В этой главе свое драгоценное время я хочу посвятить своим родным. А именно, отдельно каждому их них. Ибо детство каждого, родившегося человека на нашей планете, зависит от тех, кто его окружает, с этого самого рождения, в повседневной жизни. Зародыш не может сделать свой выбор, от кого ему родиться. Ребенок, рождаясь на свет, не может выбирать свое окружение в силу своих ограниченных возможностей, что заключаются в еще не окрепшем и не развитом состоянии разума. И только душа, помещенная в человеческое тело, с самого начала рождения и до тризны, остается всегда на одном полноценном уровне. Но и она, увы, беспомощна в маленьком неокрепшем тельце. Она только может поддерживать это тельце и по-своему влиять на его рост и судьбу, а также на течение мыслей. Это она вселяется порой у многих в интуицию и оберегает тело, пока живет в нем. Это она бьет тревогу, когда в разум человека проникает вирус "мании величия". Это она плачет, когда взрослый смотритель тела не обращает на нее никакого внимания. Это она, покидая одно тело, старается возродиться вновь и спешит занять новое...
Это вступление - следствие раздумий моей долгой-долгой жизни. Раздумий, подсказанных мне моей душой. Все больше и больше я начинаю понимать всю нелепость, происходящих с разумом и телом, событий. Ведь в теле каждого из нас находиться очень умная и чуткая положительная внутренняя энергия. Единственная энергия, не боящаяся замкнутого пространства, единственная энергия, являющаяся частицей энергий неба и земли. Но об этом, как и многом другом, нам еще предстоит поговорить с вами, ув. читатель. А пока я хочу просто ознакомить вас, да и вспомнить самой все, что, так или иначе, связывало меня с моими родными и близкими мне людьми.
Начну с главы нашего семейства, то бишь - отце. Все, что я знала на тот момент о нем. На момент, о котором идет повествование всей этой книги.
Когда я еще была в яслях - я помню небольшой момент нахождения себя в доме. Я вижу себя сидящей на руках у мамы. Она, одной рукой снимает с меня колготки и кидает их в кучу таких же возле кровати, потом несет меня в другую комнату, где стоят стол и стулья, и где возле воды, что течет из крана на стене, стоит еще одна женщина. Она за что-то ругает маму. А мама кричит, почти над самым моим ухом ей в ответ, что оной не мешало бы и помогать ей иногда в ухаживании за детьми. Оная, т. е. баба Таня, убегает куда-то. Дальше, мама вновь несет меня в прежнюю комнату и, посадив меня на кровать, начинает рыться в куче колготок, что лежали у кровати. Затем, вытащив одни, начинает одевать их на меня. Слышу слова:
- Полюбуйтесь, что она делает! Да ты хоть бы простирнула их! Приедет Толик, я ему все расскажу, какая ты хозяйка!
Я слышу запах мочи от колготок, которые на меня одевает мама, но мне до этого нет никакого дела. Я слушаю разговор двух женщин.
- У-гу-м-м.., - мама усердно продолжает натягивать на меня колготки.
- Приедет! Вот, когда приедет, я ему тоже расскажу, что вы за бабушка.. Что вы, вообще, здесь с нами, делаете?! Не нравиться - уезжайте, без вас спокойнее будет!
При последних словах, мама перешла, почти на крик.
- Да если я уеду, вас здесь черви съедят!
- Не съедят! Справлялась без вас раньше и сейчас справлюсь!
- Раньше ты была с Толиком и без детей, а сейчас без него и с двумя детьми. Зачем было рожать еще одно, если ты с одним справиться не можешь?!
- Не ваше дело!
Но - стоп. А теперь, с этого момента поподробней. Вспомним первую главу, ув. мой читатель. Приехала молодая семья по строительной комсомольской путевке. Получили жилье (комнату в общежитии), работу и приступили, как все, вместе с общественностью, к выполнению пятилетнего плана. Каждый делал "свой вклад", на своем рабочем месте, в общее дело. Глава семейства получил место на строительстве жилых домов. Еще в армии, в стройбате, он обучался на плотника и столяра, и был неплохим специалистом в этих двух профессиях. Поэтому и зарплату, как хорошему специалисту, ему выплачивали неплохую. Потом, по каким-то, неведомым никому, причинам, а может, и ведомым, да только кто теперь об этом узнает, он, уже после рождения сына, начал спиваться. Домой приходил поздно, ругался с супругой, иногда, даже, бил ее, а после просил извинения. Это начинало происходить все чаще и чаще. На тот момент мама уже была беременна мной (здесь и далее, из рассказа бабушки). В один из вечеров, помирившись, и поговорив друг с другом, родители решили вызвать к себе бабушку Таню - мать отца, чтобы она помогала по дому и по уходу за детьми. Так и сделали. После приезда бабушки, вскоре родилась я. В семье увеличилось количество человек и администрация поселка, в связи с этим событием, выделила дополнительное количество метров жилплощади. Вот тогда-то и переселилась семья, в уже, описанную мной, в первой главе, ПДУ-шку. Большая семья, отдельное жилье, хорошая работа. Им бы жить поживать, да добра наживать. Да не тут-то было. Впрямь, как в сказке...
Начались скандалы меж свекровью и невесткой. Отец стал спиваться еще больше. В один из дней, маме, прямо на работе, сообщили, что отец очень сильно обгорел на пожаре и находится в больнице. Дальше для нее все пошло, "как в кошмарном сне" (слова самой мамы, ныне покойной). Когда она поговорила в больнице с врачами, то поняла, что жить ей придется одной очень долго. Отец сильно обгорел, и ему требовалось ряд операций, которые на тот момент могли сделать только в Москве или на Украине. Спецрейсом на самолете его и еще несколько, обгоревших с ним человек, отправили в Москву для операций. А уже оттуда, для реабилитации, его отправили на родину. А мы с мамой и бабой Таней продолжали жить в поселке. Баба Таня, чтобы помочь материально, тоже решила устроиться на работу. А, может, просто потому, что не хотела делить тяготы домашних проблем со своей невесткой. Вообщем, дома за нами смотреть было некому. Поэтому, наверное, мама отдала меня тогда в ясли, в недельную группу, откуда и началось мое повествование осознанности - начала моей жизни.
Папа отсутствовал почти два года. Как раз те два года, которые я находилась в яслях. Когда же он вернулся, я уже ходила в младшую группу детского садика. Для меня знакомство с отцом было, как что-то, само собой разумеющееся, хоть я его раньше никогда не видела и даже не ощущала. Поначалу мне казалось, что он любит меня. Но потом, из-за продолжающихся скандалов в семье, он вновь запил. И когда под его "горячую руку" попадал кто нибудь из семьи, он не жалел никого. Меня он, все же, боялся бить руками, как всех остальных. Я для него была слишком мала, поэтому мне доставались другие методы воздействия, в наказание за какую либо провинность. Но это было немного позже. А тогда, когда я узнавала его впервые, все было по-другому. После долгой болезни он был оформлен на "легкий труд". Работал он сторожем на строительстве спортивного комплекса. Я помню, как иногда, мы с братом, по поручению мамы относили ему на объект обеды и ужины. Это были ответственные задания для нас, и мы старались выполнять их добросовестно. Дежурил он в большом здании. Вокруг этого здания и внутри его велись строительные работы. Днем, в основном, отец запрещал приходить к нему на работу, потому, что его ругало начальство. А вот, вечером, когда все рабочие расходились по домам, и кроме отца там уже никого не было, мы, принеся ему ужин, гуляли внутри этого огромного, строящегося здания, "познавая азы строительно-отделочных работ". Внутри, на первом этаже этого спортивного комплекса, был огромный зал, а рядом, за стеной - очень большая ниша, похожая на громадную ванную (воспоминания моих детских впечатлений). Это должен был быть бассейн, так говорил нам отец. Вся эта ниша заливалась постепенно бетоном. Некоторые места уже были выложены плиткой. Нам с Санькой весь этот процесс наблюдать было настолько интересно, что мы вновь и вновь спрашивали у отца разрешения на новые визиты. В то время отец еще совсем не употреблял спиртное, кроме, как на рыбалке с соседом, по сто грамм, не более, о котором я уже тоже успела поведать вам, ув. читатель, в своем повествовании. И это, пожалуй, все, что я знала на тот момент, о своем, любимом мной по началу, папе.
Теперь пришла очередь мамы. О ней я знала даже меньше, чем об отце., может потому, что она со мной избегала всяческого общения, а, может потому, что именно с ней я находилась, почти все свое свободное время от садика. Поэтому, все, что о ней мне было известно на тот момент, вы, ув. читатель, уже знаете. Остальное раскроется позже, по мере моего взросления в повествовании о моей жизни. Ну, вот, дошла очередь и до бабы Тани. До приезда к нам, на тот момент, я о ней не знала ничего, так же, пожалуй, как и о маме. Знала только, что, когда приехала, устроилась сторожем в гаражи, где охранялись огромные грузовые машины. Это были "КаМАзы", "КрАЗы", "БеЛАзы", "Татры". Я хорошо помню их названия, потому, что Санька в то время не отставал от бабушки и от отца до тех пор, пока они не называли марку той или иной машины, которую он видел на улицах нашего поселка. Сначала бабушка "отнекивалась" от него и говорила, что ей все равно, как они называются. Но любопытство любимого внука, в конце концов, победило. И бабушка сама изучила все марки тех машин, которые она охраняла. А один раз даже разрешила прийти к себе на работу. У Саньки "радости не было предела". В тот раз вечером мы, собравшись с отцом, пришли к бабушке на работу в гаражи. А так, как мы жили почти на окраине поселка, то и гаражи находились недалеко от нас, в начале дороге, ведущей от нашего поселка к городу Мирный. Там же, напротив гаражей, через дорогу, находилось, за небольшим холмом, кладбище. Гаражи, представлявшие собой огромные высокие ангары, занимали очень большую территорию, потому, что, в каждом из таких гаражей находилось от трех до шести машин. На строительстве Вилюйской ГЭС машины задействовались непрерывно, поэтому большая часть машин в гаражах всегда отсутствовала. Когда я в первый раз остановилась у колеса "БеЛАза" - я ощутила себя микроскопическим муравьем. Ведь я, со своим ростом, не занимала даже десятой части этого мощного, огромного, "каучукового дракона" (личное мое выражение в детстве, откуда его взяла - не знаю). Так я, почему-то называла в детстве колеса всех, огромных, на мой взгляд, машин, которые работали на строительстве станции. Санька смеялся надо мной и всем своим видом показывал, какой он смелый и умный. Помню, бабушка, даже, разрешила ему залезть в кабину "Татры" и посидеть в ней за рулем. А мне - да, да, ув. читатель - этого сделать она не разрешила.
- Ты еще слишком мала! - говорил с гордостью фаворита Санька, держась за руль и делая вид, что он куда-то едет.
- Правильно он говорит,- вторила ему баба Таня.
- А то еще упадешь, а мне отвечать.
Так я простояла у "Татры", пока Санька, наслаждался предоставленным ему удовольствием, хоть и "понарошку". После этого я больше с ним не ходила в гаражи. Да и он больше не ходил туда, потому, что "повыпендриваться" (уличное выражение детворы в нашем поселке) больше не было перед кем. А вскоре и бабу Таню уволили по неведомой мне причине. Я только слышала из разговоров взрослых, что что-то было украдено из гаражей во время ее дежурства. После этого она и устроилась няней в соседний дом нянчить якутенка. Вот туда для меня ход открыт был всегда. А Саньке вторая работа бабушки была неинтересна. Да и мне, поначалу тоже, пока я не познакомилась с самой хозяйкой дома - красивой, молодой тетей якуткой (так я ее называла, пока не узнала имя). Тетя Фаина (хоть сама она произносила свое имя немного иначе - все ее называли так) сама пригласила меня в гости.
В своем повествовании, как ни стараюсь упорядочивать свои воспоминания в записях, душа норовит вернуть меня к вновь написанному, тому, или иному фрагменту, помогая вспоминать мне все новые и новые моменты моей жизни. Вот и сейчас хочу вернуться еще раз к описанию своих с мамой общих знакомых. Потому, что мамины подруги всегда становились и моими подругами. Почему подругами, да потому, что именно так я их воспринимала в своем внутреннем мире. Я всем им очень нравилась. И это касается не только детства, а и юности и отрочества. С возрастом я, правда, стала замечать, что это не очень нравилось моей маме. Была в ней какая-то завистливая нотка по этому поводу. Она возникала каждый раз, при очередной встрече с подругами, когда все внимание переключалось на меня. И после этого ей уже и поговорить с ними больше было не о чем. Она быстро начинала собираться домой, и мы, как правило, больше получаса ни у кого не задерживались в гостях. После прихода домой, в такие дни она всегда какое-то время отмалчивалась, и только на другой день я могла с ней общаться, как обычно, и то если не провинюсь. Одной из ее близких подруг была тетя Тая. Не знаю, кем она работала и где мама с ней познакомилась, только дома, по вечерам, когда мы к ней приходили в гости, она всегда сидела за швейной машинкой и что-то шила. Она жила через три дома от нас, вверх по холму, в старом бревенчатом доме. Дом этот стоял на сваях. Они были настолько высоки, что любой взрослый человек, пригнув голову, мог спокойно пройти под ним с южной стороны, где находились ступени. С другой же стороны, северной, дом упирался в крутую часть холма. Его стена опиралась на бетонный фундамент. Это мимо ее дома, с этого холма, мы, детвора, каждую зиму катались на санках.
Тетя Тая жила одна, семьи у нее не было. Может, потому она, всякий раз, при нашем приходе, радовалась, как и я, нашей встрече. Я чувствовала, что она очень любит меня, но зная отношение мамы к этому, я всякий раз отстранялась от поцелуев тети Таи и тихонько начинала играться лоскутками, лежавшими у нее в большой картонной коробке.
Все время, пока мама разговаривала с ней, я рылась в ящике и перекладывала с места на место, в разные кучки лоскуты и представляла себе, как я тоже, как и т. Тая, шью из них красивые платья. Эти мечты и это занятие не пройдут для меня бесследно и сыграют определенную роль в моей дальнейшей жизни.
В этом доме меня всегда угощали брусничным вареньем. Тетя Тая знала, что кроме брусничного варенья я ничего больше не ела из сладкого. Она была самой близкой маминой подругой на тот момент. Такие выводы я делала из того, что только т. Тая из всех маминых подруг приходила к нам домой в гости. Поэтому, наверное, остальных маминых подруг я почти не помню. В основном мы с мамой сами ходили по гостям. Еще одну свою подругу она называла всегда Сергеевной, может потому, что она была старше мамы по возрасту. Эта Сергеевна уехала в Иркутск, когда мне было шесть с половиной лет. После мама получала от нее письма и сама писала ей. Эта переписка длилась очень долго, даже, когда мы уже переехали на Украину. Кем она работала и чем она занималась, я, увы, вспомнить не могу. Была еще у мамы подруга, которая вместе с ней работала в детском садике. Мама тогда работала прачкой, а ее подруга (не помню имя) работала поварихой. Эта мамина подруга всегда передавала нам булочки и пирожки, что оставались после ее смены, в садике. С ее семьей мы иногда ходили в лес по грибы и ягоды. Она была такая же полненькая, как и моя мама.
Но вернусь вновь к т. Тае. В то время, как я игралась ее лоскутками, она стала замечать, что мне очень нравилось это занятие. Один раз она решила подарить мне небольшую коробочку с обрезками таких лоскутков. Но мама категорически была против такой затеи, сказав, что убирать их, после того, как я раскидаю их по комнате, не будет. С чего она взяла тогда тот факт, что я непременно буду раскидывать лоскуты по всей комнате, мне было не понятно. Позже, когда кукла Катя была в полном моем расположении, я все же, с разрешения т. Таи, запихнула себе в карман курточки одну охапку таких клаптиков. Но об этом потом мне пришлось очень пожалеть. Когда дома ними я стала играть с куклой, мама обвинила меня в воровстве и сказала, что больше меня с собой в гости к т. Тае не возьмет. И как я не пыталась ей доказывать, что это не так, у меня ничего не получилось. Вскоре т.Тая сама пришла к нам в гости. Каково же было мое удивление, когда она подарила мне, сшитые ею, два красивых ситцевых платья. Уже на тот момент я умела отличать ситец от шелка, шелк от крепдешина и атласа. И даже знала, благодаря разъяснениям т.Таи, что из себя представлял креп-жоржет, бархат, лен и тик. Уже на тот момент во мне зарождались жилки дизайнера, модельера и конструктора. Это позже я узнаю эти красивые, определяющие профессии, слова, а тогда было просто чувство в душе, предпосылок чего-то очень грациозного и прекрасного. Карандашами я пыталась рисовать разные платья для золушки и для своей куклы Кати. Правда, получалось не очень, но я упорно продолжала тренироваться, особенно длинными, зимними вечерами. В тот день, когда т. Тая подарила мне платья, я на ушко рассказала ей о своих мечтах, потом показала ей свои рисунки. Она, выслушав и похвалив мои рисунки, предложила померить платья. Когда их стали по очереди одевать на меня, я была в восторге, и только одна деталь в них меня огорчила - они были очень короткими. Тогда, как сейчас помню, я повернулась к т. Тае и сказала:
- Тетя Тая, вот такие, короткие, больше шить не надо! Куда это годится? - при этом я, взявшись обеими руками за юбку платья, потянула вниз полы, чтобы прикрыть трусики, которые просматривались в отражении в зеркале, из-под платья.
- Мне такого больше не шейте. Попа должна быть закрыта, а еще лучше, если они будут вот такой длины, - и я, ладошкой провела, ниже своих коленок, добавив, - как у золушки, знаете?!
-Знаю, знаю, хорошо, хорошо, модница, - рассмеялась т. Тая.
- А к этим я пришью оборку, красивую, у меня еще остались куски этой ткани, ты не против?
Мама со своей стороны добавила, что неплохо было бы сшить "на вырост", что бы ей лишний раз не тратится на меня. На что т. Тая ответила,:
- Пусть носит сейчас,- и что лоскутов у нее много, и что она еще успеет пошить "на вырост". Так я стала носить очень красивые ситцевые платья от т. Таи. В садике и на улице мне стали завидовать все девчонки. А т. Тая после того разговора со мной, перед тем, как пошить для меня новое платье, всегда с улыбкой интересовалась моими пожеланиями, показывая мне те лоскуты, что предназначались для меня. Мама почему-то у нее не обшивалась, а предпочитала платья, купленные в магазине. А, вот, для бабы Тани домашние халаты заказывала у т. Таи за деньги. Кто из них, бабушка или мама, расплачивались с т. Таей, я не знала. За мои, же, точно знаю, мама денег не платила. Один раз слышала, как т.Тая сказала, что, мол, брось ты, Люда, это же лоскуты, сэкономленные, остатки с клиентов, все уже давно оплачено. А то, что т. Тая спрашивала мое мнение на счет пошива моих нарядов, когда я была еще "от горшка три вершка" (выражение взрослых в нашей семье на мой счет), поднимало меня на, хоть и небольшую, но высоту. И пусть даже только в моем собственном мире - такое отношение для меня значило очень многое. Это был второй человек после Тамары Георгиевны, поддерживающий мое "я", и уважающий меня, как личность. Все ее изделия, пошитые для меня, я носила до четвертого класса. Даже уже, живя здесь, на Украине, мне не хотелось с ними расставаться. Эта женщина вырастила во мне прекрасное и вечное, за что моя память до сих пор хранит о ней благодарение моего мира и моей души. Благодаря ей, я всегда была одета, как нарядная кукла. Позже, здесь, на Украине, такая "лафа" для меня закончилась. Здесь, со стороны мамы начались новые придирки, обвинения, унижения и оскорбления моей личности. Она одевала меня только в "чужие" обноски. Обычно это была одежда с детей ее подруг или знакомых. Редкой удачей для меня были рубашки или брюки от брата, которые к тому моменту я уже научилась перешивать сама. Но это, когда научилась. А до того я наотрез отказывалась носить чужие вещи. Рвала их, резала ножницами, просто выкидывала или вымазывала так, что невозможно было отстирать, за что продолжала "получать по полной". Но это уже другая история.
В окончании этой главы хочу все же заметить, что мои родители были очень красивыми в молодости, об этом мне рассказали те фотографии, которые сохранились в семейном альбоме. Жаль только, что их красота не совпала с их внутренним миром...
Глава VIII
Каждая новая глава для меня - исповедь. Я, вспоминая все до мелочей, путешествую во времени своего далекого детства. Правда, сейчас оно не такое уж и далекое. Заняться этим описанием я мечтала еще в девяностые годы. Но тогда время "бежало" настолько быстро, и насыщено было настолько бурными событиями, что на размеренные размышления, а тем более, воспоминания, просто не оставалось свободных минут, не говоря уже о часах. Но может это и к лучшему, потому как события оных лет будут иметь свой черед в описанных мною воспоминаниях о прожитой жизни.
Почему решила назвать свои ранние рукописи "отчетом о прожитом детстве"?! по все той же простой причине - я человек, полностью осознающий свой внутренний мир. Как это не парадоксально звучит - я нашла формулу счастья - формулу оздоровления и омоложения в своем внутреннем всеобъемлющем мире. И как не странно, эта формула начинает свое действие и на внешний мой облик. Фантастика?! Отнюдь. И в этом, вы, ув. читатель, сможете убедиться сами, если вам представится возможность прочитать все мои труды до сегодняшнего дня включительно. Конечно, этот момент истины непременно будет отодвигаться во времени, так как выпуск моих рукописей будет производиться постепенно. Наперед забегая, скажу - я сама не знаю, когда я подойду к порогу описания моей жизни. Но могу точно сказать, что фото до и после, я предоставлю вам, ув. читатель, дабы вы могли убедиться в правдивости моих слов, высказываемых на протяжении всех моих повествований. Представляю, какую сенсацию произведет мое открытие... но, стоп, достаточно интриг. Все в этом мире требует постепенного и степенного подхода. Скажу лишь, что самой тяжелой работой в формуле счастья - является работа над собой, над своим собственным миром. И поверьте - все усилия того стоят.
А сейчас я вновь возвращаюсь в поселок "Чернышевский". В прошлой главе я рассказывала о том, что бабушка работала нянькой в доме, где жила семья охотников. Я упоминала также и о том, что я была в гостях в этом доме. Теперь напишу об этом поподробнее. Я помню, как на краю нашей улицы, с противоположной стороны и чуть наискосок, от всех остальных домов, за теплотрассой, началось строительство большого дома. Помню огромные бревна и выстроганный брус (выражение отца), которые улаживали друг на друга. Брус и бревна с обеих сторон, и не только, имели специальные выемки. С помощью этих выемок все скреплялось между собой, и постепенно выстраивались стены будущего дома. А вокруг лежали кучи всяких подсобных материалов и разных приспособлений. Это были: мох, гравий, опилки, песок, глина, доски, разные инструменты, и много еще такого, что мы, детвора, даже не знали, как называется. Помню, как отец договаривался со строителями этого дома, чтобы ему разрешили взять опилок. В один из вечеров он принес домой несколько ведер, и набив опилками большую картонную коробку от проигрывателя, поставил ее на веранде. Из разговоров в семье между взрослыми, нам с братом было понятно, что отец собирается на зиму завести куропаток. Когда брал опилки - была весна., но мы уже знали, что скоро пойдем с отцом в лес. Поймать их легко можно было только весной, в конце мая, когда у них начинались "брачные игры". Выражение "брачные игры" нам тогда было неизвестно, но, то, что они собирались кучками, стайками, а потом у них рождались птенцы, хорошо знала вся детвора нашего поселка. Наша семья была ни первой и не последней, кто держал куропаток у себя дома вместо курей. Отец сделал у ПДУ-шки загородку, а во внутренней территории, напротив крыльца, поставил самодельную клетку. Затем насыпал туда часть принесенных опилок, и уже через несколько дней после этого он взял нас с собой в лес. В основном мы охотились на куропаток под ЛЭПом. Там их было очень много. И хоть они прятались в густой траве, ловить их было легко. Когда мы приходили на "нужное место" (выражение отца), отец указывал нам на куст, за которым мы должны были прятаться. В руках мы с братом держали авоськи в раскрытом виде, а рядом ставили небольшой картонный ящик. Мы присаживались на корточки за куст осины и молча, следили за действиями отца. Только иногда переглядывались меж собой, улыбаясь, по какой-то неизвестной нам причине, в ожидании новой, пойманной отцом куропатки. Написав здесь про куст осины, я не ошиблась, ув. читатель. Кто жил или проживает в таежных поселках, тот знает, что обычно подрастающие деревья под ЛЭПом вырубают до основания. И так, как такая обрезка деревьев происходит периодически, то уже из корней вырастают не деревья, а кусты. Точно так же, как по обочинам от железнодорожного полотна, если оное проходит через лесной массив. Отец снимал с себя старенький пиджак и тихонько присаживался на корточки прямо в густой траве. Когда куропатки, напуганные нашим приходом, успокаивались и возвращались на прежние свои прогалинки меж трав и кустов, отец начинал высматривать самую большую стайку из трех, четырех, а то и шести куропаток и резко бросался в их сторону с распахнутым пиджаком. Обычно, со второй попытки ему удавалось накрыть одну или две штуки. И так мы ловили их почти до обеда, пока солнце не поднималось высоко над нами. Затем становилось жарко, и куропатки улетали с лужаек, прятались где-то, от нас и от жары. А пойманных, тех, что отец бросал нам в раскрытые авоськи, он потом пересаживал в картонный ящик. Перевязав его веревкой крест на крест, мы относили их домой. Так мы ходили несколько раз, пока не заполнили клетку в загородке.
Когда мы ловили этих "диких курочек" (мое детское выражение), они были очень маленькие и худенькие. Зато к зиме, на домашнем корме, они вырастали до размеров взрослых домашних курей, и меняли свое коричневое оперение на чисто белое. Они становились до того красивыми, что, когда какую-нибудь из куропаток резали, чтобы ее сварить, я, жалела о том, что помогала их ловить и отказывалась есть их мясо. Единственное, что меня утешало, так это то, что оставшихся с зимы куропаток, отец выпускал по весне на волю, а взамен начинал ловить новых. Почему меня не огорчала сама охота на них, мне трудно ответить даже сейчас, спустя много лет. Может потому, что по американскому гороскопу я "лисица", а значит, в какой-то степени мен присущ был азарт. Стоп, стоп, стоп.. кажется я вновь достаточно далеко ушла от начатой мной темы. Помню, помню, начала я эту главу о строящемся доме. Его строительство началось ранней весной, и уже к концу лета дом стоял во всем своем великолепии. Все время, пока шло строительство, и до, и после, когда дом уже был окончательно построен, и убрана вокруг него территория, мы, любопытная детвора, совали свой нос повсюду. Заглядывали и сюда, и туда, подсматривали и там, и сям. Это заметили хозяева дома, и когда в дом завезли мебель, они пригласили всех нас в гости. Когда мы зашли к ним в дом, они угостили нас чаем, пирожками и конфетами. Помню, в доме, в самой большой комнате, лежала шкура белого медведя. Она занимала почти весь, свободный от мебели пол. На стене, вверху, меж окон, висели большие часы с кукушкой. Вниз, от них, на цепочке, висели две, сделанные из металла, шишки. Со стороны они выглядели, как настоящие, похожие на кедровые. При каждом бое часов, из домика, показывалась маленькая голова птички, и произносила, как кукушка в лесу: "Ку-ку, ку-ку...". Всей детворе, кроме меня, очень понравились эти часы. А мне понравился только бой часов. Глухой и таинственный звук каждый раз мысленно переносил меня в какую-нибудь сказку, придуманную мной на ходу, во время звучания раздававшегося на весь дом боя. Медведя я тоже старалась обходить стороной. С одной стороны, мне его было очень жалко, а с другой - я очень боялась раскрытой пасти с зубами. И хоть выражение морды медведя в целом не казалось мне злым, все же - это все производило какое-то не очень хорошее впечатление. Помимо всего этого, в доме, на стенах, висели разные красивые картины. На противоположной стороне от входа висели рога оленя. На тканом полотне ручной работы, на стене, где стоял диван, было прикреплено ружье и еще, разного вида ножи. Все они были в ножнах. Хозяева дома оба, и он, и она, были охотниками. В тайгу, обычно, они уезжали вместе. Вот именно, в такое время, моя бабушка и присматривала за их малышом. Всю детвору нашей улицы, тогда, у них в гостях, больше всего впечатлила шкура медведя. Каждый старался потрогать ее руками. Я тоже погладила лапу медведя. Шерсть на ней была чуть-чуть пожелтевшая. На ощупь она показалась мне жесткой. Это были мои детские ощущения от близкого знакомства с чучелом дикого зверя. Ходить по шкуре медведя, как другие дети, я не решалась. И не делала этого после, когда заходила к бабушке на работу.
Мне почему-то нравилось наблюдать за хозяевами дома, как они одеваются, что делают, и даже, что кушают. Я всегда интересовалась у бабушки об этом. Правда она особо и не стремилась отвечать на мои "глупые вопросы"(бабушкино выражение). Зимой хозяева ходили в красивых шапках. Тетя Фаина - в пушной шапке из "чернобурки", у которой сзади свисал длинный пушистый хвост. А хозяин ходил в шапке из собачьего меха. Иногда зимой они подъезжали на собачей упряжке из лаек. Вставали из саней, и за спиной у них я видела ружья. Я тоже мечтала о том, что когда вырасту, обязательно научусь стрелять из ружья. Только хорошо помню, что об охоте на зверя, как таковой, я не мечтала. И моя мечта осуществилась позже. Но это, ув. читатель - другая история.
Бабушке Тане не очень нравились мои наблюдения и мои приходы во время ее дежурства в семье якутов, поэтому она старалась всякий раз, под любым предлогом отправить меня домой. Да я и сама не особо любила там задерживаться. Мне просто было все интересно, и даже то, как бабушка ухаживает за малышом. Хотя, к самому малышу, я почему-то подходить боялась и поэтому наблюдала за ним, стоя в стороне. Почему это происходило со мной, до конца не понимаю даже сейчас. Помню только, что маленьких детей, я даже, значительно позже, боялась брать на руки, пока сама не родила дочь. Об этом тоже потом.
А сейчас я хочу рассказать еще о самом драчливом члене нашего семейства - петухе Петьке. Однажды отцу захотелось, помимо куропаток, завести еще и курей. Купил он пару курочек и одного петуха у своих знакомых. Петух был большой и красивый. К тому же он оказался очень задиристый и драчливый. Бросался на всех, как злая собачонка. Мен от этого петуха доставалось больше всех. Невзлюбил он меня с самого начала пребывания в нашем доме. Ходил он свободно по всей улице. Вначале, правда, отец привязывал его за одну лапу веревкой, чтобы не убежал и "привык ко двору" (выражение отца), к новому дому. А потом, когда его уже отвязали, петух всякий раз норовил клюнуть меня "куда придется". Наверное, потому, что остальных он побаивался, а я была самой маленькой, поэтому сама боялась его. И скорее всего он это чувствовал, и его наверняка, подзадоривал этот мой страх. Догоняя меня, он всегда подпрыгивал и старался клюнуть меня в голову. Но так, как ему это не удавалось, то удар от клюва всегда, почти, приходился ниже моей поясницы, ну, понятно уже куда. Так что, в зеленке была, в основном, вся моя попа. И ему за это, конечно же, ничего не было. Как всегда ругали только меня, чтобы я не ходила там, где бегают куры. А где же тогда ходить - недоумевала я, ведь они бегали везде, вокруг ПДУ-шки, просто по всей улице. Но все когда-нибудь заканчивается. Так и эта история с Петькой вскоре прекратила свое существование. А произошло это так. Своими атаками Петька уже довольно сильно наводил на меня ужас, и этого, похоже, ему казалось недостаточным. Он стал переключаться сначала на прохожих, а потом и вовсе озверел, стал "доставать" всех домочадцев ближайшей округи. И если отец и мать относились к этому его задирству совершенно спокойно, то баба Таня заметно стала нервничать. Она с трудом сдерживала свой гнев на петуха. Петька, то ли просто почувствовав это, то ли ему понравилась бабушка, вообщем, с меня переключился на нее. Один раз он прямо напал на нее с разбега и стал наносить удары, куда только мог попасть своим клювом. Я тогда успела убежать. Не знаю, сколько продолжалось их противостояние, только после этого случая Петьку решили отправить в суп. Ну, где, скажите, справедливость? У меня вся задница в зеленке, а в суп его отправили только после одного единственного нападения на бабу Таню. Вообщем, много в моей жизни было таких моментов, которые учили меня "уму-разуму" и заставляли задумываться над смыслом жизни.
Вот, например, вспомнился еще один фрагмент. И пока я держу его в памяти, спешу рассказать вам, ув. читатель, или, может, запечатлеть его также, как и другие эпизоды, для архива моей проснувшейся и ожившей памяти.
Не для кого, пока еще не секрет, что раньше денежный эквивалент соразмерности с товаром был настолько низок, что на пять совдеповских рублей некоторые семьи могли прожить почти полмесяца. А если одному человеку, то хватило бы и месяца "скромной жизни". Ведь все стоило копейки. Для тех кто не знает, напишу. Буханка серого хлеба, к примеру, стоила - 12 копеек, кило "чайной колбасы" - 80 копеек, булка "городская - 2 коп.. А три таких булки заменяли буханку белого хлеба со стоимостью в 20 коп.. Кефир 0,75л - 9 коп., молоко 0,75л. - 12 коп., ну, и так далее. Рыбу можно было ловить бесплатно из любого водоема и в любом количестве. Овощи, и говорить не приходиться - 1кг помидор свежих - 5коп, огурцов - 2 коп.. Хотя, эти расценки я уже помню здесь, на Украине в начале 70-х. там же, на севере, правда, стоило все чуть больше, чем в южных районах нашей необъятной бывшей родины. Потому, как на севере, овощи и фрукты были привозными. Зато лес снабжал всех ягодами, орехами и грибами, не менее полезными, и богатыми витаминами и др. элементами, которые способствовали полноценному развитию и жизнедеятельности человеческого организма. Вообщем, нехватки витаминов мы в детстве не чувствовали и развивались нормально.
Так о чем это я, вновь отвлеклась - ах, да! Однажды мы с братом, когда, в очередной раз пошли гулять по поселку, у "пожарки", так мы называли магазин, расположенный у самой пожарной части, заметили бумажку, похожую на денежную купюру, достоинством в пять рублей. Она лежала у самого крыльца магазина. Подойдя ближе, мы действительно увидели "голубую пятерку"(наше выражение в детстве). Санька быстро подобрал деньги.
- Ух ты! Давай чего-нибудь купим!
- Давай лучше родителям скажем, что мы нашли деньги!
Внутри себя я засомневалась, что нам что-либо продадут в магазине, ведь деньги были "большими" и мы это понимали.
-Вечно, ты, ябеда! - оборвал меня братишка.
-Я не ябеда, раз говорю тебе это сейчас, а в магазине спросят, где мы взяли такие деньги.
- Я скажу, что родители дали!
- Да, а если продавец потом спросит у мамы или папы, что тогда?
- Продавец - не знаю, а вот ты точно расскажешь! - брат еще на что-то надеялся.
- Я не расскажу, мы вместе расскажем, пошли домой.
После, конечно, братишка еще долго будет вспоминать мне эту пятерку. Может я была и не права по отношению к "секрету", но к тому, что я уговорила брата отдать деньги родителям, я до сих пор отношусь положительно. Пятерку мы отдали отцу. Он купил нам в подарок два кг апельсин, тогда они стоили - 1,20коп., а участь остальных оставшихся денег нам осталась неизвестной. Хотя, можно было и догадаться, когда отец, почти три дня подряд после этого приходил с работы пьяный. Вот так, благое дело давало свои отрицательные результаты. Зато душа моя была спокойна. Ведь уже тогда я начинала понимать, что каждый ответственен за свои действия и поступки сам. А если человек начинал в чем-то обвинять другого, значит, он просто не хотел мириться со своей собственной ответственностью за происходящее и перекладывал свое оное на другого. Такой человек терял в моих глазах всякое уважение.
Глава IX
В прошлой главе своих повествований я прошлась по негативным линиям своей судьбы. Так получилось. Иногда душа требует сочувствия, вот я и разрешила ее расслабиться, поддержав ее в чувствах, требующих, безусловно, положительного внимания с моей стороны. Так я отпускаю все ее обиды, чтобы больше к ним никогда уже не возвращаться. Освободившись от такого негатива, она, в благодарность мне, дарит огромные возможности прохождения других, не ведомых мне миров, в проявлении параллельного нам времени. Замечаю, что вновь закручиваю раньше времени сюжет повествования, раскрывающихся предо мной, и вами, ув. читатель, возможностей открытия многих истин. Но все по порядку.
Эту главу я хочу начать с не менее интересной истории в моем детстве. О том, как я побывала у одной цыганки под юбкой. Да, да - под юбкой! Это случилось на праздновании нового года. Как я уже упоминала, у нас, как и в любом другом поселке, был свой клуб культуры. В нем проводились различные общественные мероприятия, в том числе и праздничные концерты. А на новый год еще и утренники. Эта традиция сохранилась и по сей день. Теперь, правда, уже в бывшем СССР, а именно - в теперешних странах СНГ, когда на утренниках всем детям дарили новогодние подарки. Раньше это делали Дед Мороз и Снегурочка. Сегодня для детей не секрет, что в этом заинтересованы их родители и различные организации. Правда, многие "современные дети" сами пытаются сейчас вернуть себе сказку, которую однажды отняли у них взрослые - они пишут письма Деду Морозу, Санта Клаусу, загадывают желания и даже сами едут на встречу к "новогодним волшебникам", чтобы возродить силу чудес в своей душе. И знаете, лично меня это радует. Ведь именно вера в чудеса и есть не что иное, как проявление добродушия к своему внутреннему миру, а значит идет возрождение души и разума, терпящего последнее время, как модно говорить - деградацию человечества. Для многих до сих пор эта тема остается закрытой. Но стоп! Я очень часто стала забегать наперед...
Итак, мне шел седьмой годок, когда я попросила родителей разрешить мне ходить заниматься в балетную группу. Как я уже рассказывала, о ней я узнала от своего друга Саши. Ведь это его мама вела этот кружок в клубе. И именно она предложила мне прийти на первое занятие. Я в детстве была очень худенькая и маленькая ростом. Об этом я тоже, по-моему, писала. Так что, как выразилась Сашина мама - я "идеальный вариант для лепки настоящей балерины". С этими ее словами в мое сознание ворвалась огромная мечта. Я видела себя на сцене, в красивом, белом, похожем "на блюдечко" (мое детское выражение), платье и с цветочками на голове. Почти, как невеста. Я стала дома, тайком от всех, тренировать пальцы ног, чтобы устоять "на цыпочках". Это позже я узнала, что особо напрягаться в этом нет нужды, так, как у балерин особые чешки, с жестким приспособлением для большого пальца ноги и что они называются - "пуанты". Но это позже. А в тот момент я усердно тренировала свои маленькие пальцы на ногах, и кисти рук, танцуя перед небольшим зеркалом, что висело в коридорчике. Особенно мне удавалось хорошо держаться на пальцах ног в углу, в который меня ставили при наказании. Я держалась за выступ стены, как за поручни и никто меня за это не ругал. Так, что с того момента угол для наказания перестал играть для меня негативную роль. Я получала от него пользу. И хоть мне мама Саши сказала, что у нее учатся детки с четырех лет, моей радости "не было предела", когда она одобрила мою кандидатуру. Наряду с балетным кружком в клубе еще были бальные и народные танцы, и ряд других, неизвестных для меня кружков. но до них мне не было никакого дела - я мечтала стать балериной.
После долгих диспутов в семье, мама, все-таки, отвела меня на первое занятие в клуб. Потом я стала ходить туда с девочками, которые жили недалеко от клуба, и с которыми мне было по пути, когда они с садика возвращались домой. А уже с кружка за мной заходила мама, когда заканчивала работу. Иногда она задерживалась, и я ожидала ее в вестибюле клуба вместе с охранницей. Занятия мне очень нравились. Еще бы - вся стенка, у которой мы занимались, была сделана из зеркал. А мы, девочки, одетые в белые чешки и белые купальники, держась за жердь, и стоя друг за дружкой, по команде разучивали разные движения рук и ног, наклонов и приседаний. Больше всего мне нравилось, когда Зинаида Павловна разрешала нам потанцевать под музыку произвольную программу. Когда каждая девочка кружилась так, как пела ее душа (так выражалась Сашина мама). Постепенно на занятиях я научилась садиться на шпагаты. Растяжки мне давались с трудом. Но я была одержима мечтой и старалась изо всех своих сил. Я выполняла все, назначенные мне нагрузки и даже более того. Дома на меня за это ворчали взрослые, говоря, что, мол, это за кружок, чтобы так "сума сходить". В садике, как я уже упоминала, я была очень активным ребенком и выступала на всех утренниках. Поэтому мне на новый год дали задание выучить стих. Не помню, правда, какой. Помню только, что был он очень длинный. Я с успехом справилась с заданием. А еще наша балетная группа из восьми девочек должна была исполнять танец маленьких снежинок. Моя душа была просто в восторге от предшествующих событий. Еще бы, ведь мне предстояло выступить на настоящей сцене перед всеми жителями поселка. Меня переполняло и волнение и радость одновременно. Я то и дело подглядывала в бумажку со стихотворением. Читать я уже умела. Ведь брат был старше меня на целых два года и поэтому букварь мы изучали вместе. В некоторых моментах я его даже исправляла, а он за это очень сердился на меня. Он уже ходил в школу, поэтому и я с нетерпением в тот год ждала лета и осени, когда мне предстояло в первый раз пойти в первый класс. Поэтому, наверное, это новогоднее свое выступление я "оттачивала" ну очень серьезно.
И вот настал долгожданный день выступлений. Праздничный концерт, посвященный новому году, большим планам и большим свершениям начался (эти слова я помню из доклада мужчины в сером в полоску костюме и с таким же серым в полоску галстуком). В зале выступлений собрались и взрослые и дети. Народу было так много, что многие пришли со своими стульями и табуретками. Заняты были даже проходы меж рядами. Оставили свободным лишь один ряд, который находился у самой сцены. Мои родители тоже сидели в зале. Ведущие взрослые открыли концерт своими докладами. После каждого доклада все громко хлопали в ладоши. Потом по очереди стали выступать дети и взрослые, как поодиночке, так и коллективами. Мое волнение от этого увеличивалось. Но моя душа на удивление была спокойной и уверенной в том, что у меня все получится. Объявили наш танец снежинок и мы, друг за дружкой выбежали на сцену. В моей голове четко следовали изученные движения за движениями, поэтому я выполнила их с такой уверенностью и выразительностью, что, когда мы уже забежали обратно, за кулисы, похвалы от Зинаиды Павловны обрушились на меня, как весенний ливень. Мне было очень приятно, что она ставила мое исполнение в пример другим. Но в голове звучало, что я должна не расслабляться, ведь мне еще предстояло, прочитать выученный мною стих. Поэтому, когда Зинаида Павловна всех девочек отпустила домой, я поспешила вместе со всеми в раздевалку, чтобы переодеться. Через несколько минут должны были объявить антракт (тогда я еще этого слова не знала, и мы все называли это перерывом). А после перерыва первой выступить предстояло мне. Поэтому я в числе первых быстро "юркнула" через вестибюль в раздевалку, также быстро переоделась и, повторив стих, пошла обратно в зал. В вестибюль из зала, на перерыв, "повалил" народ. И вот тут-то, перед самой дверью, ведущей в зал, что-то меня вдруг накрыло, и я увидела ноги в штанах. Да простит меня ув. читатель за столь долгое предисловие к этому уникальному случаю в моей биографии, но поверьте, иначе б это выглядело просто неправдоподобно, да и не понятно для многих.
Чья-то рука стала настойчиво прижимать меня к этим самым ногам в штанах и в валенках. В начале, я, естественно, испугалась, но потом, я и сама не ожидала от себя того, что "вытворила" в следующее мгновение. В голове кружилась и не давала покоя одна только мысль: "а как же стих - я обязана прочитать его, ведь я его выучила "назубок". Может, по-взрослому оценив ситуацию, или, может интуитивно (точно не помню) - я укусила своего недоброжелателя за ногу и резко стала руками тянуть юбку на себя изнутри, да с такой силой, что она поддалась. При этом я так пронзительно закричала, что от волнения сознание мое дрогнуло на какое-то мгновение. Я уже ничего не понимала и не ощущала, только слышала в себе свой собственный крик души и стук сердечка. Не помню, что именно я кричала в тот момент, только, когда я уже была свободна от юбки, я увидела перед собой старую цыганку, которая стояла в окружении женщин. Они все кричали на нее и ругали ее со всех сторон. А она отмахивалась от них руками и что-то кричала им в ответ на непонятном цыганском языке. Это меня почему-то разозлило еще больше, и я толкнула ее так, что она, отступив на шаг назад, запуталась в собственной юбке. Все вокруг стали смеяться, а у меня наступила после шоковая разрядка. Это-то и помогло мне, наверное, очень хорошо выступить на сцене после перерыва - прочитать стихотворение, которое мне поручили выучить. А я ведь до этого боялась одна выходить перед всеми на сцену. А так все прошло даже лучше, чем я о том мечтала. А с другой стороны я не ожидала, что после этого случая с цыганкой, мне запретят ходить в клуб, чтобы заниматься в балетной группе. Почему мама запретила мне, неужели она любила меня и переживала за меня - я терялась в догадках. Но ради любви мамы к себе я готова была пожертвовать балетом, лишь бы вернуть к себе расположение близкого мне человека. И хоть объясняла она свое решение тем, что мне уже пора готовиться к школе, а балет будет только мешать, моя душа понимала это по-своему. Вот так я, впервые в своей жизни выбрала между любимым занятием и любимым мной человеком, конечно же, этого самого человека, с которым мен предстояла еще очень долгая жизнь. разговоры Зинаиды Павловны с моей мамой о том, что мне надо продолжать занятия, никаких результатов не принесли. Ведь я по собственной инициативе согласилась "не доставать" маму на тот счет. А потому танцевала я теперь только дома, и как всегда, тайком от всех, постоянно повторяя те движения и "па", которым успела научиться в кружке.
Время шло. До школы оставалось всего два месяца, когда со мной вдруг случилась еще одна непредвиденная история. В июне, на левом своем веке я почувствовала какой-то бугорок. Об этом я рассказала маме, но она не обратила на это своего внимания. А уже через месяц бугорок стал превращаться в безобразную большую и длинную бородавку. Она выросла настолько длинной, что мне с трудом удавалось открывать глаз. Мама повела меня к врачу. Врачи только развели руками и выписали направление в московскую клинику "Воронцова", посоветовав маме не затягивать с поездкой, иначе, как они сказали, я могла потерять зрение навсегда. Услышав эти слова, я представила себя с перевязанным глазом, как у бабы Тани и мне стало не по себе, иными словами - страшно. Маму не устраивала дочь-калека, похожая на свекровь, с которой она очень часто сорилась. Часто - это даже мягко сказано. И она, недолго думая, решила ехать со мной в Москву. Благо, в то время, медицина в нашей стране была бесплатной, да и по направлениям везде оказывали всяческое содействие (из разговора родителей). Билеты на самолет тоже стоили не так дорого, как сейчас. Поэтому мама сразу же решила везти меня на операцию. Сначала мы ехали на какой-то служебной машине в г. Мирный, по дороге, через тайгу. А потом, из города Мирного нас самолетом доставили в г. Иркутск. Самолет, на котором мы летели в Иркутск, был маленький. Я часто видела такие у нас над поселком. Обычно с них, в предпраздничные дни, сбрасывали красивые, яркие листики, похожие на открытки с поздравлениями и объявлениями, где и когда будет проводиться, то или иное мероприятие. Сейчас их бы просто назвали рекламными буклетами. А тогда мы, детвора, бегали по улицам поселка, радуясь вот такому ярко-красочному дождю, собирали каждый, кто сколько сможет, а потом игрались с ними, перекладывая и вновь раскидывая над собой. Но сейчас не об этом. В Иркутске мы пересели в очень большой и красивый самолет, на боку у которого, у самой кабины пилотов я прочитала надпись - ТУ-34. Тогда для меня он выглядел огромной птицей. Это был мой первый полет на большом самолете. Во время взлета у меня заложило уши, и закружилась голова, а после еще начало подташнивать. Когда тетя стюардесса принесла на разносе еду, меня и вовсе разморило, я стала рвать. Мама ели успела подставить мне бумажный кулек. Ощущение было не из приятных. К тому же я стеснялась своей бородавки и старалась прикрывать ее ладошкой. Мама всегда отдергивала мою руку, приговаривая:
- Не балуйся! Ты русский язык понимаешь?
- Понимаю,- отвечала я, но рука все равно сама вновь тянулась к бородавке.
Вот и этот раз, когда меня стошнило, я одной рукой закрывала бородавку, другой пыталась удержать пакет, что дала мама, но он выскользнул мне на колени, и я обрызгалась своей же, рвотой. Стюардесса помогла маме убрать все то, что я "натворила". Мама была крайне недовольна моим поведением. А я, пережив все по-своему, погрузилась в сон. Единственным положительным и интересным явлением для меня в том полете было то, что вылетая ночью из Иркутска, мы всю ночь летели в темноте, и в Москве мы тоже выходили из самолета ночью. Как будто время остановилось. Я ведь тогда еще не понимала "поясной разницы" во времени. В моем представлении это было просто "остановившееся царство ночи". Хотя и многим позже, когда все уже зная и понимая, я не могла привыкнуть к таким перелетам. Ощущение остановки времени во мне осталось с детства и до сих пор.
Помню большой аэродром. Большой вокзал со стеклянными окнами, создающий воображение зеркальной стены. В тот момент мне вспомнился балетный кружок и стена из зеркала, у которой я тренировалась. Эта стена тоже отображала все действия, происходившие на самом аэродроме. Только часть из этих зеркал освещалась. И в этих, освещенных светом, окнах, можно было видеть маленьких человечков, которые хаотично двигались в разные стороны. Мне очень понравилось это зрелище. И пока мама не одернула меня за руку, я стояла, наблюдая, как завороженная, за этим чудным зеркальным миром. На здании вокзала я прочла крупными буквами - "Домодедово". Тогда он, аэродром, еще только строился. Рядом с освещенными взлетными полосами было огромное-огромное темное поле. И только два многоэтажных здания, куда нас с мамой подвезли вместе со стюардессами на маленьком специальном "автобусике -трамвайчике" (так я его назвала), возвышались над этим пустырем, как две светящиеся башни. Мама тогда боялась по темноте ехать через всю Москву к своей знакомой и поэтому попросила стюардесс помочь нам с гостиницей. Они, глядя на меня, сразу согласились. Толи из жалости, то ли от того, что я им понравилась. Они взяли нас с собой. А те, два больших дома, которые показались мне башнями, и были "летными" гостиницами. Один из которых еще не был достроен до конца. А тот, в котором нам разрешили переночевать был тогда не полностью заселен только потому, что там тоже еще велись внутренние отделочные работы. Так объяснила женщина, встретившая нас и предоставившая нам комнату для ночлега. Сколько было в том доме этажей, я не помню, да и не так это важно было для меня. Мы поднялись на лифте и, пройдя по пустому коридору, пахнущему свежей краской, вошли в совершенно пустую комнату. Там также стоял запах свежей краски и побелки, но уже не такой резкий, как в коридоре. Я сразу подошла к большому окну, и став на цыпочки, облокотилась о подоконник. Моему взору открылась красивейшая панорама взлетной полосы и всего аэродрома. Меж огней, как раз в то мгновение, приземлялся большой самолет, как огромная красивая птица. Из окна это действие казалось замедленным и от того оно смотрелось еще эффектнее, чем, когда наблюдаешь за этим действием из земли. И взлетная полоса, и самолет, и все вокруг было в разноцветных огоньках. Я помню, как прищурила глаза, так, что огоньки превратились в звездочки, и не заметила, как уткнулась носом в стекло. Только, когда почувствовала под мышками руки мамы, поняла, что тете, которая нас привела сюда и еще о чем-то разговаривала с мамой, не очень понравилось мое поведение. Потому, что когда она ушла, мама тут же меня "как следует" выругала. И мне ничего не оставалось, как сесть на сумки и ожидать, когда нам принесут обещанные матрасы. Об этом я слышала краем уха, когда женщина разговаривала с мамой. Через время нам принесли два матраса и одно одеяло. Мама уложила меня на матрас, положив свою свернутую кофту мне под голову и, укрыла меня одеялом. Я быстро отключилась. Множество приключений и переживаний с волнениями "дали о себе знать". А когда мама меня разбудила, я еще долго не могла понять "с просоня", где я нахожусь. Но через время, подмерзнув и, протерев глаза пальцами своих кулачков, я увидела, что сижу на матрасе, и все вспомнила. Мама, собрав вещи и сложив одеяло и матрасы на одну кучу, спустилась со мной на лифте к выходу из гостиницы. Потом она расспросила женщин, стоящих в вестибюле, о том, как добраться до метро и мы, выйдя из гостиницы, сели в автобус. С автобуса, уже в городе, мы спустились в метро по бегущей лестнице, глубоко под землю. Мен не очень это нравилось. В моем представлении, почему-то возникала картина падения в пропасть. И мысли сразу начали работать в направлении, как быстрее можно выбраться оттуда. Это не было болезнью - это были мои детские фантазии, хотя детскими их тоже назвать невозможно. Может потому, что судьба меня учила выживать самостоятельно. И даже там, где мне ничего не угрожало на самом деле. Напрашивается вопрос - как так может быть? Может - отвечу, система мышления на этот счет, да и на другие, включалась самопроизвольно и выдавала различные варианты самосохранения моего внутреннего мира. Большую роль в этом играло отношение ко мне близких мне людей. Вот и тогда, весь путь от родного поселка и до клиники, мои мысли, с помощью разума строили и рушили, и вновь строили всевозможные варианты воображаемых событий, имеющих право на существование в прострации параллельных линий. Только тогда я этого не понимала и лишь неосознанно вслушивалась в требования своей еще не окрепшей души. Она любила меня, и я не могла не ответить ей взаимностью. Только, чтобы не показаться слишком умной в ваших глазах, ув. читатель, повторюсь - все это происходило в детстве со мной неосознанно. Всего лишь смутные внутренние чувства, и моя, довольно обширная фантазия, к которой я прислушивалась в своем замкнутом и скрытом от всех, мире.
В клинику мы приехали хоть и без приключений, но с небольшим опозданием. Еще в Иркутске мама в переговорном пункте связывалась с Москвой, и ей назначили день и время операции. Помню, когда зашли в огромное здание клиники, и мама обратилась в окошко , на котором была надпись красным цветом - "Регистратура", нас сразу провели по коридору в глубь здания. Потом мы по лестнице поднялись на какой-то этаж, где в коридоре было много дверей, и у каждой сидели люди. Это были и взрослые и дети. Все ждали своей очереди. Но глядя на меня, когда мы подошли к одной из таких дверей, почему-то маму сразу пропустили без очереди. Это меня насторожило, и мое воображение стало показывать мне новые картины, настораживающие меня против нашего визита в эту больницу. Тогда я не соображала еще, что маму пропускали вне очереди из-за моего "видимого возраста" да еще с такой "видимой причиной" (это я о бородавке). На свои, почти семь лет, я выглядела, как в четыре с половиной года. Только умный взгляд и ответы могли выровнять мою ситуацию во многих, слаживающихся тогда, сюжетах моей жизни. Но умный вид я "включала" редко и эта привычка у меня осталась до сих пор. Это в своей семье я поняла, что так выжить легче. Это мне не раз помогало и в других моментах моей жизни. И хоть мне иногда это било по самолюбию, я знала, что выигрыш все равно будет на моей стороне. Мое преимущество - моя игра. Да и кто в больнице будет заглядывать мне в глаза, разве, что врач. Поэтому в больнице, да и в других местах, о моем возрасте спрашивали маму и, глядя в мою сторону, обслуживали, почти всегда , вне очереди. Мама же сама неоднократно учила меня в некоторых случаях говорить, что мне всего четыре с половиной года. Она так и билеты на самолеты брала. Я хоть и была против такого вранья, но исполняла все в точности, как учила меня мама. Иногда, правда, возникали трения, но это было тогда, когда я чувствовала, что в этом нет необходимости. Прошу заметить - не понимала, а чувствовала. В остальном же полностью соглашалась с навязанными мне сценариями взрослых игр. Итак, я хочу заявить, что по доброй воле пользовалась льготами детей до пятилетнего возраста. Но вновь я увела повествование в сторону...
В кабинете, куда нас пропустили, врач, осмотрев меня, а именно - мою бородавку на левом веке и, проверив мое зрение на буквах и цифрах с крючочками и кружочками, как цветными, так и черно белыми, сразу направил на операцию. Слово "операция" меня привело в ужас. Я помнила рассказы отца, когда он рассказывал дома о том, что ему пришлось пережить в двух больницах. И мне стало страшно. Вновь моя необузданная фантазия нарисовала мне такие картины, что я громко "выпалила" прямо перед врачом еще в кабинете, что хочу домой и мне не нужна их операция. Но меня, естественно, никто не стал слушать. Быстренько вывели из кабинета, и повели также быстро по коридору. Затем, мы , также быстро зашли в еще одни двери. Помню только, что перед входом, над ними горел продолговатый фонарик, и на нем было что-то написано. Но я не успела прочитать. Мы оказались в большой комнате, где посредине стоял стол, накрытый белой простыней. А у стен, с одной стороны - каталка на колесах, с ручками с четырех сторон, а с другой стороны, у стен, стояли застекленные шкафы с разными лекарствами и приспособлениями, а еще два металлических стола, на которых лежали вазочки с инструментами. Кое-что из всего этого я уже видела у медсестры в нашем садике, когда нам делали уколы и прививки. Только стол у нее был обыкновенный, из дерева. При входе стояла кушетка, накрытая клеенкой синего цвета. А в нашей поселковой больнице я видела такую же кушетку, только накрытую зеленой клеенкой. Маму попросили положить меня на эту кушетку. В этот момент страх окончательно завладел моими мыслями, и я стала "вытворять такие кренделя", что, даже врачи, присутствовавшие в то время в этой комнате, "кинулись" маме на помощь. Я дрыгала всеми частями своего тела. Всем, чем могла, и чем не могла - тоже. И орала так, что со всего этажа (с последующего рассказа мамы дома) посбегались врачи и люди. И как меня не пытались успокоить, я их уже не слышала. Это была первая моя истерика. Первая и последняя. Позже мне станет стыдно за свой поступок, и я навсегда дам себе клятву, не при каких обстоятельствах, даже, если буду умирать, не поддаваться панике и не показывать никому свою слабость. Эту свою клятву я выполнила с достоинством. При этом поняла, что сила человека при его действии, заключена в его мыслях. Сейчас могу уже сказать больше - мысли всегда можно корректировать и управлять ими, а значит, и своей силой - силой души и силой разума. Но не будем отвлекаться от повествования.
При моем крике в операционную прибежали еще несколько врачей, и они всей "гурьбой" "навалились" на мое крохотное тело, но, отнюдь, не слабое, как я смогла в этом убедиться и убедить других. И это обстоятельство придавало мне дополнительные силы. Они пытались сначала меня держать, а потом просто взяли, и связали. Да еще привязали бинтами к кушетке. Я сдалась - двигаться я уже не могла, поэтому и кричать уже было незачем. Все врачи, что прибежали на мой крик, постепенно разошлись. Остался только один врач и мама. Он указательным пальцем поманил ее из операционной в коридор, а потом вернулся один. Он подошел ко мне и спросил:
- Что это было? Как я вижу, плакать ты не собиралась. Тогда что это за концерт?
Я молчала, только "блымала" (выражение, часто слышимое мной при соре отца с бабушкой) одним глазом, как баба Таня, и ждала, что он скажет дальше. Он же не знал, что после того угла с солью я больше плакать не могла. Да и откуда он мог это знать. Самой мен, почему-то, об этом сказать ему было стыдно. Да и не только ему. Это жило во мне очень долго. Да я и не собиралась никому об этом рассказывать. А тут еще эта истерика от страха. Мне стало стыдно вдвойне. Может за свою слабость, а может за свою обиду, о которой я просто не могла никому поведать. Так или иначе, я ждала, что он мне еще скажет. А он улыбнулся, словно прочитал мои мысли и сказал:
- Здесь никто тебя обижать не будет, но если ты будешь продолжать кричать, и мешать нам, работать, то будешь лежать так привязанной очень долго. Ты же не хочешь этого?
При этом он вопросительно посмотрел на меня.
- Не хочу, - спокойным уже тоном, но каким-то чужим для себя самой, произнесла я ему.
- Тогда помолчи и посчитай медленно до десяти. Ты умеешь считать до десяти?
При этих его словах вошла врач в белой маске на лице и подошла ко мне. Когда она посмотрела на меня своими голубыми глазами, я увидела в них искреннюю любовь и доброту. Мое сердечко и моя душа сразу успокоились. Мне очень понравился ее взгляд. И я с не прикрытой гордостью и подчеркнуто громко, наверное, чтобы она меня услышала и оценила, сказала, что я умею считать до тысячи.
- До тысячи не надо, посчитай до десяти. Как досчитаешь, мы тебя развяжем, и ты пойдешь к маме. Она ждет тебя в коридоре.
Я, повинуясь указанию врача, медленно, но громко стала считать до десяти. Когда я досчитала до трех, врач сказал мне, чтобы я закрыла глаза и продолжала считать про себя, только так же медленно, как и в голос. Я закрыла глаза и замолчала. В воцарившейся тишине я услышала небольшой щелчок. Потом, в следующее мгновение, я ощутила что-то мокрое на своем левом веке. Потом, как укус комара и жжение на месте "укуса". Я резко прервала считать и открыла глаза.
- Ну что, на какой цифре остановился наш счетовод?
Я была в недоумении.
- На цифре восемь.
Все произошло настолько быстро, что я никак не могла понять, есть у меня еще бородавка или нет. Глаз открывался легко, но жжение не давало покоя.
- Что, печет? - спросила меня врач.
- Немножко, - ответила я.
- Потерпи, скоро совсем перестанет. Вот, сейчас, как только тебя развяжем, так и перестанет.
Как сказала, так и произошло. Когда меня сняли с кушетки и поставили на ноги, я сразу забыла о жжении и потянулась рукой к глазу.
- Тихо, тихо, тихо! - придержал мою руку врач. Не давая мне дотянуться рукой до глаза, он присел передо мной на корточки.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил он тут же.
- Хорошо!
- Ну вот и прекрасно! Больше не кричи.
- Не буду!
- А теперь мы тебе на глазик положим тампончик с мазью, а ты ручкой подержишь, пока ручка не устанет. А потом выкинешь ватку в урну. Хорошо?
- Да!
- Ну, вот и умничка! - при этих словах тетя врач с голубыми глазами дала мне в руку ватку с бинтиком, сложенный в несколько слоев, на котором была мазь и тихонько направила мою руку к глазу. Затем сказала прижать.
- Ну, все, беги к маме, она тебя уже заждалась.
Я, сказав громкое "спасибо", выбежала в коридор. Мама сидела на стуле, а вокруг собралось много людей. Они все смотрели на меня сочувствующими взглядами. Мне от этого внимания стало как-то неловко. И потом, когда шли по коридору, к кабинету окулиста, я слышала за спиной сочувствующий шепот, провожающих меня глазами, людей. От этого, наверное, незаметно для себя, я так усердно прижимала тампон с мазью к глазу, что когда мы уже вошли в кабинет, и мне сказали открыть глаз и показаться врачу, у меня перед глазами поплыли звездочки различной величины. Потом они превратились в мелкие мошки. А потом постепенно стали исчезать. В кабинете мне вновь проверили зрение и пожелали нам с мамой всего хорошего. На руки маме выдали какие-то листы с записями, и мы покинули клинику. Выйдя из больницы, мы с мамой поехали к ее знакомой. Она жила на проспекте Маршала Василевского, а именно в доме, на котором и висела мемориальная доска памяти М. Василевского. Номер дома я не помню, а вот, место расположения его мне понравилось тем, что, выйдя из метро, нам долго идти не пришлось. Он находился рядом с переходом, из которого мы вышли.
После больницы мы еще два дня жили в Москве у маминой знакомой. Ее звали Валентина Павловна. Она была учительницей в школе. Я ей очень понравилась. Это я почувствовала по ее отношению ко мне. Мне было очень интересно, как мама познакомилась с Валентиной Павловной через такое огромное расстояние. Я стеснялась тогда спрашивать кого-либо об этом. А позже это открылось мне само собой. Но это на много позже. Тогда это была моя самая первая поездка в далекий и огромный город. Мне было все интересно. Через два дня мы вылетели самолетом домой. Мама купила всем подарки. Мне она купила две пары босоножек в огромном многоэтажном магазине под названием "Детский мир". Когда мы там были, я видела столько разных игрушек, что у меня "разбегались глаза" от их количества и разнообразия. Игрушки стояли на разных полках и прямо на полу, висели, подвешенные на нитках и ленточках. Это было целое королевство игрушек. И даже, когда я поняла, что игрушки мама мне покупать не собирается, я радовалась только тому, что могла увидеть этот удивительный, огромный мир. Там, впервые, глядя на десятки, сотни кукол в разных нарядах, я зародила в себе мечту о своей будущей профессии. Приехав домой, я уже точно знала, что для меня станет самым главным. Это была красота - красота во всем.
Босоножки, которые мне купила мама, я выбирала сама, ну и что, что одинаковой модели, зато, одни были голубого цвета , а другие - розового. У меня таких красивых до этой поездки никогда не было. Форму для школы и белые широкие капроновые ленты мы тоже привезли из Москвы. Правда, форму для меня пришлось ушивать, так, как мама всегда мне брала одежду "на вырост". По приезду меня начали готовить к школе. Но об этом, как и многом другом, чуть позже..