Съездил, и никак разобраться не могу - что это было? Вроде бы нашёл, что искал всю жизнь, и в то же время приобрёл чувство окончательной утраты. Ничего делать более не хочется, даже не горю от нетерпения повторить заход в патентное бюро со Стасовыми шахматами, как мне посоветовал Тайгор. Я даже не чую, а знаю, какой отлуп там получу. Но то, на что они станут мне намекать, я им не дам, даже если бы у меня были лишние деньги. Удивляюсь, меня сейчас даже не снедает любопытство, а как, в какой форме они намекнут о взятке. Всё так пСшло, что вот сейчас хочется помыть руки. Пойду, помою, и примусь за свой последний труд, хотя даже к нему душа не лежит. И уж его-то через всякое "не могу и не хочу" буду заставлять себя писать, ибо... Впрочем, чего удивляюсь, если перед поездкой само собой такое сочинилось. Как только назвать это? А, назову-ка это "Чердачным сдвигом времён". Что сейчас со мной, если не сдвиг крыши?
Свобода пародией:
Сладка как молозиво ...
Поеду на родину
За детскими грёзами,
Вдруг да увижу всё ?наче.
Приеду на родину
С душой опорожненной
В надежде мелодию
Услышать с погожего
Неба над песенным облаком
Оконце чердачное
Над горькой калиною
Открою прозрачное
В пейзажи картинные,
Сказочно с детства манившие,
Где ветром взъерошены,
Дождями расчёсаны,
В росинках горошинах,
Над тихими плёсами,
Сосны мечтали безмолвные.
В молчанье нетронутом
Мне слышалось пение:
Над синими кронами
Зелёно-весеннее,
Ласковым эхом аукалось.
А дальше над сёлами,
Как тысячеустые,
То грустно-весёлые,
То - радостно-грустные,
Песни лучились из облака.
Боюсь одурачиться,
Увидев окрестности
В оконце чердачное,
И рухну под лестницу,
С чувством утраты не справившись.
А вдруг мне почудится,
Что облако белое
Осыпалось в лужицу,
А песнь колыбельная
Холодом в душу завьюжится.
Напрасные хлопоты,
Мечтания - хитрые ...
Вздыхаю безропотно:
Иною палитрою
Зрелые грёзы окрашены.
Там вьюгой взъерошены,
Морозом причёсаны,
Во тьме огорошенно
Берёзы белёсые
Плачутся соснам в жилеточку.
Судьбой необласканный,
С усталым сознанием,
Лишь тусклыми красками
Такие стенания
Я ностальгически вымажу.
А дальше за городом,
Над серыми толпами,
С хихиканьем ворогов,
С насмешками колкими
Тучей свобода накроется.
Могилу матери насилу нашёл. Дал тысячу рублей старшему охраннику приюта, чтоб привёл её в порядок, а вот теперь гадаю: достаточно ли этих денег, а если достаточно, и он что-нибудь сделает, то - что и как. Обменялись адресами, но всё равно придётся через год-другой приехать с более солидной суммой и весь отпуск посвятить этому. А где взять деньги? Ох, занесла меня нелёгкая, а тут ещё поговаривают, что наше достославное правительство затеяло отмену льгот пенсионерам. Может быть, муторно на душе оттого, что даже могилу матери бросаю на забвение? Или - от всего вместе взятого? От встреч с односельчанами.
Чего стоит встреча в теплоходе по пути от райцентра к посёлку с Веркой Голяевой? Шандарахнула она меня. Почему я забыл, за кого она замуж вышла? Потому, что не уточнил у Полынчихи, кто мать у её внука Ваньки. А это была она, Верка. Идиот, если с твоим сыном всё в порядке, то почему у других людей будет также? И даже такой оборот может получиться, когда обо всех судишь по себе. А как ещё я мог спросить её о детях? Я и подытожил её сообщение, что она уже лет пять не живёт с Сашкой.
- Ну, да: сына вырастили, теперь можно пожить и для себя. Где он теперь?
- Да, и вырастили и похоронили.
- Прости, не знал. Соболезную.
- Да, ладно: уж пять лет прошло, свыклась.
- Болел?
- Ага, наследно.
- Да? А - чем?
- Тем же, что и дед его: водкой и верёвкой. Повесился, как и дед.
Жуть, вот таким ушатом встретила меня родина. Погибшая родина, где десятка три ушли из жизни столь радикально самостоятельным образом. А сколько ещё - дорогой отца моего и брата? Это только от безнадёги, когда люд к своему делу не приучен, от твёрдой морали отлучён, от самостоятельного выбора своего личного будущего отстранён, от управления местной жизнью отодвинут. Завод, который заменял всё это как фиговый листок, завял и пал, а его работники выброшены за борт. Выплыли единицы, и среди них Хомя.
Забавно, но он гордится своим "бизнесом". Ловит и убивает зазевавшихся собак, чтобы потом натопить из них "лечебное" сало, а шкуры отвозить иванкинским остякам Могочиным, которые из них шьют обувь и шапки. Странно, что в посёлке не любят Синего, как теперь зовут Женьку, только собаки, которые облаивают его уже за версту при его приближении к ним.
Есть ещё тройка деловых, взявших под свой контроль магазины, заготовку даров реки и леса, да ремонт техники и обеспечение её бензином и соляркой. Но это такой мизер, что о нормальной жизни в посёлке не стоит и говорить. А школа докатилась до того, что в ней учится всего шестьдесят пять учеников. Поговаривают, что её собираются лишить статуса средней школы. Повезло моему племяннику Мишке Кашинцеву, памятному всем по детскому прозвищу "Батя", с женой. Его Алла женщина энергичная, деловая, держит школу в порядке, и в хорошем, достойном порядке, но сумеет ли отстоять статус? И Мишка молодец, когда после женитьбы настоял на своём и привёз её жить в уже умирающий посёлок. И как раз тогда, когда у предыдущего директора, сменившего Григория Моисеевича, уже и руки опустились, и семья развалилась. Так и хочется думать, что Мишку Бог надоумил спасти нашу школу. Дай-то Бог, чтоб и дальше помощь вовремя приходила, и не только в школу, не только к отдельным сельчанам, но и ко всему посёлку.
А как меня встретили эти односельчане! Как они наперебой хотели всколыхнуть во мне былые радости. Одни рыбалку устраивать собрались, другие - охоту на уток, третьи - вылазку по орехи. А я мигом сбил с них весь пыл. Снарядили коллективно меня, снабдили одеждой, обувью, снаряжением: пошли, Борь, поневСдим, постреляем, пошишкуем, а я ... Утром бригада пришла, стала ждать, когда я соберусь, а я и прокашляться не могу. Пшик, пшик ингалятором, а всё без толку: не дышится мне. Посмотрели ребята, посмотрели, да и махнули на меня рукой: не ходок я теперь в лес. Опишу как-нибудь всё в картинках, когда настроение вернётся, когда вновь почувствую тонус жизни.
И вот дня за два до моего отъезда я-таки отважился и попросил Мишку свозить меня на мотоцикле на Нагодное поудить окуньков да чебаков. Да и на базу "Альбатроса" хотелось посмотреть, что с нею сталось. Попросил ещё потому, что во все дни моего пребывания на родине погода стояла просто отменная. Сухо, тихо, тепло, несмотря на август. Односельчане говорили, что июль был холоднее, а тут, словно родина обрадовалась моему приезду и установила погоду на загляденье. А раз так, подумалось мне, то Грязнуха позволит проехать на Нагодное на мотоцикле: пешком-то я если и дойду, то к полдню, когда рыба уже спать послеобеденно ляжет.
Ехали ещё в сумерках, но всё равно заметил, как поредел наш Кривой бор. Прокричал, заглушая рёв мотоцикла.
- Почто так? Что с бором?
- Горел лет пять назад. А Мишка Четвертак, что сгорело - вывез в Тогур: завод там всё ещё действует.
Нагодное ничем не изменилось: было всё таким же сказочно красивым и даже чем-то завораживающим. Единственно, что добавилось, так это пяток дюралевых лодок, что означало - по нему теперь плавают не только на обласках, как это было при деде Миколе, но и на моторных посудинах. Я спросил у племянника.
- Кто это здесь промышляет?
Спросил с расчётом, что уговорю хозяина одной из этих лодок прокатить меня завтра в самую оконечность озера к ручью на Колпачки, на каскад озёр в пойме Чумболки, где однажды провёл половину лета с двоюродным братом и одноклассником Юркой Пановым. Михаил разъяснил, у какой лодки кто хозяин, и в рабочем ли состоянии мотор к ней. А тут и солнышко совсем поднялось, и такая красота засияла вокруг, что у меня дух перехватило.
- Миша, я - клопух.
- Кто? - не понял племянник. Я расшифровал.
- Клоп ушастый и лопух: забыл фотоаппарат. Будь другом, сгоняй: тебе всё равно рыбалка эта даром не нужна. Фотоаппарат в комнате на комоде лежит. Входная дверь, сам знаешь, там не закрывается.
Видно было, что Михаилу совсем не хотелось ехать: с бензином в посёлке проблемы, как и с деньгами на топливо, да ещё предстояло два лишних раза тащиться через непролазную Грязнуху. Но - гость, для него уж очень почётный, из самой Москвы, как отказать? И Миша поехал.
Озеро НАгодное у нас всегда славилось привередливостью на клёв: бывало, хоть лопни, а рыба не поддавалась ни на какие ухищрения и не ловилась, а бывало - словно выбрасывала охочим рыбакам всякую мелочь, от которой даже кошки нос воротили. Но чаще всего клёв всё-таки там был отменный: с двумя удочками не успеешь управиться, а с одной за час ведро окуней натаскаешь.
В то утро рыба была неприветлива ко мне: за полчаса после отъезда племянника у меня ни разу не клюнуло. Поплавок уснул. Середина озера рябила от хорошего тягуна, а у меня, под крутым берегом в небольшой лагуне, было так тихо, что поверхность воды казалась зеркальным полотном. Оно и понятно: какая рыба прельстится замершим мертвяцки червяком на крючке под уснувшим поплавком? Пару раз перезабросив удочку со сменённой глубиной, решил обойти левый мысок и порыбачить там, на ветряном да солнечном берегу. Тропка в высокой осоке уперлась в поваленную поперек сушину. Комель её терялся почти наверху яра в густых зарослях шиповника, а лысая сучкастая крона свисала над кромкой воды, и в итоге пришлось мне перелезать через эту валежину так же, как делало большинство протоптавших тропку. Была бы сушина обыкновенным бревном, но она уперлась в землю обломышами веток своих и лежала на уровне моего пупка. Пацаны, похоже, преодолевали эту преграду, пролезая под стволом меж опорных её сучьев, а взрослые задирали ноги чуть ли не до головы, ухватывались за сук, полируя его руками, а ствол - штанами.
Примерившись, перебросил одну ногу, подтянулся за сук, перекинул другую, перенёс удилище, и замер. Сползти на землю не дал взгляд, уткнувшийся в такой же неожиданный пристальный взор лохматого чудища, согбенно поднимавшегося от воды по крутому боку бора в тридцати метрах от меня. Мы застыли каждый в своей незавершённой позе, вперившись глазами друг в друга. Моё сердце взлетело словно на форсаже и перекрыло дух. Рука машинально полезла в нагрудной карман, где я всегда держал наготове ингалятор, обзываемый мной наганом после одного почти анекдотичного случая, о котором, сейчас, пожалуй, рассказывать будет не к месту. Сунул в рот мундштук этого "нагана", впопыхах не снимая с него колпачок, и пшикнул вхолостую. Не отрывая взгляда от чудища, автоматом сдергиваю колпачок и повторяю вдох из ингалятора, тут же добавляю третий раз. Сердце, уловив открывшееся дыхание, умерило свой разгон, ощущение его биения сменилось слышимостью, а глухие удары сердца успокаивающе повлияли на сознание. И вовремя, поскольку чудище тоже преодолело своё оцепенение, совершило наклонный выпад в мою сторону, при этом устрашающе угукнув.
- У-у-у!
- Не утруждайся, - вымолвил я и сам подивился твёрдости своего голоса, - не напужаешь.
- У! ... Уфу! ..., - ещё раз угукнуло чудище, но как-то не так решительно, что позволило мне совсем осмелеть. Соразмерив его габариты, я похлопал ладонью по стволу около себя и дружески предложил.
- Да - будет тебе! Лучше присядь рядышком, потолкуем.
- Почему не боишься?
- Во-первых, с испугу я должен бы удрать, но - далеко ли, если знаю, что сил не хватит и на полсотню шагов? ...
- Но страх, лишает рассудка и придаёт столько энергии, что...
- Иногда вовсе всего сковывает ...
- Почему же с тобой ни того, ни другого не случилось?
- Я приучил себя ориентироваться в первую очередь на ум, а уж затем - на физические данные ...
- Естественно, в отсутствии видимой мощи приходится делать ставку на умственные способности, но...
- Никаких "но": я ориентируюсь не на свой ум, а на разумность собеседника...
- Которой у последнего может и не быть ...
- В нашем случае расчёт оправдался? И, поверь, я ещё не встречал человека, который бы согласился выказать себя сильным, но дураком...
- И во мне ты увидел человека?
- Ну, не дьявол же ты? Среди же людей, наподобие меня, даже провокаторы поддаются тщеславной надежде скрыть недостаток ума ...
- И, всё-таки, что человеческого нашёл во мне? А вдруг я и на самом деле - дьявол?
- Мистики я лишён вчистую, и скорее припишу тебя к достославному племени Йети, в существование которого слабо верил, но много размышлял о причинах отсутствия сведений о неблагополучном исходе встреч с вами. Сведений нет, подумалось мне, по двум причинам: либо этих встреч не было вовсе, либо ваш брат сознательно и умышленно не причинял вреда моим собратьям, зная, что в противном случае у вас будут нехорошие последствия. Это ли не довод в пользу немалого ума у представителей вашего племени? А коли - так, то чего мне пугаться? Драпануть и тем проявить свою дурость?
- Всё, будто бы, логично, но как-то неестественно, я бы даже сказал: не по-человечески как-то. ...
- По-звериному? Но даже самый агрессивный бегемот звереет только от страха, а я, повторяю, если чего и боюсь, то только человеческой глупости ...
- Мы, к слову, именно из-за неё же больше избегаем контактов с вами...
- Я вот поглядел на тебя, и ко мне как-то сразу пришла мысль, что вот существо, которое также лишено глупости, как я - мистики. Мол, сподобилось повстречать родственную душу ...
Чудеса! Где только я не искал собеседника, с которым бы не стеснялся поделиться обдуманным годами, а нашёл его там, где родился. И - в ком нашёл! Ведь и не расскажешь никому, разве что - бумаге. Она всё стерпит и сохранит. Даже напраслина, доверенная ей, с годами высветится потаённым дотоле смыслом. А потом, при изложении письмом, ты всё как бы переживаешь заново испытанное, но переживаешь более дисциплинированно, закрепляешь в памяти те детали, какие были спрятаны под свежими эмоциями, обычно выветриваемыми временем. Ну, например, с годами развеется, и сохранится в памяти лишь как сновидение то, что мы сидели рядышком, разделённые лишь удилищем: он - упираясь босыми огромными ступнями в почву, а я, как мальчишка, болтал ногами на весу. Из-за нашей же несоразмерности мы разговаривали не оборачиваясь друг к другу, и получалось, если посмотреть со стороны, беседовали как бы с кем-то третьим, находящимся перед нами. Дабы не рассеялась та действительная картинка, тот разговор по душам, я и доверяю их гениальному поверенному - чистому листу бумаги, а ещё тогда же добавил, украдкой покосившись на странного соседа, от которого пахло чем-то сильно капустно прокисшим.
- Я же не сплю, и не ошибаюсь видеть в тебе именно родственную душу?
- А как быть с тем, что без мистики немыслима и вера в Бога, которая предполагает своей основой страх Божий? - переспросил в свою очередь он. - Ты же - не атеист?
- Нет, я - верующий, но не от эмоций, не от надежд, а - через осознание, что у этого мира было мудрое начало. Точнее, было Начало, и оно было только мудрым. Если Бог и существует, то без всякой мистики, которая миражи нашего сознания делает реальностью. Впрочем, эти мои умозрительные построения проистекают от неосведомлённости в данном вопросе. Вот только закавыка странная получается: для того, чтобы быть осведомлённым, мне надо очень и очень интересоваться явлениями мистического свойства. Либо, хотя бы разочек в жизни встретиться с явлением такого порядка, что ...
- Ну, вот ты и встретился со мной, но почему-то же не хочешь отнести меня в разряд мистического?
- Уж больно ты реален и разумен, в тебе нет ничего, что бы противоречило естественному объяснению. - Добавил я вслух, а для себя ещё раз принюхался.
- А факт моего существования?
- Удивителен, не скрою, но, повторяю, вполне допустЗм, и я воспользуюсь возможностью узнать из первых уст: как вы-то сами объясняете наше "мирное" (в кавычках) сосуществование?
- Божьим Промыслом объясняем, что, впрочем, и вам не возбраняется делать.
- Вот отсюда, пожалуйста, поподробнее, иначе получается, что у Создателя помимо Адама и Евы были ещё дети.
- Хм, даже в этом умозаключении сказывается унаследованная от Каина особенность вашей психики: скоропалительность суждений и действий, вызванная гиперактивным темпераментом и рассеянным, многофакторным вниманием, которые подвигнули и Каина на убийство брата, и его потомкам мешают адекватно, без комплексов реагировать на окружающую действительность. Вы уделяете внимание больше позиции соучастника действия, чем собственной, отчего последняя становится предметом суждения не априори, а после случившегося факта, склоняя к рефлексиям, к самооправданию, к избеганию не реальных последствий, а - надуманных, фантастических. Отсюда, кстати, измышляются внешние угрозы и формируется излишняя агрессивность ...
- Ты так и не ответил ... - Ну, как я мог не прервать его, если он собирался сказать, Бог весть что ... Впрочем, это мне пришло в голову Бог весть что, и чёрт дёрнул за язык.
- Сам же просил - поподробнее ... - удивился собеседник.
- Прости. - Тут же поспешил я с извинениями и сосредоточился выслушать всё разумное. - Итак - помимо Адама и Евы Бог ...
- Да, Творец создал по Своему образу и подобию только их, но у Адама и Евы кроме Каина был ещё сын. Есть две ветви рода человеческого: вы - каиново племя, а мы - от Авеля, потому и называемся авелянами. ...
- Но Авель же был убит ещё бездетным ... - увы, из меня пёрло: ну, никак не мог я смириться и промолчать, когда слышал противное тому, что мне было достаточно хорошо "известно". Сейчас, записывая воспоминания о той встрече, ловлю себя на мысли, что с тех пор сам стал часто оказываться в роли терпеливого тогдашнего своего собеседника, поскольку редко какое моё суждение выслушивалось до конца, и всегда мне приходилось сворачивать начатый разговор. А вот чудище из рода авелян терпело мою неучтивость, которая, мне показалось, даже доставляла ему какое-то удовольствие. По крайней мере, следующие его сентенции звучали с какими-то отеческими оттенками.
- Всемилость Творца - не суесловие. Об этом, между прочим, ты сам мог бы посвидетельствовать, если бы весьма пристально пригляделся к Пете, прозванному вами Лысым Окунем. Да-да, его сходство с Лениным далеко не случайно, и, вообще, в этом мире нет ничего случайного, а уж тем более - в сходстве человеческих обликов. Милостью Творца Авель спасся, выжил, но получил завет Создателя: впредь избегать встреч с Каином и всем его потомством. Для исполнения этого наставления Создатель велел Авелю удалиться в безлюдные края, где и продолжить прежнюю жизнь собирателя, охотника и рыболова. Род же свой наш Первопредок составил, взяв себе в жёны самку из приматов, которые на ту пору готовы были занять место человека на Земле.
- Опять не понял. Выходит, и мы, люди, не столько Богом созданы, сколько произошли от каких-то приматов?
- Скажем так: это было бы так, если бы Бог не проявлял здесь свой интерес, о котором как-нибудь ещё поговорим. А пока скажу, что если бы Адам и Ева умерли, не дав потомства, то по прошествии какого-то времени из тех приматов выделилась бы парочка, которой было бы суждено повторить попытку очеловечивания.
- Почему же при потомках Адама и Евы это повторение не случилось?
- Не было в том необходимости.
- У кого: у людей или у обезьян?
- Разумеется - у обезьян. И - у Творца: в появлении разумного существа, повторяю, у Него был свой интерес. Просто, повторная попытка процесса зарождения человечества протекала бы несколько дольше и менее интенсивно, но зато их потомки знали бы изначально, что предшествующую эпоху следует понимать как соответствующую внутриутробной, дородовой (во всех смыслах) стадии развития каждого их них. Противоречий в объяснении происхождения разумного существа на планете не возникло бы или они были бы сразу сняты. Их Дарвину не было бы нужды противопоставлять свой взгляд религиозному мировоззрению, поскольку сызмала он знал бы, что противоречий здесь нет, а есть две стороны одного явления или сущего.
Это - раз, а во-вторых, вторые Адам и Ева совершили бы соитие, грубо говоря, не самопроизвольно, а по благословлению Отца, под Его, так сказать, попечением. И, следовательно, воспитывали бы своих детей в контакте с Всевышним, ставшим как бы Дедушкой, получая и Его мудрые заветы напрямую, и точные ответы на их вопросы непосредственно от Зачинателя. В частности, ещё в так называемом раю у них мог возникнуть "крамольный" вопрос, на который они там же и немедленно получили бы исчерпывающий ответ. Неужто, мимо их внимания прошла бы такая несправедливость, что их дети имеют обоих родителей, а у них самих есть только Отец, тогда как о Матери они ничего не знают? И Создателю, дабы у Его наследников не возник комплекс полусиротства, пришлось бы этот вопрос как-то разрешать.
- Не мог этот вопрос возникнуть! Если хоть первые, хоть вторые Адам и Ева вышли в какой-то степени из каких-то приматов, то у них уже были персональные "папа и мама", а представление об Отце с большой буквы возникло гораздо позже, когда созрели первые ...
- Хочешь сказать - вопросы о смысле жизни и представления о своём отличии от животных? В том-то и дело, что эти вопросы возникли аккурат к тому моменту, когда ребёнку становится интереснее контактировать с отцом, чем с матерью. Вы не можете вобрать в своё воображение разницу между конкретными перволюдьми и человечеством, как явлением особого рода. Не конкретных Адама и Еву Творец создавал, а новый род живых существ. Адам и Ева - это аллегория, через которую не могут перешагнуть ваши мировоззренческие антагонисты: атеистам претит простота этой аллегории, а верующие переполнены страхом погружения в эту простоту. Обоим спорщикам вашим проще ниспровергать друг друга, чем прислушиваться и искать точки сближения. Обоим всякое сближение удобнее трактовать как клинч, как временную передышку. И никому из спорщиков не придёт в голову, что обе стороны упрямо прокладывают не свою дорогу к однозначной истине, всё топчутся подле и вокруг неё на одной площадке, превращаемой ими в жестокий нескончаемый ринг.
- Интересно! Выходит, нет предмета спора у наших извечных полемистов: у естествоиспытателей и у богословов?
- Именно! Достаточно одному их них назвать неандертальскую эпоху пренатальным периодом человечества, а другому перефразировать библейский вопрос умирающего Адама к младшему сыну: "кроманьонец, где брат твой неандерталец?".
- Постой, насколько мне известно, Каин был старшим сыном...
- Это вы, его потомки так считаете, но посуди сам: могло ли землепашество возникнуть раньше охоты и рыболовства? Пока старший сын обеспечивал семью способом, освоенным им с отцом изначально, Адам, получивший некоторое послабление в такой нагрузке, стал пробовать с младшим новый род добычи пропитания: огородничество и землеобработку. Кстати, такой же, примерно, конфликт зафиксирован в Предании у других библейских братьев, у двойняшек Ревекки Исава и Иакова, причём с подробностями весьма многозначительного свойства, но уже без убийства, а лишь с опасением оного. Разница же в том, что первому лихоимцу бежать было некуда. Было бы куда - не стал бы убивать, а ограничился бы, как Иаков, обманом и хитростью. Слова же Отца, что "отмстится всякому всемеро, кто, повстречав Каина, убьёт его", адресованы были нашим предкам, в первую голову - Авелю, как предостережение, которое мы и блюдём по сию пору. Создатель, спасая Адамова первенца, заповедовал ему и нам, его потомкам, никого из разумных не убивать даже ради самосохранения, ибо смерть всем нам посылается в нужные сроки и ради нашего же собственного спасения.
- Э-э, это мистикой попахивает, - как-то уныло покачал я указательным пальцем.
- Признаю, - мягко согласился авелянин, - наши сентенции неприемлемы для вашей культуры, первый камень которой заложил Каин. Уже Адам был смертен, но он ещё твёрдо знал, что после смерти ему предстоит встреча с Отцом, и потому не боялся держать ответ перед Ним, ибо полностью признавал свои ошибки, помешавшие ему осуществить богоданное предназначение. Ему, конечно, было больно умирать с мыслью, что не оставил после себя наидостойнейшего наследника, такого, который бы хотя бы не повторял чужих ошибок, а если бы и делал новые, то с той пользой, какая была бы для потомков предостережением наистрожайшего качества. Больно было Адаму умирать, но не страшно, ибо знал, куда он прибудет, и абсолютно верил во Всемилостивость Отца, о безграничности которой скажу также немного погодя.
- Пока же, - после небольшой паузы продолжил мой собеседник, - вернёмся к Каину, злодеяние которого заключалось не в убийстве брата, а в уничтожении своей веры во Всемилость Божью. Помнить её он уже не мог, а вот знание о неминуемой встрече с Творцом обостряло воспоминания о свершённом преступлении и выливалось в поиск оправданий, в трусливую ложь. И завершился этот поиск тем, что знание о смерти породило всесокрушающий страх перед нею и желание любым, даже самым гнусным образом отсрочить не столько её приход, сколько время ответа пред Создателем, что в конечном итоге и сформировало ваши бесчеловечные способы выживания и существования.
Прости, но ваша культура складывалась не благодаря вашей разумности, а вопреки ней. Об этом говорит то, что культура нацелена на противоборства, противостояния, противоречия, руководствуясь логическим будто бы правилом исключения третьего, тогда как основными факторами совершения научных открытий и создания шедевров искусства являются стиль и логика иных мировоззренческих посылок. Ваша культура пропитана двоицей: дихотомическими, биполярными представлениями о мироздании, а мироздание проникает в некоторые прозорливые ваши головы троицей: объёмным, цветным конструктом и побуждает к созиданию шедевров. Творческие достояния, которыми вы гордитесь, рождены не в стиле противоборств ("либо - либо"), а по лекалам логики триединства ("и то - и то"). Дихотомизм же понимает эволюцию как единство и борьбу противоположностей, и для вящей убедительности последнюю трактует как борьбу существований, как борьбу "против". И лишён способности обнаружить, что предметы, вещи и явления вашей же гордости, если и допускают борьбу, то только в качестве борьбы "за", допустим, борьбы за жизнь, а логику исповедают только ту, где все противоречия и противоположности сливаются в нечто единое и однозначное, как отрицательная и положительная единицы в нуле. Поэтому, даже такое явление, как христианство, ваша культура упорно перелагает в своём излюбленном борцовском стиле.
- Я, честно говоря, в логике не силён, а если же применяю какие-либо приёмы и доказательства из её арсенала, то делаю это скорее интуитивно. - Признался я и ощутил, как краснею от этого.
- И это скорее разумно и правильно, чем предосудительно, поскольку вещи и умения, данные нам Создателем, лучше использовать напрямую, непосредственно, как это делают дети. - Чудище поддержало мою искренность в уже закрепившемся у него тоне. - Попытка переложить их не по назначению обычно приводит к путанице, к желанию оправдать нечаянную ошибку, а не к исключению её в дальнейших действиях. Логика, христианство и совесть из разряда таких вещей. Например, совесть. Назови хотя бы одного человека, который бы понимал её как язык общения с Богом? Таковых вы причисляете к сонму святых, ничуть не задумываясь над истинной причиной их святости. Потому и в поведении больше ориентируетесь на тех, кто с совестью не в ладах, кто глух к её голосу. Или возьмём христианство. Мало того, что оно дано вам Самим Творцом через Его воплощение в человека, так ещё и указывает напрямую на Триединство как на принцип устройства Мироздания, на стиль отношения к окружающей действительности. И - что?
- Ты меня спрАшиваешь? - спросил я, делая ударение на глаголе, догадавшись, что от меня ждут ответа с признанием вины если не всего человечества, то какой-либо его части. Но я проявил овладение темой и стилем собеседника. - Поскольку идеологию и религию следует считать частью явления более высокого порядка, то полагаю, что политические гонения религии, с одной стороны, а с другой - её застойность, застревание на обрядности и избегание давать современные ответы на злободневные вопросы, имеют место из-за общего состояния культуры, из-за наших всеобщих испорченности и ущербности.
- А в чём причина этого, если по вашему же представлению все грехи, включая и Каиновы, Христом искуплены сполна? - спросил Тайгор как-то многозначительно.
- Что, опять в поисках этой причины возвращаемся к Адаму и Еве, к их грехопадению?
- В том-то и дело, что в этих поисках вы ходите по замкнутому кругу, как волки, загнанные за красные флажки. Уж очень вы сосредоточены на противоборствах и даже готовы причиной своих бедствий объявить Самого Создателя. И, как волки, не можете уловить простой фокус. Что будет с волком, если он вдруг осознает, что флажком помечено место, где нет охотника, где нет опасности для его жизни?
- Он вырвется на свободу ... - поспешно ответил я, всё больше и больше входя в образ ученика на экзамене. И только необходимость при ответе прибегать к раздумчивости, а не к знаниям, удерживала в сегодняшней ситуации и не уносила в давно подзабытую школьную пору. Да и подсказки, как, например, следующая, услышанная мной от сегодняшнего негаданного экзаменатора, были слишком уж непривычно добродушными. (Эх, не всматривался я тогда в его лицо, А сейчас, когда пишу эти строки, мне интересно: как бы я воспринимал его сравнение человека с волком?)
- Он станет человеком. А как назвать человека, который упорно не хочет понять, что чувство противоречия дано ему, как нюх зверю, для более чуткого отслеживания этого противоречия и для снятия его магической силы? Не осознающим, что противоречием, как флажком, помечены места самого облегчённого выхода из тупика. Бросаясь в борьбу с источником противоречия, вы уподобляетесь волкам, с маниакальной регулярностью попадающим в охотничьи засады.
- Н-да, пригвоздил ... Так в чём же причина испорченности нашей культуры?
- А она вовсе не испорчена ...
- Вот те на! И как всё это понимать? - я ощутил себя загнанным в тупик и немного осерчал, ибо не сам же туда угодил, а был задвинут собеседником.
- Педагогически, если одним словом. Если двумя словами, то - с позиций возрастной психологии, а если ещё более расширенно, то аналогично тому, как решается ваша извечная проблема отцов и детей, рассматривая при этом всё целокупное человечество как одного, отдельно взятого индивида.
- Я тебе назову, по меньшей мере, десяток имён, например, Бердяев, Фромм, Фукуяма ...
- Которые, возможно, и рассматривали человечество как индивида, но, ручаюсь, возраст его перевирали обычно в сторону зрелости или даже старости. Это весьма симптоматично и указывает дополнительно на то, что вы ещё не вышли из подросткового периода ...
- Я? Мне уже полтинник стукнул ... - Я был интеллектуально обезоружен, а психически обескуражен.
- Разве речь о тебе? Кстати, и твоя реплика говорит, что ты сын своего племени и времени: предпочитаешь оспорить, встретившись с противоречием, чем увидеть в нём подсказку решения собственной же проблемы. Я ещё удивляюсь, что до сих пор не услышал от тебя возмущения, мол, что это за судья такой выискался: ему бы всё недостатки наши и недочёты вскрывать. Благодарю за терпеливость, хотя, впрочем, как и не терпеть тебе, коли сам напросился на беседу? И это последнее подчёркивает твою персональную взрослость, которой так жаждет ваша культура. Ваши мыслители, заявляющие о старости человечества, сами того не замечая, уподобляются недорослям, вдруг "обнаружившим" в себе кое-какие признаки, присущие людям преклонных лет, и возжелавшим для сокрытия черт, выдающих в них подростков, гиперболизировать начавшуюся зрелость, требуя от всех окружающих "должного" уважения и признания. В общем, апломба у молодых ровно столько, сколько дряхлости у стариков. Этот-то апломб, помноженный на ещё неизжитые комплексы детской безответственности и полусиротства, да под напором мускулистости, и производит эффект испорченности вашей культуры. Это не испорченность, а издержки роста, избалованности и инфантилизма. Издержки под сознательным руководством устраняются сами, и особенно успешно, когда индивид обнаруживает, что сам стал чьим-то опекуном, носителем значительной личной ответственности за кого-то и перед кем-то.
- Ну, никак у меня не укладывается в голове: если каждый из нас в отдельности достигает этого возраста и большинство погружается в опекунское состояние, то как получается, что в своей совокупности мы застряли чуть ли не в пелёнках?
- У каждого из вас была и есть семья, в которой были или есть реальные персоналии: родители, жёны, мужья, дети, родственники. А кого в их качестве представляет человечество? Да оно об этом и не задумывалось даже! Индивидуализм вас настолько заворожил, что некому и предостеречь: он не символ на знамени свободы, а печать инфантильных осложнений, чреватых необратимой формой олигофрении. Чтоб ты понял, о чём я говорю, спрошу - кого вы числите Матерью, если Бога называете иногда Отцом?
- Марию, Богоматерь ...
- Она - реальная, мать конкретного человека, а не всего человечества.
- А-а - Природу-мать, или, шире, материю. Да и - звучит ..., - "сообразил" я, но не успел развить свою догадку, и был прерван.
- Именно из-за такого представления, совпавшего со звучанием, у у России случился казус Эдипа. По неведению убив отца и совокупившись с матерью, этот мифический герой однажды узнал, какой ужас он сотворил, и сбежал на чужбину, где под гнётом покаяния ослепил себя. Российские политические вожди, провозгласив атеизм, совершили тем самым аллегорическое убийство Отца, скрепив его для убедительности зверским умерщвлением царя. Показалось - не убедительно, после чего выкинули ещё один лозунг дня: мол, главная задача - покорить природу, подразумевая под ней не только внешние стихии и богатства, но и сущностное содержание человека, его внутреннюю психику, духовную основу. И исподволь вдруг обнаружили, что это похоже на насилие над матерью своей. Для притупления столь острого оборота своих деяний ваши вожди не нашли ничего другого, как самоослепление, устроив гонения на религию, на эту своеобразную совесть общества, и введя запреты на настоящую, не суррогатную науку, прозревавшую действительность. Короче, представление материи в качестве родительницы человечества порождает материалистическое мировоззрение. Вот уж созвучие, так - созвучие. Но и оно - не грех, а всего лишь следствие детского комплекса полусиротства вашего, приправленного соответствующим "воспитанием" и становлением культуры в отрыве от "Деда и Бабки".
- В отрыве от Бога и Той Матери, о которой мы не знаем? - уточнил я.
- Польщён твоим вдумчивым вниманием, - одобрительно отозвался авелянин и задал новую загадку. - Ведь, что случилось в Эдеме? Грехопадение с последующим изгнанием из "родительского" гнезда? Кто-нибудь из людей задумывался, что тем самым дети Адама и Евы лишились Дедова попечительства, а о Бабке так ничего и не узнали? Мудрено ли, что теперь всё человечество, таким образом, строит свои семейные очаги, что в них место дедушкам и бабушкам, в лучшем случае, отводится самое непритязательное и ничтожнейшее, а по большому счёту все помыслы направлены на то, чтобы вовсе отвязаться от старшего поколения. А как, мол, ещё можно относиться к этому "старшему" поколению, если оно за совокупление молодых Адама и Евы, да за невинное поедание яблок изгоняет их из райских кущ? Возмущаетесь внутренне, а не уразумеете, что грехопадение заключалась не в этом, и не за это вам предоставили возможность вести самостоятельный образ жизни, образовывать свою семью.
Если бы ваша культура была истинно взрослой, то и в трактовке райского первого грехопадения нашла бы увязку с поведением некоторых современных подростков. Они зачастую совершают не "богоугодное" деяние, не ведая меры родительской ответственности и приписывая их опеку тем мотивам, какие на лету придумываются под прессом обострённого чувства противоречия. И лишают себя и беззаботности, и - времени для дальнейшего самопознания и самосовершенствования, поскольку впереди встаёт беременность и не очень-то жданный ребёнок. Как они его будут воспитывать и ставить на путь истинный, если сами ещё переполнены детством? Как, если святое дело перепутали с минутным вожделением? Так вот, грехопадение заключалось не в том, что оно состоялось, а в том, что Адам и Ева по вашей трактовке восприняли как вину свою, которую тут же поспешили переложить на существ более слабых, чем они: Адам на Еву, а та - на змия.
- Но и ваше понимание, если задуматься, не тянет на ту меру наказания, какую на них возложил Создатель, - робко обиделся я за своих прапредков.
- А Он разве наказывал их? Сцена грехопадения в нашем Предании выглядит немного иначе. Если хочешь, расскажу.
- И спрашивать не надо - рассказывай.
- А нам не помешают? - Мой собеседник к чему-то явно прислушался. - Твой племянник вот-вот вернётся.
- А мы уйдём отсюда и продолжим беседу там, где нам уж точно не помешают.
- Но тебя искать будут, волноваться.
- А я записку оставлю, мол, пошёл домой пешком да всё - лесом.
- Тебе виднее, хотя я бы так делать поостерёгся. И куда двинем?
- А пойдём-ка к остаткам геодезической вышки: там молодые и густющие заросли сосняка: в двух шагах пройдёшь и ничего не заметишь.
- Ну, веди.
- Пойдём немного с крюком, чтоб Мишке встречь не угодить, али ещё кому.
Я вынул из внутреннего кармана блокнот и гелиевую ручку, без которых старался никуда не выходить, и крупно написал Михаилу, что пошёл, мол, домой, поскольку у меня заканчивается ингалятор, поддерживающий моё дыхание. Прошу, дескать, не волноваться, если дороги наши где разминутся. Пристроил записку к леске удочки, которую воткнул вертикально у носа полузатопленной дюралевой лодки Сашки Трёхфамильного.
И представил Мишку: как он матерится, садится снова на мотоцикл и катит домой, так нигде и не встретив меня. Потом нарисовалась картина поисков им меня по посёлку, расспрос односельчан, и возвращение на Нагодное с двумя-тремя мужиками на мотоциклах и с собаками. Представил и повёл своего собеседника краем озера к мысу у ручья, соединяющего это озеро с Кривым, намереваясь далее перебраться через узкую водную преграду и идти кромкой согряного березняка к Кети, на берегу которой нас уж точно никто не увидит, даже если захочет устроить грандиозные поиски.
Повёл и уже на ходу сообразил, что не лишним будет познакомиться со своим необычным собеседником.
- Столько проговорили, а как зовут друг друга - не знаем. Меня - Борисом.
- А меня - Тайгором.
- Солидно звучит.
- И твоё имя со значением, но ты почему-то норовишь отступиться от прямого созвучия.
- Ты насчёт - "борись" Борис? Устал, однако, или понял, что мало толку в этой борьбе. Это имя столько нагадило в нашей стране, что и меня порой огорчает.
- Слушай, я вижу тебе идти тяжело, взбирайся-ка мне на закорки и указывай направление.
- Да - ладно, дойду.
- Не ладно, а полезай.
Усмехнувшись своему воображению, мол, я - ещё ребёнок, а Тайгор - взрослый дядька, превозмог стыд и, вскарабкавшись на его широченную спину, поехал. Сидеть было неудобно: ноги соскальзывали с его бедер при каждом шаге, рук не хватало, чтоб сцепить их в замок на шее "дядьки", и мне пришлось ухватиться за его густую шерсть на плечах.
Вспомнилась гипотеза сына о причинах перехода протолюдей к ортоградному способу передвижения. Тогда мы с ним ознакомились с последним трудом Поршнева, и у обоих возникла пара соображений в дополнение к теории давно почившего автора, мечтавшего всю жизнь о такой вот встрече, какой удостоился я. И в связи с этим на меня накатил вихрь мыслей, которыми хотелось тотчас поделиться с Тайгором. Интересно было узнать у него, как авеляне расценивают изыскания Поршнева: у меня даже не возникло сомнений, что им могло быть и не знакомо это имя. Как Тайгор посмотрит на моё дополнение Поршнева, мол, из-за плотного контакта с падалью, протолюди кишели блохами и другими паразитами, лишившими нас телесной растительности, в связи с чем, добавил мой сын, матерям приходилось при передвижении одну руку, а то и обе использовать для поддержания детей, поскольку тем было уже не за что уцепиться: такой шерсти, как например, у Тайгора, у наших древних родичей радикально поубавилось. Занятость материнских рук и привела к закреплению у древних людей прямохождения. У предков Тайгора, попавших в сложную природную обстановку, обрастание шерстью вернулось, а вот подкожные потовые железы остались, чем и вызван запах их тел, отмечаемый всеми редкими контактёрами с ними.
Но ничего этого спросить не получилось. Сначала помешал Мишка притарахтевший на своём драндулете к месту, где оставлял меня рыбачить. Тайгор сообразил, что мы будем им обнаружены: нас разделяли двести метров чистой водной глади, и даже не присел, а лёг в воду. Я соскользнул с него и юркнул за ближайший куст краснотала, откуда наблюдал, как племянник, прочтя записку, помчался обратно в посёлок. И уже когда звук мотоцикла угас совершенно, мы с Тайгором выбрались из своих укрытий. (Почему тогда я не придал значения тому, что авелянин пробыл под водой уж очень долгий отрезок времени? Или мне показалось, что прошло чуть ли не десять минут, пока племянник был у меня на виду?). А потом я прямо почувствовал, что настроение Тайгора чуть-чуть изменилось. И моё ощущение вскоре подтвердилось. Пройдя осиновой грядой сотню метров, мы чуть спустились к реке и расположились для дальнейшей беседы у небольшой ямы, в которой я развёл костёр, чтоб просушить свои штаны и обувь.