"Я не могу быть одна!", - вспомнила ИммаН крик одной из Пяти, с которыми она начинала работать.
Агентшу поймали с узкоголовым пирожником из зала питания. Ее бедра, торчащие из-под форменной куртки были вымазаны розовым кремом.
"Почему не могу быть одна?" - подумала тогда агент ИммаН, глядя на сцену поимки в просвет между могучим боком капеланши и ее же могучим локтем. Половое распределение и без того странная вещь, чтобы делать из него навязчивую проблему. С другой стороны, если вопрос так влияет на твое выживание, ты просто решаешь его и все. Сбегаешь из дома и сжигаешь свою учетную карточку или наоборот, вот так спариваешься за тележкой с чищенным сельдереем. Разве мы не свободная половая часть человечества?
- Пошла! - толкнула ИммаН капеланша, выводя ее из трансцендентного любования бедрами в свежих розочках. Тогда агент ИммаН впервые подумала, что с Пятью наступила пора завязывать.
Приподняв над обивкой расслабившиеся, наконец, пальцы другой руки, циркачка ИммаН сложила их в форме пистолета, вытянула губы трубочкой и, дернувшись всем телом, негромко сказала: "Ппух!". Затем начала медленно сползать с кресла, закатывая глаза и изображая конвульсии.
Приземлившись худым задом на термопол и обследуя взглядом давно не обновляемый потолок в медных звездах, ИммаН облизнула пересохшие губы и с досадой вздохнула. Эта планета и ее выбила из колеи.
И ее.
Загудел регулятор кислорода. ИммаН поднялась с пола, отряхивая себя со всех сторон непонятно, правда, зачем. В голове у нее все еще стоял гул. Если вопрос влияет на твое выживание, ты просто решаешь его и все.
Последняя мысль относилась ко всему сразу: одиночеству по половому признаку, уголовному поведению Тарамбозиса, нелепо подставившего выступления под провал, чего-то тяжело и необратимо назревавшего во вселенной, напряженных нервов, видения в пустыне и, само собой, ближайшей проблемы - необходимости идти и стучать в дверь К. Торционе.
Регулятор кислорода умолк, словно оставляя ИммеН шанс набраться решимости без вмешательства сторонних звуков. Хоть они и сторонние, а ощущение какой никакой поддержки давали, подумала ИммаН, оставаясь в тишине и бросая неодобрительный взгляд в угол, где полузакрытый гардиной висел сварливый прибор. И гул в голове было не так слышно.
ИммаН нахмурилась, отгоняя мысли о второстепенных по повестке проблемах, и стала ощущать, как постепенно приходит в себя. Воспитанная за годы невозмутимость разливалась под биотканью костюма, уверенно заполняя все ее худое и нескладное существо.
Зафиксировав мышцы лица в привычном для них положении, ИммаН запустила пальцы с накладными по случаю прошедших правительственных торжеств ногтями за манжету и извлекла оттуда письмо. Не письмо, а какой-то документ для протокола на высшем уровне, подумала она. Хорошо хоть не с золочеными краями. ИммаН поднесла бумажный квадрат к лицу, впервые внимательно разглядывая его. Слегка помахав запиской и втянув носом воздух, она не ощутила ни тени тюремной ноты. ИммаН скорчила недоверчивую мину. По ее представлениям, в лучшем случае, на чем можно было писать из-за решетки, так это на собственном воротнике. Да и то, если они там белые. Рано сбежала из Пяти, надо было дождаться практики в Центральной Вселенской.
Снова складывая письмо в треугольник, ИммаН направилась к выходу.