не бывает на свете,
  Чтоб были потеряны дети.
  Затихает, улыбаясь, только в руку вцепляется крепко-крепко, до боли. Сижу так, а потом и понимаю, что он тово, отошёл. Прислоняю пальцы к шее, где жилка - ну точно!
  Высвободив руку, выхожу потихонечку в колидор и иду к дежурной милосердной сестричке, дремлющей в своём кабинете с приоткрытой дверью.
  - Кхе! Зинаида Федосьевна, там отошёл один - Марусин, кажется, фамилие ево.
  Смачный зевок в ответ и потягивание.
  - Отошёл и отошёл, - Бурчит недовольно, но всё ж встаёт, - мог и утра подождать. Что я его тебе, оживлю?
  Грузно ступая по поскрипывающим доскам пола, входит в палату и проверяет.
  - Умер, - Снова зевок, - до утра подождёт, а сейчас нечего санитаров тревожить из-за пустяка.
  Ушла, тяжело переваливаясь, а я снова прилёг на свою койку, подремать вполглаза. Неделю уже здеся почти - не завтра, так послезавтра тово, за ворота выставить должны.
  
  С утра один из дохтуров притащил своих студентов.
  - Ну-с, молодые люди, скоро и на поправку, - Шутил он с пациентами. А потом со студентами - быр-быр-быр не по-нашему! Иногда только отдельные слова знакомые проскакивают, но понятней от етого не становится.
  Остановившись у койки с тем, у кого антонов огонь на ноге, дохтур снял повязку, отчево в палате завоняло ишшо пуще. Щупал руками, щупал... Мальчишечка только зубами скрипит - больно ему, сердешному. Но улыбается с надеждой, всё ж таки целый дохтур им занимается, не зря ж пришёл!
  - Неплохо, неплохо, - Дохтур Аркадий Владимирович потрепал мальчишечку по щеке, - наметился прогресс.
  А потом снова быр-быр-быр!
  - Нужно собрать статистику, - На русском ответил ему один студентов - видать, плохо на етом быр-быр умеет покамест, - точно удостовериться в неэффективности предложенного метода. Несколько частных случаев ничего не дают.
  - Тут вы правы, коллега, - Кивнул дохтур и снова, - Быр-быр-быр!
  На латыни говорят, значица. Специальный дохтурский язык, нарошно для тово придумывали.
  
  Сразу почти после обхода мне велели собираться. Вот так вот, не жрамши, ну да я не в обиде, пусть даже брюхо урчит. Страшно мне в больничке-то - страшнее почему-то, чем когда к мастеру на учение везли, иль когда на Хитровку убёг. Што-то такое в голове вертиться, а што - не знаю, не вспоминается.
  Поставили в кабинете у Карла Вильгельмовича и велели ждать. Стоя, с ноги на ногу переминаюся, и глазами невольно так на старый журнал, што на столе, глазею. Зрение-то у меня - ого! Ну и тово, читаю - вроде как машинально. Привычка у меня такая с недавних пор, всё подряд честь.
  'Мы привыкли брать для предохранительной прививки оспы материю или от телят, или от ребёнка. Собирание прививной лимфы из оспенных пузырьков требует труда и навыков, а потому довольно дорого так, где она продаётся (в воспитательном доме в Петербурге - 50 копеек за трубочку). Поэтому весьма важны результаты изысканий д-ра Квиста из Гельсингфорса относительного искусственного разведения микрооганизмов, составляющих возбудителей и причину оспы '
  - Бутовский? - Незнакомый служитель прервал чтение, - Пошли!
  Крепко взяв меня за плечо, повёл по колидорам на улицу. У меня ажно сердце чуть не остановилося! Ну, думаю, сейчас как рвану, и тока вы меня и видели!
  А он, зараза такой, не отпускает - крепко так держит, а главное, умело. Я такие вещи понимаю. Ладонь-то здоровая, и аккурат плечо вокруг всего суставчика охватывает. Чуть сильнее нажать, и всё, рука отымется, да и так не вырваться.
  У выхода - там, где воспитательный дом заканчивается, возок. Прямо вот так перекрыл, што никак! И закрытая зараза, не перескочить! Слева кучер стоит, справа другой мущщина. И етот сундук на колёсиках промеж них.
  - Все документы на него, - Служитель передал бумаги тому, што справа - мордастому, но худому мущщине, прикащику по виду. Такие щёки отвислые, што сразу видно нездоровье, потому как нестарый ишшо.
  - Смирный? - Мордастый оглядел меня.
  - Смирный, - Закивал служитель, - и глуповат! Травма головы, мало што не дурачок.
  - Ну-ну, - Прикащик неожиданно ловко перехватил меня и впихнул в возок, где сидели другие дети, тут же усевшись сам, - Трогай!
  Возок колыхнуло, щелчок кнута, и екипаж тронулся. Сижу, улыбаюсь... а у самово такая тоска, што хоть волком вой! Наслышан я о фабриках, куда законтрактованных детей завозят в тюремных екипажах. Охо-хо... да когда же кончится моя чёрная полоса!
  
  Задремал я, после бессонных-то ночей, проснулся уже за воротами фабричными.
  - Вылезай, пассажиры! - Хохотнул прикащик, пока сторож закрывал створы высоких ворот за повозкой, - Приехали!
  Тру спросонья глаза и оглядываюся. Высокие, чуть не под полторы сажени, заборы из кирпича, заваленный всякими тюками да ящиками двор, да двухэтажный корпус фабрики.
  - Вот на сей ситцевой мануфактуре и предстоит вам работать, - С чувством сказал мордастый, похлопывая рукой по ближайшему тюку, - Отрабатывать, как сказать, хлеб свой насущный.
  Сказать хочется много, но с трудом сдерживаю язык, только оглядываюсь, да улыбаюся. Хотя для улыбок причин мало, лица у рабочих землистые, исхудалые, мало што не с зеленцой. У хитровских пропойц как бы не здоровее вид!
  - Пошли, пошли! Неча стоять, работать надо!
  Постоянно подталкивая, нас завели в здание фабрики, где гудели какие-то станки и механизмы. Заставлено всё тесно - так, што пробраться меж нитх можно еле-еле, а то и вовсе - боком. Сумрачно внутри фабрики, да и воздух такой грязный, што мало не как туман стоит. Чахоточный воздух-то.
  - Вещи складывайте, у кого есть, - С нотками озлобленности сказал рабочий из тех, што выглядел постарше, - у стены.
  У меня никаково добра и нет, а некоторых из ребятишек с узлами. Деревенские, по всему видать. Лишние рты. Робкие, глазами только луп-луп! Сложили вещи прямо на тюки мягкие, што у стены стоят, и встали перед мастером. А малые ишшо какие! Я тута как бы не самым старшим получаюся, остальным лет по восемь, одному может только к десяти ближе. В возке-то разглядеть не успел - тёмнышко было, да и приморило.
  - Давай, давай! - Снова заторопил нас мастер, - Лишнее с себя скидывай, чай не замёрзнете, да за работу!
  Нас быстро разобрали ково куда. Кто помладше, тех сразу в машины загнали - чистить. Сами машины, знамо дело, останавливать не стали. Знай себе, вычищай пыль льняную да хлопковую, да в шестерни не попадися и на ремни не намотайся!
  Мне, как чилавеку постарше и покрепче, таскать дали всяко-разное.
  - Вот те коробка со шпулями, - Усатый рабочий сунул мне короб, больно пхнув в живот, - дуй туда, в конец к прядильщикам, спросишь Артамоныча. Да смотри не перепутай! Матвей если, то скажи - пусть сам за шпулями идёт, а то ишь!
  Говорил он ето всё громко, да прям в ухо орал - потому как шумят механизьмы ети просто ужасно.
  - А как...
  - Дуй! - Схватив больно за ухо, он развернул меня и дал пинка, от которова я чуть не влетел в механизьму, но удержался-таки на ногах.
  Отнёс шпули, и получил ишшо колотушек. Артамонычу, бородатому дядьке без большого пальца на правой руке, очень не понравилося, што я не сразу отдал шпули, а вопрошать стал.
  Одурелый совершенно, бегал так среди механизьмов, мало што не спятя от шума, сквернова воздуха и колотушек. Потом обед, кажный в свою очередь, а не все разом.
  Сели прям промеж станков, в проходе. Стряпуха, рыхлая молодуха с пузом, притащила тяжко чугуны с похлёбкой и кашей. Ничево так похлёбка - жидко, но есть можно, не то што в вошь-питательном доме!
  Ели молча, по-очереди запуская ложки в чугун, не частя. Потом каша - пшённая, на льняном прогорклом масле - не досыта, но и не впроголодь. Ну и хлеб, канешно. Запили кипятком, и я рискнул:
  - Дяденька, - Спрашиваю у тово, што со шпулями послал, - а што за фабрика, как платят?
  - Говорливый какой, - Он осуждающе покачал головой и кивнул одному из местных мальчишек.
  - Мануфактура Бахрушина, - Чуть наклонился тот ко мне, штоб шум помене перекрикивать, - Платят по-всякому. Рабочим по уговору, а нам так - сколько перетащишь корзин да тюков за день, столько и получишь копеек.
  Одну таку корзину перетащил уже до обеда - тяжкая, да неудобная. Уж на што я не дохлик, но тяжко.
  - И сколько получается? - Спрашиваю, пока взрослые о своём переговариваются, да на нас не смотрят.
  - Так... копеек десять в день может, если повезёт, - Пожал он плечами, - обычно меньше. Ну и за питание да ночлег вычитают, не без тово .
  - А ночлег?
  - Да на тюках! - Мальчишка, до сих пор безымянный для меня, посмотрел, как на дурачка.
  - Ну да, ну да! - Улыбаюся и киваю.
  Тока-тока поели, и на тебе - за работу! Ни полежать чуток по русскому обычаю, ничево. Только и успели, што поесть наспех, да взрослые махрой надымили.
  Круговерть продолжалася до самого вечера, а потом ишшо да снова. Глаза уж слипалися, да ноги ходить отказывалися, а туда же - работай да работай!
  Послышался крик, я заворочался, да куда! Сразу подзатыльник. Потом только узнал, одного из мальцов, што севодня со мной прибыли, ремнём под вал трансмиссия затянуло. Отмучался...
  Перекрестился, а самого ажно потряхивает от ненависти - мастер етот даже машину не остановил! Так, вытащили тело изломанное, и всё. Ремень как был в кровище, так и продолжил вращаться. Мальчишки только, из старожилов которые, протёрли его на ходу чутка, и всё на етом.
  - Давай, тащи со двора тюк! - Ткнул меня дядька со шпульками.
  - Везучий, - С нотками зависти сказал мальчишка, который безымянный, - новенький, а уже пять копеек за день прилетело!
  - Я такой! - Улыбаюсь, - Везучий!
  - Тьфу! - Сплюнул тот, - Дурачок!
  Во дворе задумчиво курил сторож с берданкой, поглядывая на небо.
  - Кто таков? Новенький?
  - Агась!
  - За чем послали? Кто?
  - За тюком! - Рапортую радостно, приставив пятки вместе, вроде как в солдатика играюся, - Дяденька, што со шпульками!
  - Какими-такими шпульками?
  Описываю его, как могу, и сторож усмехается, выпуская клубы вонючего махорошного дыма.
  - Со шпульками дяденька, надо же!
  - Тюки здесь бери, - Ткнул он в кучу у стены. Пока примеривался, решился задать вопрос:
  - Мальчишек здеся много, они потом все в рабочие переходят?
  Пожатие плечами и клуб дыма в ночное небо, сторож не обращает уже на меня внимания. А потом еле слышно и вроде как и не совсем вслух:
  - В рабочие? Так... - Затяжка, - истаивают. Снег вешний.
  У меня ажно волосья дыбом, но смолчал, только тюк подхватил, да и постарался отойти.
  Всё! Прогудел гудок и станки остановилися. Чистить их, значица, пора. Тогда только ремень тот от крови отчистили. Час возилися с уборкой на фабрике, никак не меньше. Очень уж пыльно здеся, а механизьмы тово, пыли не любят.
  После етого сели есть, а лица такие истощённые, што хуже и не бывает. Молча ели, настолько все устали.
  Спать ложилися - кто на тюки, кто на тряпьё. Ничево так, мягко! Не моляся легли - так только, лбы перекрестили, да пошептали всяко-разное про себя. Я ко двору поближе лёг, вроде как к воздуху свежему. Оно хоть и зябче стало, когда машины выключили, но ничево.
  Лёг, и щиплю себя по всякому, штоб не заснуть. Чуйствую, глаза закрываются... губу как укусил! Сразу проснулся!
  Глянул вокруг сторожко - спят все, только сторож по двору бродит. Соскользнул с тюков змеёй, и ну к выходу! Медленно, штоб не нашуметь и не попасться никому. К шкворню железному, што для ремонта, и цап ево!
  Смелее почуйствовал себя. Ну, думаю, живым не дамся! Лучше сразу на Небо, чем помучаться, да и истаять от чахотки.
  По тенёчку так... Сторож, он под лампой ходит, што у ворот. Поглядывает не за работниками больше, а штоб не залезли всякие, да добро не вытащили. Мимо нево не пройдёшь!
  Выждал я, пока он снова закурить решил, кресалом чиркая, и ну бежать! В несколько прыжков добежал, и шарах! По голове! В сторонку его, от света чуть подальше, штоб не сразу увидали.
  Тяжеленный какой! И мёртвый. Насмотрелся уже в больничке-то. А всё равно! Не греха боюся, а полиции, я теперь отчаянный! Не тварь дрожащая, а право имею! Потому как пособник рабовладельцев и не человек даже, а хуже собаки бешеной.
  Потом ящики да тюки составил один на другой, да и на стену! Спрыгнул, постоял чутка - нет ли собак, нет ли погони? И ходу!
  
  
  
   Двадцать восьмая глава
  
  
  
  Не знаю, каким уж чудом добрался до Хитровки по ночной Москве. В темноте, под светом звёзд и луны, то и дело заволакивающимися облаками, шёл я, ведомый неким инстиктом, как говорили студенты. Сколько раз спотыкался и падал, не сощитать! Коленки и ладошки сбил все так, што прям ой. Кровят и саднят.
  Не раз и не два приходилось обходить купецкие улочки, с бродящими по ним сторожами, а иногда и тикать незнамо куда, только бы подале. Один раз спустили собаку здоровущую, которой я проломил череп так и не выброшенным железным шкворнем. Чудом отбился, не иначе! Псина куда как больше меня весила, а я такой - раз! И в сторону, а потом по башке. Чисто етот, тореадор.
  Раз ишшо думал, што придётся отбиваться от стаи бродячих собак, но ничево, обошлося. Порычали друг на дружку, гавкнули на меня, да и пропустили через свои земли.
  Думал иногда, што может остановиться? Забиться куда в сарайчик, да и переждать тёмнышко. Фабрика ета клятущая все соки высосала, да и мозгосотрясение, оно тово, здоровья не прибавило. Хоть и отошёл мал-мала, да ослаб здорово - после болести-то, да на харчах казённых, скупых чуть не до голода. Дошёл чисто на силе воли, потому как понимание имею.
  Одёжка-то на мне тово, приютская. Не так штобы вовсе в глаза бросается, но человеку понимающему достаточно.
  Пришёл, когда уже светать начало. Шкворень протёр зачем-то, да и оставил на площади. Приберут! Бесхозная железяка, оно тово, быстро станет стакашком вонючево пойла для ково-нибудь из портяношников. А там ищи улику у старьёвщика! Щаз!
  Добрался, и будто гора с плеч! Ввинтился в воняющие нужником проходы меж домами хитровскими, да в вечно сырое подземье, к знакомым огольцам. Поскрёбся в доски, што вход в нору прикрывают, постучался.
  - Ково там чорт принёс! - Раздался злой и сонный голос Леща. Вместо ответа стучу как положено - дескать, дело есть. Ну Лещь и вышел, да как увидал моё лицо, освещённое светом из высокого пролома слева, так глаза и запучил.
  Я сразу раз! И рот ему зажал, сам глаза круглю. Лещь закивал понятливо, и я руку-то отнял.
  - Всё потом, - Говорю негромко, - Лето бродяжничал, да и встрял вот недавно. Теперя дела нужно порешать, а одёжка - сам вишь какая.
  - Сменять?
  - Агась! Только ты тово - запрячь её пока куда подальше, а то искать могут.
  - Надолго?
  - Ну, недельки хоть на две, потом напяливай.
  - Вот прям срочно?
  - Срочнее не бывает. И ето... персидская ромашка есть?
  - Откуда?! - Изумился тот, почёсываяся и переступая с ноги на ногу на грязном земляном полу, устланному от воды обломками кирпича.
  - Ладно, найду. Одёжку такую, штоб не совсем драная - мне в приличный район нужно, где господа живут.
  - Ишь ты! - В глаза Леща искреннее удивление и уважение. Бог весть, што он там подумал, но одёжку быстро нашёл. Переоделся я тут же из одной вшивоты в другую.
  - Да! Водички попить дай!
  Отполовинив здоровую крынку с отбитым куском на горловине, киваю благодарно, да и ухожу. Спать хотца так, што вот ей-ей, упаду сейчас! А как ноги болят после беготни по ночной Москве, словами-то не передать.
  Некогда спать-то! Бежал пока, так ясно стало - покуда жив околоточный етот, мне не жить. Вот вообще! Интерес у его ко мне козырный. Тут и деньги немалые, и Вольдемар етот чёртов, да и сторож на фабрике.
  Околоточный хоть и сволочь, как все полицейские господа, да не дурак. Связать воедино убийство сторожа с бегунком приютским, оно и не сложно. А тут уж дураку распоследнему ясно станет, што дурковал я с потерей памяти. Деньги, значица, помню где. И вообще.
  Да и тово... я б на месте околоточного просто на всякий случай придавил бы таково бегунка. Шибко умный потому што.
  Быстро надо всё решать, оченно быстро! Сам? Нет, не потяну. Не подберуся к нему, да и тово... Одно дело в горячке шарахнуть по голове железякой, когда тебя всево трясёт ажно, и другое - ножичек в бок пихнуть холоднокровственно.
  Нужен убивец самонастоящий, а такие знакомцы у меня есть, через дяденек разбойников. Сами они не тово... то есть тово, но не так, штоб специально. В горячке, значица, ну или когда драка со стрельбой и поножовщиной. Ишшо маруху неверную могут пырнуть, а так ни-ни!
  А так штоб - пыр, и всё, да к чилавеку незнакомому, на ково обид не таят, не умеют. Но знают ково-никово. Ну и тоже. Знакомили шутком да намёки намёкивали, а теперя и вот, пригодиться.
  Думал пока думки, ноги сами привели к ишшо одному знакомцу. Сонно моргая заплывшими от вечного пьянства глазами, странствующий монах никогда не существующих монастырей без ненужных разговоров одарил меня порошком персидской ромашки. Он же по купцам всё больше, хотя скорее - по купчихам. Бывает, што и тово, удостаивается тела белова. Так што одет хоть и в лохмотья, да чистые. И вошек нету почти.
  Обсыпался я порошком прям вот щедро - весь-весь! Даже в бошку втёр, стриженную в приюте. Да и бежать. Одёжка на мне такая, ничево себе. Таку и мальчики при лавках носят, да курьеры всякие. Не так штоб совсем хорошая, а именно што в плепорцию.
  От Хитровки до Охотного ряда недалече, ну а оттуда и к знакомицам моим. Они в доходном доме квартиру сымают, аккурат на втором етаже. Так-то рано ишшо, для господ-то, но они ж учителки гимназические, должны уже встать.
  - Куда! - Шуганул меня было дворник, встав с метлою наперевес в широких воротах, приоткрытых на одну створку.
  - В госпоже Никитиной Юлии Алексеевне, учителке гимназической!
  А сам во фрунт, потому как вижу, што дворник из солдат отставных. Хмыкнул старый, понравилося ему моя солдатская почти шта выправка, и спокойней уже:
  - По какому ето делу?
  - По гимназическому! Ну то есть не я сам из гимназии, знамо дело! - Быстро поправляюся, пока в глазах старого солдата не появилися льдинки, - Я так-то при лавке мальчиком, а один из учеников ейных, што по соседству, он с нашим Калистратом Фёдорычем знакомы. Ну то исть не сам он знаком, а родители ево. Вот велел бечь к учителке и на словах, значица, передать.
  - Што передать?
  - На словах! - Суплюся я, - Раз велено только ей, то и передам только ей! Да вы не сомневайтесь, дяденька! Юлия Алексеевна знает меня!
  - Знает она ево, - Дворник поскрёб окладистую бороду, отставив метлу в сторону, - Ладно! Учительница гимназическая, ето да, ето может... под приглядом, смотри!
  Вместе со мной он поднялся по лестнице чёрнова хода на второй етаж и постучался. Дверь открыла учителка Никитина, уже одетая и причепуренная.
  - Егор? - Удивилася она, - Доброе утро, Кузьма.
  - Доброва вам утречка, Юлия Алексеевна, - Засмущался чему-то дворник, - Вот, привёл. Говорит, што гонец и вас знает.
  - Всё в порядке, Кузьма, благодарю за службу!
  Вытянувшись с улыбкой, дворник тяжело затопал вниз по лестнице.
  - Степанида! - Позвала Юлия Алксеевна подруга, и из комнат выплыла вторая учителка, - Смотри, кто к нам пришёл!
  - Доброго утра, Егор, - Солнечно улыбнулась та, - проходи!
  - И вам тоже, утречка. Не! Я тово! Хоть и обсыпался ромашкою персидской, но не стоит. Неловко будет, если в гимназии на вас выползет такое вот кусучее.
  - Резонно, - Ответила Юлия Алексеевна с еле заметной улыбкой.
  - Агась... я тово, за деньгами пришёл!
  Переглядываются...
  - Мы тут подумали, ну куда тебе такие деньги на Хитровке, - Начала Степанида Фёдровна, - Народ там ушлый, мигом если не из рук вырвут, так уговорят спустить на угощение всей Хитровки или вовсе на какие-то непотребства.
  Меня ажно качнуло. Неужели... нет?!
  - Дурного-то о нас не думай! - Присела рядом Юлия Алексеевна. Ето што я... чуть в омморок не упал, раз на полу сижу?
  - Выделять тебе будем каждый месяц по пятнадцать рублей, - Подхватила Степанида Фёдоровна, - это более чем достаточно одному молодому человеку, не имеющему семьи.
  - ... одежда...
  - ... питание, даже книги!
  - ... выучиться...
  Слышу их даже не через слово, а куда как реже. Ето што... всё?! Такие вот, с благими намерениями, жизнь у меня отымают!
  - ... хватит на несколько лет. Хорошая возможность выучиться без надрыва достойному ремеслу...
  Объяснять? Нет, бесполезно. Они хорошие, добрые, но настоящей жизни не понимают.
  И слёзы из глаз! Текут, не останавливаяся. Зряшно всё, зря...
  Очнулся от воды в морду лица. Глаза открыл, Юлия Алксеевна надо мной, встревоженная.
  - Егорка, да что ж ты... Твои это деньги, твои! И пойдут только на тебя! На еду, ночлег, одежду, образование!
  А мне всё равно, пустота внутри. Не убьёт околоточный, так через сторожа убитого выйти могут, а ето каторга, безо всяких. Бежать? По осени, незнамо куда? Смерть почти верная, только не сразу.
  Учителки переговариваются, гундосо так начали почему-то - в нос. С парижским прононсом.
  - Видимо, для мальчика эти деньги важны, - И слово какое-то непонятное.
  - Лучшим выходом будет... - Отошли в сторонку. Приходят потом, и деньги суют, только перещитали сперва при мне. Копеечка к копеечке!
  Ну я и рванул оттуда. Штоб ишшо раз с господами так вот!? Да ни в жисть! Деньги вернули, но етаким макаром, што вот ей-ей - чутка ишшо, там бы остался. Сердце бы остановилося, разорвавшись.
  ***
  - Больше мы его не увидим, - С нотками непонятно откуда взявшейся грусти сказала Юлия Алексеевна. Подруга вместо ответа нежно поцеловала её в лоб, и пошла в гостиную - пора было собираться в гимназию.
  ***
  Назад осторожно шёл, а ну как остановят, с деньгами-то? Мне што полицейский, што мальчишки, которые могут и обтрясти карманы по праву победителя, всё едино. Дошёл, и сразу по делам, не откладывая.
  Поздоровкался по дороге с торговками знакомыми, да прочей братией и сестрией, и не ответствуя на вопросы - наверх, на второй етаж Ярошенковскова дома.
  - Палываныч, - Сымаю картуз и раскланиваюсь, - моё почтение!
  - Жив? - Удивился квартиросъёмщик, - А говорили... Что надо-то?
  Говорю как условлено, и лицо у него сразу строжеет. Пальцем меня так поманил, и в свой закуток. Он, значица, квартиросъёмщик щитается, потому свой угол за занавесками, а не на нарах, как прочие. Не бедствует!
  - Да и нет не говорю, а вы и не спрошайте, - Сходу выпаливаю шёпотом, - Есть дело мокрое, скользкое да грязное, но и денежное, золотое.
  Палываныч только глаза прикрыл и чую, вот щас скажет, што знать ничево не знает, ведать ничево не ведает! И придётся тогда не чилавека надежного, а шантрапу какую случайную искать.
  - Мы ребята-ёжики - ты сочинил? - И смотрит, как змеюка. Показалося, што и зрачки у него тово, вертикальные, не человечьи. Да ну! Точно показалося!
  - Мне в голову пришло, - Ответствую дипломатично - не говорить же о снах? А самого ажно колотит. Да? Нет?!
  Снова глаза прикрыл, думает.
  - Кто? - Глаза открывает.
  - Околоточный, - Говорю што знаю - имя с отчеством, фамилие, где служит и прочее.
  - Хм...
  - Срочно! - Бумажки денежные так одна за одной перед ним, и так до четырёхсот рубликов. Денжищи! Но полицейский. И срочность, опять же. Мне ж не мстить ему нужно, хотя и ето... не без тово! Но срочность важнее.
  Сидит, пальцами постукивает по коленке, а на деньги и не глядит даже. Ну так ето для меня - денжищи, а ему хоть и деньги, но думаю, што и поболе в руках держал.
  - Пожалуй, - Вымолвил наконец, - Знаю я его, интересный человечек. Жадный он до денег, а делиться не любит. В делах и делишках запутался так, что и не распутать. Следы во все стороны сразу пойдут.
  Сгрёб деньги, да и вышел, только перед тем указал на постелю свою - дескать, ложись да спи, утро вечера мудренее. Ну меня и отрубило, будто по голове дали!
  ***
  ' - Однако, - Напряжённо размышлял Гаврюков, идя по Тверской, - каков актёр! Память он потерял, шельмец такой! С фабрики чисто ушёл, хорошо. Что собаки след потеряли, а работники особых примет вспомнить не смогли, пожалуй и к лучшему. Сам разберусь, своими силами. И к чёрту деньги! Не тот случай.
  Расшалившиеся мальчишки-разносчики, затеявшие вокруг хоровод, заставили напрячься, высматривая того самого, излишне резвого хитровского мальчишку. Он? Не он?
   Занятый наблюдением, околоточный не обратил внимание на молоденькую цветочницу, отмахнувшись от предложения купить цветы. Через пару шагов в боку кольнуло болезненно, отчего Владимир Алексеевич досадливо выругался. Застуженные на прошлогоднем Великом водосвятии почки дают о себе знать.
  Пройдясь немного, Гаврюков зашёл в кафе и присел на стул, да так с него и не встал.
  
  
  
   Двадцать девятая глава
  
  
  
  - Проснулся? - Чуть усмешливо спросил Палываныч, сидящий чуть сбоку с каким-то шитьём на коленях, - Сутки ровно провалялся, как убитый.
  Засмущавщись, вскакиваю быстро и кланяюся низко.
  - Прощеньица прошу за доставленные хлопоты!
  - Ничево, - Снова усмешечка, - постель широкая, я рядом и прикорнул.
  - А...
  - Всё порешил, - Спокойно ответствовал Палываныч, откусывая нитку и отставляя шитьё в сторону, - почечные колики со знакомцем твоим приключилися.
  Киваю быстро, дальше и слушать не хочу! Сейчас, когда околоточный... когда его больше нет, накатил жуткий страх. Ето тогда, усталый мало што не до омморока и гонимый, я так решительно всё проделал. А теперя ажно колотит - чилавека убил! Одного убил, второго тово, тоже почти шта. Не я, но кака разница? Грех!
  - Пей! - В руках у меня оказался стакашек, который я и жахнул, - Закусывай!
  Мягкий солёный огурец притушил огонь в моём обожжённом рте и глотке, а потом Палываныч дал ишшо крынку с квасом на запить, и заесть хлеба с салом.
  - Оклемался малость? - Киваю пьяненько, - Ну тогда ступай до нужника, да и назад.
  Он похлопал по постели рукой.
  Мокрые и грязные дела проделал как в тумане, почти и не понимая ничево. Помню только, как дошёл обратно, улыбнулся Палыванычу и попытался рассказать ему, какой он замечательный человек. Получилося што получилось - мычанье и разведенье рук, а потом и сон, как в колодец провалился.
  Проспал мало не до утра, разбудил пересохший рот да желание облегчить мочевой пузырь. Встал сторожко, но Палываныч тут же открыл глаза, как и не спал.
  - Всё, - Коротко сказал он, - без нужды не приходи. Проблему твою я решил за деньги, а это...
  Он похлопал рукой по постели
  - ... за песню. И хватит.
  Молча кланяюся ему, да и выхожу, стараясь не потревожить ночлежников. Тёмнышко ишшо совсем, но торговки уже начали вытаскивать свой товар на площадь перед домами.
  Сев на кирпичи оконного проёма, гляжу бездумно на улицу, да ни о чём не думаю. Запил страхи да грехи, да ночь с ними переспал, так вроде и отпустило. Грех, то да, но кажется уже не таким страшным. Сторож хоть и чилавек, но пособник и вообще.
  Околоточный же хуже зверя лютова! Понятное дело, што ворьё должно бежать, а полицейские ловить. Закон природы, так вот! Но я-то не вор, а вот он как раз наоборот, хоть и полицейский, так што и тово. Возмездие!
  Смогу в будущем крови избежать, буду избегать. А так... я не тварь дрожащая, а право имею!
  Думы мои прервала куснувшая вошка. Вот же! Набрался сызнова! Почесался досадливо, да и наткнулся на деньги. С минуту, не меньше, разглядывал их, уставившись неверяще. Ето што... я не все отдал!? А ведь так и получается!
  Пришёл когда к Палыванычу, думал оставить чутка для торговли, если вдруг заартачиться. А вот и не понадобилося! Он артачиться не стал, а я про деньги-то и забыл, так всё сложилося нервенно. Рассказать кому, так не поверят! Забыл про деньги! Не так штобы малые, промежду прочим - больше ста рублёв! Не шибко больше, но всё ж.
  А когда деньги в кармане, так ого! Сразу себя по-другому чуйствовать начинаешь. Радость такая, што ажно распёрло всево! Ну, думаю, заживу теперя! А потом как ушат холодной воды.
  Об етом учителки и толковали! Не сам протрачу, так помогут, охотников на такое - ого-го! И не удержусь ведь - вот прям сейчас хочу Лещу угощеньице поставить, да прочим знакомцам и приятелям. А Мишке? Обещал ведь гостинчик!
  Перещитал ишшо раз да и задумался. Может, и вправду к учителкам отнести? Брать раз в месяц рублёв по несколько... скока мне так надо? Пятачок за место на нарах, да еды на гривенник, ето если хорошо питаться, почти как баре. Одеться-обуться, опять же, зима близко. В баню хоть раз в неделю, а лучше и два! Или три?
  Да, лучше к учителкам... но вот не хочу! До блевоты не хочу! Боюся, што опять што-ништо придумают для моево же блага, што меня на каторгу иль в могилу приведёт.
  - ... ишь, пансионат иму! - Раздался с улицы голос знакомой торговки, распекающей каково-то пьяницу.
  - Точно!
  Сорвавшись с места, бегу договариваться со съёмщиком Ярошенковского надворново флигеля. Тама почти што аристократия живёт - судья мировой, спившийся до крайности; литератор, выгнанные со службы чиновники и охфицеры.
  - Пансионат? - Почёсывая толстое безбородое лицо, подивился съёмщик, стоя передо мной в рваном распахнутом халате, открывающим жирную безволосую грудь скопца.
  - Ну! Летом я тово, подзаработал. Ну и штоб не протренькать, то и решил вот до лета и оплатить!
  Чуйствую, што не хватает мне слов и умения красно разговаривать, отчево и злюся сам на себя.
  - А! - Оживился скопец, протягивая руку, - Давай!
  - Нетушки! - Отскакиваю, - При свидетелях!
  Морда недовольная - как же, не доверяют! А я такой думаю - ну сейчас ведь свои же ночлежников в свидетели позовёт, а кто их там знает?
  - Сейчас! - И тока пятки мои мелькнули. Самых-рассамых склочных торговок высмотрел - из тех, што не вовсе тухлятиной торгуют, да носы не провалилися, и к ним.
  - Тётеньки, - Говорю им, - за лето вот заработал, но боюсь прогулять по обычаю хитровскому. Решил вот пансионат себе устроить, как у бар.
  - Ну-ка? - Подняв брови, подвинулась Матрёниха, не слезая с корчаги, да и другие залюбопытствовали.
  - Вот, - Достаю денежки и показываю, - сейчас вам дам - кажной, ково позвал. Ну и буду тогда до самого лета столоваться. Завтрак, обед и ужин, ровно как у господ. В очередь!
  - Хитро! - Восхитился стоящий рядом оборванец, - А мне такой же пансионат не устроишь? Штоб с казёнкой?
  Вместо ответа хлопаю левой рукой по правой, аккурат посерёдке. Пропойца не обиделся, только расхохотался, показав коричневые от табаку зубы.
  - Ну как?
  - Далеко пойдёшь! - Заухала Матрёниха, протягивая руку за деньгами. Взяли и остальные.
  - Штоб без омману - вкусно и не тухло!
  - Знамо дело! - Ответила Аксинья, которая Труба, - Не ты первый, не ты и последний! Правда, всё больше в долг норовят кормиться, а отдавать когда-нибудь опосля, а лучше спасибом, но и так бывает.
  Дружной компанией дошли и до съёмщика, где на зрелище подтянулись и обитатели флигеля. Немного народу-то, всево-то шестеро. А! Хотя чево ето я? Остальные кто спит-отсыпается, голову не в силах поднять, кто в 'Каторге' гудит, иль от блядей ишшо не вернулся.
  - Это что за явление? - Весело удивился бывший охфицер в старом-престаром мундире без знаков различия, надвигая мне картуз на нос.
  - Я ето, а не явление, - Поправляю деловито картуз и оглядываю убранство флигеля. А ничево так! Богато живут! Нары прям из струганных досок, а не горбыля каково. Тряпьё поверх, занавесочки нумера разделяют, картинки повсюду, патреты. Сразу видно, чистая публика!
  - С вами теперя буду жить, так вот!
  - С нами? - Охфицеру, похмелившемуся с самого утречка, весело, он оглядывается на своих. Судья, пожевав мятыми морщинистыми губами, кивает головой, отчево с лысины спадает длинная прядь.
  - Пусть. Забавный парнишка, плясун да кулачник.
  - Погоди-погоди, - Оживляется неизвестный мне, поднявшись тяжко откуда-то с угла, - Мы ребята-ёжики... наш человек!
  - Не боишься-то спиться с нами, да и пойти по кривой преступной дорожке? - Весело подмигивает бывший военный, сызнова оглядываясь на своих.
  - Водку пьянствовать мне по возрасту неинтересно, - Ответствую степенно, - а безобразия нарушать я и без вас умею!
  И чево хохочут-то?!
  
  Перво-наперво закупиться надо всяко-разным. Не то што мне оченно много надо, но показать нужно, што деньги - всё! До копеечки! Иначе так и будут ходить следом, народ тут такой!
  Войлока кусок - на нары постелить, да одеяло, штоб укрываться. Ажно серце кольнуло, когда покупал - в балаганчике стока добра осталося! Топор почти новый, шинелишка, одеял два. Небось околоточный притащил, не побрезговал! А мне теперь покупать!
  Ткани кусок, штоб как у всех - занавесочка, отгородиться. Портки запасные, да рубаха - заплатанные, само-собой! Подешевше.
  - Да купи ты нормальную одежку! - Попытался всучить мне старьевщик новёхонькую ситцевую рубашку. Красную! - Ты же фартовый парень, мало што не деловой, а ходишь, как босяк!
  Фотий норовил всучить што подороже, а не то, што нужно, размахивая перед лицом всяко-разным завлекательным добром. Отбрыкиваюся и понимаю, что чут-чуть ишшо, и поддамся. Загуляю!
  - Ну тебя! - Выскочив, отдыхиваюсь чутка и к нормальному старьёвщику, а не такому кручёному. А там всё то же самое! Знают, сволота, што деньги есть!
  Сплюнув, пробежался по хитровскому рынку.
  - Почём? - Тыкаю пальцев в прожженное одеяло, продаваемое явно служанкой.
  - Рупь! - Ответ уверенный, прожженная тётка.
  - Ну тебя! Краденое небось!
  - Сам ты краденый! - Не сбивается та, - А я служанка в семье купца Тряпишникова! Одеяло, вишь, внучок его прожёг слегка, а так чистая шерсть. Английская!
  Щупаю и махаю рукой.
  - Давай!
  Можно и подешевше найти, но ето прям хорошее за такие-то деньги. Не тряпошный вошесборник, а ух! Качество!
  - Штанцы-то не нужны? - Робко поинтересовалася тётка, стоящая по соседству, растягивая их передо мной, - хорошие!
  Сторговался. Ну и што, што велики? Так не малы же!
  Всё што нужно, закупил здесь же, на площади. Оно обычно перекупщикам достаётся, но и обычные хитровцы тоже тово. Пользуются, значица. Да и прочая публика, што победней.
  Одеяло, войлока кусок, тряпки холщовые на занавеску, портки и рубаху. Потом не удержался и купил-таки изрядно ношеные сапоги, которые тут же и обул, приспособив в качестве портянок кусок потёртого бархата, што продавал мущщина неподалёку.
  Так, в сапогах, и оттащил своё добро в Ярошенковский флигель. Видели бы меня деревенские-то! В сапогах, да с портянками бархатными... а?! Не жисть, а скаска!
  Сейчас тока узел с чистым бельём взять, да и в бани. А што ишшо чилавеку нужно? Сытый, чистый, в тепле, да в хорошей компании. Не рай, но ничево так, раёк почти шта!
  ***
  - Расплатились, Сашенька! - Захлопотала бабка, засуетившись вокруг внука, пришедшего с тяжкой поклажей, - Куль ржи принесли за твою работу подпаском, расплатилися честь по чести! Да репки и буряка с картохой, уж как-нибудь перебедуем!
  - Уф, - Сняв с плеч плетёный короб, распрямился мальчишка, - Честь по чести! Мало чести сироту обирать, его землёй пользуясь! Ничево, старая, перезимуем. Желудей вот набрал, потом ишшо. Не по весне, когда голодно будет, а сразу! Оно если не одни только жёлуди, а с рожью варить, да с грибами, так оно и ничево.
  - Ох, грехи наши тяжкие! - Старушка быстро закрестилась, - Отцы наши и матери грибов етих не ели, а здоровы были! Выдумщик ты, Сашенька! Боровики там, лисички, оно и понятно - от века едим. А ети?
  - В том годе ишшо с Егоркой ели, - Повёл плечами Чиж, - и ничево, здоровы. И скусно! На так скусно, как белые, но тож ничево, есть можно.
  - Охо-хо, - Старушка промолчала, только ещё пуще закрестилася. Она радовалась своему подросшему и повзрослевшему внуку, становящемуся потихоньку настоящим мужиком. Пусть не по возрасту и стати! Но кто, как не мужик, берётся отвечать за семью? Вырос Санечка, как есть вырос!
  А с другой стороны, грибы ети, будь они неладны. Да и другие ево выдумки сумление порой вызывают - к добру ли? Егорка етот настропалил, научил всякому, да и утёк в город, где и сгинул. А теперь вот Сашенька... но ведь мужик? Взрослый почти!
  - Пойду я, бабка, - Чиж выгрузил наконец жёлуди и снова водрузил короб на плечи. Наклонившись, он поцеловал старушку в седой висок, прикрытый вытертым платком, - До вечера ишшо пару раз обернусь, оно лишним не будет! А ты к ночи печь истопи, помоюся. Банька, оно ведь первое дело!
  
  
  
   Тридцатая глава
  
  
  
  Проснувшись, сел было на постели, но тут же щасливо рухнул назад, раскинув руки. Харашо-то как! Вот прям чуйствую, как по лицу расплывается улыбка, ровно как у деревенского дурачка. Вот оно, щастье!
  В тепле да в неге, в собственном нумере, отгороженном занавесочкой, а?! Потом пойду по торговкам - выбирать, чем севодня изволю позавтракать. Стюдню возьму, щековины, иль может - картошки на сале. Жизнь удалась!
  - Митрофан Ильич, дьявол! - Раздался хриплый голос мирового судьи, - Опять вчера всю водку вылакал, что мы на опохмел приберегали?!
  - А? А... ну вылакал, и што теперь? - Забубнил проснувшийся Митрофан Ильич, завозившись за своими занавесками, - А то ты меня не знаешь! Вот зачем было оставлять бутылёк на глазах? Когда иначе-то бывало?
  - Чорт лысый! Ступай теперь, да и разыщи водовки на похмелиться!
  - Охо-хо! Грехи наши тяжкие, - Послышался скрип нар и зевок, обитатели флигели постепенно просыпалися, дружески перегавкиваясь.
  Повезло мне с соседями! Люди умственные и спокойные, не скандалёзные. Так, погавкаются иногда, да за грудки друг дружку по пьяному делу похватают, не более. Ну может, в морду сунут раз-другой, но никаких драк!
  Третий день уже живу так, и в голову почему-то лезет странное слово 'отпуск'. Ето когда ничево не делаешь, а есть-пить имеется, и переночевать тоже. Необычно, но нравится. Только скушно немного.
  Полежав немного, спрыгнул с нар и покрутил руками-ногами, вроде как размялся. Соседи мои вяло ругаются - выясняют, кому там в очередь идти за опохмелом. Не обращая внимания, умылся над ведром, потом оглядел их, и такая жалость взяла! Болеют же люди! Сидят квёлые и вялые - ровно кутята, когда их от глистов протравили.
  - Ладно, - Говорю, - Давайте деньги, господа хорошие, сбегаю вам за водовкой.
  - Спаситель! - Оживился Митрофан Ильич и полез куда-то в свой нумер, - Вот, от меня!
  Высыпав трясущимися руками монеты на стол, он окинул взглядом остальных и произнёс важно:
  - Раз вина моя, то и угощаю я.
  - Дельно, - Одобрительно сказал кто-то из полумрака в углу, - Ты бы там побыстрей, малец? Больно лютое похмелье-то! Не иначе, с табаком намешана водка-то!
  - С табаком! - Фыркнул судья, трясущимися руками прилаживая прядь волос на лысину, - У Потапа брали, а у него без табака и не бывает!
  Начались умственные рассуждения о достоинствах казёнки и водки от частных поставщиков, да с подробностями. Какое похмелье от чево бывает, как пьётся и горится. Тьфу! И так-то не люблю гадость ету, а после тово, как сам налакался, и вовсе.
  Обувшись и накинув на плечи пиджак, я выскочил во двор. Сперва тово, облегчиться, а потом и за ней, проклятой. Добежав до нужного подвальчика, постучал в окошко. Чуть погодя оно приоткрылося, и я молча сунул деньги. Так же молча мне сунули бутылки.
  - Сынок! - Кинулся было ко мне какой-то портяношник, пахнущий старым тряпьём и сцаками, - Опохмели чилавека! Помираю!
  - Сынки у тебя за заборами гавкают! - И ходу, пока новые желающие не набежали. Здеся так - замешкался, так сразу жаждущие подоспеют. У ково послабее, из рук вырвать могут. А кто просто мешкотный, тово окружают, да и начинается - дай да дай! Сами же руки к бытылке тянут да на жалость давят. Могут и тово, в ножки кинуться, опорки целовать. Если из крестьян кто, то и бывает, значица - слабину дают, делятся.
  Принёс да и поставил на стол.
  - Какой молодец! - Умилился Максим Сергеевич, который из военных, встав на трясущиеся ноги, - Быстро-то как!
  - На здоровьице!
  Не слушаю благодарностей и не желаю видеть, как они сейчас будут похмеляться, так што выскочил за дверь. И на площадь, к обжорным рядам!
  Рынок уже полнёхонек, ну так мало не шесть утра! Самый разгар, так сказать. Прошёлся важно, поздоровкался со знакомцами, да и к Матрёнихе - та рукой уже машет.
  - Иди-ка сюды, - Говорит, - Сёдня у меня картошка на сале, да сало хорошее по случаю досталось, а не как обычно!
  Принюхался, а там так пахнет! У меня ажно в брюхе зашевелилося всё. Ну чистая ета, амброзия. Не в каждом трактире небось извозчичьем так кормят! Миску из пиджака вытянул, и подставил. Как же! Не босяк какой, штоб с ладошки есть! Ем да и нахваливаю - рекламу делаю, значица. Я так ел пока, ишшо семеро подошли.
  - Говоришь, удалась картошка-то? - Поинтересовался пожилой нищий в гимназической фуражке без кокарды, и длинном лакейском сюртуке по моде полувековой давности.
  - Мёд и мёд! - Ответствую степенно, - Только как картоха на сале.
  - Ишь! - Крутанул тот бугристым от многолетнего пьянства носом, с торчащими оттудова длинными волосками, - Ловко сказано!
  - Да и на вкус не хуже! - Засмеялась визгливо Матрёниха, - Подходи, торопись, пока не разобрали! Картошка на сале така, што чисто мёд и мёд, тока как картошка на сале!
  Брюхо набил, протёр миску и ложку чистой тряпицей, да и снова спрятал. И по рынку так вразвалочку - гуляю, значица. Променад. Оно вроде и как и хорошо, но скушно как-то, маетно.
  Я ж как? Привык, што делаю што-ништо постоянно. В деревне у тётки, у мастера мово проклятущего, потом по дворам в поисках работы шатался. Ну и летом тоже не бездельничал, там и вовсе - ого!
  А теперя што получается? Можно, конечно, и по дворам пройти, но оно тово, и не шибко нужно-то. Есть где спать, што есть и што одеть-обуть. А лишняя копеечка, да у мальца, да на Хитровке... ей-ей, лучше не дразнить!
  В возраст когда войду, тогда ишшо и ничево. А сейчас куда? По тайникам хранить - выследят, да и тово - прижать могут с ножичком. Учителкам отдавать боюся, а больше и не знаю никово. На Хитровке в моём возрасте нужно так - заработал, так и потрать сразу! Штоб никто не думал, што денежки у тебя водятся.
  Пряники кажный день покупать, так разбалуюсь, а делиться со всякими-разными, так оно и ни к чему. Приучать-то!
  Я когда на пансионат деньги отдавал, да всяко-разное для хозяйства своево закупал, так деньги и остались. Не так штобы много, но вот ей-ей, ажно карман жгли!
  Купил тогда ножик хороший - вроде как кухонный, но такой, што и под ребро сунуть удобно. А вдруг? Вспомнил собаченцию ту, которую шкворнем приголубил, так руки и сами ножик взяли, теперь без него никуда!
  А потом попались складнички. Я над ними тогда замер, мало што слюну не пустил. Три лезвия из хорошей стали, штопор, шило, да и сами такие, ничево себе. Костью слоновьей рукоятки отделаны, да с резьбой охотницкой, небось не у каждого барчука такое есть. Но и цена! Рупь пиисят!
  Мялся-мялся, да и купил. Пять штук! Себе, потому как што, не чилавек? Заработал!
  Лещу - в благодарность и вообще - штоб люди знали, што за мной не заржавеет. Услуга пустяшная была, да вовремя. Вся Хитровка будет знать, што не жадина я, и благодарным быть умею. Психология! В другой раз подойду к кому, так небось и не откажет! Монашку тому нищему, што с персидской ромашкой, тоже отдарился - штоф казёнки, да самонастоящей, а не какой обычно.
  Мишке Понормарёнку ножичек, потому как обещался сувениром отдариться. Но ему только вечером севодня отдам - как договорилися через мастера ево, да через мальчишек хитровских. Самому же там ни-ни! Опасно появляться. Штоб не дразнить, значица.
  Саньке Чижу - не знаю, пока, как передам, но вот ей-ей! Скучаю по нему.
  Ну и Дрыну с Ванькой и Акимом. Сходил на могилки, посидел там. Они, дружки-приятели мои, рядышком там. Прикопал ножичек, бабки с битком, да шариков несколько стеклянных. Пущай на Том Свете играются.
  
  Шатался так по рынку, пока совсем светло не стало. Скушно! Дай, думаю, до дому дойду - как там мои соседи поживают?
  Отворил дверь, глянул, а там и нет никово почти. Митрофан Ильич опохмелился, да и перестарался, сердешный - храпит на нарах, только занавесь колышется. Максим Сергеевич сидит в одних нечистых кальсонах, карты новёхонькие в руках перебирает, а более и ни души.
  Ну да известное дело! На промыслах народ. Слезницы написал, да по адресам. Где молча на дверь покажут, а где и конверт сунут, а там бумажка от рубля!
  Судья в трактире, прошения пишет да законы толкует. Очень уважаемый чилавек! К обеду придёт в раззюзю, а потом ничево, отоспится, и вечером снова в трактире с прошениями и угощеньями. Цикл!
  Ну и другие все делами занимаются, если только не пьянствуют. Делов-то у здешних много - слезницы, прошения, в карты играют. Бывает, што и проституток натаскивают, как им себя вести правильно, штоб казалося, будто она не просто блядь, а из почти што благородных. Падшая. Словечки всякие там иностранные, етикет. Кто из мещан иль купчиков мелких, те таких любят.
  Иные из соседей милостыню просят, да не слезницы пишут, а на улицах прям, но тоже по-благородному. Высмотрят там каково гимназиста иль студента, штоб при деньгах и совестливый вроде как, да и подлетают. О судьбе нелёгкой рассказывают, да на жалость давят со всеми манерами положенными, благородными. Им, барчукам, неловко такое слушать бывает, ну и сыплют из кармана не глядя. По всякому бывает, иногда и много.
  
  Постоял так, постоял, да и начал по флигелю расхаживать. Скушно!
  - О! Книги! - У Максима Сергеевича на нарах стопка прям лежит.
  - Грамотный? - Вяло полюбопытствовал тот.
  - Агась!
  - Церковная школа?
  - Не, сам. По вывескам!
  Засмеявшись чему-то, бывший военный махнул рукой.
  - Хочешь если, возьми почитать.
  - Ага... спасибо!
  Перебираю одну за другой. Книги как на подбор - потрёпанные так, што прям ой! Ну да были б они другими, были бы пропиты!
  - Толстой, 'Война и Мир' - Прокомментировал Максим Сергеевич, не выпуская карты, - Безусловно сильное произведение, но вряд ли ты его поймёшь. Возьми лучше 'Казаки'. Да-да, тот же автор, но тебе будет несколько понятней.
  Откладываю в сторону и продолжаю перебирать. Руки бережно трогают старую, но богато оформленную обложку.
  - Шекспир, это на английском, не поймёшь. Хотя бери, картинки хоть посмотришь, прекрасные иллюстрации.
  - А... ага... - И стою в ступоре. Я, оказывается, по английски читать могу! И читал ведь уже, Диккенса тово же. Читал, и не знал, што знаю! Во завернул! Откладываю, вроде как из-за картинок.
  - Золя, - Снова подал голос Максим Сергеевич, - здесь картинок нет, на французском.
  - Ага, - Ето в другую стопку - раз без картинок. И ведь тоже понимаю!
  Отложил себе в нумер три книжки, а самого ажно подгрузило. Голова стала умная-умная, што прям вот дурная! Запутался весь в том, што я там знаю иль не знаю. Как начало всплывать всяко-разное!
  Присел на нары, да понял вскоре, што ерундень в голову лезет. Ну ладно языки, всё ж учёным был, пока попаданцем не стал. Девять классов и училище, шутка ли! За столько лет зайца можно грамоте выучить, не то што языки.
  А я вроде как потом ишшо учился, но уже за границами. Сперва, значица, кем-то там работал, потом снова работал, потом ишшо, а потом в университет поступил. Не помню на ково, но сам факт!
  Учёный шибко, то ладно, а вот фантазии всякие, они не нужны. Бабы с кольцами в носах и пупках, прыжки с небушка на землю и другое всякое. Бред! Или нет?
  Ёбушки-воробушки! Скинув пиджак и переобувшись в опорки, начал решительно махать руками и ногами. Физкультура, значица! Вся ета дурь потому, што без дела сижу!
  Как начал прыгать, да приседать, да подтягиваться на притолоке, так глупости всякие живо из головы повыветривалися! Час почти што так уматывал себя, зато и голова пустая-пустая стала. В смысле - пустая, но ясная. По-хорошему пустая. Думать могу, но как раньше - привычно, а не слишком умственно.
  Буду теперя по два раза на день физкультуриться, так-то! Вся дурь, она от безделья. И ето, учиться ишшо. Раз живу с людьми умственными, так и надо, значица, пользоваться!
  
  
  
   Тридцать первая глава
  
  
  
  Натянув одеяло на голову, пытаюсь ухватить ещё несколько минуток сна, но очень уж холодно, выстыла печка-то в комнате. Дрянная она здесь, давно пора переложить.
  Встал с одеялом на плечах, сунул босые ноги в опорки, да и к печке. Угли там еле тлели, так што пришлось чуть не по-новому разжигать. Ничё! Немного щепы, старая читаная газета, да и поленья к ним. Несколько минут, и от печки потянуло теплом.
  Соседи мои спят крепко, похрапывая и выводя настоящие рулады - кто носом, а кто и тово... задницей! Как дети малые, право слово! Жрут всякую гадость, а запивают гадостью ещё большей. Хорошо ещё, што под себя... хотя и ето бывает. Редко, но бывает.
  Пока поленья прогорают, за печкой следить надо, штоб не угореть. Потихонечку, стараясь не разбудить соседей, начинаю разминку на поскрипывающем полу. Не так штобы всерьёз, но суставчики и жилочки разогреваю как следует.
  Размявшись, сбегал в туалет по свежевыпавшему январскому снегу, прикрывшему всяко-разное непотребство, да и умылся наконец. Запалив керосинку, сел читать сонеты Шекспира. Наизусть скоро знать буду, но вот нравится!
  Словарь на столе, и время от времени заглядываю, вроде как слова непонятные смотрю. Так вот читаю-читаю, а как мечтания всякие накатывают, так словарик открываю, и вроде как листаю. Неча! И так соседи мои дивятся, што учусь быстро! Судья говорит, што программу церковной школы я уже выучил на отлично, а вместе с английским и вовсе - ого!
  Мне вроде как и лестно прослыть человеком умственным да образованным, но и опаска есть. Одно дело - программа церковной школы. Она ж как расщитана? С ноября по март учатся дети крестьянские, потому как сперва хозяйство, ну а учёба потом.
  Одни, самые маленькие, буквы выговаривают и слова на ети буквы вспоминают. Рядышком сидят те, кто постарше, да и читать пытаются, што учитель задал. Все в одном помещении обычно, и учитель меж ними разрывается.
  А я один-одинешенек, а учителей - вон, на нарах валяются! В любого ткни, не ошибёшься, человек умственный. Судья вон даже прогимназию окончил, самый среди них образованный. Ну и законы потом изучал, уже на службе.
  То есть у меня всё наоборот - учителей много, а ученик один. Вроде как и умный я, но не слишком. Скорее усердный. С английским уже сложней, но тоже - Максим Сергеевич щитает, што у него педагогические таланты необыкновенные. Английский только он знает, вот и приписал себе мои познания. Пусть!
  А вот показать если знание ещё и французского, да то, што математику я знаю как бы не получше, чем в прогимназиях спрашивают, ето уже тово, слишком. Шибко умственный.
  Оно вроде бы и хорошо - есть господа такие, што могут стипендию дать, да и отправить учиться в прогимназию, а то и повыше. Только я так рассуждаю, што от внимания господского ничево хорошего ждать нельзя!
  Буду как обезьянка учёная, и внимание такое же. А ну как всплывёт тогда сторож и прочее?! Ей-ей, начнут ведь копать любопытные! Даже не будь за спиной нехорошего, и то бы сто раз подумал, потому как распробовал волю-вольную, и обратно под чью-то дудку плясать, хотелки чужие выполнять, да пороту быть? Сам выучусь! Книги есть, и хватит, а чего не знаю, то у добрых людей спросить можно - што читать, да где ето што искать.
  Поленья наконец прогорели, и я прикрыл печку. Всё, теперь не угорят! Можно и позавтракать.
  На площади рядами сидели торговцы, и промеж них бабы со снедью - жареным и вареным мясом, пирогами и пирожками, рыбой и хлебом, бульонкой из объедков и прочей едой на самые непритязательные вкусы и лужёные желудки.
  - Пирожки! - Надрывалась голосистая Дашка, - С яичком, с сижком, с мясом!
  - С мясом давай-ка, - Сглотнув слюну, не выдержал-таки крестьянин, приехавший в Москву с земляками на заработки и снимающий место на нарах здесь же, на Хитровке.
  - Подовый пирожок с лучком, перцем, собачьим сердцем! Цена три копейки, наешься на гривенник! - Продолжила кричать Дашка, отдавая сдачу вместе с пирожком, и по привычке заигрывая с мужиком.
  Недавно ещё тем пирожком, што промеж ног, торговала. А теперя всё - в тираж вышла. Вроде как и не старая, двадцать четыре всево, а потрёпаная так, што ой! Не одна дивизия промеж её ног промаршировала, всю истоптала. Ну, не мне судить!
  - С перцем, собачьим сердцем! - Останавливаюсь около и подмигиваю бывшей проститутке, - Ты скажи ишшо - севодня акция-промокация! Купи пять пирожков, собери котёнка!
  Дашка ржёт кобылою и пересказывает мои слова другим торговкам, а потом и кричать начинает. А што? Кто не знает, што пирожки с мясом из объедков трактирных делают, да всякого-разного сомнительного мяса, да покупает, те сами себе злобные дураки! А кто знает, да покупает, тот и таракана за мясо щитает, так-то! Нет на Хитровке шибко брезгливых.
  - Акция-промокация! Купи пять пирожков, собери котёнка!
  - Не щеню? - Скалит зубы какой-то нищий, остановившись рядышком и откладывая на грязной ладони копейки, - Мне с утра шибко котячьего мясу хотца!
  - Щеня затра будет, - Отвечаю за не шибко скорую на мысли Дашку, - севодня пирожки с мявом.
  - С мявом! - Смеётся тот, показывая сточенные, прокуренные зубы, протягивая мелочь торговке, - Два с мявом!
  - Кипит кипяток, погреть животок! - Разорялся сбитенщик, потряхивая связкой чашек и поглядывая на меня.
  Взяв еду у Матрёнихи, спешу назад, во флигель. Светает уже, и потому народ расходится потихоньку.
  - Остынет-то! - Кричит баба вслед.
  - Погрею! Всё не на морозе есть!
  В доме уже проснулись почти все, так што здороваюсь с порога, как и положено.
  - Доброго утра, господа.
  - И тебе доброго, - Зевает сидящий на нарах судья, - Как там погодка?
  - Расчудесная, Аркадий Алексеевич! Снежок свежий выпал, лёгкий морозец, небо ясное.
  - Не сбегаете ли вы опохмелиться, Егор Кузьмич? - Светски осведомляется Ермолай Иванович - пожилой, сильно потрёпанный жизнью бывший чиновник из разночинцев.
  - Извольте, - Кланяюсь слегка, - Почему бы и помочь хорошему человеку? Господа! В спиритусе вини все заинтересованы?
  Кряхтя, народ потянулся с нар, складывать деньги на стол.
  - Бля, - Раздался женский голос, и занавеска нумера Максима Сергеевича распахнулась. Полуголая фемина с красивой полной грудью, вывалившейся в вырез рубахи, светила соском и свежим бланшем на опухшем от пьянства лице, и рылась в портсигаре, - нету! Господа, угостите даму папиросой!
  - Извольте! - Кто-то кинул ей в лицо кисет с табаком, и фемина, не чинясь, начала сворачивать самокрутку.
  - А что это за словесные экзерсизы ? - Полюбопытствовала она светски, затянувшись и перекидывая полную ногу так, што приоткрылось на миг женское естество.
  - А это, извольте видеть... - Оживился судья, начавший прихорашиваться, но я слушать не стал и выскочил за водкой. Вернулся быстро, и соседи мои тут же начали похмеляться, не обойдя вниманием проститутку.
  - Я, изволите знать, серёдка на половинку, - Откровенничала та, - Вроде как воспитанницей у собственного папеньки числилась. Нагулял на стороне, да и не нашёл ничего лучше, как домой притащить...
  - Серёдка на половинку, - Бубню тихо, заткнув ватой уши и усаживаясь за учебник по географии, повернувшись к ним спиной, - Селёдка ты! На половинку! Протухшая.
  Читаю и ем потихонечку. А фемина ета... ну што там нового услышу? Жалостливую историю? Даже если и не врёт, мне-то што? У каждой второй история жалостливая, да бывает, што и правдивая.
  'Первому из европейских народов, от которого дошли до наших дней письменные памятники...'
  ***
  - Во мне то булкает кипение ,
  - то прямо в порох брызжет искра;
  - пошли мне, Господи, терпение,
  - но только очень, очень быстро!
  Строфы эти прозвучали неожиданно громко, и как раз в тот момент, когда светская беседа аристократии помойки ненадолго прервалась. Мальчишка же, не обращая внимания на окружающую действительность, взлохматил руками коротко стриженные русые волосы, и снова углубился в книгу, отставив в сторонку пустую миску.
  - Интересно у вас, - Фемина подняла бровь, - даже подобранные на улице мальчишки удивляют поэтическими талантами.
  - Подобранные?! - Воскликнул судья, - Да он заявился сюда и сообщил нам, что собирается здесь жить! Сообщил, понимаете?!
  - Как интересно...
  - А как насчёт продолжения, - Аркадий Алексеевич протянул руку и тронул проститутку за грудь, вытащив затем из рубахи и вторую увесистую дыньку, - бдзынь! Максим Сергеевич, я думаю, не будет страдать муками ревности?
  - Да полно, господа! - Усмехнулся тот, скидывая пропахшую потом рубаху с нечистого тела, - какая ревность! Устроим симпосиум, как древнегреческие мудрецы. Благо, в вине у нас недостатка нет - спасибо нашему юному другу! Гетера имеется, да и по части если не мудрости, так хотя бы знаний, каждый из нас мог бы сойти за светочь античной мысли.
  - Если со всяческими французскими непотребствами, то по трёшке с человека! - Деловито предупредила проститутка, жеманно отбиваясь от мужских рук, но охотно опрокидываясь на спину и перебирая ногами в воздухе, показывая мохнатый треугольник.
  - О чём речь!? - Судья скинул штаны, оставшись в рубахе и старом меховом жилете, - Становитесь-ка, душечка, на четвереньки. Буду вас по греческому, значит, образцу!
  ***
  Заткнутые ватой уши помогали плохо, особенно когда соседи мои расшалились и начали бегать по флигелю голышом, играя в какие-то странноватые игры, непонятные человеку трезвому. Сплюнув, собрав книги, и спрятал их у себя на нарах - всё равно не дадут заниматься, мудрецы античные!
  Не так штобы часто, но раз или два в неделю во флигеле творится какое-то непотребство. То блядей приведут, то в карты играют всю ночь, да не друг с дружкой, а какими-нибудь Иванами, от которых пахнет не потом, а кровью. А раз как-то было, што проповедник двинутый целую неделю жил, и целыми днями молились соседи мои, да в грехах каялись. Потом ничего, отошли - снова водку пьянствовать стали, да безобразия нарушать.
  - Куда собрался? - Поинтересовался Живинский, остановившись ненадолго и прикрывая срам ладошкой.
  - Да в бани! - Отвечаю судье, пока собираю чистое бельё, да мыло с мочалкой, - Небось до самого вечера будет резвиться тут.
  - Это вряд ли, - Прозвучало с ноткой грусти, - Разве что Максим Сергеевич, да и то не факт. Укатали сивку...
  - Ладно! - Машу рукой, - До вечера, господа хорошие!
  
  - Симпосиум затеяли? - Поинтересовался жадно прислушивающийся к шуму во флигеле знакомый голубятник . У него недавно начали расти усы под носом, и появился смутный, но какой-то глупый интерес к женскому полу.
  - Он самый, - Вздыхаю.
  - С кем?
  - Да новенькая, - Описываю фемину.
  - А... сочная маруха, свеженькая. Говорят, раньше в дорогом борделе трудилась. Сам-то што, не выросла ишшо женилка-то? Хе-хе!
  - Замолчи свой рот и лови ушами моих слов, Сёмочка, - Отвечаю, как старый аптекарь и абортмахер Лев Лазаревич, - Не делайте мне смешно своими глупостями! Одень глаза на морду и посмотри, на кого ты разговариваешь! Ты знаешь мой характер по диагонали, так и думай тогда, на кого и когда говорить!
  - Тьфу ты! - Семён аж отшатнулся, - Ты так говорил, што мне почудилося - пейсы у тебя выросли! Натурально, как у Льва Лазаревича!
  Скалю зубы весело, и Семён тоже смеётся негромко, присаживаясь на корточки. Не дружки мы с ним, но так - разговоры разговариваем иногда о всяком-разном.
  - Слыхал, Махалкина порезали?
  - Да ну?
  - Вот те и ну! - Сёмка доволен, щурит на меня узковатые глаза, на губе висит самокрутка из дрянной махорки и газетного листа. Минут за двадцать он вываливает на меня все сплетни, и удаляется развинченной походкой уставшего человека, просветившего невежественного меня, и от того страшно уставшего.
  
  Сунув узел раздевальщику, получил жестяной номерок и повесил на шею.
  - Вот, поймали, - Качнул банщик кустистой полуседой бородой, указывая на привязанному к столбу голого мужчину, украшенного кровоподтёками, - Ваш, Хитровский!
  - Ваш! - Усмехаюсь ему в лицо, - Тогда уж ваш - московский! Хитровка, она большая и разная - тебе ли, москвичу, не знать!
  Шлёпая босыми ногами по тёплому деревянному полу, прошёл мимо, заглянул в лицо. Нет, не знаком. Да и если бы... известная судьба у банных воров - поймают когда, так и привязывают до самого вечера. А дальше как повезёт. Бывает, што и встретится вору тот, кому по его вине, иль по вине коллег, домой в отрепьях бежать приходилось. Да не один!
  Насмерть забивают редко, но и так бывает. Обычно же до закрытия бани продержат, да и на улицу голышом выкидывают, не глядя на погоду. Редко когда в полицию сдают.
  Бывают прикормленные банные воры, которым хозяева отступные платят. Эти самые лютые, всегда калечат пойманных конкурентов.
  Взяв шайку, набрал горячей воды и намылился. Банщики ко мне не лезут, да и што лезть-то? Денежных клиентов они издали чуют, а откуда им, денежным, взяться тут, в простонародном отделении за пятачок? Так, ногти постричь старику какому, да мозоли срезать, вот и весь доход. Ну, пиявки иногда поставить да кровь пустить.
  По буднему дню народу немного. В основном высохшие старики с детворой, да всякие-разные похмельные личности самого што ни на есть неблагонадёжного вида. Отребье московское, да кустари мелкие из тех, у кого запой не вовремя начался.
  - Накаркал! - С трудом удержался от того, штобы не сплюнуть на пол - солдат привели! Обычно по субботам, но бывает и так. Может, работы какие грязные, а может, и поощрение такое. Почти полсотни здоровых молодых мужиков, крепко пахнущие потом и гогочущие по-лошадиному, заполнили небольшую мыльню.
  - Поделись-ка, малец! - Усатый дядька отобрал у меня веник, - Нам, вишь ты, по одному венику на десять чилавек дают. Да не хмурься ты! Айда с нами в парилку, и тебя попарим! А?
  - Нет уж, - Отмахиваюсь решительно, - парился я как-то с вашим братом. Хуже только с цыганами да жокеями! Жар такой, што мало глаза из черепа не вытекают.
  - Ха! - Горделиво приосанился тот, - Мы такие! Известное дело - солдат кашу из топора сварнит, штыком побреется...
  - У ребёнка в бане веник скрадёт, - Добавляю в тон.
  - Да на! - Побурев, он сунул мне веник назад и отошёл, - Тоже мне... нашёлся! Защитникам своим веника пожалел!
  
  
  
   Тридцать вторая глава
  
  
  
  - Поехали! - Меня дёрнули за ногу, срывая одеяло. Отмахнулся ногой и попал куда-то в мягкое, - Ай! Чорт этакий!
  Максим Сергеевич, ругался, сидя на полу и держась за живот.
  - Да уймись ты, бес! - Откуда-то со стороны, кувыркаясь и расплёскивая воду, в мужчину прилетела жестяная кружка, - Моду взял, посреди ночи людей будить!
  - Егорка, вставай! - Бывший офицер не отступал от своего, - Я с купцами поспорил, что ты любого цыгана перепляшешь!
  - Ты поспорил, ты и пляши! - Отвечаю раздражённо, не желая участвовать в аферах Милюты-Ямпольского.
  - Егорка! - Едва не рыдая, взвыл тот пароходной сиреной, разбудив уже всех обитателей флигеля, и получив на свою голову поток грязнейшей ругани, - Яр! Лихач снаружи ждёт, за тобой приехал!
  - Мать же твою... - Вскакиваю с нар и начинаю умываться и одеваться.
  - Пошли! - Максим Сергеевич не то чтобы пьян, но так ето... не в адеквате. Никак кокаином опять балуется?
  Одет он, к слову, сегодня богато - пусть не вполне по росту и фигуре, но по господски. Сюртук, штаны барские, шубейка енотовая, молью чуть поеденая. Ну да у скупщиков краденого всяково добра в избытке! Можно купить, и можно и тово, в аренду взять.
  - Посцать дай хоть, ирод! - Вырываю руку у потянувшего меня к выходу мужчины.
  Обувшись и одевшись, бегу на улицу облегчится. Максим Сергеевич не отстаёт, торопя и нудя. Не обращая на него внимания, заскакиваю назад и прихватываю опорки - специально покупал вот прям по ноге, штоб тренироваться, а то нога вихляется, а босиком холодно. Засунув их за пазуху, подбираю кружку и, спугнув тараканов, черпаю из бадьи.
  - Егорка! - Максим Сергеевич воет жалостливо, глаза такие, как не каждый нищий сделает. Мученик, никак не меньше.
  Сплюнув на пол, выскакиваю и дивлюсь необычному зрелищу - лихачу на Хитровской площади. Бывает, што и заскакивают залётные на рысаках своих тысячных, коли купцы решат 'в народ' съездить. Но нечасто, очень нечасто. А штоб за кем-то из хитрованцев, тово и не припомню!
  - Садись, вшивота! - Извозчик откидывает медвежью полость, и я, под взглядами ошалевших хитрованцев, ставших свидетелями необычного зрелища, усаживаюсь важно. Рядом усаживается Максим Сергеевич, и лихач тут же взмахивает кнутом.
  - Н-но, залётныя!
  Рысаки с места берут в карьер, и в лицо бъёт холодный воздух. Тут же надвигаю шапку поглубже, а чуть погодя и вовсе - ныряю в полость с головой.
  Дорога до Яра ровная и накатанная, хорошо освещена, так што мчался лихач без опаски, очень быстро. Офицер бывший то начинал о чём-то перекрикиваться с лихачём, то тормошил меня, лихорадочно втолковывая што-то о нашем великом будущем. Кокаинист как есть, ничево нового.
  К деревянному одноэтажному зданию ресторана подъехали с шиком, и Максим Сергеевич тут же сдёрнул меня с саней, потащив за руку.
  - Вот! - Начал он орать издали, ещё швейцару, - Вот самородок русский!
  Влетели внутрь так, што я опомниться не успел, только рот сам собой открылся. Роскошь! Деревянная резьба, позолота, много дорогущей материи на столах и даже на стенах, картины, рояль, здоровенный аквариум с живыми стерлядями и осетрами.
  И я, в дешёвой шубейке, ватной шапке с вылезающей ватой, сапогах не по размеру и старых опорках за пазухой. Даже раздеться в гардеробе не дал, ирод!
  - Вот! - Милюта-Ямпольский важен, - Вот самородок русский!
  За столами купцы, пьяненькие уже изрядно. По одёжке и манере видно, што из тех, кто из низов вышел. Ну или батюшки ихние не поддались заразе, именуемой 'классическими гимназиями'. Такие все кондовые, исконно-посконные, домотканые ажно до лубочности.
  Купцов с десяток, да всяких там прилипал-подпевал два раза по столько же. Не сразу и поймёшь, где там прикащик доверенный, а где и такие, што вроде Максима Сергеевича - шуты из бывших, да прочий мутный народец, ухитряющийся поучаствовать в чужих гулянках.
  С ними хор цыганский, да чуть поодаль оркестр.
  - Ентот? - Один из купчин, толстопузый до нездоровья, приподнялся, побагровев мордой, да и сел обратно, захохотав гулко.
  - Кланяйся! - Зашипел на меня какой-то подскочивший прилипала, схватив за шею и нагибая вниз, - Его степенство Иван Ерофеич гуляет!
  Бью зло пяткой назад, да по коленке плешивому етому - так, што тот завыл, на полу сидючи. Сидит, за ногу держится, лицо белое, и мне так нехорошо стало - ну, думаю, доигрался ты, Егорка! Щаз как... а што щаз, додумать не успел.
  Цыган старый вперёд выступил, тряхнул кудрями серебряными и серьгами такими же, да и молвил:
  - А лихого молодца к нам привезли, Иван Ерофеич? Перепляшет или нет, но мне такие храбрецы по нраву. Да и ты, поговаривают, не молитвами состояние заработал.
  - Да уж, - Пьяно приосанился купчина, - всякое бывало! Ну што, самородок?
  - Я, дяденька, может и не самородок, но, - Кошуся на Максима Сергеевича, - и не самовыродок!
  Как всё замолкло на секунду, да как смехом и рассыпалось! Ну, думаю, фартовый ты парень, Егор Кузьмич! Развлечение для таких компаний - дело первеющее, так што наибольшую беду от себя отвёл почти што!
  Скинул шубейку прям на пол, сел на неё, да и переобулся в опорки. Вокруг зубы скалят, а меня ажно все косточки гудят, движения требуют. Такой кураж взялся откуда-то, што прямо ой! Тот самый случай, што или грудь в крестах, иль голова в кустах! И поетичность ещё такая в душе образовалась, што будто сам стал героем Шекспировской пьесы.
  - Ну, - говорю, - Как моево супротивника зовут?
  И цыгану кланяюся низко - чай, не убудет! Выручил он меня знатно, отвёл беду. Говор нарочито простонародный - учён уже. Купцы, они тово, не шибко-то и любят, когда людишки нижестоящие умней или хотя бы умственней были.
  - Меня, - Ответил тот, зубы скаля, - Шандором матушка назвала, а в церкви Панкратом крестили. А плясать ты будешь противу племянника моево, коего в церкви Алексеем окрестили, а в таборе Фонсо прозвали.
  Расступились цыганки, повели своими юбками цветастыми, звякнули монистами пудовыми, да и вышел парень - молодой, да сразу видно - вертлявый, ну чисто кубарь ! Поклонился слегка, но так насмешливо и ёрнически, што у меня ажно кровь закипела! И не придерёшся вроде, а ясно - насмешничает!
  Одет щеголевато, рубаха алая из атласа, жилет поверх чёрный из бархата, да золотом расшит. Штаны широкие, из чёрного шёлка, даже на вид дорогущие! Сапоги такие, што не просто по ноге, а сразу видно - вот для пляски шиты. Кожа тонкая, нога будто в обливочку, да и подковки на каблуках как бы не серебряные! А што? Цыгане, они такое любят!
  Мы пока театральствовали, плешивого тово унесли незаметненько. Ой, думаю, никак ногу ему сломал? А страху и нет почти - так, в глубине где-то.
  - Жги! - Крикнул купчина, махнув кулаком и шарахнув по уставленному снедью столу. И сразу - музыканты как вжарили!
  Фонсо кочетом прошёл, коленца выделывает. Хорош, зараза! Я руки в боки упёр, чуть в ответку приплясываю - штоб разогреться с морозу, да и смотрю - што он там покажет?
  - Жри-поджигай! - Ору, - Лихой удалец, красавец молодец!
  Ерунду всякую вопю - так только, штоб купцов раззадорить. Вроде как при деле я, не просто так стою-пританцовываю. А сам гляжу - плохо дело! Коленца выделывать я и не хуже умею - вот ей-ей, всё за ним повторю!
  Только Фонсо чище пляшет, ну да оно и понятно, я ж всево ничего занимаюсь, а он в таборе, да при таком-то дядьке, который плясками на жизнь зарабатывает!
  Плясал он, плясал, а я и подзуживал-покрикивал. Запыхался цыган, да и остановился. Старается не показывать, но видно - запалено дышит, ажно бока ходуном ходят.
  - Ну, - Говорит, - самородок Хитровский, который не самовыродок! Показывай умение своё, иль ты только языком танцевать умеешь, по женскому обычаю? Цыганки наши тогда тебе юбку да монисто одолжат, да будешь до самого утра в таком обличии так плясать, купцов именитых веселить!
  - Ай и стервец! - Заорал восторженно Иван Ерофеевич, заухали-засмеялися и другие пузатые бородачи. Ах ты, думаю, рыба-падла...
  - Я, - Говорю, - за тобой всё повторю. Лучше ли, хуже ли, за то сказать не могу, пусть купцы рассудят.
  И как дал коленца перед ним выделывать! Всё, што Фонсо наплясал, повторил, а некоторые ещё и усложнил. Но не так чисто, ето да! Сам чувствую.
  Остановился и взглядом его так смерял, а сам руки в боки упёр и дышу, дышу...
  - Я за тобой повторил, а повторишь ли ты за мной, друг мой Фонсо?
  И как дал коленца оттудова, из снов которые! Купцы ажно вскочили, да и поближе - дело-то невиданное совсем. А я в нижний брейк ушёл, да и на руки оттудова, и ногами - хоп! И на цыгана ими указал.
  Фонсо только рот захлопнул, да глазами сверкнул. Но нашёл в себе силы, поклонился низко.
  - Ай молодец! - Выступил вперёд старый цыган, - Недаром мальчишка этот нам с тобой, Иван Ерофеевич, так приглянулся! Мне-то стыдно было бы не увидеть танцора отменного, да и у тебя, Иван Ерофеевич, глаз - как стокаратный алмаз!
  - Видали!? - Купчина заорал, остальным радостно, - Наш, русский мальчишка, да цыган переплясал так, што те сами ето признали!?
  Как схватил меня в охапку, и ну обнимать-целовать! От самого водкой несёт, да едой, да зубами больными. Терплю! А за ним и остальные, всево исслюнявили, да наобнимали мало не до ломоты в костях. И главное, деньги мне в карманы да за пазуху суют!
  - Садись за стол, малец! - Загудел один из купчин, - Ешь-пей, да плясать не забывай!
  Дёрнулся туда было, да и остановился. Думаю - щас как наемся и напюсь, а потом што, пьяному и брюхатому коленца выделывать? Так и доплясаться можно до заворота кишок!
  - Помилуйте, дяденька! Как я при взрослых, купцах степенных, пить буду?!
  Запереглядывались купцы, не знают, што и сказать. Вроде как и поперёк пошёл, но вежественно ведь! А я стою, голову склонил.
  - Ай молодца! - Иван Ерофеич снова меня обнял, - Хитровский, но не пройдошистый! Садись, садись... официянт! Чаю ему и... чево ты хочешь?
  - Пироженку. Бламанже! Одну!
  - Тащи!
  Сижу такой, чаю пью с пироженкой, чисто барчук! Степенства вокруг меня да Фонсо обсуждают, но плясать пока не просят - видят, што выдохлись.
  ... - аквариум! - Раненым ведмедем заревел кто-то из степенств, и тут же стащили рояль поближе, и ну в него вина шампанские наливать! Сами, што интересно, без помощи официантов. С бутылками бегают, да смеются, как умалишённые. И в рояль, да друг на дружку пеной! И потом рыбу туда же!
  - Играй! - Усадили музыканта, да и заставили играть, пока шампанское заливают. Непотребщина выходит, ей-ей! Не музыка, а какой-то собачий вальс! Но степенства ржут, чисто кони, да и сами по клавишам пробуют - брыньк-брыньк! И снова ржать да пеной куражиться.
  - Оливье! - Заорал кто-то, - Сто порций!
  Мало погодя официанты начали таскать тарелки, а купчина им на пол показывает.
  - Сюда ставьте, ироды!
  - Ай да Степан Митрофаныч! - Гудят степенства. Митрофаныч дождался, пока все сто тарелей на пол составят, и ну ходить по ним, приплясывать! А хор цыганский подпевает:
  - Ухарь-купец, Степан Митрофаныч удалой молодец!
  Ну и всякое цыганское своё - нанэ-нанэ, и прочее. Плечами трясут, вокруг хороводятся, ну и тот только деньги из бумажника разбрасывает над головой. Какие успевают, те цыгане в воздухе перехватывают, а остальные в салат.
  Рядышком и Максим Сергеевич крутится. По плечу купца похлопывает, рядышком приплясывает, да купюры ловит. Прилипала.
  Сижу, смотрю на ето, и ажно чай в горле комом встал. А што? Молчу... што тут скажешь-то?!
  - Официянт! - Дурным голосом завопил тощий, но пузатый купчина с багровой плешью почитай на всю голову, - Шапмансково! Самолучшево!
  Принесли шампанское, и лысый бутылку в зеркало - хрясь! И ржёт! Дюжину бутылок так об зеркала побил.
  А потом я глазами так морг... а пол уже чистый почти что. Увидел только служителя, который заканчивал уборку. Купчины тоже увидели.
  - Сюды! - Орут. Ну то и подошёл, а куда он денется? И горчицу ему в морду, горчицу! А тот не отворачивается, только руки расставил, да и стоит так, враскоряку.
  - Ты за нево не переживай, - Уселся рядом старый цыган, - в сто двадцать рубликов такое удовольствие купчине обходится, да из них половина - официанту!
  Киваю, уже спокойней, без злобы. Ну, думаю, за шестьдесят-то рублей можно и потерпеть! А изнутри такое нахлынуло, што понимаю - нельзя! Никак нельзя! Если только дети малые с голоду не помирают, иль цели какой важной не стоит. Тогда да, тогда многое можно. А так... нет, зубами в глотку вцеплюся!
  - Вот и мы - нет, - Непонятно сказал цыган, вставая, - Ай, самородок хитровский, пошли плясать!
  Сплясали мы ещё раз, а Фонсо за мной коленца повторить пытается. Не слишком-то и получается, так-то!
  Наплясались пока, устали, уселись отдохнуть. Слышим - снова степенства ржут. Подошёл я, а там Максим Сергеевич рыб из рояля зубами выловить пытается. Пьяный! В дугу!
  Потом и вовсе, разделся догола, и ну плескаться в рояле. Купчины смеются, пальцами тыкают. Смешно им, вишь ты, што дворянин потомственный да офицер бывший так себя ведёт! Ну так самовыродок, он самовыродок и есть.
  
  Закончили непотребства свои под самое утро. Я деньги в уголке перещитал, и аж подурнело. Тыща триста, да с рубликами! Подумал-подумал, да и поделили на две части. Одну себе, да спрятал в исподнее, поглубже. А вторую ещё на две части, и одну цыгану тому старому отдал со всей моей благодарностью.
  - Понимаешь жизнь, - Одобрительно сказал тот, пряча купюры во внутреннем кармане жилета, - не пропадёшь!
  Вторую четвертину тоже спрятал, Максиму Сергеевичу потом отдам. Пусть он и не прав кругом со спорами своими дурацкими, но с его подачи заработал.
  А! Точно, нужно будет при всех передать, да и себе сотню оставить демонстративно. Я ету сотню букинистам знакомым на Сухарёвку потом оттащу, штоб книги брать разрешили. Вроде как залог и плата за пользование библиотекой! Мне ж не редкости книжные, а полезное што с интересным, там и сотни за глаза.
  И всё, снова я вроде как и без денег! Не поверят, канешно, но если сказать всяко-разное, што вроде как частично так даю, а частично - с отдачей при удаче карточной, так и может проскочить. Вроде как прямо сейчас и не нужно мне, потому как есть всё, а потом и спрошу.
  Главное, не светить потом деньгами. И спрятать их так, штоб точно - ни-ни! Где бы только... вот же ж! Кому рассказать, так и не поймут проблемы!
  
  
  
   Тридцать третья глава
  
  
  
  - К мамзелям! - Заорал кто-то из степенств, и все дружно поддержали идею. Роняя вещи и постоянно оскальзываясь, што каждый раз вызывало дурацкий смех, купчины вывалились во двор и тяжело полезли в сани к лихачам.
  Меня, не спрашивая, выдернули за шиворот, закинув в одни сани с Максимом Сергеевичем и каким-то пьяненьким невзрачным типом из подлипал. Милюта-Ямпольский на свежем воздухе малость отрезвел и начал горланить песни, привставая иногда на кураже и дико пуча глаза. Подлипала почти тут же свернулся под пологом, да и захрапел, пуская слюни и 'шептунов'.
  На въезде в город лихачу пришлось придержать на повороте рысаков, и я, недолго думая, сиганул в кучу снега, провалившись с головой. Выбравшись через минуту, не увидел даже задка последних саней.
  Ругаясь потихонечку, долго отряхивался от снега. Пришлось даже снимать шубейку и опорки. Сапоги мои так и остались в ресторане, штоб их! Много наспоришь с пьяными купчинами, когда тебя за шиворот, как кутёнка! Оно вроде по деньгам и сильно в выигрыше, а всё равно обидно за обувку. Лет пять бы их носить, не переносить, а тут на тебе!
  Отряхнувшись, заспешил трусцой по переулкам. Не то штобы спешка какая, но опорки, мать их ети, ето не сапоги на две пары портянок!
  Ноги сами принесли меня в булошную Филиппова, што на Тверской. Несмотря на раннее утро, едва ли не ночь, здесь уже толпятся разночинные покупатели.
  Много молодёжи студенческого вида и гимназистов из старших классов. Немногочисленные чиновники, сплошь почти какие-то потёртые, как бы не больше, чем их старенькие фризовые шинели. Небогато одетые женщины, по виду всё больше приходящая прислуга да жёны мелких кустарей. Вся эта пёстрая публика перемещалась, никак не смешиваясь и не задевая друг друга.
  На меня покосились, больно уж бедно одет! Но смолчали - рано ещё, вовсе уж чистой публики нет, так што в булочную к Филиппову можно и таким как я, мало што не оборванцам. Да и одет я пусть и бедненько, но чисто, не запашист.
  Протолкавшись в дальний угол, к горячим железным ящикам, взял за пятачок свежайший пирог с мясным фаршем. Не 'мяв' Хитровский, а самоностоящее, наисвежайшее мясо!
  Наслаждаясь теплом, медленно жую истекающий маслом и мясным соком пирог, сохну потихонечку и думаю думы. Деньги, деньги...
  Свою долю тащить на Хитровку - глупость несусветная! Как выбросить в нужник, тоже самое. Хоть как таись, а глаз вокруг много, не утаишь.
  Тайник? Оно конешно да, но вот где? На Хитровке и вокруг глаз слишком много, да и так, опасливо. Сунуться куда в другое место, так опять же - чужинцы завсегда видны. Летом ещё ладно, можно было бы по крышам там или ещё как проскочить. Сейчас нет, не выйдет.
  Остаётся одно - дать кому-то на сохранение. Самый надёжный, ково знаю, так ето Мишка Пономарёнок, да и мастер его, Жжёный, человек порядочный.
  - Можно, но опасливо...
  - Чево, малой? - Спросила меня какая-то баба, закутанная в несколько платков, жующая с такой же закутанной товаркой сайки с изюмом.
  - А? Так, мысли вслух.
  - Молча мысли, неча людей путать!
  На Хитровке Пономарёнка знают, как моего дружка. Могут и тово, наведаться, если заподозрят. Значит... тьфу ты! К учителкам идти, как ни крути! Тягостно как-то с ними общаться наново будет, но а куда? Про них ни хитрованцы, ни бутовские, ни дачники - никто не знает!
  Съел вот, но не наелся ещё. Оголодал после плясок ночных, и вот высматриваю, как шакал голодный, што бы ещё взять?
  А, нет! К учителкам если, да с таким делом, то и за стол усадить могут! Так што взял сладких пирожков с изюмом, творогом и вареньем, да побольше! Небось от сладкого-то не откажутся, будь даже хоть сто раз мадамы!
  
  - Егорка? - Удивилася учительша, открыв дверь, - Да-да, Кузьма, ждали! Всё в порядке.
  Дворник козырнул и тяжело затопал вниз.
  - Проходи, Егор, - Засуетилась Юлия Алексеевна, - Стёпушка! Смотри, кто к нам пришёл!
  Из спаленки выплыла Степанида Фёдоровная, теплая и немного ещё сонная, одетая по-домашнему.
  - Здравствуй, Егорушка! - Искренне улыбнулась она, - Раздевайся.
  - Ага, - Я скинул шубейку и вспомнил про пирожки, - Ето к завтраку!
  - Спасибо! Очень кстати, мы ещё не завтракали, - Юлия Алексеевна, не чинясь, взяла увесистый бумажный свёрток и унесла на кухню, - сейчас самовар поставлю!
  Сели по-господски, за столом с белой льняной скатёркой, накрахмаленной до хруста. Ну да я не плошаю - не горбюсь, нос за столом не прочищаю и сижу с прямой спиной, не хлюпая чаем и не чавкая. Соседи мои по флигелю мал-мала подучили.
  - Филипповские, - Юлия Алексеевна довольно зажмурилась, прикусив пирожок, - давненько мы туда не заходили!
  - Мы можем тебе чем-либо помочь? - Без обиняков спросила Степанида Фёдоровна, на што Юлия Алексеевна обожгла подругу взглядом.
  - Помочь? - Чинно делаю глоток самонастоящего чай, не спитово! - Можете.
  Лицо Степаниды стало таким, што... ну вот не знаю! Показалось на миг, што ето не взрослая и уже не шибко молодая женщина, а девчонка, которая покажет сейчас язык подружке! Выиграла спор дурацкий, и щаз как задразница!
  - Деньги у меня лишние образовались, - Говорю, как и не заметил, и от сайки кусаю. Степанида чуть чаем не поперхнулась и глаза такие стали большие, што в голову стукнуло 'Какающий котёнок'. Вот ей-ей, мало што не стебельках!
  - Егор, я надеюсь... - Строго начала Юлия Алексеевна.
  - Не криминал, - И глоточек чаю.
  - Ты всё-таки решил согласиться на наше предложение? - А в голосе такое што-то, што вот прям не знаю, как и назвать.
  - Нет. Те деньги давно потрачены, - Лёгкий вздох учительши, и ничево она вроде не сказала, даже в лице не переменилась, а такая укоризна, так стыдно стало! - Не на дурость!
  Приподнятая бровь...
  - Человека выкупил, - Юлия Алексеевна спешно поставила чашку на блюдце и с силой вцепилась задрожавшими руками в стол, - не спрашивайте больше!
  Не рассказывать же вот так прямо, на што потратил?! А так да, выкупил - себя, самово близково человека, как ни крути. У Судьбы, у Жизни, как угодно сказать можно.
  - Почти все на то и ушли. Ну и на оставшиеся купил себе место в ночлежке до лета, да питание трёхразовое. Вы не думайте! С образованными людьми живу! Они, конечно, те ещё пропойцы и отребье, но всё ж отребье образованное!
  Рассказываю о житье-бытье, стараясь вспоминать самые смешные моменты. Как Максим Сергеевич в карты с Иванами играл, симпосиум етот феминистический, крыску прирученную, што изо рта кусочки хлеба вытаскивает. А они, учительши, што-то не смеются, бледные сидят.
  - Егор, - Начала было Юлия Алексеевна, и я вот прямо почувствовал - скажет опять што-то не то, и уйти мне придётся.
  - Ето моя жизнь, - Ставлю чашку на блюдце и в глаза, жёстко так смотрю, - правильная или нет, но моя.
  - Хорошо, - Грустно согласилась учительша, и мне тоже почему-то стало грустно. Вот прям как-то так, будто мимо щастья прошёл!
  - Читаю много, учусь всякому, - Хочется почему-то оправдаться.
  - Чему ты там на Хитровке научишься? - Грустно так сказала Степанида, подперев простонародно голову рукой и облокотившись о стол, - Учиться тебе надо! Настоящим образом, а не у вконец опустившихся людей. Церковная школа, а может быть, и прогимназия! Вот захочешь ты устроиться на службу, и спросят тебя, что ты оканчивал?
  - Библиотеку!
  Юлия Алексеевна раскашлялась, будто пытаясь скрыть смех. И глазами так на подругу, будто язык показать хочет. Дразница!
  - Ну а што? - Лупаю на них глазами, - Я много читаю! Не только про сыщиков и про путешествия, но и арифметику всякую с географиями!
  Переглядываются...
  - Можно мы тебя чуть-чуть, - Степанида Фёдоровна выставляет вперёд щепоть и слегка раздвигает пальцы, - проэкзаменуем?
  Екзаменовали меня больше часа, и вспотел я от етого сильней, чем во время пляски в ресторане. Вот ей-ей, вытащили всё, што знал!
  - За год? - Юлия Алексеевна задумчива.
  - С весны, - Поправляю её, - тогда читать научился.
  - Нашим бы ученицам такое усердие, - Вздыхают, переглядываясь.
  Сказали, што программу церковной школы и прошёл и даже превзошёл, притом сильно. Двухгодичной! По математике так и вовсе, курс прогимназии закончил, да с лихвой. По английскому на курс прогимназии вот прямо хорошо так, но и не больше. А по остальным предметам - ямы и ямины в знаниях.
  Сели они, заспорили, да и составили мне список тово, в чём отстаю и на што приналечь надо. И где ето што искать надобно.
  - По деньгам, - Напоминаю им, поглядывая на висящие ходики.
  - Егор, мы должны знать, - Снова начала Юлия Алексеевна.
  - Не криминал, - Вздыхаю, - Так, случай дурацкий. Разбудили среди ночи, да и потащили в Яр. Поспорил сосед мой, што из офицеров бывших, што я цыган перепляшу.
  - И?
  - Переплясал, - Пожимаю плечами, - Врать мне незачем, всё равно ета история вскоре разойдётся.
  Степанида Фёдоровна прижимает восторженно ладошки к губам, отчево кажется моложе, совсем ещё девочкой.
  - Только ето секретный секрет! - Выставляю палец, - Нельзя говорить, што вы со мной знакомы! Узнают, так и наведаться могут за деньгами.
  Переглядываются и кивают, Степанида с явственной неохотой.
  - И, - продолжаю, - штоб без всяких условий, ладно? На жизнь себе я заработаю, а ето так... Не знаю пока, на учёбу на потом, или в коммерцию ударюсь. А может, и снова человека, тово...
  
  Ушёл от них с лёгким сердцем, пообещав наведываться для екзаменовки и вообще, штоб за жисть. Поняли и приняли учителки меня таково, как есть, што и хорошо. Но почему-то и грустно.
  
  Милюта-Ямпольский встретил меня матом и брошенным сапогом, после чево охнул болезненно, да и упал обратно на нары.
  - Щенок неблагодарный, мать твою... - А дальше такой поток грязи, што и мне, хитровскому, слушать стыдно.
  Степенства сильно разгневались на Максима Сергеевича, што потерял меня по дороге. Ну и наваляли, да так, што еле до Хитровки доплёлся.
  - Я?! - Помню, што лучшая защита, ето нападение, потому даже на стол вскочил, аки кот, - Ты меня в аферы свои втянул, не спросясь! Я в лучшем виде всё сделал, потому как выручить соседа щитал должным, как человек порядошный и благородный! Переплясал цыгана? Переплясал! Выиграл ты спор? Да! Дальше с меня какой спрос!?
  - Сбежал, - И снова поток грязи. Соскочил я со стола, и к крысиным какашкам в углу. Взял их в бумажку, да и протягиваю чуть издали - так, штоб точно не дотянулся.
  - На, - Говорю, - Возьми в рот, да плюнь в меня говном!
  Соседи мои как захохотали, животики надрывая! Судья ажно икать стал со смеху, да слёзы утирает. Максим Сергеевич кипятится, да остальные так хохочут и дразнятся, што и не слышно ево.
  - Полно, Максим Сергевич! - Начал Живинский, как самый старейший и авторитетный, - Прав Егор Кузьмич, кругом ведь прав! Понимаю, обидно вам колотушки получать, но ведь рассуждая логически, Егор Кузьмич сделал вам одолжение уже тем, что просто поехал в Яр. Строго говоря, он не обязан был даже подниматься с постели! Поднялся, приехал, и выиграл вам пари! Да и карманы ваши не пустые нынче, так ведь?
  Дальше нас начали мирить, и наконец, заставили похристосоваться.
  - Неправ я был, Егор, - Повинился бывший офицер, - прости меня.
  - И ты прости меня, Максим Сергеевич! Не принял я во внимание, что твоими устами бока твои отбитые говорят!
  - Ну так что? - Полюбопытствовал благодушно Митрофан Ильич, - Прыгал-то зачем?
  - К мамзелям ехали-то! - Поднимаю палец важно, - Максим Сергеевич скока раз к ним не захаживал, а всё без денег оставался! Вот и мне не резон...
  Мои слова прервал дикий хохот, ржал даже Милюта-Ямпольский, держась за бока.
  - К мамзелям он... за деньги испугался... ох, анекдот как есть...
  - Возраст у тебя пока не тот, чтоб куртизанок бояться! Ха-ха-ха!
  Поржали, да и успокоились мал-мала. Думаю, вот щаз и пора. И деньги так торжественно - на стол!
  - Эко! - Только и крякнул Ермолай Иванович.
  - Сто рублёв возьму - сапоги новые, да букинистам занесу, штоб книги завсегда брать можно. А остальное - частью в общий котёл, а частью Максиму Сергеевичу. Не навсегда, а вроде как на удачу.
  - Егорка!
  Обнимали да качали меня до тех пор, пока не вырвался. Сбежал от них, и сразу - на Сухарёвку! Книги... а нет! Сперва сапоги, и ещё сластей на три рубля. И пусть слипнется!
  
  
  
   Тридцать четвёртая глава
  
  
  
  Порыв ветра бросил хлопья мокрого снега в треснутое стекло, отчево то задребезжало отчётливо, грозясь рассыпаться на осколки. В трубе и многочисленных щелях завывает, а по полу тянет таким лютым холодом, што прям ой!
  Масленица скоро, вот Зима и ярится, не желая отступать. Борются Весна с Зимой, отчево погода так и пляшет. Вчера мороз лютейший, от которова мало ноздри при дыхании не трескаются, а севодня - извольте, мокрый снег! Если б не ветер впридачу, от которова с ног сбивает, то оно бы и ничево.
  Соседи мои, как и большинство хитрованцев, носа не показывают из дома. Куда идти-то по такой погоде, как промышять?! Они же на господах паразитируют, а те существа нежные, оранжерейные. В такую погоду баре если и высовываются из дому, то по превеликой надобности, сразу же ныряя в екипаж, желательно крытый. Какие там прогулки, какие приёмы!
  Спят мои соседи, да водку пьянствуют, и што радует - тихохонько! Никаких там симпосиумов с феминами, никаких плясок диких посреди ночи. Квёлые бродят, отёкшие и болезные.
  Сам я ничево, живой! Голова, правда, гудит немного. Етот я, што из будущего - знает, што на погоду. Так што даже не упражняюсь почти ети дни, штоб голову не тревожить. Так только, суставчики да жилочки размять.
  Читаю много - благо, Сухарёвка с букинистами рядышком, а я книг заранее понабрал. Рида взял, который Майн, Жюля Верна - на английском попался, заодно и поупражняться в языке. Четыре томины! Отсыревшие, отчево страницы и поразбухли и покоробились, но мне ж читать, а не на полку ставить для украшения, так што и ничево. Читается!
  Зябко. Печка вроде и докрасна раскалена, сам в зипуне сижу и шапке, а всё равно холодно, потому как щеляки! И темно, хотя за окном и полдень. Тучищи такие матёрые, што ого-го! Мало не ночь за окном, да ещё и снег этот валит густо-густо.
  - ... тётушке письме написать, - Слышу хриплый голос ково-то из соседей. Даже опознать не могу, ково именно. Они сейчас все опитые и простуженные, так што говорят почитай одинаково - сипят, хрипят, кашляют и булькают.
  - Думаешь, вышлет денег? - Спросил другой, - В позатом году вы увиделись, да ты сам рассказывал - лай великий стоял.
  - Ну... вдруг? На безденежье-то! Конверт, а в конверте пусть даже и трёшница, худо ли?
  Началась негромкая философская беседа, по окончании которой пришли к выводу, што родственники - зло! Но временами полезное, особенно если можно трёшницу выцыганить.
  
  Совестно стало, так што наверное, и ухи заполыхали кумачом. Сколько раз деньги зарабатывал такие, што прям деньжищи, а о тётушке не подумал! И о Саньке!
  Пусть она, тётушка, сто раз неласковая, нелюбимая и не любящая. Но кормила, поила и одевала несколько лет, пусть даже из-за мерина. И вообще, родня! Какая ни есть. Деньги сейчас имеются, так што можно и помочь! Всё лучше, чем на пропой етим оглоедам скидывать, да улыбаться, будто рад-радёшенек дружбе ихней!
  Покопавшись на полке, нашёл несколько чистых листов бумаги и взял чернильницу с пером. Покосившись с некоторым сомнением на металлический кончик онова, положил чернильницу и взял карандаш. Письма сочинять, оно ни разу не просто! Да и кляксы насажаю, куда ж без них?
  Сейчас напишу, почеркаю половину, перепишу ещё раз, а потом уже и набело. Штоб почерк красивый и вообще, штоб знали!
  'Здравствуй на множество лет, разлюбезная моя тётушка, Катерина ̶М̶а̶т̶... Анисимовна'
  Кой чорт? Почему Матвеевна вылезла? Пожав плечами, пишу дальше.
  'Шлёт тебе поклон племянник твой, Панкратов Егор Кузьмич, што в Москву запродан, в ученье сапожное. Не заладилося у меня с мастером, да и как бы заладиться, если он пропойца распоследний. Винище трескал до изумления, даже в Великий Пост, и руки распускал тож.
  Оно понятно, што ученья без колотушек и не бывает, но мне доставались колотушки единые, без ученья малейшево. Так што будет если тот прикащик, через которово меня запродавали, щёки дуть и брови хмурить, так и скажите ему, што мошенник он распоследний и вор! Потому как вы отдавали меня в ученье, а прикащик Сидор Поликарпыч запродал меня как прислугу, а не как ученика.'
  Почесав кончиком карандаша ухо, думаю - написать мне, што сбежал? А што? Ну сбежал и сбежал, чего уж теперь!
  'Потому не выдержал я каторги етой, с побоями постоянными да похлёбкой пустой, да и сбежал! Будь он хоть сто раз тиран да пьяница, но если б учил, то остался бы.
  Попервой тяжко было, я в Москве быстро освоился, потому как сообразительный и рукастый'
  Хмыкаю, представляя тётушку и Ивана Карпыча, читающих, ну то есть слушающих, ети строки. Они-то помнят меня недотёпой раззявистым, а тут такое! Небось отпустят што-ништо ядовитое, а уж Аксинья, та точно не удержится.
  '... рукастый. Сперва с земляками своими жил, ничево так! Нашлись даже знакомцы отца моево, солдата героическово, медалями награждёново.
  На Ходынке тож был, покалечился так, што в больницу попал. И кружку орлёную потерял дареную, што особенно обидно.
  Потом всякое было, но ничево, грех жаловаться. Сыт почти всегда, одет-обут, в тепле.
  Грамоте вот начал учиться, да всерьёз. Екзаменовали недавно, так дивилися - говорят, што диплом церковной школы хоть сейчас выдавать можно, и похвальный притом. Так што думаю пойти по умственной части, и будет у вас образованный племянник. Может даже, на фершала выучусь! Ну или на механика. Не знаю пока, што интересней и уважительней, думать буду.
  Недавно деньги у меня образовались. Не ̶в̶о̶р̶о̶в̶с̶к̶и̶е̶!'
  Хм... а вот тут враки мал-мала. Сам-то я их честно заработал, но как раз воры и дали.
  Спал себе спокойно, да за ногу - дёрг! И снова Максим Сергеевич, морда усатая - сидит, за живот дёржится. Ну, думаю, што за дежавю, што за День Сурка?!
  А тому и смешно стало! Сидит, хихикает как дурачок, да охает, влупил-то я ему крепко!
  - Пошли, - Говорит, - в Каторгу плясать! Иваны гуляют, да и тебя позвать велели. Пошли, пошли! Опасно таким людям перечить! Да и спокойней тебе на Хитровке будет, коли за твоей спиной такие вот головорезы незримо стоять будут!
  Ну, пошёл. А куда бы я делся? Вспоминать не то штобы противно, но и не приятно. Пьяные, кровью от них чужой пахнет, глаза белесые от водки и кокаина. Ужас!
  Ничево, плясал на полу заплёванном, и брейк нижний тоже. Куда денусь-то? Отсыпали денег, четыре сотни почти, грех жаловаться! Што-то на пропой соседям моим пошло, што-то детворе хитровской на сласти. На пятьдесят рублей пряников и леденцов, а?!
  Ну а триста рублей при себе. Думал учительшам отнести, но по такой погоде опасливо - не дойду, да и выследить могут. А родственникам, так оно и ничево, понятно всем, дело семейное. Только как писать-то? Воровские ведь деньги, хоть сам и не воровал!
  Снова грызу карандаш. А ведь и от иного купца деньги - хуже воровских, ей-ей! Хлудов тот же, ну ведь ей-ей - кровищи на нём много больше, чем на всех Иванах московских ! А сколько таких? Так што...
  '...Не ̶в̶о̶р̶о̶в̶с̶к̶и̶е̶ случайные, да я их честно заработал. Так што и подумал родным помочь, вам то есть. Посылаю на хозяйство двести пятьдесят рублей. Лошадь там купите, корову и што ещё нужно.
  Аксинья небось невестится уже, ей приданое всяко-разное требуется. Кланяюсь ей и прощаю все тумаки и слова обидные, всё ж родственница. Жениха желаю хорошево, и што важно - непьщего!
  Привет передайте деревенским - скажите, о каждом помню, и о некоторых даже добрую память имею.
  Племянник ваш, Панкратов Егор Кузьмич, написал собственноручно.'
  А ничево так! Отлежится письмо, потом ещё раз-другой перепишу, а потом и набело!
  Хрустнув пальцами, начинаю новое.
  'Здравствуй, друг мой самолучший, Санька Чиж!
  Пишет тебе собственноручно Егорка. Поклонись за меня бабке своей и скажи, што познания её травные лишними не были. Помню слова её добрые, руки ласковые и щи, которые мне наравне с тобой иной раз наливала. Ухи драные помню тож, но не в обиде, за дело обычно драла, хотя и не завсегда.
  Проживаю я ныне в городе Москве, сбежав от сапожника, коему меня в ученье отдали, а оказалося, што в прислугу. Сбежал я о тово аспида лютова, и теперь живу своей жизнью, сам себе хозяин и голова.
  Живу неплохо, грех Боженьку гневить. Сыт, одет, обут, при уважении. Помню я о тебе, друг мой Санька. Помню и посылаю потому пятьдесят рублей, што в Москве заработал. Пока так, сколько могу.
  Получится если, то и ещё вышлю, а потом, вот ей-ей, приеду за тобой и увезу в Москву! Будет сызнова дружить, город покажу, а он огроменный и здоровский! А потом вернёмся мы с тобой, да и пройдёмся по деревне в лаковых сапогах, да с гармошками! Уже скоро, Санька. Жди!
  Твой лучший друг, Панкратов Егор Кузьмич'
  
  - Егор Кузьмич, сударь, - Раздался хриплый голос судьи, - не соблаговолите ли сходить за спиритусом вини?
  - Уже выжрали?! - Вырвалось у меня, - Кхм... ужели прикончить изволили остатки влаги живительной? Ведь по самым скромным расчетам, хватить её должно было мало что не до середины Масленицы.
  - Ах, сударь вы мой, - Вздохнул Живинский, ворохнувшись тяжко на нарах, - по молодости и недостатку опыта вы брали в расчет исключительно обитателей нашего пансиона. Кхм! Кхе-кхе! А ведь помимо пансионеров, с визитами вежливости навещает нас немалая часть хитровского Олимпа.
  - Вы правы, Аркадий Алексеевич, - Склоняю голову, привстав и щёлкая опорками, - не учёл, а ведь должен был! В свое оправдание скажу лишь, что не имею вашего жизненного опыта.
  - Дьяволы! - Из-за занавесок высунулась усатая рожа Милюты-Ямпольского, - Кончайте свои экзерсисы словесные! Дай мальцу денег, да и пусть сходит за водовкой!
  - Экий вы торопыга, Максим Сергеевич, - Покачал головой судья, да и зарылся куда-то в недра своего нумера.
  - А вы знаете, - Растерянно сказал он пару минут спустя, - и нету! Помню же... а! Как же, в долг пораздавал! Замерла сейчас жизнь хитровская, непогода привычному заработку мешает.
  Все пансионеры наскребли меньше пяти рублей, што для страждущих откровенно мало. Так только, на понюхать.
  - Егор Кузьмичь, голубчик, - Начал было просительно Живинский.
  - Ладно, господа хорошие, понял! На свои куплю, но штоб с отдачей!
  Обув сапоги и надев шубейку прямо поверх зипуна, я шагнул в метель. Благо, хоть идти-то недалеко!
  ***
  Аркадий Алексеевич тяжело слез с нар и посеменил в сторону нужного ведра. Сделав свои дела, он зашаркал назад, но остановился у стола, привлечённый письмами.
  - Двести пятьдесят? - Почти беззвучно сказал он, близоруко вчитавшись и приподняв кустистые седые брови, - Однако! Я думал, гораздо меньше. Родным отправляет... дело хорошее, но...
  Бывший мировой судья задумался, постукивая пальцами по столу.
  - ... но ведь и мы ему, можно сказать, как родные!
  - Что там? - Хрипло поинтересовался из своего нумера Ермолай Иванович.
  - Ничего, ничего! - Спешно отозвался Живинский, - В спину вступило, вот и остановился, пока не отпустит!
  ***
  - Спаситель! - Встретил меня слаженный вопль, и пансионеры начали с кряхтеньем и оханьем вставать с нар, ковыляя к столу со спиртом.
  - Зомби, - Мелькает странная мысль, но в етот раз без 'перевода'. А! Вот и 'перевод'. Действительно, похоже.
  - Егор Кузьмич, голубчик, - Судья пьёт спирт, как вино - смакуя и отставив мизинчик, - как ваши успехи с учёбой?
  - Продвигаются, Аркадий Алексеевич, благодарю вас.
  - Да уж, ещё год-два, и станете вы образованным человеком, - Тирада прерывается занюхиванием засаленной донельзя полы сюртука.
  - Благодарю, сударь, непременно стану.
  - Одно плохо, Егор Кузьмич, - Судья уже неспешно наливает второй стаканчик, не втягиваясь в разговоры прочих пансионеров, оживившихся после принятия еликсира, - ваш социальный статус! Сословное деление, как ни крути, барьер достаточно значимый. Статус мещанина даёт хоть какие-то права.
  - Вы правы, Аркадий Алексеевич, - Настроение портится, - Ох, как вы правы!
  Сел читать, стараясь не обращать внимания на шум - вскоре, прочем утихнувший. Многодневный запой подточил силы моих соседей, и почти все разбрелись по своим нумерам.
  - Помнится, - Живинский опустился на соседний стул, - вы говорили, что ваш отец из отставных солдат?
  - Да, - Нехотя отрываюсь от Жюль Верна, - ветеран Русско-Турецкой, воевал на Балканах и даже имел награды.
  - Вот! - Судья поднял палец с изъеденным грибком ногтем, - Вот и решение вашей проблемы! Возможное. Да будет вам известно, молодой человек, что по окончанию службы солдаты из крестьян имеют право записываться в мещанское сословие!
  - Он землепашцем был, - Чуть вздыхаю и бурусь за книгу, показывая тем самым нежелание разговаривать дальше.
  - М-да... поразительное правовое невежство! Впрочем, чего это я? Откуда бы вам знать законодательство Российской Империи? Мещанское сословие, да будет вам известно, не является препятствием к земледелию!
  - Да? - Я вцепился в книгу так, што руки мало не побелели, и впился глазами в лицо Живинского, но тот явно не шутит, - тогда...
  - Разумеется, Егор Кузьмич, - светски наклоняет тот голову, разумеется! Мы всё-таки некоторым образом друзья, смею надеяться!
  Соскочив со стула, обнимаю ево, не обращая внимания на запах и бегающих по одёжке вошек.
  - Единственное, - Говорит тот чуть смущённо, когда я отпустил ево, - потребуются деньги. Не мне! Запросы, почтовые сборы... Не могу пока сказать, сколько.
  - За етим дело не станет, Аркадий Алексеевич!
  
  
  
   Тридцать пятая глава
  
  
  
  Любое письмо - событие не рядовое в Богом забытой деревеньке, а письмо из Москвы и подавно. Народу в избу набилось столько, что для спасения от духоты пришлось отворить дверь.
  Ванька Прохоров, бегавший позатой зимой в церковную школу и научившийся мал-мала разбирать грамоту, взял конверт с известным волнением. Торжественно, хотя и с изрядной запинкой, зачитан адрес получателей, и головы деревенских поворотилися в сторону Ивана Карпыча и Катерины Анисимовны. Это кто ж им из самой Москвы писать может?!
  Отношение к любым бумагам официального вида в крестьянской общине от века настороженное, да в общем-то и не зря. Мало хорошего приносили такие бумаги, всё больше известия о новых налогах и повинностях.
  А тут - не просто письмецо из дешёвой сероватой бумаги, свернутое треугольником и переданное через третье руки с попутчиками, а официальное, в конверте с марками!
  - Распечатывай, - С толикой волнения сказал Иван Карпыч, утирая льющийся со лба пот. Ванька осторожно, не без внутреннего трепета, сломал сургуч и вскрыл конверт.
  - З... д... Здравствуй, - Начал читать Ванька, напрягаясь всем телом от непривычной умственной работы, - на мно... жество лет раз... любезная! Моя тё... тушка Ка... терина! Аниси... мо... вна!
  Народ загомонил так, что чтецу пришлось прерваться. Эк! Не ошибка вышло, действительно из Москвы письмецо, да по адресу.
  - Тиха! Загалдели, как цыганки на базаре! - Прервал гомон Иван Карпыч, - Чти давай!
  - Шлёт тебе поклон пле... мянник твой Пан... к... ратов! Егор Кузьмич.
  - Ишь! - Едко заметила вредная бабка Афанасиха, - Кузьмич он! Щегол, а туда же - Кузьмичь!
  Послышались смешки, но тут Ванька тряхнул листом, и на стол спланировали ассигнации. Народ замер и казалось, даже перестал дышать. В наступившей тишине деревенские таращили глаза на невиданное богатство.
  - И правда Егор Кузьмич, - Всерьёз сказал кто-то из мущщин, - раз такие деньги в конверте шлёт.
  У иного из них хозяйство стоит и побольше, но нужно признать, что и не шибко больше. Землица, изба, скотина и весь скарб с трудом тянул на ети чудовищные, непостижимые человеческому разуму, деньги. В конвертике!
  Молчавшие разом, будто взорвавшись, загомонили, как птичий базар по весне. С трудом утихнув пару минут спустя и приоткрыв ишшо ширше дверь, замолкли.
  - Чти дальше, - Слабым голосом велел Иван Карпыч, едва не сомлевший от вида денег. Прохоров продолжил читать, то и дело косясь в сторону ассигнаций, так и лежавших на столе, перед всем собравшимся честным обществом.
  Чтение затянулось мало не на час, постоянно прерываемое длительным обсуждением едва ли не каждого предложения. Единственное - деньги на столе уже не лежали. Дождавшись подтверждения, што деньги предназначаются им, Катерина Анисимовна прибрала ассигнации за пазуху и для верности скрестила побелевшие руки на груди. Намертво!
  - ... и прощаю все тумаки и... слова обид... ные!
  Аксинья при етом плотно сжала губы и пошла белесыми пятнами, но смолчала.
  ... - Привет пере... дайте! Дере... венским. Скажите, - Ванька запнулся, и напрягся ишшо сильней, сощурив донельзя глаза и вчитываясь напряжённо в красивенькие буковки на дорогой белой бумаге, - о каж... дом помню, и о не... ко... торых! Даже память добрую имею!
  - Ишь, поганец, - Высказалась за всех Афанасиха, - о некоторых он память добрую имеет! А?!
  
  Следующее письмо забрали у адресата не спросясь. Ванька чуть более уверенно зачитал имя получателя и вскрыл сургуч подрагивающими пальцами.
  - Тряхни! - Простонало общество, и Прохоров развернул листок. Ожидания оправдались, и несколько ассигнаций упали на стол.
  - Пиисят рублёв! - Простонала Марья, которая Трандычиха, прижав руку к объёмистой, пусть и несколько обвисшей, груди, - Сосунку какому-то!
  Деньги Чижу всё ж отдали, и он так и стоял, зажав в потной руке ассигнации и улыбаясь, как блаженный. Бабка евонная только плакала, да и крестилася поминутно, гладя внучка по вихрастой голове.
  
  Вердикт общества был однозначен - не мог Егорка в люди выбиться, вот не мог, и всё тут!
  - Жар-птицу за хвост ухватил, - Сказала Люба Несказиха, - случай! Сам о том и пишет.
  Расходилися нехотя, то и дело сбиваясь в галдящие стайки и останавливаясь на поговорить. Стайки ети не угомонилися до самой поздней ночи, гомоня на улицах и перемещаясь с избы в избу.
  Событие! За последние десять лет в Сенцове не случалось ничево более значимово, а тут ишшо и мальчишка негодящий! Иль всё ж годящий?
  Тут общество расходилось во мнениях. Одни помнили мало што не дурачка, другие вспоминали, што по осени, перед тем как уехать в город, Егорка вроде как и ничево, перестал дурковать. Бойким стал. Дерзким, ето да, но и бойким. В городе такому самое раздолье! Если сразу не прирежут.
  
  - Вроде и прислал денжищи, а как плюнул, - Жёстко сказала Анисья, как только общество разошлось.
  - Поговори! - Слабо прикрикнул отец, на што большуха только поджала губы и уселася за прялку, хмурая и молчаливая.
  - Двести пятьдесят, - Катерина Анисимовна покачала неверяще головой, - Денжищи! Корову купить можно, да не одну. Мерина ишшо, да и так, на хозяйство останется чутка.
  - На хозяйство, - Иван Карпыч погладил бороду, задумавшись о чём-то, - да, на хозяйство.
  Несколько минут он молчал, пока хозяйка возилася у печи, припоздавшись с ужином.
  - Матвей жалился, што сеять по весне нечево будет. Сами всё подъели, а теперь хучь по миру идти, - Обронил Иван Карпыч, прервав долгое молчание. Супружница евонная поджала губы, но своё мнение выразила только слишком громкой вознёй у печи.
  - Вот думаю, - Продолжил хозяин дома, зажав бороду и глядя куда-то в пустоту, ни разу не моргнувшими глазами, - Может и дать? В рост?
  От печи раздалось хмыканье, но возня почти тут же стала мало не бесшумной.
  - Он нам не брат и не сват, - Отозвалась наконец женщина, - а так, седьмая вода на киселе. Евдокимовы ишшо, тож луб сосновый зубами скребут, небось не откажутся! И дальние, как родня. Такие не скажут, штоб по-родственному долги простили. Вытребовать можно, и общество поймёт.
  - Так может, - Иван Карпыч разжал наконец бороду, - и вообще? А?! В рост.
  Задумавшись, женщина села рядом, отложив хлопоты у печи.
  - Лишние, видать, деньги-то, - Подала голос Анисья, - дурные! Оно бы наведаться в Москву, да и по-родственному...
  - Оно канешно так, - Иван Карпыч снова затеребил бороду в кулаке, - но как бы и нет! Сами ж отдали в ученье, а там контракт.
  - Егорка сам пишет, што мошенник и вор тот прикащик! - Не сдавалася большуха, - Отдавали в учёбу, а Сидор Поликарпыч в прислугу запродал, да ишшо таково негодящево выбрал, што в Великий Пост пьянствует и руки распускает.
  - Оно канешно и так, - Многострадальная борода смялась в кулаке, - оно канешно...
  - Барчуком небось живёт! - Аксинья выпустила ядовитую стрелу и снова поджала губы.
  Спать в тот вечер в разбогатевшем семействе легли поздно, но сон пришёл мало не под самое утро. Не спалося не только им, но почитай все деревне. Такие деньжищи!
  ' - Сапоги! - Блаженно жмурился Санька Чиж, ворачаясь без сна, - И гармошка!
  Образ сапог и гармошки, впрочем, как-то быстро отходил куда-то взад и в сторону. Главное, што в Москву. С Егоркой!
  ***
  Сменив воду, прошёлся тряпкой ещё раз, вздыхая тяжко. Вроде и умственные люди, а живут так, што ей-ей, будто свиньям родственники! Крысу сдохшую разве что в угол пинком отправят, где та и лежать будет, пока не истлеет. Ленивы так, што руки иной раз опускаются, а в голове одно изумление остаётся. Из господ ведь! То есть образованные и вроде как воспитанные. А приглянёшься, так и действительно - вроде как.
  Земляки мои, когда жил с ними, так в чистоте што себя, што комнатку блюли. Вошки и блошки были, но не так, штобы очень. А тут!
  Да вытряхни ты хоть иногда тряпки свои, спишь на которых! Таракашки все ети дохлые, крошки от еды и бог весть што ещё, завалявшееся в постели. Вытряхни, да пересыпь хотя бы ромашкой персидской, самому же спать спокойней будет, без насекомых кусучих. Свиньи, как есть свиньи!
  Бывает, проснётся у иного раж чистоты, но пропадает быстро. Раз-другой постель вытряхнет, да пол подметёт, и всё на етом, сварится начинают. Других пытаются заставить, а те ленятся. Ну и всё...
  - 'А мне что, больше всех надо?'
  ... и снова свиньями живут.
  Мне свиньёй неохота жить, вот и приходится одному за всех отдуваться. Ладно ещё сами, но приводят иногда дружков-знакомцев своих чуть не толпами. За день зайдёт иной раз чуть не сто человек, да не по разу многие. Каждый грязищи натащит, вошек-блошек, клопами поделится.
  Оно вроде и несложно - подмести, да не забывать постель и вещи свои ромашкой персидской пересыпать. Так гости такие бывают, што ой!
  Один в кровище весь, потому как подрался, и ножиком ево порезали - не насмерть, а так. Замывай потом за ним!
  Другой сосед притащит невесть ково на плечах, дружка вроде - обычно из тех, кого на утро и припомнить не может по имени. Сам мычать не в состоянии, а дружок притащенный то обрыгается, то обосцыться. Тьфу!
  Вот ей-ей, не будь у меня проблем с паспортом, съехал бы отсюдова к едрене-фене! А што? Денег есть, штобы квартиру снять хоть на несколько лет вперёд, но без паспорта куда? Любой домовладелец обязан в полицию докладывать о новых постояльцах. А я же тово, в бегах числюсь.
  Пусть не каторжный, но законтраченный у мастера. Сложность дополнительная, мать его ети!
  
  Закончив с уборкой, вышел на улицу - продышаться, да и вообще. Перепрыгивая через дурно пахнущие весенние ручейки, заспешил к Сухарёвке. Люблю побродить там среди развалов, поглазеть на барахло выставленное. Не только книги, но и другое разное. Посуда, оружие старое, статуетки и картины всякие, украшения серебряные и монеты - старинные и вроде как.
  Продавцы меня не гонят - напротив, рассказывают иногда всяко-разное. То историю какой-то вещицы, доставшейся по случаю, то отличать подделку от оригинала учат. Интересно!
  Знамо дело, не все такие приветливые, но мне хватает. Да и я им не то штобы без пользы. Я хоть и ругаюсь на соседей своих с дружками их вонючими, а всё польза бывает. Аристократия Хитровки, как ни крути! Не Иваны, а с другого бока, но тоже - знают иногда всякое. Я понимание имею, кому и што говорить, а при ком молчать, роток на замок. Так што и нахватался всякого.
  Рассказы старьёвщицкие, ето как историю слушать, только не полную, а кусками, да с байками вперемешку. А ещё с литературой и географией, да разумеется - искусствоведением. Обрывочно, но ярко и интересно, и порой много глубже, чем в учебниках прочтёшь.
  Рода все ети дворянские да купецкие. Кто как возвышался и прогорал, кого обкрадывали да в карты обыгрывали. Когда с учебниками всё ето сопоставляешь, да враки явные выкидываешь, очень интересно выходит иногда.
  Сегодня воскресенье, так что Сухарёвка кишит народом. Пробираюсь среди товара, разложенного иногда прямо на земле, да и здороваюсь со знакомцами.
  - Профессор! - Окликает Барсова букинист, - Здравствуйте, Елпидифор Васильевич! Для вас оставлял, поглядите, из Олонецкой губернии 'стрелки' мои привезли.
  Барсов, не чинясь, роется в старых раскольнических книгах, близоруко сощурившись. Букинисты его любят, маленький профессор не высокомерен и всегда готов делить информацией, подчас ценнейшей для представителей столь специфической торговли. Иногда Елпидифор Васильевич выступает как експерт.
  Коллекционер он страстный, но не наживается на своём увлечении, отчево и букинисты не дерут цену. Барсов один из немногих людей, кому они могут уступить, не завысив цену ни на копейку - так, што и выгоды никакой не получают. А потому всё, што человек не для наживы работает, а для науки и музеев!
  - Интересно, интересно, - Бормочет он, - Как бы не рукой самого Аввакума!
  Поздоровавшись с букинистом, прохожу мимо, не тревожа растопырившегося на проходе профессора, обложившегося книгами и не замечающего никого и ничего вокруг.
  У соседнего развала с книгами толпятся студенты из бедноты, перебирая учебники. Нужное они берут обычно в складчину, а иногда и просто арендуют. Цена стандартная - пятачок в день. И не было ещё такого, штоб за студентами што-то пропало!
  - Пищу для ума взяли, - Зажав подмышкой потрёпанный учебник, замечает чахоточного вида очкарик в широкополой шляпе и пледе. Студенческая мода прошедшего десятилетия всё ещё находит своих адептов.
  - Осталось только пищу для души! - Добавил второй, также не атлетического вида, - Что-нибудь лёгкое, того же Жюля Верна. Слышал, его последний роман 'Михаил Строгов ' достаточно интересен, несмотря на исторические и географические ляпсусы.
  - Если только на языке оригинала, - Отзывается один из студентов, - ну или на одном из европейских языков. У нас его переводить не стали, а было бы любопытно полистать, право слово!
  - Господа хорошие, - вмешиваюсь я, - вам 'Строгов' нужен? Если страницы от сырости разбухли, вас как, не смутит эта оказия?
  - Не смутит, - Несколько растерянно отзывается тот, - а у те... вас есть эта книга?
  - Да, - Киваю на букиниста по соседству, - у Ивана Евграфовича брал почитать, к следующему воскресенью и верну.
  - Не знал, что у нас переводили книгу, - Вмешивается очкарик, глядя на меня пронзительно.
  - Зачем переводили? На английском!
  Несколько фраз на неважном английском, на которые бойко отвечаю.
  - Так к следующему воскресенью и подходите, верну!
  Приподняв шапку, опускаю её назад и ввинчиваюсь в толпу. У меня ещё куча дел, и тратить их на пустые разговоры с незнакомыми людьми считаю бессмысленным. Да и опасаюсь я студентов, ей-ей!
  
  - Неожиданно, - Растерянно произносит студент чахоточного вида, глядя вслед.
  
  К флигелю вернулся пару часов спустя, но насторожился, заметив на подходе полицейских служителей. Покрутившись вокруг да около, послал знакомого мальца.
  - Так помер один из постояльцев, - Доложил он несколько минут спустя, деловито прочищая ноздри перстом, - а поскольку с пашпортом у его всё в порядке, то и полицейских вызвали. Штоб в морг, значить, и могилка не безымянная.
  - Кто хоть?
  - А... етот, - Чистый лоб морщится, задирая верхнюю губу и обнажая мелкие острые зубы, ещё молочные, - Никифор Степаныч! Опростался перед смертью спереду и сзаду.
  - Жил как падла, и умер как падаль! - Добавил он явно чужие слова.
  Наново уборку делать! Вот ведь!
  Быстро крещусь, прося у Боженьки прощения за невольный грех в мыслях. Тут человек помер, а я об уборке! Хотя себе чего уж врать? Жалко душу грешную, а вот человека - ну ни капельки! Правду малец сказал, пусть и грубо.
  
  
  
   Тридцать шестая глава
  
  
  
  - Имею - пятак, - Шлепок засаленными картами по столу.
  - Угол от пятака!
  - Семитка око...
  - А! Моя взяла!
  Пытаюсь натянуть на голову тряпьё, штоб крики разошедшихся картёжников были не так слышны, но тщетно. Снова начали метать штос, но почти тут же раздался грохот отлетевшево в сторону стола, завалившевося на бок.
  - Со своими мухлевать!?
  Не выдержав, одёргиваю занавеску своего нумера и щурюсь сонными глазами на игроков. Взъерошенные, ну чисто коты перед дракой.
  - А ну тише, дьяволы! - Сев на краю нар, потираю глаза. Понтирующий, цыганистого вида щуплый фартовый с дерзкими глазами, аж брови в удивлении на лоб втащил.
  - Выйдете во двор, да там хоть испыряйтесь режиками своими, дьяволы неугомонные! Мне што, опять кровищу и говнище после драчек ваших замывать?
  Смотрю - остыли мал-мала, переглядываются со смешками. Поставили стол, да сели играть наново. А шумят, заразы, по-прежнему! Правда, уже без злобы, со смехуёчками.
  - За што?! - Мычу в тряпьё, но понимаю - не угомонятся, мало не утра гулеванить будут. Ладно ещё не с феминами, и на том спасибо!
  Пошарив в своих вещах, вытащил покорябанные карманные часы и открыл ногтем медную крышку. Час ночи, а игра в самом разгаре, ето надолго!
  Одевшись, напился воды и вышел на улицу, хлопнув дверью. По выбоинам и колдоёбинам дошёл до нужника, да и сделал всё, што хотелося организму. К ночи приморозило, и апрельские талые воды, текущие вперемешку с дерьмом и сцаниной, застыли торосами. Скользота!
  Осторожно прогулялся до края площади и уселся на корточки так, штоб видеть происходящее, но меня самово видно не было. Хитровка, она почитай и не спит никогда. То загулявшие прохожие решат по дурости сократить путь через площадь, то фартовые после дела возвращаются, то ещё кто.
  - Даров, Котяра! - Приветствую знакомово форточника, прошедшево было мимо.
  - Конёк! Моё почтение, - Протянул тот руку, - Чево не спится-то? Я-то ладно, существо ночное, а ты известный любитель режиму.
  - А! Штосс мечут в квартире - разошлись, дьяволы! Бушь?
  Показываю семечки в горсти, и Котяра охотно подставляет ладонь. Знает уже, как и почитай все Хитровские, што в мешочек с семечками никому чужому лазать не позволяю. Ибо кто тебя знает, што ты в руках до тово держал?!
  Семечки Котяра грызёт, не отпуская повисшей на губе цигарки. Да так ловко получается, што я аж засматриваюсь. Ну я, как человек культурный и благородный, ломаю их руками, потому как зубы портить не хочу.
  Котяра мало не на три года меня старше, а выглядит едва ли не ровесником. Ну да он местный, Хитровский, здесь таких недокормышей каждый второй, не считая каждово первого. Известное дело, попрошайки малолетние жалость у господ вызывать должны. Вот и бегают постоянно голодные, да от побоев синие, штоб калунам да родителям на водку хватало.
  Но пусть пиарень он щуплый, а резкий, как понос, и опасный, как пуля в упор. Ножик в кармане всегда при себе, и пускать в дело не боится. Но и зазря тоже ковыряльником не размахивает, потому как понимание имеет.
  Мы с ними и приятельствуем потому, што в етих вопросах на жизнь одинаково смотрим. Я, по правде, не ножиком, а кулаками, но ух! Попервой дрался жёстко, до сломатых костей. Зато показал боевитость и духовитость, и всё, не лезут больше. Так, иногда схватимся с кем-никем на кулачках, вроде как дуель спортивная, без злобы. Но ето не часто, разик в неделю может. Так только, штоб кровушку разогнать и репутацию подтвердить.
  Котяра тоже - как подрос, пару раз ножичком помахал, так и отошли в сторонку задиры всякие. Показал себя, значица, не лезуть больше зазря.
  А не показали б сразу, што до конца идти готовы, так из драчек и не вылазили бы. Так-то!
  - ... Воронина обносили, который по почтовому ведомству, - Тихохонько рассказывает приятель, успевая затягиваться и щёлкать семечки, - так смех один! В комнате у его елдак серебряный, а?! Ну и другой похабщины тоже много. Статуетки всякие там языческие, да препохабные! Некоторые и тово... трахалися! Мы когда скупщику вытащили ето, так даже у Журы ухи красные были. Стыдобушка какая!
  - Никшни!
  Приседаем одновременно, вглядываясь в пространство в площади.
  - А, - Затягивается Котяра, - Загулявшего Лысый со своими ведёт. Гля, гля!
  Пьяненьково тем временем аккуратно раздевали хитровские громилы, оставив под конец в одном нижнем белье. А нет! Калоши отдали, штоб ноги не поморозил. Лысый-то, он правильный деловой, аккуратный. Чево зря людей губить из-за пары гривеников?
  Раздели, скатали вещи в узел, похлопали покровительственно по щеке на прощание, да и юркнули в развалины! Были, и нету. Ограбленный повертелся, покрутил головой...
  - Помогите! - Выдал он тоненьким голосом, - Грабят!
  - Хе-хе-хе, - Зафыркал Котяра в рукав, - Грабят! Ограбили уже, опомнился!
  - Щаз накликает, што и бельё сымут портяношники какие, - Качаю головой, наблюдая за мужчиной. Но тот, видно, и сам понял, што орать смысла нет. Повертевшись на площади, он кинулся в сторону полицейской будки, и мы тенями скользнули следом. Любопытственно!
  - Помогите! - Забарабанил тот по двери будки, - Меня ограбили! Помогите!
  Мало не через минуту дверь отворилась и на пороге появилась могучая фигура заспанного полицейского в одних кальсонах.
  - Чаво тебе, убогий?! Рыкнул он недовольно, почёсывая в паху.
  - Меня ограбили! - Уже смелее завопил потерпевший, - А вы, как представитель власти, должны не спать на посту, а... ай!
  Будочник выбросил вперёд руку и ухватил мужчину за ухо, умело скрутив его.
  - Чаво?!
  - Вы... вы не посмеете! Я дворянин! Я буду жаловаться!
  Жалобщик мигом оказался повёрнут задом и согнут в три погибели, после чево будочник влепил могучий пинок босой ногой по афедрону. Ласточкой пролетев чуть не целую сажень, ограбленный приземлился на пузо, проелозив по торосам морденью.
  Отхохотавшись, отошли в сторонку.
  - Ох! - вытер слёзы Котяра, - Жаловаться он будет! А летел как, а?!
  - А как бежал потом!
  - Тиятра!
  
  Нагулявшись, вернулся во флигель, да и заснул крепко. И ни шумные игроки, ни храп соседей, не помешали мне сладко проспать до самово утра.
  
  Соседи мои, как ето у них и заведено, спят обычно до поздна. Я же встал как обычно, с ранешнего утра. Стараюсь, значица, не расслабляться и соблюдать режим. Выгреб угли и протопил печку, а пока там горело, сбегал к торговкам за снедью и поел, а потом долго сидел, занимаясь математикой. Сидел мало не два часа, но ничево, разобрался! Перерешав для уверенности все задачки по теме, закрыл учебник.
  Щелчок крышкой часов... время десять. Одевшись так, што почти прилично, выскочил во двор и поспешил в аптеку. В углу стойки уже разложена шахматная доска с расставленными фигурами. Снимая картуз, вдыхаю вкусный воздух с запахами трав и химикатов.
  - Шалом! - Первым успевает поздороваться хозяин аптеки.
  - Моё почтение, Лев Лазаревич! - Махаю перед собой куртуазно головным убором.
  - Чёрными, как обычно?
  - Как обычно, без разницы. Впрочем, сегодня я могу дать фору в две пешки. По гривеннику за каждую! Вам как - завернуть или так сойдёт?
  - Чтоб вы были мне здоровы! Не раздувайте щёки!
  - Я дал вам шанец, а дальше ваше право, - Меня забавляет ета словесная игра, да и самого аптекаря как бы не больше.
  - Ты меня устал уже! - Лев Лазаревич делает утомлённый вид, и даже пейсы его выглядят устало.
  - Таки да или таки что?
  - Таки ой! - Отвечает аптекарь и быстро убирает две чёрные пешки. С минуту подумав, он делает первый ход и спешит на звук приоткрывшейся двери.
  - Мадам! Моё почтение! - Приветствует он покупательницу, и выслушав несколько слов, почтительно склоняет голову.
  - Ида! Идочка! - Кричит он куда-то вглубь аптеки. Упитанная супруга, переваливаясь раскормленной уткой, спешит, растягивая в улыбке полные, чуточку синеватые губы. Уже знаю, што ето по женской части пришли, што бы ето не значило. Бывают такие мадамы, што стесняются. Ну так для етого и нужна супружница, окончившая акушерские курсы.
  Покупатели входят и выходят, иногда косясь в мою сторону. Кто привык уже, а кому и всё равно. А есть и такие, што станут и пялиться начнут, иногда даже и с советами лезут.
  До полудня успели сыграть две партии, и я сгрёб в карман два выигранных полтинника, да плюс ещё два гривенника - за пешки. Удачно севодня!
  Лев Лазаревич игрок не так штобы сильный и даже не самый азартный. Но готов платить за развлечение, доставленное на работу, так вот и сошлись. Дружбы про меж нами нет, и даже попытки наладить через меня связь с хитровцами я тихохонько, но непреклонно отклонил.
  Жалею иногда, не без етого! Вот скажи я щас про коллекцию Воронинскую, так не меньше червонца за такую информацию перепало бы, потому как горячая, а для понимающево человека ещё и выгодная. Ан нет! Не умом даже, а нутром понимаю, што не стоит в ети игры играть.
  К полудню начался наплыв покупателей, и я покидаю аптеку, раскланявшись с хозяином и позвякивая в кармане выигранным серебром.
  
  Скучно! Гулял так, гулял, да и остановился, сам не знаю чево. Стою на тротуаре, да смотрю на холодного сапожника, что со своим имуществом у лавок пристроился. Кучку обуви в ремонт набрал, да и чинит себе тихохонько. Рядышком стоит господин потёртый - ногу поджал, о тросточку опёрся, да и ждёт, когда подмётку оторвавшуюся приколотят.
  Стоял так, смотрел, да и понял - хочу! Не сапожником быть, а вообще - руки по труду соскучились. Вот так соскучились, што прям ой! Потому как учёба, оно конечно здорово, но не день-деньской же, право слово! Насмотрелся я на шибко умственных, вроде Сруля, племянника Льва Лазаревича. Такой заученный-замученный, што заговаривается иногда.
  Пять-шесть часов за учебниками, оно больше и не надо. Можно и почитать ещё чево лёгково - Бодлера там на французском, иль про сыщика Путилина. А остальное-то время куда девать?
  Коленца танцевальные потренировать иль кулачное всяко-разное, ещё часа два-три. А дальше глаза сами начинают искать, чем бы заняться. Обычно находят, но всё больше такое, што приключенистое, да притом дурное. Хитровка всё-таки, трущобы, приключения здесь соответственные. Не голубей над крышами гоняют, а всё больше блудняки всякие, с последствиями.
  А может и правда?! Чем дальше, тем больше мне нравится ета мысль. Научиться ремеслу сапожницкому - не так, штоб шить, а хотя бы чинить. А?! Пусть и решил пойти по умственной части, но жизнь, она по-всякому повернуться может!
  Если не просить денег за учёбу, а самому платить, так небось не годами учиться нужно будет. Ремесло серьёзное, но и не так, штобы хитрое.
  Деньги нет-нет, да и перепадают! То купцы плясать зовут, то Иваны. Поменьше сильно выходит, чем в первый раз, но грех жаловаться. И не всегда ети деньги учителкам передать можно, а так вроде и на дело потрачу, а не на спиритус вини для соседей да угощенья шпаны хитровской.
  А потом, как выучусь, и по жестяной части можно, по слесарной, по металлу вообще. Не зря же я, пока попаданцем не стал, в ПТУ учился! Небось, вспомнят руки. А главное, голова! Ведь быть такого не может, штоб не вспомнилось чего полезного.
  
  
  
   Тридцать седьмая глава
  
  
  
  - Коротким - коли!
  Делаю резкий выпад тщательно выструганным деревянным ружьецом, и подвешенный на балках мешок, туго набитый истлевшим тряпьём, отлетает к потолку.
  - Вольно!
  Выпрямляю ноги и свободно опускаю ружьё, не выпуская из рук.
  - Недурственно, - Снисходительно хвалит Максим Сергеевич, почёсывая через рубаху впалый живот, не вставая с нар, - Передохни немного.
  Деньги у меня бывший офицер брал не раз и не два, и отдавать, понятное дело, не собирается. Другое дело, што хочется ему в собственных глазах выглядеть не вовсе уж опустившимся типусом, а человеком чести, хотя бы и по меркам Хитровки.
  Вот и взялся обучать всему, чему умеет. Вроде как научив меня английскому и уверившись в собственных педагогических талантах, Милюта-Ямпольский запнулся.
  Познаний у бывшево офицера немного. Три класса прогимназии, откуда был выгнан за леность, дурость и ненадлежащее поведение.
  Несколько лет болтался по родственникам, почитывая романы и ввязываясь в сомнительные истории.
  С наступлением возраста выпнут был с превеликим облегчением в юнкерское училище. Принимают туда всех подряд, не спрашивая документов об образовании, без различия сословий. Ну и народ соответственный, всё больше из мещан да разночинцев, да и крестьяне встречаются, хотя и нечасто. В основном из тех, што только числятся в крестьянском сословии. Дворяне если и есть, то такие, што оторви да выбрось, навроде Максима Сергеевича.
  Вызубрят юнкера устав наизусть, шагать научатся, да глаза браво пучить и солдатиков гонять, да и всё на етом. Ну и конечно - 'коротким коли' и прочим нехитрым премудростям.
  Ещё вроде как считается, што в училищах юнкерских не только военное, но и среднее образование дают. Максим Сергеевич говорит, што дают не среднее, а ниже среднево, и смеётся дурным смехом. Не шибкое образование, ей-ей!
  Большой карьеры после юнкерсково училища не сделаешь - до штабса разве што, но ведь кому-то нужно тянуть лямку и в провинциальных гарнизонах. Весь костяк офицерский такой и есть: дворяне негодящие, которые нигде больше по скудоумию приткнуться не могут, да мещане с разночинцами, которые служат ради статуса и возможности вывести детей в люди.
  Есть пехотные училища, в которые можно попасть только после гимназии, реального училища или кадетсково корпуса, и ето вроде как уже серьёзным образованием считается. Но господа туда не шибко спешат, если только кому вовсе некуда податься. Аттестат совсем плохой или денег на дальнейшую учёбу нет. Отдельно родовитые, с прицелом на гвардию и карьеру.
  Жизнь у военново, она ни разу не мёд, даже и в офицерских чинах. Жалование невелико, да и то расписано до копеечки. Мундир, который ни разу не дешёвый, есть положено только в ресторациях, а в трактир ни-ни! В театры ходить хоть изредка, тратиться на культуру по всякому. Словом, блюсти себя. А не на што!
  В начальники коли выйдешь, то да, совсем другая жизнь. Но штоб в начальники выбиться, оно или ум и усердье куда как выше среднего иметь надобно, ну или связи такие же. А если ум и усердье есть, то на гражданских должностях и побольше зарабатывать можно, и куда как!
  - Готовсь! - Прервал Максим Сергеевич мой отдых, - Длинным коли! Закройсь! Перевод! Повтори так пятьдесят раз.
  Утерев рукавом пот со лба, принимаюсь за упражнения по комментарии соседей, с ленивым любопытством наблюдающими за муштрой.
  Оно не то штобы надо, но и отказываться от знаний не хочу. В армию меня не тянет, но если заместо ружья кол представить, да в драке прежестокой, то оно ого-го! Не лишнее. Не в Эдеме, чай, живу, а на Хитровке. Здесь на кулачках реже дерутся, чем дреколье в ход пускают.
  У годков моих ещё по-божески всё, а кто постарше, вечно норовят всякую пакость в руки взять. Не нож, так дреколье, а то и табуреткой норовят. А уж кастет у каждово первого!
  - Под конец смазано было, - Покачал давно немытой головой Милюта-Ямпольский, соскакивая с нар, - но ладно, для новичка сносно. А сейчас гляди!
  Взяв купленный мной на Сухарёвке бебут, Максим Сергеевич крутанул плечами и на секунду прикрыл глаза. Затем приоткрыл, и будто взорвался! Как закружился с бебутом - быстро, да плавно, с шагами приставными, падениями на одно колено и перехватами клинка... загляденье!
  - То-то! - Тяжело дыша, он довольно смотрел на меня, - не всё ещё пропито! Впечатлился?
  Посмеявшись, он похлопал меня по плечу и отошёл.
  - Хватит на сегодня!
  Раздевшись до пояса, я обтёрся влажным полотенцем и натянул сухую рубаху подрагивающими от усталости руками. Голова такая пустая и звонкая, как ето и бывает при хорошей работе. Когда выложишься весь до донышка, и уже не то што руками-ногами шевелить, но и думать не можешь.
  Скрипнула дверь, и в дверном проёме нарисовался пьяненький Живинский, потихонечку сползающий вниз, безуспешно пытаясь ухватиться за косяк неверными пальцами. Подскочив, подхватил ево и оттащил в нумер. Тяжёлый! Мелкий вроде старикашка, а будто кости свинцовые.
  - С нужными людьми пил, - Смрадно выдохнул мне в лицо Аркадий Алексеевич и пригорюнился, кулем обвисая в руках, - и не в последний раз, да... Эх, Егорка! Неладно у нас всё в государстве устроено!
  Он ткнул в меня пальцем и позабыл, што хотел сказать, уставившись на изъеденный грибком ноготь.
  - А! Неладно! Сапоги сыми... - Он закряхтел, пытаясь поудобней устроиться на нарах, суетно двигая вонючими ногам, - По закону если, только один... Один запрос! И пять месяцев ждать! Ик! Могут и тово... пораньше! А могут и попозже. По закону.
  - А так, - Судья, постоянно икая, развёл руками, - тянут! Тянут денежки, Егорка! Сложностей у тебя больно много, Егорка! Егор-Егорушка! Уложи старика поудобней... хр...
  - Да... - Протянул Максим Сергеевич, будто продолжая разговор, - мастер у нас был хороший в училище. Пластун! Двадцать лет по горам Кавказа ходил. Много раз меня его уроки спасали! Видал?!
  Он подскочил на нарах и задрал рубаху, поворотившись задом и показывая длинный резаный шрам ниже правой лопатки.
  - Башибузуки черкесские под Плевной, я тогда мальчишкой совсем был. Из дому сбежал, хотел братьям-славянам помогать.
  Киваю привычно, но слушаю ево в пол уха. Враль он! Врёт легко, не задумываясь, и даже не помнит иной раз, што вчера врал. Шрам етот в шестой раз уже показывает, и всё истории разные.
  Сейчас вот, оказывается, под Плевной его ранили, куда он попасть мог в титечном разве што возрасте. До тово черкесы были, когда он в Турцию с пластунами ходил, а ещё как-то - Среднюю Азию покорял, и чуть ли не у самово Скобелева в адъютантах и любимцах ходил, грудью тово от пуль и стрел вражеских прикрывая.
  С другими шрамами та же история. Я уж приметил - какая книжонка читается, о том и врать начинает. Позаимствует у меня про сыщика Путилина, так про тайные притоны Петербурга и спасение княжон рассказывает. И не помнит потом!
  Врёт постоянно, когда надо и когда не надо. Не только про себя, но и про маменьку - то она чистый ангел, то какая-то Салтычиха, истязавшая ево почище Маркиза де Сада. А я так думаю, што он просто сумасшедший.
  
  - Пришёл? - Супит брови Сидор Афанасьевичь, сидящий нахохлившимся вороном над кучкой обуви, - Садись-ка!
  Учитель мой сапожный около Торговых бань пристроился с той недели. Место хлебное, прикормленное. Оно бы и не пустили ево, потому как свои да наши на то имеются, но вот повезло. Случай!
  То есть Афанасьичу повезло, а постоянному саможнику - не очень. Под извощика попал, ну и хрясь! Перелом. Ладно бы нога, а то рука неудачно так. Ну и загоревал - как же, заработка лишается! И мало што заработка, так и ещё и перехватить место могут. Потому как Москва.
  Договорился в итоге с учителем моим, што пустит поработать, но тока на время! И штоб часть заработка отдавал болезному. Оно канешно не шибко бы и хотелось, делиться-то, но место очень уж бойкое. Здеся даже часть поболе будет, чем в иных местах - целое.
  - Давай-ка!
  Сидор Афанасьевич, не мешкая, отбирает мне работу какую попроще, и сваливает у ног. Попроще работа и, если смотреть на обувь, клиенты тоже попроще. Изношенная обувь-то. Владельцы такой, если што, разве што шею намылят.
  Присев на скамеечку, щёткой отчищаю обувку от грязи и принимаюсь за работу. Вокруг нас люд ходит по своим делам, и непривычно так вот работать, при чужом пригляде. Теряешься, ети его!
  - Куда, куда... как следовает дратву просмоли, иначе погниёт быстро! Да не жалей ты пальцев! Тяни нитку по смолке-то, тяни!
  Прервавшись ненадолго, показывает, как надо делать. И зудит, и зудит так без перерыва почитай. Да я и не жалуюсь! Сам таково выбирал - штоб работу знал, и штоб говорливый был.
  Ему от меня выгода двойная. Всё, што я наработаю, ему в карман и идёт. Потому и встретил так раздражительно. Ему дай бы волю, так посадил бы рядом, и штоб с утра и до вечера, пока бани не закроются.
  А ещё деньги. Ни пито, ни едено, а червонец сразу в руки дал за учёбу, да ещё двадцать пять рублей посулил при свидетелях, што отдам, когда ремеслу научусь.
  - Фабрики ети чёртовы, - Бурчит он себе под нос, не прерывая работу, - Понаоткрывали стока, што честному сапожнику и приткнуться некуда! Раньше всё было чинно, благостно. Ходят себе люди за сапогами да башмаками к тебе, и знаешь, што и к внукам твоим ишшо ходить будут. А тут - фабрики! Сломать ети станки чортовы, так небось сразу жизнь простова народа облегчится!
  - Слышь-ко, - Останавливается рядышком грузный старикан, по виду отставной прикащик или мелкий лавочник, отошедший от дел, - тут каблук поистёрся, поправить бы надобно!
  Сидор Афанасьевичь берёт в руки обувку и цокает языком, напомнив мне отчево-то Льва Лазаревича. Такая же физия делается, когда покупателя обмануть как-то хочет. Вот прям сочувствует, как родному! Так переживает!
  - Полтина и два гривенника, - Выносит он наконец вердикт со страдальческим видом.
  - Чево ты?! - Старик делает вид, што хочет вырвать обувку, но Сидор Афанасьевич не отпускает.
  - Гляди-ка! - Показывает он на подмётку, - Тут не тока каблук, но и подмётка вся исшоркана! Куда прибивать-то? На сопли ети? Сам потом придёшь, да и в морду тыкать будешь. Скажешь - работа худая и мастер криворукий!
  - Оно так и есть, дяденька, - Поддерживаю мастера, - Сидор Афанасьич лучше делать не будет, чем абы как!
  - Помолчал бы! - Прикрикнул лавочник.
  - Вот-вот! - Поддерживает ево мастер. Очень быстро они сходятся на том, што молодёжь нынче не та, и Сидор Афанасьич получает свои деньги, а успокоенный лавочник идёт в баню.
  - Вот язык у тебя! - Чуть погодя говорит учитель, - Вроде и не по делу скажешь, а всё к пользе получается!
  Работаем севодня долго, чуть не до тёмнышка. А как солнце садиться начало, Сидор Афанасьевич сгреб оставшуюся обувь в мешок и взвалил на плечо. Дома доделает, да завтра и принесёт. Сделав несколько шагов, он останавливается и как-то нехотя говорит, повернувшись в пол оборота:
  - А ты ничево так, рукастый! До лета наш уговор выполнен будет, все хитрости освоишь. Медленней работать будешь, чем мастера настоящие, но в морду за работу кривую сапоги сувать не будут! Может тово? Подумаешь? Я ведь сейчас тока холодным сапожником стал, с фабриками етими! А так нет-нет, да и шью иногда сапоги, по старой-то памяти. Могу и подучить. За сто рублёв, а?! И ремесло настоящее в руках.
  - Спасибо, Сидор Афанасьевич, - Кланяюся чинно, - непременно подумаю!
  Во флигель иду так, будто сзаду не только крылья выросли, но и пропеллер приделали. Научуся, думаю, ремеслу, да как приду, да ткну сапогами своими в морду мастеру Дмитрию Палычу! Ты меня не учил, а я вот и без тебя, пьяницы распоследнего, выучился и мастером стал. И родню, родню не забыть!
  Лаковые сапоги, ето само собой, но если собственноручно сделанные, так и вообще - ого! И родне из мешка вывалить...
  Попавшийся под ноги скользкий булыган заставил меня оскользнуться и мало не упасть. Помахав руками и почертыхавшись всласть, пошел дальше.
  ... вывалить родне.
  А зачем? Я остановился и отошёл к стене дома, задумавшись. Откуда мысли ети чудные? Хотел ведь по умственной части идти, для тово и книжки читаю. А тут такая... ейфория! Как же, сапожником стать могу!
  Кому я што доказывать собрался? Дмитрий Палычу? Родне? Годков етак через десять, встречу мастера своево бывшего, да буду в одёжке господской, ето да, доказал!
  Вот же... психология!
  
  
  
   Тридцать восьмая глава
  
  
  
  Он! Меня ажно испарина пробила, несмотря на холодный порывистый ветер, пробирающий мало не до самых косточек. Картуз поглубже натянул, чуть не по самые плечи, воротник поднял, голову в плечи вжал, да и ну следом!
  Идёт, погань такая, в шинелке гимназической щегольской, из самолучшево сукна, да с товарищами весело переговаривается. А подрос-то как! Небось не пойду сейчас с ним на кулачках без кастета, потому как мало не мужик стал.
  Был-то былиночкой прыщеватой, дрищ узкоплечий да бледный, а тут на тебе! Вымахал чуть не голову вверх, да вширь чуть не вдвое. В возраст вошёл потому как, падла такая, даже прыщи почти на нет сошли.
  Один из гимназистов, невысокий коренастый пухлик татарсково вида, сразу почти отделился. Рукой махнул, да и пошёл восвояси, не оглядываясь.
  Вольдемар с товарищем на конку пошли, ну и я следом. Мыслей в голове нет, только опаска, злоба ярая, да азарт охотницкий, будто берлогу медвежью выискиваю, или по волчьим следам иду с ружьём. Кручусь вокруг да около - так, штобы из виду не отпускать, но и на глазах не мелькать.
  На витрины поглазел, у тумбы афишной все буковки не по разу перечёл. Представления театральные, цирк, выступления гипнотизера. Раз перечёл, второй, да начал уже буковки пересчитывать - сколько там 'А', да сколько 'Ш'.
  Подъехала конка, и я уж было думал, што придётся цепляться сзаду, што дворники и городовые шибко не любят и гоняют со свистком. Но нет! Прошли гимназисты мои вперёд, ну я и следом - юрк! Не к ним, знамо дело, на задней площадке встал, где и отведено место багажу и не так штобы чистой публике.
  Билет взял, как и положено, и ажно до самово конца. А Вольдемар, зараза такая, через две остановки взял, да и вышел! Ну ето надо же?! Из-за двух остановок на конку лезет, вот людям денег некуда девать!
  Соскочил следом, да сразу и в сторону, подальше от конки, вроде как и не был. Смотрю, пошёл гимназистик мой к доходному дому, да видно сразу, што не бедные люди квартиры здесь снимают.
  Дёрнулся я было за ним, да и остановился. Дворник потому как. Сразу начнётся - чаво надо, вшивота?! К кому? Какой-такой гимназист?! Откель ты ево знаешь, пащенок?! Да и доложит непременно, што интересовался подозрительный типус, то бишь я.
  С досады чуть воротник не исжевал, всё вокруг крутился да подходы искал. А потом плюнул, да и на Хитровку потрусил неспешно, перепрыгивая весенние ручьи, подсыхающие помаленьку под жарким солнцем и порывистым ледяным ветром.
  Шёл пока, в голове всякое крутилося. Не мысли, а так - воспоминания вроде. Раз за разом в голове прокручивалось - то как я напротив Вольдемара етого стою, готовый на кулачках биться, то тётушка евонная с полицейским. Сам себя так накрутил, што серце бухало хуже, чем от нескольких чашек кофея, ну то есть кофЭ.
  - Чево такой смурной, Егорка? - Поинтересовалась знакомая проститутка, выползшая на площадь не ко времени. Сонная, тёплая, широко зевающая.
  Добрая она баба, участливая, да вот в жизни не свезло. Была горнишной, да заартачилась, когда сынок хозяйский юбки ей задрать восхотел.
  Оно всякому понятно, што горничные тово, для хозяйсково удовольствия тоже, а не только для работы. Но тогда обговаривают отдельно при найме - жалованье там побольше иль ещё што. Ну иль после, если взыграет ретивое у хозяина, то подарочки дарятся, намёки следуют. А тут просто - раз! И юбки дерут. У девицы-то. Вот и тово, сопротивлялася с перепугу, дура!
  Ну и пошло-поехало - у барсково сынка обидка заиграла и гонор дворянский, а у девки в жизни началась полоса неприятностей, закончившаяся жёлтым билетом. Жалко её! Ну да тут таких много, кому баре своими хотелками жизнь испортили.
  - Так, - Дёргаю плечом, - встретил человека нехорошево, да посмурнело на душе.
  
  Крутился так по Хитровке, сам не зная зачем. Ни почитать сесть, ни физкультурой позаниматься, всё не то! Всё не так! Только Вольдемар етот чортов перед глазами.
  А потом наткнулся глазами на мальчишек знакомых, и ажно стойку сделал. Стою, не шелохнусь, мысли сбить боюся. Чево, думаю, замер?
  Мальчишки как мальчишки. Не побирушки, не огольцы, но и не тово, не так штобы законопослушные. В стайке их с десяток, от восьми годков до примерно тринадцати. Федька, который старший у них, и сам точно не знает, сколько ему.
  Слежка за кем надо... ну точно ведь! Не знаю ещё, зачем, но вот ей-ей, надо всё превсё выяснить! Вольдемар етот чортов, тётушка евонная, через которую и пострадал, ну и вообще.
  Подошёл к ним, поздоровкался, семечками угостил и головой так в сторону.
  - Отойдём!
  Отошли всей стайкой, да и присели на корточки, ровно воробьи, но младшие чуть поодаль.
   Дело есть, - И шелуху наземь роняю, - денежное, но непростое. Вопросов лишних не задавать.
  - По нашему профилю? - Вопрошает Федька. Он парень грамотный, начитанный и очень неглупый. Потому и выбрал такое дело, што вроде как всем нужен, но в сторонке и без крови.
  - Проследить, - И червончик золотой подбрасываю, - аккуратно настолько, насколько ето вообще возможно! Штоб ну ни капельки подозрений!
  - Аккуратно, ето к нам, - Кивает Федька, и рукой так раз! Перехватил червончик. Согласился, значица.
  - Есть, - Говорю, - человечек один, так проследить надо. Где живёт, кто родители, братья-сёстры, тётушки-дядюшки, кто чем занимается. Чем больше накопаете, тем лучше.
  - Сложная работа, - Хмурится Федька, - маловато червончика-то!
  - Для начала о самом человечке узнайте, да о ево окружении ближайшем, а дальше и будем разговаривать о дороговизне, да што вот прям серьёзно знать надобно, а што и нет. Вы мне объясните, я другим, ну и там видно будет.
  Зачем я приплёл, што не сам заинтересован, даже и не знаю. Но чую, што не зря. Федька сразу подтянулся так, серьёзным стал - помнит, што с Иванами знаюсь, вот и подумал... што-то там своё. Ничево, зато и рот лишний раз не откроет. Ни сам, ни мальцы ево. Они и так-то молчаливые, но пусть.
  - Пойдёт, - Кивает солидно, - Уговор?
  Руки пожали, да и описал я ему словесно Вольдемара. Возраст, в какой гимназии учится, в каком доме проживает, физию приметную. Найдут!
  Филеры хитровские, не мешкая, сразу за дело и взялись. Были, и нет, только брызги из-под ног.
  Успокоился малость, но всё равно дерганный. Дай, думаю, пройдусь по знакомцам своим хитровским, пообщаюсь. Не так штобы тянет шибко, но и на месте не сидится. До самово вечера так визиты вежливости наносил, с людьми общался. Там словечко, здесь. Дипломатия, значица.
  Да и началось в голове што-то вертется такое, поетическое. То есть не моё поетическое, а будто слова вспоминаю. Ну, из будущево! Где-то што-то слышал или видел, или... не помню!
  Вернулся во флигель, да и отмахнулся от Максима Сергеевича с его историями.
  - Не до вас, - Говорю, - сударь мой любезный! Посетила меня муза с визитом незваным, так что сердечно прошу прощения, но я сажусь творить. И мысли в голове волнуются в отваге, И рифмы легкие навстречу им бегут, И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, Минута - и стихи свободно потекут .
  Цитирование великого поета вроде как убедило, но не всех. Слышу только, как судья бывший шипит такому непонятливому:
  - Закройте свою пасть, Аристарх Романович! Из-за вашей непонятливости Егор Кузьмич может и не пойти нам завтра навстречу с опохмелом! Охота вам по утреннему ледку, да на подгибающихся ногах, самолично за водовкой спешить?
  Сижу, черкаю карандашом по бумаге, да вспомнить песню пытаюсь. Больно она под севодняшнее настроение подходит - так, што вот тюль в тюль! Вспомнилось почти всё, только несуразности из будущево выкинул. Воркута какая-то, Магадан...
  Написал, да и понял - оно! И душа требует. Вышел на улицу, а там только свои да наши, чужинцы все разошлись, потому как дурных нет - по тёмнышку на Хитровке ходить.
  Народ гуляет тихохонько. Фартовые из тех, кто на удаче сейчас, марух своих выгуливают, остальные из нор своих выползают, на дела собираются, компании сговаривают. Огольцы шныряют, проститутки всех возрастов - от самых старых, которым мало не тридцать, до малолеток, у которых ещё сиськи расти не начали.
  Сунул два пальца в рот, да ка-ак свистнул! Раз, да другой, народ и подтягиваться стал - понимают, што интересно будет. На кучу кирпичную залез и начал:
  - Хитрованцы почтенные, жители квартир насквозь дырявых неучтенные! Только севодня и только дя вас! Всево один раз! Слушайте, и не говорите потом, што не слышали! Слова простонародные, музыка инородная. Мотивы хитровские, напевы московские. Слово там, куплет здесь, получилась ненароком поэтическая смесь. Песня грустная, про жизнь нашу тусклую!
  По приютам я с детства скитался,
  Не имея родного угла .
  Ах, зачем я на свет появился,
  Ах, зачем меня мать родила?!
  А когда из приюта я вышел
  И пошёл наниматься в завод,
  Меня мастер в конторе не принял:
  Говорит, что не вышел мой год.
  И пошёл я, мальчонка, скитаться,
  По карманам я начал шмонать:
  По глубоким, по барским карманам
  Стал рубли и копейки сшибать.
  
  ... два раза так спел, а потом хором ещё несколько раз. Народ гулять начал, я понял - всё, вымотался! Вроде как выплеснул чуйства, так и полегче стало.
  - Всё! - Руками машу на желающих угостить да похристосоваться, - Я спать! Душеньку наружу выплеснул, сил не осталось!
  Дошёл до флигеля, умылся, да и в нумер себе улёгся. Ну, думаю, больше никаких Вольдемаров с тётушками перед глазами...
  ... а хрена!
  Сев на нарах, дышу тяжело, весь в испарине. Тётушка ета чортова скалится во сне, да улыбается и подмигивает, как шалава распоследняя. А потом раз! И череп оскаленный, кожей гнилой обтянутый. И тоже, ети ево, улыбается шалависто. Будь я постарше, то и тово, сразу на полшестово всё бы повисло, но и так нерадостно.
  Ворочался, ворочался, но всё ж уснул. Вольдемар, будь он неладен! А его в сторону так - раз! И снова тётушка, да с околоточным етим проклятым. Подмигивают!
  Несколько раз так просыпался, да сны такие, што один гаже другова. Ещё про приют снилось - вроде как в больничке лежу, а студенты тамошние на мне операцию без наркоза провести собираются. Для опыту, значица.
  Сижу, потому как ложиться уже боюсь, и думаю. Тётушка ета чёртова! Околоточнова я тово, пусть и чужими руками. А тётушка, если подумать, виновата как бы не больше ево!
  Вольдемар, ето так, сявка мелкая! Тявкнул на меня, да и забыл. Нормальная баба што бы сделала? Выставила б меня с дач, к примеру, по жалобе племянника. С глаз долой, как говорится. Жёстко достаточно, потому как заработка лишился бы, но по господским меркам адекватно.
  Они, господа, такие - очень не любят, когда простолюдины што-то мнить о себе начинают! Вроде как только сверху говно валиться должно, а обратно ни-ни! Бунт!
  Выставила бы, и ладно, а она околоточного из Москвы вызвала да натравила.
  - У нас на раёне и за меньшие косяки головы проламывали!
  Вырвалось вот так, и сижу, глазами хлопаю. Што за раён, откуда? А потом вдруг раз! И понятно. Оно с одной стороны и хорошо, а другой и обидно немного.
  Я ж себя мало не из господ выводил, мнил о себе много. Потом-то да, помаленечку отрезвел. А тут разом, будто холодной воды из ушата. Не всё превсё вспомнил, и етого хватило. Не шпана Хитровская, но и не гимназист маменькин ни разу. Такой себе мальчонка из рабочева класса. Драчки раён на раён с арматуринами, гоп-стопы и прочая веселуха.
  Тряхнул головой, отгоняя ненужные сейчас мысли о сословиях и прочем, да и призадумался. А может, тётушку ету Вольдемарову и тово? Стукнуть по голове? Убить, так сказать, кошмары свои, да в самом што ни на есть буквальном смысле!
  И тут мне как вспомнился хруст сторожева черепа под железякой, да как поплохело! Только и успел, што с нар соскочить, да тут же и вывернуло.
  Прибрал за собой, да и обратно сел. Убивать, значица, нельзя... но и ответочку нужно послать более-менее адекватную. В приют иль там в дом для умалишённых бабу ету отправить, на ето мне ни сил, ни тяму не хватит. А вот по имуществу, так почему бы и не да?
  Околоточный ведь чудом деньги у меня не отобрал. А доля с бутовских? Не факт, што отдали бы, но теперь и не узнаешь!
  - Значица, по имуществу, - Сказал тихохонько вслух, а в мыслях такое разное насчёт отомстить, но всё больше с огоньком.
  
  
  
   Тридцать девятая глава
  
  
  
  - Непростое дело оказалося, - Негромко рассказывал Федька, сидя рядышком на кортах и втыкивая раз за разом ножик в землю, - Вольдемар етот, он так, гимназист и есть - ни отнять, ни прибавить. Матушка из крещёных, из польских евреев. Так себе бабёнка - ни уму, ни серцу, только што смазливая до сей поры, да глаза бляжьи. Рога у ейного муженька, я так полагаю, со многими отростками. Не молодка, но ух! Муженёк ейный ниочёмный, только и радости, што отбрыск древнего дворянсково рода, мало не княжескова.
  - А вот сестрица евойная та ещё щучка-сучка! - Федьку передёрнуло, будто от ушата ледяной воды, - По линии МВД муженёк ейный обретался, покойничек. Совсем чутка до енерала не дотянул в департаменте полиции, так-то! Так што сам понимаешь, как по льду весеннему ходили вокруг да около. Помер муженёк, да у ей связи остались, и немалые. Да говорят, што и сама непроста.
  - Умна?
  - Не то штобы, - Он задумался, - Нет! Точно нет, не слышал ни разу, штоб про ум говорили. Вот хваткая, ето да! И енергичная не по-бабьи. Не стеснялася в дела мужнины влезать, и вообще - под каблуком ево держала. Потому и знает всех, да и вообще - структуры и как што работает. Дочка у неё одна, так в Питербурхе живёт, замужем за солидным чином по дипломатической части.
  - Состояньице у вдовы неплохое, - Усмехнулся он криво, углом рта, - ну ето как обычно! Был мало не голожопый чиновник в начале службы, а у вдовы особнячок в Москве, да парочка домов доходных, и бог знает, што там ещё! Глубоко по деньгам не копал, да и не полезу, потому как не справлюсь, не моя епархия.
  Мало не полчаса он рассказывал обо всех родственниках и контактах Вольдемара, выкладывая заодно написанные на бумажке имена, адреса и всё-всё-всё.
  - Так што с тебя пятьдесят рублей, - И Федька приготовился к торговле, сильно удивившись тому, што я молча отдал ему деньги. Жалко! Но делаю морду кирпичом - вроде как и не свои, а неведомых Иванов.
  - Сильная работа.
  - А то! - Он задрал нос, - Ты тово... порекомендуешь?
  - Преувеличиваешь ты моё значение, - Вздыхаю, подымаясь с кортов.
  - Я? - Морда у Федьки удивлённая, - Да после 'Мы ребята-ёжики' все огольцы за тебя готовы ково угодно на лоскуты, а тута ещё и новая, куда как задушевней!
  Распрощался скомкано, и вот ей-ей - стыдно почему-то! Ветролёты ети тоже не сам придумал, а вроде как и нормально, ни капельки стыда в груди не ворохнулось. А песни, ну будто мёртвых обкрадываю! И ведь говорил уже, што не сам придумал, а только обрывки куплетов собрал, но нет! Поет я теперь Хитровский, и всё тут. Наше всё практически.
  Особо не обольщаюсь. Слава Хитровская, она такая - с душком и гнильцой. Севодня на груди рубаху рвать будут, а завтра не погнушаются по голове тюкнуть, штобы денежки забрать.
  
  Поговорил с Федькой, да и во флигель к себе. Плюхнулся на нары, и думы думать под разговоры алкогольные соседей моих. Они севодня набрались изрядно, но нормально так сидят, без драчек и симпосиумов с феминами. Так, разговоры философские разговаривают, всё словечки норовят поумней ввернуть да цитаты цитируют.
  А к месту иль нет, об етом особо и не думают. Как по мне, так не умственность показывают, а осколки образованности былой.
  
  С тётушкой етой хотел было пакостей всяких понапридумывать. Ну там - кошек дохлых, завонявших, через забор перекидывать. Письма гадские слать, объявления в газеты нехорошие от её имени.
  А она, щучка-сучка етакая, по МВД идёт. Здесь вам не тут, осторожно надо - штобы раз, и всё! Один удар, и штоб за всё сразу отомстить! С огоньком надо.
  Как нарошно, в голову полезла ерундень всякая. Выстрелить в неё из револьвера в упор, а потом гордо сдаться в полицию и на суде как обвинитель, а не как обвиняемый, всё провсё рассказать! Штоб знали!
  Просто в газету пожаловаться и компанию противу неё развернуть. Свободная пресса противу режима!
  Огненными стрелами поджечь дом. Я ж в Бутово и луки делал, вроде как индейские. Не так штобы они пошли хорошо, но мал-мала научился не только делать, но и стрелять. И так мне ето показалось завлекательно! Стою я такой в индейском уборе из перьев, и стрелами - ж-жух! Ж-жух! Смерть тебе, бледнолицая собака!
  Я ажно себя по щекам побил, штоб ерундень ету из башки выбить, да не шибко и помогло. Потом глянул... батюшки-светы! В изголовье-то нар книжки стопками лежат, да все такие, што приключенистые! Я ети дни учиться толком не мог, так што забивал себе голову тем, што под рукой и было.
  Взял карандаш и бумагу, да и начал записывать всё, што в голову пришло.
  Пресса? Ерундень по большому счёту. Дело ни разу не очевидное, продую тока так! Да и не возьмутся газетчики, потому как опять же - неочевидно и неинтересно.
  Стрелы? Здеся можно, но... нет! Крыша железная, так што и толку не будет. А я не Робин Гуд, штобы стрелой в форточку зафигачить, да ещё и зажигательной.
  Револьвер? Сразу нет! Я не пострадать хочу, а отомстить - да так, штоб на меня и не подумали.
  Дрон. Какой дрон? В голове всплыла картинка ветролётов, но только управляемых. Ехе-хе... хреново пока с управляемостью! Дронов, то биш ветролётов, по Москве пруд пруди, на все вкусы и кошельки. Лубяные, из гуттаперчи, плотной бумаги и бог весть чего! От двух копеек за лопасть, если бумажная, до полтины за гутаперчь. Такие деньжищи, и мимо!
  Помечтал немного, как ветролёты летят, сбрасывая на дом тётушки МВДшной напалм. Оттуда мысли перешли на сам напалм, и я уж было начал ломать голову, вспоминая рецепт. Што-то там с бензином или керосином...
  Интересная штука! Но експерименты, они тово, уединения потребуют, а ещё сообщников. Покупать всяко-разное в аптеках, так запомнят небось! Воровать - не запомнят, но рискованно, потому как не вор ни разу. Да и глупо взламывать што-то из копеешных мелочей.
  А в голове вертится почему-то, што есть решение проще. Замер снова, как тогда, да и вытянулся весь, только головой едва веду, да глазами. По соседям своим пьяненьким, по вещам своим, по... Точно!
  На той неделе ещё оголец знакомый всучил мне за полтину марганца, мало не два фунта. Клялся-божился, што не ворованное! То есть сам он не воровал, а так оно канешно! В карты вроде как выиграл, а куда пристроить, и не знал. Ево как краситель используют, ну и ещё куда-то.
  Я взял было по дурости, потому как помнил, што из марганца бомбочки световые можно делать. Вспышки, как у фотографов. Потом только опамятовался, што вспышки, ето магний!
  А марганец, ето другое! От дрисни всё больше, но сколько там надо? Так и стояла крынка под нарами без толку.
  В голове появилась картинка, будто незнакомый усатый мужчина (но я точно знаю, што ето мой отец) насыпает на толстую деревяху немного марганца, а потом наливает глицерина. Вж-жух! Вспышка, и почти двухдюймовая доска проедена огнём насквозь.
  Глицерина много не надо, ево хоть в аптеке можно найти, хоть в пивоварнях иль пивных. Шапка в пиве откуда? Плотная такая, да густая? То-то! Бывает, што и нормальное пиво, но ето только в ресторациях, простой люд таково пива и не знает.
  Подскочив, глянул на часы. Нормально! Вбив ноги в сапоги, и накинув верхнюю одёжку, отсыпал марганца в бумажку и поспешил к Льву Лазаревичу.
  - Егор! - С деланной приветливостью улыбнулась мне супруга аптекаря, - Здравствуй! Ты к Льву Лазаревичу играть пришёл?
  - Здравствуйте, Ида Гершелевна! Нет, не севодня. В аптеку попросили сбегать, - И зачитываю список. Снова лишние траты! Но откуда-то помню, што на етом фоне глицерин должен затеряться.
  В одном из соседних переулков нашёл сырую деревяху, да и насыпал марганца. Как там отец показывал, из прошлой жизни который? Углубление теперь в кучке марганца, и в ето углубление глицерина... Вязкая маслянистая жидкость пролилась на положенное место и... ничево. А потом ка-ак вжж-жух! И насквозь! Даже выронить деревяху не успел.
  Чувствую, как губы сами растягиваются в счастливой улыбке. Так-то, тётушка Вольдемарова, я иду!
  
  Ну, с богом! Руки-ноги потряхивает, но голова ясная, злая, решимости хоть отбавляй. Сняв с плеч узел, выкладываю из нево заранее снаряженные мешочки с марганцем и отдельно - бутыль с глицерином и глиняные стакашки.
  Стакашки наземь, и набулькиваю в каждый глицерина. Набулькать, потом заготовленные вощёные бумажки поверху, да воском залепить. Аккуратненько в мешочки... и затянуть потуже - так, штоб не шелохнулися до поры.
  Открыть часы... рано, с полчаса ещё переждать надобно. Как раз то время, когда рабочий люд начнёт появляться на улицах. Тюль в тюль хватит, штоб сперва отбежать подальше, а потом не маячить одному на пустых улицах.
  Всё вроде опробовано, а нервничаю так, што ой! Хотя загодя всё придумал и продумал. Марганцовка ета ко мне через десятые руки дошла, глицерин тоже легко достать. Стакашки ети из глины пережженной, тоже.
  В кабаках - из тех, што подешевше, таких валом, специально для любителей 'дёшево и сердито'. Тех, кто любит стопки об пол жахать, а платить за ту блажь лишние деньги неохота. Даже не покупал, а так - зашёл несколько раз, покрутился, да и вынес под одёжкой несколько штук. Цена им такая грошовая, што даже и не следят.
  Кидать пробовал тоже. Не так, канешно, а песком набивал и водой заливал - руку штоб натренировать.
  С вечера здесь переминаюсь. Не у самово особняка, а поодаль. Мясницкая улица здесь аккурат к Садовому кольцу и выходит. Деревья и кустарник вырубают потихонечку под рельсы для конки и трамваев, но пока ещё ничево, есть где спрятаться!
  Снова часы... как же медленно идут стрелки! Две минуты! Закрыв крышку, выставляю осторожненько мешочки один к одному, как солдат в походной колонне.
  Вдох, выдох... беру за длинные завязки мешка и раскручиваю над головой. Раз, два, три... выпустить! Невидимый в ночной тьме, мешочек полетел в сторону дома по широкой дуге.
  Следующий! Раз, два, три... выпустить! И так пятнадцать раз.
  А теперь - заключительный аккорд. Достал берестяную коробочку со смесью нюхательного табака и перца, да и тряхнул щедро. И тикать!
  Руки в ноги, но не галопом, а так, будто опаздываю куда на работу. И ещё два туеска с перцем и табаком. Всё!
  Сердце колотится, но погони не слышу, как и разгорающевося пожара. Неужто зря всё?! Чуть не на полверсты отойти успел, как услышал звук пожарново колокола, и губы сами раздвинулись в злой улыбке.
  - Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить !
  ***
  В окно кухни што-то мягко ударилось, отскочив назад, и сонная прислуга, отчаянно зевая у плиты, лениво повернулась на шум.
  - Ето кто тута, - Она сделала несколько шагов и прислонилась к стеклу лбом, выставив сбоку от лица ладони, - Митька, ты? Вот я...
  Но тут под окном зашипело и полыхнуло резким пламенем, отчево немолодая кухарка резко отшатнулася назад, едва удержавшись на толстых ногах. Несколько секунд она открывала и закрывала рот, и потом решительно завопила:
  - Пожар!
  Большой особняк поднимался нехотя. На улице, перед окном кухни, маячил дворник, запоздало втаптывая поджиг в грязь. Кухарка, открыв окно и перевалившись наружу, шумно делилась с ним своими переживаниями.
  - Чуть серце в пятки не провалилося! Думала - всё, последний час настал!
  На втором этаже медленно просыпалась хозяйка дома, сильно раздражённая несвоевременной побудкой.
  - Поджечь пытались, Анна Ивановна, - Доложила запыхавшаяся молоденькая горничная, успевшая сбегать вниз и узнать детали происшествия.
  - Пытались и пытались, - Ворчливо сказала женщина, уже накинувшая халат, - а шуму! Впрочем, правильно.
  - Дымом всё равно пахнет, - Принюхалась девушка, на что хозяйка только рукой махнула.
  Внезапно потолок потемнел, и через секунду на кровать свалился огненный комок, отчего та мигом и вспыхнула. Комнату наполнил дым и огонь, и женщины, отчаянно визжа, выскочили наружу.
  - Шкатулка! - Почти тут же опомнилась Анна Ивановна, хватая горничную за руку и вталкивая в комнату, - Живо! Малахитовая, на трюмо!
  Отчаянно всплеснув руками, девушка остановилась было в дверях, но сильный толчок в спину бросил её в глубину комнаты.
  - Живо, дрянь! С жёлтым билетом на улицы пойдёшь!
  Почти тут же внутри что-то полыхнуло, и в комнату провалились потолочные балки, загородив дверь. Анна Ивановна, завизжав, отскочила, прижав руки к пышной, но изрядно увядшей груди.
  - Шкатулка, - Простонала она, - почти на пятьдесят тысяч драгоценностей!
  
  - Так вы говорите, сперва от окна что-то отлетело, а потом с чердака огонь пошёл?
  Полицейский офицер, приехавший едва ли не с пожарными, был очень вежлив и корректен. Соседи, приютившие погорельцев, любезно предоставили пострадавшим свою одежду, а чуть погодя, и гостиную для общения полицейским.
  - С чердака, - Из несколько поблекших глаза Анны Ивановны катились крупные слёзы, - Вспышка! И Глашенька там осталась! Я её так любила, так любила... поверите ли, чуть ли не как к родной относилась! Такая трагедия!
  - Собак! - Женщина внезапно соскочила с дивана, где полулежала, и ухватила полицейского за мундир, - Спустите собак!
  - Всё, что можем, сударыня, - Полицейский офицер мягко, но непреклонно оторвал цепки женские пальчики от мундирного сукна, - Всё, что можем и даже чуть больше!
  
  - Никаких зацепок, - Докладывал он несколько часов спустя товарищу начальника пятого делопроизводства , в котором некогда и служил муж Анны Ивановны, - очень профессиональная работа. Время нападения, пути отхода, рассыпанный табак вперемешку с перцем. Безупречно!
  - Н-да, - Чиновник откинулся в кресле и некоторое время размышлял, не отпуская стоящего перед ним офицера, - а знаете, голубчик? Такой профессионализм тоже ведь зацепка! Химия ещё эта... Я так думаю, нужно бывших подопечных покойного нашего коллеги потрясти. Тех, кто вышел.
  - Насколько я знаю, в этой среде не принято мстить жёнам и детям, - Неуверенно ответил офицер.
  - Голубчик, - Улыбнулся начальник отечески, - ну право слово... Впрочем, вы недавно ещё в нашем управлении, и потому многое не знаете. Анна Ивановна, можно сказать, работала со своим мужем бок о бок. Принимала активное участие в некоторых, так сказать, мероприятиях. Негласно, разумеется. Не кроткая голубица, а как бы даже совсем наоборот, местами даже с перехлёстом. Могли и затаить, да-с...
  
  
  
   Сороковая глава
  
  
  
  - Заждалися меня на Том Свете, - Просветлённо сказала бабка, присев напротив завтракающего Саньки, - Матушка моя, покойница, снилася, да улыбалася так ласково, рукой манила.
  - Ба! - С тоской сказал мальчик, тяжело воспринимающий подобные разговоры.
  - Ничево, Санечка, - Сухая морщинистая рука ласково погладила внука по голове, - ничево. Старая я совсем, тока из-за тебя на свете и живу, а так и жизнь уже в тягость. А теперича всё - взрослый ты, да и дружок у тебя хороший, верный. Справишься!
  Мальчишка насупился, но бабка сновала по дому со счастливой и немного потусторонней улыбкой человека, выполнившего своё земное предназначение. Как назло, вскоре после завтрака на забор уселся ворон и раскаркался. Санька, возившийся с подгнившим забором замахнулся было обломком жердины, но бабка остановила ево.
  - Не надо, Санечка! Посланец то, не гневи Боженьку!
  Старушка развила бурную деятельность, и вскоре всё Сенцово знало, што Чижиха собралась помирать. Санька ходил хмурый, но после полудня в окно ударилася птица, и мальчик окончательно пал духом.
  Што уж тут теперича... Сон сперва, потом ворон, птица вот... верные приметы! Да и бабка старая, чево уж там! Деревенское общество настолько уверилося в грядущей смерти Чижихи, што послали за священником.
  - Бабуль! - Схватив её за руку, он встал на колени перед лавкой, и поднял вверх заплаканное лицо, - Не умирай! Как я без тебя? Деньги есть, потом Егорка нас в Москву заберёт... заживём! Ты ещё моих детей поняньчишь!
  Бабка молча гладила внука по голове и улыбалася. После обеда она легла и больше не вставала, отказываясь от еды и питья. Только лежала да улыбалась кротко, приоткрывая иногда выцветшие от старости серые глаза.
  Штоб не лезли в головушку думы, Санька взялся было за работу, но всё валилося из рук. А по избе сновали старушки с молитвами, прошёлся по-хозяйски староста, скрипя густо смазанными дёгтем сапогами и оглядывая немудрёное сиротское хозяйство. После ево прихода в избе появилась старостиха, а за ней и Катерина Анисимовна, почти тут же начавшие сварится, негромко шипя друг на дружку гадюками.
  Из доносившихся словес было понятно, што делят они опеку над Санькой. Старостиха напирала на мужнин авторитет и налаженное хозяйство, Катерина Анисимовна давила давней дружбой с племянником, да и по части богачества с недавних пор они могу поспорить с семьей старосты.
  - Чай, не чужие люди, - Шипела она злой кошкой, больно прижимая к себе Саньку, - прокормим как-нибудь!
  - Как-нибудь вы племянника прокормили! - Не сдавалася старостиха, выдёргивая безучастного ко всему Чижа, - Так, што в город запродали, да ишшо и негодящему мастеру через негодящево прикащика!
  Глаза у старостихи белесые от злобы и зависти. Пиисят рублёв! Просто так, дуриком на мальчишку негодящево свалилися! Небось когда приедет Егорка за дружком своим, как обещался, так за выкуп из общины и побольше отвалит! Куда он денется?!
  Да и осталися небось деньги-то у Чижа, в семье старосты ето точно знали, как и все в деревне, включая полудурошново пастуха. Пять рублёв по весне Чижи не потратили даже - так, пшена купили, чтоб не одни тока жолуди с лубом жрать. Осталося, и немало!
  Небось можно в хозяйство пристроить, ведь даже по закону отдавать тока через годы придётся, когда Санька в возраст войдёт. Купить тёлочку, да и пока не вырастет, то и тово... пользоваться! Да и придётся ли отдавать? В город уедут, да может и с концами!
  
  Священник с причтом приехал под самый вечор, и долго препирался гулким басом со старостой и возницей во дворе, ругая раскисшие дороги и скупердяйство деревенских.
  - Дорога одна чего стоит! - Напирал батюшка, - Время потраченное!
  Староста бубнил што-то негромкое, неслышимое Саньке.
  - Два рубля, - Отрезал священник, - такая даль! Мало рубля с полтиной за такую поездку!
  Снова бубнение.
  - Три? - Удивился чему-то батюшка, снизил голос, и через пару минут вошёл в избу. Сунув Саньке для поцелуя пахнущую конским потом и табаком руку, он окинул мальчишку взглядом и последовал к бабке, читая молитвы.
  На причастие и соборование собралося мало не всё село. В избу набилося стока людей, што самово Саньку чуть не выдавило наружу, к остальным. У самой двери мальца перехватил Аким Дмитриев, и используя ево как таран, пробился к самой лавке, где и остался, жадно глядя на происходящее.
  Пока священник совершал таинство, деревенские живо реагировали на каждое слово и каждый жест, сильно мешая действу. Наконец соборование закончилось, и деревенские загомонили было, но почти тут же умолкли - после тово, как священник прижал глаза старой женщины двумя пальцами, а потом положил на веки пятаки.
  - Отпустил душеньку, - Выдохнула какая-то бабка, закрестившись, - Сильный батюшка!
  Вскоре из избы выставили почти всех, кроме причастных.
  - Оплати три рубля, - Ласково сказала старостиха, с силой сжимая костлявое по весне Санькино плечо. Ничево не соображая, тот полез в тайник и вытащил деньги. Женщина почти тут же выхватила их, но под осуждающими взглядами общества, большую часть всё же вернула.
  - На угощение и прочее, - Кривовато улыбнулася она, - пойдём-ка!
  Покойницу оставили в избе вместе со старушками, собравшимися для обмывания тела, а Санька покорным телком поплёлся за старостихой, еле передвигая ноги и ничево не замечая вокруг. Катерина Анисимовна сверкнула глазами и поджала тонкие губы, видя торжествующую старостиху, но смолчала. Спор ишшо не окончен!
  С чердака уже доставили загодя сколоченный гроб, наполненный пусть самым дешёвым, пополам с сором, но зерном. Позже ево раскидают для угощения птиц, а в домовину уложат покойницу.
  
  Следующие несколько дней прошли мимо Саньки. Поминальное застолье, вынос тела, сопровождение ево до кладбища под молитвы священника, холодный ком влажной земли, брошенный в могилу. Несколько раз он безучастно лез за пазуху и отдавал деньги - священнику на поминание, на сорок дней, на... Санька и сам не взялся бы сказать, скока, кому и за што он отдал.
  
  Отошёл он, когда уже пошла трава, осознав себя на деревенском пастбище с кнутом в руках. Похудевший и поблёкший за зиму, Агафон потихонечку расхаживался на ревматичных ногах, но был ишшо квёл. Саньке попервой пришлось бегать за двоих, и наверное, ето и к лучшему.
  Постоянные хлопоты и усталость выбили потихонечку из Чижа безучастность, и деревенское бытие не то штобы заиграла красками, но перестало быть чорно-белым, да и то - виднеющимся будто через густой туман.
  Бытиё ето оказалось не то штобы вовсе уж скверным, но и радостново ничево не было. От пятидесяти рублёв осталось только семнадцать, и Санька понимал, што его крепко надурили. Но пойди он разбираться, так наверняка голову сызнова затуманят. Найдутся видоки, которые подтвердят, што он самолично раздавал денежки на несомненного благие и богоугодные дела.
  Попервой он всё пытался заворачивать по привычке домой, но так уже хозяйничали другие люди. Изба вроде как оставалася ево, но староста от ево имени пустил туда пожить Панковых, батрачивших на нево невесть скока лет.
  Сам же Санька ночевал отныне у старосты. Обижать ево не обижали ни в дому, ни на улице. Но даже такой оглоушенный, он остался весьма неглупым и наблюдательным. Деньги! Деревенское общество ждало Егорку, и непременно с деньгами.
  Все ети шепотки, взгляды и улыбочки Саньку ажно вымораживали. Тем паче, самово ево деревенское общество незримо, но явственное выдавливало. Он ишшо бродит с кнутом и возится по хозяйству, но в мыслях деревенских он отрезанный ломоть, которые непременно уйдёт в город. Главное, штоб выкупиться из общины не забыл!
  
  Сдав деревенское стадо и отужинав, Санька вяло вышел на улицу, имея намерение развлечься. Беготня в салки как-то не привлекала. Девки, которые завлекательно пищали, пока парни щупали их, прижав где-нибудь у амбара, неинтересны по возрасту.
  Вяло передвигая ноги, Чиж побрёл по деревне и остановился неподалёку от дома Егоркиной тётки, где годки ево затеяли игру в бабки.
  - Примете?
  - А то! С тебя по грошику за кон, - Подбоченился Сёмка Ермилов. Махнув рукой, Чиж отошёл, опустив плечи.
  - Жадоба, - Донеслось шипенье со спины, - иму деньги дуриком в конвертах шлют, а он грошика пожалел!
  Случай етот стал переломным, и Санька со всем пылом юности начал смотреть на деревенских, как на чужинцев. Отношение ето не осталося незамеченным, и отчуждение стало ишшо больше.
  Несколько дней спустя Чиж вышел вместе с деревенским стадом поутру, да и пошёл дальше, в Москву.
  ***
  - Анна Ивановна, голубушка, сочувствую вашему горю! - Эльза Генриховна, несмотря на немецкое происхождение, предполагающее некоторую чопорность, экзальтированна до крайности. С силой сжав руки снохи, и глядя ей в лицо большими влажными глазами, она произнесла взволнованно:
  - Так тяжело, так тяжело! Утратить дом, в котором вы были счастливы с моим покойным братом!
  - Ах, милая Эльза, вы меня так понимаете!
  Из глаз Анны Ивановны выкатилась слезинка, очень уместная в данный момент, что не без зависти приметили некоторые дамы. Организм, к сожалению, не всегда понимает уместность того или иного действия.
  Несмотря на утрату имущества, вдове понравилось быть в центре внимания. Особняк застрахован, и страховка с лихвой покроет все расходы, хотя конечно, память... Ах, эти милые безделушки, которые она покупала в прежние счастливые годы...
  Подарки Антону Генриховичу от сослуживцев и... прочих. Наряды времён юности, картины, ковры, всё это складывалось калейдоскопом воспоминаний, ныне оставшихся только в неверной памяти.
  Эльза Генриховна тем временем совсем разнюнилась, маленький носик её покраснёл, а из глаз непрерывно текли слёзы. Анна Ивановна ощутила на миг некоторую досаду на золовку, ставшую ненароком эпицентром сочувствующего внимания собравшихся на квартире дам.
  Постепенно, не без усилий Анны Ивановны, разговоры снова перешли на поджог.
  - Решительным был мой Антон Генрихович, - Обмахиваясь платком и время от времени промокая им глаза, уверяя собравшихся хозяйка квартиры, - Решительным и бескомпромиссным! Потому и мстят ему, даже в могиле мстят!
  Иные дамы весьма скептически отнеслись к идее мести, зная писаные и неписаные законы революционеров. Многих из социалистов настроены весьма радикально, спокойно относясь к возможным жертвам среди мирного населения во время терактов, считая их неизбежной жертвой на алтарь Революции.
  Но месть женщинам и детям? Скорее уж можно поверить в ходившие про Анну Ивановну слухи... впрочем, сегодня их пересказывать неуместно.
  
  Приём закончился глубоко заполночь. Провожая дам, Анна Ивановна чувствовала глубокое удовлетворение. Давно, слишком давно она чуждалась светской жизни! Надо чаще выходить в свет и давать приёмы.
  - Глаша! - Позвала она негромко и тут же опомнилась досадливо. Вот же дурёха нерасторопливая! Была бы тогда шустрее... Привыкать теперь к новой горничной, переучивать под себя! Не один месяц пройдёт.
  - За какие только грехи? - Покачала головой Анна Ивановна, перекрестившись небрежно, - Дарья! Лентяйка нерасторопная!
  
  
  
   Сорок первая глава
  
  
  
  На третий день я пришёл в Лавру, изнурённый и голодный. Зайдя в трактир, сел за стол с выскобленными до бела досками и вытянул усталые ноги. Половой, не спрашивая, принёс мне заварочный чайничек и полный чайник кипятку.
  - Спаси тя бог, - Благодарю ево, высыпая денюжки в протянутую пухлую руку.
  Горячий чай пролился в моё иссохшее горло живой водой.
  - Егорушка! - От двери беззубо заулыбался знакомый паломник, одетый в сменку до седмово колена, што заплата на заплате.
  - Присаживайся.
  - Спаси тя Христос, - Крестится тот истово и присаживается напротив, не чинясь. Пару минут мы пили чай в полном молчании, а затем Никодим решил отблагодарить меня своими байками.
  - Кажный год к Сергию хожу, - Шумно сёрбая кипяток, рассказывал он благостно, - да и не по разу! На Пасху вот, а потом и в конце лета ишшо. По другим святым местам тож. Навидался чудес!
  Лицо Никодима просветлённое, он давно уже по святым местам ходит, чуть не двадцать лет. Сейчас вот в Троице-Сергиеву Лавру, потом домой, в Зарядье. Отдохнёт немного, повидает внуков, и снова куда-нибудь направит свои ноги.
  - Болят колени-то? - Лукаво спросил паломник, пряча улыбку в неухоженных усах, - то-то! Ничево! Годик-другой так походишь, так и мозоли на коленях будут. Гляди!
  Он задрал грязную штанину из грубого рядна, показывая опухшие колени, покрытые какими чудовищными мозолями, мало не роговыми наростами, сочащиеся сукровицей и как бы не гноем.
  - Летом почитай половину пути от Москвы на коленках проползаю! Так-то!
  На лице совершенно детская улыбка, странная при нечёсаных волосах и общей неухоженности. Трактир тем временем начали наполнять другие паломники из моей группы, разговор сам собой перешёл на чудеса.
  Начал Никодим, а там и другие подхватили. Если верить им, то монахи здесь мало не по воде ходить могут, а чудеса происходят совершенно библейские, вплоть до исцеления проказы и восстания мёртвых.
  Слушаю их, и завидую искренне. Верят! Верят в чудеса, верят в Бога, верят в то, што паломничество очистит их от грехов вольных и невольных. А я не могу.
  С тяжким сердцем пошёл в Лавру, штобы успеть на молебен. На паперти выбрал одноногого нищего, у которого поперёк заросшево лица тянулся грубый шрам. Шрам и особые повадки выдавали в нём солдата, и я щедрой рукой сыпанул ему медной мелочи.
  Нищий закрестился, благодаря, а мне почему-то стало ещё хуже. Защитники! И вот так вот, на паперти.
  Пока не начался молебен, прошёл и расставил свечи. Потом честно отстоял службу, вслушиваясь в молитвы, но ничегошеньки в моей душе не ворохнулось. В лесу когда бутовском жил, больше Бога было, чем здесь. Да даже когда тётка молилася, там был Бог. Жестокий тёткин Бог, а не мой добрый Боженька, но был же!
  Хотя... кошуся на просветлённые лица других паломников... может, это я такой урод?
  
  - Отмолил грехи? - Поинтересовался Милюта-Ямпольский, не вставая с нар, только што книжку в сторону отложил. Будто не на неделю в паломничество я уходил, а из нужника вернулся. Только что комната сызнова засрата до полново изумления.
  - Так, - Желания разговаривать ни малейшево. Скинув котомку на нары, сел там же в задумчивости, а потом и лёг.
  - Вот и я - так, - Вздохнул тот, потянувшись за кисетом и трубкой, - существование без цели и смысла. Кто я? Кто мы все? Твари Божьи, ждущие Страшного Суда, или искорки сознания, несущиеся в бескрайней пустоте Вселенной?
  Затянувшись, он пустил по комнате клубы специфически пахнущево дыма. Опять никак к азиатам ходил? Впрочем, пусть ево!
  
  Паломничество сделало всё только хуже. Несколько дней я существовал, как раньше, и даже отскрёб заново комнату, но потихонечку накатывало безразличие ко всему. Сперва перестал тренироваться, а потом и вовсе - выходил из комнаты флигеля только штоб поесть, да ровно наоборот. Всё остальное время я лежал у себя в нумере, и мысли мои крутилися исключительно вокруг погибшей, да собственной бездушности.
  В Лавре Бога не увидал! Што я тогда, не православный теперь?! По всему выходило, што так, а может и вовсе - нехристь какой, раз в храмах Бога не нахожу, а в лесу вижу.
  Соседи иногда пыталися разговорить меня, но тщетно. Слова их проходили мимо, не задевая разум.
  
  - Вот, - Будто сквозь вату слышу голос судьи, - полюбуйся! Третью неделю с нар почти не встаёт. Мы уже волноваться за его рассудок начали! Сами пытались вывести из этого странного транса, но не справились. Может быть, у вас получится, молодой человек?
  - Егор? - Надо мной показалось лицо Мишки, и я вяло удивился. Какое-то время он молча рассматривал меня, а потом потянул за рукав, - Пошли!
  Пономарёнок помог мне обуться, как маленькому, и потянул за руку. Скока мы шли и как, не могу даже сказать, но очухался я тока на берегу речки.
  - Рассказывай! - Мишка лёг напротив меня и подпер подбородок кулаками, внимательно уставившись мне в глаза, - Што случилося-то?
  Сперва неохотно, но потом слова полились из меня рекой. Мишка слушал, хмуря брови и внимая каждому слову. А меня тем временем как прорвало! Слёзы, сопли, рыдания! Как девчонка!
  Всё превсё рассказал! Поджог тётушки Вольдемаровой с убийством горнишной, приключения свои бутовские, и чуть не детские грехи припомнил.
  Но полегче стало, как выговорился. Священнику-то сказать не могу, донесёт потому как. Обязан! А держать такое в душе тяжко.
  - Што-то не сходится, - Сказал Мишка, наморщив лоб, - Нет-нет! Я помню всё, просто... Ладно, полегчало?
  Оно и правда полегчало. Не так штобы очень, но отживел. Назад шли медленно, потому как Мишка хромает. Не так сильно, как дохтура пугали, но спешно ходить не может. Хорошо ещё, што без палки! Портному, оно конешно и не так страшно, но всё ж!
  
  - Ну, хоть на человека стал похож! - Встретил меня судья, вертя за руки перед собой и вглядываясь внимательно в глаза. Молча обнял ево, да и пошёл к себе в нумер. Надо, кстати, персидской ромашкой обсыпаться, да по волосам частым гребнем пройтись, а то обовшивел совсем. И в баню!
  Чувствовал себя, как после тяжкой болезни. Делалось всё 'через нехочу', и слабость такая, ну прям как по весне после голодной зимы, мало што не шатает на ветру. Чувства тоже такие, што прям серенькие, будто грязью присыпаны и едким дымом от костра прикрыты. А потом снова пришёл Мишка.
  - Пошли, - В етот раз я одевался-обувался сам, а дружок мой терпеливо стоял у двери, даже не опуская наземь большую, тяжкую даже с виду котомку.
  - Дай-ка! - Протягиваю руку, и Пономарёнок охотно отдал груз. Он такой, самый спокойный и умственный среди знакомых мне годков, дурново гонора никогда не было. Иной бы доказывать што начал, как ето у мущщин бывает по дурости, но Мишка не такой.
  Сегодня ушли не так штобы далеко, не как в прошлый раз. Пустырь обычный - из тех, где старые дома уже растащили, но кое-где торчат обломки стен, да валяется принёсенный из соседних улиц всякий сор.
  В такие места ни бродяги не суются, потому как укрыться от непогоды негде, ни нормальные люди, потому как што здесь делать? Так, стаи собачьи бегают, да изредка ребятишки забредают, но нечасто, потому как очень уж загажено.
  Зашли мы в такое место, што со всех сторон прикрыто, да ногами чуть расчистили.
  - Гляди, - сказал мне Мишка, отбирая котомку, из которой начал выгружать всякий хлам. Железо кровельное, бруса кусок, несколько обломков толстых досок.
  - Вот, - Он начал выстраивать на камнях конструкцию, - доски чердачного перекрытия.
  - Вроде как штукатурка и всякий сор, как ето на чердаках завсегда бывает, - Он наклонился и посыпал с земли доски всякой дрянью.
  - Балки всякие, - На доску по краям становятся кирпичи, а поверх них кладётся балка, - железо кровельное.
  - Поджиг, - Пономарёнок достал мешочек и развязал ево, показывая марганец. Потом достал глиняную стопочку и пузырёк с глицерином. Налил, запечатал вощёной бумажкой, опустил всё в мешочек к марганцу, затянул потуже...
  - Придержи!
  Придерживаю по краю железо, а Мишка ка-ак влупил по нему! Я ажно глаза зажмурил - подумалось почему-то, што вспышка прям вот сейчас полыхнёт. Ничево, обошлось.
  - Гляди!
  Пономарёнок прилёг, и я повторил вслед за ним. Несколько томительных секунд, и вот наконец вспышка! Кровельное железо проедено почти тотчас, на балку потребовалось побольше десятка секунд, а на вроде как потолочную доску упал уже обычный почти огонь, евший её чуть не полминуты.
  - Понял? - Спросил меня Мишка, и тут же продолжил, не дожидаясь ответа, - Не от твоих поджигов она умерла! Крыша, балки, потолок! Што там сверху упадёт? Так, уголёк! Ожог может быть, но не гибель!
  - И главное, - Пономарёнок сел на корточки и поднял палец, - я специально узнавал! Прислуга в таких особняках почти всегда на первых етажах живёт. Дом же с крыши горел, сверху! Выскочить успела бы, вот ей-ей! Другое тут што-то?
  - Што, - Тупо переспросил я, тоже вставая и отряхиваясь от пыли и сора, прокручивая в голове Мишкины слова.
  - Откель я знаю? - Пожал тот плечами, - Может просто серце с испугу, такое бывает. А может и тово - страсти всякие, как в рассказах о сыщике Путилине. Внебрачная дочь, споры из-за наследства, роковая страсть и такое всё прочее.
  - Так из-за меня напугалась, если серце! - Закручинился я, лохматя волосы.
  - После - не значит вследствие! - Козырнул дружок умными словами, - Да и вообще! Штобы никого невзначай не обидеть, ето покойником надо быть! Ты по улице пролетел в спешке, а кака-то барыня напугалась и померла от удара. Так што теперь, ты виноват? Нет! Просто серце у неё слабое, а вот почему, ето уже другой вопрос!
  - И всё равно... жалко!
  - Мне тоже, - Кивнул Мишка, - Молодая девка, жить и жить! Хочешь вину нечаянную искупить, так помоги её родным! Тпру, оглашенный! Куда вскочил! В газетах писали, откуда она, так я всё собрал!
  - После Пасхи небось купцы разговеются, - Дружок неловко встал и потянул меня с пустыря, - тут-то и сможешь заработать! Хочешь если, так хоть все деньги ети и отошлёшь. Тока смотри! Никаких следов штоб!
  
  - Да, - Задумчиво сказал я несколько минут спустя, когда мы ушли уже с пустыря, - и правда, нужно снова тренироваться. На кулачки и танцы меня сейчас не хватит, а на одни только коленца и ничево так, потяну. Потихонечку если начать.
  - Вот! - Обрадовался за меня Мишка, прихрамывающий рядом на тротуаре, - на человека хоть стал похож, а то чисто чучело! Как в лобмарде у Леберзона, помнишь? Пыльные такие поделки стоят, корявые, молью поеденные. Ночью такие если увидишь, так и до нужника дойти не успеешь.
  - Человека, - Вздохнул я, - а в храме Божьем не чувствую ничево. Только што поют красиво, да выщитываю, сколько денег на ето всё ушло. И по всему выходит, што тьма!
  - И я не чувствую, - Легко сказал дружок, - как и мастер мой, Федул Иваныч. Много нас таких!
  - Потаённые старообрядцы? - Удивился я.
  - Зачем же потаённые? Так... - Мишка пожал плечами и замолк ненадолго, пропуская служанку с корзинкою, - негласно. При Александре, который первый, нас задумали были наново переписать, да мы и не противу были. Чиновники в рясах воспротивились - да так, што против царя пошли! Записали тогда только потомков прежних записных, да и то не всех и не везде . Где тока глав семейств записали, а где и вовсе хер на перепись положили.
  - А што так?
  - Деньги, - Усмехнулся Мишка кривовато, - У нас когда рождается кто, так священники приходские, с причтом вместе, аж окна и двери выламывают, и попробуй - встань против них! Требуют денег, да штоб новорожденных у них крестили.
  - Ну и, - Снова усмешка, - законы ети, што православие защищают, никто не отменял. Так и выходит, што дай, дай, дай... Часто давать приходится, выгодно попам такое. А официально если записаны, то уже шишь! Многие из наших и рады бы записаться, а нельзя. Так и вертимся.
  - А што раньше не говорил?
  - А ты спрашивал? - Изумился Мишка.
  - Ну да, - У меня ажно ухи заполыхали, - так-то мы о вере и не говорили.
  - Вот! Да я и привык, - Пождал плечами Пономарёнок, - не то штобы таиться, но помалкивать да вилять. На ровном месте можно ведь иначе спотыкнуться, да влететь на законы ети, а потом и штраф.
  - Так я не один такой, што в храме Божьем...
  - Божьем,- Фырнул Мишка, - Ладно, о том после, если захочешь. Нет, не один, много нас, и все разные. Есть и такие, што постные-препостные прям. Есть те, кто вроде как и в церкви никонианские для виду ходит, а есть и такие, што лес Храмом щитают. Бог, Егорка, он либо есть в душе, либо нет. А где тебе с ним разговаривать лучше, то дело десятое.
  
  
  
   Сорок вторая глава
  
  
  
  - Заступ!
  - Не было! Егорка, скажи!
  - Не было. По краешку, но не заступ.
  Мотаю головой, и ребята расходятся, ворча недовольно, хотя только што мало не за грудки хватались. Мне верят, потому как знают, што врать в таких делах не буду, даже если себе на пользу. Не то штобы честный сильно, просто понадобится коли соврать, лучше иметь репутацию честного человека. А по мелочам-то зачем?
  Подкидываю биток, примеряюся...
  - Егорка! - Максим Сергеевич подлетел, руками в коленки упёрся да стоит, надышаться не может, - Вот ты где! Уф... Пошли! За меня сыграешь!
  - Благодарю за честь, которую вы делаете мне, милостивый государь, - Выставляю вперёд руки, - но давайте начнём сначала. Итак?
  - Во даёт! - Восторженно выдыхает кто-то из игроков, - Тока што орал 'Куда смотришь, козлина!', и на тебе - милостивый государь!
  - Играем в покер, - Максим Сергеевич не без труда собирается с мыслями, - второй день как пошёл. А я несколько не в форме, как вы видите.
  Вглядываюсь в красные глаза с расширенными даже на свету зрачками, и киваю понятливо. Нюхательный табачок, ясное дело! Из Южной Америки.
  - Вот... - Бывший офицер снова теряет нить повествования, и собирается не без явного труда, - а по предварительному согласию, каждый из нас может выставить заместителя.
  - Понимаю, Максим Сергеевич. Но мне-то какой резон?
  - Егор Кузьмич... на коленях!
  Он и правда падает на колени, што при его шляхетском гоноре и правда аргумент, особенно вот так, на людях. Ах ты ж собака! Ясно же, што если не пойду навстречу, то может и разобидеться, скотина етакая!
  - Мой выигрыш - ваш выигрыш. Мой проигрыш - ваш проигрыш. Согласны, Максим Сергеевич?
  - А... да! Пошли!
  Приподнимаю картуз и поворачиваюсь к мальчишкам.
  - Господа! Прошу прощения, но я вынужден покинуть вас!
  - Во даёт!
  Дальше мне пришлось поспешить за Милютой-Ямпольским, неуверенной трусцой направившимся в сторону развалин, откуда начинались входы в подземелья. Дежуривший у входа громила молча протянул нам повязки. Правила известны, чего уж там!
  Натянули повязки на глаза, и долго плутали по подземным лабиринтам, ведомые проводником. Есть здесь такие места, што даже и старожилам Хитровским неизвестны. Где скупщики краденого хранят што, а где бежавшие с каторги Иваны обретаются. Такой себе подземный мирок, што мало не под всей старой Москвой тянется.
  Интересно, но шибко любопытным укорот дают. На голову обычно. Раз-другой сунешься, куда не следоват, тебя предупредят по-хорошему, тумаками под микитки. А коли нет, то на нет ни суда, ни могилки нет.
  Наконец нас довели до места и разрешили снять тесноватые повязки, сдавливающие голову. Проморгавшись, я огляделся по сторонам. Эко!
  Большая комната с высоченными сводчатыми потолками из красного кирпича, устланная коврами и заставленная богатой, но разномастной и безвкусно подобранной мебелью, порой как бы не времён Алексея Михайловича.
  Нет привычной в подземельях духоты, воздух вполне себе свежий, пусть и отдаёт явственно сыростью. Ничево так, жить можно!
  Несколько явных Иванов за столом, у одного из которых, жилистово чернявого верзилы, брита половина головы. Бежал недавно с каторги, значица, не успел ещё обрасти.
  - Моё почтение, господа, - Приподымаю картуз, - Итак, Максим Сергеевич, повторюсь! Мой выигрыш - ваш выигрыш, мой проигрыш - ваш проигрыш!
  - Садись уже! - Толкает меня нервничающий Милюта-Ямпольский к столу.
  - Я жду!
  - Да! Да, Егор Кузьмич! Ваш выигрыш - мой выигрыш, ваш проигрыш - мой проигрыш.
  А голос убитый, явно рассчитывал на што-то иное, скотина шляхетная! Ну да гонор у него шляхетный есть, а от чести разве што осколочки остались. Старый трюк, давным-давно известный. Не подтвердил бы при свидетелях, так оно бы и тово!
  Если б што выиграл бы, так Максим Сергеевич себе загрёб бы, потому как я заместо нево играю. А если нет, то ой!
  - Егорка Конёк? - Поинтересовался тот самый Иван, с наполовину бритой башкой, - Как же, наслышан! Хорошую песню сочинил.
  - Не я то... - и замираю, глядя вопросительно на Ивана.
  - Карпом зови, - Усмехнулся тот.
  - Лещ, - Засмеялся второй, по виду похожий больше на пожилово приказчика в мучном лабазе. Такой добрый, чуточку полноватый дедушка, который качает внучат на коленках и перед сном рассказывает им скаски, укрывая потом одеялком. Глаза только всё портят, такие у душегубов записных бывают. Не то што руки в крови, крови на таком столько, што ванную принять можно.
  - Пусть будет Окунь, - Кивнул равнодушно третий игрок, похожий на счетовода из заурядной конторы, и как мне кажется, самый серьёзный из них.
  - Язь, - Весело отозвался четвёртый, немного дёрганый молодой парень, на узком лице которого виднелись следы давнево обморожения. Остальные засмеялись чему-то, понятному только им.
  - Сом, - Коротко сказал невысокий пузатенький мужчина за сорок. Посмотреть на таково, да отвернуться, так и не вспомнишь небось! Пятачок на пучок среди мещан московских. А ведь скупщик краденово не из последних! Случайно знаю.
  - Рад познакомится, господа, - Киваю головой, - Егор по прозвищу Конёк. А што касается песен, таки скорее нет, чем таки да. Собрал в кучу куплеты народные, местами корявые, да и облагородил немного, так что автором себя не считаю.
  - Как знаешь, - Благодушно кивнул бритоголовый Карп, - Руки-то покажи!
  Молча протягиваю руки, показывая сперва набитые костяшки кулаков, а потом и поворачивая ладонями вверх. Мозолей там ещё больше, но счетовод Окунь проводит рукой по подушечкам пальцев.
  - Чисто, - Равнодушно говорит он, - наждачкой не стёсано.
  - Играешь, значит, - Лещ щурится весело, прикусив дорогущую сигару в уголке рта, - не рано ли?
  - Я по шахматам больше, дяденька Лещ, - Отвечаю, усаживаясь на высоковатый для меня стул и не обращая больше внимания на Милюту-Ямпольского, которого амбалистый охранник выставил из комнаты, да и вышел следом, - Покер для меня скорее игра ума, нежели что-то азартное. Математическая задачка или головоломка, если хотите.
  - Я могу выйти из игры в любое время? - Интересуюсь с запозданием. Переглядываются чуть недовольно, но кивают.
  - Не ранее, чем через три часа, - Добавляет Карп, с чем соглашаются и остальные.
  В комнате не то штобы жарко, но на всякий случай скидываю пиджак и подворачиваю высоко рукава сорочки, закатав их ажно до середины плеч. Не дай Боженька, тень подозрения мелькнёт! Не посмотрят ни на возраст, ни на песни.
  Убить может и не убьют, но такую виру навесят, што вовек не рассчитаюсь.
  Вытащили новую колоду, и пустили по кругу, штоб каждый убедился, што она не вскрытая. Я даже и пытаться не стал, потому как не разбираюсь. Так што зряшно пыжиться?
  Мне подвинули червонцы, вроде как Максиму Сергеевичу в долг, и тут же раздали карты. Игроки постоянно обменивались какими-то словечками, половину из которых я даже не понимал. Вроде и прожил столько на Хитровке, а нет!
  Делать сильные ставки я не рисковал, настроившись на длинную игру, в которой только и возможно применять хоть какую-то стратегию. Главное здесь - не выдать себя, да просчитать противников - как сами карты, так и поведение в разных случаях.
  Потихонечку проигрывая и иногда возвращая своё, изучаю противников. Лещ при волнении двигает чёрной с проседью бородой так, што она движется будто вокруг лица, а не на самом лице. Но переигрывает иногда, показывает нарочитое волнение.
  Язь больше показывает нервность, поминутно дёргаясь и гримасничая. Внутри у нево будто льдинка сидит. Тоже просчитать можно, потому как переигрывает и показывает всегда почти не те емоции, которые нужно.
  Счетовод Окунь азартен, хотя и не показывает етого. Спокойно играет, но иногда блефует при скверном раскладе. Тогда у него по большому пальцу на левой руке дрожь пробегает.
  Карп самый слабый игрок из них, эмоции контролирует плохо, да и не то штобы расчётлив. Вот ей-ей! Не сам покер ему интересен, а будто сама возможность деньгами сорить!
  Сом игрок ровный, навроде меня. Играет, такое впечатление, больше потому, што в компанию зазвали, да отказываться неудобно. Такой если и проиграет немного, то своё возьмёт после - на том, што Иваны добро награбленное к нему тащить будут.
  Я сам играю так, што гримасничаю вовсю, вроде как подсказываю. Своё беру не на блефе, а на том, што помню - какие карты на руках могут быть, а какие ушли.
  Несколько часов уже играем, кучка золота передо мной растаяла было, а потом снова начала пополняться. За временем не глядим, но ясно - не один час прошёл. Взрослые курят вовсю, да винищем запивают. Но трезвые! И дым табашный не клубиться у морд бородатых да на крытым зелёным сукном столом, а в угол к потолку вытягивается, да быстро так.
  - Можно воды? Или кваса, - Прошу у Леща. Кивок, и он кладёт карты на стол рубашками вверх, мы делаем тоже самое. Звонок в колокольчик, и минуту спустя входит амбал.
  - Кувшин кваса, - Коротко приказывает Лещ, и уже мне:
  - Нужник там, - Показывая в сторону шкафа у стены. Открываю дверцу, а там ход. Ажно восхитился на мгновение! Как в романах!
  Узкий извилистый ход, облицованный кирпичом, окончился заделанным досками тупиком, в котором стояло нужное ведро с крышкой, да умывальник. Сделав все дела, вернулся, и отпил квасу прямо из кувшина.
  Играем дальше, и я замечать начинаю, што винище, оно начало действовать! Не пьяные, но тово, замедлились реакции, соображалка чутка похуже. И сразу раз! Емоции начал контролировать, а не как обычно. Ну и начал выигрывать!
  Часов нет, но три часа-то должно было уже пройти, так што и затягивать нет смысла. Я не могу сидеть сутками, как ети дядьки - возраст не тот, да и корёжит уже от усталости. Держусь пока, но чую, ненадолго хватит!
  Потихонечку, полегонечку, кучка червонцев передо мной растёт. Азарт есть, но не денежный, а так. Сижу вот наравне с Иванами да Хитровскими набольшими, и в карты играю! Глупость вот, а пыжит внутри мал-мала.
  Играю, просчитываю ходы и соперников, но не зарываюсь. Несколько раз из-за етого упустил крупный куш, ну и так и Бог с ним!
  Передо мной валяются уже не только червонцы, но и ассигнации, притом довольно крупные. Есть и векселя, какие-то золотые побрякушки.
  Э? Стоп! Закончив партию, решительно встаю.
  - Всё, господа, выхожу.
  - Право имеешь, - Весело согласился Карп, проигравший как бы не больше всех, - Приходи ишшо, малец!
  - Отыграл долги?
  - Давно уже, - Смеётся Лещ, - с лихвой!
  Тут же на столе отсчитали долги Максима Сергеевича, а остальное отдали мне, ссыпав на пиджак. Вышло довольно увесисто.
  Повязали повязку на глаза, да и повели на выход, где меня ждал всклокоченный и нервничающий Милюта-Ямпольский.
  - Ну? Как?!
  - Никогда больше не подписывай меня в свои авантюры.
  - Да, да! Конечно! Ну как?!
  Голос подрагивает, в таком состоянии оно согласится на што угодно. Молча отдаю ему пиджак, и он тут же раскладывает ево прямо на камнях, принимаясь считать.
  - Да тут, да тут... - Заклинивает ево, пока оно дрожащими руками распихивает себе всё по карманам, пытаясь одновременно обнять меня. Собрав наконец, он не считая, сунул мне в карман мятую горсть ассигнаций и убежал неверными шагами.
  - Бордель сниму! - Донеслось саженей через двадцать, и уже тише, вовсе уж издали, - Целиком! На неделю!
  
  Спрятав деньги поглубже, засовываю руки в карманы и иду прочь. После подземелий, будь они хоть сто раз с вентиляцией, хочется подышать свежим воздухом. Проветриться надобно, прогуляться - да не на Хитровке, а так.
  Устал, будто не до вечера играл, а всю ночь. Так... остановившись, задираю голову... ну точно, светлеет! Получается, всю ночь и играл! Да уж, сутки без малого за столом!
  Иду позёвывая, куда глаза глядят. Хочется спать, но понимаю, што вот прямо сейчас не смогу. Играл когда, то спокоён был, а сейчас вот накатило, ажно потряхивает всего.
  Ненароком задеваю плечом каково-то прохожего и тут же отшатываюсь, прося пардона.
  - Щенок! - Волосатая лапа, пахнущая дешёвым парфюмом и почему-то - женщинами, сгребла ворот пиджака. Полная физиономия с щегольскими тонкими усиками, приблизилась ко мне, брызжа слюной и отравляя многдневным перегаром. Правая рука пошла назад - медленно-медленно...
  Схватив за кисть и подсев, как проделывал много раз на тренировках, выламываю её в сторону большого пальца. Хруст. Перелом. Носком ботинка в испачканное помадой ухо для верности. Нокаут.
  - Браво, молодой человек!
  Отпрыгиваю на всякий случай, готовый сделать ноги. Но добродушный осанистый мужчина со смутно знакомой физиономией, украшенной запорожскими усами, искренен и даже хлопает в ладоши.
  - Давайте-ка отойдём отсюда, - Улыбается он сквозь усы, - пока этот малопочтенный господин не очнулся и не вызвал полицию.
  Не давая опомнится, он по дружески кладёт мне руку на плечо, и вот мы уже идём прочь.
  - Я хотел было придти к вам на помощь, - Лукавая улыбка и демонстрация внушительного кулака, украшенного кастетом, тут же скользнувшим в карман тужурки, - но вы и сами прекрасно справились. Джиу-джитсу?
  - Простейшая механика.
  - Простейшая! - Восхитился тот, - Для того чтобы назвать механику простейшей, нужно окончить хотя бы курс прогимназии, а вы...
  - Мы гимназиев не кончали, самовыродки мы! - Отвечаю ёрнически, на што мужчина не злится, а хохочет заливисто.
  - Да, мы же не представлены! Владимир Алексеевич Гиляровский, журналист и писатель!
  - Очень приятно. Егор Кузмич. Панкратов.
  С трудом удерживаю язык о произнесения странных слов:
  '- В прошлой жизни - Егор Иванович Ильин, активист Международного Союза Анархистов'.
  Што за на?!
  
  
  
   Сорок третья глава
  
  
  
  В Москву Санька добрёл с группой паломников, посетив по дороге несколько чтимых святынь. От беспрестанной ходьбы и ползанья на коленях ноги разболелися страшно, хотя казалося бы, подпасок ведь, весь день на ногах.
  Ан нет. За коровами-то не на коленках ползаешь, и поклоны по тыщще раз вместе с другими паломниками не отбиваешь! Да и присесть, коли устал, тоже не возбраняется. Присел, занял руки работой какой, да и поглядывай себе изредка за коровами.
  Может, ишшо и от тово усталость, што паломничество как-то сразу не задалося. Люди святыням шли поклониться, а он, Санька, просто в Москву с ними. Вроде и шёл вместе со всеми да молился, но мысли вертелися всё больше вокруг Егорки. Отсюдова и усталость, потому как Боженьку прогневил! Омманул потому как. Сказал, што тоже паломник, да ишшо и об имени наврал святым людям.
  А куда деваться-то? Без документов по дорогам передвигаются только паломники да христарадники. И деньги! Грех, конешно, но Санька ни копеечки единой не пожертвовал ни в одном из монастырей, да и по дороге питался Христа ради.
  От тово и совесть мучает, хотя и не так, штобы сильно. Грех, канешно, но замолить можно - чай, не убийца и не вор. Нехорошо, канешно, Божьим людям врать было, но тут уж так: когда на одной стороне весов грех, а на другой опаска, што возвернут назад иль просто в полицию сдадут, то как бы и не совсем!
  
  Несколько часов Чиж бродил по Москве, всё больше падая духом. Когда иму говорили, што Москва большая, он в голове уложить не мог, насколько! И все либо спешат, либо такие важные, што фу ты ну ты! Не подступишься с вопросами-то.
  От городовых и дворников Санька не то штобы бегал, но обходил поодаль, и как-то так получилося, што всё больше беготни да обходов было, а спрашивать толком и не у ково. Одни богато слишком выглядят, откуда им с Егоркой знаться-то!? Другие в мундирах, а перед ими Санька робел. А ну как?!
  - ... Егорка? - Встреченная баба, одетая просто и несколько неряшливо, визгливо рассмеялася, - Из Сенцова?! Ох, малой, из какой же дыры ты выполз!
  - Из тех же ворот, што и весь народ! - Отрезал Чиж сурово и отправился прочь, постукивая ореховым батожком по булыжной мостовой. Вот же дура-баба! Смеётся ишшо!
  Когда темнеть начало, Чиж вышел к странному месту. Вроде как и не лес, а деревья растут, но и рельсы для конки промеж них проложены, дорога для возков булыжная. По обеим сторонам особняки богатые, но не стык в стык стоят, лесу тоже место есть.
  Пошарохался промеж деревьев и кустов, да и нашёл себе местечко для ночлега. А што? Веток наломать, в зипун закутаться, да и дать храпака! Но сперва, значица, поесть.
  Пока по Москве бродил, несколько раз к реке выходил. Сам напился, да и бутылку наполнил. В котомке сухарей ржаных мало не два фунта, полфунта почти сала старово, пожелтевшево уже. Но ничево так, не протухлое! Чеснока ишшо несколько головок, луковица. Сытно и вкусно.
  Поужинав, Санька выпил полбутылки воды, похлопал себя по тощему и животу, да и завалился на ветки, даже не помолясь.
  Разбудили ево лучили солнышка, лупящево прямо в глаза, а пуще того упрямое насекомое, решившее избрать Санькину левую ноздрю местом для гнездования. Сев резко, он высморкал ево, а потом и повторил на всякий случай.
  Задерживаться Чиж не стал. Так тока, под кустиком оставил кучку, вроде как гостинец приютившему растению. Грыз сухари и пил на ходу воду, да приставал по дороге к попадавшимся людям. Поутру всё больше простой люд попадался, а не чиновный в мундирах. Да и решимости у Саньки побольше стало. А то ведь Москва! Тут небось до снегу Егорку искать можно, если как вчера - по часу с духом собираться, штоб к чилавеку подойти.
  - Иэх, малой! - Остановленный мастеровой, ненадолго призадумался и снял фуражку, вороша кудри с заметной, несмотря на молодость, сединой, - Друга ищешь?
  - Да, дяденька! - Санька мало што не приплясывал перед ним, само тово не замечая, - В учение отдали, да мастер такой негодящий оказался, што сбежал.
  - Н-да... А знаешь, малой! - Оживился мущщина, - Бегунки-то пусть не все, но через Хитровку проходят! Место ето поганое, но люди там разные обитают! Ты, значить, туда иди, да там и поспрошай!
  Потом мущщина быстро объяснил, куда там можно суваться, а куда и ни за какие коврижки, хучь даже и медовые.
  - ... ручки-ножки поломают, язык отрежут, да и будут с тобой милостыню просить! - Мастеровой серьёзен, и Санька внял, опасливо сглотнув, - То-то! Ну всё, некогда мне, и так с тобой задержался!
  Мастеровой убежал, а Чиж не сразу и понял, што так и не знает, где же ета Хитровка-то! Но ничо! Зная, што искать, найти можно. А язык, он тово, доведёт хучь до Киева, а хучь и до цугундера.
  Добравшись до Хитровки, Санька встал чуть поодаль, притулившись спиной к стене, да всматриваясь в дома и прохожих со смесью опаски и надежды.
  - Чаво стоишь-то? - Задиристо поинтересовался небрежно одетый мальчишка чуть постарше, но какой-то золотушный, одетый в самонастоящий барский сюртук, только што прямо на голое тело. Ниже были драные штаны, сквозь которые виднелся срам, а обут задира в сапоги, какие Чиж на офицерах видывал, тока што носы покоцаные. А так тюль в тюль!
  - Хочу и стою! - Огрызнулся Чиж, ни разу не сцыкливый. Не бойкий, как Егорка, ето да, но и не сцыкун!
  - Хочет и стоит? - Непонятно чему удивился мальчишка и так же непонятно хохотнул, - И-эх! Тетеря провинциальная! Кострома? Говор у тя больно заметный.
  - Точно! - Обрадовался Санька пониманию, и тут же вывалил:
  - Дружка своево ишшу! Егорка, может знаешь таково?
  - Во простота, - Округлил глаза мальчишка, оглядываясь куда-то, но Чижа понесло:
  - На кулачках самолучший! Да! От сапожникова ученья ишшо удрал, потому как тот пьяница и руки распускал даже в Великий Пост.
  - Много тут таких, - Привычно отозвался мальчишка, но задумался, - Да ну, быть таково не может! А вдруг? Конёк и етот... тоже вроде костромской, да и... жди!
  Обладатель роскошнова сюртука ловко ввинтился в толпу, сцапав по дороге недоеденный пирог из рук зазевавшегося прикащика, стукнув тово носом сапога по щиколотке. Пока тот ругался и прыгал на одной ножке под смешки зевак, Чиж ажно прикипел к стене, вытянув шею и отчаянно вглядываясь в толпу. Несколько минут спустя мальчишка, обойдя стороной уже уходящево прикащика, показался в сопровождении ково-то...
  - Егорка!
  ***
  Обнялись крепко, да Чиж почти тут же и расплакался. Не как бабы ревут, с воем и соплями, а так - слёзы просто текут, и всё. Эх, нюня...
  ... да и сам я не лучше!
  - Держи! - Не глядя, шарю в кармане и протягиваю ассигнацию.
  - Пятьдеся... ну, Конёк, спасибо!
  Мальчишка исчезает, как и не было, а я веду Саньку к себе, крепко держа за локоть. В голове дурацкая опаска - а ну как сон? А ну как исчезнет сейчас?
  Крепко, с подвывертом, щипаю себя... ай! Не сон! А худющий какой! Одни глаза остались.
  - Погоди, сейчас, - Сворачиваем в обжорные ряды, и я веду к знакомым торговкам, ориентируясь по запаху, - Два с вареньем!
  - Да я ел, - Начинает отнекиваться Чиж.
  - И я с тобой поем!
  Вроде как за компанию, он неловко принимает пирожок и аккуратно, но жадно откусывает, жмуря от удовольствия глаза. То-то! Ел он, как же. Может и ел, канешно, но больно уж худющий, как только што после зимы.
  - Дружок мой, Санька! - Проглотив кусок, сообщаю торговкам, - Первеющий! Если што вдруг, так помогите, в долгу не останусь!
  Пытаюсь сделать суровую физиономию, положенную первому кулачнику и плясуну Москвы, но не получается. Вот чувствую, што морда лица будто трескается от улыбки. И ето, похоже, заразно - Санька тоже улыбается дурачком малолетним, да и торговки тоже тово... Некоторые вон даже сморкаются от избытка чувств и соплей.
  Довёл до флигеля и представил соседям.
  - Санька! Дружок мой самолучший! С нами теперь жить будет!
  - Н-да, - Отозвался Живинский, оторвавшись от беседы, - наше общество становится всё моложе. Впрочем, я не против - живите, молодые люди!
  - Александр Иванович, - Прошу доброго пьянчужку, проживающего в соседнем нумере, - Не соблаговолите ли подвинуться? Аккурат в нумер Лещинсково, дабы Санька со мной по соседству жил.
  - А сам, - Заморгал заплывшими глазками бывший почётный гражданин города Москвы, - ну... Лещинский!?
  - Так он на той недели ещё опился, отпели уже.
  - А?! А... - Дядя Саша, усиленно хмуря лоб, принялся передвигать вещи, што не заняло много времени.
  - То-то я гляжу, - Бурчал он, - Сунул давеча сапогом, а там пусто! Опился, надо же... говорил я ему казёнку брать, а не невесть что у непроверенных торгашей. Эх, Вадим Николаевич, Вадим Николаевич...
  Пока мы общались, Санька лупал растерянно глазами вокруг, прижимая к себе котомку обеими руками.
  - Лезь! - Пхнул я ево в плечо, и дружок запрыгнул на тряпки, где и уселся, подвернув ноги калачиком, - Рассказывай!
  - Бабка померла, - Дрогнул он голосом, перекрестившись быстро.
  - Царствие Небесное, - Крещусь и я.
  - Вот... - Начал Санька после короткого молчания, - как умерла, так и началось. Опомниться не успел, как я у старосты живу, а всех денег - семнадцать рубликов.
  Он потянул бечёвку нательного креста и показал мешочек:
  - Здесь прямо, для верности.
  Сашка начал рассказывать деревенские новости, живо интересовавшие меня.
  - ... а она? Да ты чё? За Фильку? Вот нашла женишка!
  - Порченая потому как! Да не тишком, а бабы застукали с Акакием Зотовым, на всю деревню и ославили.
  - Женатиком?!
  - Ну!
  - Дура! Прыщавая!
  - Прыщей теперь нет, - Засмеялся негромко дружок, - Зато пузо вылезло! А от ково, поди теперь узнай! По срокам оно непонятно выходит.
  - А мои, мои што?!
  - Ну... так, - Замялся Санька, - сами ничево, а так вообще не очень.
  - В рост они твои деньги пустили! - Бухнул он наконец.
  - Тьфу ты ж блять! - Вырвалось у меня, - Были люди, да и кончились!
  Чиж вздохнул виновато и опустил голову.
  - Ладно! - Хлопаю ево по плечу, - Не бери в голову чужие проблемы. Не ты в том виноват, не тебе и печалится.
  - А сейчас, - Вскакиваю на ноги, потому как сидеть после таких новостей невмочь, но и слушать дальше не могу, потому как переварить надобно, - пошли-ка в баню! Для начала сменку тебе купить, штоб в чистое сразу.
  Санька, дрогнув на мгновение, полез за пазуху, но я хлопнул ево по руке и тут же потащил к выходу. Заскочил к съёмщику и отдал деньги за Чижов нумер, вперёд за две недели.
  - Деньги есть, - Тихохонько рассказываю другу, не отпуская ево руку, - да не поверишь! Плясками зарабатываю! Да не как Жижка, которово просто на праздники звали и за то лишнюю стопку наливали. Москва, брат! Денег у иных купцов стока, што просто не знают, куда девать! Иной всю нашу деревню на корню по сто раз купить и продать может, так-то!
  - Таких денег и не бывает, - Осторожно не поверил мне Санька, - если только у Государя-анпиратора!
  - Увидишь! - То, што я не стал спорить, убедило ево лучше всего, - На такую дурость порой тратят, што прости Господи! Ну и на мои пляски тоже. Станцую, и нате! От ста рублей.
  - Божечки...
  - А не поверишь! Вроде и деньги есть, а потратить толком не могу! Документов-то нетути! Ни дом купить, ни в банк положить, ни даже квартиру снять.
  - Одеться! - Трясу пусть и неплохую, но прошедшую через десяток хозяев, одёжку, - Одеться даже толком не могу!
  - А Иван Карпыч тебя из рук не выпустит, - Понял глубину моей проблемы Чиж, - особенно теперь, после таких-то денег.
  - Ага! А ещё и сапожник етот треклятый, которому я вроде как законтрактован. С соседями моими тоже...
  - А! - Машу рукой, - Не заморачивайся! Просто с деньгами етими я как тот наездник, што без седла на понёсшем коне оказался. Вроде и скачет быстро, но не управляет им. И всех мыслей - как бы руки не разжались, да как бы не упасть, потому как косточки потом по оврагам собирать.
  
  Одёжку Саньке закупал как для себя, у знакомово старьёвщика. Такая, штоб на Хитровке щёголем не казался, и штоб с городу дворники сразу не гнали, как явного хитрованца и трущобника. Посерёдке, значица. Там свои хитрости есть, как одёжку с обувкой подбирать, да как держаться.
  Объясняю попутно ети тонкости, но вижу - в одно ухо влетело, в другое вылетело. Потому как впечатления! Ничего, сам таким был, не один месяц нужен, штоб привыкнуть.
  А всё равно! Объясняю, показываю и попутно выстраиваю в голове план на ближайшие недели. Провести по Хитровке, показать нужным людям, перезнакомить ево с кем надо.
  ' - Курс молодого бойца' - Всплыло в голове. А?! Ну да, он самый. Штоб не пропал хоть на ровном месте, здесь такое легко.
  Так, потихохонько, и провёл по рынку. Одежку-обувку подобрал, чашки-ложки, да отнесли всё ето в нумера.
  - А теперь, - Собрав чистое бельё в узел, я ажно жмурюсь от предвкушения, - В баню! В Сандуны!
  
  
  
   Сорок четвёртая глава
  
  
  
  Перед входом в Сандуновские бани Санька заробел. Шаги замедлились, и вот он встал, как вкопанный, вцепившись в узел. Ноги вросли в землю, а на лице медленно, но верно начинает проступать выражение испуга, перерастающее в панику.
  - Пойдём! - Дёргаю его за плечо так, што он шатается вперёд и вынужденно начинает переставлять ноги. Ливрейный швейцар косится, чуть приподняв бровь, но пропускает, хмыкнув в густую бороду, спускающуюся ниже пупа.
  В банный день или вечером и к двери бы на десяток шагов нас не подпустил, а сейчас и ничево, можно. День не банный, да и публика с утра такая, што вроде как и чистая, но и не так штобы очень. Артисты всякие, жокеи, цыгане бывают, ну да о тех разговор отдельный, они всё больше на жокеев идут, чем в баню. Ну и всякая такая прочая публика, почтенная, полупочтенная и малопочтенная, но с деньгами. Журналисты из тех, што 'с именем', адвокаты мелкие и всякие разные субъекты непонятново рода деятельности.
  - Ты завсегда, - Голос его 'дал петуха', и Санька, заалев ушами, повторил, понижая голос.
  - Ты завсегда так вот? - Он проводит рукой, показывая на мраморную роскошь в вестибюле.
  - Што ты! Ето так, в честь праздника!
  - А како... а! - Снова уши полыхают красным, но вопросов больше не задаёт.
  В раздевальне нашу одежду принимают со всем почтением, раздевальщик оказывается поклонником моего таланта.
  - Как же! На юбилее Семёна Панкратовича имел честь, - С лёгким придыханием говорит он, - такие коленца... а?! Говорят, цыгане пытаются повторить, но всё не выходит.
  - Подумываю в начале осени сделать етакий перепляс с лучшими танцорами московскими, - Роняю загодя обдуманную фразу, - Штоб каждый показать себя смог, а зрители оценили. Где-нибудь в октябре.
  - Да? - Раздевальщик ажно надувается от полученной информации, и явно начинает раздумывать на тем, как бы слить её повыгодней, прокручивая в полуседой голове всевозможные схемы.
  - Но ето как выйдет, - Развожу руками, - мои хотелки ето одно, а жестокая реальность - совсем другое!
  - Как же-с! - Начинает кивать тот, выдавая нам номерки. Отхожу, пряча улыбку - вброс прошёл! Раздевальщик сам поделится сплетнями с нужным людом, и вот ей-ей! Вернусь по осени, и для перепляса всё превсё готово будет - при том, што я пальцем и вовсе не шелохну.
  А што!? Те же цыгане не откажутся, мероприятие-то ого! Даж если и проиграют в плясках, то возьмут своё на песнях и прочем ай-на-нэ. Другие плясуны известные тоже закусятся, да и купчины московские небось не откажутся развлечься.
  - Постричься для началу, - Ерошу друга по волосам, - а то зарос ты больно! Как ещё не обовшивел-то! Вот уж где чудо!
  Парикмахер при бане, молодой ещё совсем паренёк, усадив Саньку на табуретку, начал суетиться вокруг, рассказывая последние сплетни.
  - Как будем стричься? - И ножницами блестючими да острыми щёлк-щёлк!
  - Как мальчиков при лавках стригут, но только штоб качественно! Штоб видно было, што мастер делал, а не мать лишнее под горшком выстригала.
  - А как же-с! - Парикмахер, то и дело срываясь на ярославский акцент, старательно, но неумело изображает етакого потомственного москвича, привычного ко всякому люду. Но прорывается иногда, да-с..
  Впрочем, мастер он и в самом деле отменный, других в Сандунах и не водится. Поработает так несколько годков по утрам, когда в банях всё больше жокеи, цыгане да не пойми кто, пообтешется малость, и допустят его уже к сиятельствам и благородиям, в вечерние часы. Может быть. А может и нет. Иные до седых волос доживают, а всё чуть не на побегушках.
  А пока вот, тренируется. Не только и даже не столько в искусстве парикмахерском, сколько в искусстве общения с любым клиентом, кто бы ето ни был.
  - Жокеи с утра пришли, - Доверительно рассказывает он, повернув на мгновение красиво постриженную голову с напомаженными кудрями в мою сторону, не прекращая щёлкать ножницами у Санкиных ушей, - ну и как водится, цыгане за ними.
  - Хвостиком, - Киваю понимающе, глядя на отточенные движения мастера, чуть ли не пританцовывающего вокруг Саньки, - одно без другово и не бывает.
  - Да-с! Не упомню даже такого, чтобы жокеи пришли, а цыгане следом не объявились! - Улыбается парикмахер тонко, - Жокеи вес гоняют, зло парятся! Цыгане иной раз до обморока себя доводят, но сидят в парной - слушают-с! Нет-нет, да и обронят жокеи словечко, а кочевое племя лошадники преизрядные, да и азартные донельзя! Играют-с! На ипподроме в иные дни чуть не всем табором собираются.
  Всё ето объяснялось не столько мне, сколько Саньке.
  - Ну вот! - Окинув взором друга, киваю одобрительно, - Видна рука мастера!
  Даю двугривенный и тяну Чижа за собой. Взяв шайки, набираем горячую воду, дружок мой тянется за мной, не отставая ни на шаг. Да молча! Вид такой, будто по голове чем тяжёлым ударили. А што делать?! Так вот приходится, шоковой терапией!
  Сам-то я попервой у Дмитрия Палыча сидел, на улицу только краешком выползал - только за водой, к дровянику да к помойной яме. Потихохоньку осваивался, Хитровку ту же видывал хотя бы со стороны, да рассказы слышал. И то, как вспомню! Чудом мимо Сциллы и Харибды проскочил, не иначе.
  По весне там оказался, так што калунам я не шибко интересен оказался, они по осени больше детишек набирают, хотя мне иные страшилки сказывали. Дядьки разбойники да земляки, без них пропал бы поначалу, ето как пить дать.
  А Санька не проскочит, да и меня потянуть может. Ввяжется во што-то, да и я за ним, а там и оба пропадём.
  Познакомлю, конешно, с людьми нужными, но пока телок-телком, только глазами удивлённо вокруг лупает, ровно белово света ни разу не видывал.
  Так што так и только так! Метод шоковой терапии, да от себя отпускать не буду. А через пару недель и вовсе, укатим в дальние края. На Юга!
  
  В мраморную ванну Санька садился не без опаски, поглядывая на меня - всё ли правильно делает? Я же залез как старожил - как-никак, второй раз уже в Сандунах!
  - Ничево так, - Осторожно сказал он, - тёпленько. Маленькова бабка в шайке купала, так похоже, тока больше и...
  Он провёл пальце по мрамору ванны и покачал головой, но смолчал. Несколько минут лежали молча, но тут в мыльной появилась богатырская, хотя и несколько грузная фигура, отчётливо пахнущая гарью большого пожарища.
  Богатырь тут же нарушил молчание мыльни, найдя знакомово и начав басовито рассказывать тому подробности происшествия.
  - ... через этаж! - Доносилось до нас изредка, - Чудом не поломался!
  Рассказывая, богатырь не переставал мыться, шумно обливаясь из шайки и работая мочалкой.
  - Уф! - Несколько минут спустя он тяжело погрузился в ванную по соседству, прикрыв на мгновение глаза. Тут же открыв, зорко огляделся вокруг и расплылся в улыбке.
  - Ба! Егор Кузьмич!
  - Здравствуйте, Владимир Алексеевич, - Светски отзываюсь я, - С пожара?
  - Да! Прекрасная будет заметка, даром что никто не пострадал. Редкое сочетание, уж поверьте.
  - Кому ещё, как не вам.
  - А вы... молодые люди?
  - Друг мой, Александр Чиж, - Представляю я заробевшево Саньку, - Вот, знакомлю с достопримечательностями Москвы.
  - Гиляровский Владимир Алексеевич, - Известный всей Москве репортёр весело помахал рукой, не вставая из ванны.
  Завязался разговор, и Гиляровский живо втянул в нево робеющего попервой Саньку. Дружок мой отвечает односложно и сильно смущаясь, но всё же ведёт беседу, а не замкнулся улиткой.
  Беседа быстро прекратилась в монолог, но о том никто из нас не пожалел. Раскащиком Владимир Алексеевич отказался отменным, на одной импровизации держа внимание всей мыльни так, как не каждый актёр способен с коронной своей ролью. Он повышал и понижал голос, всплёскивал руками и гримасничал, и всё ето удивительно к месту.
  - Из Крыма недавно вернулся, - Перескочил он с темы пожара и чрезвычайных происшествий Москвы, где показал себя очень знающим человеком, - Ах, молодые люди, знали бы вы, какое это чудесное место! Земля, где степной окоём плавно переходит в горы и морское побережье, а запах степного разнотравья смешивается с ароматами горных лугов и солёного морского воздуха!
  - Оседлать коня, да и скакать по степи, а потом подогнать его к побережью, да и кинуть своё разгорячённое тело в морские глубины! - Он зажмурился, вспоминая, - Вода ещё весенняя, холодная, но после скачки она только бодрит. А потом вылезешь на берег, а там уже разгорается костёр, на котором стоит сковорода со скворчащей в масле рыбёшкой!
  - Заговорился я с вами! - Засмеялся он и встал во весь рост, - Ну что, молодые люди, в парную?
  В парной мы вытерпели несколько минут, лежа на самых нижних полках и дыша, как рыбы на берегу. Владимир Алексеевич, не чинясь, обработал нас вениками и отпустил - красных, как варёных раков.
  После второго заходя взглядом нашёл банщика и подозвал, и только затем вспомнил, што оставил трёшницу в раздевальне.
  - Передашь, - Пожал банщик плечами на моё смущение, - што я, людёв не вижу? Вы передо мной все тута голенькие, да не токмо телесно, но и душевно. В бане чилавек виден лучше, чем в церкви, так-то!
  Разложив Саньку на Каменном горячем полу, банщик начал мять ево и ломать руки ноги так, што и глядеть со стороны было страшно. Но ничево! Чиж только кряхтел да глаза круглил пугано и удивлённо, но не жаловался. Затем настал мой черёд, и я только пыхтел и постанывал. Здоровски!
  Несколько минут мы лежали, даже не в силах пошевелиться, а потом Санька приподнял голову.
  - Ишшо раз в парную?
  - А давай!
  Третий заход оказался последним, и мы отправились в бассейн на втором етаже. На такое чудо Санька даже и не удивился, устал удивляться-то!
  Закутанные в простыни, мы долго сидели потом, отпиваясь вкуснейшими квасами, напузырившись до самого горлышка.
  - Нельзя часто такое, - Покачиваясь от приятной истомы, сказал Санька, пока я расплачивался в выскочившим из мыльни банщиком, - ведь и привыкнуть можно!
  ***
  - В Крым на лето собрался, - Переставляя фигурку, сообщаю Льву Лазаревичу.
  - Это вам такую глупость посоветовал? - Удивился тот, уставившись на меня через круглые стёкла очков.
  - Владимир Алексеевич Гиляровский, - Отвечаю не без вызова.
  - Лично не знаком, но наслышан. Не мог он такую глупость сказать, это ни в один тухес не лезет!
  - Хм... - Отставляю фигуру, которую было тронул, - Не советовал, вы правы. Рассказывал о Крыме, да так знаете ли... вкусно!
  - Вкусно? - Аптекарь пожевал губами, - Надо будет запомнить. А Крым...
  Он задумался, подбирая аргументы.
  - ... понимаете, Егор... Такому человеку, как Гиляровский, везде будет хорошо, даже когда другим от его хорошо станет немножечко плохо. Авантюрный характер в сочетании с недурственным интеллектом и пудовыми кулаками - это, я вам скажу, аргумент!
  - Вы же, - Он окинул меня взглядом поверх очков, - при всём уважении, пока ещё мальчик, да ещё и без паспорта. То есть Ялта и Ливадия для вас закрыты, это понятно.
  - Поче... а! Царские особы, двор и изобилие жандармов и секретных агентов!
  - Севастополь...
  - База российского флота на Чёрном Море, - Поникая духом, продолжаю я, - то есть военные патрули и всё те же жандармы и секретные агенты. О-ох... а в посёлок поменьше? Можно даже поодаль, в сам посёлок только за хлебом иногда заходить!
  - Егор, - Лев Лазаревич снял очки и принялся их раздражённо протирать, - вчера вы заходили ко мне вдвоём со своим лучшим другом. Александр Чиж, я правильно помню? Я знаю, шо у вас характер по диагонали, но вы должны понимать, шо ваши хотения не всегда совпадают с вашими возможностями!
  - Два, - Он нацепил очки на нос и резко подвинул ко мне лицо, от чево завитые пейсы резком мотнулись вперёд, - Два юных красивых мальчика в безлюдных местах. Это, я вас прямо скажу, может стать искушением! Ливадия, она вроде как и рай, но вот вокруг, поверьте, местами так даже наоборот! Турция, молодой человек, рядышком!
  - А там, - Он сделал движение двумя пальцами у моево паха, которые я не сразу понял, а потом чуть назад не сиганул! - Именно, молодой человек, именно! Совсем даже недавно, в Крымскую войну, татары открыто помогали интервентам, и скажу я вам, не гнушались и людоловством! Так что...
  Аптекарь развёл руками, ехидно глядя на меня.
  - Нет желания узнать тайны гарема изнутри? - Голос ево сочился патокой.
  - Не-е!
  - Тогда, - Он поднял палец вверх.
  - Тогда, - Повторяю за ним.
  - Одесса! - Важно сказал Лев Лазаревич, - Мёд и мёд не обещаю, но меня-таки знают в некоторых кругах этой славной жемчужины у моря, так что приют и некоторую защиту я могу вам гарантировать. Интересует?
  - М-м... Пожалуй!
  Из аптеки я выходил с огромной благодарностью етому замечательному человеку, списком ево многочисленных родственников и знакомых, и ощущением где-то глубоко внутри, шо меня где-то как-то намахали.
  
  
  
   Сорок пятая глава
  
  
  
  Выскочив почти с Хитрова рынка, решаю вернуться назад и скинуть пиджак, а то дюже жарко, прям на глаза распогодилось. Перед самой дверью споткнулся о развязавшийся шнурок и вынужденно присел, завязывая его и чертыхаясь себе под нос.
  - ... вы хоть запрос-то отправляли, Аркадий Алексеевич? - Слышу сквозь закрытую дверь.
  - Ну... нет пока, но непременно, да-с!
  - Не надоело мальчонку за нос водить?
  - А вам, господин Милюта-Ямпольский? - Желчно отозвался судья.
  - Туше!
  - Я, Максим Сергеевич, - Успокаиваясь пробурчал Живинский, - надеюсь не один год доить нашего юного друга. Да и вы, полагаю, не горите желанием отдавать многочисленные долги?
  Я весь обратился в слух, смаргивая невольно выступившие слёзы. Некоторое время они молчали, потом раздалось звяканье стекла, и Максим Сергеевич подвёл итог разговора:
  - Оскотинели мы преизрядно, нда-с... Ну, ваше здоровье!
  Если слышно ступая, вышел в задумчивости из флигеля и пошёл прочь, играя желваками. Настроение такое нехорошее, злое и... взрослое, што ли? Будто из прежней жизни выглянул ненадолго другой я, взрослый и немного злой.
  - Тьфу!
  Смахиваю рукой с лица брошенный порывом ветра клочок старой, пожелтевшей от времени газеты, сминая в кулаке. Статья о коронации нашево царя батюшки, будь он неладен.
  - С-сука...
  Накатывает порыв злобы. Он тогда... плясать пошёл! С-сука... после Ходынки... ненавижу! Дружки мои из-за нево... народищу... а он плясать во французское посольство... ненавижу! Царя! Царицу! Царёнышей!
  С трудом превеликим укротив ярость на царя, власти вообще, соседей по комнате и свою нелепую жизнь, пошёл шататься по улицам, штоб совсем, значица, остыть. А то не дай Боже, попадётся кто под горячую руку! Чуть не два часа мотылялся, а тут встал на тротуаре перед редакционным зданием 'Русских Ведомостей', што в Большом Чернышевском переулке, да и размышляю. Мысли после недавней вспышки тяжко идут, медленно.
  - Вы сюда, молодой человек? - Вежливо поинтересовался упитанный молодой господин, едва ли вышедший из гимназического возраста.
  - А? Да... к Владимиру Алексеевичу.
  - Как вас представить?
  - Голым на корове с цветами в руках! - Вырывается ёрническое, откуда-то из прошлой жизни, - Гхм... простите, сударь. Очень уж тяжёлую информацию недавно узнал.
  - Н-да, - Крутит тот головой, - Узнаю знакомцев Владимира Алексеевича. И всё же?
  - Скажите пожалуйста, што Егор из Сандунов просит о встрече.
  Несколько минут спустя показался Гиляровский, тут же махнувший рукой швейцару и втянувший меня в вестибюль.
  - Слышал уже, - Загрохотал он, подымаясь по ступенькам наверх, - Серёженька обиделся немного, но всё же оценил ваше едкое чувство юмора.
  - Передайте ему мои...
  - Пустое! - Махнул тот рукой, обрывая фразу, - Настоящие репортёры на такие вот перлы не обижаются! Вот увидите, он ещё блеснёт вашей остротой! Вы как, не против?
  - Дарю!
  - Вот и славно! Серёженька! - Замахал он рукой, - Молодой человек искренне извиняется и дарит вам эту остроту, цените!
  Серёженька, одетый в потёртый, модный в прошлом десятилетии костюм, отбил поясной поклон, коснувшись рукой пола, и скрылся в одной из редакционных комнат.
  - Шут! - Одобрительно сказал Владимир Алексеевич, вталкивая меня в один из кабинетов, замахав руками на находившегося там мужчину. Тот кивнул понятливо и вышел, прихватив с собой стопку бумаг, - Ну-с... рассказывайте.
  Запинаясь поминутно, рассказываю ему о проблемах с документами.
  - Не знаю, к кому и обратиться, Владимир Алексеевич.
  - Так, - Усадив на стул, он промокает мне глаза чистым платком, - не реви! Оставь себе... Неприятно, но решаемо. Погоди... ты ведь тот самый плясун знаменитый, так почему же к купцам... А! Не объясняй! Глупый вопрос, с нашими купчинами лишний раз лучше не связываться - если и помогут, то сто раз потом пожалеешь о той помощи. На тебе заработают, а ты и должен останешься!
  - Мда, - Он вскакивает и начинает расхаживать по кабинету, размышляя вслух, - Проблема есть, но для начала нужно установить точные её границы.
  - Для начала, - Гиляровский резко останавливается и тычет в меня перстом, - выяснить, из какого ты сословия! Отставные солдаты из крестьян записываются обычно в мещане, если только не возвращаются в родную деревню. И если это так, то действия твоих опекунов, да и всей общины в целом, становятся незаконными. Если твой отец, а значит и ты, приписан к мещанам, то твои родственники никак не могли распоряжаться твоей судьбой.
  - Почему? Тётка ж, хоть не родная!
  - При отсутствии завещания тебя должны были передать, - Он останавливается, задумавшись, - Хм... нет, точно не помню, надо с юристом посоветоваться будет. В любом случае, твоё дело не могло пройти мимо мещанского суда или каких-то мещанских сообществ того города, к которому приписан твой отец. Гм... если приписан, разумеется.
  - Оставить тебя на воспитание могли и у тётки, но тогда, - Продолжает он, - ты бы как минимум знал бы о том. И если! Если я прав, то все права на опеку как твоих родственников, так и сапожника, можно назвать ничтожными.
  - А если нет?
  - Возможны варианты, - Охотно отзывается тот, - но ничего страшного не вижу. Всё решаемо! Не сразу, разумеется, но полагаю, не к концу лета, так к началу сентября в твоём деле появится какая-то конкретика. А до того... тебе есть где жить?
  - Конешно!
  - Гм, Хитровка не лучший вариант...
  - На лето в Одессу отправлюсь, - Перебиваю его, - есть где остановиться, и ето вполне себе приличные люди.
  - Даже так? - Озадачивается Владимир Алексеевич, - Однако!
  - Деньги...
  - Копейки! - Резко отмахивается репортёр, - И никогда больше... не хватало ещё, чтоб я деньги у детей брал! Уж на конверт и марки моих средств хватит!
  
  Перебирая тряпьё на прилавке старьёвщика, потихонечку поясняю Саньке.
  - Вишь? Смотрю одёжку такую, штоб в самую плепорцию. Не оборванец, штоб полицейские и дворники не гоняли, но и не богаческую, потому как ворьё заинтересоваться может.
  Ловлю себя на том, што при Саньке постоянно сбиваюсь на деревенский говор. Вообще, у меня ета, как её... мимикрия! С господами, пусть даже и бывшими, по господски говорю, со Львом Лазаревичем по другому, с купчинами иной говор и поведение. Актёрствую так, даже не специально иной раз.
  - Посерёдке? Ето как мещане из небогатых? - Чиж осторожно вытягивает из груды одежды рубаху, пока торговец, зевая в усы, курит на крыльце папироску, поглядывая изредка то в нашу сторону, то наверх, наблюдая за поправляющим вывеску маляром, - Годится?
  - Не-а! Смотри, - Проворачиваюсь перед ним, - Кака одёжка на мне? Крепкая и добротная поначалу, но велика малость и видно, што через несколько рук прошла. Глянут на меня со стороны и подумают, што я за братьями донашиваю, как принято в нормальных семьях.
  - То исть в голове у смотрящево так сразу - щёлк! - Показываю жестом, будто проворачиваю ключик от часов, -И я вроде как насквозь понятен - родители не бедствуют, но и не так штобы богатые, да старшие братья есть. И я весь такой понятный и законопослушный. Хоть у босяков в глаза не бросаюсь, хоть в приличном квартале. Потому как хоть и видно, што я не из господ, и не босяк распоследний. Гимназисты, бывает, и приятельствуют с такими.
  - Сильно! - Выдохнул Санька, откладывая рубаху, - А я, я так же? На меня так же одёжку выбирал?
  - Так же, но хуже. Робеешь очень уж! Потому одёжку пришлось под поведение подбирать, иначе ух! Как птица попугай среди ворон - и не захочешь, а заметишь. Вишь? Рубаха на тебе из дорогой ткани, но чуть потёрта. Ремешок теперь...
  Роюсь на прилавке, выбирая гимназический и тут же опоясывая дружка, подгоняя пряжку так, штобы она с шиком свисала чуть ниже пупа.
  - В господском квартале так-то за своево не примут, но хоть мимо пройти можно будет нормально. Причёска у тебя приличная, одёжка будто с господсково плеча. Поглядеть коли мельком, так будто мамка твоя в прислугах, да и ты забегаешь иногда помогать, а то и сам где ни то при кухне крутишься.
  - Сложно, - Качает он сумрачно головой.
  - А то! Я сам не сразу понял, што к к чему! Ну мне-то никто и не объяснял, своей головой доходить пришлось. Ничо!
  - С одёжкой понял? - Улыбаюсь ему, - Теперь одеяла нужны. Посмотри в том углу, только штоб лёгкие, из шерсти - на своём же горбу таскать!
  Санька тут же зарывается с головой в груду тряпья, но почти сразу же выныривает.
  - Только ты тово... язык не ломай, когда со мной говоришь, ладно? Я вижу, што по городскому привык, ну так и пусть! Глядишь, и я так побыстрей научусь. Ладно?
  Киваю, и отчего-то мы оба смущаемся, молча начиная поиски. Я придирчиво перебираю котелки и чайники. Шибко большие не нужны, да и стоит ли котелок в дорогу тащить? Костерок, штобы чай вскипятить, ето одно, а готовить... обойдёмся! Нужно будет, так и в Одессе куплю. И так барахла всякого полно. Одёжка в сумках, у меня книг с десяток, одеяла. Подъёмно канешно, но тюль в тюль, штоб по собачьим ящикам под вагонами скакать, ну или по крышам.
  Может, обойдёмся и без чайника? Хотя чего ето я! В буфеты привокзальные нас вряд ли пустят, а какая там вода по пути встретится, ещё вопрос. Кипятить надо, а то обдрищемся!
  Взял в итоге небольшой чайничек, а потом руки потянулись к гитаре. Пальцы пробежали по струнам, и...
  - Ты никак и на гитаре умеешь? - Вопрос Саньки встряхнул память, и чувство узнавания ушло.
  - Не знаю пока.
  Торговец, услышав мой ответ, раскашлялся чего-то. Смешно! А мне вот почему-то не очень.
  Выходя из лавки, показал язык висевшему напротив входа портрету самодержца, пока торговец отвернулся. Ета детская выходка поправила моё настроение. И маляр... хм...
  
  Разложив холст на досках среди развалин пустыря, ползаю вокруг - как тогда, в бутовском театре. Знаю што надо рисовать, знаю примерно как, но вместе складывается скверно. Шестой холст уже порчу, а ведь каких трудов стоило мне добыть што холсты, што краски!
  - Так дело не пойдёт!
  Усевшись, подтягиваю коленки себе под подбородок и начинаю буровить последнюю чистую холстину глазами.
  - А если и правда - как карикатура? Не на портрете сосредотачиваться, а на етих... аксессуарах!
  Прищурив глаза, вожу пальцами по холстине и похоже, што-то у меня, да и получится! Ну или не получится, холст в любом случае последний.
  Час спустя всё было готово. Припрятав картину в развалинах, палю потихонечку неудавшиеся шедевры на маленьком костерке и покидаю пустырь. Темнеет, задерживаться лишнее не стоит. Бродяги здесь особо не появляются, но ночью свет костра может привлечь бдительного полицейского или дворника. Завтра вернусь, к тому времени краски мал-мала высохнуть должны.
  
  - Давай, давай! - Помогаю Саньке забраться в собачий ящик под вагон набирающего разгон состава, и тут же прыгаю следом, - Фу! Хорошо, што тренировались во флигеле!
  - Ага! Токмо мужики... ну то есть...
  - Соседи.
  - Ага, - Благодарно кивает тот и стукается слегка головой о железный потолок, - Уй! Соседи животики все надорвали, как мы тот ящик по очереди ныряли, особенно когда за верёвочку его по комнате тягали.
  - Пусть! Я в первый раз когда ехал так, не один ящик пропустил, всё решиться никак не мог, да и приноровиться не так-то просто. А тут раз! И всё. Давай-ка одеялу доставай, расстелим - всё не железе лежать!
  - Ага!
  Неуклюже ворочаясь с тесном ящике и то и дело сталкиваясь, расстилаем одеяло, а поверх и второе. Санька тут же начинает поглядывать в щелочку и делиться возбуждённо своими впечатлениями от путешествия. Я киваю, киваю... но как только мы выбираемся за пределы города и опасность обнаружения уходит, почти тотчас проваливаюсь в сон. Всё-таки ночь не спа-ал...
  ***
  Раним утром на Садовом кольце начала собираться толпа. Любопытные останавливались, глядя куда-то вверх и начиная переговариваться и тыкать пальцами. Умные, глянув раз, ускоряли шаг.
  Полицейский появился не сразу, и некоторое время вглядывался близоруко в свисающий с дерева холст.
  - Разойдись! Разойдись! - Начал орать немолодой мужчина, а потом, на потеху толпе, выхватил шашку из ножен и начал прыгать, тщетно пытаясь дотянуться тупым клинком.
  Наконец какой-то доброхот, по виду молодец при лавке, влез на дерево и начал отвязывать верёвку, удерживающую конструкцию из холста размером полтора на два аршина, да двух жердин - поверху, да понизу.
  Верёвка не желала развязываться, и нарисованный чёрной краской карикатурный царь, узнаваемый скорее по тщательно прорисованной короне и мантии, продолжал отплясывать вприсядку на прорисованных красным телах под его ногами. В руках царь сжимал огромную кружку, прорисованную как бы не лучше самого Величества.
  Наверху крупные буквы подрагивали в такт.
  'Он трус, он чувствует с запинкой, Но будет, час расплаты ждёт. Кто начал царствовать - Ходынкой, Тот кончит - встав на эшафот'
  Внизу:
  'Низкий деспот! Ты навек в крови, в крови теперь. Ты был ничтожный человек, теперь ты грязный зверь '
  
  
  
   Эпилог
  
  
  
  Вертя в руках подаренный Егором раскладной ножик, портняжка никак не мог выкинуть из головы слова друга.
  ' - Сон мне снился, - Егор хмыкнул смущённо, - ты только не смейся! Будто идут по Красной площади люди, вроде как парад. И такие, знаешь... обычные! Не гвардия и даже не войска, а просто люди - вообще без оружия! И я во сне знаю, што там крестьяне есть, рабочие, врачи.
  - Вместе?
  - Ага! - Егор оживился, - А ещё инородцы, представляешь? Даже евреи! Все вместе идут, и радостные такие - видно, што праздник у людей. Общий! Только почему-то будто сквозь грязное стёклышко вижу, серыми такими, без цветов.
  - Ну, во сне часто так!
  - Ага! И песня такая, с музыкой.
  Егор зажмурился, вспоминая, и начал напевать негромко:
  Шиpока стpана моя pодная ,
  Много в ней лесов полей и pек.
  Я дpугой такой стpаны не знаю,
  Где так вольно дышит человек.
  От Москвы до самых до окpаин,
  С южных гоp до севеpных моpей,
  Человек пpоходит как хозяин
  Hеобъятной Pодины своей.
  Всюду жизнь пpивольно и шиpоко,
  Точно Волга полная, течет.
  Молодым везде у нас доpога,
  Стаpикам везде у нас почет.
  Шиpока стpана моя pодная,
  Много в ней лесов полей и pек.
  Я дpугой такой стpаны не знаю,
  Где так вольно дышит человек.
  Я дpугой такой стpаны не знаю,
  Где так вольно дышит человек.
  Hад стpаной весенний ветеp веет,
  С каждым днем все pадостнее жить,
  И никто на свете не умеет
  Лучше нас смеяться и любить.
  Hо суpово бpови мы насупим
  Если вpаг захочет нас сломать,
  Как невесту, Pодину мы любим,
  Беpежем, как ласковую мать.
  Шиpока стpана моя pодная,
  Много в ней лесов полей и pек.
  Я дpугой такой стpаны не знаю,
  Где так вольно дышит человек.
  Я дpугой такой стpаны не знаю,
  Где так вольно дышит человек.
  Шиpока стpана моя pодная,
  Много в ней лесов полей и pек.
  Я дpугой такой стpаны не знаю,
  Где так вольно дышит человек.
  
  - А потом проснулся, - Егор открыл глаза, глядя на ошарашенного Мишку, - и понял: всё в стране у нас не так. Всё не так, как надо!'
  
  - Всё не так, как надо, - Вслух повторил Пономарёнок, выдвигая большим пальцем острое лезвие и глядя сосредоточенно на грозный блеск стали.
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"