Борис Иннокентьевич рассказывая это мне, заостряет внима-ние на том, что отец его вёл себя непривычно оттого, что не хотел ещё портить Марии день рождения, пущай, мол, она сама себя взвинчивает, а он ей, если разобраться, повода для этого не да-вал. А Мария от этого трезвого возражения мужа всполошилась нас-только, что сама прибежала за ним уже через час к кумовьям Полынцевым, только у которых он и мог остановиться на ночь. И не просто пришла приглашать его домой, но и посидела, выпила вмес-те с мужем и кумовьями бражки. И это, по уверениям Бориса Иннокентье-вича, говорит о том, что у неё был день рождения. Иннокентий же ночью, закуривая последнюю пред сном папиросу, догадался о другой причине перемены настроении Марии. Просто она перепугалась, что муж заплывёт-таки в Инкино и не только проведает сыновей, но и увезёт их от неё. Вот о последнем-то Иннокентий сам поначалу как-то даже и не подумал. Улыбнулся, пошлёпал жену по мягкому месту и, ложась рядом спать, прошептал.
- Спасибо, голуба.
Не дано нам уразуметь, как слово наше отзовётся, какие оно может иметь далеко идущие последствия. У судеб наших такие на-ворачиваются хитросплетения, что бессмысленны и пророки, ибо всё равно мы им не поверим. Да и как поверишь, если они и хорошее и плохое в твоей жизни выводят из одних и тех же корней: из тебя самого, да столь вычурно, что ни в сказке сказать, ни пером описать, ни топором обтесать. Попробуешь было без разумников этих подступиться к вывертам судьбы, но у тебя только и получается, что либо кол осиновый, либо кукла сусальная. Страшно и обидно становится так, что ради успокоения позволяешь облапошить себя разным там звездочётам и хиромантам. Да и как не позволишь, если их прямые и сплошные линии: планет и судеб, млечных путей и жизненных холмов, так завораживают и обволакивают, что ты буквально млеешь, не подозревая, как дав-но уж превратился либо в жертву чужих тенёт, либо в куколку в коконе. Но, самое главное, твоим раскладам хитроманы никакого зна-чения не придают, поскольку ценят свои, которые и ты ценишь, ибо - заплатил. Не признаваться же самому себе в собственной глупости за столь бешенные, но собственные деньги?
Отвлеклись мы немного, и всё из-за того, что Борис Инно-кентьевич, как Петя, никак не может понять - зачем люди лука-вят? Ради самообмана, из желанья увидеть иную, лубочную карти-ну своей жизни, или вовсе её не увидеть? Но судьба-то не кино-механик, её не обманешь: билет уже куплен, а слово - молвлено.
Как бы там ни было, а Борька и Славка Вихрасовы ещё не видели отца таким красивым, сильным и трезвым, каким он был в то недельное плавание с ними на пароходе "На вахте". Не видели, правда, и после этого, но, забегая вперёд, скажу, что старшему Борьке той недели было достаточно, чтоб всколыхнуться, почувствовать себя нем-ножко по другому, и обнаружить, что люди в действительности совсем не такие, какими себя изображают. То плавание для Бориса Иннокентьевича по сию пору не закончилось, он даже зах-лебнувшихся в волнах жизни воспринимает способными быть краси-выми, сильными и трезвомыслящими, и ждёт, упорно ждёт, когда ж они встрепенутся, пробудятся, как он тогда. Дождётся ли, если отец в том необычном для себя свете больше так и не повторился, и че-рез двенадцать лет ушел в мир иной вдробыдан пьяным, а младший брат...?
Славке той недели оказалось недостаточно и, что мне, автору этих строк, пред-ставляется совсем немаловажным, в тот год он не был подтолкнут учительницей в гущу жизни. И плавание для него обернулось тем, что сейчас, когда вы читаете эти строки, исследует куда более глубокое дно, чем то, на которое опускался его отец. Но Борис Иннокентьевич не стыдится признаваться, что брат утоп дважды: в вине, как отец, и буквально - в Оби, и он благодарен младшему брату за одно то, что тот своими бесприютством и холодной кончиной не позволяет впасть в лукавство, в самообольщение и заставляет вспоминать отца, любившего во хмелю распевать странную песенку.
Одно в Москве, другС - в Сибири,
Но там - узко, а тут пошире.
Один в Кремле, другой - подАле,
Но им обоим наподдали.
Борису Иннокентьевичу никак не удаётся отделаться от мыс-ли, что отец этой песенкой неведомого происхождения, сам того не сознавая, пророчил судьбу своим сыновьям. Ту судьбу, что была заложена, замолвле-на на отрезке времени длиною в пять детских лет, и помечена одинаково нелепо одним и тем же дурачком, человечком, казалось бы, без судьбы, и потому, якобы, непричастного абсолютно ни к ко-му. Боюсь, только, что разобраться в этом будет посложнее, чем звёзды пересчитывать.
Итак, после плавания на пароходе, отец завёз сыновей к своей матери и оставил их там до конца лета. Затон находился на противоположном от райцентра берегу и километров на десять выше по Оби в устье её стАрицы. Местность для братьев, выросших в окружении богатой тайги, показалась унылой и неин-тересной. Леса как такового не было - не считать же лесом пой-менные топольники да осинники, сплошные луга, сСгру да кустарни-ки? Лодки, естественно, у бабки Вассы отродясь не водилось, а без неё как доберёшься на другой берег старицы, где стояли на приколе и манили к себе списанные, брошенные пароходы и катера? Вплавь - нечего и думать: хоть и не очень широка протока, да бра-тья только-только научились плавать по-собачьи. И боязно плыть поперёк пути непрестанно снующих туда-сюда разнокалиберных судов.
Во всей округе они не обнаружили ни одного путного озера, годного для купанья: все пойменные углубления и водоёмчики были захлам-лены раскуроченными деревянными корпусами старых барж, корягами и брёвнами, принесёнными наводнением. Поначалу братья обрадовались этим баржам как интересным местам игрищ, но первая же вы-лазка окончилась тем, что они испачкались варом, которым были покрыты почти все деревянные поверхности. А вар этот, подплавившись на солнце, так прилипал, что его ничем не ототрёшь и не соскоблишь с тела и рук. И осталось Борьке со Славкой, что разгонять тоску швырянием камней в воду, так сказать, выпеканием "блинов", благо гальки на затонский берег было навожено видимо-невидимо. Единственное, что тешило их, так это катера, которые они впервые в жизни увидели здесь. Их разнооб-разие само по себе привлекало и требовало какой-то классификации. Принцип же классификации выработался немудрёный, но самый, как вскоре выяснилось, подходящий для забавы братьев - все кате-ра оценивались по мощи оставляемых ими волн, а первенство здесь одержал тот, что всегда плавал почему-то с креном на ле-вый борт.
Когда надоедало швырять гальку, они отправлялись всё же купаться, но без особого удовольствия. Во-первых, дно протоки было обрывистым и глинистым, ещё хуже, чем такой же берег Истока в их родном посёлке. Во-вторых, мутная сама по себе Обская во-да здесь покрывалась маслянистыми, радужными разводами от мно-жества судов, заходящих в Затон либо на ремонт, либо на заправ-ку топливом. И, в-третьих, - проволочник, который сперва они принимали за конский волос. Когда же Славка открыл, что это вовсе и не волос, а живое существо, червь или даже глист, то братьям купаться здесь настолько разонравилось, что не привлекало уже и обилие ракушек, водящихся в этой хилой про-токе и не встречающихся в их родной реке.
Уже через неделю тоска взяла братьев в оборот, а еще баб-ка Васса, вместо того, чтоб помочь внукам одолеть скуку, уду-мала приобщить их к Богу, заставляя читать молитвы перед каждым приёмом пищи, а на ночь - так даже стоя на коленях под божницей в углу.
Рассказывая мне это, Борис сожалел немного о том, что не поддался бабушкиному приобщению, но философски заключил, что и на это, видимо, была воля Божья, ибо как бы ещё он мог со всем пылом и убеждённо попробовать постигнуть мир в отрицании Всевышнего? Теперь же, когда скрупулёзное, дотошное постижение мира неизбежно подвигнуло его расстаться с атеистическими убеждениями и вплотную поставило перед ним вопросы неслучайного существова-ния всего видимого в мироздании, он был уверен, что, вняв в детстве бабушке, проделал бы не столько богоугодно жизненный путь, сколько точно - наоборот: от неосознанной веры до полного отрицания смысла её, ибо наставления те крепки были осуждениями, страхом и принуждениями. Подгоняемая ими вера не озадачивает человека, ибо ответ уже подсказан, а вопрос при честном разрешении, при добросовестном постижении мира неукоснительно выведет к вере в Того, Кто этот мир сотворил.
- Сотворён ли этот мир, - внушал мне Борис, - ты поймёшь только тогда, когда убедишься, что ничего случайного и, прости, мистического нет ни в нём, ни в твоей, в част-ности, жизни. Единственное, что здесь потребуется, это не обол-гать дальнего, не соврать ближнему, не слукавить перед собой. Самое интересное, - засмеялся здесь он, - тут то, что ты вдруг проникаешься чувством - твоя честность не Богу так нужна, как тебе лично.
Вассе Яковлевне, вынужденной зарабатывать трудовой стаж не по своей воле, а в колхозе, пенсии не начислили даже трудоднями, и жила теперь тем, что чистила и содержала в по-рядке две дюжины уборных на улице с четырёхквартирными бараками. Из-за этой, наверное, бабкиной профессии внуки долго не решались заводить дружбу с местными мальчишками. Впрочем, тех было не так уж и много. В частности, в бараках жил только плавсостав Колпашевского пароходства, который на лето уходил в плавание всей семьёй, что в те годы не возбранялось, если не поощрялось из-за отсутствия мест в учреждениях детского отдыха. Поэтому во всех двенадцати "казённых" жилищах на то лето обитал один Венька Баженов, внук подруги Вассы Яковлевны, мать которого год тому назад посадили за убийство последнего её сожителя-собутыльника. И, к тому же, Венька был старше братьев года на четыре.
Остальная деревня делилась на два крыла. То, что лежало за судоремонтной верфью выше по течению протоки, населяли мест-ные старожилы, большей частью работающие на починке пароходов и катеров и живущие в собственных домах трёх улиц, подпирающих верфь и барачный центр с клубом, школой, почтой и амбула-торией. Другое крыло открывалось "Большим" магазином ("маленький" стоял у проходной в ремонтные мастерские), находящимся в одном кирпичном здании вместе с пекарней, и продолжалось едино-личными новостройками тех посельчан, которым надоела барачная теснота и они сумели поднакопить денег на возведение свое-го дома. Десяток таких домов уже выстроено было вдоль и вверх по старице от "Большого" магазина, ещё называемого "сельпо".
Когда к Вихрасихе приехали погостить внучата, эти дома пустовали из-за того, что хозяева находились в плавании: кто механиком, кто рулевым, кто поваром, а кто и просто кочега-ром на дряхлом буксире или шкипером на последней деревянной барже. Только в первом кишела жизнь, поскольку он принадлежал начальнику судоремонтной верфи. К его-то трём сыновьям, семи, десяти и двенадцати лет, и отважились Борька со Славкой подсту-питься с предложениями дружбы.
Наблюдая каждый вечер, как дети начальника возвращаются откуда-то шумные и ещё не остывшие от игрищ, братья заворожено приглядывались к их деревянному вооружению, копирующему пистолеты, ружья, сабли, автоматы и даже пулемёт "Максим". Когда Борьке от скуки стало невмоготу, он робко напросился принять его с братом в их игры. Их приняли с условием, что завтра вечером они сдадут в общий арсенал два любых орудия, а помимо этого будут иметь при себе каждый раз также по два: холодное и "огнестрельное".
Братья согласились, хотя не представляли себе из чего и как они смастерят тот же лук, примитивнейшее вооруже-ние. У бабки имелся один единственный нож и тот был тупой до того, что чуть зачерствевшую буханку хлеба уже не резал. Сог-ласились и пожалели уже утром следующего дня, когда вместе с начальнической троицей пришли на другой конец Средней улицы деревни к местному вожаку ребятни. Там, во дворе большого пятистенка, уже колготилось полтора десятка мальчишек, также воинственно снаряжённых. У калитки новоприбывших догнал ещё один пострел и таинственно сообщил, что "Петух" сегодня злой из-за вчерашней драки в клубе с Баженом, который их вожаку поставил "фингал" под глазом. И действи-тельно, "Петух" встретил новичков злобно, свысока оглядев их чёрные шаровары и белые рубашки.
- Это что ещё за пионеры?
- Да это, Петь, приезжие, у бабки Вихрасихи гостят.
- Коли пионеры, то можно и с пустыми руками приходить? Взашей, без них обойдёмся.
Улыбки, появившиеся у братьев при упоминании имени вожака и понятные только им двоим, пропали, и "пионеры", мало сказать - огор-чённые, поплелись на улицу. За воротами Славка не удержался и брякнул.
- А у нас в деревне тоже Петя есть. Но не такой дурак, помягше.
И братья припустили. Борька держался позади, прикрывая со-бой Славку, в те годы ещё не хромавшего на левую ревматическую ногу. Оглянувшись, он удивился, что пацанва, высыпав на улицу, за ними не погналась, стояла гурьбой у калитки и чего-то выжидала. Калейдоскоп вариантов их такого поведения прокрутился в Борькиной голове, но ни один из них не показался ему настоящим. Он крикнул брату, чтоб тот искал палку и заворачивал бы в пра-вый проулок, а не в тот, что ведёт к бабкиному бараку, где, опасался он, их уже подкарауливают "Петухи", примчавшиеся ту-да на велосипедах по Крайней улице.
- В клуб беги, в клуб, пущай они нас около дома ждут.
Но на самом углу проулка, он даже не слышал - как, его нас-тигла рыжая овчарка и вцепилась ему в локоть. На случившееся быстрее среагировал Славка и, заблажив, бросился на выручку, размахивая палкой, чем отвлёк внимание собаки на себя. Излов-чился и Борька, пнув её в бочину, правда, босой ногой и вскользь. В ответ псина вторично цапнула его зубами, на этот раз за пят-ку. Борька упал, взвыв, и швырнул пригоршней песка в пасть прыгнувшего на него кобеля. В этот же момент и Славка удачно запулил своей палкой, угодив зверюге прямо по носу. Пёс взвизг-нул, поджал хвост и понёсся прочь от них, мотая ушибленной и запылённой головой.
Целый день братья провели за деревней на другом её конце на берегу протоки. Хотели пройти к Оби, на песчаную отмель, что виднелась у слияния старицы с рекой, но путь им преградила обширнейшая и ещё затопленная водой сСгра. К манящему плёсу они могли бы и вплавь добраться, через небольшой тинистый заливчик, или от мыса к мысу по протоке, но вот - обратно, против тече-ния, они бы не выбрались. Да и залив не вызывал к себе доверия: уж больно грязным, коряжистым и топким он им показался. А ещё у Борьки рука поба-ливала: ей здорово досталось от клыков "Петуховой" овчарки.
Остановились у преграды, промыли Борькины раны, обложив их подорожником и перевязав резинкой выдернутой из штанины шаровар. Прополоскали и одежду, а потом сушили её, туго натянув на кустах, чтоб бабушка о том не догадалась по смятостям ткани, ею накануне отутюженной. Занимались же тем, что лепили из глины башни, маяки, зАмки величиной в полено, устанавлива-ли их у кромки воды и ждали крутой волны от какого-либо судна. Воображали в той волне, разрушающей их макеты, морское цунами. Договорились, что будут ходить сюда каждый день, а мстить обид-чикам не станут, хотя и обсуждали привлечение к этому Веньки Баженова. Но Борька заключил, что для этого им придётся водиться с ним, а он - курит, и, вообще, никому из них друг с другом ин-тересно не будет, а неприятностей не оберёшься.
Вечером бабушка, конечно, внуков сразу раскусила, обрабо-тала Борькины раны йодом и отчитала его, как старшего, подкре-пив нотации двумя подзатыльниками. За йодом и бинтами, которых у неё тоже отродясь не было, она повела Борьку в соседскую квартиру, ключ от которой лежал, оказывается, в пазу над дверью. Сначала она поколебалась - идти ли, может быть не вредно поле-чить укусы её испытанным на себе средством - керосином, но, коли они завтра вынуждены будут показаться врачу в амбулатории (а вдруг собака бешеная), решила не гневить врача "неправильным" лечением и сделать всё так, как того требует учёные лекари.
- Грех на душу беру, - бурчала Васса Яковлевна, открывая замок чужого жилища, - полезай-ка на спинку кровати и сыми со шкапа коробочку из открыток. Там у её лекарства-то лежат.
Пока она рылась в коробке, отыскивая йод, Борька с восхи-щением разглядывал этот "шкап", набитый книгами. Такое он ви-дел только в кино да в библиотеке, и ни у кого из его друзей в их посёлке такого количества книг не было. У них в доме, напри-мер, имелась этажерка, но в неё не поместилось бы и десятой части книг из этого шкапа, на котором у дальнего края ещё и шах-маты лежали. В эти шахматы они со Славкой научились и полюбили играть у отца на пароходе.
- Баб, а баб, можно я шахматы возьму?
- Ни-ни, а ну как Тонька завтра приедет, что я ей скажу? Чужое без спросу - грех великий.
- Ага, а ты же берёшь?
- Но, то - лекарство.
- Баб, ну хоть книжку, самую старую.
- Вот, нашла. Поставь обратно коробку, и айдА.
- А я, тогда, не буду мазаться чужим йодом.
- Ну, да Бог с тобой, только не оттудова бери, а вон из тех, что на комоде, и айда, не то люди в окне свет увидят, гре-хов потом не оберёшься. Ох, прямо беда мне с вами.
Разумеется, одной книжкой не ограничилось. Вначале они со Славкой, пользуясь бабкиной неграмотностью, читали только те, что были в жёлтом переплёте, в таком, какой был у первой, раз-решённой, книги, повествующей о заокеанском сорванце Томе Сойере. Затем пошли оранжевые, коричневые и, наконец, всякие. Читали вначале вслух, для бабушки, по очереди, причём у Славки получалось чище и лучше.
С болью в голосе Борис пояснял мне этот свой казус: младший брат был во многом способнее его, и мало в чём уступал, хотя только и собирался в тот год пойти в первый класс. Чтению же обучился абсолют-но самостоятельно, почти что за один день по Борькиному букварю, который однажды был им за-быт дома. Случилось это в тот день, когда мать впер-вые пошла на работу, перепоручив соседке разбудить Борьку в школу. Впопыхах и забыл положить в ранец букварь, а когда вер-нулся из школы, гордый собой братец, дожидавшийся его весь день, сидя на русской печи, сказал.
- На, забирай свой букварь, я его уже прочитал.
Это несколько уязвило старшего, который ещё не проходил мягкого и твёрдого знаков. Естественно, что книжки они выбирали потоньше и с картин-ками и, дабы бабушка не уличила их в том, что они тайком поль-зуются чужой библиотекой, уже вторую читали "про себя", глаза-ми. Проблему же с заманчивыми, соблазнительными шахматами они решили, смастерив ах из ниточных катушек, юрков, как их называ-ла бабушка, перепиливая их ножом пополам и надстраивая пласти-лином, который они купили в сельпо на киношные деньги. Доску нарисовали химическим карандашом на обратной стороне клеёнки, постланной на кухонном столе. И в итоге лето пролетело совсем недурно и нескучно.
Мать приехала за ними неожиданно, и диву далась, что к радости сыновей примешалось и какое-то огорчение: она-де по-рушила их планы. К вечеру, когда они, наконец, осознали, что рано-рано поутру уедут отсюда, с ними стряслась чуть ли не истерика. Мария же недобром подумала на свекровь - не зельём ли она каким их тут прикармливала, не приворожила ли, чай, их чем-нибудь? Но мальчишки вдруг чего-то присмирели, сами засобирались спать, при этом примериваясь к будильнику, как бы невзначай перестав-ляя его с места на место, с подоконника на стол, оттуда на ко-мод и снова на стол. Мать догадалась, что они вознамерились от-вести стрелки часов назад с тем, чтобы опоздать на теплоход, отплывающий на Колпашево в шесть утра, и остаться здесь ещё на день. Можно, конечно отплыть и вечерним, но тогда прибудешь в райцентр уже после отхода трамвая, идущего в их посёлок, и придётся ночевать в городе на пристани. И Мария, во избежание скандала с ними, решила упредить сыновей, выставив будильник на час вперёд: пущай отводят и угадают точно в положенное время.
Братья, вытребовав от матери с бабушкой тишины и выключе-ния света, как никогда дружно примолкли. Продержавшись полчаса, зашебуршали на своей постели, на которой лежали валетом, улег-лись голова к голове и зашептались. Мария не шикала на них, притворилась спящей, ожидая развития событий, но, опять, ею ожидаемые споры сынов не последовали. Наоборот, они непри-вычно в согласии друг с дружкой что-то восторженно обсуждали, часто повторяя единственно ею понятые слова: "...а еще!". О ча-сах они словно и не помышляли, хотя она нарочно поставила их неподалёку от проказников, на подоконник, освещаемый полноликой луной.
А мальчишки мечтали, как придуманное ими самими и что из вычитанного здесь, у бабушки, они начнут осуществлять у себя дома, что будут рассказы-вать своим друзьям, чем будут вызывать у них зависть. Самые большие надежды они возлагали на Борькин проект, дСлжный поко-рить сердца не одной только детворы, но и взрослых.
Суть проек-та заключалась в том, чтобы в дамбу, защищающую от наводнения кирпичный завод с прилегающими к нему улицами, встроить "наблю-дательный" кирпичный блиндажик с иллюминаторами. Почему бы и не построить вот сейчас, по осени, когда дамба стоит сухая и кир-пича под рукой навалом? А чтобы подбить на эту затею и взрослых, братья придумали для них такую выгоду. Из блиндажа в подводное пространство выводится солидная труба с мощной и легко открывающейся и закрывающейся заслонкой. Ты сидишь и наблюдаешь за рыб-ным царством в иллюминатор и вдруг видишь, что к трубе на подманку или подкормку подплыла огромная щучень или жирнющий язь. Ты, хлоп, открываешь заслонку, и эта рыбина всасывается в трубу, а оттуда хлюпается в твою кошёлку. Легко и просто, от взрослых ещё и отбоя не будет, даже придётся расписание составлять, чтоб никому обидно не было.
Сейчас братьям обидно было оставлять незавершённым и неис-пытанным миниобразец такого блиндажика. Не могли они бросить не-известно для чего и для кого яму глубиной в их рост в метре от протоки и ниже её уровня. Им осталось раздобыть цемент, раство-ром которого они собирались обмазать яму, прежде чем пробурав-ливать её стенку давно заготовленной трубкой с ввинчивающейся пробкой. А ещё в том растворе они хотели обмакнуть глиняные макеты города, который готовили к "Великому цунами". Приехавшая так некстати мать порушила почти все их планы.
Почти - потому, что гибель "Великого города" они решили всё таки осуществить. Для этого, нашептавшись вдосталь, они и задумывали перевести на будильнике стрелки, но не назад, а на час вперёд, с тем, чтобы успеть за обманно выигранное время выставить готовые макеты городских зданий на дне своей ямы. Потом надлежало чем-то снять в обрез с водой дамбу перед обречённым градом и увидеть, как неумолимая волна, быть может, пассажирского трамвая, сокрушает многодневный труд. И мать, вместе с ними наблюдая это, уже не будет сокрушаться, что не выспалась. Да и позже, уже дома, когда они приступят к осуществлению проекта блиндажа, лучше и скорее поймёт без объяснений, зачем сыновьям понадобился кирпич-сырец, который они время от времени будут притаскивать домой с неохраняемого кирпичного завода.
Когда зазвонил будильник, выставленный на пять часов утра, Марии показалось, что она едва смежила веки. Она всё же не усну-ла, дождалась, когда Борька возьмёт часы и переведёт их на нуж-ное ему время, и только после этого удовлетворенная погрузилась в сон. И вот, ещё ничего ей и не приснилось, а будильник уже затрезвонил. По проказникам, необычно скоро, споро и шустро вскочившим с постели, она поняла, что они так и не сомкнули глаз. Когда же раздвинула пошире занавески на окне и заметила, что рассвет ещё и не намечался, заподозрила неладное - уж не удрать ли из дому они затеяли? Но, нет - сыновья, наоборот, всем своим видом старались угодить матери, упредить любое её пожелание или приказание, вызываясь помочь ей растопить печь, сготовить завтрак, собрать вещи. Мария пригляделась в полумра-ке к свекровиной кровати, прислушалась к её странно тихому сну, и - хоть бы петух прокричал или собака бы взлаяла, не выдержала сей таинственности, расплакалась навзрыд, плюхнувшись на стуль-чак у печки.
- Чего вы от меня хотите, ироды, говорите счас же, не мо-тайте душу! Мамаша, да проснитесь же, наконец!
Борька никак не ожидал от матери такой реакции, испугался и заозирался по сторонам, высматривая, что может попасть ей в руки, дабы отхлестать его, как старшего. Он никогда не бегал от материного гнева, но ему для чего-то важно было знать: чем его будут сейчас лупцевать. Наверное, важно было не угодить подо что-нибудь неожиданное и непонятное, собраться вовремя с волей и удержать слёзы боли или обиды. Он и не плакал почти никогда, а ревел за него Славка, которому перепадало очень и очень редко. Вот и сейчас он захныкал и с ходу во всём признался.
- Мы хотели на берег пораньше придти ...
И смех, и грех, но пришёл черёд расплакаться бабушке, до того будто бы мирно почивавшей.
- Чем это я вам так не угодила, чтоб тайком от меня убе-гать? Или я вам мало потакала? Ни одну фильму не пропустили, и это с моей-то зарплаты-ы!
И утро было смурое, холодное, в яму раньше времени наплес-калась вода от причалившего ночью впритык к ней катера. Борька поначалу обрадовался, что трап с него спустили не на замаски-рованную их яму, а на другую сторону, но потом со злорадством подумал, что было бы лучше, если бы кто из команды этого "Кост-ромича" угодил в их нечаянную ловушку. Рассердился же он на этот катер за то, что он теперь своим корпусом будет гасить волны, не даст им достигнуть "города" в яме, из-за чего и по-следняя задумка братьев лопнула.
Решили расставить макеты в другом месте, поближе к приста-ни, но там, у самой кромки воды, где заканчивалась галечная рос-сыпь, почва оказалась зыбкой и топкой. Славка бездумно вле-тел на неё и тут же увяз в иле по щиколотку, едва не оставив в нём новенькие, привезенные мамой, сандалии. Естественно, что матери это не понравилось, она шлёпнула его дважды, усадила на скамейку и не позволяла ему с неё слезть до прихода трам-вая, разув его, вымыв сандалии и спрятав их в сумку. Пришлось Борьке одному устанавливать "город", и там, где не грозила опасность провалиться в грязь. Но, к сожалению братьев, там ничто не угрожало и их "городу".
Потом с унынием ждали теплоход и гадали - достанет сюда волна или нет. На беду ждать пришлось очень и очень долго, а когда дождались, то огорчению их не было предела - волна едва-едва лизнула первые постройки, и город уцелел, остался их подарком местной недружелюбной пацанве.
А дома братьев ждали пренеприятные события, которые сразу остудили их жажду похвастаться перед друзьями проведённым в Затоне летом. Оказывается, в посёлке всё это время шла война между мальчишками, разделившимися на два враждебных лагеря. Один составился из Стадионной улицы и перпендикулярной к ней Садовой, которые своими огородами подпирали Кривой бор. Дру-гой угол с почти зеркальной конфигурацией получился из Лесной и Новостроевской улиц, соединяющихся уже известным нам Двух-коленным переулком. Эти улицы тоже теснили своими огородами сосновый лес, но другой, по прозванию "Горелый бор". Оба ла-геря получили друг от друга наименования по заглавным в их стане улицам, которые, начавшись у одного водоёма - бассейна-отстойника лесозаводской электростанции, параллельно тянулись до другого, до Первого озера, разорванного со Вторым обширным согряным болотом, заросшим березняком. "Стадионам-шпионам" с географией повезло больше, чем ''Лесачам-белякам", бор которых, и без того невеликий, однажды наполовину выгорел и был окружён сплошными болотами. Эти болота ещё отрезали путь к реке, хотя излучина её подступала к Новостроевской на расстояние в какие-то две сотни метров. А дальше эти улицы от-делялись от реки огромной территорией завода, впрочем, как и весь посёлок, имевший выход к ней на небольшой полоске твёрдо-го берега у места впадения в неё ручья под названием Исток, за которым яр опять использовался заводом для штабелёвки брёвен. За этими штабелями по яру стояло пяток усадеб, прозванный Зелёной деревней, совершенно бездетные, поскольку жили там самые первые жители посёлка, на ту пору уже престарелые. А далее шёл песчаный плёс, сразу за которым и стояла знакомая нам госпарская пирамида дров.
Преимущество же лагеря "Стадионов" состояло в более бога-том Кривом боре, который, будучи и сам внушительных разме-ров, отделялся лишь небольшой Грязнухой от огромнейшего, бо-гатейшего Нагодного, напоминающего всем настоящую тайгу, почти такую же, что начиналась за Нюрсой, древнейшей старицы Кети. Главным же богатством этого угла посёлка были озёра. Первым назовём Первое озеро, которое, впрочем, как и все озерья из тех, что мы упомянем, было узким, извилистым и долгим и оканчивалось как раз у границы враждующих улиц, продолжаясь в зоне Лесачей всего лишь болотом, тем самым, что окаймляло Горелый их бор и доходило до реки. В полукилометре от оконечности Первого, за березняковой согрой, начиналось Второе, вСлок к которому так-же легче было контролировать Стадионам-шпионам, и которое, в общем-то, служило дорогой в настоящую тайгу, богатую раститель-ными и животными промыслами.
Третьим преимуществом будет Исток, в который утыкалась Садовая улица и который брал своё начало в Кривом озере, бывшем пошире упомянутых, но вдвое уступающий Нагодному. Кривое, описав три крюка за одноимённым бором, переходило в Грязнуху просекой, проплешиной уходящей далеко в ту сСгру, что окружала Второе озеро. Ну, и, наконец, гордость всего мальчишника Стадионной и Садовой улиц - Нагодное озеро, лежащее в пяти километрах от посёлка. Помимо облома рыбы, ки-шащей в нём, бруснишника на его сосновом берегу и голубишника в каргышатнике по другую его сторону, оно славилось соро-каметровой геодезической вышкой, установленной у начала этого озера. Опять же от этой вышки рукой было подать до Кети, дугой завернувшей сюда. А уж с макушки этого картографического зна-ка просматривались такие дали, что с того же самолёта, в яс-ную же погоду можно было разглядеть и умершую деревушку староверов Смакотино, лежащую на берегу реки у её слияния с об-ской протокой. Это впоследствии представлялось Борьке осо-бенно важным в стратегическом отношении.
Да, Борька, едва окунувшись в распри ребятни двух улиц, моментально почувствовал себя стратегом, и это чувство помеша-ло, наверное, ему разобраться из-за чего разгорелся их сыр-бор. И вряд ли бы оно у него возникло, имей он возможность гулять в одном лишь Горелом бору и купаться только в бассейне-отстойнике или на Боровом озере, скобой ограждающего от болота тот бор, но имеющее, правда, лучшее, из всех названных, дно: чис-тое, песчаное, без водорослей. Проявилось же это чувство в том, что он в однообразные перестрелки из рогаток вносил какие-либо новшества, до него просто немыслимые.
Битвы эти проходили на нешутовском уровне, со стрельбой по противнику из рогаток осколками кирпича, а год спустя - и галечником, который тогда впервые завезли в посёлок на фунда-мент для нового шпалопильного цеха. Ханжам на этот счёт под-скажу, чтобы они не оценивали описываемые события как подстрекательство нынешней молодёжи к подобному же выяснению отноше-ний. Дети своими играми копируют мир взрослых и готовятся войти в него, уже имея какой-никакой опыт. Почему бы не посочувствовать Борьке, что иных возможнос-тей проявления своих творческих потенций у него не было и быть в то время и в тех условиях не могло? Он только оттачивал свои стратегические способности, взращивал в себе лидерские наклонности, и подтверждением тому служит то, что на школу вражда не распространялась, в школе мальчишки не воевали, а мирно сосуществовали. Более того, ни одной коллективной кулач-ной стычки не произошло, а рукопашные единоборства были столь редки, что их можно считать случайными. И, последнее, ни во всей этой мальчишеской войне, ни в Борькиных действиях не было какой-то целенаправленности, запланированности, но только спон-танные вспышки фантазии, выдумки, какие бывают лишь в играх.
Он и не стремился к лидерству, поскольку были ребята силь-нее его физически, сноровистее, метче, кое в чём и сообрази-тельнее, но так получилось, что очень скоро все признали его своим вожаком. Сейчас Борис Иннокентьевич предполагает причину этого в том, что он никак не мог назвать кого-нибудь по кличке, всех помнил по имени, и единственный звал "Никиту" Сашкой. Сашку же нарекли "Никитой" за поразительную белобрысость. Его вечный чубчик был настолько бел, что Сашка выглядел начисто лысым, как герой тех лет Никита Сергеевич Хрущёв. И Вовку Зелина Борька не обзывал Боровом, хотя эту кличку ему дал именно он. А случилось это так. Вовка, на год старший Борьки, глядя на его излишнюю для деревни пухлость, вздумал приклеить к Борьке прозвище, окликнув его однажды Боровом, и услышал в ответ то, что оценила и ещё дюжина развеселившихся от этого мальчишек.
- Кто бы мычал, но ты бы не хрюкал.
Соль заключалась в том, что Вовкин смех напоминал поро-сячье хрюканье и сам по себе вызывал новый прилив хохота у присутствующих. Так Вовкино имя всеми было забыто, забыто и его прежнее прозвище - ЗИля. Забыто и своими, и Стадионами-шпионами, но только не Борькой. Единственное исключение, причём не преднамеренное, а неосознанное, Борь-ка делал для главаря "Лесачей", своего главного соперника, до-водившегося двоюродным братом "Никите". Борис признавался мне со смущением, что виной этому его исключению были сплошные странности в Витьке. Приходясь братом лунообразному блондину, Витька был смоляно чёрен, густобров и горбонос, как армянин. Прозвище себе выработал сам, употребляя его в каче-стве широко применяемого у нас артикля к каждой фразе. Чтобы за матерное слово, невольно срывающееся у него с губ, роди-тели не ругали, Витька ввёл в него лишнюю гласную и отсёк мяг-кое "дь" на конце, после чего его фраза принимала примерное та-кое звучание.
- Ты чего, беля, делаешь? В морду, беля, захотел?
И мальчишкам Стадионной только и оставалось, как довести до логически парадоксального конца Витькино словотворчество, передвинув ударение со второго на первый слог. Так он и стал БИлей, стал в тот же год, когда разразилась пацанская война, в которой он оказался главарём "Лесачей-беляков", почти что белогвардейцев, слывущих тогда врагами народа. И легко ли чер-новолосого мальчишку называть Витькой, если он верховодит твоими противниками, то есть самый белый из них, а значит имя ему - БИля?
Первые три года война была спонтанной, эпизодической, с переменным успехом и состояла из простых перестрелок команд, каждая из которых находилась на своей территории. Битвы ве-лись только на границах противоборствующих сторон в конце или начале их улиц, подле какого-нибудь водоёма и вне внимания взрослых. Когда запасы кирпичного крошева или щебёнки конча-лись, бой прекращался бегством одной из команд и улюлюканьем и свистом другой. Преследование до сих пор не практиковалось, поскольку в мальчишеское выяснение отношений сразу же вмеша-лись бы взрослые, боящиеся, что вояки из рогаток побьют окон-ные стёкла и потопчут грядки в огородах.
Война не затронула остальных пяти улиц посёлка, но иногда на какой-нибудь период кто-нибудь из нейтралов подключался и почему-то в основном на стороне "Лесачей", которые и без того троекратно превосходили "Стадионов" численностью. Но Борька не гнался за количеством и, как истый полководец, ценил каче-ство. Он первым додумался заслать шпиона в стан врага, кото-рым стал его одноклассник Ванька Эккерман, живший в бараке на Рабочей улице. И лазутчик, в общем-то, переломил ход борьбы.
Началось с того, что Ванька донёс, как Беля собирается отметить День Победы. За год до этого в посёлке на Рабочей улице, около леспромхозовской конторы, разбили скверик и устано-вили в нём обелиск в память односельчанам, погибшим на войне. В том году учителя, руководство обоих предприятий и поселко-вое начальство впервые запланировали провести торжества с демонстра-цией от школьной спортплощадки до обелиска, где начальство и учителя произ-несут речи, дети прочитают стихи, а ветераны споют песни под гармони танкиста Майкова и сапёра Смирнова. Учителя обязали всех школьников участвовать, а БИля подговорил свою ораву устроить парад победы "Лесачей" по вражеским улицам. Борьку возму-тило не это, а то, что он хотел обманом поставить в свою колон-ну тех мальчишек Стадионной и Садовой улиц, которые бы из-за лени не пошли к обелиску.
Что такое цинизм, тогда Борька не знал, но сразу почувствовал, как были бы опозорены Белей его друзья, из-за простодушия и наивности, вставшие под вражеские знамёна. А ещё Ванька сообщил, что беляков на этот парад собе-рётся почти полсотни.
Созвав соратников на совещание, командир "Стадионов" с трудом убедил своих подчинённых не участвовать, мол, не парад в честь Победы задумал провести их враг, а парад позора их улицы. Провести ответно свой парад на Лесной? Получится просто побоище, так как, выяснилось, что "Стадионы" могут выставить лишь восемнадцать человек. Без нейтралов не обойтись, но как их привлечь, если уже завтра День Победы? Предлагались различные варианты сорвать БИлино шествие: от жа-лобы родителям и учителям до кражи знамени, обзавестись кото-рым "Лесачи" догадались первыми, и, в конце-концов, вновь верну-лись к мысли задействовать нейтралов хотя бы со Средней и Школьной улиц.
После бурных споров отказались, так как и нереально, и будет сорвано чтение стихов у обелиска. Из-за этого чтения детьми стихов и пения ветеранами песен ничем не привлечёшь нейтралов к борьбе с грандиозной Белиной провокацией: торжества-то будут проходить в сердце "нейтральной" зоны. Все с унынием поглядели на небо - не пошлёт ли оно завтра ураган, или даже снег на бедные их головы.
- А ещё лучше - слона, - сказал Стыга, потрясающий выдум-щик.
Мальчишки невольно рассмеялись и начали, было, фантазировать дальше, но Борька вдруг вздрогнул и хлопнул Кольку-Стыгу.
- Молоток! Вот ты с Ванькой завтра у обелиска и пробол-таешься нейтралам про этого слона. Пусть они стишки по-читают, а мы это время попробуем сдержать беляков. Как только дядя Серёжа с дядей Авдеем развернут гармоники - знайте, что мы пошли в атаку. РСбя, не дрейфь, будет вам слон, и ещё какой!
И он раскрыл свою идею, от которой все мальчишки схватились за животы и попадали со смеху. И после неделю еще потешались над позором незадачливого Бели.
На следующее утро, когда с постамента обелиска слез пос-ледний чтец, к чинным шеренгам школьников с разных флангов под-бежали запыхавшиеся Ванька с Колькой и шепнули друзьям потря-сающую новость, мол, рано, до рассвета дядя Ваня Полынцев за артелью, на задках своего огорода, убил медведя, который ночью задрал у них корову. Корову дядя Ваня уже ободрал и сейчас при-ступил обделывать зверя.
- Мы его видели: лапы - во!, морда - во!
И с первыми аккордами гармонистов все школьники до едино-го сорвались и ринулись смотреть "слона", то бишь, хищника. От бассейна-отстойника, где шла горячая битва, Рабочая улица про-сматривалась хорошо и далеко. Едва она на горизонте заполни-лась бегущей ребятней, как Борька увлёк своих в атаку и его не остановила галька, впившаяся ему точнёхонько в переносье.
Он с дюжиной своих подчинённых с утра занял позицию у Двухколейного, как они его называли, переулка, дабы не дать готовящимся колоннам Лесачей начать триумфальное шествие, и намеревался собственной "гибелью" задержать противника на полчаса или хотя бы на четверть. Пока же, до гармонного сигнала было простое стояние на углу у бассейна, как намёк на стояние на Угре. Тол-па любопытных нейтралов, рванувшая от обелиска Победы смотреть медведя, завидев, что их будто бы опережают другие мальчишки, издалека ими неузнаваемые, загалдели, кто во что горазд, и наддали ходу. А "Лесачам" привиделось, что к "Стадио-нам" на подмогу бегут нейтралы возглавляемые Стыгой и Никитой, которого они признали сразу и которого до этого не видели среди "шпионского" караула. А приближающаяся ватага превосхо-дила всех драчунов вместе взятых. Соратники Бели не выдержали этого зрелища "слона", сотрясающего землю, и бросились наутёк по домам, одни на Лесную улицу, другие через Двухколейный, переулок к Новостроевской, путь к которой лежал мимо артели. А "Стадионы", слившись с новоприбывшими и играя поверивших даже в ма-монта, чуть не перевернули вверх дном всё хозяйство артели в поисках зверя. И сотворили они это, впервые вторгшись всей ко-мандой на территорию противника.
Так было сломлено численное превосходство "беляков" и паритет, удерживаемый Борькиными подданными с превеликим тру-дом и мелкими его ухищрениями, сменился регулярными победами "Стадионов". Правда, случались отдельные стычки, в которых "Лесачи" одолевали "Шпионов", но, как говорится, на сражении в це-лом это не отражалось. Но Беля сменил тактику, неглас-но нарушив существовавшее дотоле правило не трогать в нейтральной зоне и на своей территории одиночных представителей противника, оказавшихся там по каким-либо делам или по поручению родителей. Теперь Беля всегда находил повод придраться к "Стадиону-шпиону" и отлупцевать его.
Осенью, когда пришёл черёд тёмным вечерам, Беля придумал нечто такое, что поставило в тупик и Борьку, и пригрозило отдать инициативу "Лесачам". На беду "Стадионам" Ванькина мать полу-чила квартиру в новом четырёхквартирнике на Лесной и их лазут-чик не просто переметнулся к врагу, но и сознался, что шпионил. Беля, через Ваньку, подготовил своего разведчика - шестилетне-го Вольку Вебера, родители которого наконец-то отстроили свой дом на задах огорода Вихрасовых. Но Борька быстро раскусил ма-лолетку и легко обратил его в свою веру.
Не Белины шпионы огор-чали Борьку, а то, что он теперь не может засылать в чу-жой стан своих лазутчиков, тогда как вражеское секретное оружие уже приносило плоды и держало в страхе всех мальчишек Стадионной и Садо-вой. С наступлением сумерек старались не выходить за пределы своих улиц, а учившиеся во вторую смену не шли домой из школы, пока их не набиралось трое-четверо. Иначе одиночку непременно встречали не менее пяти "Лесачей" и начи-нали задираться. Потом зажигалась спичка или даже зажигалка и на неё чем-то изо рта или из пульверизатора пшикалось, что-то ярко вспыхивало и ослепляло бедолагу. Откуда на него обрушива-лись удары, он не видел, но когда прозревал, то обидчиков уже и след исчезал. Главное же, свет был столь ослепителен и нео-жиданен, что вспышка в глазах страдальца не рассеивалась минут пять.
Славка с Сорокой, то есть с Лёнькой Мурзинцевым, у кото-рого всегда бензина было много, провели эксперимент и чуть бед не натворили. Хорошо хоть догадались проводить опыты с пульве-ризатором и не дома, а в лодке заплыв на середину Первого озе-ра. И только к зиме, когда боевые действия уже нельзя было вес-ти, секрет выяснился: керосин, которым в посёлке давно никто не пользовался, а привезли его Полынчики из Смакотино, где нет электричества и где доживали свой век их дед и бабка.
Зима выдалась небывало снежная, мягкая, сугробы сами под-толкнули ребятишек Стадионной к новой для них забаве - рыть в снежных намётах "блиндажи" и ходы сообщения меж ними. Укрывища эти, выстланные отрубями сена, превратились в места посиделок и "штабных" совещаний, на которых братья Вихрасовы и рассказали друзьям о банде "Петуха" из Затона, предложив и у себя в посёл-ке создать нечто схожее, но без хулиганских замашек и со знаме-нем получше Белиного.
Единогласно выбрали двух командиров - Борьку и Серьгу Кашинцева, бывшего самым ловким и сильным. Договорились, что те, кто учится во вторую смену, станут трени-роваться фехтовать на "саблях" - на кривых ошкуренных сосновых суках, маскируя эти тренировки игрой во взятие крепостей, коими будут служить горы смёрзшегося навоза подле скотных дворов. Тем же, у которых светлое время суток отнимают занятия в шко-ле, необходимо изготовить оружие для игр на всю команду. Также были распределены роли и обязанности каждого, в соответствии с чем, каждому было присвоено и воинское звание от рядового (семилетние Волька, "Батя" и "Лола"), до капитанов (естественно, Борь-ки и Серьги). Постановили, что на красном полотнище знамени будет нарисована белая длиннокрылая птица, несущая в клюве жёлтое солнце, усыпанное красными звёздами - по числу членов команды, имеющих звание от ефрейтора и выше. На древке должно быть выжжено лупой название отряда по имени той птицы, дальнозоркость и выносливость которой, согласно энциклопедии, были феноменальны - "Альбатрос". Ещё в этой птице книгочея Борьку привлекло то, что место её гнездования было долгое время тайным и учёные никак не могли его найти.
- Будешь смеяться, - признался мне Борис Иннокентьевич, рассказывая об этой детали, - но то, что наше знамя копировало немецко-фашистское, мы в эпоху чёрно-белого кино и не знали. Я, например, всерьёз думал, что у немцев оно из чёрного полотнища.
Ближе к весне Борька внёс в дело последний штрих: из проволоки, утащенной им с оттаявшего такелажного паузка, смастерил обручи для щитов и раздал своим подопечным с приказом обтянуть щиты материей или старыми клеёнками.
День Победы был жутким для пацанов Лесной и Новостроевских улиц, по которым из конца в конец, от болота Первого озера до Горелого бора к тропе на Боровое озеро, парадом в две колонны под знаменем прошествовали "Стадионы", все до единого ощетинившиеся круглыми, наподобие татаро-монгольских, щитами и вооружённые помимо прачей кривыми "саблями". Когда обесчещен-ные оправились от шока и собрались у Двухколенного переулка ждать возвращения "Шпионов", чтоб отомстить им за эту дерзость, то те словно в воду канули. Посланные в разведку донесли, что "Стадионы" подло и крупно наследили на пляже Борового озера, поверхность которого у места купания густо испоганена коровьи-ми лепёхами. Обидчиков же и след простыл. Обматерив поганцев, Беля призвал своих приятелей в немедленный поход на Кривое озе-ро и забросать его пляжи битым стеклом. Но едва его воинство вышло с переулка на простор бассейновой площади, как было встре-чено градом снарядов из прачей "Стадионов", невесть откуда возникших здесь.
Борька, воспользовавшись замешательством "Беляков", сме-ло, под прикрытием щита, и, размахивая саблей, ринулся на ту часть противника, которая успела выйти на улицу, за ним устре-милась дюжина его подчиненных, а остальные заперли в узком проулке Новостроевцев, не давая высунуться им оттуда. Борькина же команда, разогнав мальчишек Лесной по домам, огородами за-шла в тыл осаждённым с их же родной улицы, окружила их и зас-тавила разоружиться. Новостроевцы вынуждены были подчиниться, сочтя, что были преданы сбежавшим Белей.
Всё прошедшее лето было спокойным. "Альбатрос" занимался только своими внутренними делами, отлаживал связь членов ко-манды через домашние репродукторы, в лесу соорудили верховую дорогу, соединив верхушки сосен жердями, начали рыть землянки и осваивать мостостроение, цель которых обнаружится на буду-щий год. Из-за этих дел гораздо реже посвящали играм в любимей-шие лапту и кульбу, местом для которых могла быть только улица.
В лето этого затишья стёкла на Стадионной и Са-довой не звенели: "Альбатрос" ушёл в леса, где готовился к войне. Нет, не к стычкам с "Лесачами", которые разуверились в авто-ритете своего вожака и туго поддавались Белиной организатор-ской обработке. Борька же сумел своих приятелей нацелить на подготовку к той Войне, на грани которой в те дни стояли боль-шие политики мира.
130
Кочкарное болото, заросшее осокой. (стр. 136)
Сфагновое болото, поросшее чахлыми и редкостоящими хвойными деревцами, меж которыми пространство покрыто голубишником и клюквенником. (стр. 143)
Сокращение от "робяты", "ребята". (стр. 147)
Так там называли рогатки. (стр. 150)
Игра с деревянным городком и битой от лапты. (стр 151)