Панов Юрий Глебович : другие произведения.

Брод через Великую реку

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
   Брод через Великую реку
  Приключенческий роман-фэнтези
  
  С любовью и уважением посвящается городу Полевскому Свердловской области, 300-летие
  которого отмечалось в 2008 году, а также городу Новосибирску, которому в 2013 году исполнилось 120 лет.
  Совпадение имен и фамилий с реальными следует считать фактом ничтожным.
  
  Река с простым названьем Жизнь
  Не так длинна, как мы хотели б.
  К тому ж житейские метели
  В лёд заковать её взялись.
  Вперед, покуда тонок лёд,
  Гребу, как бес, - и вот пробился.
  А те, кто там остановился, -
  Их лёд раздавит, изотрет!
  
  Река с простым названьем Жизнь,
  То, словно море, глубока ты.
  То обнажают перекаты
  Камней щербатые ножи.
  То не отыщешь берегов,
  То в скалах бьёшься в кровь бортами.
  А кто отчается, устанет -
  Взмахнет рукой, и был таков!
  
  Река с простым названьем Жизнь
  Не так проста, как показалось.
  Пораньше б знать, что нам досталось,
  Хотя бы за руки взялись!
  То за бортом кипит вода,
  То окружает мертвой зыбью.
  И, как круги от плясок рыбьих,
  Прочь разбегаются года.
  
  Река с простым названьем Жизнь
  Одолевает понемногу.
  И вот - два пенящихся рога...
  Мне их ни в жизнь не пережить!
  В усмешке скалятся они.
  Они друзей моих косили:
  Кто в этой гонке обессилел,
  Кто спьяну бросился на них...
  
  Река с простым названьем Жизнь,
  Ты для иных непроходима.
  Но мне пройти необходимо
  Твои стальные рубежи!
  Бог не открыл во мне гребца,
  Но выгребаю на стремнину:
  Я не желаю половину,
  Я буду драться до конца!
  ("Река с названьем Жизнь". В. Боков)
  
  
  љ Copyright: Юрий Панов, 2015
  Свидетельство о публикации Љ215101101864
  
  
   
  Пролог
  Каждый человек проходит Утро, которое ассоциируется с молодостью, День - со зрелостью, Вечер и Ночь - со старостью и смертью. Однако бывают случаи, когда значительные ошибки совершают деды и бабушки (Утро), рассчитываются за их ошибки дети (День), а закрывают последствия таких ошибок внуки и внучки (Вечер и Ночь). Жизнь сложна как река и может быть разной как по скорости течения, так и по длине (длительности таких ошибок). И туман (ошибки молодости) могут иметь разные последствия. Такие смены утра на день, дня - на вечер, а он на ночь могут происходить не только с людьми, но и с их родами, общностями и даже государствами.
  Вопрос, который в романе решает его герой, "Для чего я родился на этот свет и какое моё предназначение?" интересовал не только героя, но и меня, наверное, с раннего детства. В романе этому способствовали некоторые странности в роду Дубовцевых: никто и никогда не говорил о прабабушке и бабушке, прадедушке и дедушке, и совсем мало об отце. Почему-то, когда Глеб Дубовцев, будучи совсем маленьким, задавал этот вопрос матери, то неизменно получал ответ: "Подрастёшь - узнаешь!". Это не только подстёгивало его любопытство, но и послужило мотивом для того, чтобы он невольно начал собирать информацию об этом. Однако, один очень важный, на мой взгляд, факт никак не мог найти объяснения, даже когда он уже вырос: все мужчины в роду Дубовцевых появились на свет в одном месяце, причём в один и тот же день - двадцать восьмое марта.
  Как оказалось, род Дубовцевых в первом свободном поколении из-за возникновения рыночных отношений раскололся на две части: одна из них стала по отношению к мистическому существу Богомолу Слугой (те, кому понравилась рыночная жизнь, деньги, обман), другая - Хозяином (те, которые остались на многовековых традициях русского народа). Несколько поколений Дубовцевых проходили Утро, День, Вечер и Ночь, прежде чем нашли правильное решение, чтобы уменьшить влияние рыночных отношений и стать самими собой.
  Воспитанный на материалистическом понимании мира сначала в школе, а потом в высшем военном училище, наш герой романа никогда не верил в возможность существования в наши дни чего-то необычного, иррационального. Ему и в голову не могло прийти, что судьба уже уготовила встречу с этим иррациональным. Встречу, которая коренным образом изменит его мировоззрение и даст ответы на неразрешимые с детства вопросы.
  Между тем ситуацию "Слуга - Богомол - Хозяин" можно рассматривать и иначе. В нашей жизни мы всегда имеем кого-то, кто жаждет крови и всего мира себе, имея большие финансовые, материальные или какие-то другие возможности. Это могут быть отдельные люди, партии или целые страны. Назовём их "Богомолом".
  Но, как это ни жаль, имеется кто-то, кто очень хочет заиметь много денег или власть, повысить свой статус и тому подобное, любыми средствами, находясь в зависимости от Богомолов. Как правило, это люди или партии. Назовём их "Слуги".
  К счастью, в реальной жизни имеется кто-то, кто может протянуть руку в самых трудных случаях. Им нужны мир, семья, любовь, дети, кто независим от денег и не хочет иметь весь мир. Это могут быть отдельные люди или их коллективы. Назовём из "Хозяева".
  Как ситуация "Слуга - Богомол - Хозяин" представлена в данном романе, и какой вывод необходимо извлечь каждому, можно сделать, прочитав этот роман.
  От автора
   
  Книга 1. Когда утренний туман опускается на реку
  "Милая моя, солнышко лесное,
  Где в каких краях, встретишься со мною"
  ("Милая моя", Ю. Визбор)
   Глава 1. Дежурство и путевка на турбазу
  Из светлого утреннего тумана выплывает милое и родное лицо мамы, она, улыбаясь, гладит меня за плечо и ласково говорит. - Глебушка, вставай, милый.
  От настойчивого дерганья за плечо неожиданно лицо её расплывается, а вместо него появляется усатое и надоевшее за неделю боевого дежурства, лицо помдежа. - Товарищ капитан. Ну, товарищ капитан. Пора, ваша смена! Надо вставать!
  - Да пропади оно всё пропадом! - ворчу спросонья, зевая. Так хочется сказать ему. - Ну, паразит, такой сон прервал!
  Всё же придётся вставать. В голове шумело и звенело, как после очередной пьянки. Если к этому добавить раскалываемую кем-то непонятным голову, сходство будет полным.
  И вдруг снова одна и та же мысль: опять приснился этот странный сон...
  Бурлящая река стремительно несёт плот на самые пороги. Я, схватившись за рулевое весло, изо всех сил стараюсь отогнать плот от них. Но плот, как сумасшедший человек, совершенно неуправляем. Ещё мгновение и мы врежемся в один из этих валунов! Каждый из сидящих на плоту людей схватился, за что смог... Удар! И от удара одна девушка летит прямо в воду! Удивительно, но, кажется, никто, кроме меня этого не заметил! А стремительный поток подхватил её и кинул прямо на камни... Вот она всё глубже и глубже погружается в воду... Не понял, я что, уже под водой? От холодка замирает сердце... Где же эта чёртова бабенка? Ага, вот и она... Но что-то ей мешает... Она схватила какой-то ларец, а он зажат камнями... Что это, я выдираю этот ларец из камней, сую в карман и выхватываю её руку... Ну, наконец-то хлебнул воздуха! Скорей к плоту! Ну, и тяжёлая эта бабенка... Вот и плот... Толкаю её на плот... Фу, наконец-то и сам на плоту... Хоть отдышусь! Интересно, а что же там, в ларце? Открываю: внутри какая-то брошка из насекомого с рожками как антеннами... Но что это? Из его округлых глаз начали литься слёзы из крови! Кровь заливает мне руки... Какая-то девушка кричит мне: "Брось эту мерзость!"...
  - Дурь какая-то. Бред собачий! Я, да плыву на плоту? Ага, держи карман шире! А кто дежурить-то будет? Нас-то, вон, и так не хватает... Да и что мне там делать? - ищу одежду, ворча про себя. Вот так всегда - сначала на сон, а потом и на всё, что попадалось под руку.
  - Генка, морда бессовестная, вставай! Последняя смена... - толкаю в бок своего оператора, хотя и понимаю его, как никогда. Все мы к концу боевого дежурства порядком были измотаны и хронически не высыпались. Между тем Генка даже не отреагировал на мои слова.
  - Ясно, применяю силу! - говорю сам с собой и рывком сбрасываю Генку вместе с матрацем на пол.
  Через четверть часа смена уже сидела в столовой и пила чай. А ещё через двадцать минут были на командном пункте, и грустно воспринимали радостные крики "Ура!" сменяющихся товарищей по несчастью. Не скрываю, в этот момент мне очень хотелось оказаться на их месте, но увы...
  - Ты заметил, какая нынче на небе луна? - гляжу на лицо напарника и усмехаюсь. Оно лучше всяких слов говорит мне. - Луна... Какая к черту луна? Тут бы вздремнуть хоть часок...
   Мой вежливый напарник отрицательно крутит головой в разные стороны. Но я не сдаюсь.
  - Полная, как круглолицая красавица!
  - Ага, так и запишем в журнал: "Двадцать девятое июня одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Командир говорит, что принимать не надо - луна полная, как круглолицая красавица". Так и запишу... - И оператор довольно хмыкнул, увидев мой кулак у своего носа.
  Привычно оттараторив всё, что положено говорить и проверять при смене дежурства, доложили в вышестоящую инстанцию о заступлении на боевое дежурство. А через шесть часов уже мы дружным "Ура!" приветствовали новую дежурную смену. А ещё через полчаса весело шагали в сторону городка сдавать оружие.
   Вы даже не представляете, какое блаженство испытывает вконец измотанный, усталый от душного помещения человек, вышедший, наконец, на чистый воздух! Однако, надышавшись вдоволь, теперь уже другая сладкая мысль овладевает всем существом этого человека: Наконец-то свободен!
  Так и шел я по плацу, вдыхая чистый сосновый воздух, предвкушая радость свободы, когда, высунувшись из окна второго этажа командирского здания, знакомый капитан с повязкой дежурного по полку выкрикнул. - Эй, Дубовцев, мать твою... Где болтаешься? Давай бегом, Батя вызывает!
  - Так... Это не к добру... - по привычке ворчу сквозь зубы, сворачивая к ближайшей двери здания. - На кой чёрт я ему понадобился?
  От приподнятого настроения остались рожки да ножки, а в голове, меж тем, одна за другой роились самые нехорошие версии моего вызова.
  - Бойцы проштрафились?! И мне не доложили... - остановился на самой неприглядной из них: в этом случае без очередного выговора от Бати не уйти.
  - Товарищ полковник, капитан Дубовцев по вашему приказанию прибыл! - докладываю, как обычно, это бывает: рот сам по себе, а я - сам по себе! Изучаю внимательно сначала глаза: Нет, ничего не видно! Плохо... Смотрю на его стол сверху: улик солдатских тоже нет! Хреново. Значит, мои дела ещё хуже, чем думал. Во влип! Итак, два выговора висят!
  - Дубовцев, ты у нас в этом году ещё в отпуске не был?
  Смотрю на него и не понимаю: К чему он клонит? Хм, отпуск. Да кто же не хочет в отпуске побывать? Только ведь некому дежурить... Нет... Отпуск - это не то... Что ещё задумал этот гусь лапчатый? Ох, не бывает дыма без огня! Готовься, дружочек, к другой какой-нибудь гадости!
  - И по плану в июле?
  Недоверчиво слушаю всё, что он произносит. Теперь уже совсем уверен: Похоже, не видать мне отпуска в июле! Эх, а ещё хотел к отцу с матерью съездить...
  - Тут у нас появилась горящая путевка...
  Слушаю и не верю своим ушам: Так значит не солдаты?! Может, пронесёт?!
  - Не поедешь?
  - Но, товарищ полковник... - чувствую, что надо что-то сказать, но не знаю что: похоже, мои-то солдатики совсем ни при чём! Чувствую, как блаженство опять начинает разливаться по всему телу.
  - Ты вот что, Дубовцев, лучше меня не зли! Я, значит, беспокоюсь о его здоровье, а он ещё и ерепенится! Без году неделя, а туда же...
  Глаза его начинают наливаться кровью: верный признак, что гроза вот-вот начнётся. А уж поза его и вовсе мне ничего хорошего не сулила.
  -- Я сказал, пойдешь в отпуск с пятнадцатого июля и точка! Понял?
  - Так точно, понял! - и хмыкнул: интересно, кто бы на моём месте спорил: Отпуск ведь! Хоть и не по своему желанию...
  В спину мне уже летели слова - кирпичи комполка. - И чтоб духу твоего здесь не было! А двадцатого должон быть на турбазе, понял?
  Честно говоря, я уже и сам не понимал, хорошо это или нет? С одной стороны, вроде бы хорошо - всё-таки отпуск, а с другой - не очень: кто-то за меня решает, где и как мне отдыхать.
  Но тут, как на грех, прямо передо мной возникла громадная фигура моего командира группы майора Ясенева. Не успел и рот раскрыть, как он, указывая пальцем на мою грудь, прохрипел от быстрого бега. - Темиргазин заболел! В смену некого ставить. Пойдешь?
  Только сейчас неожиданно понимаю: Да я же самый счастливый человек на свете! А они? Пускай сами... тут теперь всё решают. И, улыбаясь, вдохновенно произношу. - Я уже в отпуске! Батя отправил...
  Ясенев посмотрел на меня как на ненормального. Думаю, оно так и было, если смотреть только на мою предовольную физиономию. Но даже жест Ясенева, которым он покрутил возле виска своего, уже ничего не менял...
  Я ехал на автобусе домой и смотрел на ели, проносившиеся мимо, и не мог поверить в разом свалившееся счастье. При этом одна мысль ложкой дёгтя в бочке мёда сверлила мою ненормальную голову: кто же это так постарался меня осчастливить? Откуда же мне было знать, что это дочь Бати, сама того не зная, вот так меня осчастливила. Это потом, уже после отпуска мне Ясенев сам, когда рассказывал про свой выговор из-за меня, узнал, что она в тот день утром позвонила ему и попросила реализовать её путевку. Она из личных соображений решила не ехать на турбазу. Батя, естественно, отказать любимой дочурке не смог и всё утро не знал, кому бы спихнуть путевку на турбазу. А тут я, как на грех, попался ему на глаза, когда вёл свою команду. Вот всё и решилось в одну минуту...
  Вечером решил напиться: душа горела и требовала выхода. Здесь была какая-то смесь: это, может, обида на службу, которая была ничуть не хуже тюрьмы из-за своей несвободы, то ли это страх перед неизвестностью. А, возможно, и ещё что-то. Но никого видеть не хотелось. Достал фляжку спирта, воды. Вот только закуски никакой, кроме кислой капусты из банки.
  - Фу, какая гадость! - это я не про спирт, а про капусту: она стоит на подоконнике уже третий месяц и никак не может съесться. - Ну, не люблю я капусту! А деньги на отпуск дадут только завтра. Может быть...
  Даже на осторожный стук в дверь мне сейчас не хотелось отвлекаться. Второй заход вроде как начал поправлять настроение.
  Чьи-то нежные руки сзади закрыли мои глаза.
  - Кто ещё? - на душе было уже не пусто, но всё ещё мерзко. Желание видеть кого-либо по-прежнему не появилось.
  - Угадай... - нежно пропел женский голос.
  - Вот ещё. Гадать буду! - кто-то очень вредный уже поселился в моей душе. С силой разжав обе женские руки, повернул голову и увидел Лариску, жену полкового офицера из соседнего дома. Как-то по пьянке в одной из компаний мы с ней встретились случайно, переспали и теперь она периодически скрашивала моё одиночество. - Ну, не люблю я её, кошку драную!
  - Твой опять на дежурстве? - вслух промычал мой вредный внутренний голос, не ожидая в ответ ничего хорошего.
  Однако моя ехидная интонация её ничуть не обидела. Даже ни один мускул на холеном лице не дрогнул. Она снова протянула руки к моему лицу.
  - Я сказал, отвали! Ты мне надоела. Уходи! - монстр внутри проснулся, раздулся. Откуда-то взялось раздражение и желание оскорбить. Поддаваясь ему, кричу. - Стерва навозная, шлюха!
  Видно, оскорбление до неё дошло: руки сжались в кулаки, глаза прищурились, рот исказился в хищном оскале. Она попятилась, а потом кинулась ко мне, пытаясь схватить своими руками меня за что-нибудь и извергая из себя нечистоты. - Да ты, козел, и мизинца моего не стоишь! Гад! Паразит...
  Последние слова она договорила уже за дверью, куда её и направил мой внутренний монстр, развернув и выгнав из своей жизни. Насовсем... Просто потому, что было противно во рту. Противно было и на душе. Правда, это я понял потом, на следующее утро. А сейчас, налил спирту и выпил, отгородившись от всего мира. И от таких, как она.
  Уже в кровати, перед тем как крепко заснуть, вспомнилась Вероника - моя первая жена. Бывшая жена. Моя заноза в сердце. Но тут все закружилось в вихре и глаза сомкнулись сами собой...
  - Всё. Пора завязывать с пьянкой! А то уже чёрт-те чё стало сниться. - бормочу, открывая глаза. В голове занозой сидит мысль. И сверлит. Где же я это уже видел?
  Пью холодную воду и чувствую, как жизнь понемногу возвращается ко мне.
  - Вспомнил: вчера на дежурстве. И тот же сон! - даже как-то не по себе стало. Хорошо хоть отпуск дали!
  И начал приводить себя в порядок. Поеду домой... Мама, сестра, дядя Коля... Я так давно у них не был! А на турбазу успею.
  
  Глава 2. Дневники
  В городе Новосибирске, не доезжая до автовокзала, сошёл с Икаруса. И пешком к дому!
  - Ну, что, старикан, ты ещё жив? - обращаюсь к дому своего детства. Храбрюсь, а у самого слезинка бежит по щеке. - Думаешь, не рад? Ещё как рад! Так бы и не уезжал никуда!
  Повернуть вертушку палисадника было делом одной секунды. Делаю это как обычно: пальцем в стекло, тихо-тихо! Тук-тук, секунда и в окне знакомое и такое родное лицо матери появляется и исчезает!
  А на сердце невольно заиграла скрипка. - Надо же, как будто ждали!
  Улыбаясь, иду к воротам дома. Хорошо и спокойно, как в детстве. И понять это сможет лишь тот, кто долго не был в родном доме.
  Эти родные глаза, руки, губы! Всё, как в детстве. Только я уже сам взрослый. К сожалению! И даже немного стыдно, что меня так, как маленького!
  - Мам, а я в отпуске. - смотрю в мокрые от слёз глаза и не знаю, как сказать. - Меня на турбазу отправляют. Горящая путёвка у комполка.
  Мать понимающе усмехнулась и улыбнулась. - Хоть на секундочку приехал и то хорошо! Пошли в дом!
  Родные запахи ударили в голову, будя воспоминания детства.
  - А где дядя Коля? - тихо спрашиваю маму.
  - На работе. Скоро придёт. Ты проходи! Давай, покормлю?
  - Мам, да ты не беспокойся, пару деньков у меня ещё есть! - говорю и сам верю в то, что говорю. - А чё? Как-нибудь выкручусь, подумаешь, опоздаю. Чуток!
  Она, поцеловав меня в щёку, исчезла на кухне, а я вышел в огород, сел на заваленку и закурил. Стопка новеньких кирпичей сразу же привлекла моё внимание. Но ненадолго - нахлынувшие воспоминания быстро прервал голос матери, а потом и она сама появилась в дверях.
  - Пошли, Глебушка... Остынет ведь...
  Всё было вкусно и, как всегда, объелся.
  Когда пришла Вера (моя младшая сестра по матери) с работы, я мирно спал на диване, похрапывая от удовольствия. - Давай, вставай! Надо за приезд твой отметиться!
  Дядя Коля не стал дожидаться моего пробуждения, как Вера, а мирно ткнул рукой в плечо. За столом после трех рюмок водки, мы с отчимом разговорились. Неожиданно вспомнились кирпичи в огороде.
  - Вы что собрались с кирпичами-то делать? - вырвалось у меня.
  - Да вот... - усмехнулся отчим. - Решили перейти на газовое отопление. Придётся печь переделывать!
  - Ну, так я помогу! Но предупреждаю сразу - печник из меня хреновый! - усмехнувшись, улыбаюсь. И тут почувствовал, будто кто-то за язык потянул. - У меня же два дня есть в резерве!
  - Ну, вот и лады! - обрадовался он и налил мне ещё рюмочку. - Давай-ка за то, чтобы всё было хорошо! Завтра и начнем разбирать, чего тянуть?
  Мы, конечно, выпили. Но, думаю, каждый из нас при этом думал о своём "хорошо".
  Утром кирпичи легко снимались с глиняного основания, и разборка трубы шла быстро. Однако, уже под самой крышей у утолщения рядом с трубой появилось нечто, напоминавшее тайник. Почему-то сердце бешено забилось только от одной этой мысли. Даже лицо моё покраснело. Но почему-то дядя Коля даже это не заметил. А меня будто кто-то толкнул - рука сама полезла в это углубление. И в ту же секунду пальцы мои почувствовали что-то гладкое и нетвердое. Зацепив кое-как пальцами, я потащил на себя это что-то. Только сердце, бухая в голове, словно молотом, будто говорило: - Ой, это неспроста!
  И на поверхности из прямоугольной дыры вслед за пальцами появилось что-то, завёрнутое в какую-то тряпку.
  - Ни фига себе! - вырвалось у меня только от одного вида находки.
  Подхватив её другой рукой для надёжности, вытащил свёрток наружу. Дядя Коля даже удивился, видя такую странную конструкцию рядом с трубой, и находку. Я же нисколько не сомневался в том, что находка представляет какую-то ценность.
  Осторожно развернув, увидел стопку из трёх старых тетрадей. Моё сердце снова учащённо забилось, а дядя Коля огорчённо махнул рукой и продолжил разборку трубы. Сунув тетради в боковой карман, я тоже продолжил разборку, однако, все мои помыслы остались там, где теперь лежала стопка пожелтевших тетрадей.
  Как это ни странно, но времени у меня для удовлетворения своего любопытства не оказалось: мы работали, ни на минуту не останавливаясь до самого обеда, пока мама нас не позвала к обеду. Впервые теперь я смог взглянуть на находку и показать её матери. Однако, никому из близких моих эта находка не пришлась по сердцу. Я и сам уже сомневался в своих чувствах.
  К концу дня всю запланированную работу мы сделали, и у меня появилась возможность впервые взглянуть на содержимое тетрадей, в которых неровным мелким почерком кто-то аккуратно делал записи. Строчки шли не только по линейкам, но и между ними.
  Вечером мы с отчимом опять немного выпили, а утром начали кладку. К вечеру новая печь была опробована - всё получилось хорошо. Обмыв по обычаю хорошо выполненную работу и печь, уснул с чувством выполненного долга, сунув в рюкзак стопку тетрадей, которые решил на досуге в турбазе прочесть, если удастся.
  Утром, попрощавшись с родными, покинул гостеприимный и такой родной дом.
  
  Глава 3. Знакомство с туристами группы 88/8
  Как и положено человеку военному, двадцатого июля уже открывал стеклянную дверь вестибюля Красноярской гостиницы "Турист", где и располагался офис турбазы, в которую меня спровадил Батя.
  Приветливая светловолосая женщина, сидевшая за вывеской "Администратор", только взглянув на меня, без слов выдала две бумажки, и уткнулась в книгу, половину которой она уже прочитала.
  - Любовный роман? - пытаюсь наладить контакт. Но она даже головы не поднимает. Верчу бумажки и понимаю, что без посторонней помощи мне не обойтись. Жаль, не хотелось бы ещё здесь запятнать и без того небезупречную свою репутацию. - Что мне с ними делать?
  - Да хоть в туалет идите! Только без оформления бумаг в гостиницу не принимаем... - вежливо ответила администраторша, не поднимая головы от книги.
  Наконец, что-то щелкнуло в моей голове: да ведь я же должен их просто заполнить! Через некоторое время, довольный тем, что оказался таким догадливым, подаю ей заполненные бумажки. И как можно независимее спрашиваю. - Когда пойдём в горы?
  И вот тут свершилось чудо: она подняла голову и удивленно посмотрела на меня. Мне даже показалось, что только пальца у её виска не хватило. - Какие горы? Вы, что спятили? Или с луны свалились? У вас, гражданин, путевка по реке Мана на плоту!
  - Ну, по Мане или Иртышу я ходить привычный... - ещё пытаюсь отшутиться, но, признаюсь, это удар под дых. - Спокойно, крокодил! Было и похуже. Собственно, что я теряю? В гору ведь надо сначала забраться, а потом - спускаться. А тут? Только спускаться. И не ногами, а на плоту! Вполовину меньше. Поскольку иду по принуждению, значит, меня это вполне устраивает!
  А потому твёрдо заявляю. - Идёт, так и быть, поплыву на плоту!
  Если бы я оглянулся, когда шёл к столику, где стояли мои вещи, то увидел, как администраторша пальцем крутит у своего виска, смотря на меня. Выход во двор я нашел практически сразу.
  Там, во дворе несколько молодых парней и девушек под руководством седого толстяка пытались связать плот. Умаявшись от непривычной работы, они сели прямо на недостроенное произведение.
  - Ха, дак, к нам, кажись, пополнение бредёт! - произнёс толстяк, показывая на меня пальцем.
  - А я не к вам. Я группу 88/8 ищу! - нахально отвечаю. - Вот ещё. И не собираюсь смущаться!
  - Ну, дак, ты её ужо нашёл! - тем же тоном продолжает толстяк под смех молодежи. И сгибающимся пальцем меня манит к себе, приветливо улыбаясь. - Ну, дак давай, присоединяйси. Нам совсем малость осталась... Капитана выбрать. Ты кто?
  - Ну, дак, кажись, человек буду... - улыбаюсь. Мне толстяк начинает нравиться, хоть и передразниваю его.
  - Ну, дак, кажись, ты, человек, по профессии-то кто бушь? - толстяк никак не унимался. - Вот я лоцманом вашей группы буду. А ты кто?
  - Военнослужащий... - тихо и неохотно отвечаю, а сам думаю. - Ну что привязался? Кто да кто. Никто! Начнутся вопросы...
  - Есть предложение избрать человека военного капитаном группы 88/8! - улыбаясь во весь рот, произнёс толстяк.
  Все закивали головой, а кто-то даже поднял руку.
  - За что наказываете, господа хорошие? - открыто и недовольно спрашиваю, хотя знаю: ответа, может, и не быть. - Кому сегодня хочется быть на хлопотном месте? Все прибыли отдыхать...
  - Ну, дак, кажись, ить ты опоздал жа. - ответил, улыбаясь, лоцман. - Ну, ты, брат, не журись. Мы тобе толковова завхоза щаз определим!
  Он так и сказал, сместив ударение в слове, "определим" на третий слог и мягко растянув его. После этого оглядел девчат и тукнул пальцем в одну. - Вот ты и бушь завхозом! Как звать?
  - Жёлудева Аня. - тихо ответила невысокая стройная девушка.
  - А тебя, человек военный?
  - Дубовцев Глеб. - неохотно выдавливаю из себя.
  - Ну, дак, кажись, у мене неплохо получатси: капитан - дуб. Крепкий, значить. Завхоз - желудь. Одна хрень, с голоду не пропадём! - произнёс он, думая вслух и улыбаясь. - Ну, дак, кажись, мене пора сдавать тебе смену. Давай, командуй! Надоть заканчивать. Скоро машины подойдут. Грузить плоты бум!
  Все засмеялись. Лишь девушка покраснела и смутилась. И как-то с интересом посмотрела на меня. Не скрою, мне это было приятно.
  Я смотрю на неё, и, почему-то невольно начинаю оценивать. - Так-так, значит, Аня. Маленькая, но стройная. пигалица, лет двадцати пяти... Небось, приехала себе хахаля искать... Что же в тебе такого, из-за чего лоцман выбрал именно тебя мне в помощницы? "Ни кожи, ни рожи", как сказал бы наш Темиргазин. Глаза! Голубые, как небо. Наверное, такая же холодная, как и все женщины... Буду звать её "Анька"...
  Справа от неё стоит невысокий парень. Подхожу, протягиваю ему руку и жму, называя себя: "Глеб". - Молодец, рожу не отворачивает, смотрит прямо в глаза. И имя у него хорошее: "Володя". Лицо не бабское. И то хорошо. Надо присмотреться к нему. А чего это он такой сутуловатый? Стесняется?
  Вот сидит девушка. Представляюсь. Называет себя Надей. - Сколько ей? Лет двадцать пять - тридцать. Фигурка вроде ничего. Глазки болотного цвета, ручки длинные, тонкие, музыкальные. А глаза печальные. Интересно, на чем же ты играешь? На мужиковских чувствах? Как же ты здесь приживешься, голубушка? Назову её "Царевной Несмеяной", а там посмотрим.
  - О, вот это экземпляр! Коротышка - метр пятьдесят с хвостиком, волосы чёрные, глазищи такие же, ножки коротковатые... Пышка, губки бантиком. - Представляюсь. - Барышне лет двадцать пять. Звать Тамарой. Но что-то в ней мне не нравится... И чего, тебя, сладенькая, сюда занесло? А, смотришь на соседа слева? Муж? Сомневаюсь... Поехала с мужем на турбазу? Такая, и с мужем? Едва ли. Скорее - с любовником. Тогда почему сюда? Ведь было бы проще остаться в городе на весь отпуск. И никаких хлопот. А здесь? Комары, змеи, холодная вода... Что-то тут не то. Странно всё это. А, может, я всё преувеличиваю? Назову-ка её пока "Тать" - воровка чужих мужей...
  - Ну, вот и "Муж". "Женя". Крепкая рука, а вот в глаза не смотрит. Значит, все-таки любовник. Но пока ты у меня будешь зваться "Муж", а там посмотрим...
  - Девушка. Звать "Наташа". Обыкновенная, все при ней. Лет ей девятнадцать - двадцать. Фигура спортивная. Настоящая туристка. Смотрит прямо в глаза, не боится, не отворачивает их. А, может, спортсменка. Интересно, чем занималась? Понятно, приехала за романтикой. - иду дальше.
  - Ещё один "Володя". Как же мне их различать? Ага, тот побольше - назову его "Володя 1", а этот поменьше. Назову "Володя 2", а там посмотрим. Улыбчивый. Смотрит прямо в глаза. Это хорошо. - делаю шаг в сторону.
  - А, вот ещё одна барышня, ей лет двадцать пять. Ага, зовут Света. Фигура средняя, глаза открытые, внимательные. Улыбчивая. Эта приехала присмотреть мужа, не иначе... А, может быть, и правильно. Где ей в городе нормального мужика встретить? Того и гляди, каждый норовит на ком-нибудь прокатиться. А тут не покатаешься: каждый сам за себя и на виду! Поскольку у неё волосы светлые, то ей дам прозвище "Светильник"... - снова шагаю дальше.
  - Вот это нормальная туристка: поджарая, уверенная, всё может делать сама. Звать Нина. И лет ей за тридцать. Понятно, потеряла веру в то, что найдёт мужика и теперь живёт себе в своё удовольствие. - усмехаюсь, про себя. - Не удивлюсь, если она по профессии конструктор или технолог. Вот кого нужно было бы завхозом ставить! Дам кличку "завхоз"...
  Ну, вот и всё. Сажусь на свободный пустой ящик и становлюсь членом команды. Но сижу недолго. "Нудаккажись", как я его про себя назвал, тут же отдал команду. - Проверить баллоны, ремешки, посуду, палатки!
  И показал пальцем, кто что делает. Работа снова закипела. "Нудаккажись" (Оказывается, так и другие стали неофициально между собой называть лоцмана) оказался прав: не успели мы закрепить последний ремешок, как приехали машины. Без всякого перерыва начали грузить в них резиновые баллоны, рамы, доски, камеры, тарелки, ложки, котлы продукты и всякую всячину. Однако лоцман про меня и Аньку не забыл: поручил мне погрузку, а ей - учёт. Вот так, в хлопотах, незаметно подкрался вечер.
  По мере того как постепенно я перезнакомился со всеми парнями и девушками, некоторая сердитость на "Нудаккажись" быстро испарилась сама собой. Даже почувствовал некоторую легкость.
  Мне показалось, что эти парни и девушки здесь не прячутся за какой-то маской, которую сами себе придумали. Может, и ошибаюсь. Появилось ниоткуда некоторое чувство, что они не гонятся за карьерой, не лезут по головам за новыми званиями и должностями, как мои сослуживцы. Но ощущение, которое начал испытывать оттого, что они сами пели песни и какие, было очень созвучно чувству внутри у меня и запрятанному за семью замками.
  А ещё оказалось, что мне сейчас становится глубоко наплевать на всё, творящееся в моём родном подразделении. Это была тяжесть навалившегося отдыха. - А, может, это Природа? Лес, река...
  - Идите на ужин! Я покараулю. - говорю ребятам, посмотрев на часы. Сажусь на ящик и сам себе не верю, слыша внутренний голос. - Ты, наверное, заболел? Разве можно было оставаться караулить, как простой солдат, если тебя выбрали капитаном?
  А потом услышал собственный ответ. - Может, и заболел. Но это мне приятно. А ты лучше заткнись. Могу я, наконец, позволить себе то, что хочется?
  А хотелось поесть чего-нибудь.
  
  Глава 4. Странная девушка
  Сам не знаю, откуда взялась эта странная девушка. Невысокая, толстая, очкастая и несуразная с грубым округлым лицом и в джинсах, сильно обтягивающих её полные ноги. Но она чем-то совершенно непонятным сразу же привлекла мой взгляд, когда стояла перед гостиницей у такси и обдумывала дальнейшие действия.
  Таксист, привезший её сюда, безуспешно пытался хоть как-то вернуть её в реальность и получить свои деньги за проезд. Сделав вокруг неё пару кругов с криками: "Плати деньги!", он остановился и поводил перед её глазами рукой. Она совершенно не реагировала. Тогда он потряс девушку за плечи. Результат - тот же. Мне даже интересно стало: что же будет дальше?
  Таксист заматерился, и девушка повернулась к нему. Возможно, мне показалось, но она, порывшись в сумочке, даже дала ему сколько-то денег, нечаянно коснувшись его руки.
  - Нельзя вам сейчас ехать! - произнесла она своим тихим голосом.
  - Это ты, что ли, зараза, запретишь мне? - таксист был явно недоволен и нервно посматривал на часы. - А ну, пошла отсюда! Итак, с тобой вон сколько времени потерял!
  - Ехать вам нельзя сейчас! - снова произнесла она с той же интонацией. - Разобьют машину! Подождите полчасика.
  - Да пошла ты! Нашлась мне, Ванга! - плюнул он, прыгнул в машину и сорвался с места.
  Не успел проехать и десяти метров, как в него на полном ходу врезалась такая же машина. Визг тормозов, свист милиции. И он, окровавленный, выбирается из разбитой машины. Они так и стояли, смотря друг на друга. Может, с минуту или больше. Они так ничего больше и не сказали.
  Девушка повернулась и вошла в вестибюль. Теперь и мне было интересно, что произойдет дальше с ней. А потому, переместившись в вестибюль так, чтобы видны были машины, продолжил своё наблюдение.
  Девушка подошла к администраторше и тихо произнесла. - Здравствуйте, я Павла Порошина. Не могу найти турбазу. Помогите, пожалуйста.
  - Ты на турбазе. Заполняй! - как и со мной, администраторша была не очень любезна. Голова её по-прежнему уткнулась в женский роман, однако, рука очень точно нашла окошко. Перед девушкой замаячили две бумажки. Я с удовольствием хмыкнул, предвкушая те же проблемы.
  Однако девушка даже и не торопилась их заполнять. Мне даже показалось, что Павла даже вздрогнула, когда рука администраторши случайно коснулась её руки.
  - Позвоните домой. Срочно! - потребовала она.
  Администраторша даже головы не подняла - просто подумала, что эти слова не к ней.
  - Я вам говорю: позвоните домой. Срочно. Вашей матери плохо!
  - Да ты кто такая? А ну, пошла отсюда! Ещё тут командовать всякий будет! - рассердилась женщина и снова уткнулась в книжку. - Иди, пиши анкеты!
  - Как хотите. Я вас предупредила. - спокойно произнесла девушка и отошла к столику, за которым я сам был недавно.
  Однако, не успела она заполнить последнюю строчку, как зазвонил телефон. Кто-то администраторше сообщил, что полчаса назад её матери стало плохо, а рядом никого не оказалось, чтобы вызвать скорую. Когда скорая приехала, та была уже без сознания.
  С ужасом администраторша взглянула на столик: там на неё смотрела эта очкастая деревенщина. Губы у неё затряслись, руки задрожали, а сама она начала то вскакивать, то снова садиться, не зная, что предпринять.
  Когда Павла подошла к стойке, перед ней была уже совсем не та напыщенная и чванливая любительница женских романов, а обыкновенная несчастная женщина, по лицу которой текли слезы и у глаз была размазана тушь. Она уже умоляюще смотрела на странную посетительницу.
  - Откуда? Откуда вы узнали... Про мать? - теперь, уже не сомневаясь, что видит необыкновенную девушку, спросила она.
  - Так. По руке определила. - просто сказала Павла. - Случайно коснулась её. Я скорее почувствовала что-то неладное.
   - Ой! Ну что же я тут сижу! - причитая, она быстро записывала данные Павлы с анкеты. Но вдруг её лицо изменилось: в нём появилась надежда. - Девушка... А? Может... Ещё раз... За руку?!
  Кажется, Павла поняла то, что же хочет от неё несчастная женщина. Она улыбнулась как то неуверенно.
  - Да смогу ли? - начала оправдываться она. - Я и сама не знаю, как это получатся...
  Та замахала на неё рукой, чтобы прекратила эти разговоры, и протянула руку. Павла взяла и прислушалась к себе. Потом отпустила и спокойно сказала. - В больнице она. С ней всё в порядке.
  - В какой больнице?! В какой больнице?! - взмолилась администраторша. И уже другим, привычным ей тоном, произнесла. - Девушка... Не морочьте мне голову! Нашлась тут...
  И рукой властно махнула: мол, чего стоишь? Давай, отваливай! Но всё же решила удостовериться и позвонила в больницу.
  Павла, обескураженная ответом, отошла и остановилась. И ей и мне было интересно, чем всё это закончится.
  - Больница? К вам Фёдорова не поступала? Поступала?! Ага. А как ей сейчас? Всё в порядке?! Могу забрать? Ага. Ну ладно. Пусть пока там будет. Вечером заберу!
  Тут она увидела Павлу и сердито замахала на неё рукой. - Ну, чё встала? Нехорошо, девушка. Видела, что отвезли, а корчит из себя... А ну пошла, пока...
  Девушка не стала ждать, пока администраторша придумает, что с ней сможет сделать, медленно повернулась и побрела в мою сторону, опустив глаза в пол. Она так и шла, пока не ударилась лбом в прозрачную дверь стеклянного турникета, выводящую на улицу.
  - Курица слепая! - слышу слова администраторши, которая по-прежнему наблюдала за ней. - И откуда такие берутся?
  Девушка вышла во двор, и вполне могла бы столкнуться со мной, но я вовремя уступил ей дорогу. Прошла несколько шагов и уселась на пустой ящик, обреченно опустив голову. Затем сняла очки, вытащила откуда-то платок и, подышав на них, стала протирать. Похоже, меня она так и не заметила.
  - Ой, а к нам ещё одна! - это наша ватага возвратилась с приёма пищи. Они дружно обступили её, а она, вертя головой, пыталась разглядеть весёлые лица. По-моему, она даже повеселела.
  - Ну, дак, кажись, её ж покормить надо! Давай, капитан, веди её. Вишь, стёкла-то у неё какие большие. Небось, подслеповата наша барышня... - произнес "Нудаккажись" и подтолкнул меня к ней.
  - Не, я не поведу! Вон сколько "барышень" здесь! - решил передразнить лоцмана, обнаружив у него новое любимое словечко. Не скрою, мне оно тоже понравилось.
  К моему удивлению, лишь одна Аня и протянула ей свою руку. Так, они и пошли в столовую. А я - за ними, внимательно наблюдая за этой парочкой.
  Когда вернулись во двор, "Нудаккажись" уже ждал нас. А через несколько минут мы уже ехали в автобусе по ухабам лесной дороги. Грузовик с плотом двигался за нами. Кто-то из девчат затянул песню...
  Скоро даже мне захотелось им подпевать. Даже странно, но мне эта ненормальность начинала нравиться.
  Почему-то вспомнилась мама, которая, стуча по моему лбу, говорила: "Похоже, тебе, дураку, чем хуже, тем лучше!". Впервые это было сказано тогда, когда я им торжественно сообщил, что поступаю в военное училище. А отец грустно добавил: "Может, тебя, дурака, армия исправит!". Эх, отец, мама... Знали бы вы, где я сейчас?! И что я тут делаю?
  
  Глава 5. Начало маршрута
  Уже стемнело, когда мы добрались до деревни Красноселка на место старта по реке Мана. Это была большая поляна недалеко от реки. И это всё, что успел разглядеть.
  Нужно было ставить палатки. А мне ещё досталась почетная обязанность отправиться за дровами, потому что никто не захотел этим заниматься. Правда, я с этим справился с большим удовольствием и скоро костёр запылал в полную силу. Все расселись у костра.
  Люблю костер. С детства. И даже не знаю почему. Но всегда с удовольствием это делал, когда ходил на рыбалку с отцом. Иногда мне кажется, что сам по себе огонь имеет некоторую магическую силу...
  Незаметно для себя стал изучать этих парней и девушек. Сам собой в голову пришёл вопрос. - Интересно, в каком порядке они расселись вокруг костра? Ведь их никто не рассаживал. Просто каждый пришёл и сел туда, куда захотел. А, может, из-за дыма? Ведь кто-то не любит, когда дым на него. А, может, и наоборот. Или, например, могли и по симпатии. Ведь не секрет: кругом тайга, звери. Женщина невольно тянется к мужчине. Да и во время работы с плотом девушки приглядывались к парням, и наоборот...
  Пробежав глазами по всем туристам, отметил, что в свете костра, все стали какими-то другими. Но при этом заметил, что и за мной наблюдают. Даже немного покоробило. И исчез в тень. Но было уже поздно: Аня и Павла о чём-то тихо шептались, с улыбкой поглядывая на меня.
  - Может, барышни вольного казака в первый раз увидели? - непонятно, сержусь я или рад, что и меня приметили.
  - Ань, хошь расскажу тебе как на духу про нашего командира? - говорит Павла.
  
   1. Начало маршрута
  Я вижу смущение Ани, и мне становится интересно - Ну, давай, Павла, расскажи! Я ведь видел и слышал, как ты дурила голову администраторше. Ну-ну, посмотрим! Ведь и машину встречную ты могла видеть. И скорую помощь.
  А вслух ехидно произношу. - Ну, давай, расскажи. Может, что-то новенькое о себе узнаю!
  - Простота его, Аня, омманчива. Скрытен он больно. Неуживчив. Вишь, носяру каку отростил. Того и гляди психанёт. Не очень - то заглядывайси на ентова субчика! - произнесла Павла, поглядывая искоса на меня.
  Смотрю на них и невольно начинаю возмущаться - Ты погляди-ка. Пашка! И это про меня? Скрытен - это правильно. А как же иначе? При моей-то службе. Неуживчив! Ну, это как поглядеть! Не один я виноват в разводе. Верка - больше! Ну, носяра... Это ладно!
  - Глянь, какой пушок на его ушах! Говорят, такие мужики шибко страстные... - ехидно произносит Павла.
  Невольно рука моя потянулась к ушам. - Вовсе нет там никакого пушка! Всё, зараза, придумала! А, может, есть? Ведь Верка вроде не жаловалась. И Лариска - тоже...
  - Паш, а тебе рыжие с залысинами нравятся? - Аня смотрит на Павлу и улыбается, видя, как та трясет головой. - Нет? А мне нравятся. Да и больно много у него морщин. Ты как думаешь, он холостой?
  - И так понятно - холостой! Вишь, какой неухоженнай: штормовка грязная, кеды - тоже, рюкзак военный... Бирюк бирюком! Говорю же - холостой! Да прошёл уже всё - огонь, воду и медные трубы...
  Смотрю на них, а сердиться почему-то на их злые слова не хочется. - И не рыжий я. И залысин нет. Даже зауважал.
  К тому же аромат цветущих трав ударил в мою головушку. - А вы чё хотели? Сирота я казанская. Жар чужими руками не загребаю. Звезд с неба не хватаю...
  Аня и Павла прыснули со смеху.
  Всё бы ничего, только вдруг проснулся внутренний голос - Ну, что, брат, слабо? Скажешь, потерял нюх от ракетного топлива? Нет, брат, шалишь! Чаще надо бывать на природе. Когда ты в последний раз вот так бывал у костра? Ишь, сиротой казанской прикинулся. Да ты волк в овечьей шкуре!
  Очень хотелось ему возразить, но почему-то ничего не придумывалось. Рылся, рылся в памяти и почему-то не вспомнил ничего. Не знаю, сколько бы времени ещё продолжалось это издевательство, но начался ужин из чая и булок.
  Если честно сказать, то их всех по-хорошему и не запомнил. Так, начал выделять нескольких. Сначала по работе. А вот теперь появилась возможность их отличать друг от друга по тому, кто с кем в палатке спать улегся.
  - Так-так, Павла разместилась с Аней. В этом я уже и не сомневался. Девушка, которую звать Наташа - с девушкой Надей. Есть два Володи. Они так и поселились. Есть обособленная парочка. Наверное - муж или с женой, а, может, любовники?. Они - тоже в одной палатке. Две хлопотуньи костровые попали в одну палатку. Нам же с лоцманом достались индивидуальные, но на двоих человек. А, может, с нами никто не захотел быть вместе? Об этом следует подумать...
  Но думать об этом почему-то не хотелось.
  Как-то незаметно все разошлись. - А дежурить - то кто будет? О чём онидумают? Может, и мне забраться к себе в палатку, а там - будь что будет?
  Почему-то вспомнилось, как страус прячет голову в землю. - Вот-вот. И здесь так же!
  Усмехнувшись, остаюсь у костра: дежурить придется мне!
  Сверчки запели свою незатейливую песню, но почему-то она мне нравилась: хотелось слушать её бесконечно. Незаметно к ним присоединились ещё какие-то ночные певцы. Огонь, потрескивая, вносил свой незабываемый колорит в эту дикую жизнь.
  Лагерь спал. А, может, и не спал. Почему-то подумалось о тех, двоих. Интересно, они муж с женой или нет? Ухмыльнувшись, снова стал наблюдать за полётом искр костра. И почему-то вспомнилось прошлое...
  - Вот так догорает моя любовь к Веронике... Только угольки от неё уже совсем не греют... - прозвучала в голове печальная мысль, унося меня в прошлое.
  Помню ли я нашу первую встречу? Помню... А как её не помнить?
  Летом 1983 года мой друг по училищу Витька пригласил к себе домой ненадолго погостить в каникулы. Других планов у меня не было, потому и согласился. Сдали мы экзамены, получили проездные и покатили к нему домой, на юг Свердловской области. Я знал, что родители Витьки ко мне всегда относились хорошо, был им не в тягость. Несколько дней мы с Витькой до одури мотались на рыбалку с ночевкой от одного озера к другому, пока всё это не надоело. Уже и письмо написал родителям, мол, ждите домой, а тут?
  Она появилась на крыльце дома в тот же день, когда мы вернулись с рыбалки: молодая, симпатичная, с хорошей фигурой и большой грудью, выпиравшей из купальника.
  - Верка, ты чего приехала? - недовольно спросил Витька. И волей-неволей вынужден был нас представить друг другу. - Глеб. А это моя двоюродная сестра - Верка.
  - Вероника! - она подала мне свою нежную руку, до пяток прожигая меня страстным взглядом.
  А Витька уже тащил меня в дом, подальше от сестрицы, недовольно ворча. - Слушай, Глеб, ты на неё не западай! Ну, не та она... Нам такие не нужны!
  Да, не послушался я, дурак, тогда совета своего лучшего друга... Лучше бы послушал...
  Огонь в костре прямо разбушевался, угадывая моё состояние: сердце снова заклокотало, лицо покрылось нездоровым румянцем. Фигура Верки как живая возникла передо мной, возмущая всё мужское естество...
  Я тогда держался долго. Но и Верка была не из тех, кто просто так сдается. Теперь-то прекрасно понимаю, почему, а тогда... И я медленно, как кролик, полз к своему удаву... Витька как мог, предупреждал меня, что она обязательно потащит к себе в постель, ибо очень хочет выйти за военного. Особенно если он дежурит подолгу. Я всё это понимал, но сделать уже ничего не мог - влюбился...
  Вопреки словам Витьки, Верка не торопилась затаскивать в свою постель, но всячески, каждый раз, когда представлялась возможность, показывала то полуобнаженную грудь, бедра или то и другое вместе, приводя в неистовый трепет. Возможно, потому и уехал пораньше.
  Дома у родителей как-то даже забыл о ней. Но она сама напомнила, прислав письмо, полное любви с фотографией, где она стоит во всей своей красе в купальнике. Чувства снова нахлынули, накрыв меня с головой. И тогда ответил ей. Начался наш бурный почтовый роман...
  Удивлению моему не было предела, когда неожиданно на проходной училища увидел её. И радости! Оказалось, что она переехала, и теперь будет ждать меня здесь, как верная жена. Увольнения все проводил у неё, а на последнем курсе поженились, хотя мои родители не хотели этого брака.
  После окончания училища и отправились мы вместе к новому месту службы. Время шло, она поступила в институт на заочное отделение, а я пропадал неделями на службе. По поводу детей она однозначно заявила, что пока не окончит институт, их не станет рожать.
  Всё бы ничего, но год назад она сначала не появилась дома на ночь, потом на сутки, затем и на неделю. Ревность меня душила - готов был даже убить её.
  Но она, без всяких эмоций просто заявила. - Прощай! Я ухожу от тебя!
  - Почему? - спрашиваю, ощущая внутри себя образовавшуюся пустоту.
  - Просто люблю другого! - ответила Вероника, собрала самые дорогие вещички и вышла за дверь. Как оказалось, за КПП её уже ждал автомобиль.
  В последний раз увидел её только на разводе. И опять ревность раздирала душу. Её мраморное лицо должно было помочь мне справиться с чувствами. Но этого не получилось.
  Тогда Витька мне снова по телефону сказал. - Плюнь на эту шалаву! У неё никогда не было сердца. Так что считай, тебе ещё повезло. Просто ты не там жену себе ищешь!
  Стук ложки о чашку был хорошо слышен, так как кто-то стучал на самым моим ухом. Глаза открыл и увидел Нину. - Красота, солнышко, а воздух какой! И запах...
  
  Глава 6. Пашка и Аня
  Но было уже поздно. Как оказалось, они уже давно встали.
  - Трофим Григорич, гляньте-ка, наш доблестный капитан решил искупаться!
  Ох, уж лучше бы не слышать этого голоса. - Ну, Анька, ты ещё получишь! И откуда взяла, что я купаться собрался? А эти-то? Повыходили... Ржут, как лошади. А вдруг вода холодная? Им-то всё нипочём. Им не купаться!
  - Да ему слабо! - кричит женская половина.
  - А вот этого - не надо! Ну что за народ такой - бабы? Всё им какое-то зрелище подавай. И не слабо мне, а просто неохота!
  Оглядел остальных - все улыбаются ехидно. - Ага, значит, слабо?! Ладно, посмотрим, слабо мне или нет!
  Бодро подошёл к реке, лихо скинул одежду и с разбегу прыгнул в реку.
  Мне показалось, что с меня живого кто-то сдирает кожу. Тысячи игл воткнулись в меня, холод одеялом окутал все внутренности и скоро вместо меня наружу выплывет ледышка. Даже вопль и тот замерз.
  Только был внутри меня ещё кто-то, кто скомандовал просто и жестко - Греби руками и ногами так, как никогда не делал!
  Я работал руками и ногами как мельница, даже когда выскочил на берег. Было полное ощущение того, что если остановлюсь - мне крышка! Не помню, как пробежал первые пятьдесят метров по неровной поляне, перепрыгивая через канавы. Мне казалось, что лечу словно ветер. Нет, быстрее ветра! После первого круга по поляне, почувствовал под ногами сначала почву, а потом и неровности. Дыша, как загнанная лошадь, согревшийся от двух кругов по поляне, жалел лишь об одном, что нет человека, который бы засек моё время. Я, может, рекорд какой-нибудь побил!
  
  2. На реку опускается утренний туман
  Когда, наконец, оказался у костра, от меня валил пар. Жизнь была прекрасна, и больше всего на свете хотелось сесть на землю и поесть. Руки дрожали, ноги ходили ходуном, тяжесть навалилась на все тело. Однако под аплодисменты с довольной физиономией раскланялся. Вот шут гороховый!
  - Капитану чаю и каши за открытие сезона! - отдал команду лоцман под одобрительные возгласы команды.
  Наверное, никогда не ел такой вкусной каши! И спать уже тоже не хотелось. Но больше всего мне запомнились восторженные глаза одной молодой особы. Гордость распирала меня. Как Дон Кихот посвящаю ей свой подвиг с воздушным поцелуем. Жалко вот только сказать ей об этом нельзя - зазнается! И подмигнул этим глазкам. - Знай наших!
  После завтрака Григорич, которого стали называть лоцмана все, кроме меня и Ани - она по-прежнему звала его по имени и отчеству - Трофим Григорич. И когда только все успели сговориться! Так вот он расставил народ по местам для вязки плота. Мне же достался контроль. А потому, вернувшись в свою палатку, достал записную книжку и сделал первую запись: "двадцать первое июля. Первый день путешествия. Собираем плот". Захлопнул книжку и выполз из палатки.
  - Глеб! Павлы нигде нет! - даже вздрогнул от неожиданности. Поднимаю голову и вижу встревоженное лицо Ани. - Ты слышишь или нет? Павлы нигде нет! Недавно тут была, а теперь нет! Искать надо!
  - Вот и ищи, раз тебе надо! - хотел сказать ей. Хмыкнул, встал, вздохнул и пошел к тому месту, где вязали плот. Изо рта выскочило. - Вы где работали?
  - Да тут, у реки... - она показала на кусты в метрах десяти за обрывом, мысом выдающимся в реку. И побежал туда, куда указал её палец. Аня бежала рядом.
  С первого же взгляда всё стало ясно: Пашка, потеряв очки, пыталась выбраться по скользкому склону из глины. Поскользнувшись, скатывалась вниз прямо в воду. Затем упорно ползла вверх и снова скатывалась по ставшей скользкой глине.
  - Ань, неси веревку, быстро! - кричу своей спутнице, а сам смотрю вниз. - Вот, черт возьми, неужели опять в воду? Да, ничего не попишешь - придется!
  И начинаю раздеваться. - Павла, я иду!
  Сначала всё было хорошо со спуском, но, когда моя нога оказалась на глине, события начали развиваться вовсе не так, как мне хотелось. Та самая нога, которая ступила на скользкую глину, предательски поехала вниз, увлекая за собой вторую. Через мгновение, я уже стремительно нёсся вниз, сталкивая Павлу снова в воду.
  Там мы и встретились. Хотелось ей сказать нечто нехорошее, но в это время что-то очень больно врезалось в мою ягодицу. Нащупав рукой этот предмет, от злости хотел уже выбросить его, но что-то остановило. Это оказались очки Павлы.
  Она же по-прежнему ничего не видя, мокрая, грязная, на четвереньках карабкалась наверх. Только один раз оглянулась и спросила. - Глеб, а Анька где?
  - Да щаз придёт твоя Анька! - и сам не заметил, как перешёл на простой и понятный деревенский язык, называя, как и Павла Аню Анькой. С одной стороны, хотелось рассердиться, с другой - смеяться: наверное, уж очень было смешно смотреть со стороны, как два перемазанных в глине человека пытаются выбраться наверх, подталкивая друг друга, а потом падают и снова оказываются в воде.
  Аня, прибежав, оценила ситуацию мгновенно: привязав один конец веревки к деревцу, сбросила другой к нам со словами. - Держите!
  - Пашка, ты давай первая! - говорю, обвязывая её вокруг талии веревкой. - Я сзади буду помогать тебе!
  Павла карабкалась наверх, соскальзывая и сбивая меня, из последних сил. И наверное, ничего бы у нас не вышло, да ребята услышали крики Ани, подбадривающие Павлу. Когда её вытащили, оказалось, что рядом с Аней, были ещё двое Володей. Затем подняли очки Павлы, о которых она всё время сокрушалась. И лишь в конце быстро подняли и меня. Очки Аня тут же протерла и подала Павле. Та нежно чмокнула её в щеку.
  - А меня? - пододвигаю свою щёку.
  - Обойдёшься! - вдруг отрезала Аня, и покраснела. Подружки, обнявшись и хихикая, побежали в палатку.
  Отмыв глину, переодеваюсь и приступаю к вязке плота. Но, почему-то память то и дело возвращает меня к этому случаю. Что же здесь необычного? Почему это вспоминается? И вдруг отмечаю, что мне приятно вспоминать именно тот благодарно - счастливый взгляд одной покрасневшей особы, которым она одарила меня, перед уходом в палатку. Тогда почему "Обойдешься"?
  Плот уже был почти связан. Мне оставалось его хорошенько проверить и доложить Григоричу. Неожиданно поймал себя на том, что и я теперь зову лоцмана "Григорич". Как-то, даже необычно приятно стало. Отчего? Пока и сам не знаю. Но приятно.
  Запах пищи, который принес от костра ветерок, вызвал ощущение настоящего голода. Сглотнув слюну, досматриваю последние ремни на резиновых баллонах. Ну вот, можно и докладывать. Проверяю крепление плота к колу и направляюсь к костру. Здесь уже все собрались. - И когда успели? Видно, не у одного меня слюнки текут!
  Но до начала обеда было ещё далеко. А потому иду к реке, чтобы успеть помыть руки.
  Солнышко грело так, что было жарко. Хмыкнул, вспомнив утреннее купание, и просто помыл руки. Только сейчас и смог рассмотреть наше стойбище по-настоящему. Это была поляна метров пятьдесят длиной и столько же шириной на краю деревни. Всю поляну захватили ромашки, и лишь в канавах красными пятнами рос Иван-чай. На берегу возле обрыва, где перемазались мы с Пашкой, росло одно деревце, а за ним ещё несколько.
  Река текла своими прозрачными водами у самого берега, темнея с каждым метром от берега. То тут, то там, на поверхности её образовывались воронки, образовывая водовороты. Время от времени мальки, собираясь вместе, лихо удирали от хищников, которых, надо полагать, было здесь немало.
  Очередной приступ слюноизвержения напомнил об обеде, и ноги сами понесли к костру. И вовремя.
  Хотя самые удобные места были уже заняты, было все едино, где есть, лишь бы начать. Получив свою порцию картошки, пристроился возле подружек, из-за которых искупался в реке второй раз за день.
  Между тем одна пара девичьих глаз внимательно наблюдала за тем, как я лихо уничтожаю свою порцию. Также быстро было покончено и с чаем. Довольный и сытый откинулся на траву и стал наблюдать за плывущими в небе облаками.
  Проснулся оттого, что какая-то букашка пробежала по щеке. Шлепнул. Похоже - промазал. А она опять пробежала. Бью и опять мимо. - Не понял! Вот, зараза, разбудила... А как было хорошо!
  И закрыл глаза снова.
  Но тут букашка проползла на этот раз за ухом. - Вот зараза, убью же!
  Щекотно. Но и на этот раз букашка вовремя сбежала. Потихоньку начинаю психовать. Теперь эта вредина по моей руке бегает. - Ну, уж нет! На этот раз ты не уйдешь просто так!
  Открываю один глаз и вижу, как соломинка в руке Ани мягко движется по моей руке. - Ага, так вот какая букашка мне мешает? Ладно-ладно, посмотрим, кто кого!
  И терплю. Ну, очень щекотно, но терплю. Так надо. Открываю опять один глаз, чтобы не спугнуть. - Она так увлеклась, что и не смотрит! Ага, не получается? Вот, так! Ну, сейчас достану!
  И с рыком: "А-А-А!" хватаю руку Ани, в которой находится соломинка.
  От неожиданности она сначала вздрагивает, а потом, густо покраснев, начинает смеяться вместе с Павлой.
  - Так, всем собраться у костра на собрание! - кричит Григорич и бьет для убедительности ложкой в алюминиевую тарелку.
  Когда все собираемся, произносит речь.
  - Нам нужно назвать наш плот. Всякое судно должно иметь название. Иначе - не поплывет. И чем мы хуже корабля? Предлагайте!
  Названия сыпались как из рога изобилия, но остановился лишь на трех: "Гадкий утенок", "Плавающее корыто" и "Маняша".
  - Я выбираю "Маняшу", ведь мы плывем по Мане! - произнёс он, явно довольным тоном. - Изготовить флаг для мачты!
  Только теперь я понял, для чего привязывал длинную тонкую палку на середине плота. Оказывается, там было место для флага!
  Уже через несколько минут боевой плот группы 88/8 стал называться гордо "Маняша", имея взметнувшийся вверх по мачте флаг с тем же названием. Подъём флага вся команда сопровождала звуками гимна, исполняемого нашими губами.
  Погрузив наши нехитрые вещички и палатки на плот, все ждали команды на отплытие. Григорич повернулся ко мне и тихо сказал. - Ну, ты чё ждёшь? Давай команду!
  - Отдать концы! - кричу, а сам думаю. - Ну, надо же. Даже команду морскую как-то вспомнил!
  Но никто и не пошевелился. Пришлось самому спрыгивать с плота и сталкивать его в воду.
  Плот, как необъезженный конь не слушался руля под градом насмешек. Никак у нас с Володей-Два не находился способ управлять им. Только когда моя футболка стала мокрой, постиг науку управлять этим строптивцем. Оказалось, что не так-то просто это делать, если река каждую минуту выдает все новые сюрпризы! Но мне теперь было мало просто реагировать на все её причуды. Теперь хотелось их предвидеть и избегать пакостей, которые она постоянно преподносила.
  Плот, как бешеный конь, уже с час, как мчался по реке, обдавая нас брызгами и заставляя то и дело замирать сердце, которое каждый раз уходило вовсе не в пятки, как нас учили, а куда-то между ног, создавая ощущение невесомости и щекотки.
  - Оо-хх! Аа-хх! - неслось отовсюду во всякий раз, когда плот нырял с очередного небольшого порога, создавая в моём мозгу мысль. - Я не одинок в своих ощущениях! А река-то... Красота... То пологий участок на суше, то утес...
  Тогда я посчитал, что становлюсь как минимум "асом" в плотогонном деле. Но руль неожиданно ударил по руке так, что он на мгновение выскочил из рук, резко развернуло плот направо и наклонило. При этом два человека, сидевшие недалеко от меня, тут же полетели в воду. Коварная река их подхватила, закружила, начала кидать из стороны в сторону. То и дело из воды появлялись красные спасательные жилеты. Река волокла их по порогам, ударяя то головой, то спиной, то руками.
  - Люди за бортом! - крики остальных членов команды резали по сердцу острым ножом. Но я догадался, что нужно сделать лишь после Григорича.
  - Все мужики с плота! Снять плот с камня! - услышав его команду, все попрыгали в воду. Но плот даже не сдвинулся, когда мы попробовали его столкнуть.
  - Всем покинуть плот! Держаться за борта! - скомандовал он, но увидев, что Пашка собирается прыгать, тут же вспомнил, как два мужика её доставали, и добавил. -Кроме Пашки!
  Теперь уже все барахтались в воде. Пашка нарушила приказ лоцмана и тоже старалась не отставать от остальных. Визг, охи и ахи пронеслись по реке. Плот, услышав это, поднялся и легко сошел с камня. Вылавливали всех, кроме первых уже на чистой воде. Пашку, как обычно, поднимали двое мужчин.
  - Глеб, надо поймать тех, первых... Давай за ними... - В голосе Григорича было больше просьбы, чем приказа.
  - Ясно. - даже не пытаюсь спорить. - Сам виноват, мне и искать!
  Передаю управление Володе-Два и прыгаю в воду. Как это ни странно, но вода уже не кажется такой холодной. А, может, это от перевозбуждения? Так или иначе, но думать об этом некогда: надо искать красное пятно.
  Красное пятно мелькнуло после нескольких минут погони. Это была женщина. Та самая, которая спала с мужчиной в одной палатке. Застряла между камней. Хватаю её за спасательный жилет и, упираясь ногами в камни, с трудом выдергиваю её из щели и плыву к берегу, туда, где уже причалил наш плот. Река то и дело сбивает с ног, бьет о камни, проволакивает мимо цели. - Хорошо хоть женщина без сознания, а то меня утопила бы!
  Неожиданная грешная мысль кажется смешной, когда мы уже достигаем берега. Ребята подхватывают её. Вовремя, а то сил больше нет!
  - Тамара! Давайте её на берег! - слышу крики на плоту и земле. Но мне уже все равно: нет сил. Дотаскиваю с мужиками её до берега и падаю. В голове всё закружилось, завертелось и исчезло. - Не понимаю, почему так быстро лишился сил...
  Сколько так лежал, не знаю, но очнулся от нежных рук, которые меня шевелили и слов. - Жив! Он жив! Сам дойдет!
   Непонятно, слова "сам дойдет" к чему относятся? До чего дойдёт? Пока я разбирался с этим, шум голосов переместился куда-то выше по течению реки.
  Подняв голову, вижу, как мужики вытащили на берег второго члена нашей команды, упавшего за борт. Он пошевелился, сел, а потом и встал. От меня шла к нему Аня, которая твердила одно: "Жив!". Только теперь я понял, что слова "Сам дойдет" относились к тому мужчине, который медленно поднимался на берег. И всё же мне было очень приятно, что нашлась хоть одна женская душа, которая позаботилась и обо мне...
  Когда мне удалось подняться наверх, возле Тамары бестолково суетились девчата. Аня встретилась мне, убежав к плоту за аптечкой. Так что никто из них приводить её в чувство даже и не пытался. Но вот в толпу врезалась плотная и грузная фигура Пашки. Все невольно расступились.
  Пашка прислонила ухо к груди Тамары, похлопывала руками по телу и долго прислушивалась, когда появилась Аня с аптечкой в руках. Увидев возле Тамары Пашку, она остановилась и замерла от удивления.
  
  3. Наш плот с флагом "Маняша"
  Пашка взяла Тамару за руки и начала делать движения руками вверх и вниз, слегка напоминавшие движения при проведении искусственного дыхания. Увидев что-то, только ей известное, тут же перешла на искусственное дыхание. Затем, перевернув Тамару на живот, положила к себе на колено животом, начала голову и грудь раскачивать вверх и вниз. Уже после первых качаний из Тамары полилась вода на траву, а сама она, закашлявшись, пошевелилась.
  Пашка махнула мне рукой, и мы осторожно положили Тамару на траву. Она неровно дышала и ещё некоторое время непонимающе смотрела на всех.
  Григорич объявил привал. Плот вытащили и привязали. Начали расставлять палатки, выжимать одежду, переодеваться в сухое. Задымился костер. Два человека, мужчина и женщина, медленно подошли друг к другу и обнялись. Они так и стояли некоторое время, а потом пошли переодеваться и ставить палатку. Через некоторое время лагерь напоминал место, на котором прачки сушат своё бельё. Напоминал потому, что подход к этому месту мешали палатки, разбросанные тут и там у подножья высокого утеса.
  К костру пришли мы уже переодетые в сухое бельё. Развесив мокрое бельё, где удалось, уселись греться у костра. Говорить не хотелось не только мне, но и остальным.
  - Паш, расскажи, что ты такое с Тамарой делала? - Аня не сдержала своё любопытство и всё-таки спросила. Не скрою, и мне было бы интересно услышать её ответ.
  - Чо-чо... Искусственное дыхание, вот чо.... - Пашка вздохнула, понимая, что, вполне возможно, её не так поймут. - Я родилась в семье обыкновенного колхозника... Ничего особенного в роддоме райцентра тогда не произошло. Вот только батя мой Василий перебрал водки со своим другом Павлом. И пообещал назвать сына Павлом в его честь.
  - Но родилась я... Девочка... - Пашка опять вздохнула, и как обреченная, продолжила свой рассказ. - Хорошо хоть тетка Агафья догадалась отцу магарыч поставить. Вот так и стала я Павлой или Павлиной по паспорту.
  Она улыбнулась, и мне показалось, что и безобразные очки, и нелепая фигура сами собой отходят на задний план. Так проявилось то новое, что принадлежало этой необыкновенной девушке.
  - Жили мы бедно, как и большинство людей вокруг нас в деревне. А потому на пьяниц, вообще, никто внимания не обращал. Тогда, в роддом за матерью батя пришёл сильно пьяный. Нянечка ему передала меня в руки, и он пошел по лестнице вниз. Да споткнулся. И выронил меня из рук. Сказывали, головой ударилась и начала синеть прямо на глазах. Такой переполох поднялся!
  Она вздохнула, снова переживая те события, о которых ей потом рассказывали взрослые.
  - Когда прибежала наша акушерка баба Шура, я, говорят, уже не дышала и сердце не билось. Кто-то говорил, баба Шура молилась и что-то делала не совсем обычное, кто-то ещё что-то. Но сердце заработало, и моя почерневшая от горя мать поклялась, что лучше крестной, чем баба Шура, ей не найти. Всё так и случилось. Я до самой её смерти любила свою крестную. И сейчас люблю...
  Она замолчала, вытерла рукой набежавшую слезу и снова стала смотреть на огонь.
  - Уже постарше когда стала, начала замечать, находит на меня что-то, лищь людей касаюсь. - призналась она. И улыбнулась виновато. - Вроде как ощущения какие-то. Сначала думала - с ума схожу. Да когда баба Шура рассказала мне про выписку из роддома и второй день рождения. Тогда успокоилась. Решила из-за него всё это... Из-за второго дня рождения...
  Она вздохнула, потерла ладонью о ладонь и посмотрела на нас.
  - Когда я Тамары коснулась в первый раз, то сразу же поняла, что она живой останется. Вот только было неясно, что надо было сделать. Вот и взяла её за руки, чтобы бы сжать и разжать легкие. Ну, что-то сделать надо было...
  - Ну, и было? Это сжатие-разжатие? - спросила Аня.
  - Было. - Павла улыбнулась. - Сначала водила руками вверх-вниз, туда-сюда, а потом делала искусственное дыхание, как нас в школе учили. А потом перевернула её и положила на своё колено. Я так видела где-то, всё так и сделала. Потому и получилось. Всё...
  - Ну, ты даёшь! - только и произнесла Аня.
  - Ну и что?... - вырвалось у меня.
  - Ничего. Просто так получилось у меня...
   Она встала. В голосе её не было ни обиды, ни торжества.
  
  Глава 7. Володя и Надя
  Наш палаточный городок на этот раз расположился рядом с утесом на небольшой полянке. Сухих деревьев было достаточно, и костёр горел хорошо. Палатки расположились вокруг костра почти вплотную друг к другу. У костра хлопотали девчата. Надя принесла гитару и вместе с хлопотуньями, Аней и Пашкой пела туристские песни.
  Сидеть с Аней и Пашкой чего-то расхотелось, а потому я двинулся по тропинке к реке.
  - Женя, прошу тебя, ну не пей ты эту проклятую водку! - неожиданно тихий голос из палатки заставил меня остановиться. - И на хрена я тебя взяла с собой!
  - Отстань! Сказал - надо, значит - надо! И буду! - голос затих, а потом возобновился. - Вы только гляньте на неё. Ну, прямо заблудшая овца, да и только!
  - Я выкину всё это, вот увидишь! - угрожающе произнесла Тамара.
  - Я тебе выкину! Я тебе так выкину - мало не покажется! Запомнишь надолго, стерва подколодная! Шлюха...
  - Странно. Любовники, а говорят, как муж с женой. А, может, и вправду муж с женой? Тогда ничего не понимаю. Может, она хочет проехать на плоту, а он - нет? Вот и пьет?! - подумал я и пошел дальше.
  Неприятный осадок от услышанного ещё долго сопровождал меня, пока у реки не замечаю человека с удочкой. Он сидел на плоту и внимательно следил за поплавком.
  - Клюёт? - понимающе спрашиваю, хотя прекрасно знаю ответ. - Дурацкий вопрос, но ничего другого не придумалось.
  - Знаешь, Глеб, никак не возьму в толк, откуда здесь появился этот валун... - словно выстраданная проблема прозвучали слова Григорича. - Я ведь здесь уже много лет плаваю, а наскочил на него в первый раз.
  - Григорич, брось себя казнить! Ну, случилось так. Да и я виноват - выпустил руль из рук... Значит, так и надо было! - даже сам не заметил, как назвал лоцмана по отчеству и в эти слова поверил. А из меня словно прёт что-то и всё тут. - Мне кажется что-то тут не так... Да и группа у нас какая-то особенная.
  - Да... Дефькя ента, Павла, она, кажись, точно... Тово ентова... Не такая... - задумчиво произнёс он и раскрыл рот, чтобы ещё что-то сказать, но в это время поплавок нырнул и исчез совсем под водой.
  Резкая подсечка и окунь, сопротивляясь изо всех сил, плюхнулся ему в ведро. С этого момента Григорич и вовсе забыл про меня.
  Сижу и жалею, что тоже не взял удочек. - Сил нет видеть, как клюёт у другого!
  Подумал-подумал и потихоньку двинулся в обратный путь.
  - "Милая моя, солнышко лесное..." - доносятся голоса Наташи и Нади.
  Не успел растянуться на полу палатки, как послышался стук ложки о чашку, ставший уже привычным зов на приём пищи. - Ну, вот, уже и ужина дождался.
  - Так... Нам надо решить вопрос с дежурством! - я решил не дожидаться, пока все разбредутся по палаткам, а мне опять придётся дежурить. - Надо по-честному. Всем по очереди.
  - А чего тут обсуждать, составляй график, да и всё! - сказал Володя Один. Это он рано утром заменил меня на дежурстве, увидев, что сплю.
  - Никто не пошёл, а он заменил. - подумал я с благодарностью о парне.
  - Пиши меня с Женей на эту ночь! - предлагает Володя Два. - Вы с Володей уже дежурили. Теперь наша очередь.
  - А почему это одни мужчины должны дежурить. Мы что - хуже? - возмутилась Наташа. - Ежели страшно за нас, давайте сделаем смешанные пары!
  Все заулыбались как заговорщики.
  - Ну-ну. И с кем бы ты хотела подежурить? - ухмыльнулся Володя Два.
  - Только не с тобой! - ответила та и показала ему язык.
  Улыбки уже не сходили с лица. Кто-то переглядывался. Однако Аня встала и заявила. - Предлагаю. Давайте бросим жребий! Пусть Судьба сама решает, кто с кем будет дежурить, а там - посмотрим. Кто "За", прошу голосовать! Укажем смены по порядку. По два раза.
  "За" проголосовали все. Аня тут же написала имена, скрутила бумажки и побросала в чей-то черный пакет.
  - Как ставить Павлу дежурить, если она дальше собственного носа не видит? Или Григорича? Он же лоцман! - возмутился Володя Два.
  - А я хочу дежурить с Женей! - голос Тамары требовал своей справедливости.
  - Предлагаю Павлу и Григорича исключить из списка! А Тамару и Женю поставить вместе в смену! Кто "За" прошу голосовать!
  Проголосовали единогласно. И тут началось.
  - Третья смена! - заявила Наташа, прочитав бумажку. Ставлю ей троечку в график.
  - Первая! - с некоторой тревогой, посмотрев на меня, произнесла Аня.
  Ставлю ей единичку. Почему-то в голове звучит - Вот бы мне попасть с ней!
  - Вторая! - это Надежда обращается ко мне, чтобы записал её во вторую смену. Пишу.
  - А чё это написано "Кухня"? - возмутилась Света. - Чё всё время там быть? Мы же договаривались про смены.
  - Кому досталась "Кухня", тот и будет дежурить на кухне каждый день! Это я попросил Аню написать. - вмешивается лоцман.
  Светка вздохнула. - Ну, кухня, значит, кухня!
  - И мне "кухня"... - расстроилась Нина.
  Засовываю руку в пакет и кручу, кручу. Всё ищу Аню. Вытаскиваю, разворачиваю и читаю. - Первая!
  Как бы невзначай смотрю на Аню. - Ага, покраснела?! Ну-ну, точно, здесь что-то нечисто.
  Но не скрою, мне всё-таки это было приятно.
  - Третья... - загадочно улыбаясь, произнёс Володя Два и посмотрел заинтересованно на Наташу. Та фыркнула и отвернулась.
  - Вторая. - спокойно сказал Володя Один и сел на бревно. Общим голосованием решили, что в эту ночь будет дежурить вторая смена. Так что мне повезло: хоть отосплюсь. И со спокойной душой приступил к ужину. Собственно, и остальные это сделали не без удовольствия. Да и день получился длинным и суматошным.
  Я уже уходил, когда Надежда, взяв в руки гитару, начала под аккомпанемент её петь.
  - Клён ты мой опавший, клён заиндевелый... - понеслось по реке.
  - Можно подержать гитару? - Володя взял гитару, пошевелил пальцами, как это делала Надя, и вернул её хозяйке. - Нет... Не получается...
  У костра ещё сидели несколько человек, остальные разбрелись по палаткам. Павла устроилась у ног Ани, сидевшей на бревне. Надя и Володя Один расположились поодаль.
  Хлопотуньи костровые помыли посуду и ушли. За ними на отдых отправились и Павла с Аней. У костра остались Надя и Володя.
  Моя палатка была рядом с костром. Лёжа головой к костру, очень хорошо слышал все разговоры, а песням даже подпевал. А сон всё не шёл и не шёл в мою взбудораженную голову...
  Слышу, как хрустнуло что-то (наверное, ветка), и мужские шаги направились к соседней палатке. Ага, это Володя Один. Вот он выходит, идёт к костру, где сидит Надя.
  - Спасибо, Володя! Мне стало значительно теплее! Ага, значит, он принес ей свою куртку. Молодец. - невольно прислушиваюсь к разговору.
  - Скажи, ты женат или холост?
  - Да как-то всё не получалось... Хотя одна попытка всё же была...
  Тишина воцарилась у костра: мне даже потрескивание костра стало слышно. Захотелось подсмотреть - теперь просто слышать стало невыносимо. Любопытство взяло верх. - Чем же они там занимаются?
  Надя в куртке Володи сидела ко мне боком, так что видел её в основном в профиль. Володя сидел тоже боком ко мне, но так, что лицо его я мог видеть лишь изредка. Но мне и этого хватало с лихвой. Они сидели, ворошили угольки палками и молчали.
  От нечего делать невольно стал их рассматривать. Володя был среднего роста и на половину головы возвышался над Надей. От света костра русые волосы Нади как-то светились необычно, делая из неё какой-то сказочный персонаж. - Баба Яга? Нет, сидит прямо, не горбится. И нос прямой, без горбинок. И рот обыкновенный со слегка полными губами. Да и лицо было круглое. А от света костра стало какое-то домашнее. Нет, всё же она - настоящая Несмеяна!
  Володя в штормовке сидел как-то сгорбившись. Свет от костра высвечивал резкие складки его продолговатого лица с широким квадратным подбородком. Ну, чистый
  
  4. Песни у костра
  Кощей! Только что-то в нём было другое. Не кощеевское. Он встал, подбросил дров и опять сел, не напрашиваясь на разговоры.
  - Володя, как ты сюда попал?
  - Очень просто: мне зарплату выдали путёвкой на турбазу. Вот так и приехал...
  Мне даже приятно стало - Ну, надо же, не я один так сюда попал! И у меня с отпускных турпутёвку вычли!
  После случая с подменой на дежурстве прошлой ночью я к Кощею стал относиться лучше. - Да и какой он Кощей, если пришёл незнакомому человеку на помощь? А если специально? Потому что капитан?! Поблажек ищет? Ладно, пускай ещё побудет Кощеем!
  - Непонятно. Вообще, ты кто по профессии будешь? Где работаешь?
  - Инженер - конструктор. Работаю сторожем на базе...
  - Это как так? Вот я учитель. И работаю учителем в школе.
  - Чего тут удивительного. Наше КБ развалилось. Вот и пришлось работать сторожем. А ты замужем?
  Опять пауза.
  - Ну, что ж ты, Кощей, не мог подождать с этим? Нет, не скажет. Или соврёт. А, может, и скажет: всё-таки училка!
  - Нет. Но опыт гражданского брака имею. Небольшой. Ты музыку любишь? Знаешь, в тяжкие минуты здорово помогает.
  - Не очень. Ты, вот на гитаре хорошо играешь, поёшь. А мне медведь на ухо наступил. Но твой голос мне нравится. Даже на сердце как-то спокойней становится.
  - Правда, нравится? Вообще-то, я сама этому училась, хотя и музыкалку когда-то окончила. Тебе сколько лет?
  - Двадцать восемь...
  - Так мы с тобой ровесники. А какого числа? У меня восьмого июня будет.
  - Моё восемнадцатого февраля было. - вздохнул Кощей.
  - Ты, ведь, с Урала?! Заметно окаешь. - усмехнулась Несмеяна.
  - Точно, из Свердловска. - улыбнулся Кощей. - Но и ты окаешь. Но не пойму откуда.
  - Угадал. Из Нижнего Тагила. Там сейчас все мои родственники.- было видно, что ей приятно оказаться в обществе земляка.
  - Ты интересно как-то смеёшься: глуховато - звонко. И голову запрокидываешь!
   - Интересно, это как? Не пойму... Темнишь что-то, Кощей...
  - А ты всё время закрываешь рот рукой. Стесняешься, что ли?
  - Да не, уже не стесняюсь. - и пошевелил угли костра.
  Тот радостно вспыхнул, осветив их лица. Нечто загадочное было написано на них.
  - Если я правильно поняла, ты уже однажды обжегся. И что же, не нашлось больше другой девушки?
  - Так-так. Это что же, Несмеяна пошла в атаку? А, может, простое женское любопытство? Давай, давай, мне интересно...
  - На всё нужно время. Сначала было очень плохо, а потом как-то начало зарубцовываться. Но недоверие к женщинам так и не прошло с тех пор.
  - Странно. Ведь ты сейчас рассказываешь свою сердечную тайну. Значит, доверие вернулось? - усмехнулась Несмеяна.
  - Не знаю. Может быть.
  - Значит, по-твоему, женщинам нельзя доверять, а мужикам, можно? - почти зло произнесла Несмеяна.
  Мне даже показалось, что она борется с собой, чтобы не нагрубить Кощею. - Ух ты! Не зря говорят, что в тихом омуте черти водятся. Интересно, какие же черти у тебя, Несмеяна? Не иначе как наш брат основательно наследил в твоей душе!
  Кощей сначала пожал плечами, а потом мотнул головой.
  - Ладно, отвечу доверием на доверие. - почти зло произнесла Несмеяна. - Ты, я вижу, не знаешь, какими сволочами мужики бывают, раз так утверждаешь!
  Она вздохнула, набрала побольше воздуха, словно собралась на войну.
  - В девятнадцать лет... Прямо в свой день рождения влюбилась... Слепо и горячо... В студента нашего института...
  В этот момент она даже преобразилась. Куда ушло то злое, даже несколько хищно - ехидное выражение лица? Мне даже как-то стало не по себе подслушивать сердечную тайну. Но пошевелись я сейчас, позор неминуемо помоями полился бы на мою голову. А потому, замерев, весь превратился в слух.
  - Ему двадцать два. Уже четвертый курс. А я? Сопливая первокурсница. Тогда, на вечеринке у подруги... Молодой, высокий, красивый. Голубые глаза... Как же не влюбиться в такого... - Надя улыбалась куда-то в темноту леса.
  - Ну-ну, да ты, голубушка, и сейчас ещё его любишь! - я чуть не произнёс это вслух.
  - Мне кажется, ты и до сих пор его любишь... - с некоторой завистью произнёс Володя.
  - Нет. Сейчас уже не то. А тогда. Тогда я влюбилась, как кошка! - Надя хоть и смутилась сначала, но потом вполне овладела собой. - Не знаю почему. Думаю, дело не в нём. Просто пришла пора влюбиться. А он? Он просто попался на дороге...
  Какая-то горечь и грусть прозвучала в её словах.
  - Так-так, голубушка, как мотылек... На огонёк? Вот и обожглась! - почему-то и мне самому вдруг стало грустно - Вот и у меня с Верой. Всё закончилось, а горечь почему-то осталась. Может, и мне она просто попалась на дороге?
  Вздохнув, смотрю, как Володя крутит козью ножку и закуривает от уголькового кончика ветки из костра. Облако ароматного табачного дыма окутывает их, а Надя и не замечает. Она всё ещё там, в своём восемнадцатилетии. Но уже не та восторженная девушка...
  - Вот дурища-то была. Он мне шутки, анекдоты, поцелуи. Пол уходил из-под ног, так хорошо было! Потом была волшебная ночь... - она усмехнулась и пошевелила веткой угольки. - Даже сейчас не жалею об этом. Тогда было хорошо...
  Невольно и я вспомнил свои первые впечатления и вздохнул. - Вначале всё всегда бывает хорошо. А потом?
  - А потом мы жили с ним в гражданском браке почти год. Я уже считала свадьбу делом решенным. Да и все наши так же. - усмехнулась она. - Только вот он решил иначе. А перед окончанием института и вовсе стал невыносим: ссоры, скандалы по пустякам. Я плакала. Считала себя виноватой во всём, дура! Мне ведь подружки не раз говорили: " У него есть любовница!". А мне было жалко. Как же - защита диплома!
  Она опять вздохнула и начала ковыряться в костре.
  - Спасибо, быстро вылечил от любовного угара... Надолго... - она явно уже подсмеивалась над собой. - Однажды застала его с размалёванной девкой в своей постели. И вылетела из комнаты. Что-то умерло во мне. Было очень... Очень больно. Чуть крыша не поехала...
  - Понимаю... - тихо произнёс Володя. - Ну, а он?
  - Защитился и уехал. С той... Которая была в постели... - и улыбнулась.
  - А ты?
  - А что я? Окончила институт. Стала учительницей. Вот в этом году родители моих учеников путевку подарили. Сюда. Сговорились видно! Вот я и здесь. А ты?
  - У меня проще было. На самом пороге загса Людка вдруг заявила мне: "Не люблю тебя. И не любила. На спор это. Прости!" - он вздохнул и затянулся табачком. - Тоже чуть в ящик не сыграл. Закурил вот. Легче...
  От простой и грешной мысли, что не у меня одного это дело так плохо получается, даже как-то теплее на душе стало. Зеваю: время спать пришло. - Да ну их! Видно, ничего интересного больше не услышу!
  
  Глава 8. Массовое купание
  Звук ударов чашки о чашку сделал своё дело: глаза мои открылись сами собой. Над головой темнел наклонный полог палатки, от долгого лежания на твердой поверхности болел бок. Вздыхаю, ползу назад: есть-то, хочется!
  У костра Света и Нина. Пахнет вкусно, но надо умываться. Беру полотенце и иду к реке между палаток.
  - Аньк, а Глеб-то сегодня не купается... - слышу.
  - Вот, Пашка, зараза! Опять началось! Нет, уж, хватит! - И быстренько юркнул в проход.
  А через несколько минут, как ни в чём не бывало, стоял с ложкой у костра, дожидаясь своей порции вкусно пахнущей гречневой каши.
  - Глеб, ты сегодня не купаешься? - слышу голос Павлы и хохоток Ани.
   - Вот, зараза, опять начинает. Вот только напрасно, я в прошлый раз накупался!
  - Вчера накупался... - отвечаю без промедления, а сам хихикаю. - Ну как? Вопросик-то твой меня не застал врасплох!
  Пристраиваюсь к ним рядом на бревно.
  - Глеб, а ты как сюда попал?
  Хмыкаю. - Хорошо, хоть успел съесть кашу... Опять эта Пашка...
  Но замечаю и интерес в глазках Ани.
  - Случайно. Так получилось. Сплавили горящую путёвку.
  - А ты и вправду военный? И кто по званию?
  - Капитан. Вопросы ещё есть? - почему-то начинаю злиться.
  - Есть. Ты холостой? - Аня уже рукой закрывает рот Павле, улыбаясь.
  - Разведен. - докладываю и тоже улыбаюсь: - Ну, как же. Не дурак, понимаю, кому это нужно знать. А чего сама не спросила? Слабо? А меня вчера... В воду. Не слабо?! Ох, уж эти женщины...
  Своё место у костра уступил Тамаре с Женей. Павла с Аней ушли ещё раньше к себе в палатку. Иду к своей палатке и слышу низкий голос Павлы. - Он тебе нравится? Анька, только не ври. Я сама это вижу!
  Даже замер на время. - Это они обо мне?
  Почему-то сомнение влезло в душу. Но уйти и не услышать ответ, было просто выше моих сил.
  И слышу ответ. - Не знаю.
  - Не ври. Нравится, Анька, нравится! - они смеются, а меня накрывает волна чего-то горячего.
   Чувствую, краснеть начинаю. - Надо смываться отсюда. И побыстрей!
  Иду к палатке, а на душе вдруг почему-то стало легко и свободно. Что это? Почему хочется бегать, прыгать, веселиться? И сам не заметил, как первым собрал свою палатку. Хоть и остановился специально поближе к палатке Ани, но ничего больше так и не услышал. А жаль. Уже собрался нести палатку на плот, как слышу сбоку низкий голос. - Здравствуйте, я Красная Шапочка!
  Поворачиваюсь и чуть не лопнул от смеха. - Пашка!
  В красном спасательном жилете, такой же шапочке и очках. Делает книксен, от которого очки её слетают с носа и она, нагибаясь, рукой шарит по примятой траве. И, если бы не Аня, это могло продолжаться очень долго. А я, как все. Смеёмся. Это смешинка в рот попала. И, похоже, не мне одному.
  Она с Аней так и пошла к плоту. Отстав от них, несу свою и их палатку. И как это ни странно, охотно. На плоту уже сидит Надя. Володи Один пока нет, но, видимо, скоро будет здесь.
  Пашка наступила на край плота. Может, она не рассчитала, когда ставила свою ногу, а, может, и иначе, но плот резко наклонился вниз со стороны Пашки и, соответственно, противоположный конец, на котором сидела Надя, высоко поднялся над поверхностью воды. Пашка, увидев это и, испугавшись за неё, решила отступить и убрала ногу. Плот с причмокиванием ударился о воду. А Надя, ойкнув и сделав кувырок, полетела прямо в воду и исчезла.
  Не успел я сообразить, что же делать, как кто-то в красном жилете пробежал мимо меня и нырнул в воду. Они так и появились из воды в метрах пяти от плота, всё больше и больше удаляясь от него и берега. Это Володя Один прыгнул! Теперь ясно вижу его голову, которая быстро приближается к Наде. Пашка сидит на берегу и вытирает слёзы.
  И тут до меня дошло: их же надо спасать. До крутой скалы остаётся метров пятьдесят. - Если не успею их вытащить, потом просто будет невозможно! Верёвка! Где верёвка? А, вот она... А это кто уже впереди меня бежит туда же? Не понял: девушка. Но кто? Анька? Да, там, кроме меня и Пашки только она и была. А Володя Один откуда взялся? И что, не догоню? Точно, это она. Ну и хорошо, вдвоём легче будет!
  На последний мысок перед скалами мы прибежали вместе.
  Мой первый бросок веревки оказался неудачным: Надя не поймала её. А Володя Один меж тем и не пытался: он удерживал её и изо всех сил плыл к берегу, где стояли мы с Аней. Мой второй бросок оказался более удачным: она схватила веревку.
  Сильный рывок чуть не сбил меня с ног, если бы не Аня. Но и её силенок было недостаточно и нас потащило по гальке и песку. Такое сильное течение было здесь. Вдруг наше движение по гальке сильно замедлилось - Камень? Верёвка попала между камнями? Нет, нас бы резко дёрнуло. Так что же это?
   Оборачиваюсь и вижу Пашку, красную от бега и со сбившимися очками. Она почти лежала на берегу и, упираясь в гальку, тормозила ногами изо всех сил. Именно её помощь и решила исход дела. Надя держала верёвку, а Володя, поддерживая её, одной рукой выгребал к берегу по дуге к заводи после мыса. Выскочив из речной струи, они значительно быстрее начали приближаться к берегу. Теперь уже ясно, их на скалу не бросит эта непредсказуемая река.
  Неожиданно чувствую: верёвка ослабла. Тут же подтягиваем её снова, и снова она слабее становится: это они приближаются к берегу все ближе и ближе. Так и вытащили их.
  Когда Володя вывел Надю из реки, Пашка первая кинулась к ней. - Надька, прости меня, дуру старую!
  Та только головой и рукой мотала, показывая ей, что не до неё сейчас и она на неё не сердится. Мне даже показалось, что та чем-то даже очень довольна. - Странно, впервые вижу человека, которому доставляет удовольствие оказаться в холодной воде! А, может, здесь что-то не то?
  Махнув на этих ненормальных женщин, скручиваю веревку и устало бреду, мимо сидящего без сил Володи Один на берегу. Отправку, конечно, придётся задержать. Всем нужно успокоиться, а искупавшимся - переодеться. Да и не успели некоторые: палатка Тамары и Жени только-только началась сворачиваться. - И о чём люди думают? Ведь им же было сказано: отправляемся!
  Так и сидим на берегу, ждём их. Первым появился Володя Один. Сел рядом и, молча, закурил свою козью ножку. Только через час мы благополучно отплыли. - Прощай, место нашего массового купания!
  Солнышко старательно убаюкивало нашу бдительность. Но мне уже с утра хватило приключений, и коварный характер Маны теперь не мог так просто воспользоваться нашей беззащитностью. Мы с лоцманом смотрели далеко вперед, стараясь увидеть ещё издали завитки воды на порогах и принять меры. Тем более что мы с Володей Один, теперь стоя на двух рулях, уже сработались и понимали друг друга с полуслова.
  Плот шёл по Мане уже четыре часа подряд. В этот раз на месте второго рулевого был Женя. К счастью, всё обошлось без происшествий. Но погода заметно испортилась. - Где прежнее солнышко? Где безветренная и безмятежная погода?
  По небу то и дело набегали темные грозовые облака, сталкиваясь и объединяясь в ещё большие. Поднялся ветер. Показались два утеса, как два близнеца, стоящих на страже выхода из реки.
  - Кажись, гроза будеть. Давай-ка к берегу! Надоть привал делать. Вон на той поляне! - и Григорич показал пальцем на приличную поляну, которая заканчивалась этими утесами.
  Только я привязал плот к берегу, как небо продырявилось: дождь сначала закапал, а потом полился как из ведра. Свою палатку уже ставил под сильным дождем. - Интересно, надолго ли он? Уже кушать хочется. А как же костёр? Может, полог сделать? Дождь-то, видно, надолго. Да и мокрым ходить надоело: пойду-ка в лес, за дровами. Но сначала - полог!
  Когда принёс жерди для полога, Григорич уже раскладывал на мокрой траве широкое полотно из двух слоёв полиэтилена. - Ну, вот, не зря, говорят, что у дураков мысли сходятся!
  От этой мысли даже стало как-то теплее. А вот и Володя Один выползает из палатки - Ага, тоже проголодался! Смотри-ка, и барышни Нина и Наташа пожаловали?! Ну вот, теперь только костра не хватает!
  Вяжу жерди и колья, а сам думаю - И чего раньше-то не пристали? До дождика. Ведь видели тучи? О чём начальство думает?
  
  5. Река Мана перед грозой
  И тут вспоминаю. - Начальство-то теперь я. Выходит?! Ладно, пойду за сухостоем, а то ведь сожрут. Язык-то у них без костей!
  По пути нашёл несколько жердей. - Ага, да тут и раньше полог делали!
  С заготовленными кем-то жердями и моими полог получился большой и высокий. - Ну, и молодцы же наши костровые!
  Не успели мы натянуть брезент, как они уже костер разожгли.
  Иду за сухостоем, запасы которого видел недалеко отсюда в большом количестве. Когда возвращаюсь, дым от костра достает и до моего носа. Хоть он ещё дымит больше, чем даёт тепло, но это уже костёр!
  Как-то незаметно все собрались у костра, огонь которого и грел и готовил пищу для нас. Но главное, он нас сблизил: неспешно лилась трогательная песня.
  Иду ставить свою палатку. Теперь специально, рядом с Пашкой и Аней и у костра. И не зря: интересный разговор заставляет прислушаться.
  - Ты чего на Тамарку и Женьку так смотрела? - слышу голос Аньки. Они с Пашкой давно поставили свою палатку и теперь преспокойненько ждали ужина.
  Замираю. Дождик кончился. С палаткой можно и подождать. А вот разговор...
  С того места, где я стоял, было хорошо видно Тамару и Женю. Смотрю на них: туристы как туристы. Хоть и посуше у них одежонка, чем у некоторых. - Интересно, а Пашка что скажет?
  - Не любит их река. - задумчиво говорит Пашка. - И они реку не любят. Да и мы им не нужны...
  Невольно становлюсь слушателем: с прошлой ночи мне это занятие начинает нравиться, хоть мама всегда и говорила: "Подслушивать - большое свинство!". - Не скрою, мне Тамарка тоже... Не очень!
  - Ну, ты даёшь. Как же они без нас? Ведь не выживут. Вспомни, как сегодня Надьку вытаскивали! Втроём еле выловили. А тут - одни и двое.
  - Да я не про то. Аура у них плохая: у Женьки - розовато-коричневая, а у Тамарки - коричневато-черная. Не так, как у всех. Здешних...
  Тут меня замкнуло. - Аура, аура...
  Ага, вспомнил - Это что-то такое светящееся. Вроде как у каждого бывает. А я почему-то в это не верю. И ни разу не видел. А Пашка - видит, что ли? Ну, Пашка, может и вправду видит! Не-е, придумывает...
  - Ну и чё. Чем это плохо? - пробормотала Аня, не понимая подруги. Но тут же встрепенулась и, тихо спросила. - А у меня? А у Глеба какая?
  - У тебя - светло - голубая. У Глеба - ещё недавно была ярко-красная, а теперь - оранжево - светло-желтая.
  Слушаю Пашку и ничего не понимаю в этих цветах. - Ох, и любят же дурить себе голову некоторые барышни!
   Но на всякий случай превращаюсь в слух. - Интересно же!
  - Ну и чё?
  - А то: меняется он. В лучшую сторону.
  От такого комплимента у меня сама собой голова поднялась. - Ты смотри-ка, меняюсь! Щаз вот нос задеру!
  Хмыкнув, ещё больше прислушиваюсь.
  - А ты чё, это видишь? А как ты это делаешь?
  - Сама не знаю. Вижу, и всё! Это мене потом сказали умные люди. Мол, цвет плохих людей выдаёт!
  - А чё ж тогда помогала ей?
  - А не могу. Мене плохо быват, ежели не помогу. Потому Тамарке. - Пашка вздохнула. - Аньк, пошли к костру: уже есть чё-то хочется.
  Когда они вышли, я, как ни в чём не бывало, натягивал свою палатку рядом. Даже повернулся спиной, будто не слышал их разговора.
  Запахло ужином. Поужинав уже в темноте, немного посидел у костра и пошел к палатке. Как и в прошлый раз, она была поставлена так, чтобы можно было видеть и слышать разговоры дежурных.
  Наташа и Володя-Два остались у костра. Вопреки моим ожиданиям, глаза мои быстро закрылись.
  - Ах ты, подлая скотина, любви захотел? - что-то, с трудом напоминавшее полушёпот, полукрик разбудило меня.
  Выглядываю из палатки и вижу: Наташка стоит в классической боевой стойке рукопашника лицом ко мне. Володя Два прыгает к ней и хватает её за руку. - Ой, парень, напрасно ты так...
  Почему-то это прозвучало в моём мозгу, как только увидел, что амазонка, танцующим движением нырнула ему под руку и через мгновение оказалась у него за спиной. - Тебе, паря, похоже, хренец!
   И точно: пятки нападавшего мелькнули в воздухе, а тело большого Володи Два полетело в кусты и мокрую траву. - Молодец, так ему и надо!
  Треск ломающегося кустарника вперемешку с матом завис в воздухе. Хоть уже и готов был кинуться на помощь Наташке, но что-то не даёт. Наташка снова встала в боевую стойку. Володя Два, как бык, нагнув голову, мокрый и грязный появляется из темноты, изрыгая проклятья.
  - И дураку ясно - он готов отомстить! А Наташка? Она стоит и ждёт. Может вмешаться? Он на две головы её больше...
   Однако что-то не даёт. - А как ловко она его! А теперь? Ой, не стоит...
  И всё-таки он кинулся. Хруст, грохот, и нападавший вылетел за пределы костра, сверкнув пятками, как и в прошлый раз.
  Не помню, как выскочил из палатки. - Чего тут... У вас?!
  - Да ну его... Козёл драный, любви захотел! - Наташка тряпкой вытирала потное лицо, показывая на встающего напарника.
  - Ты чё? Башню снесло? - смотрю на Володю Два. Почему-то так захотелось дать ему по жирной морде. Едва сдержался: губы у него тряслись, в глазах стоял страх. О какой-то любви и речи не могло быть.
  - Идиот! - не знаю, что дальше говорить ему. - Смотри! Чтоб больше - никогда!
  Тот машет головой, соглашаясь с каждым словом. Даже жалко становится.
  - Извини, я неправ... - бормочет он, подходя к Наташке.
  - Это меняет дело. Но чтоб... - Наташка уселась на бревно у костра. - Ты думай своей башкой. У меня же чёрный пояс по айкидо...
  - Предупреждать надо... - пробормотал он.
  
  6. Утес на реке утром
  А мне вдруг так смешно стало оттого, как вспомнил его полёты. - Ну, Наташка, молодец! Лихо его!
  Так и не заметил, как подкатил сон...
  А утром не узнал полянки. Накрытая тонким одеялом из тумана, она казалась точь-в-точь такой, какой однажды я видел берег реки на полотне какого-то китайского мастера. Как это ни странно, но всегда на полотнах этих мастеров меня поражало одно обстоятельство: горы у них рисовались таким образом, что верх горы обрисовывался очень четко, а низ как бы растворялся в белизне холста. Горы просто висели в воздухе!
  Вот и в этот раз. Только глянул на утёс, верх которого оброс соснами, и обомлел: утёс парил в воздухе! Точь-в-точь как на той картине. Обрисованная солнцем верхушка, две сосны вверху и одна - ниже, серовато-черный утёс, низ которого застилал туман, опускающийся на глянцевую поверхность реки...
  Смотрю на утёс, а, кажется, будто огромный великан склонился над кем-то рядом с рекой Маной, над которой белой пеленой стелется туман, а на берегу расположился наш палаточный городок... Этого просто невозможно забыть! Молочная полоса тумана отрезала реку от утеса, создавая иллюзию парения в воздухе...
  - Господи, красота-то какая! - произнес чей-то женский голос, точно угадывая мои мысли. И я даже почти знаю, кому принадлежит этот голос.
  - Да. Очень красиво... - с трудом выдавливаю, понимая, что не смогу описать нахлынувшие вдруг чувства. Почему-то становится грустно. - Ну вот, очарование одиночества закончилось. Надо же, оказывается, есть ещё кто-то... Он даже видит и ощущает эту красоту... Так же...
  Так и стоим, ощущая некоторую безмятежность в душе. И смотрим, как солнышко съедает нашу красоту... Скоро от тумана над рекой остаётся только легкая дымка.
  - Ну что, пойдём умываться? - спрашиваю соседку, а почему-то самому хочется увидеть её большие и притягательные голубоватые глаза. Но неожиданно у костра встречается Наташа.
  - Глеб, можно мне замениться? Я уже договорилась с Ниной...
  - Да меняйся на здоровье! - тут же вспоминаю вечерние полёты её напарника. И начинаю улыбаться.
  Мы умывались холодной водой Маны, с удовольствием ощущая обжигающее её прикосновение. Необыкновенное ощущение чего-то невероятно хорошего уже давно так меня не посещало. И вот... Может быть? Об этом я даже и думать, не смел.
  Приятное ощущение разгаданной мною тайны китайского полотна, которая много лет не давала покоя, так и покидало меня всё это утро.
  
  Глава 9. Нападение
  Уже четыре часа мы плыли без происшествий. На этот раз ощущать себя заправским лоцманом не позволял недавний случай, но плот уверенно шел по фарватеру. Неожиданно река начала заметно сужаться, а скорость движения - возрастать.
  - Глеб, Володя! Будьте осторожны, скоро поворот! - голос Григорича тревожен: Видать и вправду место не очень хорошее!
  Река, как норовистый конь, тут же ответила ему: нас с невероятной силой потащило прямо на скалу утёса, серо-желтой вертикальной стеной спускавшегося прямо в воду.
  
  7. Гребенка
  Мы с Володей-Один как ненормальные непрестанно гребли рулевыми вёслами, лишь бы избежать удара, но река с нами делала всё, что хотела. Неожиданно у самого утеса, когда казалось нам, что удар будет неизбежен, она вильнула. А вслед за ней и мы. В какой-то момент плот наклонился так сильно, что все, кто был, чуть ли не попадали на пол, лишь бы удержаться.
  - А-а-ах! - вздохнули все, когда плот вернулся в прежнее положение. И даже начали занимать свои прежние места.
  Но тут, откуда ни возьмись, появилась большая белая береза, наклонившаяся горизонтально со сломанными, как обрубки, ветвями.
  - Ложись! Гребёнка... - крикнул Григорич. - В сторону! В сторону гребите!
  Плот, как магнитом притягивался к этой гребенке, возникшей из-за поворота просто ниоткуда. И мы, как ни гребли, ничего не могли сделать!
  Все упали на дно. Лишь мне некуда было деться: вот и гребу в сторону изо всех сил!
  - А-а! - два острых и толстых сучка гребенки всё же зацепились за кого-то, скидывая их с плота. Даже плот на мгновение наклонился и тут же встал в своё прежнее положение. Затем опять наклонился, но уже в другую сторону, ещё раз качнулся, и ещё наклонился. И мы все в воде! Нет, кто-то висит на сучках гребенки...
  Почему-то в этот раз вода мне показалась не такой уж холодной, как в прошлый раз. Странно. Вынырнув, хватаюсь за ребро плота. Остальные делают то же самое.
  - А нас? Нас-то забыли! - это, активно борясь с ветками гребенки, пытаются освободиться Аня и Наташа. Наконец, им это удаётся и они, присоединяются ко всем, подталкивающим плот к другому берегу.
  Те, кто уже почувствовал дно под ногами, просто начали брести к берегу, а мы с Володей-1 до конца заталкивали плот до берега. А там вытащили на берег и привязали к одинокому дереву веревкой.
  - Кажись, придётси привал изделать! - подвёл итог Григорич, под общий вздох упавших на берег туристов.
  Наташа выходила на берег как-то скособочено, что ли. Удивительно, но никому это, как ни странно, не показалось важным, кроме Ани и Павлы. Они без слов раздели и обнажили её спину. Порванная рубашка полосами тут же напомнила мне о гребенке. И действительно, три глубокие ссадины, кровоточа, шли сверху вниз. Накинув на Наташу свою куртку, Аня пошла за аптечкой, а Павла направилась за лопухом вдоль берега. Вернулись они почти одновременно.
  Скоро наша пострадавшая уже вовсю крутилась возле костра, пробуя на вкус наш ужин.
  Ставлю палатку и слышу тихие звуки, слегка напоминавшие шипение. - Ахх! Шши! Ашш! Интересно, что это?
  Тем более, что идут они из палатки Ани. Даже интересно становится. Подхожу ближе, заглядываю и вижу: Аня прижигает свои такие же полосы, как и у Наташи. - Вот те раз! Ну и скромница!
  Сначала хотел ей разгон устроить. - Почему не сказала сразу? И почему скрывала?
  А потом сам себе ответил. - А зачем?
  - Дай-ка я тебе помогу? - отгибаю полог палатки и первое, что увидел - её обнаженную грудь. Даже поразился: Такая круглая, полная... И неудобно стало.
  - Ой! Да ты чего? Чего надо? Уйди... - зашипела, испугавшись, она, едва увидела меня. И засмущалась, прикрыв грудь тут же руками. А потом отвернулась.
  - Да ладно, тебе! Ты глянь, как спина-то располосована. А Пашка где? - демонстративно сержусь, а в глазах её грудь так и стоит. - Давай помогу!
  - Не надо. Она щаз придет. За лопухом пошла. Иди. Я сама! - она уже не ругалась, а просила. Даже как-то неуклюже улыбаясь.
  Беру пузырёк с йодом и ваточку из рук Ани и начинаю осторожно рисовать ею по ране. Мой подопытный кролик лишь шипит и ахает время от времени. Нечто похожее на необыкновенное сочувствие покатилось по мне, вызывая ласку, смешанную с нервозностью. Когда же всё было закончено, мне почему-то не захотелось этого. Смотрю на её спину, талию, плавно переходящую в бедра, и что-то зажигается там, где-то внутри. Даже и сам не понял, как пальцем потрогал этот притягательный изгиб. И отдернул руку.
  Аня вздрогнула и резко с шумом вдохнула воздух. И тут же накинула на себя одежду. Не поворачиваясь ко мне, тихо строго сказала. - Спасибо, Глеб. Дальше я сама...
  Некоторая таинственность окутала нас. Я чувствовал, что ни мне, ни ей не хотелось расставаться. И сидели-то мы вот так, не шевелясь, всего мгновение. Но мне оно показалось таким длинным-длинным... Шорох и тяжелые шаги Пашки нарушили наше невольное единение. И не заметил, как из груди моей вырвался вздох.
  Встаю. А у входа - Пашка. Так ехидно посматривает на меня. - Мол, что это ты тут делаешь?
  - Вот... Раны смазывал... Йодом...- оправдываюсь почему-то и смущаюсь, как молодой.
  - Ага, йодом... - кивнула головой Пашка и вползла в палатку. Слышу, уже командным голосом по отношению к Ане. - Аньк, дай-ка, гляну. Как там он... Йодом... Да лопухи привяжу.
  Стою почему-то и жду, как она оценит мой труд.
  - А ни чё, Аньк. Нормально намазал. - мне даже показалась небольшая ирония в её голосе. - Давай-ка лопухи привяжем!
  Почему-то снова вспомнилась её красивая полная грудь. Вздохнув, иду к себе, раз за разом представляя эту картинку, плавный изгиб талии и бедер...
  Не заметил, как снова в мыслях вернулся к Веронике. - А как было у неё?
  Почему-то память высветила её лицо, но тело, грудь, бедра так и не вспомнил. Вместо неё опять появилась грудь, талия и бедра Ани. - Что же это?
  Так бы и лежал в палатке, не понимая, что со мной творится, но тут меня привлёк странный гогот, шум и аплодисменты у костра.
  - Великий маг и волшебник из далёкого Китая Поро-Шин приветствует вас! - слышу Пашкин голос, сопровождаемый громкими аплодисментами. Вытерпеть такое не смог и уже через пару минут был у костра. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: предстоит нечто интересное! Пятясь к свободному месту, сажусь на бревно. И вздрагиваю - рядом сидит и смотрит на меня Аня.
  Честно говоря, мне почему-то стало безразлично, что там такого вытворяла Пашка, от чего вся наша группа всякий раз ревела от восторга. На меня смотрела девушка. Глаза её говорили мне больше чем, всё вокруг. Вихрь чего-то непонятного поднял меня куда-то вверх, хотя в действительности я не сдвинулся с места, не пошевелился. Но в это время был уже не здесь, а там наверху. И не один. С ней... В этих светло-синих глазах была сила воздуха и воды, сила полёта и покоя, которые разрывали душу, делали её невесомой и непомерно тяжелой одновременно.
  Страх змеёй вполз в душу. - Опять?
  И всё прекратилось. Рёв толпы вернул меня к действительности, оставляя в душе непомерную тяжесть и грусть. И ещё что-то невесомое и светлое. Это был голос. Он звучал внутри, призывая к чему-то новому, и одновременно вызывая страх снова оказаться у разбитого корыта.
  Я снова и снова смотрел на лицо Ани, которое невольно от костра стало похожим на лицо какой-то китайской принцессы. - Почему китайской? И, почему - принцессы? Ведь я их никогда не видел!
  И сам не знаю. Голос же всё призывнее звучал, вливая в меня нечто новое. Не понимаю, но её лицо сейчас виделось в каком-то волшебном сияющем свете. Но песня души вдруг стала тише, тише, пока совсем не закончилась, оставляя внутри ощущение пустоты и невесомой наполненности. - Что это было? Я видел снова её глаза и не понимал, где я? Здесь у костра или ещё где-то?
   И было-то всего одно мгновение, но что-то во мне безвозвратно изменилось.
  До сих пор не понимаю, почему наши руки нашли друг друга. Теперь её рука была в моей, и мне не требовалось смотреть в эти глаза. Поток чего-то хорошего шел прямо через руки. Он нёс меня по реке на плоту, с ней, лицо и тело которой становилось близко и приятно. В какой-то момент мелькнула Вероника, улыбнулась, и прощально помахала мне рукой. И снова вода, поток, буруны.
  Я сидел возле Ани, держа её за руку, и молчал. Она сидела и смотрела куда-то вдаль, безразличная, как мне показалось, к тому, что вытворяла Пашка. Мне показалось, что даже вздохнули мы одновременно, провожая куда-то всё старое, бывшее у нас. В какой-то момент глаза снова нашли друг друга. Даже и не заметил, что улыбаюсь просто оттого, что вижу улыбку Ани...
  Расставаться почему-то не хочется. Может, это то, нечто большее, что объединяло нас сейчас. Казалось, скажи я сейчас нечто банальное, и всё! Конец всему. Сижу, потихоньку вздыхаю, даже хлопаю в ладоши Пашке, которая, судя по всему, заканчивает своё выступление. Потом подпеваю Надежде. Но всё же думаю сейчас не о песне, а о том, что неожиданно объединило нас с Аней. И это объединяющее нас начало назову просто - Тайна. Может это бред сивой кобылы. А, может, и нет. Мысли спутались в моей голове.
  Смотрю на Женю и Тамарку. - Интересно, почему эта пара с самого начала вызывала во мне какие-то смешанные чувства? С чего бы это? Все как-то уже открылись, а эти предельно осторожны... Ничего лишнего не скажут, не обмолвятся, не засмеются... Может, права Павла? Но, если они плохие, то что они задумали?
  На ум пришло почему-то выражение деда Афанасия, старого друга моего отчима: "Посмотри как человек поёт в компании. Если не поёт с тобой песни, что нравятся тебе, то это не друг, а пристебай случайный!"
  Вот и сейчас смотрю на Тамарку и Женю и думая. - Зачем же вы сюда пожаловали?
  Я так увлекся своими рассуждениями, что перестал петь, за что тут же получил увесистый тумак от Пашки.
  Все расходятся по палаткам. Аня, оглянувшись на меня, уходит с Пашкой в свою палатку. Кивнув Тамарке и Жене, направляюсь к своей палатке, ещё раз бросив взгляд на заползающую в палатку Аню. Откуда-то со стороны утеса с саперной лопаткой идет Володя Два. - В туалет, видно, ходил... И всё же почему-то мне тревожно... Почему? Ответа нет...
  Решение понаблюдать за этой парочкой не покидало меня и тогда, когда все разошлись, а у костра остались дежурные на сегодня - Тамарка и Женя.
  Сначала Тамарка сидела молча на своём месте у костра довольно долго, и я уже начал кимарить носом. Но вот она поднялась и пошла к реке, нырнув в темноту. А через минуту появилась снова, неся воду в ладонях. Виртуозно обойдя все препятствия, почти не производя при этом шума, она вдруг оказалась за спиной Жени. Ещё секунда, и она резким движением рук вылила воду ему за шиворот!
  Женя взвизгнул, подпрыгнул и резко прогнулся в спине. Тамарка же, смеясь и показывая на него пальцем, отпрыгнула в сторону.
  - Ну, погоди! - взревел Женя, вскочив и выставив руки вперёд, и бросился за ней. Но Тамарка была готова к такому развитию событий и тут же бросилась наутёк.
  Шум борьбы где-то в десятке метров от моей палатки закончился звуками страсти...
  Однако усталость берет своё, и глаза закрываются сами, лишь стоило улечься в палатке.
  Знакомый шум и треск неожиданно вошли в моё пробуждающееся сознание. - Мотоцикл? И не один! Откуда здесь? Не понимаю...
  Но треск мотоцикла так ясен, что понимаю - это не сон.
  - Мужики, да тут баб море! Выбирай ково хошь! - слышу совсем рядом мужской голос.
  Несколько теней в темноте двинулись к палаткам. Неожиданно передо мной из ночной темноты возникли два здоровенных мужика.
  - Ни хрена себе! - бормочу, на мгновение опускаю кулаки и всматриваюсь в темноту ночи.
  Удар в лицо обжог. Даже круги пошли в глазах. Откуда-то изнутри чёрной тенью вырвалась злость. - Ах, ты, сволочь! Значит, ты так? Ну, нет, шалишь, плесень! Сам видишь, я не хотел этой войны!
   И горько усмехаясь, поднимаюсь с земли. - Пожалел волк кобылу! Да, видно, напрасно!
  Летящую прямо в лицо ногу легко заблокировал и перехватил, как когда-то учили. Даже и не понял, как ударил ногой в живот противнику и локтём по шее. Очухался я только тогда, когда увидел лежащего на земле противника. Даже жалко стало: лежит на земле, сучит ногами и стонет. - Ну что, здоровяк, как тебе?
  Но в голове уже другое. - Где ещё один? Их было трое. Нет - четверо. Где другие?
  - Ий-и-ххо! - знакомый вопль заставил вздрогнуть и повернуться. Что-то быстрое и черное взметнулось у головы второго нападавшего. Тот даже не пикнул, рухнув на землю. Только тут я увидел Наташку со сжатыми кулаками - это её нога свалила второго здоровяка.
  Секунда, и в руках у меня появляется тонкий шарф. Минута и руки у нападавшего туго связаны по локти. - Полежи, малёхо, дружок!
  Поднявшись, увидел как Наташка вяжет руки другому нападавшему на меня мужику.
  За несколько минут всё в лагере изменилось. - Где дежурные? Где Тамарка и Женька? Где эти чёртовы дежурные?
  Ответа не было.
  - Лучче отпусти, паразит, а то хуже будет! - это Светка.
  Бросаюсь в ту сторону и чуть не сбиваю девушку, которая как небесная фурия возникает прямо передо мной. - Это Наташка? Точно, она!
  И. словно в подтверждение моих слов, она подпрыгивает и бьёт ногой парню, нападавшему на Светку, прямо в бок. Тот от боли и неожиданности бросает Светку и поворачивается к Наташке. - Ой, парень, это ты напрасно...
  И словно в подтверждение моих слов, Наташка бьёт его сначала в промежность ногой, а потом ещё раз в грудь. Тот с воем отлетает в сторону. Вижу, как Светка с Наташкой вяжут своего врага. - Так, и этот есть. Где другие?
  Поворачиваюсь в другую сторону и вижу, как кто-то тащит по земле отбивающуюся девушку.
  - Глеб, я с этим. Сама! Аньку спасай! - крик Наташки заставил меня повернуться туда, куда указывал палец Наташки. Какой-то мужик вытаскивал из палатки сопротивляющуюся Аню.
  Наташка напала на своего врага сзади. От удара по почкам, он согнулся и повернулся к ней, отпустив свою жертву. Так и не успев понять, что с ним происходит, от ударов Наташки, упал и больше не шевелился.
  В свой удар ногой в промежность того гада, который за руку тащил Аню из палатки, я вложил всю злость, которая накопилась за это время. Он замер, отпустил руку Ани и, охватив промежность, охая, упал на землю. Бросившись к Ане, его удар наотмашь в глаз я пропустил... В какой-то момент даже в голове помутилось. Но злость, неведомо откуда взявшаяся во мне, уже овладела всем моим существом. Как и куда бил кулаками обидчика, просто не помню. Помню только одно, как меня оттащили Володя Один и Аня от лежащего на земле парня. - Что это было? Никогда ещё не испытывал такое: бешенство, в котором не ощущается боль разбитого лица, кулаков, а кровь противника ещё больше заводит?
  Чья-то ласковая рука гладит мою щёку, вытирает кровь. Уже не вырываюсь, не стремлюсь добить противника... Красно-кровавая пелена временами, охватывающая моё воспаленное сознание всё меньше и меньше возникает. Руки дрожат. Небывалая усталость навалилась тяжеленной ношей, которую вынести больше не в состоянии. Глаза закрываются сами собой.
  Только ощущение чего-то ласкового, светлого, успокаивающего, умиротворяющего... Ничего, кроме этого и не надо. Где-то в глубине сознания возникает светлый образ той, которую любил. Разбитые губы шепчут. - Вероника...
  Рука вздрагивает. Видение тут же рассыпается. Открываю глаза - на меня смотрит Аня, в глазах которой слёзы. Она убирает руку и всё прекрасное исчезает. Аня встает, ни слова не говоря, и идёт в свою палатку, вытирая набежавшие слёзы. А остановить, позвать, пожалеть, приголубить не позволяет мужская гордость... И только тут понимаю. - Какой же я дурак!
  Прихрамывая, иду к костру. Там уже все собрались, чтобы решить судьбу нападавших, которые сидели в стороне и больше не выглядели такими храбрецами, как в самом начале. Здесь и Тамарка: она сидит, охватив свою голову руками от стыда. Женьки нет: он пьяный, валяется рядом за бревном.
  Мне же вовсе не хочется участвовать в разборках.
  - Решайте сами! - прохрипел им на вопрос, заданный мне и иду в палатку. На разбросанные вокруг вещи из рюкзака не обратил бы внимания, если бы на глаза не попались разбросанные дневники, взятые из дома. Сложив все обратно, иду к костру.
  У костра собрались все. Стоянка гудит, как улей. Кто-то восторженно вспоминает, как Наташка уложила одного за другим напавших местных рокеров на землю. Кто-то винит во всём Женьку и Тамарку. Аня, обнявшись с Павлой, молча сидят на бревне, укрывшись одной курткой. Что-то говорит Володя Один и пальцем показывает на парней. Затем - Григорич. Мне почему-то всё равно. Голова болит. Всё в ней путается. Потихоньку встаю и бреду к своей палатке. Стоило только голове коснуться подушки, как всё снова закружилось в бешеном вихре. И только одно лицо всплывает перед глазами. И это - не Вероника!
  
  Глава 10. Именинница
  Когда проснулся, было уже светло. От костра идёт вкусный запах картошки и ещё чего-то. Подняв голову, тут же чувствую сильную боль в голове: события ночи вихрем прокатились в сознании. Трогаю лицо, глаза и тут же ощущаю боль. - Ах! Глянуть бы на себя. Небось, всю рожу мне расквасили! Как покажусь?
  Вздыхаю. Даже становится как-то легче от этого. - А, ну и пусть!
   Поднимаюсь, беру полотенце и выползаю из палатки.
  Лагерь пуст. У костра хлопочут Наташа и Света. Даже как-то радостно машут мне рукой. - Ну-ну...
  Холодная вода, которой обрызгал своё лицо, совсем не чувствуется. - Так-так, знать шибко расквасили. Ну, ладно, Глеб, терпи, дружище! Раньше и не так бывало!
  Наклоняюсь к воде и смотрю на отражение: щека вспухла, под левым глазом малиновая опухлость. - Так-так, значит, ждём фингала?!
  И всё же от холодной воды мне становится значительно легче. Теперь уже даже смешно становится над тем, как смущаются девушки - хлопотушки у костра, видя мои ночные награды.
  - А те, где? - пытаюсь наладить разговор, садясь на бревно.
  - Григорич дозвонился. Под утро приехала милиция. Их забрали. Вместе с мотоциклами. - как бы, между прочим, говорит Наташа, стараясь не смотреть на мою разбитую физиономию. И, словно понимая мой следующий вопрос, добавляет. - Григорич разрешил всем спать до одиннадцати. Пообедаем здесь и поплывем дальше.
  - Ну, хорошо... - встаю, собираясь уходить. - До одиннадцати. Значит, до одиннадцати...
  - Ты куда? А позавтракать? - усмехнулась Наташа. - Нет, уж! Раз встал, давай завтракай!
  Отказывать им в таком деле мне не захотелось и скоро, довольный, с набитым брюхом, снова улегся в своей палатке. Почему-то вспомнились разбросанные вещи, когда я вчера входил в палатку. И папка с дневниками... Что-то тревожное снова вошло в душу. - Почему вещи были разбросаны? Что, искали дневники? Кто?! Кому они понадобились? И что в них такое?! Странно как-то это всё... Что ни день, то приключения...
  И не заметил, как уснул.
  Когда проснулся, был день. От костра, как прежде, шёл вкусный запах.
  Выползаю из палатки и тут же ощущаю на своей спине тёплые лучи солнышка. Почему-то становится приятно. Но тут же вспомнилось ночное сражение, дневники и настроение снова упало. - Надо бы почитать записи... Почему они кому-то понадобились? И кому... Вот выйду, и все увидят здоровенный фингал под моим глазом!
  Скрывая заплывший глаз полотенцем, бреду к берегу реки и облегчённо вздыхаю, проскочив мимо лишних глаз. Набираю в ладони воды и с наслаждением поливаю опухшее лицо: приятная прохлада заливает душу блаженством. - Как хорошо! Ещё! Ещё раз! И ещё...
  Обмывшись холодной водой Маны, вдруг забываю о фингале: за кустарником в десятке шагов слева от меня чуть слышно девичье воркование. - Похоже, я даже знаю, кому оно принадлежит!
  Но тут же останавливает боль в глазу. - Ах ты, ёлки-моталки, у меня же рожа расквашена...
  Настроение мигом испортилось. Тихо обернув полотенце вокруг головы наподобие тюрбана, и прикрыв им свой подбитый глаз, иду к палатке. Ни о чём не хочется думать. Глаз болит и постоянно напоминает о себе. Да и смотреть одним глазом не очень-то привычно.
  Палатка моя собрана и уже закреплена на плоту. Обедать, как это сделали многие из проснувшихся поздно туристов, не иду. Нет настроения. Сижу с Григоричем на плоту, да жду, когда все соберутся. Он помалкивает, слегка лукаво поглядывая на мой малиновый фингал. Да и мне что-то не разговаривается.
  К счастью, народ не выспался, поэтому не очень-то был разговорчив. А на плоту и вовсе впал в сонное состояние. Так и плыли. Кроме меня, Володи Один и Григорича ни одного бодрствующего человека не плоту не оказалось. Собственно и плыли-то мы не долго - часа три, но так никто и звука не подал.
  В какой-то момент, увидев большую поляну с родником и утесом, Григорич, показав пальцем на ровный берег, приказал: - Причаливай! Здесь ночевать будем!
  Удивляюсь, до чего же хитрый народ пошёл! Они словно ждали этих слов: сразу же резко зашевелились, заулыбались. И сна как не бывало! Ну, и, естественно, как горох посыпались на поляну. А мне, как обычно, пришлось привязывать плот.
  - Слышь, капитан, а у нас ведь есть именинница!
  От неожиданности вздрагиваю. - Кто его знает, что ещё придумала Пашка?
  Но быстро прихожу в себя. - Да. И кто это?
  - Ну, и где твоё чутьё? - в голосе Пашки уже звучит ничем не прикрытое возмущение. - Нет, ну вы поглядите-ка... Все вы, мужики, видать, одинаковы! Да открой зенки: она ж рядом с тобой совсем недавно была!
  - Чё, Анька? - с трудом доходит до меня. - Ну, значит, есть повод...
  Пашка повертела пальцем вокруг своего виска, показывая мне, что мы, мужики, дураки, и ничего, кроме выпивки не признаём. Нам, мол, повод только бы имелся. Покачав укоризненно головой в мой адрес, неожиданно заулыбалась. - Да откуда оно у вас?!
  - Ну, вы там что-нибудь сообразите...
  Чешу затылок. - Так, есть именинница. С едой они сообразят. А выпивка? Нужны цветы...
  Смотрю по сторонам: А место-то вроде и вправду ничего! Ровная поляна метров сто на сто пятьдесят. По краям есть и цветы...
  Палаточный городок быстро появился на берегу. А у меня из головы никак не выходит вопрос выпивки. - Где же её достать?
  С цветами обошлось всё хорошо - мы с Володей Один собрали большой букет из дельфиниума с его ярко синими цветами, каких-то крупных красных цветов. Вообще-то, я не очень и думал о том, как они называются. Просто рвал те, к которым тянулась рука сама - они мне почему-то нравились.
  - Капитан, а чо с выпивкой? - вопрос Володи Один полосонул по больному.
  - Да, как же быть с этим? Кроме того, лоцман строго-настрого запретил выпивку, введя ещё с самого начала сухой закон. - ворчу тихо-тихо.
  - Может сбегать до ближайшей деревни? - Володя Один как будто не слышал моего ворчания. В его голосе было искреннее желание решить трудную проблему.
  - Если бы Григорич разрешил... - не скрою: и мне самому было как-то не очень хорошо отмечать день рождения без выпивки. - Я-то не против. Но ближайшая деревня отсюда в десяти километрах. По карте. И времени надо два часа туда и два обратно. Не успеть! Стемнеет.
  - Ладно, давай на сухую...
  Знакомый звук чашки, ударенной об ложку, окончательно испортил настроение. - День рождения справлять... И на сухую! С разбитой рожей. Где же справедливость?
  Когда мы с тремя букетами цветов появились у заранее установленного стола с крышей, там уже собрались почти все наши. Только именинницы не оказалось. - Ну и хорошо!
  Один букет я оставил себе, а другой передал Пашке. Володя свой букет отдал Григоричу, что-то шепнув ему на ухо. После чего они хитро заулыбались, как старые заговорщики.
  Аня подошла к столу, когда там уже все собрались, и время от времени поглядывали в её сторону.
  Пашка встала, и как дирижер взмахнула руками. Мы же, вдохнув побольше воздуха, выпалили хором. - С днем рождения, Аня!
  Аня от неожиданности раскрыла рот, заулыбалась, счастливо всплеснув руками: к ней шла Пашка с букетом цветов!
  Меня словно невидимой пружиной сдернуло с места: и сам не понял, как оказался возле неё и, вручив букет, чмокнул в нежную приятно пахнущую щёку со словами "Поздравляю!". И отошёл
  Сзади напирал Григорич. - Мы все поздравлям тебя, Анька! Ты, дефькя баская. Вот. Мужика ба тобе хорошева!
  Аня красная от смущения, слов и поцелуев, перебирала пальцами цветы. В глазах навернулись слезки, вызванные благодарностью, перемешанной с обидой на Судьбу, которая всё никак не даёт суженого.
  - Да за таку дефьку ба и не грех выпить... - вырвалось у Григорича. Он оглянулся, надеясь, что его никто не услышал, но было уже поздно.
  - А у меня есть! - обрадовался Женька.
  - Ну, как же - появился повод поддать на законных основаниях! И Тамарке уже ничего не сделать...
  И через минуту на столе появилась бутылка водки. Разливая водку в большую кружку, вижу: как сами собой заблестели глазки, и не только у мужиков.
  - Прежде чем кружка эта пойдёт по кругу, пусть Григорич скажет своё слово имениннице! - объявляю на правах капитана и передаю ему кружку с водкой. Тот даже покраснел от неожиданного признания его заслуг и уважения.
  - А я чё? Я уже ей сказал: Дай бог тобе шшастья! - и сделал большой глоток. Затем хитро подмигнул Пашке и передал ей кружку.
  - Я желаю тебе, подружка, найти, наконец, того, кто смог бы идти с тобой рядом по жизни! - Пашка глотнула из кружки, сморщилась, проглотила обжигающую жидкость и передала её Наде. Потом обняла и поцеловала Аню в щёку.
  - А я желаю тебе любви, которая несла бы тебя по жизни как на крыльях! - Надя выпила глоток и передала кружку дальше.
  
  8. Празднование дня рождения Ани.
  - Счастья! Здоровья! Детей! - неслось по кругу вместе с кружкой, которая, обойдя весь стол, вернулась ко мне.
  - За эти четверо суток река преподнесла нам немало сюрпризов. И мне, как капитану, приходилось не раз опираться на таких надёжных людей, как наша именинница. Давайте пожелаем ей и дальше оставаться такой же открытой, доброй и сердечной! - говорю и сам удивляюсь тому, как складно льются из меня нужные слова. Может это оттого, что сказал искренне?
  Водка почему-то показалась мне даже ничуть не горькой. - Может, это оттого, что были остатки? Или соскучился по своим попойкам? Нет. Здесь было что-то другое.
  В кружке ещё оставалась водка. - Воздух? Люди? Обстановка?
  Аня взяла кружку. Почему-то именно в этот момент она показалась мне особенно привлекательной. - Захмелел? От глотка водки?
  - Вы так много сказали обо мне хорошего, что, пожалуй, скоро загоржусь и зазнаюсь! - она густо покраснела.
  -- Только попробуй! - угрожающе произнесла Пашка, улыбаясь во весь свой рот. А все рассмеялись.
  - Спасибо вам за этот день рождения... Я ведь и сама про него забыла! А как вы узнали? - вдруг она поняла, кто это выдал её, и лукаво погрозила пальчиком Пашке. Неожиданно прослезилась, и почти всхлипывая и вытирая набежавшие слезки со щёк, добавила. - За вас!
  Аня под аплодисменты допила остатки водки и села на своё место, уже больше не смущаясь всего того, что с ней неожиданно приключилось. И открыто изумилась тому, что в конце трапезы на стол был водружён именной торт с надписью "С днем рождения Аня". Улыбаясь, разрезала торт, и больше не скрывала своего счастья от общения с друзьями...
  - Молодцы, девчонки, вкусный получился! - подвела итог Пашка, запихивая последний кусок торта в свой рот и поглядывая, не остался ли лишний кусочек. - Как вы умудрились его сделать за час?
  - А мы столкали туда всё печенье, что было у нас под рукой! - Светка, Наташка и Нина явно лукавили: им пришлось потрудиться немало, чтобы торт получился вкусным.
  Аня подошла к ним и поцеловала каждую из них прямо в щёку, ибо поняла, что сумели сделать они за столь короткий промежуток времени. - Спасибо, девчонки! Торт - просто загляденье!
  - Ну, что, девчонки, споём для именинницы? - Надя достала припасённую гитару и посмотрела на Наташку и Светку. - Сегодняшний концерт мы посвящаем тебе, Аня! Давай, заказывай песню...
  - Давай, нашу. "Солнышко лесное"... - тихо прошептала Аня, но все и так её поняли.
  Струны гитары и сердца запели, заблестели глаза и лирическое настроение, как вечерний туман мягко опустилась на всех. Каждый думал о своём, но при этом был здесь, вместе со всеми. И был не одинок...
  Однако у меня никак не выходила из головы папка с дневниками. Не выдержав, пошел в палатку и достал папку с дневниками. Открыв её, мне показалось, что одного дневника в ней все-таки не хватает. И тут же начал лихорадочно пересматривать, что же потеряно.
  Лежащий сверху дневник имел номер 3 и надпись "Петр". Под ним лежал дневник с номером 2 и надписью "Алексей". Внизу - дневник с номером 1 и надписью "Михаил".
  Аня и Пашка сидят у костра и о чем-то тихо разговаривают. Как только подошёл, Пашка поднялась и тихо ушла в свою палатку.
  Я подложил дров в костёр, и он обрадованно ответил мне снопом искр, устремившихся вверх. Мы сидели у костра друг напротив друга и не знали, с чего начать разговор.
  Чувствуя, что пауза сильно затянулась, решил спросить хоть что-нибудь. - Ань, ты мне не рассказывала, как попала в это путешествие...
  - Да случайно: подружка купила путёвку, да в последний момент отказалась. Вот пришлось её выручать...
  Смотрю на неё и думаю. - Такая классная бабенка: и холостая, и сложена хорошо. Лицо кругловато. Тоже неплохо! Похоже, сама не знает своей цены, потому и комплексует! И чего мужикам не приглянулась?
  - Скажи, Ань, ты когда-нибудь влюблялась? - спросил и сам засмущался. - Я про первую любовь...
  Аня задумалась, и видно было, что она колеблется, но то ли появилось ко мне какое-то доверие, или самой захотелось поговорить со мной об этом, а, может, ещё что-то.
  - Влюблялась, конечно, что, я хуже всех? - она опустила руки к коленям и начала нервно перебирать пальцы. - Да только ничего хорошего из этого не получилось!
  Было видно, что Аня не хочет разговаривать на эту тему.
  - А, может, это и к лучшему! Глядишь, и мне что-то достанется... - думаю про себя, хитро поглядывая на соседку. Но тут другая мысль вытеснила первую. - О-па, яснее ясного: да она забралась в свою скорлупку, хрен теперь достанешь! Погладь такую против шерсти - и всё! Потом не допросишься. Ну, чего такой бабёнке не хватает? И лицо приятное, и улыбка широкая, и глаза по-детски круглые и большие. Ну, прическа в счёт не идёт. И губки полненькие и маленькие, какие мне нравятся! Ну, чего она здесь? Замуж захотела? Ба, да у неё же усики на верхней губе! Бабонька-то наша - конь стреноженный: бежать хочет, да ноги связаны!
  - Ань, ты родом откуда?
  - Родилась-то я в Полевском, но родители быстро уехали в Свердловск...
  - Вот те раз! Прадед у меня из Полевского! - искренне обрадовался я. - Но мои прадедушка и прабабушка там жили недолго, пока были молодые, а потом, поженившись, перехали в Новониколаевск. Извини, перебил тебя!
  - Там и училась в мединституте. Правда, не сразу после школы.
  - То есть, как это не сразу?
  - Ну, сначала мама болела. Пришлось работать в той же больнице, потом... - неожиданно она остановилась и посмотрела в сторону, как бы не желая говорить об этом.
  - Что потом?
  - Что-что... Втюрилась, как дура, вот что! - она посмотрела на меня, как бы оценивая: стоит ли мне это рассказывать или нет. И всё-таки продолжила. - И было бы в кого? Был у нас в больнице один гусь лапчатый. Молодой, да ранний. Лежал в палате, сначала без сознания, а я, идиотка, влюбилась в него без памяти! Ухаживала. Думала - принц! А эта сволочь, когда очухался и выздоровел, чуть меня не изнасиловал! Так бы и убила его, гада такого! Такую любовь испоганил. Несколько дней ревмя ревела. Потом отошла, за учёбу взялась. В медицинский поступила...
  - Зря ты себя изводишь: такое часто бывает. Уж слишком, вы, бабоньки, принцев любите! -говорю и поглядываю на неё. - А вдруг она опять в свою конуру залезет?
  И добавляю. - Надо вам любить нас простых, реальных...
  - Ага, пьяниц, наркоманов, идиотов, преступников... - усмехнулась она и добавила. - Не приведи, господи!
  - А что, они не люди? - вступаюсь за них, хотя и сам их недолюбливаю.
  - Ага, ты, видать, не жил в семье, у которой отец алкаш...
  - Ну и что? Мой отец, конечно, не алкаш, но тоже любил время от времени выпивать. И не плохой мужик был!
  - А почему был? Он что, умер?
  - Умер. Мама почему-то всё время умалчивает про это.
  - А сестры и братья у тебя есть? - видно было, что Аня вышла всё-таки на ту тему, которая её больше всего интересовала. - Вот у меня только родители, да бабушка, которую люблю больше всех!
  - Сестра есть... - и сам не понял, как изо рта выскочило. - Знаешь, у меня и у отца один день рождения. Как я у матери не спрашивал, как так получилось, она не знает. Говорит "так получилось"...
  - А ты, сейчас, где живёшь?
  - Я же военнослужащий, поэтому живу в военном городке, пока служу, а родители живут в Новосибирске. - как-то неприятно оказалось разговаривать на эту тему, но продолжил, чтобы быть честным. - Я и родился там же. Моя мать была у отца второй женой. Первая его жена погибла с братом при странных обстоятельствах. Поэтому я брата не знал.
  - А ты... был женат? - брови её поднялись, глаза ещё больше округлились.
  - Не буду врать, был... - усмехнувшись, продолжил. - Тоже, олух царя небесного, будучи курсантом, влюбился. А девчонка - на ходу подметки рвёт! Так и женился. Только недолго моя семейная жизнь продолжалась. Видно ей вожжа под хвост попала, вот и ушла к другому. У него куры денег не клюют, а тут жди какого-то лейтенантишко целыми неделями. Не всякая стерпит!
  - Я бы стерпела... - тихо произнесла Аня, но мои уши это услышали.
  - Пожалуй, что так... - мне очень хотелось в это верить.
  - Глеб, у нас ведь есть именинница... - с хитрыми глазами Пашка, высунувшись из палатки, обратилась ко мне. - Может, подежуришь один сегодня?
  - Ну, я не против... - улыбаясь, кланяюсь имениннице, которая, хитро улыбаясь, встала и пошла к своей палатке.
  - Вот так всегда! - усмехнувшись своему новому положению, подбросил дров в костёр. Он вспыхнул, обдав меня искрами, и невольно напомнив о странных тетрадях, которые лежали в папке. Но идти в свою палатку было лень, а потому так и сидел у костра, пока, встречая зарю, пришли поварихи.
  - Пост сдал! - заплетающимся языком произнёс я, сдавая костёр в целостности и исправности.
  - Иди спать, чудушка... - сказав это мне, одна из них легонько подтолкнула к палатке.
  
  Глава 11. Света
  Конечно, стука на завтрак я не слышал, но проснулся оттого, что кто-то легонько, но настойчиво дергал меня за ногу.
  - Эй, лежебока, елки-моталки, вставай! Завтрак проспишь, буйная головушка... - это так поварихи будили меня к завтраку, где уже ждала порция каши...
  Уже шесть часов мы мирно плыли по реке, за что ей "большое спасибо" хоть - дала мне выспаться. Проснувшись, увидел, что погода сильно испортилась, стали попадаться подводные камни то и дело. Пришлось встать самому у руля, так что минут через пятнадцать майка на мне стала мокрой.
  А тут ещё Володи решили поменяться местами у второго руля. Как на грех, именно в этот момент я увидел большой камень, торчащий своим тупым концом из воды. Плот, на несколько секунд оставшийся без управления, тут же помчался прямо на него. Я, чтобы выровнять плот, погрузил весло поглубже и сильно рванул на себя.
   Именно в этот момент Света решила что-то поправить. Удар о камень неуправляемым в этот момент концом плота оказался ощутимым: она покачнулась, и, ухватившись за Нину, была выбита из своего места.
  Именно в это время Володя Один включился в работу, плот резко пошёл в сторону. Света ойкнула и полетела в воду, потянув за собой Нину.
  Сразу же возникла суматоха: кто-то закричал, кто-то прыгнул в воду...
  Оглянувшись, вижу, что Нина пытается догнать сбоку плот и чья-то голова ей помогает. Веревка, брошенная мной им, наконец, была поймана и мужчина с короткими волосами, быстро замотал её вокруг Нины и начал подтягивать её к плоту. Было хорошо видно, что Нина выбилась из сил. Поэтому, не окажись здесь веревка и Володя Два, ей было бы не просто...
  - А где же Света? - зная эту невысокую девушку, не хотелось думать о плохом.
  И тут замечаю: Света мужественно борется один на один с коварной рекой и плывёт к берегу в сторону небольшого затона.
  - К берегу! Греби к берегу! - кричу Володе Один. - Видишь затон? Туда правим!
  Мы работали как один механизм и гнали плот именно туда, куда плыла Света.
  Она лежала на боку в нескольких сантиметрах от воды и плакала, когда наш плот приплыл к берегу.
  - Светочка, милая, успокойся, всё позади! - причитала над ней Аня, в то время как Наташа аккуратно снимала мокрую куртку с дрожащей и цокающей зубами Светы.
  - Ну-ка, девоньки, разойдись! - это слышится басок Пашки. - Сейчас, Светуля, мы тебя согреем!
  Оглядев её, добавила, обращаясь к нам. - Мужики, ёлки-мотали, вы, чё, сдурели? Чуть было таку девку не утопили!
  Расположив две руки ладонями к телу Светы, какими-то движениями, похожими на эллипсы Пашка, закрыв глаза, начала согревать её. От мокрого тела Светы пошёл пар, как будто её гладили утюгом, и скоро она перестала клацать зубами от холода...
  В это время Володя Два на руках принёс к Пашке Нину и молча положил на землю рядом со Светой. Пашка тут же начала согревать и Нину...
  Почему-то из памяти выплыл один интересный эпизод с кошкой, когда благодарная Муська, которую мы подобрали, под утро притащила к нашему порогу мышь и, мяукая и глядя на нас, ждала, что мы это оценим. Не оценили!
  - Спасибо тебе, Паша! - Нина остановила руки Пашки, благодарно посмотрев ей в глаза. - Дальше мне нужно самой...
  - Чёрт возьми, ведь я сама смогла. В первый раз. Я это сделала! - пробормотала Света со слезами на глазах, целуя горячие руки Пашки.
  - Сама, конечно сама... - Аня, гладя её по голове, вторила ей.
  - Ёлки-моталки, ты можешь сказать, что это значит? - бесцеремонная Пашка хотела всё понять. - Всех довела до белого каления и просто так уйдёшь? Давай, рассказывай, что случилось!
  Честно говоря, мне тоже хотелось узнать, что же означают её слова.
  - Я же никогда не принимала самостоятельных решений: всегда был кто-то рядом - мама, бабушка или отец. А тут. Когда упала в воду. Сильно-сильно испугалась! Руки отнялись. Ноги не шевелятся. Одним словом, бодро иду ко дну! А меня об камень как шваркнет! Вот и заработала руками и ногами. А когда уже воздух глотнула, сразу поняла: если всегда действовать самой - буду жить! И до берега доплыву. И всё будет хорошо. Ну вот и доплыла! Правда не помню как. Чуть кондрашка не хватил!
  Она отдышалась и засмеялась. - Представляете? Я ведь это сделала сама, черт возьми!
  - Теперь-то ты поняла? - изрекла Пашка своим авторитетным голосом. - Вот и делай теперь всё сама и тогда всё будет получаться у тебя!
  Света мотнула согласно головой и уткнулась в свои колени, чему-то улыбаясь.
  Место нам показалось неплохим, и мы решили здесь разбить лагерь. Так что скоро полянка расцвела нашими палатками. Мы с Володей Один пошли за дровами в лес, привязав понадёжней плот к вбитому в берег колу.
  А через некоторое время, сидя у костра, мы вспоминали то, что совсем недавно произошло с нами.
  - Это как это ты, кавалер, сиганул за Ниной в воду? Расскажи-ка нам! - бесцеремонно спросила Пашка Володю Два, тихо подсев к нему сбоку. - И по-прежнему ты считаешь, что никогда не ошибаешься?
  Володя Два чуть не поперхнулся чаем, который прихлёбывал. Выпучив глаза, он проглотил ком в горле после того, как Пашка его стукнула кулаком по спине.
  - Ты. Ты, что? - заикаясь, проговорил он. - И мысли читаешь?
  - Читаю, читаю... - с вкрадчивой улыбкой произнесла Пашка. - Скажу тебе - прыгнул ты неслучайно! Ошибки здесь не было - это твоя судьба. Скорее - проверка! До настоящего времени ты был настоящий трус, который боится рисковать своей шкурой. Но сегодня ты был молодцом - не испугался, бросился в воду!
  Видя, как покраснел Володя Два, засмеялась. - Ёлки-моталки, вот и делай так! Тогда из тебя толк будет!
  И отошла в сторону. Но тут же Нина подошла к нему и поцеловала при всех в щёку. Володя Два даже рот от удивления открыл, а Нина засмеялась и убежала.
  Я смотрел на Свету и видел, что сегодняшний случай произвёл в ней неизгладимое впечатление. Она даже как-то изменилась, засветилась, зажглась.
  - Что со Светкой? - подхожу к Пашке с вопросом. - Она какая-то другая стала. Или я ошибаюсь?
  - Да нет... Ты, похоже, не ошибаешься... - Пашка посмотрела на меня, оценивая, стоит ли мне говорить то, что она думает, и решилась. - Света со временем может стать лидером, если, конечно, не испугается. До сих пор она так и жила - ни за кого и ни за что не отвечала. Окончила институт, получила тихую работу. А сегодня чуть не погибла. Возможно, только сегодня она и поняла, что так жить нельзя!
  - А как?
  - Не знаю. Теперь ей самой решать! - и тут же перевела разговор на другую тему, увидев подходившую Аню. - Ну, как тебе Володя Два?
  И я рассказал им то, что видел и слышал на прошлом дежурстве Володи Два.
  - Так-так. Значит Наташка его немного поучила? - улыбнувшись, подвела свой итог Пашка. - Это хорошо. Может, поумнеет!
  Мы вернулись к костру и стали подпевать Наде, которая принесла гитару.
  - Володя, а ты какие песни любишь? - неожиданно спросила она Володю Один, усевшегося с ней рядом.
  - Не знаю... - пожал плечами он. - А ты?
  - Вот те, которые пою... - она улыбнулась, о чём-то вспомнив. - А тебе они нравятся?
  - И песни, и исполнительница... - тихо для себя произнёс он.
  Похоже, она услыхала его слова и улыбнулась. Все начали расходиться.
  - Думаю, пора нам и честь знать... - хитро улыбаясь, произнесла Пашка, откланявшись всем и направляясь к своей палатке.
  - Да, завтра рано вставать... - вторит ей Аня, подхватив её игру.
  - Что-то спать захотелось... - зевая картинно, говорю и я.
  О чём говорили Надя и Володя Один не знаю: уснул почти мгновенно.
  
  Глава 12. Сон в руку
  Утром встал рано. У костра сидел Володя, пошаривая в углях длинной палкой, а на его плече лежала голова Нади. Мне даже показалось, что он не дышит, чтобы не разбудить её.
  Я тихо прокрался к реке, по которой стелился туман, но стоило показаться из-за утёсов первым лучам солнышка, как туман, разрезаемый ими на части, начал исчезать.
  На плоту сидел с удочкой Григорич, а в ведёрке уже плескались два небольших ленка. Приложив палец к губам, он показал на место рядом с ним, и тут же подсёк ещё одного. Я замер и забыл про то, зачем пришёл. Тихонько прокравшись на плот, сел рядышком с лоцманом, наблюдая за клёвом и забыв всё на свете.
  Так и сидели мы с ним, пока Света и Наташа не забрякали посудой, подходя к берегу.
  - Григорич, рыбка есть?! - и Света моментально оценила обстановку по заговорщической улыбке лоцмана. - Наташ, делаем уху, Григорич наловил рыбы!
  Вся рыба тут же перекочевала в ведро Наташи.
  Между тем клёв постепенно начал стихать и удовольствие от ныряния поплавка стало редким. Я умылся, побрился и пошёл в палатку, ощущая сильную озабоченность чем-то нехорошим.
  Все ели уху и нахваливали Свету и Наташу, которые тут же показывали на Григорича. Мне уха тоже понравилась и настроение само собой поднялось.
  Мы плыли уже четыре часа, и ничто не предвещало опасности, однако, чувство насторожённости, овладевшее мной с утра, так и не прошло. Плот мерно и не спеша плыл по реке до тех пор, пока справа не показался утёс, нависший над рекой как спящий великан. В этом месте река делала поворот, и ход плота заметно увеличился. Почему-то сердце моё нервно застучало, а в голову пришла мысль, что я где-то это месте уже видел.
  Удар разогнавшегося плота о валун был неожиданным и сильным. Как на грех, Пашка решила показать Ане что-то из своего рюкзака и приподнялась со своего места на краю плота. Удар плота о подводный камень, и Пашка оказалась в воде!
  - Они что, слепые? - ворчу, видя, как Пашка тонет, но никто даже не пошевелился, чтобы оказать ей помощь. - Девка в воде, а никто не видит!
  Даже и не понял, как прыгнул в воду, которая обожгла лицо.
  - А она стала теплее... - разгребая воду, открыл глаза и начал разговаривать сам с собой. - Где же Пашка? А, вот и она. Не понял, она что, застряла в камнях? Ну, она это может!
  Меж тем Пашка оказалась зажата в двух больших камнях и отчаянно пыталась выбраться вверх, чтобы глотнуть воздуха. Наконец, ей удалось поднять голову, и глотнуть воздуха.
  Увидев меня, прохрипела. - Рука...
  Набрав побольше воздуха, снова нырнул туда, куда головой показала Пашка.
  - Так, рука зажата! - увидев руку, потянул, потом даже дёрнул - никакого результата. Тогда сам поплыл туда, где была зажата рука. - Ящичек какой-то держит, зажатый камнями!
  Из последних сил ударил ногой по ящику, и он выскочил из своей западни. Схватив его и, чувствуя нехватку воздуха, вынырнул из воды. Живительным воздухом никак не могу надышаться, даже забыл на мгновение про ящик и Пашку. Только вдохнув, как следует воздуха, всё вспомнил.
  Пашка, освободившись от камней, тут же схватилась за плот. А через мгновение множество рук её втащило на плот. Меж тем плот, наклонившись на один бок, медленно начал сходить с камня. Подав Пашке ящичек, который в воде она никак не хотела отпускать, я с трудом влез на плот, уже отошедший от коварных камней.
  - Смотрите, что я нашла! - произнесла она, выпустив небольшой фонтанчик воды и указав на находку.
  Это был ларец размером в два спичечных коробка. Пашка вертела его и так и сяк, но никак не могла открыть. У других это тоже не получалось.
  - Дайте мне! Я знаю, как его открыть! - крикнула Тамарка, лицо которой неожиданно стало красным, а сама она стала похожа на хищную птицу.
  - Интересно, откуда она может знать, как открывается этот ларец? - тихо ворчу про себя, поднимаясь с колен к рулю и вспоминая, что эту находку я где-то уже видел.
  - Пашка, дай ей! Пусть откроет! - послышались крики отовсюду.
  Когда ларец перекочевал к Тамарке, Пашка, Аня и я с особым чувством наблюдали за этой процедурой: почему-то мы были явно недовольны, что этот ларец оказался в руках Тамарки.
  И тут я вспомнил. - Так этот ларец я видел во сне! Значит, сон-то тот был вещий!
  И начал вспоминать, что же было дальше.
  Тамарка действительно быстро открыла ларец.
  - Богомол! - она склонила перед брошкой голову в поклоне, а когда подняла её, глаза светились красным огнём. Мне показалось, что от этой брошки красные сгустки энергии так и пошли к Тамарке, а лицо её прямо на глазах начло меняться, приобретая черты какого-то зверя.
  - Ну-ка дайте его сюда! - жестко и громко приказываю, удивляясь своим словам. В такой интонации я командовал своими подчиненными на воинском плацу, и она
  
  9. Спящий великан
  предусматривала безоговорочное повиновение. Пашка и Аня с удивлением и тревогой посмотрели на меня.
  Бросив руль, делаю два шага и вырываю ларец с Богомолом из рук Тамарки, которая кричит, как безумная. - Нет! Не дам!
  - Сволочи! Это моё - о-о... - кричит Тамарка со слезами на глазах, пытаясь вернуть Богомола себе. - Чего разинули свои курятники? Отдайте его мне-е-е!
  Но, стоило мне взять этот ларец, как красные сгустки энергии тут же превратились в легкие волны, радужно переливающиеся на свету, и мгновенно исчезли внутри ларца.
  Сам удивляюсь себе, размышляя. - Что же произошло? До того момента, как появился Богомол, я был сам собой и никому из туристов не приказывал, но стоило появиться этому ларцу, как я тут же превратился в жесткого командира, потребовавшего отдать ларец. С другой стороны, Богомол, Тамарке направил сгустки красной энергии подчинения, отчего её лицо чуть не превратилось в звериное. Но стоило мне взять у неё ларец с Богомолом, как он тут же изменил цвета на радужные, играющие на солнце, и спрятался в ларце. Может, это правда? Я - хозяин Богомола, а Тамарка - слуга? Ведь она начала беспрекословно выполнять его требования...
  Открываю ларец. - Так вот ты какой, Богомол? Всего лишь брошь в виде головы насекомого с большими полупузырями глаз и рожками как антенны...
  Богомол, как будто услышал меня и начал переливаться всеми цветами радуги.
  - Что же было дальше во сне? - напряженно вспоминаю и не могу вспомнить.
  - Брось его в реку! Брось! - вдруг закричала Пашка, а Тамарка, показав мне кулак, крикнула. - Не смей!
  И тут я вспоминаю. - Из ларца в моём сне вот-вот польётся кровь!
  Резко захлопнув его, размахиваюсь и кидаю его в воды реки подальше от берега. Неожиданно Тамарка, упав на колени, а затем - на бок, завывая, начала кататься по плоту.
  Кто-то с ужасом или с удивлением, а кто и с состраданием, смотрели на то, что происходит. А я снова ощутил себя прежним.
  - Это просто наваждение какое-то! - бормочу, держась за руль, как ни в чём не бывало. - Мать честная, что же это было такое?
  Неожиданно Тамарка, вскочив на ноги, начала рыться в рюкзаке и, вынув фотоаппарат, сделала несколько снимков того места, в которое я кинул Богомола. Потом, засунув его обратно, начала тормошить Женьку, но тот, пригубив пол-литра водочки, совсем не хотел торопиться.
  - Идиот! Надо же, какой ты идиот! - кричала она, не собираясь сдаваться. - Надо сматывать удочки отсюда к чертовой матери!
  Собственно, смотреть, кто это кричал, мне не требовалось, я и по голосу узнал Тамарку, а вот то, что она сфотографировала место, куда я выбросил Богомола, меня встревожило...
  - Пора причаливать! - голос лоцмана, только что опомнившегося оттого, что недавно увидел, был хриплым, но подействовал обнадеживающе. - У нас здесь предусмотрена баня!
  Потом повернулся ко мне и тихо сказал. - Сколько плаваю, такое впервой вижу!
  Наш плот шёл к берегу, но когда до него осталось совсем немного, он тревожно произнёс. - Кажись, нас на берегу кто-то ждёт!
  И указал на невысокого худощавого молодого человека в очках, стоящего с протянутыми к нам руками.
  Взглянув туда, Пашка встрепенулась и даже приподнялась, но потом, вспомнив, чем это же кончилось в прошлый раз, села снова, протянув руки к этому человеку.
  - Так обычно тянут руки к любимому человеку! - подумал я, выруливая к наиболее хорошему месту.
  - Наконец-то я нашла тебя, солнышко моё лесное! - бормоча и улыбаясь, Пашка не обращала ни на кого внимания. Удивительнее всего было то, что и человек на берегу стоял и не видел никого и ничего вокруг!
  - Блин, ерунда какая-то! - плот словно почувствовал притяжение этих двоих и начал ускоряться к берегу.
  Весь экипаж с удивлением наблюдал за произходящим дальше. Возможности Пашки мы уже знали, но что представляет собой этот неказистый, неухоженный и очкастый парень, нам, видно, ещё предстояло узнать. Я уже давно перестал грести веслом, просто стоял рядом с Аней и наблюдал за этими двумя ненормальными.
  Интересно то, что, когда до берега осталось метра три, Пашка спрыгнула прямо в воду. То же самое сделал и незнакомец. Кстати, плот наш тут же остановился, и мне снова пришлось налечь на весла.
  Они встретились прямо в воде и, не замечая никого, обнялись. Плот наш в это время отнесло немного по течению, так что им никто не мешал общаться. Мне даже показалось, что с того момента, как они поцеловались, вокруг них образовалось небольшое свечение.
  - Давай мою палатку отдадим им! - предлагаю Ане, когда все сошли с плота и начали выбирать себе подходящее место для палаток. - А я перейду к Григоричу!
  - Тогда уж лучше вместо Пашки переходи ко мне! - тихо произнесла Аня и густо покраснела: видно сама не ожидала от себя такой смелости.
  Конечно же, я согласился. Аня ушла на поляну, а я остался привязывать плот, потихоньку подглядывая за Пашкой. Очухавшись, они вышли на берег и сели на камень.
  - Глеб, Аня, познакомьтесь, это мой Сашка! - с чувством произнесла она, подталкивая его вперед, когда ко мне подошла Аня. - Оказывается, у него и у меня один и тот же день рождения - 17 ноября 1961 года. Он, как и я, родился в девять часов утра. И фамилия у него та же - Порошин! Вот только мы никак не можем определить, кто из нас старше!
  - А чего тут думать? - говорю, улыбаясь. - В каких городах вы родились?
  - Я в Омске... - Пашка показывает на Сашку. - А он - в Томске.
  - Поскольку солнышко встает раньше в Омске, то ты, Пашка, и есть командир! Согласны?
  Пашка кивает, а Сашка добавляет. - Это справедливо!
  - Мы вам палатку приготовили! - тихо на ухо Пашке шепнула Аня.
  - А ты, подружка, Глеба не обидела?
  - Не обидела! - улыбаясь, отвечаю. - Я слышал ваш шёпот! Сашка, а ты почему не сначала с нами?
  - Ёлы-палы, не железная дорога, а шарашкина контора! - оправдываясь, говорит он. - Поезд ползёт как черепаха и постоянно ломается!
  - А когда вышел, он тут же хорошо заработал? - улыбаясь, спрашиваю Сашку, думая про себя. - Уж очень это напоминало появление Пашки...
  - А откуда ты это знаешь?
  - Просто я знаю одну особу, у которой было то же самое, вот и всё!
  Когда до него дошло, он посмотрел на Пашку.
  - А мы теперь расставаться не можем. - неожиданно выпалила Пашка, взяв его за руку. - А то опять что-нибудь случится!
  Все засмеялись.
  - Ничего вы не понимаете! - чуть было не рассердилась Пашка, но, увидев, что никто и не сбирался их обидеть, добавила. - Когда мы вместе, наша энергия взаимно гасится и ничего не случается, но стоит нам расстаться...
  - Нет уж, вы, пожалуйста, не расставайтесь! - чуть ли не голос воскликнули мы с Аней. - Мы уже достаточно накупались. Лучше идите-ка в свою палатку, а мы пойдём собирать сухостой для костра!
  Когда мы шли по поляне к утёсу, цветы сами, почему-то, просились в руки. Я подавал Ане то колокольчики, то Иван-чай, то ещё какие-то цветы.
  В какой-то момент, заприметив парочку толстых деревьев, неожиданно услышал знакомый женский голос и тут же приложил палец к губам, чтобы Аня была осторожна и не говорила громко. - Женька, скотина, алкоголик проклятый! Ты ещё долго будешь плестись?
  - Ну, так и шла бы без меня... - это уже Женькин голос. - Тебе же вожжа под хвост попала, а не мне!
  - Не боялась бы, дак и пошла бы без тебя! До сих пор мурашки по спине бегают...
  - А чё те бояться? - в голосе Женьки послышались нотки насмешки. - Чай не впервой... Ты сама десяток уделаешь: ишь какая ненасытная! Тебе всё давай, давай. Ну чё ты сюда потащилася?
  - Не твоё дело! - огрызнулась Тамарка и повысила голос. - Да двигайся ты скорее! Надо то место до восхода щёлкнуть! Дай бог память, куда этот придурок вещь кинул?
  - Дался тебе этот Богомолка! Те чё, других брошек не хватает? - Женька устал и тянул время как мог. - У тя итак куры денег не клюют. Купила бы!
  - Заткнись! Ничего ты в этом деле не понимаешь... - Тамарка явно была расстроена. - Это прабабушкина вещь. Из-за неё она и погибла. Я буду не я, если не достану!
  - А ты что, доставать её собралась? - легкий хохоток и пауза. - Вот, дурища, провалиться мне на этом месте! Только ненормальный здесь искать что-то будет...
  - А тебя никто это делать и не просит... - возмущенно произнесла Тамарка. - Тебя всего-то просят проводить меня до утёса. А там я без сопливых обойдусь!
  Голоса удалялись, оставляя после себя неприятный осадок и множество вопросов.
  - Что будем делать? - Аня с тревогой посмотрела на меня, а потом на Тамарку и Женьку. В голосе её зазвучала тревога.
  - А ничего, пусть фотографирует! Мне нет никакого дела до этого Богомола... - перевожу разговор на другую тему, чтобы хоть как-то успокоить Аню. - Давай-ка лучше займёмся баней! Ты знаешь, что такое настоящая баня?
  - Нет. Я обычно в ванне купаюсь, а в баню хожу только изредка. Но не парюсь!
  - Ага, так значит, ты никогда по-хорошему и не парилась? - и удивился и обрадовался я. - Тогда сегодня ты узнаешь, что такое настоящая баня! Обещаю...
  Поскольку огонь уже был зажжен, а дрова нарублены и помещены в печь из круглых камней, то оставалось только ждать, когда они как следует накалятся. Уже через некоторое время вода, брошенная на камни, шипела и брызгалась.
  - Установить колья и натянуть полог! - крикнул Григорич нам с Володей Один, довольный состоянием дела.
  Мы принесли колья, расставили и забили их, а потом пошли за пологом для бани. Он лежал в отдельном большом мешке, который всегда был привязан к плоту, и по сути никто даже и не знал, для чего мы этот мешок с собой возим.
  - Нет, мужики, рановато, дак кажись, ишшо... - и словно подтверждая свои слова, он вылил стакан воды прямо на камни: вода зашипела, но испарялась плохо. - Подождем часок ишшо, а то на всех его не хватит...
  Мы тут же бросили полог и уселись на пригорке рядом с Аней и Надей. Подошли Пашка и Сашка.
  - Слышь, Глеб, мне никак не даёт покоя случай с Богомолом... - произнесла она, садясь рядом с Аней. - Ну, тот, что произошёл сегодня.
  - И что? - вообще-то, и сам я о нём сейчас думал.
  - А то... Ты видел искрящееся красное облачко, идущее к Тамарке, от которого её глаза сразу стали красными?
  - Ну, видел. И что? - делаю вид, что мне это безразлично.
  - А вы? - Пашка обратилась к Ане и Наде и Володе Один. Те тут же покачали отрицательно головами.
  - Так, значит, мы с тобой, Глеб видели. Возможно, Тамарка - тоже, а остальные не видели. - многозначительно произнесла Пашка, нервно почесав у себя за ухом. - А как он отреагировал на твою команду отдать его?
  - Быстро спрятал свои красные волны... - что-то неспокойно становится на сердце у меня от таких вопросов.
  - Вот-вот... - задумчиво произнесла Пашка. - А не кажется тебе, Глеб, что Богомол - это нечто одновременно неживое и живое?
  - Ну, ты загнула! - рука сама почесала затылок, но потом подумав, добавил. - Хотя, пожалуй, можно и так сказать...
  - Расшифрую... - Пашка набрала побольше воздуха и выпалила. - Интересно то, что для всех он неживое, а для нас троих - живое!
  - Так не бывает... - засомневался Володя Один.
  - Бывает, ещё как бывает! - Пашка посмотрела на него и остальных, и добавила. - У людей чего только не бывает на тонком уровне! Вот мне, почему-то кажется, что и ты, Глеб, и Тамарка, оба имеете к Богомолу непосредственное отношение именно на тонком уровне. Мне даже кажется, что Тамаркой он командует, а тебя - слушается!
  - Хм, вполне возможно! Это хоть как-то объясняет то, что произошло.
  - Но это так же означает, что ты, Тамарка и я здесь оказались не случайно.
  - Тогда почему ты крикнула мне: "Брось его в воду"? - не унимаюсь, стараясь отогнать назойливую мысль.
  - Да всё очень просто: на тонком уровне я увидела, как из глаз Богомола полились потоки крови. Они даже твои руки начали заливать! - ответила Пашка. - И мне очень не хотелось, чтобы так произошло!
  Зная Пашкины способности, сейчас уже никто не сомневался, что так и было.
  - Это означает, что этот Богомол уже причинил много горя, пролил много крови и может это ещё сделать. А ты будешь в этом виноват, если не выбросишь его в воду реки! - закончила Пашка свою мысль.
  - Теперь всё понятно... - вздохнув, решился им рассказать свой сон. - Дело в том, что месяц назад, а потом ещё вчера ночью, мне приснился сон, в котором ты, Пашка, падаешь в реку, а я вытаскиваю тебя и ларец из воды. Тамарка просит его отдать ей, а ты требуешь выбросить его в воду, потому что руки мои начали заливаться кровью из глаз Богомола. Только вас тогда я не знал, места этого никогда не видел и не предполагал, что когда-то поплыву на плоту! Но самое главное, я не знаю, чем всё это кончится!
  Стало необычайно тихо.
  - Скорее всего, тебя кто-то предупреждает во сне! - произнесла Пашка. - Возможно, это кто-то из предков или ангел-хранитель. Но решать проблему будешь только ты!
  - Хорошо, что послушался тебя и закинул его в реку! - вырвалось у меня.
  Наш разговор неожиданно прервала Светка. - Эй, мужики, вы веников наломали? Париться то чем будем?
  - Айда ломать веники из пихты! - Пашка быстро встала, поднялись и мы, так как всем уже надоел этот тяжелый разговор про Богомола.
  Скоро у полога, установленного Григоричем, лежало несколько пихтовых веников.
  - Баня готова! - произнёс Григорич волшебные слова. - Кто первый?
  Пока все переглядывались, беру Анину руку и с веником в руке делаю первый шаг вперёд. Володя Один и Надя тоже рискнули. Светка и Наташка, переглянувшись, смело направились к веникам и бане.
  Все мы, в плавках и купальниках, ждали команды Григорича. Когда он торжественно открыл полог бани и произнёс только одно слово "Прошу!", все мы, как дурные, с гиканьем устремились внутрь...
  Пар, обжигающий уши, нос, голову, всё тело, ударил и навалился как тяжелая громадина и мы все, как один, тут же присели. Слева и справа Григорич сделал по лежанке, а на пол постелил хвои, от которой шел приятный запах. Лоцман прошёл к печке и выплеснул на камин два ковша воды.
  Жар сразу же всех нас положил на пол, а Григорич плеснул ещё пару ковшиков. Сухой пар обжигал рот, горло и не давал дышать полной грудью. Однако скоро мы отлежались на полу и привыкли к адской жаре. Мужики улыбались, а девчата никак не хотели уступать нам, хотя я видел, что Аня сильно боится. Обливаясь потом, скоро мы уже начали передвигаться, что позволило начать париться.
  Я решил начать с Наташки и Светки. Взяв оба веника, показал Светке на левую лежанку. Она тут же улеглась на неё. То же произошло и с Наташкой, только её обслуживал Володя Один. Я водил веником вдоль тела Светки и прижимал его то к ногам, то к пояснице, то к плечам. Она кряхтела и ойкала, но лицо её выражало удовольствие. Наташка только отдувалась. Затем Светка перевернулась на спину, и стал прогревать ей колени, бедра, живот и грудь.
  Довольная, она сползла с лежанки, освобождая место Ане. Аня ойкала и дергалась каждый раз, как только веник прикасался к её телу.
  Тем временем Володя перешёл к Наде. Светку, которая снова улеглась на лежанку, теперь уже парил, как следует: сначала отхлестал со спины, а потом - с груди. Затем то же самое сделал и с Аней.
  Настала моя очередь, и эти две чертовки, словно сговорились, обрушили на меня весь свой гнев и так отхлестали вениками, что ждал-не дождался, когда же Наташка с Надей не закончат издеваться над Володей Один.
  
  10. Баня по-таёжному
  - Всё, сдаюсь... Прошу пощады! - делаю соответствующую мину и кричу, наблюдая за тем, какой бальзам на раны испытывают мои мстительницы.
  - Всё, с этого хватит! - решили Светка и Аня и упали на пол. Скоро к ним присоединились и другие две мстительницы.
  - Все в воду! - крикнул Григорич, закончив себя похлёстывать, и открыв нам полог бани.
  Естественно, мы, как горох, посыпались из парилки. Бегу к реке, не чуя под собой ни рук, ни ног. Тело горело до тех пор, пока благоухающая прелесть воды не начала свою спасительную работу. Вижу, как барахтается и кричит от удовольствия Аня, брызгается и прыгает, как ненормальная Светка, как Наташка выделывает кувырки, как стонет Надя...
  - Всем в баню! - ору как оглашенный, нисколько не заботясь о правилах приличия, и тут же выскакиваю из воды, поймав за руку Аню. Баня почему-то оказалась такой тёплой и ароматной.
  Наконец, вся наша компания снова была в сборе, и повторилось то, что было в первый раз. На третьем заходе мы выдохлись и упали рядом с баней.
  - Вот теперь всё! - и кричу второй смене. - Заходите!
  Но эта смена уже была не похожа на нашу. В неё входили Тамарка, Женька, Володя-Два и Нина.
  - Ну, как тебе парилка? - спрашиваю Аню.
  - Я даже не подозревала, что это так здорово! - ответила она и вдруг меня поцеловала. - Спасибо тебе за это!
  Из всей второй смены в воду плюхнулась только Нина. В третью смену пошли Пашка и Сашка. Когда они вышли - не знаю, так как вскоре мы с Аней пошли переодеваться. Ужин был съеден так быстро, что и сам не заметил, а причиной тому было объявление, которое, встав, произвела Светка. - После ужина будут танцы!
  Улюлюканье и аплодисменты были ответом ей. Как потом оказалось, Сашка привез с собой магнитофон с кассетами. Светка это пронюхала и организовала танцы.
  Кавалеров на всех женщин явно не хватало, поэтому мы шли нарасхват. Я не успевал протанцевать с одной, как вторая уже ждала своей очереди, за ней третья, четвертая. И всё-таки умудрялся чаще других танцевать с Аней, тело которой так и стояло перед моими глазами после бани. Конечно, я посмеивался своим причудам, но ноги стали уже заплетаться, а озверелое женское племя вовсе не собиралось заканчивать танцы. Одним словом, к двенадцати часам ноги уже еле передвигались!
  - Отбой! - командует Григорич, когда стрелки показали двенадцать, обрадовав этим, я думаю, не меня одного.
  
  Глава 13. Любовь.
  Я проснулся в своём спальном мешке, но уже не в своей палатке. Вчера, когда мы вернулись с танцев, сначала устроилась Аня, а потом и мне удалось забраться в свой спальный мешок, чтобы моментально уснуть.
  Ани уже не было в палатке, и мне представилась возможность спокойно взять свои бритвенные принадлежности и направиться к реке. Светило солнышко, даже появилось желание искупаться, но, вспомнив своё первое купание, эту мысль быстро отбросил.
  Стоило мне побриться, как водопад холодных брызг обрушился на моё бедное, ни в чём не повинное тело. Естественно, не только вздрогнул, но и вскрикнул от того, что холодная вода потекла по моей бедной спине, заставив тело изогнуться и устремиться куда-то вверх, приподнявшись на цыпочках.
  - Ну, блин, разве так можно? - промелькнуло в моём рассерженном мозгу.
  Повернувшись, чтобы примерно наказать нахала, замер - это была Аня! Она стояла по колено в воде в своём малиновом купальнике.
  - Я не помешала? - как ни в чём не бывало, спросила она, улыбаясь своей обезоруживающей физиономией.
  - Ну, погоди! - я зарычал и бросился брызгать её. Она завизжала и тут же выскочила из воды на полянку.
  Успокоившись, начал дальше умываться как нормальный человек. Но через минуту она зашла с другого бока и снова напала. Поскольку я уже умылся и побрился, а также то, что на мне уже не было ни единой сухой нитки, терять было нечего. Как тигр скачками настигал я свою жертву...
  Когда поняла, что сопротивляться уже бесполезно, она остановилась. Мне понадобилось всего несколько секунд, чтобы схватить её в охапку и взять на руки. И ещё две минуты, чтобы оказаться с ней в воде. Вереща и брыкаясь, она плюхнулась ногами и всем телом в воду, утащив с собой и мою многострадальную голову. Пришлось и мне тоже лезть в воду. Её губы были так близко, что не смог удержаться и поцеловал их. Приятный терпко-солоноватый вкус её губ понравился мне сразу же.
  Мы вышли из воды как провинившиеся дети. Аня пошла к палатке, но потом изменила маршрут и уселась на камнях у бани. Я же стал добривать оставшийся участок щеки.
  - Уж не влюблен ли я? - неожиданно подумалось мне и на душе вдруг стало так хорошо, как не было давно, а, посмотрев на Аню, добавилось. - Точно, втюрился...
  Тут к Ане подошли Пашка и Сашка. Как оказалось, они шли умываться и давно смотрели на наше развлечение. Потом Пашка, нагнувшись к уху Ани и поглядывая на нас с Сашкой, что-то начала шептать. Мне удалось расслышать только одно слово "секс", но этого было достаточно, чтобы все понять.
  - Так, сейчас она спрашивает, было ли у нас что-нибудь такое или нет? - прищурившись, наблюдаю за густо покрасневшей Аней, которая покачала головой. - Так и есть, ответила, что ничего не было...
  Аня посмотрела на меня и смутилась. - Видно, не против, но стесняется...
  Вот такие мысли бродили в моей бессовестной голове, и, если бы не трезвон по чашке к завтраку, неизвестно, чем всё это кончилось.
  Плот спокойно плыл по фарватере, не предвещавшего ничего серьёзного: река стала глубже и полноводнее, скорость немного уменьшилась, и подводных камней не просматривалось.
  - Володя, отдыхай! Пока я один справлюсь... - и машу рукой, чтобы бросил весло.
  Мой напарник не стал уговаривать себя дважды: он достал удочку, что-то насадил и забросил её в реку. Я же, почувствовав на себе чей-то взгляд, тут же встретился с глазами Ани.
  - Глянь, вон там скала тоже похожа на человеческую голову... - показала Аня на скалу далеко впереди.
  Кивнув ей головой, скрывая даже от себя то, что её внимание мне было очень приятно, смотрел на поплавок удочки Володи Один.
  Мне стало смешно: поплавок дернулся и тут же исчез под водой, а через несколько секунд у него в руках была маленькая рыбка. - Ну и рыбак!
  Однако он, недолго думая, нацепил её на крючок как живца и снова закинул в реку.
  Только мне надоело ждать, когда эта неразумная рыба, наконец, клюнет, как удочка вдруг резко выгнулась, а леска заходила, то влево, то вправо. Ну, и, как обычно, сразу же посыпались советы...
  Весь плот азартно переживал, чем кончится эта борьба. Правда, были и скептики, утверждавшие, что рыба обязательно сойдёт с крючка, но, к счастью, этого не случилось. Через несколько минут борьбы в руках у Володи Один оказался ленок грамм на восемьсот, за что победитель удостоился поцелуя в щеку от Нины.
  Поощренный таким способом Володя, потом ещё несколько раз забрасывал удочку, но больше так ничего и не поймал. Уже на берегу наши повара приготовили из него великолепную уху.
  Уже на берегу Пашка и Сашка решили тоже порыбачить, и, найдя несколько червячков, уселись с удочкой. Когда я к ним подошёл, там уже сидела и Аня. Так и просидели мы с ней рядом, пока они рыбачили, радуясь их удачам и огорчениям.
  Как-то получилось так, что мы с Аней незаметно прижались телами друг к другу. Моя рука сама собой легла ей на талию, при этом тут же ощутил её нервную дрожь, но руку мою она не убрала.
  Когда я вошёл в палатку, Аня уже лежала с закрытыми глазами.
  - Ань, ты не спишь? - тихо спрашиваю в надежде, что романтический вечер может иметь продолжение.
  - Нет... - почти беззвучно ответила она.
  Образовавшуюся паузу нужно было чем-то занимать, а я никак не мог начать разговор.
  - Как тебе рыбалка? - тихо спрашиваю, а сам думаю. - Ну, наконец-то нашлась хоть какая-то тема!
  - Я всегда люблю смотреть, как рыбачат, да и саму рыбалку, а ты? - голос её дрожал.
  - Честно говоря, я люблю рыбачить только тогда, когда есть азарт... - тема рыбалки для меня всегда была одной из самых привлекательных. - И когда рыба бо-о-ольшая пребольшая!
  Неожиданно рука, которую я развел как можно больше, чтобы показать любимый размер рыбы, наткнулась на что-то мягкое и теплое, которое тут вздрогнуло и расслабилось. Но я и так понял, что за округлость оказалась под моей ладонью.
  - Это грудь?! - во рту у меня вдруг всё пересохла, и я проглотил слюну.
  Пренебрегая всякими правилами приличия, передвигаюсь к моей соседке, влекущей сейчас меня как магнит. Уже не помню, что говорил и как говорил, но губы мои тянулись к её губам всё ближе и ближе, пока поцелуй не остановил бессмысленный поток слов...
  От этих губ отдавало какой-то свежестью и немного - горечью, с одной стороны, и сладостью - с другой. Поэтому поцелуй сначала получился легким и немного воздушным, а потом - ненасытным, по которому я чувствовал, как возбуждение передаётся всем моим жилкам.
  Но и второй поцелуй нас не насытил, а лишь ещё больше раздразнил. И рука моя нахально двинулась вниз по её телу.
  - А-аа-аах! - выскочил легкий стон из её уст, лишь только я коснулся своим языком основания уха, а моя ладонь нашла то самое место, что расположено между ног. Тело её задрожало, она вцепилась в мою голову обеими руками. Тем временем вторая моя рука нашла её грудь и начала ласкать.
  - Возьми... Меня... Скорей... - прохрипела она, уже не в состоянии больше сдерживать своё молодое тело, бьющееся в любовных судорогах...
  Я лежал с ней рядом и улыбался: такой страстной женщины у меня ещё никогда не было - Аня отдавалась чувству полностью, без остатка, потому что полюбила по-настоящему.
  - Я люблю тебя, моё солнышко лесное! - выскочили у меня сами собой слова любви и нежности, от которых она всхлипнула и бросилась меня целовать.
  - Не-е-ет... Это я... Я люблю тебя! Очень сильно люблю! - шептала она мне на ухо и пряча моё лицо в своих волосах.
  Мне показалось, что неведомая сила переливается от неё ко мне и делает меня непобедимым воином. И вдруг опять на меня нахлынуло - внизу живота загорелся огонь желания, а Аня, каким-то чудом почувствовавшая это, задрожала всем телом...
  Проснулись мы в одном спальном мешке голые и счастливые. Я открыл свои глаза оттого, что влажные теплые губы Ани коснулись моих губ. Она тихо выскользнула из мешка и стала одеваться, а я подсматривал, любуясь её прекрасным телом.
  - Ах, бессовестный! - и пара кулачков не больно меня стукнула, так, для порядка. - Он ещё к тому же подглядывает!
  Засмеявшись, прикрываю глаза, но когда их открыл, в палатке прекрасной дамы уже не было.
  - Уж не приснилось ли мне это? - подумал и вздохнул, начав одеваться.
  Плот проплыл всё намеченное время без происшествий. В этот раз Володя Один стоял на вахте, а я, прислонившись к Ане, проспал вместе с ней до самого причала.
  Женька всё это время рыбачил, а Тамарка, как всегда, мешала ему своими советами. Наконец, послав её подальше, он начал ловить рыбу. Потом к нему подсел Григорич и дело пошло значительно лучше. В конце концов, у нас снова была уха. Выбрав полянку получше, сделали остановку.
  А после обеда Света объявила. - На завтра объявляю конкурс красоты!
  - Это что ещё за конкурс? И почему это только женщины должны соревноваться? - возмутилась Наташка, добавив. - Это не справедливо!
  Возмущение её было столь единодушно поддержано женской половиной команды, что мне пришлось встать и сказать. - А послезавтра - конкурс среди мужчин... Согласны?
  Дружные аплодисменты были ответом.
  - Наш конкурс будет называться "Манская красавица", а ваш? - не унималась Наташка.
  - А наш - "Манский красовец"! - ответил ей Володя Один.
  Ударение, сделанное им на последнем слоге слова "красовец" вызвало бурные извержения смеха, издевательств и шума. Но в целом идея всем понравилась.
  Оставшись со Светкой для разработки условий проведения конкурса, мы остановились на следующем: чем больше неузнаваема женщина или мужчина, тем больше балл; демонстрируется танец по выбранной теме; костюм должен соответствовать ей; вести конкурс женщин придется мне, а конкурс мужчин - Светке.
  Условия конкурса были доведены до всех без исключения. И дело закипело...
  Занявшись приготовлением к конкурсу, Аня выпроводила меня из палатки.
  Взяв удочку у Григорича и накопав несколько червячков, иду на реку. Вскоре ко мне присоединились Сашка и Григорич. Клёва почему-то не было и это дело мне быстро надоело. Григорич, отобрав удочку у незадачливого рыболова, пошёл искать другое место для рыбалки, а я, взяв топор, пошёл на заготовку дров. Ничего необычного вечером не произошло, попели немного песен и разошлись по своим палаткам, оставив нас с Аней дежурить.
  - Расскажи о себе... - тихо попросила Аня. - Ты кого больше всего любишь в семье?
  - Конечно, маму... - шевелю угольки, искоса поглядывая на свою подругу. - У всех были бабушки и дедушки, а у меня их не было. Хоть волком вой! Мама рассказывала, что они с охотниками пропали в тайге.
  Так, шаг за шагом, рассказал ей всё, что сам знал.
  - А в нашей семье, в Полевском, я больше всех люблю бабушку, Тапошникову Марфу Микулишну. Она фронтовичка, партизанила в Брянских лесах. Там и встретила деда. - Аня вздохнула, вспомнив тех, кого любила больше всего. - К сожалению его уже не застала: умер рано. Бабушка рассказывала, что он хороший был человек. У неё, в основном и пропадала. Она и подсказала мне про медицину!
  
  Глава 14. Конкурс красоты.
  Нина и Наташа, выйдя из палатки, отправили нас спать.
  Утро следующего дня было обычным: завтрак, свёртывание лагеря и отплытие. А вот дальше начались изменения. Во-первых, сегодня за рулём стоял Женька, а Тамарка им командовала. Во-вторых, я с Аней, а Володя Один - с Надей, обнимая своих дам, спали, тихонько похрапывая. Ещё уторм, по счастливому лицу Нади я сделал вывод, что и они поладили. В-третьих, с того момента, как Пашка встретилась с Сашкой, прекратились наши вынужденные купания. Я, конечно, может, и не прав, совмещая эти два события, но мне так хотелось. В-четвёртых, купания наши в речной воде больше не были страшным событием, и мы купались теперь с удовольствием.
  К трём часам появилась поляна, лучше других подходящая для праздника. Быстро пообедав, женская половина группы ушла готовиться к участию в конкурсе. Мужики же пошли готовить место и плот для участниц конкурса. Были заготовлены цветы каждой участнице, сделана уборка на плоту и поднят наш флаг, украшенный лентой "Манская красавица", склеена корона победительнице и раскраскрашен подготовленный приз, в который вошла коробка шоколадных конфет - презент Григорича. Сашка связал из сушек цепи для обладательниц второго и третьего места. В общем, мы старались, как могли, придумывая что-то особенное и исходя из наших скудных возможностей. Кстати, кашеварить в этот раз нам пришлось самим. К нашему счастью, женская половина безропотно съела всё, приготовленное нами, и молча удалилась, даже не сказав нам "спасибо".
  - Будем считать, что отстрелялись... - тихо сказал Женька, которому достался жребий кашеварить. Зато посуду должны были мыть оба Володи.
  Когда подошло время начала конкурса и об этом были оповещены мной все участницы, члены жюри уселись на лавку, которую соорудили сами себе из поваленного дерева. У самой воды была поставлена палатка, в которой мы когда-то парились, с выходом к плоту, на котором и происходили представления. Как оказалось, все конкурсантки вчера тянули жребий по очередности. Но ни мне, ни остальным мужикам эта очередность не была известна.
  Зная, что заглядывать за полог палатки было нельзя, я подошёл к краю палатки и спросил. - Как называется тема первой участницы?
  - "Спящая красавица" - прозвучал ответ.
  - Внимание всем! Учстница номер один. Тема - "Спящая красавица" - объявляю громко и бью ложкой по тарелке.
  Тотчас из-за полога палатки выпорхнула женщина в одной спальной рубашке и босиком. На лице её был натянут чулок, а на голове красовался тюрбан из накрученного полотенца. Танцующим индийским шагом она подошла к плоту, покрутилась немного и легла спать, согнув ноги калачиком, а руки положив под щёку. Потом чуть приподнялась, потянулась, словно ленивая кошечка и опять легла, повернувшись на другой бок. Рубашка сильно просвечивала на свету и было хорошо видно, как выделяются её большие красивые груди, ровные и овальные бёдра, тонкая талия.
  Мужики, не отрывая взгляда от всего этого, забыл и обо всём. Я первым очухался, и то из-за того что надо было вести конкурс.
  - Итак, кто же это? Узнали? - спрашиваю, а сам в то же время пытюсь прикинуть, кто же это мог быть. - Такого телосложения могли быть Тамарка, Аня и Нина. Но кто именно?
  Мужики меж тем тоже гадали-гадали и, в конце концов, начали качать головами.
  - Тогда прошу выставить на пальцах из десяти баллов оценку, когда скажу "три"! - давлю на них и считаю. - Раз... Два... Три!
  На счёт "три" Женька поставил десяь баллов, а все остальные - по пять.
  - Итого - тридцать баллов! - объявляю громко, а про себя думаю. - Теперь-то я точно знаю, кто это!
  Тамарка (а это была именно она), улыбаясь, убежала за полог палатки.
  - Кто следующая участница? - спрашиваю у палатки.
  - "Лесная нимфа" - послышался ответ.
  - Участница номер два. Тема: "Лесная нимфа"! - громко объявляю и ударяю ложкой по железной тарелке.
  Из-за полога вышла женщина и танцующим шагом направилась на плот. Вместо платья у неё были листья лопуха, подобранные один к одному, а другие большие листья образовывали коротенькую юбочку. Цветы, подобранные одинаковым цветом, прикрывали груди. На шее было ожерелье из ромашек, голову и лицо закрывали листья и цветы так, что узнать её по лицу было просто невозможно. Покружившись на плоту, она остановилась, сделала книксен и кинула по цветку каждому из членов жюри.
  - Итак, прошу выставлять баллы! Раз... Два... Три! - а сам, меж тем прикидываю. - Кто же это мог быть?
  Володя Один выставил десять баллов, Володя Два - шесть, Женька - семь, Григорич - девять, а Сашка - восемь.
  - Итого, сорок баллов! - подвожу результат, а сам думаю - Это - Надюха, раз Комар десятку поставил...
  Меж тем, "Лесная нимфа" упорхнула за полог палатки, а мне из-за него шепнули. - "Морская царевна"...
  - Участница номер три: "Морская царевна"! - выкрикиваю прямо у палатки и бью ложкой о тарелку.
  Из-за полога вышла молодая женщина в футболке, напоминавшей чем-то тельняшку, едва пркрывавшие синие шорты. Вместо рыжих волос были водоросли, которые рапростирались от головы до пят, ряска и кувшинки как корона на голове.
  - Итак, прошу выставлять баллы! - предложил я и начал считать их, отметив про себя, что один Гририч поставил десять баллов, а остальные - по восемь.
  - Итого, сорок один! - хоть я и поставил восемь баллов, но так и не решил, кто бы это мог быть.
  Меж тем "Морская церевна" поклонилась и убежала в палатку.
  - "Ученица" - тихо шепнули мне из палатки. Что-то ёкнуло во мне, и в перый раз я пожалел, что не участвую в конкурсе, подумав. - Это Анька!
  - Участница номер четыре, тема: "Ученица"! - объявляю и бью по тарелке, а самому интересно - Чем же ты удивишь всех?
  В том, что выскочило из палатки, вообще было трудно угадать женщину: вместо короткой юбки была надета футболка на левую сторону, так что обе ноги оказались в рукаве. На одной ноге была надета колготка, остатки которой тащились по земле. На другой ноге - тоже колготка, но другого цвета, остатки которой были накручены на щиколотку, образовав огромную шишку. Сверху на голову и половину тела через одну руку было накинуто платье, свисающее на плече и обнажающее красивую руку и одну грудь в бюстгальтере. Часть правой щеки, виднеющаяся из ворота платья была измазана грязью.
  Участница сделала два шага к плоту, запуталась, упала, подползла к плоту и взобралась на него, снова упала и, прислонившись к флагштоку, закрыла глаза.
  Увидев, как смеются члены жюри, до меня дошло, что это был маленький спектакль.
  - Эх, если бы она назвала свой номер "Грязнуля", я бы не раздумывая поставил десять баллов! - крикнул Григорич и выставил восемь баллов.
  Столько же поставили и другие.
  - Итого, сорок баллов! - сопровождая под аплодисменты участницу до палатки, тихонько шепнул. - Аннушка, я оцениваю твой номер в десять баллов!
  Локоток моей спутницы вздрогнул, подтверждая, что я не ошибся.
  - "Баба яга"... - тихо произнёс низкий голос из палатки.
  - Участница номер пять. Тема: "Баба яга"... - кричу, бью ложкой по тарелке с удовольствием, потому что знаю. - Это Пашка!
  Пашка вышла из палатки босиком в лохмотьях, тряпках, лесных кореньях. Лицо её было густо измазано грязью, но очки её выдали сразу же. На голове было сделано целое гнездо.
  Конечно, никто из нас уже ни на минуту не сомневался в том, что это Пашка. Просто потому, что ни у кого из женщин такой комплекции не было. Но Пашка была бы не Пашка, если бы не устроила целое представление. Она хлопнула в ладоши и метла, которая была оставлена ею в палатке, вдруг вылетела из неё и полетела к ней, выкинутая одной очень знакомой рукой. Пашка схватила её, уселась и оттолкнулась от земли. Прыжок получился хороший и она снова подпрыгнула. Так, проскакав по поляне вокруг всех, она направилась к плоту и тут, оттолкнувшись сильно, вдруг зависла на секунду в воздухе. Это Сашка пальцем поддержал её в воздухе. Приземлившись прямо на плоту, она пальцем погрозила своему возлюбленному.
  Буря аплодисментов была ей наградой, когда она подошла к палатке, а Сашка отправил ей свой воздушный поцелуй.
  - Оценки, пожалуйста! - спохватился я и направился к палатке.
  Сашка, конечно, выставил десять баллов, Володя Один, узнавший Пашку, тоже десять, Женька и Володя Два- по четыре, Григорич - семь.
  - Итого тридцать пять баллов! - объявляю и подхожу к паллатке.
  - "Прекрасная незнакомка" - слышу из палатки.
  -- Участница номер шесть. Тема: "Прекрасная незнакомка"! - кричу и ударяю ложкой по чашке.
  Смех пошел сразу же, стоило ей выйти. Я смотрю на неё и никак не могу понять, кто это и что это. Спереди и сзади у неё под чем-то отдаленно напоминающим платье, были затолканы огромные клубки тряпок, отчего спереди она казалась беременной, а сзади - овцой из-за большого свешивающегося курдюка. Всё это было завернуто в простыню на животе с большим узлом спереди. Босая с намотанным на голове полотенцем, она провальсировала и встала у флагштока.
  - Прошу оценить! - прозношу, считая.
  Все, кроме Григорича, который выставил ей десять баллов, оценили её выступление на семь баллов.
  - Итого, тридцать восемь балов! - подвожу итог и провожаю до палатки.
  - "Восточная красавица" - тихо произнесли для меня за пологом палатки.
  - И последняя участница. Тема: "Восточная красавица"! - мне это особенно было интересно, так как всегда восточные красавицы пленили мой взор.
  Разговаривающие между собой мужики мгновенно замерли, а Григорич рукавом вытер пот, как только участница вышла из палатки. На ней был тюрбан из красного махрового полотенца, заколотого крупной брошкой. Лицо до рта было закрыто голубым газовым шарфиком. Ожерелье из шиповника в два ряда свисало на её прекрасную полуобнаженную грудь. Бюстгальтера не было и то, что его заменяло, закрывало только область сосков. Это были крупные оранжевые цветы, сплетенные в небольшие розетки на тонкой верёвочке. Платок, сложенный на узел, свисал одним концом на одну ногу, открывая до узеньких плавок полное округлое бедро и красивые ноги. Впереди узел платка был заколот брошью и рядами шиповниковых бус.
  Она двигалась в восточном танце, игриво подергивая то одним бедром, то другим, околдовывая одного за другим членов жюри. У флагштока, исполнив танец живота, остановилась и выставила вперёд обнаженную ногу, изогнув в виде крыльев свои руки.
  Раздались бешеные аплодисменты.
  - Ну, сейчас ей по десятке каждый влепит! - подумал я и начал опрашивать жюри.
  К моему удивлению все, за исключением Григорича, который выставил ей десять баллов, дали по восемь баллов.
  - Итого, сорок два балла! - подвожу итог, и добавляю. - А теперь вам придётся угадать их!
  Каждая из них, выходя из палатки, должна была покружиться, а затем ждать угадывания. Как только её угадывали, должна была привести себя в более или менее нормальное состояние.
  Первой вышла участница номер один. Покружившись, она встала перед жюри. Чаще всего называли её Наташкой. Один только Женька встал и пошёл к ней со словами. - Это Тамарка!
  Скинув тюрбан с чулком, она улыбнулась и, довольная, что он узнал её, поцеловала его в щёку.
  Второй вышла "Лесная нимфа", покружилась, покружилась и встала перед жюри. Её угадал лишь Володя Один, сказав всем. - Это Надя!
  Надя, довольная и счастливая, что её угадал именно он, смущаясь, поцеловала его в щёку.
  "Морская царевна" кружилась долго, пока Григорич не сказал. - Да это же Наташка!
  За что был вознаграждён легким поцелуем в щеку.
  "Ученица" кружилась бы очень долго, но вмешался я.
  - Позвольте мне хоть раз поучаствовать в этом конкурсе... - и, получив разрешение, сказал. - Это Аня!
  За что был вознаграждён ласковым пожатием руки и легким чмоком в щёку.
  Пашку угадали все, но из мужской солидарности промолчали, давая возможность Сашке проявить свою галантность.
  "Прекрасная незнакомка" так бы и осталась неугаданной, если бы не Григорич, который встал и сказал. - Это Светка!
  И получил от неё свой чмок в щёку.
  "Восточная красавица" не только кружилась, но и исполняла танец живота. Восхищенные мужики совсем забыли о том, что нужно угадывать, и это позволило Володе Два громко сказать. - Это Нина!
  Нина поцеловала Володю Два прямо в губы и публика одобрительно оценила такое поведение.
  Подсчитав баллы, жюри подвело итоги конкурса.
  - Звание "Мисс Очарование" присуждается "Спящей красавице"! - объявляет Григорич, водружая на Тамарку бумажную ленту с таким же названием. Она в ответ чмокнула Григорича прямо в губы, от чего тот даже крякнул.
  - Звание "Мисс неузнаваемость" присуждается "Прекрасной незнакомке"!
  Светка сделала несколько быстрых шагов и Григорич, довольный своей новой должностью, надел ей соответствующую бумажную ленту и получил свой поцелуй.
  - Звание "Мисс Оригинальность" присуждается "Бабе Яге"!
  Пашка подошла к Григоричу, сняла очки и снова надела, убеждаясь, что это именно тот, к кому надо подойти, надела ленту и чмокнула Григорича в подбородок, удивленно вскинув брови. Но он только рассмеялся, не обижаясь на неё.
  - Звание "Вице-мисс два Манская красавица" присуждается сразу двум участницам - "Лесной нимфе" и "Ученице"!
  В этот раз его поцеловали Надя и Аня сразу в обе щеки.
  - Звание "Вице-мисс один Манская красавица" присуждается "Морской царевне"!
  Наташка решила не останавливаться на достигнутом предыдущими награжденными и чмокнула Григорича в обе щеки.
  - Звание "Мисс Манская красавица" присуждается "Восточной красавице"!
  Слова Григорича потонули в шквале аплодисментов и свистков. Нина, счастливо улыбаясь, поклонилась жюри. Григорич, надевая на неё ленту и корону, был награжден тремя поцелуями в щеку.
  Когда всем участницам вручили цветы, их попросили выстроиться на плоту для коллективного снимка. Только Пашка, сославшись на головную боль, не захотела в этом участвовать. Её заменил я, пристроившись с гитарой перед участницами.
  Когда все участницы отмылись и переоделись, начались танцы.
  
  11. Финал конкурса "Манская красавица"
  Ещё до начала танцев замечаю некоторую суматоху возле палаток. Заинтересованный этим событием, подхожу к Володе Один, который тащит свой рюкзак и спальник к палатке Нади и Наташки.
  - Решил встать на постой? - слегка ехидничаю, видя как он, упираясь, тащит через траву свой скарб.
  - Дурной пример заразителен... - ответил он, улыбаясь. - Тут вот что: Наташка перебирается к Светке, я - к Наде, а Нина - к Володе Два...
  - Я, надеюсь, всё это по доброй воле?
  - Конечно, а как ты думал? Разве с нашими барышнями можно по-другому?
  - Этого следовало ожидать... Особенно после сегодняшнего конкурса! - подумал я. - Ох, и загудят сегодня мужики...
  Идя на поляну, с которой слышится музыка, сталкиваюсь с Тамаркой.
  - Отвали, идиот! - глаза её зло сверкнули. - Надо же, такую вещь в реку выбросил! Может, скажешь, где таких придурков делают?
  - Что? - брови мои грозно сошлись на переносице - Ах ты, вертихвостка! Лучше заткни свой фонтан! Думаешь, я не знаю, что ты собираешься достать Богомола из реки? Я даже видел, как ты то место с утёса щёлкала...
  - Откуда... ты... это знаешь, сволочь! Вот скажу Женьке, он тебе быстро накостыляет!
  - Скажи... Скажи... - и рукой спокойно убираю её с дороги.
  Весь вечер Аня, как могла, развлекала меня. К счастью, она видела и слышала нашу стычку с Тамаркой и всё знала.
  Неожиданно, оказавшись с ней вдвоём в одной палатке, как-то остро почувствовал, что ещё два или три дня похода, и её не будет рядом, если...
  - Я люблю тебя и прошу быть моей женой! - удивляюсь, как язык точно сформулировал мои мысли.
  - А ты уверен, именно я тебе нужна? Может это просто желание обладать женским телом, пусть даже моим?
  - Ты понимаешь, я стал ощущать постоянную нехватку тебя, не только как женщину с прекрасным телом, но и как друга, с которым можно всем поделиться... С тобой легко, не нужно притворяться, можно быть самим собой...
  Как-то незаметно проговорили мы до первых признаков рассвета. Потом Аня прислонилась к моему плечу и уснула, а я смотрел на огонь и думал обо всём, что приключилось со мной в этом походе, особенно про Богомола. Вспомнив про дневники, сходил в палатку.
  - Всё равно нечем заняться... - подумал я и потянулся к папке за тетрадями. - Может, что-то интересное узнаю...
  И открыл папку, сверху которой лежала тетрадь с номером один и надписью крупными буквами "Михаил".
  - Ну, что ж , Михаил, так Михаил... - подумал я. - С чего-то начинать надо!
  
   
  Книга 2. Брод через Великую реку
  "И на иссохшем тополе вырастают почки"
  (И-цзин, гексаграмма Љ38)
  
  Часть 1. Дневник Михаила
  
  Глава 1. Флегонт и Матрёна
  1.
  Это была амбарная тетрадь, самая старая с короткой надписью "Михаил". Открыв её, прочитал первые строчки:
  " г. Полевской, сентябрь 1868 года.
  Отец Сергий, священник и учитель церковно-приходской школы, сказал мне: "Михаил, заведи-ка дневник! Может, научишься грамоте, двоечник". Буду теперь писать. К отцу приехал Ерошка из Сибири. Два дня они с отцом пьянствовали, а потом в бане парились. Отец ему дал денег много. Интересно, за что?"
  
  Я смотрел на огонь, и в какой-то момент глаза сами собой закрылись. И в тот же миг передо мной, как на экране волшебного кино, представилась та жизнь...
  
  - Флегонт, чёрт лысый, открывай! Дрыхнешь, окаянный? Открывай, мать твою, это ж я, Ерошка! - стучал ногой в высокие ворота лохматый мужик высокого роста. - Да куды ж усе подевалися, кулюха вас возьми! Зенки-то протрите! То ж кудеяр Ерошка явилси! Открывай, говорю, а не то дверь изломаю!
  Пока он ругался и кричал, стуча в сосновые ворота, целый хор собак предупреждал его своим лаем, что они вовсе не собираются с ним шутить.
  Из окна выглянула лысая и бородатая голова, довольно хмыкнула и исчезла. Через несколько минут Флегонт Дубовцев собственной персоной оказался у ворот, цыкая на разбушевавшихся собак. Загромыхал засов и ворота открылись. Хозяин, раскрывая объятья стучащему пришельцу, улыбался и тянул к нему свои руки.
  - Ерошка, идол такой! Живой?! - качая головой, пробормотал он. И оглянувшись в дом, с улыбкой закричал. - Эй, бабы, давай сюды: ваш курошшуп явилси! Ну, топерича держитеся... Топерича-то он вам кунки намнёть!
  И, осматривая своего посланца, довольно посмотрел ему в глаза. - Живой, паразит... Ты куды ж запропастилси, куделя ?
  Несмотря на простенький кафтан и потрёпанный вид, Флегонт Дубовцев был далеко не прост, как казался. В своё время, быстро поняв, что крепостному праву приходит конец, крепостной управляющий Строганова Флегонт Дубовцев начал потихоньку воровать, да так это делал искусно и ловко, что ни сам хозяин, ни его наушники так и не смогли изобличить в воровстве. Так Флегонт начал богатеть, бессовестно обкрадывая и хозяина и рабочих, которыми управлял.
  С отменой крепостного права он стал свободным. Теперь пределом его мечтаний была женитьба на дворянке, а денег он итак уже много наворовал. Но именно здесь его ждало первое серьёзное разочарование: дворяне его не приняли в свои ряды и в женитьбе отказали. Меж тем следует отметить, что нарождающийся класс купцов он не увидел. И от отчаяния стал пренебрегать законной супругой, которая, как и он сам была из бывших крепостных. Несмотря на рождение сына, Флегонт пустился во все тяжкие с дворовыми девками и вернувшимися столичными вертихвостками из числа поехавших покорять Москву.
  Вот от них-то он и услышал байку о несметных богатствах Сибири и, в отличие от большинства, почему-то поверил. Но Флегонт был бы не Флегонтом, если бы сразу же кинулся в погоню за чем-то неизвестным! А потому, он выбрал из числа своих бывших крепостных охотника и балагура Ерошку, снабдил деньгами и отправил в Сибирь детально изучать дело, чтобы отличить правду от вымысла. Самому же Ерошке была обещана внушительная сумма денег, так как чутье Флегонта предвещало прибыльное дело.
  - Ну, дай-ка я тобе расцалую! - улыбаясь одним ртом, произнёс Флегонт. Глаза же его пристально изучали своего посланца. - Ерошка, нашёл или нет? Или нашёл, да обмануть хочет? Ой, не верю что-то этим хитрым глазищам!
  А вслух произнёс. - Ну, сказывай, как там?
  - Куды с добром! - прохрипел тот, почти не слыша его вопроса. Сейчас всё его внимание было сосредоточено на прибежавших девках, которых по вине Флегонта пришлось оставить три года назад. Они стояли и улыбались, кто смущённо, а кто - открыто. Даже когда Флегонт обнимал его, Ерошка задыхался от нахлынувшего счастья: он, наконец, дома!
  Лохматого Ерошку дворовые молодушки любили за весёлый нрав да удаль молодецкую. А больше всего - за то, что умел, разбойник, так приголубить, что шли они, как в огонь. Между тем похабник и гуляка Ерошка был одним из самых надёжных людей Флегонта. Сам Флегонт не раз бывал в тайге с Ерошкой, попадал в разные передряги и хорошо знал ему цену. Если к этому прибавить то, что Ерошка имел два класса церковно - приходской школы, то станет понятно, что для такого дела, как изучение возможности купечествовать Флегонту в Сибири только Ерошка и был самой подходящей кандидатурой.
  Флегонт провёл Ерошку прямо в свой кабинет, который оборудовал недавно: дела торговые его шли неплохо и он теперь мог себе позволить некоторую роскошь. Достав штоф самогона, поставил его нас стол. Огурчики, капусточка, копчёное сальцо и душистый каравай хлеба сами собой оказались на столе. Молча налив по стакану себе и Ерошке, они чокнулись.
  - Со свиданьицем! - как и раньше, рот Флегонта улыбался, а глаза настороженно бегали то туда, то сюда. Он уже давно решил, что торопить посланца не будет, так как что-то говорило ему. - Ерошка приехал не пустой! И эти известия должны сами выскочить из него!
  Поэтому и сделал всего-то несколько глотков обжигающего зелья.
  Ерошка же без всяких недомолвок был рад самогону, дому и предстоящим утехам с молодушками. А потому выплеснул стакан в широко открытую глотку и крякнул от удовольствия, приправив его хрустящей на крепких зубах капусточкой, да солёненьким сальцем, занюхивая пахнущим свежим зерном караваем.
  Флегонт торопился: за первым стаканом был налит и второй. И торопился не напрасно, хитрый хозяин знал слабые места Ерошки и старался из него выжать всё, что было можно.
  Знатное обхождение хозяина подействовало на Ерошку, и после второго стакана он захотел говорить.
  - Флегонт, слышь, Флегонт! - Ерошка рукой ловил рукав хозяина, но тот ловко ускальзывал, точно зная, что настоящее время ещё не пришло, так как Ерошка может не всё сказать.
  - А может и не сказать... - подумал Флегонт, хитро сощурившись и наблюдая за Ерошкой. Он налил ещё один стакан и вставил его в протянутую руку Ерошки. - Приголублю-ка я его как следует. Может, и сболтнёт лишнее...
  И опять всё было как в первый раз. Только сейчас Флегонт очень внимательно смотрел за Ерошкой, стараясь не прозевать тот момент, когда у того развяжется язык настолько, что он всё расскажет о своём походе, прежде чем отключится.
  - Вот, за чё люблю тобе, Флегонт, - произнёс тихо Ерошка, икая после двух - трёх слов. - Не жаднай ты, черт лысай!
  - Ну-ну! Мели Емеля, твоя неделя! - подумал Флегонт с усмешкой: пока всё шло так, как он и предполагал. - Да ты и сотой доли того, что мне нужно от тебя не знаешь! Да и неизвестно, то ли ты мне привёз? А пока? Пока я буду очень с тобой любезен!
  - Флегонт, черт лысай, ну, ты бушь али нет про Сибирю слушать? Хват кумоку трясти ! - обиделся Ерошка, увидев, как отвернул голову в сторону хитрый Флегонт. - Ня хошь? Дак тоды я пыду баб шшупать!
  - Полно, полно, Ерошка, торопитьси! Поешь, попей вволю, а потом расскажешь мене, ежели захошь. - вкрадчивым голосом произнес, улыбаясь только одним ртом Флегонт. Он уже был явно встревожен. - Что-то пошло не так, как он задумал. Но что?
  Это было пока не понятно.
  - Ну, а ежели я щаз хочу? То чё? - Ерошка явно начал заводиться: кулаки его сжали кусок скатерти стола и он готов был уже сдёрнуть всё, что было на нём. - Ить я енто изделал, Флегонт! Изделал!
  Слёзы проступили на его бородатом лице и покатились на щёки, показывая Флегонту, что поездка была далеко не лёгкой. В подтверждение этих мыслей, Ерошка разжал кулаки и начал лихорадочно рыться у себя на груди в каких-то складках одежды. Потом оголил живот и ноги. Именно этого момента и ждал Флегонт. А через несколько минут он увидел карту, нарисованную Ерошкой прямо на своём теле.
  Словно невидимая пружина подбросила купца. Одним махом перескочив через стул, он оказался у живота Ерошки и стал внимательно рассматривать извилистые очертания рек, треугольнички гор, и волнистые линии лесов, и чистые места равнин. Были здесь и какие-то прямоугольнички. Однако всё это было нарисовано вверх ногами: так как было удобно Ерошке для рисования. Он охал и ахал, показывая пальцем то на реку, то на горы, то на леса. Ерошка же был доволен эффектом, произведённым им на хозяина, и довольно улыбался. Он то и дело, объясняя свои каракули, тыкал пальцем в свой рисунок и давал комментарий.
  - Куды с добром, Флегонт! Зверья там да рыбы до хрена! И золотишка много иметца. Народец тама живёть страннай. Остяками прозывают. Их кузьмить проще простова: дал имя табак да кумышку - и дело в шляпе! Усё отдадуть! - палец Ерошки показал на один из квадратиков на его теле.
  - Не можа быть... Ерошка, чёртушка, идол такой... Дак ты усё - таки изделал?! - руки у Флегонта дрожали. Он, не веря тому, что его посланец всё-таки выполнил в полном объёме поставленную задачу, выкрикнул вслух то, что думал. - Ну, Ерошка! Ну и подлец...
  Не выдержав нахлынувших чувств, сначала Флегонт, а потом и Ерошка с голым пузом и без портков, пустились в пляс, выкидывая то одну, то другую ногу.
  - Ну, Ерошка, позволь поднести, дорогой, особу чашу! - Флегонт налил в большой кубок самогону, а себе долил в стакан. В голове его уже бродили чёрные мысли. - А что, ежели, Ерошка кому-то сболтнёт всё это? Или баба какая узнает про карту на теле и запомнит? Или того хуже, передаст кому следует? Уж лучше бы всё было так, как приказал: нанести на лист бумаги карту Сибири с рудниками и выгодой...
   А вслух произнёс, улыбаясь, как ни в чём не бывало. - Дак как жо така мысля тобе пришла? Почему не на бумаге карту изделал?
  Они чокнулись и выпили. Ерошка совсем размяк. Он упал на стул и долго соображал, что же хочет от него хозяин. А когда дошло, медленно перебирая слова, ответил. - Да не, енто ня я. То охотник один подсказал. За карту-то таку в тайге запросто грохнули ба, а тута не всяк догадатси!
  И запел долгую песню про ямщика, замерзшего в степи сибирской.
  Флегонт смотрел на Ерошку и удивлялся. - И тот и не тот! Что-то новое в лице его появилось. А тут ещё песни!
  Ширь и непомерная силища души русской в них явно виделась. Никогда он таких песен не слышал. И даже зауважал Ерошку на какое-то мгновение.
  Однако скоро головушку свою Ерошка подпёр рукой, а потом и вовсе склонился на стол. Здоровый звучный храп Ерошки разбудил во Флегонте чёрные мысли.
  - А чё, ежели завтре он проснётси, да пойдёт к моим недругам? Да покажет имя мою карту? - он так и произнёс тихо "мою". Что-то нехорошее зашевелилось внутри него. - Убей его! Он продаст им твою карту!
  И невольно Флегонт рукой нащупал ручку ножа. И даже встал, крепко сжимая его в руке.
  Но тут кто-то другой в голове будто шепнул. - Подумай, дурак! Ну, убьёшь ты его. А потом? Сядешь в тюрьму! И прощай карта, прощай Сибирь!
  И Флегонт опустил нож, а через мгновение вообще положил его на стол. Опустошённый сел на стул, не понимая, что же должен делать. А тот же голос зашептал. - Зачем убивать? Просто срисуй с Ерошки карту, а потом смой нарисованное Ерошкой!
  Будто ошпаренный купец вскочил со своего места и заметался в поисках тряпки и куска светлой плотной бумаги. Когда всё это было найдено, он осторожно дотащил Ерошку до топчана и положил его. Раздев догола, зашёл с головы и начал внимательно рассматривать и перерисовывать каждый изгиб реки, каждую мелочь и даже родимые пятна, думая, что Ерошка их специально нарисовал со значением. Так прошло несколько часов, пока работа над картой не была закончена. После этого, он взял ведро с теплой водой и тряпку. Смывание карты прошло без проблем и быстро. Вот только некоторые места не совсем стёрлись... А Ерошка так ничего и не почувствовал.
  Утром у Флегонта разболелась голова от страха. Он сразу же вспомнил то, что сделал с Ерошкой вчера и с опаской ждал его пробуждения. В голове никак не находилось ни одной оправдательной мысли.
  Ерошка, проснувшись от перепоя, с трудом соображал, держась за голову.
  - Ерошка, на-ка, дорогой, опохмелися! - спасительная мысль пришла неожиданно. Флегонт, сорвавшись с места, как холоп подбежал к здоровяку и сунул ему в руку большую чашку самогона.
  Чем больше выпивал самогона Ерошка, тем добрее и веселее становилось его перекошенное болью лицо. Почесав живот, он не увидел карты и даже не придал значения этому факту.
  Флегонт даже похолодел на мгновение, но, увидев, что Ерошка не очень озабочен исчезновением карты с тела, перешёл в наступление.
  - Слышь, Ерошка, карту-то твою я вчерась смыл! - осторожно произнёс он, внимательно наблюдая за посланцем. - Вдруг в баню пойдёшь, да сам не смоешь!
  - Да, в баньку-то бы не мешало! - мечтательно произнёс он. - И баб...
  - С бабами обождёшь! Никуды оне от тебя не денутси... - строго произнёс Флегонт: он снова держал всё в своих руках. - Пошли, банька готова. Тама и растолкуешь мене некоторы твои знаки!
  И поднялся, знаком давая возможность Ерошке следовать за ним. По пути, показав молодушкам, облепившим Ерошку, кулак, не переставал тянуть его за рукав, препровождая в баню. Они снова выпили, закусили. Причём Флегонт только пригубил, а Ерошка не заставил себя упрашивать и пил хозяйский самогон и уминал за обе щёки еду.
  Там и достал свою карту, когда остались одни.
  - Какова рожна ты карту-то на себе нарисовал? Я так тобе велел? - Флегонт изобразил из себя рассерженного хозяина.
  - Да ты не бухти! - начал успокаивать его Ерошка, приняв за чистую монету притворство Флегонта. - Знашь скоко лайдаков по дорогам мотаетси? Сколь разов мене без порток оставляли? Вот и пришлося так изделать!
  Увидев карту, перерисованную хозяином, он цокнул языком от удовольствия. - Хорошо получилося! Вот тута куна водитси, лань, лось. Тута ленок, тальмень, куньжа...
  Он с удовольствием тыкал пальцем в места на карте, выплёскивая из себя то, что копил долгое время. - Охотники здеся куркавки на соболя ставять, да на куну. Бабы ихния в балахонах из шкур ходють. Куклянка зоветси по ихнему...
  Ерошка разошёлся, вспоминая и вспоминая разные эпизоды из своего путешествия. - Тайга-то, она большая! Медведя, волка, лося, оленя много. Ружья, порох, свинец шибко в цене! У мене знакомец один был...
  - Почему был? Его что, тоже грохнули?
  - Да не. Ня грохнули. Ён в Китай, страну таку подалси торговать ихними товарами! - Ерошка заулыбался, вспомнив своего товарища.
  - Енто какими жа товарами? - не унимался Флегонт.
  - Да ерунда разная. Шкурки, золотишко. Ружья, порох, свинец...
  - Ну и чё ж с им стало?
  - Да болтали, будто не вернулси. Уж больно много там разбойников! - Ерошка внимательно посмотрел сначала карту, а потом себя и довольно цокнул языком. - Ишь, ты! Я ужо думал... А тута ишшо осталося...
  И начал Ерошка тыкать себя пальцем то в бок, то в промежность, то в пах, то в ноги, расшифровывая свои пометки, которые Флегонт или вообще не заметил, или не придал никакого значения. Флегонт, попутно рассматривая фигуру Ерошки, не мог не признать, что проигрывал ему во всём...
  Он усердно парил своего посыльного особенно там, где вчера не смыл его карту. Вместе с картой в баньке сползла многодневная грязь. Там же он получил за свой труд обещанное вознаграждение.
  2.
  Хоть и душила Флегонта лютая зависть к молодому и ладному Ерошке, да разум был сильнее: такой помощник ему в Сибири был очень нужен!
  - Кого же оставить здесь? Дело налажено хорошо. Прибыль шла каждый день... - напряженно думал Флегонт, отдыхая после баньки. Он перебирал в уме всех, кого знал. - Жена Гликерия? Мягка, бестолкова. Вряд ли сможет! Тут нужна крепкая рука... Дети? Нет, эти ещё маленькие - Глашке шесть... Мишка? Всего шестнадцать. Слабоват! Да и знаний маловато. Хватки нету. Может, кто из родни жены?
  Последняя мысль была настолько замечательная, что Флегонт быстро вычислил человека, которому без всякой опаски мог доверить это дело. И незаметно для себя произнёс вслух. - Мой двоюродный брат, Алексей!
  Чем больше Флегонт рассматривал кандидатуру Алексея Дубовцева, тем больше она ему нравилась. Во-первых, Алексей был человеком честным во всех отношениях и хорошо образованным в науках управления. Даже одно время служил приказчиком у воронежских друзей Флегонта и заслужил их похвалу. Во-вторых, у Гликерии он красть не станет: всё-таки мой родной брат! В-третьих, и ей будет не так скучно. А, значит, появится возможность заняться сибирским делом!
  Не откладывая своего решения в долгий ящик, он отправил письмо Алексею с первым курьером и стал дожидаться ответа. Ответ пришёл быстро: Алексей был согласен и сообщал, когда будет готов приехать в Екатеринбург.
  Гликерия, прочитав ответ брата Флегонта, пришла в недоумение. - Флегонт, ты что опять задумал? Ты предлагаешь Алексею место управляющего, а сам чем собираешься заниматься?
  - Делом, большим делом! Но это не твоего ума дело! - грубо ответил он, даже не пытаясь скрывать нежелание делиться с ней своими замыслами и даже разговаривать. И неудивительно - в последние дни он был полностью поглощен своей затеей.
  Гликерия Сергеевна лишь прижала к глазам платок и молча вышла из комнаты...
  
  - Не понял?! Я спал на посту? - пробормотал я, открывая глаза, и потряс головой, сам себя оправдывая. - И вовсе нет... Это мысли такие...
  Какое-то время я не решался открыть снова тетрадь, чтобы не уснуть, пока не пришла спасительная мысль о том, что это не сон, такой вид дрёмы, в котором можно было перенестись в прошлое. - Значит, на посту я не спал!
  - Да-а-а, теперь, кажется, становится понятно, почему мы в Сибирь попали! - произнёс тихо он и усмехнулся. Подбросив дров в костёр, он начал читать дальше дневник Михаила.
  3.
  "г. Полевской, октябрь 1868 года.
  Вместо себя отец оставил Алексея, своего младшего брата. Вместе с ним приехала его дочь Матрёна. Ещё та зараза! Ей шестнадцать лет, а уже кукизка ! Я видел, как она в кабинет к отцу шла, а потом полночи слушал, как они с отцом там стонали да кувыркались... И с собой в Сибирь прихватил... Ненавижу! Изменьщик..."
  
  Стоило мне прикрыть глаза, как тут же меня перенесло в далекое прошлое...
  
  Флегонт стоял у окна и наблюдал за шестнадцатилетним сыном, который свалил на землю соседского парня. - Ну, давай! Чё тянешь? Дай ему как следует!
  - Мишка, паршивец такой! А ну, домой!
  Крик Гликерии Сергеевны даже разозлил Флегонта. - Вот, зараза! Такое зрелишше испортила! А ентот паршивец? Ну чё тянул?!
  Меж тем парнишка, скорчил матери недовольную рожицу, неохотно разжал руки и показал своему противнику кулак. Парнишка что-то дерзкое выкрикнул и вырвался из его рук.
  - Ты мене ишшо попадёсси! - и успел крикнуть ему Мишка, прежде, чем тот исчез в дыре забора. А матери дерзко ответил. - Аха, жди больша! Иди вона, Глашку воспитывай!
  - Ну и дуришша! - подумал Флегонт о своей жене. Но тут взгляд его упал на раскрасневшегося Мишку. Чувство неудовлетворенности от не свершившегося родило даже злость на сына. - Ишь ты, надо было набить ему морду! Слабак! Женин корень, нету в нём ничаво от меня!
  Меж тем из сарая, как на грех, грязная и оборванная, вытирая о подол свои руки, появилась Глашка.
  - Глашка! Убью, ненавистная! - закричала Гликерия Сергеевна и схватила первую попавшуюся под руки палку.
  Глашка, недолго думая, тут же нырнула снова в дыру сарая и исчезла в темноте.
  Флегонт рассмеялся. - Во! Вот Глашка - та вся в меня!
  Пока Гликерия Сергеевна ходила за ключом от замка сарая, искала её, Глашка пробралась на кухню, отмыла руки и лицо, и как ни в чём не бывало, оказалась в своей комнате.
  Флегонту Глашка нравилась. Во-первых, последний ребёнок. Во-вторых, девочка, а женский пол всегда нравился Флегонту. В-третьих, она поразительно походила на него не только лицом, но и по ухваткам. А теперь он ещё раз в этом убедился.
  Мишка же был другой. С ним у отца ничего не клеилось. Он вообще не слушался никого. Хоть и сам Флегонт был таким, но этот не оказывал отцу никакого почтения. Конечно, он понимал, что должен был сам заниматься сыном, но то времени не было, то дела, то ещё что-нибудь. Так и не доходили руки всё это время. Вот и рос Мишка сам по себе, как сорная трава.
  Меж тем с каждым годом отношения с женой у Флегонта становились всё хуже и хуже. Возможно, оттого и схватился он три года назад за разработку сибирского дела. И вот первый результат. Но дело требовало идти дальше. И Флегонт пошёл. Они с Ерошкой даже определили место в Сибири - им стал небольшой городишко, под названием Новониколаевск. Именно Ерошку он послал в Новоникалоевск с необходимым добром для начала торгового дела в Сибири. Сам же остался для передачи дела здесь Алексею.
  Алексей с семьёй приехал, когда все назначенные им сроки кончились, и Флегонт уже был готов махнуть на всё рукой и укатить в Сибирь. Поэтому встретил Алексея довольно холодно и официально.
  Брат почти не изменился с их последней встречи пятилетней давности. Ну, может, добавилось больше седых волос в его каштановой шевелюре. Глаза по-прежнему остро оценивали действительность и не потеряли своего зеленовато-коричневого цвета. Однако, что-то новое и страдальческое мелькнуло в его глазах: тогда такого Флегонт у него этого не замечал. Они лишь просто обменялись крепким рукопожатием.
  - Алексей, голубчик мой, как вы доехали? - Гликерия Сергеевна обнимала двоюродного брата Флегонта, искренне радуясь его приезду.
  - Всё нормально! Вот только дочка в дороге что-то занемогла. - произнёс он, освобождаясь от её объятий.
  Нина Петровна стала ещё полнее и разговорчивее, чем прежде. Она тут же уединилась с хозяйкой, чтобы посплетничать.
  Пока хозяйка обнимала и расспрашивала жену Алексея, Нину Петровну, Флегонт заглянул в сани, где лежала, укрытая собачьей шубой, дочь Алексея.
  Глаза, черные, пронизывающие насквозь, обожгли всё нутро Флегонта. Он вздрогнул и сразу же вспотел! И снова посмотрел в них, потому что уже не мог не смотреть - так они притягивали! Что-то запретное, невыразимо сладкое шевельнулось в его сердце. И тут же зажегся огонь где-то внутри между ног! Флегонт знал это чувство, и невольно испугался: лишь один только раз в своей жизни он испытал его, но запомнил на всю жизнь. То было в бесшабашной молодости, а сейчас он был просто не готов к испытанию его вновь! Тем более что перед ним была дочь его близкого родственника. Того самого человека, которому он был готов оставить дело всей своей жизни. И с трудом оторвал ощупывающий взгляд от полных гладких ног, груди и влажных губ. Очарование распускающегося бутона дурманило голову...
  - Ну, чего стоишь? Неси! - приказала дерзкая красавица.
  Флегонт будто только и ждал этого приказа: легко взяв её на руки, он задрожал всем телом от нахлынувшего возбуждения, сделал шаг, другой и, не спеша, наслаждаясь бурей, бушующей внутри него, понёс в дом. Лишь только он вошел в тёмный коридор, губы её коснулись его губ!
  Флегонт чуть не уронил свою ношу - так закружилась его голова! Будто снова он в юности и рядом его первая любовь. Поцелуй был долгим, жгучим и умелым - так могла целоваться только одна женщина: та самая... Первая... Вихрь возродившихся чувств быстро подхватил его и бросил куда-то вверх, до небес, а потом резко вниз, сильно щекоча что-то в промежности. Очнувшись, он сделал шаг, другой, вышел на свет... И от удивления чуть не выронил свою ношу: как ни в чём не бывало на руках его было тело девушки со свешенной в сторону головой и отрешённым лицом.
  4.
  В доме девушку поставили на ноги и отвели в предназначенную ей комнату, которая оказалась по соседству с кабинетом Флегонта.
  Флегонт налил два бокала вина и подошёл к Алексею. Они выпили, поговорили обо всём, и пошли в столовую на ужин. Там уже за стол садились их жёны. Дочь Алексея к ужину не вышла, сославшись на нездоровье, вызвав тихое раздражение отца, не укрывшееся от Флегонта. Этот эпизод и послужил основанием для вывода о том, что именно дочь является для Алексея причиной страданий. И готов был с этим согласиться. За столом он понял, что маленькая прелестница Мотька, имеет какую-то тайну, о которой родители никак не хотят распространяться.
  - Да... Ядрёна Матрёна! - произнёс про себя Флегонт. Он ещё никак не мог прийти в себя, не понимая, что же такое случилось с ним? И, вообще, было ли это? - А глазищи-то так и сверкают! Магнит, а не девка! У-у, ведьма!
  Ему снова вспомнились её соблазнительные формы и притягательные глазки.
  - У-у, ведьма! - чуть не произнёс вслух Флегонт и тут же огляделся: не услышал ли кто его мысли? Покрутив головой, сбросил наваждение и перешёл к деловому разговору, кратко и без предисловий предложив Алексею оставаться за него несколько лет, пока он не наладит торговое дело в Сибири.
  Ночью ему приснился сон, в котором он встречает удивительную прелестницу Матрёну у себя в спальне. Платье голубого цвета показывало тонкую талию и широкие бёдра, а открытое декольте очень выгодно показывало её необычайных размеров развитую грудь. Рыжевато-каштановые волосы, стянутые на макушке в пучок, очень гармонировали с её чёрными хищными глазами. Большие и пухлые губы малинового цвета вдруг растянулись в улыбку, показывая щель между двумя верхними передними зубами, в которую его начала втягивать неведомая сила...
  Матрёна, ухмыляясь чему-то, хищно смотрела на него своими бесовскими глазами. Как кролик перед удавом, Флегонт готов был делать всё, что потребует от него эта женщина. А она лишь выставила свою грудь, распахнув спальную рубашку. Не в силах оторваться от её груди, хозяин стоял как болван, не шевелясь. Стрельнув в него своими глазищами, Матрёна улыбнулась и пошла на свет неторопливым шагом. Словно в белом тумане просвечивал силуэт её ягодиц, живота и груди, вызывая у Флегонта сильнейшее желание, от которого он застонал, как больной.
  Он застонал и вскочил - так ему стало страшно! Поняв, что это был только сон, Флегонт налил себе стакан самогонки и выпил одним махом.
  - Ведьма... Чистая ведьма! - подумал он о Матрёне и лёг спать.
  Утром он начал передавать Алексею своё хозяйство, старательно прокладывая путь так, чтобы ни в коем случае не пересекаться с уже властвовавшей в нём ведьмой.
  Так пролетели три дня. Как стало обычным, мужики подолгу засиживались в кабинете за делами и даже заказывали ужин. Но в этот раз почему-то Алексей, сославшись на необходимость, ушёл значительно раньше, оставив одного Флегонта в кабинете.
  Было уже за полночь. Он стоял у окна в кабинете и смотрел на полную луну, которая ярко светила в ночном небе. На душе было противно и грустно: сегодня он случайно видел, как Мишка и Мотря разговаривали, сидя на диване. Она явно заигрывала. Мишка, как взрослый мужик, тоже улыбался во весь рот. Защемило сердце от чего-то горького, и тут же волна жгучей ревности к девушке захлестнула его.
  Флегонт открыл дверцу шкафчика, налил стопку самогонки и выпил. Жгучая жидкость на время выгнала жгучую ревность.
  Тихий стук в дверь заставил ёкнуть сердце: ноги и руки его мгновенно стали ватными... Что-то внутри него говорило - это она! На второй стук он почти бежал...
  Чертовка стояла на пороге в распахнутой спальной рубашке. Как тогда во сне! И улыбалась.
  Её распущенные волосы подействовали так, что он мгновенно вспотел и сделал шаг назад, как бы защищаясь от всего виденного во сне. Черные глаза её словно два крыла подхватили его и понесли куда-то высоко так, что дух захватило.
  Она же, сделав два шага вперёд, закрыла дверь на ключ, который торчал из замочной скважины. Повернувшись к Флегонту, скинула рубашку и осталась совершенно голой. Флегонт, как завороженный, молча стоял, наблюдая за ней во все глаза и не мог проронить ни слова. В душе его набирал силу вихрь, с которым он больше не мог справляться.
  - Ну? Ты долго ишшо? Ить могу и Ерошку позвать, раз сам не могёшь? Так чё?
  Она шла, хищно улыбаясь над тем, как несчастный Флегонт пытался справиться с нахлынувшими чувствами, и наслаждалась его беспомощностью. Он стоял, готовый рухнуть к её ногам и целовать их, но не мог и пошевельнуться, прося, как несчастный о пощаде.
  Ведьма подошла к своей жертве, довольная произведённым впечатлением и жарко в губы поцеловала. Что-то животное внутри него зажглось, крутя в вихре и делая абсолютно беспомощным. Руки его тряслись и гладили её кожу сами по себе, рот впитывал греховный напиток, ощущая сладость и соль её губ, шеи, груди... Хищница же смеялась, доводя до бесчувствия его этим... Он и сам не понял, как оказался голым и прямо на полу вошёл в неё.
  Вдруг она застонала, выгнула грудь и вонзилась в него своими жесткими пальцами. В груди у него уже волнами развивался шторм. Он то стихал, то вновь набегал от её стонов и криков. Вдруг он увидел, как бы себя со стороны, и ужаснулся: это был не он! Огромный чёрный волчище, оскалив большие зубы, рвал душу молодой волчицы, причиняя себе и ей ужасную боль, и чуть не завыл. Как это ни странно, но боль, причиняемая ею, только усиливала его страшные ощущения...
  Матрёна, бившаяся в конвульсиях и стонах от его ударов, раз за разом вызывала в нём что-то огромное, ни разу им не испытанное, охватившее его целиком. И вот она, та самая большая волна... Она захлестнула, захватила, ударила по голове и всему телу... Он зарычал как раненный зверь и завыл от наслаждения, выстреливая из пушки и наслаждаясь полётом семени... Ещё раз... И ещё раз... Шторм утихал...
  Что-то светлое, давно не получаемое им, навалилось на голову, всё тело. Он откинулся и замер. В душе было так спокойно, будто его корабль, идущий по торговому морю, легко и свободно парит над волнами. Ветер утих, а корабль идёт и идёт. Такой уверенности в своём будущем он никогда ещё не испытывал. Душа пела и устремилась вперёд, не страшась ничего впереди. Такое с ним никогда не случалось ни с одной женщиной за всю свою долгую жизнь!
  Увидев её прекрасное молодое тело, лежащее рядом с ним, желание вновь охватило его. И, накинувшись на неё, как дикий зверь, он зарычал и снова начал терзать его, добиваясь того же чувства, что было недавно им испытано. Но, тщетно! Что-то ушло, исчезло! Даже выстрела не получилось... И ужасное ощущение своей беспомощности и старости навалилось на него... Кое-как поднявшись, оделся сам и надел рубашку на молодую женщину, находящуюся в глубоком обмороке. Так и отнёс в её комнату и положил на кровать.
  - Может, ещё разок? - спокойно спросила она, хитро подмигнув ему.
  Он даже вздрогнул, услышав спокойно-холодные слова. Вспомнив, чем закончилось его повторное желание, даже испугался. Вдруг что-то оборвалось в его душе. - Как? Она всё это время притворялась?
  Холод и усталость разом охватили его душу и тело. В голове то и дело крутились одни и те же мысли. - Не понимаю! Как так можно? Ведьма... Точно, ведьма!
  Утром Флегонт почувствовал сильную боль в височной части головы и полную опустошенность. Делать ничего не хотелось, даже голод отступил. В руках не было силы, чтобы подняться. Он лежал на спине и тупо смотрел в потолок и пытался вспомнить, что же произошло вчера. Пошевелил рукой и посмотрел: ни серой шерсти, ни когтей. И ноги оказались как обычно. И клыков никаких. Он встал и посмотрел в зеркало: на него смотрел усталый бородатый мужик.
  - Значит, мне всё это приснилось! - с грустью произнёс старый развратник и тут же вспомнил, что ему сегодня нужно закончить передачу дел Алексею.
  5.
  Умывшись и, заказав себе завтрак в кабинет, он стал ждать его.
  Брат не заставил себя ждать долго: строго в назначенное время, он постучал в дверь и вошёл. Увидев усталого, помятого и разом как-то состарившегося Флегонта, он всё сразу же понял.
  - Послушай, Флегонт! - с грустью и как-то виновато произнёс Алексей, и взял Флегонта за руку. - Помнишь, я ничего тебе не ответил на твой вопрос "Почему я так рано поседел?". Так вот, в этом виновата Матрёна. Несмотря на свои шестнадцать лет, как ты вчера сам убедился, она далеко не девушка. В этом году она свела с ума здоровенного женатого мужика своими ненормальными потребностями. На нас начали пальцами показывать, мол, у них такая - сякая дочка. Толи ведьма, толи падшая женщина. Поэтому и согласился сразу же: нужно было уезжать куда-то. Жизни бы нам там хоть как не дали бы!
  Он вздохнул и, взглянув Флегонту прямо в глаза, добавил. - Брось её! Она может тебя погубить...
  Кровь прилила к лицу Флегонта. - Так это было наяву? И все в доме слышали? Какой позор!
  Но тут же кто-то внутри него спросил, внося сомнение. - А, может, он тебя испытывает? А никто ничего и не слышал? Да и что с того? Дом-то чей? Твой! Мало ли чем ты занимаешься?!
  И дрожащим голосом, с хлипкой надежной, он всё же спросил Алексея. - А почему ты думаешь, что я был ночью именно с ней?
  - А потому, что тот, кто был прежде тебя с нею, имел те же синяки, укусы и то же состояние. И он был моим другом! Не забывай, что мы спим в соседней комнате с кабинетом...
  - Как же ты можешь так говорить о ней, ведь это твоя дочь... - с легким укором произнёс Флегонт, чтобы хоть как-то выровнять позиции.
  - А, по-твоему, я должен снова молчать и смотреть, как появится вторая жертва её неуёмной страсти? Ведь на этот раз не только друг, но и родственник!
  Флегонт закурил: два чувства боролись в нём. С одной стороны - бешеная страсть к молоденькой и притягательной ведьме, с другой - осторожность и деловой долг. Он курил и курил, а это означало, что пока долг побеждал. Но надолго ли? Они с Алексеем закончили все свои дела и теперь просто беседовали о разном. Так и закончился этот день.
  А ночью Мотька опять пришла. И всё повторилось снова: призывные стоны, царапанье спины её жесткими пальцами и шторм... И опять огромный чёрный волчище рвал душу Флегонта, но в этот раз он, зарычав дико и страшно во время экстаза, потерял сознание... А утром разламывалась голова, не предвещая ему ничего хорошего. Что происходило дальше ночью, он совсем не помнил и это сильно пугало. Спина горела от кровавых полос, оставленных ночной гостьей.
  Жена, увидев разом постаревшего мужа, сначала насмешливо, а потом зло произнесла. - Ну, ты, Флегонт, даёшь! Так орал, так орал... Енто всё Мотька, шалава! Да и ты хорош, изменьшшик! И с родственницей! Хоть ба меня постыдился: всю ночь проревела... У-у, ненавижу тобе!
  Флегонту было очень стыдно, даже в глаза жене не смотрел. Однако вчерашний вечер показал, что он совершенно беспомощен против этой молодой прелестницы! А ещё ему было страшно, что вместе с этим в нём происходят ужасные перемены, и ведь такого раньше никогда и ни с одной из девок не случалось.
  6.
  Когда Алексей предложил ему перебраться на заимку от греха подальше, Флегонт тут же согласился. - Да, так будет лучче!
  Там он и пробыл все последние три дня. Однако, чтобы попрощаться, всё-таки нужно было ехать домой. Алексей, чтобы Мотька не испортила отъезд Флегонту, запер её в комнате.
  Прощание было коротким: сначала он простился с Алексеем и его женой, потом - со своей женой, которая холодно посмотрела на него и всё-таки обняла на прощание, но целовать так и не стала.
  Глашка просто упала на его плечо и прижалась. Сердце его сжалось от жалости к её незащищённости. Поцеловав в щёку, ласково попросила "Приезжай!". Поцеловав дочку, он чуть не заплакал.
  Мишка тоже вышел прощаться, но при этом, обнимая отца, часто смотрел в сторону, смахивая слёзы...
  Флегонт прыгнул в сани своего каравана и крикнул Ерошке. - Ну, пошёл! Пошёл...
  Позади остался дом, а чувство, что больше он уже сюда никогда не вернётся, не покидало Флегонта. Завернувшись в тулуп, он закрыл глаза, как только, выехали на сибирский тракт. В голову полезли неясные настойчивые мысли и эпизоды из его встреч с Мотькой...
  - Тпр - рру! - крикнул неожиданно Ерошка, натянув вожжи. - Ты чо, дура, делашь? Под сани захотела? Кукша , ядрёна вошь, а не девка!
  Сердце Флегонта разом ёкнуло и опустилось куда-то вниз: хоть он по-прежнему не открывал глаза, однако, знал, всем нутром чуял, кто сейчас стоял на дороге его саней. И боялся открыть глаза!
  - Флегонт, ты меня слышишь? Почему поехал без меня?
  Флегонт вздрогнул и перекрестился: этот голос он не мог спутать ни с одним другим.
  - Я не уйду с дороги, пока не возьмешь с собой! - грозно произнесла Мотька и схватила лошадь за узду.
  - Слышь, Флегонт, могеть её послать к такой-то матери? Али кнутом попотчевать? - Ерошка явно сердился.
  - Пусти её... Пушшай лезеть в сани... - обречённо произнёс Флегонт. - Ня бросать жа её тута... Замёрзнеть...
  - Эй ты, халда! - недовольно крикнул Ерошка Мотьке. - Лезь в сани! Барин тобе зоветь... Да кунку-то закрой!
  Мотька дрожала всем телом: разбив окно в своей комнате, она прихватила лишь то, что было там. Надев валенки и кое-что из верхней одежды, она выпрыгнула в снег и побежала огородами к тракту, твёрдо зная, что в Сибирь есть только одна дорога...
  Клацая зубами от холода, в слезах, простоволосая, она полезла в сани.
  - И ты ба... Ты ба без меня уехал?
  Флегонт почувствовал себя кроликом перед удавом, и зачарованно, помотал головой.
  - И не вздумай меня отправлять назад! К папаше... - посмотрев на него мутными глазами, грозно произнесла Мотька, прежде чем голова её упала Флегонту на грудь.
  - Нет, нет... - заторопился ответить он, обнимая и целуя её голову.
  Ерошка удивлённо смотрел на всё происходящее перед ним: никогда таким кротким хозяина он не видел.
  - Ну, чё стоишь? Погоняй! Да побыстрей! Вишь у неё жар...
  Ерошка вздохнул и тихо произнёс. - Ну и дурак жа ты, Флегонт! Таку халду с собой берёшь...
  И стегнул коней...
  
  - Как так мог поступить прародитель мой, Флегонт Дубовцев? - открываю глаза, а из души рвутся слова. Смотрю в надежде на огонь и жду... Может, он что-то подскажет? Но тут пришла новая мысль. - А что же Михаил пишет дальше?
  И стал читать дневник дальше.
  
  Глава 2. Михаил и Нина.
  1.
  "г. Полевской, май 1872 года.
  Навестил друга. Он познакомил меня с очень милой девушкой. Зовут её Нина. Кажется, я влюблён. Отец уже четыре года как в Сибири. Ни одного письма, ни одной весточки за все эти годы не было, а тут вдруг письмо. Оказывается, он смертельно болен и просит меня к нему приехать, выслушать его волю. Как это сейчас некстати! Но мать просит выполнить волю отца..."
  
  Мне уже интересно, что же будет дальше, и прикрываю глаза, глядя на огонь...
  
  Молодой человек чуть выше среднего роста, полноватый, в чёрном костюме и чёрных штиблетах настойчиво прорывался сквозь толпу торговок, внимательно оглядывая русских девушек, разодетых в разноцветные кофты и юбки. Такие бабёнки ему нравились гораздо больше, чем скромницы, надевавшие строгую однотонную одежду. Кого-то из них он, как бы невзначай, погладил по крутому бедру, а кого и поцеловал в щёчку. Бабёнки не кочевряжились, и, зазывно улыбаясь, приглашали с собой.
  Но молодой человек, весело отшучиваясь, шёл дальше и не особенно обращал на эти знаки внимания. Он торопился к другу, приехавшего сегодня, которого давно не видел.
  - Мишка, чёрт пузатый! Ты где ходишь? - встретил его у дома старый друг, сын горнозаводчика Пантелеева. - Да-а, давненько мы с тобой не виделись. Ко мне такие местные барышни пришли! Пойдём скорее, познакомлю!
  - Володька, паразит окаянный! Ты нисколько не изменился! - довольно хмыкнул Михаил. И добавил. - Всё по барышням столичным шастаешь?
  - Я, думаю, тебе уже давно пора бросить своих милых потаскушек и переключиться на более серьёзную рыбу! - парировал Владимир, улыбаясь.
  - Ну, я, думаю, это никогда не поздно... - грустно заметил Михаил и невольно вспомнил отца.
  Четыре года прошло, как уехал отец. Злость прошла сама собой: встречи с девушками открыли ему новые чувства, о которых он и не подозревал. В какой-то степени он теперь уже начал понимать отца, но до конца ещё простить не мог. Возможно, и потому, что тот ни разу не написал ни одного письма. Из скупых разговоров Алексея с матерью он невольно сделал вывод о том, что дела отца идут плохо. И даже был рад этому. - Так ему и надо!
  В доме Пантелеевых было всё, как в модных домах Полевского, где хозяева торопились не сильно отставать от столичной моды. На диване сидели две молодые барышни в светлых однотонных платьях.
  - Прошу любить и жаловать моего лучшего друга Михаила Дубовцева! - представил Владимир своего гостя барышням. - Это Ольга Строганова, а это Нина Муралина.
  Первой ему подала руку Строганова и присела.
  - Стройна, холодна и хороша... - Михаил слегка пожал руку светловолосой девушке среднего роста с утонченными чертами лица, невольно отмечая её достоинства и недостатки. И почему-то про себя добавил. - Как статуя...
  Вторая была более живая: она не только подала руку, но и искренно улыбнулась ему без всякого приседания. И тут же смутилась
  - Эта поживее будет, пожалуй. И попроще! - он улыбнулся в ответ голубоглазой и темно-русой девушке, пожимая её нежную руку. - Живая полняшка. Как наши девушки! Ишь, как смутилась... Чему это, интересно?
  Михаил сделал глазами знак хозяину, как бы спрашивая. - Скажи, которая твоя?
  И тут же получил ответ, который больше всего устраивал: "Строганова". Для подтверждения своих слов, он подхватил Ольгу и увёл в сторону, о чём-то начав ей рассказывать живо и весело. Было видно, что такое общение этой девушке нравилось.
  Вздохнув незаметно и присев на освободившееся место, тихо и просто спросил. - Ты, какие конфеты любишь? Мне, кажется, вон там, в вазочке, лежат неплохие конфеты!
  От такого вопроса Нина вспыхнула, как спичка: она уже не раз посматривала на эту вазочку, старательно пряча свою любовь к конфетам. Вопрос Михаила застал её врасплох. Стало необходимо немедленно решить, что важнее - манеры или конфеты. Сглотнув слюну, она, разом выпучила глаза, поняв, что её каким-то образом разоблачили, сдалась на милость победителя, и тихо выдохнула. - Ага...
  Михаил, с удовольствием отметив, что и у него и у неё - одни и те же пристрастия. На душе сразу же стало легче.
  - Любишь конфеты? - с коварством иезуита спросил он Нину, заранее зная ответ.
  - Люблю... - смущённо призналась почти шепотом девушка.
  - Я тоже люблю... - тихо признался Михаил и, кивнув в сторону столика с конфетами, предложил. - Давай сделаем нападение на тот столик?
  Володя, услышав этот диалог, рассмеялся. - Ладно, сладкоежки, нападайте на конфеты... Но помните - впереди ещё обед!
  От этих слов Нина вспыхнула и покраснела. Веснушки на её круглом лице невольно стали ещё ярче. Как молодой бутон, только-только распустившийся навстречу жизни и налитый жизненными соками сверх меры, она не знакомилась раньше ни с кем вот так официально, просиживая с конфетами за книжками. Естественно, что никакой реальной жизни она не видела. Знакомство с таким же молодым человеком, имевшим ту же страсть к конфетам, сразу же сблизила с ним. Кроме того, его непосредственное поведение, весёлый нрав и доброта как-то быстро располагали к нему.
  Следует отметить, что именно за эти качества, проявленные им по отношению к дворовым и соседским девкам, Мишку парни не раз бивали: как-то так получалось, что этот толстяк незаметно отбивал у них предмет их любви.
  Усевшись за столом, Михаил облизнулся и, глянув на свою соседку, тихо произнёс. - Ну, что, барышня, ударим по конфетам?!
  И тут же поднёс всю вазочку. Не в силах отказаться от столь сильного искушения, она кивнула и взяла сразу же несколько конфет из вазочки. Кавалер сделал то же самое, довольно хмыкнув.
  - Разве можно портить такую простоту и наивность своими пороками? - рассматривая юное лицо толстушки, решил он. - Поговорим, поговорим, да разбежимся!
  И болтал без умолку обо всём, что видел, замечал или просто подсматривал за всеми, кого встречал когда-то. Нина весело смеялась, не забывая про конфеты, потому что и напарник делал то же самое.
  Если бы Михаил знал, что разбудил в сердце непорочной девушки невольную влюблённость, возможно, он не стал бы с ней так вести себя. Но он так вёл себя всегда с соседскими девушками и не подозревал о том, что принесёт Нине эта безобидная встреча. Проводив вместе с другом барышень до дома, он простился и ушёл, оставив в сердце невольную теплоту от этой встречи. И ничего больше.
  2.
  Дома его ждал сюрприз - пришло письмо от отца, в котором он извещал всех, что болен смертельно и ждёт в Томске Михаила для изъявления своей воли.
  Если раньше Михаил всё-таки ждал какой-то весточки от отца, которого любил, то теперь эта весточка застала его врасплох. И тут сразу ж возникло множество вопросов.
  - Что же сучилось, ведь четыре года назад он был здоров? А где Мотька? - О том, что она тоже уехала с отцом в день его отъезда им сообщили знакомые, видевшие их в начале пути. - Это эта гадина во всём виновата!
  Михаил почернел разом, выплёскивая своё отношение к этой девушке, изменившей его отношение к отцу. Это было проявление жгучей ревности, и он теперь не скрывал его. Однако сейчас, встретив девушку, которая явно пришлась ему по сердцу, с ней хотелось продолжить общение, а предсмертное распоряжение отца требовало немедленного отъезда. Позови он Михаила раньше, бросился бы, не задумываясь, но теперь? Две силы боролись в его душе: влюблённость и обязанность. И обе мешали друг другу.
  Мать, увидев, какую реакцию вызвало письмо отца у сына, подошла к нему, обняла за плечи и тихо сказала. - Мишенька, сынок... Это ведь твой отец. Ты обязан выполнить его предсмертные слова! Езжай, сынок...
  Она давно уже простила Флегонта, внутренне обвинив во всём и возненавидев Матрёну, как разлучницу. Тем более что в письме, ни разу не обмолвившись о ней, он просил у всех прощения...
  И Михаил, вздохнув, начал готовиться к отъезду...
  
  - Да-а, парню не позавидуешь! А что же было с отцом? Где Мотька? - вздохнув, открываю глаза, и, подбросив веток в огонь, читаю дальше дневник.
  3.
  "Г. Новониколаевск, июль 1872 года.
  Сибирь бескрайняя, леса её огромные, реки широкие. Отец сильно сдал, постарел, похудел. Виной всему - Мотька. Оказывается, она настоящая ведьма! Навела порчу на отца, и теперь он умирает. Отец хочет, чтобы я стал торговцем, и отправляет меня в какую-то Маньчжурию с караваном купцов. Накоплю много денег и женюсь на Нине"
  
  Смотрю на огонь, глаза сами закрываются, и представляю прошлое...
  
  Серые деревянные домишки Новониколаевска снова напомнили Михаилу об отце. Всю дорогу он снова и снова оценивал поступок отца со всех сторон. Прошло четыре года, боль немного утихла, а после того, как отец в письме попросил у всех прощения, и вовсе ушла. Да и сам он изменился: мысли о Нине неотступно преследовали его и днём и ночью. В отличие от предыдущих встреч с женским полом, немедленного желания залезть под юбку Нины у него не появлялось. И это было ново и неожиданно, так как раньше в голове молодого парня укоренилась только эта мысль. Однако после встречи с Ниной всё перевернулось: захотелось просто быть рядом, говорить, обсуждать, спорить и помогать ей жить. Даже появились мечты о совместной жизни...
  С одной стороны, то, что отец выбрал Мотьку, как женщину, теперь уже оценивалось не так уж плохо, как это было четыре года назад: а по его теперешним понятиям фигурка, и мордашка были у неё не плохи. С другой стороны, он ради этой потаскушки бросил семью, а, значит, и его самого, вызывало раньше ненависть. Да, он ревновал отца к какой-то Мотьке... К матери - нет, а вот к Мотьке - да! Но всё это было уже в прошлом: и ненависть, и ревность... Теперь, сам побывав в объятиях местных потаскушек, сам факт измены им уже не так негативно воспринимался. Он и сам неоднократно бросал своих подружек! Одним словом, в голове стоял такой кавардак, что единственно правильное решение пришло уже при подъезде к Новониколаевску.
  - Вот приеду и спрошу его. Пусть объяснит мне, как так получилось? - решил он, и все волнения, кроме встречи с отцом, сами собой улеглись.
  После этого вплоть до самого Новониколаевска он спокойно и с восторгом наблюдал величественную широту пространства и огромность всего, что окружало его: и лес, и реки, и поля, и горы снега.
  Ямщик довёз Михаила до большого дома, огороженного крепким забором. Расплатившись с ямщиком и отпустив его, начал ногой колотить в деревянные ворота. На его стук вышел сам отец.
  - Как сильно изменился отец... Поседел, полысел... Даже ниже ростом стал! - Михаил рассматривал отца и не узнавал его - так сильно изменился тот с последней их встречи.
  - Приехал! Всё-таки... - пробормотал Флегонт, обнимая сына. - А я уж думал... Мать не отпустить!
  - Здравствуй, отец! - у Михаила навернулись слёзы. - Напрасно ты о ней так думаешь! Тебе письмо от неё привёз. Это она меня к тебе направила!
  Слёзы появились на небритых щеках Флегонта. Он тут же закашлялся.
  - Ты прости, меня, сынок! Так уж получилося, чёрт попутал! Я не смог супротивитьси ей... - и снова заглянул в глаза сыну. - Но деньги вам исправно посылал, могёшь не сумлеватьси...
  Он отстранился, разглядывая Михаила. Потом улыбнулся горько и восхищенно произнёс. - А ты, сынок, каков барин стал? И рожей гладкай. И телом справнай...
  - А где же эта стерва? - невольно зло выскочило изо рта сына.
  - А, нету... Сбежала она с Ерошкой в первый же год! - горько произнёс Флегонт и как-то даже скукожился. - Да ты чего стоишь - то? Пойдём в дом! А то мне и без того хреново...
  И рукой подтолкнул Михаила в дом, а сам закрыл ворота и накинул засов.
  Михаилу стало вдруг так жалко отца, что слеза невольно покатилась по щеке. Он шёл в дом, уже с новым, неведомым ему чувством, радостно ощущая отсутствие той, которую ненавидел всё это время больше всего. Он обнял отца крепко-крепко, как это делал со своим другом, и невольно понял, что мечтал это сделать все четыре года.
  За едой и самогонкой они проговорили обо всём. Михаил рассказывал о Глашке и матери, с болью в душе наблюдая, как беззвучно плачет отец и вытирает слёзы, не стесняясь сына. От злости на Мотьку у него даже кулаки сжимались. А отец рассказал ему, как на духу, всё, что произошло тогда, перед и во время отъезда.
  - Сынок, я ж позвал тебя неспроста. Умираю я... - тихо произнёс он. - Кака така болезнь, никто из местных лекарей сказать не могёть. За один год Мотька все силы мои высосала... А могёть сама чё изладила, не знаю... Тока топерича силов моих не остаётси, потому и послал за тобой! Надоть дело передать тобе...
  - Так что же случилось здесь? Ты можешь рассказать?
  - Ведьма она! Натуральная ведьма! - неожиданно вспыхнул отец и взял сына за руку. - Щаз ты уже мужик, смогёшь меня понять... Она как разденетси, прижмёть к грудям, поцелуеть... Веришь, усё в нутрях переворачиваетси и гореть зачинаеть! И я, как безумный, бросаюся на её... И так усю ночь. А поспать некогда. А потом и силов не стало, даже спать начал на работе! Приказчики, жулики, тут как тут: здеся сворують, тама сворують, а я и не вижу. Что ни ночь - выкладываюся на ентой ведьме! И силишша - то у неё кака: ведь отказать не могу!
  Он вздохнул, налил полстакана самогонки и опрокинул в рот, даже не заметив горечи.
  - Кончилося усё тем... Начал я падать в омморок прямо на ней! Стал сохнуть, сил нету... - он даже отвернулся, чтобы смахнуть набежавшие слёзы. - Вот и переключилася она на Ерошку... А потом и вовсе убёгла с им... Я даже сперва обрадовалси. Думал: "Ну, вот, топереча заживу спокойно!". Да не тут-то было! Чё-то тако она, ведьма, со мной изладила: не могу жить без неё, проклятушшей! Я уж и баб разных менял, к знахарям ходил... Те в голос: "Порча на тобе сильная". И ничо изладить не могут. А одна бабка так прямо и сказала: "Ведьма окаянная на тобе и на корень твой порчу навела. Умрёшь ты скоро!" Потому и написал вам письмо. Я уж смирился со смертушкой - то, а ведьма та усё душу жгёть, никак не отпускаеть!
  - Так не бывает! - возразил Михаил.
  - И я так думал... Да вот, вишь сам какой стал: похудел, полысел, поседел как лунь... Как глубокай старик... А я и сам чую, жизнь вот-вот кончитси! - он вздохнул, посмотрел на сына и теперь уже двумя руками обхватил руку Михаила. - Жаль дело... С годик я ишшо, могёть, потерплю, а там... Боюся я за тебя. Как бы ведьма ента на тобе глаз не положила! Давай-ка я тобя отправлю подальше?! А там и торговому делу подучишьси. Я ужо с местными купцами договорилси: оне на кордон с Китаем едуть торговать. Денег и товаров дам в достатке, а купцы подучат торговому делу. Хоть подальше от ентой ведьмы бушь! А после смерти моей продолжишь моё дело...
  - Да ты чего, отец? Я не могу... Мне домой надо! - одна мысль, что он не увидит Нину, хуже ножа резанула по сердцу.
  - Сынок, это моя предсмертная просьба! Уважь старика...
  Внутри Михаила боролись две силы: с одной стороны любовь, а с другой долг и обязанность. Однако поразмыслив, что создавать семью без необходимого достатка ему никто не позволит, он вздохнул и смирился. - И сколько у меня времени осталось?
  - Уже мало, сынок... Могеть три-четыре года... Купцы завтре учнуть формировать караван через Чуйский тракт в Маньчжурию. Вот там ты и останесси. Бушь учить ихний язык, купцы обешшали помочь тобе в ентом...
  Уснули они только под утро.
  Неожиданно дело захватило Михаила, не давая времени расслабиться. Кроме того, не имевшееся ранее желание увидеть неведомые страны вдруг захватило его. Поставив себе целью разбогатеть на торговле и, вернувшись, жениться на Нине, он начал готовиться к отъезду.
  
  - Да-а, вот как оно бывает! Не одному мне плохо... - глаза открываются сами собой, а я с некоторым облегчением бормочу и снова продолжаю чтение дневника.
  
  4.
  "Маньчжурия, Кобдо, август 1872 года.
  Кобдо совсем непохож на наши города. Не дома, а какие-то мазанки везде. Побольше - в центре, поменьше с юртами - на окраине. Здесь много русских - это торговцы и казаки. Маньчжуры - люди бедные, китайцы - богатые. Русских здесь любят: они не нарушают порядок, а казаки даже охраняют его. Меня чуть не обокрал воришка, да монах помог вернуть кошелёк. Монах говорит по-нашему и хочет стать моим слугой. Зовут его Ли Чен. Я решил здесь остаться: всё-таки русских здесь много, а в Китае я буду один. Караванщик помог устроиться на месте. Даже с братом познакомил. Он здесь всех знает. Лавку предложил. Место мне понравилось. Но тоскую по маме, отцу и Нине. Буду учиться китайскому у Ли Чена - он грамотный монах".
  
  Смотрю на огонь и не замечаю, что глаза сами собой закрылись, перенося меня в прошлое...
  
  - Чёрт знает что это за город! - возмущался Михаил на Кобдо. - Невозможно понять, город это или нет? И кто здесь живёт?!
  Собственно, его возмущало в Кобдо то, что в этом населённом пункте уж очень много было несправедливости: толпами и поодиночке ходили бедные оборванные и грязные маньчжуры, пытающиеся хоть что-нибудь своровать или готовые выполнять любую работу, лишь бы платили. В то же время разряженные китайцы, окруженные толпой слуг, то здесь, то там передвигались в роскошных расписных паланкинах. Как потом он узнал, это были либо торговцы, либо чиновники со своими женами и наложницами.
  Все надписи были написаны на китайском языке и обязательно заляпаны грязью, при этом всё население говорит почему-то на маньчжурском языке, злобно поглядывая на богатеньких китайцев. Трудно сказать, что бы произошло, если бы не многочисленная охрана китайцев. Как видно местный народ не очень-то любил своих хозяев, ведь Маньчжурия - это колония Китая.
  Неожиданно, здесь, в Кобдо Михаил вдруг почувствовал уважение к своей стране и, то, как он любит свою Россию. Этому обстоятельству способствовало и то, что и китайцы и маньчжуры коверкали свои слова, но при этом достаточно сносно говорили на русском языке. Он так обрадовался, что не придётся учить этот замудрёный китайский язык, что, не скрывая своей радости, в ответ кланялся каждому китайцу. Кроме того, то и дело встречались казаки. Даже караван Михаила сопровождала казачья застава, защищая его от великого множества разбойников, обитавших вдоль Чуйского тракта по дороге в Кобдо. Их караванщик по секрету сообщил, мол, это русский государь так распорядился охранять людей торговых.
  Как потом оказалось, в Кобдо, вообще, жило и торговало много русских, поэтому местные жители так хорошо и знали наш язык.
  
  12. Знакомство с Ли Ченом
  Михаил, зная строгие обычаи караванов, подошёл к караванщику, чтобы попросить разрешения осмотреть город. К этому времени он уже прошёл проверку документов казачьим разъездом и мог быть уверенным, что в городе его никто не задержит.
  - Бывал ли ты в Кобдо раньше? - спросил караванщик.
  - Нет, не бывал. - ответил честно Михаил. - Но хотел бы посмотреть его, и какую торговлю лучше всего здесь наладить!
  - Хорошо, иди... Но только не ходи в северную часть к горам. Там в лесах частенько разбойники бывают! За товаром твоим я посмотрю, а завтра начнём разгружаться... Как солнце на четыре пальца будет выше гор, обязательно возвращайся...
  Михаил шёл и прикидывал в уме, чем бы можно было торговать здесь. К его радости, на улицах было много русских торговцев, у которых можно было посоветоваться, как выйти из маленьких домиков на ту или иную улицу. Большинство из них торговали выделанными мехами, шкурками, тулупами и шапками. Этот товар и он сам привёз. И, несмотря на то, что маньчжуры - народ бедный, а богатых китайцев здесь всё-таки было немного, торговля шла. Как учил его отец перед отъездом, он помечал всё, что казалось ему интересным, чтобы потом рассказать отцу, и шёл дальше. К концу дня он так устал и проголодался, что главной достопримечательностью для него стала простая харчевня, где можно было бы подкрепиться.
  Небольшая юрта, неожиданно возникшая перед ним, сразу же привлекла его внимание по двум причинам: во-первых, рядом с ним расположилась лавка русских торговцев, из которой вкусно пахло, а во-вторых, рядом лежали собаки, которых Михаил любил.
  У юрты сидел неподвижно с закрытыми глазами, скрестив ноги и положив руки на колени, опрятно одетый монах.
  - Наверное, у них так положено. - подумал Михаил, и обратил внимание на его одежду, которая заметно отличалась от одежды как маньчжуров, так и китайцев. - Интересно, кто он? Откуда?
  Обращало внимание и то, что и те и другие с уважением кланялись ему и, не дожидаясь ответа, шли дальше. Ему никто не кричал: "Чего ты тут расселся? А ну пошёл вон!", как это сделали бы любому попрошайке в России, и никто не кидал ему монеток, как попрошайке.
  Пока Михаил рассматривал монаха, один из маньчжурских карманников ловко выхватил его кошелёк и бросился наутёк. Не успел он крикнуть: "Хватай вора!", как монах вдруг ожил, невероятно быстро вскочил и так же быстро сделал несколько больших шагов и прыгнул: нога его в воздухе ударила вора по руке. Кошелёк выпал, а вор, сжавшись от страха, попятился и убежал. Отдав кошелёк Михаилу, монах без слов сел туда же, где только что сидел.
  Михаил подошел к монаху и поклонился. Монах, как и прежде, сидел неподвижно, однако глаза его внимательно смотрели на Михаила.
  - Спасибо... - не зная, что ещё сказать, произнёс он.
  - Уанба ... Джу шуэй ... - невозмутимо произнёс монах каким-то гортанным голосом, совсем не похожим на маньчжурский и китайский язык, и не шевеля губами при этом.
  Михаил даже посмотрел по сторонам: уж не произнёс ли эти непонятные слова кто-то другой?
  Чтобы хоть как-то оправдаться и завязать разговор, спросил первое, что пришло в голову. - Вы здесь молитесь? Как вы ловко того воришку...
  - Ли юнху джу ... - так же, не шевеля губами, гортанным голосом произнёс монах, смотря сквозь смотрящего на него Михаила.
  - Я вас не понимаю... - огорчённо произнёс тот.
  Тут произошло то, что сильно удивило Михаила: монах посмотрел ему в глаза и произнёс, по-русски шевеля губами. - Ли... защищать... хозяин...
  Михаил снова посмотрел - вокруг никого не было.
  - Да где же вы увидели хозяина? - всё это было очень странно и непонятно.
  - Ли юнху джу! - снова произнёс монах и показал рукой на него. Его карие глаза явно улыбались, но рот как был невозмутим, так и остался.
  Только тут до Михаила дошло, что монах хочет стать его слугой.
  - Ми- хаил! - ударив себя рукой в грудь, произнёс он громко.
  - Мих -хо... - монах показал на него рукой и ударил себя в грудь. - Ли! Мих-хо - хозяин, Ли - слуга!
  - Может, не надо? Зачем мне слуга? Я итак мало чего знаю... Да и содержать слугу сейчас шибко накладно... - неуверенно произнёс он, поглядывая на монаха.
  - Мих-хо - хозяин, Ли - слуга! - настойчиво произнёс монах, рукой показывая то на Михаила, то на себя.
  - Ладно, ладно... - он махнул рукой: от такой настойчивости всякое сомнение исчезло. - А, может, и хорошо? В пути, да и дома буду не один...
  Слова Михаила произвели нужное впечатление на монаха: он встал, поклонился и неслышно пошёл за Михаилом в лавку, из которой шёл нестерпимый запах жареного мяса.
  Несмотря на приглашение к столу, монах отказался есть, и даже отвернулся, но от стола не отошёл, дожидаясь, пока тот не насытится. Затем молодой купец расплатился и вышел, направляясь, домой.
  - Зачем мне ехать дальше? - подумал он: разговор с Ли на непонятном языке оставил у него неизгладимое впечатление. - Здесь хоть русские есть... В обиду не дадут ежели что!
  Он так и сказал караван - баши, что хотел бы остаться здесь. Вопреки ожиданию резкой и негативной реакции на такое предложение, караванщик сначала кивнул головой, а потом о чём-то задумался.
  - Знаешь, паря, тебе и вправду лучше остаться здесь! - посмотрев на смиренно стоящего рядом монаха, караванщик повернулся и пошёл отдавать команду на выгрузку товаров Михаила. А тот обрадованно улыбнулся Ли, который теперь всегда находился рядом.
  5.
  Через пару часов караванщик вернулся не один: рядом стоял бородатый мужик средних лет.
  - Слушай, паря, братан тут мне сказал... Ты решил остаться здесь? - произнёс бородач и внимательно посмотрел на монаха, неподалёку стоящего от Михаила. - Своим нужно помогать завсегда. Тут у меня неподалёку лавка пустая есть. Так ты, паря, давай занимай! А кто спросит, скажешь, Дормидонт Прозоров разрешил...
  Караванщик хлопнул бородача по плечу и пожал руку брату, который тут же повернулся и пошёл по своим делам.
  - Так-так... Знать, понравился ты брательнику... Ну, Михаил Флегонтов Дубовцев, чего стоишь? Иди, занимай место: такие предложения на дороге не валяются! - засмеялся караванщик. - Да скажи отцу спасибо: он ещё загодя наказал устроить тебя, там, где решишь остановиться. А с брательником дружи - он здеся первеющий купец!
  Молодой купец инстинктивно пожал руку караванщику и пошёл в указанно место. Место Михаилу понравилось, и он перевёз туда все свои товары. Неожиданная забота отца о нём здесь, на чужбине воспринималась совсем не так, как дома. В душе его уже давно не осталось ненависти к отцу, а теперь вместе с теплотой и благодарностью поселилась тоска по дому, матери и отцу. Даже невольная слеза прокатилась по щеке. Начиналась новая жизнь, в которой он уже был совсем один...
  - Ну, скажи, какого чёрта ты ко мне пристал? - в приступе злости к тому, кто разлучил его с любимой, и тоске по дому, обратился он к Ли.
  - Так нада... - монах поклонился, вовсе не обираясь куда-то уходить.
  К немногословному монаху, как это ни странно, Михаил начал привыкать: теперь он был здесь не один, и появилась возможность поговорить с кем-то, когда на душе у него кошки скребли.
  - Ли, ну, скажи, ты хоть меня понимаешь? - он вздохнул. Но даже от такого короткого разговора ему стало легче. Почему-то в голове возник вопрос. - А какая у него фамилия?
  И уже заинтересованно спросил. - Вот у меня есть фамилия - Михаил Флегонтов Дубовцев, а у тебя?
  - Ли Чен - невозмутимо произнёс монах.
  Молодой купец даже рот открыл от удивления. - Так ты меня понимаешь?
  Монах кивнул.
  - Ты даже не представляешь, как легко на душе у меня стало! - искренно обрадовался он. - Как подумаю о вашей китайской грамоте - мороз по коже! Ты хоть говорить по-нашему умеешь?
  - Мала-мала... говолить...
  - Ну, это уже хорошо! - как это ни странно, но чувство одиночества невольно толкало его к этому нелюдимому монаху. - Ли, ты научишь меня вашей грамоте?
  Только по глазам, которые радостно блеснули в вечернем свете, Михаил и понял, что сегодня он нашёл не только слугу, но и друга. Чувство большой благодарности к монаху вдруг охватило его и молодой купец, сложив обе руки ладонями друг к другу на груди, как это делают все китайцы и маньчжуры, поклонился монаху. Ли поклонился ему в ответ и удалился.
  Ощущение чего-то нового, дающего надежду, вдруг охватило Михаила и понесло туда, где жила его любовь. Он лёг на тахту и, закрыв глаза, вспомнил лицо любимой. - Вот так, Нина, началась моя новая жизнь... Вот накоплю денег и приеду за тобой! ...
  
  - Да-а, не зря говорят "китайская грамота", когда непонятно, что написано... - облегченно произношу, открывая глаза. - Читать дневник становится всё интереснее и интереснее.
  
  6.
  "г. Полевской, май 1875 года.
  Вот я и дома! На следующий день вечером после приезда в Полевской мы, я, мама и Ли Чен отправились к Нине домой. Я был удивлён, увидев её сильно похорошевшей и изменившейся. Так мы и проговорили всё время посещения. Мне даже показалось, что она в меня влюблена. Да и во мне прежние дремавшие чувства вспыхнули с новой силой. Кроме того, после посещения мама сказала, что Нина ей очень понравилась, а Ли Чен посоветовал мне проверить её чувства и притвориться на время холодным, так как он нашёл её слишком строптивой для семейной жизни. Я долго думал ночью и решил последовать совету друга. На следующий день мы с Ли Ченом разработали план, по которому я и начал действовать. Как и ожидали, она тут же показала свою строптивость, но я настойчиво проводил всё, что надумал, и под конец она сдалась. Даже сама сказала, что меня любит, не хочет, чтобы я уходил, и попросила прощения за своё поведение. Мы с Ли Ченом посчитали, что этого было достаточно: можно праздновать помолвку. Свадьбу назначили на дату, указанную Ли Ченом, как наиболее благоприятную"
  
  Прочитав запись, смотрю на огонь, чтобы снова переместиться во времени...
  
  Не прошло и трёх лет, как дела отпустили меня домой, в городок Полевской, к Нине, чтобы жениться и побыть недолго в семье.
  - Мишенька, сыночек, мы сегодня едем к Муралиным? - Гликерия Сергеевна торопилась: очень хотелось ей увидеть Нину, о которой неоднократно писал сын в письмах.
  Михаил вчера приехал из Новониколаевска, где, приведя в порядок дела отца и похоронив его, не на много задержался. Её удивлению не было предела, когда он появился в сопровождении китайца, смиренно сопровождавшего везде сына. Китаец был одет так же как его слуги, но отличался от них разительно тем, что сопровождал Михаила везде. Когда она узнала, что его главная задача охранять сына, приятно обрадовалась, а когда узнала о его подвигах, даже зауважала.
  Уважительно - доброе отношение к себе со стороны матери Михаила Ли Чен расценил по-своему, взяв и её под свой контроль и защиту, особенно после того, как она подошла к нему и просто попросила. - Будь моему сыну другом! Я на тебя очень надеюсь!
  Муралины Дубовцевых не ждали, однако встретили очень тепло: Михаил писал письма Нине, и она о нём много разговаривала с матерью. Николай Сергеевич и Варвара Спиридоновна тут же накрыли стол и пригласили отведать их кушаний. Особый интерес вызвал Ли Чен, который застыл, как изваяние у дверей и одни глаза его говорили, что это живой человек.
  - Это Мишин ангел - хранитель и друг! - представила Гликерия Сергеевна Ли Чена. - Если бы не он, я бы наверняка никогда не увидела моего дорогого сыночка живым! Его зовут Ли Чен... А где же ваша Ниночка?
  - Она стесняется... - тихо шепнула хозяйка на ухо гостье и хитровато улыбнулась, поглядывая на Михаила, который нервно мялся у стола с цветами.
  - Надолго ли в наши края? - Николай Сергеевич, полный седоволосый мужчина средних лет, находящийся на гражданской службе, подошёл к Михаилу, чтобы как-то скрасить его время ожидания. - Я слышал, у Вас в Сибири своё дело? Может, расскажете?
  - Да я по делу купеческому... - Михаил неотрывно следил за дверью, куда была послана прислужница за Ниной. - От отца досталось по наследству. Покупаю у остяков осенние шкуры лосей, изюбрей, ушканов, куниц, лис и волков... Часто они привозят рыбу разную... Её тоже покупаю, а им даю порох, патроны... Потом продаю в других местах...
  Каково было его удивление, когда вместо весёлой толстушки вышла симпатичная девушка, приветливая и добродушная. Голубые глаза её светились искренней радостью, которую она старательно скрывала. Русые волосы локонами спадали на лицо, которое он часто вспоминал на чужбине. Белое платье с кружевным воротником приятно выделяло её пропорциональную фигуру.
  - Это вы? - у глаз веером раскинулись морщинки радости, когда он отдавал ей цветы. - Не могу поверить... Ниночка, вы так похорошели!
  Краской небольшого стыда вспыхнуло лицо девушки от заслуженно одержанной победы, что её, наконец, оценил тот, кого она ждала всё это время безнадежно и самоотверженно.
  Родители, переглянувшись, заулыбались и успокоились. По знаку хозяин все были приглашены снова к столу. Между ними тут же завязался непринуждённый разговор.
  Невольно Михаил повернулся к Ли Чену и посмотрел ему в глаза, как бы спрашивая его мнение о девушке. Заметив его кивок, улыбнулся и повёл Нину к столу. Ли Чен, как стоял на месте, так и остался.
  Молодые вели какой-то пустяшный разговор, но между тем невольно отмечали всё возрастающее сходство характеров, положительных черт и качеств. Возможно, потому что были уже влюблены...
  Родители были заняты какими-то разговорами и на них не обращали никакого внимания. Только наблюдательный Ли Чен не утратил способность читать по глазам и лицу, жестам и мимике при разговоре молодых.
  - Я искал тебя всюду: в Сибири, на Алтае, в Маньчжурии, а ты оказалась на Урале, совсем рядом! А я и не знал... - говорили его глаза.
  - А я ждала тебя всё это время: пока росла, после нашей первой встречи, пока ты ездил... - отвечали ему её глаза. - Просто ты не там искал меня...
  - Сам вижу, но ведь нашел же!
  - Это хорошо, что нашёл! Ещё бы немного, и я уже надеяться перестала... А я стала... хуже? Ну, с той... первой нашей встречи?
  - Да ты что? Наоборот, ты стала сейчас просто красавица...
  И они разом оба громко засмеялись, привлекая к себе всеобщее внимание на минуту: потом родители, найдя общую тему, снова перестали обращать на них внимание.
  Они расставались, с трудом разорвав руки, которые всё это время оказались неразлучными.
  Сбивчиво рассказав про свои чувства Ли Чену, неожиданно он услышал от него совет немного проверить её чувства, прежде чем жениться. - Мих-хо нада пловелять девуска стлоптивый... Плитволитися холодным...
  Вечером он никак не мог уснуть, вспоминая всё то, что произошло у Муралиных, и пришёл к выводу: надо последовать совету друга. Уснул он только под утро.
  С утра за ним пришел Алексей и добрую половину он дня отчитывался перед ним по хозяйству. Михаилу же все это совсем не нужно было: он уже всецело был с той, в которую влюбился... Про Мотьку Алексею он не отважился рассказывать, искренне любя и уважая своего дядю...
  Ещё с утра он отправил своего человека тайно и аккуратно собрать сведения про Нину. Тот вернулся только к вечеру и сообщил ему, что Нина ни с кем тайно не встречается и её за глаза уже давно окрестили "старой девой" из-за того, что она отказала нескольким молодым людям, предлагавшим ей руку и сердце. Близкие подруги рассказали, будто ждёт она кого-то, уехавшего не то в Китай, не то в Маньчжурию... Хорошо заплатив своему человеку, Михаил поблагодарил и отпустил его.
  Скоро, довольный полученной информацией, опять с Ли Ченом и маменькой был у Муралиных. Однако, решив посмотреть, какая будет у неё реакция на полное пренебрежение ею, букет цветов не стал покупать. Так хотелось ему узнать, любит она его или нет, прежде чем предпринять ответственный шаг.
  Нина, столкнувшись с довольно холодным поведением молодого человека, была просто озадачена. - Как же так? Недавно он явно был влюблен, а сегодня - будто и не знает меня?
  Она то фыркала, показывая всем, что способна обойтись без всех, то сама рассказывала невероятные и смешные истории, немало удивляя своих родителей удалью и бесшабашностью...
  Но Михаил, выполняя совет мудрого друга, продолжал сохранять к ней деланное равнодушие. Таким он и расстался с Ниной. Вечером мать по секрету сказала ему, что родители Нины находят брак между ними неплохим со всех сторон. Единственная трудность - строптивость самой Ниночки.
  - Как всегда, Ли Чен оказался прав... - подумал Михаил, найдя абсолютно правильным своё поведение в этот вечер.
  Как рассказали потом родители Нины, ей этот вечер нанёс серьёзнейший удар: она сначала ругалась, ворчала, даже кричала на воображаемого Михаила за то, что он не оценил её чувств, а потом проплакала всю ночь...
  Утром Михаил со своей матерью и Ли Ченом уже стоял перед дверями Муралиных: теперь ему предстояло выполнить вторую часть плана, который разработали они.
  Услышав, что в передней стоит Михаил с матерью, Нина вышла к нему с сердитой физиономией: брови опустились к переносице, а руки упёрлись в бока. Она считала, что не будет с ним разговаривать, пока тот не попросит прощения за прошлый вечер. Поэтому появление Михаила с цветами вполне входило в процедуру прощения.
  Отец с матерью с ужасом смотрели на её поведение.
  - Неужели наша и ему откажет? - тихо шепнул отец Нины и молча обнял жену: капли горьких слёз уже текли по её щекам.
  - Извинись! Иначе я и разговаривать с тобой не буду! - без всяких обиняков произнесла она и отвернулась.
  - Да пошла ты в баню! - громко и твёрдо произнёс Михаил и, повернувшись, шагнул к двери, выбросив цветы через плечо. - Мне не за что просить прощения...
  - Постой... Прошу тебя... - это был голос мольбы, голос любви, голос страдания и покорности: она уже горько сожалела о том, что поддалась гордыне и чуть не погубила свою любовь своими собственными руками. - Не уходи... Я давно люблю... только тебя...
  Михаил посмотрел благодарно на Ли Чена: тот кивнул ему незаметно.
  - Это так ты сейчас говоришь... А потом? Если я захочу взять тебя в жены? Тебе вдруг что-то не понравится, и ты тут же побежишь к маме с папой?!
  - Нет... Никогда... Прости меня... Я очень хочу, чтобы ты был моим мужем! - и тихо добавила. - Ты победил...
  И Нина бросилась собирать выброшенные Михаилом цветы.
  Родители, неожиданно поняв то, что сейчас здесь произошло, улыбались и обнимались. Ли Чен хитро прищурившись, кивнул другу.
  Когда же Нина вернула букет цветов Михаилу, тот подарил ей букет, взял её за руку и повёл к отцу с матерью.
  - Николай Сергеевич и Варвара Спиридоновна, я прошу руки вашей дочери!
  Те немедленно согласились, уже совсем отчаявшись на счастливый конец. За столом было весело и хорошо всем: помолвка состоялась!
  В конце вечера отец Нины, наконец, поняв, кто так хитроумно руководил всей этой победоносной войной, налил вина в бокал и подошёл Ли Чену. - Спасибо, тебе, друг!
  И крепко по-русски пожал ему руку. Как и следовало ожидать, Ли Чен от вина отказался, поклонившись ему за оказанный почёт. Однако не избежал поцелуя в щёку от матери Михаила...
  Вечером, погадав на своих палочках, Ли Чен назвал наиболее благоприятную дату бракосочетания.
  
  Глаза мои открылись сами собой. Я даже не заметил, что улыбаюсь, но последнее событие поставило меня в тупик.
  - Во древность... Они чего там с ума посходили? Вычислять день наиболее благоприятный для бракосочетания? Да, кто же у нас будет это делать? Вся эта чертовщина у нас в полном запрете! У нас два дня для этого есть - суббота и воскресение, какие уж тут расчёты! - с усмешкой подумал я о том, что от дня бракосочетания может зависеть будущее семьи. Неожиданно мне в голову пришла странная мысль. - А если бы я с Вероникой выбрал другой день бракосочетания, что-то бы изменилось?
  И, подумав, засомневался. - Едва ли...
  Но какой-то камушек всё-таки в моей головушке застрял. - А я вот дальше, если удастся, посмотрю, какая жизнь будет у моего предка!
  
  Глава 3. Михаил и Матрёна
  1
  "г. Полевской, январь 1876 года.
  У меня 28 июля (в один день со мной!) родился сын. Назвали его Алёшкой. Мы оба с Ниной довольны и счастливы! Плохо одно, мне придётся ехать в Кобдо торговать, хоть очень не хочется. Так плохи наши дела. Но оставить ни с чем жену и сына теперь не могу: ехать всё же придётся!"
  
  Смотрю на огонь и представляю, как это всё происходит...
  
  Михаил в сопровождении Ли Чена торопился из Новониколаевска в Полевской, где его жена должна была вот-вот родить. Жизнь в двух городах (он - в Новониколаевске, она - в Полевском) потребовала частых поездок к жене и, как следствие, дела пошли плохо: недогляд, воровство, да и спрос на его товар поубавился. По просьбе Нины погостить у родителей, он её на время оставил там, а сам периодически навещал. Когда же Нина сообщила о своей беременности, решил оставить её там до рождения ребёнка.
  Он ввалился в дом, когда часы с кукушкой отметили пять утра часов. Всё Дубовцевы и Муралины ещё с вечера находились на ногах из-за начавшихся схваток. Но вместе с акушеркой трудилась в поте лица лишь Варвара Спиридоновна. Поэтому приезд Михаила был для всех приятной неожиданностью.
  - Мишенька, сынок, хорошо, что ты приехал... Она рожает! И страдает... - волнуясь, мать бросилась к сыну, целуя его в обе щёки.
  - А мне можно к ней? - он на цыпочках пошёл было к двери, но, увидев, как взметнулись в верх обе руки матери, остановился.
  - Ты что? Вдруг занесёшь какую-то заразу?!
  Вздохнув, он снял дорожную одежду, и подсел к печке.
  Скоро из соседней комнаты раздался пронзительный и долгий женский крик, а следом подал голос ребёнок. А ещё спустя некоторое время вышла и Варвара Спиридоновна.
  - Мужик! - с подъёмом устало произнесла она, победно оглядевшись. Увидев вставшего Михаила, улыбнулась ему. - Мишенька, поздравляю... У тебя - сын!
  Повернулась и вскоре вышла с ребенком на руках. Дрожащими от нежности руками, Михаил принял ребёнка, который тут же закричал.
  - Да ты не плачь... Это же я, отец твой! - нежно и ласково с трудом он произнёс новое для него и очень важное слово.
  И ребенок, словно услышав его, вдруг перестал плакать, вызвав бурный восторг окружающих и тихий - счастливого отца.
  - Батьку признал! - Варвара Спиридоновна осторожно взяла внука, и ещё раз подняв его всем на обозрение, удалилась в комнату матери.
  Когда вышла акушерка, новоявленный и счастливый папаша бросился к ней. - Можно?
  И столько просьбы было в его глазах, что акушерка не устояла, усмехнулась и махнула рукой. - Да иди ужо... Чё с вами изделашь...
  В комнате на кровати лежала счастливая и уставшая Нина, скорее почувствовавшая, чем увидевшая зашедшего мужа. Варвара Спиридоновна убирала повсюду разбросанные тряпки и бросала их в тазик.
  - Мишенька, у нас теперь есть сынок! - молодая мать, счастливая оттого, что всё самое тяжёлое теперь уже позади, получив за это в награду крепкого малыша, уверенно сосущего при отце её грудь, улыбалась мужу. - Как хорошо... Ты приехал! Мама мне сказала...
  - Отдыхай, родная... Спасибо тебе за сына! Давай, назовём его Алёшкой... - поцеловав её в губы, счастливый отец вышел из комнаты.
  Нина кивнула и закрыла глаза.
  В послеродовой сутолоке родственников Михаила был ещё один человек, который всё видел и замечал. Даже записал дату и время рождения: 28 июля 1876 года, 5 часов утра. Пожалуй, он был больше всех доволен: раз род Дубовцевых продолжается, значит, дело, которому он служит, укрепляется! И грустен: если род Дубовцевых увеличился, значит и род врагов стал больше. А, значит, вся борьба ещё впереди! А он теперь в ответе уже за двух Дубовцевых...
  Михаил и Алексей прошли в кабинет и долго совещались. По лицу вышедшего из кабинета Михаила Ли Чен сразу же понял, что надвигаются тяжелые дни.
  Вечером Михаил вошел в комнату жены и сел на кровать.
  - Родная, я тебе должен сказать... Видно мне придётся поехать ненадолго поторговать в Кобдо... Так плохи наши дела и в Новониколаевске и здесь! - он обнял её и поцеловал, увидев слёзы на глазах жены.
  - И когда? - она знала характер мужа: если решил - так и поступит! - Ой, страшно, мне, что-то, Мишенька... Очень страшно! А Ли Чен с тобой поедет?
  - Конечно! Как же я без него... - он гладил волосы жены, успокаивая её.
  - Ты, уж, поберегись! А за нас не беспокойся... Мы с Алёшкой тут будем папку дожидаться!
  Через два дня Алексей и Ли Чен уехали в Новониколаевск.
  
  От какой-то внутренней тревоги мои глаза сами собой открылись. В голове роились непонятные мысли...
  - Странно, у меня ведь тоже день рождения - 28 июля! Оказывается, дата моего рождения совпадает с датой рождения моего прадеда, Алексея Михайловича! Вот это новость! - подбрасываю дров в костёр: вот теперь мне уже по-настоящему становится интересно. Ведь я всю жизнь хотел узнать про своих дальних родственников, однако и мать и все остальные как-то сразу же меняли эту тему и уходили от ответа. - Ну-ну, посмотрим, что же дальше было!
  
  2.
  "Маньчжурия, Кобдо, март 1878 года.
  Прошло два года, как я здесь, а дела всё никак не разрешают вернуться. Я занимаюсь с Ли Ченом ихней гимнастикой, чувствую, как стал крепче и здоровей. Сегодня Ли Чен гадал на палочках и сказал, что придёт известие, а ещё дал мне талисман для охраны. Пришло письмо от моего приказчика из Новониколаевска. Он написал, что я раззорен. Ли Чен говорит, что надо ехать в Россию, и предупреждает об опасности от какой-то разбойницы. Говорит, что я её знаю. Она может помешать мне. Никто не помешает мне: я так хочу домой, к сыну и Нине!"
  
  Что-то грустно и тревожно застучало сердце. Понимая, что это неспроста, смотрю на огонь, чтобы он перенес меня в то тревожное время. Как-то незаметно глаза закрылись, и я оказался в Кобдо...
  
  Михаил стоял у окна и смотрел на хмуро утро, не предвещающее ничего хорошего. За эти два года, которые тянулись изо дня в день, он так и не смог привыкнуть к этой нехитрой природе, голым горам, раскинувшимся вокруг города и постоянному отсутствию воды, невольно сравнивая всё это с великолепием Уральской и Сибирской природы. Только сейчас он по-настоящему понял, какую ценность представляет природа его Родины! Временами на него нападала такая хандра, что молодой торговец запил бы, да жестокий Ли Чен не давал: он отбирал бутылки с местным самогоном. В эти дни монах превращался в заботливую няньку и массажировал определённые точки на теле Михаила, отчего тот быстро приходил в норму.
  Молодой купец возмужал, стал стройней, гибче и жёстче. Постепенно Ли Чен приобщил его к занятиям китайской гимнастикой, которую Михаил упорно постигал, как и китайскую грамоту вместе с философией. Успехи его были невелики, однако продвижение было заметно.
  Вот и сейчас он смотрел на то, как молится Ли Чен перед маленькой статуэткой Будды, окруженной маленькими свечами. В голове же ходили мрачные мысли...
  - Это Кобдо мне так опостылело со своей вечной пылью, что хоть на улицу не выходи! А у нас сейчас снег тает, скоро всё зацветёт... Сколько ещё мне томиться здесь, на чужбине? - думал он, невольно опять сравнивая природу. - Совсем озверели эти приказчики! Из-за них пришлось приехать к чёрту на кулички! И не докладывают, как там дела... Хоть бы письмо какое прислали! Я им уже несколько отправил, а они ни одного... И бабы эти узкоглазые до чёртиков надоели, смотреть на них не хочу! Не то, что наши... Только когда теперь удастся к ним вернуться... К Нине... Денег, наторгованных мной как раз хватило бы для жизни в Новониколавске...
  - Джу Мих-хо юнху шеен дьянтунь! - произнёс Ли Чен и тут же перевёл, как смог. - Хозяин Мих-хо защитить божественный дельфин...
  Михаил вздрогнул от горлового голоса Ли Чена, к которому он никак не мог привыкнуть. Он уже полностью очнулся от своих горьких дум и внимательно посмотрел на монаха: обычно, когда тот так говорил, это что-то означало. Молодой торговец всегда удивлялся тому, как монах видел будущее.
  - Пи -дьи - тай лай! - монах с надеждой посмотрел на Михаила.
  - Ничего не понял... Давай, переводи! - с надеждой он подошёл к монаху: что-то внутри него говорило - это неспроста!
  - Не всё плохо, выйти холосо... - Ли Чен встал, подошел поближе к Михаилу и протянул ему на вытянутых руках золотую цепочку с дельфином, выпрыгивающим из воды. Лицо его, как всегда было непроницаемо, но Михаил уже научился понимать его эмоции по глазам: сейчас глаза монаха были безмерно счастливы! Видя это, он взял цепочку и надел её на шею.
  - Хозяин Мих-хо защитить божественный дельфин... Талисман... Сколо плохой влемя плоходить!
  Что-то такое вдруг нахлынуло на Михаила: во-первых, он не ожидал такого подарка, а во-вторых, новость сама по себе была подарком! Его глаза затуманились от непрошенных слёз... Сам не понимая, почему это делает, он сложил руки лодочкой и поклонился Ли Чену. Говорить в это время он просто не мог...
  Через некоторое время в комнату постучали. И следом в щели между дверью и полом появилась сложенная втрое заклеенная бумага. Это было письмо из Новониколаевска. Протянув её Михаилу, Ли Чен снова отошёл к двери.
  - "Мишка, чортов сын, хват купороситьси! Старший приказчик твой преставилси вчерась. Царство яму небесное! Куплять нечем - купило кончилося. Давай возвертайси и купило своё вези. Младший приказчик Тишка"
  Всё вдруг смешалось в молодой голове Михаила: с одной стороны ему хотелось прыгать от радости, что, наконец-то, ссылка закончилась, а с другой, плакать, ведь его дела в Новониколаевске оказались так плохи... Хоть и загнал он себя в эту чёртову Маньчжурию, терпеть которую уже не было никаких сил...
  Сделав несколько шагов к Ли Чену, обнял его и разрыдался как ребёнок.
  - Мих-хо чын лисыгуо - произнесли губы слуги - друга, он сам успокаивающе водил тихонько по спине молодого торговца. - Мих-хо нада... путь... Лоссия!
  Только успокоившись, Михаил вдруг понял то, что сегодня монах уже предупреждал его, даже талисман приготовил.
  - Ты откуда взял, что надо ехать домой? - удивлению его не было предела, ведь письмо он читал про себя. Руки его уперлись в бока, а брови сошлись к переносице. - Говори!
  Ли Чен молча показал на мешочек с палочками тысячелистника, который носил при себе постоянно и использовал при гадании.
  - Так, значит, ты гадал утром... И что же получилось? Почему ты мне дал талисман?
  - Лидзи ху дзо дасы Мих-хо ... Мих-хо джын дан бау ...
  - Обожди, не тарахти... Давай медленно!
  - Плипадочная лазбойница... убить Мих-хо... Мих-хо знать... необузданная падсая зенсина...
  Невольно вспомнилась Мотька.
  - Чтоб ты сдохла, лахудра ! - зло прошипел он и вспомнил про предупреждение.
  - Так, обожди... Ты сказал, что надо ехать в Россию? Так? - произнёс Михаил внимательно глядя на Ли Чена. Тот кивнул ему головой в знак согласия. - Ты думаешь, мне кто-то должен помешать?
  - Мих-хо дау - хо дау - ху - уей ! - кивая в знак согласия, произнёс монах. - Мих-хо наступать хвост тигла. Осень опасыно!
  - Ты бы знал, как всё это мне осточертело! - взорвался Михаил - Да плевал я на того, кто хочет мне помешать! Ближайшим караваном еду домой... Ты понял? Домой, к сыну и Нине...
  Ли Чен снова кивнул головой.
  И молодой торговец выскочил из комнаты, чтобы узнать, когда будет ближайший караван на Родину...
  
  Неожиданно понимаю, что снова вижу огонь, который словно слушая мои мысли, начал, потрескивая, разбрасывать искры в стороны.
  - Ничего не понятно... Кто разбойница? К тому же он её знает... Может, Мотька? Едва ли... Её-то что может занести в разбойницы? Она же простая шалава...- странные вопросы один за другим мучили меня, пока до меня дошло, что обязательно всё узнаю дальше из дневника.
  
  3.
  "Маньчжурско - русская граница, апрель 1878 года.
  Ли Чен решил ехать со мной. Так даже лучше. Нас сопровождают китайские солдаты. Ли Чен встревожен: он считает, что нападут скоро. Могу согласиться с ним: караван вот-вот войдёт в ущелье между высокими горами. Это идеальное место для нападения...
  Дописываю уже в России на привале. На нас напали разбойники. Хорошо, что Ли Чен предупредил меня - успели спрятаться. Теперь я знаю о ком предупреждал Ли Чен. Это Мотька, гадюка! Она - атаманша этих разбойников. Мало того, из укрытия, где мы спрятались до их набега, я видел, как она билась в припадке. Если бы не Ли Чен, трое разбойников убили бы нас и забрали всё имущество. Когда же она встала, прискакали казаки, и кто-то выстрелил в неё. Так ей и надо! Что с ней стало не знаю.
  Ночью на привале во время отдыха у меня появилась сильная боль в руке. Ли Чен встревожился и, открыв плечо, увидел, как на нём одна за другой появляются красные родинки в виде странного насекомого.
  - Богомол лодиться! - сказал огорчённо монах. - Плолочество сбыться...
  И рассказал мне, то, как его тибетский наставник узнал про предстоящее рождение Богомола, его желание погубить обманом много людей и создать себе Слуг. Он гадал и молился, и, чтобы как-то помешать ему, вызвал ошибку шаману. Тот теперь кроме слуги, должен сделать и хозяина Богомола. Потом вызвал Ли Чена и направил его в Кондо к юрте быть моим слугой, ждать и защищать меня. Будто это я хозяин Богомола... Это удивительно! Но верится с трудом... А я думаю, ничего особенного не случилось: подумаешь, напали разбойники! Слава Богу, сами живы остались".
  
  - Белиберда какая-то! - чуть ли не выкрикнул я и ещё раз прочитал про какого-то Богомола. Сердце бешено заколотилось. - Это ещё что за хрень, мать - перемать? Богомол какой-то... Обман...
  Однако сердце моё не успокоилось и после хорошего мата в адрес странного Богомола. Неожиданно в голове появилась мысль попробовать всё узнать через огонь этого странного места. Я даже закрыл глаза, но ничего не появлялось. Открыв глаза, вновь уставился на огонь, который вдруг начал активно разбрасывать искры, и даже не заметил, как они закрылись сами собой и я перенёсся в то странное время...
  
  Михаил с Ли Ченом медленно продвигались к российской границе под охраной китайских солдат: казаки в этот раз сильно задержались с другим караваном. Почему-то Ли Чен настоял, чтобы навьюченные три лошади Михаила шли последними в караване. Решив, что сейчас лучше послушаться монаха, Михаил согласился с его опасениями, хотя сам их совсем не разделял. Мало того, Ли Чен сам взял под узцы первую из них, а остальных связал поводом между собой.
  Михаил ехал на первой лошади, наименее нагруженной монахом. Положив дневник в сумку, а также качаясь в такт мерному шагу лошади, он всё больше и больше погружался в какой-то полусон.
  Невольно его мысли вернулись в холодный ноябрь 1868 года.
  - Мотька... Да, она действительно ядрёна! Так и брызжет из неё здоровье... Пышка... Манит, притягивает, чертовка! И не его одного, а отца ещё больше... Ведьма, да и только! - в полудрёме шепчет Михаил. - Эх, отец, отец... Он что, не видит? Она ж высосать его собралась и выплюнуть...
  И видит, как Мотька набрасывается на него и начинает высасывать ртом, как чрез воронку, всё его здоровье. От отца уже осталась одна кожа да кости...
  - Батя, что ж ты делаешь? Вишь, как она порозовела от твоей крови? - он видит всё это, но ничего не может сделать: руки и ноги чем-то крепко скованы. - Она ж высосала тебя... О, господи, помоги наказать эту ядовитую заразу!
  От собственного стона и настойчивого толчка в плечо, Михаил очнулся от тяжелого сна. И тут же увидел Ли Чена, который упорно пытался вынуть его из седла. Вдруг он насторожился и встревожился.
  - Фэй шынвэйсьянь джу ! - произнеся почти шёпотом, он приложил палец к губам, чтобы Михаил ненароком не заговорил. - Лазбойник... Опасность... Зизь... Козяин!
  Михаил и так всё понял: гадание монаха начинает сбываться. По знаку Ли Чена, он тихонько слез с лошади, чтобы не мешать ему управляться обозом.
  - Да-а-а, собаки! Лучше места не придумаешь для нападения... - подумал он. Действительно, караван медленно втягивался в ущелье между высоких гор, которые обхватывали единственную дорогу.
  - Джиби джиби , байджань байшын... - пробормотал Ли Чен и быстро повернул лошадей к высокому кустарнику, прикрытому скалой. Там он и положил поклажу поближе к кустарнику, а самих лошадей привязал к тонким стволам. Показав рукой Михаилу, что нужно залечь с одной стороны лошади, сам лёг рядом.
  Резкий свист раздался неожиданно - это на караван с двух сторон напали разбойники. Они с выстрелами, гиканьем и криками, как коршуны, напали на свою добычу.
  Из своего укрытия Михаилу и Ли Чену было видно, что только два человека не участвуют в бойне. Они, сидя на двух белых скакунах, с разных сторон руководили нападением. Сойдясь в середине каравана, слезли с лошадей и взошли на большой плоский камень, откуда им всё было видно.
  - Ерошка... Мотька... - удивлённо произнёс Михаил и задрожал всем телом: ему стало понятно, что означали слова предостережения монаха. - Вот гадина! Вот, значит, чем ты промышляешь...
  И Ерошка и Мотька были одеты почти одинаково и все-таки различались: у обоих на голове были платки, завязанные сзади. Но, если у Мотьки был платок красного цвета, то у Ерошки - грязно-серого. И кожаные куртки были разные: у Ерошки из овчины вся полностью, а у Мотьки - верхняя часть волчья, а нижняя - из овчины. Ерошка на плече держал тяжелый молот, а у Мотьки в руке было ружьё.
  - Ерошка, курошшуп хренов! Я тобе сколь разов ховорить буду? - на лице Мотьки появились явные признаки злобы, а рука начала бить плёткой по сапогу. - Чо пришёл суды? Ехай, чортов сын, вперёд, да смотри, шоб казаки не напали!
  Ерошка глянул на неё так, будто хотел ударить, но, ничего не сказал и, хлестнув ни в чём не повинного скакуна, умчался туда, где шла отчаянная драка.
  Вдруг Мотька зашаталась, повалилась на камень и, запрокинув голову, забилась в припадке. Это продолжалось буквально несколько секунд. Затем она встала и снова, как ни в чём не бывало, смотрела на бойню.
  - Вот это да! - брови Михаила поднялись вверх, а на лице появилась усмешка. - Ни хрена себе: да она припадочная! Всё-таки есть Господь на земле - наказал эту гадину!
  Резкий шум на другом конце кустарника быстро прервал его эмоции. Ли Чен опять приложил палец к губам.
  И не напрасно: одному из разбойников показалось, что за кустами кто-то спрятался, и он направился прямо к ним, махнув призывно ещё двум таким же. Стоило разбойнику зайти за куст, как Ли Чен вырос перед ним словно из-под земли. Тот вздрогнул от неожиданности, но тут же оправился и с воплем напал на него. Сделав высокий прыжок с кувырком через разбойника, монах оказался перед двумя разбойниками, направлявшихся по зову разбойника. Ли Чен, как бабочка, взмахнув в полёте ногами, сначала ударил одного разбойника по шее, перевернулся и ударил второго. Оба, даже не пикнув, упали замертво. Первый разбойник, повернувшись на шум, от удивления замер на месте: он видел как, летая в воздухе, монах мгновенно расправился с двумя разбойниками. На грязном лице разбойника-бородача появился ужас: он замер и готов был бросить оружие и упасть перед ним на колени. Наконец, вспомнив, что в руке его меч, он, выкрикнув что-то, побежал прямо на страшного врага. Но было поздно: Ли Чен, в прыжке так ударил его в шею, что тот на бегу переломился как соломинка и упал лицом в песок, так и не поняв, что с ним случилось...
  Выстрел, резкий свист и вопль: "Каза-ки-и-и!" отвлёк Михаила от Ли Чена. Он глянул на камень, Мотька пошатнулась и упала. Потом посмотрел на Ли Чена, чтобы удостовериться жив ли он? Когда же снова посмотрел на камень, Мотьки там уже не было! Все разбойники исчезли так же неожиданно, как и появились. Топот казачьих лошадей радостно ударил по сердцу.
  - Жив... Жив! - сердце бешено колотилось: смерть была совсем рядом и если бы не Ли Чен, то... Ему было страшно сейчас даже подумать, чем всё это могло бы закончиться.
  4.
  Между тем, несколько всадников во весь опор скакали по чуть заметной тропинке. Последняя лошадь скакала в поводке. На первой лошади сидел разбойник в черной шапке, на второй - Ерошка, держащий Мотьку на руках, за ними ещё два разбойника. Разбойник в черной шапке вел их в горы к русскому колдуну. Мотька была ранена, кровь заливала одежду, хоть Ерошка и перевязал её как смог. То и дело она теряла сознание от потери крови.
  Подскакав к пещере колдуна, разбойник в черной шапке быстро соскочил с коня и упал на колени и закричал громко и протяжно. На этот звук из пещеры вышел горбатый колдун в красном плаще из шкуры и красном шлеме на голове.
  - Мотьку ранили... - произнёс Ерошка, держа её на руках уже у входа в пещеру.
  Ничему не удивляясь, шаман знаком показал, что можно внести её. Ерошка, озираясь, нёс на руках свою атаманшу. Кое-где горели факелы, бросающие ужасные тени на стены. Чем дальше в пещеру входил охотник, тем сильнее ощущал неприятный запах, исходивший из глубины пещеры. Где-то в конце входа к нему подошёл колдун и приложил тряпочку, смоченную какой-то жидкостью к носу. Как только Ерошка вдохнул её, так сразу же перестал совсем думать самостоятельно. И когда колдун рукой показал, чтобы тот шёл за ним, Ерошка тут же пошёл, неся Мотьку. Так они пришли вовнутрь пещеры. Показав жестом, чтобы Ерошка надел на неё черный плащ с капюшоном, а затем положил Мотьку на пол в центре пещеры, освещенной факелом, и тот, как механизм, это тут же сделал. Затем шаман показал ему рукой на выход, а сам, выкинув руки вверх к голове каменного идола, довольно склонился перед ним в глубоком поклоне.
  - Разбойница... здесь! Сбылось предсказание... - пробормотал он, выпрямляясь и направляясь к Мотьке. - Начнём...
  Подойдя к Мотьке, он убрал тряпку и набрал какое-то количество её крови в сосуд, который кипел неподалёку от неё, а затем поднёс другую и положил на рану. Кровь течь перестала, но Мотька была уже без сознания. Сбрызнув её какой-то жидкостью, он поднёс зеркало к губам: оно не запотело.
  Тогда колдун взял бубен и стал, ударяя в него, выкрикивать какие-то слова гортанным голосом, и кружить вокруг идола в странном танце, всё ускоряя и ускоряя темп. Так продолжалось до тех пор, пока она не дёрнулась и не открыла глаза. Шаман довольно щёлкнул языком и вышел на воздух.
  У входа сидел, смотря в небо широко открытыми глазами, не мигая, Ерошка.
  
  13. Создание Богомола
  Разбойников не было: они в страхе разбежались, как только колдун и Ерошка с атаманшей вошли в пещеру. Шаман вдохнул свежего воздуха, огляделся и, довольно щёлкнув пальцами, вошёл в пещеру.
  - Начнём! - произнёс он довольно. - Время пришло...
  Разведя посильнее огонь над котлом с зельем, он начал кидать в него какие-то коренья, лягушек, и другую приготовленную им нечисть. Помешивая и прыгая вокруг, он ударял в бубен и выкрикивал какие-то слова. Когда же от котла пошло странное свечение, колдун влил в котёл кровь Мотьки и снова взвыл, ударяя в бубен.
  Мотька села и над её руками появился голубой светящийся шарик. Тогда колдун ещё громче закричал какое-то заклинание, громко ударяя в бубен. Свечение резко усилилось и передалось идолу в виде Богомола, а колдун недовольно цокнул языком. Поняв, что этого мало, он, выкрикивая заклинания, выплеснул в каменного идола пучок энергии.
  С этими словами он вылил новую порцию крови Мотьки в котёл, крутясь и выкрикивая какие-то слова...
  Что-то неожиданно позвало его к Мотьке, которой он приказал сесть на камень. Колдун подошел к ней и открыл левое плечо, где у неё одна за другой начали появляться темные родинки разной величины в виде Богомола. Раны больше не было. Если бы не красные глаза Мотьки... Вот этого-то он и не учёл!
  Ровное дыхание сидящей на камне женщины ему говорило, что она здорова. Невольно залюбовавшись её огромной грудью, он засомневался, сможет ли такая женщина быть слугой его Богомола.
  - Ты оживёшь... моё сокровище! - произнёс он, доставая точно такое же изображение из кармана плаща, как и у идола, но в виде броши. - Я тебе дам такую силу... Такую силу... Мы вместе обманом завоюем весь мир! А для верности я дам тебе слугу... Все её потомки будут служить тебе верно до смерти!
  И, подойдя к котлу, повторить свой обряд для верности. Однако, как только он начал читать второй раз заклинание, в руках у Мотьки появился синий шар, и кто-то приказал. - Кинь его в колдуна!
  - Слушаюсь, мой повелитель! - произнесла она без эмоций и с невиданной ранее силой метнула его в шамана, который был занят разогревом котла.
  Синий шар, как пуля влетел в колдуна и тот замертво упал рядом. Не удивляясь тому, как оказалась в этой странной пещере, подошла к костру с котлом, как будто кто-то настойчиво вёл её к лежащему на полу колдуну. В свете факелов она увидела блеснувшую брошь в виде головы Богомола и взяла его в руки.
  - Через эту брошь я буду управлять тобой... - голос идола в голове Мотьки прозвучал как приказ, и она потеряла сознание.
  Мотька, окончательно очнулась через некоторое время, с удивлением увидела открытое левое плечо, новые родинки на нём, а в руке - новую брошку с головой Богомола.
  - Да она стоить мильёны! - образовалась она, видя переливание в брошке Богомола.
  - Слушай, моя слуга! Ты положишь меня в ларец из красного бархата... - ясно прозвучал в голове чей-то голос, и принадлежал он теперь вовсе не ей, а кому-то другому. От неожиданности она вздрогнула и выронила брошь.
  От сильного удара по ушам Мотька тут же упала на колени.
  - Я не велел тебе ронять меня, а велел аккуратно положить меня в ларец и закрыть его! - снова произнёс тот же голос. - Ещё раз ослушаешься, будешь строго наказана! Исполняй!
  Мотька, дрожа всем телом, аккуратно взяла и положила брошь в ларец, стоящий на одном из камней: внутренность его была оббита красным бархатом. Аккуратно положив говорящую брошь в ларец, а затем закрыв его, она замерла, покорно склонив голову.
  - Сейчас ты возьмёшь ларец и уйдёшь отсюда вместе с ним! - голос болью отзывался в голове Мотьки. Мотька, как послушный механизм тут же повернулась и пошла к выходу, взяв факел в одну руку, а ларец - в другую. Увидев спящего Ерошку, разбудила его.
  5.
   Михаил вздрогнул и вскрикнул от боли в плече проснувшись. Караван, как ни в чём не бывало, отдыхал после тяжелого дня под охраной казаков. Стоны раненых людей время от времени пронизывали ночь, и никого не смутил невольный вскрик одного из них. Один только Ли Чен тут же вскочил на ноги и посмотрел на Михаила. Руки его дрожали. Это заметно было даже при свете луны.
  - Сон плохой приснился... - начал оправдываться Михаил. - Какое-то существо с лапами как косы... Розовый камень... Глаза как половинки шара... Оно ударило меня в правое плечо!
  Монах тут же обнажил ударенное плечо: на его глазах одна за другой начали появляться красные родинки разной величины, образовывая то самое насекомое, ударившее его во сне. Михаил с удивлением смотрел на то, что происходило на его глазах.
  - Богомола лодиться... - с грустью и сожалением произнёс Ли Чен. - Плолочество сбыться... Ли Чен не ошибиться!
  - Какое пророчество? Ты мне ничего про это не рассказывал!
  - Мой плислать наставник Тибет. Наставник гадать и узнать: злой колдун делать Богомол. Богомол плохая, обман, злой! Хотеть много денег, клови, много люди убить. Злой колдун делать Слуга Богомол. Наставник молиться, молиться... Мешать злой колдун... Колдун ошибиться и сделать козяина Богомол. Меня отплавить Кобдо юлта ждать Мих-хо! Он козяина Богомол...
  - А как ты узнал меня? - усмехнулся Михаил: он всё ещё не верил в то, о чём говорит монах.
  - Наставник сказала: Мих-хо полный лусская остановиться юлта в день полная луна, смотлеть на Ли Чен... Богомола лодиться, Мих-хо появиться плавая плёчо класный лодинка...
  Михаил, ничего не понимая, закрыл плечо с появившимися родинками одеждой.
  - Ну, и что тут такого? - храбрясь, произнёс он, думая, что всё это произошло из-за нервного расстройства. - Подумаешь, родинки! Да у меня их, знаешь сколько? Скажи спасибо, что живы остались...
  - Чертовщина, какая-то...Богомол... Правое плечо... - бормочу тихо, а сердце бьется, словно хочет выскочить из груди: ведь интересно узнать - есть ли такие родинки у меня? Никогда не обращал внимания на родинки, а тут прямо даже интересно стало! Открываю плечо: точно, есть такие родинки! На правом плече и красные. - И, что дальше? Выходит, я тоже хозяин Богомола? Ни хрена себе! А где же он сам?
  Монах покачал головой, но ничего не сказал...
  
  Именно интерес заставил меня читать дневник дальше. Не скрою, обнаружив и у себя такие родинки, чувствую, что-то в душе как-то стало тревожно.
  6.
  "Алтай, аул Акташ, апрель 1888 года.
  Сегодня видел странный сон, будто держу я в руках дорогую брошь из светлого камня в виде насекомого с рожками и розовыми глазами, а также ртом, который может раздвигаться. И разноцветное сияние, как на радуге, идёт из него... А потом вдруг: Ба-бах! В нас с Ли Ченом стреляют какие-то бандиты... Какая-то женщина... Ничего не понятно!
  Хотел перед отъездом из Акташа подарить жене драгоценности, но наткнулся на сопротивление Ли Чена: он, видите ли, гадал и увидел большую опасность и ловушку, если пойдём в лавку за драгоценностями. Мне жене надо сделать подарок, и я пойду в лавку и куплю ей что-нибудь!
  Какой я дурак, что не послушался своего мудрого друга! Но по порядку... Когда я вошёл в лавку, мне стали предлагать разные драгоценности. Я отказывался. Тогда показали брошь в виде головы Богомола с рогами вверх: я его часто во сне видел. Оно прямо в руках так и начало переливаться, светиться, а лавочник в ногах начал валяться, купить предлагал по низкой цене. Купил. Только мы с Ли Ченом вышли, как на нас и вправду напали. Он давай кидать в них свои звёзды и поубивал всех. Только сзади выстрела я не ждал! Ли Чен своим телом меня загородил и принял пулю. Когда я повернулся, он выбил ларец с Богомолом, отбросив его к лавке. Женщина, которая стреляла в меня, схватила его и убежала... Не жалко брошь, жалко друга: такого мне никогда больше не найти! Он умер у меня на руках... Мне, наверное, показалось, но та женщина была очень похожа на Мотьку... Если это так, то пусть эта гадина лучше не появляется на моей дороге: теперь на ней уже две смерти - отца и Ли Чена. И этого я ей никогда не прощу!"
  
  Какое-то чувство скорби о потерянном друге сжало моё сердце, так что стало больно. Смотрю на огонь и какое-то безразличие ко всему, что окружает меня, охватило душу. Огонь, словно почувствовал то, что происходит со мной, перестал искриться и даже спрятался в угли. Так я сидел до тех пор, пока глаза сами собой не закрылись, перенося меня в то странное время...
  
  Михаил проснулся, но вставать, почему-то не торопился. Почувствовав пряный запах свечей, которые жёг Ли Чен. Он, даже не смотря, что спал, мог сразу сказать. - Ли Чен опять гадает!
  У нас очередная остановка в Акташе. Мы с Ли Ченом за прошедшие десять лет не раз перед очередной отправкой домой из Кобдо скупали товары для охотников. Их потом перепродадим в Новониколаевске. Вот так и удалось наладить дело сначала в Новониколаевске, а потом и в Полевском, и даже иметь небольшую прибыль. И семью перевезти в Новониколаевск. Теперь они были все вместе. За все эти десять лет никто больше не нападал на караваны, которые теперь надёжно защищали казаки.
  Сегодня Михаилу привиделся странный сон, будто держит он в руках дорогую брошь из светлого камня в виде насекомого с рожками и розовыми глазами, а также ртом, который может раздвигаться... И разноцветное сияние, как на радуге, идёт из него... А потом вдруг: Ба-бах! В нас с Ли Ченом стреляют какие-то бандиты... Какая-то женщина... Ничего не понятно!
  - Алёшка-то, небось, уже подрос! - он вспомнил сына и сравнил, какой он был в его первый приезд. - И Ли Чен его любит. Это хорошо! Этот дурному не обучит!
  
  14. Разбойники на Чуйском тракте
  И небольшое угрызение совести стало сверлить душу. - А я сам-то? Много ли времени уделяю сыну? Знаю, мало... Ты, уж прости меня, сынок...
  Он встал, потянулся и вспомнил. - Надо жене и сыну подарок купить! Скоро же ехать дальше. Какой-то нехороший сон мне сегодня приснился... Ну, что там нам светит? Что нагадал, Ли Чен?
  Тот даже не отреагировал на его вопрос, застыв как изваяние в позе лотоса. Но вот он пошевелился, открыл глаза и встал.
  - Слышь, Ли Чен, не пора ли нам домой? Заскучал я что-то по родному дому! Подарки купим... Нас там Алёшка поди заждался...
  Лицо Ли Чена стало как-то одухотвореннее, а глаза на мгновение улыбнулись, лишь только Михаил произнёс имя Алёшки.
  - Опасыно наступать хвост тигла... - от медитации под глазами у Ли Чена образовались синие круги. Таким Михаил его ещё никогда не видел: друг был явно встревожен! - Впеледи опасыность! Ловушика. Не нада ходить!
  - Про какую ловушку ты говоришь? Да мы же недолго! Вот купим всем подарки и назад!
  В Михаила словно чёрт вселился: он отодвинул Ли Чена, преградившего ему дорогу, и пошёл искать драгоценности. Всё повторилось, когда он увидел лавку с драгоценностями.
  - Опасыность! Слуга Богомол. Убить хозяин! Ловушика... - твердил Ли Чен, удерживая Михаила за рукав.
  В Акташе много китайцев торгует: их лавки видны издали. Одна из них, в которой торгуют китайцы драгоценностями так и влекла к себе Михаила. Ли Чен, словно не слыша его, вошёл в лавку первым. Не успел Михаил пройти и трёх шагов, как прямо к нему бросился владелец лавки, ласково рукой предлагая драгоценности. Он показывал их одно за другим, пока очередь не дошла до ларца.
  Михаила словно иглой укололи. - Так вот же она, брошь эта! Во сне ему приснилась. Будто он берёт её в руки! Так и есть, из светлого камня в виде насекомого с рожками и розовыми глазами, а также ртом, который может раздвигаться. И разноцветное сияние, как на радуге, идёт из него.
  Стоило ему положить брошь, свечение тут же исчезло. И Ли Чен первым это заметил. Осмотревшись вокруг, он подошел как можно ближе к хозяину.
  Хозяин лавки, увидев это, упал на колени и заговорил что-то по-китайски, кланяясь Михаилу в ноги.
  - Ли Чен, что он говорит?
  - Хозяина лавки... плосить...купить Богомола...
  Ли Чен, как мог, старался оттащить Михаила от злополучной брошки, но тот, словно заворожённый, не мог оторвать глаз от неё, переливающейся всеми цветами радуги.
  - Ловушика... Опасыность... - твердил Ли Чен, оттаскивая Михаила от опасной драгоценности.
  Владелец лавки ухватился за ногу Михаила и громко начал что-то говорить и голосить, обнимая и целуя его сапоги.
  - Что он говорит? Ли Чен, переведи!
  - Хотеть...Сильно снизить цена. Плосить купить. Опасыно! Ловушика... - ответил Ли Чен, и встал спиной к спине Михаила.
  В это время два жестоких глаза с удивлением смотрели на мужчину, в руках которого Богомол переливался всеми цветами радуги, как бы пресмыкаясь перед ним. Чтобы ещё раз убедиться, не ошиблась ли она, женщина чуть-чуть отодвинула штору.
  Разом нахлынули чувства, которые унесли её в прошлое: вот она, Матрёна, приезжает в Полевской... Бессонные ночи с Флегонтом... Мишка, его сын: изнеженный толстячок... Отъезд в Новониколаевск с Флегонтом... Год страсти с Флегонтом... Такого она никогда не забудет! Если и было в её жизни страстное счастье, так только в этот год... Потом бегство с Ерошкой в поисках другой жизни... Банда разбойников и она атаманша... Ранение и колдовство над ней: несвобода. Месть Ерошке за то, что изменил ей. Рождение сына... Зов Богомола, чтобы освободить его... Разбор завала в пещере и передача его лавочнику... Приказ устроить ловушку его хозяину, чтобы навек освободиться от одного, а потом и от другого хозяина!
  - И вот я здесь! - Всё это промелькнуло в голове за одно мгновение.
  - Вот те раз, неуж-то енто Мишка? - её брови в удивлении поднялись, а рот раскрылся. - Ет чё ж тако? Мишку Бохомолка боитси, а надо мной командуеть? Ну и дяла... Дык на няхо и засада?!
  Пока она молча стояла и о чём-то думала, а потом бормотала, Михаил расплатился с лавочником, продавшим ему драгоценность почти даром, и пошёл к двери. Теперь Ли Чен загородил его так, что Матрена почти не видела его, однако, успела сделать знак кому-то. Но этого было достаточно Ли Чену, чтобы прямо на выходе опередить Михаила и загородить его. Он шёл впереди, держа руки поднятыми на уровне груди и вертел головой во все стороны.
  И не напрасно: не успели они и нескольких шагов отойти, как из-за ближайшего дерева высунулась голова разбойника, который начал целиться в Михаила. Однако, не успел он прицелиться, как из резкого взмаха руки Ли Чена, полетело что-то вращающееся, и острые зубья звезды вошли в его лоб... Стоило какому-нибудь ружью или голове высунуться из-за своего укрытия, как тут же бесшумное оружие убивало его...
  И всё-таки одна пуля настигла его и то потому, что она предназначалась Михаилу. Почувствовав, откуда она летит и, понимая, что не успевает кинуть звезду, заслонив друга собой, он принял на себя её. Эта пуля прилетела сзади из револьвера Матрены. Из последних сил он метнул в Матрену свою звезду! Это обстоятельство однако позволило ей остаться в живых: смертоносная звезда попала в руку, изрезав её до кости. Револьвер выпал, а стрелять левой рукой из него Матрена так и не научилась...
  Прежде чем упасть на землю, Ли Чен с силой выбил ларец в сторону лавки из рук Михаила, чтобы спасти друга...
  - Уходи, пока Хозяин не прострелил тебе голову! - услышала Матрена приказ Богомола, который снова обрёл способность управлять ею, выпав из рук Хозяина. - Устроишь на него засаду там, в России...
  Подхватив ларец, Матрена скрылась в лавке...
  Михаил склонился над обливающимся кровью Ли Ченом.
  - Нинсы бужу ... Миндзинь ... - прошептал он, и открыв глаза, и уже по-русски громко из последних сил сказал. - Прощай... Моя долг выполнить!
  Горькие слёзы накатили волной в душе: Михаил плакал, не скрывая слёз! Он прекрасно понимал, что никогда уже больше не будет иметь такого друга, который своим телом закрыл его от неминуемой смерти!
  
  - Постой-постой... Розовый богомол с рожками... Я где-то это уже видел... А что же мне приснилось тогда, на дежурстве? Что-то ничего не пойму... Мистика какая-то... - вопросы возникали в моей голове один за другим и оставались висячими, не находя ответа. - Надо читать дальше!
  
  7.
  "Проскоково, место в 180 км от Томска, декабрь 1888 года.
  Мне приснился сон: по приказу Богомола в каком-то местечке по дороге к Новониколаевску Мотька - атаманша сколотила банду, и теперь никому из проезжающих нет житья. Их грабят и убивают! Потом над разбойниками появляется лицо Ли Чена и молча он с укоризной смотрит на меня, показывая на них пальцем... Но в этот раз Ли Чен не молчит, а прямо говорит: "Мих-хо, будь мужчиной! Иди и прекрати эту бойню ни в чём не повинных людей! Только ты можешь укротить Богомола. Иначе прольётся много-много крови и в этом будешь виноват только ты!" А виной всему тот самый Богомол, которого я недавно держал в своих руках...
  Больше не могу - совесть мучает: обещал расправиться с этой гадиной, а сам забыл! Пойду... Господи, благослови! Уж очень страшно... Жаль нет рядом Ли Чена!"
  
  Закрываю глаза, приговаривая. - Давай, огонь... Переноси поскорей!
  Но огонь даже не отреагировал. Хлопаю себя по лбу. - Идиот! Дрова-то надо подкинуть ему! И никакой мистики...
  Новая порция дров вдохнула новую жизнь в костер: он затрещал, заискрился. Довольный полученным эффектом, примостившись поудобней, я и не заметил, как глаза сами закрылись, перенося меня в новое место...
  Михаил видит сон: в местечке Проскоково на сибирском тракте по приказу Богомола Матрена-атаманша убивает и грабит всех проезжающих. Реки крови льются и текут к Богомолу, который становится всё сильнее и сильнее, больше и больше... Его большие глаза всё ярче загораются от пролитой крови... Потом возникает лицо Ли Чена и он укоризненно показывает мне на преступления, которые вершит Богомол... Крики людей становятся всё больше и больше... Но в этот раз Ли Чен не молчит, а прямо говорит: "Мих-хо, будь мужчиной! Иди и прекрати эту бойню ни в чём не повинных людей! Только ты можешь укротить Богомола. Иначе прольётся много-много крови, и в этом будешь виноват только ты!"
  Михаил с криком просыпается в холодном поту... И так каждую ночь!
  За полгода жизни в Новоникалаевске после Маньчжурии и гибели Ли Чена, молодой купец сильно похудел и сдал: словно кто-то взял и выключил что-то очень важное, без которого он дальше жить не может. Возможно, совесть загрызла, и это так сказалось на здоровье. Но, в тот раз, увидев убитым Ли Чена, который всегда быстро побеждал самых сильных бойцов, он испугался. Страх быть убитым в цвете лет парализовал его волю, сделал беспомощным перед грядущими событиями. Если раньше Ли Чен его предупреждал о возможных событиях и это как-то его мобилизовывало, то теперь никто этого не делал, а сам Михаил оказался полностью неспособным собраться перед неопределённостью будущего. Появился какой-то панический страх перед будущим, в котором его ждал Богомол и его слуги. В том, что Богомол собирался именно его убить, а не Ли Чена, он понял ещё тогда, в Акташе, перед лавкой ювелира. И стал бояться этих встреч...
  Одним словом, за полгода без Ли Чена, Михаил превратился в жалкое подобие мужчины.
  
  15. Разбойники в Проскоково на Сибирском тракте
  Больнее всего было то, что это видела Нина, и только какой-то надеждой ещё на лучшее будущее да из-за сына жила с ним. Возможно, даже из жалости к нему, кричащему каждую ночь...
  Михаил глянул в зеркало и увидел в нём старого, поседевшего опустившегося человека.
  - Да-а, Ли Чен опять прав! Надо действовать! - и сам почувствовал, что сегодня он не такой, какой был все эти дни. - Что же случилось?
  И вдруг понял. - Ли Чен снова с ним! И он ему подсказывает, что нужно делать!
  Какое-то необыкновенно сильное возбуждение пробежало по его жилам. Похлопал себя по коленям, бёдрам, животу, груди - всё на месте и всё работает! Сегодня он впервые за полгода не испытывал страха перед будущим и не боялся Богомола, не боялся потерять свою жизнь...
  К Нине Михаил вышел выбритым чисто, расчёсанным и с блеском в глазах. Жена не узнавала своего вдруг воспрянувшего мужа: как будто жизнь вновь вернулась к нему.
  - Миша, да ты прямо... - с явной гордостью произнесла она и тут же осеклась, чтобы не сглазить положительные перемены, произошедшие в муже. - Кушать будешь?
  Михаил кивнул головой: если все эти полгода аппетита у него не было, то сегодня он поел с удовольствием. Поблагодарив жену за завтрак, он подошёл к ней и взял за обе руки.
  - Нина, я уезжаю и, возможно, не вернусь никогда. Так надо... Мне нужно передать тебе все дела.
  - Да я уже сама давно вникла в них, пока ты... - она не стала укорять его, видя, что муж решился на что-то очень опасное, и взглянула в его чистые глаза. - Опять, Богомол?
  - Надо положить этому конец! - снова произнёс он, как автомат. - Ну и хорошо... Значит, сегодня...
  Он попрощался с сыном и женой.
  - Иди и победи его! - глотая слёзы, произнесла она. - За нас не бойся. Мы выживем! Иди с богом и помни: я люблю тебя!
  Поцеловав её, как в первый раз, он направился к саням...
  В Проскоковской вольнице все пили: сегодня был удачный налёт...
  Мотька-атаманша, по приказу Богомола сразу после неудачного нападения на Михаила, нашла Проскоковскую вольницу и убила их атамана Прокопа Фирсова по прозвищу "Косой Куржак" из-за выбитого в драке левого глаза и седых волос. Теперь сама железной рукой и самогоном правила вольницей. Однажды несколько человек из числа самых близких друзей атамана задумали её свергнуть, но Богомол был начеку: их думы для него были словно открытая книга. Так Мотька-атаманша узнала их замыслы и методично уничтожила всех недовольных. А остальным, чтобы они были довольными, выкатывала по бочке самогона после каждого удачного дела. Скоро в вольнице заговорили, будто сам дьявол помогает ей. Другие, судачили, мол, это то, что находится в ларце, который она бережёт пуще жизни! Так или иначе, но после расправы над всеми недовольными, никто не собирался её свергать с места атамана. Да и зачем? Дела их пошли значительно лучше, чем шли при Косом Куржаке. Мотька-атаманша каким-то образом заранее знала маршруты всех самых прибыльных транспортов и нападала на них там, где никто не ожидал.
  Конечно, были в их среде и недовольные, обзывавшие атаманшу "припадочной стервой" или ещё хуже. Но эти держались особняком, жили в деревне, а не в вольнице.
  Мотька-атаманша, вопреки наказу Богомола сегодня не пить, опять напилась. Она это делала потому, что знала: в этом состоянии он не может ею управлять...
  Михаил сам правил лошадьми, потому что никто не отважился ехать в Проскоковскую вольницу, как их ни уговаривали, какие бы деньги не сулили. Так и подъехал он к деревушке Проскоково. Погода была ясная, снег так и похрустывал, и поскрипывал под полозьями саней, которые сами бежали по знаменитому Сибирскому тракту. Лишь только появились первые Проскоковские сосны, купец положил заряженное ружьё и пистолеты прямо на сено, а, чтобы не напороться на охрану вольницы, свернул на первую попавшую дорожку, уходящую с тракта. Всё было просто: он решил зайти с тыла вольницы, чтобы не быть сразу же обнаруженным.
  Очень скоро он наткнулся на деревушку, которая располагалась в конце Проскоковской вольницы. Так, объехав деревню с другой стороны, Михаил направился к крайней избушке, наполовину занесённой снегом. Только откопав окошко, занесенное снегом, смог заглянуть и увидеть какого-то человека. Откопав и дверь, он постучался в запертую дверь.
  - Уйди, нечистай, а то башку снесу! - в голосе женщины из-за двери послышалась явная угроза. - Носить вас тута куль , лайдаки ! Чё надо? Я итак усё вам отдала...
  - Я не лайдак... Я мимо проездом... - попытался через дверь договориться с ней Михаил. - Заблудился... Пособи!
  - А ну, покажися в окошко! - услышал он и подошёл к окну, в котором через минуту появилось женское лицо. Голова кивнула, и купец вернулся к двери.
  - А чё я тобе пособлять должна? - женщина встала на пороге, уперев руки в бока. - Ты, небось, к Мотьке прёсси?! Куль её забери! Припадочная стерва...
  В какой-то момент Михаил вдруг уловил нотки обиды в её голосе и тут же подумал, что она могла бы быть ему полезной.
  - Я пришёл убить эту тварь! - само выскочило из него, даже вызвав некоторый испуг от такой откровенности. - Она сгубила моего отца...
  Неожиданно, лицо женщины просияло.
  - Ну, тоды ходи сюды... - произнесла она довольно и отступила, приглашая его войти.
  Руки её сами подняли спутанные и грязные волосы, обнажая молодое лицо, глаза загорелись каким-то внутренним огнём, а на лице появилась улыбка.
  - Она и мово мужа убила... А топерича, видать, кумышку пьёть! - злорадно засмеялась хозяйка, видно представив ожидающие её события.
  - А не убить тобе её! - скептически усмехнулась хозяйка. - Куль в ларце её охранят... Сколь разов пыталися её хлопнуть... Мужики были не чета тобе! Ты прышш супротив имя...
  - А какой этот куль? - купец хотел узнать, есть ли с ней Богомол? Может, где-то спрятала его? Может, и не стоит убивать её?
  - У её ларец такой... С собой всегда носить... - она ещё раз посмотрела на щуплого Михаила. - Ты, мил человек, обожди. Я с тобой пойду!
  И она засобиралась, на ходу произнося. - Зови мене Агрофеной. Я подсоблю тобе... Обожди!
  Вдруг заплакала девочка в углу.
  - Заткнися, Манефька! - крикнула хозяйка, натягивая на ноги валенки и какую-то драную шубейку на грязный сарафан.
  Выскочила она из-за печки с ружьём в руках и шали. - Да штоб сдох, ты, дьякон! Дочку мою Манефой назвал! И енто так назвать Кудеярову дочку?! Ладно, пошли...
  - Ну, видать пришло времечко за Косого Куржака поквитатьси! - тихо в сенях произнесла она, а, выйдя на улицу, незаметно сунула из саней пистолет себе за пояс.
  Они шли огородами, чтобы не попасться разбойникам на глаза, до атамановой избы.
  - Не ходи... Дале, я - сам! - пальцем пригрозив отчаянной женщине, чтобы не испортила всё, произнёс Михаил, и пошёл к двери.
  Двери были открыты, охрана и разбойники пьяные валялись кто где: некоторые из них так и лежали лицом на столе, некоторые - уже под столом.
  Мотька сидела за столом, обхватив растрёпанную голову руками, выла и выкрикивала всё, что наболело за всё это время.
  - Ой, Флехонтушко, ластёна моя... Дура я, подлая, дура! И за чем усё енто изделала? Как мене без тобе плохо, ты ба знал... С Ерошкой связалася, воли захотелося... А зачем? Ить один хрен, изменил мене... Убила ево, а легше не стало! Бохомолкиной слухой стала... Сколь душ схубила, не помню... Твово сына, Флехонтушко, Мишку, чуть не убила! А куль Бохомолка покою не даёть: ишшо и ишшо кровушки требуеть! Усё мало яму, окаянному! Селивонушку мово даже проведать не даёть, куль проклятушший! Едина надёжа, Флехонтушко: можа Мишка твой хребет кулю Бохомолке сломат! Ить тока ево ён и боитси! Свет мой единственный, Флехотушко, забери меня к собе, любимай... Господи, помохи мне, нету боле сил быть под кулем Бохомолкой!
  Неожиданно она подняла глаза и увидела Михаила. Лицо её даже заветилось.
  - Хосподи, ты услышал мене? - она наклонила голову на одну сторону, потом - на другую, как бы вглядываясь и стараясь понять, живой человек или дух перед ней. - Енто ты, Мишка? Живой! Прости мене за отца свово! Тока ево одново я любила по-настояшшему... Ты пришёл! Кончи мене, а потом сверни шею Бохомолке...
  - На, смотри! - и она показала своё левое плечо, на котором, как татуировка, расположились родинки в виде Богомола. - Слуха я евоная... И в тобе стреляла по евоному приказу...
  Выстрел, прозвучавший прямо из-под руки Михаила, заставил его вздрогнуть. - Енто тобе за атамана Прокопа Фирсова, хадина!
  Повернувшись, он увидел дымящийся пистолет в руках Аграфены: её трясло. Как безумная она твердила одно и тоже, злобно улыбаясь тому, что из головы Мотьки-атаманши на стол текла красная кровь.
  Михаил прошёл вперёд и увидел за спиной Мотьки ларец с Богомолом. Сунув ларец под тулуп, он повернулся и пошёл прочь из вольницы...
  Так бы и положил ларец на сено, когда дошёл до своей лошади, но услышал сзади голос Аграфены. - Стой! Этот ларец теперь мой!
  - Нет, Аграфена, это не твоё! Не связывайся с ним... - произнёс Михаил, отвязывая вожжи и садясь в сани.
   Выстрел в правое плечо прервал его речь. Лошадь от близкого выстрела рванула с места так, что сдёрнув, санями подсекла ноги. Так Михаил с ларцем и оказался в санях на спине, не видя, куда быстро неслась по снегу его лошадь. Второго и третьего выстрела он уже не слышал...
  Аграфена, бросив ненужные пистолеты в снег, кинулась к избе атамана в поисках золота, когда-то обещанного им своей любимой. Там она метр за метром обыскивала и крушила всё, что могло содержать клад. В конце концов она нашла этот клад в столешнице: из клада посыпались камушки и долгожданные монеты... Как чумная, бормоча и выкрикивая что-то, падая и вставая, она дошла до своей избы. Там в подполе вырыла глубокую яму и, сбросив все сокровище атамана Косого Куржака в чугунок, завернула его в тряпку и зарыла. Утром, проснувшись с больной головой, даже и не вспомнила, чем занималась вчера и тем более, куда зарыла своё богатство. В деревне же скоро пошли слухи, мол, Аграфена тронулась умом...
  
  - Значит, левое плечо... - вздыхаю облегченно, понимая, что есть способ распознать врагов, которые могут и его погубить. - Чем же это всё кончилось? И кончилось ли?
  
  Глава 4. Михаил и Селивон
  1.
  "Новониколаевск, июль 1894 года.
  Шесть лет прошло, как спрятан Богомол у меня в сейфе. Думаю, никто его не достанет!
  А сегодня приснился мне сон, в котором Ли Чен предупреждал, что к Богомолу идёт подмога. Как же узнать кто это? Неожиданно я вспомнил о том, как Мотька перед смертью показала мне своё левое плечо, где были такие же родинки, как и у меня на правом плече, только коричневые, а не красные. С этого момента, перепрятав Богомола, с помощью знакомого околотошного организовал засаду. И не зря: на следующую ночь в кабинет забрался вор. Он открыл сейф и, взяв ларец и деньги, направился в спальню, где ударил ножом куклу, лежащую вместо меня. Его скрутили. Открыв его левое плечо, увидел темные родинки в виде Богомола. Потом я узнал, что грабитель - сын Мотьки Селивон. Так он получил семь лет за попытку убить купца с ограблением, и был отправлен на каторгу".
  
  - Значит, Михаил остался жив! - вздыхаю с облегчением: как-то даже привык к нему... Да и нравится он мне - все-таки мой предок! - Так, так... Значит у Матрены сын вырос...
  Извилистые линии вычерчивает костер на черном фоне ночи. Сквозь игру костра видится что-то другое...
  
  Шесть лет прошло с того дня, как была убита Аграфеной Мотька-атаманша. Хоть и ранила меня в плечо тогда она, но я добрался до дома. Только после того, как положил ларец в сейф, отдался в руки лекарей, начал лечить рану. И сейчас рана побаливает, напоминая о тех событиях... Слава Богу, мне не пришлось убивать собственную тётку, хотя и предполагал, что такое вполне возможно.
  Шесть лет меня Ли Чен не беспокоил, а тут прошлой ночью приснился. Как и в прошлый раз долго смотрел на меня, а потом и говорит "Будь осторожен! К Богомолу идёт подмога... Ты бы перепрятал ларец понадёжней!" и исчез. Утром я проснулся: голова болит, в душе страх какой-то...
  - Может, и впрямь перепрятать? А куда? Я же зарыл его в подполе... Оставлю... А ларец перенесу в сейф...
  Хирел, зарастал травой-муравой Великий Сибирский каторжный тракт... Хирела и беднела вместе с трактом деревня Проскоково. Уже никто через неё не ездил. Некого стало грабить...
  Шесть лет прошло со смерти Проскоковской вольницы. Транссибирская железнодорожная магистраль ударила ей прямо в сердце... Теперь уже никто не хотел ездить старой, когда-то очень опасной дорожкой, долгой и дорогой! Каждому теперь хотелось на себе испытать новое железное чудовище, страшно фыркающее, но так быстро ездящее, что даже дух захватывало!
  После смерти Мотьки и появления железной дороги прибыльное Проскоковское дело стало очень быстро умирать. И потянулись к железной дороге лихие ватажники уже там искать своей доли. Кто-то находил её с пулей в животе, а кто-то на каторге... Однако, были и такие, кто, избежав всех ловушек, разбогател и исчез навсегда из этих мест, освобождая место для новых искателей приключений. Так и забылась Проскоковская вольница в памяти многих людей...
  Меж тем пыльной песчаной дорогой в Проскоково, не торопясь, въехала телега с двумя людьми.
  - Тпр-рру! Ну, и куды ж ты, паря, собралси иттить, раскудрит твою телегу? Вот енто и есть Проскоково! - беззубый старик в драном армяке остановил свою дохлую лошадёнку и обратился к шестнадцатилетнему парню в красной косоворотке и сапогах.
  - Чё разинул свой курятник? Денег ждёшь? Так не будеть их, ня жди... - парень легко спрыгнул на свои слегка косолапые ноги. - Катись отседова, а не то шшаз зубы перешшитаю!
  - Н-но, родимая! - прикрикнул старик, заставляя лошадёнку двигаться дальше, потом, отъехав немного, намекая на парня, тихо сказал. - Эх, милая, раскудрит твою телегу, вот и подвози-ка топерича таких паскудников!
  Селивон не спеша шёл по заросшей травой улице и думал о своём...
  - Где же она? Мне сказали, будто в Проскокове была Мотька - атаманша. Не понимаю, почему бросила и никаких признаков жизни не подаёт? - думал он о матери. - Разве так можно было со мной поступать? Ведь мне всего десять лет тогда было...
  Невольно вспомнились ему годы скитания, воровства, драк... Выжил! Но в путешествие вовсе не это заставило его двинуться с насиженного места в Барнаульской воровской стае: ему начало сниться какое-то чудовище, трепет перед которым не давал ему ни спать, ни пить, ни есть... В самом начале, когда оно потребовало сняться с насиженного места, Селивон воспротивился и тут же был сурово наказан: от боли в ушах, сердце и голове он чуть не сошёл с ума. Увидев у себя на левом плече знак из родинок, очень напоминавшем чудовище с рожками, Селивон покорился...
  - Пойдёшь искать место, где захоронена мать! - приказал Богомол Селивону. - Когда же выяснишь обстоятельства её гибели, скажу, что делать дальше!
  - Да мне и самому хотелось бы узнать, где она захоронена...
  Как только Селивон направился на поиски матери, боли тут же прекратились.
  Вот и сейчас он шёл по заросшей травой улице и думал о своём. Совсем недавно, побывав в деревне Акташ, он сначала разговорился на улице с молодой женой старосты о событиях шестилетней давности, которые надолго запомнились односельчанам, потом выждал время, когда староста покинет дом, и, забравшись к молодой жене старосты, жестоко изнасиловал её. Потом, отвязав самую лучшую лошадь, ускакал прочь. Теперь на его пути было Проскоково...
  - Эй ты, косолапый урод! Те чо тута надоть? - нахальный молодой мужской голос с хрипотцой от постоянного курения попал в точку: Селивон знал о своих недостатках и воспринимал болезненно такие замечания.
  Селивон медленно повернулся: перед ним стояло трое парней, один из которых медленно крутил на пальце цепочку с бусинкой.
  - Ты глянь, Федьша, ить ён и вправду урод! - удивился самый большой и лохматый из парней - он даже перестал крутить цепочку.
  К слову сказать, что определённое уродство всё-таки присутствовало у Селивона. Так, голова его была несколько крупнее обычного. Если сюда добавить низкий лоб, большой подбородок, горбатый нос и слегка перекошенный рот, то обидчики в какой-то мере были правы. Длинные сильные руки при укороченных кривых ногах довершали незавидный портрет Селивона.
  - Ну, чё, сдрейфили? Куды вам... Тока и могёте кумышку жрать, да с бабами воевать... - он вызывающе поставил ноги широко и нахмурил брови.
  - Ой, дёржи, мене, Федьша! Ить прибью ненароком приблуднова... Ты чё на нашу улицу припёрси? Щаз как дам по кунполу!
  После этих слов, его товарищи начали медленно обходить Селивона с двух сторон, давая главарю медленно отводить руку за спину. Нарушитель границы между тем сделал шаг навстречу здоровяку, как будто и не замечал того, что замышляли деревенские парни. Возможно, именно тот факт, что руки Селивона были мирно опущены, ввёл в заблуждение лохмача: он смело сделал два быстрых шага вперёд и ударил нарушителя.
  Только что болтавшиеся, как плети, руки Селивона неожиданно пришли в движение раньше, чем тот нанёс свой удар. Лохмач так и не понял, откуда получил удар по печени, а потом по челюсти. Ноги его оторвались от земли, а тело отлетело на несколько метров, грохнувшись в канаву.
  Тут "урод" вдруг повернулся спиной к одному из оставшихся парней повыше и покрепче, и сделал вид, что собирается бежать с поля боя. Парень воспринял это всерьёз и сделал шаг вперёд, чтобы примерно наказать нарушителя. Он так и не понял, откуда взялся этот жёсткий кулак... Хруст носовой перегородки, собственный вой и слёзы, потом ещё удар - и лицо зарылось в земле...
  Третий из шайки деревенских блюстителей порядка остолбенел от неожиданности: такого быстрого разгрома их банды ещё никогда не было! Он замер на месте и застыл, как изваяние.
  - Ну, дак кто у нас тута "урод"? - сурово спросил Селивон, крепко зажав руками нос третьему парню.
  - Мы-ы-ы! - прогнусавил парень, сплёвывая сопли и слёзы на землю.
  - Ну, чё, ишшо надоть? - ухмыльнувшись, мирно произнёс Селивон. - А то я ишшо могу!
  Деревенские дружно замотали головами, признавая своё поражение. Когда они привели себя в порядок, лохматый, протянув руку, мирно заговорил.
  - Слышь, паря, ты чё сюды забрёл-то? По надобности какой? Скажи... Я тута, почитай, усё знаю...
  - Материну могилку ишшу... - осторожно ответил Селивон.
  - А ну, скажи, кто така?
  - Да то ж давно было... Шесть лет назад... Мотька - атаманша... Про таку слышал?
  - Мотька - атаманша? - в голосе лохматого послышалось настоящее удивление, рот округлился, и он даже присвистнул. - Вот енто да! Ну, толды наше вам с кисточкой!
  И сделал поклон Селивону, уважительно покачивая головой. Остальные сделали то же самое. И пошёл первым вперёд по улице.
  - Ну, толды ясненько, как ты нас так быстро разделал! - восхищённо произнёс лохматый. - Слышь, братаны: ён Мотьки - атаманшин сын! Ну, такому надоть кровь из носу, а могилку показать... И покажем! Ить наш батька тамока в одной могилке с ей лежить!
  Они пожимали руку Селивону, одновременно восхищаясь им самим и его матерью, успевая добавлять. - Ну, ты, паря, даёшь! Да ты, опосля ентова, бушь наш первеющий друг!
  И начали рассказывать в лицах, перебивая друг друга, как какой-то мужик застрелил Мотьку - атаманшу и её ближайших головорезов. Селивон слушал - слушал их, невольно восхищаясь своей матерью, и уже под конец, совсем простил её за то, что бросила его десятилетнего на произвол судьбы. Однако по их рассказам было совершенно невозможно понять, кто убил его мать, потому что по одному рассказу это был мужик, по другому - женщина, по третьему, они сами перестрелялись. А ещё говорили братаны, будто его мать попала к какой-то нечистой силе в зависимость... Под конец совсем дура-дурой стала...
  На могилку Мотьки - атаманши они не пошли - нечистой силы испугались, а Селивон медленно приблизился к заросшему бугорку с деревянным крестом без всякой таблички.
  - Ну, чё ж ты так, маманя? - только и смог выдавить из себя Селивон то слово, о котором мечтал все эти годы. Но как будто кто-то невидимый наложил запрет на него. И вот оно, наконец, произнесено! Из глаз Селивона потекли слёзы, а рот перекосился от жалости к себе. - Ты меня... бросила?! За чё?
  Если раньше он утверждал это однозначно, то после рассказа братьев, уже не был в этом абсолютно уверен.
  В голове назойливо завертелась одна мысль, как будто кто-то посторонний всё сильнее и сильнее внушал её. - Убей того мужика и забери у него ларец матери! Она не виновата в том, что тебя бросила... Это тот мужик виноват!
  2.
  С этой мыслью и вышел к братьям Селивон.
  - Слышь, братаны, а чё за мужик тот был? - спросил он братьев. - Какой такой ларец ён у матери забрал?
  - А ты откель про ларец знашь? - перекрестились братья, лишь только тот упомянул про ларец. И тихо один из них произнёс. - Нечиста сила в том ларце была!
  Селивон вдруг понял, что без выпивки он ничего подробного не узнает и вынул одну медную монетку из нескольких, вырученных им за угнанную лошадь. - Гуляй не хочу, братва!
  Младшие братья, взяв монетку Селивона с собой, побежали куда-то, а лохмач подвёл его через заросший высокой и густой травой дом с дверью, заколоченной досками крест на крест.
  Вонюче-сладкий запах гниения ударил в нос Селивона, который легко оторвал доски и вошёл в избу атаманши. То здесь, то там валялись щепки, пустые черепки от кунганов, какие-то тряпки. Везде пыль и засохшая грязь ровным слоем покрывала всё.
  - Вот тута она и сиживала... - Лохмач пальцем показал на высокий стул со спинкой и подлокотниками. - Ватажники нажрутьси кумышки и тута же валяютси... Раз я имя кумышку подносил!
  Было видно, что он гордился этим фактом и чтобы усилить свою важность, вдруг добавил. - Фенька, кудеяра Фирсова жонка, балакала, мол, мужик приезжай култук ей изладил, а её куля в ларце с собой забрал! Тока припадочна она, куреньга ...
  - Ты... меня к ей сведи... - прохрипел Селивон, пугая лохмача. - А иде ж тот куль?
  - Хучь убей, не знаю... Енто надоть у Феньки спрашивать! Айда к Манефке - кукизке ! У её и спросим...
  До дома Аграфены дошли быстро.
  - Ну, вот тута и живёть Фенька, жонка кудеяра Прокопа... - лохмач показал пальцем на покосившийся сарай и крепкую небольшую избу из кедра. - Балакай с ей сам!
  Из ворот он увидел на крыльце женщину в простой одежде и босиком с тряпкой в руках: она мыла крыльцо. Увидев Селивона, она тут же пригрозила ему тряпкой.
  Однако его такой приём не смутил, и он сделал несколько шагов вперёд, несмотря на неистовый лай привязанной собаки.
  - Те чо, паря? - погрозив собаке кулаком, спросила она Селивона, заметив его более приличный вид по сравнению с оборванными деревенскими парнями.
  - Я сын Мотьки - атаманши... - начал тот. - Про смерть матери... хочу узнать!
  Сын? - Агрофена уставилась на Селивона, что-то соображая про себя.
  Неожиданно её тело задрожало, ноги подкосились и она медленно опустилась на крыльцо, руками сдерживая себя от окончательного падения. Вдруг её скрючило, выгнуло, а сама она, упав на крыльцо, забилась в судорогах, обильно выделяя пену изо рта.
  - Не ходи... Я - сам! - низкий голос и мужская интонация из уст этой женщины удивила и испугала Селивона. Он замер, не в силах понять, что же происходит. А к голосу мужчины добавился женский, сначала один, а потом - и второй. - Господи, ты услышал меня?! Енто ты, Мишка? Живой! Прости мене за отца свово! Тока ево одново я любила по-настояшшему... Ты пришёл! Кончи мене, а потом сверни шею Богомолке... Ба-бах!
  Селивон попятился: он теперь знал, кто убил его мать... Уже в дверях он услышал женский голос: "Енто тобе за атамана Прокопа Фирсова, хадина!", но эти слова уже ничего для него не значили...
  Неожиданно в дверях избы появилась девушка, которая тут же бросилась к матери, взяла её за талию, и, наклонившись, потащила в избу. Она слышала всё, что говорила её мать, от начала до конца.
  - На, смотри! Слуга я евоная... И в тобе стреляла по евоному приказу... Стой! Этот ларец теперь мой! Нет, Аграфена, это не твоё... Не связывайся с ним... Ба-бах, ба-бах, ба-бах!
  Меж тем Манефа, быстро засунув ложку в рот матери так, чтобы язык не перегородил горло, невольно вспоминала приезжего парня, так сильно испугавшего её мать. Неожиданно припадок закончился, и она убрала ложку изо рта. Но та так и не вышла из непонятного состояния.
  - Иде жа золото атамана Прокопа Фирсова? Неуж-то Мотька - атаманша всё промотала? - опять заговорила она, ища руками золото, спрятанное атаманом Прокопом Фирсовым.
  Манефа замерла, удивлённо смотря на мать: сегодня она уже узнала, что именно она убила Мотьку-атаманшу.
  - Что же теперь? Нету тута... И здеся нету... А-а, вот оно, золотишко! Целёхонько... Побегу-ка я домой, да спрячу его в подполе!
  Её речь оборвалась так же неожиданно, как и началась. Она повернулась на бок и громко захрапела.
  Ещё долго Манефа не решалась проверить слова матери, но в какой-то момент мысль разбогатеть и сбежать из дома обожгла её воспалённый мозг. - Надо проверить у нас в подвале!
  И, спустившись в подпол, долго искала возможное место захоронения. Не найдя ничего, грязная, в паутине, огорчённо произнесла. - Враньё всё это! Нету тут никакого золота...
  Через час, напившись кумышки, вся четвёрка дружно храпела. Утром Селивон открыл глаза: он лежал в какой-то избе, потолок которой оброс паутиной. Голова после обильной пьянки болела, в висках стучало, внутри было противно и сухо.
  - Чё ента зараза в кумышку мешаеть? - прохрипел он, садясь на деревянную тахту. Рядом, где попало, лежали братья и храпели.
  Услышав голос Селивона, один из них застонал и поднялся. Следом зашевелились и другие.
  - Надоть опохмелитьси... - произнёс старший. - Васька, давай к Манефке за опохмелкой: внутрях усё хорить!
  - Аха... - отозвался младший из братьев. - Пушшай лучче Федька! Манефка - евоная краля... Могеть так даст...
  Неожиданно Селивону пришла в голову коварная мысль, и он произнёс. - А чё, давай в карты: кто в карты проиграт, тот и пойдёт за кумышкой!
  Идея всем понравилась и скоро, подлечившись остатками кумышки, четвёрка дружно играла в карты, которые нашлись у Селивона. Сначала играли просто в дурака, но ко второй половине дня такая игра надоела всем, и начали играть на "интерес". Постепенно один за другим братья снимали с себя одежду, пока не остались совсем нагишом.
  - А как иттить за кумышкой? - поинтересовался Васька и тут же не упустил случая укусить брата. - Мене-то чё, а те, Федька, хреново бут: как увидить Манефка тобе с таким бохатством, так и бросить тобе!
  - Селивон, могёть отдашь одёжу на время? - спросил Федька.
  - А вы на Манефку поставьте! - предложил Селивон. - Я вам одёжу вашу и отдам!
  Братья, не совсем поняв, что от них хочет Селивон, однако поняли, что им он готов отдать одежду в этом случае. Посовещавшись недолго, они согласились.
  К вечеру они снова оказались без одежды.
  - Пора расчёт держать! - произнёс Селивон. - Или снова - на Манефку?
  Братья, недолго посовещавшись, снова согласились, но Селивон строго сказал. - Манефка должна быть тута! Одёжу берите и пойдём за ней...
  Братья растерянно смотрели друг на друга: раньше была только выпивка и это всегда сходило с рук им, а теперь? Это сильно пугало, но делать было нечего... Приготовили мешок и пошли к колодцу с родниковой водой, к которому Манефа всегда ходила вечером. Там и залегли, ожидая её.
  Манефа шла, как обычно, напевая что-то своё, с коромыслом за водой. Неожиданно кто-то зажал её рукой рот, а потом вставил туда кляп из тряпки, и тут же мешок был накинут на голову... Коромысло с ведрами так и осталось у колодца... Дрыгаясь и вертясь всем телом, она была схвачена четырьмя крепкими руками. Скоро поняла, что её несут куда-то...
  Когда Манефа оказалась в углу избы Мотьки - атаманши, с неё сняли мешок, но руки связали и кляп оставили. Задравшееся платье девушки неожиданно напомнило Селивону об Айше, которую он изнасиловал до смерти...
  - Ставлю на то, кто первый её...
  Селивон и сам не думал, что это предложение всем придётся по душе. Но игра разгорелась с новой силой.
  Манефа с удивлением и ужасом смотрела на подвыпивших парней, один из которых, почему-то был особым источником её тревоги. И не ошиблась, видя, как с явным сожалением один за другим покидают избу братья, оставляя её одну, беззащитную перед этим страшным парнем.
  Селивон, подошёл к ней, вытащил кляп и тут же вылил ей в рот противную кумышку, оставшуюся в его бутылке. Она ещё некоторое время пыталась кричать, но ничего уже не получалось... Скоро волшебная жидкость сняла все страхи, внося в голову полнейший хаос и равнодушие. Ей даже стало бесшабашно хорошо и захотелось мужчины...
  Когда Селивон увидел, что Манефа настолько пьяна, что не сможет сбежать, он развязал ей руки и начал целовать, раздевая...
  Насиловал Селивон Манефу жестоко, сначала выкрикнув: "Это - за маманю!"... Только одинокая слеза на щеке Манефы говорила: "Я не понимаю, за что вы со мною так обошлись..."
  Скоро Манефа потеряла сознание, а Селивон продолжал изливаться в неё и раз, и два и три... А 18 февраля 1895 года у неё родится дочь, которую назовут Комиллой...
  Стемнело. Неожиданно на улице раздались крики. Селивон, надев штаны, выглянул в окно: там стояла Аграфена и околоточный, а его подчиненные уже вязали руки братьям. Высадив локтем окно в огород, он легко выпрыгнул на мягкую землю, и бросился бежать.
  - В Новоникалаевск... Там должен быть этот купчишка... Как его там? Мишка? - он ухмыльнулся, вспомнив Аграфену. - Сама усё сказала...
  В Новониколаевске он, повертевшись в воровских кругах, довольно быстро выяснил, кто из купцов шесть лет назад зимой побывал в Проскоковской вольнице. Узнав, что Михаил Флегонтов Дубовцев не только побывал там, но и вернулся раненным, Селивон установил за домом слежку. В первую же ночь после этого, ему приснился диковенный зверь, который скрипучим и ржавым голосом потребовал убить Михаила, а его освободить. С больной головой проснулся Селивон тем утром...
  - Убью! - решил он. - Да и драгоценности евоные мене приходятьси!
  Весь день он не находил себе места, а в сумерки легко открыл отмычкой дверь и проник в кабинет Михаила. Открыв дверцу сейфа, Селивон вынул ларец, сложил за пазуху деньги, и, вынув нож, направился в спальню.
  - Умри, собака! - крикнул он и ударил ножом человека, лежащего под одеялом.
  Однако нож не встретил привычного сопротивления, которое оказывает тело человека. В то же время кто-то тяжелый навалился на него, выкручивая руки.
  Когда зажгли свечи, оказалось, что двое помощников околоточного сидят на нём, рядом с Селивоном валяется ларец, а из-за пазухи его торчат деньги.
  - Поднимите его... Дайте посмотреть, кто же пожаловал к нам... - полноватый купец смотрел на него, пытаясь вспомнить, где его видел. Но этого человека он никогда не встречал. Чтобы убедиться, тот ли это, кого ждал, подошёл и обнажил левое плечо: там красовался Богомол в виде родинок.
  - Вот те раз! - удивился Селивон: он тоже впервые обнаружил такую татуировку. - Откуда енто?
  - Он... Он самый... Можете забирать! - Михаил поднял ларец, открыв его, показал Селивону, что тот был пуст. - Кто ты?
  - Не скажу... Я выйду... - крикнул Селивон Михаилу. - Берехися!
  Скоро стало известно, что он сын Мотьки - атаманши Селивон. Получив семь лет за попытку убить купца и ограбление, он был отправлен на каторгу.
  
  - Это что же, так и переходят эти родинки? - удивился Глеб, ощущая странное состояние после пространственно-временного перехода...
  
  3.
  "Новониколаевск, май 1901 год.
  Сегодня приснился Ли Чен, мой ангел-хранитель. Он предупредил, что Селивона скоро выпустят из тюрьмы. Он горит желанием вернуть себе Богомола и отомстить мне. "Спрятай его понадёжней! - попросил меня Ли Чен. - И не теряй зря времени..."
  За обычными делами я не смог немедленно спрятать ларец с Богомолом. Вспомнил о нём только через неделю. Организовал охрану из околоточного и его помощников. Когда околоточного вызвал к себе урядник, я предоставил ему свою крытую коляску. Всё это время ларец был со мной. Взрыв нарушил все мои представления о дозволенном: вместо меня Селивон по ошибке взорвал околоточного... Его схватили и отправили на каторгу как политического. Как спрятать надо этого Богомола, чтобы было понадёжней? Не понимаю"
  
  - Да-а-а... - только и смог сказать я, прочитав эти строчки. - Кто же здесь больше виноват - сам Селивон или его хозяин Богомол? Конечно, сам Селивон!
  Меж тем на моей душе становилось всё тревожнее... Самое главное в том, что мне не понятно, почему... Смотрю на огонь и переношусь сквозь пространство и время...
  
  Сегодня Михаилу приснился Ли Чен, его ангел-хранитель. Он предупредил, что Селивон скоро выйдет из тюрьмы. При этом он горит желанием вернуть себе Богомола и отомстить ему. "Спрятай его понадёжней! - попросил Ли Чен. - И не теряй зря времени..."
  У Михаила, который привык к спокойной обстановке, не получилось немедленно спрятать ларец с Богомолом. И вспомнил он о нём только через неделю. Тогда снова пригласил околоточного и его помощников, и предусмотрел засаду на Селивона, устроив всё как в прошлый раз.
  Селивон меж тем уже сутки наблюдал за домом своего врага: так требовал Богомол. Он не собирался тратить драгоценное время свободы на то, чтобы освобождать какого-то Богомола, но тот, на время освободившись от постоянной опеки Михаила, тут же занялся своим освобождением. А Селивон был лишь пешкой в его игре. Неожиданный интерес и жесткая опёка к себе со стороны Михаила была как нельзя некстати, поэтому он и торопил так Селивона, наказывая и принуждая к решительным действиям, вплоть до устранения Михаила.
  Однако уже несколько часов Селивон не ощущал присутствия Богомола в своей голове. Поэтому, решив, что с ненавистным Михаилом нужно кардинально разобраться, он приготовил бомбу. План был прост: в тюрьме, услышав, как некоторые политические разбирались со своими врагами, он тоже решил таким же образом разобраться со своим врагом...
  Уже три дня околоточный и его помощники сидели в засаде, поджидая Селивона, но желанной добычи всё не было и не было. Между тем они уже три дня не были на службе, и это сильно нервировало их.
  - Господин околоточный, вас срочно вызывают на службу! - посыльный зашёл в дом Михаила и отдал честь околоточному. - Господин урядник очень сердиты...
  - Иди и передай, что мы сидим в засаде! - прошипел околоточный: ему так понравилось здесь находиться, что служба показалась раем.
  - Передавал... А они-с приказали-с, вас!
  Михаил, который раз в эти дни носил с собой ларец с Богомолом, чтобы не теряя времени отвезти его куда-нибудь и спрятать, испугался. - А что ежели Селивон нападёт? Как быть без охраны?
  - А ежели сделать так: я даю вам мою коляску, а вы на ней съёздите к свому уряднику и передадите мою просьбу по продолжению охраны? И дополнительную оплату? - Михаил осторожно положил две пачки денег в один карман околоточного и одну - в другой. - А ваши помощники останутся здесь...
  Деньги в кармане помогли очень быстро уговориться околоточному, тем более, что не придётся идти пешком. И он кивнул. Довольный результатами сделки, он уселся в крытую коляску Михаила...
  Селивон, увидев выезжавшую коляску из дома Михаила, посчитал, что это ненавистный враг его и Богомола находится в ней. С криком: "Чтоб ты сдох!" он метнул в коляску бомбу.
  Взрыв на улице заставил вздрогнуть Михаила и метнуться к окну: на улице лежала лошадь, беспорядочно дрыгая ногами. Рядом лежало то, что сталось от коляски, а с краю в луже крови, обхватив уши ладонями, скорчившись, лежал человек...
  Селивон от взрыва оглох, в ушах и всей голове стояла невыносимая боль. Схватившись за голову, он застонал и присел на ноги там, где стоял... Так его и нашли помощники околоточного. Он без сопротивления дал себя скрутить, безостановочно бормоча. - Усё... Я выполнил это, Богомол... Топерича усё...
  Однако в это время ларец был в руках Михаила, который, закрыв глаза, тихо произнёс. - Это я должен был быть на его месте! Это я должен был быть... Я...
  О том, что виновник всего находится в его руках и беспомощно молчит, Михаил даже и не догадывался. В голове Михаила вертелась одна мысль. - Как спрятать надо этого Богомола, чтобы было понадёжней?
  Селивону дали десять лет каторги уже не как вору, а как политическому: власти решили, что это было покушение на чиновника, а значит, и на власть...
  
  - Может, понадёжней - это куда-нибудь подальше? Вон ведь, тайга, она какая: шаг шагнул в сторону и заблудился! - выскочившие из моего рта слова тогда мне даже показалось просто блестящим выходом из положения. - Спрятать эту заразу в тайге - и весь разговор!
  
  4.
  "Новониколаевск, май 1901 года.
  Я решил, что наилучшим выходом спрятать Богомола "понадёжней" будет запрятать его где-нибудь в тайге, подальше от людей. Поэтому через две недели после взрыва околоточного Селивоном и его отправки на каторгу, пойду по одному мне известному пути. Богомол должен быть хорошо спрятан так, чтобы ни одна душа, кроме меня не могла его найти!"
  "Дописываю через два месяца: в тайге меня нашёл Алёшка со своим другом остяком Николашкой уже без сознания. Они отвезли меня в аул остяков к родителям Николашки. Там и выходили. Если бы не остяки, вряд ли смог бы ходить, ведь я при падении со скалы сломал обе ноги и два ребра. Но Богомола спрятал надёжно!"
  
  - Как так? Он что, услышал мои мысли? - удивленно произношу, удивляясь тому, как все-таки странно организована жизнь. Перенос из одного времени в другое теперь уже меня не удивлял, но передача мыслей на расстоянии? Этого ещё не было!
  
  Несмотря на протесты Нины и Алёшки, Михаил решил идти один на Ману до крутых утёсов, в которых, по его мнению, должны были быть пещеры. Там в одной из них он и решил зарыть ларец с Богомолом.
  За прошедшие дни Михаил долго думал и никак не мог придумать, что же имел ввиду Ли Чен, когда предложил ему спрятать Богомола "понадёжней". В одном Михаил был согласен с ним. - Здесь, в городе оставлять его никак нельзя! В последний раз Селивон здесь устроил взрыв. Погиб ни в чём не повинный человек... А мог ведь взорвать всё в доме! Вот тогда погибли бы и Нина, и Алёшка и все остальные, кто был дома... А, значит, надо ларец спрятать подальше от дома! Где-нибудь, в тайге, например... Пусть ищет!
  И, навьючив лошадь инструментами для рытья твердой породы, простился с близкими. Ларец с Богомолом опустил в суму на лошади.
  Три дня и три ночи по реке Мане пролетели незаметно. Он уже прошёл несколько утёсов, но пока ни один из них не имел того, что искал Михаил. И опять потянулись дни и ночи.
  Лишь однажды на восходе солнца ему показалось, что на одном из утесов солнечный луч высветил тёмное пятно на крутом спуске. Сердце радостно забилось, подсказывая ему, что он на правильном пути. Чтобы запомнить это место, осмотрелся. Всё было как всегда, только вот в реке на самой середине торчал валун, который воды Маны огибали с двух сторон. Оставив лошадь внизу, он собрал в рюкзак необходимые инструменты, ларец с Богомолом, и начал долгий подъём к пятну на скале.
  Подниматься пришлось долго: местами скалы были так круты, что, казалось, подъём был вообще невозможен. Однако, вбивая крючья в трещины и завязывая узлы, он карабкался к своей цели.
  Солнышко собралось спрятаться за горизонт, когда Михаил добрался до своей цели: это действительно была небольшая расщелина, резко уходящая глубоко вниз.
  - Что делать? - он настойчиво искал выход из создавшегося положения.
  Вниз к лошади спускаться нельзя - темнело очень быстро, а путь вниз был долгий и нелёгкий. В расщелину спускаться - тоже опасно: в такой темноте можно было быстро упасть. И что внизу имелось - было пока тоже неясно. Остаться на месте и переждать ночь? На выходе из расщелины в виде пещеры была небольшая площадка, с которой, заснув, можно было упасть как в пещеру, так и на склон утёса. И всё-таки природная осторожность взяла верх: Михаил решил остаться на том месте, где оказался, и постараться не уснуть. Пристроив рюкзак к стене, он прибил крючок к стене и привязал себя верёвкой к крючку. Только после этого позволил себе закрыть глаза...
  Проснулся он от сильного шума и холода: зубы клацали, тело дрожало, а верёвка врезалась в грудь и плечи, рюкзак навалился на него, мешая дышать. Летучие мыши с криком проносились мимо, иногда царапая его. Сильно хотелось пить. И всё-таки он был цел!
  Восток алел зарёю, не предвещая ничего хорошего.
  - Надо спускаться! - решил Михаил и осторожно освободился от пут. Он вынул из рюкзака жбан с водой и напился: спасительная жидкость разлилась по всему телу, прекращая сотрясения тела от холода. Накинув на себя рюкзак, и взяв в руки верёвку, перекрестился и начал спуск в пещеру...
  Треск верёвки он скорее почувствовал, чем услышал. Жуткий страх змеёй вполз в душу, отравляя и заставляя замирать при каждом шорохе. - А вдруг? Даже думать не хотелось, что будет, если верёвка порвётся...
  Второй треск рвущейся верёвки был неожиданным: страх стрелой пронзил его мозг, парализуя руки и ноги. Так и не разжав руки с обрывком верёвки, Михаил летел вниз, не зная, как далеко ещё предстоит падать... Удар о жесткий камень сразу же выключил все краски из без того тёмного окружения: он потерял сознание от боли...
  Внезапно в его воображении возник Ли Чен, который сурово произнёс. - Спрячь ларец в яму и завали её камнями! А потом...
  Будто кто-то влил в него новые силы. Михаил, повернувшись с трудом и обливаясь потом, достал ларец и опустил его в находившуюся рядом яму. Словно ненормальный, не помня о полученных ранах, он заваливал яму с Богомолом камнями величиной с два кулака и более. Кода же дело было сделано, он посмотрел на светлую дыру вверху пещеры и тихо произнёс. - Я сделал это!
  И потерял сознание.
  5.
  В свои пятнадцать лет Алёшка сильно отличался от своих сверстников большим ростом и лохматой шевелюрой. Он почти всё свободное время проводил в походах по тайге, временами зарабатывая нарекания своих учителей за нерадивость в учении.
  Вот и в этот раз, обидевшись на отца за то, что тот, отправляясь в тайгу, не берёт его с собой, ушёл к знакомому охотнику остяку Николашке, жившему на реке Мане и трое суток не появлялся дома. Когда же вернулся, застал мать в слезах.
  - Ой, Алёшенька... Сердце моё стонет! Не иначе как с отцом опять что-то приключилось... Ведь один в тайгу пошёл! Тебе, как никому, известно: одному в тайгу ходить нельзя... - она посмотрела на сына снизу вверх восхищённо - вот ведь какой вымахал! И умоляюще произнесла. - Может, ты... С Николашкой... Боюсь я за него!
  Алексей уже давно перестал сердиться на отца, зная твёрдо одно: значит, по-другому было никак нельзя! А тут, видя, как тревожится мать, и сам начал переживать. Но тем и отличался Алёшка от товарищей, что был лёгок на подъём.
  - Мам, да ты не боись... Я мигом! И Николашку возьму с собой... Он охотник первеющий, все следы читат... Найдём батьку! - он говорил, а сам бросал один за другим инструмент в рюкзак. Последними загрузил воду, хлеб и шматок сала.
  Нина перекрестила и поцеловала сына: сейчас она им гордилась.
  И Алёшка это чувствовал. Он всегда хотел походить на Ли Чена, о котором часто рассказывала ему мать. Особенно сейчас, когда ему выдалась возможность пойти на поиски отца, он даже стал думать о том, как бы поступил Ли Чен на его месте. Решив, что без Николашки будет скучно, он направился к другу - остяку, который пришёл в гости.
  Как это ни странно, но Алёшке нравилась жизнь в этом походе. Николашка, как настоящий следопыт, рассмотрев следы от копыт лошади отца, взял след прямо от дома и ни на минуту не отпускал его. Ехали довольно быстро и то же расстояние проехали за сутки, начиная с рассвета и заканчивая закатом. К скале с пещерой приехали в полдень. Потоптавшись на месте некоторое время, Николашка пошёл в кусты, взяв ружьё на перевес. Алёшку же заинтересовали отпечатки сапог, которые вели прямо к скале. Скоро в его руках оказалась верёвка, привязанная одним концом к дереву и уходящая вверх.
  - Волки, однако, были... - тихо произнёс Николашка, вернувшись из кустов. - Конягу-то они съели...
  - Как ты думаешь... он там? - от волнения голос Алёшки пересох.
  Николашка ещё раз осмотрел следы, верёвку и кивнул головой. Алёшка, закрепив один конец на том же дереве и нагрузив на себя остальной моток верёвки, поплевал на ладошки и полез вверх, кивнув другу. - Будь здесь...
  Алёшка довольно быстро добрался до ращелины, похожей на пещеру и осмотрелся: ничто, кроме странно свободной верёвки, идущей вниз пещеры, не вызвало его следопытского внимания. Потянув её вверх, он быстро выдернул наверх размочалившийся остаток.
  - Так-так... Оборвалась! - не понимая, как такая крепкая верёвка могла порваться. - Значит...
  Ему даже думать не хотелось, что отец мог разбиться. Осторожно перебирая ногами, он начал спускаться вниз. Скоро глаза привыкли к темноте, царящей в пещере, а Алёшка всё спускался и спускался, пока ноги его не коснулись твёрдой поверхности.
  Он зажёг спичку и огляделся: недалеко от него на боку лежал отец. Кинувшись к нему, он увидел большую лужу крови и бледное лицо отца. Прислонившись к груди отца, неожиданно услышал тихое. - Тук -тук... Тук-тук...
  - Жив! Я знал... Я верил... - бормотал Алексей, укрепляя факел в камнях, который зажёг от спички. А сам руками ощупывал сантиметр за сантиметром руки и ноги отца. - Чё... Чё сломалося... Аха, вота... Нога... сломана... Ишшо одна... Похоже и рёбра...
  Он выхватил нож и отрезал лямки рюкзака: одна пошла на жгут правой ноги, вторая - на левую. Аккуратно привязав к своему поясу всё, что было в рюкзаках верёвкой отца, он своей веревкой привязал тело отца к своей спине. Так и двинулся вверх. Верёвка трещала под тяжестью двух тел, но не рвалась. После нескольких метров вверх дыхание сбилось, а руки налились свинцовой тяжестью. Тяжёлое тело отца сползало, заставляя верёвку, обвитую вокруг тела, впиваться в горло Алёшки. Он останавливался, поправлял то и дело тело отца и верёвку, и снова полз наверх...
  На площадке от усталости Алёшка упал, и какое-то время не шевелился.
  - Алёсыка! Алёсыка... - услышал он голос друга. - Ну, цё? Насол?
  - Нашёл... Нашёл... - Алёшка с трудом произносил такие дорогие сердцу слова: так в горле пересохло. - Разбился... он!
  - Алёсыка, спускай... тихонька... отеса! Я тута плиму...
  Неожиданно Алёшка оценил то, что предлагал его друг: если он начнёт спускаться с отцом, то, поскользнувшись сам, может погубить отца! В то же время, если потихоньку сначала спустить отца, а потом спуститься саму, вероятность удачи значительно больше. Сбросив вниз рюкзаки, огляделся вокруг, ища какую-нибудь палку. Скоро, обмотав две лесины, приложенные к телу отца, он начал осторожно стравливать верёвку. Ему казалось, что время остановилось: так устали руки. Но он продолжал осторожно стравливать верёвку, несмотря ни на что.
  - Есть... Алёсыка, спускайси!
  Если раньше он очень ждал этих слов, то сейчас был просто не готов к этому. Веревка вдруг ослабла, тяжесть куда-то исчезла, а он, без сил прислонился к камням пещеры. Отяжелевшие руки упали рядом...
  - Алёсыка... Отеса живой! Давай, спусыкайси...
  Слова Николашки, донёсшиеся откуда-то из далёкого основания горы, раньше бы его очень обрадовали, но сейчас сил на спуск уже не было.
  - Иду... - прохрипел он, удивляясь сам себе. Непонятно откуда взявшиеся силы, вдруг подняли усталое тело и изорванные в кровь руки ухватились за верёвку. Казалось, он раздвоился: один Алёшка, большой и усталый, остался там, наверху и не хотел спускаться. Однако другой, невидимый и непонятный своей настойчивостью заставлял его шаг за шагом спускаться вниз, не обращая внимания на болящие и кровоточащие раны... Каким-то чутьём Алёшка вдруг понял: этот второй теперь в его жизни самый главный!
  Когда ноги его коснулись земли, он, шатаясь от усталости, подошёл к отцу, над которым хлопотал довольный Николашка.
  - Алёсыка... Моя тута... лядом... Отеса нада туда! - Николашка уже срубил две небольшие сосны и сооружал из них транспорт для Михаила.
  Алёшка кивнул и как автомат выдернул верёвку из вбитых кольев и крючьев.
  Скоро Алёшка, ведя свою лошадь с отцом, лежащим на слегах из сосны, шёл за Николашкой, который вёл их в свой аул на Мане. Периодически они останавливались, чтобы посмотреть самочувствие Михаила: тот по-прежнему был без сознания.
  6.
  Михаил очнулся и застонал от боли в боку. Всё тело было словно заковано во что-то твёрдое. Вдруг прямо перед ним появилось, словно в тумане, лицо сына.
  - А-а-лё-ш-ка-а-а... - прошептал он, видя, как улыбается ему сын. И боль сменилась непонятной радостью. Глаза сами собой закрылись: темнота сменилась светом...
  Когда второй раз он открыл глаза, рядом с ним сидела девочка-подросток и внимательно смотрела на него. В горле у Михаила было так сухо, что он закашлялся. Каждое шевеление немедленно отдавалось болью во всём теле. Он невольно облизал засохшие губы. Однако девочка заметила его невольное движение и тут же поднесла тёплую терпкую жидкость к губам, потихоньку вливая её в его полуоткрытый рот. От разлившегося по телу тепла Михаилу снова захотелось спать. Закрывая ставшие тяжелыми глаза, он всё же успел услышать девичий голос. - Алёсыка, отеса озыла...
  Теперь, каждый раз открывая глаза, он видел эту черноволосую девочку с косичками, которая тут же поила его вкусной и ароматной жидкостью, вливающую силы в его ослабший организм. Однажды, набравшись сил, он прошептал. - Алёшка...
  - Алёсыка... ехать домой... сказать... отеса зывая! - произнесла она, прикладывая в очередной раз к губам чашку с животворным отваром. - Скола плиехать...
  - Где я? Как ... я... тут... - он хотел сказать "оказался", но сил ещё было мало.
  - Алёсыка... Отеса... пливезти... - она посмотрела на Михаила и, показав на него пальцем, добавила. - Сыбко плохая... быть...
  Силы опять его покинули, глаза закрылись, хотя в душе стало очень хорошо. - Значит, сын нашёл меня... А эти хорошие люди откачали... Сынок... Нина... Я очень люблю вас...
  И одинокая слеза скатилась по небритой щеке...
  Когда он проснулся в очередной раз, рядом сидела Нина и смотрела на него своими ясными глазами. Поодаль и сзади стоял Алёшка и эта девочка-подросток. А ещё дальше - таёжный друг сына Николашка, его отец и мать. Он попытался поднять голову, но не смог: всё тело его было заковано во что-то твёрдое, но тёплое и приятное.
  - Ну-ну, непоседа... - улыбаясь, произнесла Нина. - Хоть один разок над тобой покомандую, пока ты в глине! Очнулся, родненький... И чего тебя понесло куда-то в тайгу?
  Словно молнией ударило в голову Михаила. - А как же Богомол? Я его спрятал или нет?
  И обмяк, вспомнив, как руками загребал яму с ненавистным ларцем. - Значит, всё-таки спрятал! Тогда можно и подлечиться...
  
  Тетрадь закончилась... Какое-то странное чувство вдруг охватило меня. Прокатившаяся вихрем жизнь нескольких моих предков заставляла задуматься над всем тем, что окружало меня. - А, может, это было тогда, очень давно? И с нами не имеет ничего общего?
  Однако вся эта мистическая мишура меня совсем не трогала, и голова искала другое и более важное. - Брошка... Она, наверное, должна стоить миллионы!
  С этого момента во мне что-то перевернулось, и в голову пришла достаточно конкретная мысль. - А что если кто-то из этих записок ищет то место, где спрятана брошка? И это место описано в одной из тетрадей?
  Чем больше я раздумывал над этим, тем больше хотелось узнать, что же было дальше и страшнее придумавались картины. И возник один очень важный вопрос. - Кто это может быть?
  Ещё когда вытаскивал вторую тетрадь, я обратил внимание на то, что она как-то странно прилипла к третьей, которую сразу и не заметил. Тогда разбираться во всём мне не захотелось, но теперь волей-неволей пришлось. Когда же вытащил вторую тетрадь из папки, моему удивлению не было предела - большая часть обложки тетради была сгоревшей, остальная - черно-копченой. Первый лист на одну четверть представлял серо-копченый кусок записи, а остального не было. Второй лист только на одну треть остался целым, остальной части листа не было совсем. Остальные листы местами подгорели.
  - Ничего себе... Это что же такое с ним стало? - пробормотал я с удивлением рассматривая. - В огне печной трубы дома он побывал, что ли?
  Подумав, что тетради лежали в тайнике у печной трубы и печной огонь мог как-то попадать туда и повредить тетрадь, успокоился и открыл то, что осталось от записей во второй тетради.
   
  Часть 2. Дневник Алексея
  
  Глава 1. Алексей и Селивон
  1.
   "Тайга вверх по реке Мана, июнь 1910 год.
  По совету отца стал вести дневник. Я - геолог! Встреча с Веркой-охотницей на Мане у остяков. Учу её говорить, читать, писать. Похоже я влюбился... Женюсь! И родители согласны. Медовый месяц мы с Верой провели в тайге. Ли Чен предупредил - слуга Богомола близко!"
  
  - Так, так... Вот и прадед с прабабкой появились... - подумал я и улыбнулся довольно. - Вот, значит, где вы встретились...
  
  - Алёшка, может, хватит бегать по тайге? - улыбаясь, спросила Алексея Нина Николаевна, когда сын, закончив Горное училище в Екатеринбурге, вернулся в Новониколаевск инженером-геологом. - Ведь стареем... Пора кому-то осваивать торговое дело. Кто нам с отцом на смену придёт?
  - Мам, да ты чего? Какие же вы старые? - отшучивался Алексей, собираясь в тайгу, по которой уже успел соскучиться. - Да и не могу я: уже принят на работу геологом и задание имею... Ты же сама хотела, чтобы я был геологом! Вот я и выучился...
  Нина Николаевна вздохнула: всё это было действительно так. Но сейчас было так не охота его отпускать куда-то в тайгу. И обняв и поцеловав сына, перекрестила незаметно.
  Алексей аккуратно зарисовывал на карту один за другим утёсы и береговую линию реки Маны, помечая, из каких пород состоят эти утёсы. Он собирал разные минералы для отчёта и размещал их по мешочкам, делая пометки. От близкого выстрела он вздрогнул и тут же повернулся: недалеко от него стояла невысокая девушка лет шестнадцати - семнадцати в куклянке и кысах с дымящимся от выстрела ружьём. Рядом с ней стояла дымчато-серая лайка и внимательно смотрела куда-то рядом с Алексеем. Переведя взгляд на это место, он увидел большую гадюку, дёргающуюся в предсмертных конвульсиях.
  Неожиданно лайка, сделав небольшой прыжок вперёд, опять зарычала. Девушка, быстро вскинув ружьё, выстрелила и в воздухе, подпрыгнув и извиваясь всем телом в своём последнем прыжке, показалась ещё одна большая гадюка.
  Не обращая внимания на Алексея, девушка ещё несколько раз выстрелила в таких же больших змей, и ещё ждала их появления.
  Теперь у Алексея появилась возможность получше рассмотреть эту девушку.
  - Чёрные волосы, круглое лицо. Не иначе - остячка! - подумал он. - А глаза большие, как у наших девок...
  - Ты кто? - спросил он, видя, что охотница направляется к нему.
  - Я Верка, однако. А ты? Зачем стусис, змей созываес? Зить надоело? У них сяз свадьбы...
  - Верка... Верка... - Алексей напряг память. Только одна Верка - охотница была знакома ему, и это была маленькая сестра его друга Николашки. Но ведь в последний раз он её видел четыре года назад. - А ты не Николашкина сестра будешь?
  - Его! А ты, никак, Алёсыка? Плиехал? Токо и научился стусять по камням?
  Ещё один выстрел Верки - охотницы ясно дал ему понять, что гадюки не шутят. И он поднялся на утёс к охотнице. Они ушли с опасного места и развели костёр, на котором охотница тут же начала готовить еду. Он смотрел на девушку и понимал, что такую искусницу больше не может называть Верка.
  - Вера, сколько тебе лет? - неожиданно спросил Алексей, поужинав жареным зайцем.
  - Много... - задумчиво ответила та, зажаривая подстреленного зайца на костре. - А как твоя отеса? Зив-здолов?
  - Да... И часто тебя с родителями вспоминает... Они живы? А ты не похожа на остячку...
  - Мать мой лусская... Тли года назад в тайге плопали с отеса... Мне потома сказали, они убиты ланеный медведь. Вот мы с Николаской остались...
  - А где Николашка?
  - А чо ему сдеетси, в тайгу посла...
  Алексею было просто и хорошо с этой девушкой, и глаза сами начали закрываться. Охотница, сделав дымный костёр, легла к его спине своей спиной, согревая своим телом. Ружьё так и осталось в руках, хотя и оставила она охранять их свою верную Белку.
  Острый и приятный запах пищи ударил по ноздрям проснувшегося Алексея. У костра уже хлопотала Вера, недалеко от неё лежала верная Белка и грызла косточки.
  - Однако, пола вставати... - как бы, между прочим, произнесла она, давно заметив проснувшегося Алексея. - Усканы узо свалилися, куды с доблом ! Пола умыватиси...
  Алексей даже сразу и не понял, кому предназначены эти слова, но услышав, что пришла пора умываться, ухмыльнулся, сел, потянулся и пошёл к реке.
  Первые лучи утреннего солнца ещё не набрали своей обычной силы, но уже создавали ту неповторимую атмосферу любви и добра в душе человека, как бы незримо сообщая ему о начале чего-то нового и хорошего.
  Выбрав себе место поудобнее, Алексей начал плескать в лицо чистую холодную воду. Руки сами собой тут же ощутили жесткую колючесть шеи и бороды. Здесь в тайге совсем не требовалось бриться, и рыжая бородка ему сейчас как никогда была к лицу. Поэтому, бросая в лицо огромные охапки воды, он млел от удовольствия.
  - Интересно, она сама-то умывалась или нет? - поднимаясь к костру, подумал он.
  Увидев её чистое лицо и руки, он был приятно удивлён тем, что не ошибся в ожиданиях...
  Дни шли за днями. Вечерами Алексей учил Веру говорить, считать, читать, писать, а днём искал свои камни. Вера оказалась очень способной ученицей и схватывала всё на лету.
  Наконец, всё необходимые материалы были собраны, и пришла пора расставаться с Маной, таёжным бытом и Верой. Всю дорогу Алексей молчал: что-то тяжелым грузом давило на душу и мешало обычным разговорам с Верой.
  - Однако, мне пора... Город уже рядом... - Вера остановила свою лошадь и посмотрела на него. Глаза её вдруг затуманились набежавшей слезой, улыбка скривилась.
  Молодой геолог прекрасно знал, что удерживать более эту девушку он не имеет права, с трудом улыбнулся ей в ответ. Чтобы как-то скрыть набежавшую слезу, он протянул руку к Белке и пошевелил ей шерсть. Лайка благодарно лизнула его руку.
  - Спасибо тебе, Вера! За всё... - в горле его пересохло, слова с трудом вылетали изо рта. - Прощай...
  Охотница без слов кивнула ему в ответ, положила руку на голову своей верной Белке, повернула лошадь и через мгновение растворилась в лесу. Алексей долго стоял и смотрел ей в след и, неожиданно обрадовавшись её появлению вновь, заулыбался. Вера махнула ему рукой и вновь растворилась в темном лесу. Алексей же махал ей рукой до тех пор, пока большое дерево не заслонило, а овраг не поглотил её... Лишь после этого он направил свою лошадь к городу.
  2.
  - Какой же ты чёрный! Ну, чисто леший... - засмеялась мать, увидев многодневную черную бороду и усы сына.
  Алексей сбривал с сожалением свою бороду и усы: вместе с ними уходила память о той лесной девушке, которая всё это время сопровождала его по своей охоте, создавала ему неповторимый лесной быт. Но нужно было ехать к горнозаводчику Пантелееву с докладом.
  Пантелеев был не только доволен объёмами собранных материалов, но и его докладом. В результате Алексею был назначен хороший оклад и должность горного инженера.
  А через полмесяца ноги сами несли его на Змеиную горку, где Вера убила опасных гадюк, и они впервые встретились. Неожиданно ему пришла в голову одна мысль. - Не появись тогда Вера на горке, сегодня уже ничего бы не было!
   Он улыбнулся этой мысли, потому что она оправдывала его появление здесь. Его стремление сюда. Воспоминания унесли его в то время. - Вот она подходит... Стреляет в гадюк, улыбается... Как улыбается? Почему не помню?
  Нервная дрожь вдруг охватила огромного Алексея. - Не может быть! Как он посмел забыть её улыбку?
  И кто-то внутри начал чем-то вызывать боль. - Сам виноват! А кто так с ней расстался? Разве ты не мог удержать эту женщину? Мог! А ты? Плохо простился... Не сказал ей главного... Вот и потерял! И, быть может, навсегда! Какой же ты идиот!
  И словно в ответ ему уже другой начал оправдывать. - Я же не мог ей сказать... Мне же нужно было на работу... Как бы я матери её представил?
  Однако первый был строг. - Мог... Мог сказать... Должен был сказать! Ведь ты её любишь...
  Мысли в голове сшибались и путались, то мешая друг другу, то исчезали, пугая хозяина образовавшейся пустотой. Но самого главного они добились: Алексей торопился к месту первого свидания с той, которую полюбил всем сердцем. Вот в этом он был уже уверен!
  Тот утёс, на котором они с Верой встретились, был пуст. Мана же по-прежнему несла свои чистые воды мимо, не обращая внимания на проблемы какого-то высокого человека с ёжиком светлых волос. И всё-таки она помогла: мысли его как-то незаметно успокоились.
  - Какой же я дурак! - Алексей смотрел на бегущую гладь реки и улыбался. - Не зря же приснился мне сегодня Ли Чен! Это сюда он показывал пальцем... Значит я должен быть здесь! И Вера придёт... И я скажу ей всё!
  Как будто огромная тяжесть свалилась с души: стало легко и просто! Вдохнув воздуха, он смотрел на воду. Вспомнился отец и его слова. - Если приснится Ли Чен: верь ему как мне... Это мой и твой ангел-хранитель!
  Вдруг что-то мягкое и тёплое уткнулось ему в ногу. Алексей вздрогнул и наклонился: знакомая собачья морда Белки смотрела на него своими большими собачьими глазами, укоризненно говоря. - Эх, ты, паря, почему мою хозяйку оставил?
  Не успел он ответить ей, как услышал насмешливый женский голос. - Однако, кому-то мало показалось трёх гадюк!
  Алексей резко повернулся к той, к которой так стремился: сердце радостно забилось, улыбка блаженного появилась на лице, а слова сами понеслись ей навстречу. - Я тебя ждал, Вера!
  Белка довольно смотрела на двух ненормальных молодых людей, которые почему-то сначала расстались, потом долго мучались один без другого, приходили на этот утёс, и вдруг кинулись друг к другу...
  - Ну что это за жизнь такая собачья у людей? - подумала, наверное, Белка, смотря на влюбленных. - Нет, чтобы как порядочные собаки, сначала со мной поздороваться, ведь я первая пришла... Бросились обниматься! Даже друг друга не обнюхали, не приласкали... Ох, уж эти люди! Всё у них не так как надо!
  И отошла подальше. - Мало ли что у этих ненормальных на уме!
  Алексей и Вера стояли друг против друга и, не мигая, смотрели в глаза друг друга.
  - Как же ты здесь оказалась? Ведь ты же не знала, когда я освобожусь... - улыбаясь, спрашивали его глаза.
  - Ноги сами принесли... Я почуяла, как Белка... - отвечали её глаза.
  Белка, которой это всё уже надоело, вдруг гавкнула громко, повернув голову на бок, а потом поставив её прямо.
  - Ты чё? - спросила её хозяйка.
  Та повернула голову в сторону их бывшей стоянки и опять гавкнула.
  Молодые люди, посмотрев друг на друга, весело рассмеялись.
  - Ну, что, не пора ли тебе браться за привычную работу? - Алексей обнял Веру и повёл к стоянке.
  - Похоже, пора... - кивнув головой, призналась довольно охотница. За это время она научилась выговаривать "р".
  В этот раз, не имея сил больше расставаться, они оба собирали хворост для костра, вместе ходили за водой, всё время держась за руки.
  Как-то у реки сами собой встретились их губы, чтобы уже не расставаться. Но и этого двум искателям приключений оказалось недостаточно: желание исследовать всё, что было ранее им неизвестно друг о друге, захватило их целиком...
  Они купались в реке, на мгновение расставаясь, чтобы снова находить повод встретиться губам, рукам, коже... Казалось, холодная вода должна была охладить их пыл, но, наоборот, даже заставила снять с себя всё. Увидев себя такими, они просто сошли с ума...
  Наверное, именно так думала Белка, увидев голых молодых людей, бросившихся в объятия друг к другу, гладящих и целующих кожу, грудь, бедра... И, отвернувшись, пошла к костру: она по своему опыту знала, чем всё это кончается!
  Алексей и Вера лежали на берегу Маны на куклянке и улыбались, вспоминая про себя то, что вытворяли совсем недавно.
  
  16. Купание в реке Мана
  3.
  - Я хочу, чтобы ты стала моей женой! - вдруг выпалил Алексей. - Я люблю тебя...
  - Я топерича итак твоя жена... Чё те надо ишшо? - спокойно, как само собой разумеющееся произнесла Вера.
  - Я хочу в церкви... Чтоб как у всех!
  - Вы грамотны, богаты, а я кто? Охотница из тайги: ни кола, ни двора... - заметила, разом погрустнев, Вера. - Не признают меня твои родители таку!
  - Ты, верно, не знаешь моих... - усмехнулся Алексей, закрыв пальцем ей рот. - Пойдём! Мне без тебя никак нельзя...
  Вечерняя заря позолотила горизонт.
  - Ладно, обождём до зорьки, а там... - и грустно добавила. - Только и крестика у меня нету...
  Алексей довольно заулыбался. Покончив с ужином, влюбленная парочка улеглась в спальный мешок Алексея и до утра закрепляла всё то, что познала на берегу. Утихомирились они только под утро под неусыпным контролем Белки.
  На следующий день к вечеру они пришли в родной дом Алексея. Верная Белка хотела проследовать за ними и до горницы, да огромный хозяйский пёс Пушок заинтересованным рыком объяснил её место.
  Нина Николаевна внимательно рассматривала охотницу, прямо стоящую перед ней, и решала про себя. - Кто ты сыну? Враг или друг? Или просто приживалка?
  - Я друг твоего сына! И пока жива, буду его беречь и охранять! - говорили глаза девушки, нисколько не смущаясь пристального взгляда матери любимого.
  И длилось это всего какое-то мгновение, а сказано было самое главное для них обеих. И улыбнулись друг другу, поняв всё до конца.
  Михаил, хромая вышел из комнаты. - Вера, спасительница моя... Я рад, что ты здесь!
  Алексей, взяв руку Веры, встал на колени перед ним. Вера тут же последовала за ним. - Отец, мама! Благословите нас! Мы любим друг друга, и хотим всегда быть вместе!
  - Мать, давай-ка иконку! Дождались и мы с тобой... Вот и Алёшка нашёл своё счастье! - бормотал Михаил, радостно принимая икону от Нины. - Благослови вас Бог! Будьте счастливы, берегите друг друга!
  Свадьбу, в срок, назначенный дьяконом, отгуляли просто и без происшествий. Вера сидела в белом подвенечном платье и была необычайно хороша. Под стать ей был и Алексей... Как ни уговаривали родители, Алексей и Вера решили провести медовый месяц в тайге.
  С мокрыми глазами от слёз провожали молодожёнов Нина и Михаил. А из большой дыры в заборе печально провожали Белку чёрные глаза Пушка, рыком выражавшего своё недовольство людьми, разлучающих его с подружкой, ставшей такой любезной его собачьему сердцу ...
  Вот уже четыре недели они наслаждались тайгой и общением, занимаясь геологоразведкой.
  Как-то однажды лай Белки и стоны Алексея разбудили Веру рано утром.
  - Ты чего, Алёша? - Вера трясла за плечо, стонущего во сне мужа. - Что-то плохое приснилось?
  Алексей сел, ошалело смотря вокруг ничего не понимающими глазами. Дрожь охватила его.
  - Алёша, милый, успокойся! - она гладила его лицо, глаза, брови, руки. И приводила его в чувство. - Это пройдёт! Это было во сне....
  Глаза Алексея медленно становились прежними. Наконец, он обнял её и поцеловал. Только тогда Вера почувствовала своего прежнего мужа.
  - Что-то очень плохое идёт! Ли Чен приснился, коснулся моей правой руки и предупредил - произнёс он, показывая на своё правое плечо.- Надо быть осторожными! Слуга Богомола близко...
  Вера, осмотрев одежду на плече, не нашла ничего подозрительного. Тогда, расстегнув ворот, отвернула рубаху и обнажила плечо: на плече грудой красных родинок красовался Богомол.
  - У меня такого ничего не было... раньше! - удивился Алексей. - Это что-то означает... Надо спросить у отца: он много мне про Ли Чена рассказывал... Я и тебе расскажу...
  А через три дня открывали дверь родного дома. Белка, шмыгнув в дырку, уже облизывала Пушка, радостным ворчанием встречавшего её появление.
  Когда Алексей, оставшись с отцом наедине, задал ему вопрос. - Батя, что означает этот сон? И почему его что-то подняло и понесло сюда?
  Михаил рассказал ему и про родинки, и про место, где спрятан ларец с Богомолом, и Мотьку, и про Селивона, ставшего слугой Богомола.
  - А у тебя такие родинки есть? - спросил Алексей, желавший увидеть их у отца.
  - Есть! - произнёс Михаил, обнажив правое плечо.
  И Алексей увидел такие же родинки, как и у себя.
  - Так что же это значит? - ощущение чего-то значительного в своей жизни начало проявляться в душе сына.
  - А то и значит, что нам теперь вдвоём понадобится защищать людей от этого чудовища! - вздохнул отец. - Видать большая сила черная идёт с Селивоном...
  - Так он же на каторге уже сколько лет... - попробовал успокоить Алексей отца: тот был мрачнее тучи. - Оттуда не сбежишь!
  - Кто знает, кто знает... - уклончиво ответил отец.
  4.
  Уже четыре года прошло, как Селивон находился на каторге в Минусинске в одной камере с политическими. Сначала был сильно обижен за то, что его, честного вора, посадили в камеру с интеллигентами. Его молчание политические приняли за принципиальное отношение к аресту и не стали устраивать проверки.
  Но, если всех мелких уголовников гоняли на работы, то политических и воров не трогали. Кроме того, неожиданно для себя Селивон сделал вывод о том, что жизнь воров и политических в чём-то похожи. Так, и те и другие создавали свои правила, свои клички и общак из денег, назначали кассира, завязывали связи с внешним миром, подкупали охрану, а так же выбирали пахана - старшего. И жили припеваючи.
  Подумав хорошо, Селивон решил остаться там, где оказался. И не прогадал: от нечего делать, политические начали его обучать грамоте. Ближе всех он сошёлся с Сергеем Николаевичем Курбатовым из Новониколаевска. Это он начал хлопотать об условно - досрочном освобождении Селивона, найдя на воле адвоката, который смог снизить срок. Так Селивон оказался на свободе, но за это он должен был выполнять определенную работу.
  - Ежели Короб подкузьмит, уйду к ворам! - решил он, выходя из поезда в Новониколаевске. Он знал, что кличка "Короб" принадлежала его наставнику по камере, имея записку друзьям и письмо домой которое он вёз в кармане.
  Как и объяснял Короб, домик его оказался на окраине. Высокий забор окружал домик. Ударив ногой в тесовые ворота, Селивон, примкнул к щели и с интересом разглядывал его содержимое.
  Неожиданно в дверную щель высунулась девичья голова, которая, увидев, что из щели в низу дверей торчат мужские штаны, крикнула. - Ой, подождите, я щаз!
  И исчезла. А через несколько минут она уже стучала засовом и щеколдой.
  Селивон, лишённый женской ласки за годы каторги, тут же принялся разглядывать женское тело. Бессовестно уставившись на большую грудь девушки и бёдра, налившиеся соком зрелости, отметил круглое лицо с веснушками, полные губки и маленький носик.
  - Ой, а вы кто? - её большие голубые глазки с интересом смотрели на пришельца, не подозревая, какие шальные мысли начали гулять в его голове.
  Не в силах спрятать набежавшее возбуждение, Селивон молча передал ей письмо. Увидев письмо, она сразу поняла, откуда посланец и тут же смутилась.
  - Ну, что же вы... - проговорила она убаюкивающим голосом и, схватив его за руку, повела в дом. - Проходите!
  У стола сидела строгая невысокая женщина с сединой в волосах и пенсне на сухощавом лице. Девушка тут же передала письмо ей. Даже не взглянув на Селивона, та нервно развернула письмо и быстро пробежала по строчкам.
  - Что? И это всё? - неожиданно выкрикнула и завизжала она. - Идол проклятый! Он, значит, отдыхает себе на каторге, а мы как проклятые! Ишь, лафа подвалила!
  - Гадюка... - разозлился про себя Селивон. - Какой момент испортила!
  Ничего не говоря, он развернулся и пошёл прочь.
  - Ты, паря, на мать не обрашшай вниманья! - девичья рука легла на его плечо. - Она у нас завсегда такая... Ты приходи!
  Селивон ещё раз окинул взором выпуклости девушки, кивнул ей и пошёл по второму адресу. На конспиративной явке, прочитав рекомендацию Короба, его хлопнули по плечу, сказав: "Пойдём, товарищ!", повели куда-то на квартиру, выдали денег на одежду и питание, а так же сказали, что ждут завтра там же в восемь часов. Так началась революционная деятельность боевика Селивона Любарского...
  5.
  В тот же вечер он был у дома Курбатовых. И не зря - девушка выглянула в окошко и через некоторое время вышла к нему.
  - Селивон! - поклонившись ей, улыбался Селивон, пожирая её глазами.
  - Женя! - протянув руку, представилась она. - Так что-то вы хотели мне сказать об отце?
  - Предлагаю прогуляться к реке... Это долгая история...
  Селивон подхватил её под руку и направился к реке. В нём впервые боролись два чувства: необузданного влечения к этой девушке и осторожности на основе интуиции, что с ней можно достичь большего, создав семью, чем просто изнасиловать.
  - Нет... Мы с вами совсем не знакомы... - кое-как выговорила девушка, совершенно не понимая, зачем рассматривает его брови, сросшиеся на переносице. Какое-то безропотное согласие со всем, что говорит и делает этот незнакомец, вдруг охватило её.
  - Да? - брови его быстро поднялись и опустились. Почему-то щелкнув каблуками, он поцеловал её ручку и представился. - Селивон Любарский! Друг вашего отца...
  - Женя Курбатова... - опустив глаза и дрожа всем телом, представилась она.
  Поцелуй руки девушки неожиданно для самого Селивона обжег душу: яркими вспышками одна за другой вспомнились ему его женщины! Это чувство было ему хорошо знакомо - так в его груди собиралась буря и то, что бывало после этого, тоже было хорошо знакомо... Только вот оказия - Селивон-то стал другим! Ему сорок два года и нужна основательность во всём... Нужны большие деньги, статус, жена и место под солнцем в первую очередь! И внутренний голос запел свою песню. - Сдурел? Бабы не видел, жеребец хренов? Покори её, женись, денег наворуй, а уж тогда имей баб сколько захочешь!
  Увидев, что Селивон ведет себя очень корректно, не торопится добиваться её тела, а рассказывает спокойно о том, как живет отец на каторге, чем занимается, о чем думает, Женя стала понемногу проникаться к своему новому знакомому. Так и прошла их первая встреча.
  - Можно ли мне ещё к вам прийти? - поинтересовался Селивон, как ни в чем не бывало.
  - Конечно... Приходите завтра! - улыбаясь, она прощалась, надеясь на новую встречу.
  Селивон поклонился, улыбнулся и пошел прочь. Через несколько минут он был в публичном доме и полночи терзал одну за другой услужливых барышень...
  На следующий день в то же время он был у дома Курбатовых с цветами, с нетерпением поглядывая на двери. Женю ждать долго не пришлось. Счастливая от полученных роз, она непринужденно болтала о том и о сём, игриво поглядывая на Селивона, который еле сдерживал свою плоть. На прощание Женя позволила Селивону поцеловать себя в щечку... За это он потом хорошо отыгрался на услужливых барышнях в публичном доме...
  Женя стояла у окна, нетерпеливо дожидаясь того, о ком промечтала всю ночь, и поняла, что любит.
   Селивон появился неожиданно на коляске с букетом цветов в белом костюме и помахал ей рукой.
  Только с третьей встречи, когда удостоверился в её любви, он позволил себе прикоснуться к её телу в постели... Не зря же столько времени обучался среди интеллигентов на каторге! А потом дал полную волю своему волчьему аппетиту...
  Женя, впервые познав мужчину как женщина, стонала, кричала, теряла сознание в объятиях Селивона, а, очнувшись, прошептала. - Я люблю тебя...
  А через некоторое время Селивон и Женя сыграли свадьбу. Поняв, что беременна, Женя была счастлива...
  Меж тем месяц проверок и обучения пролетел незаметно. Теперь его все звали "Товарищ Клим" и он полностью включился в деятельность боевой революционной группы. Доставка оружия, которой он занимался, была довольно однообразным делом: жесткие рамки, в которые поставили его товарищи, мешали свободолюбивому характеру Селивона. Но он терпел и работал.
  После многократных самостоятельных поездок ему всё же поверили и разрешили разработать самому маршрут доставки оружия и взрывчатки. Однако "товарищ Клим", прошедший хорошую воровскую школу, не пошёл стандартным путём, предусмотренным для таких групп, а выбрал свой. Как потом оказалось, из пяти групп, отправленных с аналогичным заданием, только он один и прибыл на место. Всех остальных захватила царская охранка. И всё-таки ему сделали внушение за нарушение дисциплины. Тот же результат был получен и на второй раз: теперь посчитать случайностью его работу язык повернулся только у двоих товарищей.
  Когда же он привёз оружие совместно с другими революционерами, действующими строго по инструкции, их взяла царская охранка в кольцо. Однако и в этот раз, организовав шумиху, незаметно скрылся от полиции и охранки вместе с оружием... Остальные революционеры были схвачены. Разбирательство методов, которыми пользовался "товарищ Клим" показало, что он мог запросто войти в контакт с ворами или с их помощью решить неразрешимые проблемы. Это привело к тому, что партийцы разделились на две категории: первые считали, что у "товарища Клима" настоящий талант к рискованным операциям. Другие же считали, что он работает на воровское сообщество или является стукачем охранки и должен быть изгнан из их рядов.
  Неожиданно, действуя строго по инструкции в следующей поездке, он был схвачен охранкой и отправится на каторгу в Туруханск. А Женя 18 февраля 1905 года родит мальчика, которого назовут Набук (что дословно обзначает "НАше БУдущее - Коммунизм") Любарский...
  
  - Да-а-а, а я-то думал, почему мне неплохо здесь, в тайге! Может, это от прадеда и прабабки досталось? - подумал я, подкидывая толстые ветки в костер. В благодарность мне тот затрещал, заискрился. А я, усевшись поудобней, смотрел на звездное небо и думал о том, как всё в этом мире связано.
  Я осторожно брал полусгоревшие страницы дневника, пытаясь хоть что-то рассмотреть в свете костра, и мотал от огорчения головой. Бросил давно бы это пустое дело, да любопытство не позволяло. Так и перелистывал их, пока не дошел до текста, который смог прочитать.
  - Странно... Похоже писал кто-то другой... - подумал я, сравнивая буквы в тексте. Во-первых, первый текст был написал карандашем и неровно, а этот был написан чернилами. Во-вторых, первый текст был написал вкривь и вкось, а второй - ровно...
  
  6.
  "Новониколаевск, 12 марта 1918 года.
  Михаилу приснился Ли Чен, который сказал: "Слуга Богомола близко. Берегись сам и береги Богомола". Отец ушел в тайгу. На него напали люди Селивона: он теперь комиссар. Я опоздал: отца убили. Но и Селивона теперь тоже нет.
  Нас уволили с работы. В городе начались перестрелки, везде гибнут люди. Убита Нина Николаевна. Её похоронили рядом с мужем Михаилом. Решили жить в тайге. Брат Веры нам показал хорошее место"
  
  Не сразу удалось войти в ритм с тем временем, хоть и глазел долго на огонь...
  
  ... Слухи о том, что в Российском государстве сменилась власть и какая она, быстро дошли до Сибири. И всё забурлило...
  Михаил с криком вскочил с кровати, покрытый холодным потом.
  - Ты чего? - с тревогой спросила Нина Николаевна. - Опять Богомол приснился?
  - Нет... - Михаил с трудом возвращался к реальности. - Ли Чен предупреждает: "Слуга Богомола близко. Берегись сам и береги Богомола".
  - Ну и что? Что собираешься делать? - понимая, что на этот раз всё может быть гораздо хуже, чем это было в прошлый раз, Нина Николаевна предложила. - Опять в тайгу? Ты бы хоть Алексея с собой взял, ведь тебе пятьдесят шесть лет и хромаешь! И он, как назло, где-то в тайге!
  - Собирай... Ухожу немедленно! - вздохнув, произнес Михаил и начал умываться, одеваться, собирать свой рюкзак и оружие. - Я же на коне поеду, а не пешком! Ты Алексею ничего не говори, пусть работу поищет, вместо того, чтобы по тайге ходить... Всё ещё не так страшно!
  Позавтракав, подошел к Нине и стал прощаться, как будто навсегда уходит. - Прощай, Нина... Мне всегда было хорошо с тобой, любимая!
  Слёзы выступили на его небритом лице.
  Нина тоже поняла, что пришел час прощания, возможно навсегда. - И я ни о чём не жалею! Тебя любила всегда... Сын вон какой вырос... Внук и внучка есть... Жизнь прожита не зря! Спасибо тебе, любимый!
  Они поцеловались. С трудом отнимая жену от себя, Михаил заставил себя повернуться, прощально махнув ей рукой. Нина бросилась в след за ним и успела только с крыльца махнуть прощально мужу: Михаил уже выезжал из ворот дома.
  Она долго стояла на крыльце: состояние полного безразличия охватило её. Не понимая ещё, что вместе с Михаилом уходит её смысл жизни, Нина стояла и смотрела, как он вместе с конём превращается в точку...
  Свист и гиканье, а также резкий стук в дверь. - А ну, открывай!
  Стоило Нине Николаевне только открыть дверь, как тут же на коне въехал Селивон, толкнув её ногой. - Хде этот хадёныш? Подавайте Мишку немедленно!
  - Нет его дома! - крикнула Нина Николаевна, вставая с земли и отряхиваясь. - Не знаю где! А ты, подлая душа, уходи по добру по здорову!
  - Чё?! Ты мне, комиссару, бушь командовать, чё делать? - Селивон замахнулся и ударил плёткой Нину Николаевну
  Выстрел с крыльца заставил взрогнуть коня, который присев, даже чуть подпрыгнул, едва не скинув Селивона. - А ну, убирайся, гад ползучий! И своих гаденышей забери! Ещё шаг и получишь пулю в лоб!
  - Селивон, поехали отсюда! - начали упрашивать его конники. - Один чёрт, Михаила здесь уже нет!
  - Ладно! - Селивон разыгрывал из себя комиссара, который вникает в нужды своих людей. - А вы ишшо у мене попляшите, стерьвы... Знаю, куды он направилси!
  Со злостью стеганув своего коня из-за того, что не успели захватить Михаила и показав кулак Верке - охотнице, бросился в погоню.
  К вечеру с охоты приехал Алексей, на неделю сделав запас мяса семье. И первое, что заметил, это слёзы в глазах жены.
  - Что случилось? - поцеловав жену и, поклонившись матери, произнёс он. - С Петькой что-то?
  - Нет, с отцом... - тихо произнесла Вера, которой Нина Николаевна всё рассказала утром. - В тайгу поехал... Селивон Богомолку опять ищет, а отец хочет перепрятать!
  - А как же я с ними разминулся? - подумал Алексей, прорабатывая в голове всю ситуацию. - Так-так... Значит они поехали не той дорогой... Но и отца я тоже не видел... Значит, они могут его нагнать!
  Быстро поужинав, набрал запас патронов с пулями для волка и медведя, крикнув матери и жене: "Я скоро!", Алексей прыгнул на коня, успев сказать Петьке. - Береги мать и бабушку! Ты теперь главный в семье, понял?
  - Понял... - крикнул в ответ Петька, важно выпятив грудь.
  7.
  В Сибири вечер быстро переходит в ночь. Алексей не смог догнать ни Селивона, ни отца. Просчитав, что лучше ему двинуться дальше утром, он, дав коню травы, лег спать рядом.
  Селивон со своими конниками увидел Махаила при переправе по броду, который быстро перебирался на другую сторону реки Маны к утёсу, в котором был схоронен Богомол. - Пущщай энта хадина нам место Бохомолки и укажет!
  Михаил, не подозревая, что за ним следит Селивон, особо не торопился. Тем более, что при переходе в брод, особенно на Мане, надо быть осторожным. Он выбрался на берег и вдруг увидел конников на другом берегу. - Не понял?! Кто это может быть? И почему за мной следят?
  Чтобы разобраться, вместо движения к утёсу, сделал вид, что направился в лес, на поляну, в сам спрятался за скалой так, чтобы можно было наблюдать. И действительно, стоило ему скрыться в лесу, как конники тут же начали переправляться там, где он сам только что переходил реку в брод. Но хуже всего было то, что один из них, комиссарской кожанке, был до боли знаком. - Селивон!
  - Так вот о ком меня предупреждал Ли-Чен! - прошептал Михаил и тут же подумал. - Богомол тебе нужен... Но зачем? Крови захотел, как мамаша? Чёрта с два ты его получишь!
  И, повернув коня в другую сторону от утёса, хлестнул его и поскакал вдоль реки.
  Селивон, увидев, что Михаил изменил направление движения, проворчал. - Вот, идиот! Он думает, что я не понял, куда надо ехать?
  А вслух, крикнул своим конникам. - Взять ехо! И привести ко мне...
  Как собаки на травле зайца, конники Селивона с гиканьем устремились за Михаилом...
  Алексей подъезжал к броду, когда услышал гиканье и свист конников банды Селивона, и сразу же понял, к кому это относится. Понимая, что этот брод будет хорошо просматриваться кем-нибудь из банды Селивона, он обогнул гряду камней по лесу и вышел ко второму броду выше по течению. Там, спокойно переправивишись на другой берег, слез с коня и осторожно направился к утёсу, в одной из скал которого находился Богомол. Привязав коня к одной из сосен в обилии растущих вокруг утёса, осторожно, чтобы не засветиться перед Селивоном, который дожидался на поляне у того же утёса, поднялся на выступ скалы. За этим выступом можно было бы быть невидимым для бандитов и хорошо их видеть, находясь в пределах выстрела своего ружья, как это он делал не раз, охотясь на крупное зверьё.
  Вот и сейчас перед ним был настоящий и жестокий зверь, которому убить человека - раз плюнуть!
  Не прошло и полчаса, как избитого Михаила на веревке приволокли к Селивону.
  Михаил всякий раз поднимался с колен, раскачиваясь и кусая разбитые губы, но бандиты прикладом винтовок, били так, что тот падал снова.
  Алексей кусал губы от того, что всё это происходило за пределами выстрела.
  И вот Михаила доставили перед Селивоном.
  - Ну, шо? Я ж обещщал... - начал Селивон, рукой показав бандитам поставить его на колени перед Селивоном.
  Однако, как только бандит в очередной раз попытался ударить Михаила прикладом, как тут же раздался выстрел, и бандит свалился на землю замертво.
  И Михаил, улыбаясь, а Селивон, со страхом, тут же посмотрели на утес, с котрого раздался выстрел.
  - Ну, похоже, опять у тебя ничего не получится! - засмеялся Михаил с разбитыми в кровь губами.
  Селивон, не раздумывая, тут же выстрелил в грудь Михаилу.
  - Это у тобе ни чё не почитца... - прошипел он и ещё пару раз выстрелил в Михаила, не слыша выстрела Алексея и чувствуя, как у самого земля уходит из-под ног.
  Алексей, озверев от того, что в отца посмели эти бандиты выстрелить, стрелял без умолку в них, не понимающих откула из скалы несутся смертельные пули. Они тоже стреляли в скалу, но видя, как один за одним, падают с коней мертывми их товарищи, начали поворачивать своих коней к реке, чтобы перейти её в брод. Алексей, стрелял до тех пор, пока последнего бандита не приняла к себе река...
  Спустившись к отцу, он увидел мертвого Селивона с наганом в руке и отца, едва живого, которого тут же взял на руки, как ребенка.
  - Пере-прячь Бого-мола... - только и произнёс Михаил, узнав сына. Облегченно вздохнув, что Алексей обязательно выполнит его просьбу и не даст никому из слуг его достать, испустил дух, выполнив до конца свой долг.
  Слёзы текли из глаз Алексея, кивнувшего отцу на его просьбу.
  Селивона и всех его бандитов Алексей сбросил в гряное урочище за поляной, а отца положил на коня. Достав ларец с Богомолом, хотел переломать ему все рога, да вспомнил, что отец никогда не разрешал до него дотрагиваться.
  На том самом месте, где Селивон убил Михаила, Алексей выкопал глубокую яму в свой рост и бросил туда Богомола в ларце. - Ну, тут тебя никто не достанет!
  Заполнив яму землей, он для верности придавил её большим валуном, который лежал недалеко.
  Отца схоронили в Новониколаевске на кладбище. Никого, кроме Нины Николаевны, Алексея и Веры, Зинки да Петьки на похоронах не было. Свежих могил было так моного, что на новую никто даже не обратил внимание. Нина Николаевна, совершенно седая, ещё пару раз оглянулась на могилку, уходя, и тихо сказала Алексею и Вере. - Меня рядом положите с Мишей...
  Скоро и сами Дубовцевы почувствовали смену власти на себе. Началось с того, что им объявили об увольнении с работы. И не им одним.
  Ежедневное хмурое утро этой весны следующего года как никогда соответствовало состоянию людей. Одни не знали, что будет дальше и мучились от неизвестности, другие не ждали, когда придет их время и уже сейчас втихаря записывали всех неугодных и инакомыслящих в категорию врагов новой власти. Были и другие: они готовились бежать подальше от этого безумия, срочно пытаясь сбыть имеющиеся у них дома, земли, барахло... Сплошная неразбериха родила и четвертую группу людей: они не ждали никого и брали силой то, что хотели и у кого хотели, считая это уже своим...
  - Жизнь человеческая бесценна! - кричали они, ехидно улыбаясь. - Потому что ничего не стоит!
  К сожалению, это оказалось горькой правдой... Людей убивали везде: на забастовках, на заводах, просто в городе и деревне, в перестрелках, при грабеже и насилии... Да в таких количествах, что скоро все перестали этому удивляться. К тому же упавшую власть никто не хотел поднимать, а новую - признавать. Махровым цветом расцвела власть бандитов и жуликов, неожиданно для всех выпущенных на волю вместе с политзаключенными...
  8.
  Сегодня Нина Николаевна почему-то тщательней обычного заправила кровать, перекрестилась и пошла целовать внука и внучку. Порывшись в тумбочке, она достала амбарную книгу, протерла её тряпочкой и пошла к Вере, хлопотавшей на кухне.
  - Дочка, возьми эту тетрадь и береги её! - на глазах у неё появились слезы. - Если Алешка бросит делать записи, это будешь делать ты! Не удивляйся, мужчины нашего рода охраняют очень важную тайну... Какую - я этого не постигла, да это и не важно... Нам с тобой нужно их беречь! А записи понадобятся мужчинам, приходящим им на смену...
  Вера удивленно посмотрела на свекровь - такой она никогда её не видела. Кроме того, ей и самой было интересно, почему все мужчины рода Дубовцевых имеют один день рождения - двадцать восьмое июля.
  - Это поэтому все мужики рождаются в один и тот же день, но в разные года? - не вытерпев, спросила Вера. Увидев, как кивнула в ответ свекровь, чуть не заплакала - так стало жалко Петьку, своего сына. Так, со слезами на глазах и приняла эту тетрадь, прохрипев. - Хорошо, мама...
  Они обнялись. Череда лет проскочила как мгновение... Оказалось, что за столько лет они ни разу не поругались как следует, не обидели друг друга...
  - Не беспокойтесь, мама... - вздохнув, сказала Вера. - Я буду стараться делать это как надо...
  И Нина Николаевна знала: работящая невестка всё сделает, чтобы выполнить её волю...
  Не хорошо было сегодня на душе у Веры: это подавленное состояние свекрови почему-то сильно обеспокоило.
  - Как будто навеки прощается... - подумала она и тут же рукой отбросила эту мысль, прошептав. - Кыш... Кыш-ш-ш...
  Кроме того, сегодня она не смогла проводить её до базара, как это всегда делала: накопилось почему-то столько белья, что свекровь сама велела её начать стирку.
  Она стирала и стирала, но чувство внутренней тревоги за свекровь, однажды поселившись в её душе, не уходило. Алексея тоже с утра не было - он уже который день искал хоть какую-то работу, чтобы хоть как-то прокормить семью.
  - Странно... Должна бы быть уже дома! - подумала она, выглянув в окно и посмотрев на часы. Был уже полдень. - Не иначе что-то случилось!
  Бросив стирку и вытерев руки о фартук, Вера обулась и оделась, а через несколько минут уже бежала по дорожке в базару, которой всегда ходила Нина Николаевна. Сердце щемило и бухало, предвещая беду... На старом месте, где обычно стояла Нина Николаевна с вещами для торговли её не оказалось. Не было её и в других местах базара...
  Тогда Вера решила поступить так, как всегда делала в тайге на охоте - изучать следы... Один за другим она проверила тропинку и дорожки. Безрезультатно... Остался овраг на краю базара со спуском к реке, но в нём ещё остался снег и лед по краям...
  Через некоторое время острый глаз охотницы вместе с мужским следом заметил черту между следами, которая, то появлялась в снегу, то исчезала. Она наклонилась и стала внимательно рассматривать след.
  - Несли что-то, что имело веревку... - подумала она, а сердце неприятно ёкнуло: почему-то вспомнилась веревка, которой в последнее время подпоясывалась баба Нина, чтобы не распахивалось старое пальтишко. И побежала по следу... У обрыва, куда привели следы, было натоптано.
  - Да что ж они так натоптали-то? - возмутилась она. Глаза тем временем рыскали по обрыву и дну оврага, обшаривая каждый сантиметр, пока взгляд её не уперся в кончик той самой веревки...
  - О-о-о, господи... - глаза её наполнились слезами. Закрыв машинально их руками в испуге, она всё ещё не верила в самые худшие предположения, но сердце говорило. - Это она...
  Не раздумывая, Вера спрыгнула с обрыва и покатилась прямо под ветки двух елей. Неожиданно ноги уперлись во что то. Не обращая внимания на то, что всё лицо, одежда, руки и ноги были в снегу, она ломала толстые ветки, скрывавшие причину её беспокойства.
  К сожалению, Вера не ошиблась - это была Нина Николаевна... Разутая и раздетая, завернутая в своё старенькое пальто и обвязанная той самой веревкой, которая и позволила её найти. На голове бедной женщины все волосы были в крови около большой вмятины, оставленной топором.
  Так и сидела на снегу Вера, прижав к груди труп и гладя седые волосы женщины, заменившей ей мать. Слез не сталось - пока искала свекровь, все вытекли. Она раскачивалась из стороны в сторону, тихо напевая старую остяцкую песню смерти, которую девочкой слышала от отца.
  Со стороны же казалось, что какая-то сумасшедшая женщина качает на руках труп другой женщины и воет, произнося только гласные буквы "а", "о", "у", "ы" и "э"., но никто даже не обратил на это внимания.
  Выполнив свой прощальный ритуал, Вера закинула труп на плечо и начала карабкаться вверх из оврага
  Похоронили Нину Николаевну рядом с мужем Михаилом Дубовцевым, как и просила она при его похоронах. Зинка открыто плакала, Петька молча глотал слёзы. Вера и Алексей стояли как камни.
  - О чём думаешь? - тихо спросила Вера мужа, видя, как напряженно он о чём-то думает.
  - Знаешь што, давай уйдем в тайгу... Ты понимаешь, о чём я говорю? - в голосе Алексея прозвучало страдание. - Работы в городе я найти не смог, а детей кормить чем-то надо...
  Он посмотрел на могилку и продолжил. - Тайга, родимая, нас всегда выручала... Теперь, когда мамы и отца нет, нас больше ништо не держит...
  - А как жа дети? Им ить учитси надоть - Вера даже не заметила, как перешла на старорусский говор.
  - У остяков ваших построим сторожку... Переждём, пока идёт это неразбериха! - он смотрел в глаза жены и чувствовал, как в них вливается жизнь. - Охоте детей будешь учить ты, а знаниям - я...
  - Однако, я согласна... Будем охотитьси - проживем! - глаза её радостно заблестели: ей давно хотелось в тайгу, да обстоятельства не позволяли.
  Через некоторое время, заколотив двери и окна дома, семья Дубовцевых на двух санях с самым необходимым скарбом для жизни в тайге в сопровождении собак и кошки, которую Петька наотрез отказался оставлять дома одну, выехала в тайгу. Они ехали к брату Веры, который пообещал им показать хорошее место для жизни и охоты на реке Мане, рядом с ними.
  Так начиналась новая жизнь Дубовцевых...
  
  Глава 2. НЭП и Кома
  1.
   Сторожка Дубовцевых на реке Мана, 3 апреля 1920 года.
   Таежная жизнь. Новости из Новониколаевска. Создание охотничьей артели.
  
  - Стоп! Мана... Аул остяков... Уж ни эта ли Мана, по которой мы едем? И брошь, которую прадед спрятал где-то на Мане в пещере... Что-то уж слишком часто стало появляться это слово? - подумал Глеб и стал более внимательно читать то, что было написано.
  
  ... - Что, дружище, наконец-то мы дома... - верный Тобик, сын умершей по старости Белки, виляя хвостом, заглядывал в глаза своему хозяину, как бы спрашивая. - Хозяин, ну, мы же уже дома... Отпусти! Мне тоже к своим охота!
  Алексей улыбнулся, видя такое поведение своей верной собаки. - Ладно, беги!
  И Тобик с лаем устремился к собакам, давно заметивших его и приветливо встречавших урчанием.
  Впервые за два трудных года Алексей ездил в Новониколаевск. Во-первых, нужно было посмотреть, в каком состоянии находится дом, во-вторых, продать накопившиеся меха, да новости про новую жизнь разведать. Уж слишком много слухов по тайге стало ходить про это...
  Дверь хлопнула и на крыльце появилась Вера, как всегда с верным карабином в руке. Новые морщинки появились на ее обветренном лице, да глаза ещё больше стали похожи на щелочки как у отца.
  Зинка и Петька, соревнуясь, кто вперед поприветствует отца, вывалились на крыльцо.
  Алексей смотрел на детей и радовался: хоть жизнь у них была трудней, чем у других в городе, но они не видели того повсеместного обмана, который поселился в городе. У них были свои обязанности, занятия, охота. Если сюда добавить и то, что мать строго спрашивала на невыполнение обязанностей и заданий, то времени на баловство практически не оставалось. Несмотря на это, дети росли добрыми, честными и отзывчивыми.
  Петька, уже в свои восемь лет догнал по росту свою четырнадцатилетнюю сестру и во всём старался походить на отца, копируя иногда его походку, подход к решению разных задач и стремился много знать и уметь, как отец. У матери он быстро перенял те навыки в охоте и рыбалке, которыми она обладала, и уже сейчас стал охотником умелым и грамотным. И, что особенно радовало мать, он любил зверье и не уничтожал животных и птиц без разбору и сверх необходимости.
  Зинка всё больше и больше походила на свою мать: наливаясь соком юности и своеобразной местной самобытности, имела круглое лицо, маленький носик и полные губки. С другой стороны русские черты делали её лицо и фигуру очень притягательными для мужского глаза. В ней уже начали формироваться грудь и та таежная стать, которая делала местных женщин неотразимыми.
  Николашка, невольно стал дедом для Петьки и Зинки, часто бывал у них дома и очень любил своих внуков. Два года назад он показал Дубовцевым хорошее место на реке Мане в их ауле: с одной стороны имелся высокий берег с чистой водой, глубокий омут с рыбой, которую можно было ловить и летом и зимой, а также просторная площадка перед сторожкой, окруженная еловыми и кедровыми лесами, богатыми зверьем. Эти особенности делали это место очень удобным для проживания целой семьи. Сам Николашка это место любил и ценил.
  Дубовцевы поставили большую сторожку из сосен, что росли в достаточном количестве поодаль. Сени, деревянный пол и потолок, окна, печь, сарай для лошадей и сена были сделаны сразу же вместе со стенами и под одной крышей дома благодаря помощи остяков и Николашки.
  Печь Алексей сложил сам из подходящих камней, обнаруженных на утесах, на глине, большие залежи которой обнаружил поблизости.
  На следующий год были поставлены баня и лабаз, обвалованный им и погруженный в землю, так, что человек неподготовленный вполне мог бы принять его за невысокий холмик. В тот же год летом Дубовцевы решили разбить небольшой огород у сторожки и выращивать необходимые овощи. Закупку семян должен был сделать Алексей, когда поедет в Новониколаевск.
  Намучавшись за зиму от лесных непрошенных гостей, правда которые потом своей шкурой украсили пол сторожки, на следующий год пришлось ставить забор из жердей, загородив ими огород, сторожку с сараем и лабаз. По сути это уже стала не сторожка, как принято считать, а полноценный дом, только не в городе, а в тайге.
  - Ну как там, в городе, Алеша? - спросила Вера, внимательно глядя в глаза мужа.
  - Да ничего... - ответил тот уклончиво и, улыбнувшись, поцеловал в щеку. - Что-то сильно проголодался...
  - Да всё готово... Тебя и ждем! - и тихонько добавила, обращаясь к сыну. - Сынок, отведи-ка лошадь в сарай! Да дай ей сена...
  Пока Зинка поливала на руки отцу из глиняной крынки, Вера пыталась определить по лицу мужа, какие вести, плохие или хорошие, привез он из Новониколаевска. Молча пообедав, Алексей посмотрел на жену и детей, мучавшихся от любопытства.
  - Ладно уж, садитесь поближе... Расскажу новости... - произнес он, увидев умоляющие глаза домочадцев.
  Все сидели вокруг стола и ждали, что же им скажет отец.
  - Дом наш цел. Никто в нем не живет. Только огород весь порос травой, да изгородь во многих местах поломалась...
  Чтобы не показывать навернувшиеся слезы, Вера отвернулась в сторону и набрала побольше воздуха в легкие. Зинка открыто смахнула слезу и зашмыгала носом. Петька обнял Тобика, устроившегося в ногах друга. Тот, не долго думая, лизнул, как бы говоря ему. - Ты чо? Я же с тобой!
  - За эти два года, что мы живем в тайге, около половины жителей нашей улицы вымерло, было убито или разъехалось... - чтобы ещё больше не разволновать детей таким рассказом, Алексей взял соломинку в рот и стал жевать. - Кого-то постреляли чехи, кого-то - красные. До хрена поубивали бандиты, а кто и сам с голоду помер...
  - Бать, а Витька Петров... Он как? - Петька замер, ожидая ответа.
  - Витька беспризорником стал... - тихо произнес отец, решив сразу же, что обманывать или обнадеживать детей и жену не станет. - Отца Витьки убили бандиты, мать с ума сошла...
  - А Клавка Семенова? - Зинка от волнения начала кусать губы.
  - Может живы или нет, не знаю... Дом их стоит заколоченный... Давно никто их не видел...
  Зинка приложила ладони к глазам и тихо заплакала.
  - Однако, как получилося со шкурами? - Вера хотела хоть как-то изменить направление разговора и перешла на деловую тему: слишком уж было тяжело слушать о друзьях и близких знакомых, с которыми дружили в городе.
  - Шкуры я быстро сторговал...Недорого отдал... - обрадовался Алексей смене разговора: ему самому было трудно всё это рассказывать, зная, что придется поранить близких. - Советска власть вроде помаленьку разрешает торговать, но мужики говорят: "Дадуть глотнуть воздуху и опеть крантик перекроють!" Это я к тому, што щаз разрешили кустарю самому делать и торговать! Даже в артель объединяться можно... Но чует мое сердце - не надолго все это...
  - Однако, пошто так думаш? - в глазах её заблестела радость. - Енто ж хорошо - шкурки продадим!
  - Хорошо то хорошо... Да только барахолка шибко зашевелилась, на муравейник стала похожа... Все чо-то продают... Ворья и скупщиков развелось - яблоку негде упасть... Главное хитро так делают - комар носа не подточит! - Алексей покачал головой. - И продано, и деньги в кармане, и налоги платить власти не надо... Как вы думаете, власть это потерпит?
  - Ну, спекулянтов, ворья, бандитов разных и царь-батюшка не жаловал... - Вера с сожалением посмотрела на Алексея. - А чо-нидь стояшшее было?
  - Мужики на базаре говорили про артели... Разрешили дело своё разворачивать... - он посмотрел на Веру и увидел сомнение в её глазах. - Братья Кушаковы мельницу ставят. Говорят, уже сруб спроворили. Муку прямо с мельницы будут продавать!
  Зинка с оживлением восприняла эту новость, Вера и Петька молча слушали, что будет дальше.
  -Вы помните Ваньку Перфилова, што напротив нас на улице жил? - голос Алексея оживился. Вера и Зинка кивнули головой. Петька никак не отреагировал. - Ну так он шапочну артель открывает!
  Алексей как ожидал, увидел в глазах их интерес к новости.
  - Смотрел евоные шапки... Так себе, на живу нитку сработаны... Мы своим детям и себе шьём лучше... - он вдохнул воздуха и продолжил. - Ешшо еврей... Не то Брахман, не то Рихман тоже... Тот овчинные полушубки шьет... Машин накупил, рабочих набирает...
  - Братья Бариновы с отцом маслобойку ставят. - вспомнил он. - Так вот... Худо-бедно, а жисть в Новониколаевске налаживается... - он вздохнул и снова высказал сомнение. - Ежели ей карачун опять не сделают!
  Алексей смотрел на домочадцев в полной тишине: Вера внимательно слушала его, Зинка мечтала о чем-то своём, Петька безразлично шевелил пальцами холку своего друга-собаки.
  - Бать, а может нам, тово... В город вернуться? - в горле Зинки даже запершило, от чего она даже закашлялась.
  - Я тоже долго думал над этим вопросом, пока ехал сюда... - Алексей ласково посмотрел на дочь. - Вспомни, как в восемнадцатом мы все чуть не померли с голоду? Хоть кто-нибудь из городских нам помог? Руку протянул? Ага, держи карман шире!
  И он снова посмотрел на них, чтобы удостовериться в том, что говорит.
  - Мы два года здесь вкалывали как черти... И выжили! Даже шкурки продавали... А все она, тайга-матушка нам руку протянула... Она, родимая, нас спасла... Да братья-остяки...
  - А кто в городе в артели сбивается? Во-первых, это те, у кого есть деньги, или скот в избытке, или хозяйство большое, или родственников много... Других-то они к себе не берут! Разве што батраками на работу с утра и до вечера... Вот так-то...
  - Во-вторых, безработных в городе полным полно... Тех у кого ветер свистит в кармане... Ходят повсюду, воруют, пьют, попрошайничают! Вот и думай сама... - Алексей посмотрел на Зинку. - Ни денег больших, ни родственников богатых и многих, ни хозяйства, кроме дома, у нас нет. Так што на работу нас только батраками... На чужова дядю придетси вкалывать...
  Он вздохнул, видя огорченное лицо Зинки, которая видно размечталась о новой городской жизни. - Так што овчинка выделки не стоит!
  - А здеся чо? - не сдавалась Зинка.
  - А здесь мы выжили в самое трудное время, остались целы и вас вырастили, хоть и нелегко нам это досталось...
  - Однако она, тайга-матушка, нас и от бандитов спасла и от голода... - кивнула головой Вера мужу, поняв, куда он клонит. - Да и работы у нас хоть отбавляй! Будем промышлять охотой, шкурки обрабатывать, да шить шапки...
  Зинка скорчила недовольно лицо и тихо сказала. - Так и знала... Опять эта охота...
  - Я вот ещё что думаю... Могеть нам тоже артель охотничью промысловую да швейную открыть? Собрать тута охотников понадежнее... Таких, которым верим... - Алексей взял в рот от волнения соломинку и перекусил её. В доме стало тихо: дети разом перестали заниматься своими делами, понимая, что решается взрослыми не простой вопрос. - Слышь, мать, ты-то чо по ентому делу думашь?
  - Волков боятьси - в лес не ходить! - Вера взяла мужа за руку. - Ты-то сам как думашь, справимси? Дело-то новое... И охотники не усе пойдуть... Но поговорить можно...
  Как и предполагала Вера, не все охотники согласились на создание артели. Кроме того, вся работа по её созданию свалилась на Алексея как самого грамотного. Через месяц, реализовав партию шкур на базаре, он зарегистрировал артель под названием "Красноселка" и заплатил вступительный взнос...
  
  - Так вот откуда взялось это название деревни! - подумал я и усмехнулся. - Выходит, мои предки уже здесь жили?
  И ощущение того, что здесь я оказался не просто так, опять охватило меня...
  
  2.
  .Река Мана. Дом артели "Красноселка", июль 1920 года.
  Странные гости: говорят с проверкой по делам артели, но предлагают закупку шкурок. Будут к новолунью.
  
  - Так-так... Выходит деревня Красноселка, с которой мы начинали свой заплыв, основана остяками и моими предками? - что-то похожее на гордость заговорило во мне. Смотрю на огонь и представляю...
  
  В здание Новониколаевского ВЧК вошла молодая женщина в черной кожаной тужурке и красной косынке, завязанной узелком сзади. Часовой, стоящий у ворот посмотрел её мандат и взглянул на саму женщину. Серые, глубоко сидящие глаза, словно сталь, так глянули на часового, что у него задрожали руки. Отдав ей честь, он пропустил её в здание и ещё долго следил за ней, пока она шла по коридору. Но вот она остановилась, поправила свои светлые выгоревшие волосы, метёлкой торчащие из-под косынки, постучала и вошла в дверь.
  Среднего роста мужчина с военной выправкой, седыми волосами и большими "буденновскими" усами вёл совещание. Сотрудники ВЧК расположились кто где: одни сидели на стульях, другие - на подоконниках, третьи стояли возле стенки. Увидев вошедшую женщину, он дружески махнул ей рукой, приглашая к столу, за которым сам стоял.
  - Прошу познакомиться... Это наш новый сотрудник, товарищ Кома! - произнёс он, показывая на вошедшую женщину рукой.
  Некоторые сотрудники заулыбались, видя женщину с такой странной кличкой.
  - Она отбыла три года каторги на Дальнем Востоке как политическая, сражалась на фронтах Гражданской войны в дивизии товарища Фрунзе! Член партии большевиков с пятнадцатого года. - устав перечислять заслуги нового сотрудника ВЧК, он вздохнул облегченно. - Так, ребятки, ну-ка уступите заслуженному партийцу место! А ты, товарищ Кома, устраивайся поудобнее!
  Комилла села у окна на место, которое уступил ей высокий парень, перебравшийся на подоконник. Начальник говорил своим людям о важности политического момента, и вскоре товарищу Коме это стало неинтересно.
  ... На каторгу Комилла Рудина попала из-за того, что убила своего любимого Ефима, женатого еврея, который, узнав, что баснословного богатства Проскоковского атамана разбойников у неё нет, решил с другим евреем избавиться от неё. Только время оказалось не то, и она попала на каторгу как политическая.
  Но почему-то память её вернула в пятнадцатый год и камеру, где за три года Мила Рудина превратилась в товарища Кому, научилась приспосабливаться, как это делала её товарка Эмма Голая, еврейка и эсерка с террористическим прошлым, звериным нюхом почуявшая, что с большевиками для неё будет будущее и переметнувшаяся к ним. За собой она перетащила и "симпомпончик Милочку", дав ей грозное имя "товарищ Кома". Мила, долго не понимавшая свою подругу по камере и дувшаяся на неё из-за непонятной клички, наконец, насмелилась и спросила о значении имени, которое стала носить.
  Бывшая эсерка, годящаяся Миле в матери, не только рассказала о смысле этого слова, но и посвятила её в азы политической грамотности. Постепенно их отношения перешли в более интимные. Именно тогда Мила и попробовала слабые наркотики, которые позволялось покуривать перед любовными играми. Кома не один раз обращалась к Эмме с просьбой попробовать более сильные наркотики, но всегда получала яростный отпор. Это потом ей станет понятно, что Эмма, получив молодую любовницу, берегла её для себя.
  В тот злосчастный день они с Эммой, освобождённые пролетарской революцией от заключения, решили добираться на поезде до самой колыбели революции - Петрограда, стояли на перроне Хабаровского вокзала. Всё было хорошо, даже светило солнышко. Но лишь только поезд вышел с вокзала, как через пару часов на него напали казаки. Когда же казачья пуля угодила в Эмму и та скончалась прямо на руках Милы, что-то произошло с ней.
  Она выскочила из вагона, вышибла ногой оружие у казака и тут же расстреляла его. Затем, взбешенная женщина одного за другим застрелила пятерых казаков, не решившихся стрелять в женщину, прыгнула на коня и ускакала прочь, крикнув им напоследок. - Топерича, мать вашу... Вы ишшо узнаетя, кто такая Кома!
  Встретившихся ей троих казаков она застрелила, даже не поморщившись, а четвёртого, ранив, отпустила, наказав. - Никогда не попадайси на пути Комы!
  Так и родилась из "симпомпончика Милы" та самая "страшная Кома", встречаться с которой в годы Гражданской войны на Дальнем Востоке не решался ни один казак...
  Теперь Эммы не было, но всюду было одно и то же: стрельба, пули, под которые она сознательно лезла, ярость и смерть врагов, дающие, как наркотик, освобождение от чего-то внутри её высыхающего тела. Она пила самогон и курила всё, что курится, в том числе и наркотики, и не находила выхода накопившейся ярости и злости.
  Однажды она просто так пристрелила торговца опием. Долгожданное освобождение от её злой энергии, встреча с любимыми Ефимом и Эммой, наконец дали ей то, что просило её тело. Так наркотики стали частью её жизни, за которую приходилось проявлять и хитрость и смекалку: Кома стала охотиться за торговцами опием, изучив их традиционные пути миграции.
  Она исхудала, кожа высохла и обтянула скулы. Глаза начали косить, а кончик носа раздваиваться. Одним словом Мила превратилась в "товарища Кому", постаревшую лет на десять-пятнадцать.
  И всё бы было терпимо, если бы вдруг не закончилась война. Так иссякли пути миграции наркоторговцев, и кончился опий. Как-то, прокараулив наркоторговцев, она всё же захватила партию наркотиков, хоть это был не опий, но хоть что-то. Хуже всего было то, что по возвращении в часть, Кома узнала, что подлежит демобилизации. Только благодаря заботам знакомых политотдельцев, учитывая её гражданский и военный опыт, она была направлена в ВЧК. Но этот отдел был далеко от любезных её сердцу путей миграции наркотиков...
  3.
  Кома сидела и слушала своего нынешнего начальника, автоматически рассматривая сидящих вокруг неё мужчин.
  - Этот молодой, этот лысый и, навеное, бабник... Этот сам готов кому-нибудь лизать подмётки... - рассуждала про себя Кома, перебирая одного за другим мужиков. - В этом отребье и мужиков-то нет, кроме начальника да его заместителя... Вот он помоложе да покрепче будет... Думаю к нему-то и нужно приглядеться... Тоже, небось, в начальники рвётся!
  Ей дали комнатёнку, в которой стояла железная кровать, матрац, подушка с застеленными принадлежностями, тумбочка и зеркало на стене.
  - Давненько, однако, я перед зеркалом не появлялась! - Кома криво усмехнулась, видя своё отражение. - Да, девонька, ни хрена от той красавицы не осталось! На верхней губе появились усы... Вместо полной красивой груди - сморщенные груши... А где талия? Где полный зад, которым восхищался мой любимый Ефим? Черт знает что! Щаз бы...
  И она, порывшись в своём загашнике, вытащила папироску, обласкала её глазами и, волнуясь от нетерпения, дрожащими руками зажгла спичку. Затянувшсь, она закрыла глаза и легла на кровать прямо в сапогах.
  - Эх, мать вашу... Травка заканчивается! - Кома рылась в своём загашнике, проснувшись. - Надо што-то делать... Соображай, зараза... Ить не в первый раз!
  Она почистилась, умылась, попила чайку и направилась в ВЧК. К удивлению, её ждали. Своего начальника она знала ещё с гражданской: как-то встречались на совещании в дивизии. Киреев тоже помнил её подвиги и потому отличал от сопляков-новобранцев, что достались ему в помощь.
  - Товарищ Кома... - обратился он к ней. - Время сильно изменилось... Пора переходить от лихих кавалерийских атак к скрытым операциям в тылу врага. А враг наш - те же самые контрики, за которыми мы в Гражданскую гонялись, да не добили. А они ушли в тину, затаились. И вот выплывают наружу! Товарищ Ленин специально разрешил НЭП, чтобы они повыплывали... Это политика новая, её скоро объявят официально... Но мы с вами уже должны быть готовы!
  Он нажал кнопку и вышел к ней из-за стола. Через минуту вошёл его заместитель.
  - Вот, познакомьтесь, это мой заместитель - Кононов Фрол, тоже участник Гражданской... - представил он Коме своего заместителя. - Вам, чекистам, предстоит внедриться в тыл к наиболее заметным буржуям... Узнать про них всё... Правильно ли платят налоги, сколько скрывают, как скрывают... Государству нужны деньги! Поэтому ваше задание очень ответственное и контролируется сверху! Да замаскируйтесь, переоденьтесь, смените привычки... А то на вас глядишь - за версту ВЧК прёт! Вы что думаете, буржуины вам тут же все свои секреты раскроют? Держите карман шире! И думайте... Думайте!
  - Нам что и буржуинскую одежду одевать? - Фрол нахмурился. - Нам, чекистам?
  - А что здесь особенного? - Киреев начал сердиться на тупость Фрола. - Скажут надеть буржуинскую одежду - наденем! И не тебе решать! Сказано: полная конспирация как и до революции! Вот, ёшкин кот... И чо ерепенится? Ведь приказ есть приказ и не нам его обсуждать! Ты, вот что, Фрол... Ежели не согласен, то лучче скажи это сейчас...
  - Ну, ежели енто приказ... - Фрол смутился от такой вспышки гнева начальника и решил с ним не спорить. - Я приказы выполнять всехда сохласный... Я ж откуда знал... Ить раньше мы енту контру как встретим, так и кокнем... А щаз... Целоватьси с имя што ли?!
  - Эх, Фрол, Фрол! - Киреев постучал себя по лбу. - Ты так ни хрена и не понял! Гражданская-то кончилася... А ты всё за контрой гоняесси!
  Фрол смутился: начальник попал в точку. После Гражданской всё перемешалось в голове у Фрола, но злость на эту контру так и не прошла. Потому и подался он в ВЧК. Кома тоже потупила голову: задание не нравилось. Киреев, увидев среди своих подчиненных нежелание выполнять такой приказ, пошёл на хитрость.
  - Вы чо думаете, енто мене одному надо? Товарищу Ленину надо? - он понизил голос и поднял указательный палец вверх. - Это государству надо, партии надо! Она, родимая, и приказала ловить контру... А где сейчас ента контра? Замаскировалась... Вот и вам надо замаскироваться у них и докладывать в ВЧК всё, што оне делают! Понятно?
  Оба согласно кивнули головами.
  - Это, ёшкин кот, как разведка: вас засылают в тыл к противнику, вы переодеваетесь и следите за всем, что он делает, чтобы в нужный момент прикончить его... Понятно?
  Киреев видел, как заблестели глаза его подчиненных и облегченно вздохнул, рассуждая про себя. - Наконец-то нашёл нужные слова... Если честно сказать, мне и самому такие приказы не нравятся... Но приказ есть приказ... Приходится выполнять!
  А вслух произнёс. - Значится так... Вот вам деньги на одежду и жильё... А так же документы... Вы будете супругами Замятовыми... Имена оставлены по кличкам!
  Киреев порылся в столе и достал бумажку, посмотрел на насупившихся подчиненных, усмехнулся и поманил их к столу согнутым пальцем. - Да, ёшкин кот... Вам, значится, надо расписаться вот тут... За деньги... Да познакомьтесь поближе! А то не поверят, что муж и жена...
  Кома и Фрол хмуро, почти с непрязнью посмотрели друг на друга, а потом на начальника.
  - Ну, чо встали как столбы? - начал сердиться Киреев. - Идите и расписывайтесь за деньги, и наше вам с кисточкой! Да, сюда не приходить! Я вас сам найду, когда мне будет надо...
  Кома вышла из здания и стала ждать, когда появится этот "олух царя небесного" - так про себя она уже окрестила Фрола. Как потом оказалось, она в какой-то степени была права на счёт тупости Фрола.
  - Слышь, Кома... - она даже вздрогнула от неожиданности, когда тяжелая рука Фрола опустилась на её плечо сзади. - Ты чо так спужалась? У мене к тобе предложенье имеетси...
  - Енто ишшо што? - Кома насупила брови, чтобы хоть как-то компенсировать свой испуг. - Говори...
  - Ты... Можа денюшки Киревския... мене отдашь? - Фрол раздавил папироску и продолжал крутить носком сапога её до тех пор, пока она не превратилась в труху.
  - Енто ишшо зачем? - Кома почуяла что-то неладное и насторожилась.
  - Ну... Одежку... Там... Жильё... - Фрол явно затеял что-то, а Кома никак не могла понять, куда он клонит.
  - Вот што, Фрол... - неожиданно вспомнившая своё замужество, Кома скорее почуяла как дикий зверь, что Фрол собирается её обмануть с деньгами, и вспыхнула злостью. - Кончай чесать язык, едят тя мухи! Киреев нам их выдал на одежду и жильё... Так што, пока енто не изделам, хрен ты чо получишь, понял?
  И, не дожидаясь, пока он примет какое-то решение, направилась к лавке с одеждой. Фрол, как бычок на привязи, последовал за ней.
  Киреев, увидев из окна эту странную пару, усмехнулся: теперь он твердо знал, кто в этой команде начальник, а кто - подчиненный.
  4.
  Домой Кома вернулась уже с покупками. Повертевшись с часок - другой у зеркала, она разделась и легла в постель.
  - А мене, едят тя мухи, ента житсь начинает нравитьси... - подумала, уставшая за день женщина, и закурила травку. Сама не заметила, как заснула.
  Утром, переодевшись в женскую одежду, она шла к месту встречи с Фролом. За годы тюрьмы, службы в армии, Кома забыла, как нужно ходить в женской одежде. Всё ей мешало, топорщилось. Особенно плохо было с обувью, так как женские туфли сильно жали и сдавливали ноги.
   - Ух, едят тя мухи, и влипла же я! Какая благодать сапоги: ничто не давит, не жмёт! А ента зараза скоро все ноги намозолит... - ворчала новоявленная конспираторша, подходя к месту встречи.
  Фрола на месте не было. Она осмотрела свою одежду, поправила складки и стала ждать. В целом Комилла была одета строго как деловая женщина: темный жакет с белой кофточкой и отложным воротничком гармонировал с черной юбкой и светлыми волосами, когда-то завиваемыми в локоны, а теперь просто зачёсанными и спадающими простыми прядями вниз. Её плоская фигура теперь легко вписывалась в любую одежду, в большом количестве находящуюся в лавке.
  Однако Фрола уже не было больше часа и Кома начала нервничать. Она боролась с большим желанием закурить, чтобы не испортить тот вид, который сама себе составила о современной женщине, и эта женщина, по её представлению, не должна была курить.
  - Я выполняю задание партии! - как заклинание повторяла она всякий раз, как накатывало это желание, и желание отступало. Проглотив слюну, Кома ждала нового натиска.
  - Ах, ты, сволочь поганая! - напустилась рассерженная женщина, увидев Фрола, направляющегося к ней шатающейся походкой. - Я, значит, тута ево жду... А он? Пьянчуга проклятый! Енто што на тебе? Енто што за пиджак? А брюки в клеточку? А штиблеты?
  - А чо брюки-то? - Фрол не понимал, за что его ругают. - Брюки как брюки... Лезут, ну и ладно! А штиблеты чем тебе не нравютси?
  Вдруг Фрол заулыбался, и от пьяного мужика ничего не осталось. Его выпуклые зеленые глаза разом окружились морщинками, а лицо, в котором всё только что говорило о том пьянстве, которое составляло всё его существо, приобрело хитроватый вид.
  Кома растерялась. Поняв, что это было только представление, она не смогла справиться с собой и закурила, искоса поглядывая на виновника её поражения. Постепенно в голове светлело. Одна мысль за другой о том, что им делать дальше, мелькали в её голове.
  - Ладно, едят тя мухи, пошли! - Кома раздавила в труху свою папироску и, улыбаясь тому, как здорово он её провёл, повернулась в сторону высокого здания, стоящего в квартале от них.
  - От чёртова кукла! - усмехнулся Фрол и пошёл вслед за напарницей. - Ты чо там опеть придумала? Куды енто мы идём?
  Прилично одетый мужчина в котелке и с тросточкой в это время проходил мимо.
  - Не подскажете, Губкустпром где находится? - не зная, как обратиться к такому важному чиновнику, Кома спросила напрямик.
  - Вон в том здании, судагыня! - незнакомец остановился, снял шляпу и улыбнулся ей, тут же снимая невольный страх перед его бородкой клинышком и усами. - Ежели не секгет, што собигаетесь откгывать? Кожевенное аль меховое пгетпгиятие?
  Комилла тут же вспомнила своего Ефима, его картавость и мягкое "х". Злость за предательство и тюрьму на него почему-то разом пропали, оставив только самое хорошее, что она испытала с этим человеком.
  - Вы попали в самую точку! - улыбнулась она незнакомцу и важно повернулась в сторону здания.
  Фрол, раскрывший рот от удивления перед метаморфозой его напарницы, только кивнул и пошёл следом за ней, качая головой.
  - Опять конкугенты... - только и услышал он знакомый голос бородатого. Криво усмехнувшись по поводу того, какой спектакль собралась учинить его напарница, Фрол плёлся за обретшей новую идею Комой.
  - Лишь бы Фрол не помешал... - подумала новоявленная предпринимательница, открывая дверь указанного ей здания, поэтому резко повернулась к нему и твердо произнесла. - Ежели ты, едят тя мухи, щаз чё-нидь ляпнешь - убью... Понял?
  Фрол тут же сделал руками движение сверху вниз, как бы говоря. - Не волнуйся, не буду... Буду молчать как рыба!
  И смешно вытаращил свои глаза. Кома улыбнулась и открыла дверь первой комнаты.
  Этот шаг разом перенёс её в прошлое, когда Мила мечтала открыть кожевенно-меховое предприятие с магазином и производством. Мотнув головой, новоявленная предпринимательница разом отбросила в сторону все сантименты, оставив всё самое главное.
  Молодая симпатичная женщина сидела за столом и что-то записывала.
  - Здравствуйте! - вежливо произнесла Кома, превратившись в этакую просительницу с довольно несчастным тоном. - Не могли бы вы нам помочь в одном деле... Мы с мужем хотели бы побольше узнать о том, как открыть своё предприятие...
  Женщина внимательно посмотрела на Кому, потом на Фрола, потом опять на просительницу, и, непроницаемое для посторонних глаз лицо её, ожило.
  - А какое бы вы хотели открыть предприятие? - уже вежливо и с заинтересованностью спросила чиновница.
  - Так, едят тя мухи, она вроде клюнула! - подумала Кома, отнеся удачу первого шага на свой счёт.
  - А баба-то ничево... В хрудях, вроде, маловато... А так ничаво! - подумал Фрол, отнеся благостное поведение чиновницы на свой счёт. - Знать я ей хлянулси...
  - Мы пока не решили... - играла свою роль Кома, посмотрев на Фрола, который в это время старательно изучал содержимое лифчика чиновницы, вдруг наклонившейся на стол. Артистка тут же пнула носком туфли ногу Фрола. Тот очнулся от наваждения грудью чиновницы, очаровавшей его, и кивнул головой, подтверждая слова "супруги". - Может вы нам расскажете, как это можно сделать и на каких условиях?
  Чиновница, перехватив взгляд Фрола, выпрямилась, вспыхнула, покраснела, улыбнулась Фролу и начала рассказывать подробно о том, у кого и как получается открывать своё дело, какие при этом надо платить налоги и кому предоставляются льготы. При этом она приятно поглядывала на Фрола, изредка маячившего ей бровями.
  - Мы подумаем над тем, что вы нам сообщили! - сказала Кома, прощаясь с чиновницей.
  - Ну и скотина же ты, Фрол! - захлёбываясь от ревности, произнесла она, закрыв дверь комнаты. - Ты што, едят тя мухи, вытворял?
  - Дак я же енто для... Пользы дела! - вывернулся он, и ехидно заулыбался.
  - Кобель, проклятый! - возмутилась Кома. - Все вы, мужики, одинаковы!
  Рано утром к ней постучали. Открыв дверь она увидела Фрола.
  - Тебе, едят тя мухи, чего? - спросонья хриплым голосом спросила Кома, протирая глаза кулаком.
  - Так ить я... Вроде как... К жене пришёл! Али куда? - Фрол на этот раз действительно приложился к бутылке, и теперь ему позарез нужна была женщина. Неважно какая, но женщина. Потому и притащился он к напарнице. - А ты... Тоже... Ничехо...
  Он оглядывал её и оценивал, как это делает цыган с лошадью, прежде чем покупает её. Кома сначала вспыхнула ненавистью к мужскому роду, и вдруг качнулась в другую сторону. Она улыбнулась, выставила вперёд оголённую ногу, и, опираясь на другую, выставила крутое бедро.
  - Может ты и мне в зубы посмотришь? - ядовито произнесла она, надеясь остановить сумасшедшего бабника. Но это оказалось непросто.
  Фрол слова её понял в прямом смысле. Он осмотрел ногу, бедро, грудь и хмыкнул, осклабившись в похотливой улыбке.
  Этот взгляд Кома хорошо знала. - Так на каторге на меня смотрели охранники, выбирая для своих ночных развлечений... А потом насиловали по очереди прямо на холодном полу... Потом так на меня так смотрели братья-замполиты... И ложилась я под них и ничего тут не поделаешь! Или побои... А того хуже - пулю можно было схлопотать в спину прямо в бою... А так хоть какое-то удовольствие получаешь в этом аду кромешном... Да и рекомендации, повышения... Все же не просто так!
  - Ну, што, Лазарь ты мой блудливый, сразу в кровать ляжем али как? - спросила она Фрола, почти издеваясь.
  Но он так и не понял её тона и воспринял это как предложение.
  - А чё тянуть? - он положил свою руку ей на плечо и дыхнул перегаром. - Выпьем, закурим, да зачнём знакомитьси...
  - Куды тебе ишшо пить! Питок хренов... - Кома запихнула его в комнату и начала раздевать.
  Возбуждение медленно заискрилось где-то внизу живота. Фрол не сопротивлялся. Когда он остался нагишом, Кома критически оглядела "своего мужа" и осталась довольна. Достав две папироски с травкой, она сама закурила и дала курнуть Фролу. Теперь уже без всякого стеснения скинула с себя одежду и толкнула Фрола на кровать.
  Скоро её заждавшееся бабское нутро почувствовало могучий орган "мужа", разрывавший её плоть и расшевеливающий давно забытые ощущения. Получив первое долгожданное удовлетворение, она гладила тело Фрола, продолжавшего как насос нагнетать её блаженство, пока Кома не вскрикнула и не отдалась могучему чувству освобождения.
  Фрол храпел рядом, а Кома трогала его тело, на котором маячил тот самый орган, только что доставивший ей столько удовольствия. Она нагнулась и поцеловала мощное орудие. Фрол так и не отреагировал на её ласку. Каждый из них получил то, что хотел, и теперь не торопился никуда: все дела разом были отодвинуты на неопределенный срок.
  Произошедшее между ними невольно решило основную проблему, и поиск квартиры начал иметь реальный смысл, так как отношения между ними явно потеплели.
  Когда они пришли в чайную, к Коме подошёл мальчик и, дёрнув её за рукав, тихо сказал. - Тётенька, вас вон туды прихлашають...
  И убежал, довольный, что немного заработал.
  За столом в том месте, куда указал мальчик, сидел Киреев, одетый как завсегдатаи чайной. Кома и Фрол быстро подошли к нему и поздоровались.
  - Ну, что, супруги Замятовы... - Киреев ухмыльнулся чему-то, критически оглядев эту пару. - Да вы садитесь, в ногах правды нет! Так вот, получено "добро" на создание вами предприятия пушно-мехового. Льготы вам обеспечим. Пробуйте! Даже, если не получится, вас примут в круг деловых людей, а это уже большое дело... Старшим назначаю товарища Кому! А ты, Фрол, не верти рожу-то... Хоть ты и мой заместитель, а сноровки и смекалки у неё будет поболе... Потому такое решение и принял... Денежки в сумке... Да распишитесь тут мне! А то усвищите, где я вас потом искать буду? Не забудьте про квартиру... Какие вы на хрен предприниматели, ежели не будете иметь свой угол? Ишшо раз говорю тебе, Фрол: без фокусов! Связь со мной держать через Костю-буфетчика... Ну, вам, ни пуха, ни пера!
  Каждый из них по-своему ответил. - К чёрту!
  У Комы это было радостное восклицание, у Фрола - кисло-недовольное: он был явно огорчён.
  - Ну, што, по чайку? - спросила довольная предпринимательница.
  - По такому случаю не грех бы и водочки... -- намекнул Фрол.
  - Вот што, Лазарь мой разлюбезный, давай, сразу же разделим сферы влияния... - Кома посмотрела в глаза своему напарнику. - В постели - ты главный, а всё остальное предоставь мне!
  - Во, дура! Ить кажному мужику и бабе известно: хто в постели хлавнай, тот и командир во всём! - подумал Фрол и заулыбался.
  Единственное, что не учёл Фрол, было то, что имеет он дело с Комой.
  5.
  Через некоторое время они были в Губкустпроме. День выдался хороший: солнышко светило ярко и администраторша оформила быстро все документы на открытие предприятия супругов Замятовых, взяла взнос, отказалась от взятки и дала рекомендации, как лучше поступить в первое время. Трудно сказать, что на неё так подейстовало: то ли справка от ВЧК о предоставлении льгот, то ли сами предприниматели - вежливые и обходительные, особенно мужчина. Так или иначе, объяснив им, что в первое время они вообще особождены от уплаты налогов, она, мило улыбнувшись Фролу на прощание, пожелала им удачи.
  Чтобы не затягивать прощание с обходительной чиновницей, Кома выпроводила Фрола и вышла сама, втихомолку матеря любвиобильную администраторшу.
  Когда покупали лошадей, почему-то Коме вспомнился тот злосчастный день и берег Оби, который так круто изменил её жизнь. Удивительнее всего было то, что прежнего озлобления на Ефима за его предательство уже не было, а вспомнился ей гнедой конь Ефима, на котором тот сидел.
  Вот и сейчас она ходила и осматривала одного за другим коней, пока не увидела гнедого, сильного и бьющего копытом коня. Подойдя к нему ближе, Кома на глазах удивлённого цыгана, продающего коня, обняла красивую с белой отметиной голову даже не заржавшего орловца.
  - Твой конь, хозяйка! - мотая головой, удивленно произнёс цыган. - Уже неделю не могу продать его: никого к себе не подпускает! А тут даже не заржал... Конь дорогой, но тебе продам дешевле... Раз признал тебя, бери Грома!
  Кома даже не спорила о цене за Грома, который к удивлению всех стоял послушно и подчинялся каждому ее требованию. Мужское седло она купила тут же, и на глазах восхищенных мужиков выехала с базара.
  Фрол купил себе пегую лошадёнку, неторопливую, послушную и давно ждал "жену".
  С того момента, как наступила близость между ним и Комой, Фрол и сам начал верить в истинность их брака, потому что отношения сами собой требовали этого. Как-то незаметно и Кома перестала замечать формальность брака и стала вести себя как настоящая жена, тем более, что конспирация требовала этой достоверности.
  - Давай, Фрол, объедем всех охотников... Узнам, кто сохласитси с нами работать... - неожиданно мелькнувшая мысль нагнала тень на довольное её лицо. - Слышь, Фрол... Давай заедем в Проскоково... Там у мене баушка... Уж пять лет, как у её не бывала... И ишшо: нам надоть оружье!
  - А штатное на што? Возьмем у батьки Киреева наши наганы, да патронов к ним попросим подбросить! - Фрол довольно улыбался.
  Идея обоим понравилась, и Фрол исчез к буфетчику Косте. Через некоторое время пришёл довольный Фрол с двумя наганами и несколькими пачками паторонов.
  - Киреев сказал, штобы не больно-то палили из них без разбору... - произнёс он, переодеваясь в дорогу.
  - Как ты думашь, до Проскокова успем добратьси посветлу? - сердце Комы забилось, лишь только она подумала о бабушке, которую целых пять лет не видела.
  - Ежели щаз выедем, то могет и успем... - уклончиво произнёс Фрол.
  - Дак чо ты сидишь? Давай запрягай лошадей... - засобиралась Кома, сбрасывая всё подряд в походный заплечный мешок.
  Фрол, хитро взглянув на жену, тихо вышел в сени, где лежали спрятанные бутылки с самогоном. Ухмыльнувшись, он перепрятал их в свой мешок, и, довольный, вышел к лошадям.
  К вечеру, уставшие от длительной езды по пересеченной местности, они въехали в Проскоково. Комилла, которая здесь не была более пяти лет, тут же отметила царившую здесь разруху и всеобщее запустение. Лишь изредка глаз её отмечал те избы, в которых ещё жили люди. С каждым шагом тревога её разрасталась, заставляя ходить ходуном руки. Фрол, успевший незаметно для Комы отхлебнуть глоток из бутылки, ехал, покачиваясь в разные стороны, довольно поглядывая по сторонам.
  Дом своей бабки Кома увидела ещё издали: он обветшал, пригнулся, но не был заколочен как другие, которые один за другим встречались на их пути. Но и ему крепко досталось: ворота, прежде принимавшие её и Ефима, стояли, створками подпирая друг друга от ветхости, готовые развалиться, лишь стоит к ним прикоснуться. Вся изгородь повалилась на растущую в изобилии полынь, отдельными столбами напоминая о том, что надо выдерживать трудности, выпадающие на долю каждого человека.
  Откуда-то выползла собака, злая и плешивая, залившаяся лаем хриплым и отрывистым. Фрол бесцеремонно запустил в неё палкой и та, поджав хвост, уползла в свою нору.
  - Померла, видно, твоя бабка... - искренность Фрола вдруг задела в ней ту самую глубоко запрятанную нежность, которую Кома старалась не выпускать на волю. - А дом-то ишшо ничево... Друхия вон дали дуба, а ентот ишшо держтси...
  - Вот што, Лазарь ты мой разлюбезнай... - в глазах её ещё стояли слёзы, но Фрол уже вывел Кому из того состояния, которое её неожиданно захватило, и теперь, овладев собой, улыбнулась ему в ответ. - Дед-то его для бабки лучшим плотникам заказывал... Вот, едят тя мухи, так везде... Всё-таки вместо кедра сосну положили!
  - Да ты чо, он ишшо как новенький! - Фрол внимательно осмотрел дом. - Ну, крыша кое-где прохудилася... Так енто херня! Подлатать - и живи себе ишшо стока же лет!
  Перекосившуюся дверь Фрол открыл рывком. Спертый воздух внутри избы вперемешку с кислыми испарениями от старой одежонки бабки Фени, резко ударил в нос Комы: она, зажав нос, выскочила наружу.
  - Вот, едят тя мухи, не могла дома прибратьси... - она злилась, хотя прекрасно понимала, что виной всему не её бабка, а она сама.
  - Да ладно тебе, бабка-то причём? - выскочивший за ней Фрол всё слышал и, вдохнув побольше воздуха, нырнул в избу.
  Скоро, затрещав от его напора, открылись все окна одно за другим. С довольным лицом он устроился рядом с Комой на крылечке.
  - Ты чо такой довольный? - Кома всё ещё злилась на себя. - Ишь, какая неженка! Спертый воздух ей не понравился... А сколько ты им в тюрьме дышала? А тут вдруг завыкобенивалась... И перед кем? Этим деревенским обалдуем?
  - Да люблю я енто... Речку... Лес.. И всё такое... - Фрол, незаметно хлебнувший ещё из заветной бутылки, готов был идти куда угодно, не то, что в избу со спертым воздухом. - У нас тоже была изба... Да сбёг я от братьев и сестёр в город... С тех пор и не видел их... А щаз бы всё отдал... Только штоб рядом были...
  Фрол опустил голову, и на грязные ступеньки одна за другой упали две слезы. То ли откровенная тоска по родным и близким, вдруг проскочившая в сидящем рядом мужчине, то ли опять вырвалась на волю её нерастраченная нежность, но только Комилла повернулась к сидящему с опущенной головой Фролу и обняла его сзади рукой, а потом даже положила голову на его плечо. Вдруг она уловила знакомый запах перегара и тихий храп Фрола, опустившего голову на колени.
  - Ну, ты и скотина! Опеть нажралси... - ткнув кулаком в бок так, что Фрол мигом проснулся, Кома вскочила. - Такой момент испортил! Хватит рассиживаться тута! Ишь пристроилси... Зубы мне заговаривать... А ну иди убиратьси в доме!
  Она бы ещё что-нибудь обидное ему сказала, но Фрол, выпучив свои зеленые глаза и наклонив по-дурацки голову, невинно улыбался ей.
  - Вот чёрт поганый! Ну што ишшо яму скажешь? - Кома, теперь уже не больно ткнув его кулаком, вздохнула и направилась в избу убирать хлам, улыбаясь невозмутимости Фрола.
  Она смахнула пыль и грязь со стола прямо на пол, а потом метлой выкинула всё на улицу. Фрол заготовил дров, зажег печь и вообще оказался человеком, приспособленным к деревенской жизни, так сноровисто всё делал. Найдя чугунок, он промыл его водой, которую достал из колодца, нашёл горох, правда, весь иссхоший, но ещё приятно пахнущий и поставил вариться гороховую кашу. Комилла, неожиданно осознав, что Фрол лучше её разбирается в деревенской жизни, начала рыться в старых бумагах бабки, предоставив ему самому делать всё, что нужно. Она вышла на крыльцо и села на ступеньки. Как это ни странно, но родной дом как-то незаметно очистил её душу от всего плохого, оставив нежное, трепещущее содержимое.
  Последний луч солнца скользнул по родному дому и погас.
  - Эх, раскудрит т-твою коромысло, енто хто тута в Фенькиной избе хозяйствует? - услышала она шамкающий старческий голос. У ворот стоял дед с палкой в драной шапке и безрукавке. - Ты, раскудрит т-твою коромысло, хто така бушь, милая?
  - Внучка бабы Фени... - улыбаясь, ответила Комилла незадачливому старичку. - А ты, дедушка, не знашь, што с ней приключилося? Ить я здеся почитай пять лет как не была!
  Дед повернул на один бок голову, наклонив её к плечу, всматриваясь в молодую женщину, а потом сделал то же, но на другой бок.
  - Слышь, раскудрит т-твою коромысло, енто не ты лет пять назад с молодым мужиком в двуколке к Феньке прикатила? - неожиданно спросил беззубый дед, удивив Комиллу своим вопросом.
  - Я... Но тебя, дедушко, я што-то не помню! Ведь вас тогда здеся никого не было... Откуда ты всё енто знашь?
  Дед засмеялся, а Комилле показалось, будто кто-то закашлился.
  - А в нашей деревне, раскудрит т-твою коромысло, везде глаза и уши! - дед снова начал приглядываться к Комилле. - Вот и щаз все про тебя знають... А Фенька, раскудрит т-твою коромысло, померла в осмнадцатом... Захлебнулася... Коды падучая с ей приключилася...
  Непрошенная слеза покатилась по щеке Комиллы. Дед, заметив такое её состояние, подошёл поближе.
  - Ты, вот што, девка, раскудрит т-твою коромысло, лучче скажи... - он сначала замялся, не зная, как себя в этом случае вести, а потом насупил брови. - До коль дому сиротой стоять при живой внучке? Феньку-то не вернёшь, а об доме-то надоть тожа думать! Ить вы, молодыя, безголовыя! Аль опеть наездом?
  Комилла вытерла слёзы.
  - Опеть, дедушко... - она попыталась улыбнуться деду, но тот не принял её вежливость и строго посмотрел на Фенькину внучку. - Я... Я подумаю, как быть с домом...
  Дед шёл к открытым воротам, не поворачиваясь и ругаясь тихо, по-стариковски, изредка взмахивая рукой обреченно по адресу Комиллы. Выйдя, он снова повернулся, посмотрел на Комиллу, ничего не сказав, обречённо взмахнул рукой и ушёл.
  - Старый хрен... - Кома опять взяла верх над Комиллой. - И он ишшо будет меня учить? Как бы не так! Дурак дураком, а туда же... Сама знаю, что делать!
  Как на грех Фрол выглянул из двери и услышал всё, что было сказано ими в конце.
  - Эт чо дед тута хутарил про твою мать? Она здешняя, што ли?
  - Здешняя... Видать до сих пор помнят... - Кома достала папиросы и закурила. - Да оне все вместе взятые в подмётки матери не годятси!
  Фрол сел рядом с ней, но вопросов больше не задавал: он уже знал, что бывает такое состояние у Комы, при котором лучше ей не попадаться под горячую руку.
  - Молоденькой девкой бабка Феня её прогнала из дома... - пыхтя, как паравоз, произнесла Кома, мало-помалу приходя в человеческое состояние. - Мой отец подобрал её на дороге, а то бы так и окочурилась... Она сестрой милосердия стала, всё для раненных солдатиков, что на Японской были, старалася...
  Покурив ещё, зло произнесла. - Жаль Бабка Феня так рано померла, она бы у мене быстро сказала, зачем маманя потом в тайгу подалась!
  - Ну и што?
  - А то, што назад она уже не вернулась, вот што! - Кома вдруг пристально посмотрела на Фрола, и в голове неё опять разгорелся пожар. - Он чо, хочет оскорбить память моей матери?
  Но, увидев искренний интерес Фрола, уже Комилла успокоилась. - Слушай, отстань ради бога...!
  - Да мне-то што? Я ж пришёл тебе сказать... Ведь каша готова! Чай сварилси...
  - Ну, дак с ентова и надо было начинать! - Кома уже начала сердиться.
  Сейчас в голове её бродила одна мысль. - Сказать Фролу про клад или нет?
  Ничего не решив по этому вопросу, она пошла есть кашу и пить чай.
  Кома уснула только под утро. Ей в голову лезли самые разные мысли, напоминавшие о её прошлом, да родовой дом давил, терзая за всё плохое, что пришлось так или иначе ей сделать в жизни.
  6.
  Проснулась она от того, что Фрол тихо тронул её за ногу.
  - Вставай, день проспишь... - по избе шёл приятный запах чего-то вкусного, а солнце уже слепило глаза. - Пора завтракать...
  Мотнув головой в знак согласия, Кома стала подниматься.
  - Ну, што будем делать дальше? - спосил Фрол, после того, как она позавтракала.
  - Не нукай, не запряг! - отрезала Кома, тоже решающая эту задачу, и не находящая ответа. - Вот и займешься тем, что походишь по домам, да поищешь охотников, которые будут с нами работать...
  - А я тем временем покопаюсь в погребе! - подумала она и в первый раз за всё утро улыбнулась.
  Фрол же это воспринял на свой счёт и довольный пошёл по деревне.
  Вооружившись ножом и свечкой, Кома полезла в подпол. Несмотря на пятилетнее отсутствие, она узнавала каждый сантиметр поверхности подпола.
  - Итак, баба Феня... Так куды ж ты спрятала их, старая перечница? - Кома с силой вонзила в тот самый угол, который остался ею не исследован. - Врёшь, старая... Где-то оно здеся... Дед был не дурак... И толк в богатстве знал! И я - тоже... Только вот где оно?
  Яростные удары ножом один за другим прошивали мягкую землю, пока один из них вдруг не звякнул, упершись во что-то твердое.
  - А вдруг? Клад? Нет, не может быть! - Кома замерла. - Ишшо как может! Дед не дурак был... Хорошо припрятал... Видать много награбил на большой дороге... А што, на его месте я бы не стала грабить? Ишшо как бы стала! Да может поболе его награбила бы...
  И вдруг до неё дошло, как надо действовать. И она начала работать и говорить. - Надоть убрать быстрей землю да посмотреть, что тама... Дура! Да не ножом, а руками, руками... Так, поболе земли выкинуть можно... Да шевелись ты, идиотка! Тобе ба поболе да подороже...
  Она уже работала, как сумасшедшая. - Ишь чугунок показалси... Да-а-а... Не врала бабка, когда мы тута были с Ефимом! Эх, Фима, Фима... Не дождалси... К той паскуде подалси, морда продажная! Да и я хороша... Нет, чтобы тута тоды копать... Щаз ба жила припеваючи...
  Она усмехнулась. - А-ха, держи карман шире! Власть-то новая как рыбешку ба выпотрошила да выбросила куды-нидь... На панель! Ну, и сказанула... Один хрен, так ложитьси под мужиков, али иначе... Так што нечево жалеть об том, што было! Надо брать денюжки, да жить в своё удовольствие!
  Кома дрожжащими руками подняла крышку чугунка. На дне лежал свёрток из цветастой тряпки. Неожиданная боль в висках сделала её ещё злее. Еле живая от нахлынувшего волнения, она развернула тряпку.
  - Золотые кольца, жемчужные ожерелья, колье и отдельно лежащие бриллианты! А-а-а... - сильнее пули они ударили в сердце. Кома взяла кольцо и закричала, задохнулась на миг, сглотнула слюну, разом представив, что мир покорился ей. Голова от боли раскалывалась, пульсируя в висках, как будто кто-то бьёт по ним молотком. - Я богата-а-а-а!
  Фрол нашёл Кому на крыльце, безучастную ко всему и привалившуюся головой к двери.
  - Ты чо? Накурилася травки, што ли? - спросил он, поворачивая её лицо к свету и пытаясь по глазам понять, курила Кома или нет. Увидев здоровый блеск в глазах, он сначала обрадовался, а потом встревожился. - Што нового выкинула моя благоверная?
  - Я тута по деревне прошёлси... - начал он свой доклад, искоса поглядывая на Кому. - Все здеся работають на Арбитмана. Один охотник постоянно в деревне, трое - в тайге, приезжають один раз в ход и то по праздникам... Мужик тот сохлашаетси работать на нас, ежели платить яму будем поболе, чем Арбитман...
  
  
  17. Кома находит клад
  - Ну, чо ты заладил: Арбитман, Арбитман! - Кома начала сердиться.
  А Фрол тут же успокоился. - Ну, наконец-то! Пришла в нормальное состояние, а то я уже думал...
  - Да кто такой, ентот Арбитман? - она тут же вскочила и уже пристально посмотрела на Фрола.
  - Енто главный скупщик пушнины в ентих краях, вот хто! - Фрол не стал пугать Кому тем, что обнаружил достаточно большой круг вопросов, которые контролировал этот Арбитман, и на которые пока ответов не получил. - У него тута все под каблуком. Кто просто яму должен, кто работат за деньги, а кто за выпивку... А здешняя водка просто дерьмо! Совести у нехо нету... Так што внедритьси будеть не просто... Понадобитьси много денюжек, а у нас?
  Мгновенная мысль, как легализовать найденные ею бриллианты с пользой для себя, тут же озарила воспаленный мозг Комы.
  - Смотри, Фрол, што я у бабки Фени в сундуке нашла... - Кома вытащила из-за пазухи большой узелок, который нашла в чугунке. - Сдадим государству, получим деньги на пушно-меховое предприятие!
  - Ты чо, дура! Такое наследство нельзя... - он не договорил, сам испугавшись своих, неожиданно выскочивших изо рта слов.
  Но Кома сама всё поняла и усмехнулась. - Я уже пережила енто совсем недавно...
  - Я хотел сказать... - Фрол попытался как-то сгладить выскочившие слова и испугался последствий.
  - Ты хотел сказать, што драгоценности фамильнаи... - усмехнулаь Кома, видя страх Фрола. - Отдадим Кирееву, а он нам деньгами...
  - Ты чо, дура! Они жа сами разворують! Лучче давай их в дело пустим, а Кирееву потом скажем...
  - Смотри, Фрол... - Кома строго посмотрела на мужа. - Не будь ты моим мужем, донесла бы на тебя Кирееву за енто!
  Фрол от страха и растерянности сел на крыльцо, не зная, что ещё может произойти. Кома села рядом и дала ему папироску с травкой, сунув себе такую же в рот. Свёрток с драгоценностями она тут же незаметно спрятала за пазухой, твердо решив, что спрячет свою долю так далеко, что никакое ЧК не найдёт. Просто потому, что когда-то ей она была очень нужна. Даже жизнь испортила.
  Перешагнув через Фрола, лежащего на крыльце в забытьи, она отложила одну треть драгоценностей в карман, и полезла в подпол. В самом ближайшем от неё углу Кома зарыла смотанные в другую тряпку драгоценности и вылезла из подпола.
  Кома сидела за столом чайной в отдельном помещении, в котором её никто не видел и не слышал. Ждать пришлось недолго: Киреев пришёл, как всегда подтянут и выбрит.
  - Зачем вызывала? - без обиняков спросил он.
  - Посоветоватьси надо... - Кома вытащила из кармана сверток, который нашла в Проскоково. - Я тут в сундуке у бабки в Проскоково нашла фамильные драгоценности... Так вот... Можно ли их пустить в дело? Ваших денег никак не хватает... А Арбитман всё вокруг держит в своих руках. Подобратьси можно только через подкуп... Вот их и можно было бы использовать для ентова...
  Киреев рассматривал сверкающие на солнце драгоценности, прикидывая и оценивая их. Потом ехидно усмехнулся и произнёс. - А не жалко тебе расставаться с ними? Всё-таки фамильные? Говоришь, бабка в деревне жила... А что родственники по этому вопросу тебе скажут?
  - А нет больше никаких родственников... Все померли! - тихо сказала Кома, соображая, что имел в виду Киреев, когда намекал на деревню и такое богатство. - Берите... Отдаю своему государству!
  - Так-так... Заманчиво... - Киреев задумался на минуту, потом вытащил из сумки блокнот, карандаш и начал переписывать все, оказавшиеся у него драгоценности по порядку. В конце списка попросил её расписаться. Вытащил ведомость и отдал ей по ведомости пять золотых колец. - Это на скупку шкурок... Бойцов для охраны выделить не могу. Придётся вам самим с Фролом охранять шкурки. Остальные драгоценности положу к себе в сейф. О вашем поступке, товарищ Кома, доложу начальству! Благодарю за службу! А в остальном, выкручивайтесь, как сможете, и держите меня в курсе!
  И, пожав ей руку, тут же удалился, оставив Кому в самом хорошем расположении духа.
  - Ну, в том, что Киреев разрешит нам действовать, я нисколько не сомневалась! - подумала Кома, довольно улыбаясь. - Теперь, если и кто-то заметит её при продаже драгоценностей, можно не опасаться: Киреев подтвердит своё разрешение... А кто скажет, где кончаются Киреевские золотые кольца и начинаются мои?
  Подъехал Фрол, держа Грома в поводу.
  - Ну, што, батька Киреев разрешил? - Фрол посмотрел на довольное лицо жены и понял, что все её планы оказались выполнены.
  - Драгоценности изъял, но дал нам несколько их для работы... Сказал обращатьси, когда понадобитси и держать его в курсе поездки за шкурками...
  - Ты, думашь, это будет простая поездка? - Фрол усмехнулся оптимизму Комы. - Давай-ка обновим запасы оружия... В ентот раз нам точно пострелять придётси... Так што надоть идти к скупщику на рынок!
  На рынке Фрол остался с лошадьми, а Кома направилась к скупщику: уходить от лошадей было нельзя - их часто воровали. Кома вернулась с сумкой, набитой деньгами. Фрол аккуратно привязал её к облучку своей лошади и уселся. То же сделала и Кома, чем совсем не удивила публику, жаждающую развлечений. В другом месте они подкупили продуктов. Лишь только одно каждый из них закупал втайне друг от друга: Кома - травку, а Фрол - спирт и водку. Всё это они навьючили на лошадей, из-за чего пришлось покупать третью лошадь. Быстро перекусив, они направились в Проскоково.
  К дому бабы Фени Кома и Фрол приехали уже на закате солнца. Спрятав в доме деньги, они разделились: Фрол пошёл за охотником, Кома занялась хозяйством.
  Охотник, которого привел Фрол, почему-то сразу же не понравился Коме. Это был маленький замызганный грязный человечишко, косоглазый и кривоногий с редкой щетиной волос на бороде и усах.
  - Мать честная, не уж-то енто охотник? Али он уже пьян? - подумала Кома, рассматривая пришедшего, а Фролу тихо сказала. - Ты чо, другого не мог найтить? Привел придурка какого-то...
  - Ну-ну... А хде найтить друхохо... Ежели акромя ентова начахо нетути!
  - Садись, уважаемый... - произнесла Кома, представляя охотнику место на скамейке. - Как звать? Не хочешь ли с дороги пригубить помалу?
  У Фрола от такого разговора даже слюни потекли. Охотник посмотрел на Фрола, усиленно делающего знаки головой, которые советовали ему соглашаться, и сел на предложенное ему место.
  - Одынако ето холосо... Никиска любить огненный вода! - быстро произнёс он одним ртом, при этом ни один мускул не дрогнул на его лице.
  Фрол первым догадался, что охотник согласен выпить, и тут же налил ему и себе водки, затем посмотрел на Кому и плеснул в её кружку немного. Выпили молча, каждый за своё.
  - Так... Теперь держись: если немного прозеваешь - быстро охотник скапустится... И тогда все труды пойдут прахом! - подумала Кома, внимательно наблюдая за мужиками, которые то и дело подливали в кружки водку. - Ишь, понравилось! Провалиться мне на этом месте, если сейчас Фрол Никишку не сведёт в могилу!
  И она, схватив почти пустую бутылку в руку, показала обоим кулак.
  - Вы што, сволочи, сюды водку жрать пришли? - возмутилась она. - Сначала дело, потом - водка, ясно?
  - Ну, ты чо, Никишка, пойдёшь к нам работать? - Фролу очень захотелось допить бутылку, на которую они с Никишкой смотрели, не отрывая взора. - Покажешь, иде живут охотники, которыя поставляють пушнину Арбитману? Получишь деньги... А, ежели хошь, могём водкой...
  Никишка, желающий не меньше Фрола получить ещё водки, после первого вопроса согласно кивал головой, лишь бы пропустить ещё водки, но Кома не сдавалась.
  - Говори, хрен моржовый, иде те охотники находютси? - она водила бутылкой водки у глаз Никишки, который, не отрываясь от заветной жидкости, следил за ней глазами и глотал слюни.
  - Одина охотник на Мана... Иссё тли на Сиськаюла... Одина охотник на Улуюла... Одина на Томи... Одина на Сюлыма... Купеса Албитмана...
  - Черт, опеть ентот Арбитман! - Кома сердилась, понимая, что ключ к этому вездесущему купцу никак не находится.
  Мысль как стрела кольнула её сердце, и она тут же ухмыльнулась. - На-ка, курни папиросочку...
  Раскурив папироску с травкой, она дала её Никишке. Тот курнул раз, другой и закрыл глаза. На его лице расплылась блаженная улыбка.
  - А ну, чёрт косоглазай, говори, иде обитают свободные отАрбитмана охотники? - и она выдернула из его рта папироску, несмотря на умоляющие глаза охотника. - Или никогда её не получишь!
  - Однако, семья луских на Мане моя видел... Два семья остяки на Улуюл... Четыле на Сюлым... Дай папилоска! Дай кулить...
  - Сначала скажи, сколько людей у Арбитмана?
  - Ну дай папилоска... Лаз кулить... Моя сказать...
  Кома сунула ему в рот папироску. Никишка тут же затянулся.
  - Эй-эй! Хватит, а то ты у меня раньше времени отключисси! - Кома выдернула изо рта папироску, издеваясь над беспомощным охотником.
  - Купеса Албитмана много люди... Скупсики охотник глабить... Скупсики много так забилать... Моя показать мозеть... Толика давай папилосыка...
  Кома дала ему папироску. Никишка затянулся крепко-крепко. Глаза его закатились, рука соскользнула с подбородка и он, согнувшись калачиком, повалился прямо на пол, по пути опрокинув кружку водки, которую не допила Кома.
  - Вот, скотина, нажралси! - презрительно сказала она. - Хрен косоглазай, так ничево путнова и не сказал...
  - Да ты чо, Кома! - удивился Фрол, хватая её за руку. - Он и за день не ховорит стока... Да и топерича он наш! Сам отведёть... Пей водку-то, а нето выдохнетси...
  - Пей сам, ежели хошь... - произнесла Кома, к радости Фрола, который тут же вылил остатки водки себе в кружку и в рот, снаряжая себе папироску с травкой.
  - Какие же ты тайны скрываешь, Арбитман? - подумала она, ложась на тахгу. Фрол уже лежал лицом на столе, прежде чем закрылись её глаза.
  7.
  Утром она, Фрол и Никишка отправились в тайгу. Покачиваясь в такт движениям своего коня, ехала Кома уже несколько суток по едва заметным тропкам, подъезжая к рекам с непонятными названиями. Одна из них по назанию Яя, не торопясь особо, довольно быстро катила свои воды в ста восьмидесяти верстах от Новониколаевска.
  Кома была сосредоточена и осторожна: с первого дня она установила сухой закон и требовала его неукоснительного соблюдения. Никишка вёл их к одной из сторожек Арбитмана, которую ужасно захотелось посмотреть Коме.
  Тропинка виляла между сосен и ёлок и, как ни старалась Кома запомнить это место, ничего не получалось: уж очень всё здесь было однообразно! Сторожка Арбитмана показалась неожиданно.
  - Эй, вы, олухи царя небеснова... - вдруг они услышали хриплый голос откуда-то сбоку. - Ишшо шаг и я стреляю!
  Кома и Никишка тут же остановили своих лошадей, а Фрол, задремавший в самый неподходящий момент, не мог остановить свою лошадь и она, не желая ударяться о коня Комы, резко повернула направо.
  Фрол, не ожидавший такого поворота, не удержался в седле и полетел на землю, оглашая лес густым матом. К тому же поводок, оставшийся в его руке, заставил бедное животное крутиться возле него. Но самое худшее было в том, что левая нога его так и осталась в стремени, запутавшись окончательно. Лошадь со страху начала мотать его то влево, то вправо, кружа и брыкаясь.
  Проснувшийся Фрол выхватил плётку и ничего другого не придумал, как огреть бедное обезумевшее животное. Удары плёткой просто ошеломили и без того не знающее как освободиться от напасти недавно мирное животное, а сейчас вертящееся как юла и брыкающееся без оглядки.
  - Ты, мужик, чаво скотину обижашь? - обладатель хриплого голоса поймал за узду лошадь Фрола и остановил. Он был приземист и бородат, одет в кафтан, рубаху и сапоги. - А ежели бы тебя так?
  Наконец Фрол вытащил ногу из стремени и свалился у головы своей кобылы. Он даже не видел, как Кома незаметно вытащила заряженный дробовик.
  От стыда и злости на свою смирную кобылу кровь прилила к лицу Фрола, так, что он густо покраснел. Вспомнив, что у него в руке осталась плётка, незадачливый вояка хлестнул ею прямо по голове кобылы. Конец плётки пришёлся рядом с глазом: кобыла заржала, присела, вырвала поводок из рук незнакомца, и резко прыгнула назад, чуть не уронив повисшего на ней Фрола. Сильно мотнув головой, она киданула Фрола в кусты, и тут же взбрыкнула ногами. К несчастью, дробовик незнакомца попался на её пути. Он вырвался из рук и ударил его по голове. Чернобородый зашатался и упал рядом с деревом, за которым стоял когда-то.
  Только Кома сообразила, как лучше воспользоваться плодами этой ситуации: отбросив в сторону дробовик, она кинулась к незнакомцу, который даже и не пытался сопротивляться, потому что был без сознания. Связав ему руки и ноги, Кома начала делать кляп, когда чернобородый очнулся и огласил матом лес от оскорбления его достоинства какой-то бабой.
  Один Никишка хихикал над его словами, нисколько не заботясь о том, чтобы помочь Коме или Фролу, выбиравшемуся из кустов. Но тут и до него дошло то, что поизошло.
  - Однако, моя... надоть... иттить... - проговорил он, запинаясь и поворачивая лошадь обратно.
  - Куда? А ну назад, хрен косоглазай! - Кома направила на Никишку свой наган. - Только попробуй, пристрелю на месте!
  Угроза быстро подействовала на Никишку, он развернулся и встал так, как раньше ехал.
  - Эй, ты, борода! Ты зачем на нас напал? - Кома вытащила кляп, который так до конца и не успела ему вставить.
  - Мать-перемать! Какого хрена вы тута шляетесь? - бородатый сплюнул в землю накопившуюся слюну и удивленно уставился на Кому. - Да ты, никак, баба! Чой-то я тебя не знаю, мужика вон того - тожа, а Никишку знаю... Ой, косоглазай, опеть тобе хозяин всыплет...
  Никишка закрутился на своей лошадке, не зная, откуда надо больше ждать неприятностей, но увидев направленный на себя наган Комы, быстро успокоился.
  - А кто энто твой хозяин? - Кома приставила к носу бородатого свой наган.
  - А ты, кукизка, лучче не лезь, коды мужики разговаривають! - он сморщился от презрения её нагана. - Ты мене мужика подавай, с бабой говорить ня буду!
  И Кома кивнула Фролу, который только что подошёл. - Фрол, дай-ка ентому ублюдку как следоваить! Да спроси, хто евоный хозяин...
  Кома, с одной строны, даже зауважала бородатого за то, что смерти не забоялся, а с другой стороны, теперь уже считала себя находящейся на более высокой ступени, чем он.
  - Слышь, борода... - начал Фрол, садясь рядом с охранником и потирая ушибленный бок. - Кончай упрямитьси... Скажи, куда мы попали?
  - Мать-перемать... Ну, ты-то вроде мужик настояшший... Неуж-то не понимашь... Ить нам запрешшено Арбитьманом болтать про усё здеся... - и он тихо пропросил Фрола. - Ты ба мене как следоваеть навалял, особенно рожу... А то ить не поверють... Скажуть - пропустил! Ну, и того... Работы ить лишуся!
  Фрол кивнул и пару раз дал по его лицу кулаком. Глаз у бородатого распух, но тот был доволен и, подмигнув Фролу здоровым глазом, попытался улыбнуться.
  - Пусть ентот тута отлёживаетси... - сказал Фрол Коме, когда подошёл к ней, в стороне держащей лошадей. - Енто хозяйство Арбитмана... Ничо боле не сказал...
  Кома кивнула и вскочила на своего Грома, который, почуяв седока, тут же поскакал к сторожке, у которой она спешилась.
  - Никишка, хрен косоглазый! - она пригрозила то и дело оглядывавшемуся охотнику наганом. - Останешси здеся и будешь следить за всем снаружи. Ежели кто появится, нам дашь знать, понял? А мы с Фролом посмотрим, што у няго внутри сторожки!
  Забор миновали легко, и тут Кома услышала мужские голоса.
  - Федь, а Федь... - произнёс один с ехидцей. - Чой-то не могу понять, то баба аль мужик?
  - Ну, дак ты посмотри, чо у неё под штанами... - отвечал ему другой. - Ежели кунка - то баба, а ежели хрен - то мужик... Тока учти, у неё наган... А вдруг она ишшо стрелять из няго умееть?
  - Федь, а Федь... - засмеялся тот же голос. - А пушшай её Гришка пошшупаеть, ить он наш начальник!
  - Гришк, а Гришк... - тут Кома разглядела из обоих: белобрысый парень показывал на неё другому, усатому и постарше его. Он-то и крикнул своего начальника. - Гришка, мать т-твою, глухой што ли? К тебе пришли!
  Невысокий мужичишка лет шестидесяти встал из-за стола, на котором стояла машинка, окруженная чем-то пушистым. Только теперь, когда глаза Комы привыкли к полусвету, а в отдельных местах и полумраку, во всей сторожке, в которой разместилась целая мастерская по пошиву меховых изделий. То, что это меха, Кома только сейчас поняла и шагнула вперед, рукой пощупав привычную теплоту и выделанность кожи.
  Фрол встал в дверях.
  - Чаво изволите? - Григорий щурился, пытаясь вспомнить, видел ли он раньше среди гостей этих людей. - Чо-то не припомню я вас... Вам чо здеся надоть? Ежели за шубами приехали, то чо-то рановато... Ишшо не готовы...
  Кома кивнула головой и прошла вперёд, слегка отстранив старшего этой команды. Она взяла готовое изделие из нескольких, сложенных в небольшой штабель, и стала рассматривать на свету.
  - Ай, да Арбитман, ай, да сукин сын! - восхищалась она шубой, у которой была пришита импортная бирка. - Ну, точь в точь как в лавке! Так-так... Вот, значит, откуда берутся импортные шубки!
  В это время Гришка увидел наган, на который ему показывал Федька, и понял, что это - чужие люди. Сделав знак белобрысому парню, чтобы он незаметно вышел из сторожки и сообщил охране, старшина артели ещё больше стал пригибаться перед Комой. Тихо открыв окно, белобрысый выскочил на улицу. Только тихий свист Никишки отрезвил, восхищенных поставленной Арбитманом работы, Кому и Фрола.
  - Быстро на улицу! - Кома пятилась, наводя наган то на старшину, то на рабочих, пока они с Фролом не выскочили на улицу. Прыгнуть на коней было делом нескольких секунд.
  И не напрасно: на краю той самой поляны, где был оставлен охранник, появились конники. Но Никишка, Кома и Фрол уже скакали в другую сторону поляны. Пули, визжащие то там, то тут только подгоняли лихую тройку.
  Через час, оторвавшись от погони, они перешли на шаг, осторожно двигаясь по тропинке, ведущей вдоль реки к другой сторожке Арбитмана.
  - Ну, чо, хрен косоглазый, нам ишшо долго вилять по ентой тропке? - В целом Кома была довольна: во-первых, узнала, как прячется от налогов Арбитман, расселив по сторожкам своё меховое производство; во-вторых, появилась важная информация для Киреева; в-третьих, сама могла теперь всё спокойно обдумать для себя.
  - Однако, блод... Надо ехать... - Никишка был почему-то встревожен, но Кома в своём оптимизме этого не заметила. Не заметил этого и Фрол, который спокойно качался в своём седле и созерцал природу.
  - Ну, дак чо стоишь? Ехай, черт косоглазый!
  Никишка покосился на Кому и ничего ей не ответил. Он, хлестнув коня, направился в сторону брода. У края большой поляны, простиравшейся на несколько вёрст вдоль реки, он остановился и приложил руку к глазам, заслоняя их от яркого солнца. Кома не обратила своё внимание на него и в этот раз, но, спящий прямо в седле Фрол, чуть не упал на неё из-за того, что лошадь его вдруг остановилась.
  - Фрол, сукин сын! - Кома пыталась освободиться от тела Фрола, обмякшего настолько, что никак не держалось в седле. - Опеть нажралси! И коды успел? Ну, погоди, козёл... Приедем домой, я те устрою выволочку! А ты чо стоишь? Не вишь, какой он? Помоги!
  Никишка подъехал и потянул Фрола на себя. Кома освободившись, тут же отвесила Фролу звонкую оплеуху. Фрол открыл на минуту посоловевшие глаза и снова закрыл.
  - Ну, паразит... Погоди, очухаесси, я тобе устрою...
  Кое-как привязав за руки и ноги Фрола к лошадёнке, они двинулись дальше по поляне. Чем ближе они подъезжали к броду, тем сильней нервничал Никишка.
  - Однако... Блода... Не надо... - наконец произнёс он то, что его беспокоило и выразительно скрестил руки перед собой.
  - Ты чо, чёрт косоглазый, издеваесси? Мне надоть знать про сторожку Арбитмана, а вы? - Кома вытащила из кобуры наган и направила на Никишку, который быстро начал махать перед ней руками. - Вы, што, сговорилися, сволочи? Да я вас... Обоих...
  И тут она увидела, как какая-то точка на том берегу брода вдруг пересекла поляну.
  - Засада! - теперь уже она разворачивала своего коня и лошадёнку Фрола, махнув рукой Никишке. - Назад! Ищи другой брод!
  Оглянувшись, она увидела, как несколько всадников спустились к броду и направились к ним.
  - Никишка, чёрт косоглазый! - крикнула она отставшему от неё охотнику. - Давай живей! Не вишь, за нами погоня!
  Поляну, по которой к броду ехали чуть ли не час, проскакали за несколько минут, и начали подниматься по склону вверх к утёсам. Лошади карабкались по камням, то и дело оступаясь.
  - Слазь, чёрт косоглазый... Не вишь, лошади не могут нас дальше везти... - она кричала Никишке, который трёсся от страха и не напрасно: расстояние между ними и преследователями быстро сократилось до прямого выстрела из ружья.
  К счастью, вершина утёса была трудна не только для них: преследователи быстро потеряли своё преимущество, лишь только подошли к склону утёса. Четверо всадников спешились и, привязав своих лошадей, начали подъём вверх.
  - Стрелять будем, коды оне будут в метрах сорока! - распорядилась Кома, вытащив свой наган и спрятавшись за камнем.
  Никишка, расположившись за другим камнем, вдруг прицелился и выстрелил.
  - Ты чо, чёрт косоглазый, не понял, што я тебе приказала? - Кома направила было свой наган уже на Никишку, но в это время увидела, как один из преследователей упал на землю.
  - Моя не уметь... салака... - начал оправдываться Никишка, но Кома уже убрала с него свой наган.
  - Хрен с тобой, стреляй, как можешь... - она уже не сердилась, а, пожалуй, даже была довольна, потому что среди противника появилось какое-то замешательство.
  Никишка опять прицелился и выстрелил: ещё человек упал на землю и покатился вниз. Вместе с ним начали отступать и остальные.
  - Ур-ра, Никишка, наша взяла! - Кома был довольна: она видела, как, отстреливаясь, отступали преследователи. Кома пару раз бабахнула из нагана им вслед, но пули её никому не причинил вреда.
  Пока предследователи, отошедшие на безопасное расстояние, зализывали раны, Никишка и Кома с лошадьми в поводу спускались с другой стороны утёса, идя к следующему броду.
  Здесь было глубже и течение сильнее, но, как оказалось, появился свой плюс. Это Фрол от холодной воды и брызг отрезвел и орал на Кому, Никишку и весь белый свет, ругаясь. Коме стало его жалко, и она развязала верёвки.
  - Хорош! Ищем место для ночлега где-нибудь поблизости... - команду Комы все приняли с удовольствием.
  Скоро у костра они согрелись и обсушились. Курить травку она не решилась, но по кружке водки всё-таки выпили.
  А через двое суток, доложив Кирееву про Арбитмана и переправившись через Енисей, направились они к семье русских охотников.
  Никишка, охотник, которого не взял в свою артель Алексей из-за его пристрастия к спиртному, остановил свою лошадку на площадке перевала, открывавшего прекрасный вид на реку Ману. Рядом с ним остановили своих лошадей мужчина и женщина.
  Здесь, в долине, стояла совершенно незаметная постороннему глазу сторожка, огороженная со всех сторон, кроме реки. Ели и сосны прикрывали подходы, но большая поляна делала её беззащитной перед зверьем различного вида.
  - Разве можно в тайге так жить? - удивилась Кома с наганом на поясе. И начала рассуждать. - А это что такое? Что это такое зеленеет за тыном? Огород? А это что за постройки? Сараи... Сторожка крупновата... Скорее дом... Не уж-то здесь и живут артельщики?
  - Никишка, чёрт косоглазый, тебе говорю: здесь артельщики живут? - спросила она охотника, сопровождавшего их.
  - Однако... Здеся работают... - ответил он и хотел попятиться, но женщина цепко схватила его лошадь за узду.
  - Вот к ним-то нам и надо... С проверкой! - жестко заметила она. - Веди!
  Фрол был хмур: после того случая с погоней, Кома устроила обыск и изъяла все заначки водки и травки.
  - Я чо, маленький? - обида была написана на лице Фрола. - Ну, хоть маленько-то можно было оставить... Я ж не дурак... Тожа понимаю... Дак нет, надоть непременно подгадить! Стерва... Я чо, кому мешал?
  Фрол пил водку вовсе не потому, что был закоренелым пьяницей: его мучала глухая обида. И в первую очередь на начальника Киреева. - Меня, бойца геройской Красной армии, прошедшего весь путь от Урала до Дальнего Востока в седле с шашкой в руках, воевавшего с казаками... Да слава обо мне гремела по всему Приморью... И в подчиненные! Да к кому? К бабе, злобной, некрасивой, чем-то похожей на змею... Да ещё в мужья определил! Ну, разве не горько?
  Потому-то и пилась водка не хуже простой водицы. А теперь и этого не стало.
  - Фрол, ты коды успел? - она плеткой огрела своего товарища.
  Никишка съёжился и чуть не свалился с коня, а Фролу было всё ни почём.
  
  
  18. Сторожка охотников на реке Мана
  - Кома, ты чо? Разве я мох? - он криво усмехнулся и заморгал глазами. - Глоток один...
  - Пьянь подзаборная... - возмутилась она. - Вот ты кто, Фрол!
  - А ты-то сама, кто? - усмехнулся он. - Дочь поворинской шлюхи, котору в карты проиграли, а потом оттрахали! Да и сама шлюха!
  Кома повернулась, и со всего маху несколько раз огрела плеткой Фрола. Тот только рукой и защищался, улыбаясь ей в ответ. От злости у неё даже слёзы на глазах навернулись.
  - Здря я тобе усе рассказала... Гад ты ползучий! - заключила она и хлестнула коня.
  Никишка чуть не упал от рывка коня, которого по-прежнему крепко держала в руке Кома...
  Фрол преспокойно поехал следом, покачиваясь в седле, и слегка улыбался. Удовольствия от того, что иногда спал с ней, он не получал, поэтому постоянно заглядывался на молодых баб, вызывая негодование Комы.
  - Хадюка... Хлаз на мене положила... Фиху тобе! - пробормотал он и погрузился в радостное состояние. Но это было недолго. Прохладная вода Маны быстро привела его в чувство: с бродом он промахнулся немного и, направив коня к Коме, быстро вышел на брод.
  Две большие собаки грозно зарычали, увидев издали посторонних людей с оружием. Никишка остановился сразу, сказав. - Моя тута... Ждать...
  Кома и Фрол двинулись дальше, но скоро тоже остановились, увидев ярость и пену у собак, готовых в любую минуту броситься на них.
  - Байкал, фу! Тайга, фу! - раздался молодой звонкий голос, быстро заинтересовавший Фрола.
  - А она ничаво... - пробормотал он, рассматривая Зинку, появившуюся из сторожки. - Хрудя... И руку положить можно, не то што у ентой стервы... Попка, ножки... Усе на своих местах... Симпомпончик! Мордашка тожа ничо...
  Кома, услышав часть его бормотанья, огрела его плетью. - Закрой рот, кобелина!
  - Хозяин дома? - спросила она девушку, отгонявшую рукой собак.
  - Не-е... В тайгу ушли... - ответила она. - А вам-то чо надоть?
  - С проверкой мы... По артельному делу... - проворчала Кома, оглядывая сторожку, сарай и огород. - Покажешь?
  - Не-е... Я ничо в ентом не понимаю... Приходьте в другой раз...К новой луне... Коды родители дома будут! - она еле сдерживала собак.
  - Ты вот што... - Фрол старался из-зо всех сил обаять эту лесную сладкую ягодку, готовую брызнуть своим соком любому мужику, первым испробовавшим этот сок. - Милая девушка, скажи своему отцу и матери... Мол приезжали люди... Просили подумать... Смогеть он продать им усе свои меха... Цену дадим хорошую!
  Зинка заулыбалась от такого обращения: в тайге так с ней никто не разговаривал...
  - Вернись-ка домой, милочка! - сухо и жестко, едва сдерживая себя, произнесла Кома. - К новолунью придём за ответом...
  Она хлестнула лошаденку Фрола так, что та чуть не подпрыгнула, а Фрол не вывалился из седла. И всё же Фрол обернулся и послал Зинке воздушный поцелуй, видя, как покраснела девушка.
  Теперь он знал, чем можно достать эту змею подколодную...
  Между тем Кома успела рассмотреть и прикинуть размеры сторожки: она была значительно больше и лучше освещена, чем сторожка Арбитмана.
  - Вот бы её приспособить в нашем деле! Чуть не вырвалось у неё, давно забывшей выступления Фрола перед Зинкой. - Да и этой вертихвостке кое-что поприжать можно будет!
  Мысль так понравилась ей, что потенциальная захватчица улыбнулась. Мысли вдруг унесли её в далёкое будущее, где она, Кома, организовав более перспективное предприятие, от которого неведомому Арбитману становится всё хуже и хуже, а Коме всё лучше и лучше. Она уничтожает его и становится безраздельной правительницей всей тайги.
  - Одежда... Травка... Молодые мужики... - прошептала она. - Можно и собой тогда занятьси... А чо ждать? Надо успевать, пока молода!
  И она оглянулась, ласково посмотрев на Фрола.
  - Ах ты, мой котёночек! - промурлыкала она на свой лад, но, увидев блажено вожделенное лицо Фрола, который в эту минуту в соих мыслях раздевал, прошептав "Зинка...", вспыхнула как факел от ревности и, схватив первую попавшую под руку лесину, с треском ударила его по голове. - У-у-у, кобелина проклятый! Я покажу тебе, как думать об ентой сучке!
  Палка с шумом переломилась, а Фрол, на зло ей, как был, так и остался невозмутимо спокойным. Не в силах более переность всё это, Кома остатком палки ударила своего Грома, который воспринял это как приказ и разрешение к диким танцам. Он прыгнул, толкнул грудью пристяжную лошадь, которую вёл в поводу Никишка, брыкнулся ногами, чуть не ударил копытами смирную лошадь Фрола и начал выделывать круги, подкидывая Кому, вцепившуюся от страха в его холку.
  Никишка, свалившись со своей лошадёнки, в страхе спешно отводил лошадей. Фрол, натянув вожжи, из последних сил удерживал свою лошадь на месте. А Гром, получив индульгенцию на то, что давно хотел сделать, прыгал и вертелся, как его дикий предок, унося свою всадницу всё дальше и дальше. Наконец, получив всё, что хотел, Гром встал. Страх одиночества мгновенно сковал сердце Комы.
  - Фро-о-ол! Ники-и-ишка! Где вы-ы-ы-ы! - закричала она, сделав ладошки рупором.
  Но никто ей не отвечал. И она стала снова и снова звать их, время от времени поясняя матом то, что о них думает.
  Накричавшись до хрипоты, Кома вдруг заплакала, жалея себя, несчастную.
  - Ну, вот теперича совсем друхо дело... - заметил Фрол, выходя из кустов в метрах десяти от неё и ведя в поводу свою лошадёнку. - Никишка! Вылазь, топерича можно!
  И он махнул рукой выходящему из других кустов Никишке с лошадьми.
  - Ах, вы... Сучьи дети! А я думала... А вы... - она всхлипывала, не понимая, что ей сейчас нужно больше: то ли на них ругаться, то ли жалоаться им. В конце концов, бросив повод на самого Грома, она пошла к Фролу, растерянно протянув к нему руки.
  Хитрый Фрол подмигнул Никишке, нагнулся и бросив Кому себе на плечо, потащил её в кусты, где только что сам прятался. Никишка усмехнулся, видя, как качаются кусты, привязал лошадей и стал разжигать костёр.
  Пришёл Фрол, и первым делом обшарил мешок Комы, в котором была конфискованная водка, открыл её и стал пить прямо из горла. Кома подошла тихо и без слов села у костра. Увидев Фрола и рядом с ним бутылку, ничего не сказала, достала провиант, пожевалась с Никишкой, и, подойдя к мужу осторожно примостилась рядом.
  Дежурить на эту ночь, как и на предыдущие, остался Никишка. Он хорошо знал, что в тайге опасно, а эти двое - совсем бестолковые, совсем не понимают этого.
  8.
  Через три дня Кома отпустила Никишку, заплатив ему сто рублей, которым охотник был очень рад. Фрол завёз в сарай всё, что они напокупали, а Кома пошла в дом, который они снимали вместо квартиры.
  Уже то, что дверь оказалась открытой, сильно встревожило её. Вынув наган, она толкнула дверь и вошла в дом.
  - А вот и хозяйка пгишла! - мужчина, сидящий на стуле, встал и приподнял свой котелок.
  - Как вы посмели?!
  - Вы, уж, пгостите меня великодушно, Комилла Богисовна... - Кома мучительно вспоминала, где и когда она уже слышала этот говор, видела эту бороду клинышком и усы. - Вот так вогвался к вам без пгиглашения...
  - Мать честная, да ведь это тот самый мужичок... Он ишшо дорогу в Губкустпром показал! - она хлопнула себя по лбу и злость на картавого мужчину почему-то прошла сама собюой. Кроме того, её ещё никто и никогда не называл по имени и отчеству.
  Как будто читая её мысли, незнакомец кивнул ей головой и улыбнулся.
  - Да-да... Комилла Богисовна... Я тот самый ггажданин, котогый помог сам найти Губкустпгом... На свою голову! - и он вытянул свою шею, как будто незримый палач собирался её отрубить. - Не велите казнить, велите миловать...
  Всё это было так сказано и сделано, что Кома рассмеялась: та бесстрашная открытость и сарказм, с которыми незнакомец говорил серьёзные вещи по отношению к себе, у любого человека вызвали бы улыбку. Комилла в этом вопросе оказалась не исключением.
  - Так давайте же познакомимся: Гудольф Агбитман!
  Кома вздрогнула от этого имени и чуть-чуть изменилась в лице.
   - Вечный слуга вашей кгасоты, мадам! Пгошу вашу гучку-с... - мужчина же встал и поцеловал её ручку.
  Коме хотелось возмутиться, разозлиться, наконец, просто нахамить, но она ничего не могла сделать со своей женской природой. Как это ни странно, человек, устроивший ей засаду и чуть не убивший её, нравился ей!
  И Комилла улыбнулась ему, подала обмякшую руку для поцелуя, представляя себя в этот момент как минимум королевой ...
  - Но ведь вы хотели убить нас, устраивая засаду... - еле выдавила из себя Кома, чувствуя своё поражение, так как этот человек ей нравился, её завораживал, околдовывал и очаровывал. Как ни называй то, что с ней происходило, Коме здесь места не было, так как здесь безраздельно царствовала Комилла, точнее - Мила. Только именем этим её никто не звал так давно!
  - Но тогда я ещё не знал, что это были вы... - продолжая целовать ручку, мягко отвечал Арбитман, который также к этой женщине испытывал необъяснимую тягу. - И потому у меня к Вам есть пгедложение: давайте объединимся...
  - Но я... замужем! - Мила вдруг вспомнила Ефима и то чувство, которое объединяло их - необъяснимая страсть. И вот нечто подобное она начинала испытывать к этому взрослому человеку, став на минуту той Милой, вздрагивающей от прикосновения губ к её коже...
  - Я... не о нас... Я - о деле! - он выпрямился и взглянул в глаза хозяйки, тут же превратившейся снова в Кому. - Я говогю сегьёзно: ежели мы объединимся - будет польза и нам и вам... Вы, Комилла Богисовна, на нашу защиту поставите силу ВЧК, а я сделаю вас богатой...
  - А... Фрол? - Кома не могла успокоить сердце, бешенно колотившееся в груди: ведь это было именно то, о чём она когда-то мечтала. - Что нам делать с Фролом? Он тоже был там...
  - Комилла, вы же давно сами убедились: Фгол - пьяница и бабник! Так дадим ему всё то, што он хочет! Добавим габоту и деньги - и он никогда не заговогит!
  - А откуда вы знаете про ВЧК?
  - Я всё знаю... Своему начальнику скажете: "Есть возможность внедгиться к Агбиману"!
  - А если это повредит вам, Рудольф?
  - Ну, это будет целиком зависеть только от вас, догогая Комилла... Даже если что-то и пгосочится в ВЧК... Вы мне поможете? Договогились? - он встал и поцеловал ей ручку, сунул свою визитку и добавил. - Я найду способ вас увидеть...
  В сенях Арбитман неожиданно столкнулся с Фролом.
  - Это кто ещё такой? - спросил он стоящую у окна Кому, входя в дом.
  - Так... Один знакомый... - Кома, несмотря на то, что была ещё погружена в романтическое настроение, соображала чётко, отмечая разные варианты, которые в дальнейшем могли бы навредить ей. - Приходил... Предлагать нам работу в своей фирме... Знаешь што? Мне надо срочно повидать Киреева!
  - Ну, ты того... Не шибко ругай меня за... русских охотников! - Фрол был испуган и не заметил перемен, произошедших в Коме.
  Через час к столику, за которым обычно сидела Кома, подошел Киреев.
  - Здравствуй, что случилось? Как съездила? - спрашивал он, усаживаясь за стол.
  И Кома подробно рассказала ему обо всём, что видела и слышала за время поездки, рассказав при этом о сторожке Арбитмана как о невыясненном объекте.
  - Может, нам с Фролом есть смысл внедриться к Арбитману и оттуда направлять в ВЧК деньги? - спросила она, зная, как не хватает денег для оперативной работы чекистам.
  - Арбитман - один из первых согласился сотрудничать с молодой советской властью и исправно платит все налоги... - Киреев рассуждал вслух, не стесняясь Комы. - И это плюс в его пользу... Но он буржуй! И, скорее всего, прячет часть денег от нас... И это его минус! Арбитман - еврей, а они так просто ничего не станут делать без выгоды для себя... Только где она, эта выгода? Пожалуй, давай, товарищ Кома, внедряйся вместе с Фролом к Арбитману... Но я, честно говоря, даже не представляю, как ты это сможешь сделать?!
  - Ну, товарищ Киреев, позвольте нам самим это предоставить! - улыбнулась Кома и кокетливо повела плечиками.
  Киреев усмехнулся.
  - Ладно, действуй по своему усмотрению... И помни: нам нужны деньги! Если что - найдешь меня здесь!
  - Деньги будут, товарищ Киреев... - произнесла Кома, по-военному вытянувшись в струнку и пожав руку своему начальнику на прощание.
  - Ну и лопух ты, Киреев... - хмыкнула Кома про себя, допив чай и отправившись к Арбитману по указанному на визитке адресу.
  Она ещё не знала, как круто изменится её жизнь...
  9.
  К концу месяца, округлившаяся от беззаботной жизни Комилла, снова почувствовала себя Милой, стала иметь свой дом, прислугу, новую мебель, модную одежду и новую должность - вице-президент фирмы с большим кругом обязанностей, которые ею будут легко исполнимы. Она будет следовать вместе с Рудольфом по таёжным сторожкам и изучать подробности хорошо поставленного дела.
  Новая сильная любовь к человеку намного старше незаметно охватит её, и Мила станет любовницей Арбитмана, испытает такую же близость и удовлетворение, которое она не испытывала никогда после Ефима. Она поймёт, что счастье с человеком, которого любит... Увы! Невозможно,так как он был давно женат и имел двух детей! При этом вспыхнувшая любовь убережёт её от употребления наркотиков, но желание хоть изредка покурить травку, так и останется.
  Дела с ВЧК, в котором продолжала служить Кома, пойдут гладко: она перестанет беспокоить Киреева своими вопросами, а он будет доволен ежемесячными двумя тысячами рублей, которые Рудольф регулярно отправлял в её ведомство. Только потом Мила оценит деловую хватку своего возлюбленного: полученные им льготы по налогам и незримое покровительство грозного ведомства позволили безопасно развиваться его производству и сбыту. Теперь никто не лез в дела Арбитмана, хотя тот очень хитро обманывал государство: два-три подростка для виду в черте города исполняли работу по шитью меховых изделий широкого потребления, а основная масса нелегальных мастерских, раскиданных по тайге, оборудованных хорошими машинками и инструментом, силами квалифицированных кустарей-одиночек, пришедших на работу к Арбитману и получавших от него зарплату в полтора-два раза большую, чем обычно, шили ему "импортную меховую одежду", которую он сбывал за границу.
  Как это он делал, Кома так и не сможет понять. К чести Рудольфа будь сказано, все те, кто с ним работал, никогда не жаловались на свой четырнадцатичасой труд, так как он доплачивал им за молчание и помогал каждому в его житейских бедах и трудностях. Поэтому люди у него держались за своё место, а он их ценил и всячески старался облегчить их труд, включая доставку на работу и обратно. Поэтому отбирал их тщательно и самых лучших. Учитывая наличие в стране безработицы, царящей повсюду, отбирать было из кого.
  Фрол будет назначен инспектором по таёжным делам и станет значительную часть времени пропадать в тайге, не очень докучая этим Комилле. Он будет не в обиде за это: появится возможность хоть изредка навещать "дикую ягодку", в которую влюбился с первого раза, как увидел её.
  В августе 1923 года Мила уже в поту лежала на кровати: схватки тисками сжимали её тело, создавая боль, терпеть которую она не могла. Проклиная всё на свете, она со страхом ждала, чем это всё закончится.
  Рядом с ней была постоянно акушерка и помогала всем, чем могла. Это Рудольф позаботился, с радостью воспринявший рождение ребёнка.
  Сама Комилла возненавидела своего ребенка с первого дня, как узнала об этом. Увидев, как подурнела лицом из-за него, она вдруг испугалась, что Рудольф перестанет любить её и вся новая жизнь вдруг развалится, а она ещё не успела насладиться ею.
  Ещё больше Кома возненавидела своего ребенка после того, как Арбитман узнал от прислуги, что хозяйка ищет акушерку, чтобы поступить не по-христиански, и твёрдо заявил ей, что хочет ребенка и не позволит прекращать его жизнь в утробе матери. Это было уже насилие над волей Комы, прощать которое она не собиралась.
  И, наконец, постоянная рвота и боли в последние месяцы беременности совсем доконали её, создав устойчивое чувство неприязни к ещё неродившемуся ребёнку. Лопнула и её небольшая надежда на то, что Фрол встанет на её сторону, но тот тут же заявил ей, что это её личное дело и опять ушёл в тайгу.
  И вот теперь схватки... Боль заставила её выть, кататься по кровати, матеря всех на свете так, что даже видавшая много на своём бабьем веку акушерка, зажимала уши пальцами от того, что говорила Кома в адрес своего ребенка. Как смогла, она передала это Рудольфу, который и без неё уже понял: Кома не только ненавидит своего ребенка, но и обязательно уничтожит его, как только тот родится при первом удачном случае. Именно тогда и принял он решение: ребенка нужно спасать от своей собственной матери во что бы то ни стало!
  И дал команду своему близкому слуге найти кормилицу, которая смогла бы выкормить чужого ребенка, в тайне за хорошие деньги. И такую женщину нашли прямо в деревне Проскоково, что очень даже устроило Рудольфа. Особенно важным оказалось то, что её девочка умерла только вчера и безутешная мать сама была рада дать жизнь другому ребенку. Никто и не знал об этом, так как смерть ребенка произошла вдали от деревни в укромном месте, куда отвезли мать с младенцем слуги Арбитмана. Похоронив с почетом ребенка в строжайшей тайне от людей, Рудольф отвез Авдотью Фомину к себе на потайную квартиру, где ей следовало дожидаться результатов родов Комы.
  - Скорее, скорее, она рожает! - акушерка схватила Рудольфа за рукав и потащила в комнату, где схватки Комы достигли апогея. Она тоже была посвящена в тайну Рудольфа и была с ним согласна идти до конца.
  Роженица в поту, посылая проклятья всем, кого знала и в первую очередь самому Рудольфу, каталась по кровати, несмотря на все усилия акушерки уложить её в самое удобное положение для родов. Наконец, это ей удалось с помощью Рудольфа и Кома, извергая фонтан мата из своего нутра, последним усилием вытолкнула девочку, и потеряла сознание.
  Рудольф, держа кричащего ребенка на руках, помогал акушерке во всём. А то, что Кома потеряла сознание, оказалось им на руку. Быстро закончив самые необходимые операции, Рудольф завернул девочку в простыню и исчез в другую комнату, где его дожидалась Авдотья Фомина в ужасе от того, что услышала от родной матери ребенка, и смотревная на Рудольфа совсем другими глазами. Если раньше она считала, что барин хочет скрыть свою вину от жены, то услышанное ею от родной матери при родах, сделало его человеком великодушным, а мать - нехристем. Поэтому Авдотья, приняв крошку из рук отца, прижала её к своей большой груди, так, что теперь не было на свете силы, способной отобрать её у кормилицы, кроме собственной смерти. Именно это и увидел Рудольф, и впервые за несколько месяцев вздохнул свободно.
  Стоило крошке подать голос, как Авдотья тут же вытащила свою грудь и дала ей. Так они и вышли во двор, где их уже ждали кони, которые отвезут их в родное Проскоково.
  Кома очнулась. Быстро вспомнив, что должна была родить, ощупала себя. Живота не было!
  - Где ребенок... - слабость ещё не позволяла разговаривать.
  - Господин Арбитман унесли мертвого ребенка в комнату... Желаете взглянуть? - голос акушерки дрожжал, но Кома этого не заметила.
  - Значит, мертвый... Может оно и к лучшему... - тихо произнесла она и добавила. - Нет! Я не хочу его видеть! Никогда...
  Глаза её закрылись и Кома, довольная исходом дела, погрузилась в сон.
  Авдотья Фомина и Рудольф тряслись по ухабам дороги, направляясь в Проскоково. Авдотья держала на руках девочку, ласково поглядывая на ребенка, а Рудольф невольно приглядывался к светящемуся счастьем лицу деревенской женщины. Невольно сравнивая двух женщин, он всё больше и больше ощущал перелом в своих отношениях с Комой. Её беременность как-то по-иному заставила его взглянуть на всё, что происходило вокруг.
  - Люблю ли я её теперь? - спрашивал он своё сердце, а оно ему - ни слова.
  - Может, во всём виноваты её слова? - и снова пустота. Откуда-то изнутри приходит ответ. - Да, и это тоже...
  Но ответ этот совсем не такой, какой желал бы услышать Рудольф.
  - Даже ты, обманщик власти и умеющий делать деньги в условиях, когда это делать невозможно... Даже ты, бабник и контрабандист, любитель риска знаешь... Так что самое главное в жизни человека? - это совесть Рудольфа приготовила ему ответ на вопрос и сама включилась в разговор по душам. - Да, правильно, это дети! А она этого не хочет! Не хочет иметь их... Вот лежит твоя дочь на руках этой замечательной женщины, такая слабенькая, такая маленькая... И, если бы не она, дающая дочери твоей своё молоко, свою любовь, смогла бы выжить такая кроха? Ну-ну, подумай хорошенько, а что могла бы дать ей мегера, родившая такую прелесть? Ничего! Без любви и ласки матери выжить такая кроха никогда не сможет! Так что благодари судьбу, что дала тебе такую женщину...
  И он ласково посмотрел на свою дочь и Авдотью. Видимо в какой-то момент Авдотья всёже увидела его взгляд, полный ласки и улыбнулась. Увидев её улыбку, Рудольфу, впервые за несколько месяцев, стало на сердце хорошо.
  - С какого ты года, Адотья Фомина? - спросил он, глядя в её большие зеленые глаза.
  - С девятьсот первого, батюшка...
  - А где твой муж?
  - Объелся груш... - Авдотья смутилась дерзости своего ответа, но вместо наказания увидела весёлые глаза и улыбку Арбитмана.
  - А не в тягость тебе воспитавать чужого ребенка?
  - Да где жо в тягость, батюшка! - Авдотья счастливо засмеячлась. - Чай баба я глупая... Как жо мене быть без детушек? Итак, в девках засиделася... Куды с добром , топерича и у меня дочка будеть...
  - Но о том, что она не твоя дочь никто не должен знать!
  - Побойси бога, батюшка! - Авдотья подняла руку вверх к губам. - Знамо, не глупыя...
  - Особенно её родная мать... Узнает - убьёт!
  - Ой, грех-то какой! - Авдотья перекрестилась, что-то прошептав при этом. - Да слышала я всё! Чай в соседней комнате была... Нешто так быват, батюшка?
  - Бывает... - грустно ответил Рудольф и посмотрел ей в глаза, взяв её тёплую руку в свою. - Помоги, Авдотьюшка, сохранить дитя... Век молиться на тебя буду!
  - Ой, да ты што, батюшка! Я сама... Не надоть на мене молитьси... Буду рядом, пока смогу! - Авдотья выдернула руку, но не скрывала: такая ласка богатого Арбитмана была ей приятна. - Мне и оплаты вашей хватить...
  - Не сомневайся, Авдотьюшка! - он вытащил кошелёк и вложил ей в руку. - Здесь золотом денег вперед лет на двадцать. Вам хватит на пегвое вгемя...
  Он смотрел на круглое в веснушках лицо Авдотьи и удивлялся сам себе: чем больше он смотрел на неё, тем больше хотелось видеть эти ямочки на щеках, когда она улыбалась; на эти ласковые большие зеленые глаза с длинными ресницами; на эти кудряшки, выбивающиеся из-под красной косынки. Но самое главное, что привлекало его всё больше и больше, была какая-то здоровая цельность духа в этой неграмотной, но такой способной к самообразованию женщины.
  Её руки, полные, гладкие и пахучие травой; её грудь, которой она кормила его ребенка, большая, белая и привлекательная; её ноги, обутые в старые лапти, гладкие, полные и безволосые; вместе с симпатией к ней как человеку, который разделяет его основные взгляды на жизнь, включили в нём то чувство, которое он давно не испытывал. Он сидел и просто улыбался ей.
  Авдотья, думающая о чём-то своём, совершенно случайно взглянула на богатого господина и увидела его улыбку, обращенную к природе, на которую смотрел, и поразилась. - Надо же, этот господин едет куда-то сам, везет её и дочку, пусть и не родную.
  Мерный цокот копыт лошади и ритмичное покачивание в седле позволили Авдотье спокойно подумать обо всём, что происходит в настоящее время. - Дал денег... Бывают же люди! Одни хотят убить своё дитя... Другие - спасти, даже от родной матери... Как всё это понять?
  Авдотья вздохнула, посмотрела вокруг и снова погрузилась в свои размышления. - А нечего думать! Куда тебе, бабе брошенной... Ежели бы не мать родненькая... Только она и поняла моё бабье нутро... Желание любить... Да видно не тому даденное! Теперь хоть не одной куковать - дочка есть! А кто скажет, моя или не моя? Только я да он!
  Вздохнув тяжело, снова погрузилась в размышления под ритмичное покачивание в седле. - Видно он не плохой человек, коль дочь свою спасает от родной матери! Хоть и лахудра та женщина, да мне добро сделала. Мой-то курощуп что сделает, когда узнает про дочку-то? А ничего не сделает... Скажу - не от него! Или лучше вообще на порог не пущу: укатил - ну и скатертью дорожка! Место занято! А будет ругаться - собаку спущу!
  Она усмехнулась и повеселела, представив, как собака покусает бывшего возлюбленного, и продолжила размышления, поглядывая на Арбитмана. - А этот-то господин, хорош собой, хоть и староват! Но тоже до баб охотлив... Не жонка та баба была видно... Тоже, как и мой бродяга, изладил ей ребенка... Хорошо, хоть не сбежал! А какой Лазарь? Умеет, видно, к бабе подкатиться... Но, что ни говори, а мне нравится, как он это делает! Вот и сейчас: улыбается так, что аж дрожь по телу бегает! Хотя должна сказать: все мужики кобели... Но этот - хороший!
  Так, в раздумьях каждый о своём и доехали они до Проскокова. Когда Рудолф остановил коней перед домом бабы Фени, Авдотья тоже остановила свою лошадь..
  - А чо енто мы остановилися у дома Феньки Припадочной? - удивленно спросила она Рудольфа. - Ить никто в ём уже давно не живеть...
  - Вегно... Я купил его у внучки Феньки Пгипадочной... - усмехнулся он, услышав, как в деревне звали бабку Комы - Ещё тги года назад. Вот подумал подагить его пгавнуку Феньки Пгипадочной, да не получилось! Так что дагю его её пгавнучке! Живите... Тепегь это ваш дом... А ты, Авдотья, ежели замуж пойдёшь, то я не пготивный... Но гебенка и дом не бгосай! Да чегт с ним, с этим домом, дочку не бгосай! Никогда!
  - Да ты што, батюшка, бог с тобой! Куды я енту крохотулечку брошу-то? - Авдотья даже рассердилась за такие речи. - Ну и сказанул!
  Рудольф подошёл к дому, отрыл его и пропустил Авдотью с ребенком в дом.
  Авдотья, войдя в комнату, даже удивилась: всё здесь было прибрано, в центре комнаты висела зыбка, в которую она тотчас и положида дочку, сама села на полати и задумалась: нехорошее чувство почему-то не покидало её.
  Рудольф открыл сумку, которую привез с собой, выложил на стол бутылку вина, копчености. Авдотья с удивлением смотрела на Рудольфа, который тем временем разжёг печку. Только теплый огонёк пламени дров смог растопить вдруг застывшую душу Авдотьи.
  - Давай, Авдотьюшка, выпьем за новую жизнь! - сказал Арбитман, поглядывая на неё и улыбаясь. - Штоб жилось нашей дочке хогошо и счастливо!
  То ли вино, то ли слова о дочке так растрогали Авдотью, что она не справилась с собой и тихо уткнулась в крепкое плечо Рудольфа, который, почувствовав полынный запах её волос, он обнял и поцеловал эти полные влажные губы, которые хотелось целовать и целовать...
  Никогда ещё ему не хотелось быть таким нежным и желаным для женщины, как сейчас. Может Авдотья, давно и страстно желающая простой мужской ласки от человека, которого полюбила, которому доверяет, у которого можно было бы спрятаться на груди и поведать все трудности свои, зная, что он может их разрешить и не решилась бы отдаться Рудольфу, которого знала-то всего ничего, да слова, которые он ей говорил, разом сделали её слабой и доверчивой.
  Он целовал её грудь, живот, бедра, постепенно раздевая от одежды, и любовался её телом, которым одарила природа. От его касаний Авдотья вздрагивала и проваливалась всё глубже и глубже в небытиё, чувствуя, как огонь желания охватывает всё тело. И не было ей дела до того, что он барин и старше её в два с половиной раза. Главым сейчас было одно - она хотела, чтобы он поскорее вошёл в неё.
  Когда же это произошло, она застонала, ещё больше и больше возбуждая его при каждом ударе и заставляя нежно добиваться её оргазма.
  Взрыв эмоций бьющейся под ним Авдотьи был наградой для Рудольфа, который тут же освободился от семени...
  Он гладил её тело и целовал улыбающуюся Авдотью. Они были рады, что это произошло и разочарованы, что скоро это кончится.
  - Рудольф, можно нам жить у моей мамы? - спросила Авдотья, провожая Арбитмана в путь. - А сюда будем приходить время от времени... Мне как-то не по себе здесь...
  - Хогошо... Давай встгечаться здесь, когда я буду пгиезжать к вам... - он поцеловал Авдотью, уже сожалея о расставании. - Пгиходите сюда, когда захотите!
  Поцеловав дочку в лобик, он уехал. Позже, в совй следующий приезд, он назовёт её Анисьей.
  9.
  Пришли холода. В дверь рабочей комнаты Рудольфа постучали. Он, вспоминавший последнее посещение Авдотьи и дочери, вздрогнул от резкого стука, ударившего по сердцу словно ножом: нехорошее предчувствие вдруг охватило его. Встав, Рудольф подошёл к двери и открыл её. На пороге стоял обросший человек в унтах и шубе. Он улыбался.
  - Заходи, догогой, заходи! - ещё не отойдя от тревожного чувства, Рудольф улыбнулся и пожал руку входящему человеку. - Ты же знаешь, я всегда гад тебя видеть!
  Он не обманывал: это был не простой человек и не только по внешности, но и по характеру.
  Гонец тем временем вошёл в комнату, а Рудольф, выйдя из кабинета, внимательно осмотрел всё вокруг и сказал охраннику. - Никого ко мне не пускать! Никого, ты понял?
  Увидев кивок охранника, он закрыл дверь за собой и прошёл к столу. Гонец тем временем, освободившись от тяжелой шубы, достал пояс, оторвал что-то и вынул небольшой четырехугольник письма. Рудольф, достав две рюмки и бутылку коньяка, взял дрожащими руками послание своего родственника и одновременно - агента, служившего в высших эшелонах власти.
  - С прибытием! - Рудольф налил по рюмке и дал одну из них гонцу, приглашая его испробовать то, что как по мановению волшебной палочки возникло из недр потайного сейфа и оказалось на столе.
  Гонец не стал долго себя упрашивать и, выпив коньяк, начал с копчёностей. Коньяк несколько успокоил Рудольфа. Развернув послание, он бегло прочитал то, что там было написано. Не поверив собственным глазам, он налил себе и гонцу по рюмочке и выпил.
  - "Рудольф! - подойдя к окну, он ещё раз, но уже спокойно, прочитал послание. - Вчера верхушкой было принято решение начать преследование всех белогвардейских офицеров, бывших офицеров царской армии и их семей, дворян и их семей, а также евреев, занимающихся предпринимательской деятельностью. Со второй половины следующего года ВЧК поставлена задача собрать все сведения о них и потихоньку убирать. Но ты не жди, пока до тебя доберутся. Сворачивай свою деятельность и беги по восточному коридору за границу, потому что сначала будет укрепляться западная граница. Путь тебе известен. Сидор"
  Ничего не говоря, Рудольф подошёл к столу и, достав спички, начал жечь письмо.
  - Да... Сидог згя не напишет... - тихо произнёс он, а про себя подумал. - Значит, Кома и Фрол были первые ласточки? Видать понравилось новой власти получать дармовые денюжки! Не зря говорится: дай им пальчик - они руку откусить могут! Молодец, Сидор!
  - Да, Сидор зря не скажет! - подтвердил гонец, словно подслушал мысли Рудольфа, одно за другим сметавший сё со стола. - Кстати, он напоминает тебе, что это письмо дорого стоит...
  - Да, да... Конечно! - Рудольф открыл сейф и достал толстую пачку денег, которую гость тут же спрятал. - Ты, доедай, поспи. А вечегом - в обгатную догогу! Мои люди тебя отвезут... А сейчас, ты уж извини, мне нужно кое-что сделать... Пгощай, даст бог, увидимся!
  И Рудольф вышел. На выходе к нему присоединился его телохранитель.
  Кома расчёсывала волосы, когда к ней в комнату вошёл Рудольф. От сытой и беззаботной жизни она растолстела и округлилась. Но после родов у неё стал заметно косить левый глаз и веки стали толще. Она сердилась на Рудольфа за то, что из-за него ей пришлось пройти через беременность и роды, которые для неё не остались без следа: на верхней губе выросли жесткие волосы. Кроме того, появилось внутренне чувство, что Рудольф ей изменяет. Виновата ли в этом женщина, ей ещё предстояло выяснить.
  - Ой! Ай! - вскрикивала она, всякий раз, выдирая волоски с губы и сердясь ещё больше. - Чорт возьми, так можно и дуба дать! Не приведи господи ишшо раз забеременеть! И ентот жеребец не показываетси... Конешно, сухая ложка рот дерёт... Присмотрел себе каку-нидь бабёнку и развлекатси!
  За этим занятием Рудольф и застал её.
  - Вот, полюбуйси, к чему привели роды... - она скрючила лицо, перекосила его, передразнивая Рудольфа, когда тот уговаривал её оставить ребенка.
  Но Рудольф, не обращая на это внимания, прошёл к ней и встал за спиной, положив руки на плечи.
  - Комилла, мне, навегное, пгидётся уехать за гганицу... - он сделал скорбную мину. - Тяжело заболела мать... Она попгосила меня пгиехать к ней пегед смегтью, и побыть некотгое вгемя с ней...
  - Ну, и где у тебя мать? - Кома настойчиво дергала волоски, только теперь уже не ойкала как прежде.
  - Подожди, дай договогить! - прервал её Рудольф. - Это значит, что кто-то должен будет взять на себя гуководство всей компанией...
  Он пристально посмотрел на неё, желая убедиться, не разгадала ли она его планы, но Кома была безмятежна и по-прежнему старательно дёргала волосы.
  - Фактически, кгоме тебя и Фгола, я никому не довегяю...
  - Почему это Фрола? Он што, вице-президент комапании? - возмутилась Кома.
  - Ну, вот ты и попалась, голубушка! - подумал Рудольф, лишний раз удостоверившись, что его расчёт на алчность оказался верным.
  - Ну... Я подумал... - он сделал лицо провинившегося человека. - Фгол... Всё-таки он больше тебя мотался по тайге... А ты же знаешь, что наши пгетпгиятия именно там в большей части и находятся...
  - Да ты што, сдурел? - она повернулась к нему, выражая предельное презрение принятому им решению - Ну и нашёл ты, кому доверить компанию... Да он ничерта в этом деле не понимает!
  - А ежели я отдам ему в пользование половину дела?
  - Это половину нашей компании - Фролу? - она возмутилась, особо нажав на слово "нашей": ярость её готова была вот-вот перейти в действие. - Энтому курошшупу - половину?
  - Ах ты, скотина! - подумала Кома об Арбитмане. - Ты, посмотри-ка. уже забыл? Я, значит, вложила сюда свои фамильные драгоценности, а он? Отдать моё законное Фролу?
  Хитрый Арбитман ждал взрыва ярости и, увидев, как она запустила в него расчёской, которую держала в своей руке, когда он пришёл, теперь точно знал, что будет всё именно так, как он и рассчитывал.
  - Да лучше я сама останусь руководить компанией, чем отдавать её Фролу!
  - Ну, если ты так считаешь... - проговорил он, увёртываясь от предметов, летящих с её стола. - Если сможешь, то пусть будет так!
  - Да, да, да! - вскрикнула она и закрыла лицо руками.
  - Ладно! Значит, ты хочешь стать хозяйкой компании? - произнёс он невинным голосом. - Хогошо! Я завтга же пойду пегеделывать на тебя документы компании...
  Как опытный пастух загоняет своё стадо в узкий проход, из которого уже не каждое животное может выбраться, так и Рудольф Арбитман получил то, что хотел руками самой Комы. Возможно, это было и нечестно по отношению к любимому когда-то человеку, но после того, что вскрылось при родах, отношение к Коме у него полярно переменилось: он никак не мог ей простить ребенка...
  Кома сидела у зеркала и смотрела на своё лицо. Сердце её от радости чуть ли не выпрыгивало от того, что сказал Рудольф. - Теперь я полновластная хозяйка компании!
  - Ты ещё не знаешь, что получишь! - подумал он, выходя из комнаты и усмехнулся.
  Жадность, разом захлестнувшая всё её существо, не могла оставаться в рамках комнаты, даже дома. Кому понесло на улицу. - Сегодня мне, полновластной хозяйке крупной компании... Хочется отведать чего-нибудь покрепче, чем травка!
  Через две недели Рудольф сидел в кресле у камина и ждал, когда закончатся сборы: сегодня он с семьёй уезжал. Перед отъездом он съездил в Проскоково, навестил Авдотью и дочь. Анисья долго его обнимала, целовала, не желая отпускать. Авдотья, приодетая и аккуратная, не претендовала на что-то и просто отдавала ему всю себя без остатка. Естественно, именно здесь он и увидел настоящие слёзы и то только в самом конце прощания. За последние несколько месяцев все его лучшие воспоминания были связаны с Авдотьей.
  10.
  Отношения с Комой ещё больше обострились, стоило ему официально представить её как полновластную хозяйку компании. Но Рудольф уже ни о чём не жалел.
  Между тем, два человека из разных окон смотрели на отъезд Рудольфа Арбитмана, когда он садился в сани и крикнул своему конюху Ивану, украдкой вытиравшему слёзы. - Трогай!
  С первого этажа смотрел мужчина и думал. - Так тебе и надоть!
  Со второго этажа за отъездом наблюдала женщина, заламывавшая руки и обращавшая свой взор к небу, настойчиво думая. - Господи, сделай так, чтобы он, паразит, никогда не вернулся!
  Но стоило ему отъехать, как она чуть ли не крикнула ему вдогонку. - И сколько вас таких пьют нашу пролетарскую кровушку! Да чтобы тебе в дороге стало худо! Сволочь проклятая!
  Не имея больше сил бездействовать, Кома крикнула. - Аграфена! Аграфена, чорт тебя побери! Ты где болтаешься? Вели закладывать сани! Поедем с Фролом на осмотр мастерских... Да не забудь сказать об ентом Фролу!
  - Слушаюся, барыня! - Аграфена поклонилась и убежала, а в ушах Комы как эхо звучало приятное слово. - Ба-а-ры-ы-ня-я-а...
  Так это было сладко ушам её, что она улыбнулась сама себе и налила рюмку водки.
  - Да! Барыня! - Кома подбоченилась, выпятила свою хилую грудь вперёд. - За барыню Комиллу!
  Она раскрыла рот и выплеснула туда всю рюмку, по-мужски крякнув и занюхав рукавом.
  - Ты чо енто, Кома придумала?
  Кома даже вздрогнула от этого голоса, а в голове поползли разные мысли. - Он что, подслушивал? Ведь доложить куда следует может!
  - В такой-то холод по тайге шастать... - продолжил свою мысль Фрол.
  - Фрол, голубчик, давай прокатимся до мастерских... - Кома резко сменила свой гнев на милость, так как в голове проскочили две мысли. - Мало ли... А вдруг да доложит в ВЧК?
  - Ой, чует мое сердце, не обманул ли нас Арбитман? - чуть ли не пропела Кома.
  Фрол усмехнулся. - Ишь, как запела! Стоило мужику за порог, как она сразу же по-другому запела; Фрол, голубчик... Давай проверим... Подажная ты тварь, Комка!
  - Ну, будет, будет... - Кома как кошка ластилась к Фролу, который застыл как изваяние в дверях. - Ну, сам пойми... Как бабе без мужика? Но и ты даром время не терял! Ить мене давненько шептали: с Зинкой охотницкой валандаесси! Ну, дак ить я ... Ничего...
  - Ты, паскуда, сюды Зинку не встревай! - Фрол замахнулся на Кому кулаком. - А то щаз как дам по кумполу!
  - Ну, вот и ты, мил-дружочек, попался... - Кома даже заулыбалась от этих мыслей, неожиданно обнаружив слабое место у Фрола. - Уж теперь-то я как-нибудь с тобой справлюсь!
  А вслух сказала. - Да я чо? Я - ничо... Не надо, так не надо! Поехали... Мне без тебя страшно!
  - Ладно... - с неохотой сказал он и вышел.
  - Избавиться от него нельзя - быстро хватятся в ГПУ! - подумала Кома. - Надо доложить Кирееву об изменениях в компании...
  Двухнедельная поездка привела Кому в ярость: работники требовали выплатить заработанные ими за месяц деньги, а готовых изделий не оказалось. Полуфабрикаты и вот-вот готовые изделия нужно было продавать, а чтобы продавать - их надо было везти за границу. Но вместе с Арбитманом исчезли и его связи, которых он не оставил никому. Фрол беспробудно пил, а все шишки достались ей! Кроме того, подошёл срок платежа двух тысяч рублей начальству Комы. А где их взять? И Кома в порыве ярости хлестала пьяного Фрола, чтобы хоть на ком-то сорвать свою злость.
  В буфете Костя ей сказал, что Киреева вызвали в Москву, возможно, на повышение. Не понимая, как поступать дальше, Кома решила узнать про налоги.
  Оказавшись у знакомого здания, она вдруг обнаружила, что и вывеска поменялась: вместо "Губкустпром" на "Сибкустпром".
  - Да уж... Хрен редьки не слаще! - подумала она, открывая дверь. - Хоть тому, хоть другому... А налоги платить придётся... Только откуда брать эти деньги? Арбитман, вор проклятый! Все счета, кроме одного закрыл и денюжки с собой увёз!
  Та же молодая женщина, что была три года назад, вежливо сообщила, что если не выплатят налоги, их предприятие будет закрыто.
  - Ну как тут не злиться? - подумала она. - Упаси бог ещё мне хоть раз с евреем связаться! Один - в тюрьму загнал, другой - в долговую яму...
  Кома злилась в бессильной попытке хоть что-то исправить: всё рушилось. - А ведь этот проклятый Арбитман мог со всем этим справляться! А я не могу...
  Выпив дома рюмку водки, Кома почувствовала, что этого ей сейчас мало и достала порошок, который недавно купила на рынке. Сложив бумажку трубочкой, засосала его через ноздрю.
  ... Странное насекомое с треугольной головой и фосеточными глазами смотрело на неё. Две огромные передние лапы, похожие на косы, были подняты вверх, готовые в любой момент обрушиться на голову того, кто захочет оказаться на его пути. Самое удивительное было в том, что она знала его!
  - Я помогу тебе исправить положение... - заговорил он, не раскрывая рта, что даже во сне удивило её. - Найди меня в тайге, и ты станешь в сотни раз богаче, чем сейчас!
  - Как же я найду тебя, Богомол? Ведь я же не знаю, где ты находишься?
  - Я расскажу тебе, только захоти меня спасти! А не захочешь - худо тебе будет...
  Кома проснулась с больной головой и твёрдо решила, что больше не будт принимать этот порошок, вспомнив разговор со странным насекомым.
  
  Глава 3. Алексей и Кома
  1.
  Фрол, выспавшись после вчерашней пьянки, постучал к ней в дверь.
  - Слышь, Комка, дай опохмелитьси... - произнёс он с трудом. - Скажу чо-то важное!
  - Да пошёл ты, курошшуп хренов! - зло ответила она. - Не дам ничего! Можешь не говорить...
  - Комка, нас вызывают в ГПУ... - произнёс он. - Я вчерась забыл тебе сказать...
  Он закрыл глаза и начал сползать по косяку двери, пока не растянулся на полу прямо у дверей.
  Только сейчас дошло до Комы то, что сказал Фрол, и её сердце от страха сжалось.
  - Кто вызывает? Почему вызывают? - крикнула она Фролу, но тот уже с утра нопохмелялся так, что не мог больше стоять на ногах.
  - Когда сказали явиться? - она подбежала и стала кричать ему прямо в лицо, но тот, блаженно улыбаясь кому-то, совершенно не реагировал на её слова, даже после пощёчин. - Сволочь! Опеть нажралси... Ну вот чо топерича делать?
  Кома быстро собралась и пошла в здание, в котором уже не была около четырёх лет. С лёгкой дрожью она потянула ручку кабинета, в котором когда-то её встречал Киреев и дал это задание.
  За столом сидел другой человек и так же как Киреев что-то писал в блокноте.
  - А где Киреев? - растерянно спросила она.
  - Товарищ Киреев пошёл на повышение, товарищ Кома... - Кома не поняла, шутит этот человек или нет, показывая пальцем вверх и криво усмехаясь.
  От этой усмешки Коме чуть плохо не стало, а мужчина между тем писал ещё минут пять, не отрывая головы и совершенно не замечая её. Кома вертела сумочку в руках и так и сяк, тихонько крякакала, кашляла, пытаясь обратить на себя внимание начальника, но ничего не помогало.
  - Как мне известно, товарищ Кома, на задание вас отправляли двоих... - он поднял глаза и ехидно усмехнулся. - Так, где же второй?
  - Он... Болен! - соврала на ходу Кома, не найдя ничего лучшего.
  - Так-с, так-с... - мужчина снова усмехнулся. - Ладно, болен, так болен! Так вот, товарищ Кома, ваше задание окончено! Завтра с товарищем Фролом жду к восьми часам на службу! Свободны...
  И он снова сделал вид, что Комы больше нет. И она, отвыкнув от армейских ритуалов, с трудом повернулась кругом и пошла к двери на подкосившихся ногах.
  - Это што за ерунда? - закричала она, оказавшись одна. - Они што там, наверху, сдурели? Как енто окончено задание? Енто коды я стала хозяйкой компании?! Да я разнесу всю енту шарашкину контору! Да я завтра... Да я всё скажу, што думаю! Я ему, ентому паразиту чортову... Так нельзя! Так невозможно! Я ишшо только начала хозяйствовать... Тута мои денюжки... Дедовы сокровища!
  Она села на скамейку и заплакала горько-горько. Вспомнив неожиданно про Арбитмана, она начала материть его, на чём свет стоит, считая виновником всех её бед.
  Злость, пришедшая на смену растрянности, уже бушевала в её жилах, когда Кома пришла домой. Фрол, как лежал у порога, так и лежал. Кома, пнув его несколько раз ногой в бок, меж тем не получила долгожданного удовлетворения и, вернувшись с ведром холодной воды, почти с садистским удовольствием вылила на него ледяную воду, матеря его на чём свет стоит.
  - Ты чо, дура... Вода-то ить холодная! - Фрол вскочил, трезвея прямо на глазах, вырвал ведро из рук Комы. - Совсем ошалела... Чо надоть?
  - А то, што хренец наступил нашей беззаботной жизни! Ты, енто понял, скотина? - и засмеялась в истерике, показывая на него пальцем, и чуть не плача.
  - Ни чо не понял... - замотал головой Фрол, до которого уже начало доходить, что случилось что-то особенное.
  - А то... Нас с тобой завтра новый начальник на ковёр вызываеть! - с каждым шагом Кома била по лицу Фрола своей ладошкой, наслаждаясь его растерянностью, которую недавно испытала сама. - А то... Закончена наша агентурная деятельность, понял? Ты понял, козёл пьяный, што все это кончилося? И твои бабы... И пьянки... И денег у нас больше нету... Как не было их, так и не стало! Понял?
  - Это у тебя были, да не стало! - засмеялся Фрол, поймав её руку и так сжав, что Кома заойкала от боли и выдернула её. - А мне и так было хорошо, без денег! Ты главной назначена Киреевым, вот и отчитывайси завтре за проделанную работу!
  - А ты не думай, умник недоделаннай... Я не буду одна за всё отдуватьси, и тобе с собой поташшу! Новый-то начальник ГПУ особо про тобе спрашивал... И де, мол, Фрол? И почему ево с тобой нету? Да, ежели ба я про тобе сказала, какой ты тута валяесси, то ужо сёдни тобе не быть в ГПУ!
  - Енто, какое такое ГПУ? Почему не ВЧК?
  - Пока мы с тобой тута прохлаждалися, ВЧК стало ГПУ. Киреев ушёл на повышение не знаю куды... А новому начальнику киреевская агентура, как кость в горле! Яму, говорять, сыфры подавай! Он рвёть и мечеть, чтоб как Киреев пролезть повыше! - она остановилась, выговорившись до конца, и разрядилась. Рука её легла на плечо Фрола и уже другим голосом сказала. - Вот так, дурень... Давай-ка лучше подумам, чо завтре говорить бум...
  Последние слова Комы лучше воды отрезвили Фрола и он кивнул ей в знак согласия.
  - Ладно, я щаз побреюсь и приду... Подумам! - Фрол повернулся и ушел.
  - Может и вправду Фрол чо-нидь придумат? - разом схлынувшая злость в минуту опасности снова сделала Кому человеком разумным.
  Вечером они обдумали всё, что скажут на ковре у начальника, а заодно попрощались со всем тем, что стало им здесь дорого за это время.
  2.
  Утром Фрол и Кома толкались в коридоре у комнаты своего начальника. Они были одеты, как положено, в свои кожаные тужурки, туго перепоясаны потупеями с револьверами. Однако начальник не торопился их запускать.
  Между тем, Кома и Фрол обнаружили, что тех ребят, с которыми они начинали четыре года тому назад, осталось всего несколько человек, да и те сторонились их. Это удивительное открытие не обрадовало, а напротив, даже насторожило их.
  - Входите! - голос начальника, резкий и нервный, сразу же вселил тревогу.
  Он сидел за двухтумбовым столом, оббитым зеленым сукном и что-то писал. Все сотрудники разместились по стульям, расставленным вдоль стенки.
  - Наш вождь, товарищ Ленин, болен! - резко и сурово произнёс он, опустив вниз правую бровь и одновременно подняв левую, из-под свесившейся чёлки наблюдая за своими подчиненными. - И виной всему контрреволюция. А што мы? Что мы сделали, штобы контры не было?
  Кома сразу же почувствовала, как начальник, всё взвинчивает и взвинчивает эмоциональную часть речи, почти переходя на крик. Сердце её начало бешено колотиться, а руки сами собой сжались в кулаки, ища рукоять револьвера.
  - Нэпманы - вот заразища! Вот где пристроилась контра! Но мы их пока голыми руками взять не можем... Енто ишшо хорошо, што имеем агентурную разведку... А тама, где гнездится белогвардейская сволочь? Почему нет тама разведки? А где обосновалися священники и евреи? Куда мы смотрим?
  Он обвёл всех своим горящим взглядом, чтобы на конкретном примере показать недостатки в работе своих подчиненных. Кома и Фрол тут же опустили головы, лишь он дошёл до них взглядом и горящий взгляд борца с контрреволюцией миновал их благополучно. Не найдя показательного объекта для порки, он заговорил снова.
  - Так вот, ставлю вам задачу: отлавливайте их как блох! Смерть пролетарским кровососам!
  Видимо тут у него словарный запас закончился, но он успел-таки поставить высокую ноту в конце речи. Начальник плюхнулся в своё кресло и, поискав среди бумажек, лежащих в беспорядке на столе, наконец, нашёл, то, что нужно. - А сейчас я зачитаю вам должности, которые вы будете отныне занимать и область контроля!
  И приступил к чтению списка.
  - Товарищи Кома и Фрол Замятовы назначаются следователями! - он с выражением посмотрел на Фрола и Кому. - Ваши - купцы, дворяне и прочая контра!
  - Слушай, Комка, ить он нас по агентурным фамилиям зачитал... - тихо шепнул ей Фрол, но Кома сделала ему знак замолчать: на них посмотрел начальник.
  - Потом поговорим... - тихо ответила она. - Когда выйдем!
  - Что бы это значило? - подумала она, стараясь понять своего начальника. - Это хорошо или плохо для нас? Поправить его или нет? Да... Шут с ним... Пускай, Замятовы, раз ему нравится! Ссориться с ним - болячку себе нажить!
  - Так вот... - начальник снова обвёл всех своим горящим взглядом. - Каждому из вас будет спущен план. А вы начнёте искать тех, кого я закрепил за вами! Ишшо раз напоминаю: нэпманов пока не трогать! До них тоже очередь дойдёт! Но не щаз, понятно? В конце месяца спрошу за выполнение!
  Так все они стали следователями, кто по белогвардейцам, кто по дворянам, кто по купцам, а кто по евреям...
  - Жаль мне не достались евреи! - засмеялась Кома, когда они вышли из комнаты начальника. - Купцы может тоже были евреями?
  - Уж не Арбитмана ли собралась сдавать? - подъел её Фрол. - Так ить он-то и есть настояшший нэпман! Ты лучче подумай, как с компанией дальше быть?
  - А чо думать? - Кома повернулась к Фролу и посмотрела ему в глаза. - Закрою её к чортовой баушке! Пусть подарочек Арбитман получит, когда вернётси!
  Им досталась узкая комнатёнка с одним окошком вверху и решеткой, из которой была видна площадь внутри здания. На двери тут же заменили табличку. Теперь на ней красовались две фамилии: "Замятов Ф, Замятова К".
  - Чо делать-то бум? - спросила Кома, закурив папироску. - И где искать купцов? Небось все убегли за границу?
  - Ну, могеть и не все... Надоть поднять городские архивы... Могеть чо и найдём!
  Поднявшись со стульев, они вышли из комнаты.
  3.
  Уже прошло два года, как Кома и Фрол работали следователями по купцам.
  - Кома, глянь, этап сформирован из Новониколаевска! - кринул ей Фрол, который курил у окна. - Пошли, посмотрим... Ить и нам с ними работать придётси!
  Сердце Комы почему-то ёкнуло и снова застучало в привычном ритме.
  - Ты чо? Сколь этапов перебывало, а ентот почему за душу взял? - тихо произнесла она, подошла к окну и закурила. Посмотрела на Фрола, переминавшегося с ноги на ногу как жеребец перед скачками, и сказала. - Слушай, Фрол, ты сходи... Я ишшо не все бумаги оформила, а завтре сдавать!
  - Ну, как хошь... - Фрол докурил папироску и вышел.
  Кома с Фролом работали по меркам нового начальника успешно: там, где не помогала выбить показания сила Фрола, действовали обман и хитрость Комы. Так что собственноручные признания они получали почти всегда и план свой выполняли. Потому и были на хорошем счету у начальства. Когда настоящие евреи кончились, в ход пошли русские, так или иначе подходящие под них, которым волей-неволей приходилось становиться купцами или дворянами.
  Жилось им неплохо: после того, как была закрыта компания Арбитмана, и пришлось съехать с приличного дома, им, как семейной паре, дали квартирку, которую Кома присмотрела, когда отправила в лагерь целую семью евреев.
  В этот раз Кома почему-то не могла писать: её, словно магнитом тянуло к окну. Она встала и подошла: взгляд её сам собой выделил из этапа высокого седого человека, стоящего прямо к ней лицом. Несмотря на град плетей, щедро сыпавшихся на непокорного, он, словно завороженный, стоял и смотрел в её сторону. Даже в то окно, за которым стояла Кома. Сердце её упало в пятки.
  - Отец? Как же так? Почему? Надо же што-то делать...
  Не в состоянии что-то сделать или просто стоять и смотреть, как бьют её отца, Кома рванулась к двери в коридор, по которому шли этапированные заключенные. Толкаясь руками и ногами, Кома раздвигала эту движущуюся массу людей в мышинных шинелях, которые упорно не давали возможности ей пробиться к отцу.
  Он шёл с высоко поднятой головой в толпе этапированных заключенных, получая от охранников плети и пинки. Когда рядом упал худой немощный старик, Борис Рудин нагнулся, чтобы его поднять.
  Кома видела, как караульный сильно ударил его прикладом винтовки, которую держал в руках. Отец её охнул и упал рядом со стариком.
  - Сто-о-ой! Не сметь его бить! - закричала Кома, с такой силой швырнув в сторону преградившего ей путь караульного, что тот отлетел к стене. Удивленный силой простой женщины в форме следователя ГПУ, караульный опустил винтовку и отдал ей честь. Но Кома на видела этого: она стремительно пробивалась к тому месту, где изувер-караульный методично добивал её отца, не смотря на крики Комы. Когда же она оказалась на месте рядом с ним, было уже поздно: отец лежал в луже крови.
  - Ежели он умрёт, ты пойдёшь вместо него! - грозно сквозь зубы произнесла Кома опешившему караульному, увидевшего следователя ГПУ перед собой.
  Возможно он даже понял, что за мучительная смерть ждёт его в ближайшем будущем. И вдруг решил поднять её отца, но Кома с такой силой ударила его в промежность, что он отлетел к этапникам в самую гущу толпы. Каждый из этапников с таким удовольствием вымещал на нём всю злость к своим мучителям, что скоро он перестал шевелиться, а его всё пинали и пинали.
  Кома взяла отца за руку и попыталась поднять его тяжелое тело. Неожиданно чья-то рука в кожаной тужурке подхватила его другую руку и помогла оттащить отца в сторону.
  - Кома, это кто? - с удивлением от проявленной нежности Комой спросил Фрол, помогая уложить его удобнее.
  - Отец... - хрипло выдавила она.
  - Да как же так получилось?
  - А мы с тобой мало ли ни в чём не повинных людей в лагеря толкали? - она достала марлевый пакет и начала перевязывать его голову. - Думаешь у нас в других районах Новониколаевска, такого плана нету?
  Фрол кивнул головой, полностью соглашаясь с её словами.
  - Слушай, Фрол, давай оттащим отца в лазарет! - Кома взяла за рукав и начала поднимать тело отца, находящегося без сознания. Фрол тут же подключился к ней.
  Тем временем этап, стуча кандалами, прошёл, оставив труп конвоира в луже крови. Его, как и труп старика, из-за которого пострадал отец Комы, бросили в подъехавший тут же воронок.
  В лазарете врач осмотрел отца Комы и молча покачал головой.
  - Ну, постарайтесь, сделайте всё возможное! Хотя бы проститься. Ведь это мой отец! - Кома умоляла врача, уже не надеясь ни на что.
  - Хорошо, я постараюсь... Но не гарантирую... Уж слишком сильны повреждения позвонков... - тихо произнёс он, оглядываясь по сторонам и зная, что может сам стать заключенным из-за таких действий, но, сообразив, как можно выйти из этого положения, громко спросил у Комы. - Значит, разрешаете применить к заключенному все меры для дачи показаний?
  Кома вдруг сообразила, что это он говорит ей для того, чтобы самому защититься от доноса Фрола.
  - Разрешаю! - четко приказала она, беря всю ответственность на себя за то, что может случиться с этапником в лазарете. - Он должен дать мне показания!
  Врач улыбнулся и более спокойно ей сказал. - Идите, голубушка... Ежели проснётся, я дам вам знать...
  Кома и Фрол шли к своей комнате следователей по коридору.
  - Ты что-нибудь думаешь делать по поводу отца? - Фрол намекал на освобождение.
  - Это будет зависеть от того, очнётся ли он. Ты же слышал, сломаны позвонки...
  - Понимаю... Я, пожалуй, сбегаю и принесу его бумаги! Хочется посмотреть, как попал он в этот этап!
  - Иди... Я постараюсь вытащить его! Ежели он, конечно...
  Она не договорила: слёзы потекли по её щекам, и Кома, время от времени сбрасывая их ладонями, не особенно обращала внимание на всех остальных. На какой-то момент она снова стала той маленькой Милой, которая любила сидеть на коленях у своего отца.
  Однако не успела она решить, как будет вытаскивать отца из этапа, как появился посыльный от врача.
  - Товарищ следователь, вас вызывают в лазарет. Очнулся человек, которого вы хотели допросить!
  Кома, закрыв кабинет, бросилась бежать по коридору.
  Врач, обмывавший и перевязывающий раны отца, ещё издали махнул ей рукой.
  - Я дал ему обезболивающеее... Очень сильное... Думаю, у него осталось всего несколько часов жизни... - говорил он очень тихо, всё время оглядываясь по сторонам. - Будет просто чудо, если он остается жив...
  - Хорошо, спасибо вам! Идите и никого не впускайте к нам... - Кома наклонилась к отцу, который тут же открыл глаза.
  - Ми-и-ла... Вот... уж... не... думал... что... ты... этим... будешь... заниматься... - медленно шевеля губами, произнёс он.
  От имени, которое никто, кроме отца не называл так ласково и протяжно, к её горлу подкатил ком нежности, а в глазах навернулись слёзы.
  - Отец, как же так получилось? Почему именно тебя взяли? Ты почему мне-то ничего не сказал? - Мила держала руку отца, покрытую холодным потом, и задавала вопросы, дожидаясь ответа.
  - Да... ведь... я... даже... не... знал, жива... ты... или... нет! - слёзы радости, что хоть перед смертью он увидел свою любимую дочку. Этот человечек, напоминал ему о его жене, так безвременно погибшей в тайге, и помогал ему долгие годы... Он давно себя винил в том, что неожиданное увлечение втоорой женой привело его дочь на каторгу. - Ты... ничего... о... себе... столько... лет! Прости... доченька!
  Слёзы катились по небритой щеке отца и исчезали в лазаретской подушке, вызывая в душе Милы то воспоминания о детстве и матери, то бессильную злобу к себе за черствость и обиду на родного человека, то ревность к женщине, отобравшей у неё отца.
  Мила прижалась своим лицом к щеке отца, как это часто делала в детстве, ища защиты у него от страшного внешнего мира, и расплакалась горько и безутешно, понимая, что по дурости своей потеряла самую нужную ей связь.
  - Плакать-то, как... в детстве... ещё... не разучилась... - он с трудом поднял свою руку и начал гладить её по голове. -- Значит... ещё живая!
  - Прости меня, отец! Только теперь, повидав всего, я это поняла... Дура я... Дурища набитая! - честность, которая пряталась Комой всегда и везде, вдруг вылезла наружу перед человеком, который любил её всякой - и плохой и хорошей. - Я уж думала... Сроду плакать не буду... Плохая я, отец, стала...
  Она встала с колен и вытерла слёзы: снова Кома победила Милу в её душе.
  - Отец, ты мне никогда не рассказывал, как погибла мама...
  - Боялся! Думал пойдёшь... по её... пути! А сейчас... могу... перед смертью... рассказать. - отец убрал руку с кровати и начал искать её руку, а, найдя, крепко сжал. - Нечистая... сила... начала... сниться ей... Денег много ... обещать... на лекарства... для раненных! Вот она... и пошла... в тайгу...
  - А что за нечистая сила? - Кома напряглась, стараясь не пропустить ни слова отца.
  - Насекомое... какое-то... Голова... треугольная. Лапы как косы... - он даже приподнялся, чтобы увидеть дочь. - Если ты... во сне, как мать... увидишь его, не верь его обещаниям! Погибнешь... как мать...
  - А ты-то как узнал об этом?
  - Охотник... Акимка... случайно... видел. Умоляю... не слушай нечистую силу! Погибнешь, как мать! Прощай!
  Голова его дёрнулась и в уголке рта появилась кровь. Рука безвольно упала на пол.
  - Отец... Отец! - рыдала Мила, но это продолжалось недолго: Кома опять взяла верх в душе.
  Фрол и Кома схоронили отца на местном кладбище тихо, без постооронних глаз.
  4.
  Как-то через некоторое время рылась Кома в большой куче архивных папок и про себя ругала своего нового начальника.
  - Ну, как я узнаю это? Мне чо, всё перерывать? Ить сколько здеся "бывших"... - она ворчала и чихала от архивной пыли, злясь на глупое распоряжение. - Уж лучче по домам ходить, да спрашивать... Может кто-то знает, остались ли бывшие здешние хозяева?
  Неожиданно, брошенная в минуту озлобления мысль, между тем ей понравилась. Быстро надев свою тужурку, она пошла на улицу, а через несколько минут оказалась у ворот большого дома.
  - Скажи-ка, любезнай, кто здеся жил до революции? - спросила она у пожилого усатого дворника с метлой.
  - А вы кто, гражданочка, будете? Почему, ёлки-моталки, я должон вам докладывать? - дворник с утра был немного пьян, а потому - разговорчив.
  Кома показала своё удостоверение, и дворник долго двигал его перед глазами, то ближе, то дальше, но, поняв, что не сможет прочитать, поверил её кожаной тужурке и, вытянувшись, как солдат перед генералом, отдал ей честь.
  - Мы, ёлки-моталки, завсегда уважам власть! - вдруг выдал он ей. - Чево изволитя?
  - Ты, вот что, Лазарь мой недоделаннай, скажи-ка лучче, кто здеся раньше жил? - Кома начала сердиться.
  - Заводчик Пантелеев... - дворник уже улыбался ей во весь рот: столько внимания от власти он ещё никогда не получал!
  - И где он щаз?
  - Он-то? Давно сбежал...
  - А остальные?
  - Да оне, ёлки-моталки, с ём и укатили...
  - Да... - подумала Кома, уже пожалев, что ввязалась в такую историю. - Пока незачто ухватиться... Хоть бы бумаги какие остались!
  - А бумаги его где? - спросила она дворника, стоявшего как солдат - руки по швам, метёлка вверх, взгляд следует неотрывно от генерала.
  - В сарае, ва... - он хотел сказать "ваш бродь" или ещё что-то в этом роде, но вовремя остановился. - Валяетси...
  - Вот, что, любезный, покажи-ка мне их!
  В груде тряпок и обломков в самом углу кирпичного сарая лежали амбрарные книги заводчика Пантелеева. Взяв одну из них, Кома начала перелистывать страницы. Запестрели в глазах её разные фамилии. Но ни одна из них не привлекла её внимания. Уже собираясь уходить, она запнулась о толстую папку. Подняв её, Кома смахнула пыль с обложки и тут же увидела надпись. - "Дубовцев А.М. Геологическая разведка местности. Левый берег реки Маны. 1905 год."
  Почему-то сразу же вспомнилась мать и то, что говорил про неё отец.
  - Год тот же... Ведь мог же этот геолог случайно оказаться в тех местах? - начала рассуждать Кома. - Может и охотника того, который видел всё, знает? Да, запишу-ка я эту фамилию... Надо поискать его, может ещё жив!
  Она полистала отчёт, посмотрела карту, подробно описывающую местность, незнакомые значки, вырвала её, а сам отчёт бросила в кучу хлама.
  Порасспрашивав жильцов, Кома убедилась, что от Пантелеевых здесь никого не осталось, и пошла домой.
  - Дубовцев... Дубовцев... - твердила она запомнившуюся фамилию и трогала черные усы на верхней губе. - Где-то я уже встречала эту фамилию...
  Фрол пришёл домой пьяный и тут же уснул. Кома же никак не могла уснуть: то и дело в голову лезли мысли об отце и матери. Матюгнувшись, она приняла дозу порошка и тут же увидела то самое насекомое.
  Утром, проснувшись с больной головой, Кома решила, что начнёт собирать сведения о гибели матери в тайге.
  Через четыре мясяца Фрол приехал из тайги возбужденный.
  - Так, Комка, с тебя пол-литра! - с ходу заявил он. - То, чо скажу, потянет и поболе... Но мене хват и пол-литра! Гони, а то и говорить не стану...
  Фрол бесцеремонно уселся у стола, закинув ногу на ногу и подняв нос вверх.
  Кома, хорошо изучившая за это время своего муженька, знала, что в таком состоянии он ей ни за что не уступит, а потому молча принесла бутылку водки.
  - На, жри, лайдак проклятый! - произнесла она, ставя бутылку и стакан перед ним. - А топерича лучче говори, а не то обратно отташшу!
  Фрол тут же схватил бутылку и налил себе целый стакан. Кома молча смотрела, как двигался кадык мужа туда-сюда, когда тот пил водку. Крякнув и занюхав локтём, Фрол повеселел.
  - Нашёл я одного Дубовцева. Капусточки-то дай! - Фрол налил себе второй стакан, пока Кома искала где-то оставшуюся квашеную капусту. Не дожидаясь, пока она найдёт закуску, он перелил стакан в рот себе и крякнул. Увидев остатки капусты на столе, Фрол рукой загрёб их и отправил в свой рот. - Но не знаю... Он али не он...
  - Не темни, Лазарь недоделаннай. Говори, паразит чортов! - Кома начала сердиться. - Али я вылью остатки бутылки в сортир!
  Фрол тут же схватил бутылку и прижал её к сердцу.
  - Я гутарил в тайге с несколькими охотниками... Ну, про геологов, шо работали в тайге на Пантелеева... Так вот один из них назвал знаш ково?
  Кома напряглась, чувствуя, что сейчас услышит важную новость.
  - Говори живее, морда алкагольная... - прошипела Кома, ища глазами какую-нибудь палку.
  - Ладно, ладно... Вот только прожую... Так, вот, фамилия его Дубовцев! Это он сразу после революции всей семьёй в тайгу подался на промысел...
  - Это не тот ли русский охотник? - Кома даже присела от неожиданности.
  - Вот именно... Но узнать это было трудно... Пришлося познакомитьси даже с яго дочкой!
  Кома ехидно ухмыльнулась
  - Енто когда же мы были у них? - умехнулась она. - Не летом ли в двадцатом? И сколь же ей сейчас?
  - Девятнадцать...
  - А как ты, Фрол, вокруг неё увивалси-то... Но так ничево и не отломилося... - Кома открыто издевалась, видя, что задевает лучшие чувства Фрола. - Ну, а щас? Клюнула?
  Фрол кивнул. Откуда-то изнутри острой стрелой в сердце Комы ударила ревность, и она тут же нахмурила брови.
  - А на ково же ей клевать-то? Вокруг на сто вёрст ни одного мужика... А хантам-охотникам до баб щас никакова интересу вообче нету... - язык Фрола так размотался, что теперь не мог остановиться. - А у мене к ней есть!
  - Ах, ты, сучий хвост! Кобель неприкаянный! Тебе чего, меня не хватат?
  - Хватат... Но она сучка молоденька... Не топтаная... Жадная до мужской ласки... А ты? Ты глянь на себя? Разве ты баба?
  Кома, услышав пьяные мнения Фрола, да ещё о себе, вытащила наган из кобуры и наставила на него.
  - Я вот щас отстрелю тебе то, што болтается у тебя между ногами, будешь тогда знать! - и взвела курок.
  - Да ты чо, Кома, совсем сдурела? - Фрол испугался и закрыл промежность руками. - Я тогда чо буду делать-то?
  Это было сказано так искренно, что Кома тут же простила его и засмеялась.
  - Ну, вот што с ентим кобелинушкой поделаешь? Ну, никак не может спокйно пройти мимо каждой юбки... Обязательно постарается задрать её!
  Фрол обмяк, увидев, что опасность миновала.
  - Про нечисту силу спрашивал?
  - Спрашивал, спрашивал... Никто не слышал ничего такова... Зинка тоже обещала разузнать и сообчить...
  - Так... - подумала Кома. - Дело сдвинулось с мёртвой точки...
  - А ты не спрашивал Зинку, бывал ли отец её в сторожке у охотника Акимки?
  - Спрашивал... Не знает... Но Акимка сам у них часто бывает!
  - Ага... - подумала Кома. - Это уже интересно... Раз Акимка бывает, значит и они у него бывали... Да, Лазарь ты мой недоделанный, сегодня ты заслужил ещё стаканчик водочки!
  И она поставила на стол стакан водки с капустой, решая для себя один вопрос. - Брать их пора или нет?
  - Ладно, пусть ещё поживут! - решила она, сомневаясь в правильности того решения. - Взять его всегда успею! Пусть Фрол пособирает о нём побольше сведений... Да с Зинкой позабавится!
  Кома чувствовала, что в её плане не хватает чего-то самого главного, собственно, поэтому и отложила его.
  - Фрол, ты ещё слышишь меня? - Кома подняла со стола осоловевшую физиономию Фрола и положила обратно. - Всё... Готов!
  5.
  Командировку Фролу в тайгу Кома оформила без труда и все эти четыре дня ждала от него известий. Однако он, прикатив под вечер последнего дня, появился в доме и первым делом начал искать водку, которую спрятал перед поездкой. Чем дольше он искал, тем больше понимал, что всё его запасы найдены женой.
  - Ну, отдай! - попросил её Фрол. - Тебе, чо, жалко? Ну, отдай... Горю ведь...
  - Не отдам... - Кома сидела за столом, внимательно смотря за мужем. - Не отдам, пока не расскажешь всё!
  - Расскажу... - Фрол умоляюще просил, на коленях приближаясь к ней. - Расскажу всё, тока стаканчик-то налей! В глотке пересохло... Как я гутарить-то буду?
  Кома достала из-под стола бутылку и налила стакан водки. Оттуда же достала два солёных огурца и поставила тарелку с ними рядом с бутылкой. Фрол не ждал: он быстро опрокинул стакан водки в открытый рот и начал глотать обжигающе-дурманящую жидкость. Кома равнодушно смотрела, как двигается кадык мужа, как крякает он и занюхивает рукавом. Она думала о своём. И всё же успела схватить бутылку раньше Фрола, когда тот потянул руку к ней.
  - Говори, иначе... - она положила руку на наган и выразительно посмотрела на Фрола.
  - По-о-ял... - Фрол мотнул головой и блаженно улыбнулся. - Скажу... Всё-ео-о скажу-у-у... Только ты н-не тороп-пись...
  Кома торопила: она знала, что в таком состоянии Фрол мог отключиться в любую минуту.
  - Ну, Лазарь ты мой недоделаннай, что узнал?
  - Как ты и велела... Про девятьсот пятой год узнавал у Зинки...
  - А-а-а... Уже от Зинки, а не дочери охотника... - усмехнулась про себя Кома. - Знать далеко ты под юбку забрался к ней, мой плутишка!
  А вслух сказала. - Ты, говори, говори... Я слушаю!
  - Сторожку охотника Акимки её отец хорошо знат... - быстро заговорил Фрол, увидев, как рука Комы потянулась к нагану. Однако, как только она остановилась, остановился и он, переходя на медленную речь. - В девятьсот втором году... Ишшо до рождения Зинки... Оне нашли в ей свово деда... Яхо потеряли ишшо четырнадцать лет назад... Оказалося, што он, парализованнай, охранял в сторожке ту нечисту силу всё енто время... Потом отец Зинки с матерью перепрятал в тайге в пешшеру енту чуду, а в девятьсот пятом годе сами видели, как красивая молодая женщина с тремя мужиками пыталась достать ево оттуда. Да только оне все перестреляли тоды друг дружку... Куды потом её родители спрятали ту нечисту силу, она не знат... Вот и всё!
  - Ну, Фрол, за это ты заслужил ещё стаканчик! - и она пододвинула к нему всю бутылку.
  Фрол схватил всю бутылку, раскрутил жидкость в ней и начал пить прямо из горла. Только однажды он оторвался, увидев презирающий взгляд Комы.
  - А ты, думаш, лучче? - он оторвался на минутку от горлышка бутылки. - Ты свой дурман глоташ, а я - свой! Так уж лучче её, родимую...
  Кома посмотрела, как муж свалился прямо на стол головой, вышла на улицу и закурила.
  - Так... - Кома задумалась. - Бабка моя говорила про мужика с седой бородой... Он де забрал нечисту силу с собой... Но она же убила его! Или нет? Не до конца... Не он ли спрятался тогда в сторожке Акимки?
  Тут она вспомнила про Зинку и зубы её заскрипели.
  - Курва... Я те башку-то оторву... Вот, доберуся до тебя... Тогда ты у меня узнашь, что такое любовь охранников!
  Кое-как успокоившись, она опять начала думать о том, кто беспокоил её во сне.
  - Какая ты, на хрен, сила, ежели какой-то седой мужик, парализованный, командовал тобой, как хотел! -- обозлилась она на чудовище, которое чуть не задушило её во сне. - Видать над такими бабами, как я, ты и сила! А какой-то мужик целых четырнадцать лет не давал тебе даже вякать!
  Она плюнула на землю, выражая своё презрение повелителю.
  - А мать-то моя, чо туда потащилась? Ей-то чего надо было? - Кома почесала за ухом и неожиданно нашла ответ. - А-а-а, отец сказывал, деньги ей на лекарства для солдат были нужны, а нечиста сила ей их обещала... А мне-то чо надо? Да ни чего... И эту букашку бояться не буду! Вот не буду пить порошок, а опять перейду на травку! Ну, чо он тогда изделат? Да ни чо!
  Несмотря на то, что спала Кома плохо, отказавшись от своего порошка, утром она похмелила Фрола и пошла с ним на работу. О своём вечернем разговоре ни он, ни она больше не вспоминали.
  Не успели они войти в свой кабинет, как их вызвали к начальству.
  - Товарищи Кома и Фрол... В Поволжье контра подняла голову. Кулаки пытаются помешать нашей партии провести коллективизацию. Товарищи с Поволжья запросили помощь, и я решил отправить вас, как лучших. Смотрите, не посрамите нас там!
  Он нагнулся и, вытащив пачку денег, отдал их Коме под расписку.
  - В вашем распоряжении один час до поезда. Вы поняли, товарищи?
  Собственно начальник и не нуждался в их ответе. Он нагнулся над своей записной книжкой и забыл об их существовании.
  - Пошли, Фрол, отсюда... - Кома кивнула на двери и начальника. - Всё летит к чорту! Ладно, Дубовцев, я тебе ещё вернусь...
  6.
  Река Мана, сторожка Дубовцевых, 26 апреля 1926 года
  Пришло время отправлять Зинку в Новосибирск.
  
   - Усё! К чорту... Вы как хотитя, а я не моху больша... - кричала Зинка, сбрасывая с себя передник на стол. - Терпение моё кончилося... Как хотитя, больша не моху...
  И бросилась в колени матери. - Маменька родимая... Я жить как люди хочу... Детей хочу рожать... А здеся кто? Ни однова мужика на сто верст... Уйду... Куда уходно уйду...
  Увидев, что мать не проявляет никакой реакции, вскочила и побежала на улицу, хлопнув дверью изо всех сил. Алексей, Вера и Петька переглянулись. Петька встал и пошел к Зинке.
  Зинка, девятнадцатилетняя полнотелая девка, сидела на крыльце и плакала. Ей вспомнились ухаживания Фрола, их последняя встреча и то, как она сама захотела расстаться с невинностью. - Иде ж ты, любимай мой? Почему не являсси? Можа чо случилося, а я тута сижу... Можа помощь кака моя нужна? А я далеко... Усе бабы имеють семью, мужиков... Их по ночам любять... Я што, хужа их?
  Тяжелая рука брата опустилась на её вздрагивающую шею.
  - Зин... Ты, однако, кончай плакать... - молодой басок Петьки как-то вдруг успокоил Зинку, и она перекинулась на молодую сильную грудь брата и снова разрыдалась. - Ну, чаво туды уходить? Ить мы усе тобе любим...
  Петька в свои четырнадцать лет уже был выше среднего роста, крепкого телосложения и запросто мог завалить крупного зверя на охоте. Свою сестру он любил и охранял всячески, особенно после того, как прозевал её последнюю встречу с Фролом.
  - Эх, Петька, Петька... - Зинка начала успокаиваться: мужское плечо, на которое можно было опереться в трудную минуту как-то и вправду воздействовало на неё. - Ох, братка, счастлива бут та баба, которой ты достанесси... Спасибо тобе, братка...
  Она вытерла подолом слезы и села, безучастно смотря на собак, которые смотрели на них и виляли хвостами. - Ты понимаешь, Петя - Петушок... Приходит однажды время иметь свою семью, любимово мужика, быть рядом с ним, иметь от нево детей... Вот и моё время пришло... Потому и не моху боле здеся жить...
  - Ну, ты чо, не могла вот так бате всё сказать? - Петька удивился и обнял сестру за плечи. - Он ить усе понимат... Он ить хорошай... И маманя наша хорошая...
  Зинка кивнула и положила свою головушку на плечо брата, который теперь был выше её по росту.
  Меж тем в доме тоже состоялся свой разговор.
  - Чево это она? Што на неё нашло? Была дефькя как дефькя и вот тобе... - Алексей выглянул в окошко и увидел как сын сел рядом с дочерью.
  - Лешак ее подери, могеть опеть заколобродила? Как в прошлый раз... Помнишь? Ишшо коды бехала на свиданку к тому мужику... Он ишшо приежжал к нам шесть лет назад с вредной кралей? - Вера заглянула в глаза мужу.
  - Ну, помню... А чо? Ты думаш, ен опеть объявилси?
  - Не-е-е... Я щаз за ней сляжу...
  - А чо тоды с ней тако? - Алексей выглянул в окошко и удивился. - Ты, глянь, мать... Петька-то без нас уговорил её...
  - Ой ли... Сдаетси мене, пора, отец, нам задуматьси о дочери как следовает! - заглянув в окошко и увидев, как Зинка положила голову на плечо Петьки, улыбнулась: - Выросли наши детки... А Зинке пора своё гнездо вить...
  - Ты хочешь сказать, что пришла пора отдавать её замуж? - и, увидев кивок жены, задумался. - Ну, дак давай выдадим её за ково-нидь из охотников?
  - Не-е-е, дочь у нас, видно, не в тебя, отец, пошла! Ей охота не нужна, и охотники - тоже... Ты, думашь, чо она закочевряжилася? - Вера посмотрела на мужа. - А то... Надоело ей, молодой дефьке, в лесу быть одной...Мужик, конечно, ей нужон постояннай, это так... Да не здеся, а в городе, понимашь?
  - Ну и чо? Ить в городе у нас дом есть... Целехонек, ну, вот и пушшай едет туды, да живет в ём!
  - Дак вот енто-то и надоть ёй сказывать... Ентова она от нас и ждёть! - Вера задумалась. - Только тама она опеть могеть с ентим пьянчужкой сойтися...
  - А мы ей условие тако поставим...
  - Алешенька, милай мой... Да кака настояшшая баба выполнит яво, ежели полюбит?
  - А ежели не отпустим?
  - Она ж твоя дочка - убегеть. Как пить дать, убегеть! - улыбаясь, Вера смотрела на растерявшегося Алексея. - Она и моя дочка... А я сама себе дорогу выбирала... И мужа...
  Они засмеялись и, обнявшись, поцеловались. Решение было принято...
  В сенях заскрипели половицы и в дом вошли Петька и Зинка.
  - Маменька, папенька... Простите меня... - она потупила голову и ещё крепче сжала ладонь Петьки, возвышавшегося над ней.
  - Ну, што. Вся семья в сборе... - Начал Алексей, посмотрев на жену. - Вот что... Мы тут с матерью посовещалися и решили... Отправить тебя, Зинаида, в город на работу...Время щаз такое... Нам надоть знать, што делаетси в городе...
  От удивления глаза Зинки округлились, рот раскрылся от удивления и радости.
  - Да... И тебе, Зинаида, пора вить себе гнездо! Мужиков-то здеся... Сама знашь... За сто верст никово... Так што собирайси! Бушь жить в родовом доме в Новосибирске!
  От счастья слезы брызнули из её глаз. Растерявшись на мгновение от того, что её поняли, она сначала повернулась к улыбающемуся Петьке, а потом кинулась на шею к отцу...
  - Ну вот... А ты думала... - Петька открыто смахнул навернувшиеся слезинки и баском добавил. - Ты... Зин... Ежели кто бут приставать... Говори мне... Я яму быстро накостыляю! Бут знать... Поняла?
  Весь день прошел в хлопотах по отъезду Зинаиды в город. Петька с отцом пошел запрягать лошадь.
  - Спасибо тебе, маменька родная... - своим женским чутьем Зинаида понимала, кто именно решил её главную проблему.
  - Эх, доченька... Не вовремя ты выпорхнула из таёжного гнезда... Да ладно... Ты хоть изредка приезжай с отцом или сама... Он или Петька бут продукты привозить да проведывать, а то ты с голодухи-то там помрешь... - она смахнула набежавшие слезы и продолжила инструктировать дочку. - Да смотри тама... Голову-то не теряй! Мужиков-то тама много, да хороших, надежных мало! За женатиками не гоняйси, ишши холостова себе... Можа замуж выйдешь...
  Поцеловав и перекрестив её, отправила к телеге, у которой уже ожидали её Петька и Алексей. Зинаида махала ей рукой, пока не скрылась из глаз. Петька провожал их до высокой горы, у которой остановился и махал им рукой, пока они не скрылись из глаз...
  Потеряв из виду мать и брата, Зинаида смотрела, как убегают ставшие родными сосны и ели, и понимала, что в её жизни начинается нечто новое и важное, а потому с нетерпением теребила руки с желанием самой бороться за свою дальнейшую жизнь в этом мире. Отец за всю дорогу так и не проронил ни слова, думая о чем-то своем...
  В Новосибирске Алексей расколотил доски дома, занес пожитки своей дочери, оставил денег и поехал назад, простившись с ней... Он с трудом отрывал от себя любимую дочь и с этим нужно было смириться...
  
  - Вот дурища - то где! - невольно вырвалось у меня. - Она, что, не понимает... Ведь скоро НЭП закончится и начнутся репрессии...
  Успокоившись, хлопнул себя по лбу. - Во дурак! Они же этого не знают!
  7.
  "Новосибирск, 24 марта 1929 года.
  О том, что скоро должны арестовать Зинку, узнал от Ли Чена: он предупредил, что скоро придет опасность от слуг Богомола. Пришло время беззакония. Постараюсь предупредить её."
  
  - Так-так... Похоже началось... - с огорчением, что мои предки тоже попали под сталинскую мясорубку, вздохнул и стал представлять случившиеся...
  
  - Ну и козёл же наш начальник... Фрол, ты меня слышишь? - Кома ругала своего начальника, обещавшего быструю командировку, но которая в действительности растянулась на целых три с половиной года. Но и не забывала контролировать Фрола, увидевшего молодую женщину, переходящую дорогу, и который остановился, чтобы получше разглядеть её фигуру. - У-у-у, кобелина проклятый! Только юбку увидит, тут же делает стойку... Фрол, ты оглох, што ли? Ведь не столбу говорю...
  Но Фрол даже не обернулся. Кома, ворча, потащила чемоданы на крыльцо и стала открывать двери.
  Затхлый, спрессованный воздух ударил ей в ноздри, но она, привыкшая и к более худшим условиям, быстро подошла к окну и открыла его. Затем вышла на свежий воздух и закурила папироску.
  - Ну, японский городовой, сколько же здесь пыли... - брезгливо отодвинув рукой с одной доски слой пыли, она уселась на крыльцо и достала зеркало. - И где же этот оболтус?
  Фрол вообще не торопился идти в дом.
  - Где ты болтаесси? Я чо одна должна делать уборку дома? - Кома смотрела на свои потрескавшиеся губы в маленькое зеркальце и осталась не довольна своим видом. - Тяни спичку: вытянешь короткую - будешь убирать дома, вытянешь длинную - пойдешь в магазин...
  Фрол вытянул длинную.
  - Сволочь! Иди в магазин, и штобы ни одной бутылки, понял? - она злилась: всё шло не так как ей того хотелось.
  Коме вдруг ясно вспомнилось, какие хоромы, какую мебель и какую жизнь вели "думающие товарищи" из Поволжья и Урала. Под словами "думающие товарищи" она подразумевала тех людей из ГПУ, которые конфисковывали в свою пользу имущество и недвижимость богатых и разбогатевших людей, их родственников, которых отправляли в тюрьмы и лагеря.
  - Им-то чо... Они-то быстро обзавелись всем необходимым для нормальной жизни, а я? - Кома злилась, ворча. - Што, я хуже их? Ну, на хрена мне эта железная кровать? Да пропади они все пропадом! Или эта тумбочка? Или этот камод? Или вся эта жизнь?
  Она вздохнула и начала воспитывать себя. - Бери пример с "думающих товарищей"! Хватит жить, как перекати-поле! Надо ехать в Проскоково... Пошарить в подполе... Может что-то и найдётся... Везде нужны денежки...
  Кома сбросила с себя форменную одежду и осталась голой: впервые за несколько лет ей захотелось посмотреть на себя в зеркале, которое только что протёрла тряпкой.
  Худое морщинистое тело и лицо смотрело на неё из зеркала.
  - Ты посмотри-ка на себя, кошка драная... - тихо сказала себе честно Кома. - Ну, что за грудь у тебя? Не грудь, а половая тряпка! А что за задница? Одни мослы... Да кто на такую бабу позарится? Вот потому-то и делает Фрол стойку на каждую бабу, какую увидит! А какие бабы у тех людей, которые "думающие"? Гладкие, полные, цветущие... Да в цветастой одежонке, что на базаре куплена... А ты? Тьфу, глядеть тошно!
  Одевшись кое-как, она начала уборку, не выпуская изо рта папироску.
  Фрол вернулся часа через три, когда вся уборка была уже закончена. По его неровным шаркающим шагам Кома поняла, что он уже успел пропустить стаканчик-другой.
  - П-подруга д-дней м-моих с-суровых... - начал говорить он заплетающимся языком, с трудом попав в распахнутые двери.
  - У-у, горюшко моё... А где хлеб, где продукты? - Кома начала злиться.
  - В-в м-магазине... - с трудом пролепетал Фрол и сполз по косяку на пол.
  - Вот и лежи там, гад паршивый! - Кома схватила то, что попалось под руку, и, ворча на Фрола, начала одеваться, чтобы пойти в магазин.
  Фрол очухаолся к вечеру и начал думать, как замолить свой грех перед женой.
  - Слышь, Кома... - та даже не повернулась. - Ну, чо ты такая? Ну, не сердися... Ну, сорвалси... Увидел водяру и сорвалси...
  Однако то, что Кома не ругалась, Фрол воспринял как хороший знак.
  - Фрол, давай завтра съездим в Проскоково... - мирный тон чуть было не обескуражил Фрола. Он встал и на подгибающихся ногах подошёл к ней.
  - А чо мы там забыли? - только увидев злые колючие глаза Комы, он подумал. - Лучше бы я не задавал этого вопроса...
  - А то... - она сжала кулаки, и Фрол благоразумно попятился: совсем недавно Кома так избила мужа, что теперь он побаивался её такого состояния. - Я сказала - поедем, значит поедем! Мне надо...
  - Так бы и сказала: мне надо... - проворчал он, быстро соглашаясь с ней, а сам подумал. - Ну, мало ли чего в деревне надо бабе? Главное сейчас не нарываться на скандал!
  И Фрол, сняв с себя одежду, быстро юркнул в кровать.
  Кома ворочалась долго, пока под утро сон не сморил её окончательно. Чудище с треугольной головой на этот раз обещало ей такую жизнь, столько недвижимости, столько денег и одежды, что и не снилось тем "думающим товарищам" с Поволжья и Урала. Только какой-нибудь султан мог в роскоши соревноваться с ней. Чудище в этот раз не грозило, не умоляло... Оно демонстрировало свои возможности, давая обещания. И это глубоко запало в душу Комы.
  Проскоково само по себе не вызывало у Комы никаких эмоций, но то, что её дом был расколочен, возмутило до крайности.
  - Ни хрена себе! Это кто ишшо в доме моей бабки поселилси?
  - Ты, чо, Кома, того? - И Фрол покрутил пальцем у виска, добавив. - Да ты ж его сама продала в двадцатом годе! Может кто и купил...
  - Это когда я его продавала? Я, чо, рехнулася продавать родителький дом? Да с таким подполом... - И вдруг Кома вспомнила, что это сделала сама тогда, в спешке, ликвидируя своё предприятие, чтобы влиться в компанию Арбитмана. - А ты помалкивай, коли знаешь... Моё енто, понял? Моё! И никому его не отдам!
  - Да мне-то чо... Делай, чо хошь... - Фрол отвернулся: он понял, Кома решила использовать метод "думающих товарищей" из Поволжья.
  Она с силой пнула оградную дверь, которая от удара чуть не дала трещину, и распахнулась настеж, пропуская её во внутрь.
  Как была Кома в грязных сапогах, так и вошла в дом.
  - Какого чорта вы здеся, в моём доме? - закричала она, перешпгнув порог дома.
  Из-за стола поднялась молодая женщина в стареньком, но ещё приличном сарафане и маленькая девочка лет пяти-шести.
  - Нам сказали, что можно жить в этом доме... - начала оправдываться Авдотья и вдруг вспомнила, что нельзя ссылаться на Рудольфа. Кому она никогда в глаза не видела и приход женщины в тужурке она восприняла как очередное заблуждение власти. - Вот мы и живем здеся...
  - А ну, выметайтеся отседова, шпана несчастная... А то я вас быстренько отправлю к Макару на кулички! Да так, что всю жисть будите обратно добиратьси!
  - Мам... Чо тёте надоть? - спросила девочка тихо. - Чо она так орёт?
  - Быстро собирайся. Пойдём отседа к бабе Стеше! - женщина быстро собирала в платок детские игрушки и самые необходимые предметы, потом одела девочку в старенькое пальтишко и, поклонившись Фролу и Коме, вышла на улицу, приговаривая. - Всё обойдется, Анисьюшка, всё обойдётся... Мы к бабушке пойдём жить... Она нас давно приглашала...
  Авдотья приговаривала, гладя по головке дочери, время от времени оглядываясь на этот дом. - Вот времечко и подошло... И нам вместе-то хорошо будет жить...
  Фрол, стоящий в дверях дома, всё видел и слышал. Невольно сравнивая Кому и Авдотью, он приходил к тому, что Кома проиграла этой простой крестьянке, как женщина и как человек. Ему стало стыдно, что он оказался рядом с ней, и Фрол отвернулся.
  Меж тем Кома была недовольна: она не получила того, на что надеялась, и начала тихо ворчать. - Мне не дали покуражиться... И кто? Простая занюханная крестьянка!
  Злость волной поднималась откуда-то изнутри и Кома, в порыве мщения непрошенным гостям, начала крушить всё, что попадало под руку. Наконец, её нога наступила на подпол... Мгновенно вспомнив, зачем она сюда приехала, Кома кинулась вниз и стала ползти на локтях и коленях, пока не добралась до того места в конце подвала, где были зарыты ею оставленные драгоценности. Она рыла землю, пока не добралась до чугунка. На дне его лежали всего двадцать золотых монет.
  И злость, и ярость разом подкатили к голове Комы. Фрол, на свою беду случайно заглянувший в это время в подпол, услышал такой дикий рёв, что в ужасе начал креститься, подумав, что Коме привиделась нечистая сила. Скоро рёв заменился таким матом, что даже видавший много чего Фрол, диву давался, слушая всё это. А потому, что мат становился всё громче и громче, Фрол сделал вывод, что Кома ползёт обратно, и поспешно выскочил из дома.
  - Где эта стерва? Где она? - Кома была страшна:волосы стояли дыбом не только из-за пыли и паутины, которых было особено много под полом, но и из-за той ярости, что испытывала она к простой миловидной крестьянке, заочно обвинив её в краже драгоценностей.
  - А я откуда знаю? - Фрол прикинулся невинным ягнёнком. - Я што, нанимался смотреть за ней?
  Меж тем неведомая сила толкала Кому туда, куда недавно ушли женщина и девочка. Расспросив двух-трёх жителей, она уже точно знала, где искть Авдотью.
  Дверь в покосившийся дом она рванула с такой силой, что чуть не сорвала её с петель.
  - А ну, говори, японский городовой, куда камушки дела? - Кома шла с наганом в руке к Авдотье, вставшей из-за стола, где играла Анисья. Авдотья, растерявшаяся от такой наглости у власти, начала отступать, пока не оказалась прижатой к стене.
  - Ой, опять эта тётка-зверюга... - прошептала Анисья и полезла под стол.
  Страх за дочь и слово "зверюга", которое Авдотья Фомина услышала от дочери, как это ни странно, произвели обратное воздействие, совсем не такое, на которое рассчитывала Кома. Разом, выпрямившись и избавившись от страха, Авдотья как блоху стряхнула с себя тощую Кому.
  - Не знаю я никаких ваших камушков... - она вдруг поняла, что эта тощая стерва и есть родная мать Анисьи, про которую когда-то говорил Рудольф, когда ясно дал понять, что дом этот когда-то принадлежал матери девочки. - А что до двадцати рублёв, то мне их дал добрый господин!
  - Вот ты как заговорила, баба навозная! - Кома ткнула наганом в живот Авдотьи. - Да я тебя щаз в расход пущу... без суда и следствия!
  - Я ,может, и навозная баба, да дитёв своих никому не бросала и свой дом не продавала! - Авдотья шла на Кому и наган: глаза её горели, ибо в них было столько боли и любви в дочери, а также ненависти к родной матери, пожелавшей гибели своему ребенку. Но даже в запальчивости Авдотья помнила о девочке и о том, что родная мать может и её прикончить, а потому быстро перевела разговор в другую сторону. - Чо мне пугатьси? Нешто енто жисть? Да с вашими оглоедами, никоды жисти не будеть!
  - Да ты и есть настоящая контра! - обрадовалась Кома: появился повод прихлопнуть её. - Енто при мне порочить советску власть? А ну, пошли во двор!
  - Отвали... Не боюся я тебя! - Авдотья рукой отодвинула Кому, как сноп и подошла к дочке. - Прошшай, доченька... Видно не даст нам жисти нормальной ента зверюга! Помни: тот дом отдал тебе твой отец! Живи, как сможешь... Дай бог тебе быть счастливой! Береги бабу Стешу, слушайся её!
  Поцеловав дочку, Авдотья подошла к невысокой старушке, прижавшейся к печке.
  - Прощай, мама! Береги Анисью... Воспитай её как меня... Видно пришло и моё времечко! - она обняла и поцеловала мать и Анисью, уцепившуюся за подол бабушки. - Идём, стерва большевистская! Отольются тебе наши слёзки!
  - Иди-иди, контра паршивая! - Кома была рада: во-первых, запишет контру на свой счёт в ГПУ; во-вторых, избавится от ненужных владельцев дома. - Щаз я тебя шлёпну!
  Баба Стеша и Анисья, услышав два выстрела, вздрогнули и заплакали навзрыд, провожая в последний путь светлую душу Авдотьи Фоминой...
  Кома, вернувшись к своему дому, увидела Фрола, сидевшего, как изваяние, на крыльце и не обращавшего на неё никакого внимания. Кома снова заколотила крест на крест двери, молча забралась в седло и хлестнула свою лошадь.
  Фрол с трудом забрался в седло и, качаясь из стороны в сторону, двинулся в обратный путь. Он был, как всегда, пьян.
  Новый начальник ГПУ слушал их молча. Когда Кома закончила свой доклад, он недовольно сказал. - Идите на свои рабочие места. Работы навалом... Это вам не по командировкам шастать!
  И отвернулся, уткнувшись в свои бумаги и забыв об их существовании.
  8.
  Сюрприз ждал Кому, когда она открыла двери и увидела на своём столе большую пачку дел. У Фрола на столе была стопка в два раза меньше, и он злорадно улыбнулся.
  - Ты чо лыбисси, кобель ненасытный? - гавкнула она на Фрола. - Вот, закончишь свою стопку, буш помогать мне, понял?
  - Да ты чо, дура! - Фрол обозлился. - Да мене и с ентим-то сроду не управитьси! У меня же нету таких способностев, как у тебя...
  Манёвр Фрола оказался удачным: Кома быстро забыла про него, листая дела, лежащие на столе, и понимая, что придётся сильно потрудиться, чтобы освободить стол от этих дел. Тем более, что последнее дело имело вообще только одну бумажку.
  - Фрол, ты хлянь сюды! Не иначе твоя бывшая подружка проклюнулася... - с довольным видом она читала ананимную записку:
  - "Уважаемыя товарышши! Не моху не поделитися с вами новостью. - писал аноним. - Шшитаю своим долхом сообчить вам, што поведенье мово начальника городскова Сибкустпрома товарышша Семенова Валерья Володимеровича со своёй секретаршой Зинкой Дубовцовой шшитаю несовместным с моральном обликом совецкова хражданина. Оне, не стестняясь нас, прелюбодействуют прямо в кабинете. У товарышша Семенова двоя детев и законна жена иметси. А ента стерьва Зинка решила не иначе как отбить законнова мужа у жены. Как енто понимать? Доброжелатель"
  - Енто какая? - Фрол листал свои дела и не совсем понимал, что от него хотела жена.
  - Да Зинка же, Дубовцева... Ты чо, ужо забыл свою таёжную кралю? - она была довольной оттого, что снова укусила мужа. - Ты хлянь, чо человек про неё пишет!
  - Мало ли про чо пишут... - Фрол с удовольствием вспомнил те приятные минутки, котрые получил от тела Зинки. - И откуда в тайге мужики? Тама за сто верст ни одново нету!
  - Да не в тайхе топерича твоя краля, а в Сибкустпроме секретаршей работат...
  Фрол встал и подошел к жене. То что читал он, совершенно не задело его: за это время у него было десяток, таких как она... Прочитав, хмыкнул и пошел назад к своему столу.
  - Ничо... Она скоро сама узнат... - Кома зло щелкнула пальцами. С Фролом они уже с год как не спали вместе...
  Ничего не подозревавшая Зинаида Дубовцева стучала одним пальцем на старенькой машинке "Ундервуд", когда в приемную Кустпромсоюза вошла Кома с двумя ГПУшниками.
  - Вы гражданка Дубовцева? - бесстрастно поизнесла она.
  - Я... - в глазах Зинки появился испуг: только недавно среди сотрудников был разговор том, что в городе было арестовано много людей, и после этого их никто не видел. Кроме того, она вдруг узнала ту самую женщину, которая хотела купить у них шкурки. Вспомнился и Фрол...
  - Вы арестованы! - Кома смотрела с нескрываемым удовольствием на то, какое действие оказывали эти два слова. И не зря: Зинка растерялась, открыла рот, в глазах появились слезы. - Закрой пасть! Где начальник?
  ГПУшники подошли к Зинке, которая только смогла кивнуть на дверь, и встали рядом.
  Кома без стука вошла в кабинет, из которого через пять минут выскочил красный и потный начальник, вытирая платком лысину. На Зинку он даже не взглянул. Бурча что-то на ходу, быстро исчез...
  Когда Кома уходила, услышала тихое шипенье. - Стерва! Так ей и надо...
  Кивнув змеиному голосу, вышла с тем, что таким образом укрепляет советскую семью от тлетворного влияния буржуазного запада...
  В действительности у Комы была совсем другая причина для ареста. Чтобы Зинка быстро сломалась, она её не вызывала на допрос несколько дней и не говорила о ней Фролу.
  Первый вызов к следователю прозвучал для Зинки как удар бича по голому телу: она вздрогнула, побледнела, покраснела и покрылась липким потом. Идя на ватных ногах по коридору, то и дело встречалась с подследственными...
  У одной из темных дверей охранник её остановил и постучал. Получив разрешение войти, он пропустил Зинку вперед.
  Вокруг было темно. Лишь окно и тусклый свет свечи освещали это зловещее место. Там у окна стоял стол, и за ним была та самая женщина, которая когда-то приезжала в сторожку.
  Зинка вдруг вспомнила, что и Фрол ей советовал не попадаться в руки этой женщине. И страх снова охватил всё её существо.
  - А ежели она меня за Фрола? - подумала она и приготовилась отвечать. - То я здеся ни при чем! Енто ен меня снасиловал! А могеть за Семенова? Так и ентот меня снасиловал...
  Меж тем ГПУшница молча показала на единственный стул, который стоял в этой страшной комнате. Зинка села и поправила платье.
  - Красивая, чертовка... - подумала Кома, из-под лобья рассматривая Зинку. - Молодая, полненькая, как я когда-то... Потому мужики и зарятси...
  Она чертила какую-то фигуру на листке, обдумывая с чего начать. - Конешно узнала... Могет продать... И чо тоды?
  - Ну, чо тобе не сиделося тама, в тайге? Нет жо, ей тожа понадобилси город... И подавай начальника! Штоба разбить честну советску семью!
  Ехидно-ядовитый голос Комы плетью бил по сердцу Зинки, которая от каждого её слова сжималась в комочек, явно доставляя удовольствие его обладательнице.
  - Ну, вы ба хоть свои шуры-муры на квартире разводили, а то прямо в кабинете! Нехорошо получатси... Не по-советски... Аморально... А жена и дочки пострадали...
  - Да я чо... Мене он спрашивал? Заташшил в кабинет, трусы снял, да снасильничал...
  Коме уже этот разговор начал надоедать, к тому же почувствовался наркотик, который она приняла до допроса: он требовал новых и сильных эмоций.
  - Не позволю! - Кома вскочила и как стукнет по столу кулаком, крича уже в полный голос. - Не позволю отбирать светлое будущее у наших советских детей! Ты што думала, холуба, семью начальника разрушить? Кушать-спать на серебре как царице захотелося? Да ты контра! Знаш, што тако пятьдесят восьмая тире восемь?
  Зинка в ужасе мотала головой.
  - Енто террористическое намерение, вот што! Десять лет без права переписки! Ты енто понимаш?
  Зинка в отчаянии взмахнула руками, язык к горлу прилип... Она заплакала, понимая, что происходит какая-то чудовищная несправедливость, но ничего не могла сделать... Про пятьдесят восьмую статью печатали все газеты, наперебой смакуя все подробности...
  - За што? - только и вырвалось у неё.
  - Было бы за што, сама шлёпнула бы тебя, голуба моя! - ухмыльнулась Кома. - Ты же не дура? И послушаешь меня?
  Зинка насторожилась, чувствуя, что с этой женщиной надо быть очень осторожной.
  - Покажи- ка своё правое плечо! - произнесла она и рванула ткань рукава справа. Платье треснуло и обнажило чистое плечо: родинок на нём не было!
  - Так-так... Скажи-ка, когда отец к тебе приежжает?
  - А он-то вам зачем?
  - А это не твоё дело, голуба моя!
  - Не скажу! - отрезала Зинка и зло глянула на Кому.
  - Ой-ой- ой... У моей птички прорезались зубки! - Кома подошла и нажала кнопку вызова охраны. Словно из-под земли вырос здоровенный охранник. - Так вот, голуба моя... Они все по очереди будут с тобой делать то, что делал твой начальник, пока ты не скажешь, когда придет твой отец! Не говори... Сначала от боли ты потеряешь сознание... Потом они истерзают твоё молодое и красивое тело так, что ты высохнешь как щепка... Тебе не жаль своего тела?
  От страха Зинка потеряла сознание на какой-то момент: во рту стало сухо и горько - это слезы попадали в рот...
  - Он... будет через четыре дня... - тихо произнесла она и заплакала, понимая, что сейчас предала своего отца, которого очень любила.
  - А теперь ты напишешь всё, што скажу на бумаге... - Кома закурила, довольная допросом.
  Зинка писала под диктовку Комы, плача... Закончив, сжалась в комок, тихо шепча. - Сволочь я... Стерва... Прости, отец... Я предала тебя...
  - Ну, вот, а ты боялась... Вишь, как просто предаётся отец! - Кома просто наслаждалась своим могуществом. - И всё же ты плохая девчонка... Придётся мне тебя наказать!
  И, повернувшись к охраннику, произнесла. - Вот, што, Рылов... Я вам отдаю эту красотку на часок... Она любит отбивать у жен их мужей. Пускай запомнит этот урок на всю жисть! Щаз я ухожу на часок, успевайтя...
  И, пыхтя папироской, вышла из комнаты. У дверей она услышала треск рвущейся материи, вопль Зинки и грохот падающего стула, мат, удар и звук падающего тела. Усмехнувшись, вышла в коридор...
  Ей было от чего быть довольной: во-первых, она отомстила Фролу, во-вторых, узнала, что родинки у Дубовцевых могут быть только у мужиков, в-третьих, заставила дочь предать отца...
  
  9.
  Река Мана, начало апреля 1929 года.
  Пишет Вера Алексей арестован Был Фрол предупредил о приезде Комы-ГПУшницы Отправила Алёше весточку Боюся как ба Петька не грохнул Фрола...
  
  ... Алексея взяли у самой двери его собственного дома двое мужчин в гражданской одежде и один - в тужурке кожаной. Того, который был одет в кожаную тужурку, Алексей сразу же признал - это был тот самый тип, который хотел покупать себе шкурки с той вредной бабой.
  - Гражданин Дубовцев, вы арестованы! - просто сказал он и показал какую-то бумажку.
  - Не ты ли гражданин хороший, к нам на строжку много лет назад приезжал? - не удержавшись, спросил Алексей, глядя на Фрола. Получив в ответ кивок головы, и, понимая всю бесполезность сопротивления, пошел к воронку.
  Он шел по коридору, освещенному тусклыми лампочками. У одной из дверей его и остановили.
  В полутемном полуподвальном помещении его посадили на единственный стул и вышли. Дверь скрипнула и появилась женщина в кожаной тужурке. Её Алексей узнал сразу же, потому что люди, к которым он испытывал какое-то отвращение, у него запоминались надолго. По кивку Комы охранники исчезли.
  - Ну, што, Дубовцев, теперь ты на моей территории! - улыбка гиены появилась на лице Комы. - И знаешь, почему тебя арестовали?
  - Не иначе за то, што тебе не продал шкурки... - Алексей ухмыльнулся, понимая, что игра началась всерьёз и чем она закончится - одному богу известно!
  Кома достала из папки лист бумаги и стала читать вслух: "Заявление. Я, Дубовцева Зинаида Алексеевна, признаюсь в том, что проникла в Новосибирский Сибкустпром с террористическими намерениями разрушить семью товарища Семенова, члена ВКПб. В этом мне помогал мой отец, Дубовцев Алексей Михайлович. Подпись, дата."
  - Ну, што скажете? - она положила на стол бумажку и подошла к Алексею. - Вот так-то...
  - Бред какой-то... Зачем мне в тайге какой-то Семенов? - Ни один мускул на лице Алексея не дрогнул.
  - Не скажите... Эта бумажка пахнет пятьдесят восьмой статьей для тебя, недоносок! - нервно махнув рукой из-за того, что её действия не возымели нужного воздействия, перешла к главному. - Куда спрятал коробку с брошкой?
  Только тут Алексей и понял, для чего всё это разыгрывалось. - Вот ведь зараза! Брошка с Богомолом ей понадобилось! Так-так... И время такое, как говорил Ли Чен - время беззакония...Ну, голубушка, теперь-то я точно знаю, зачем ты тогда приходила... Не шкурки тебя интересовали!
  Засомневавшись в том, что это именно тот человек, который ей был нужен, Кома подошла к Алексею и приказала. - А ну, покажи-ка своё правое плечо!
  Увидев, как этот несносный Дубовцев обнажает правое плечо с родинками в виде богомола, она побелела от ярости: откуда-то изнутри рвалась наружу такая сила, что она сама на мгновение испугалась и даже пошатнулась, закрыв лицо руками.
  - Молчишь, скотина? Жить надоело?
  - Я не собираюсь говорить с такой психопаткой... Вишь ли ей дали право убивать людей, она и рада стараться! - Алексей едва сдерживал себя, чтобы раз и навсегда прихлопнуть как надоедливого комара эту гадину...
  Она нажала на кнопку вызова охраны. - Посмотрим, как ты топерича запоёшь! Дайте-ка ему как следовает, штоб не ерепенился!
  Удары посыпались отовсюду: то по голове, то по почкам, но он, твердо решив, что слугам Богомола его не сломать, только крякал и молчал...
  - Хорош! Вы так забьете его до смерти, а он нужен мне живым... - приказала она охранникам выйти. - Где Богомол?
  - Да пошла ты ... - Алексей сплюнул кровь изо рта и добавил. - Ничего я тебе не скажу, хоть убей! Можешь не показывать своё левое плечо - я и так знаю, кто ты!
  - А-а-а... - закричала в бешенстве Кома: она упала на пол и начала дрыгать ногами, волосы встали дыбом, изо рта пошла пена...
  Фрол, который в этот момент шел мимо камеры пыток, услышал знакомый вопль жены и остановился. Дав знак охранникам войти вместе с ним, дернул ручку камеры: на стуле, опустив голову, сидел избитый Алексей, а в ногах его извивалась и дергалась, испуская пену и рыча, Кома. Ударив её наотмашь по лицу, как это он однажды сделал, Фрол увидел, как возвращается жизнь к ней.
  Избитый, но не сломленный на него смотрел Алексей. Фрол даже зауважал его за это...
  Фрол, узнав, как Кома поступила с Зинкой, запил. Этому способствовало и то, что Кома, находясь на лечении в лазарете, хвастала своей местью. Несколько дней не появляясь на службе, он каким-то образом оказался у дома Дубовцевых и даже улегся на сани, в который приехал Алексей...
  Конь, давно не евший, почувствовав вес человека, решил, что пора двигаться домой, сорвал узду и не спеша двинулся в тайгу к родным местам... Так Фрол и оказался на сторожке Дубовцевых.
  - Петька, отташи-ка ево в дом! - где-то далеко-далеко услышал женский голос Фрол.
  - Да на хрена мене ентот боров сдалси? - молодой басок удивил и заставил открыть глаза и поднять голову. Перед ним стояли в снегоступах женщина и молодой высокий парень. Неожиданно он вспомнил, где и когда видел этих людей.
  - Лучче бы я сдох... - прошептали его губы.
  - Скоро сдохнешь, паразит! - услышал он и почувствовал, как сильные руки скидывают его с саней. Снег, холодный и чистый, облепив ему лицо, начал быстро приводить Фрола в чувство.
  - Ташши ево в дом... Тама и разберемси! - услышал он и почувствовал, как сильные руки его легко подняли и бросили на плечо. Так и болтался, пока не оказался в доме на полу.
  Вера, взяв в руку уздечку коня, поставила его в конюшню, дала сена и пошла в дом.
  Фрол, как мог, рассказал о том, что произошло. Получив пинок под дых, прошептал. - Простите...
  И отключился.
  Петька, обшарив карманы, нашел корочки, где было написано "Следователь ГПУ Фрол Замятов"
  - Мам, он следователь ГПУ... Давай его шлёпнем в отместку за отца и Зинку! - предложил он.
  - Погоди, тут что-то не то...- она повертела корочки, осмотрела их и вернула сыну, чтобы положил их туда, откуда взял. - Один... Без оружия... Пьяный... Да в тайгу... Тута што-то не то... Ташши-ка ево на снег... Будем приводить в чувство!
  Перетащив Фрола на снег, Петька, в порыве ярости за то, как новая власть обошлась с отцом и сестрой, с удовольствием напихал ему снега за шиворот, да так, что тот быстро начал открывать на каждую охапку снега глаза и орать, но тот уже начал намыливать снегом пьяную морду следователя. - Енто тобе за то, што бегал к Зинке, зараза!
  - Мене амба! - прошептал Фрол, очухавшись и увидев перед собой того самого парня, который гонял его по кустам, когда он приходил к Зинке. Только теперь парень стал ещё больше. И перестал сопротивляться.
  Однако это заметила Вера, внимательно следившая за сыном и следователем.
  - Подними-ка ево... Похожа, он очухалси... - и сделала знак Петьке, чтобы он остановился. - Хватит с нево, сынок!
  - У-у-у, шкура... Ты мене ишшо попадесси... - огромный кулак оказался перед носом у Фрола и быстро отрезвил его.
  - Я-я-я... К вам... Тока не знал, как вас найти! - Фрол с трудом выговаривал слова, ища в пропитой голове подходящие. Кроме того, болела грудь и живот после пинка Петьки. - Ваш отец и Зинка у неё... Вам надоть бежать... Она собиратси вас... Тоже... Упредить хотел...
  - А почему мы должны тебе верить? - Вера впилась в глаза Фрола, на которых вдруг выступили слезы.
  - Она... Она... Эта гадюка... Отдала Зинку охранникам...Снасильничали... - он заплакал от обиды, слезы текли по щекам, попадая в рот. - А я... Её любил...
  Петька зарычал и одним прыжком оказался у могучего кедра, что рос возле сторожки, и так стукнул кулаком по нему, что тот задрожал... Слезы потекли по его щекам...
  - Убью гада! Ты во всем виноват! - и в два прыжка оказался рядом с Фролом, поднял одной рукой и так ударил, что тот отлетел на метра три-четыре, и затих.
  Фрол очнулся от того, что женская рука привела в чувство: всё болело - и голова, и тело...
  - Простите меня... Энта зараза спрашивала у вашева отца про каку- то брошку... А тама насекомое... На Б начинается... Ей отец нужен ваш... А Зинка - то приманка... Да и мене отомстить хотела через Зинку...Ета гадюка хочет вас использовать... Ну, штоб он заговорил про то место...
  Петька опять замахнулся: Фрол закрыл глаза и приготовился принять смерть.
  - Однако теперича тобе я верю... - тихо произнесла Вера и удержала кулак сына.
  - Скажи, отец сказал ей, куды спрятал Богомола?
  - Да в том-то и дело... Не сказал! - Фрол приподнялся, глаз его заплыл, лицо было всё в крови. - Щаз она в лазарете лежит... Падучая у неё приключилася... Вот я и пил.. В ваши сани случайно попал, когда нашел их... Думал, предупрежу... Конь дорогу знает...
  - Убью гадюку! - мрачно сказал Петька, сжимая кулаки.
  - Сам убью... - Фрол попытался подняться, но снова упал, подождал и опять начал подниматься. - А вам бежать надо... Куда-нибудь... Она выйдет из лазарета и пошлет за вами... Ну, штоб отец ваш раскололся...
  Опираясь на ствол кедра, Фрол поднялся и одним глазом посмотрел на Петьку. - А ты не марайся... Это теперь моё личное дело... Она душу мою убила...
  Сплюнув кровь на снег, тихо добавил. - Не могу понять... Нечистая сила помогает ей, што ли...
  Меж тем, Вера молча стояла и обдумывала что-то, сделав знак Петьке и Фролу стоять тихо. Не замечая никого, она начала ходить, крутиться и бормотать, как шаманка. Потом остановилась.
  - Ты сказал, она собирается што-то с ними делать?
  - Зинку хочет на дыбу отправить, штоб отец заговорил...
  - Ты вот што... Увидишь Алексея, скажи ему таки слова "Ежели белай еж у подножья утеса - все твари разбегаются". Понял? Тока не перепутай. Давай повтори!
  И Фрол повторил слово в слово. Но это не устроило её.
  - Петь, сынок! Напиши-ка бумажку ему... Слово в слово. - обратилась она к Петьке, который тут же убежал в дом. Получив бумажку, повернулась к Фролу. - Хочешь получить прощение наше, передай бумажку Алексею.
  - Дак чо сказать то отцу вашему? Ведь она прискачет сюда с целым отрядом...
  - А ты передай ему енту бомажку... Или скажи слова те... И всё... - посмотрев на Фрола, улыбнулась - А за нас не переживай, уйдем... Вовремя уйдём! А тебе заблудиться нельзя...
  Фрол довольно закивал головой. Вера, повернувшись к Петьке, сказала. - Петь, отвези ево в Новосибирск... до окраины и возвращайси...
  - Ежели предашь, гад... - Петька подъехал с санями и показал Фролу свой здоровенный кулак. - Я тебя и на том свете найду, понял?
  Фрол кивнул головой и улегся в санях. За всю дорогу они не разговаривали.
  У конца леса Петька остановил лошадь и отпустил Фрола. Меж тем, Петька, заметив знакомое белое пятно на краю леса, повернул к нему лошадь. - Мам, выходи... Я уже тебя заметил! Ну зачем ты так?
  - А затем, сынок, што ентим людям я не доверяю... - Вера вышла, сняла снегоступы и села в сани. - Давай домой, сынок...
  - Нет, давай-ка мне твои снегоступы, а я прогуляюсь по тайге... - взяв её снегоступы, быстро исчез из глаз.
  - Весь в отца... - подумала Вера, довольно хмыкнув по поводу сноровки сына. - Не пора ли ему открыть тайну рода? Ведь большой уже стал... Даже отца по росту перегнал... Вот только горяч не в меру...
  Фрол удивился, увидев Кому дома. Та, внимательно посмотрев на Фрола, укротила на минуту взметнувшуюся ревность. - Гуляка, хренов... Получил? Так тебе и надо... Иде болтался, хаденыш?
  - Ты чо, дура, совсем ошалела? - он подошел к ведру и стал пить воду, и, пьянея на глазах, пропел. - И де ты моя Мурка... И де ты дорохая...
  Проходя мимо Комы, даже толкунл её, чтобы не мешала. - От-вали, дурра... Вишь, бревно плыветь...
  - Ах, сучара... Кобель проклятый... Иде ж ты моталси? - она обшаривала карманы неподвижно лежащего мужа, в надежде найти хоть что-то, поясняющее это. Но ничего, кроме какой-то бумажки, не нашла. Подойдя к свету, прочитала. - "Ежели белай еж у подножья утеса - все твари разбегаются..."
  - Енто ишшо чо? - вертя записку так и сяк, ничего не придумала и решила, положив её обратно, спросить у мужа, когда он проснется. - Вот придурок... Не иначе с чучмеками какими-то связалси... А мохеть молитва кака чучмекская...
  Утром Фрол выпил еще воды и опять захмелел.
  - Ты иде вчерась был? - Кома подступила к Фролу, чтобы хоть как-то разрядиться: она встала с больной головой. - Енто што за бумажка така у тобе в кармане лежить? На мене заговор какой собралси учинить, хаденыш?
  Фрол закачал отрицательно головой, плюхнулся на койку и закрыл глаза, а в ушах всё еще стоял визг жены. - Ты почему службу забросил, пьяница паршивый! Хош штоб выхнали?
  - От-ва-ли... - произнес с трудом он, устраиваясь поудобнее.
  - Сдохнешь под забором, дрянь! Никто и не вспомнит... - она била его по спине, а тот даже не шевелился. Скоро ей это наскучило, она встала и пошла на службу.
  - Штоб ты сама сдохла, проклятая... - прошипел он...
  На службе ему неожиданно повезло - в коридоре вели Алексея на допрос к Коме.
  - Ты куда его, Рылов? - спросил Фрол как можно беззаботнее, угощая охранника папироской, пока Алексей стоял лицом к стене.
  - К Коме на допрос... - ответил тот, принимая папироску. - Евоная дочка уже тама...
  - Ну, иди, доложи, я пока покараулю...
  - Ежели белай ёж у подножья утеса - все твари разбехаются... - тихо произнес Фрол на ухо Алексею и незаметно вложил в руку бумажку, которую получил от Веры. - Просила передать жена. Они предупреждены о визите...
  Алексей кивнул, молча, но бумажку не взял. Фрол с ужасом смотрел на Алексея: всё его задание провалилось!
  Рылов, вышедший из камеры и ничего не заметивший, повел Алексея в камеру, пихнув его в спину. - А ну, чо встал? Иди, контра проклятая!
  Между тем, Алексей напряженно думал над тем, что же означает этот набор слов. - Местная пословица? Нет... Это должно быть что-то важное, касающееся его самого... Самого? Конечно, его самого! Так... Белый еж... Так это я и есть! У меня белые волосы... Я колючий - ёж... Тогда что означает у подножья? Может это место, где они захоронили Богомола? Ладно, пусть пока будет так... Все твари разбегаются... Уж не означает ли это то, что они с Петькой устроят там засаду? Так... В этом случае вся фраза означает одно: если он покажет этой гадюке то место, то спасет и Зинку и себя... Главное, Вера и Петька уже уведомлены о том, что эта гадина собирается сделать...
  Дикий крик Зинки отвлек его от собственных мыслей: он рванулся вперед, но цепь, которой был прикован к стене, больно впилась в горло. В глубине камеры на дыбе находилась его дочь, а чертова ведьма находилась рядом и улыбалась...
  Заматерившись в адрес мучительницы, он вдруг крикнул. - Стой! Хватит... Пощади её... Я скажу тебе, где находится то, что ты ищешь...
  - Отец, прости меня... - прохрипела Зинка из последних сил. Струйка крови пробежала из её рта.
  Кома навалилась на колесо всем телом, но Зинка молчала - она уже была мертва.
  - Хватит, пощади её! Я же сказал. Покажу... - прохрипел Алексей.
  - Ховори! А не то опеть начну... - Кома перешла в наступление.
  - Он в тайге... Вам без меня не найти... - устало произнес Алексей и добавил. - Дайте похоронить дочь...
  Кома посмотрела на него, и ничего не сказав, вышла... Сомнения глодали её темную душу. - Почему эта шлюха так быстро сдохла? Почему её отец так быстро согласился? Молчал-молчал, а тут вдруг заговорил? Рылов говорил, Фрол оставался с ним, пока тот докладывал... Сговор за моей спиной? Может эта бумажка для Дубовцева была? Гляну-ка снова я ту бумажку...
  Дома она нашла Фрола пьяным и лежащим в одежде на кровати. Трясущимися руками она обшарила все карманы Фрола и вытащила ту злополучную бумажку.
  - Фу ты, японский хородовой! А то я уж было подумала... - прочитав её снова, с облегчением засунула бумажку в карман.
  Фрол зашевелился и открыл один глаз. - Чо, подлая... Опеть в моих карманах роесси?
  - Ховори, японский хородовой, чо ето за бумаха? А не то башку твою прострелю! - Кома наставила на мужа наган.
  - Да стреляй, хадюка... Мене ужо усе равно... На гумажке пророчество цыханки написано...
  - Курошшуп хренов! Уже до цыханок докатилси...Тобе чо, чистых баб не хватат? Коды остановисси?
  - Шшитай ужо остановилси... - усмехнулся Фрол и опять уткунулся в подушку.
  - Зинка-то твоя... Тово... Хилая... - Кома хотела побольнее укусить Фрола, но тот больше не реагировал ни на что...
  Утром она толкала его в плечо, приговаривая. - Фрол... Фрол... Вставай, чортов сын! Собирайси! Поедем на сторожку Дубовцевых всю ораву брать!
  - Те чо, Зинки и самохо Дубовцева мало? - Фрол сел, протер глаза. Подумал - подумал, закрыл глаза и снова упал на подушку. - Ня поеду... На кой чорт мене енто надоть...
  - Фрол... Фрол... Вставай, чортов сын! Собирайси! Поедем... - Кома уже упрашивала.
  - Те чо, хоцца получить пулу в глаз за двести шахов? - Фрол сидел на кровати и явно надсмехался над ней. - Тебе так охраны не хватить...
  Слова Фрола быстро охладидли пыл Комы и в голову её вошел другой план...
  Зинку похоронили на кладбище, о чем она известила Алексея. По глазам Фрола Алексей понял, что она не врет. Только тогда он и согласился показать им место захорошения Богомола.
  
  10.
  "Река Мана, конец мая 1929 года.
  Кома пытается найти ларец с Богомолом в тайге. Освобождение Алексея. Перестрелка в тайге. Перепрятывание ларца с брошью".
  
  ... Чем ближе подходил Алексей по реке Мане к двум близнецам утесам - месту захоронения брошки с Богомолом, тем больше его охватывало волнение. - Правильно ли он понял слова жены? А может и не жена это придумала, а Кома с Фролом: им ведь верить нельзя...
  Уже подходя к утесу, Алексей решил. - Ежели что, пройду мимо, а там - будь, что будет!
  Знакомый крик сойки, сначала один, потом второй и третий невероятно обрадовали его, даже навернулись слезы. Чтобы не показать свего состояния, он притворно зевнул. - Пусть думают, что слезы у него пошли от зевоты!
  Крик сойки повторился. Алексей усмехнулся. - Да, так они с Петькой сотни раз перекликивались, чтобы окружить крупную дичь...
  Невольно остановившись, он тут же получил удар прикладом в спину. Но даже это не сняло улыбки с лица: хоть и были у него связаны руки за спиной, а на ногах кандалы, он знал, это были слова жены и он правильно их расшифровал!
  Отряд охранников во главе с Комой и Фролом медленно продвигался из-за неспешности Алексея - он был пешим, а они - на лошадях. Но даже это обстоятельство не мешало ему снова смотреть на родные сосны, кедры и ели. И, если бы не вкровь содранные ноги от кандалов, да необходимость показания места, где был запрятан Богомол, он был бы просто счастлив... После душных камер и изоляторов ГПУ здешний воздух был сказочно хорош... Четырнадцать ночей у костра, звезды...
  Весь отряд состоял из тринадцати человек с учетом Комы, Фрола и Алексея. Алексей шел впереди всего отряда под наблюдением сержанта Рылова, приближенного Комы. Сама она пристроилась в середине отряда, помня о том, что Верка-охотница способна издалека выстрелить. Её логика была проста: если и выстрелит спереди, то в первых охранников, если сзади - то в задних охранников, а она в любом случае успеет спрятаться за деревьями. Сзади она поставила Фрола, который всю дорогу пил водку. Кроме того, она побоялась его оставлять в городе - как бы не сорвался, и не проболтался...
  Алексей, после того, как Фрол передал ему слова жены, а теперь услышал родной крик сойки, начал колебаться в оценке этого притиворечивого и слабого человека.
  - Эй, ты, пенёк лесной! - крик Комы Алексей услышал, и понял, что это относится к нему только после очередного удара прикладом в спину. - Долго ишшо бум ташшитьси за тобой?
  - Ты што, сволочь, ня слышал? - это Рылов ему напомнил о том, что нужно ответить.
  - Скоро... Уже... - прохрипел он, пошатнувшись от удара. - Дай... передохнуть... Сил больше нет...
  - Ничо... Скоро наотдыхаесси! - Кома усмехнулась: оставлять Алексея в живых не входило в её планы.
  И Алексей пошел, шатаясь, к подножию утеса по тропинке...
  Если бы любопытный бурундучок, удивленно замерший на ветке толстй сосны при появлении непрошеных гостей мог говорить, то он, несомненно, сообщил бы им о том, что молодой парень и женщина залегли с оружием за валунами утеса в нескольких метрах от его сосны.
  - Мам, ну дай я грохну енту бабу в кожанке! Жаль ты не дала мене енто изделать ещё тогда... У нашей сторожки... Помнишь, она приежжала за шкурками? Вишь, как измываетси над отцом...
  - Вижу, сынок, вижу... - Вера внимательно смотрела за всем, что происходило у утеса, выбирая позицию для стрельбы. - Пока не время... Не торопись... Держи её на мушке, а я - тово, что бьет отца прикладом... Но сначала мы должны освободить отца...
  Алексей вывел отряд к подножью утеса: это была небольшая полянка, окруженная соснами и волунами.
  - Всё, пришли! Вон яма... Хотите - копайте сами! Произнес Алексей и кулем свалился у корня большой сосны рядом с валуном.
  - Чо-о-о? Ты посмотри, как обнаглел, паршивец! - Кома спрыгнула с коня, вынув наган, направила его на Алексея.
  - Ежели я буду копать, то у меня не останется сил показать вам обратную дорогу... Место здесь такое глухое, что не все охотники его знают... Вы все сдохните здесь, в тайге! - усмехнулся Алексей и даже не поднялся.
  Фрол подтвердил его слова, кивнув. - Сдо - х - нем...
  - Ладно, паразит... На ентот раз твоя взяла! - Кома засунула наган в кобуру, подумав. - Да я тебя, гаденыш, у конца леса грохну!
   И, повернувшись к охранникам, крикнула. - Ну, чо встали, дармоеды? Копайте!
  Алексей, быстро расшифровав мысли Комы, усмехнулся и расправил свои натруженные ноги. Меж тем охранники привязали его к сосне веревкой и начали копать землю там, где указал им Алесей. Кома же уселась на валун и стала внимательно оглядывать всю окрестность, не забывая про Верку-охотницу.
  Вера легкой тенью покинула свое место, сказав сыну и показав на Кому. - Если повернется к отцу, стреляй немедленно!
  И исчезла. А через мгновение Алексей услышал долгожданный тихий голос. - Здравствуй, это я... Не шевелись... На щет три, прыгай за сосну!
  Алексей, разминая затекшие ноги, тихонько поджимал их к себе. Он уже давно почувствовал ослабленность веревки и понял, что она разрезана. Услышав тихое "Три!", резко поднялся и прыгнул за сосну. Руки жены его подхватили и перетащили за валун, но цепи предательски звякнули, ударившись о твердь камня.
  Кома оглянулась, услышав, как звякнула цепь... В этом взгляде было всё: и страх за обратную дорогу, и злость, что пленник сбежал, и паника, откуда-то посетившая её душу...
  - Стой, убью! - и, наклонившись, выстрелила туда, где увидела тень.
  Меж тем, её выстрел смешался с другим, от которого она пошатнулась, и, растерянно смотря вниз, начала клониться к тем, кто копал в шурфе.
  - Гадюка! - крикнул Фрол и, отбросив лопату, выхватил наган и выстрелил в неё: он понял, что Кома выстрелила в Алексея и им теперь не выбраться из тайги. - Енто тобе за Зинку!
  Больше выстерилить он не смог - лопата Рылова с огромной силой опустилась на его голову. Кома, увидев, что Рылов наткнулся на что- то в земле, прохрипела. - Енто моё...
  И упала в шурф, который копали охранники.
  - Хрен тобе! - прохрипел Рылов, но больше ничего так и не смог сказать - выстрел Комы прекратил его жизнь. Охранники, побросав лопаты, один за другим падали в выкопанный ими шурф от выстрелов Комы. Но были и те, кто успел выстрелить в неё...
  Петька, не смея нарушить приказ матери, только один раз выстрелил в Кому, и видел, как она упала на дно ямы, которую копали охранники. В несколько прыжков он оказался около матери и отца и подивился, вспомнив слова матери в бумажке про ежа. - И вправду белый от седины стал...
  Только сейчас он понял всё, что было написано в той бумажке, и твердо решил. - Вот вырасту, женюсь на такой же мудрой, как моя мать!
  - Ты чо там бормочешь, сынок? - улыбнулся отец, увидев сына и обнимая его.
  - Всё кончилось: они перебили друг друга...
  - Как и в прошлый раз... - тихо произнес Алексей и посмотрел на Веру. Та кивнула в ответ. - Нужно найти Богомола и снова его перепрятать...
  - А ты? - Вера посмотрела на сына, который ей тут же кивнул.
  - Енто ей за Зинку! - тихо сказал он и ответрнулся: его душили слезы...
  - Зинку похоронили... Эта гадина её на дыбе... - Алексей еле выговорил: слезы текли по его щекам. Вера гладила по его седой голове.
  Петька подошел к ним и обнял обоих. - Ладно, батя... Она своё получила... Поедем домой...
  Алексей встал и пошел к шурфу. Увидев, что здесь нескольких тел не хватает, задумался. Кома лежала в стороне, так и не дотянувшись до какого-то железного ящичка.
  - Как ты думаешь, не пора ли нам открыть тайну ларца и Богомола? - спросил он у жены, видя, что Петька заинтересовался ларцем, перепрятанным им в это место. Увидев, что та кивнула головой, сказал. - Сядь, сынок, поближе, послушай, что скажу...
  И рассказал обо всем, что знал: про то, как разделился род по родинкам, про то, как все Дубовцевы, начиная с Михаила, прятали и перепрятывали каждый раз эту заразу, от которой гибло много народу, про то, что слуги его хотят Богомола освободить...
  Петька, спрыгнув, достал ларец и подал его отцу. Тот, открыв его, показал брошь. Петька ойкнул, схватившись за плечо.
  - Ну, вот и тебе пришло время отвечать за Богомола... Посмотри-ка на своё плечо! - Петька, обнажив правое плечо, увидел скопление родинок, напоминавшее Богомола. - А этого нужно перепрятать...
  И он, кивнув на ларец с Богомолом, передал его Петьке. - Выбери такое место, чтобы никто его не нашел!
  Когда все тела были закопаны в шурфе, маленький крест из наспех связанных и сломанных веток стал обозначением их могилы.
  Петька пошел искать новое место для захоронения Богомола, а Алексей с Верой поехали к сторожке.
  Скоро Петька остановился: величественный утес, как великан, склонившись над валунами, смотрел вниз.
  - Ну, вот тут я и спрячу ларец! - подумал Петька. - А для надежности привалю валуном...
  Так он и сделал...
  Ещё долго Дубовцевы опасались посещения ГПУшников. Узнав от охотников, побывавших в Новосибирске, и рассказавших о прекращении дела Дубовцевых из-за гибели в тайге Комы и Фрола, погубивших охранников, они прекратили на время всякое общение с новой властью, и закрыли артель, перейдя на собственную охоту.
  Петька же зарыв ларец и брошь в виде Богомола, теперь понимал, какая жадность может возникнуть у человека при виде драгоценностей...
  
  - Ну вот, и эта тетрадь закончилась... - подумал я. - Что же получается? Все проблемы возникали из-за брошки с Богомолом? И мои прадеды прятали и перепрятывали каждый раз его на Мане? На этой же Мане, на которой нахожусь я сейчас? А в деревне раньше они жили? Или не так?
  Посмотрел на лежащую тетрадь с номером 3 и надписью "Пётр", и почесал затылок. - Конечно... До утра ещё несколько часов... А спать нельзя... Значит, придется и эту тетрадь прочитать...
  
  Часть 3. Дневник Петра
  
  Глава 1. Букашка
  1.
  - Эй, ты, Букашка, хват спать! Вставай, пора на тунбочку... - голос дежурного по роте Набук узнал и услышал даже во сне, и тут же огрызнулся. - Чё орёшь... Иду!
  Не торопясь, он надел красноармейские шаровары, намотал портянки, надел ботинки. Прихватив полотенце, пошёл умываться... А минут через десять, уже сменил на посту щуплого красноармейца.
  Тишина, мерное посапывание и храп по всей казарме почему-то навеяли ему эпизод из прошлого семимесячной давности, когла мать, Курбатова Евгения Сергеевна, привела его в военомат.
  - Дядь Лёш, выручай! - запричитала она военкому, старому товарищу своего отца, толстому дядьке с красным от пьянства лицом и большими буденновскими усами. - Букашку мово посадить хочут!
  - Ты, Евхения, обожди... Давай про усё по порадку... - военком расстроился и потому открыл свой старенький сейф. - Щаз вот прыму лякарство...
  Опрокинув в свой рот, старший вдруг большим, стопочку, он занюхал рукавом, и уже веселее посмотрел на симпатичную тридцатишестилетнюю дочь друга, так не ко времени пришедшую за помощью.
  - Ты... Усё одына, без мужика? И куды мужики смотрют? Така баба пропадаеть... Эх,ба... Скинуть ба мене годков двадцать! Берегися тоды...
  - Да я не про то пришла! - Женя смутилась весёлых глаз военкома, лихо закручивающего усы. - Помогай, говорю... Букашку мово посадить хочуть!
  - А енто хто таков? - военком улыбался: самогончик, наконец, дошёл.
  - Да сын мой, окаянный...
  Улыбка дяди Лёши как-то сама собой поблекла, но не сошла с лица.
  - Ну, а я-то чо? - дяда Лёша начал понимать, что эта симпатичная баба собирается вовлечь его в очередную авантюру.
  - Да забери ты его в армию к себе: хоть какой-то толк будет от него!
  - А чо, он большой? - дядя Лёша начал удивляться. - У такой молодой бабы, и взрослый сын? И де он?
  - Да вот он... - Женя выглянула за дверь и за руку затащила упрямившегося парня среднего роста, лысого, с крепкой шеей и широченными плечами и мускулистыми руками. - Вот этот паршивец меня в гроб сведёт!
  Дядя Лёша ракрыл рот от удивления, увидев такое чудо.
  - И чо ты изделал? - наконец, заговорил дядя Лёша.
  - Подумашь, дело... Будки угол поднял на спор и сдвинул...- парень глянул на военкома своими глубоко посаженными черными глазками. - Енто контре насолить хотел...
  Но глянул так, что тому стало как-то не по себе. - Откуда у парня столько злости? А как врёт? Любой позавидует! А если не врёт?
  - Ну, вообче-то... С классовой позиции... - начал военком вести политинформацию.
  - Какая к черту классовая позиция? - возмутилсь Женя бестолковостью дяди Лёши. - Ты чо, дядь Лёш, ишшо не понял? Посадить его хочут! Бери ево в армию, а не то посадют!
  И она обратилась к сыну, поднося кулак к лысой его голове. - Сколь раз я тобе говорила: брось к черту свои железяки! Они к добру не доведут... И вот... Всё выброшу к чертовой матери!
  А потом, снова к военкому. - Забери его, дядь Лёш... На тебя вся надёжа...
  - Это, какие такие, железяки? Оружие? - насторожился военком.
  - Да какое, к черту, оружье? Гири! - Женя снова посмотрела сначала на сына, потом на военкома. - Ишшо четыре года назад я обнаружила у него картинки и книжки про Ивана Поддубного с занятиями по гирям. Так ентот крокодил натаскал себе железяк и стал мышцы качать, как Поддубный! И вот результат...
  - Ну, ежели только гири... То енто ишшо нечаво! - дядя Лёша снова сел в своё кресло и стал вертеть усы. Потом взял телефон, покрутил ручку. - Пашк? Енто ты? А-ха... Тута я к тобе паренька пришлю... Ты пристрой-ка яво куды-нидь получче... Наш он... Потом позвоню!
  - Так, гришь, гири любишь? - военком сидел и писал что-то на бланке. - Иди, Женя, сюды... Распишися! И ты, охломон, тоже... В армию добровольцем пойдёшь!
  - И чо... Забираете прямо шаз? - растерялась Женя.
  - Прямо щаз, раз добровольцем! - засмеялся дядя Лёша, довольный эффектом. - И никакой тюрьмы!
  - Да ни в какую армию я не пойду! - парень насупился и начал волком смотреть на мать и военкома. - Фё енто вы, маманя, мене куды-то отправдяете? И нахрена я доджон подписыватьси? Ня буду, и всё!
  - Да ты чо, дурак! Дядя Лёша тебя от тюрьмы спасает, а ты!? - Женя повернулась к военкому. - Дядь Лёш, вы так и запишите: Набук Селивонович Любарский желает добровольно служить в армии! - и она дала подзатыльник сыну, который и ухом не повёл, стоя с опущенными руками, почти доходящими до колен, и подозрительно посматривая на обоих.
  - Ну и имечко... Енто кто ж тако придумал? Небось - муж! Али ты? - военком заскрипел пером.
  - Да не, не я... - Женя смутилась: видно не в первый раз ей приходилось отвечать на этот вопрос. - Отец так назвал. Набук - это "Наше будущее - коммунизм", только сокращенное...
  - Н-да... - дядя Леша покачал головой. - А чо шепелявишь?
  - Да ему в драке спереди зуб так и выхлестнули... Вот теперича и... - Женя отвечала за сына, зная, что её сын не опустится до простого разговора с военкомом. И опять подумала. - И в кого он пошёл? Гордыня, как у князя какого-то, не меньше... В нашей родне отродясь таких не было!
  Наконец военком дописал свою бумагу и вытер пот рукавом.
  - Иди, охломон, распишися... - дядя Лёша почесал затылок. - Ну, Селивонка... Ну и имечко придумал! Ладно, хрен с им... А мать-то тебя как называет?
  - Букафкой... - парень повеселел. - Али крокодилом...
  Теперь уже засмеялся дядя Лёша, будто чайник заклокотал.
  Букашка шагнул к веселому военкому и там, где строял его потный палец, вывел. - Бу...
  - Енто чо ты тако написал здеся? - удивился военком.
  -Как енто фё? Букафка!
  - Ой-ей-ей! Ну, насмешил, поганец... Ой-ей-ей! - дядя Лёша смеялся, размазывая слёзы от смеха по жирным щекам. Потом вдохнул в себя побольше воздуха, прыснул, вспомнив что-то такое-же и начал успокаиваться. - Ну, дак чо стоите-то? Прошшайтеся... Щаз он и пойдёть в армию...
  Он посмотрел на Букашку, не удержался и прыснул смешком, отвернулся и начал вытирать набежавшие слёзы.
  - Букашечка... Ой, да чё ж я наделала... - запричитала Женя, расплакавшись на плече у сына. В голову полезли разные мысли. - А вдруг он уходит навсегда? Ведь жалко... Ведь это армия...
  - Ладно, мать... Ты луффе иди-ка домой... Я тута сам как-нибудь разберуся! - Букашка отстранил мать, чуть ли не оттолкнув её совсем: он был зол. - Как же... Оторвала, считай, от друзей, товарищей! И это всё она, эта дура! А ещё матерью себя считает! Ну, на хрена мне эта армия? Пусть лучше уходит домой, а то... Дурища старая!
  Дядя Лёша позвонил в колокольчик и тут же вошли два караульных.
  - Вот что, хлопцы... Берите-ка его под ручки и везите вот сюды! - и он пальцем ткнул в бумажку. - А ежели этот охламон бежать вздумат, стреляйте по нему, как по дезертиру! Он подписался в армию...
  Конвоиры сделали свои винтовки наизготовку, и, мотнув головой Набуку, вывели его в коридор. Женя было кинулась за ним, но военком не дал.
  - Ты, гражданочка... Не того! Не мешай! Он топерича, человек государственный! И в твоём участии не нуждается...
  - Ну, хоть кормить-поить его там будут? - Женя вытирала слёзы.
  - Будут, будут... Не переживай! - военком засмеялся, встал, подошёл к ней поближе, положил свою потную толстую руку на открытое тело Жени, подумав. - Хоть потрогаю эту симпатичную бабу... Ишь какая гладкая...
  А вслух сказал. - А ты иди домой! Жди топерича писем... Другая жизнь у тебя топерича начинаетси...
  Женя, не замечая прикосновений военкома, поднялась и пошла, сморкаясь в платочек.
  2.
  Букашка легко прошёл курс молодого бойца: особенно ему нравилось отжиматься от земли, перекладины, брусьев. Он даже сам искал камни и использовал их для упражнений. Но самую большую трудность для него составили бег и марш-бросок: короткие кривоватые ноги, доставшиеся от папочки в наследство, мешали быстро бегать и он едва укладывался в нормативы по бегу. Ему прощали всё это: как-никак в сумме у него всегда получались высокие результаты именно из-за силовых упражнений, в которых Набуку не было равных.
  Так прошло семь месяцев.
  Букашка втянулся в армейскую жизнь, перестал быть вечно голодным, и она начала ему даже нравиться своей простотой и открытостью: никто здесь не прятался, не затевал интриг. Если уж хотели набить морду, то били ночью просто, прямо и без выкрутасов и подставок, уважая все проявления силы.
  А Букашка силу уважал. Нет, он её обожал! И потому качался день и ночь, если тому была возможность.
  - Любарский, к комиссару! - крикнул вестовой, забежав в казарму.
  Набук, помывшийся после зарядки, оделся, почистился, проверил одежду и пошёл к комиссару вместе с вестовым.
  - Слышь, енто кто таков, комиссар-то? - спросил он у вестового.
  - Это самый страшный человек в полку... - тихо на ухо, поглядев по сторонам, прошептал вестовой. - Живёт он от всех отдельно, всё знает... Ты смотри, не сболтни лишнего: сразу в тьму-таракань упекут!
  Что такое "тьму-таракань" Букашке было не известно, но было ясно: это самое паршивое место, где только могли быть люди. И волнение откуда-то изнутри охватило его: как-никак шел к самому страшному человеку в полку!
  - Комиссар... Слово-то какое нехорошее... - подумал Букашка. - Шипит, пугает, ровно змея! Правду, наверное, говорит вестовой... Нехороший человек этот комиссар... Надо быть с ним осторожным... Не буду говорить ничего лишнего!
  И Букашка, проведя с собой маленькую политинформацию, шёл к комиссару.
  Комиссар полка, как и сказал вестовой, жил отдельно от полка. Он квартировал у веселой молодой вдовушки и, как было видно по его круглой физиономии и брюшку, своей жизнью был весьма доволен.
  - Опаздываете, красноармеец Любарский! - строго спросил он, видя, как задрожала рука вестового, и растерялся Букашка. После политинформации своей он молчал. Махнув прибывшему, чтобы заходил, комиссар отправил вестового в полк. - Любарский... Твоя фамилия по отцу?
  - Так точно, по отцу! - четко ответил Букашка.
  - Знавал я в девятьсот двенадцатом одного Любарского... - уже просто произнёс он. - Проходи, проходи... Гостем будешь!
  Щелкнув пальцем два раза, он повернул голову в сторону печки.
  - Хозяюшка... - ласковый, призывный тон голоса, только что заставивший дрожать коленки у прибывших, относился к молодой пышногрудой крестьянке, которая показалась из-за занавески. - Налей-ка нам чего-нибудь покрепче!
  Букашка даже облизнулся, вспоминая, когда это было в последний раз. - Точно, самогонку они и пили, перед тем, как поспорить, поднимет Букашка ларёк или нет! Тогда-то он поднял... А потом - армия!
  Сорокалетний хозяин не сводил глаз с парня и, казалось, читал его мысли.
  - Што, давно не пил самогоночки?
  Букашка вздрогнул и с ужасом взглянул на хозяина. - Неужели он ещё и мысли читает? Ух, и вправду, страшный человек!
  Комиссар довольно рассмеялся: он понял, что попал в точку. Но Букашке от этого смеха стало совсем не по себе. Комиссар тем временем налил стопку себе, а потом - и Букашке.
  - Выпьем за боевых товарищей! - произнёс он тост и снова рассмеялся, увидев удивлённые брови юноши. - Ты пей, я тебе разрешаю! Сегодня. Ты ведь из Новониколаевска?
  - Тамошний... - ответил Букашка, проглотив слюну, чтобы хоть как-то смочить горло.
  - Шепелявишь-то чего? - глаза комиссара буравили юношу.
  - В драке зуб выбиди... Ишшо там, дома... - Букашка решился взять стопочку.
  Комиссар, кивнув ему, в два глотка освободился от своего содержимого стопки, и сочный хрустящий солёный огурчик исчёз в его рту.
  Букашка открыл рот пошире и, как его учили друзья, выплеснул содержимое стопки в рот, одним глотком проглотив его.
  - Хорошо пьёшь... Не смакуешь! - комиссар налил вторую стопку себе и гостю. - Давай-ка ишшо!
  И всё опять повторилось, но при этом комиссар заметил, что Букашка осмелел, расслабился.
  - Енто мене дядя Лёша - ваш военком, звонил тогда, когда твоя матушка тебя от тюрьмы спасала... - произнёс он, наливая по третьей стопке. Они выпили, закусили. - А знаш, почему така тобе привелегия вышла?
  Букашка, плохо соображая, качнул головой.
  - А потому, как я должник твово отца, Селивона Любарского!
  - Енто как? - Букашка удивлённо посмотрел на страшного комиссара.
  - Енто в мае двенадцатого было, Букашка...
  Глаза гостя чуть не выскочили от удивления. - Как, его назвали по имени? Не может быть! И кто? Этот страшный человек!
  Но комиссар продолжил свой рассказ. - Мы тогда перевозили оружие из-за границы... Отец-то твой, Селивон, мастер был в ентом деле! Так вот, нежданно нагрянула охранка... Ну, мы тогда и решили бежать на двух подводах в лес. Эх, если бы не твой батя. Но, всё попрядку! Твой батя - мужик находчивый был: он знал одно местечко в лесу. Ну, вот и предложил спрятать оружие там, в сторожке охотника Акимки. Нет, уже начал забывать... Где-то рядом, в пещере... Как тебя зовут?
  - Букашка... - напомнил гость, которого так захватил рассказ комиссара настолько, что он даже забыл обо всём на свете: лишь бы слушать и слушать...
  - Ну, дак вот, друг Букашка... - комиссар увидел стопку и прервал свой рассказ. - Давай-ка выпьем ишшо по стопочке за светлую память отца твово Селивона!
  Он быстро налил по стопочке и, чокнувшсись с гостем, проглотил содержимое стопки. Букашка сделал то же самое: хозяин постепенно становился для него героем. - Ну, так вот... Нужно было кого-то отправить с донесением в наш отряд о месте, где будет спрятано оружие. Вот Селивон и отправил меня! Видишь ли, его беспокоили наши провалы, и он подозревал среди руководства отряда провокатора. Почему-то обо всех наших передвижениях знала царская охранка! Селивон кого-то подозревал, но нам не сказал... Меня же он выбрал потому, что полностью доверял мене...
  Комиссар затянулся самокруткой, которую тут же лихо свернул, чем ещё больше возвысился в глазах Букашки.
  - Фактически тогда твой отец спас мне жизнь...
  Букашка слушал комиссара и в первый раз за всю свою жизнь, услышал что-то хорошее про своего отца. В семье отца не любили, а дед - так тот вспоминал его не иначе как с матерком.
  - Я, тогда, как положено, доложил командиру отряда. Мы их с неделю ждали в уловленном месте... И ничего! Когда поехали к сторожке искать, было уже поздно... Их трупы валялись то там, то здесь... Самого Селивона мы нашли на подступах к утёсу. Видать отстреливался, пока был жив! А две подводы исчезли бесследно! Вот потому-то, друг Букашка, и выполнил я просьбу дяди Лёши: он у нас тогда был командиром отряда, а твой отец, его друг, помощником...
  - И што, так и не узнали... Кто сдал батю охранке? - в первый раз Букашка с удовольствием и гордостью произнёс простое слово "батя".
  - Куды там! Тут такое закружилось: тюрьма, революция, гражданская... Потому и забыли... Ведь столько смертей на войне было, всех не упомнишь! - он посмотрел на Букашку и рукой потрогал ершик его коротких волос. - А мне сказывали, ты пришёл к нам бритым... Вот и вспомнил я снова твоего отца, ведь он тоже был лысым! А ты, говорят, по Поддубному обрилси?
  Букашка был не в силах что-то говорить и лишь кивнул головой.
  - Не горюй, Букашка! Придёт время - узнам! И сволочь ту найдём... - комиссар положил свою тяжелую руку на плечо Букашки. - И тогды ответют оне по всей строгости нашего революционного гнева!
  Комиссар стукнул по столу и с удовольствием отметил, что и Букашка, сжав свой кулак, тоже стукнул им по столу.
  - Наш человек растёт! Не пора ли готовить себе замену вот из таких озлобленных на контру ребят? - подумал про себя комиссар, усмехнувшись. - Что, силу любишь?
  Комиссар с удовольствием пощупал железные мышцы Букашки. - Эх, Букашка, Букашка, не там ты силу настоящую ищешь... Физическая сила - енто ишшо не сила...
  - А какая... Сила? - Букашка всей душой стремился туда, где находился рот комиссара в надежде услышать то, что, возможно, искал всю свою короткую жизнь.
  - Так вот, ежели хошь знать, то самая сильная сила - это власть! - глаза комиссара даже засветились: сейчас он открывал юноше самое главное в своей жизни. То святое, которому служил и поклонялся. - Вот к чему, Букашка, надо стремиться... А ты... Поддубный! Хотя и это в нашем деле тоже хорошо!
  Нечто похожее и сам Букашка подозревал. Но то, как это сказал комиссар, в душе юноши взбаламутило что-то тайное, лежащее глубоко-глубоко, да так, что и сам он не знал! Но сейчас он почувствовал это. И оно ему понравилось!
  - Ты щаз ишшо не понимашь... Но всё же запомни: будет у тебя власть - будут у тебя и деньги, и женщины, и сила! Чо хошь смогёшь изделать с любым человеком!
  - А у кого така власть? - Букашка даже затаил дыхание - так важен был для него ответ комиссара на этот вопрос.
  Комиссар улыбнулся и показал пальцем на себя. Тут Букашка вспомнил сразу же слова вестового и вздрогнул. Видно это было слишком хорошо написано на его лице, потому что комиссар, внимательно следивший за гостем, рассмеялся.
  - Да! Вас боятся... Даже комполка... - признался юноша, поняв, что выдал себя сам.
  - Это правда... - согласился хозяин. - А почему? Да потому, что я служу также в ГПУ, понял?
  - А чо енто такое?
  - ГПУ - это главное политическое управление... ГПУ следит за всеми и ищет контру среди своих... А потом карает! - комиссар поднёс палец к губам. - Только ты об ентом - никому! Иначе, уж ты извини, тебе крышка! Кстати, революционеры-большевики, которым и был твой отец, все, окромя больных, потом пошли в ГПУ! Так что будь твой отец жив, был бы в ГПУ! ГПУ - это карающий меч революции!
  - Вот бы мне... Туда... В ГПУ... Чтоба найти и покарать ту контру, котора сдала батю охранке! - Букашка вдруг почувствовал такое сильное желание оказаться там, в ГПУ, вместо отца.
  - Э-э-э, да ты, я вижу, сильно захмелел! - похлопал комиссар гостя по плечу. - Этому, дружок, тоже надо учиться! Иди-ка ты спать... Успем ещё поговорить...
  Букашка уснул мгновенно. И снилось ему, что он такой же важный и страшный, как комиссар. Пальцем он показывал одним идти туда, другим - в другую сторону. И всё подчинялось шевелению его пальца. А всё почему? А потому, что был он в ГПУ!
  Проснулся Букашка с головной болью. Хитрый комиссар, зная, сколько самогона он влил вчера в юношу, который давно не пил, тут же поднёс ему лекарство - стопку самогона. Отвернувшсь, Букашка проглотил самогон одним глотком.
  - А што надоть изделать, штоба попасть в ГПУ?
  Казалось, ни один мускул не дрогнул на лице комиссара, но это было не так. Он давно ждал этого вопроса и готовил юношу к добровольному служению этой культовой организации. Ибо сами служители её выбирали достойнейших, истово служили своей вере и культу "избранных".
  - Первое, что должон ты изделать, это стать секретным агентом. Потом пройти спецподготовку, и отобраться как лучший! Ты не думай... Это всё не просто: там идёт тщательный отбор!
  - Я... буду старатьси... А как стать секретным агентом? - Букашка был готов идти на всё, чтобы пройти это испытание.
  - На, вот, напиши заявление... Мол, желаю стать секретным агентом ГПУ... - комиссар подал ему бумагу и ручку. - Писать-то умеешь?
  - Умею... И читать тоже! - ответил юноша, беря бумагу и ручку.
  Скоро под руководством комиссара заявление было написано.
  - Так, а какое же секретное имя мы тебе дадим? Партийную кличку? - комиссар почесал за ухом, внимательно смотря на Букашку. - Щербатый? Нет, не то... Итак заметно... А как тебя мать чаще всего называла?
  - Крокодил... - ответил он, удивленно глядя на комиссара. - А ишшо, Букашка...
  - Нет, Букашка не подойдёт! - комиссар смотрел на ничего не понимающего Букашку. - Пусть лучче будет "Крокодил". И то: рожа-то у тебя чем-то на крокодилью смахиват!
  Вот так и стал Букашка секретным агентом ГПУ по кличке "Крокодил". С тех пор в условленное место он доставлял сведения о том, что творилось в казарме, и частенько получал письменные задания комиссара. Самого же комиссара он больше близко не видел, и очень редко - издали.
  Только однажды его снова вызвали к комиссару: это случилось после того, как в драке, которую устроили "деды", чтобы проучить молодого бойца Любарского, он сломал двоим из них челюсти и поломал рёбра троим из нападавших, при этом сам почти не пострадал.
  Убедившись в силе Букашки и удивившись его жестокости, "деды" приутихли, но на него обратили внимание сами "молодые", усмотрев в нём своего защитника. Это не входило в планы комиссара, так как усиление "молодых" грозило нарушению установленного порядка "дедами" и власти его осведомителей. И вместе с тем он гордился Букашкой, который показал всем, какой боец находится рядом с ними.
  Поэтому комиссар решил перевести "засветившегося" агента в другое место, написав ему самые лестные характеристики и отправив в часть к одному из своих друзей. Так Букашка и оказался в части, в которой сейчас и заступал дежурить.
  3.
  Дневальный Любарский стоял у тумбочки и вслушивался в нестройный храп казармы.
  - Всё же у Пал Ваныча в полку было лучче... Казарма больше... Нарядов меньше... - подумал Букашка, невольно сравнивая полк комиссара с этим.
  Неожиданно возникший шум привлёк его внимание: внутри казармы метнулись три тени и исчезли в темноте. К сожалению, в казареме освещалось только место, где стоял дневальный, да сортир: там стояла керосиновая лампа со стеклянным колпаком и горящим фитилём. Там же, где свет керосинки оканчивался, стояла тьма или полутьма.
  - Товарищ дежурный! - доложил Букашка сержанту. - В глубине казармы слева метнулись три тени. Што-то затеваетси. Надоть звать дежурнова командира!
  - Ты, чо, боец, рехнулси? - сержант покрутил пальцем у виска. - Да оне нам за енто так настучат, не обрадуесси! А ты чо, думаш, опеть драка будеть?
  Букашка кивнул головой.
  - Антиресно, ково оне седни будут учить? - сержант прищурился и начал медленно отходить к дверям казармы.
  - Енто кто оне? - Букашка напрасно ждал ответа от сержанта, который что-то буркнул и убежал.
  И Букашка вдруг понял, что расхлёбывать эту кашу придётся ему самому.
  Мимо него прошёл широкоплечий красноармеец среднего роста, немного остановился и шепнул ему. - Тебя хочут проучить!
  И тут Букашка всё понял: и то, почему так быстро сбежал куда-то сержант, оставив его одного с врагами, и то, что "контра" собирается проверить его на вшивость.
  - Эх, мать-перемать! - рассердился он на себя. - И чо я пообешшал Пал Ванычу, што больше дратьси не буду? Ну, вот чо щаз делать? Оне бут мене морду бить, а я должон стоять смирно? Ну, уж нет!
  И тут ему пришла в голову интересная мысль. - А если сделать так, будто я их и вовсе не бил? Пусть бьют морды бруг другу? А я, вроде как, буду требовать порядка!
  Тут второй красноармеец, нахально улыбаясь ему, прошёл в туалет. За ним прошёл верзила со здоровенными кулаками, как тыквы. И ещё трое. В туалете разгорался скандал.
  - Власть я или не власть? - спросил Букашка сам у себя и тут же ответил. - Власть! Наведение порядка - моя обязанность!
  И, сжав кулаки, он пошел в туалет.
  - Так, товарышши бойцы! Щаз ночь и все должны отдыхать. Шуметь запрешшено! - громко произнёс он, показывая им, что "власть" не довольна ими.
  - Да пошёл ты, салага, пока не получил! - огрызнулся тот, что надсмехался, когда проходил мимо. - Ну, ты, чо не понял ишшо? Иди, служи офисерью! Оне с бабами самогон попивають, а мы в ентой дерьмовой казарме паримси!
  Букашка и сам зналл, что это так, но слушать нахала не стал.
  - Так... Прошу прекратить разборку и разойтись! - неожиданно голос Букашки зазвенел: ему просто захотелось подраться, но нужно это было сделать умно.
  - И што? Можа рожу мене набьешь? - вместе с нахалом, в его сторону разворачивались остальные. Лишь первый красноармеец делал ему знаки, чтобы он быстрей уходил.
  - "Главное, Букашка, не начинать драку первым!" - вспомнил он один из уроков Пал Ваныча.
  Пятерка медленно начала разворачиваться в его сторону и шагнула вперед. Между тем место, которое занимал он у дверей, было не самым выгодным для драки, так как могли напасть на него из казармы. Но с другой стороны напасть на него могли лишь те, кто мог прийти "дедам" на помощь и нападать по одному, так как мешали двери.
  - Ну, чо, ужо и сдрейфил? Расхотелось представлять власть? - уже издевался вожак пятерки, а этого Букашка стерпеть никак не мог.
  - В последний раз предупреждаю: всем разойтись по своим местам! - грозно произнёс он.
  - А вот и не пойду! А вот и не пойду! - подняв руки, как танцовщица из восточной страны, вожак начал крутиться перед ним. - И ты мене ничево не сделаш!
  Букашка, не сжимая кулаков, спокойно шёл на пятёрку, как раз туда, где вытанцовывал вожак и поодаль стоял верзила. В тот самый момент, когда верзила оказался с краю, Букашка левой рукой незаметно ребром ладони ткнул вожаку в бок. Он шел очень близко, и это движение было незаметно для других. В это время Букашка быстро пересёк опасную черту и оказался рядом с красноармейцем, предупредившим его.
  Такого маневра от него никто не ожидал, даже более того, вожак подумал на верзилу, что это он удалил его. Поэтому, не долго думая, сам ударил верзилу в ухо кулаком.
  - Ты чо, придурок? - удивился и обозлился верзила. - Щаз как дам!
  - Ага, видали мы такова! Ишь рожа кака, не буш заедатьси!
  Он не договорил: мощный удар верзилы в нос вожаку опрокинул его и внёс панику в ряды дедов. Они быстро разделились на две группы: одни были за верзилу, другие - за вожака.
  - Быстро пошли отсюда! - Букашка схватил парня за рукав и потащил к двери.
  - Мужики, оне удирають! - крикнул кто-то из "дедов" и драка тут же прекратилась. Тепрь они все шли на дневального и красноармейца.
  Букашка, увидев руку, которая пыталась схватить его за плечо, быстро перехватил её и ударил ногой в пах. Тот охнул и, согнувшись пополам, начал падать на пол. Здоровенный кулак летел ему прямо в лицо, но и к этому удару Букашка был готов: он нырнул под руку и тут же сильно ударил верзилу коленом в живот и следом рукой - по почкам. Верзила замер, открыв рот и согнулся, боясь пошевелиться. Ударив ногой по лицу верзилы, Букашка увидел, как тот мешком свалился под ноги другому, готовившемуся ударить его с разворота кулаком. Нырнуть ему под руку и тут же сильно ударить в челюсть, было для него делом одной минуты. Отлетев к умывальнику, тот закрутился и затих, упав боком.
  Красноармеец дрался с вожаком. Букашка стоял и смотрел, как с переменным успехом шла драка между ними. Удар в ухо ошеломил и разозлил: повернувшись, Букашка увидел верзилу. Тот готовился нанести свой второй удар. Скоро верзила, падая, так и не понял, что же это было. Последнее, что он запомнил, был большой ботинок дневального и резкая боль в челюсти. В этот момент, напарник Букашки ловко ударил вожака и тот упал на пол. К тому же, верзила, падая, придавил его всей своей массой к полу.
  - Прекратить, стрелять буду! - раздался в сортире чей-то голос. Скоро комроты увидел на полу охающих бойцов и двух стоящих у дверей новобранцев. - Так, опять Любарский! Да ещё при исполнении! Но, вот тебя, Гвоздев, ну никак не ожидал здесь увидеть!
  Он оглядел поле боя и покачал головой.
  - Чо, вояки хреновы! Можете не оправдыватьси... Двое салаг вам наваляли! - он был явно не доволен. - Придётси писать рапорт...
  Букашка умылся, попробовал приставить к месту наполовину оторванный рукав гимнастёрки и потёр ухо. - Вот чёрт, опять принесло начальство не вовремя... Где оне были, когда их звал?
  Букашка ворчал, но был доволен. Злость свою он сорвал, кодле "дедов" навалял как надо. - Завтра, конечно, вызовут на ковёр... Да ну и хрен с им!
  Поскольку время его дежурства у тумбочки истекло, он, кое-как передав дежурство, улегся спать. А после завтрака его вызвали к комроты.
  - Рассказывай! - потребовал тот, закуривая папроску.
  - А чо говорить-то? - Букашка решил, что расскажет, но коротко. - Я имя два раза сказал... Разойдитесь, грю... А оне ни в какую. Я же власть... Сами виноваты. Неча было лезть на власть!
  - Так, разговора не получаетси... Придётси приглашать комиссара... - пробормотал комроты и отправил посыльного.
  - Так, всем находиться здеся! Бум ждать комиссара... - объявил комроты и вышел покурить на воздух.
  Шло время. Все измучились, ожидая комиссара.
  - Ну, чо, Сергеич... Говори, чо вызывал? - белобрысый комиссар зашел в казарму.
  - Ну как чо... Опеть дедовщина... - комроты не знал, как дальше сказать. - Только на ентот раз дневальный вмешался...
  - Чо, вмешался? И не испугался? - удивился комиссар. - Кто таков?
  - Красноармеец Любарский. Недавно прибыл в нашу часть.
  - Недавно прибыл и уже бузуеть? - комиссар заулыбался. - Дай-ка на него взгляну. А ты, расскажи-ка, как всё получилось...
  - Да ничего нового: пятеро дедов решили молодого бойца Гвоздева поучить маленько за нерадивость в службе. Да вот дневальный им ентова сделать не дал. Сам устроил драку по высшему разряду - четверых положил!
  - А как же молодые?
  - Им-то чо, живы-здоровы. Только у Гвоздева фингал под глазом, а у Любарского рукав гимнастерки оторван.
  - Эт чо ж такое получаетси: молодые набили морду старикам? - комиссар нахмурился. - Это ты как бойцов делу учишь, а? Дедовщину у себя развёл... Ты-то зачем тута нужен, ежели двое новобранцев пятерых твоих подготовленных бойцов бьют? Да которые ещё и увольняютси? Бардак!
  Комроты закурил и, прищурясь, смотрел на комиссара, совсем ничего не понимая, но боясь возражать ему.
  - Пшёл вон! Из-за таких как ты, балбесов, и бардак у нас! Нет в тебе пролетарской гибкости... Через час построишь роту, понял? И жди взыскания! Да, вызови-ка ко мне этого Любарского. А сам иди и думай, как порядок в роте соблюсти!
  Букашка доложил комиссару по всем правилам, как учили. Он смотрел на комиссара и ничего не понимал - тот улыбался.
  - Ты почему вступился? - неожиданно прямо спросил комиссар. - Тебе же ясно было сказано: себя не раскрывать, не выпячиваться! Войти в доверие к старикам! А ты?
  - Ни хрена себе, он всё знает! - подумал Букашка, в вслух ответил. - Дак ить убить могли. Чо потом про полк скажут?
  Комиссар улыбнулся: Букашка заработал ещё одно очко.
  - А кто первым начал драку?
  - Оне и начали. Сначала меж собой, коды я к Гвоздеву проходил меж их...
  - Так-таки ничего и не сделал?
  - Ничаво... Ну, запнулси только... Чуть-чуть... Вожак подумал, енто верзила... Он ему в ухо... Ну, и завязалася драка-то. А я тут ни при чём!
  - Ну, ладно... Я и так вижу: ты тут не при чём. - улыбнулся комиссар. - Иди, и больше - ни-ни! Понял? Зови-ка сюда Гвоздева!
  - Слушаюсь, товарищ комиссар! - Букашка выскочил, вытирая пот со лба, и показал Гвоздеву на дверь.
  - Ну, чо? Комиссар зверь? - спросил Гвоздев.
  - Ох и зверь! Вишь, весь в поту... - Букашка притворно врал, внутренне радуясь, что и здесь комиссар знает о его секретной службе.
  Гвоздев, как и ожидал Букашка, не видел провокации. Получалось, что дневальный наводил порядок, а старики мешали ему, и даже напали.
  Пришел комполка. Озабоченно почесав лысину, он повторно послушал рассказ Гвоздева и отпустил его в казарму.
  - Ну, чо бум делать, комиссар? - комполка нервничал. Получалось, что в полку имела место дедовшщина, да с нападением на службу. - За енто по головке не погладют! А мене только што пообещали повышение по службе!
  - Предлагаю отправить его на курсы политработников! Дадим ему хорошую характеристику и отправим... - комиссар посмотрел на комполка: он тоже хотел спокойствия и тишины, а также повышения, которое ждал через полгода, ну, самое большее - через год. - Оставлять его в полку нельзя: он либо всех тут дедов перебьёт, и тогда верно служившая нам традиция дедовщины будет сломана, а в полку наступит анархия и бардак... Либо они его прибьют! Тогда как будем расхлёбывать такое убийство? Хренец вашему повышению быстро наступит. Да и моему - тоже. А рот комроты мы заткнём!
  - А может мы его... Чо с ним цацкатьси? - с последней надеждой посмотрел на комиссара комполка.
  - Выбросьте из головы эти мысли! Он - секретный сотрудник ГПУ. Так что скорее он нас сдаст в ГПУ, чем мы его! - комиссар вздохнул с облегчением: комполка окончательно смирился. - Ну, вот и хорошо! Значит, пишем ему хорошую характеристику и избавляемся от него...
  И они, ударив по рукам, разошлись в разные стороны. Так неожиданно решилась судьба Букашки Любарского. Через месяц, а именно в феврале 1931 года, Набук Селивонович Любарский со вставленным зубом и хорошей характеристикой был направлен в Москву на курсы политработников.
  4.
  Букашка Любарский был учеником настойчивым: там, где не доходил разумом с первго раза, он брал настойчивостью, зубря и запоминая наизусть то, что преподавали на курсах. Но были и такие вопросы, которые узнать было можно только в библиотеке курсов, в которой всегда было тихо и уютно.
  В последнее время ему всё больше и больше попадалось географических вопросов на курсах, поэтому волей-неволей приходилось чуть ли не ежедневно засиживаться в библиотеке. Естественно, что он не мог пропустить моменты, когда в библиотеке появлялся высокий мужчина средних лет с темными глазами и орлинным взором. Все, кто ему встречался, низко кланялись и улыбались при этом. Обычно рядом с Букашкой никого не было: библиотека была большая, мест много, а желающих доучиваться в библиотеке самостоятельно, было мало.
  Но сегодня рядом с ним уселся невысокий бородатый мужчина в очках, который читал какую-то книжку со странными значками в виде палочек с утолщениями и картами. Между очками и бородой находился крупный нос, а за очками скрывались глаза, искрящиеся весельем и огнём с множеством морщинок у глаз.
  Букашка, подошедший к библиотекарю, тихо спросил, показывая на проходящего мимо мужчину с орлинным взором. - Енто кто? Почему ему все кланяются и улыбаются?
  - Т-сс! - библиотекарша приложила палец к губам. - Вы што, юноша! Нельзя же так! Тот, высокий, в форме - Глеб Мокин, начальник спецотдела ГПУ!
  - А вам-то, собственно, что-то нужно? - неожиданно над ними раздался тихий и глухой голос боородатого.
  - Да нет, ничего не нужно... - Букашка испугался. - А вдруг этот бородатый мужик с такими умными глазами за ним подсматривает? Ведь не зря же на курсах только и было разговоров о том, кого ГПУ взяло за те или иные провинности.
  - Я просто смотрю... Все этому человеку кланяются... - уточнил он.
  - А вам, юноша, несомненно, очень хотелось бы быть таким же?
  Букашка смутился: бородатый попал в самую точку.
  - Эх, молодость, молодость! Вечно вам, молодым, чего-то хочется необычного, не так ли, юноша?
  И опять бородатый перехватил его мысли. Букашке даже стало как-то не по себе.
  - Вижу вы, молодой человек, географию изучаете, путешественником стать хотите?
  - Да нет, што вы! Географию нам на курсах задавали... - у Букашки даже отлегло от сердца, когда бородатый опять отгадал его мысли. - Вот учить и приходится!
  - Простите, молодой человек, с кем мею честь разговаривать? - бородатый явно хотел познакомиться с Букашкой.
  - Да я... Красноармеец Любарский! - он даже привстал и сделал бы руки по швам, если бы не бородач. Он рукой показал ему, что этого делать не надо. - На курсах я здеся. Политработников. От ГПУ обучаюсь...
  - Ты только следующий раз... Если кто-то спросит, также как и я... Не говори про ГПУ, лады? - бородач положил ему руку на плечо. - Я и так вижу, что ты наш...
  Букашка закивал головой. - Вот влип! И чо я поперся в эту библиотеку?
  - Звать тебя как? - бородач посмотрел на него и достал записную книжку. - Да, ещё скажи дату своего дня рождения.
  - Ну... Набук Селивонович Любарский... - тревого опять поселилась в его сердце. - Чо это бородатому от меня надо? Датой рожденья атиресуетси!
  Но вслух добавил. - Восемнадцатого августа 1911 года. Так у меня ж в анкете всё написано!
  Бородач быстро записал всё в маленькую книжку. Потом начал складывать цифры, что-то бормоча, и, казалось, совсем забыл о существовании Букашки.
  - Ты не мог бы сказать, что означает твоё такое странное имя? Где твои бабушка, дедушка, родители...
  Букашка рассердился и встал, а в голове уже роились фразы. - Слушай, мужик! Ты чо пристал? Мене завтре географию сдавать! Вот завтра и приходи...
  Бородач тоже встал, раскланялся и пошёл куда-то в недры библиотеки.
  Как это ни странно, но встреча запала в душу Букашки.
  Он успешно сдал экзамен и снова пришел в библиотеку, чтобы готовиться к следующему заданию. Бородач пришел сразу же, как появился Букашка.
  - Ну, что... Как успехи? - глаза его весело поглядывали на курсанта, а рот был готов расплыться в улыбке, если бы он не понял особенностей характера Букашки, который точно соответствовал свему имени. - Ты вчера обещал рассказать о себе...
  - Слушай, мужик... Уроки нам задают каный день. Ты ба не мешал мене, а?
  Бородатый оглянулся: в зале появился Мокин. Они даже успели встретиться взглядами и Мокин ему кивнул. - Слышь, парень, приходи завтра, очень тебя прошу!
  Сказав это, бродатый быстро скрылся за стеллажами библиотеки.
  - Да пошёл, ты... Буду я всякого слушать! - проворчал Букашка, открывая книгу.
  Как это ни странно, но Букашка пришёл в библиотеку на следующий день именно на встречу с бородатым.
  - Марченко Александр Васильевич! - представился он сразу же, как появился Букашка. - Ты уж прости, парень, что сразу не сказал... Я в спецотделе ГПУ работаю, и у меня к тебе интерес профессиональный.
  Букашка даже рот открыл от удивления. Про спецотдел ГПУ у них на курсах много и часто говорили. И какой это страшный орган. И там всё про нас знают. И всех проверяют и так далее.
  - Я ентова не знал! - начал оправдываться Букашка, но Марченко остановил его рукой.
  - Ты лучше ответь мне на вопросы: где мать, отец, бабушка? Почему тебя так назвали? И успокойся: не собираюь я тебя убивать! Ведь так у вас на курсах про нас болтают?
  - Набук - это значит "наше будущее коммунизм". Придумал его отец - Селивон Любарский. Он был... Как енто... А, боевик-революционер! В двенадцатом годе погиб в тайге. Мать работет в какой-то конторе, а про бабушку ваще ничево не знаю...
  - Ну, хорошо, я тебе помогу... - и бородач открыл старую папку, на котрой было написано "Депортамент секретной полиции. Агент Курбатов Сергей Николаевич. Кличка "Костыль". Курбатов Сергей Николаевич не твой дед?
  У Букашки затреслись коленки, а в голову полезли мысли. - А чо, ежели за деда меня посадят? Ну чо тоды?
  - М-м-мой... - Башка не знал, что говорить.
  - Да не трясись ты... Открой лучше дело!
  Букашка начал листать пожелтевшие страницы дела, пока на одном листе он не увидел почерк деда.
  - "Донесение. - сердце Букашки упало в пятки. - Крупная партия оружия и патронов для революционной деятельности поступит в Новониколаевск 11 марта 1903 года. Сопровождает её революционер-боевик Любарский Селивон. Парткличка "Артист". Костыль"
  - А кто енто такой "Костыль" - переспросил Букашка, сердцем чуя, что увязает в чём-то нехорошем.
  - Ох, молодой человек, и не внимателен же ты! А на обложке, что было написано? И читай дальше...
  Букашка ещё раз перевернул обложку. Получалось, что его отца сдал охранке его дед!
  - Ну, и что? - подумал Букашка. - Я тоже агент ГПУ! Тоже обязан сдавать всех! Только вот за что он его сдал? Дед был всегда ласковым со мной... А отец? Пил, дрался... Но друзья его почему-то называют героем... Ничего не понимаю!
  И Букашка дальше листал дело своего деда.
  - А вот ещё донесение... - у парня даже руки вспотели от волнения. И он прочитал. - "Донесенье. Крупная партия оружия и патронов поступит в Новониколаевск железной дорогой 14 мая 1912 года. Сопровождает её революционер-боевик Селивон Любарский по кличке "Артист". Костыль"
  - Как ты думаешь, почему твой дед доносит только на твоего отца? - бородач посмотрел на Букашку, у которого по спине шёл холодный пот от страха. - Видишь ли, весь архив царской охранки попал к нам в спецотдел. К тому же нам положено проверять всех, кто учится на этих курсах, а ты был рекомендован как спецагент ГПУ. Вот нам с Мокиным и захотелось с тобой поговорить...
  Букашка смотрел на бородача, который задумчиво чесал свою бороду.
  - Может, из-за матери? - пожал плечами Букашка. - Они с отцом всегда ругалися, а дед её всегда зашишшал... А может тута ещё какая-то другая тайна... Отец ведь погиб, когда с матерью разошёлси...
  - Ты обожди, маленько... Доучись сначала... А там посмотрим! - Марченко похлопал бедного Букашку по спине и пошёл куда-то за стеллажи.
  - Фу-у-у, кажись, пронесло! - Букашка с шумом вдохнул воздух. На сердце отлегло. - Ить, кажись, всё топерича...
  На ватных ногах Букашка пошёл в казарму. Но в голове ещё роились мысли. - И чего я им дался? Есть дед, вот пусть с него и спрашивают! Я-то при чём тута?
  И стал ещё настойчивее зубрить предметы курса.
  5.
  Глеб Мокин сидел в своём кабинете и отрешённо смотрел в окно.
  - Глеб Сергеевич, разрешите? - раздался голос Марченко.
  - Входи, Александр Васильевич, входи... Ну, чем на этот раз прадуешь?
  - Да, есть немного... - Марченко открыл папку и начал читать текст. - "Наш агент по кличке "Лама" сообщает, что дела у Рерихов идут нормально. Другой наш агент по кличке "Кулак" сообщает, что он в Тибете допущен к изучению рисунков рукопашного боя. Собирается их перерисовать. Но пока ещё является слугой ламы. Возможно, его допустят до учеников".
  - Это хорошо... - Мокин кивнул головой. - Приедет, поставим его инструктором в ГПУ по рукопашному бою. Будем готовить непобедимых воинов - разведчиков. Да чужие языки развязывать. Что-то вы, Александр Васильевич, про предметы алтайских шаманов помалкиваете...
  - Ну, так вы же просили порадовать? - усмехнулся Марченко и добавил. - Как вы помните, в двадцать девятом мы из музея на Алтае изъяли помимо предметов шаманского ритуала две таблички с иероглифами...
  - Ну, и что?
  - Так вот вчера наши специалисты закончили расшифровку обеих табличек...
  - Так что ж ты молчал до сих пор?
  - Так я и говорю, расшифровали! Но по их докладу получается, что это письмо колдуна Лю Цы к какому-то другу. Он просит сообщить какую-то недостающую компоненту для оживления драгоценной брошки в виде Богомола. Это может дать драгоценности невиданную силу над людьми.
  - А нам-то что до этого?
  - Эта нечисть могла бы и нам пригодиться: она запросто читает мысли людей, врагов или что-то в этом роде. Но вот беда: ещё до расшифровки письма, где-то с год назад, наш агент на Тибете сообщал, что тибетские ламы заранее вычислили год его создания - 1888. Даже послали специально подготовленного ламу, чтобы нейтрализовать его деятельность.
  - Так значит, это не выдумки? Неужели этот колдун Лю Цы создал такого монстра?
  - Из того, что таблицы с иероглифами так и не попали туда, куда надо, можно заключить следующее. Во-первых, что-то всё-таки было создано колдуном Лю Цы. Во-вторых, наш агент на Тибете писал, что Лю Цы был убит, а игрушка Дьявола похищена. Где она находится, никто не знает. Да и до расшифровки письма мы не придали этому сообщению значения. Сами знаете, как на Востоке любят рассказывать сказки!
  - Да, а что говорят о смерти самого колдуна Лю Цы?
  - Сведения противоречивы. Но большинство сходится в мысли, что детище само убило создателя!
  - Да, очень непонятно! Как это неодушевлённый предмет может убить человка? Согласитесь, Александр Василич, это ведь невозможно?
  - Вполне возможно, если мы имеем дело с талантливым злодеем, который может управлять людьми и читать их мысли на расстоянии. Ведь самка Богомола убивает своего супруга после брачной ночи. А почему бы и нашему демону не проделать то же со своим создателем, раз уж он дал ему форму и имя "богомол"?
  - Ну, Александр Василич, тут уж ты совсем расфантазировался! Хотя и нам бы такой монстр не помешал бы... Представляешь как бы было здорово знать, что задумали наши враги? Мировая контрреволюция? Знаешь что, заведи-ка ты дело на него, да поищем... Авось да что-то найдём!
  Неожиданно в глазах Мокина мелькнул знакомый Марченко огонёк.
  - Есть у меня одна идея... - задумчиво произнёс Мокин.
  - Неуж-то спиритический сеанс? - улыбнулся Марченко, довольно хорошо изучивший своего начальника и друга. - А не опасно, Глеб Сергеич? Всё же Лю Цы был проводником тёмных сил...
  - Мокин засмеялся. - А мы с тобой, Александр Василич, светлых што ли? Нет, зараза к заразе не пристаёт! Ты лучче посмотри-ка, когда по твоему астрологическому календарю это можно сделать?
  - Да, вообще-то... Сегодня такой день! - Марченко был не особенно рад решению начальника.
  - Ну, сегодня, так сегодня... Скажем, в часиков в семь вечера собирай в малом зале "Единого трудового братства" всех наших адептов!
  Марченко поклонился и ушёл, а Глеб Мокин повернулся к окну: синичка, как ни в чём не бывало, чистила свои пёрышки.
  - Эх, какую бы я власть получил с таким помощником! - подумал он о китайском воплощении зла. - И Сталина завалил бы к чертовой бабушке вместе с его командой! А какие перспекивы были бы по соединению буддизма с коммунизмом!
  Мокин зажмурился и пустил слюну.
  6.
  За зелёным столом в малом зале "Единого трудового братства" сидело пять человек в масках, взявшись за руки. Вокруг горели свечи. На круглом столе стоял шар размером с голову человека, наполненный какой-то прозрачной жидкостью. Минуту или две адепты сидели, расслабившись и опустив головы.
  - Прочтём мантру! - произнёс один из них голосом Глеба Мокина и они тут же уставились на шар.
  Низким грудным голосом, чуждым для простого русского человека, они тянули незнакомые слова и звуки, замерев как статуи, напряженно всматриваясь в шар. И он отвечал им, медленно меняясь в цвете. Наконец, когда шар стал кроваво-красным, Мокин твёрдо произнёс. - Дух Лю Цы, вызываю тебя! Приди! Приди! Приди!
  Последние слова он уже не произносил, а кричал, взывал и требовал.
  Шар вдруг начал резко менять свой цвет, пока не стал чёрным. Сильно запахло свечами: пламя на подсвешнике резко дёрнулось и погасло. Разом погасли свечи по сторонам. Все остались в кромешной тьме!
  Мокин почувствовал как задрожжали руки тех, кто держался за его руки. Видимо то же было и с другими адептами. Вдруг свеча, что была на стене за Мокиным вспыхнула и загорелась небольшим тлеющим пламенем.
  - Ш-ш-што т-те-бе н-на-до! - этот низкий гортанный звук был не в воздухе, а каждом из них. Он взбаламучивал всё их нутро, вытаскивал весь страх из-под глубины их подсознания в разум. Холодный пот проступил у каждого на всём теле. - З-за-чем т-ты з-з-вал м-ме-ня!?
  Находившиеся в полуобморочном состоянии адепты всё же не расцепили руки, которые в этот момент, наверное, даже срослись с другими. От страха почти все закрыли глаза.
  - Дух Лю Цы, ответь, как найти твоё создание - Богомола?
  Дикий, душераздирающий хохот раздался в комнате, похожий на разрывы снарядов. У всех, в том числе и Мокина, затряслись коленки. Некоторые из них впали в кратковременный обморок, но так и не отпустили руки.
  - За-чем не-чис-той си-ле ис-кать не-чис-ту си-лу? - хохот вдруг перешёл в визг и снова вернулся в низкие тона. И вдруг всё стихло!
  Мокин сидел ни жив ни мертв.
  - Он в Рос-сии! Род Со-ба-ки - его хо-зя-ин. Род Кры-сы - его слу-га! Рок те-бе по-мощ-ник. Най-ди слуг, най-дёшь моё ди-тя!
  Громовой хохот с визгом, быстро перешедший в свист, раздался в комнате и так больно ударил по ушам, что все без исключения адепты потеряли сознание. Последним потерял сознание Мокин.
  Когда все очнулись с сильной головной болью, свечи, как ни в чём не бывало, горели, а шар был кристально прозрачен. Руки у них сами собой расцепились ещё при потере сознания.
  - Я чуть не умер со страху... - признался Марченко, снимая с себя маску. То же самое сделали и другие адепты, только они молча кланялись Мокину и уходили. - Прямо кровь чуть не остановилась в жилах...
  - Ты помнишь, что сказал дух Лю Цы про своё детище? - Мокин был бледен.
  - Конечно, помню... Только, Глеб Сергеич, у сеня сейчас сердце от страха стучит, как бешенное!
  - Займись-ка разгадкой его слов! - Мокин держал обеими руками голову: нестерпимая боль разрывала её на части. - Доложишь завтра! А сейчас, всем спасибо! И до свидания...
  Через несколько минут зал опустел.
  В конце рабочего дня Марченко постучал в дверь своего начальника.
  - А я уж думал... - Мокин почесал в затылке и улыбнулся, не договорив свою фразу. - Слушаю!
  - Я записал все слова по памяти... - Марченко показал записку Мокину. - Вполне ясно следующее: этот монстр сейчас находится где-то в России. И это уже хорошо! Но не такой уж он и монстр, как это было задумано Лю Цы, раз может действовать только через людей. При этом есть слуги, они выполняют его волю. Но есть и хозяева, которых слушается он сам и не может проявлять свою силу при них. А если хозяева не позволят его использовать? Вот в чём проблема!
  - Ты, видно, забыл, что мы - ГПУ! - спокойно сказал Мокин. - Есть человек - есть проблема, нет человека - нет проблемы!
  - Допустим, хоть я и не сторонник таких решений! - Марченко поморщился. Мысль убрать хозяев для того, чтобы завладеть адской игрушкой, ему не понравилась. - Вы представляете, сколько человек нужно будет проверить? А мы даже не знаем, сколько людей живет в России! Это надо сначала провести перепись населения, а потом искать...
  - Это как раз не прооблема. Завтра же скажу Кобе, что нужна перепись населения. - Мокин спокойно махнул рукой. - Он согласится. Ещё?
  - Потом нужно будет выписать всех, кто соответствует годам Крысы и Собаки...
  - Ты, вот что... - Мокин задумался. - Создай-ка группу из двух-трех человек. Или подготовь агента, который тайно займётся этим вопросом, не привлекая внимания к себе. Пусть будет кропотливо копошиться под твоим руководством. В архивах копаться, на Алтай к этим... шаманам сможет съездить. Ведь мы письмо-то нашли на Алтае! Вот и Сибирь, Урал, Дальний восток прощупает...Одним словом всё, что хоть как-нибудь граничило с Китаем или могло попасть оттуда!
  - Но, Глеб Сергеевич, у нас много людей в лагерях!
  - Ну и что? Найди толкового человека из молодых ГПУшников. Пусть и там ищет! Словом, организуй работу, так же как и с Тибетом. Нет! Сделай её совершенно секретной, понял?
  - Так точно, понял! - ответил Марченко и вышел. Как-то сами собой мысли его обратились к Букашке. Чем больше он думал о нём, как о возможном кандидате, тем больше очков тот набирал. Окончательную точку Марченко поставил Букашке лишь тогда, когда проверил его год рождения. И это был год слуг!
  - Пусть доучится... - решение было принято. - Уже мало ему осталось, и за работу!
  7.
  Букашка злился. - Завтра экзамены, а я по-прежнему не уверен, сдам ли их!
  И тому были причины: сколько раз учил, зубрил, а в голове ничего не задерживалось. Вот и сейчас он шёл по тихим коридорам библиотеки ГПУ, чтобы в последний раз пролистать ненавистные книжки.
  Только он уселся, как подошла библиотекарша и тихо сказала. - Вас приглашают вот в эту комнату!
  Неожиданный испуг охватил Букашку. Почему-то задрожали коленки и предательски затряслись руки. Липкий пот капельками начал проступать по его форменной одежде со стороны спины. На ватных ногах Букашка и направился в указанную комнату.
  Не успел он войти в дверь, как из раскрывшейся ему навстречу двери, он увидел Марченко, который встречал Букашку уже на пороге.
  - Ну... - только и сказал Букашка, чувствуя, как отлегло от сердца.
  - Да ты не бойся! - засмеялся Марченко. - Ох, уж эти конспираторы... Не могут спокойно пригласить человека для беседы!
  Он проводил Букашку до кресла, которое стояло в дальнем углу, и усадил.
  - Так, Набук Селивонович, значит, заканчиваете учение на курсах?
  Букашка кивнул, ещё не понимая, куда клонит его собеседник.
  - А ты готов? Выучил все предметы? - Марченко тоже не знал, как лучше подойти к Букашке. - А потом, что?
  - Потом следователем куда-нибудь отправят... - Бука внимательно смотрел на Марченко, пытаясь понять, куда клонит этот странный человек.
  - А куда ты бы хотел?
  - Да не знаю... Куды пошлют, туды и пойду! - Букашка был осторожен: ребята такого ему про этот спецотдел нарассказывали, что и близко к ним подходить не хотелось! А с другой стороны, наборот, так хотелось к ним попасть! Ведь это какая власть им даётся!
  - А к нам, в спецотдел пойдёшь? - Марченко улыбнулся, видя, как вздрогнул Букашка.
  - Он чо, читает мои мысли? - испугался Букашка. - А ежели все они там такие?
  - Да ты не переживай, всё будет хорошо!
  По спине Букашки пот уже ручьём бежал от страха. - Всё знает! Всё читает! Да как же тогда я от них спрячусь? Как узнают, чо мне нравится? Я же не умею... Так, как они!
  - Тебе и не надо ничего особенного делать. Будешь следователем, но от нас... Задание получишь... Всему научим!
  Букашке совсем плохо стало: пот уже выступил на лбу и крупными каплями начал падать на пол.
  - А с экзаменами поможем, не сомневайся! - Марченко смотрел ему в глаза. - Нам именно ты нужен! И для особого задания. Я, конечно, мог бы и не спрашивать твоего согласия, но хотелось бы, чтобы ты всё делал по доброй охоте! Ну, что, согласен?
  - С-с-согласен... - пролепетал Букашка, белый, как полотно.
  - Иди сюда. Оформим всё как надо, а потом я уж и расскажу тебе о задании...
  И началось всё, как у Букашки было с Пал Ванычем: заявление, подписка о неразглашении военной тайны и сведений, которые он узнает. Кончилось всё тем, что понадобилось ему присвоить кличку. Старая-то была годна только для агента. Остановились на том, что свои донесения он будет подписывать кличкой "Трифон".
  - Ну, а теперь давай поговорим... - Марченко достал из потайного шкафчика бутылку коньяка и две рюмки. - За нового спецагента ГПУ "Трифона"!
  Они выпили, Марченко похлопал его по плечу и добавил. - Да не бойся ты! Теперь тебе никто не страшен, кроме самого себя... Проговоришься хоть на капельку - башку оторву, понял?
  Букашка кивнул головой. Начал действовать коньяк и страхи мало-помалу улеглись.
  - Послушай, твоя задача и простая и сложная одновременно... - Марченко излагал задачу предельно четко. - Нужно найти на Алтае, в Сибири, на Урале и Дальнем Востоке целый род людей, начиная с 1888 года. Кто-то из этого рода бывал в Китае и мог увезти драгоценную брошку в виде Богомола, обладающую тайной силой. Как их найти? И просто и сложно:все мужчины из этого рода или в одном месяце родились или в один день. А может и рядом. Для тебя в поиске их это очеь важный признак. Но, если они родились к тому же в год Крысы - немедленно сообщи мне! Именно эти люди и могут знать, где находится эта драгоценная брошка. Как видишь, задание простое... Мы тебя найдём и дадим явки и пароли, а также цифры для связи. А завтра иди спокойно на экзамен. Можешь считать, что ты его уже сдал!
  Марченко засмеялся и налил себе и Букашке по рюмочке. Они чокнулись и выпили уже как старые друзья. Вместе с коньяком незаметно к Букашке пришло сознание того, что, наконец, его желание исполнилось - он стал обладателем огромной силы спецотдела ГПУ! Но радости от этого почему-то не было.
  8.
  Букашка взялся за ручку двери. В голове пронеслись вихрем события его выпуска и то, как кто-то незаметно позвал его в сторонку. Не успел он разобраться, что к чему, как открылась потайная дверь и рука втянула его в полутемное пространство. Лишь одно место привлекло его внимание: их зал, как на ладони, был виден, и все, кто там были, что-то делали. К тому же слышимость была хорошая и всё, о чём они говорили между собой, записывалось на особой тетради специальным человеком.
  Только теперь он увидел Марченко, который спокойно ждал, когда закончится его удивление. - Вот тебе шифры и удостоверение сотрудника спецотдела НКВД. Береги! Пользуйся всем, чем тебя учили. Первая связь - через месяц. Съезди домой, месяц отдохни и начинай поиск!
  Букашка кивнул головой и... оказался в коридоре. А через несколько дней был уже в Новониколаевске.
  - Ой, Букашка! Да как же ты тута оказалси? Да какой виднай стал... Совсем не чета твоим дружкам-оболтусам! - мать стояла в дверях, не зная, что сначала сделать: то ли пропустить сына в его комнату и потом обнять или наоборот.
  Букашка сделал шаг вперед и её сомнения моментально разрешились.
  - Букашка, ты, надеюсь, не сбежал? - она обняла сына, боясь его нового и одновременно гордясь им таким. - И форма-то на тебе новая... Ты кто топерича буш-то?
  - Следователь НКВД! - Букашка отстранил её и важно положил фуражку на полку, будто бы и не заметив, как открыла рот в ужасе его мать. - Не веришь? Вот удостоверение!
  Евгения Сергеевна вертела удостоверение и так, и сяк, но так и не поняла ничего.
  - Так ты домой-то как? Насовсем али как? Как же... Разве можно из армии в следователи?
  - Я, мать, на курсах в Москве училси... От армии направили! - Букашка прошел в свой угол, потрогал гири, которыми уже давно не занимался, и усмехнулся. - Как давно это было! А вот теперь у него сила, так сила, не то, что гири!
  Он повернулся к матери. - Мам, а топерича я в отпуске. Давай, корми меня! Шибко проголодалси...
  Евгения Сергеевна всплеснула руками, убегая на кухню. - Ой, как же я сразу-то не догалалася? Сына-то кормить надо!
  Букашка не спеша достал бутылку коньяка и поставил её на стол. Сам же уселся на стул, закинув ногу на ногу, в своих новых галифэ. Гордыня распирала его. Но никого, кто мог бы по достоинству оценить его новое положение, близко не оказалось.
  Евгения Сергеевна со слезами на глазах готовила что-то поесть сыну. Глаза её были наполнены слезами: ей было стыдно. Она уже давно поняла, что это такое ГПУ и НКВД. Всё это совсем не соответствовало тем идеалам, за которые она когда-то боролась с царским режимом, и которые должны были быть после революции.
  - Как могло получиться так? Что? В какой момент произошла подмена? Где те чистые и справедливые люди, с которыми она делала революцию? - она бесконечно задавала себее эти вопросы, не находя ответов. - И почему получилось совсем не то, что было ими задумано?
  Эти и сотни похожих вопросов такого рода уже давно мучали её. Особенно часто стала она задумываться на эту тему после того, как отправила сына в армию. - И вот он является и заявляет: "Мама, я служу в ГПУ"... Да это равносильно тому, что я сама буду расстреливать ни в чем не повинных людей! Господи, как же так могло получиться?
  Вдруг она замерла. - Сколько же лет я не упоминала всевышнего, и не молилась ему?
  И мысль, жестокая и несправедливая по отношению к ней, всегда приходящей на помощь другим людям, ударила, как молния. - Как ты забыла всевышнего, так и сын твой забыл всё, чему ты его учила!
  И Евгения Сергеевна, забыв про еду, повернулась к красному углу, где когда-то стояли иконы, начала кретиться и шептать. - Господи, прости меня, грешную...
  - Ну, чо ты там, померла? - и это был уже не Букашка, а Бука, её изменившийся сын.
  Когда на столе появилась закуска, Бука откупорил бутылку и налил себе полный стакан коньяку. Подумал, подумал, и плесул немножечко матери.
  И это он сделал с таким пренебрежением, что Евгения Сергеевна решила. - Пить с ним не буду!
  - За отца! - Бука глотал коньяк из стакана, который дергался в его неопытных руках. Коньяк, красными как кровь каплями, а иногда и струйками, тёк по его молодому лицу.
  От предчувствия, что вот-вот случится что-то ужасное, Евгения Сергеевна закрыла глаза. Ей было страшно видеть это: её сын и кровь - рядом!
  Выпив коньяк до дна, сын заявил. - Слышь, мать, я топерича как отец буду!
  Это было похоже на пощёчину. Евгения Сергеевна вспыхнула, подумав. - Лучше бы ты по настоящему ударил... Вот так, отдаёшь всё: любовь, лучшую пищу, лучшую одежду, всё внимание сыну... А что получаешь? Заявление: буду как отец! Насильник, бабник, пьяница и бездельник... Такого отца ты не видал? А я на себе испытала! Ладно, будь как отец... Только я тебе больше не помощница! Ты, сынок, видно вырос...
  - Ты бы хоть не чавкал как свинья... Ведь не в хлеву! - не удержалась мать от замечания своему сыну.
  - А ну, замолкни, подлая! - Бука уже не контролировал свои действия. - Я ить знаю... Это ты и твой папаша моего отца в тюрягу упекли!
  - Да как твой поганый язык повернулся мне сказать такое? Сопляк! Да ты знаешь, это я вытащила твоего отца из Туруханской каторги!
  - Аха, только сначала твой папаша его туды затолкал... - уже издевался Бука. - Можа, чо скажешь? И чо енто твой папаша так осерчал на него?
  - Он... Он... Он изнасиловал меня... Мне тогда пятнадцать лет не было... А отец узнал! Вот и мстил за это!
  - А второй раз он донёс почему? Тохда, в двенадцатом годе? - Бука допил бутылку и злился: разговор хорошим никак не получался.
  Евгения Сергеевна, сраженная замечанием сына, силилась вспомнить то время и никак не могла. В памяти всплывали то обрывки обид, то разговоры о любовницах, то развод. - Эх, отец, отец... И тебя я, дура, не поняла! Не простила... А во что всё это вылилось?
  - Тогда-то и застрелили его на сторожке охотника Акимки. А за што?
  - Не знаю... - Евгения Сергеевна пожала плечами. - Ну, не знаю! Правда однажды он на какой-то сторожке собирался искать нечисту силу... Вот и нашёл!
  - Каку таку нечисту силу? - Бука уже силился удержаться на столе: всё расплывалось и множилось у него в глазах. - Говори, подлая...
  Даже, если бы Евгения Сергеевна дала ему ответ, он уже был не в силах её услышать: подбородок Буки сорвался с руки и упал в чашку с квашеной капустой.
  Евгения Сергеевна, раздевая сына и укладывая его в кровать, ещё долго смотрела на своё чадо. - Куда же ты, несчастный, полез? Отслужил бы в армии как все... Женился бы...
  9.
  Теперь была у Буки и своя заинтересованность: на теле его имелось скопление родинок, напоминавших Богомола, но никто не мог ему объяснить, что это такое и откуда взялось. Мать, с которой он потерял связь сразу же, как только пришёл с курсов, хотела выйти замуж за какого-то мужика и больше им не интересовалась.
  - А что, если в архиве поискать ответы на мои вопросы по родинкам? - мысль, как молния, прожгла всё его существо и с этого момента полностью поглотила Набука.
  И он начал систематизировать весь материал по разным разделам.
  - Чем это ты занимаешься так увлеченно? - поинтересовался его начальник.
  - Хочу все эти бумаги разобрать по направлениям... - произнёс Набук, показывая своему начальнику, стопки разложенных бумаг. - Вот это случаи, связанные с волшебствои и магией... Вот это какие-то колдовские методики... Вот это географические бумаги, указывающие места, где происходило что-то волшебное...
  - Да ты молодец, Набук! - похвалил его начальник. - Так и продолжай, систематизируй! Я доложу о твоём старании начальству...
  Как-то при случае начальник архива доложил начальству о старательном подчиненном и забыл об этом. Однако его руководитель Марченко запомнил и однажды сам пожаловал в архив.
  - Мне сказали, что ты занимаешься систематизацией архивов царской охранки? - произнёс он, наблюдая за тем, как внимательно изучает документы Набук. - У меня даже есть кое-что такое для тебя...
  И подает Набуку анонимное донесение с Алтая в местную полицию.
  "Апрель 1888 года. Нижайше сообчаю, что в одной из магазей Акташа видел, как бандиты напали на китайского монаха и нашева купчишку. Они стреляли, а он бросал в них звезды железныя. Кака-то женчина в спину стреляла из нагана в молодого купца. Он держал в руке ларец, который куплял у китайца. Что-то в ларце светилось разнымя цветами. Монах загородил собой купчишку и выбил ларец из его рук и был убит. Ларец же сразу перестал светиться. Женчина схватила ларец и убежала. Правая рука купчишки обнажилась, и на ней были родинки в виде Богомола."
  - Родинки?! В виде богомола? - удивленно переспросил Набук. - И у меня есть... Не такие?
  Обнажив плечо, он показал Марченко свои родинки. Тот с удивлением смотрел на родинки Набука.
  - Да... Что-то вроде этих! - произнёс тихо он, начиная понимать, что этот парень не простой. - Только там написано "на руке"... А откуда они у тебя?
  - Не знаю! Мать ничего не может сказать про них... - просто объяснил Набук. - Я много раз спрашивал... А отца я не помню!
  - Да, я знаю... - кивнул головой Марченко о чём-то напряженно думая. - Каторги... Ты, вот что... Продолжай систематизировать материалы... А по родинкам, если ещё что-то найдёшь, сложи отдельно!
  - Хорошо! - Набук чуть ли не подпрыгнул от радости, что теперь ему официально разрешили заиматься тем, что он делал нелегально.
  Марченко кивнул ему, думая о чем-то своём, и ушёл, а Набук ещё с большей энергией начал систематизацию бумаг, понимая, что здесь можно найти разгадку своих родимых пятен...
  Только через полтора года ему попалось донесение от чиновников Чуйского тракта:
  "Ваще превосходительство! Настоящим докладываю, что по рассказам двух разбойников, которых мы поймали, на допросе они показали, что в апреле 1887 года имело место нападение разбойников под предводительством Мотьки Припадочной и Ерошки Кувалды на караван, идущий из Маньчжурии. Казаки разбойников разогнали, но Мотьку и Ерошку не нашли. По рассказам данных разбойников, Мотька была ранена, а Ерошка занёс её в пещеру колдуна в горах Чуйского тракта. Когда колдун вышел, разбойники в страхе разбежались кто куда, а они залегли за камнем, чтобы посмореть, что дальше будет.
  Через три часа раздался сильный грохот, и вход в пещеру завалился. Но Мотька и Ерошка успели выйти. Глаза у Мотьки были красные, а на плече - много родинок, похожих на Богомола. В руке её был ларец. Когда Ерошка хотел взять у неё этот ларец, она выстрелила в него из нагана и убила. Им стало страшно и они стрятались за камнем. Когда высунулись, её уже нигде не было. Агент Малов"
  10.
  Новосибирск, июнь 1936 года
  Бука сидел в кабинете следователя и курил.
  - Позади Алтай, Урал, Омск... - подумал он. - Пять лет безрезультатных поисков! Да они што, издеваютси? В шифровках только одно: давай, давай! Ишши... Где искать? Марченко сердится, думат Ваньку валяю! А я чо? Вона как загружон... К бабам и то нету времени сходить!
  Вот тут Бука говорил неправду: и времени у него было достаточно, чтобы навестить одну или двух подружек, специально проверенных НКВД на счёт удовлетворения потребностей своих сотрудников. Они перешли из ГПУ в НКВД, также, как и Бука. И Бука был с этим полностью согласен. - Не идти же мне в люди? И еда мне тоже нужна из спецраспределителя, и деньги, и льготы...
  Всего у него было в избытке. Только не в коня корм оказался: от легкой и беззаботной жизни у Буки голова стала похожа на биллиардный шар. Когда-то он сам сбривал себе голову под Поддубного, а после того, как отправил в лагерь собственную матушку, как дочь и пособницу деда-предателя, что-то выключилось в нём.
  Начала меняться и внешность, видно мучали его жертвы, которых уже сотнями отправлял он в тюрьмы и лагеря без всякого сожаления. Почему-то кончик носа стал раздваиваться, глаза стали разными, отличаясь по цвету друг от друга. Бурная загульная жизнь с водкой, картами и женщинами всё меньше и меньше стала компенсироваться его дневной деятельностью: дела стали вестись небрежно, а в архив не заглядывал месяцами. Так и докатился он до того, что сослали его в Новосибирск на исправление. Сослали бы и дальше, но вмешался кто-то очень важный, после очередного вливания Буке, и направил именно сюда. И Бука знал, кто это.
  Именно потому и решил он исправиться немедленно: выкинул коньячные бутылки и решил вести трезвую достойную жизнь. Видно "вливание" оказалось значительным!
  Большая стопка архивных дел создавала грустное настроение.
  - И чо их так много? И все такие толстые... - осмотрев более внимательно, заметил, что по толщине они различаются. - Нет, не все... Вот с ентой и начну!
  И он вытащил из средины папок одну из самых тонких.
  - "Дело гражданина Дубовцева Алексея. Следователь: Замятова К." - прочитал он запись, сделанную корявым почерком. - И чо в следователи берут баб с таким корявым почерком? Их место где-нибудь на помойке!
  Бука даже и не подозревал, что за дело он вытащил случайно. По диагонали, красным карандашлом чьим-то крупным почерком было выведено: "Бред сивой кобылы. В архив!"
  Бука усмехнулся. - А чо, видать не один я таков!
  Но первая же страница его насторожила.
  - "29 марта 1929 года. Допрос Дубовцевой Зинаиды, 1906 года рождения, проживающей по адресу: г. Новосибирск, ул. Московская, 129.
  Оная Дубовцева Зинаида признаётся, што вона внучка купца Дубовцева Михаила Флегонтова, 28 июля 1852 года рождения, известного своими связями с Китаем и много раз его посещавшего. Имела террористические намерения в отношении семьи своего начальника Семенова, о чём чистосердечно признаётся в своём заявлении. При ентом вона так жо заявляет, што действовала не одна, а с отцом, Дубовцевым Алексеем Михалычем, 28 июля 1876 года рожденья".
  Бука читал, не отрываясь, даже забыв на время о папироске, прилепившейся к нижней губе. - Так... Заявление Дубовцевой и протокол допроса, конечно, сфальсифицирован по всем правилам, как нас учили... А вот личные данные интересны! Что мы имеем: во-первых, имел связи с Китаем, да ишшо примерно в то самое время... Во-вторых, один и тот же день рождения... В-третьих, и сын и отец - Собаки... Запахло жаренным, ишши, Бука!
  Он перелистнул страницу и наткнулся на допрос её отца.
  - 24 апреля 1929 года. Допрос Дубовцева Алексея Михайловича, 28 июля 1876 года рождения, бывшего геолога, в настоящее время - охотника, проживающего в тайге на заимке реки Мана.
  Оный Дубовцев Алексей Михалыч, на вопрос следователя тов. Замятовой "Может ли он указать место, где находится Богомолец?" ответил утвердительно, сказав: "Он в тайге, но вам без меня его не найти!" Следователь Замятова сказала, что всех богомольцев как классово чуждых элементов давно надо изолировать и назначила следственный эксперимент".
  - Што-то здесь не так... - Бука нутром чуял, что это то, что нужно. Но как-то всё выкручено! И вдруг его сердце ёкнуло. - Так надо читать не Богомолец, а Богомол! И всё станет ясно!
  Его руки вдруг вспотели: ещё никогда он так близко не подбирался к решению задачи.
  - Надо срочно всё выяснить про тот следственный эксперимент! - решил он и перевернул страницу.
  Последний листок дела гласил.
  - "Следователь Замятова и все, кто с ней были в тайге на следственном эксперименте, назад не вернулись. Все попытки найти их не увенчались успехом. Зинаида Дубовцева умерла на дыбе. Больше свидетелей нет. Прошу закрыть дело. Подпись неразборчива".
  - Ни хрена себе?! Только обнаружился след Богомола, как все свидетели исчезли! - завозмущался он, вспомнив про папироску, вновь закурил её.
  - Это он... И то, што свидетелей нет, только ишшо раз подтверждаеть енто! - Бука был доволен. - Надоть иттить и отправлять донесенью Марченко!
  11.
  Москва, январь 1937 года.
  Марченко застал Мокина в глубоком раздумье.
  - Разрешите, Глеб Сергеич? - Марченко начал с самого срочного, как только закрыл за собой дверь. - Трифон нашёл след Богомола!
  Но Мокин только повёл глазами.
  - Надо же... Где мы только его не искали, а обнаружился он в центре Сибири, в тайге! - Марченко достал лист бумаги, на которой был текст шифровки от Трифона.
  И по кивку головы Мокина начал читать тест. - "Спецотдел НКВД, Марченко. 29 марта 1929 года следователем ГПУ Замятовой К. была допрошена некая Дубовцева Зинаида, 1906 г.р., уроженка г. Новосибирска. Она на допросе призналась, что была внучкой купца Дубовцева Михала Флегонтовича, неоднократно посещавшего Китай. Было проверено и подтверждаю: купец Дубовцев Михаил Флегонтович, 28 июля 1852 г.р. действительно ездил в Кобдо, несколько лет был там в том числе и в 1888 году. Его сын Дубовцев Алексей Михайлович, 28 июля 1876 г.р. по образованию геолог, после революции ушёл с семьёй в тайгу, где и жил до 1929 года, пока следователь Замятова К не привлекла его к ответственности за террористические намерения в отношении семьи чиновника в Новосисбирске. Но на допросе шёл разговор о некоем "богомольце", что явдяется шифровкой слова "Богомол". При этом Дубовцев Алексей признал, что он один знает, где спрятан "Богомол". Замятова решается провести следственный эксперимент, и вся экспедиция исчезает бесследно. Попытки найти её в тайге увенчались неудачей. Зинаида Дубовцева умерла на дыбе. Свидетелей не осталось. Дело закрыто. Прошу разрешения на разработку Дубовцевых. Трифон"
  Мокин заинтересованно слушал донесение, потом вскочил и даже стукнул кулаком по столу. Такого Мокина Марченко никогда не видел!
  - Эх, мать его так! Ну что же этот Трифон столько времени делал? - в злых глазах Мокина виделся ужасный огонь. - Урал, Дальний Восток, Алтай, Сибирь... Сколько времени упущено... Это ты, Александр Васильевич, такого идиота подобрал! Давно его нужно было так вздрючить, чтобы закрутился, завертелся ужом! Какого чёрта ты с ним так долго цацкался?
  - И цацкался, Глеб Сергеич! Ещё как цацкался... - Марченко возмутился. - И вы бы с ним цацкались, если бы узнали то, что известно было мне!
  - А что тебе было известно? - Глеб Мокин начл успокаиваться.
  - А то, что его отец, Селивон Любарский, 18 февраля 1868 года рождения в тайге искал некую "нечисту силу". И он был из рода Крыс. Селивон Любарский был убит в тайге при невыясненных обстоятельствах в 1912 году. А его сын Набук Любарский, наш Трифон, тоже родился 18 февраля, но 1906 года, и тоже Крыса. Следователь Замятова Комилла, родившаяся 18 февраля 1902 года, тоже Крыса, пропала в тайге в 1929 году. Её мать, Рудина Манефа, пропала в тайге в 1905 году, тоже Крыса... Всё это слуги Богомола! Мог ли я трогать Трифона, если дух Лю Цы сказал, что нужно опираться на род Крыс, родившихся в один и тот же день? Мог ли я трогать Трифона, если у него не было связи с "хозяевами" Богомола? А она появилась вот только сейчас!
  Марченко чиркнул спичкой и закурил папироску.
  - Извини, Александр Василич, я погорячился! - Мокин обнял друга за плечи. - Но и ты пойми меня...
  - Случилось что? - Марченко разволновался так, что разломал и выкинул папироску в стоящую рядом урну.
  - Случилось, Александр Василич, случилось... - теперь уже Мокин закурил. Затянувшись несколько раз, он смог начать разговор.
  - У меня... сейчас... был Ежов! - начал он, снова затянувшись папироской. - Так вот, Ежов сразу же начал шантажировать меня... Знаешь чем?
  Марченко пожал плечами.
  - Он сказал, что знает все наши планы... И предложил отдать ему нашу "Черную книгу", иначе...
  Мокин сделал паузу, глотнув несколько раз своего дурмана и ткнув папироску в пепельницу.
  - Иначе он обо всём расскажет Кобе! Даже о том, что мы с "помощью нечистой силы" попытаемся захватить власть в свои руки!
  У Марченко даже затряслись руки.
  - Но откуда он про Богомола-то узнал? Проект совершенно секретный, все донесения шифруются. Нашего агента Трифона вообще кроме меня и вас никто в лицо не знает. Тогда как они узнали о существовании данного проекта?
  - Не знаю...- Мокин посмотрел на Марченко. -Так ты говоришь, в нашу связь невозможно вклиниться?
  Он подошёл к окну и стал смотреть небо в крупную клетку.
  - Смерти я не боюсь! Давно к этому привык и готов... - неожиданно сказал Мокин. - Но как могла попасть информация о наших интересах в НКВД? Кто ещё мог знать о Трифоне? А может он сам? Сболтнул по пьянке?
  - Нет, Трифон ничего о наших планах не знает! А после вздрючки и проверки вообще перестал пить... - Марченко посмотрел на Мокина. - А, кроме того, если он сам засветится у наших - ему конец! А без него у них нет козырей против нас!
  - Не скажи... - Мокин положил руку Марченко на плечо. - Ты, вот что, Александр Василич, пошли-ка шифровку Трифону... Да и другим нашим агентам, чтобы перешли на режим глубокой конспирации! И все разработки - отставить! Вот так... Пусть ведут свою работу под основным прикрытием, пока мы не оклемаемся! Сами тогда и найдём его... Вот так, мой друг! И жди неприятностей!
  Марченко пожал Мокину руку и пошёл в свой кабинет.
  - Худо дело... Гибнет наше "Единое трудовое братство"... - подумал он. - Хорошо хоть агентуру успеем спасти...
  А через некоторое время по личному приказу товарища Сталина Глеб Мокин, Александр Марченко и другие члены "Единого трудового братства" были расстреляны. Коба не захотел иметь конкуренцию!
  Информация о расстреле Мокинской антипартийной группировки, переданная секретным приказом по НКВД, ошеломила и испугала Буку Любарского.
  - Как же так? Енто што ж, я поставил не на ту лошадь? - думал он, заливая свой страх водкой НКВДешного распределителя. - Чо, всесильный Мокин оказалси не таким уж всесильным? А как жа я?
  Бука ещё долго будет бояться, что за ним придут и расстреляют. Он не знал того, что Мокин и Марченко успели уничтожить свою "чёрную книгу" и списки спецагентуры НКВД.
  Теперь Бука с ещё большим усердием стал служить своим новым - старым хозяевам, и лишь иногда, напившись в одиночку, он жалел о том, что ему так и не удалось найти эту чёртову нечисту силу, которая где-то здесь, в тайге и охраняется всего-то одним охотником по фамилии Дубовцев.
  Мало того, этот чёртов упырь стал сниться ему по ночам и тебовать своего освобождения.
  Бука забросил женщин и карты, стал исполнять свою работу всё хуже и хуже, напиваясь до бесчувствия в своей казённой квартире. После нескольких пропусков такого рода, его отчислили из рядов НКВД и направили простым политработником в армию.
  
  Глава 2. Пётр и Катя
  1.
  "Река Яя, июль 1934 года.
  Освобождение девушки из обоза НКВД. Путь к сторожке. Любовь Петра и Кати."
  
  Пётр Дубовцев сдержал своё слово: ему было уже двадцать два года и он обещал матери, что найдет девицу, "такую как мать". Поэтому ему понадобилась помощь друга Акимки, жившего на берегу Енисея и пообещавшего, что у них таких много. Вот оттуда и мерял тайгу своими большими шагами Петр, надевший для этого модную фуражку, недовольный результатами смотрин, потому что никого, похожего на свою мать так и не увидел! Были внешне похожие, но внутреннего сходства не оказывалось...
  Может, и не пошел бы он в этот раз к другу, да мать как клещ впилась в душу к младшему Дубовцеву. - Хочу внука али внучку! Иди, женись.. Время пришло...
  И так каждый день.
  Неожиданно его внимание привлекла длинная змея телег, сгрудившихся на броде через реку Яя.
  - Вот сволота кака, енти ГПУшники... Опеть ково-то загребли... - подумал он. Хотел пойти дальше, но что-то заставило задержаться. Он не забыл, как обошлись такие охранники с сестрой и батей. - Не зря маманя говорит "Осторожность прежде всего!"
  Так от куста к кусту, от дерева к дереву незаметно Петр переместился в каравану так близко, что видел лица людей и слышал их разговоры. К его удивлению мужиков в этапе почти не было, если не считать охранников и дряхлых стариков. В основном это были старухи, молодые бабы с детьми и девушки.
  - Ссыльные, однако... - сделал он свой вывод об этапе, услышав это слово от одной из них.
  - Привал! Всем привал... - донеслось до него, несмотря на то, что он был на другом берегу речки.
  Женщины и дети, словно давно ждали этой команды: они попрыгали с телег и побежали к реке. Вот шевельнулось одеяло на телеге, ближайшей к реке, и из-под него показалась девушка в светлом платке. Там же лежала женщина, неподвижно, с головой покрытой полотенцем. Девушка взяла полотенце и пошла к реке, прихватив кринку для воды. Простой сарафан и голые крепкие ноги почему-то сразу же смутили охотника. И он, как рысь на охоте, впился в девушку.
  - Катюха, да брось ты ее... Один черт, не жилица она! Того и гляди, помрет... - охранник словно черт вынырнул откуда-то из-под ближайшего к ней дерева. Он был пьян.
  Девушка сначала не обратила на него внимания, так как уже зашла в реку, и начала набирать воду. Потом, другой рукой плеснула себе на лицо воды.
  Меж тем охранник, добравшись до нее по воде, обхватил девушку за тонкую талию и захохотал. Она вздрогнула от прикосновения чужой руки и повернулась, как смогла. Ужас стоял в её глазах. Охранник, просунув руку к ней под сарафан сверху, добрался до её упругой груди и взревел от счастья и вожделения.
  Она и сама не помнила, как так получилось, что ощутив на груди ненавистную руку охранника, который еще с самого начала этапа делал ей недвусмысленные предложения, перестала сдерживать в себе осторожность. Её рука, держащая крынку с водой, с такой силой ударила по голове охранника, что тот охнул и отпустил девушку. Сделав пару шагов, запнулся и упал...
  То ли крынка была уже с трещиной, то ли лоб охранника имел такую броню, но от удара она разбилась, водой окатив незадачливого ухажера. Оказашись в реке, он начал быстро приходить в чувство. Злость на какую-то девку подняла его из воды.
  Девушка, сжавшись от того, что сделала, стояла, закрыв рот. Рык раненного зверя, мат и угрозы в её адрес ещё больше испугали её. По мере того, как поднимался из воды озверевший охранник, она пятилась к середине реки, погружаясь в воду всё больше и больше, пока вода не дошла до её груди. Повернувшись, молодушка поплыла к другому берегу...
  Охранник, решивщий, что на том берегу уже никто не поможет ей ускользнуть из его лап, бросился в погоню...
  У телеги, с котрой сошла девушка, поднялась женщина и попросила охранника. - Пить... Дай пить...
  Петр видел, как охранник, заворожено следивший за погоней, повернулся к ней и ударил её прикладом в голову. Голова безвольно дернулась и упала...
  Девушка и охранник, который скинул гимнастерку, плыли упорно к берегу, на котором находился Петр. Их сильно снесло и расстояние медленно сокращалось.
  - Звери... Зинка... Отец... - в памяти вспомнился эпизод, когда охранник ударял отца прикладом в спину. Кулаки его сами собой сильно сжались.
  Девушка плыла по-собачьи, неловко перебирая руками, а преследователь её был хорошим пловцом, и, если бы не его штаны, быстро бы её нагнал. Девушка, поняв, что вот-вот её догонят, почувствовала под ногами дно и как могла быстро пошагала к берегу. Раз за разом она пыталась выбраться на берег, но глина под ногами скользила и она падала...
  Петр невольно залюбовался фигуркой девушки: мокрый сарафан плотно облегал тело молодушки. Особенно привлекли его внимание выпуклости на груди, живот и широкие бедра. Увидев, что она с помощью рук и ног медленно продвигается вверх, протянул ей руку и выдернул как рыбу на траву. Девушка ещё больше испугалась, увидев двухметрового лохматого мужика в черном картузе, который закрыл ей рот рукой.
  - Тихо! Не ори... - шепнул он ей на ухо и как пушинку, подняв, спрятал за кустом.
  - Иде ты, сучка... - охранник вытащил наган, почувствовав что-то неладное. - Лучче отзовись сама... А не то пымаю и пристрелю на месте!
  
  19. Встреча Петра и Кати
  Бескрайним ковром цветов в траве встретил берег его: они пахли так, что голова начала кружиться. Чавкая водой в сапогах, мокрый, с наганом в руке, он направился к цветущим кустам шиповника.
  - О-о-о, моя сучка остренькое любит! - слюна пошла у охранника, лишь только он увидел кусок сарафана молодушки.
  Петр, поджидавший его у толстого дерева, видел, как охранник спрятал свой наган в кобуру, и обрадовался, увидев сарафан девушки.
  Увидев перед собой двухметрового мужика вместо невысокой девушки, оханник растерялся на мгновение, но потом рванул кобуру нагана. Здровенный кулачище, летящий прямо в лицо, это было последнее, что он увидел...
  - Што ты наделал! - девушка бросилась к охраннику и стала слушать сердце: оно еле слышно билось. - Как я топерича попаду к матушке? А охранники? Оне же топерича убьют за нево десяток человек! И матушку - в первую очередь...
  - Да он живой... Чево ентому живоглоту сделается... Полежит-полежит и очухаетси! А твою матушку они уже убили...
  Девушка заплакала. Петру стало её жалко. - Погоди, встанет, ишшо тебя искать учнет!
  - Я лучше утоплюсь, чем ему... - она подняла свои глаза на здоровенного парня. В них читалась такая сила, что Петр не сомневался - эта может утопиться.
  - Ты вот што... Пробеги метров тридцать вверх по течению и плыви назад...
  Девушка как-то странно улыбнулась и отрицательно покачала головой. - Всё плохо... Попробую...
  Зыркнув на него своми синими глазами, побежала вверх по течению. Махнув ему рукой и улыбнувшись, вошла в воду и поплыла на другой берег.
  Охранник медленно приходил в себя, лежа на спине и видя синее небо, пытаясь вспомнить то, что произошло с ним. - Лешай... Тьфу-тьфу... Так... А иде ента сучка?
  Он, мотая от боли головой, прошептал. - Убью... Найду и убью!
  Неожиданно его вгляд упал на реку, в которой виднелась голова девушки, переплывающей на тот берег. Зарычав от обиды, кринул. - Убью!
  Обнаружив мертвую мать, девушка замерла: ей стало все равно, что произойдет дальше. Упав матери на грудь, она рыдала...
  Как только охранник перебрался на тот берег, Петр тоже решил переплыть, зайдя несколько выше по течению.
  Меж тем, увидев насильника, девушка спрыгнула с телеги и побежала в лес.
  - Ну, сучка, топерича ты никуды от мене не денесси! - крикнул охранник, выходя из реки, и побежал за ней вслед.
  Когда Петр оказался рядом с ними, охранник уже начал снимать белье со своей жертвы, без сознания лежащей перед ним. Свои штаны он так и не успел снять - сильный удар прикладом карабина навсегда успокоил охранника, так и не узнавшего тела несчастной девушки.
  Скинув с неподвижного тела девушки охранника, Петр прикрыл оголенные ноги сарафаном и начал приводить её в чувство. Увидев огромную шишку в области лба, он смочил бальзамом матери тряпку, которую вырвал из своей рубахи, и начал бинтовать ей голову....
  Петр поднял тело охранника и вместе с наганом скинул в глубокую рытвину у дерева, завалив его ветвями. А девушку, подняв на руки, отнес на утес подальше от охранников...
  2.
  То ли от бальзама, то ли сама по себе, но девушка начала приходить в себя, не понимая, где находится, и чуть не закричала, увидев его. Петр тихонько прикрыл рот ей рукой и не зря - в лагере забили тревогу...
  - Тихо! Не ори... Щаз надо спасатьси... - то ли спокойный тон, которым изъяснялся молодой охотник, то его внушительная фигура, то ли тот факт, что насильника не оказалось на месте, а вместо него - человек, который уже однажды спасал её, но девушка ему доверилась и замолчала. - Я же сказал тебе, матушка твоя померла! Другой охранник её прикладом ударил. Так што давай-ка уносить ноги...
  Взвалив её себе на плечи, пошел дальше в тайгу. Через некоторое время он обнаружил, что дрожь её не ослабевает, а наоборот, усиливается.
  - Э-э-э, да ты, девонька, совсем больна! - пришел к выводу он и сделал привал. С первого же раза Пётр определил высокую температуру и даже удивился тому, что она смогла выдержать столько времени. - Придетси што-то придумать...
  - Только не бросай меня... - успела сказать девушка и потеряла сознание.
  - Ну, што, Ёжик, давай, думай... - сказал себе Пётр и усмехнулся. - Всё-таки вовремя перенял отцовскую привычку разговаривать с самим собой...
  Как-то в детстве он заметил, что отец, когда не с кем посоветоваться, разговаривает сам с собой, советуется то с ёжиком, то просто с собой, никак не называя себя, то с бурундучком, то ещё с кем-то... Петьке это так понравилось, что он тоже стал так делать - и помогало! Как оказалось потом, уже повзрослев, ёжику доставались самые трудные вопросы и он решал их лучше, чем сам Петька. Через некоторое время, став взрослым, он понял, что Ёжик - это его Совесть, обмануть которую он боялся, из-за того, что запросто могла загрызть. И извинялся... Так и стал Ёжик его главным советником...
  Вот и сейчас Ёжик не оставил его без присмотра, задав Петру самый трудный вопрос. - А зачем тебе это надо?
  Петр не смог найти ответа, кроме одного. - Надо, да и всё!
  - Ну, если надо, то и делай! - ответил Ёжик, и сразу же пришло решение...
  Замотав девушку как куклу в свою куртку, положил на плечо и пошёл дальше по берегу в тайгу: по крику разбуженных птиц, он определил, что погоня близко. Чтобы сбить со следа собак, по ближайшему броду перешел на другую сторону реки и только тогда почувствовал, что погоня отстала.
  Уже более спокойно рассуждая, по ходу собирал лечебную траву для чая. Место для ночлега молодой охотник выбрал не случайно: окруженные скалами, они были бы не видимы даже с костром для преследователей. Положив дрожащую девушку на землю, он начал разжигать костер. А через полчаса ароматный зеленый чай из лечебных трав, как учила его мама, был готов.
  Девушка в бреду звала, то отца, то мать. В какой-то момент начала вырываться из куртки и пыталась бежать куда-то. Насильно влив ей в маленький пухлый ротик теплую зеленую жидкость, Петр следил затем, чтобы она не подавилась и проглотила всё, что ей вливал маленькими порциями. Так глоток за глотком, как малое дитя, он поил её, пока та не выпила поллитра чая. Девушка начала потеть, дрожь уменьшилась, прошел и бред...
  - Ну, што, Ёжик, делать-то бум? - обратился он за поддержкой к своему вечному напарнику.
  И ведь всплыло откуда-то из далёкого нутра такое, от которого Петр сразу же оттолкнулся. - Да ты што? Слышал про тако... Но то ж допусимо тока для спасения друга... А тут девушка... И не думай...
  - А разве эта девушка тебе не стала другом? Ведь ты на преступление пошел ради неё! И спас. Так спасай и дальше! Ведь умрет... - мысли Ёжика заставили Петра покраснеть и он решился. К тому же девушка снова начала бредить, подтверждая слова Ёжика.
  Решительно сняв и спустив свои штаны, он осторожно опустил в них ноги девушки, и надел штаны настолько, насколько получилось. Улегшись на лапник так, чтобы девушка спиной лежала на его груди, накинул на неё куртку и прикрыл лапником. Рядом положил свой карабин под руку: мало ли что... И стал наблюдать за тем, как будет вести себя девушка...
  Между тем девушка от тепла сильного молодого жаркого тела перестала бредить и дрожать...
  - Как ты думаешь, Ёжик, она хорошая? - чтобы хоть чем-то занять себя, спросил он своего друга.
  - Может и хорошая... Даже очень может быть! Вспомни, сколько хороших людей ни за что попали в ГПУ! Вспомни, как было с твоим отцом... Или с Зинкой...
  Воспоминание о сестре больно отозвалось в молодом сердце: он так и не понял, за что её посадили. Сколько помнил, она ни одного зверька не убила в лесу! Была доброй и приветливой. А та баба? На растягивающую дыбу... Слезы навернулись на глаза от того, что люди не поняли, какая была его сестра хорошая!
  Как-то незаметно мысли от сестры перешли к этой девушке, которая обливалась потом на груди его. - Вот и эта молодушка сиротой осталась... И как не заболеть, когда с матерью охранники вот так поступили?
  - Да ежели б кто мою мать тронул, убил бы на месте! А она что? Она слабая... Она не может... Вот и заболела сердешная... Это не та баба, которая Зинку так... Той всё едино, жив человек или нет! А это вон как близко к сердцу все приняла... Видать , сердешная!
  Так, под утро, разговаривая с Ёжиком, и уснул Петр. Оставшиеся час или два сна сделали его бодрым. Хотя проснулся он от другого: кто-то начал толкать и пихать ногой его затекшее тело.
  - Иде я? - услышал он девичий голос и тут же открыл глаза.
  - На мене...Ты, девонька, не шибко шевелися, а то кости мене переломашь! - тихо прошептал он.
  - Ага, такому переломашь! Ишь какой здоровай: ташшу-ташшу ноги и всё никак не выташшу... - в её голосе уже слышались здоровые нотки, хотя он был ещё глуховат.
  Петр рукой потянул за ремень и расстегнул его, девушка смогла вытащить ноги. Осторожно она встала, попрежнему держа на себе его куртку. Лицо её было красным, так вдруг стало стыдно. Петр, увидев это, тоже покраснел, не зная, как всё ей объяснить...
  Она быстро оглядела свою одежду и бельё: крови нигде не было!
  - Значит... - догадка окрасила её лицо розовым румянцем. - Слава тебе, господи! А... Где тот? Вы снова спасли меня?
  - Тот не успел... - Петр усмехнулся и тоже покраснел, отведя глаза, сказал. - Потом мы убежали... Ты бредила и заболела... Поэтому спать тебе пришлось на мне... Уж больно сильный был у тебя жар! Чай зеленый помог плохо, пришлось самому тебя греть... Тока давай, договоримси: ты об ентом никому не говори: засмеют ведь мужики! Да и тебя, красная, не пожалеют...
  И он, разминая затекшие кости, начал одеваться.
  - А как звать моего спасителя? - девушка улыбнулась. Присмотревшись к мужчине ничего страшного, кроме размеров, в нем не нашла. Даже, наоборот, при таких кулаках, нигде появляться не страшно.
  - Маманя с батей Петром кличут. Вражьи головы с Новосибирска - Петькой Мордоворотом... А ты, красавица, как звать буш, не знаю... - вообще-то молодой охотник поскромничал: к этому времени он имел множество прозвищ, так как количество недругов было у него великое множество, которых побеждал в честном бою. Особенно нравилась ему кликуха "Дуб", такое твердое и сильное дерево, но его часто использовали и в другом смысле, как тупой, недоразвитый. И сейчас ему было стыдно почему-то называть их...
  - А меня Катериной кличут отец и мать... - вспомнив про отца и мать, тут же начала утирать набежавшие вдруг слезы, а потом и вовсе заплакала, закрыв лицо руками.
  - Не горюй, девонька... - Петр не знал, как надо в этом случае утешать девушек, а потому сказал то, что думал. - Все умирают... Придет время и нас матушка-земелька к себе заберёть...
  Простые крестьянские слова, к удивлению охотника, сразу же успокоили её. Она вытерла глаза и ему поклонилась.
  - Ты чо тако изделала? Не моги боле так делать... Я тобе помогал как девице и другу в беде... Ну, и понравилася ты мене тама... В речке...
  Бесхитростная речь охотника смутила и обрадовала девушку: неожиданно в лесу она встретила того, кого ждала всю жизнь - защитника, с которым не нужно было притворяться и скрывать свои чувства.
  - Петь... - ей уже было интересно, ошиблась она в своих наблюдениях или нет. - А ты завсегда такой или нет?
  - Какой такой? - он пожал плечами. - Какой есть, такой и есть!
  Они попили чаю, съели подстрелянного Петром зайца и погасили огонь.
  - А куда мы идём? - она с тревогой посмотрела на него, взявшего свой карабин. - А вдруг нас там найдут ГПУшники?
  - Пойдем к нам... - Петр улыбнулся, представив на минуту мать, увидевшую рядом с ним девушку. - ГПУшники далеко в тайгу боятси заходить...
  - Петь, а у тебя семья большая? - сейчас её интересовало одно. - Есть у него жена или нет?
  - Мать, отец, да я. Была сестра, да ГПУшники убили... - с грустью произнес он.
  - А я теперь сирота... - тихо произнесла она. - Я ведь дочка поповская... Отец в лагере давно сгинул... А вот теперь и маманя... И почему люди такие злые?
  - Да то ж не люди... Хуже зверя... Время тако, как говорит маманя... Звери убивают ровно столько, сколько съедят... А енти ... Имя нравитси убивать, потому и ложат людей хороших немеряно...
  Увидев кровь на ногах идущей с ним Кати, сказал. - Потерпи немного... Подстрелю зверей для обеда, сделаем кысы из их кожи...
  Пока Катя жарила мясо подбитого им оленя, он успел сшить ей кысы и начал примеривать их к ногами девушки.
  - Однако, ничо получилося... - Петр невольно любовался её ногами: ровные, полненькие, с круглыми чашечками коленок.
  Катя не знала, как примерять такую обувь и ему самому пришлось одевать их ей. Кысы пришлись в пору, но ноги... Ступни, пальцы и щиколотки ног девушки были в кровь разбиты и покрылись большими кровавыми коростами.
  - Надоть бальзаму ишшо изделать... - подумал Петр и добавил. - А из остальной шкуры - одёжу... В такой-то как по тайге шастать?
  Обмотав раны тряпками, смоченными бальзамом матери, Петр надел ей кысы. - Ну, как?
  - Ой, да как тепло и удобно: нигде не жмет, не давит! - восхищенно произнесла Катя. - Да у тебя, Петя, руки золотые - всё можешь делать!
  Поманив его к себе пальчиком, поцеловала в щеку.
  Петр покраснел... Но почему-то вдруг ему стало так хорошо и весело на душе, что и сам не понял... Неожиданно и сама Катя почувствовала то же, что сейчас испытывал молодой охотник! Так спокойно и хорошо стало на душе, как в далеком детстве, когда рядом были отец и маменька...
   Их глаза не могли не встретиться...
  Очнувшись от нахлынувшегося наваждения, сложив остатки оленя и его шкуры для одежды девушке, Петр начал собираться в дорогу.
  - Однако, тебе, Катя... - неожиданно он обнаружил для себя, что ему нравится называть это имя с теплотой. - Идти нам долго, а у тебя все ноги разбиты... Так што залазь на спину ко мне!
  Катя улыбнулась: ей положительно везло! Надев куртку и засунув ноги в лямки рюкзака Петра, надетого на грудь спереди, забралась на спину и обхватила его плечи. Невольно прижавшись к его шее носом, вдохнула крепкий мужской запах и прижалась к шее губами, надеясь, что он не почувствует...
  Улыбнувшись её невольной нежности, Петр поднял её как пушинку и, взяв карабин в правую руку, пошел в сторону дома...
  На следующей стоянке он сшил ей куртку. Теперь они ночами на лапнике спали рядом под куртками Петра и Кати. Катя прижималась к горячему телу молодого охотника, обнимала его, и занимала место под мышкой руки, которая как одеяло прикрывала её от всех бурь. С момента встречи с Петром, страшные сны, которые мучали её в последнее время с момента ареста, куда-то ушли. Чувствуя себя защищенной, она спала как младенец...
  Петр невольно любовался Катей. Ему нравилась та прямолинейность её, какая была у матери, её прикосновения, тот запах ландыша, чебреца и душицы, который исходил от её кожи. Никогда он себя так хорошо не чувствовал, понимая, что в его жизни происходит нечно очень важное и необходимое. Простая и незатейливая мысль пришла в его голову. - Оказывается, чтобы чувствовать себя так хорошо, ему нужно, чтобы рядом была женщина, за которую он в ответе, вот так приятно пахла и улыбалась ему... Права была маманя, когда отправила меня искать жену!
  Он лежал и смотрел на звезды, боясь шевельнуться, лишь бы не спугнуть это мгновение и продлить его как можно дольше...
  Через четыре дня Катя уже сама шла за Петром, о чем тайно они оба жалели, но не сознавались друг другу, потому что исчезла невольная близость... Хоть Петр и намекал Кате, что её ноги ещё не готовы к длинному пути, но совесть девушки не позволила ей так нагружать молодого охотника. Только ночной отдых под куртками теперь давал им ощущение близости: ничего, кроме объятий, вдыхания запахов и взаимного любования они не могли себе позволить, чтобы не спугнуть то большое, что незаметно поселилось в их душах...
  3.
  На пятнадцатый день они пришли к сторожке Дубовцевых на Улуюле.
  - Однако, девушка-то не нащих кровей бут... - заметила мать, слегка улыбнувшись и посмотрев на мужа. - Петь, ет чо, у Акимки топерича таки водютси?
  - Не, мам... - Петр обнял девушку, которая упрямо смотрела в пол. - У Акимки я никого не присмотрел... А вот Катю отбил у охранников этапа на Красноярск...
  - Ну, чо, мать... А сын-то у нас молодцом: увидел девушку в этапе и отбил! - Алексей ухмыльнулся, представив на миг, что там натворил его сын и какой переполох среди ГПУшников оставил.
  - Не ругайте его, пожалуйста! - Катя вдруг подняла глаза на родителей молодого охотника. - На меня напал охранник... Они мать мою убили... Ваш сын и спас!
  Вдруг слезы бызнули из её глаз: вспомнилась мать, этап, охранник... Невольно она повернулась к груди Петра и уткнулась в неё, ища защиту.
  Она не видела, как улыбнулись мать и отец Петра, посмотрев друг на друга.
  - А ведь она его защищает! - говорил его взгляд.
  - Да ведь вас, Дубовцевых, не защищать, совсем погибнете! - отвечала её улыбка. - Наша девка... Ничего напрасно не случается...
  - Ты, вот што, девонька... - начал Алексей. - Хошь жить с нами - живи... Вместо дочки нам буш! А тама посмотрим...
  Она улыбнулась, вытирая слезы и посмотрела на Петра, который в это время прощался с тем малым, что давали им таёжные ночи. И Катя это вдруг поняла...
  Кате сразу же отвели комнату Зинки. Петр меж тем, потолкавшись в передней, пошел за дровами...
  - Слыш, отец... Ты ничего не заметил? - как-то весело сказала Вера. - Петька-то наш, вроде как, хозяйствовать полюбил... То за дровами побеждал, то за водой... Всё возле кухни вертитси... Чо енто с ним?
  - Ну, ты, мать... Не догадывашси што ли? Где Катерина, там и Петька... Дело ж молодое...
  Не зря Вера углядела за Петром нужду в общении с девушкой: он старался помогать ей во всем, обучая неприхотливой кухне и лесной жизни. Но это было не главное: молодой охотник искал любой повод, чтобы быть рядом, касаться её рук, волос, тела. Однажды, у реки, он посмотрел в её глаза и понял, что нет человека, дороже, чем она...
  - Я... Я... Я люблю тебя! - выскочило из его рта само собой.
  - И я... И я... Давно люблю тебя...
  Губи их встретились... Но одного прикосновения им оказалось мало и они стали целоваться нежно и долго...
  - Мама, батя! - сказал Петр, держа за рук Катерину. - Мы любим друг друга... Можно нам жить всегда вместе?
  Катя потянула Петра вниз, вставая на колени перед родителями. Вера, заранее просчитав ситуацию, уже шла с иконой Божьей матери к Алексею, перед которым на коленях стояли Петр и Катерина.
  - Благословляем вас! Живите в любви и радости!
  Вера вздохнула: она хорошо знала тех, кто запросто мог разлучить их, и перекрестилась, тихо прошептав. - Господи, помоги им! Сохрани их любовь!
  Утром Катя увидела, что спит на печке одна: солнышко уже было высоко.
  - Давай, дочка, покормлю тебя! Мужики-то наши с раннего утра в тайгу убежали... А нам с тобой баньку истопить наказали!
  Катя слезла с печки, идя умываться, смотрела, как управляется Вера в доме.
  - Высока, стройна моя матушка! Никакой работы не боится. По лицу вроде не русская, а по ухваткам - самая что ни есть русская баба. И ласковая, как моя матушка! Они даже чем-то схожи... А-а-а, вот чем: обе добрые и честные, перед собой и людьми! Мужики и собаки её слушаются... - подумала она, наблюдая за хозяйкой. - А у нас в доме не так ... Отец всем заправлял!
  Смахнув слезинку, выскочившую из глаз при воспоминании о матери, она улыбнулась и поклонилась Вере.
  - Садись за стол, дочка... Да зачнем банькой заниматьси...
  Когда завтрак был позади, Катя спросила. - А можно я за водой пойду?
  Ведра и коромысло Катерина нашла быстро. По вырезанным в глине ступенькам, замощеных камнями, спустилась и осмотрелась вокруг. Чистые воды Маны давали какое-то внутреннее спокойствие, которого ей давно не хватало... Теперь у неё была своя семья, муж, которого она любила...
  Катя зачерпнула воды в ведро и поставила его. Увидев неподалеку мальков, снующих тут и там, сунула руку в реку и замерла: живительные силы побежали через её сердце, очищая и настраивая в ритм новой жизни, которая разом круто повернулась. Испугавшись заглядывания в будущее, она взяла второе ведро и наполнила его студеной водой. По дороге к бане уже ни о чем не думала, вдыхая свежий таёжный воздух...
  Когда банька была растоплена и вымыта, они сели на порожек, обнявшись как подружки.
  - Окрасилси месяц бахрянцом... - вдруг запела Вера и с удивлением и радостью услышала голос Катерины. - Где волны бушуют у скал...
  - Поедем, красотка кататьси-и- и, давно я тебя-а-а поджидал...
  Как оказалось, они хорошо дополняют друг друга: у Веры голос был грубоватый и низкий, а у Кати - нежный и высокий. Пели радостно и вдохновенно, вкладывая в песню все свое женское счастье и несчастье, любовь и сострадание...
  Неожиданно, когда они остановились, раздались аплодисменты: это мужики, придя с охоты, незаметно подкрались к ним, услышав красивое пение.
  -- Да ну вас, мужики! - смущенно признесла Вера. - Веники принесли?
  Мужики попарились и передали веники женскому полу.
  Обдав водой половицы на полке, Вера положила Катю на живот и начала гонять пар вениками сверху вниз по телу, от головы к ногам и обратно, прикладывая их то к талии, то к бёдрам, то к ногам... Катя только охала да кряхтела, но не сдавалась, мужественно терпя все проделки матушки Веры, как теперь называла её про себя.
  Та намотала себе на голову какую-то тряпку, а потом то же самое сделала и Кате. А следом её веничком! Да по спине! Да по талии! Да по бёдрам! Да по ногам! Перевернув её на спину, проделала то же самое. Не успела Катя опомниться и глотнуть свежего воздуха, как ведро холодной воды было выплеснуто прямо на неё!
  Катя была просто ошеломлена: но ей не было холодно! Даже более того, мурашки побежали по её ногам, всему телу, как будто кто-то включает маленькие лампочки... Но и тут ей не дали опомниться: она уже снова лежала на полке и веники её безжалостно хлестали, обдавая жаром тело. После третьего захода она безвольно опустилась на лавку, прекрасно сознавая теперь, до чего же жизнь хороша! Теперь уже она сама вылила на себя ведро воды и не почувствовала холода.
  К тому времени, когда Вера попарилась вволю, Катя уже отошла от парилки и ждала её на лавке с водой. Вера попила водицы и запела, приятно отметив про себя, что Катя и сейчас ей вторит.
  - Наша девка! - решила Вера. - Молодец, Петька. Хорошу девку отбил!
  Потом они пили целебный чай, пока мужики молча дожидались оценки баньки.
  - Хороша получилась банька! - подвела итог Вера, подмигнув Кате, которая ей же кивнула и подтвердила. - Хороша...
  На ночь Пётр и Катя ушли на сеновал.
  4.
  Зимовище Дубовцевых на Улуюле, 28 июля 1936 года.
  Алексей сидел на своём излюбленном месте и смотрел на реку. У его ног лежал Дружок, глаза которого от старости слезились. Рядом с ним, виляя хвостиком и толстым задом, крутился Пушок, его внук. Он то и дело облизывал глаза деду и тёрся о его трехцветную шкуру, пытясь повторять всё то, что делал его дед.
  - Стар стал Дружок... - подумал Алексей и погладил умную и верную голову друга. - Да и я не лучше... У тебя хоть есть внук, которого ты учишь, а у меня? Вдруг родится внучка?
  Неожиданно вспомнив, как передаются родинки, добавил. - Внучка - это тоже хорошо! Проблем будет меньше... Но нужен внук... Кто будет продолжать наш род?
  Нежданная слеза выкатилась из глаза. - Эх, нет Зинки! Уж та бы не посмотрела на церковь и нарожала бы нам с десяток мальчишек и девчонок!
  Вспомнив об опасениях Кати, сказал Дружку. - Я понимаю Катины опасения: без церковного благословения... Но мы ведьь иконой их благословили! И всё едино переживат... Эх, жаль Зинки нет!
  И непрошенная слеза прокатилась по щеке Алексея.
  Невольно вспомнилась дыба и Зинка, из последних сил попросившая у него прощения. - И што это за сила такая - злоба и зависть людская? Имя, чо мало было того, што имели? Надоть ишшо? Ну, понадобилася имя та нечиста сила, што была глубоко засажена в землю таёжную... Дак идитя и доставайте сами, зачем ни в чём не повинну девку уродовать?
  Алексей вздохнул и погладил снова Дружка.
  Сами собой всплыли в памяти случаи освобождения китайской демонической силы... Отец... Мать... Ли... Надо же сколь времени прошло-то! И опять слёзы навернулись на глазах.
  - И чо енто я такой слезливай стал? - сказал он Дружку. - Как ты, Друг мой... Отдыхай, отдыхай! Ты своё честно отработал...
  Дружок поднял голову свою трехцветную и посмотрел в глаза своему хозяину, как бы говоря. - Вот, видишь, замену себе готовлю!
  Алексей погладил своего верного пса, который, выждав ласку хозяина, с достоинством поднял ещё раз голову и положил её на лапы, не обращая внимания на своего внука, облизывающего его рот и нос. Потом поднял голову, снова посмотрел на друга-хозяина, лизнул пару раз щенка и снова улёгля на лапы.
  - Повезло тебе, верный мой дружок! У тебя есть внук... А я? Если честно тебе сказать... Очень беспокоюсь! Ведь, ежели Катерина родит внука именно сегодня... Плохо будет! Тоды и отец и сын оба будут рождены в один день... А енто очень плохо... Потому как все испытания, што принесет им ента чортова нечиста сила, свалятси на их плечи... А не мои... Ить я должон был раз и навсегда его изничтожить!
  Алексей вздохнул и ещё раз погладил Дружка, а потом неожиданно произнёс. - Уж лучче ба внучка родилася!
  Они так и сидели: человек и пёс, что улегся у его ног, да маленький щенок, крутящийся под ногами. У них было своё дело - они слушали тайгу! И реку, которая бежала своим чередом, огибая высокие утёсы.
  - Батя! Батя! - Пётр, взлохмаченный и вспотевший от переживаний, выскочил из дома. - С внуком, батя, тебя! Катя мне сына родила!
  Пётр так и не заметил ничего по лицу отца. Да и хорошо! В тот момент он едва ли смог бы понять глубинных рассуждений своего отца.
  - На всё воля божья... - только и сказал он сыну и каждый из них по-своему истолковал эти слова.
  - Бать, чуешь, наш род продолжаетси! - глаза сына блестели от счастья. - Батя, у меня сын родился... Первенец! Назову Николаем...
  - Ты, Петь, скажи там... Пушшай стол готовят! А я ишшо посижу здеся... Ты меня шумнёшь? - и, похлопав по плечу счастливого отца, он снова стал глядеть вдаль.
  И снова глаза старых друзей встретились.
  - Вот так, дружище... И у меня внук! Тока вот нет во мне радости той, што должна быть! А почему? А потому, Дружок, што горя хлебнут и отец и сын по горло... И всё енто чёртов Богомол! Провалитьси бы ентому вурдалаку!
   
  
  Часть 3. По разные стороны
  
  Глава 1. Рассказ Марфы: по разные стороны войны
  
  Новосибирск, родовой дом Дубовцевых, август 1988 года.
  Несмотря на то, что дневники были прочитаны, необходимой ясности в моей головушке так и не появилось. Конечно, кое-что стало понятно, например, откуда появилась эта нечистая сила, про прадеда и прабабушку, деда и бабушку... Приятно было узнать и о том, какой был мой отец. Собственно, я потому и пошёл в военное училище, что, увидел ордена и медали его в коробке, и мне очень хотелось походить на него.
  Но остались и другие вопросы, на которые не было ответа. - Как эта зараза оказалась в Мане? Что делать с ней? Да и нужно ли что-то делать? Лежит себе на дне, ну и пусть лежит... Да и куча других неясностей...
  - Глеб, иди скорей сюда! - голос довольной Ани отвлёк меня от своих мыслей. К тому же она появилась следом и прыгнула ко мне на колени. Естественно, после этого я вообще все мысли выкинул из головы! - Баба Марфа приезжает! Телеграмму только что принесли... Собирайся, поедем встречать: её поезд скоро подойдёт!
  Конечно, мне было очень интересно посмотреть на бабушку Ани, о которой она так много рассказывала. Влезть в брюки и рубашку было делом одной минуты.
  На вокзале Новосибирска толпился народ, дожидаясь своего поезда: кто-то уезжал, кто-то - провожал, а кто-то приезжал.
  Мы с Аней ждали на перроне поезд Москва - Новосибирск, проезжающий через Свердловск.
  Бабушку Марфу я узнал сразу: это была Аня, только старше на несколько десятков лет. Те же волосы, те же глаза, те же привычки... Аню к ней потянуло как магнитом, стоило ей сойти с подножки поезда: они обнялись и поцеловались. Было как-то необычно видеть всё в удвоенном виде.
  - Бабуля, это и есть мой Глеб!
  Цветы я, конечно, приподнёс, но вот глаза и особенно, взгляд бабушки меня задел за живое. Он был какой-то особый, оценивающий, вползающий в душу, даже сравнивающий! Никогда не думал, что так бывает: встречаешь незнакомого человека, а он тебя так встревоживает! Это уже потом мне стало понятно, что она невольно сравнивала меня с моим отцом.
  - Здравствуйте, Марфа Микулишна! Как доехали? - вопросы-то были обычные, но она даже и не ответила на них, только кивнула. И всё смотрела и смотрела на меня. Даже когда Аня взяла её под руку, я то и дело ловил на себе её взгляд.
  Такси быстро довезло нас до дома, где отчим и мать встречали бабушку Ани. Когда мы зашли домой, стол уже был накрыт. Естественно, тут же выпили и закусили. Удивительно было то, что Марфа Микулишна органично вписалась в наш круг: все шутили, пели песни, разговаривали, словно были знакомы много лет.
  - Марфа Микулишна, не хотите ли взглянуть на наши старые фотографии? - это уже мать, достав откуда-то старый, запылившийся альбом, принесла его, любовно и бережно смахнув слой пыли с кожаного переплёта. Я уже забыл, когда его смотрел.
  Первая же фотография сильно взволновала бабушку Ани. Она вскочила, дрожащими руками начала искать очки в своей сумочке. Руки, нижняя губа, даже сама челюсть её дрожала, но она держалась, пока не увидела в дневном свете кого-то на фотографии. После этого, прижала её к сердцу и прошептала. - Господи, ты всё же услышал меня!
  Когда же она повернулась к нам, слеза покатилась по её щеке.
  - Это же... - тут она сбилась от волнения с общепринятого русского языка и перешла на родной, белорусский. - То ж Петро Дубовцев! Маладой какой... Хлопци наши... Партизанския... А ета червона дявчина - я!
  Видимо до неё только дошло, что фотография-то не из её дома, и глаза Марфы Микулишны от удивления округлились. Но вот она повернулась ко мне, потом к матери, потом снова ко мне. - Как к вам попала наша фотография?
  Вдруг её глаза стали зло-стальными, брови грозно опустились. Качая головой вверх-вниз, она глянула на Аню. - Ты как посмела взять её, дедову фотографию?
  - Ты чо, бабушка? Не брала я никакую фотографию!
  Но лицо Марфы Микулишны, уже изменилось: она растерялась, недоумевая как это произошло. Слезы снова появились на лице.
  - Як же... - она не смогла больше ничего сказать: мы улыбались, и это ей всё сказало больше всяких слов. - Неуж-то... Так значит... Пётр Дубовцев...
  - Отец Глеба! - досказала её мысли вслух моя мать. - А вы - знаменитая Марфа-партизанка, вышедшая замуж за его друга Мишу Тапошникова!
  Такого никто не ожидал: две разные женщины вдруг бросились друг к другу в объятия. Только я почувствовал, как мою руку охватили две молодые женские руки, да на плече появилась тёплая влага. Я чуть и сам не расплакался.
  - Всё же как удивительно это... Долгими партизанскими ночами, мы: я, Миша и Пётр, мечтали об этом... Вот встретятся наши дети и полюбят друг друга... Миша даже сказал тогда. - И чтоб это было на Урале...
  - А получилось - в Сибири... - дополнила её слова моя мать.
  - В мае сорок пятого Миша увёз меня на Урал к матери... - Марфа Микулишна вытерла слёзы. - И погибли бы мы голодной смертью, если бы здесь, в голодной Сибири не нашлись добрые люди!
  Мы уже с удивлением посмотрели на неё.
  - А чо ты, бабушка, ничего мне по это не рассказывала? - Аня, казалось, даже немного заревновала свою любимую бабушку к нам.
  - А то, што тёмное это было время. Все отвернулись от нас, когда Мишу арестовали... А откуда-то отсюда с посылками от Петра Дубовцева, да Степана Воскобойникова с Анисьей, приезжал к нам геолог Зимин Николай Васильевич...
  - Не этот ли? - и мать вытащила из альбома другую фотографию, пожелтевшую, с оборванными краями. Глаза матери улыбались. - А я-то думаяю, куда это на Урал временами направляется мой батя!
  - Так это был ваш отец? - Марфа Микулишна даже не заметила, как перешла на "вы", но потом, спохватившись, смутилась и снова перешла на товарищеское обращение. - Валечка, золотко... Так, это был ваш отец? Надо же, как мир тесен! Ведь я до сих пор никак не смогла отблагодарить его, Петра, да Анисью со Степаном Воскобойниковых! Искала, искала, но так и не нашла...
  - Не удивительно... - тихо сказаа мать. - Я и то с трудом нашла Петра с отцом в тайге, хоть и знала, где они. А вот про Воскобойниковых... Слышала когда-то от Петра, что обосновались они в Проскоково... Но потом для меня их след как-то затерялся...
  - А как же Пётр и ваш батюшка? - глаза Марфы Микулишны с надеждой смотрели на мою мать.
  - Сначала Пётр... А потом и мой отец... Так и остались навсегда в тайге! - слёзы побежали по щекам матери. - Потому и не могу с тех пор ходить в тайгу! А ведь и я была геологом!
  - Жаль... Хорошие были люди! Царствие им небесное! - она незаметно перекрестилась. - Может, сможем мы как-то найти хотя бы Воскобойниковых? Ведь я даже запрос посылала в Москву: живут ли Воскобойниковы в Проскоково... Но они или нет, я не знаю... Может вы, молодые, разыщите их?
  - А чо, мы - запросто! - я посмотрел на Аню, которая тут же кивнула мне головой.
  Марфа Микулишна вздохнула и сквозь слёзы улыбнулась. - А хотите, расскажу вам про нашу партизанскую жизнь? Ох, и досталось же времечко...
  Мы радостно закивали головами, даже не подозревая, что ждёт нас...
  
  1.
  Местечко "Отетчина" близ Кобрина, автобатальон особой 205 мотострелковой дивизии, январь 1941 года.
  Грузовая машина с тентом повернула к воротам, на которых была прикреплена красная звёздочка. Огороженная колючей проволокой со всех сторон, воинская часть жила своей жизнью.
  Часовой, отдав честь офицеру, сидящему рядом с водителем, попросил у него документы, прочитал и вернул назад. Убедившись, что это свои, он открыл ворота и машина с новобранцами въехала в огороженную зону.
  - Внимание! Всем строиться! - приказал офиицер, выпрыгнув из машины, и новобранцы, как горох, посыпались из-под тента.
  - Похожа, паря, приехали... - пробурчал двухметрового роста лохматый с усами красноармеец, ловко спрыгнувший с машины и, быстро осмотревшись вокруг, не спеша направился в строй. Ноги здоровяка жили армейской жизнью и чётко выполняли все команды, в то время как голова его, возвышаясь на локоть над остальными, жила своей, привычной только ему, жизнью.
  - Да, паря, видно хорошо тебя успели выдрессировать... - он тихо продурчал себе под нос, успевая прислушиваться к командам.
  - Ну, чо, зайтить в казарму? Раз надоть, так надоть! - вещмешок на плече, винтовка - в руке. Так и зашёл здоровяк в казарму, оглядевшись. - Ну, чо, барак не плохой... Вот тута, с краешку и прилягу!
  И по говору и по ухваткам, всякий наблюдательный человек давно бы раз и навсегда признал в нём сибиряка. И не ошибся бы! Только наш неторопливый сибиряк к тому же был охотником, который привык к свежему воздуху.
  Именно поэтому и выбрал он себе место возле большой дыры в сарае. А на низу двухярусных нар потому, что ноги его свисали бы на полметра сверху. Вот почему прилёг сибиряк на низу возле той самой дыры. Кроме того, верха с удовольствием занимала восемнадцатилетняя молодёжь, стараясь как можно дальше оказаться от этой дыры. Поэтому верх его нар, да и соседних, был свободен. Да и по возрасту сибиряк был значительно старше, чем этот призыв.
  - Ну, паря, енто ишшо хорошо, в тайге приходилося спать прямо на снегу... - он тихо разговаривал сам с собой, не замечая усмешек молодёжи, жадной до подковырок, когда их снова построили, проверили и дали команду "отбой!".
  - Бать, ты как, не замёрз? - стуча зубами, спросил его красноармеец, который устроился неподалёку, показывая на дыру в стенке барака.
  - Не, сынок... Не замёрз! - и сибиряк своей огромной ладонью приложился к пылающему лбу соседа, маленького щуплого большеглазого паренька. - Да ты ить горишь! На-ка, малой, укройси...
  И сибиряк накинул на него, спрятавшегося в кровать, свою огромную шинель, скрывшую его с головой и ногами.
  - А дыру-то мы щаз закроем... - успокоил он соседа, от появившегося тепла который разом задышал ровно и перестал клацать зубами. - А ты, сынок, спи... Тебе без сна никак нельзя... Сон-то лечит!
  Сибиряк взял свою портянку и заткнул ею дыру, вздохнув пару раз, что и на этот раз ему придётся спать в душном помещении.
  - А ты, батя, как же... без шинели? - соседу было неловко, что всё так получилось.
  - Спи, я привычнай...
  - А как тебя звать - величать-то?
  - А зови меня Дубовцев Пётр...
  - Спасибо тебе, дяденька Дубовцев Пётр... За шинелку-то! Ить я где-то, видать, шибко простыл... А детки у тебя есть?
  - Спи, сынок... Завтре рано вставать... А ты хилай такой! Есть сынок у мене... Колькой кличут! - улыбнувшись, проворчал сибиряк: он любил команду "отбой!", потому что после неё было время вспомнить о своих родных и близких.
  Приехав в Новосибирск в конце 1940 года, Пётр столкнулся с большими проблемами. Во-первых, по переписи 1932 года он вообще нигде не числился; во-вторых, ему уже было двадцать восемь лет, и ещё десять лет назад он должен был призваться в армию; в-третьих, Катя числилась без вести пропавшей в тайге, имея статью "врага народа". А поэтому без разрешения военых и НКВД их не регистрировали, а Кольке не давали метрики. Ну, и в-четвёртых, возник вопрос места жительства. И, чтобы не выдать место, где располагалась заимка и жили родители, Пётр указал адрес их Новосибирского дома. Но и это не всё: между НКВД и военкомом разгорелась настоящая война. НКВДешники хотели бы куда-нибудь упрятать его, а военкому срочно был нужен снайпер для укомплектования особой мотострелковой дивизии куда-то на запад.
  И только звонок сверху решил все вопросы: Дубовцев Пётр идёт в армию снайпером, даётся "добро" на все бумаги, а НКВД остаётся с носом! И он только и успел, что перевезти жену с сыном в дом, так и не простившись с отцом и матерью перед отъездом в армию. Единственное, что он сумел сделать, это спрятать дневники, которые писали Михаил, Алексей, а также Катя со слов Алексея и Веры, в тайник печной трубы их родового дома.
  Утром с подъёма началась сортировка новобранцев. Каждый из них беседовал с командиром и распределялся по взводам. Пётр попал в разведвзвод, главным образом из-за того, что был охотником. Будучи большого роста, он стоял в строю первым. Рядом с ним поставили бойца на голову ниже его, длинного и тощего, неторопливого и неуклюжего в движениях.
  - Как верблюд идёт по пустыне... - пронеслась шутка с другого края взвода, вызывая невольный смех среди красноармейцев.
  Пётр улыбнулся: он не знал, кто такой верблюд и как он ходит, но этот боец действительно смешно и важно ходил. Как-то незаметно, он проникся к нему хорошими чувствами. Может это и потому, что выглядел он значительно старше окружавшей сибиряка молодёжи. Ещё больше он обрадовался, когда в казарме всех заставили переложить свои постели уже повзводно. К удивлению и радости Петра, его дыра вместе с нарами осталась на месте, а сверху разметился этот парень, что ходил как верблюд.
  - Хрен тя в пятку! Да не иначе, ты, брат, из Сибири! - глаза "верблюда" смеялись, а рот был серьёзен. Но охотник смотрел прямо в глаза и видел перед собой прямого и честного человека. "Верблюду" такой взгляд тоже понравился и он, окая при каждом удобном случае, продолжил свою мысль. - А то, как бо такие лабуты-те отростил?
  Он подошёл к сибиряку поближе и протянул руку со словами. - Миша... Тапошников...
  - Дубовцев Пётр! - сибиряк пожал протянутую руку. - Давай, устраивайси... А то скучновато тут мене одному... Ты, брат, не с Урала?
  - С Урала... А чо? Ты там бывал? - светловолосый "верблюд" доброжелательно улыбнулся. - Топерича у нас тама все избы позоносило снегом... Эх, щаз бо домой... Утя баба есть?
  - Есть... И сын, Колька... - Пётр вспомнил и Катю, и сына, и отца с матерью, о которых так домогались, выспрашивая, НКВДешники и этот, их новый политработник с придурковатым именем - Набук Любарский.
  Только всем говорил Пётр так, как научил его отец: мол, отец помер давно, лет десять назад, а мать - недавно, а про дневники вообще молчать. Да и сам Пётр на своей шкуре уже ощутил зверскую память советской власти, когда НКВДешники требовали у военкома отдать им и самого Петра, и Катю. А потому и был осторожен младший Дубовцев в словах и друзьях. - А вдруг и ентот "верблюд" ко мне подослан? Так что я не стану пока обо всём распространяться!
  - А у меня бабы нету... Ты больше по кокой части бушь? Механической али другой?
  - Ну, чо... Енто хорошо! Пусть и дальше про себя говорит... - получалось, что вроде как сам "верблюд" о себе больше собщает, подумал Пётр.
  - Я-то больше по механической... И матушка мне тожо говорит... "Ты сынок, иди лучче по механицкой части! У тобе енто лучче получатца"! А ты чо-то не со своим призывом пошол?! Болел?
  - Да нет... Охотничал... И ня знал, што надоть иттить...
  - А я стюдентом был... Маленько поучился, а потом болеть начал... - уралец посмотрел себе на ноги. - Потому и не взяли сразу. Я к знаниям очень охоч, а вот с бабами у мене туго получатца... Потому и нету бабы-то...
  - А чо тут получатьси? Нашёл яе, да жанилси: вот и весь хрен! - Пётр улыбнулся, вспомнив, как отбивал Катю у охранника.
  - А-ха... Вот в том-то и дело,што не получатца... - грустно развел руками Миша, а потом, махнув на всё рукой, полез наверх.
  Михаил оказался на редкость толковым деревенским парнем: он не только легко освоил автомобиь, но и помогал Петру, который мерно, шаг за шагом осваивал знания. За это Пётр расплачивался с ним на стрельбище, умудряясь поразить и свои и его мишени на оценку "хорошо".
  Однажды, один не в меру нахальный боец, прижал было к стене оторопевшего Тапошникова и сильно ударил его в нос. Пётр, услышав крик соседа, неожиданно для себя понял, что тот стал ему не безразличен, даже толее того - друг. Вот тогда-то и познал на себе молодой нахал силу кулака сибиряка. И все немедленно поняли: трогать беззащитного уральца не только не следует, но это очень опасно! Можно получить сломанную челюсть или рёбра, а то и другое вместе! Одним словом, лучше не трогать! Кстати, этот случай имел продолжение: неожиданно, молодёжь, которую начали обижать старики начала просить уральца, чтобы "дяденька Дубовцев" заступился за них. И Пётр пообещал. Порядок в казарме воцарился сам собой.
  Через пару месяцев Пётр основательно освоил автомобиль, а Михаил так и не смог попадать в мишень.
  - Однако, Мишк, ты ба к дохтуру сходил! Ить не видишь ничерта!
  - Да вот боюся: вытурят меня из армии - сознался, наконец, Михаил. - Плохо у мене с глазами стало опосля падения... Ишшо до армии...
  - Однако, мене всё ясно! - отрезал сибиряк и, взяв "верблюда" за руку, просто потащил его к фельдшеру.
  - Мене чо, топерича из армии вытурят? - голос уральца выдавал его испуг.
  - Да, надо было бы тебя, охломон, выгнать из армии! Да кто тоды нашу землюшку -то зашишать будеть? - фельдшер, усатый седой дядька, вросший в армию ешё с гражданской войны, насупил брови. Но Пётр видел, что глаза его смеются. - Получишь от комвзвода взыскание, а от меня - очки, понял? Через неделю, штоб забрал, иначе...
  Он не договорил. Мишка сорвался и обнял старого военфельдшера. Лицо его светилось, и на нём любой человек мог бы прочитать великую благодарность "светилу науки".
  Кстати, с появлением у "верблюда" очков, все перешли на другую кличку "профессор", чем сам Тапошников очень гордился. Петра же по-прежнему звали, то "батя", то "паря", а некоторые - "однако".
  2.
  Вместе с быстрой и тёплой весной пришли к друзьям и новые заботы.
  Как-то солнечным майским днём комбат построил свой батальон и сказал. - Наш комдив приказал доработать нашу технику по-новому. К каждому автомобилю приказано прикрепить ещё по два восьмидесятилитровых бака. Понятно? - строй молчал. Но комбат и не собирался обсуждать свои приказы. - Всем получить бензобаки и начать их крепить! Разойдись!
  Шустрая молодёжь первой разобрала свои бензобаки. Куда только они их не лепили, но бензобаки либо не прикреплялись, либо тут же на испытаниях отваливались. В то же время друзья с самого начала решили, что будут работать вместе: толковая голова Мишки разумно дополнялась умелыми руками Петра и его силой.
  - Петь, хрен тя в пятку, слышь, чо скажу... - "профессор" стоял у машины и чесал голову, пока "батя", лёжа под машиной, присматривался к месту крепления бака. Потом мотнув головой, "профессор" нырнул к другу. - Ты, как думаш, зачем нас заставляют крепить енти баки?
  - Отвяжись! Ну, чо ты ко мне пристал, как банный лист?
  - Ну, дак я тебе скажу... - теперь они уже оба осматривали ГАЗ-АА, подыскивая самое лучшее место крепления двух баков. - Баков с бензином на ентой машине хватит на сто километров. До границы совсем близко - километров сорок будет... Тоды, нахрена ишшо два бака цеплять? Ить тоды можно уехать на двести шестьдесят километров, к Германии, чуешь?
  И Михаил хитро ухмыльнулся, показывая пальцем на границу.
  - Ты, чо, правда так думашь? - до Петра только сейчас дошло то, что недосказал друг.
  - А нахрена мы тоды ишшо два бака крепим! - заговорщически улыбаясь, произнёс Михаил. Эта улыбка сказала Петру больше, чем все его слова.
  - Но, ить, и комбат, и политрук Любарский... Оне же говорят, што первыми мы нападать не будем! - тут Пётр явно растерялся: если верить словам политрука, которого он почему-то недолюбливал, тогда крепить баки не надо. А если верить приказу, то грош цена всем словам про ненападение! - Да ну его нахрен, ентова политрука! Есть приказ, вот ево и надоть исполнять!
  - Ты, чо, Любарскому веришь? - уралец повертел пальцем у виска. - Да ентот придурок ничаво не может, кроме водку жрать, да баб шшупать! Курошшуп хренов!
  - Не, Любарскому и я не верю! А ты, Мишка, отстань мне мозги полоскать хренотенью всякой... - сибиряк начал сердиться и уралец это сразу почувствовал. - Приказано нам прицепить два бака, вот и мозгуй, как енто получче изладить!
  - Ладно, хрен тя в пятку... Бум думать... Изделам работу, а тама видно будеть!
  Прикинув, куда лучше всего пристроить эти два дополнительных бака, они нашли две выемки в передней части кузова. Там баки размещались сразу после небольшой доработки. Пётр со своей силой работал вместо крана и пресса, а Мишка - инструментом, который по ходу работы сам и дорабатывал.
  К концу дня оказалось, что никто, кроме этих двух друзей, так и не смог надёжно прикрепить оба бензобака. Комбат, увидев результаты их работы, тут же обматерил неспособную ни к чему молодёжь, прогнав подальше от машин.
  - Ну, товарищи бойцы! Вы прекрасно справились с поставленной задачей! - сказал он перемазанным Петру и Михаилу, пожав им с удовольствием руки. - Сработано грамотно и добротно! Хвалю! Но, неуж-то не поможитя ентим желторотым? Ня верю... Ить должна же быть товарищеска помощь?
  Друзьям тут же стало понятно, что придётся дорабатывать и остальные машины.
  - Слышь, Петь, хрен тя в пятку... - Михаил ткнул друга в бок. - На кой ляд нам шагистикой заниматьси? Лучче бум у машин...
  - Хорошо, товарищ комбат! Раз надоть, значить - надоть! Помогём... - к большому удовольствию комбата произнёс Пётр, погладив свои пышные усы. - Тока вы нас от занятиев освободитя...
  - Шшитайтя, што ужо освободил! - комбат вытер пот со лба: такая трудная задача теперь уж точно будет выполнена! - Скоко вам надо времени, стока и трудитеся. Команду вас не трогать на занятия я дам!
  Комбат ушёл, а друзья, довольные тем, что не придётся слушать нудные политинформации политрука Любарского, сели перекуривать.
  С той поры и пошло: все в классы, а друзья - к машинам! Комбат сначала по два раза на дню проверял их работу и всегда оставался доволен. Потом он стал проверять реже, а под конец, прислал Любарского, который долго искал, за что бы придраться к друзьям. Наконец, сделав им замечание за грязную спецодежду, довольный, исчез.
  - Мал да вонюч... - усмехнулся сибиряк, имея ввиду Любарского.
  - Как клоп! - добавил уралец, уже улыбаясь во весь рот.
  "Кулибины", так их негласно прозвали в батальоне, заканчивали последнюю машину, когда прибежал посыльный и приказал явиться к комбату.
  - Любарский, небось, нажаловалси... - выразил общую мысль Михаил. - И чо к нам прикапываетси?
  Комбат ждал их возле казармы.
  - Вот што, товарищи... - спокойный тон его ободрил друзей, настроившихся на очередную выволочку. - Поработали вы хорошо... За то вам моя благодарность! Но появилася новая работа, как раз по вашим способностям! Поедитя в танковый полк. Тама есть ЗИС-5 и валяется цистерна. Так вот вы помозгуйте, как ба закрепить енту цистерну на платформу ЗИС-5! С комполка я ужо договорилси, вас примут как надо. Да, возьмите бензину на обратный путь: автоцистерну-то сюды гнать придётси! Ясно? Дубовцев - старший, и за всё в ответе! Идитя...
  А уже через пару часов они тряслись на машине Петра по дороге в танковый полк, который расположился на возвышенности в леске близ деревни Ольшаны. Часть танкистов копалась в танках, а часть рыла окопы.
  Пётр остановил свой ГАЗ-АА у крайнего танка Т-26 и выглянул в окошко. Не успел он сказать и слова, как из люка танка выскочил перемазанный танкист в шлеме набок и торчащим чубом. Озорная улыбка на молодом лице то и дело менялась на гримасу страха. И понятно: вслед за ним из люка выбрался усатый мужчина невысокого роста, но с широкими плечами. В руке он держал гаечный кдюч довольно внушительных размеров.
  - Гришка, сукин ты сын! Тока попробуй мене вернутьси назад, ноги переломаю! - кричал он лихо сучившему ногами молодому бойцу, убегающего от него, и грозил ключом.
  Гришка, молоденький белобрысый парень с волнистым чубом из-под шлема, перемазанный, и в чёрной спецовке, первым увидел машину друзей. Мысль найти в ней убежище, тут же появилась в его мозгу.
  - Слышь, паря! Ты чо так наяриваешь? - Пётр улыбался, видя это соревнование молодости и опыта.
  - Аха, вам бы так! Та ну яхо... Як кобель сорвалси! - на ходу отвечал боец, изображая усатого танкиста. - Хрышка, дай то, Хрышка дай енто! Не пиду в танк, пока наш командыр, Мыша Жарков, не вертаетси!
  И тут увидев, что его преследователь давно не бежит за ним, чубатик остановился.
  - Слышь, паря, енто 205 мотострелкомый полк?
  - Ну и шо? - тут Гришка неожиданно проявил бдительность. - А вам-то чё? И кто вы такия?
  - Да нам надоть вашего комполка найтить...
  - А що яхо искати? Вона он идёть... - и Гришка указал на приближающегося к ним плотного крепкого танкиста.
  Широкоплечий, большеголовый, с короткой крепкой шеей, он больше напомнал бычка перед схваткой. Большие усы, открытые карие глаза, папироска в зубах и два широких зуба как никогда шли его круглому лицу.
  - Кто таки? - комполка был озабочен и хмур. - Предъявите документы!
  Друзья выскочили из машины и, подбежав к комполка, отдали честь.
  - Товарищ комполка, по распоряжению комбата для ремонта ЗИС-5 красноармейцы Дубовцев и Тапошников в ваше распоряжение прибыли!
  - А-а-а, кулибины... - произнёс он, рассматрвая их документы. - Звонил, звонил мне ваш комбат... Ладно, творите... Машина в лесу, а цистерна - вон валяется... Ежели што, вон к Жаркову обратитесь, он поможет!
  Он повернулся и пошёл своим путём. Восхищенный своим комполка, Гришка застыл на месте, а грозный усач, который к этому времени подошёл поближе, спрятал свой ключ за спину. Но стоило комполка скрыться за ближайшим кустом, как тут же Гришка прыгнул в кузов машины Дубовцева и спрятался.
  - Ну, Гришка, ну, сукин ты сын! - возмущался усач, не видя своего помощника и крича в сторону машины. - А ну, в танк! Смотри, паршивец, опозорим нашего командира перед комполка, я те башку снесу!
  Но Гришка, прижавшись к дну кузова, только улыбался. Друзья подошли к танку.
  - Иди, хрен тя в пятку, покурим! - крикнул усачу Михаил. - Чо бестолку тама сидеть-то...
  Лицо усача преобразилось.
  - Слышь, братан, ты не с Урала? Чо-то говор твой мене знакомой! - он, улыбаясь, подошёл к друзьям.
  - С Урала, а чо, помошш кака нужна? - Михаил улыбнулся. Пётр знал эту улыбку друга и схватил его руку. Но было поздно: "профессора" потянуло к танку. И он отпустил её, зная по опыту, что это бесполезно.
  - Земляк, братан! - усач жал им обоим руки. - Василий я... Галкин Василий... С-под Нижнего Тагила... А ты откуль?
  - Да я с Полевского... Михаил Тапошников...Городок-то наш недалече от вашева стоит! А енто друг мой, Дубовцев Пётр, аж из самой Сибири... С-под Новосибирска...
  - Ты смотри-ка, а наш командир, Миша Жарков, так тот с-под Красноярска будет! - усач радовался как ребенок, подходя к танку и усаживаясь рядом с траками танка на землю. - Курите махру, земеля...
  - А чё стоите? - Пётр спокойно вытащил кисет, что подарила Катя в дорогу, и достал сложенную вчетверо газетку для самокрутки. Усач тут же насыпал ему и Михаилу своего табачка, а Пётр - усачу. - И нам тожа надоть ремонтировать цистерну.
  - Ну, цистерна - не танк... Чо с ей возитьси... - Галкин усмехнулся. - Вы ба на енто барахло посмотрели! Ну, чо енто за танк? С таким воевать, себе хуже... На ём даже огород пахать и то страшно! Броня пулей крупнокалиберной винтовки пробиваетси, не то, что снарядом... А моторы? И кто енто придумал ставить моторы со старых самолётов на танки? Я ба таких умников... Ить они на легковоспламеняющемся топливе работают! Не танк, а гроб на колёсах, да и только...
  Друзья переглянулись: что только не делается в нашем царстве-государстве!
  - Ужо второй день бьёмси... - Галкин снял шлем и вытер пот со лба. - Чо тока не делали... Не хочет работать ента скотина! Не заводитси и всё тут, хоть ты тресни! Мужики... Можа поможете, а?
  И такая боль за порученное дело прозвучала в его словах, что Пётр заколебался. Невольно взглянув на Тапошникова, он удивился: широкая улыбка от ушей до ушей расцвела на его лице.
  - Ты чо? - он дёрнул рукав гмнастёрки друга. - Опять?!
  Но танкист отнёсся к его улыбе иначе.
  - Слушай, братан, ты чего-нибудь в ентом деле понимаешь? - и он взялся за руку Михаила, который, казалось, его совсем не слышит, а находится где-то далеко-далеко. - Земеля, ну, помоги!
  - Сышь, Петь, хрен тя в пятку, давай помогём! - Михаил посмотрел на друга, который обречённо махнул рукой. - Можа втроём-то и накумекам што...
  - Земеля, магарыч за нами, тока помоги! Ну, не хватат мозгов на енту технику... А от Гришки никакой пользы!
  И они по очереди полезли в люк танка. Особенно этим был доволен Гришка, который всё слышал и видел, высунувшись из своего убежища. Теперь он спокойно перебрался в кабину машины и через некоторое мгновение его глазки закрылись, руки опустились, а сам он медленно повалился на мягкое сидение.
  Проснулся он вечером, когда коленом случайно нажал на сигнал, и от страха сам не понял, что же произошло. К его удивлению никто на него не заматерился, не стал ругать, а даже наоборот: танкисты и гости сидели на траве, ели, пили и шутили по поводу незадачливого Гришки.
  - Гришк, а Гришк! Енто где ты так усердно караулил? Аж всё лицо в складках оказалось? - не удержался усач, хитро улыбаясь.
  - Ты куда своё лицо дел? - поддакнул ему Миша Жарков.
  Гришка с страхе схватился за лицо и начал разглаживать складки после сна. Увидев, что все улыбаются, заулыбался и он.
  - Ну, шо, сдевали? - осторожно спросил он.
  - Вон, землякам скажи спасибо... - усач указал на друзей. - А то бы тебе ишшо неделю бегать вокруг танка!
  - Гришк, давай-ка, слетай на кухню! Да принеси-ка ишшо нашей... Для земляков! - Жарков показал на пустые бачки для пищи. Проголодавшийся Гришка и сам был не прочь побывать на кухне.
  - Ну, ты, братан, голова... - восхищался Галкин нововведением Михаила, которое и решило всю проблему запуска мотора. - Чисто профессор! Щаз как миленький запускается!
  - Да ет чо... Эх, мне ба такой мотор да на легкокрыл ба поставить... - мечтательно произнёс Михаил.
  - Обожди, ты чо-то ничо мене про легкокрыл не сказывал... - с лёгкой обидой произнёс Пётр.
  - Как не сказывал? - удивился уралец. -- Ишшо как сказывал! Помнишь, у фершала сказывал про зрение? Ить тоды и упал я с легкокрыла!
  Пётр кивнул - друг был прав!
  - Слышь, братан... - усач тихонько потеребил руку Тапошникова. - Ну, нам ба тоже... Хушь не много...
  - Да, Миш, расскажи... - улыбнулся Дубовцев, чувствуя нутром, что это будет одна из тех историй, в которые так часто вляпывался его друг.
  Михаил откинулся на трак и вытянул ноги: глаза его всматривались в небо.
  - Енто было три года назад... - тихий голос его был хорошо слышен: такая тишина установилась у танка. - Да, я ещё тоды влюбился. В одну девушку. Я тоды случайно оказался в городе... Молоденька така. Лет осьмнадцать бут. Красависа: волосы светлыя, глаза-голубыя...
  Он сделал неопределённое движение рукой, как будто отмахивался от мухи. - Ну, одним словом, всё при ней!
  - А фыхура яка? Фыхура... - не удержался Гришка, но увидев кулак Галкина, тут же закрыл рот.
  - Ну, значитца, влюбился я. С первого разу. А она, похоже, дажо не заметила. Што я влюбленнай хожу...
  Галкин, от возмущения на ту девушку, что не заметила такого парня, даже стукнул кулаком по траве.
  - Ну, да чо я ей, красавице городской-то... Ить я ж деревенскай... А она - дочка врача, которай лечит меня. В больнице-то. Я ить лежу - обе ноги в гипсе... Вот и думаю: как буду к ней на свиданку-то бегать? Одна нога-то отошла, а друга так и осталась в гипсе. А меня тут как раз попёрли из больницы домой. Я имя чо-то не то включил. Чуть пожар не изделал! Ну, думаю, ить зачахну без любви-то. В деревне...
  - Ну, а вона? Вона-то об ентом знала? Про любовь-то твою? - опять вмешался Гришка.
  - Не а... Да куды там! Ничо не сказал я ей... Чо девку-то раньше времени беспокоить! Да и как ей скажешь: она - в городе, а я в деревне... Деревня-то наша, Зюзелка, недалёко от города, но для меня с такой ногой - далеко будет. Да и дожди пошли: моя механическая телега не проедет...
  Танкисты уже еле сдерживали улыбки, глядя на незадачливого влюбленного.
  - Ну, вот я и решил: буду по воздуху к ей на свиданку добиратьси... - Михаил слегка улыбался. - Я ишшо коды в больнице лежал. На енту тему думал. А уж коды дома оказалси, основательно за енто дело взялси. На три жерди, што срубил в прошлом годе, тряпку натянул большую, концы проволокой связал, а другие концы жердей развёл по сторонам. Огромна птица получилася...
  И Михаил нарисовал прямо на земле то, о чём говорил: получилось нечто, похожее на летучую мышь.
  - Один тока раз и удалось испытать легкокрыл. Я себя привязал к средней жерди, а руками расправил крылья. И разбежалси с Азов-горы. Прямо на ветер... Он подхватил меня, понёс, понёс... Над берёзами, соснами: оне росли у подножья горы... Почти до самой деревни долетел...
  - Ну, и шо? - опять не утерпел Гришка.
  - Жердь сломалася... Видать подгнила маленько... Ну, я тово... Полетел вниз головой... Да опять крылья помогли: развернули... Тока рёбра сломал!
  Тут Михаил заулыбался. - А я снова в той больнице оказалси... Очнулси, гляжу, Галинка моя рядом...
  - Ну, ты шо, и щаз не сказав про любовь?
  - Не а... Не сказал... Кольцо у неё на руке увидел. На пальце... Она, оказыватца, к тому времени успела выйти замуж!
  У Гришки выступили слёзы. Он размазывал их грязным комбинезоном, что-то шепча про себя.
  - А я вот чо скажу, братцы... Ну, кака бы у мене была жизь, ежели Галинка мене не любила? Так што вовремя я свой легкокрыл изделал!
  - А може енто и к луччему! - Жарков решил подбодрить Михаила. - Вот што, товарищи, отбой! А ты, Миш, не расстраивайси! Настояшша любов у тобе ишшо впереди...
  Лейтенант Миша Жарков, хоть и был двадцати восьми лет от роду, но успел как следует понюхать пороху в Испании вместе со своим комполка, и имел авторитет непререкаемый среди танкистов потому, что берёг, как братьев своих родных, экипаж танка. И потому ценили это качество в своём командире все без исключения, беспрекословно подчиняясь его приказам. То же можно было сказать и про комполка Корпунова.
  Кулибины расположились в кузове своей машины и проспали до утра.
  - Эй, хлопци! Вас Корпунов к себе зоветь! - разбудил их Гришка. - Комполка наш...
  Быстро собравшись, друзья поспешили к кромке леса, где уже поджидал их Корпунов.
  - Спасибо, мужики, за танк Жаркова... - он просто пожал им руки и хитро так посмотрел на них. - Говорят, вас кулибиными величают уже среди танкистов? Знатную вещь вы придумали... Только не один танк Жаркова у нас такой... Помогите, братцы! Подскажите нашим, чо можно изделать... Ить дело-то у нас обчее...
  - А чо комбат нам скажет? - Пётр решил быть осторожным, подумав. - Неизвестно што могло бы из этого выйти! Ишшо каку-нибудь пакость приляпают - век не отмоесси!
  - А я с вашим комбатом уже договорилси, он согласен!
  - А мы-то чо... Мы-то поможем, если сможем!
  Уже две недели чинили друзья вместе с танкистами танки. Их уже в полку знали все. Особенно полюбился им рассеянный "профессор", выдававший иногда такие ценные решения, от которых даже опытные механики разводили руками.
  Когда же, наконец, закончились доработки танков, кулибины смогли заняться своим делом. Не надо говорить, что каждый из танкистов был готов помочь им в этом деле! И сообразительный Михаил тут же воспользовался их помощью: он окружил цистерну хитроумными блоками, концы тросов которых закрепил на танки. И по его команде на платформу, которую подставил Пётр, цистерна легла быстро и легко. Так что им осталось только закрепить на старом ЗИС-5 её и дать ей новую жизнь. На переработку и ремонт её движка и шасси ушли ещё два дня. В качестве испытаний им было предложено завезти топливо для танков, что они и сделали с большим удовольствием!
  Вечером двадцатого июня 1941 года комполка устроил им прощальный ужин, благодарил их за ремонт и за обеспечение танков топливом. Утром двадцать первого июня, Михаил и Пётр с большим сожалением покинули гостеприимный танковый полк.
  3.
  Всякого тянет домой, даже если этот дом у тебя временный! Так и наши друзья, соскучившись по родному автобату, спешили домой.
  В последние дни стояла хорошая погода и часть скоропрогонных белорусских дорог высохла, так, что можно было рискнуть проехать по ним. Возможно, именно поэтому и решили кулибины не ехать через Ольшаны, а сократить свой путь по старой скоропрогонной дороге. Её преимущество было в том, что приводила она почти к автобату, а недостаток был в том, что заливало её основательно, и она была сплошь усеяна застеленными поперёк жердями. Но она сокращала путь в два раза, и это было решающим в их выборе. Почти никто из автобата по ней не ездил, поэтому знали о ней только по наслышке. Учитывая, что дух исследователя живёт в каждом Кулибине, то можно понять, почему именно её они и выбрали.
  Обе машины были пусты и расчёт на то, что жерди выдержат, оказался верен. Так что скоро ЗИС-АА и ЗИС-5 выруливали в деревню Малеч, пройдя половину пути.
  Зелёная и аккуратная деревенька как-то сразу-же расположила к себе. Возможно, это было и из-за того, что возле околицы её стоял колодец с журавлём, а воду набирала статная черноволосая девушка. Естественно, что отвыкшие от женского общества молодые мужики, тут же остановили свои машины, почувствовав сильную жажду.
  - Дай водицы испить, красавица... - вырвалось у Михаила, который в открытую рассматривал девушку, у которой было, что посмотреть. Карие большие глаза, накрытые густыми черными бровями в разлёт, излучающие какое-то необыкновенное тепло и ласку, несомненно, притягивали любой мужской взгляд. Худое лицо клинышком вниз являло несомненный контраст с глазами, но им на помощь приходил нос с небольшой горбинкой по середине. В белой косынке и светлом сарафане, босиком - такова была та красавица, что остановила их машины.
  Она молча поставила оба ведра перед ними, и кулибины начали пить свежую колодезную воду, проливая её на гимнастёрки.
  - Прошу, панове, ешче... - сказала она, когда они поставили вёдра на землю. Но оба тут же замотали головами.
  - Спасибо, красавица! Как звать-то тебя?
  - Ида... - она немного склонила свою голову набок, рассматривая высоких красноармейцев, думая про себя. - Нет, они не похожи на тех, кто по ночам бродили по садам и светили фонариками.
  - А кто живёт в ентой деревне? - Петру почему-то показалось, что девушка чего-то боится, часто оглядываясь по сторонам.
  - Польски евреи... - она вдруг подхватила оба верда и искоса глядув на друзей, заторопилась. - Прошу простич, панове...
  Проводив её маленькую фигурку глазами до ворот, и Михаил и Пётр озабоченно шли к своим машинам, по сути дела думая об одном и том же.
  - Странно... - подумал Пётр. - В деревне тишина... Никого! Ни шума и визга детей, ни скотины...
  Так и проехали они через неё, вынырнув на скоропрогонную дорогу. Езда по жердям быстро выбила из головы странную деревню и красавицу - еврейку, а там уже и автобат. Машины вынырнули из леса метов за пятьсот до родного автобота.
  - Ну, што, Кулибины... Звонил, звонил мне Корпунов о ваших подвигах! - комбат пожимал им руки, даже Михаила похлопал по плечу. - Благодарю за службу! Но учтите, вам уже припасено новое задание: будете завозить топливо для танков и наших машин, понятно? А щаз - отдыхать!
  Друзья шли к машинам и как-то озабоченно поглядывали на строй машин. Багряно-красный закат будоражил нервы, тревожил и создавал отвратительное настроение.
  - Петь, а завтра, наверное, будет дождь... Ишь какой закат! - Михаил решил хоть как-то раззадорить дружка, который о чём-то сосредоточенно думал и молчал. - Машины-то завтра пройдут по дороге?
  - Ежели не будет дождя, пройдут... - Пётр снова и снова прокручивал в голове то, что на политинформации им говорил Любарский. - Слышь, Миш... Любарский говорил нам не слушать тех, кто шшитаеть,што война будеть...Он говорил, войны не будеть... Мол, у нас с немцами пакт о ненападении есть... Даже вон танки нашей дивизии отправили на полигон... Понимашь, одно странно, ни Миша Жарков, ни Корпунов... Им ничего такова не говорили! Да чо, собственно, имя... Оне не должны перед нами отчитыватьси, куды поедут! А с другой стороны, слышь, Миш, не йдет с головы то, чо Бука Любарский нам сёдни сказывал...
  - А ты и поверил ему? Нашёл, кого слушать! Да Буке соврать - не хрен делать! - Михаил взял друга за руку. - Только я тебе вот што скажу: мы должны всё делать по-своему! Сколь раз мы так с тобой делали, всё у нас получалось нормально...
  - По-твоему, война вот-вот начнётся?
  - А ты забыл, чо мы видели в той деревне? - Михаил от волнения даже повысил голос. - Мы людей видели? Нет! А детей видели? Нет! Мы видели хоть каку-то скотину? Опеть нет! А Бука утверждает, не будет войны! А наши рот раззявили: глянь, все машины ровненько стоят и без маскировки! А почему приказ по маскировке не соблюдатца?
  - Точно, не соблюдатца... - некоторое сомнение зародилось у Петра. - Так ты... думашь...
  - Петь, христом-богом молю: давай откатим в лесок подальше наши машины! Ну, не лежит у меня душа к ентому месту...
  - Давай, Миш, откатим! Да маскировочку наладим! - сомнение во всём и у Петра появилось. - Нам ить утречком раненько в полк к Жаркову надоть... Так што заправимси, машины проверим, а заодно и откатим!
  Уже с темнотой друзья покинули автопарк.
  Грохот взрывов скинул Михаила с нар: он недоуменно смотрел на быстро одевающегося Дубовцева.
  - Чо смотришь, быстро одевайси! Ить ты был прав: немцы напали!
  Они, одеваясь на ходу, выскочили из казармы.
  - Ты ж сказал, што в четыре часа сами поедем к танкистам! - Михаил бежал рядом с Петром в автопарк: в казарме люди метались, ничего не понимая, одеваясь или выбегая в кальсонах, и натыкались на пистолетные выстрелы. Кто-то прорывался, а кто-то, обливаясь кровью, просил о помощи.
  - Ну, знать ба, што так всё бут, без пятнадцати четыре сказал ба разбудить нас! - проворчал Пётр.
  Бомбы падали, свистя, на ровные ряды машин, без маскировки стоящие, как сиротки.
  - Скажи спасибо, што разбудил ровно в четыре! - Михаил бежал рядом, не зная, радоваться тому, что угадал, или огорчаться тому, что видел: кроме автопарка ещё одна бомба попала прямо в казарму. - Вот, сволочи, што вытворяют!
  - А ты лучче не туды, а сюды смотри: вишь, кто-то фонариком бонбы наводит! - и Пётр показал, как из леса, в котором они замаскировали свои машины, чётко виделось мигание фонарика.
  - Ну, хрен тя в пятку, я ентой гадюке щаз влеплю! - и Михаил сдернул с плеча винтовку.
  - Успокойси, лепило! Патронов-то нам уж месяц как не дают!
  И Пётр, пригнувшись, как это когда-то делал при охоте на крупного зверя, побежал к леску. Михаил, видя, что делает его друг, тоже пригнулся и начал копировать действия охотника, резонно полагая, что тот ничего напрасно не делает.
  Шпион, невысокий крепкий мужчина, одетый в форму офицера, стоял возле Мишкиной машины и вверх мигал фонариком, откинув часть маскировки. Пётр, как крупная сильная кошка незаметно подкрался к нему и собрался уже прыгнуть, как шпион вдруг повернулся к нему лицом.
  - Б-бука? Л-любарский? - удивлению Петра не было предела. - Разве так можно? Говорить одно, а делать другое? Ведь он политрук, должен красноармейцев настраивать, а он? Вот гад! Так это он и давал координаты автопарка!
  Всё испортил Мишка: он выскочил из-за дерева совсем не вовремя.
  - Сволочь, ты, Любарский! - крикнул он, прекрасно узнав своего политрука. - Это из-за таких как ты...
  Грянул выстрел, Мишка охнул и как куль повалился на землю. Прыжок Петра опоздал. Бука, отпрыгнув к машине без нагана, который выбил Пётр из его руки, повернулся и побежал с оторванным рукавом.
  - Какого чёрта не едете? - услышал Пётр крик комбата и даже повернулся к нему, заканчивая бинтовать плечо Мишки.
  - Немедленно на дорогу! Быстро, быстро, мать вашу! - кричал комбат всем водителям.
  Увидев раненного Михаила, он подскочил к нему. - Ты ранен? Ехать можешь? Давай скорей к танкистам! Немцы напали!
  Машина Петра завелась быстро, а у Михаила - ну, никак!
  - Ну, что вы там! Сдохли, што ли? - взмыленый комбат запрыгнул на подножку машины Мишки: оба друга лихорадочно перебирали проводку.
  - Ну, Бука! Попадись ты мне ишо раз - не упушшу! - ругался Пётр, не видя комбата. - Всю проводку, паразит порезал!
  - Врёте! Не могёт такого быть! - комбат сам нырнул под капот и через минуту оттуда донёсся густой мат. Он выскочил, весь перемазанный, как чёрт с удивлёнными глазами. - Пятнадцать минут вам хватит? Догоните по дороге танковый полк, ясно?
  И, матерясь в адрес Буки Любарского, убежал, отправляя одну за другой машины, которые могли ещё двигаться, на дорогу. На подножке последней, он поехал сам.
  4.
  Не смотря, что друзья работали быстро, к моменту устранения неисправности, в автобате остались лишь искореженные там и тут автомашины и трупы бойцов. Бомбёжка ушла вместе с колонной и особенно ожесточенной была где-то между танкистами и автобатом.
  - Как, едем? - Михаил по установившейся между ними субординации при выполнении отдельных поручений, спрашивал старшего.
  - Давай так... Ежели до развилки мы автобат не нагоним, то поедем по скоропрогонной дороге к танкистам!
  Предложение было принято единогласно и скоро обе машины выруливали на дорогу. Ужасная картина встала перед ними сразу же, как только они оказались на дороге: то тут, то там, виднелись воронки, покорёженные и горящие машины, убитые бойцы.
  - Стой, здеся кто-то живой! - у перевернутой вверх колесами машины в воронке лежал офицер. Лишь изредка раздавался его стон: он пытался выбраться из воронки и не мог - слишком много крови было уже потеряно.
  - Мишк, давай сюда, комбат ранен!
  Пётр первым спустился вниз и поднял обесиленное тело комбата. Руки его и голова свисали, когда Мишка как кран вытаскивал обоих из воронки.
  - Сука... Любарский... Предатель... - прошептал разбитыми в кровь губами комбат и потерял сознание.
  - Мишка, аптечку давай! Чо стоишь? - закричал Пётр, пытаясь определить степень ранения комбата.
  Мишка скачками бежал к комбату, на ходу открывая аптечку и доставая шприц-тюбик с обезболивающим средством.
  Перебинтованного комбата положили в кузов машины Петра и двинулись дальше, объезжая то и дело разбитые, искорёженные и горящие машины. По всей дороге стоял смрад. И чем дальше они ехали, тем больше было горящих машин. И лишь у развилки на скоропрогонную дорогу, стояла абсолютно целая машина.
  Выскочив из машины, Михаил дёнул ручку кабины. И ему чуть ли не в руки упал боец, из виска которого ещё сочилась кровь. Пётр, подбежавший чуть позже, тут же увидел человека, на которого показывал палец бойца, а тот, пригнувшись, как зверь, нырнул в лесную чащу.
  - Ну, Бука, на ентот раз ты от мене не уйдёшь! - и Пётр, толкнув Мишку в плечо, нырнул в канаву. И вовремя: длинная очередь из ППШ наделала много дырок в машине, возле которой только что стоял Мишка. - Ах, ты, гадина ползучая... Ты в мово друга метилси? Да я тобе...
  И, отстегнув штык от винтовки, нырнул в заросли кустарника. Но только через час преследования, Пётр понял, Бука Любарский вовсе не такой уж придурок, каким казался. Это был зверь умный, безжалостный, грамотно обходящий все невыгодные места, и сильный. Он так и не выдохся, хотя Пётр гнал его по лесу достаточно быстро. Только случайность дала некоторый перевес Петру: Буке пришлось прыгать с обрыва, и он немного подвернул ногу. Эта секундная заминка и решила исход поединка: огромная рука охотника с такой силой ударила предателя, что тот отлетел на пару метров и потерял сознание.
  Со связанным Любарским на плече вышел Пётр из леса. Кинув его в кузов, он кратко бросил. - Судить его будем, как предателя!
  Увидев, как Мишка размахнулся и что есть сил ударил предателя по поганой морде, охотник усмехнулся и ничего не сказал. В кузове машины возле комбата хлопотал раненный боец, которому Пётр в первый день дал свою шинель. Увидев охотника, он так обрадовался, что засуетился, приговаривая, как заклинание. - Дяденька Дубовцев, дяденька Дубовцев!
  Видимо он считал, что раз здесь сам "батя", значит, с ним ничего не случится.
  - Ты, давай, смотри! Особенно за этим паразитом! Поедим к танкистам - сдадим в органы! Пусть сами с этой мразью разбираютца! - Пётр махнул другу и обе машины свернули на скоропрогонную дорогу.
  То, что осталось от деревни Малеч, которую ещё вчера они видели, совсем нельзя было назвать деревней: воронки, с завидной точностью оказавшиеся там, где были вчера дома, с покорёженными сараями, вывороченными деревьями, наводили на кошмарные мысли. И, если бы друзья сами не видели, как это делалось в их автобате, то в голову никогда не пришли бы мысли о том, что жители деревни аккуратно подорвали себя сами.
  - Акуратные, гады! - Михаил тронул плечо друга. Они вышли из машин и подошли к колодцу, у которого пили вчера ещё воду - И Иду...
  Пётр и сам понял, что хотел сказать его друг, гримаса злобы которого исказила лицо.
  - А, все они такие, как ентот... - он поверулся и увидел, как Любарский бежит уже к лесу. - Стой, гадюка!
  Подбежав к машине, он выхватил ППШ и дал очередь по предателю. Бука Любарский споткнулся и упал, несколько раз перекувыркнувшись. Тревожная мысль ударила в голову. Прыгнув на подножку машины, Пётр заглянул в кузов: боец, весь в крови, лежал рядом с комбатом, в груди которого торчал штык-нож. Дикий рык вырвался у охотника из груди. Он повернулся к тому месту, где упал Любарский и оторопел - там никого не было!
  5.
  Похоронили комбата, дав очередь вверх из ППШ. Документы его и бойца решили отдать танкистам, к которым и направили свои машины.
  Если бы друзья до этого не изучили каждый квадратный метр полянки, где стояли танки и их машина, то, конечно, сравнивать им бы было не с чем. А, так как это место они увидели с хорошо известной им дороги, то ничего больше не оставалось, как признать, что они когда-то здесь уже были.
  - Петь... - Михаил подбежал к машине Дубовцева и встал на подножку. Он даже забыл добавить своё любимое изречение "хрен тя в пятку". - И чо ж тако здеся было? Я совсем не узнаю нашу полянку!
  - Вот и я не узнаю... - Пётр вылез из машины и огляделся: вокруг были воронки от бомб. Особенно ровно они легли там, где стояли когда-то танки. - Видать такой же Бука и тут постаралси...
  - И чо ж... Танк Жаркова тоже погиб? - Михаил вытер рукавом пот со лба.
  - Да вот его следов чо-то не видно... - Пётр шёл от места, где когда-то стоял танк, а сейчас была глубокая воронка, куда-то дальше. - Мишк, айда-ка сюды! Похожа наш танк раньше бомбёжки ушёл с места... Куда-то в деревню... Ишь след трака, што мы с тобой ремонтировали да с Васей Галкиным. Он ведёт туда, в деревню!
  - Всё ясно: Гришка сбег к девкам... Вот оне и помчалися за ним! - Михаил усмехнулся, но Пётр его не поддержал.
  - Нет... Тут что-то не то! Не такой уж Гришка дурачок, да и Миша Жарков не позволит нарушать дисциплину в тако время... - он задумчиво поглядел в сторону деревни. - Но факт есть факт: они уехали в деревню до бомбежки! Чо бум с цистерной-то делать? Нам заправлять некого... Да и нечем!
  - Давай взорвём её, хрен тя в пятку! Чо нашу работу немцам оставлять? Бум искать своих... Ить кто-то же живой осталси?
  - Ну чо, давай искать своих и прорыватьси! - Пётр вытер пот, точнее, размазал гарь по лицу. - Твою машину взорвать всегда успеем... Давай-ка к артилеристам смотамси... Оне тута, на горе в прошлый раз стояли!
  Михаил мотнул головой пошёл к своей машине. Перемахнув поле по дороге, они подъехали к артполку, когда-то хорошо замаскированному сетями. Теперь же от сетей остались клочья, кругом валялись искорёженные пушки и ящики. Вся земля невысокой сопки была самым жестоким образом изрыта воронками.
  И только в одном месте, у края пологого оврага, выходящего на деревню. Каким-то чудом, уцелев, стояла пушка. А возле неё копошились люди, очумевшие от бомбёжки и не понимающие, где же противник. А потому, крутили они её то туда, то сюда.
  Бойцов было трое: один сидел на ящике со снарядами и непонимающим взглядом смотрел в никуда. Не смотря на то, что он с силой зажал уши, кровь из них бежала по его рукам. Второй боец то и дело прикладывал бинокль к глазам и видел воображаемую цель. Матерясь, хриплым голосом, он отдавал команду другому бойцу, щуплому, в изорванной гимнастерке и вместе они разврачивали пушку.
  - Танк... - донеслось до слуха Петра. И он всё понял. - Да они разворачивают пушку на деревню!
  Чтобы подтвердить свою догадку, он бытро забрался на кабину. - Точно! Из деревни идёт танк, но это не немецкий танк... Дак то ж танк Миши Жаркова!
  Как молнией обожгло Петра от одной этой мысли. - Живы, сукины дети! А как же артиллерия? Да оне же их за немцев приняли!
  - Стой! Стой, чортовы дети! Не стрелять по танку! Тама наши! - кричал он, оббегая воронки и перепрыгивая ящики. Рядом бежал Михаил, который всё понял и махал руками бойцам, которые уже навели свою пушку на "вражеский" танк.
  Вот они дослали снаряд... Вот уже поднял руку наводчик...
  Танк Жаркова поднимался на высотку к артиллерийстам, не зная, что его здесь ждёт...
  Друзья бежали и кричали, видя, как на их глазах призойдёт нечто ужасное и ничего не могли сделать. Ошалевшие от бомбёжки бойцы были не в состоянии разобрать свой это танк или чужой.
  Выстрел прозвучал, когда танк Жаркова выскочил на горку. Башня танка отскочила как щепка от своего основания. Черный дым клубами повалил из огромной дыры танка. Крики, стоны, мат огласили опушку леса. Пётр, пробегая мимо командира, уже вставлявшего второй снаряд в пушку, так рванул из его рук ящик, что отбросил его вместе с ящиком. Второй же смирно стоял на лафете и безучастно смотрел на двух высоких крсноармейцев, пробежавших к танку. Он бы и раньше не участвовал в стрельбе, да больше немцев боялся своего командира.
  Из горящего танка вывалился танкист, пылая как факел. Пётр схватил его прямо на броне танка и кинул на землю, крикнув Михаилу, чтобы тот забрасывал его землёй, а сам нырнул в танк, и тут же наткунулся на другого танкиста. Как кран, двумя руками, он поднял горящее тело, котоое ещё шевелилось, и опустил его на землю.
  - Мишк, давай сюды! Ентот совсем плох! А я ишшо разок нырну в танк! - крикнул Пётр другу, чувствуя, что сам вот-вот начнёт гореть.
  От запаха горелого человеческого тела его чуть не вырвало. Прижавшись спиной к чему-то липкому, ему удалось погасить пламя на спине. Шаря в едком черном дыме руками, он не раз натыкался на что-то мокрое, тёплое и горящее, обжигая руки. Едва живой от нехватки кислорода, кашляя и задыхаясь, с приступами рвоты он выбрался из танка и упал прямо у трака на руки друга.
  - Больше не могу... - только и смог сказать он, весь, как чёрт перемазанный, в дымящемся комбинезоне. - Больше нету... живых... никого...
  - Терпи, Петь, терпи! - Михаил, положив друга на землю, рванул за образовавшуюся дырку на рукаве комбинезона, так что она стала ещё больше, открыв его чистое тело. Вот туда-то и вкатил он шприц-тюбик, не особо рассуждая, стоит или не стоит это делать.
  Когда же Пётр пришёл в себя, он тут же начал подниматься с земли.
  - Ты, чо, бешенай! - крикнул ему Михаил, который уже вогнал по шприц-тюбику обоим танкистам, которые ещё были живы, приводя их в чувство. - Тама ить нету никово живово...
  - А может есть ишшо... - упрямо прохрипел Пётр и нырнул в дыру танка.
  Дым рассеялся и лишь в отдельных местах стоял сизым туманом. Теперь ему было хорошо видно то, во что он неоднократно попадал руками. Два трупа, мужчина и женщина, обнявшись, встретили свою смерть. Снаряд оторвал им обоим головы так быстро, что они и не поняли ничего. Рядом в луже крови лежал ещё один танкист. Приступ рвоты выбросил Петра из танка.
  Он стоял на коленях рядом с танком, извергая из себя всё, что накопилось в этот проклятый день!
  В первый раз Михаил услышал от своего друга такой отборный мат, что в другой бы раз непременно сделал бы ему замечание, но сегодня...
  Он опустился рядом и обнял его широкую спину. Ему было так плохо, что в пору было потерять самообладане, как это сделали многие бойцы.
  - Петь, ну, не надоть... Ить же ишшо живы те... двое! - Михаил знал, чем можно утешить своего друга, а потому говорил то, што взбрелось в его голову. - Мы жа пыталися... Ну,чо, раз не получилося...
  - Сволочи... Таких людей... - из глаз Петра текли слёзы, протекая по черному лицу его и становясь тоже черными. - Убью! Всех перебью к чертовой матери!
  - Давай, давай! Бей их, богом ушибленных! - Михаил толкнул его в грудь. - Да и меня вместе с ними! Ить я тожа ничего не помог! Давай, бей, круши! Помогай фашистам...
  Только Михаил, тот самый "профессор" и друг Петра, знал, точнее - предполагал, чем можно было остановить истерику друга, огромные кулаки которого уже сжались и были готовы обрушиться на головы бойцов, и без того ошалевших от первого натиска немцев. А потому и говорил ему такие слова, за которые во всех других случаях не сносить бы ему головы. И Пётр отрезвел. Руки его разжались, вцепились в матушку - землю и начали её сдавливать. Комковатая земля начала крошиться и сыпаться из его рук, пока там больше ничего не осталось. Но Пётр уже пришёл в себя.
  - Ты, Миш, прости! - тихо сказал он и пожал длинную и узкую руку друга, рискунувшего остановить ураган в душе Дубовцева. - И... спасибо... тебе!
  Шатаясь, он подошёл к танкистам. Они лежали рядом: Гришка и его командир.
  - Как ты думаешь, Петь, чо Гришка мне сказал с самого начала? - Михаил показал на спокойно спящего любимца экипажа. - Так вот он мне сазал: "Спасите Жаркова!" И именно его ты вытащил из танка!
  Михаил, чувствуя, что лучше Петра не заставлять ходить к артиллерийстам, пошёл к ним сам. Что там он им говорил, до сих пор остаётся загадкой. Но братскую могилу вырыли совместно с ними: положили туда танкистов и артиллерийстов, кого нашли. Отдав последнюю почесть залпом из оружия, они пошли к машине Петра, на которой решили ехать дальше.
  Неожиданный свист снаряда угодил прямо по цистерне Михаила - это немцы, приняв прощальный салют за новое подразделение Красной Армии, из танка выстрелили по самому крупному объекту.
  Через мгновение машина неслась по ухадам: Михаил сидел за рулём, Пётр с автоматом - рядом, а все остальные с очухавшимся Гришкой - в кузове.
  - Петь, мы топерича куды направляемси?
  - А чо тута думать? Были бы мы с тобой одни были, то напрямки к Красной Армии покатили бы... А ты глянь на наше войско - одни больные...
  - Вот и я говорю: искать больницу надо! Жаркову-то совсем плохо... А у нас больше аптечек нету...
  - Больницы в крупных городах есть, так что на Кобрин нам надоть и иттить...
  - Ну, на Кобрин, так на Кобрин! - согласился Михаил и вырулил на дорогу, искорёженный указатель которой показывал на Кобрин.
  6.
  Кобринскую больницу Пётр нашёл по длинной решетке на заборе, деревьях и густой зелени, что обильно водилась в саду больницы, а также по высокому зданию на окраине города. Кроме того, в этот раз двери решетки были распахнуты и оттуда, одна за другой, отходили машины с красным крестом, да валом валил народ больничный, как мог. Кто-то шел на костылях, кто-то ехал на колясках, а кто-то в бинтах двигался своим ходом.
  - Стой, ненормальный! Куда прёшь? Не вишь - больныя тут! - кричала пожилая санитарка на высокого Петра, который как танк, двигался против потока больных, всё больше и больше заполнявших площадку с машинами. Крики, стоны, плач и даже драки с матом неслись отовсюду: обуянные страхом приближающейся смерти, больные не воспринимали никаких слов.
  - Где ваш врач? - спросил он молоденькую светловолосую девушку в белом халате, молча плачущую у окна, из которого были видны отезжающие машины.
  - Не-е-е-ту... - она вытерла слёзы и посмотрела на красноармейца, как гора возвышавшегося над всем, что происходило вокруг: возможно именно это обстоятельство и позволило ей отвлечься от удручающей действительности. - Уехали... оне. Вона... последняя машина..
  - Слушай... - Пётр решил рискнуть, используя вдруг мелькнувшую мысль. - А ты... чо-нидь могёшь? Ну... там помощь каку... оказать?
  - Кому оказывать-то? Вишь, чо деетси... Немцы в городе!
  - Кому... кому... - проворчал Пётр и, схватив девушку за руку, потащил было от окна, но вдруг остановился. - Где лекарства? Понимаешь, в кузове машины раненные бойцы... И всем нужна помощь! Вспоминай скорее, где лекарства?
  Девушка вдруг поняла, что от неё требуется, и, выдернув свою руку, устремилась по коридору, который опустел разом.
  - Вот здесь... Но дверь заперта! - она прислонилась к косяку, прижимая то и дело к носу платочек.
  Огромная нога Петра только раз взметнулась и ударила по двери: с треском та распахнулась, жалобно скрипнув своими обломками.
  Удивлённая и обрадованная девушка вошла в комнату и стала смотреть по сторонам, как бы соображая, что нужно взять в первую очередь.
  - Да неча тут думать: берем всё! - Петр увидел большую коробку и, вытряхнув содержимое прямо на пол, поднёс её к шкафу и рукой открыл дверцы.
  - Давай, девонька, выгребай всё! А я держать буду! - скомандовал он.
  Девушка словно очнулась от сна. Быстро сгребая всё, она опустошала полки со шпирцами, банками, ампулами, таблетками. И под конец положила железный ящик с инструментом. Потом достала его из коробки и взяла в руки.
  - Всё? Ну, тоды, вперёд! - и, тихонько пихнув её в спину, он направился к запасному выходу.
  Михаил увидел, как распахнулась дверь сбоку, и из неё вывалился Пётр с большой коробкой, и вышла среднего роста миловидная женщина в белом халате. Он, было ринулся к ним, но, услышав рык Петра, в котором угадал одно слово "Заводи!", стал бешено крутить ручку "кривого стартера".
  - Гришка, держи коробку! - кринул Пётр танкисту с забинтованной головой.
  -- А вы, барышня, можете лезть в кабину... - "профессор" попытался подтолкнуть её к кабине, но та тут же ударила его по рукам: мол, не лезь, куда не просят!
  - Я -- в кузов, к раненным! - строго сказала она Михаилу, который теперь и не пытался ей помогать.
  - Во, давай к нам! - Гришка протянул ей руку и тут же получил шлепок по ней, чем сильно обрадовал "профессора".
  - Я сама! - и она проворно забралась в кузов, отвергнув все предложения.
  Довольный Мишка рванул с места. И вовремя - в версте показались немцы.
  Уже два часа машина катила на восток. Каждый из них занимался своим делом: девушка осматривала раненных, делала уколы, давала таблетки, перевязывала. Михаил вёл машину, изредка поворачивая голову, чтобы поглядеть на то, что творится в кузове. Пётр тревожно смотрел на дорогу то вперёд, то назад: он ждал немцев, чувствуя опасность всей кожей, как это делал всякий раз на охоте против крупного зверя.
  Дорога по лесу виляла то туда, то сюда, не давая расслабиться ни Михаилу, ни Петру. Пётр всё это время прикидывал, как бы он расположился на месте немецкого патруля, и ждал от каждого куста после поворота свинцового дождя.
  В этот раз немцы выдали себя за версту.
  - Быстро сворачивай налево! - приказал он другу, видя, как неприятель их заметил, и на двух патрульных мотоциклах бросился в погоню. - Если через версту увидишь патруль, гони в лес!
  И, спрыгнув в траву на первом повороте, Пётр метнулся к кустарнику. Первой же очередью своего ППШ он сбил патрульного и взорвал его мотоцикл, попав ему в бензобак. Вторая очередь была бы для него последней, не покинь он вовремя свою позицию. Беглый огонь автоматчиков, сидящих на втором мотоцикле, захлебнулся вслед за короткими выстрелами охотника.
  Михаил и та девушка в белом халате бежали к месту сражения, в растерянности наблюдая, как догарали мотоциклы, когда прямо из травы перед ними выросла фигура перемазанного Петра, увешанного немецкими автоматами.
  - Ну, вы чо? Я ж сказал вам, через версту, а вы? - он улыбался, видя растерянные лица друзей.
  - А мы... Мы помочь... - еле выдавила из себя девушка, переглянувшись с Михаилом.
  - Ты, лучче, помощница, скажи, звать-то тебя как? - Пётр улыбнулся, обхватив их за плечи. - Имя-то какое-нибудь у тебя есть?
  - Марфа... - девушка смутилась и посмотрела на Михаила, как бы ища у него поддержки. - Давыдович. А вас как?
  - Его - Пётр Дубовцев, а меня Михаил Тапошников! - вдруг "профессор" изогнулся и протянул ей руку лодочкой. -Наше вам с кисточкой!
  Девушка улыбнулась, но лишь на мгновение: она увидела рану на плече у Петра и тут же начала бинтовать её.
  - Марфа... - озабоченно начал Пётр. - Ты не из здешних, случаем?
  - Да, а што? - неожиданно слова девушки зародили небольшую искру надежды.
  - Скажи, можно ли объехать основную дорогу? Болота близко ли к дороге? - Пётр был озабочен, но это не мешало ему заметить заблестевшие глаза друга, глядевшего на медсестричку. - Видать немцы далеко в тыл к нам пробрались...
  - Точно не знаю... Вроде - не близко... И какой дорогой объезжать тут лучче тоже не знаю...
  - Тогда у нас один выход: ехать по ентой дороге, пока куды-нибудь не приедем... - он посмотрел на друга и Марфу, и, увидев, что они согласны, добавил. - -А ежели што, пробиваться к своим даже с боями!
  В этот раз от помощи Михаила Марфа не отказывалась, забравшись в кабину, а Пётр полез в кузов, чтобы лучше видеть всё.
  7.
  Уже вторые сутки мотались они по разбитой просёлочной дроге, которая то шла на восток, то устремлялась на север. Благодаря тому, что Пётр был охотником, на время привала или отдыха вечером, он ходил на охоту и приносил то косулю, то изюбря. Марфа зажаривала её на костре и давала бойцам. Пётр и Михаил сами, как и Марфа, подкрепляли свои силы. От потери крови на одной из таких остановок пришлось похоронить им Мишу Жаркова и артиллериста, у которого кровь шла ушами.
  - Стой! - вдруг услышал Пётр голос из кустов, которые тут же зашевеллись, и два человека показались на дороге. Михаил тут же остановил машину. - Сваи али чужия?
  Тот, который говорил, был маленького росточка, лохматый деревенский парень, для пущей важности держащий во рту цигарку из махорки, зажимая её редкими зубами. Второй парень был постарше его и повыше, белобрысый, веснушками покрытый изрядно, и с палкой в руках. Поскольку у малого в руках был автомат, он считал себя старшим.
  - А вы кто таки будете? - Михаил выглянул из машины, увидев знаки Петра, который тут же незаметно слез с машины и юркнул в кусты.
  - Ты... енто... как ехо... пароль... - парень с палкой дёрнул за рукав малого. - Масей! Слышь.. Пароль у хлопцив...
  - Не встревай! - Масей отдёрнул рукав и важно встал в позу переговорщика. - А ну... Калякай пароль! А то...
  - Да мы свои, красноармейцы... Ты слепой, што ли? - Михаил показал на раненного Гришку, который поднялся в кузове.
  То ли Масею не понравилось, как Михаил положил руку на плечо Марфе, когда показывал на неё и раненных, то ли ещё какие-то мысли у него появились, но он вдруг навёл на них свой автомат.
  - А ну, вылазь, вражина! - закричал он на Михаила. - Енту машину мы у тобе конхвисковывам!
  Масей не договорил: прямо перед ним откуда-то взруг возникла огромная тень, ноги его оторвались от пола и его неудержимо повлекло прямо на напарника. Искры из глаз дважды вспыхнули в его мозгу, после чего всё качнулось, и он оказался на спине.
  - Дал бы я тебе, сопляк, как следовает... - произнёс усач огромных размеров в красноармейской форме. - Да жалко тебя... Ишь какой малой!
  Теперь уже все смеялись, а вот Масею было не до смеха.
  - Дяденька, отпусти Хиста ради! - еле-еле выговорил он.
  - Отпушшу, ежели скажешь, куды мы попали! Но больше не трошь имушшество особой 205 мотострелковой дивизии, понял? - И Пётр придавил их обоих к земле. - Итак?
  - В... партизанский... отряд... - прохрипел он, и вдруг почувствовал, что тело его обретает нормальное положение.
  - Дак чо ж ты молчал, хрен тя в пятку! - Михаил рассмеялся. - Мы ищем своих. Пусть даже в партизанском отряде!
  - Давай, веди нас! - Пётр легонько подтолкнул вперёд растерявшегося Масея, у которого правый глаз начал надуваться лиловой жидкостью. - В отряд. А напарник твой пусть здесь караулит!
  - Добра... -- Масей и здесь не терял своего форсу: отряхнувшись, он махнул Петру и Михаилу, чтобы ехали за ним. Но Пётр, не очень доверяя этой "моське", шёл рядом, а Михаил, не спеша, ехал за ними.
  - Товарищ командир! - доложил Масей командиру партизанского отряда. - Пымали хлопцив и дивчину! Хуторять, будто они красноармейци особохо двести пятохо мотострелковоху полка... То ли ишшо чо, не поняв!
  - Это кто ж тебе так глаз-то раскрасил? А, Масей? - невысокий мужчина лет сорока восьми-пятидесяти улыбался, видя обескураженное лицо Масея Шепотинника. - Ладно, зови их сюда!
  Пётр, Михаил и Марфа вошли, склонившись в землянку.
  - Кто таки? - казалось, что глаза его под мохнатыми бровями сверлят каждого из них.
  - Бойцы особой двести пятой мотострелковой дивизии Пётр Дубовцев и Михаил Тапошников! Пробираемся на восток к своим! С нами медработник - Марфа Давыдович из Кобрина. Может раненных наших у себя спрячете? - Пётр смотрел на партизанского командира и не видел в нём той военной косточки, что была у армейских командиров. - У нас лекарства есть...
  - А што за имущество с вами? -- командир отряда уже знал про их машину от Масея.
  - Есть такое: машина. Доработана нами для дальних рейсов! - Пётр решил, что не будет ничего скрывать: всё-таки свои!
  - Ладно, товарищей ваших мы подлечим... - партизанский командир задумался о чём-то. - Вы пока отдыхайте... Скоро я вас позову!
  Марфа с грустью разгружала коробки с лекарствами в отдельную землянку. Михаил помогал ей, чувствуя, что эта девушка как-то незаметно вошла в его сердце. Петр давно заметил, что его друг начал вздыхать о чём-то печально, и решил не мешать событиям развиваться своим ходом. Марфа оказалась на редкость порядочной девушкой, строгой к себе и другим, поэтому он ободрял выбор друга.
  - Но вот как им дальше быть? - подумал он, внимательно наблюдая за их работой. - Ведь война-то не закончилась? А надо идти на восток, к своим... А Марфа не могла идти с ними...
  - Дяденька Дубовцев! - Масей так называл его тепрь после того, как сам испытал н себе силу сибиряка. - Вас товарищ Прибытков зовёт!
  Теперь уже Пётр знал, что Данила Василич Прибытков, некогда до войны руководивший здешним районом как первый секретарь КПСС, хорошо знал людей здешних и любил их, и эту природу, живя с измальства на этой земле, а потому без колебаний организовал здесь свой партизанский отряд.
  - Вот што, Пётр Алексеевич...
  Сибиряк даже вздрогнул и оглянулся, чтобы посмотреть, к кому Прибытков обращается. - Нет ли ещё кого рядом? Или это ко мне? Так меня ещё никто не называл!
  - Есть мнение... Не могли бы вы с другом своим, Тапошниковым, остаться здесь? Хотя бы на время? Ваши товарищи очень ценят то, што вами делалось... В части техники... И вообще! Вы нам очень нужны! Во как нам нужны сейчас такие кулибины! Может, останетесь в отряде? А я свяжусь с командованием Красной армии... Вы здесь будете, как и в армии, разведкой заниматься, Тапошников - техникой, а Марфа - лечить в лазарете...
  - Ну, ежели командование разрешит... - Пётр сомневался. - Фронт ушёл далеко на восток вместе с Красной армией... Да и таких как он уже много было в отряде партизанском... А сколько по лесам образовалось? И везде были бойцы из окружения... Так чего же искать? Может вместе с партизанами бить врага? Ведь один хрен, где его, фашиста, бить!
  И он кивнул. - Тоды остаёмси в отряде...
  Прибытков не обманул: через свою почту запросил он разрешение по двум бойцам особой 205 мотострелковой дивизии и через центр партизанского движния получил разрешение о командировке их, как специалистов особого рода, в свой партизанский отряд.
  Как-то в начале июня 1942 года после очередной разверки в Ольшанах, Пётр, докладывая о результатах разведки, не удержался и спросил. - Данила Василич, тут такое дело... Гада я в Ольшанах одного в полицейской форме увидел. Предатель он. Весь батальон фашистам сдал в первый же день войны. Тогда мы с Мишкой его поймали, да он убег... Убил бойца и раненного комбата, да сбежал, сволочь! Я думал прихлопнул его очередью из автомата... Да шибко хитёр оказался... Бука Любарский его фамилия... Данила Василич, позвольте взять гада, а?
  - Понимаю... Бука Любарский? Вроде всех полицаев знаю, но такой фамилии не слыхал... - Прибытков уже знал, что такие люди как Дубовцев никогда не врут, а потому взял свой блокнот и записал фамилию и имя предателя. - А может он у них работает под другой фамилией? Знаешь што... Давай-ка вернёмся к этому разговору через месяц... Тем более, што ты мне сейчас во как нужон: новое дело разворачивается... А без хорошей разведки нам хана!
  Пётр шёл от командира, чувствуя, что упускается шанс поймать хитрого и коварного врага.
  - Ну, погоди, сволочь поганая, мы с тобой ишшо встретимси! - произнёс он, представляя, как выкрадет его из Ольшан, которые теперь знал, как свои пять пальцев. Однако, его мести не суждено было сбыться: ровно через месяц он снова будет в Ольшанах, но Буки Любарсконо уже там не будет!
  А пока, сердясь на командира отряда, он шёл в лазарет, где его ждали Михаил и Марфа, пообещавшие, что скажут ему что-то "очень важное".
  Что это такое, Пётр и сам догадался, лишь увидел счастлиые лица двух влюбленных.
  - Поздравь нас: мы решили пожениться! - просто сказал Михаил, поглядев на счастливую Марфу.
  Разом схлынуло всё, связанное с Букой Любарским, и Пётр, обхватив их своими огромными руками, закружил, оторвав от земли.
  - Ох! Да как же я рад этому, други мои... - и добавил по-белорусски. - Добра! Нехай женитси... Таку дявчиноньку отхватил! А то тута хлопцив вона сколько... Один только Масей Шепотинник чего стоит!
  И они, вспомнив про Масея Шепотинника, вдруг воспылавшего любовью к Марфе и получившего отказ по всей форме, засмеялись.
  Праздновали их свадьбу скромно, по-партизански, хотя Прибытков и зарегистрировал их в своей книге и приказе по отряду как положено. Лишь через месяц Пётр рассказал Тапошниковым о том, что Бука Любарский исчез из Ольшан.
  В сорок четвёртом году обоих друзей включили в состав боевой части Красной прмии, проходившей через те места, и пришлось им топать до самом Берлина, пока не кончилась война.
  8.
  Кобрин, июнь 1942 года.
  Сегодня, с утра Бука Любарский был особенно не доволен той жизнью, которая началась у него с приходом немцев: обещанного офицерского звания и соответствующих льгот ему не дали, а сделали полицаем, пообещав снова место обер-полицая в городе Кобрине.
  Чтобы заглушить обиду, он выпил стакан водки и поехал в Кобрин. В последнее время так Бука поступал довольно часто: приезжал в город, шёл в публичный дом и снимал "белокурую медхен" до утра. Так он собирался поступить и сегодня.
  Неожиданно из-за поворота выскочила молодая женщина в красном платье с широким разрезом на груди. Бука, не успевший вовремя заторомозить, так как смотрел в это время на стайку молодых девушек, ударился о высокую грудь этой женщины и невольно выбил из рук букет. Вздрогнув от неожиданности, Любарский взглянул в лицо женщины: волна стыда охватила его, и он густо покраснел.
  - О-о-о, простите! - прошептал любитель женского пола и тут же отметил, что женщина была не из тех, кто встречался ему в публичном доме. И даже не из тех, которые встречались ему ранее: она была ухожена, источала аромат незнакомых ему духов, в меру упитана и хорошо одета. Пожалуй, даже с большим вкусом. И это во времена оккупации!
  Он быстро поднял упавшие цветы и улыбнулся даме. Словно молния ударила по нему её улыбка, и Бука понял, что сопротивляться нахлынувшему чувству обладания ею, он уже не сможет. - Чёрт с ним, пусть бабенка не наша! Небось дочь какого-нибудь заезжего фрица... Сейчас или никогда!
  Дама шагнула влево и чуть не упала только потому, что Бука вовремя её поддержал. Вторая улыбка её совсем обезоружила, но дала шальную надежду.
  - О-о-о, мой гот, туваришч! - Бука с ужасом замахал руками, и она тут же поправилась. - Херр полицай... Помогить...
  Холодный пот выступил на его спине, но очередная улыбка её и рука, такая благоухающая, которая обхватила шею Любарского, разом отбила все вдруг возникшие подозрения.
  - Мой дом... хауз... - она пальцем показывала на небольшой дворик, из которого и вышла на улицу до столкновения с Букой.
  Обняв её за осиную талию, Любарский двинулся в том направлении, которое указывала дама. В его бурном воображении тут же возникли сцены постельных сражений с голой "подопечной". Воображение его ещё больше разыгралось, когда дама сама положила его руку себе на бедро.
  - О-о-о, мой спаситель... Один чашка кофе! - жест, с которым она приглашала его в дом, был так понятен, а после лёгкого поцелуя в щёку, Бука пошёл бы туда, нисколько не сомневаясь в любовном приключении, даже если бы ему запретили.
  Но, не успел он войти, как пара сильных рук с двух сторон сильно сжала его локти, а мощный удар в пах и следом - солнечное сплетение, выключили его сознание.
  Когда он очнулся, то обнаружил себя в тёмной комнате со связанными руками на стуле.
  - Где это я? - подумал Бука, и холодный пот струёй побежал по его спине. - Не уж-то в НКВД? Или в СМЕРШе? Хрен редьки не слаще... Вот чёртова баба... Надо же было так вляпаться!
  Он огляделся и начал анализировать. - В НКВД так не допрашивают. Уж я-то это хорошо знаю! Значит - не НКВД... И не СМЕРШ... Тогда что? Кому это я понадобился? Немцы? Так я итак у них: вызвали бы и приказали... Значит, не они! Это кто-то другой... Партизаны? Тоже нет? Те бы кокнули без разговоров! Так кто же?
  Пахнущая духами рука вдруг обвила его шею и "белокурая медхен", которую он проводил до дома, села ему на колени. В изящной ручке была сигарета, дым от которой приятно щекотал ноздри Буке.
  - Господин Любарский... - мужской голос говорил на чистом русском языке и не требовал переводчика. - Долго же мы за тобой охотились, агент "Трифон"! Аж с тридцать четвертого! Можно сказать, сразу же, как ты нащупал след Богомола... Как и твой отец...
  - Кто вы? Куда я попал?
  - Не волнуйтесь, Набук Селивонович, вы в хорошем месте... Здесь вас не найдут ни НКВД, ни СМЕРШ, ни ваши коллеги из полиции! Хотя сдать вас куда следует, мы всегда успеем. Конечно, если вы не проявите благоразумия...
  - Не знаю я никакого "Трифона" и Богомола! - Бука почувствовал шкурой своей, что костлявая с косой стоит где-то за плечами... И ох как захотелось ему жить! Да ещё когда такой запах исходил от кожи, сидящей на его коленях дамы.
  - Так вот, господин Любарский... Это я работал шифровальщиком в спецотделе ГПУ-НКВД у господина Марченко и лично общался с господином Мокиным. Так что все ваши шифрограммы были мной прочитаны. И передавал я их не только вашему начальству, но и своему...
  - А кто ваше начальство?
  - Ну, не надо так, господин Любарский! Я ж предупреждал вас: уничтожить полицая и предателя Любарского мне раз плюнуть! - голос замолчал. Клуб сизого дыма высветился в маленьком оконце с толстыми прутьями. - Но мне это не надо... Не для того я "Трифона" столько искал... Не для того я подкинул информацию на Мокина и Марченко Ежову, чтобы дать им завладеть Богомолом!
  - Так чо ж вы так долго меня искали, раз такие всесильные? - Бука разозлился, но тут женские руки начали ласкать его тело.
  - Согласен... Это нужно отдать должное умному Марченко! - неожиданно в свете оконца из тьмы выдвинулась офицерская фуражка и погоны офицера СД. - Но, как видите, и этот недостаток мы решили!
  - А кто это мы? - Бука решил уцепиться хотя бы за это.
  - Напрасно, господин Любарский... У вас нет выхода, кроме одного - сотрудничать с нами! Иначе: либо мы сдадим вас в СМЕРШ как предателя. Учитывая, что Вы служили в органах, они не станут марать свой мундир и вас расстреляют где-нибудь в лесу! Либо сообщим в СС о том, что вы ранее служили в НКВД. И результат будет тот же!
  Дама на коленях разворошила его вспотевшие волосы и поцеловала в губы, но поцелуй, почему-то, не вызвал у Буки сексуальных фантазий.
  Быстро пробежала перед ним вся его жизнь: то, как он садил и отправлял ни в чём не повинных людей в лагерь, мать, которую тоже туда отправил, потом сигналил бомбометателям в первый день войны, как был пойман проклятым верзилой Дубовцевым, как прикончил своего комбата, как служил полицаем и расстреливал в Ольшанах жителей...
  - Што... я... должон... изделать... - кое-как выдавил из себя Бука.
  - Ничего особенного: подпишись под этим документом... И у тебя снова будут деньги и женщины, которых ты так любишь... - засмеялся голос.
  - Но, ведь я што-то должен буду изделать?
  - Да, нужно будет продолжить работу по поиску Богомола... Но теперь для нас! И под нашим контролем! И ничего больше... Так что есть над чем подумать! Всё просто: Трифон нам Богомола, а мы Трифону - солидный счёт в швейцарском банке, землю в Бразилии с виллой!
  От волнения Бука даже не заметил, как исчезла с колен его дамочка, а рядом появились здоровенные мужики. Те самые, что быстро разделались с ним, когда он пришёл. Появилась и бумага с текстом, а также перо и ручки на выбор в руках у той самой женщины.
  - Один хрен, кому служить! Лишь бы жить... - подумал Бука и подписал все бумаги, которые ему подсунули.
  Всю эту ночь он наслаждался в обществе "дамы", а утром его вытряхнули из постели и отправили в разведцентр "Т". Что это такое, он так и не узнал. Да и не хотел знать! Главное, через некоторое время у него появился счёт в банке и солидная сумма в долларах. Самого же Буку теперь готовили к заброске в тыл через госпиталь в конце войны.
  9.
  Солнечным днём 25 мая 1945 года в свой Новосибирский дом постучался высокий усатый солдат.
  - Ой! - вскрикнула Катя, увидев мужа, и, схватившись за сердце, присела на скамейку. Только девятилетний сын Колька понял всё сразу. С криком: "Папка! Папка вернулси!", он выскочил на улицу, где на крыльце усач уже скручивал самокрутку.
  - Ничего не боялся на форонте, а тут, вот, испужалси... - Пётр держал за руки жену и не мог наглядеться в её разом постаревшее лицо. - Вот как оно быват...
  - Господи, Петенька... - Катя прижалась к груди мужа, словно хотела закрыться от этого страшного мира его широкой грудью. Вдыхая его терпкий аромат, щиплющий глаза запах пота и ещё чего-то нового, неуловимого, почувствовала, что становися сильней и сильней. Она улыбнулась, и ей тут же стало стыдно, что она радуется приходу с войны мужа, целого и невридимого. Слёзы сначала просто выступили, а потом хлынули потоком, плечи заходили ходуном и она разревелась, как маленькая девочка, почувствовав, как огромная невесомая ладонь гладит её по головке, как это когда-то делала мама...
  Ей вдруг стало невыносимо жалко этого огромного мужика, прошедшего всю войну и вернувшегося в родной дом. Но в голову полезли сомнения. - И ведь повидал он много такого, наверное, что и во сне мне не снилось! А может, пролежал где? Потому и сохранился? Ведь вон сколько мужиков пришли с войны, кто без ноги, кто без руки? А он?
  - Нет! Мой Петя не таков! Не мог он опозорить себя подлостью... - и снова улыбка, теперь уже с необыкновенной нежностью, расцвела на её лице. И, чтобы убедиться, глянула Катя в глаза мужу и сказала. - Ты ба знал... Как долго длилась эта чёртова война!
  Пётр, впервые услыхав ругательство из уст своей богомольной жены, засмеялся. Схватив её за талию, поднял и поцеловал, но тут же почувствовал, как маленький кулачой схватил крепко и держит за штанину галифэ.
  - Колька! - и, отпустив жену, одной рукой подтянул к себе лёгкого сынишку. Окончательно понял, что он дома, после того, как увидел собак, дружно уткнувшихся носом к нему в сапог и приветливо машущих хвостами.
  - Наконец-то я дома! - только и произёс он, понимая, что лучше этого ничего на свете нет.
  Колька уснул, держа до последнего в своей руке руку отца, а Пётр и Катя никак не могли наговориться. Он трогал рукой грудь, бедра своей Кати, о которой мечтал все эти годы войны во сне. Да и она, наскучившись по мужской ласке не противилась, а, наоборот, испытывала жгучую потребность...
  Потом снова говорили тихо, чтобы не разбудить Кольку. Катя рассматривала шрамы на теле мужа и расспрашивала, где и за что он приобрёл их. Пётр уклоняляся от подробностей и рассказывал лишь некоторые случаи, боясь травмировать её и без того напряженные нервы. Уснули они лишь под утро.
  Проснувшись, быстро собрались и, найдя лошадей, направились на Улуюл к родителям.
  
  Новосибирск, родовой дом Дубовцевых, август 1988 года.
  Рано утром, когда рассвет ещё только начал раскрашивать своими красками небо, мы уже стояли на железнодорожном вокзале с билетами до Юрги, а там надо будет ехать автобусом до Проскоково. Досыпали мы уже в автобусе после бессонной ночи и рассказа Марфы Микулишны о войне, который шел по дороге мягко, так что глаза сами собой прикрылись.
  Нечто, похожее на предстартовое волнение, вдруг начал испытавать я, стоило ногам оказаться на этой земле. Тут же вспомнились рассказы про Матрёну-атаманшу, моего прадеда и нечистую силу. Как это ни странно, но и Аня тоже поёжилась. Может от того, что и ей почудилось что-то в этих толстых соснах, а может и нет...
  Хотя, ради справедливости отмечу, что ничего в этой деревне не осталось от разбойников: обычная современная деревня с магазином. Даже пионер-лагерь имеется.
  - Вот тебе и бандитсякая деревня! - не удержавшись, с некоторой ехидцей, произношу.
  - Никто не проедет, никто не пройдёт! Даже птица не пролетит... - поддерживает меня Аня с улыбкой.
  - Ты постой здесь, а я спрошу-ка вон у того мужичка... про Воскобойниковых! - произношу и направляюсь к маленькому мужичку на телеге, лихо управлявшему небольшой лошадью.
  - Вы не знаете, где здесь живут Воскобойниковы? - спрашиваю его.
  - Чо? Раскудрит-т-твою телегу, Воскобойникову Анисью тебе што ли надоть? - он натянул свои вожжи, но его лошадёнка и без того не собиралась двигаться без любимого ругательства. - Дак она вон тама живёть? В последнем доме... А кто ты, любезный, ей будешь?
  - Знакомый... - я улыбнулся любопытному мужичку, и, сказав ему спасибо, пошёл к Ане, дожидавшейся меня у асфальтированной дороги.
  - Говорит, вон туда нам надо идти... Конечно, если не соврал... - я смотрю на мужичка и его телегу и мысли меня почему-то возращают в столетнюю давность. - Как ты думаешь, какой из этих домов мог принадлежать ядрен-Матрёне?
  Так, тыча то в один, то в другой дом, мы подошли незаметно к невысокому домику со стареньким огородом. Тем временем целая группа деревенских пацанов от семи до десяти лет, шумя и споря обогнала нас. К нашему удивлению, этой ватагой руководила девчонка лет десяти, белобрысая с двумя косичками. Перемазанная команда спокойно вошла в дверь ограды, а потом остановилась.
  - Баб Нисья! - крикнула девочка в две руки, сложенные рупором. - Баб Нисья... Ты чо, нас совсем не слышишь? Ба-ба... Ни - сья!
  - Да слышу, слышу... - из сенок раздался старческий голос, а потом и сама Анисья вышла на крыльцо. - Черти окаянныя! Лешак вас тут носит... Чо опеть случилося? Мотька, ты што ли?
  - Я, баб Нисья, я... Выручи нас снова... Васька с атаманова забора прыгал, штаны порвал! А мать сказала: "Порвёшь - сам зашивать будешь!" Он и порвал... - Девчонка колупала пальцем кору на старом бревне и не смотрела в глаза сухой высокой старухе. - Ну, выручи... Ну, в последний раз!
  - А чо ты мне в прошлый раз обешшала? Я-то тебя выручила, а ты? Атаманша, называтца... Парня не уберегла!
  - Баб Нись... Енто я сам... Она мене говорила, а я не послушал... Прыгнул... - лохматый мальчуган держался рукой за штанину и повернул голову в сторону, лишь бы не смотреть в глаза строгой бабуле.
  - А тебе, Васька, я, видно, в штаны крапивы щаз положу! - Анисья больше не сердилась: Мотька у неё была любимицей, а в её команде она души не чяла, хоть и ругалась частенько. - Давай сюды свои штаны!
  Только теперь она посмотрела на нас, потом проводила всю ватагу в дом и снова посмотрела на нас.
  - А вам, молодые люди, чего? - она тревожно всматривалась в наши лица. - Вам, небось, Томка нужна? Так её нету...
  - Скажите, пожалуйста, Анисья Воскобойникова, здесь живёт? - я не нашёл ничего другого, чем задать казённый вопрос: что-то во мне вдруг выключилось и дыхание перехватило от невольного сравнения ватаги современной девочки с ватагой Мотьки-атаманши из прошлого. Аня не меньше меня была взволнована, даже схватила мою руку и сильно сжала.
  - Ну, я и есть Анисья Воскобойникова... А вы кто будете? Чо-то я вас не видела здесь раньше! - она поднесла к бровям ладонь и всматривалась то в меня, то в Аню.
  - Бабушка... Анисья... - голос мой предательски задрожал. - А вы... Петра... Дубовцева... помните?
  - Дак как же... - теперь уже она облизнула вдруг высохшие губы. - Конешно помню... Тока никак не возьму в толк... Кем вы ему приходитесь?
  - Сыном... - руки мои от волнения вспотели.
  Но и Анисья Воскобойникова тоже разволновалась: её руки опустились на передник и начали его мять, язык то и дело облизывал губы, но глаза её ощупывали меня снизу доверху.
  Вдруг она засуетилась. - Дак што же вы стоитя тута, гости дорогия... И Мотька тут так не кстати... Проходитя в дом! Тока у меня не прибрано...
  Было видно по её лицу, что она лихорадочно вспоминает то время и что-то её сильно гложет, требуя выхода.
  - Тока, вроде у Петра-то сына тогда не было... - наконец сказала она то, что сказать не решалась. И тут её взгляд упёрся прямо в мои глаза, в которых я прочитал. - Либо ты, друг, совсем заврался, либо я что-то не знаю!
  - А Марфу Тапошникову вы помните? - Это уже Аня вступила в бой. - Ту, што жила на Урале? Вы со Степаном ещё ей гостинцы посылали!
  - Помню... - Анисья, с изменившимся разом лицом, как была, так и села на лавку у входа в комнату. - Час от часу не легче... А ты, красавица, ей кем приходишься?
  - Внучкой! - Аня улыбнулась. - Она нас за вами и прислала!
  Анисья, приложив руки к сердцу, тоже начала улыбаться. - Ни чо не понимаю...
  - Ваши гостинцы возил геолог Зимин Николай Васильевич, мой родной дед по линии матери... Так или нет?
  - Так, ребятки, так... - Анисья зачерпнула ковшиком воды и выпила. Возможно вода, а возможно и нет, но в ней произошла метаморфоза: бабка ожила и развеселилась. - Да што я, дура старая, всё спрашиваю, спрашиваю... Проходите, гости дорогия! Вы уж извините, но я сначала с Мотькиной ватагой разберусь! А вы пока меня в комнате подождите!
  Мы прошли в комнату и тут же у зеркала увидели фотографию Тамарки Фоминой рядом с другой такой же фотографией, где стоялп молодая девушка, очень похожая на неё.
  - Глянь-ка, Тамарка! А почему она здесь? - Аня удивлённо посмотрела на меня. - А это кто?
  - Тамарка - моя внучка... - Анисья Воскобойникова, заглянув к нам, услышала то, что спросила Аня у меня. - А рядом - её мать, моя дочка... Я сейчас, быстренько!
  Детские голоса быстро удалились на улицу.
  - Идите сюда! - Анисья махнула нам рукой. - Гости у меня бывают очень редко... А такие - тем более!
  - Да ведь мы за вами, бабушка Анисья, приехали! - не утерпел я и открыл сразу же все карты. - У нас свадьба вот-вот, бабушка Марфа с Урала приехала, про вас всё спрашивала... Вот они с моей мамой и спровадили нас за вами! Говорят: "Будем вспоминать о прошлом!"
  - Вот теперь я вижу - Дубовцев ты! - улыбнулась Анисья. - Ничего не боишься, выкладываешь всё сразу! Это я одобряю.... Значит, без пакости в душе! Щаз выпьем за встречу, а там и поедем! Да-а-вненько мне не было так хорошо!
  Мы выпили и закусили, но Анисья не успокоилась, сорвавшись с места, побежала куда-то в комнату. Вернулась она с небольшой кожаной книжечкой в руке.
  - Как тебя, сынок, звать? Глеб? А то я уж совсем старая стала, забываю быстро! - она преобразилась: мне даже показалось, что лицо с морщинами разгладилось, а глаза заблестели. - Так вот, сынок, возьми это... Степан сказал отдать кому-нибудь из мужчин рода Дубовцевых! Слава тебе, господи, выполнила я твое заданье, Стёпушка!
  И со слезами на глазах, перекрестилась, глядя на икону.
  - А это што? - кожаный переплёт почему-то жёг мне руки так, что хотелось поскорее его открыть.
  - Степан сказал, будто нашёл он его там... На утёсе, где река Мана бежит! Будто уронил его тот... Ну, которого твой отец в реку столкнул... - и она, забыв сразу и про меня, и про дневник, взяла Аню за руку. - Девонька... Дак, гришь, ждут меня у вас?
  Аня согласно покачала головой.
  - Ничо... У нас ишшо есть время... К автобусу успем! - посмотрев на часы, произнесла она и пошла переодеваться.
  Я открыл первую страницу дневника: в самом углу его мелким почерком было написано "Бука Любарский".
  У меня даэже руки задрожжали. - Тот самый Любарский? Как он в Сибири оказался, на Мане? Уж не здесь ли кроется ответ? Не это ли то самое недостающее звено? Может Анисья Воскобойникова что-то знает? И расскажет нам?
  Дальше шли какие-то даты, цифры, мелкий текст...
  - Ну, как я вам? - из-за штор вышла Анисья Воскобойникова в сером однотонном костюме, очень идущем ей, несмотря на возраст. - В нём я была учительницей начальных классов...
  - Так вот откуда такая любовь детей к ней! - подумал я и улыбнулся. - Видно это было и осталось самое светлое её время... Кроме любви, конечно...
  Автобус подобрал нас на остановке, а вечером Анисью Воскобойникову встречали Марфа Микулишна, моя мать, отчим и сестра Вера.
  Мы выпили, закусили и постепенно все, кроме меня, собрались все в одной из комнат возле дивана, чтобы посмотреть фотографиии и поговорить, а я, не выдержав борьбы с самим собой, ушёл в нашу комнату, и стал чиать дневник Буки Любарского и сам того не ведая, погрузился в то время.
  
  Глава 2. Дневник Буки Любарского
  1.
  Новосибирск, начало мая 1947 года.
  Бука шёл по грязной улице, то и дело увязая в желтой жиже. Не смотря на это, он был доволен тем, что закончился удачно срок внедрения, и никто из его хозяев не вспоминал о его существовании.
  - А, может, их теперь вовсе нету? - подумал Бука и сам же покачал головой в сомнении. - Нет, такие нигде не пропадут!
  Невольно вспомнилась операция возвращения его в НКВД, которая была разыграна как по нотам, а в результате всё прошло без сучка и задоринки. Тогда Буке пришлось освобождать от диверсантов не кого-нибудь, а самого члена Военного Совета Вехниса, на которого абвер готовил операцию захвата в глубоком тылу. Разведка команды "Т" об этом узнала и провела свою операцию. В результате Бука освободил растерявшегося от страха чинушу, расстрелял всех диверсантов, получив ранение в плечо и ногу, довёз до места своего подопечного и благополучно потерял сознание.
  Очнулся он, как и предполагалось, в госпитале. Вехнис, как и рассчитывала команда "Т", не забыл своего спасителя и побывал в госпитале. В результате Бука Любарский был восстановлен в НКВД, получил орден "За храбрость" и закончил войну в глубоком тылу, а после войны был направлен в Новосибирск следователем, как того и хотел он сам. Ни один начальник не усомнился в его прошлом.
  Два года Бука боялся подойти к делу, для которого был послан в Сибирь. Потом страхи куда-то отошли на задний план, и он уже сам поверил в то, что, наконец, избавился от своих хозяев.
  Изредка поглядывая на незнакомых людей, Бука шёл своей дорогой.
  - Товарищ военный! Не меня ли вы ищете? - игривый женский голосок принадлежал молодой женщине из группы тех, что нравились Буке. Кроме того, интонация была настолько откровенна, что Бука внутренне возликовал. С женщинами он не хотел заводить далекоидущих связей, так как просто боялся, что ночью проговорится. Да и таких женщин, как эта, пока ему не встречалось: как правило, это были солдатки, в ватниках, зачуханные или фанаты верности.
  И он не ошибся: повернувшись, Бука увидел среднего роста молодую женщину, пышущую здоровьем, модно одетую и идущую тем же путём, что и он. Синее платье в горошек, стянутое на талии ремешком, большая грудь и полные бёдра сразили его окончательно.
  - К моему большому сожалению... - ответил он и подал ей руку: впереди была большая грязная лужа, из которой то тут, то там торчали острые камни.
  - А нельзя ли это исправить? - она подала руку и посмотрела на него с улыбкой.
  - Я, думаю, можно! - Бука, ради такой женщины, был готов плюнуть на все запреты. - Это будет зависеть от вас, сударыня... Что в этом месте делает такая красавица?
  Бука взял попутчицу под руку и повёл даьше.
  - Представьте себе, добираюсь домой! - она чуть расширила, а потом сделала нормальными свои накрашенные глаза. - Я в здешнем ресторане работаю буфетчицей...
  - Позвольте представиться: Набук Любарский, следователь НКВД, в командировке! - Бука изогнулся перед ней и поцеловал ей ручку.
  На это женщина жеманно произнесла. - Ах-ах! Ну, что вы!
  - Завидую вашему рестрану! Позвольте проводить вас до дома?
  - Зоя... - она изобразила из себя необыкновенную скромницу, хотя оба уже знали всё заранее: ей нужен сильный и страстный мужчина на ночь, а ему - такая женщина на всю ночь.
  - Сейчас уже вечер... Дубовцевых в этом муравейнике будет отыскать непросто. Командировка у меня ещё не кончилась, а в гостиницу идти не хочется. А тут такая бабёнка! Хорошо бы у неё остаться... - подумал Бука, проглатывая слюну каждый раз, как ощупывал гладкий и крутой зад попутчицы. - Эх, сладкая бабёнка! И в теле...
  - Что заезжий, конечно, врёт... - думала Зойка, критически осматривая коренастую фигуру лысого военного. - Но как мужик он должон быть хорош... Вырос в корень! Интересно, женат он или холостой? Да какая мне разница? Разок стукнемся задницей об задницу в кровати, и то хорошо!
  - Простите, товарищ Любарский за нескромный вопрос: у вас есть где остановиться в нашем городе? - невинным голоском она начала прощупывать попутчика.
  - Да пока не имею... - Бука врал: он остановился в гостинице в одноместном номере, но не хотел там светиться.
  - Я бы, конешно, могла предложить... - Зоя была сама жеманность. - Но боюсь, правильно ли вы меня поймёте...
  - Ну, что ж ты? Веди меня к себе! - Бука ликовал: всё пока шло как нельзя удачно!
  - Мужа у меня нет, а комната свободная есть. Так што никто не выгонит! - Зоя засмеялась, выдавая простую истину, и думая про себя. - Мы оба этого приключения хотим, так к чему это скрывать? К чему и дальше играть в невинность?
  Зоя снимала дом в километре от центра, где был её ресторан. Бука, решивший не испытывать судьбу и не рыться в архиве в поисках того адреса в старом деле, был в конечном счёте прав: дело было давно сожжено...
  Поэтому ему оставалось день за днём, методично прогуливаясь по улочкам и расспрашивая о Дубовцевых в официальных органах, искать эту чётрову семью, от воспоминаний о верзиле-Дубовцеве у Буки начинала болеть голова и дрожать руки.
  Так и забрёл он, совершенно случайно, в этот район. И теперь был этому несказанно рад: Зоя была из тех женщин, которые понимали толк в деньгах и умели их тратить, а потому и была ему понятна.
  - Вот здесь я и живу... - тем временем произнесла попутчица, распахивая калитку палисадника дома. - Проходи!
  Пока хозяйка что-то делала на кухне, Бука открыл камод и в верхнем ящике под бельём увидел паспорт и небольшую пачку денег.
  - Хомутова Зоя Михайловна, 22 апреля 1916 г.р. - прочитал он. - Не замужем.
  - Значит, не врала... Это хорошо! - он сунул паспорт на место и отошел от камода.
  Обстановка в доме его не удивила: типичный сибирский дом, с печкой в центре.
  - Так, наверное, жили наши деды и прадеды... Ну, и что? Баба, как баба... И хорошо, что на всякие штучки-дрючки не разменивается... Может тут, покамест, и остановиться? - подумал он, осматриваясь. - Ладно, там посмотрим!
  Пока Бука размышлял, Зоя уже накрыла стол и переоделась в легкое декольтированное платье. Бука это тут же заметил и улыбнулся.
  - Лихо живёшь... - проведя головой по всему, что стояло на столе, заметил он.
  - Дак ить в буфете отовариваюсь! - она улыбнулась Буке зазывно. - Прошу!
  Бука налил себе и хозяйке по стопочке.
  - Ой, много льёшь, смотри, фулиганить зачну! - засмеялась она, запрокинув голову. - Ну, со свиданьицем!
  - А ты попробуй! - поддержал её игру по-своему Бука, поглядывая на грудь сверху декольте.
  Они выпили, закусили. Снова выпили. И только тут почувствовали, что на смену напряжению приходит возбуждение, которое ни он, ни она больше не могли контролировать.
  У них было всё просто: почувствовав, что ещё не насытились друг другом с первого раза, они терзали свою плоть до тех пор, пока не упали там, где закончили.
  - Мне давно так хорошо не было... - призналась хозяйка, гладя голое тело Буки утром.
  - Зойка, ты мне поможешь отыскать здесь одну семью? Семью Дубовцевых? - вдруг осмелев, спросил Бука. Он решил, что хозяйка, используя место, где работает и бывает много людей, может помочь ему найти семью Дубовцевых без особого для него риска.
  - Ежели ишшо останесси, помогу... - она ласково прошлась пальцем по его уху, но Бука недовольно мотнул головой.
  - Ну-ну, не переживай! У мене всюду знакомых пруд пруди. Оне для меня всё изделают! - она встала и начала одеваться. - Ты побудь здеся, отоспися... Я постараюсь, для тебя!
  Легкий воздушный поцелуй - и её не стало.
  Бука потянулся, встал, налил себе стопочку водки, выпил, закусил, а потом опять забрался а постель. В успех поисков Зойки он не верил, но её желание помочь оценил подложительно. Проснулся он от стука чашек на кухне.
  - Ну, вот, а ты беспокоилси! - хозяйка подскочила к своему любовнику, передала бумажку с адресом, и поцеловала его в губы нежно и долго. - Вот твой Дубовцев! Это недалеко, на окраине города. Завтра делай, што хошь, а сёдни - ты мой!
  И всё повторилось, как вчера.
  
  2.
  Утром хозяйка пошла на работу, а Бука решиил сходить по указанному адресу. Чтобы перестраховаться, он спрятался неподалёку и стал смотреть за тем, кто выходит из этого дома. Больше всего ему не хотелось, чтобы его Дубовцев не оказался тем самым верзилой, который однажды пленил его в белорусском лесу в начале войны и был свидетелем его предательства. Он уже не помнил, сколько времени прошло, час или два, пока из двери вышел высокий широкоплечий мужчина. Бука даже поёжился - слишком велико было сходство.
  - Ну и што? Мало ли на свете высоких и широкоплечих? - успокаивал себя он. - И што, все они Дубовцевы?
  Но вот мужик повернулся, посмотрел в его сторону. Невольно Бука пригнулся и взрогнул. - Чёрт возьми! Неуж-то это тот самый Дубовцев? Точно: его усы, руки-кувалды... Вот Ядрен-Матрён, надо же было так влипнуть!
  Он бы ещё долго копался в душе, но неожиданно что-то зашуршало за спиной.
  - Ну, што, гнида фашистская, так и будешь прятаться от меня?
  Этот голос Бука бы никогда и ни с кем не спутал - так он был ненавистен ему.
  - Я ведь хорошо помню, чем ты занимался в первый день войны и как сбежал к немцам! А ну, вылазь, гадюка, не то кости переломаю!
  Бука невольно вскочил от страха: он не ошибся - перед ним стоял его злейший враг! Это был тот самый Дубовцев, встречи с которым Бука так боялся.
  Огромная рука сибиряка-охотника, сжатая в кулак, так ударила по челюсти Буки, что ноги его сами собой оторвались от пола, а сам он отлетел на несколько метром в сторону, растянувшись во весь рост в траве.
  - Милицию! Халиганьё! Убивают! - закричали со всех сторон, а одна старушка даже укоризненно произнесла. - Взрослые мужики, а дерутся как пацаны! Постыдись бы!
  Но и Бука был не прост, годы подготовки в команде "Т" не прошли даром: как только Пётр склонился над ним, чтобы посмотреть, не убил ли он Буку, тут же получил удар ногой по шее. Этот удар его ошеломил: простояв несколько секунд, он рухнул на землю. Бука же, не дожидпясь, пока противние поднимется, бросился бежать по улице. Свернув в первый переулок, он кинулся в траву.
  Пётр, помотав головой, встал и показал кулак свернувшему в переулок Буке, крикнув в догонку. - Погоди, скоро ты у меня попляшешь, фашистский выродок!
  Только у дома Зойки Бука немного успокоился. Решив, что другого выхода, как бежать отсюда подальше, нет, он влетел в дом.
  
  3.
  - А там и до Америки рукой подать... - прроизнёс он тихо-тихо, но Зойке оказалось и этого достаточно, чтобы понять всё происходящее.
  - "Если наступишь на хвост тигра так, что он укусит тебя..." - неожиданно и громко произнесла она слова пароля, видя, как лихорадочно собирает вещмешок Любарский. - Ты что, забыл пароль? Забыл то, што тебе приказали сделать? А про команду "Т" тебе напомнить?
  Эти слова Буку просто парализовали: он как сумасшедший стоял и смотрел на хозяйку дома и не мог поверить, что именно она и есть тот самый связник и контролёр, направленный сюда руководством команды "Т".
  - Ты? - только и смог выдавить он, проглотив слюну от вида хозяйки - теперь она важно сидела на стуле, закинув ногу на ногу.
  - А почему бы и нет? - сигарный дым, пущенный ею прямо в лицо Буке, начал отрезвлять его. - Так ты думаешь или нет называть мне вторую часть пароля? Или прикажешь мне обо всём этом доложить штурмбанфюреру СС Шранке? Или сообщить в НКВД?
  - ... "То будет несчастье!" - кое-как произнёс он отзыв на слова пароля, отрезвляясь жестко-металлическим тоном хозяйки. - Так... это... ты?
  - Ну, што? Только раз получил по соплям и сразу сквасился? - это была уже не та милая желанная хозяйка для Буки: на стуле сидел его палач и представитель хозяина в женском обольстительном обличье. - Конечно... Тебе трудно представить... Баба... Да ещё с таким задом...
  Она закурила и с удовольствием наблюдала за Букой, медленно приводя его в чувство.
  - Шранке ещё тогда понял, кто ты такой... Слизняк мягкотелый! Для такого важного дела нужно было подобрать другого мужика... Да эти астрологи упёрлись: ты да и всё! Видишь ли ты - слуга этого Богомола...
  Издевательски произнося это всё, она внимательно смотрела на начавшего злиться Буку. - Потому и послали меня сюда. Я ведь давно наблюдаю за тобой!
  Она встала, взяла Буку за руку и посадила на стул, который только что занимала сама. Он покорно уселся.
  - Ну, чего ты испугался, дурашка? - Зоя гладила его по волосам. - Ведь за тобой же органы... Ты разве не знаешь, как они справляются со всеми неугодными?
  - Он... Он свидетель всего того, чем я занимался в начале войны! А это не прощается... - глухо и отрешённо произнёс Бука.
  - А кто сказал, что именно ему органы поверят? Свидетели ещё остались?
  - Кроме его друга, Мишки Тапошникова, по-моему, никого из особой 205 мотострелковой дивизии не осталось. И их бы не осталось, да попали они к партизанам!
  - Значит, если тебе первым на них капнуть... Пусть это они отмываются, ищут свидетелей! А ты схвати их за какую-нибудь контрреволюционную прапаганду или ещё что-нибудь... Пусть доказывают потом, что не верблюды! Главное, нанести удар первым! И немедленно, пока они не отнесли свои бумажки куда следует! А за тебя наши бумаги, да твой спасённый... Ежели што - заступится! Енто мы устроим в лучшем виде...
  Как-то незаметно Бука и сам уверовал в то, что говорила ему хозяйка. Волна любовной страсти вдруг охватила его и он, подняв её на рукии, понёс на кровать.
  Уже успокоившись от бешеной скачки на кровати, Бука лежал рядом с Зойкой и думал. - А что? Она во всём права! Я это делал столько раз, так что постараюсь ешё разок... Но уже для себя!
  Хозяйка тоже была довольна: она переломила ход дела, не дала агенту раньше времени покинуть поле битвы и получила награду в виде сексуально-садистских движений Буки, которые больше всего ценила в мужиках.
  - Так, значит ты моя напарница? - уже спокойно спросил Бука, увидев, что Зоя открыла глаза.
  - Ты бы лучше не валялся здесь и не ждал, пока тебя схватят, а упрятал бы за решётку этого гориллу!
  Она встала и начала одеваться, показывая, что разговор окончен.
  - Да, и давай, переезжай из гостиницы ко мне! - это был уже почти приказ. Одевшись, она подошла к нему и поцеловала в губы. - У него ведь есть жена и сын... А это развяжет ему язык больше, чем дыба! Ну, а если не скажет твой хозяин Богомола, есть, наконец, и его родители! Так что давай, не тяни время!
  Теперь Бука знал, что ему и как, надо делть, и восхищённо подумал - Да, мозги у этой бабы покрепче каната!
  На работе он настрочил донесение по всей форме.
  4.
  Новосибирск, май 1947 года.
  Пётр Дубовцев сидел уже восьмые сутки в следственном изоляторе.
  Сначала его посадили в камеру с уголовниками, которые тут же попытались сломить волю воинственного охотника: дело в том, что Бука это сделал специально, но и тут ошибся. Здоровенные кулаки и злость на тех, кто посмел его, героя войны, непонятно за что упрятать в тюрьму, быстро навели порядок в камере. Порядок свой, армейский.
  Тогда Бука посадил его в карцер, но и здесь, бунтарь-одиночка не сдался и всеми словами, известными ему,материал охранников и требовал встречи с прокурором.
  Почувствовав симпатию уголовников к этому неподдающемуся, Бука сделал очередной ход.
  В одиночке, в которую посадили Петра после карцера, была духота и сильная влажность. Пётр, уже привыкший к гораздо худшим уловиям карцера, чувствовал себя как на курорте и периодически барабанил в дверь, требуя встречи с прокурором.
  Неожиданно дверь камеры открылась, и в неё втащили длинного сильно избитого мужика. Что-то знакомое было в этом неуклюжем человеке.
  - Мишка, друг! А ты-то как очутился здеся?
  - Здорово, братан! Хрен тя в пятку... - прошептал Тапошников разбитыми губами. - Я уж и не чаял... свидимси ли ишшо!
  - Ах, ты, гадина! - Пётр поднялся и перенёс друга в место посуше. Тапошников начал кашлять, то и дело, сплёвывая кровь. - Кажись, я понял, кто тута всему зачинщик!
  Мысль, шальная до безобразия, мелькнула в мозгу Дубовцева. - Бука! Это, однако, его подлый почерк... Так, значит, это его работа! И, если бы не Мишка, сроду бы не догадался, чья рука тут шурует! Ах, ты, гнида болотная...
  И вслух уже продолжил. - Это Бука! Это он нас вместо себя подставил... Знать, скоро бум ждать встерчи! Топерича, кажись, я начал понимать всё... Ты, мразь, однако ошибку изделал: не надо было Мишку-то трогать, да ко мне подсаживать!
  И опять про себя. -Не зря мне батя сколько раз одно и тоже говорил: "Не верь ты ентой власти! Ишь, в ей сколько паразитов!" И правда, раз Бука-предатель здесь хорошо прижился, таких как он здесь навалом! А это значит, крути, не крути, а они своё всёравно возьмут... Бежать надо отсюда к чёртовой матери! Но как? Отсюда не убежишь... Да и Мишку разве бросишь? Так что... Всё! Однако, если ты к нам с хитростью, то и мы будем тоже...
  Так и не решив, как себя вести дальше, Пётр занялся тем, чтобы облегчить участь друга.
  Но и на этом новости не прекратились: его вызвали на первый допрос. За столом сидел Бука Любарский и ещё один такой же, но лысый, в френче защитного цвета. Бука что-то шептал ему на ухо, то и дело поглядывая на Петра.
  - Ах, ты, погань вонючая! - зарычал он, снова взорвавшись от взглядов Буки. - Гражданин прокурор, я официально заявляю, что этот Бука Любарский - предатель и полицай! Он в первые годы войны наводил немецкие самолёты на наши машины для бомбёжки, а потом служил у них полицаем!
  - Я ж говорил: этот заключенный не в себе! - шепнул Бука на ухо лысому в френче. - Вот так всегда! Прямо с первого дня в изоляторе... Требует прокурора, хулиганит, избивает всех, даже охранников... Меня объявил предателем... Вот погодите ещё немного и вас в неугодные или соучастники определит!
  - Вы говорите, говорите... - скрипучим голосом произнёс лысый в френче: ему льстило, что его называют прокурором. - У нас тут есть бумага... Неизвестный докладывает, что красноармейцы Дубовцев Пётр и Тапошников Михаил, незадолго до войны, неоднократно ездили в танковый полк 205 особой мотострелковой дивизиии с целью шпионажа в пользу Германии... Это и привело к его полному уничтожению...
  - Так это же он, Любарский! Его подлая работа... - закричал Пётр, сжимая кулаки и натянув цепь так, что она заскрипела, которой его приковали к стене, опасаясь необузданого характера заключенного.
  - Выписка из послужного списка политрука Любарского - гнусаво скрипя, тянул своё помощник прокурора, уже полупрезрительно глядя на воинственно настроенного Петра. - И везде он с 1941 по 1945 годы то в боевой части, то в госпитале... Даже награжден орденом за спасение высшего должностного лица...
  - Ах, вот оно што... Рука руку моет! - Пётр презрительно посмотрел на Буку и кивнул ему. - Все вы за одно!
  - А вот у вас не всё понятно... - лысый внимательно посмотрел на Буку и кивнул ему. - В Красной армии вы с Тапошниковым оказались до войны, потом - пропуск, а в конце войны - снова... Позвольте вас спросить, где вы были всё это вемя?
  - Да мы в партизанском отряде были всё это время! Спросите хоть у нашего командира отряда товарища Прибыткова! - Пётр был возмущён таким оговором. - Ну, и Бука! Ну и сволочь!
  - А этого в ваших бумагах не зарегистрировано! А, потому мы склонны больше верить следователю Любарскому! - и он благосклоннго улыбнулся Буке. - Убрать его!
  - Бука, сволочь! Сколь людей положил, собака! И ишшо улыбаетси! - отбросив охранников, он ринулся к Любарскому. - Убью своими руками!
  Удар по голове чем-то тяжелым оглушил его.
  Отправив охранников с волочившимся по полу телом Дубовцева, Бука налил стакан водки лысому в френче.
  - Я ж говорил, он психически ненормальный! - и подал стакан лысому. - И даже вас, товарищ прокурор, попытался опорочить!
  - Да уж... - лысый в френче чокнулся своим стаканом со стаканом Буки. - И откуда берутся такие? Ну, бывай!
  Распрощались они друзьями.
  А через месяц Петра Дубовцева и Михаила Тапошникова отправили в КАНлаг на лесозаготовки. Причём Дубовцева в кандалах под особым контролем.
  После неудачного решения вопроса с Петром Дубовцевым, не продвинувшим их ни на шаг к заветному ларцу, Зоя решила, что Бука должен залечь на некоторое время на дно, и больше Дубовцевых не трогать. Буке же была поставлена задача заняться утверждением своего авторитета, который сильно пострадал после заявления Петра Дубовцева. Кроме того, нужно было время для слежки за женой и сыном Дубовцева, в надежде на то, что они как-то откроют местонахождение родителей. После того, что произошло в камере изолятора на допросе, они оба были уверены, что горилла Дубовцев не откроет им место, где спрятан ларец.
  Неожиданно появилась и другая причина - Зоя забеременела. Пришлось Буке заняться оформлением их брачных отношений.
  5.
  Новосибирск, апрель 1948 года.
  - Ты когда заткнёшь рот Гришке? - кричал Бука спросонья на жену, которая качала в кроватке раскричавшегося сына. - Ну, что за жисть? Нигде нету покоя... И ента зараза орёть... Ты, понимашь, я не могу уснуть... А мне утром на допрос иттить!
  - Не надо было вчерась нажиратьси как свинья! - отвечала ему Зойка тем же. - Ишь, моду взял: чуть што не так, так он сразу же нажрётси водки, да так, што и до дому дойти не может! Завязывай с водкой, Любарский! А то пойду к твоему начальству жаловатьси на тебя, понял?!
  - Ну... Ты уже заговорила, как настоящая жена следователя... - уколол её Бука.
  - А я и есть твоя настояшшая жена, Любарский. Аль ты ужо забыл, зараза?
  - Да нет, не забыл... - Бука решил перевестти разговор в другое русло. - И ты пойдёшь жаловатьси на своего мужа, напарник? И как это будет выглядеть?
  - Ах, так? - Зойка сначала открыла рот, потом закрыла, соображая, чем бы можно было больнее ужалить Буку. - Тогда шевели задницей, твою мать! Работай над тем, што тебе приказано! Ищи ларец!
  - А я и ишшу... Всю зиму следил за Дубовцевыми... А они, зараза, как на зло, даже из дома не вылазят: работа - дом, дом - работа... И к родичам носа не кажут! Ну, как тут не запьёшь?
  - Ладно, остынь... - Зойка быстро сменила тактику: она уселась на колени к мужу и начала целовать его в губы. - Давай, арестуем мать и дитя, как "членов врага народа"?
  - Да ты што? - Бука сначала испугался, но потом что-то закрутилось в его голове. - А нам-то што это даст?
  - А то... Ежели матери сказать, мол, сын может и помереть ненароком... Как ты думашь, чо она будет делать? - Зойка улыбалась одним ртом, при этом глаза её были, как никогда жестоки.
  - И чо? - Бука не понимал, куда клонит напарница.
  - А то, што она продаст кого угодно, лишь бы сохранить жизнь сыну!
  - Ну, ты даёшь! - наконец, дошло до него то,, что хотела сказать ему эта жестокая женщина. - Ну, ты и змеища... Ну и сволочь... Так вот почему мне опять приснился этот Богомол!
  6.
  Новосибирск, следственный изолятор, апрель 1948 года.
  - Вводи их! - приказал Бука охраннику.
  Катя Дубовцева и Колька, прижавшись друг к другу, от толчка охранника влетели в камеру пыток, но, кое-как устояв на месте, выпрямились и взглянули в лицо Буке.
  - Итак, гражданка Дубовцева... - начал Бука, показав охранникам рукой, чтобы отобрали сына у матери. С трудом оторвав сына от матери, они отвели его к дальней стенке. - От вас будет зависеть, будем ли мы пытать вашего сына или нет!
  - За што вы нас взяли? Мы ничего плохого не делали! - заявила Катя, не отрывая взгляда от стенки, где стояла дыба, и куда вставляли руки Кольки.
  - Позвольте вам напомнить 1934 год, ваш побег из-под конвоя... Этого достаточно? - ехидно, и, как бы между прочим, произнёс Бука, обрабатывая пилкой ногти. - Может, вам напомнить, что за вами числится убийство охранника конвоя Синягина. Или вы этого не знаете? Или не признаёте? А это уже расстрельная статья...
  Вдруг Бука ударил по столу и закричал на Катю. - Мальчишку бы пожалела! Ведь сиротой может остаться!
  Катя опустила голову.
  - Ну, што ж вы молчите, гражданка Дубовцева? Не чего сказать? - его тон снова стал таким же, как был в самом начале. - Представляешь, Валов... Вот эта женщина убила вашего собрата, охраника, только потому, что он, всего-то, захотел приголубить её маленько...
  Он отвернулся от неё, разговаривая с охранником. - Разве это справедливо? Вот, и я говорю - не справедливо! Так надо дать ей почувствовать, што это за удовольствие, быть приголубленной охраной! Давай-ка, зови своих людей!
  - Только попробуй, скотина безрогая! - крикнул Колька, видя, как разрывают охранники платье и бельё на матери. - Только посмейте! Всех вас убью!
  - Валов, ты дай-ка этому щенку почувствовать, што такое боль!
  И Бука, кивнув охранникам, стал смотреть с садистским удовольствием, как насилуют жену его врага. Но и этого ему было мало: подойдя к Кольке, он крутнул колесо дыбы так, что кости у мальчишки затрещали и он потерял сознание.
  - Хорошо, хоть он этого не видит... - подумала Катя, услышав стон сына, закрывшего от боли глаза.
  Очнулась она от того, что на неё вылили ведро воды. С трудом шевеля ногами, она попыталась встать. Низ живота горел от боли, а ноги не слушались. Её подтащили к другой стенке, где стояла ещё одна дыба, и завели руки за спину.
  - Приведите в чувство щенка! - приказал Бука, ехидно усмехаясь.
  На Кольку тут же вылили ведро холодной воды. Он помотал головой, открыл глаза и прохрипел. - Я... убью... тебя... гнида!
  - Ну, што, гражданка Дубовцева, так скажешь нам, где ларец с Богомолом? - Бука ехидно улыбался. - Или ещё дать твоему щенку маленько боли?
  Он подошёл к колесу и крутнул: раздался хруст, треск и вопль... Голова Кольки медленно опустилась.
  - Оставьте его в покое, я скажк всё... - прошептала сухими окроввленными губами Катя.
  Бука тут же выпроводил всех охранников и подошёл к ней ближе. - Говори! Или я снова... Мне нужно знать, где зарыт Богомол!
  - Мне... это... не известно... Тайна... передаётся от отца к сыну... - с трудом произнесла она и опустила голову от стыда, что предаёт мужа из-за сына, а деда - из-за внука.
  - Я сейчас прикажу продолжить пытку вашего сына! Неужели вам его не жалко?
  - Не надо... Он ничего не сможет вам сказать... Это место известно только его отцу и деду... - слёзы на глазах душили её. - Я покажу дорогу к родителям, только отпустите сына!
  - Не-е-ет, мальчик - это наша гарантия... Оттого, што ни вы, ни ваши родители не обманут меня и не пристрелят из-за сосны... Нет, он останется здесь, пока я не получу ларец! Вот так-то...
  И Катя кивнула головой: кровь заливала её глаза и лицо. Возможно, потому она и не смогла рассмотреть, что Колька больше не двигается.
  В этот раз Зойка была довольна работой Буки. - Собирайся, поедем в тайгу по теплу... Я скажу в какой день!
  Бука даже не сопротивлялся.
  7.
  Зимовище Дубовцевых на Улуюле, май 1948 года.
  Четверо всадников ехали осторожно по тайге. Впереди ехал охранник Валов, ведя в поводу лошадь, на которой с завязанными руками ехала Катя, за ней - Бука и замыкала всю группу жена Буки с маленьким Гришкой на руках, завернутым в одеяло. Она привязала его к груди за лямки, так, что он не мешал ей управлять и лошадью и всей группой. Но Гришка и не думал слушаться: он то и дело закатывал такие концерты, что все птицы в страхе разлетались, а Бука зажимал уши от громогласного рёва. В добавок, он упорно портил Зойке пелёнки и одежду, требуя особого уважения к своей персоне.
  Буке пришлось взять с собой жену вовсе не из-за того, что она стала его начальницей, а потому, что только она знала каналы перехода границы, открытые для них. А та, ну никак не соглашалась ехать без Гришки! Вот и получилось то, что получилось.
  Бука был недоволен: Зойка в последнее время обнаглела и требовала от него всё чаще и чаще отчитываться во всех его действиях, что само по себе сильно било по самолюбию Буки. Особенно рассердился он, когда та начала допытываться по поводу того, жив Колька или нет. Бука, конечно, врал, но та догадалась, и сама, что мертв.
  - Ты, што, идиот, угробил мальчишку? - кричала она на него, поняв, как обстоит дело. - Да ента дура нас туда заведёт, што вообще никто и никогда не найдёт!
  Зойка не напрасно волновалась: теперь и она сама, уже как мать, понимала Катю, а потому приказала связать её по рукам и ногам каждой ночью и укладывать её перед костром на самом видном месте.
  Дежурили Бука с охранником по очереди каждую ночь. Катя даже и не пыталась бежать: она была всё ещё уверена, что Колька жив и от неё зависит, будет он жить дальше или нет.
  Солнце начало садиться, когда Бука со своей командой приехал к зимовищу Дубовцевых. На лай собак сначала выскочил Алексей с ружьём, а за ним и Вера с карабином в руке.
  - Эй, хозяева! - закричал Бука, прячась за Катю. - Видите сноху? Так вот: сын её, и ваш внук, у нас в изоляторе сейчас находится. Если вы нас убьёте, и его тут же убьют! Так што лучше опустите ружья и давайте поговорим по-деловому...
  - Ежели ты, паршивец, не отпустишь её, то я тебе все твои мозги вышибу! - крикнул Алексей, скрипя зубами от злости. - Ведь говорил же сыну, не верь этой чёртовой власти! Дак нет же, надо ехать в город... И сноха туда же...
  - Ты, дед, лучше брось дёргаться! А то ведь не ровен час, дам команду свернуть шею твоему внуку! - ехидно крикнул Бука. - Так што давай, поговорим по-деловому...
  - Отец! Они Петра схватили и в лагерь отправили! - крикнула Катя. - И нас с Колькой следом... Ежели бы не енто, никогда бы не привела их сюда... Простите меня!
  - Ладно, уж чо там... - Алексей опустил ружьё. - Эй, ты, там... Говори, чо хотел...
  - Покажи место, куды закопал ларец с Богомолом! - крикнул Бука, по-прежнему прячась от Веры.
  - Ишь ты... Ишшо один слуга нечистой силы объявилси... - усмехнулся Алексей. Впервые за всё время он колебался: Буке верил и не верил. В то же время Катю и Кольку ему было жаль. Что же касалось его самого, то за свою жизнь Алексей не переживал: пожил на свете и хватит! А вот что больше перевесит: жизнь близких ему людей или сотен чужих людей, погубленных такими же как и этот слуга Богомола, предстояло решить. И решать придётся сию минуту.
  - Отец... - заплакала Катя: она прекрасно понимала, какую проблему сейчас решает старший Дубовцев. - Пожалей Кольку!
  Горькая жалость к снохе и внуку вдруг охватила старое сердце охотника. - Да чёрт с ним, этим проклятым Богомолом! Петька, балбес, вырос до седины в волосах, а ума не нажил! Кому поверил? Этим?! А теперь вот расхлёбывай... И бабы правы: Колька не виноват в том, что эту заразу мой отец из Китая привез! Ведь, кроме Кольки-то Дубовцевых больше не будет... Хрен его знает, как с Петькой-то всё в лагере обернётся? Ведь вон многие рассказывают, что нет оттуда назад дороги никому... Так что же делать мне? Пусть род Дубовцевых вообще из жизни исчезнет?
  - Ладно, твоя взяла... - Алексей махнул рукой Вере, и та тоже опустила карабин. Мотая головой, она ему говорила: "Не верь им никому!". - Покажу, только отпустите женщин!
  Алексей по ошибке принял Зойку с малышом за такую же жертву, как и Катя, но Бука тут же воспользовался этой ошибкой.
  - Нет! Так не пойдёт! - нагло заявил он, направив на Зойку ружьё охранника. - Никого из женщин отпускать не буду - они заложницы! И вы оба, если хотите сохранить жизнь снохи и внука, подходите с поднятыми руками! Оружье бросьте на землю! В сторону и подальше!
  Махнув с отчаянья рукой, Алексей отбросил ружьё, матюгнувшись напоследок для очистки совести. То же самое сделала и Вера. Охранник, по кивку Буки быстро связал им руки.
  - Имей в виду, старый хрыч, ежели мы через четыре дня не вернёмся назад, твой внук будет расстрелян, понял? - Бука ухмылялся, считая, что всё теперь в его руках. - Чо тянуть? Седни и поедем!
  Вера и Алексей окинули взором своё жилище, в котором жили тихо и спокойно, пока... Вздохнув, они посмотрели друг на друга.
  Бука перехватил их взгляд: злость на весь этот чёртов род Дубовцевых, так охватила его, что он, хлестнув коня, подъехал к зимовищу и кинул спичку в сарай с сеном. Огонь, получив себе сухую ароматную пищу, тут же взметнулся вверх, охватив сарай, и переметнулся на зимовище. Лай, вой, визг собак огласил весь лес. Бука, довольный собой, плюнул в огонь и поехал в сторону, показанную ему Алексеем.
  8.
  Река Мана, май 1948 года.
  Знакомые очертания реки Маны Вера и Алексей увидели ещё издали. Оба вспоминали всё хорошее, что было связано с этими местами. Они по-прежнему верили в то, что Бука отпустит их и Кольку: просто опыта встреч с такого рода людьми у них не было, да и быть не могло, потому что даже в природе среди животных такого явления никогда не было. Ну, убивал хищник слабого, немощного или лишнего животного. Но ведь это было только для того, чтобы выжить самому и помочь выжить другим. Кроме того, хищник своего практически никогда не трогал. Ну, порычит, поугрожает. А здесь человек изобрёл небывалое - заложники, свои же, такие, как и он сам!
  Хотя у Алексея раньше было сомнение, то теперь сразу было видно, что Бука - человек непорядочный. А потому и прощались они с тайгой, небом, рекой всякий раз, как проходили знакомое им место. И Алексей и Вера уже давно подвели итог своей жизни и были довольны ею, им нечем было себя упрекнуть и совесть молчала. Вот только за то, что решили показать место, где запрятана нечистая сила, угрызения совести были. Но сейчас они оба не знали, правильно пступают или нет. Им было так противно от своей беспомощности против таких нелюдей как Бука!
  Меж тем, когда Бука подъехал к площадке, где был зарыт Богомол, Алексей сказал. - Вот здесь... В шурфу...
  Он уже давно понял, что ошибся по поводу Зойки, и что она была его сообщницей, а не заложницей. Но, по сути, это ничего уже не меняло. Просто было очень противно, что и среди женщин имеются такие же, как Бука.
  - Можешь убивать меня сразу, но копать я не буду! - твердо произнёс Алексей.
  Бука ухмыльнулся.
  - А ты? - спросил он Веру, которая тут же плюнула ему в лицо. - А-ха... Я так и знал. А вот ента лошадка будет!
  И он пихнул Катю ногой в сторону шурфа, так, что она плашмя животом упала на землю, разбив всё лицо до крови.
  - А ты какого чёрта сидишь? - свой наган он направил на Валова, который тут же спрыгнул с коня и схватил лопату. - Живо копать!
  Возможно, злоба на себя, что испугалась. Возможно, воспомнив особенно ярко о том, как вёл себя Колька в камере пыток, его повисшая голова, крики, родили подозрение, что Колька уже мёртв. Значит, все её жертвы оказались напрасными, да ещё она к тому же оказалась предательницей и погубила таких замечательных людей, заставили её изменить отношение к себе. Неожиданно, она вспомнила, как много лет назад, вот также охранник оскорбил её достоинство. - Эх, двум смертям не бывать!
  - Обманьщик! Я не буду копать для тебя и твоей шлюхи! - крикнула она. - Даже если ты убьёшь меня, как убил моего сына!
  Она вскочила и плюнула в лицо Буке.
  Бука, стерев плевок рукавом зеленой куртки, шагнул к ней и без размаха ударил рукоятью нагана по лицу. Катя, охнув, упала на бок и тут же снова начала подниматься.
  - А ты, дура, думала я твоего щенка оставлю живым? - засмеялся Бука. - Штобы он вырос и прикончил меня где-нибудь? Ха-ха-ха! Идиотка... Да, я прикончил его ещё в той же камере, где тебя насиловали охранники! Топерича мене можно сказать енто: место-то вот оно! А ты сдохнешь здесь, на ентом месте!
  И Бука выстрелил трижды в неё, наслаждаясь тем, как она умирала.
  Алексей, услышав всё это, рванулся вперёд.
  - Как же я, старый дурак, поверил этой гниде? - злость кипела в жилах Алекксея, не находя выхода, и он ударил ногой в пах Буке. - Штоб ты издох, падаль человеческая! Выродок проклятый! Будь ты проклят!
  Не успел он договорить, как что-то его заслонило от пули Буки, который выстрелил в него. Это была Вера. Она медлено сползала вниз под градом выстрелов Буки в её мужа. Даже в последний миг своей славной жизни, она тиха прошептала. - Я выполнила твой наказ, мама...
  Они так и упали вместе: Алексей внизу, а Вера - сверху, прикрывая мужа, будучи уже мертвой. Ни он, ни она так и не издали ни одного звука.
  Бука в гневе бил рукой по дереву: его заклятые враги умирали, но совсем не так, как он этого хотел! Ему было нужно, чтобы, умирая, они ползали на коленях, умоляя пощадить их жизнь, а он их пинал, пинал, и медлено убивал издевательствами их жизнь!
  - А ты што, сука, сидишь? - крикнул он на Зойку, но, увидев дуло её нагана, направленного на него и её злые главза, быстро дал ходу назад.
  - Остынь! Ишо шаг, и ты ляжешь рядом с ними, понял?
  Бука тут же понял - она не шутит.
  - Ить это я знаю, как перейти границу, а ты - нет! Давай иди и делай своё дело! - и, как ни в чём не бывало, начала кормить раскричавшегося Гришку грудью.
  Охранник копал землю, а Бука с наганом стоял над ним и смотрел, как он копает. Немало прошло времени, пока лопата не ударилась обо что-то твёрдое.
  - Тихо, не повреди! - крикнул Бука охраннику. - Обкапывай его обкапывай! Да не лопатой, а руками!
  Сердце рвалось из груди Буки: ему мерещился ларец, в котором находились невероятные сокровища. Но тонкая струйка искрящегося красного воздуха выпорхнула из ларца. Не в силах стоять и смотреть, он спрыгнул вниз, схватил ларец и открыл. На дне ларца находилась брошь в виде Богомола с рожками - антеннами, и глазами из розового камня. Из треугольной головы Богомола пошли струйки красновато-розоватого воздуха. Меж тем самая большая струйка раздвоилась: один конец её полетел к Буке, а другой - к охраннику.
  Удар по ушам ошеломил Буку, да так, что он чуть не упал на колени, и тут же он услышал металлический голос. - Ты почему так долго шёл?
  Металлический голос был ему знаком: так разговаривало с ним рогатое существо в виде Богомола во сне, требуя немедленного освобождения из плена. - Я без крови так ослаб... Убей охранника! И возврати меня на Восток! Мне так надоела ваша страна, из-за таких, как эти ваши Дубовцевы!
  Жуткий, панический страх вдруг разлился по всему телу Буки и он покорно ответил. - Слушаюсь и повинуюсь, повелитель!
  Меж тем охранник зачарованно смотрел на брошь и вёл себя, как глупая скотина на пастбище: шёл к нему, мотая головой и пуская слюну изо рта.
  - Даже и думать не смей! - крикнул ему Бука, направляя на него наган. - Это - не твоё!
  Но было уже поздно: охранник вытащил нож. Бука едва успел нажать на спусковой крючок, так быстро пальцы охранника оказались на его шее. Два выстрела и охранник замертво упал на землю. Тонкая струйка от Богомола, краснея на глазах, медленно кружилась над его телом.
  Когда Зойка нашла Буку на дне шурфа, тот стоял с ларцем и ошелело смотрел на неё.
  - Чо стоишь? - приказал он, жестким металлическим голосом. - Бери верёвку и вытаскивай меня!
  Зойка и сама не поняла, что произошло: приказной тон, требующий беспрекословного подчинения, металлический голос, которого у Буки никогда не было... Но её подсознание вдруг подсказало. - Всё! Роли переменились! И не спорь с ним больше!
  Схватив верёвку, она начала вытаскивать Буку, понимая одно - спорить с ним сейчс опасно для жизни. А потому, не обращая внимания на орущего Гришку, тянула она мужа из ямы изо всех сил.
  - Ну, ты хоть одним глазком-то дай взглянуть на то, што в ларце! - она не приказывала, она - упрашивала.
  И Бука это понял. Покопавшись немного, он открыл ларец: брошь в виде Богомола с рожками-антеннами и розовыми большими глазами так и заблестела на солнце. Тонкая струйка розовато-красного цвета, искрясь по воздуху, поплыла к Зойке.
  - Ну, поглядела и будя! - Бука был доволен: рабское повиновение всё-таки ему было оказано Зойкой.
  Зойка от визга, хохота и свиста в мозгу, а также нестерпимого сияния зажмурилась и даже прикрылась рукой. Гришку она в это время вообще не слышала.
  Меж тем крохотное насекомое с длинным хоботком и большим брюшком, спрыгнув с ветки сосны на её куртку, медленно начало подниматься вверх, перебирая лапками, пока не достигло шеи Зойки. Она даже не почувствовала, так тонкий хоботок впился в её кожу за ухом.
  Очухалась она через несколько минут, после того, как Бука закрыл ларец. В паническом страхе, она тут же прониклась величайшим уважением к существу в ларце.
  Бросив всё, как есть, Бука и Зойка с Гришкой на двух лошадях направились на Восток. Ларец с Богомолом Бука разместил на своей лошади, и, ориенируясь по компасу и карте, вёл свой маленький отряд к намеченной цели. За ним ехала Зойка с Гришкой, ведя одну лошадь в поводу на всякий случай. Так решил Бука. Теперь Зойка с ним вообще не спорила.
  
  Глава 3 Рассказ Анисьи. По разные стороны жизни
  
  Новосибирск, родовой дом Дубовцевых, август 1988 года.
  - Ну, што, не выдержал? - я вздрогнул от того, что рука бабы Нисьи легла мне на плечо. - Вот и я, так же как и ты, не выдержала! Прочитала ентот дневник, когда нашла его, у Степана... Пётр был тяжело ранен и муж не решился ему показать его. Оказывается, Степан подобрал его ещё там, на утесе спящего великана на реке Мане. Ну, где сшиблися в последней схватке твой отец и Бука!
  - Так вы знаете, што дальше было?
  Как-то незаметно вокруг нас собрались все, ожидая необычного рассказа.
  - Знаю, конечно: Степан всё рассказал! - она вздохнула и присела рядом. - Много он рассказал со слов самого Петра, ведь ему, Петру и Мише Тапошникову довелось встретиться а КАНлаге...
  - Анисья Рудольфовна, если можно, расскажите и про моего мужа! Ведь до сих пор я не знаю, почему его в лагерь отправили, ведь они с Петром не были предателями.
  - Марфа Микулишна, в этом дневнике Буки Любарского ясно сказано, почему оба они, ваш муж и мой отец оказались в лагере. - я показал на дневник Буки Любарского. - Буке нужен был ларец, а о том месте, где он был спрятан, знали только мужчины рода Дубовцевых. А Михаил был свидетелем, как и мой отец, предательства Буки. Поэтому он и убрал их туда, откуда не возвращаются...
  Аня обняла бабушку, которая то и дело прикладывала платочек к глазам.
  - Прости, Анисья... - рука Марфы Микулишны нежно опустилась на жилистую и сухую руку бабы Нисьи. - Я помешала тебе... Расскажи...
  -Ну, хорошо... Тогда с этого и начну!
  1.
  КАНлаг, декабрь 1947 года.
  - Петь... Мне хана... Это туберкулёз! - прохрипел между кашлями и сплёвываниями кровью Михаил. - Вы бы... со Степаном... держались... от меня... подальше!
  - Ага, дождёсси! - Пётр прижался к нему поближе. - Отодвиньси от тебя, так тут же выкинут твою персону ко входу барака...
  Пётр был прав: как только появились первые признаки туберкулёза у Михаила, так сразу двое заключенных подошли к нему и без разговоров потащили его к выходу. Благо, что Пётр тут же обнаружил пропажу друга и догнал "санитаров". Ударив одного, потом другого всего по разу, он отбил друга, харкающего кровью, и положил рядом с собой. В тот же день, Степан Воскобойников, с которым они подружились в первый же день по прибытию в КАНлаг, узнав, что Михаил смертельно болен, лег рядом с ним с другой стороны. Теперь уже никто не решался напасть на Михаила.
  - Держись, Миш! Ить и не такие передряги пережили! - уговаривал Пётр друга.
  - Петь, слышь... - тихо произнёс Михаил, на время, очнувшись из небытия. - Обешшай мене... Пусть твой Колька... женитси на моей Людке! Ежели сам жив останесси!
  - Ты чо, Мишк? - Петр улыбнулся. - Сдурел под старость лет? Как жо я могу поручитьси, ить енто дело полюбовное!
  - Ну, ты хоть познакомь их... А оне сами...
  - Ну, енто обешшаю, но не более!
  - Спасибо Петь... Прошшай... - уже совсем тихо добавил он, улыбнувшись другу на прощание.
  Умер он утром. Его закоченелый труп как и лежал между друзьями до подъёма...
  
  Марфа Микулишна откровенно плакала. Собственно, вытирали слёзы все, кроме отчима: тот не выдержал и ушёл курить на улицу. Ему понадобилось самому как-то справляться с такого рода воспоминаниями.
  Мы с Аней обняли Марфу Микулишну, а моя мать взяла её за руку.
  - Но ведь, в конце концов, всё так и получилось... - сказала моя мама, гладя её руку. - Пусть это были не Колька и не Людка. Значит, он всё-таки предвидел это!
  Баба Марфа разревелась ещё больше, что-то шепча про себя. Потом выпрямилась, вытерла слёзы, погладила нас с Аней как маленьких по головке и улыбнулась.
  - Значит, так оно и должно было случиться! - она ещё мигала и часто вдыхала воздух, но уже не плакала, а улыбалась. Лишь потом я вспомнил, что шептала тогда бабушка Ани.
  Она говорила. - Значит, всё-таки туберкулёз! Говорила же я ему... Сто раз говорила - одевайся теплее!
  Марфа Микулишна взяла бабушку Нисью за руку. - Прости, Анисья... Продолжай дальше!
  2.
  КАНлаг, март 1948 года
  Петру стал сниться Богомол, который дразнился и улыбался. Из чего он сделал вывод. - Кто-то собирается опять ему помогать! Значит, мои родные находятся в большой опасности!
  - Стёп, а Стёп... Знаш што, давай-ка готовитьси к побегу! - сказал он другу. - Ты, пока присмотрись-ка к охранникам, может кто-то нам и поможет!
  Между тем сны с Богомолом стали всё ярче и более болезненными. Особенно Петра задел один из них: эта паскуда извещала его, что скоро Бука расстреляет всю его семью, даже Кольку не пощадит! Будет на Мане и освободит его, Богомола, чтобы снова сбежать с ним на Восток.
  Всё бы ничего, но вслед за этим ему впервые за много лет приснился Ли Чен. Он сказал. - Богомола заставлять слуга его освободить. Беги лека!
  - Ну, ты сегодня и дал! - сказал ему Степан в то утро. - Так матерился, как никогда. Что опеть нечистая сила приснилась?
  Пётр, скрежеща зубами, кивнул головой. Утром, перед посторением, когда они остались одни, сказал. - Всё, готовься. За эти две недели весенних, мы должны найти подходящий случай! А как у тебя с Рексом?
  - Да, ничего. Не пойму, вроде привязался он ко мне, но может и запросто глотку перегрызть!
  Это касалось немецкой овчарки по имени Рекс, с которой подружился Степан.
  Утром одного из этих дней Пётр и Степан твёрдо решили. - Или сегодня, или никогда!
  Когда их бригаду на лесозаготовках развели по рабочим местам, им сразу же повезло - их поставили вместе. Участок, выделенный им, был всего в двух-трех километрах от реки Кан, на которую и рассчитывали друзья при организации своего побега, хотя и знали дурную репутацию этой реки. Это была река - сюрприз: она могла в любой момент провалить того, кто шёл или плыл, вдруг образовав воронку, неизвестно откуда, и засосав его. То у неё появлялись ложные берега, на которых гибли не только люди, но и животные. То ещё что-то, чего никто не ожидал от неё. Именно потому и не охраняли здесь лесозаготовителей, зная, что нормальный человек через Кан в этих местах никогда не пойдёт! Конечно, ещё рассчитывали на таких собак, как Рекс, которые разорвут беглеца ещё до реки.
  До обеда друзья валили одно дерево за другим, показывая охране, что трудом решили исправить свою "преступную" репутацию. Но, как только была дана команда на обед, оба они упали под ветки ели, сваленной ими и поползли, перемещаясь ко второй, третьей... Увидев, что охранники на них не обращают никакого внимания, они прыгнули в снег и поползли, пока не достигли края оврага. Прыжок через дерево - рывок по снегу, снова прыжок и снова рывок. И так без конца, пока не пришлось катиться по склону оврага, получая ссадины от пеньков молодых и сломанных деревьев. Снега в овраге было так много, что можно было просто провалиться по горло, а там...
  Так что катились они, получая ссадины на руках и ногах, а чаще всего - на спине и животе. Затем бег и снова снег, а потом опять прыжок - рывок...
  Хватились их примерно через час: обед кончился, и нужно было идти на построение. При перекличке оказалось, что "ударников" -то и нет! Охранники, ехидно улыбаясь, пустили тогда по их следу Рекса, а сами, надев снегоступы, не спеша пошли по чистым местам, обходя глубокие ямы и овраги.
  Пётр и Степан бежали уже около часа, проваливаясь в глубоком снегу и выбиваясь из сил. Обернувшись, Пётр заметил, что Степан бежит как-то странно, зажимая правый бок рукой, и всё время отстаёт. Большое кровавое пятно проступило через одежду.
  - Давай скорее! - крикнул охотник другу. - Вон река уже видна!
  - Петь, хоть убей, но больше не могу! Хошь - беги один! - ответил тот и упал прямо на снег.
  Но тут Пётр увидел чёрное пятно, похожее на маленькую точку, перемещающееся по их следу.
  - Рекс! - подумал он и, подбежав к Степану, с трудом закинул его себе на плечо.
  Что такое этот Рекс, Пётр хорошо знал. Однажды один из них попытался бежать прямо из колонны. Так вот этот Рекс, догнал его и тут же свалил на землю, сомкнув свои железные челюсти на его шее. Рекс получили награду, а труп бедняги разорвали дикие животные.
  Наметив у берега большое дерево, Пётр тащил друга на себе, делая сначала большие прыжки, потом - шаги, а затем стал часто-часто семенить ногами.
  А точка уже превратилась в собаку. И что это за собака, оба друга хорошо знали. Хуже всего было то, что вслед за ней, появились и охранники.
  На Кане шёл ледоход и по нему плыли и льдины и деревья. Не дожидаясь, пока подплывёт подходящая льдина, Пётр увидел приплывшее к берегу дерево и положил Степана на комель его, а сам начал толкать дерево в воду комлем вперед. А Рекс тем временем становился всё ближе и ближе. Когда же Пётр столкнул дерево в воду, Рекс их настиг, и сходу прыгнул на Петра.
  Степан, видевший Рекса, выставил руку вперёд, как бы защищая своего друга, но пёс всё же прыгнул. Вся сила Рекса пришлась по Петру: от удара овчарки он качнулся, и, не удержавшись, полетел в воду. Но и Степану пришлось несладко: рука его оказалась в пасти Рекса, который чуть не опрокинул его. Каким-то чутьём пёс вдруг понял, что это рука друга и опустил её. Так и стоял он на дереве, не зная, что делать дальше: долг говорил, что нужно разорвать их на части, а дружба - запрещала. Потому стоял и скулил, пока выстрелом одного из охранников не был свален прямо на Степана.
  Обливаясь кровью, Рекс вскочил, и отпрыгнул на берег.
  - Рекс, дружище! - Степан протянул ему окровавленную руку. - Пойдём с нами! Ты, думаешь, они тебя поймут? Да они пристрелят тебя только за то, что ты отпустил нас! И никакие заслуги не помогут.... Пойдем с нами! Идём, дружище!
  Рекс колебался: он скулил, махал как дворняжка хвостом, разрываясь, между долгом и дружбой. Выстрел охранника разрешил спор: Рекс дёрнулся и упал в воду.
  Пётр, вынырнувший из воды, всё видел и слышал. И, схватив тонущего пса за ошейник, метнул его на дерево к Степану. Затем уперся ногами в грунт и оттолкнул дерево в стремнину. Степан, охнув от резанувшей боли, всё же успел схватить Рекса за ошейник и не дать ему упасть в воду. Теряя сознание, он подтянул к себе большую голову собаки.
  Дерево плыло по фарватеру, в который и направлял его мокрый от купания в ледяной воде Пётр, выбравшийся на ветки. Прикрываясь ими от пуль охранников, он направлял дерево всё дальше и дальше от берега.
  - Что-то произошло... - подумал Пётр, видя, как охранники вдруг перестали стрелять по нему. Ухмыляясь, они показывали друг другу что-то на другой стороне Кана.
  Он повернул голову, и мороз пробежал по его спине. - Волки! Так вот почему они перестали стрелять! Да... Двое раненных и ни одного ружья против стаи волков весной... Нам хана!
  Неожиданно взгляд его упал на руку Степана, которая из последних сил не давала упасть Рексу в воду. Подтянувшись на ветвях дерева, он двумя руками вытащил на ветки овчарку, которая могла только смотреть на него своими большими карими глазами. Пётр и сам не понял, что с ним произошло. Только после этого он вдруг решил, что нужно выжить, во что бы то ни стало! И, опустив руку в воду, он начал ей отгребать в строну от противоположного берега и волков. К тому же он вдруг обнаружил, что во время манёвров по дереву был ранен в ногу, которая плохо стала слушаться и всё сильнее мёрзла.
  - Этого мне только не хватало! - подумал он и, оторвав кусок рубахи, сделал жгут, наложив его выше раны. Кстати, это напомнило ему и о том, что пора посмотреть раны у товарищей.
  Степан был без сознания. Пётр, открыв остатки рубахи, тут же увидел в правом боку огромную рваную рану, через которую виднелись кишки и сочилась кровь. Окунув руки в ледяную воду Кана, Пётр обмыл их и начал заталкивать кишки обратно. Разорвав свою рубашку, он обвядал полосками руку Степана, а самого положил на ветки повыше от воды. Плечо он также заткнул на время куском рубахи.
  - Ты уж прости, дружище... Но мне ить и твои раны-то надо посмотреть... - Пётр разговаривал с Рексом, а сам осторожно разжал руку Степана, сжимающего ошейник собаки. - Вот так-то будет получче... Ты, давай, зубишши-то свои уйми, пока я не обработаю твою рану...
  Уши пса шевельнулись и опустились, а умные глаза непрерывно следили за каждым его движением, и только хвост дружелюбно шевельнулся. Пёс был ранен в грудь, и рана была серьёзной. Как смог Пётр перевязал его и только после этого, Рекс, скуля, потихоньку подполз к Степану и прижался к его боку.
  - Молодец, Рекс, молодец! -Пётр оценил дружбу пса к Степану по достоинству, а потому говорил от души. Рекс понял его и шевельнул дружески хвостом.
  Только теперь у Петра появилась возможность спокойно оценить обстановку. Во-первых, охранники ушли докладывать, что беглец направляется к берегу, где его ждут волки, которых становится всё больше и больше. Во-вторых, раны он перевязал, а дерево идёт по фарватеру. В-третьих, сколько пройдёт это дерево времени, он не знал. Учитывая все факторы, Пётр решил, что будет управлять им, пока сможет!
  Очень хотелось есть и спать, но Пётр, зная, что этого делать нельзя из-за того трудного положения, в котором он оказался, сделал из трёх веток подобие весла и управлял деревом по слуху: если дерево приближалось к какому-то берегу, то волки выли громче, если выли тише, значит он уходил от берега. Кроме того, по шуму воды охотник узнавал перекаты и поворты, пытаясь своевременно принять меры, чтобы оказаться на фарватере. Опасность сейчас была очень велика: уже с двух сторон реки за ним следили волки - четвероногие хищники, а с утра к ним присоединятся и двуногие хищники: Пётр не исключал погони.
  К утру, измученный за ночь, Пётр едва понимал, что делает, уже автоматически направляя дерево по фарватеру. Поэтому он не сразу понял, что берега стали другими: они стали круче, скалистыми с большим количеством нависающих утёсов.
  - Значит, труднее для волков... - тихо произнёс он высохшими губами, ещё даже не совсем поняв смысла того, что только что сказал. И вдруг искра надежды вспыхнула в его воспаленном мозгу, когда он понял, что сказал, и тут же погасла. Но он уже высматривал такое место, чтобы никакие волки, ни четырехногие, ни двухногие не смогли их найти.
  
  3.
  Пётр и сам не поверил тому, что видит такое место: справа большой грядой непрерывно свешивались над водой утёсы, но потом вдруг расступились, открывая небольшое местечко с небольшой пещерой и полянкой, а затем снова начали нависать.
  Превозмогая боль во всём теле и, особенно, в ноге, Пётр заставил себя усиленно работать, и дерево двинулось, сокращая расстояние между намеченной целью и им. И всё же Пётр не смог туда попасть, куда хотел. Видя, что его усилия могут быть напрасными, он спрыгнул в воду. К счастью, вода оказалась ему по горло. Дернув дерево изо всех сил на себя, он подтянул своё судно к берегу.
  Степана Пётр перетащил первого, затем взял на руки Рекса и положил рядом со Степаном. Дерево, которое так долго служило им судном, столкнул в реку, чтобы избавиться от него.
  Ещё не веря в своё спасение, Пётр одного за другим перенёс друзей в пещерку. Не в силах больше стоять на ногах, он упал рядом со Степаном. Рекс, как и в прошлый раз, приполз греть друга своим собачьим телом.
  Проснулся охотник от того, что кто-то лизал его рану своим шершавым языком. Подняв голову, он увидел Рекса. Своей тяжелой рукой, охотник погладил голову собаки.
  - Спасибо, дружище! - сказал он тихо. - И за то, што пощадил нас, и за то, што спасаешь щаз!
  Вставать было очень тяжело: всё болело, тело ломило, голова была тяжелой, как после пьянки. Пётр и сам не знал, сколько он спал, но это ему очень помогло: голова, хоть и кружилась, но работала. Рекс тем временем зализывал раны Степану.
  - Может голодовка и к лучшему, при таких-то ранах! - подумал Пётр и начал осматривать пещеру. - Но рана у Степана слишком опасна. И ниток нет, и иголок нет... Чем зашить, один бог знает!
  Но тут ему в глаза попался небольшой кедр, изогнутый вкривь и вкось. Но ствол у него был с кулак. И шальная мысль ударила в голову беглеца. - А што ежели попробовать?!
  Осмотрев внимательно кору дерева, он быстро нашёл янтарный шар из смолы, липкий и пахучий. Аккуратно соскоблив его, Пётр пошёл в пещеру.
  У Степана был жар. В бреду он то и дело звал Анисью. Из рассказов друга Пётр знал, что это его жена и познакомился он с ней перед войной. Они поженились, пожили немного вместе в Проскоково, но в начале войны он ушёл на фронт, попал в окружение и немецкий лагерь, из которого сбежал к своим. Да свои-то встретили его хуже немцев - не поверили, отправили в лагерь, но теперь уже свой. Так и оказался он в КАНлаге. Как это ни странно, своих лучших друзей - Петра Дубовцева и Мишку Тапошникова он нашёл именно здесь. Единственно о чём он жалел - это было то, что мало пожил со своей любимой Анисьей, а потому в бреду и звал её к себе...
  Перетащив Степана в самое светлое место, Пётр оторвал тряпку, слегка присохшую к телу. Хорошо намазав оба края тряпки смолой, а также вокруг раны, он стянул рану и наложил смолистую тряпку так, чтобы края раны не расползались. Завязав рану тряпичным бинтом, он осмотрел результаты своей работы.
  - Однако, ничего ишшо... - теперь он знал: смола не даст развиться заражению и подложил Рекса к Степану. - Ну, Рекс, давай, друг, грей его! А я пойду, посоображаю...
  Умный Рекс тут же пододвинулся к Степану, словно понял, что от него требуется.
  Меж тем, охотник уже стоял у того самого дерева, на которое он ещё недавно положил свой глаз. Снова осмотрев пещеру, он понял, что они попали в каменный мешок, которых в Сибири бывает немало. Только в этом мешке с одной стороны была вода, с другой- пещера, а с боков - отвесные камни. и лишь там, где стояло бедное дерево, стена была ниже и уходила вверх под углом примерно в сорок пять градусов. Плохо было одно, кедр был тонким там, наверху. Плохо, потому что на своём опыте он знал, как хрупки бывают ветки у кедра и сосны, и могут обломиться в любую секунду.
  Первая попытка оказалась неудачной: поднявшись на два с половиной метра, Пётр неосторожно наступил на сучок слишком сильно и полетел вниз, ломая на своём пути все ветки. Охнув, он потёр ушибленное место.
  - Однако, умней надо быть! - только и сказал он, отдышавшись и подойдя к кедру для следующей попытки. - Забыл, чему учил отец!
  Теперь он полз по дереву вверх, как кошка, прижавшись к нему всем телом и держась двумя руками за дерево, осторожно и медленно перехватываясь или перенося ноги так, чтобы всегда были три точки опоры. Так он поднялся до вершины каменной стены: там утёс неровными ступенями опускался под углом под сорок пять градусов. Ухватившись за гребень утёса, охотник осторожно перенёс всю тяжесть своего тела на руки и подтянулся.
  Слабость, перемешанная с радостью победы, подействовала на него как курево, вкус которого он вдруг ощутил на губах, хотя давно не курил. Как он оказался на вершине утёса и сам не заметил. Увидев раскидистые кедры, бегдец стал искать шишки, в изобилии лежащие на проталинах. Набив живот орехами, отдохнув, он набрал их для Рекса и Степана. Но, даже питаясь орехами, беглец не забывал об опасности, постоянно следя за всем вокруг, особенно всматриваясь в следы в снегу и на земле. Петр знал - их будут искать и волки и люди.
  Пройдя пологую часть утёса, охотник поднялся на северовосточный склон, покрытый снегом. И тут же увидел чёткие следы от снегоступов двух человек из охраны и следы собаки. Они упорно шли вдоль реки, то поднимаясь, то опускаясь к реке.
  - Утренние, однако... - подумал он. - Сейчас полдень. Значит, скоро вернутся!
  Превозмогая боль и усталость, он поднялся до перевала, откуда открывался красивый вид на долину, окруженную со всех сторон горами. Где-то вдали виднелась тоненькая струйка дыма.
  - Хорошо, однако... - тихо произёс он. У нормальных городских людей это прозвучало бы примерно так. - Хоть один охотник, да есть! Дай бог, чтобы это был наш знакомый...
  Прикинув у уме, сколько времени займёт спуск в долину и обратный подъём, охотник начал спускаться, понимая, что к вечеру должен быть на этом месте.
  - Плохо, однако... - сказал беглец сам себе, что в переводе на нормальный язык, означала. - Не обманывай себя: охранники - профессионалы в своём деле. И с ними собока. Значит, к вечеру вычислят! А поэтому риск очень велик. Но если не рискруть, Степан может замерзнуть. А с ним - не подняться по кедру. Тогда попадёмся оба. Так что надо идти на дымок, может что-то и найду!
  4.
  Спускаться всегда тяжелей, чем подниматься. Особенно, если ты ранен. Каждый твой шаг отдаётся болью в ноге. Но охотник терпел, заставив себя привыкнуть к этой боли.
  Только через три часа он подошёл ближе. У костра маячила старуха, а возле неё, куря трубку, сидел старик с ружьём. Пётр выглянул из-за сосны, чтобы лучше рассмотреть старика, но совсем рядом, прожужала пуля и грянул выстрел.
  - Однако, давай-ка, выходи, паря... - услышал Пётр.
  Пётр поднялся. В десяти шагах от него стоял старик, а из дула его ружья вился дымок. Старик внимательно посмотрел на беглеца, наклонил голову налево, потом - направо, крякнул и вытащил трубку изо рта.
  - Акимка, чёрт старый! - прохрипел Пётр, улыбаясь во весь рот. - Ты чо, не узнал меня?
  - Ага,, раззи узнаш тебя, однако... - старик начал улыбаться, медленно приближаясь к Петру. - Бородишша-то как выросла, да седа стала, паря... Эй, старуха, готовь нам чо поисть... Петька шибко старый стал...
  Улыбка его тут же погасла, едва он увидел рану на ноге и лагерную телогрейку на арестантской одежде. И подтолкнул Петра к огню. Нырнув в чум, принёс бутылку и два стакана, в которых тут же налил водки: полный стакан Петру, себе - немного.
  - Пей, паря... - это, к примеру, означало так. - Я всё понимаю. Не такое нынче видел! Люди совсем озверели: кидаются друг на друга. А из-за чего? Не понятно! В лагеря понасажали хороших людей. Тайга плачет! Нельзя так - люди не звери! Даже звери сами себя не уничтожают. Так почему же люди так поступают? Ты спасся, убежал. Тайга помогла! А потому пей огненную воду и набирайся сил!
  Старуха принесла мясо, удивлённо смотря на своего мужа, подумала. - Он так много ещё никогда не говорил! Видно важный гость пожаловал...
  Акимка нырнул в чум и на этот раз принёс баночку какой-то мази, присел возле ноги и оторвал от раны присохшую тряпку.
  - М-м-м... - промычал Пётр и только сейчас почувствовал, что выпил стакан водки. Внутри стало тепло.
  Он видел, как колдовал Акимка над его ногой, смазывая мазью одну за другой раны, но не обращал на это уже никакого внимания. Захотелось, есть, и он с удовольствием впился своими зубами в поджаренное на костре мясо.
  - Акимка, мне нужна твоя помощь, однако... - сказал Пётр, икнув от сытного ужина. - Мы с другом бежали из лагеря.
  Акимка, ничего не сказав, исчёз в чуме на секунду и снова появился с ружьём за плечами, запасом патронов, несколькими оленьими шкурами и верёвкой. Передав всё Петру без всяких слов, он так же вытащил из кармана кремень и мазь, и вложил их в руки охотника. Но больше всего удивила Петра Акимкина старуха: она подала ему небольшой котелок, топор и две ложки, а так же свёрток сухой рыбы. Охотник обнял стариков и поклонился им.
  - Однако, за всё спасибо! - он повернулся и, сделав несколько шагов от них, снова повернулся к ним. - Вы бы уходили отсюда. Охранники вас не пожалеют за то, што нам помогли!
  Старик лишь улыбнулся ему в ответ и ничего не сказал, а старуха махнула ему рукой. - Иди!
  - Ну, как знаете, я вас предупредил! - только и успел сказать он им, повернулся и пошёл. К его удивлению былой боли в ноге не было! Ещё раз повернувшись, он поклонился до земли обоим старикам. А они, как ни в чём не бывало, снова занялись своим делом: старуха возилась у костра, рядом сидел старик и, тихо улыбаясь чему-то и покуривая свою трубку.
  На самом перевале охотник скорее почувствовал как зверь опасность, чем её увидел. Прижавшись к камням, он зарядил ружьё пулями и начал внимательно осматривать местность. И не зря: двое охранников, идя по его следам, спускались с утёса к тому камню, с которого он и начал свой путь наверх к перевалу. Собака то и дело лаяла, показывая им, что надо спускаться.
  Неожиданно Пётр снова почувствовал себя, как тогда, в сорок первом, на войне и вместе с этим чувством откуда-то пришли кошачья мягкость и упругость вперемешку с тигриной силой и храбростью.
  - Эй, вы! Лучче уходите отседа по добру, по здорову! - крикнул он им.
  "Рыжая сволочь" с разворота без предупреждения выстрелил на голос. Пуля ударилась о камень, за которым сидел охотник, а второй тут же спустил собаку с криком: "Фас!"
  Пётр нажал на курок и "рыжая сволочь", взмахнув руками, полетел, кувыркаясь, в холодные воды Кана. Второй охранник всё же успел выстрелить по беглецу. Пуля взвизгнула и поцарапала щёку. Но Пётр уже не обращал на это никакого внимания. Он целился во второго охранника, который тут же благоразумно спрятался за камень. Наконец, он высунулся, и пуля Петра тут же настигла его.
  И только сейчас он увидел собаку. Это был чёрный волкодав, злой и упорный, как Рекс. Всего несколько собачьих шагов было между ними. Человек и пёс смотрели друг на друга, понимая, что будет смертельная схватка, но ни один из них не собирался уходить с поля боя. Руки Петра автоматически вставили патроны в оба ствола ружья, ещё секунда, и пёс на мушке. Пуля настигла его, когда тот приготовился к решающему прыжку. Кувыркаясь по склону, пёс упал в воду и исчёз в водовороте коварного Кана.
  - Видит бог, я не хотел начинать! - произнёс Пётр, закинув ружьё на плечо, и пошёл вниз, к месту своей высадки.
  Закрепив покрепче верёвку за выступ камня, охотник спустил винтовки и боеприпасы, шкуры и принадлежности вниз, а потом и сам спустился в каменную западню, уничтожив все следы снаружи.
  Степан метался в бреду, а Рекс приветствовал его прижатием ушей и взмахом хвоста. Взгляд его говорил. - "Друг, что делать? Человек, которого я люблю, вот - вот умрёт. Помоги, если можешь!"
  На это Пётр улыбнулся и кивнул ему.
  - Щаз, обожди немного, однако! - и начал разбинтовывать рану Степана. Рекс глухо зарычал, видя, как застонал Степан. - Терпи, старина! Мне помогло, и тебе поможет!
  Намазав рану мазью Акимки, он снова забинтовал её. Потом взялся за Рекса, который, глухо рыча, всё же дал ему намазать мазью рану и забинтовать себя.
  После этого Пётр отнёс тело друга на шкуру, которую дал ему Акимка. Рекс уже сам подполз к Степану и прижался к его телу. Накрыв их второй шкурой, охотник закончил лечебные процедуры.
  Набрав желтой хвои с кедра и веток, которые он сбросил перед спуском, старый таёжник запалил костёр, поставив на него котелок с водой, в которую бросил кедровые орехи, первую травку с прогалин и сухой травы, что дала ему старуха Акимки.
  Он сам попил этот чай, попоил им Степана и дал немного Рексу. Начало темнеть и охотник прилёг возле друга на шкуру, согревая его с другой стороны.
  5.
  С первыми лучами солнца Пётр был уже на ногах. Он подогрел и напоил Степана чаем, а Рексу дал немного мяса, которое обнаружил в котелке ещё вчера вечером.
  - Потеет, однако... - на лбу Степана выступио пот так сильно, что всё его лицо было мокрым.
  Пётр понимал, что вот-вот их снова начнут искать, лишь только обнаружат пропажу охранников.
  - Значит, у меня всего несколько часов! - подумал он и полез наверх по верёвке: появилась мысль сделать плот из сухостоя. К его радости, пару таких деревьев он нашёл быстро и спустил их к пещере. А вот третье дерево, прибившееся выше по течению от их пещеры, заставило его подумать, как с ним быть. Ещё одно дерево он нашёл ещё выше по течению за поворотом. И вот тогда понял, как быть с третьим деревом: он его и четвертое просто сплавил к двум предыдущим. Обрубив часть веток, и связав деревья веревкой, Петр получил устойчивый плот. Перенеся всё снаряжение и принадлежности, охотник поместил шкуры, а потом перенёс Рекса, несмотря на его глухое рычание и недовольство, а также Степана, положив их на шкуру и накрыв другой. И только когда они оба оказались под шкурами, рык Рекса прекратился.
  Осторожно оттолкнувшись от берега веслом, которое Пётр сделал из подвернувшейся ему коряги, таёжник направил свой плот на середину реки. Плот, подхваченный течением, стал медленно набирать скорость, и только сейчас охотник понял, как сильно устал. Но он был доволен. - Ну, теперь-то они будут сбиты с толку! Вот и пусть поищут теперь беглецов!
  День менялся ночью, а их никто не беспокоил. Пётр, зная, что теперь силы нужны и ночью, отдыхал на некоторое время днём, потому что не решался приставать к берегу на ночь. Лишь изредка, в труднодоступных местах он делал остановки, чтобы сварить себе и Степану чаю.
  Так прошло восемь дней и ночей. Уже два дня прошло, как выздоровел Рекс и теперь уже он охранял плот, пока Пётр ходил на охоту и приносил то кабаргу, то несколько зайцев. Они варили и жарили мясо, кормили Степана, которому становилось всё лучше и лучше. Да и Рексу доставалось немало. Кроме того, он был доволен - появилась знакомая ему служба по охране.
  - Хорошо, однако... - произнёс тихо Пётр, видя светлую зарю нового дня. Рекс согласился с ним, вильнув ему хвостом и почему-то гавкнул. Столь неординарное поведение молчаливого Рекса удивило охотника. Объяснение его поведения само появилось из-под шкуры. Это был Степан, худой и обросший, как и Пётр, но улыбающийся и здоровый.
  - Где мы? - только и спросил он, протирая глаза кулаками.
  - На-ка, попей чайку... - радости Пётра не было предела. Но коварный Кан требовал к себе постоянного внимания. Поэтому Пётр, управляя плотом, лишь периодически поглядывал на Степана и Рекса, который и облизывал лицо Степана, и хвостом вилял, разве что не разговаривал, так он был рад Степану. - По моим расчётам сегодня-завтра мы должны подплыть к Енисею-батюшке!
  - Сколь времени-то прошло? Неуж-то у нас получилось?
  Пётр кивнул головой, настойчиво выгребая на фарватер. - Получилось, Степан, получилось... Уже десять суток прошло...
  - А это чьё оружие? - поинтересовался геолог, кивнув на два карабина.
  - Двух охранников... Ты поспи и ещё набирайся сил: скоро они тебе понадобятся, однако... - Пётр усмехнулся. - Вон друг твой тебя заждался! Ты чо ж не обращаешь на него никакого внимания?
  Всё это время Рекс не сводил своих глаз со Степана, ожидая хоть какого-то мгновения, чтобы выразить свою дружбу. Геолог поднял свою руку и погладил Рекса по большой черной голове. Умный пёс, молча и с достоинством положил голову на лапы и лишь глазами следил то за Петром, то за Степаном.
  - Нелегко щаз Рексу, однако... - тихо сказал охотник, поглядывая на Рекса и продолжая грести веслом то с одной стороны, то с другой. - Свои охранники предали, подстрелили, а чужие, беглые, которых он всегда ловил и рвал на части, спасли и вылечили...
  Степан кивнул головой и ещё погладил пса.
  - Слышь, Петь, а ведь он мог нас разорвать на части... А ведь не стал! Пожалел, значит! - Степан снова положил руку на шею Рексу. - Эх, знать бы, што он про всё это думает...
  Енисей открылся неожиданно: широкая водная дорога пересекала их путь. Течение резко усилилось. Вода подхватила их судёнышко, развернула и понесла на Север. Ощущение бесконечного простора тут же передалось всем: Рекс нервно завозился, всматриваясь и рыча в далёкий берег. Степан выбрался из-под шкуры и начал помогать Петру грести, соорудив импровизированное весло из веток, а Пётр начал усерднее работать своим.
  Только вечером, на закате солнца, усталые и довольные тем, что снова оказались на суше, беглецы осторожно ступили на берег. Привязав плот, Пётр вытащил шкуры и оружие к месту своего ночлега.
  Рекс быстро понял свою задачу: заняв место, с которого было всё видно, он начал охранять лагерь беглецов. Если предположить, что Рекс мог бы говорить, то он бы сказал в это время следующее. - Да, теперь я снова на службе охраны. И по доброй воле. Ну и что? Ведь те люди, которые меня спасли, заслуживают это! Тем более, что одного из них, который ниже ростом и послабее, просто люблю. А того, который вылечил меня и спас от смерти, уважаю и тоже люблю. По-своему, по-собачьи!
  Друзья же спали под шкурами, зная, что Рекс никого к ним не подпустит и не уснёт: у него - служба! А потому ими Рекс принимался как равный, как друг. И Рекс это прекрасно понял и не подвёл.
  Рано утром плот был разобран, верёвки смотаны, шкуры связаны. Закинув себе всё, что можно было закинуть на плечи, Пётр оставил лишь Степану то, что не уместилось на его широких плечах. Он подошёл к Енисею-батюшке, поклонился, что-то пошептал и пошел по тропинке вверх. Степан, увидев, что делает его друг, тоже поклонился реке, спасшей их обоих от неминуемой смерти в лагере и, сказав "спасибо!", поковылял в догонку за Петром.
  Через час они уже поднимались на небольшую вершину, чтобы осмотреться.
  6.
  Река Мана, место захоронения Богомола, май 1948 года.
  Пётр шёл к месту трагедии с другой стороны, чувствуя, что сердце его не обманывает - он опоздал! Вороньё, неизвестно откуда взявшееся в тайге, кучковалось в стаи, каркая так, будто ножом резали его бедное сердце. Солнце близилось к закату.
  Метров за двадцать до поляны, где был шурф, Рекс вдруг ощетинился и зарычал.
  - Тихо, Рекс, тихо! - Степан положил руку на голову друга и взял ружьё наизготовку. То же самое сделал и Пётр, осторожно двигаясь к утёсу, прикрывавшему выход на поляну.
  Неспокойно было сегодня у Петра на душе: уже три ночи подряд какие-то тени словно тянули его к этому месту. И вот сегодня, проснувшись с кругами под глазами, он удивил даже Степана.
  - Ты чо? Приснилось чо-то тако, дак ты не давай волю-то... - Степан как мог, утешал друга, видя нечто ужасное в его глазах. - Да, ладно тебе! Вот придём и разберемси. А чо заранее помирать? Ить вон откуль сбёгли...
  Тут у утёса, ком в горле встал у Петра. Он даже закашлялся. Мотнув головой, он, как в омут, устремился туда, к шурфу.
  С первого же взгляда он всё понял: расположение тел, места входа пуль и следы ему всё рассказали. Непрошенная слеза выкатилась из его глаз, побежала по щеке и бороде. Степан, увидев это, закрыл рукой рот, остановился и замер. Рекс, оскалив свои клыки, глухо рычал, шерсть на нём встала дыбом.
  - Узнаю... Богомола... Мать перемать... - глухо прохрипел Пётр. - Бука! Ну, погоди, сволочь поганая... Ты у меня за всё ответишь!
  И он с такой силой сжал свои зубы, что Степан услышал их скрежет, видя злость друга.
  - Отец и мать погибли одновременно... - тихо сказал он, рассматривая пулевую дырку прямо в сердце. - Причём мать закрыла своим телом отца. Но Бука слишком близко стрелял. Жена погибла раньше их...
  Пётр поднял на руки жену и, поцеловав её в лоб, отнёс на самое видное место, аккуратно положив на землю. Затем то же самое сделал с матерью и отцом.
  - Кольки нет! - Пётр остановился и посмотрел на Степана, который так и не пришёл в себя, и от возгласа Петра вздрогнул. - Кольки-то нет! Стёп, что бы это значило?
  - А то и значило... - Степан отвернулся: мысль, пришедшая в голову, была иезуитской, слишком кошмарной. Но не найдя ничего лучшего, чтобы не соврать, он сказал её, ибо глаза Петра требовали от него только честности. - Кольку он взял в заложники. Думаю, его уже нет в живых! Такие гады убивают всё, к чему прикасаются!
  Но Пётр искал другой выход, исследуя следы людей. Когда же им было обнаружено, что с Букой уехала женщина, он подошёл к кедру и начал стучать по нему своим большим кулаком.
  Степан, понимая всё, что творилось сейчас в душе друга, взял лопату, поплевал на ладони и начал копать могилу. Вскоре к нему присоединился и Пётр. Когда Пётр ножом вывел на кресте имена и фамилии отца, матери и жены, он сел у могилы и застыл. Ни слезинки, ни звука. Оба беглеца, казалось, замерли и перестали жить. Рекс, мотнув своей крупной головой, вдруг завыл, подняв свою голову вверх, как это делали его дикие предки. Сколько времени прошло, никто не считал...
  Пётр встал и повернулся к своему другу.
  - Стёпа... - охотник положил свою большую руку на плечо другу и взглянул в его глаза. - Как друга прошу, иди в Улуюл! Ты ещё болен, а там отлежисси...
  - А как же ты?
  - У меня, дружище, теперь дорога одна: найти эту сволочь... А там - посмотрим!
  - Нет, дружище, ты уж извини, но мы пойдём с тобой! Я ведь знаю, што ты задумал... И мы поможем, как сможем! Ведь это теперь и наш враг! - Степан твёрдо посмотрел в глаза Петру. - И оставь всё это, меня не уговоришь! Тока не понимаю, што это за Богомолец-то такой!
  - Добро! Однако по дороге всё и объясню, ежели успею!
  После первой сотни шагов, Пётр понял: со Степаном он никогда не догонит Буку!
  - Стёпа, друг мой бесценный! - Пётр остановился и взял руку своего товарища. - Они на лошадях, а ты идти-то быстро не можешь. Так я никогда их не догоню! Прошу тебя, ради дужбы нашей... Останься, иди на Улуюл! Или вернись в Проскоково, забери жену и ребенка. Живите в нашем зимовище на Улуюле! А я.... Жив буду - найду тебя! Прости, друг... И прощай!
  Степан опустил голову: он прекрасно понимал, что Пётр прав.
  - Может, Рекса с собой возьмешь? - тихо произнёс Степан, но Пётр покачал головой.
  - Удачи тебе, дружище! - Степан обнял друга, легонько стукнув по его спине кулаком, и тихо, чтобы Пётр не услышал, добавил. - И мне... Даст бог, свидимся...
  7.
  Река Мана, май 1948 года.
  Бука уверенно вёл свой отряд по карте к железной дороге, надеясь проскочить вдоль реки и сесть где-нибудь на полустанке в первый попавшийся поезд.
  Настроение было плохое: Зойка весь день жаловалась на нестерпимую головную боль, общую слабость и на руки и ноги, которые с каждым часом становились тяжелей и тяжелей. Гришку она уже кормила раз в сутки, от чего тот кричал чуть ли не постоянно, доводя до бешенства Буку.
  - Чёрт бы тебя побрал! - кричал он на неё. - Идиотка. Какого хрена ты потащилась со мной, да ещё с ребенком?
  - Будто не знаешь! - огрызалась Зойка. - Денежки все себе хочешь хапнуть? Знаю я вас таких: стоит только бабу увидеть покрасивше, как тут же перья распускаете. А как помочь в беде, так сразу в кусты. Почем я знаю, что со мной? Да и веры тебе нет. В Америку надо идти, а ты заладил своё: "восток, восток"! Без Шранке нам никаких денег не видать!
  Меж тем Зойка время от времени рукой то и дело пыталась почесать что-то у себя в складке за ухом. Бука, заметив это, подъехал к ней.
  - Ну-ка, дай глянуть, чо там тако? - озабоченно произнёс он, осторожно раздвигая складки за ухом. И тут же увидел красный шарик в коричневой оболочке. - Ни хрена себе, да у тебя клещ! И коды ента зараза успела к тобе прицепитьси?
  И он начал осторожно раскачивать его, чтобы вытащить. Но тот уже довольно глубоко вошёл в тело. Тогда Бука, подцепив его двумя пальцами, сильно рванул. Зойка взвыла, дёрнулась, и в руках Буки осталось только брюшко. Головка и хобот так и остались в теле жены.
  - Да пошёл ты на хрен, лекарь доморощенный! - крикнула она в гневе за причинённую боль. - Как-нибудь без сопливых обойдусь!
  Вытащив из сумки бутылку водки, она обильно смочила место укуса и сделала несколько глотков сама. Скоро водка взяла своё и Зойка захмелела. Вся группа двинулась дальше. Но уже через несколько часов Бука заметил, что Зойка не может больше держаться в седле.
  - Ты, што, стерва, совсем рехнулась? Нам надо иттить, а ты жрёшь водку без меры! - отобрав у неё ребенка, он привязал её руки на шее лошади, которую взял себе в повод.
  - За нами погоня... - вдруг услышал он металлический голос своего "хозяина". - Оставь жену и ребёнка где-нибудь поблизости. Беги скорей. Это тот, кого ты посадил в лагерь!
  - Не может быть! Оттуда не возращаются! - у Буки затряслись руки.
  - А он сбежал! Говорю тебе: за нами погоня. Он уже близко. И хочет отомстить тебе за отца, мать и жену с сыном!
  - Куда же я её дену? Я ж без неё перейти границу не смогу.
  - Я помогу. Но от неё избавься!
  - Может, мне засаду на него устроить?
  - Не везёт мне. Все слуги идиоты оказываются. Думал - ты лучший. Он же охотник. Выследит тебя в два счёта. Беги быстрей: у тебя две лошади, а у него их нет!
  И только теперь до Буки дошло, что он правильно сделал, оставив одну резервную лошадь, ибо теперь всё его спасение - это лошади!
  Чья-то сторожка обнаружилась сразу же после поляны. К тому же на счастье Буки недалеко стоял сарай со стогом сена. Рядом паслись коровы и одна лошадь. Мгновенно возникшая мысль оставить здесь жену, показалась ему заманчивой.
  - У меня больная жена и с ней ребёнок... - начал он объяснять охотнику и его жене. - Я преследую очень опасного преступника. Вот мои документы! Он сбежал из лагеря. А жена, как на грех, заболела. Я вам оставлю немного денег. Вы присмотрите за ней и ребенком. На обратном пути я их заберу!
  - Товарищ начальник! Это никак не возможно! - начал было говорить охотник, потрогав лоб Зойки и посмотрев на жену, которая делала ему запрещающие знаки. - Здеся нету дохтура. А ваша жена тово... Вдруг по дороге... того, помрет ишшо! И отвезти её не на чем!
  - Ах, ты, паразит! Советской власти помочь не хочешь? - Бука перешёл на излюбленную тему. - Да я тебя... За то, што не хочешь помочь преследовать бандита! И помочь больной женщине! Посажу, к едрене-фене, буш знать!
  Бедный охотник съёжился: он поверил каждому слову хитрого Буки, и в отчаяньи замотал головой и руками.
  Бука выскочил из сторожки. Подумал-подумал и оставил охотнику обеих лошадей Зойки, сел на свою лошадёнку к великому неудовольствию своего нахлебника и поехал на юго-восток, как приказал ему "хозяин".
  Дороги по его маршруту как таковой не было. Двигаясь по тропинке, которая расплылась после дождей, не позволяя ему ехать быстро, он постоянно ощущал на себе давление Богомола, который то и дело сдавливал ему чем-то невидимым голову, погоняя его как скотину.
  На переходе в брод речку Большая Миля Бука неожиданно потерял лошадь, которая сначала увязла в трясине и не могла больше двигаться, а потом начала проваливаться всё глубже и глубже. Чтобы не утонуть самому, Буке пришлось оставить её, за что он получил очередной удар по ушам от своего "хозяина", от которого Бука взвыл.
  А через два дня Бука подошёл к реке. Это снова был Мана, которая, извиваясь, как змея, делала поворот своим течением на юго-запад. Поскольку Бука ехал по северному берегу против её течения по долинам рядом с берегом реки, то ему пришлось волей-неволей оказаться там, где Мана пересекала его маршрут. Решив, что пересечь Ману можно тольбко на плоту, он приступил к его строительству.
  Злость и боль гнали Петра за Букой и его женой все дни и ночи. После того, как он посетил охотника, ему стало известно, что жену Буки укусил энцефалитный клещ и она лежит у охотника без сознания и едва ли когда-то встанет вообще. Ребенок его тоже не подавал признаков жизни, так всё это время пил молоко матери, зараженной энцефалитом. Охотник без колебаний дал Петру одну из лошадей, оставленных Букой, так как решил отомстить ему за угрозы.
  На берег Маны Пётр выехал, когда Бука только столкнул свой плот, но не учёл, что Мана тоже была рекой коварной и быстрой. Подхватив плот, который плохо управлялся, она понесла его по течению и, по сути, обратно к Енисею.
  Пётр как шатун, злой тем, что его разбудили не вовремя, выламывал сухостой для своего плота, ни на минуту не выпуская из поля зрения Буку. Когда плот Петра из нескольких сухостоев вынесло на стремнину, Бука, увидевший своего злейшего врага еще раньше, уже выходил на берег Маны.
  Пётр мощными гребками, направил свой плот туда же. Но, зная, что Бука может устроить ему засаду и встретить огнём, он не стал гнаться за ним по следам, а решил высадиться ниже по течению, разгадав замысел противника, и нагнать его на перевале. Охотник хорошо знал эти места, вполне резонно считая, что река не даст ему уйти в сторону от себя.
  Через некоторое время он увидел Буку: тот шел осторожно с наганом в руке и ларцем под мышкой на утёс, напоминавший в профиль спящего великана. Зная это место, Пётр незаметно обошёл его, чтобы встретить врага на самом утёсе, там, где сгрудились камни. Поэтому и начал подниматься туда, но с другой стороны, прячась за камни. Армейская привычка и на этот раз помогла: всего за несколько метров до верхушки утёса, сильная боль в плече и выстрел появились одновременно, а потому и упал он на землю, будто подкошенный. И вовремя: второй выстрел успел отбить кусок камня в том самом месте, где только что находился охотник.
  - Эй, мазила! Чему только ты в армии научился? - закричал Пётр из-за камня так, чтобы Бука его услышал. - А-а, я же забыл: ты у нас специалист по наводке бомбардировщиков! А полицаем будучи, только в затылок с малого расстояния научился стрелять, сволочь!
  - А ты высунись, вот и узнаешь! - отзвался Бука, который поставил ларец с Богомолом на место рядом с камнем и теперь открыто охотился на Петра, который меж тем оценивал создавшуюся ситуацию.
  - Да, дело моё хреново... - подумал Пётр, впервые пожалев, что отказался от помощи друга и Рекса. - Его позиция со всех сторон выгоднее моей: он сверху - я снизу; он обороняется - я наступаю, ему всё видно, а мне из-за камня - ничего... Так что же делать?
  Меж тем, рана в плече кровоточила. Оторвав полоску от арестанской робы, Пётр перетянул ей руку. В это время у него появилась сумасшедшая идея. - А что, если одним броском добраться до другого большого камня, который был всего в трёх-четырёх метрах выше от меня? Там скала! По ней можно обойти эту сволочь! Конечно, если она меня не подстрелит! Рискну!
  Пётр прыгнул и упал прямо на рененное плечо. Одновременно с прыжком, он прицелился и выстрелил в Буку в тот самый момент, когда упал. При этом охнул, перекувыркнулся через бок и совсем не так, как ожидал его противник, но оказался за камнем. Что-то сильно зажгло в правой ноге после выстрелов Буки, но было не до неё.
  Три выстрела один за другим Бука всадил во врага, когда тот перемещался, но не туда, куда надо было: все пули, кроме одной, попали в камень. Что-то сильно зажгло в животе Буки.
  Как сильно сжатая пружина, Пётр вскочил и перебежал на площадку утёса.Теперь Бука был весь перед ним и на краю утёса.
  В это время Бука пытался перевязать себе раненный живот, на котором расплывалось огромное красное пятно. Когда Бука увидел своего смертельного врага, он встал, побелев как мел. Собрав последние силы, схватил ларец, прижал его к окровавленному животу и закричал. - Не дам! Это моё!
  И выстрелил Бука в своего врага, который открыто шёл на него. Красное пятно разлилось на груди Петра. Бука нажал на курок ещё несколько раз, но бесполезно - патроны кончились.
  Кулаки Петра сжались, и он молча двинулся к врагу. С первым шагом Петра, Бука попытался ударить его ногой, но промахнулся и сделал шаг назад, забыв, что это край утёса.
  - Это тебе за Катю! - кулак Петра пришёлся по лицу Буки, ошеломив его, и тот, мотая головой, сделал шаг назад.
  - Это тебе за отца и мать! - от удара Петра Бука закачался и упал на четвереньки.
  - Это тебе за Кольку! - шейные позвонки Буки лишь тихо хрустнули в огромных руках охотника, и он вместе с ларцем полетел в холодные воды Маны.
  Пётр отрешено смотрел, как вода поглотила обоих чудовищ, одно из которых было создано человеком. Он совсем не обращал внимания на то, что грудь, руки и ноги его залиты кровью, голова кружится и тошнота подходит к горлу.
  Он, шатаясь, стоял и смотрел туда, куда только что полетели его враги. Но теперь уже сама вода его манила, притягивала к себе. Глаза его медленно закрылись, тело начало клониться в сторону реки, в которой он и хотел найти своё последнее прибежище, потеряв смысл своей жизни. Он уже ничего не чувствовал и не понимал, всё больше и больше свешиваясь с утёса. Один за другим ему привиделись дед, бабушка, отец и мать, Катя и Колька.Вот только что-то мешало ему...
  
  20. Бой Петра и Буки
  
  Моя мама откровенно плакала, сморкаясь в платочек. Аня обнялась с бабушкой, в глазах которой стояли слёзы, а отчим, не выдержав такого напряжения, вышел на крыльцо покурить. Лишь баба Нисья, хитро усмехнувшись, посмотрела на меня.
  - Ничего не пойму. Если он погиб, то, как же я появился? - спросил я её.
  - А с чего ты взял, што он погиб? Я ж такого не говорила!
  И все снова посмотрели на неё, но теперь уже с надеждой на лучшее.
  8.
  Река Мана, май 1948 года.
  - Держи, Рекс, держи его! Я щаз подойду! - кричал Степан Рексу, который, схватив охотника за арестантскую робу, скулил и пятился назад, как мог. Лапы его скользили по острым камням, в кровь, сдирая шкуру с лап, а он, снова и снова, перебирая окровавленными лапами, мотал головой из стороны в сотрону от злости на себя и от боли.
  Междк тем, Пётр никак не поддавался ему и всё больше и больше свешивался с обрыва. И только бешеный рывок собаки остановил это продвижение. Обрывая в кровь лапы, пёс такими рывками отодвигал друга от рокового обрыва. Даже тогда, когда Степан подключился к нему, Рекс ни на минуту не оставлял своей хватки. Он так и остался лежать на боку с робой в зубах, когда им удалось опрокинуть назад тяжелое тело охотника в шаге от обрыва устёса. Но и в этом случае, перевернувшись на лапы, он тянул, урча и надрываясь.
  - Хватит, Рекс, хватит! Отпусти... Теперь уже можно! - попросил Степан Рекса, когда они оттащили Петра на безопасное расстояние и погладил спасителя по чёрной голове. Рекс посмотрел на него, отпустил робу и тут же начал облизывать свои кровоточащие раны. - Господи, да ты же в кровь стёр свои лапы! Подожди меленько, дружище!
  Степан разорвал свою рубашку и нашёл мазь Акимки. Каждое движение ему давалось с трудом, так как рана от перегрузки разошлась и начала кровоточить. И, тем не менее, он перевязывал каждую рану Петра, после того, как накладывал на неё мазь. Особенно большими оказались раны на груди, ногах и руках.
  Следующим был Рекс.
  - Вижу, дружище, вижу... Щаз, потерпи... Не удержи ты его ещё минуту - и всё! Не было бы больше нашего Петра... А ты, потерпи, потерпи... Щаз будет лучче! - разговаривал и уговаривал Степан собаку, нисколько не сомневаясь, что она его понимает, а сам, между тем, накладывал мазь и перебинтовывал лапы.
  И только после всех наступила очередь самого Степана. Рядом с ним лежал Пётр, бессвязно бормоча имена деда, отца и матери, жены и сына. С другой стороны его тела лежал Рекс, который тут же посмотрел на Степана. Пёс не спал - он нёс свою службу, несмотря на то, что лапы его были забинтованы.
  С трудом поднявшись, Степан взял топор и пошёл рубить сосну на волокушу, так как почувствовал тяжесть Петра на себе. Перевалив на волокушу мечущегося в жару Петра, Степан начал потихоньку тащить его с утёса. В какой-то момент его нога подскользнулась и он чуть не упал. Наклонившись, Степан увидел небольшую книжечку. Недолго думая, он сунул её запазуху и стал тянуть дальше. Так они с Рексом и стащили охотника вниз и у подножья разбили свой лагерь.
  Теперь Степан лечил друга, как тот лечил его во время побега. Может мазь Акимки или вода Маны, текущая с ледников, а может могучий организм охотника, а, возможно, всё это вместе, но через три дня Степан услышал тихий голос с пересохших губ друга. - Пить!
  Степан тут же стал поить его чаем из трав, которыми пользовался сам. Сил у Петра хватило лишь на то, чтобы открыть глаза и снова закрыть. Но и этого было достаточно. С этого момента Степан уже был уверен в том, что Пётр будет жить.
  В прошедшие четыре дня Степан ходил на охоту, а Рекс караулил больного. Хотя охота была честенько неудачна, но Степан не горевал и снова пытался добыть пищу, за что бывал вознаграждён. На пятый день Пётр поднялся и спросил. - Где я?
  - Да уж не на том свете! Погоди маленько... - ответил Степан, а Рекс подошёл и уткнулся носом в ногу охотника.
  За эти три дня, Степан ему рассказал о том, где и как продвигались друзья, а так же о том, как был спасен друзьями. А Пётр - о том, как преследовал Буку и о последней схватке с ним, Наговорившись, они приняли решение навестить зимовище на Улуюле после того, как вывезут Анисью с ребенком из Проскоково.
  
  В этот раз все были довольны рассказом бабы Нисьи, улыбались и о чём-то шепталсь тихо-тихо.
  - Баба Нисья, а вы знаете, кто был вашим отцом и матерью? - я не удержался и задал этот вопрос, за что увидел кулак матери и недовольное покачивание головой отчима.
  На баба Нисья не рассердилась. Мне даже показалось, что она была сама рада этому вопросу. Здесь были все свои, и была возможность рассказать то, что долго скрывалось от всех посторонних.
  - Топеря, сынок, знаю... Из бумаг моей неродной матери, которые я года два назад разбирала, попалось мне письмо её ко мне. Вот там она и рассказала, что отец мой - Рудольф Арбитман, а мать родная, отказавшаяся от меня при родах - Комилла Замятова, следователь НКВД. А ещё Авдотья Фомина, моя настоящая мать, люто ненавидела Комиллу из-за того, как она поступила со мной. Отца моего, Рудольфа, Авдотья сильно любила и называла хорошим человеком.
  Баба Нисья вздохнула и продолжила. - Только тогда я и поняла то, что мне часто сказывала живая баба Стеша: "Помни, Ниська, Авдотью нашу следовательница Кома сгубила!"
  - А нечистая сила в виде насекомого с треугольной головой во сне приходила когда-нибудь? - я, конечно, видел, что мать моя недовольна теми вопросами, которые задавал, и делала мне знаки, чтобы я прекратил.
  - Было тако... Где-то опосля войны, кажись... - баба Нисья вздохнула и, набрав побольше воздуха, продолжила. - Она требовала от меня её освободить, сулила большие деньги. С месяц, наверное, так продолжалось... Да я помнила то, что мене моя баушка Стеша говорила: "Ты, Ниська, помни, когда тебя приманивают большими деньгами. Они, эти деньги, приходют и уходют, ежели их не зарабатываешь своими руками!" Ну, вот, и я, помня это, где-то с месяц молилась богу, штобы оборонил от нечистой силы. Дак, ведь, отпустило же! С того времени, как рукой сняло! Вот так сынок... А ты-то откуда про ту нечисту силу знашь?
  - И я бы не знал, да вот видели мы с Аней её совсем недавно! Да и ваша Тамарка там была!
  - Эх, Тамарка, Тамарка... Не в меня пошла.... Жалко девку! - баба Нисья отвернулась, вытерла набежавшие слезы платочком, потом повернулась, улыбнулась матери и спросила. - Ну, к чо, сказывать дальше-то?
  - Да! - чуть ли не хором ответили мы.
  9.
  Дер. Проскоково, июнь 1948 года.
  Степан и Пётр в сопровождении Рекса подошли к деревне как раз к закату солнца. Несмотря на нетерпение Степана, они дождались темноты, привязали лошадей и осторожно огородами двинулись к дому Степана. Сердце его готово было выпрыгнуть из груди, когда он постучал в окно.
  - Может и не стоит идти! Забыла она тебя, живёт с другим! - говорил Степану голос ревности, но тут же другой, голос верности, возразил. - Надо идти, верь ей! Надо всё узнать, и, если понадобится, простить!
  - Кто там? В такую темень? - тихо спросила Анисья.
  От этого голоса у Степана мгновенно всё пересохло в горле и он, схватив Петра за руку, показал жестом, что говорить не может от волнения. Хорошо, что Пётр прекрасно его понимал.
  - Открой, я от Степана! Открой... -- тихо ответил он.
  Тут же загремела щеколда, и Анисья вылетела в открытую дверь, вглядываясь в темноту. В руке её горела свечка.
  - Убери свечу: нам нельзя показываться никому. В доме есть кто-то посторонний?
  - Да ты чё? - оскорбилась хозяйка. - Ты за кого меня принимаешь?
  Она резко задула свечу. Пётр скорее почувствовал, чем увидел, как этим словам улыбается Степан. Двумя тёмными тенями они прошли в дом. Рекс был оставлен сторожить лошадей.
  - Зашторь окна и зажги свечу! - тихо приказал Пётр.
  - Да я ставни закрыла... - сказала она, чиркая спичкой.
  Свечка зажглась. В этот момент она увидела Степана и медленно поползла на пол. Потом встрепенулась.
  - Ой, Стёпушко, мой родной, ты ли это? - запричитала она. - Может, мне мерещится? Всю ночь ты мне сегодня снился!
  - Ниса, это я, твой Степан!
  И он кинулся к ней, поднимая её, стал обнимать и целоваать.
  - Ой, да как же ты здеся? Ведь мне сказывали, в лагере ты!
  - Сбежали мы с Петром из лагеря. Потому и такие предосторожности! Ты, давай, собирайся быстро: в тайгу поедем жить!
  - Дак ведь не одна я, Стёпушка. Глянь, какая дочка наша, Лизка!
  Она поднесла свечку к лицу спящего ребенка.
  - Давай, собирай и её! Времени нет. Обо всём поговорим по дороге!
  Сборы были недолги: бросив всё самое необходимое для Лизки, да кое-что для варки, Анисья всё это связала в два платка. Пётр взял всё это в руки и вышел, а Степан, держа Лизку на руках, вышел вместе с женой, которая теперь держалась за мужа двумя руками.
  Дверь закрыли на палочку, поклонились дому и пошли огородами в лес. Уже в лесу она чуть не закричала от страха: что-то холодное и мягкое уткнулось ей в ногу и медленно двинулось вверх.
  - Тихо-тихо! - сказал он жене, которая от страха так вцепилась двумя руками за его плечо, что ему стало больно. - Это Рекс, наш друг!
  - Рекс, это жена моя, Ниса и дочь - Лиза! Береги их так, как берёг нас всё это время!
  Анисья с удивлением смотрела на Степана, который гладил и разговаривал с огромным черномордым чудовищем. К своему удивлению, она тут же почувствовала его шершавый язык на своём колене и тут же прониклась к нему уважением.
  - Пора! - шепнул Пётр им обоим, когда все расселись на лошадей, и они не спеша направились по дороге прочь от деревни.
  Уже у Томи они сделали привал и уснули, не зажигая огня. Рекс, как всегда, остался на дежурстве. За ту неделю, что они добирались до Улуюла, Анисья узнала столько и того, что никогда бы в других обстоятельствах не узнала о приключениях этой троицы. Она теперь втайне даже гордилась этой троицей, особенно, Степаном. Они со Степаном уже давно обладали друг другом по ночам, втихаря от Петра и Рекса, удирая в кусты. Только потом от Степана она узнала, что Рекс и в этих случаях охранял этих сумасшедших и самых близких ему людей, незаметно перемещаясь так, чтобы охранять и этих влюбленных, терзавших свою плоть. Когда те возвращаялись к костру, перемещался и он. Пётр это всё видел и как-то об этом рассказал Степану. Уважение к Рексу от этого у всех только возросло.
  Увидев лес рядом с зимовищем, Пётр вдруг занервничал, а Рекс даже сорвался в быстрый бег.
  Такое поведение Рекса Петра насторожило. Очень осторожно он выехал на кромку леса, из которой зимовище было хорошо видно. С первого же взгляда он всё понял: головёшки, разбросанные тут и там вперемешку с остатками посуды - это было всё, что осталось от зимовища!
  Только лабаз, обвалованный землёй, остался незамеченным поджигателем.
  - Вот и решение моей проблемы! - подумал Пётр, обходя со Степаном, укоризненно качавшим головой, пожарище. Между тем, Анисья, деловито обходя пожарище, стала выбирать ещё годные в хозяйстве вещи.
  Грозный рык у лобаза услышали все сразу: метнувшись туда, они всё поняли. Рекс стоял чуть ли не нос к носу с серодымчатой лайкой, рыча и не мигая глазами.
  - Белка! -удивился Пётр, подходя к ней.
  Рекс, тут же перестал рычать угрожающе, а Белка моментально завиляла хвостом, признав хозяина. Пётр погладил её по шее, а Белка ткнулась своим носом ему в колено, а потом встала на задние лапы и начала облизывать лицо присевшего на колено хозяина, повизгивая от радости. Рекс ревниво смотрел на всё это безобразие - даже он не позволял себе таких вольностей!
  Пётр, заметив недовольное урчание Рекса, улыбнулся, и дружелюбно сказал. - Ну, вот, Рекс. И у тебя теперь есть подружка!
  Белка, словно поняв то, что сказал Пётр, дружелюбно подбежала к Рексу, который демонстративно отвернул свою чёрную голову, потом повернулся к ней и, чуть-чуть пофыркивая от её обнюхивания и облизывания, разок лизнул её в нос.
  Все засмеялись.
  Пётр разгрёб пепелище и нашёл изрядно подгоревшую крышку от погреба. Именно здесь у Дубовцевых были основные тайники для оружия и боеприпасов. Пока Анисья, посадив Лизку на лошадь, искала всё то, что ещё может пригодиться в хозяйстве, мужики метр за метром обшаривали землю подпола. Скоро было найдено и оружие, и боеприпасы, и инструмент, и ещё многое из того, что позволяет профессионально заниматься в тайге охотой.
  Тем временем Рекс и Белка, мирно лежа в стороне, наблюдали за лошадьми и людьми, которые, всё, что находили, закрепляли на лошадей.
  Пётр сел со Степаном у реки, где обычно он сидел с отцом, и закурил.
  - Послушай, Стёпа, может, останетесь здесь с женой? Выгребем все остатки, построим новый дом... Здесь лабаз есть, огород, рядом река... Может поговоришь с ней? Зачем вам ехать на Кемчуг?
  - А ты?
  - Я бы остался, да не могу... Жалко мне эту землю: зарастёт ведь без человеческих рук! Другому бы не предложил, а тебе говорю: оставайтесь, хозяйствуйте на этой земле!
  Степан засмущался, молча пожал руку другу. Затем поднялся и пошёл к жене. О чём они там говорили, Пётр не слышал. Он смотрел на реку и вспоминал своё детство. Что-то очень важное оборвалось у него внутри вместе с гибелью всех, кого он любил. Казалось, что все соки жизни уходили из него, оставляя прошлое вместо настоящего!
  Кто-то лизнул его в щёку своим шершавым языком, потом - в ухо и шею. Пётр повернулся: рядом стояла Белка. Она признательно заскулила и подползла на задних лапах, подсунув под его руку свою лохматую голову. Пётр погладил её большую умную голову, не отрываясь от реки, потом за ухом и у шеи.
  Глухое рычание оторвало его от мыслей о прошлом. Повернувшись, он увидел Рекса, который тут же прижал уши и приветливо завертел головой.
  Белка тут же повернулась к Рексу и посмотрела на него. Рекс опустился на передние лапы и тоже подполз под руку Петра с другой стороны. Но и этого ему оказалось мало, он, посмотрев на Белку, переместил свою большую чёрную голову на ногу Петра. Теперь Петру приходилось обеми руками чесать своих друзей то за ушами, то по шее. Сколько времени так сидел Пётр, он не знал. Только тогда, когда к ним подошли Степан и Анисья, Рекс встрепенулся.
  - Петь, мы с Нисой согласны остаться. - просто сказал Степан, положив руку на плечо друга.
  - Ну, а если согласны, то чего же ещё ждать? Начнём строить заново!
  Дом Пётр и Степан отстроили за полтора месяца. К этому времени Анисья привела в порядок весь огород, засадила семенами, которыми предусмотрительно был снабжен лабаз. Когда всё было закончено, Пётр просидел всю ночь на берегу, а на утро объявил им, что уходит.
  
  - Провожали мы отца твоего, Глеб, со слезами... - тихо сказала баба Нисья. - Даже Рекс с Белкой поссорились: Рексу долг предписывал оставаться со Степаном, а Белка хотела идти с твоим отцом...
  - Ну, и что же, мой отец так и ушёл?
  - Да, так и ушёл... И больше я ничего о нём не знаю, к моему большому сожалению... Потому что таких людей мне больше встречать не довелось...
  - А с вами-то, что было дальше? - спросила Аня.
  - В пятьдесят четвёртом, когда мы узнали о смерти Сталина, вернулись в Проскоково. Степан подал заявление о реабилитации и в пятьдесят пятом его реабилитировали. Я работала учительницей, он - трактористом в колхозе. Только не смогли принять его люди - боялись. А он скучал по своей тайге... Жаль, не поняла я это тогда! Вот и зачастил он пить самогон. В шестьдесят третьем пьяным угодил в речку. Спасти его уже не смогли...
  - Да, жалко человека... - тихо сказала Аня.
  - А про Тамарку? - неожиданно выскочило у меня.
  - А что про Тамарку? - баба Нисья посмотрела на меня и отвернула лицо в сторону - нахлынули слёзы. Она вытерла их. - Лизке-то в ту пору, когда Степана не стало, было шестнадцать лет. Начала она мотаться без разбору с мужиками из нашей деревни. И что только я не делала: и уговаривала её, и запирала, сама стерегла - ничего не помогало! Обманула она меня. И с каким-то городским хахалем сбежала в город. В августе шесьдесят четвертого родилась у неё Тамарка, а через три месяца привезла она её в Проскоково и бросила мне. Вот тогда-то я и узнала, что связалась она с плохими людьми. Только через месяц мне сообщили, что посадили её за то, что отравила жену своего хахаля...
  Она вытерла слёзы и посмотрела на меня.
  - Только верные люди сказали мне другое. Не травила она её! Хахаль сам отравил, а Лизку подставил! Бабу себе новую завёл. Из тюрьмы Лизка уже не вернулась... Так и жили мы с Тамаркой, пока не выросла и не сбежала в Юргу. Тоже, как и мать решила счастье искать в городе. Приезжает, но всё реже и реже. Не нужна ей старая бабка...
  Бабушка Анисья вздохнула и посмотрела на меня.
  - Правда недавно тоже приезжала. Всё про Богомола расспрашивала. Да, откуда я знаю, что это такое? Только и знаю, что он в реке Мане остался, и то по рассказам отца твоего да Степана.
  Вдруг её лицо преобразилось.
  - Постой, постой, ведь тогда, в последний раз, у отца твоего никого не осталось. Это что же значит? Неужто и на иссохшем тополе появились почки? Тогда откуда бы ты взялся?
  - Ну, об этом лучше всего спросить у моей мамы! - улыбаясь, сказал я. И все посмотрели на неё.
  - Валя, расскажи, как же так могло получиться, что на иссохшем тополе появились почки? - спросила, улыбаясь, бабушка Ани.
  - Ну, что же, расскажу! - кивнула моя мать и посмотрела на меня.
  10.
  Река Кемчуг, август 1948 года.
  Местные охотники на реке Мана, у которых Пётр обменял лошадей на боеприпасы, предупредили его, что повсюду ищут сбежавшего из лагеря НКВД высокого охотника и пропавшего следователя НКВД. Они же посоветовали ему податься в труднодоступные места тайги, такие как верховья реки Кемчуг, куда почти никто не наведывается. Набрав всего необходимого для того, чтобы обосноваться на новом месте, Пётр сменил направление на противоположное.
  Охотники не обманули: здесь были такие труднодоступные места, что не каждому охотнику было под силу обживать гиблые места. Но Пётр нашёл и оборудовал себе такое место, что он видел из своего зимовища всю долину, а вот его было очень трудно обнаружить даже вблизи, потому что правила маскировки партизан он использовал здесь очень хорошо. Дичи и рыбы было здесь много, а сколько точно - никто не знал. Таймень, ленок, хариус - вот те рыбы, которые чаще всего ловились на его удочку. Так что запасы на зиму он сделал легко. Труднее всего было с кормом для лошади, поэтому и пришлось ему обменять её на инструмент у охотников.
  Как-то солнечным утром в одном из омутов он ловил тайменя.
  - И-и-и-те-е-е! - вдруг услышал он человеческий крик, прерываемый шумом воды. Вскинув голову по направлению крика, Пётр увидел руку, то и дело хватающую воздух, как будто тот мог его спасти. Между тем река быстро несла его тело и била о камни.
  Бросив всё снаряжение для рыбалки на камни, он бросился в реку, рассчитывая перехватить человека, пока его не разбило о большой порог, который находился десятком метров ниже по течению. Река обожгла холодом, несмотря на то, что суровая жизнь закалила тело Петра, и оно было способно бороться с такой рекой. Несколько взмахов рукой и неподвижный человек оказался в его руках. Ещё несколько взмахов и Пётр почувствовал дно реки под ногами. Вытащив на берег, Пётр положил его себе на колено животом, и стал поднимать и опускать тело, пока изо рта не хлынула вода, и он не закашлялся.
  Пётр рассматривал незнакомца достаточно долго, пытаясь угадать его профессию, пока не пришёл к выводу, что он - геолог. Возможно, остатки камней в его сумке позволили ему сделать этот вывод.
  - Где я? - открыв глаза, произнёс он, а увидев человека, спросил - А ты кто такой?
  - Я здесь поблизости рыбачил, а вот выловил тебя - произнёс Пётр. - Потому и хочу знать, ты кто?
  - Я геолог Зимин Николай. А ты?
  - А я простой охотник. Как это ты здесь оказался? Ведь охотников и тех здесь мало...
  - Геологоразведка... Ничего не попишешь: куда зашлют, туда и пойдёшь! Спасибо, тебе, дружище, что выручил беднягу Зимина из очередной беды! Раз уж так, сделай ещё одно доброе дело, разожги костёр, а то я продрог что-то...
  Пётр оттащил его подальше от воды и начал собирать хворост для костра. Когда он пришёл, Зимин уже клацал зубами так, что и издали, было слышно.
  - Слу-лу-лу-шай, у те-те-тебя вы-вы-выпить ни-и-ичего не-е-е-ту?
  Пётр отрицательно ьпокачал головой.
  - За-а-а то-о-ой ска-а-а-лой по-о-о-смотри! - и показал пальцем на скалу, недалеко от них.
  Пётр поднялся и пошёл туда, куда указал его палец.
  - Это что ли? - и Пётр достал из сумки половину бытылки водки, которую нашёл среди пожитков геолога. Зная, что разные люди могут быть посланы за его шкурой, он сам проверил то место, откуда упал геолог. Как оказалось, всё здесь было гораздо прозаичнее: Зимин угодил в воду, потому что был пьян!
  - Ну-у-у, да-ва-ай ско-о-о-рее!
  Бутылку он схватил двумя руками и начал пить прямо из горлышка, не обращая внимания на качающего головой охотника.
  - Что, тебе стыдно? Выловил из реки пьяницу? Наверное, думал, помог хорошему человеку... - опьянев сразу же, произнёс Зимин. Помотав головой, добавил. - А может, я с горя пью! И в воду от этого бросилси...
  - Мог бы и поближе место найти... - тихо сказал Пётр.
  - Да, надоели мне все, вот и ушёл подальше! - он опрокинулся на спину и захрапел.
  Пётр смотрел на него, смотрел, и вдруг почувствовал, что этот человек, так же как и он, несчастен.
  - А может даже и больше! - подумал он, взваливая геолога себе на плечо, чтобы утащить в зимовище к себе. Попутно прихватил рыбацкое снаряжение своё и вещи Зимина.
  Как-то так получилось, что из-за беспомощности геолога, Пётр начал ухаживать за ним, как за малышом, несмотря на его истерики. Однажды, когда его ноги начали шевелиться, Николай вдруг сказал. - Вот ты, бородой оброс, как дед, а глаза-то у тебя молодые! Да и по выправке ты не дед. Так сколько же тебе лет?
  - А вот ты, вроде молодой, а душой уже настоящий старик! Почему ты над собой так издеваешься?
  - Тебе не понять меня... Потому, что ты никогда не терял самого близкого тебе человека...
  - Терял... И не одного, а всю семью: отца, мать, жену и сына!
  Зимин даже привстал. - Это как? Так ты не здешний?
  - Здешний я, здешний... Я же сказал тебе - я простой охотник.
  - Тогда никак не могу понять, что же случилось?
  - Как тебе сказать? - с одной стороны Петру очень хотелось выговориться, наконец, а с другой строны, открыть правду было нельзя. Потому и придумал он промежуточный вариант. - Знал я одно местечко в тайге, где золотишко было припрятано. Да нашлись люди в НКВД, которым захотелось его раскопать, вот и отправили меня в лагерь, а потом всю мою семью расстреляли. А из лагеря я сбежал! Потому и здесь...
  - Да, ты, конечно, молодец, что сбежал! А за семью мстить не собираешься?
  - Да я уже рассчитался с ним: теперь он вместе с золотишком лежит на дне большой реки...
  - Молодец! А я вот не смог так... - он посмотрел на Петра, который ворошил угли. И вдруг почувствовал, что в нём он нашёл того самого человека, который смог бы его понять. - Знаешь, у меня в Красноярске живёт дочь с моей матерью...
  - А почему с матерью? А не с женой?
  - Не поверишь... Ведь как было: любили друг друга взахлёб, поженились, дочь родилась. А как на войну в сорок первом ушёл, так и заколобродила она, нашла себе хахаля, уехала с ним, бросив ребенка свекрови на воспитание! - Зимин протянул руку за водкой. - Дай, глотну! Обещаю - в последний раз!
  Пётр отдал ему бутылку и Зимин глотнул несколько раз из неё.
  - Мать всю войну меня обманывала, скрывала, боялась, что на пулю полезу... - он подумал и добавил. - И, наверное, была права! Только, когда я узнал правду про всё это, чуть умом не рехнулся. Искать её начал. А когда нашёл, решил потеряться в тайге... Нет мне жизни без неё!
  - Не пойму я... И что это за любовь-то у тебя была такая, что из-за бабы ты жизни своей решил лишиться? А ведь дочь у тебя есть! Ведь это ты за неё в ответе перед всевышним, а не твоя мать!
  - Знаю... Но ничего не могу с собой поделать! Ведь думал, что это только мне судьба такая досталась... Дважды пытался сойтись с бабами, да ничего не получилось! Вот и запил... И в воду сам бросился!
  - Только и у меня было такое время, когда ничего не хотелось делать... - тихо сказал Пётр. - Видно так сильно прикипели мы к своим родным! А всевышний жизнь нашу никак не отнимает... Так что, друг, придётся нам вдвоём лечиться от своей болезни!
  Зимин кивнул головой.
  - Знаешь, что, давай-ка построим зимовище?! До холодов как раз успеем! - вдруг предложил Пётр, рассуждая просто. - За тяжелой работой сердечная боль поутихнет!
  И они начали эту работу. Так, за тяжелой работой лечили они с утра до утра свой недуг, в перерывах отводя душу за рыбалкой или охотой. Общая беда их так сблизила, что к зиме, когда Николаю пришло время прощаться, он никак не хотел уходить, а Пётр стал скучать. Весной Николай приезжал снова и до осени они были вместе. Так продолжалось до весны 1953 года, когда Николай привёз сногсшибательную новость: Сталин умер, ГУЛАГи распускаются, а всем политическим дарована амнистия.
  Тогда же Николай отправил запрос о реабилитации друга. Через некоторое время ему пришёл ответ, в котором значилось, что Пётр изменник Родины и амнистия на него не распространяется. Только через архив партизанского движения удалось выявить правду. Пётр был реабилитирован, а Бука Любарский обвинен посмертно в измене Родины. Тогда же был реабилитирован посмертно и Михаил Тапошников. Но Пётр уже властям не верил и перезжать в город отказался. Как-то Зимин приехал к Петру с дочкой, которая тоже стала геологом, идя по стопам своего отца.
  - Вот так и познакомилась я тогда с твоим отцом, Глеб! - улыбаясь, произнесла моя мать. - Он ещё долго от меня бегал. Думал, что так нельзя: ему сорок два, а мне восемнадцать! И что люди по этому поводу скажут? Я даже в реке тонула, правда, специально, чтобы он меня спас!
  - Ну, и как, спас? - улыбаясь, спросила Марфа Микулишна.
  - Как миленький! Он уже тогда был в меня влюблен, да не признавался. А теперь, по закону тайги: спас, значит, женись! Так и поженил нас отец прямо в зимовище. А в шестидесятом году, двадцать восьмого марта родился ты, Глеб!
  Вдруг слёзы навернулись на её глазах, и мать отошла к окну. Я подошёл к ней и обнял её за плечи.
  - Ведь только теперь я всё поняла, после того, как нашлись эти дневники. А тогда? Тогда с каждым днём Пётр становился всё темней и темней, пока однажды утром в августе я не нашла записку: "Уезжайте с Глебом в Новосибирск. Живите в нашем родовом доме. Я должен доделать то, что не успел!"
  Она всхлипнула и посмотрела на меня, как бы оправдываясь. - Где мы с отцом только его не искали! А когда отец мне рассказал про Ману, я поняла, что он ушёл туда. Собственно, там мы и нашли его мёртвого, наполовину лежащего в воде! Я тогда очень сильно на него обиделась, ругалась. Пообещала, что забуду о нём навсегда. Да не сумела!
  Она сморкнулась в платочек и посмотрела на нас.
  - Спасибо вам всем: только теперь я поняла, что он в Мане пытался найти этого Богомола и уничтожить его!
  Обе бабушки молча плакали, Аня тоже. Дядя Коля сходил за бутылкой коньяка и налил нам каждому по половине рюмки.
  - За светлую память Петра Дубовцева! - сказал он и выпил.
  То же самое сделали и мы.
  Свадьба наша с Аней прошла спокойно, все были довольны. Даже Пашка успела приехать. Через пару деньков все зазъехались по домам, кроме Пашки, прощаясь тепло друг с другом.
   
  
  Эпилог
  
  Отпуск мой почти закончился, однако сегодня мне впервые приснился Ли Чен. И, если бы я не знал, кто это такой и почему он появлялся в жизни поих предков, не придал бы значения тому, что он сообщил. - "Глеба Богомола на волю плоситься Слуга заставлять Богомола доставать Богомола надо разломать"!
  - Это Тамарка! Из слуг только она знает, где на Мане он может быть. Значит, она всё-таки решила его достать! - внутренняя тревого охватила меня. - Вот, зараза! Не могла попозже... А тут, сразу после свадьбы... И опять на Ману! И что я могу противопоставить ей? Она с аквалангистами, небось, а я?
  Настроение сразу же испортилось. - Ехать опять на Ману? А как сказать Ане? Ли Чен требует, чтобы я разломал брошку, а как взять у аквалангистов? Они просто уплывут, и ищи-свищи их потом! Был бы я здоровяком как отец, тогда другое дело! Может оружие взять? И где его взять? На службе не дадут! Охотничье ружьё отчима взять?!
  Аня подняла голову. - Глеб, что с тобой? Приснилось что-то нехорошее?
  Мгновенно понимаю, что обманывать её не могу, потому говорю, как оно есть. - Аня! Ли Чен приснился, наш ангел-хранитель. Он предупреждает, что Тамарка собирается доставать из Маны Богомола. Он рекомендует разломать эту брошку, а как? Ведь надо, во-первых, туда ехать. Во-вторых, она ведь не одна, наверняка с аквалангистами. Не отдаст ларец, а они её защитят. В-третьих, у меня нет и оружия. Как их заставить? Физически? Я не два метра ростом, как мой отец... А ехать надо!
  - Поедем вместе! Вас, Дубовцевых, одних никак нельзя отпускать - вечно в какую-нибудь историю вляпаетесь! - она села на кровати, посмотрела на время. - Давай-ка спать, утро вечера мудренее! Там и решим!
  Уснуть, как ни старался, так и не смог. Вертелся под одеялом, пока не начало светать. Думаю и Аня тоже не спала, а делала вид, что спит, так как начала одеваться почти одновременно со мной.
  А после завтрака, к нам присоединилась Пашка. Мы в таком составе и отправились на Ману, прихватив ружьё отчима с несколькими патронами. А через день были уже на Мане возле спящего великана.
  Как я и ожидал, на берегу стояла Тамарка и руководила двумя аквалангистами. Аня и Пашка подошли к ней с двух сторон незаметно и, обняв, куда-то быстро повели её подальше от аквалангистов.
  - Нашёл! - вдруг крикнул один из них и показал Тамарке, которая оглянулась на его крик, в своей руке ларец с Богомолом.
  Тамарка тут же оттолкнула Аню, но не смогла справиться с Пашкой, которая вцепилась намертво в неё, и, даже упав, не опускала. Тамарка так и тащила её, пока Аня не сделала то же, что и Пашка. Тамарка била их по рукам, и материлась, и тащила, но они, как две большие собаки, вцепились в неё и не давали продвигаться. Как могла, она передвигалась небольшими шагами к аквалангисту, который уже выходил из воды.
  В тот момент, когда он поравнялся с камнем, за которым, спрятавшись, стоял я, Тамарка меня увидела и крикнула аквалангисту с ларцем. - Стой, туда не ходи!
  Выскочив из за камня, навожу на него ружьё. - Имей в виду, это пули на медведя. Нажму на курок и тебе конец! Подумай, стоит ли из-за денег лишаться жизни! Она тебе деньги обещала?
  - Не отдавай ему ларец! - крикнула Тамарка. - Золота не получишь!
  Тот подумал, подумал и отдал мне ларец.
  - Она тебя бы обманула... - говорю ему, беря ларец в свои руки. - Можешь сам посмотреть, что здесь никакого золота нет! Здесь только вот эта гадость. И этой нечистой силе не деньги нужны, а ваша кровь и смерть!
  Открываю ларец, Богомол так и переливается сине-фиолетовым цветом. В какой-то момент я даже залюбовался этим цветом, но тут же вспомнил всё, что эта нечистая сила натворила с моими предками, и необычайная злость на Богомола вдруг вспыхнула в моём мозгу. Сам не помню, как взял брошку, и первым делом отломил сначала один рог, а потом - другой! Свист, который был до этого в моей голове, неожиданно прекратился. А Тамарка вдруг встала, и перестала тащить Аню и Пашку. Ничего не понимая, стала смотреть на них, как будто видит впервые.
  Я же размахнулся и со всей силы забросил рога Богомола в реку в разные места. Остальную часть брошки положил на камень и со всей силы ударил по ней другим камнем, похожим на гранит. Брошка тут же рассыпалась на камешки разной величины. Тут мне в голову пришла мысль о том, что если я выкину все камушки в реку, они могут когда-нибудь снова собраться. Поэтому взяв часть камней, я их закинул в лес, а другую часть - в камни утёса.
  Между тем Тамарка поднимала Аню и Пашку, удивленно спрашивая их. - Аня, Пашка, вы, что тут делаете?
  - А ты? - Пашка вытирала очки, вставая с колен, не замечая разницу в поведении Тамарки, которая между тем интенсивно чесала своё плечо.
  Должен сказать, что и моё плечо зачесалось. Аня, увидев это, подбежала ко мне и подняла рукав до плеча, а затем заулыбалась. - Глеб, а твои-то родинки исчезли!
  - Да? - удивился я. - Так, значит...
  - Богомолу пришёл конец! - улыбаясь, подвела итого Аня. - И ты выполнил то, что хотел сделать твой отец!
  - А как же я? - Тамарка удивлённо смотрит на нас. - А мне что?
  - Девушка, с нами пора рассчитаться! - это аквалагнисты подошли к Тамарке. - Мы выполнити свою работу. Просим заплатить нам за неё!
  - Но я вас не знаю! - удивлённо смотрит Тамарка на них, не признавая. - И я вам никакую работу не заказывала!
  - Вот это да! - удивляется один из аквалангистов. -- А что же мы делали? Мы достали вам ларец со дна реки? Достали! Просим рассчитаться с нами за это!
  Тут до меня доходит, что всё это время Тамарка была под воздействием Богомола и теперь не помнит обо всём, что он ей приказывал, так как уже освободилась от него.
  - Ребята, сколько она вам должна? - достаю деньги, которые у меня остались в карманах. - Этого хватит? К сожалению, больше у меня нет!
  Они посчитали их и, кивнув головами, начали раздеваться и собираться домой.
  Ларец я отдал Тамарке, которая теперь спокйно стояла, и, не понимая того, что происходит на её глазах, повертела, повертела ларец и отбросила его, как какой-то старый и ненужный ей хлам.
  - Тамарка, а тебя баба Ниса давно ждёт... - закинула удочку Аня. - Она была у нас на свадбе и тебя вспоминала!
  - Да? Так вы поженились? Поздравляю!
  Пашка и Аня, улыбаясь, смотрели на все изменения, которые произошли на их глазах и не узнавали ту Тамарку, которая ещё недавно была в походе по Мане.
  Я же, обняв за плечи Аню и Пашку, чмокнул каждую в щёку и сказал. - Ну, барышни, без вас я бы не справился с этой задачей!
  - Вот-вот, так и знай! Без нас, чтобы ни шагу! - произнесла Аня, довольно улыбаясь, тому, что накинула на меня свою петлю. - Знаю я вас, Дубовцевых!
  Мы, я, Пашка и Аня, после того, как расправились с Богомолом, заехали на сторожку Дубовцевых в деревне Красноселка (правда, это был теперь полноценный дом и жили в нем другие люди) подышать воздухом моих предков, а затем - к моим родственникам, где и находились до конца моего отпуска.
  По окончании отпуска я поставил бутылку пятизвездочного коньяка своему командиру полка за то, что он помог найти мне жену. А он распорядился выделить нам с женой комнату в общежитии семейных офицеров.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"