Тошно вскоре стало ему, да так, что до сих пор плевался, как вспоминал встречу, о которой пойдёт речь далее.
Перед Новым годом, накануне пятой годовщины их свадьбы, жена сказала, что лучшим его подарком будет новая шубка для сына, поскольку из старой он уже вырос, да и облезла она. Сама же она, как не искала, найти её не смогла. У Бориса, дескать, всё равно сейчас отпуск, вторую работу забросил, комнату свою доделал, сдал её соседкиной дочери, вот первые деньги с этой комнаты да отпускные и потрать на обновку сыну, купи хоть из-под полы. Велено - сделано, поехал в центральный Детский мир и в первый день узнал, что "выкинут" такие хорошие шубки завтра, очередь будет с такого-то подъезда стоять аж с шести часов утра.
Поленился, не поверил опытным покупателям, приехал к открытию магазина, а уткнулся в хвост очереди, стоящий уже на улице, тогда как голова поднималась по лестнице на четвёртый этаж. Записав на ладошке трёхзначный номер своей очереди, набрался мужества и стал терпеливо ждать продвижения вперёд и вверх. К обеду уже чуть ли не сдружился с такими же, как он, горемыками. И здесь себе он не стал изменять, принялся критиковать советские порядки, одновременно предлагая свои методы решения государственных проблем.
Отлучился из очереди лишь дважды. Сначала сходил пообедать в буфет, перехватив там парочку сосисок и выпив какао с коржиком. Потом сходил поискать городки, о которых он рассказывал сыну, когда тот попросил научить его играть в те игры, какие были у отца в детстве. В лапту научил, благо, дефицита на теннисные мячи не было, а вот с городками была проблема. Напилил было их из деревянных стержней рулонов рубероида, который ему часто доводилось отвозить на строительные объекты, да получились они неказистыми и великоватыми для четырёхлетнего малыша. А уж биты и вовсе получились гигантскими, неподъёмными. Искал-искал палку поменьше диаметром, и не мог: рукоятка от половой щётки тонка, а черенок от лопаты - такой же, как уже опробованный стержень. Отесал черенок топором, получилось именно топорно. Надумал - купить готовые городки, и, увы, в государстве только на словах все патриоты, а для воспитания таковых из подрастающего поколения слов мало.
Об этом он и повёл речь, вернувшись в очередь, уже подходившую к финалу. Слушали его мало, ибо все уже волновались от другого: хватит ли всем шубок? Бориса это не волновало: он уже готов был приехать сюда и завтра, и приехать как опытный покупатель - на первом поезде метро. Но ему повезло: купил, и пошёл ещё на один обход магазина, в другие отделы. В спортивной секции с настольными играми приглядывался к шахматам, рассуждая с самим собой - не пора ли сына приобщать к этой игре, к которой он привязался уже поздновато, в семилетнем возрасте? И решил, что - пора. Если же окажется, что рано, то потом может сказаться отсутствие денег. При выборе из трёх предлагаемых досок столкнулся взглядом с мужчиной, который стоял в очереди за шубками немного позади Бориса. Улыбнувшись ему, поинтересовался.
- Интересные мысли у вас, хочется ещё послушать: может - встретимся?
- Может, и встретимся, - согласился Борис, - жизнь такая причудница.
- А сегодня?
- В смысле? - не понял Борис.
- Ну, вечером, вот мой телефон, позвоните, и поговорим: чего откладывать?
- Что за спешка? - начал удивляться Борис.
- Через три дня уезжаю в командировку на полгода, а за это время могу свести вас с людьми, которые мыслят также глубоко, а у них есть каналы ...
- Понятно. - В голове у Бориса пронёсся вихрь соображений, и одним, не последним, было подозрение, что его приглашают в ловушку. Но, присмотревшись к приглашающему, отвёл подозрение: классический интеллигент с помятым прошлым. Вполне могло быть, что уже отсидел за диссидентство, отсюда бегающие глаза, заговорщицкий тон, недомолвки. Попытка - не пытка, заключил Борис и взял бумажку с номером телефона, прочитав, что знакомца зовут Александром. И назвал себя...
- Ярослав.
- Вы где живёте? - спросил Александр.
- О, далеко, в Тёплом Стане.
- Во, на одной ветке со мной. Посередине и встретимся. На Колхозной. Как соберётесь ехать, позвоните. На выходе из метро и встретимся.
Борис ожидал, что его пригласят в гости или в место сбора единомышленников, но подумал - это для отслеживания возможных хвостов и их отсечения.
Встретились на углу Садового кольца и проспекта Мира, и пошли в противоположную от центра сторону. Шли как бы без цели, без цели и говорили, перескакивая с темы на тему, но знакомец был крайне невнимателен к разговору, отвечал невпопад, что-то снедало его. Борис всё списал на детективность момента, и даже попытался что-нибудь приметить в окружающих, но - тщетно. И вдруг ведущий указал на подземный переход.
- Зайдём к дочери, узнаю, как у неё дела. По телефону толком ничего не разъяснила, но я почувствовал - что-то случилось.
Борис согласился. С собой на эту встречу он взял тетрадку с собственными обзором и комментариями к материалам советской печати, блокнот с лучшими своими стихами.
- Стихи писались так, между делом и по случаю, а вот поэму строил долго и целенаправленно. - Пояснил Борис мне, видимо пожелав вспомнить её и прочесть мне тогда же, когда рассказывал о встрече на Колхозной. - Учти время, когда поэма сочинялась. Состоит из двух частей. Первая - "Вожди".
Вожак, измученный погоней,
Прилёг, на небо взор уставив свой,
И будто в жизни что-то понял,
Подняв от чувств иль с горя дикий вой.
О, небо! В трудную годину
В тебе спасенья ищет человек:
В молитве жаркой горбит спину
Иль ждёт пришельца мудрого совет.
Не там, не тех мы вечно ищем,
В себе, безжалостном рабе, ищи,
Иль в том, с кем ты делился пищей,
Иль в том, кто в битве бросил меч и щит.
Вожак на полутоне замер:
Собрат, которого когда-то спас,
Своими кроткими глазами
Ему посмел сочувствовать сейчас?
"Он мой восторг за слабость принял?
Доволен гад ... Но разве он не прав?
Дрожит, юлит, сутулит спину,
А всё ж уверен - сильный проиграл.
Вперёд не рвётся, всюду сзади,
Но молча, как бельмо, корит:
За то, что ты сидишь в засаде,
За то, что ты в погоне до зари".
Вожак решительно поднялся,
Взревел воинственно, и все за ним
В погоню бросились за мясом
Из трёх телят и парочки лосих ...
Увы! Удача отвернулась:
Один бычок на дюжину ловцов ...
Детёныши и самки с гулом
Плаксивым двинулись на удальцов.
Но им отпор жестокий дали,
Дозволив только шкуру обглодать ...
О чести скажешь здесь едва ли,
Коль голодна осталась даже мать.
Вождю сочувствующий родич
Сидел в сторонке, как незваный гость.
"И смерть зачем-то их обходит?" -
Подумал вождь, тому бросая кость.
"Куплю, теперь уж не откажет
В услуге рабской человечий хлам ..."
Пустив свободу на продажу,
Не ведал вождь, что лезет в рабство сам.
Вот так наш пращур из пещеры
Задул свободы тленный уголёк,
И с тем, в восторге пасть ощерив,
Сородичей в Историю вовлёк.
IIЖрецы
Жрецы, хранители свободы,
Не споря с ослеплённым вожаком,
Для памяти отдали Богу
Её портрет, как жизни всей закон.
С тех пор она к нам непреклонна,
Неуловима, словно солнца блик.
"Сойди, - мы молим, - с небосклона,
К нам Тот, Кто всеволием велик".
Себя забыли, ум наш связан
Почтением слепым к вождям, богам.
А ты свободен: только разум,
Не важно чей, тебя признал за хлам.
Жрецы по млечным шли дорогам,
Но верно - на Афон людской мечты,
Чтоб волю, отданную Богу,
Себе вернуть могли и я, и ты.
Но вдруг, отторгнув гордо святцы,
Забил поспешный ум в колокола,
А люди стали восторгаться
Сухой цифирью с ложью пополам.
Запутав следствием причину
Во всех умах, сей капитальный гул
Свободы чуткую лучину
Надолго и безжалостно задул.
Не шут выписывал коленца,
А тот, кто выдал миру "Капитал",
Сей фюрер (не в обиду немцам)
Всему зверью в свободе отказал.
И восхитившись этой ложью,
Своё добавив что-то между строк,
Другой "мыслитель", из Поволжья,
Россию прямо в омут поволок.
Россия, битая Россия,
Все муки вольнодумные твои
Вождям лишь радость приносили
А людям слёзы горя иль любви.
И жрец, и негодяй свободой
Сверяют жизнь: чужую и свою.
А как быть тем, кто сроду
Под ней имел простой уют?
Как быть тому, который ею,
Верижной, тяготится как бедой?
Едва ль сомнения развеют
"Философы", и лысый, и седой.
И рыжему не верьте - сами
Ищите суть и жизни и свобод!
А благодетелей с усами
Гоните (без восторгов) от ворот.
Мог ли я отказать другу? Могу ли и сейчас обойти эту поэму стороной и оставить её без вашего, читатель, внимания?
Подумав, Борис прихватил с собой ещё и рукопись недавно законченной конкурсной повести "Стриптиз на болотах", описывающей историю пяти его односельчанок, проплутавших по тайге больше недели и вышедших к людям нагишом. На улице, на морозе, на корточках бумаги эти показывать не хотелось, а шёл он только за этим: за оценкой своего творчества, своих раздумий. В квартире же, в тепле, за кружкой свежезаваренного горячего чая, глядишь, и хозяин выйдет из заторможенного состояния, отнесётся к словам и текстам гостя с должным и ожидаемым вниманием, а разговор выйдет на главную тему.
Увы, в квартире странности продолжились. Александр, не позвонив в дверь, открыл её своим ключом. В комнате напротив входа мелькнул силуэт крупной женщины в домашнем халате, но навстречу им никто не вышел. Бориса, когда он снял своё пальто, приведший проводил на кухню, а сам ушёл куда-то в другие помещения квартиры, число которых Борис не успел заметить. Через пять минут, в которые гость успел осмотреть довольно убогое убранство кухни с пустым местом от холодильника, с почти чёрным потолком, с грязным окном без штор, с крохотным столиком и единственным шкафчиком над ржавой мойкой, его окликнули.
- Ярослав!
Он поднялся и вышел в прихожую, где стоял Александр, а из одной из трёх комнат выходила та молодая женщина с неприветливым и даже суровым красивым лицом, уже одетая и обутая, в общем, готовая к выходу на улицу.
- Настя, знакомься, это Ярослав. Ярослав, это Анастасия, моя дочь.
Борис ждал, что ему протянут руку, но девушка лишь кивнула головой и, не меняя лица, прошествовала к выходу и буркнула вместо "до свидания" нечто похожее на: "Очень приятно".
- Не обращай внимания, - посоветовал её отец и подтолкнул Бориса в спину в направлении кухни. - Не отошла ещё после утренней размолвки. Отойдёт. А мы за знакомство сначала примем чего-нибудь. Выпиваешь?
- Бывает, но не злоупотребляю.
- Ну, и славненько. Водочку?
- Да, предпочитаю её.
Выпили по одной, закусили солёными зелёными помидорами, которые Борис переносить не мог, но большего хозяин ничего не предлагал. Разговор опять как-то не клеился, и тогда гость взял на себя роль ведущего, рассказал о себе, о своих исканиях, о своём возмущении властями, о своих жизненных планах. Хозяин налил ещё по одной рюмке, после которой Борис, вспомнив, как он назвался, изъял из своих рукописей первые титульные страницы, предложил ознакомиться со своей писаниной. Александр нехотя взял, полистал тетрадку, сказал, заметив удивлённые глаза автора, что владеет техникой скорочтения и может пробежать любой текст по диагонали за пять минут. Дойдя до последнего листка тетради, к повести и стихам даже ни притронулся, отложив их на подоконник: больше было некуда.
- Это требует пристального чтения. Потом как-нибудь вернёмся к сочинениям. Давай ещё по одной.
И снова говорил лишь Борис, пытаясь выудить хоть какое-то мнение хозяина по поводу прочтённого им в тетради. Тщетно, были только общие слова о правильности, о глубине, о раскрепощённости сознания, которое он, Александр, видит ныне самым актуальным. Разлил остатки из бутылки и сказал тост.
- За главное в жизни: за раскрепощение!
Выпили, после чего Борис стал рассказывать о том, как встретился с крепостным сознанием не где-нибудь, а в столице, и увидел, что хозяин не просто невнимателен, и не только пьян, но в его глазах засверкало нечто такое, что Борис ещё не встречал в жизни.
- Не горячка ли у него, - мелькнуло в голове Бориса, и он глянул на часы. Часы показывали половину девятого, значит, сыну на ночь он уже ничего не почитает. И заторопился домой.
- Саш, мне пора. Дай перо.
- Перо? Зачем? Я его убрал. На всякий случай.
Последнее хозяин сказал как-то испуганно тихо. Борис принял это как подтверждение своего подозрения о полном опьянении хозяина, и уточнил свою просьбу.
- Ручку дай, я в рукопись впишу свой телефон: когда прочтёшь, позвонишь.
- А-а, ручку? Вот тебе моя рука! Но я хотел бы, чтоб ты первый свою руку запустил.
- Ну, ладно, вот тебе моя рука. Я сам через недельку позвоню. За неделю осилишь повесть? - Борис поднялся и пошёл к выходу.
- Зачем - через неделю? Звони завтра. Ты куда? А поиграть? - и хозяин, одной рукой ухватился за рукав пальто, в который Борис ещё не успел всунуть руку, а другую пятерню протянул к паху гостя, приговаривая шаловливо, - Чую, прибор у тебя - ого-го!
- Во что поиграть? - Борис совершенно потерял нить происходящего, но настоятельно оделся, одновременно отодвигая запор замка, - какой прибор? Я пришёл без доски. - Закончил гость и ощутил, как его хватают рукой за нужный хозяину прибор.
Борис выскочил за дверь, скатился по лестнице на улицу, вылетел на улицу, пробежав по которой в поисках остановки транспорта сначала в одну сторону, потом в другую, остановился как вкопанный. До него дошло, у кого в гостях он был.
- Сука! - Взревел Борис так, что проходившая мимо него девушка шарахнулась и вчистила вдоль по проспекту даже не оборачиваясь. А вслед ей неслось.
- Убью! Гад, вот гад!
И оскорблённый в лучших своих мыслях Борис понёсся назад. Влетев в тёмный двор, он к ужасу своему понял, что не помнит ни дома, ни подъезда, ни двери, ни даже этажа квартиры гада, которого искренне собрался и готов был уничтожить. Вспомнил лишь то, как в остервенении рвал бумажку с номером телефона этой гадины. И он вновь взревел.
- У-у! Сука! Попадись только мне!
Подсознание спасло его, "забыло" весь путь к гнезду гада, иначе Борис убил бы его не прибегая к перу, так его напугавшему.
- Либо задушил бы, либо, вырубив двумя своими излюбленными ударами, ногами переломал бы все кости. - Сознавался Борис мне. - Не гляди на меня сейчас, чтобы оценить такую мою возможность: силёнкой я не был обделён, мне, например, не составляло труда ацетиленовый баллон загрузить в грузовик, не открывая борта. Дважды жене демонстрировал, как опасно было хулиганам иметь дело со мной. Один убежал со сломанной ключицей, другой лежал с пеной изо рта, минут пять не поднимаясь.
И Валера дважды был свидетелем похожих случаев. Об одном мы уже знаем, а второй случился, когда отмечали выписку Степаныча из психушки. Выпивки не хватило, поскольку пришло много незапланированного народу. За добавкой послали Бориса с Валерой. У магазина прямо на них шёл верзила, на голову выше их обоих. Гонцы сдвинулись чуть влево, чтоб он прошёл, но того нелёгкая тоже сдвинула в ту же сторону. Не останавливаясь, не отворачиваясь, Борис столкнулся плечом в плечо с прохожим, и довольно крепко столкнулся. Сделав вид, что ничего не произошло, Борис прошествовал дальше, продолжая что-то рассказывать Валере в прежнем тоне и стиле. А того трухануло: он стал оглядываться, ногами семенить. Ну и добился своего: тип вернулся, подбежал и уцепился за плечо Бориса, мол, ты - чего? Борис ответил ему, чтоб шёл своей дорогой, как они с другом идут. А верзиле неймётся, предложил пойти поговорить. Борис в свою очередь предложил Валере идти в магазин, дескать, он пойдёт уважить просьбу прохожего.
Ну и уважил так, что толпа милицию вызвала, да та явилась, когда Борис вернулся к прерванным делам: зашёл за Валерой в магазин. Не найдя его там, пошёл обратно на улицу, и на выходе лицом к лицу разминулся с милиционером.
Двинул в общагу, догонять дружка, а пришёл первым. Вскоре явившийся Валера поведал, что ему удалось взять пару пузырей без очереди, после чего поспешил за угол помогать Борису, а там толпа приводит в чувство верзилу и жалобится милиционеру, мол, его избил какой-то Эдуард Михель. Поверженный добавил.
- Он спросил, знаю ли я, как бьёт Эдуард Михель? Откуда я знаю? И - вот.
- Так, что, Юрок, - печально заключил Борис это повествование, - усох я и очень сильно усох. За каких-то последних пять - десять лет. Но ещё осталось, чтобы при нынешней встрече с той гадиной расправиться так же, как тогда собирался. Никого так не презираю, ни к кому такой ненависти не испытываю, как к этой категории тварей и ко всему, что её плодит.
- Эх, - час спустя добавил к теме Борис, - кабы люди уразумели, что тоталитаризм ужасен именно тем, что граждане становятся обуреваемыми тотальной подозрительностью друг к другу. Остальное, извлекаемое из тоталитаризма - ерунда. Самое страшное - именно эта тотальная подозрительность. А ещё у меня появилось желание ввести в уголовный кодекс статью о провокациях. Ах, как много дел получило бы чёткую юридическую перспективу. Государство, как ответчик по данной статье, вмиг бы разорилось, и граждане получили бы легитимное право самим формировать новые органы самоуправления. Теперь же им ничего не остаётся, как устраивать куцые митинги протеста, типа обманутых дольщиков, обмишуриных вкладчиков, объегориных избирателей, разбомблённых жителей.
- Увы, - Борис поймал тему и стал её накручивать, - всё это призваны организовать политические партии, но где они? Их нет, ибо тех, что борются за кусочек правительственного портфеля, можно считать лишь обделёнными претендентами на обман народа. Своей идеологии, своей управляющей программы у них как не было, так и нет. Всё у них заёмно-заумное, всё - хитрожопое, всё фальшивое, и фальшивое настолько, что они сами того не понимают. Например, СПС никак не сольётся с "Яблоком", чего все от них ждут, а обе стороны сами никак не могут взять в толк суть своих разногласий. Суть же такова: первая выступает как сторонница "справедливой", якобы, схемы перераспределения валового продукта, и, тем самым, целиком представляет интересы посредников, тогда как вторая демократическая партия печётся о свободах производительных сил общества, но не находит ничего зазорного в собственном руководстве производством. Первая не верит в добровольность справедливого распределения благ, а вторая подозревает, что "справедливость" всегда будет фальшивой и однобокой. Можно ли их убеждения привести к одному знаменателю? В существующей системе предпочтений - никогда! Если увидишь, что обе оппонирующие стороны относятся к одному политическому лагерю, обе говорят о смене всей политической системы, но никак не найдут единого способа решения назревшей проблемы, то поймёшь и безысходность ситуации, которую взялось разрешить Учредительное Собрание, разогнанное матросом Железняком в декабре 1917 года.
Задача была неподъёмной, и вряд ли тогда разрешимой. Должно было случиться то, что и случилось: Гражданская война и развенчание народных верований. С условием, что пережившие такую карусель политических пертурбаций не останутся сторонними наблюдателями. А они остались и доверились политическим авантюристам. Могли ли не остаться? Это уже особый вопрос. Не остались бы - нам нынче не пришлось бы решать те же вопросы, мы не были бы отодвинуты историей в сторону от глобального нашего вмешательства. Но мы отодвинулись и ныне, а это значит, что обрекли на новый виток мучений наших наследников, которым пора бы решать совсем иные задачи. Нет, нашими же стараниями наши наследники оказываются вне области мировой проблематики, вне сферы наций, влияющих на перспективы всей человеческой Цивилизации (с прописной буквы). Вот так-то, Юрик! Не всё так просто, как кажется. Всё - гораздо ужаснее!
- Ужаснее тем, - продолжил Борис свою мысль после моего суточного размышления над его предыдущими пассажами, - что мы мало над этим размышляем. Читаю нашу прессу, слушаю разных аналитиков и думников - все мастера разбираться в финансовых потоках, в жульнических схемах обмана граждан, но никто из них не поднимал вопроса: а ради чего всё это? Мол, вопрос-то риторический и что на него отвечать, если все хотят жить хорошо и красиво. Кто хочет этого, тот поймёт и без расшифровки, сам увидит смыслы событий и фактов, доводимых до него средствами массовой информации. А между думниками и аналитиками эфирное время заполняют гламурники и развлекатели, чтоб граждане не уставали от раздумий над смыслами личной жизни.
- А что ты предлагаешь? - сам я оказался в ситуации гражданина, загнанного в угол вдруг нахлынувшими вопросами смысла бытия.
- Я и предлагаю: зарубить себе на носу - нет худа без добра, и учиться искать во всякой бяке толику пользы. Ну, например, в только что описанном явлении стукачества попробовать увидеть полезное зерно. Мы его осуждаем и гордимся этим осуждением, попутно презирая граждан запада, склонных стучать по всякому поводу. И не задумываемся из-за своей гордыни над разницей меж нашим стукачеством и западным. Кого и куда мы закладываем? А на кого и куда стучат граждане той же Германии? Наши соотечественники при этом мерзостном поступке руководствуются завистью, мстительностью, раболепием перед властью, а - там? Там граждане сигнализируют органам, которым доверяют, ибо они созданы для защиты тех законов, какие сформулированы и признаны всем обществом, каждым гражданином. Как гражданину не возмутиться, как не сообщить куда следует, если кто-то посмел нарушить ЕГО закон? А мы дистанцируемся от власти и её законов, ибо не участвовали в их разработке и живём не благодаря законам, а вопреки им, и потому поём вечную славу смельчакам, отважившимся нарушить правила, инспирированные ненавидимой властью. Кстати, проблема противостояния интеллигенции и власти стоит только у нас, поскольку первая представляет собой зачатки общества, а вторая никак не связана с обществом, более того - помыкает им.
Мы не видим разницы меж властью от общества и властью, отхваченной кем-то. Дабы увидеть эту разницу, не помешало бы всем ежедневно посвящать этим вопросам лично частичку свободного времени, не передоверяя их кому-то особо одарённому, но сверяясь с общепризнанными находками. И помнить - нет худа без добра.
- Люди, - с ехидцей подвёл я черту пустопорожнему, как полагал, разговору, - испокон веков посвящали этому довольно много времени, а оказалось, что они просто молились и уповали чёрт знает на кого.
- Понимаю твою иронию, - согласился Борис, - но, согласись и ты: иначе ждут нас аховые времена. И ты даже представить не можешь эту аховость ...
- Почему - не могу? - хмыкнул я. - Про апокалипсис наговорено ...
- Да-да, печально всё это. В такие минуты я особенно остро ощущаю себя Лысым Окунем ...
- Кем? - не понял я.
- Дурачком Петей, по прозвищу Лысый Окунь. В нашем посёлке был такой: он так мечтал стать как все, войти в обыкновенную жизнь односельчан, но у него никак не получалось: общество, сельчане всегда его оттирали от общей с ними жизни. Загоняли в одиночество, страшное тем, что там никак не уйдёшь от главного вопроса не только его, но и всякой жизни. А Петя видел, что односельчан этот вопрос не очень-то волнует: они то деловы, то беспечны, то горестны, но никогда не печальны.
- Дурачок мог так думать?
- Почему нет, если вопрос-то этот: как откупиться от Смерти? Замени слово Смерть теми смыслами, о которых я говорил, и увидишь, что не только я, но и все мы в чём-то похожи на этого Петю. Кто-то возразит, мол, не только слабым умом они от нас отличаются, но и эмоциональной тупостью. А я был свидетелем острого эмоционального переживания у нашего Пети, которое не всем нам присуще.
- Сюжет "Стриптиза на болотах" мне рассказали сельчане, - с такого вступления начал свой рассказ о Пете Борис, - я лишь приукрасил его, за исключением финальной сцены. Случилось это в окрестностях нашего посёлка, когда я служил в армии, а по возвращении-то и угодил на финальную картину того события.
Событием были похороны деда Миколы, древнего могучего старца, возраст которого не знал никто, даже старожилы, помнившие его всегда в одном и том же обличии и состоянии. Всегда он был стар, с огромной жгуче-чёрной бородой под лохматой седой головой, с вылощенным полутораметровым посохом в руке, всегда, даже зимой, был бос и одет в одну и ту же толстовку-косоворотку из синей клетчатой фланели. Поговаривали, что он старовер, но определённо никто не знал, поскольку дед Микола отличался ещё и крайней немногословностью.
Жить бы ему и жить, да пошёл на своё излюбленное Нагодное озеро проверять сеть да фитиль, приносящие ему ежедневную пищу. А там из-под его обласка, перевёрнутого на берегу, вылезли пять голых русалок с радостным воплем, от которых он, убегая со всех ног, насилу открестился. Откреститься-то открестился, но внутри что-то хрумкнуло и больше не отпускало, нарастая день ото дня жгучей и жгущей болью. За год и сгорел дед. На похоронах случилось чудо: дюжина сельчан да десяток старушек молча и скорбно бросив по горсти песку, не стали смотреть, когда мужики закопают могилу, развернулись идти, как из-за кустов за оградой кладбища раздались нестерпимо горькие рыдания с воплем.
- Не хочу, не хочу! Не хочу, не хочу!
- Я, - объяснил Борис своё свидетельство, - был одним из тех трёх могильщиков, которые согласились на такую роль: остальные отнекились под разными предлогами. Так вот, от этого вопля у меня аж лопата из рук выскользнула и юркнула в могилу. В вопящем мы все узнали Петю. Но никто из сельчан в тот день не видел его, словно он выехал тогда из посёлка. А он, оказывается, спозаранку пробрался на кладбище, чтобы подсмотреть, как Смерть будет забирать деда Миколу, почитаемого им бессмертным, откупившимся от треклятущей. Никто и не предполагал, что Петя способен так переживать. Кстати, когда лет через пять умер его отец, Петя действительно проявил свою эмоциональную тупость: похороны никак его не задели, он вёл себя как сторонний посетитель. Правда, после этого он словно вторично сошёл с ума: стал ещё глупее, капризнее, навязчивее.
Тогда-то и стал Борис собирать с односельчан сведения о местной достопримечательности, больше похожие на побасёнки, хотя многому сам был и очевидцем и сопричастником. Поскольку сам собирался написать об этом небольшую повесть, то и пересказал её мне в мельчайших подробностях, а уж я описываю её вам, дорогой мой читатель, как умею.
72
Газ, используемый в газосварке, баллон с которым весит порядка 120 кг. (стр. 67)
Та же "морда", но взамен деревянных пластин (лучин) используется "дель" (обрезок невода). Эта же дель составляет и "крылья", заменяющие прутковые отгородки морды. (стр. 71)