Пасценди Доминик Григорьевич : другие произведения.

Альвийский лес. Часть 2: Путь из леса

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 5.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вторая часть "Альвийского леса". Наши герои резко поменяли свою жизнь, и теперь им надо как-то устраиваться.

  

Пролог

  
  1
  Когда Уаиллар бесшумно исчез в чаще, Аолли, оглядевшись, сделала то, что сделала бы любая аиллуа, оказавшись в одиночку в незнакомой части Леса: ушла с открытого пространства и постаралась устроиться так, чтобы быть незаметной. Для этого вокруг было более чем достаточно средств - только широколиственных кустов разных видов росло несколько десятков. Аолли скользнула в заросли аололи, чувствуя внутри небольшое свободное пространство. Кустарник согласился передвинуть часть ветвей и повернуть листья так, чтобы полностью закрыть Аолли со стороны дороги.
  Устроившись поудобнее, она принялась за самое скучное в жизни занятие: ожидание, сдобренное неприятными мыслями.
  Она так и не смогла ещё освоиться с тем, что жизнь её рухнула и никогда больше не станет прежней - хоть и говорила мужу вовсе противоположное. В снах она то что-то рассказывала отцу, то обсуждала с подружками новости, то возилась с соседскими уолле... словом, жила обычной жизнью обычной женщины кланового аиллоу, которой у неё теперь точно не будет. А что будет и как - неизвестно.
  Аолли, несмотря на молодость, была умная и много знала таких подробностей об обычаях аиллуэ, которые знают немногие - или о которых не задумываются. Так получилось, что вырастил её отец: довольно редкое у аиллуэ явление, потому что воины нечасто переживают своих жён. Мать Аолли умерла, когда дочь еще не сменила младенческий пух на голове на взрослую шерсть - это происходит в три-четыре года. Тяжелая, неизлечимая болезнь убила её, как ни старались Главная женщина Ауэрра и другие, умеющие разговаривать с больными.
  (Потом, когда Аолли пришла уже в брачный возраст, некоторые из женщин воротили от неё носы и сплетничали, что юницу никто из воинов не захочет взять в жёны, коли дознаются, что мать её умерла не родами и не от старости: смертельные болезни, бывает, переходят на детей.)
  Так вот, росла она при отце, а он был уже Великим Вождём в это время. И несмотря на это, находил время возиться с дочкой, а не бросал её на соседок, как делают аиллуо обычно - ну, кроме тех редких походов чести, в которых ему не зазорно было принимать участие лично. Да и в остальное время Аолли старалась быть поближе к отцу, чувствуя себя при нём спокойно и уверенно. Разумеется, в Большой ааи она не пробиралась - но когда отец её вел там дела клана, дочка часто бывала где-то совсем рядом, и поневоле слышала, что и как обсуждали взрослые воины между собой и со взрослыми женщинами.
  Поэтому для Аолли почти что не было секретов в том, как устроена жизнь клана, кто и как по-настоящему решает все важные вопросы, как и кто улаживает конфликты... У неё было много поводов подумать о клановых порядках, как и об обычаях народа аиллуэ, особенно тех, что касаются дел семейных.
  Глядя на брачные обычаи альвов, можно подумать, что женщины у них не имеют никаких прав: в самом деле, подавляющее большинство браков заключаются умыканием женщины из чужого клана, часто сопряженным с убийством подвернувшихся под руку мужчин - и вовсе не редко это родственники умыкаемой женщины. Затем, приведённая в клан похитившего её воина, женщина какое-то время живёт в его доме в качестве лаллуа, дословно "в ожидании", пока не случится один из трех в году праздников, на которых принято давать брачные обеты перед Великим Древом. Кажется, что мнение женщины никого не интересует, и брак заключается по случайному выбору, с первой подвернувшейся воину инокланкой.
  На самом же деле женщины у аиллуэ имеют как бы не больше прав, чем воины, и уж точно их роль в жизни клана важнее: аиллуо-воину только и дел, что ходить в походы чести за ушами, да хвастаться перед другими на площади-алларэ перед Большим ааи и Великим древом, складывая стихи о своих подвигах. На женщинах - собирание съедобных плодов, уговаривание растений при постройке своего дома-ааи, да и утварь в доме у кустов и деревьев выпрашивают они. На женщинах - всё, что касается уолле до получения мальчиком первого копья, а с девочками возятся они и вовсе до их брака. На женщинах - лечение от болезней (раны лечат мужчины).
  И на них же, не в меньшей степени, чем на Великом Вожде - соблюдение обычаев, а также запретов-уарро, наложенных старейшинами. Случись кому-то нарушить запрет, и первыми крик поднимут именно женщины, по самой природе своей больше склонные постоянно уделять внимание отношениям и мелким, бытовым действиям окружающих, чем мужчины, и так же постоянно обсуждать их между собой. Мужчина - воин, поэтому он следит более всего за тем, как ведут себя другие мужчины в делах воинских: как совершенствуют свои умения, как держатся в битве или сражении один на один, как справляются с руководством другими воинами, будучи выбранными в военные вожди, и тому подобное. Воин вряд ли обратит внимание на то, что другие едят или как разговаривают с чужими уолле. А вот женщина...
  Да и с брачными обычаями не всё так просто. Отнюдь не всегда, отправляясь за будущей женой в соседний клан, воин надеется на случайную удачу. Гораздо чаще он уже подыскал себе подходящую юницу (или чью-то жену, какая разница). В повседневные упражнения воинов входит, между прочим, тренировка умения подобраться к чужому аиллоу вплотную, а то и проникнуть внутрь, понаблюдать и рассказать об увиденном, а в доказательство показать на алларэ приметную вещь, взятую у чужих. (И обратно: воины учатся охранять свой посёлок, и делается это на полном серьёзе - пойманного чужака ставят к столбу пыток - а ты не попадайся.) Понятно, что юнцы, обучаясь таким образом, и пару себе присматривают. А кто поумнее, и договориться с ней умудряются.
  Кстати, пребывание умыкнутой женщины в качестве лаллуа - отражает мудрость многих поколений народа: за проведенные в таком статусе бок о бок с воином месяцы женщина успевает его узнать и к нему привыкнуть - или окончательно понять, что он ей в мужья не годится. Отказавшись дать ему брачные обеты, она переходит как лаллуа к другому воину - и обычно уже по собственному выбору.
  (Тут надо сказать пару слов про те самые праздники. Дело в том, что альва готова к зачатию два, редко три раза в год. Этот период длится у неё несколько недель; по обычаю, всё это время муж её должен быть при ней: его даже не позовут в поход чести, это уарро. Старейшие женщины клана, а особенно Главная женщина, умеют разговаривать с организмами молодых аиллуа, сдвигая в известных пределах их "особый период" - как раз таким образом, чтобы приходился он на время сразу после праздника брачных обетов.)
  Так что Аолли прекрасно знала все обычаи и отлично понимала, что назад в клан дороги у них с Уаилларом нет, и в других кланах их тоже не ждёт ничего хорошего. Мужа убьют, а её сделают чьей-нибудь лаллуа. Ребенка же умертвят, как только родится, потому что у воина должны быть свои собственные, а не чужие дети. Она не хотела этого. Несмотря на то, что сделал Уаиллар, он оставался для неё единственным близким теперь, когда отца у неё уже не было. Их будущий ребёнок не был для Аолли чем-то безразличным, она вовсе не хотела его потерять из-за следования древним традициям.
  Как бы ни относилась она сейчас к Уаиллару (а жгучий лёд, в который его поступок превратил её сердце, не может растаять быстро), путь у неё - только вместе с ним.
  Она долго сидела, почти не двигаясь, погружённая в мрачные мысли, пытаясь представить себе их жизнь вне клана - и тем более у многокожих, таких чужих и неприятных - как вдруг перед ней появился Уаиллар, возбуждённый и сосредоточенный, с двумя парами круглых ушей на гибкой ветке вокруг шеи.
  - Пойдём, - сказал он, - надо догонять наших многокожих.
  
  2
  Когда к примесу Йорре пришли важные, но обходительные вельможи из первых людей дома Аттоу и пригласили познакомиться с Заморской Маркой, землей, в Империи почитаемой как место дикое, романтичное и богатое, он прежде всего удивился. Никто раньше не уделял ему особенного внимания: младший принц без шансов на наследование, он не был интересен никому. Жизнь при дворе, однако, давно научила его - благодаря прежде всего Сетруосу, приставленному к нему отцом дворянину - искать настоящие причины поступков окружающих; и кто бы догадался, что подросток умеет наблюдать, слушать и анализировать то, что происходит вокруг? Он, однако же, начал делать это, когда ему было лет семь-восемь, не больше - ценой огромных разочарований и осознания, что в жизни есть место предательству.
  Впрочем, гадать тут было особенно незачем: странная гибель старшего брата сделала Йорре наследником. Так что парень списал визит и внимание Аттоу на естественное желание могучего Дома завязать хорошие отношения с будущим Императором.
  Смущало только, что он не получил от отца ни одобрения, ни запрета прогулки за океан. Впрочем, пришедшая вместе с представителями Аттоу тётушка заверила, что с Императором поездка согласована.
  И Йорре не устоял перед искушением увидеть больше, чем было доступно ему за все его немногие годы.
  Дорога была длинной, но приятной: спутники обращались с примесом Йорре почтительно, как никто и никогда в его жизни. Во дворце относились к нему внешне вежливо, но с плохо скрытым пренебрежением - примес не наследовал, его ожидала женитьба на какой-нибудь дочери какого-нибудь из окрестных властителей, тоже без особой перспективы занять важное место во власти. Удел младших сыновей - охота, балы, скучные развлечения малого двора, при желании - воинские упражнения и почти никогда - воинская служба. Кто же допустит командовать войсками человека, у которого есть хотя бы эфемерные права на престол...
  Воспитатель Сетруос тоже не стелился в почтении, но это было другое, это был близкий человек, ближе, чем родня. Он мог обращаться с примесом строго, мог ругать, мог вызвать на задушевный разговор, фамильярный и недопустимый с чужими, но он был свой.
  Комес Бранку из дома Аттоу, пригласивший Йорре познакомиться с заморскими владениями Империи, вел себя совсем по-другому. Так разговаривали с отцом придворные, допущенные к беседе. Так говорили с дворянами доверенные слуги.
  Был переход по океану на быстроходном курьере; был прием во дворце вице-короля - только для избранных, ибо Йорре уехал без письменного разрешения отца; было быстрое путешествие верхом через всю Заморскую Марку: дом Аттоу стремился показать примесу как можно больше. Комес Бранку подробно рассказывал обо всём, что встречалось на пути и вызывало любопытство юноши, а такого было очень много. Марка отличалась от известной примесу части Империи (по правде сказать, незначительной) очень и очень заметно, и климатом, и населением, и пейзажами, и растительным миром.
  Немного неприятно было лишь то, что комес явно спешил, не давая нигде останавливаться больше чем на один-два дня и не слушая просьбы Йорре показать что-то, что не попадалось по дороге - например, знаменитые водопады Ессухай, до которых от одной из их остановок было миль семь, не больше. Комес Бранку оправдывался тем, что их могут нагнать посланные отцом гонцы, и тогда Йорре не увидит вообще больше ничего, ибо повезут его обратно в карете и под стражей (уже на приёме у вице-короля стало известно, что Император так и не дал разрешения на поездку и может в любой момент потребовать сына обратно).
  Да и Сетруос то и дело предостерегал примеса, чтобы тот не очень доверял окружающим, и в том числе своим спутникам из дома Аттоу, потому что у них есть свои интересы, а в этом мире никто ничего не делает без расчета на выгоду.
  Что комес Бранку, что другие сопровождающие говорили с Йорре много, охотно, с почтением - и неискренне. Но не примесу было привыкать к неискренности окружающих. Собственно, с ним в жизни были искренни только Сетруос - всегда, да мать - иногда. В детстве парень этого не замечал, потом начал чувствовать, а потом появился Сетруос, который научил его понимать людей и различать их истинные намерения.
  Чем дальше они ехали, тем глуше становились места, тем реже появлялись города и селения. В Кармоне, который примесу показался скорее деревней, чем полноценным городом, они задержались дольше, чем в других местах. Комес Бранку объяснил, что здесь непросто достать лошадей, и что поэтому придется еще искать носильщиков из дикарей, потому что верховые кони еще найдутся, а вот вьючных точно не хватит на весь багаж.
  Через два дня они, однако, выехали. Их и точно сопровождали полтора десятка дикарей, которых Йорре впервые смог наблюдать так близко и так долго. Несмотря на немного другой цвет кожи и черты лица, они не показались ему слишком уж отличными от населения Империи. При дворе приходилось юноше видеть в составе посольств и более странных людей: низкорослых, желтолицых и узкоглазых с Востока, смуглых и крючконосых с Юга, а однажды - и вовсе чёрных до синевы. Он был тогда ещё мал, напугался, и его быстро увели из тронного зала, а потом он всё забывал спросить, откуда они были.
  Отряд двигался по мощёной дороге, которая, по мере удаления от Кармона, становилась всё хуже и хуже, и в какой-то момент превратилась в пыльную утоптанную тропу с отдельными вкраплениями камня. Комес Бранку объяснил, что это Альвийская тропа, по которой они срезают много миль вместо того, чтобы объезжать Альвиан по предгорьям. Несколько дней они ехали спокойно, останавливаясь на ночь прямо на обочине: по тропе явно ездили далеко не каждый день, и никто, как думал Йорре, не мог им помешать.
  А потом на них напали. Отряд только успел встать на ночёвку, ещё даже шатры не развернули. Откуда-то из сгущавшейся темноты бесшумно вылетели ножи и копья, и комес, по обычаю помогавший Йорре сойти с коня (в чем, вообще-то, не было никакой необходимости, ибо юноша был всадником как бы не лучшим, чем грузный Бранку), упал, хрипя перерезанной глоткой. Конь примеса в испуге бросился прочь - и рухнул, не сделав и трех скачков. Йорре застыл в растерянности; вокруг один за другим валились замертво сопровождавшие его воины семьи Аттоу. Завыли в голос еще живые носильщики, падая навзничь на землю. Сетруос с обнаженным мечом попытался заслонить парня, но откуда-то из-за поля зрения низко и стремительно выдвинулось светлое древко копья, подбив воспитателя под колени; тот еще падал, когда получил тем же древком по голове.
  Следующее, что помнил примес - было то, как его и Сетруоса, со связанными запястьями и щиколотками, несут на длинных палках те же самые носильщики из дикарей, что тащили поклажу. Было больно и неудобно; далеко запрокинутая голова растягивала гортань, мешая дышать; узы резали руки и ноги. Эта мука длилась довольно долго. Наконец, их принесли на какую-то широкую поляну, бросили наземь и стремительно и умело срезали всю одежду. Кто-то рассек вязки на руках и ногах, Сетруоса и Йорре подняли за конечности и забросили в просторную клетку, часто огороженную гладкими стволами толщиной пальца в три, которые на высоте четырех человеческих ростов заканчивались пышными зелёными метёлками. Туда же втолкнули носильщиков, и проём в клетке как-то незаметно закрылся.
  Затем потянулись дни, полные унижения и физической муки. Спать пришлось на голой земле - что нагишом, мягко говоря, неприятно. Через клетку тянулся ручеёк со свежей водой, но её едва хватало шестерым попить и обтереться, да и то Сетруосу пришлось побить одного из дикарей, чтобы они поняли, что испражняться надо там, где ручеек вытекает из клетки, а не там, где он в неё втекает. Еду давали несколько раз в день, когда вспомнят - фрукты и овощи, как ни странно, всегда свежие и вволю.
  Дикари не говорили на имперском, кроме одного, который кое-как мог связать несколько слов. Он и объяснил, к кому в плен они все попали и что их ожидает. На поляне не было ничего, кроме толстенного и высокого дерева незнакомой породы, навеса, крытого широкими листьями, да густых кустов по периметру; напротив навеса стоял ещё серебристый от времени деревянный столб, покрытый ржавыми пятнами - дикари с ужасом показывали на него друг другу.
  Тем не менее, на поляне всё время толклись альвы. Было странно видеть, как эти полузвери подходят к растущим вокруг поляны кустам, и вдруг из куста получается удобное даже с виду плетеное сиденье. К полудню под навес приходил рослый альв со шкурой, украшенной шрамами. Рядом с ним располагались еще три-четыре особи. Что там происходило, было трудно понять, но Йорре совершенно уверился, что альвы между собой общаются, и это общение вовсе не примитивное. Они обсудили то, что видят, с наставником. Тот задумчиво сказал, что люди очень ошибаются, считая альвов полуживотными, потому что всё говорит о наличии у альвов сложного и структурированного общества. Попутно он объяснил Йорре, что такое структура общества. К крайнему удивлению примеса, Сетруос заявил, что хотел бы пожить среди альвов и изучить их.
  К клетке постоянно подходили и разглядывали пленников так, как в Империи смотрят на диковинных животных в зверинце. Иногда кидали еду. Альвы помельче - дети, наверное - корчили рожи и что-то выкрикивали. Язык альвов был странный, похожий на мелодичное тремоло, которым горцы подзывают коров на пастбище.
  Всё это тянулось и тянулось день за днём, и было бы вовсе невыносимо, если бы не Сетруос, который вдруг устроил Йорре очень интенсивные занятия по самым разным предметам, от математики до политического устройства соседних государств. И спрашивал по пройденному, и ругал за невнимание.
  Плен закончился однажды ночью, когда стволы на одной из сторон клетки бесшумно разошлись и впустили крупного альва, который, не тратя ни секунды зря, несколькими экономными движениями перебил дикарей, заколол успевшего только вскочить Сетруоса и вырубил Йорре ударом по голове.
  То, что произошло дальше, было совершенно необъяснимо. У альва откуда-то оказалось отцовское кольцо; он долго тащил юношу куда-то на себе - с неправдоподобной скоростью; они остановились где-то в лощинке, перед которой вдруг загрохотали многочисленные выстрелы, перемежающиеся криками и стонами; Йорре попытался выглянуть, получил по голове еще раз и снова отключился.
  Потом его подняли, грубо отхлестав по щекам, и выпнули на покрытую трупами поляну.
  И там он вдруг оказался среди "своих" - людей, посланных за ним Императором, людей, способных и желающих его защищать, умелых воинов и охотников, почтительных без раболепия, не в пример челяди, да и дворянам Аттоу, которые сопровождали его раньше. Людей простых и не обученных манерам, но умеющих себя обслужить и ничего не боящихся.
  
  
  

Глава 1. ДОРАНТ

  
  1
  - Вы ведь тоже не доверяете мне, каваллиер...
  Дорант чуть не подпрыгнул. Была его очередь дежурить, и она подходила к концу. Небо над деревьями посветлело; костер давно погас; уже просыпались птицы. Дорант, честно говоря, был на грани того, чтобы задремать.
  Примес Йорре подошел бесшумно и опустился на траву рядом.
  - Я жизнь отдам за ваше императорское высочество, - ответил Дорант.
  Примес покачал головой.
  - Вы не доверяете мне.
  Он замолчал надолго. Дорант тоже молчал: у него было преимущество возраста и опыта, которое дает возможность легко переносить паузу в разговоре.
  Примес, глядя в сторону, заговорил медленно и неохотно:
  - Я теперь понимаю, что был неправ. Я поставил вас в нелепое положение. Вы дали слово, я требовал, чтобы вы его нарушили, и слава всем святым, что ваши альвы успели сбежать. Я не хотел бы, чтобы мы с вами были врагами, каваллиер. Я не хотел бы, чтобы вы были злы на меня. Мне многое рассказали. Я понимаю теперь, что именно вы спасли меня, послав этого альва. И что он тоже спасал меня.
  Он замолчал надолго. Дорант молчал тоже, потрясённый. На его памяти второй раз человек, облеченный властью и стоящий много выше него по положению, перед ним извинялся.
  Примес, сглотнув, продолжил - и было видно, что слова даются ему с трудом:
  - Он бил меня. Он бросал мне еду, как скоту. Он убил Сетруоса, даже не глядя на него. Просто ткнул копьем, и тот умер...
  Парень перевел дыхание.
  - Понимаете... - ему явно было трудно говорить, - отец любит нас всех. Он добрый, но у него много обязанностей и мало времени. Я его видел очень редко. Он готовил Гора в императоры. Гор всё время был при нём, а я... так, младший примес, меня только сбагрить куда-нибудь подальше, чтобы потом старшему правление не портил. Ко мне приставили Сетруоса, когда мне было восемь. Он учил меня всему: и воинским искусствам, и наукам, и этикету, и охоте... Горгоро учили лучшие в Империи учителя, много. Меня - только Сетруос. Он знал не всё, и он был не лучший во многом, я давно это заметил. Так, средний, может, чуть выше - чтобы не стыдно было потом младшего примеса показывать. Но он учил меня думать...
  Йорре осекся и снова замолчал. Дорант вдруг почувствовал, что парню надо промочить горло. Он отстегнул от пояса флягу и молча протянул примесу. Тот вначале взглянул с удивлением, потом поднял глаза на каваллиера - кивнул с благодарностью, принял флягу и ополовинил её длинным жадным глотком.
  - Мне кажется, я был для него вместо сына. И он учил меня смотреть на людей и понимать, что они из себя представляют. И чего они хотят на самом деле.
  Дорант не удержался от вопроса, который вертелся у него на языке:
  - Как случилось, что он не препятствовал вашему похищению?
  - Похищению?
  - Ну да. Аттоу ведь увезли вас подальше от отца, чтобы держать под контролем, если с императором что-то случится. Пока вы в их руках, да пока вы несовершеннолетний - они будут распоряжаться страной от вашего имени. А потом женят вас на одной из своих...
  - Но почему с отцом вдруг что-то случится?
  - Отец ваш болен давно и неизлечимо, - произнес Дорант с сожалением. - Это знают доверенные люди. Гибель примеса Горгоро подорвала его силы, он угасает. Он хотел приблизить вас и передать власть за то время, что ему осталось - но Аттоу лишили его этой возможности. Он, через доверенных людей здесь, послал меня за вами. Не только меня, но именно мне посчастливилось вас найти. Разве альв не передал вам письмо?
  - Нет, - ответил примес, явно потрясенный услышанным. - Он только отдал мне кольцо, какое дают лицам, которых отец мой наделяет властью и доверием.
  Он помолчал ещё, а потом спросил:
  - Так Аттоу везли меня показать Заморскую Марку против воли отца?
  - Да. Это была их цель. Они здесь могут действовать свободно, в отличие от Империи, потому что вице-король сам из Аттоу.
  - Я знаю. Сетруос рассказывал мне про великие семьи Империи. Вице-король - двоюродный брат дуки Долора, что женат на моей тётушке. Его отец - младший брат дуки Сердена, который закончил усобицу с нашей семьей, пойдя под руку моего отца.
  - Так всё-таки - почему Сетруос не воспротивился похищению?
  Вопрос был на самом деле глупый: как мелкий, в сущности, дворянин мог препятствовать сильнейшему в Империи семейству?
  Примес задумался.
  - Так кто же знал, что это похищение? Тётушка Маста призвала меня и сказала, что отец повелел, чтобы Аттоу познакомили меня с Заморской Маркой. Вот теперь я понимаю, что Сетруос всё время пытался мне объяснить, когда мы оставались наедине. Он не хотел говорить прямо. Наверное, опасался, что могут подслушать. Но он всё время внушал мне, чтобы я думал сам и не принимал чужие решения за свои... и чтобы доверял только тем, кого проверил...
  Он спрятал лицо в ладонях, и плечи его предательски затряслись. Дорант подумал, что, должно быть, у парня за всю его жизнь не было человека ближе, чем этот Сетруос. И прикинул на себя - как бы он отреагировал, если бы у него на глазах убили кого-то, кто был ему так близок.
  Он положил руку на плечо парня:
  - Ваше высочество, вы можете рассчитывать на меня и моих людей, что бы ни случилось и что бы ни потребовалось.
  
  
  2
  Императорская дорога, хоть и была вымощена щебнем и булыжником, когда её прокладывали, с тех пор изрядно обветшала. Предполагалось, что кальды и гуасилы ближайших поселений будут следить за дорогой и поправлять её при необходимости; однако же жизнь сложнее, и это делалось лишь в тех местах, где дорогой много и часто пользовались, да в тех, где близко были поселения. Дорант с отрядом ехали сейчас по местам глухим и малонаселённым. Даже на второй день пути по Старокармонской императорской дороге ближайшим от них городом оставался всё тот же Кармон, лежавший сильно в стороне от их цели, а до побережья было ещё дней десять, причем не меньше шести из них никаких населённых пунктов поблизости от пути не ожидалось.
  Мостовая была сильно выщерблена, местами булыжник вовсе смыло на обочину. Между камнями там и тут пробивались растения - и часто уже солидной высоты деревца, хоть и толщиною едва в ствол пиштоли. Ни на мощёной проезжей части, ни на подсыпанных когда-то песком обочинах не было следов человека или коня.
  Мокрый лес гасил звуки, и даже по мощёной дороге копыта коней не стучали, а шлепали. Шелест влажных листьев, звук срывающихся капель, крики птиц создавали ощущение полного безлюдья.
  Может быть, поэтому Дорант расслабился и потерял бдительность, из-за чего они и нарвались.
  За крутым поворотом, огибавшим невысокую скалу, покрытую колючим кустарником, там, где дорога выходила на ровную широкую поляну, их ждали.
  На самой дороге, прямо посередине, стоял, уперев левую руку в бок и откинув полы чёрного плаща, армано Миггал, Старший брат, коммандар в Эльхиве. Витой эфес его меча сверкал на солнце, перо белой цапли на черной шляпе сияло. Впечатление несколько портила правая рука, подвешенная на перевязке из чёрной тафты.
  По бокам его, чуть сзади, стояли два молодца в таких же чёрных плащах: тоже армано из Странноприимцев, Младшие братья. Они держали каждый по пиштоли, недвусмысленно направленной на Доранта и Харрана, возглавлявших небольшую их процессию. Дальше на поляне, развернувшись веером, вогнутым к центру, были еще две пятёрки, уже не из странноприимных братьев - наёмники, подумал Дорант. Огнестрел был в руках только у четверых, остальные были с алебардами.
  Было до них шагов пятнадцать.
  Еще один или двое в лесу с лошадьми, - подумал Дорант. - Много.
  Четырехстволка, вычищенная и перезаряженная, висела справа у седла. Быстро выхватить не получится. Нас шестеро против тринадцати или пятнадцати. Это если считать с мальчишкой. У них пять стволов наготове. Перестреляют.
  Опаснее всех вон тот, коротышка с седой бородой, что стоит слева: у него мшетта на сошках. Но если двигаться быстро, он не успеет её развернуть.
  - Так-так-так, - сказал армано Миггал, - вот и вы, наконец. Я пра-авильно вас просчитал: должны были вы пойти именно этой дорогой. И вот вы здесь, и мы здесь.
  - Что вам нужно? - Слишком быстро спросил Харран, нетерпеливый по молодости.
  - Да ничего, в общем-то. Это вы решите, что вам нужно: остаться здесь навсегда или поехать с нами.
  Примес Йорре, ехавший сзади, рядом с Асарау, высунулся чуть вперед и остановился за леым плечом Доранта.
  Эх, не вовремя... Зачем и куда ты лезешь? - Подумал каваллиер, прикидывая, как прикрыться конём от первых выстрелов.
  Харран же, грамотно притворяясь недалёким солдафоном, задал вопрос:
  - Что вы имеете в виду?
  - А вон того, - кивнул армано Миггал в сторону примеса, - дайте нам его прибить, и мы вас отпустим. Или ещё лучше: идите с нами, у вас будут блестящие перспективы!
  У Доранта аж челюсть отвисла от недоумения: убить примеса? Зачем?
  - Вижу, вы не понимаете, - сказал армано Миггал. - Вы слишком долго шарили по кустам в поисках мальчишки. За это время его папаша умер, благослови его дух святые.
  Доранту показалось, что он услышал тихое оханье слева от себя. Но отвлекаться не следовало: надо было тянуть время и искать выход.
  - Но регентство... - сказал он.
  - Какое ещё регентство? Кому и зачем оно нужно? Этот, - армано снова кивнул на Йорре, - был нужен, пока был жив его папаша, чтобы тот не делал глупостей и не мешал нашим планам. А сейчас он просто досадное препятствие между троном и императрицей.
  Императрицей?
  Картина стала складываться в голове каваллиера: действительно, по правилам престолонаследия в отсутствие наследника мужского пола на трон могла, при согласии Имперского совета, сесть женщина императорской крови - но таких женщин было две: родная сестра императора, супруга дуки Долора, и родная сестра примеса Йорре, примесса Альтина. В принципе, всё понятно, но проверим-ка...
  - Вы имеете в виду примессу Альтину?
  Армано расхохотался презрительно:
  - Говорю же, вы слишком долго были оторваны от новостей. Её величество королева Фиарии семь недель назад отбыла к своему венценосному супругу, и свадебный обряд уже должен был состояться.
  И не успел ещё каваллиер окончательно понять, что все расчеты его, Светлейшего дуки Санъера и его людей были с самого начала построены на неверной предпосылке, как слева от него нестерпимо громко грохнуло, и голова армано Миггала разлетелась красными брызгами.
  
  
  
  3
  Дорант тут же вздел коня на дыбы, закрываясь от стрелков; хауда будто сама прыгнула ему в руку. Из четырёх стволов сработали три, четвёртый осёкся: не прокрутилось колесцо. Из трёх выстрелов два попали, свалив правого из Младших братьев и ближайшего к нему наёмника; следующий наёмник успел присесть, и горсть картечи просвистела у него над головой. Но и сам он промахнулся, сбив прицел в движении. Пуля - не картечь.
  Наёмник успел схватиться за меч. Доранту не хватало секунд, чтобы вытащить свой, и он отбил рубящий удар стволами хауды. Обратным ходом торцы стволов ударили его противника в лицо, чего хватило бы за глаза, поскольку удар был усилен прыжком коня, но тут сработало, наконец, колесцо, поджегши порох, и выстрелил четвертый ствол - так что наёмник просто лишился головы.
  Дорант проскочил за линию, на которой стояли люди армано Миггала, развернул коня и осмотрелся. Над дорогой расплывался густой желто-белый дым. Харран не без труда вылезал из-под убитого жеребца, его меч торчал из горла второго Младшего брата. Седобородый коротышка со мшеттой валялся навзничь в позе, не свойственной живым. Еще один наёмник, выронив алебарду и согнувшись, держался за живот. Рядом с ним другой отмахивался алебардой от Калле, заметно прихрамывая. Асарау озирался с коня, держа стволами вниз две двустволки с дымящимися стволами. Шукра нигде не было видно (потом выяснилось, что конь его понёс, раненный первым же выстрелом - тем же, который убил самого Шукра; их нашли потом неподалёку).
  На обочине дороги билась в агонии упавшая гнедая, на которой ехал примес. Сам примес, оставшийся при падении в седле, валялся как тряпичная кукла и был явно без сознания. Последний наёмник занёс над наследником престола алебарду и готов был уже ударить, но вдруг из его груди показалось окровавленное зеленовато-белое остриё альвийского копья.
  - Альвы, - подумал Дорант, - теперь нам точно всем конец.
  И тут из кустов осторожно, но довольно спокойно вышли те самые альвы: самец и самка, старые знакомые. Хотя для людей все альвы на один образ, эту-то парочку Дорант запомнил и ни с кем бы уже не спутал.
  Альв огляделся, а за ним и каваллиер. Калле, наконец, прикончил последнего наёмника: с алебардой можно отмахаться от всадника, но не тогда, когда у тебя картечью вырван клок из бедра. Альв расслабился, и вместе со своей самкой уселся прямо в придорожную траву, демонстрируя самые мирные намерения. Дорант учтиво поклонился ему, надеясь, что тот правильно истолкует его жест, и занялся неотложным: примесом.
  Добив гнедую, каваллиер попытался высвободить юношу, застрявшего в стремени той ногой, которая была под лошадью. Парень открыл глаза и завопил. Только тут он выпустил из руки пиштоль, которую так удачно вытащил, прикрывшись Дорантом от взоров противника. Подъехал Калле, спешился и стал помогать. Под лошадиным боком меж тем быстро растекалась лужа крови.
  Когда наследника вытащили, оказалось, что пуля, убившая лошадь, прошла под его коленом, задев кость. Юноша не мог ни согнуть, ни разогнуть ногу и мучился от боли. Асарау, с непостижимой для калеки ловкостью соскользнув с коня, осмотрел рану (Калле успел уже срезать с раненой ноги сапог и штанину).
  Судя по выражению лица воина гаррани, рана была плоха.
   - Я сделаю, что смогу, - сказал он. - Но я тут могу немного: мое опохве не такое сильное, чтобы лечить такие раны. - И он многозначительно оглядел собственные увечья. - Молодой воин, боюсь я, будет хромать всю жизнь.
  Лишь бы выжил, - подумал Дорант, глядя на белое, как бумага, лицо наследника императорского престола.
  Впрочем, были еще дела, которыми следовало заняться.
  Прежде всего, где-то в лесу оставались не то один, не то два (а может, и три) наёмника, которые сторожили лошадей команды армано Миггала. Поэтому надо было прежде всего привести в порядок оружие, собрать и зарядить огнестрел и поставить кого-то дежурить. Или идти искать? С кем? С Калле?
  Тут Дорант вспомнил про альвов.
  Те по-прежнему спокойно сидели в траве, не глядя ни на людей, ни друг на друга.
  Дорант подошел, с трудом вспомнил услышанные от Асарау альвийские слова и произнес, страдая от необходимости верещать и выворачивать язык:
  - Благодарю тебя, воин, и тебя, женщина, за помощь в нашей битве!
  Альвы как по команде повернулись в его сторону и воззрились с недоумением. Потом переглянулись - впервые с тех пор, как вышли на поляну - и Дорант поклялся бы, что они с трудом сдерживают смех.
  Впрочем, самец непередаваемо изящным движением поднялся и прочирикал нечто, в чем каваллиер услышал два знакомых слова: воины и битва.
  Дорант был в растерянности, поскольку понял, что его знаний языка не хватит, чтобы объяснить альвам, чего он от них хочет. Он обернулся с надеждой к Асарау - а тот уже ковылял к ним на своих изуродованных ногах.
  - Объясни им, что тут в лесу остались еще два или три врага, при лошадях.
  Асарау защебетал. Альвы снова переглянулись, и самец что-то быстро чирикнул в ответ. Асарау защебетал снова. Альв явственно кивнул, вызвав нескрываемое удивление воина гаррани, и опять полилась его мягкая, высокого тона, очень быстрая речь, похожая на журчание ручья. Он вытянул вперед переднюю лапу - или руку? - В ней были зажаты четыре явно человеческих уха, нанизанных на тонкий гибкий прут, свернутый в кольцо.
  - Он говорит, что два воина прятались вон там, за скалой. С лошадьми. Он их убил.
  Вот, значит, как. Доранта подспудно беспокоило, что ныне покойный армано не озаботился тем, чтобы перекрыть им путь отступления - оказалось, позаботился. Но резерв нарвался на альвов и потерял жизни - и уши.
  Доранта даже не покоробила эта мысль. Честно сказать, его не удивило и то, что знакомые альвы оказались на этой поляне и вступили в бой на его стороне. У него была другая забота, главная: вытащить раненого примеса Йорре. Он пока не думал даже о том, что делать после этого: ведь примес действительно оказался досадным препятствием между дукессой Мастой (и стоящим за ней домом Аттоу) и императорским троном.
  Но главное, было одно дело, которое надо было сделать прямо сейчас.
  
  4
  Примес Йорре был в сознании. Он лежал на попоне, второпях расстеленной рядом с тем местом, где его вытащили из-под гнедой, опираясь лопатками и шеей на заботливо подложенное седло - снятое с гнедой же.
  И смотрел на Доранта взглядом раненого олененка. В этом взгляде была, как показалось каваллиеру, не так боль, как опаска и вопрос. Вполне понятный вопрос, между прочим: ничто не помешало бы Доранту тихо прикопать новоиспеченного императора, сказаться верноподданным незаконной императрицы и жить, как раньше жил.
  Эх ты, парень, как же тебя прижало! И как же ты мало, должно быть, видел рядом настоящих людей, которые не меняют своё слово на власть и деньги...
  Дорант подошёл поближе и громко, чтобы все услышали, заявил:
  - Его императорское величество Лорий Сеамас Третий воссоединился со своими святыми предками! Да здравствует его императорское величество Йоррин Сеамас, седьмой этого имени! На колени, на колени все, и попросим его величество принять присягу от нас первых!
  Харран, с недоумением разглядывавший длинную и глубокую царапину на левом боку своей кирасы, Асарау, копавшийся в снятой с коня седельной сумке, Калле, обтиравший коня бывшим плащом своего противника, и даже оба альва - вскинули головы и оборотились к каваллиеру.
  А потом до них дошло. По крайней мере, до людей. И даже до Асарау, понимавшего на имперском через два слова на третье.
  Дорант с удовольствием отметил, что ни один из оставшихся в его отряде ни на секунду не засомневался: все (кроме альвов, наблюдавших сцену в некотором недоумении) опустились на колени, склонив головы перед бледным как смерть императором.
  На лице юноши проступило нескрываемое облегчение, и он зашевелился, пытаясь подняться. Асарау, который был ближе всех к нему, не вставая с колен, неправдоподобно быстро приблизился и помог ему встать.
  - Клянемся тебе, император и вождь Йоррин, седьмой этого имени, служить верно и преданно, надёжно и добросовестно, тебе и твоим потомкам, и тем, кого ты нам укажешь, до самой смерти нашей! - Медленно, с длинными паузами, произнёс Дорант древнюю формулу присяги, а остальные, за исключением воина гаррани, не знавшего слов, повторили её вслед за ним.
  Асарау, впрочем, кивал и тоже говорил что-то - на своём языке. Дорант не вслушивался, но это и не имело значения: он точно знал, что воин гаррани и без формальной присяги будет верен ему, а значит, и новому императору.
  - Принимаю вашу присягу, доблестные воины, и клянусь вам, что буду ценить вашу верность, слушать ваши слова и защищать вас и ваших родственников, как своих!
  Парень сумел-таки удивить Доранта: он произнёс ту формулу принятия присяги, которая положена была не простым воинам, и даже не простым дворянам - а высшей знати Империи. По спине каваллиера побежал неприятный холодок: он почувствовал, что за это придётся заплатить - и дорого: жизнь уже не будет такой, как прежде.
  И он не ошибся.
  - Встаньте, каваллиеры! Встань, Дорант, комес Агуиры! Дарую вам всем привилегию обращаться к императору, не преклоняя колен, и говорить свободно!
  Дорант с трудом удержался от недовольной гримасы. Агуира была клочком земли размером с носовой платок у самых стен столицы Империи. Как комита она не значила ничего, дохода от неё получить не смог бы даже самый ушлый моррон[1]. Но комес Агуиры по традиции был одним из ближних императора, имел право постоянно жить во дворце, допускался на заседания всех советов, а главное - ему подчинялась личная охрана императора. Так что его только что назначили на одну из самых завидных должностей в Империи, причём на должность, требующую постоянного присутствия в столице, что никак в планы бывшего каваллиера не входило. Со всеми вытекающими последствиями в виде зависти придворных, ненависти дома Аттоу и обиды нынешнего комеса Агуиры, кстати сказать, четвероюродного дяди Доранта.
  Впрочем, учитывая обстоятельства - вопрос ещё, жив ли он, подумал Дорант.
  И как отнесется к этому светлейший дука Санъер из Фломской Ситы, весьма ревнивый к чужому влиянию на императора и терпящий нынешнего комеса Агуиры только потому, что тот очень стар, болен и уже ничего не хочет?
  Но Йорре ещё только начал, оказывается:
  - Каваллиер Харран из Кармонского Гронта! За верность и защиту императора жалую тебя всеми землями Кармонского Гронта и Альвиана в наследственную собственность! Владей ею и распоряжайся во славу Империи!
  Тут все, кто понимал, что происходит - то есть все, кроме альвов и Асарау - пришли в полное изумление, и более всего Харран. Земли Марки считались личной собственностью императора, которая передавалась в пожизненное или наследственное владение, или в аренду, но никак не в собственность. Кусок, только что отданный Харрану, был больше пяти из восьми королевств, когда-то вошедших в Империю. Харран, тем самым, по размеру владений как минимум сравнялся с маркомесами, которые по традиции считались первыми среди имперской знати - поскольку предки их были в своё время королями. Больше земель, кроме как у самого императора и троих из маркомесов, было только у дома Аттоу, но именно у дома в целом, а не у кого-то из его членов.
  Ещё одно удивительное обстоятельство заключалось в том, что молодой император назвал Харрана каваллиером. Каваллиерство, собственно, было не более чем почётным званием, которое давали за доблесть - и очень многим. Из преимуществ материальных оно предоставляло лишь право на небольшой пенсион, достаточный, чтобы скромно прожить одинокому холостяку в небольшом городе, если у него нет вредных привычек. Но заодно каваллиер освобождался от любых налогов на любую землю или недвижимость, которая находилась в его собственности - именно поэтому каваллиерство практически никогда не давали дворянам состоятельным, обладателям крупных имений, и их старшим, наследным сыновьям, какими бы ни были их заслуги. Так что Харран, помимо огромных земель, получил сейчас освобождение этих земель от налогов - которое, между прочим, передавалось по наследству. Совершенно беспрецедентная ситуация.
  Всё-таки покойный Сетруос хорошо воспитал молодого примеса. Тот очень быстро сориентировался и делал сейчас именно то, что нужно: привязывал людей к себе, выдавая им награды, которыми можно было воспользоваться, только если новый император выживет и доберется до трона.
  Другое дело, что награды эти были чрезмерны и создавали для награжденных - да и для империи - источник огромных неприятностей в будущем.
  Если бы это было хоть на волос уместно, Дорант сейчас же остановил бы юношу, пока тот не наделал дальнейших глупостей. Но вмешиваться и возражать было не с руки, а уж тем более отказываться от награды, хоть и неудобной, и нежеланной.
  - Каваллиер Калле! За верность и защиту императора жалую тебя и твоих потомков дворянством, званием каваллиера, а также землями в наследственную собственность, кои выделит тебе каваллиер Харран из Кармонского Гронта из своих земель, по вашему обоюдному согласию, в том размере, который сочтет достойным твоих заслуг, так, чтобы ты и твоя семья жили в достатке, соответствующем лицу, имеющему личные заслуги перед императором!
  Ну, хоть это было правильно. Харран, хотя бы из чувства чести, доброго воина не обидит, а Калле комиту не потребует - он человек скромный и неглупый, ему хватит и деревеньки в пару десятков дворов.
  И тут Йорре опять удивил Доранта:
  - Каваллиер Асарау, сын Кау, сына Вассеу! За верность и защиту императора жалую тебя, твоих потомков и всё племя гаррани дворянством, а также землями, кои занимает сейчас и сможет занять в ближайшие пятьдесят лет вне пределов земель, закрепленных за Империей, племя гаррани, в наследственную собственность! Жалую также тебя званием каваллиера, а также, помимо земель, кои получишь ты в своем племени, землями в Кармонском Гронте, кои выделит тебе каваллиер Харран...
  Дальнейшее не отличалось от того, что было даровано Калле. Дорант быстро перевёл сказанное, сопроводив комментариями, необходимыми, чтобы воин гаррани понял, что получил он и его племя. И только тогда сам экс-каваллиер, а ныне комес Агуиры, понял, что это значило лично для него: его любимая, его Саррия - стала с этого момента дворянкой, и более никаких препятствий их официальному браку не существовало!
  За это, пожалуй, можно и титул комеса Агуиры простить.
  Краем глаза он уловил какое-то движение, и не сразу сообразил, что это альвы. Им, видимо, надоело сидеть там, где они были, и они переместились поближе, причем мужчина откровенно пялился на то, что происходит, а женщину это явно не интересовало, она уткнулась взглядом в землю и, видимо, размышляла о чём-то своём.
  И Дорант подумал, что только альвы ничего не получили от нового императора.
  
  
  [1] Морроны - народность в Империи, живут торговлей и ростовщичеством. Славятся способностью извлечь прибыль из самой безнадёжной сделки. Вопреки множеству поговорок, вовсе не скупы: моррон способен потратить огромные деньги, если видит возможность получить еще большие.
  
  
  

Интерлюдия

  
  1
  
  Болтаясь в неудобных носилках, закрепленных меж двух лошадей, Йорре, чтобы отвлечься от боли в простреленной ноге, старался тщательно обдумать то положение, в котором он очутился.
  Стычка со Странноприимцами показала ему, чего стоила притворная учтивость Аттоу и чем должна была кончиться его поездка.
  Болезненная рана заставила собраться, чтобы не опозорить себя перед спутниками - юноша видел уже, как переносят ранения подобные им.
  Это были люди, на которых можно было опереться - и это были люди, перед которыми нельзя было показать слабость.
  Хорошо, что он сообразил сразу же наделить их землёй и титулами. Это пока единственное, что он может раздавать. (Выросшему во дворце, ему и в голову не приходило, что не для всех важнее всего в жизни богатство и знатность, и что могут быть другие способы обеспечивать верность сторонников.)
  Йорре вздохнул: где взять ещё таких же?
  Среди очень и очень многого, чему Йорре научил Сетруос, было одно самое главное: всё время продолжать учиться. Искать, поглощать и запоминать новые сведения; просить, чтобы объяснили непонятное; не оставлять ничего не понятым. А потом при любом удобном случае использовать полученные знания.
  Когда-то, когда Йорре было еще лет девять или десять, и был он немного толстоватым (во дворце многое было для младшего примеса плохо, но вот поесть давали без ограничений), сильно неуклюжим и довольно ленивым, Сетруос, тогда ещё только назначенный примесу наставником, произнёс нечто, и это врезалось мальчику в память навсегда:
  - У любого человека могут отнять всё, что он имеет. Даже у Императора - если вдруг Империя потерпит сокрушительное поражение. Могут отнять жизнь, тогда уже ничего не сделаешь. Но если человек жив, есть только одно, чего у него невозможно отнять: то, что он знает и умеет. Того, что ты накопил из вещей, земель и денег, тебя могут лишить; то, что ты накопил в своей голове, у тебя не сможет забрать никто.
  Сетруос всегда умел разговаривать с Йорре так, как будто Йорре был взрослым, умным, понимающим человеком. Сейчас-то он прекрасно понимал, каким маленьким дурачком бывал в детстве (хотя ещё не начал понимать, что и в нынешнем своём возрасте и состоянии часто бывает далёким от взрослости дурачком). И Йорре очень, очень старался научиться всему, чему могли бы научить его окружающие.
  Он всё время думал, что так же, как ему повезло когда-то с Сетруосом (благодаря отцу, который хорошо умел выбирать людей), сейчас ему очень повезло с Дорантом, Харраном, да даже Красным Зарьялом с его дикарями-полубандитами. С калекой Ассарау, знающим неправдоподобно много для своего возраста. Со странными полузверями-альвами, не умеющими говорить по-человечески, но во многом так похожими на людей. Никто из них не относился к нему как к бесполезному мальчишке, которого нужно обвести вокруг пальца, чтобы добиться какой-то своей выгоды. Среди прочих, кого знал Йорре - таких было большинство (если не все), но вот эти вот случайно собравшиеся вокруг люди и нелюди, выручившие примеса из альвийского плена, не только не добивались от него каких-либо преференций, но, к удивлению Йорре, привыкшего к совсем другому во дворце, вовсе не прыгали от счастья, что на них свалилось столько всего хорошего. Они, похоже, вообще не придали этому значения.
  Йорре чувствовал, что они относятся к нему не как к безличному источнику благ, а как к своему: к члену команды, клана, группы, где, случись что с одним из них, все встанут на его защиту, даже если это будет для них невыгодно.
  Это не только чувствовалось, это так и было. Уже в двух очень острых и совершенно не простых ситуациях Йорре получил реальную, сильную, важную поддержку - даже не обращаясь за нею лично.
  Но эти люди и нелюди не только стояли сейчас на стороне свежеиспечённого Императора, они ещё и обладали знаниями, умениями, пониманием многого, что было для молодого парня новым и неизвестным - и главное, того, что было связано с обстановкой в Марке и в Империи. И он спешил получить от них то, что они могли ему дать.
  
  
  2
  Дворец вице-короля в Акебаре внешне довольно скромен, он двухэтажный, выстроен из белого камня, имеет на фасаде семь колонн, подпирающих просторный балкон с резными перилами, и по занимаемой площади, пожалуй, поменьше доброй половины особняков местной знати. Построили его при втором вице-короле, тому назад уже шесть десятков лет, и с тех пор меняли только внутреннюю отделку да обстановку. Ничего удивительного: основная деятельность вице-короля проходит в акебарском Доме приёмов, который за время существования Марки уже третий, да и этот успели пару раз перестроить - чиновников всё больше, и нужно место, чтобы их размещать.
  Тем не менее, нынешний вице-король, дука Ансаль Годрэ из Мезалии Аттоуской, предпочитает личными делами заниматься всё-таки в своём дворце, где всё сделано по его - и его жены - вкусу, где уютно и куда пускают далеко не всегда и не всех.
  Дворец вице-короля - его собственное, личное пространство. Он здесь отдыхает от забот и тяжёлой, кропотливой работы по управлению Маркой.
  Второй этаж отведен под жилые покои. Он весь прошит анфиладой проходных комнат, соединённых резными позолоченными дверями; каждая комната отделана в своём стиле и в своём цвете. Одна из них - белая малая гостиная, где стоит небольшой стол маркетри (всего на шесть человек) с тяжелыми стульями, обитыми белым шёлком в мелкий пёстрый цветочек, а штоф на стенах, над полированными панелями из светло-кремового узорчатого капа абетулы[1], чисто белый и покрыт геометрическими узорами из тонких чёрных линий, незаметными уже шагов с пяти.
  Сейчас белая малая гостиная освещена пополуденным акебарским солнцем, беспощадную яркость которого приглушает прикрывающая окно сверху маркиза из тщательно выбеленного полотна. Стол со стульями сдвинут к дальней от окна стене, а сразу под окном стоит громоздкое кресло, в котором удобно устроился хозяин дворца. Перед ним громадный мольберт, на котором укреплён обширный, высотой больше половины роста, холст на подрамнике. За холстом же, с палитрою и сразу пятью кистями в левой руке, находится чернявый малый лет тридцати, с подвижным лицом, украшенным совершенно кошачьими усиками из редких волосиков, растущих над углами рта: это Роке Даллод по прозвищу Животворный, довольно знаменитый, несмотря на молодость, художник-портретист, непревзойдённый мастер света и тени, выписанный вице-королём аж из Виньера, общепризнанной культурной столицы мира.
  Портретист одет в длинную, изгвазданную красками, тёмно-коричневую робу, под которой не видно его обычного светского платья.
  Вице-король сидит в удобной, но статичной позе вот уже полтора часа. Ему скучно и жарко, потому что кресло - прямо на солнечном пятне, хоть и смягчённом прозрачной тенью от маркизы. Он, как и в предыдущие сеансы, пытался поговорить с художником, но тот неважно знает имперский язык, а вице-король - язык Синтары. К тому же художника сковывает этикет, и поэтому общение их поневоле скудно и формально.
  Но положение обязывает, и портрет вице-короля кисти лучшего художника мира (из тех, кого можно было уговорить проплыть полсвета в Марку) будет украшать Дом приёмов в Акебаре.
  В гостиной тихо, только шелестят занавеси, да слышно тяжеловатое в силу возраста и комплекции дыхание почти пятидесятилетнего вице-короля и свистящий шорох робы художника, когда он двигается.
  В это время года в середине дня Акебар и окрестности накрывает такая тяжёлая влажная духота, что днём многие стараются лечь спать где-нибудь в дальнем углу дома, у толстенной каменной стены, выходящей на теневую сторону, да чтобы ещё сквознячком овеивало.
  Вице-король тоже бы прилёг (и он через вдох не может сдержать зевоты), но это время дня - единственное, которое он может не посвящать работе (ну, не считая позднего вечера, когда превыше всего - семья, но кто же пишет портреты в темноте?).
  По случаю жары все двери в анфиладе открыты, и лёгкий сквозняк приносит видимость облегчения. Благодаря этому же слышно, когда кто-то ходит в других комнатах - правда, редко: слуги стараются то ли не мешать хозяину, то ли поменьше быть у него на глазах; дежурная охрана где-то на первом этаже, и только горничная иногда осторожно заглядывает в одну из дверей: нет ли каких пожеланий?
  Но вдруг из дальнего конца анфилады тихонько доносится ритмичный скрип лестницы, потом уверенные шаги сапог со шпорами по навощённому паркету - и в комнату, обмахиваясь шляпой, заходит рослый и худой мужчина с аккуратно подстриженной растительностью вокруг рта, длинными, до плеч, каштановыми волосами, весь в чёрном, за исключением снежно-белых воротника и манжет, выпущенных из-под камзола, да ослепительно надраенной золотой цепи толщиной в палец, на которой висит, болтаясь на груди, маленький, но тяжёлый знак Общества Мышеловов[2] в виде золотой дохлой мыши с бриллиантовыми глазами.
  
  
  
  [1] Так в Империи называют то, что у нас зовётся 'карельская берёза'.
  [2] Знак Общества Мышеловов - по нашим понятиям орден, что-то вроде Андрея Первозванного или Золотого Руна. По обычаям тех времен, это на самом деле признак принадлежности к организации, как сейчас сказали бы, 'с клубным членством', куда принимают с согласия имеющихся участников. Общество Мышеловов организовал прадед нынешнего Императора (отца Йорри), на какой-то пирушке, где были только свои, поспорив, чей кот больше наловит мышей. Через неделю подвели итоги, и Император объявил, что все, у кого коты наловили более десятка мышек, объединяются отныне в Общество Мышеловов. На самом деле он таким образом кого-то приблизил, а кого-то удалил, что и было его целью. Написали статут, который с тех пор мало менялся. По статуту, членом Общества Мышеловов может быть лицо не ниже дуки, принятое на основании консенсуса всеми действующими членами Общества и ежегодно вносящее на его нужды не менее пятидесяти тысяч двойных имперских эльресиев золотом. Членство в Обществе пожизненное, не передаётся по наследству, на место выбывшего должен быть не более чем за три дня избран новый член (что предполагает наличие постоянной очереди желающих). Выбыть член Общества может либо по случаю смерти, либо с согласия всех действующих членов за поступок, порочащий честь, либо при нарушении двух основных правил Общества, касающихся денежного взноса и мышей (см. далее).
  Всего членов общества может быть не более двадцати.
  Да, и член общества обязан иметь не менее одного кота-мышелова и представлять распорядителю Общества не менее десяти мышей еженедельно, с признаками поимки и умерщвления котом. За этим следят очень внимательно.
  
  
  3
  - Приветствую тебя, дорогой мой кузен, - заявил этот человек, которого звали дука Местрос Фаба из Мезалии Аттоуской, комес Ретавии, Малкиона и Астрильда, один из самых богатых и влиятельных магнатов Империи - и третий, наверное, вельможа по значению в доме Аттоу.
  Никаких имперских должностей он не занимал, но ослушаться его приказа могли, пожалуй, только Император, глава дома Аттоу, вице-король Марки и маркомесы. Остальным встало бы себе дороже.
  Дука Местрос контролировал войско из пятнадцати компанид, каждая от одной до полутора тысяч человек, с кавалерией, артиллерией и прочим снаряжением. Не всякая страна могла таким похвастаться. А когда родня интересовалась, сколько у него кораблей - он небрежно ответствовал: 'Да не помню я... где-то два, три десятка... их всё время строят и топят, строят и топят - разве посчитаешь...'.
  В Марку он приплыл на одном из тех самых своих кораблей, примерно на неделю позже, чем привезли примеса Йорре. Привёз из столицы важные новости про состояние здоровья Императора и планы дома Аттоу. И с тех пор каждый день заявлялся к кузену поболтать - вроде бы, о пустяках, но на самом деле о вещах серьёзных и важных, которые умудрялся сообщать вскользь, легкомысленным тоном.
  Вице-король его побаивался. Дом Аттоу большой. Очень большой. Ветвей он насчитывает более десятка - и кузены, хотя происходили из одной дукаты, были из разных веток: дука Местрос по мужской линии, а дука Ансаль по женской, из Аттоу была его матушка.
  Оба, тем не менее, были не старшими сыновьями, и дукату не наследовали.
  Художник, между тем, перекосил свою подвижную физиономию и, пытаясь быть почтительным, попросил вице-короля, растягивая конечные гласные и делая ударения в странных местах:
  - Вашаа свиетлоость, любезничаайте, возвратитее себиаа в положеннооее положенииее, пожалуйстааа.
  Вице-король пожал плечами, стараясь не заржать, и вновь принял величественную позу. Дука Местрос улыбнулся:
  - Терпи, кузен, величие всегда требует терпения. Зато потом!
  - Тебе бы всё шутить, - проговорил вице-король, стараясь поменьше шевелить губами, - а я тут уже больше месяца так мучаюсь.
  Кузен его без церемоний зашёл за спину портретиста и, окинув взглядом мольберт, заявил:
  - Ну, я думаю, уже немного осталось. Правда ведь, друг мой? - Обратился он к художнику любезнейшим тоном, от которого тот, тем не менее, уронил палитру:
  - Да, да, разумнеейсяа, естщоо, можеет, недиеелия.
  - Ну вот и ладно. А что, кузен, слышал ли ты последние новости про нашего мальчика?
  - Вроде бы, он исчез вместе с Бранку и остальными где-то возле Альвиана.
  - Да, и я уже опасался, - дука Местрос выговорил это слово таким тоном, будто хотел сказать 'надеялся', - что случилось стра-а-ашное! - Он принял театральную позу, как в старинной трагедии.
  Да уж, - подумал вице-король, - опасался ты. Не ты ли всё и подготовил, чтобы убрать последнего наследника, когда стало ясно, что Император не заживётся?
  - Так что там с примесом?
  - Да ты и вправду не знаешь. Гони ты своих чиновников, они зажрались и ничего не делают. - Кузен помолчал, подошел к столу и налил себе сока со льдом из стоящего там кувшина. Неторопливо выпил, мелкими глотками, делая паузы, паршивец, чтобы помотать душу вице-королю.
  - Ну так вот, дорогой мой кузен. Ты не поверишь, но этого мелкого надоеду действительно захватили альвы. И они действительно перебили всех, кто с ним был. И я уж было думал, что и его... Но - раз, два - и мальчишку у альвов отбили!
  - Отбили у альвов? Да ты шутишь? Как это возможно?
  - Как именно отбили, не знаю. Мне прислали птицами донесение из Кармона, сам понимаешь, в птичьей депеше много не расскажешь. Всё, что я знаю: во-первых, был бой, и были потери. В Кармон вернулись раненые, которых отправили короткой дорогой. Во-вторых, мальчишку везут куда-то к морю, по Старокармонской дороге. В-третьих, его сопровождает столичный каваллиер, именем Дорант из Регны, он же и организовал его спасение.
  - Дорант? Дорант из Регны, как же. Я же его и сделал каваллиером после одной битвы. Потом его ранило, и он ушел из войска. Как помнится, зарабатывает поручениями, решает для нанимателей всякие дела.
  - Какие дела?
  - Да самые разные: и в судах поручительствует, если нужно слово дворянина, и с кредиторами договаривается, и в земельных спорах участвует. Да и я его нанимал, когда дайберы[1] нашли главный храм гаррани и ограбили его. Гаррани тогда прислали своих вождей и потребовали справедливости. Если не удалось бы вернуть украденное, случилась бы война. Большая война, гаррани много и они сражаться умеют. Мне сказали, что Дорант в каком-то свойстве с гаррани, я и приказал его нанять.
  - И как?
  - Он переговорил с ними, потом они все уехали. А через месяц он вернулся с двумя вождями, которые пришли в Дом приёмов и принесли мне дары с благодарностью за возвращение их святынь.
  - Способный, - сказал дука Местрос с явной угрозой. - А лет ему сколько?
  - Да не знаю, сейчас, должно быть, лет сорок-сорок пять.
  - Так он постоянно здесь живёт, в Акебаре?
  - Никогда не задумывался. У меня на приёмах бывает, когда по этикету каваллиеру положено. Ко мне с просьбами никогда не обращался.
  - Ну ладно, - заключил кузен после задумчивой паузы. - Выясню я, что это за Дорант. Спасибо, дорогой кузен, за прекрасно проведенное время!
  И он вдруг развернулся и, не откланявшись, стремительно вышел из комнаты.
  Вице-король снова пожал плечами. В дела кузена он вникать не хотел.
  Впрочем, сеанс ему окончательно наскучил.
  - Я прошу прощения, ньор, но меня зовут дела. Давайте сделаем перерыв до... скажем, послезавтра, в это же время.
  Портретист склонился в глубоком поклоне:
  - Каак угодноо вашеей свиетельноостии...
  Вице-король, потягиваясь и разминая на ходу затёкшие бока, тоже покинул комнату.
  Портретист же, укладывая кисти и палитру в специальный ящичек и осторожно стягивая через голову запачканную робу, думал о том, что опять не зря провёл время, и полученные сведения надо как можно скорее передать в гальвийское посольство.
  
  
  
  [1] Дайберы - авантюристы, которые живут тем, что грабят дикарей. Имперцы смотрят на это сквозь пальцы, потому что - кого эти дикари интересуют? Но бывают и сложные случаи, когда власти приходится вмешиваться.
  
  
  

Глава 2. Уаиллар

  
  1
  Чем дольше они жили в аиллоу многокожих, тем больше поражались тому, насколько у тех всё не так. Взять хотя бы уолле, сказавшегося великим вождём: Уаиллар не мог уместить в голове, как может быть великим вождём малолеток, не имеющий перед своим ааи хотя бы двух копий, усаженных ушами? Он осторожно расспросил тех, кто мог его понять. Ему объяснили, что уолле - сын только что умершего прежнего великого вождя. Непонятно, как можно делать великим вождём сына предыдущего, если у него самого нет никаких заслуг?
  У многокожих оказалось еще множество странностей. Например, не все их самцы были воинами. Далеко не все, а лишь незначительное, по отношению к общему числу, меньшинство. Остальные выполняли за воинов домашние и другие дела, портили землю, перекапывая её и выращивая изуродованные растения, не существующие в Природе, имели дело со всяческой мертвечиной - изменяли всяческим образом камни, мёртвые растения и животных, их части... Были ещё круглоухие, которые занимались вовсе непонятными и абсурдными делами, например, приходя каждый день в одно и то же место на той поляне, где сначала держали Аолли, они обменивали плоды и разные предметы на какие-то мелкие кружочки из обработанного огнём камня двух видов. Куда они потом девали эти кружочки, какое было им применение и какую пользу можно было из них извлечь, Уаиллар с Аолли не могли придумать.
  К ним самим, кстати говоря, относились неправдоподобно доброжелательно. Никакого вреда им не причиняли, свободу не ограничивали - только лишь через увечного воина предупредили, чтобы альвы не ходили по поселению одни и, тем более, не выходили за его пределы без сопровождения. Но это было как раз понятно: много раз по реакции незнакомых круглоухих Уаиллар понимал, что они панически его боятся и ненавидят. Это вызывало в нём чувство гордости за народ аиллуо.
  Всё же было удивительно, что их, представителей даже не чужого клана, а вражеского народа, свободно пускают везде (пусть и в присутствии кого-то из знакомых), не держат в оллаау, не ставят к столбу пыток и вообще не унижают. Да, сначала на улицах на них пялились - со страхом, любопытством или удивлением, - а дети показывали пальцами и бежали следом, что-то выкрикивая. Но уже через несколько дней, видимо, к ним привыкли и практически перестали обращать внимание.
  Досаждали только детёныши. Аолли видела их впервые, и сначала даже умилялась, несмотря на то, что они вели себя как дикие звери: прыгали вокруг, корчили рожи, визжали, даже кидались каким-то мусором. Дети аиллуэ ведут себя более сдержанно, и даже когда дразнят пленников в оллаау - делают это с достоинством. Для Уаиллара такое поведение детёнышей круглоухих было тоже непривычным: все детёныши, которых он видел до тех пор, прятались и дрожали от страха. Убивать их было легко, как будто срываешь плод с ветки. Никому из воинов не пришло бы в голову брать их уши - впрочем, как и уши самок; они не стоили того, чтобы за ними наклониться. Уаиллар припомнил, как высмеивали молодого Лаллоэру, который в своём первом походе чести к круглоухим отрезал уши у убитой им самки. Ему потом долго не разрешали накалывать уши на копьё перед своим ааи, пока он не убил два десятка круглоухих мужей.
  Потом он глупо погиб на глазах Уаиллара. Не большого ума был аиллуо.
  Жили альвы в том ааи, куда Аолли забрали когда-то с площади. Клетка, где её держали, по-прежнему стояла внутри двора, но альвам сразу дали понять, что загонять их туда снова не собираются. Уаиллар с удовольствием, впрочем, расположился бы на этом самом дворе, где была трава, росло несколько кустов разных пород и журчал чистый ключ, заключенный в поднятый над землей и испорченный круглоухими камень. Вода непонятным образом уходила в дыру в том же камне, не вытекая из него и не орошая землю; из-за этого один из круглоухих несколько раз в день поливал двор из невероятно уродливого сосуда с длинным носом.
  У двора было два недостатка: там не росло ничего из растений, которые можно уговорить сплести ааи, и на нём почти всё время кто-то толокся. Так что альвов в конце концов убедили занять одно из помещений внутри дома, где неожиданно оказалось прохладно и довольно комфортно. Можно было подумать, что находишься в одной из пещер, каких много в Глиняных холмах, что на север от родного аиллоу Уаиллара и Аолли. Альвы охотно пользовались этими пещерами как убежищем, особенно если их заставал поблизости сильный дождь: в той местности из-за крутых песчано-глиняных склонов в ливень небезопасно, по ущельям и лощинам довольно часто проходят грязевые потоки, да и оползни бывают.
  Уаиллар, движимый любопытством, позже заставил себя подняться на верхний ярус дома. Ничего интересного он там не нашёл: всё те же 'пещеры', заставленные разными непонятными предметами из мёртвой земли и частей мёртвых растений. Он только заметил, что там было очень чисто и приятно пахло засохшими ароматными травами, в отличие от 'пещер' внизу, где постоянно мельтешили круглоухие: и воины, и не-воины. Там же они ели и отдыхали.
  В своей 'пещере' альвы сначала спали на земле, зачем-то покрытой мёртвым деревом, нарезанным плоскими полосами. Потом тот многокожий, который договаривался с Уаилларом об обмене Аолли на молодого круглоухого, велел принести им широкие ленты, сплетенные из мёртвых, чем-то обработанных, растительных волокон; эти ленты постелили на покрывающие землю деревяшки. На них лежать было удобнее, хотя и не так, как в родном ааи, где послушные стебли травы луа позволяют женщинам уговорить их сплестись в упругую и мягкую частую сетку.
  На следующий день двое круглоухих, постучав по дереву, обрамлявшему вход - поразительно, но у них тоже был этот обычай! - принесли две угловатые деревянные рамы на невысоких - Уаиллару по колено - ножках. Рамы были заплетены чем-то вроде лианы, только скрученной из множества растительных волокон. Заплетены в мелкую сетку! Уаиллар глазам своим не поверил: круглоухие, не умея уговаривать растения, убивали их, чтобы сделать то же самое, что можно было получить уговорами!
  
  2
  Бесила скука. Привычных занятий не было ни для Аолли, ни для Уаиллара, не было и никого, с кем можно было бы поговорить, как дома. Вначале они выходили в город - когда было кому их сопровождать, старательно изучая новую для себя среду и пытаясь к ней привыкнуть, но сколько там было того города! Аолли сдалась первая и стала отказываться от прогулок, ограничиваясь двором. На следующий день после того надоело ходить по одним и тем же улицам и видеть одни и те же чужие лица и Уаиллару, так что он тоже засел дома.
  Но у него были всё-таки развлечения. Во-первых, тот самый многокожий, которого Уаиллар прозвал про себя Аллээу - 'Старый', хотя тот был в полной силе, и вовсе еще не стар. Еще по дороге сюда он постоянно, настойчиво (если не сказать назойливо) и старательно учил язык альвов. И у него получалось, хотя говорил он грубым голосом и часто делал ошибки, особенно в интонациях. Уаиллар тоже учил язык круглоухих. Вернее сказать, у круглоухих был не язык, а языки: их оказалось неожиданно много, и разница между некоторыми была не меньше, чем между любым из них и языком альвов. Впрочем, вокруг говорили в основном на одном: это, как понял воин аиллуэ, был язык многокожих. Его понимали и прочие круглоухие, между собой говорившие на других языках.
  Уаиллар решил изучить именно его. Но вскоре оказалось, что, хотя он быстро запоминает слова и схватывает их значения - он не может их произносить. Его глотка оказалась непригодна для того, чтобы воспроизводить едва ли не половину звуков!
  Тем не менее, через некоторое время Уаиллар со Старым начали друг друга понимать и могли уже обсуждать довольно сложные темы, на ходу добирая знание слов, которых им не хватало. И тогда они стали лихорадочно изучать жизнь друг друга: обоих интересовало, как устроено общество, как оно управляется, как сражаются воины, как ведут хозяйство женщины, откуда берется еда, как вести себя на улице, с соседями, с незнакомцами, с теми, кто имеет право управлять, с теми, кто старше возрастом, с детьми - и так далее.
  Уаиллар учился, чтобы знать, как вести себя в обществе многокожих. Зачем учёба была Старому, он не очень понимал, но обменивался знаниями, стараясь только не выдавать многокожему то, что могло бы навредить народу аиллуо.
  В их общении почти всё время участвовал увечный воин: сначала помогал Старому понимать Уаиллара, потом, когда Старый обогнал его в знании языка - включался в разговор на равных, задавая вопросы и дополняя ответы. Уаиллар начал уважать его еще в дороге: оказалось, что увечный, единственный из круглоухих, умеет разговаривать с Живым. Он помогал раненому юноше, хотя делал это довольно грубо, по сравнению с умелыми из женщин аиллуэ. Но уж точно не хуже, чем мог бы делать сам Уаиллар, которому доступны были лишь простые уговоры, нужные для срочной помощи себе или другому воину при ранениях. Калека знал уговоры более сложные, и мог вложить в них больше силы, чем когда-либо удавалось Уаиллару. Это требовало врожденных способностей и больших усилий, чтобы их развить. У аиллуэ таких способных специально обучали, причем почему-то оказывалось, что среди них подавляющее большинство - женщины. Уаиллар с завистью подумал, что увечный круглоухий, попади он к хорошей учительнице, быстро занял бы среди них высокое место, столько было в нем силы.
  Странно, что при этом он вовсе не умел разговаривать с растениями и животными. Может, просто не пробовал?
  В дороге к изучению языка аиллуэ неожиданно присоединился уолле-вождь. У него быстро стало получаться, почти так же, как у Старого. Уаиллару было неприятно говорить с ним: уолле вёл себя именно что как вождь, а не как обычный воин, что было нехорошо и неправильно. В аиллоу такому уолле быстро объяснили бы, кто он и где его место. Но приходилось постоянно напоминать себе, что они с Аолли у чужих, что они с Аолли от чужих зависят, и что жизнь никогда уже не будет такой, как прежде. А значит, надо сдерживать себя, надо сливаться с окружающим миром, как ящерица ларраи с корой дерева, на котором сидит, и по той же причине, по которой делает это ящерица: чтобы выжить.
  
  3
  И было еще одно, что делало хотя бы часть жизни Уаиллара среди круглоухих осмысленной: воинское искусство. Еще в дороге к аиллоу многокожих воин оценил, что Старый со своим другом и с еще одним воином (единственным, кстати, чьё имя Уаиллар мог произнести: 'Аллэ, почти как копьё) каждое утро занимались упражнениями с оружием и без него.
  Вначале воин просто смотрел на них, стараясь понять, в чём их воинская сила, а в чём слабость. Двигались они медленнее, чем аиллуо, и их оружие было менее совершенно: в отличие от копья аллэ, длинные ножи из прошедшего огонь камня были короткими, тяжёлыми и не могли использоваться как метательное оружие. Но зато многокожие знали множество движений и связок, которые Уаиллара не в шутку заинтересовали.
  Однажды утром он взял копьё и попытался повторить одну из них. Старый, заметив это, жестом подозвал его и на ломаном языке предложил потренироваться вместе.
  Уаиллар подумал - и согласился.
  Это было лучшее, что он сделал за всё время, что они были у многокожих. Оказалось неожиданно интересно и поучительно. Уаиллар практически мгновенно понял, что поодиночке ни один из этих воинов ему не соперник. Со своим опытом, а главное, со своей скоростью, он был для них неуязвим - до тех пор, пока не принял на копье удар длинного ножа молодого воина. Длинные ножи назывались 'меч' - слово, которое Уаиллар запомнил, хоть и не в состоянии был произнести.
  Лезвие меча врезалось в древко аллэ почти до его середины и завязло. Перерубить древко оно не смогло - но Уаиллару пришлось копье бросить, так как он не мог его освободить. Тут сработало то, что многокожие были крупнее, тяжелее и - как ни обидно было признать - сильнее, чем любой из аиллуо. Начни молодой воин давить своим мечом - Уаиллар не смог бы вывернуть копье так, чтобы ударить.
  Схватка была проиграна, что было неприятно. Еще неприятнее было то, что копье, надрубленное почти до середины, стало ненадежным.
  А самое главное - Уаиллар понял, что против жжёного камня многокожих их оружие слабовато.
  Потом они много раз разыгрывали тренировочные схватки, но Уаиллар уже не позволял себе блокировать удары: он только сбивал их шлепками копья сбоку, уводя от своего тела. Или просто уворачивался.
  Тем не менее, он выигрывал практически все схватки один на один. Ни у кого из многокожих не было ни скорости, ни гибкости, ни ловкости аиллуо. Ни его боевого опыта.
  Но как-то утром, - это было накануне их прибытия в аиллоу многокожих, где была в плену Аолли - когда Уаиллар в очередной раз обозначил, что убил всех троих многокожих (а они уже сражались трое против одного, и он всё время побеждал), Старый вдруг сказал что-то своим товарищам, и они как-то сдвинулись, сгрудились вместе, и стали двигаться, как один воин. И тут Уаиллар понял, что у него нет ни малейшей возможности добраться до любого из них: стоило ему обозначить нападение на одного, как двое других обозначали, что он получил смертельный удар. Он пробовал много раз по-всякому - бесполезно. Кончилось тем, что Старый зацепил его копье своим мечом - и копьё переломилось там, где было надрублено.
  Старый объяснил:
  - Мы называем это 'строй'. Когда мы в строю, мы действуем, как один воин. И тогда не хватит и десяти ваших на одного нашего.
  Уаиллар был расстроен потерей копья. Без привычного оружия он чувствовал себя голым. Новое взять было негде: подходящая роща уаралы, которую можно уговорить дать воину копьё, не на каждом шагу встречается.
  Старый, чуткий, как горный волк, предложил одно из странных копий, которые они захватили у убитых многокожих, напавших на них на дороге. Это копье многокожие называли как-то вроде 'аллауарра'[1], у него был тонкий и узкий наконечник, под которым находилось несимметричное лезвие, с одной стороны широкое, приспособленное для рубящих ударов, а с другой - острое, непонятно для чего. Уаиллар попробовал поработать аллауаррой - и был жестоко разочарован. Во-первых, она оказалась очень тяжелой по сравнению с привычным аллэ. Это делало движения неуклюжими и медленными; невозможно было, например, совершить обратный мах так быстро, как умели воины аиллуо. Во-вторых, из-за несимметричного лезвия, с аллауаррой невозможно было выполнять обычные для копья приемы. Чтобы с ней освоиться, пришлось бы потратить уйму времени - переучиваться всегда тяжело, а для воина опытного, у которого навыки стали его природой, тем более.
  Только потом он осознал, что взял и держал в руках мёртвое дерево, увенчанное еще более мёртвым обожжённым камнем - то есть нарушил один из запретов, уарро. И с ним ничего, совсем ничего не случилось.
  Потом они прибыли в аиллоу многокожих - и само это прибытие было странным и непонятным, но альвийский воин уже понял, что таким странным и непонятным будет всё, что связано с этими существами.
  Их встретила толпа, накрыв смешанной вонью немытых тел, гнили и мертвечины - мёртвых растений, мёртвой земли, мёртвого, искажённого огнём камня, плоти мёртвых животных, забив уши грубым рёвом, лязганьем и стуком, оглушив грохотом громотруб. Прямо на большой площади Старый зачем-то застрелил нескольких многокожих, которые перед этим громко выкрикивали что-то, что Уаиллар не понял.
  Уаиллар шёл между лошадьми, поддерживая Аолли, которая наколола ступню о какой-то острый обломок, и чувствовал только усталость, раздражение и разочарование.
  Потом они добрались до знакомого ааи, где он давеча нашёл заточённую в клетку жену, и после некоторой неразберихи, занявшей почти два дня, наконец устроились в той самой тёмной искусственной пещере.
  Дальше пошли однообразные дни, не наполненные ничем, кроме прогулок, тихого отдыха рядом с женой и общения с калекой-воином. Принявшим их многокожим было не до них - они приходили и уходили, всё время вели какие-то сложные разговоры друг с другом, а Старый с молодым другом даже не занимались воинскими искусствами, хотя остальные, кроме уолле-вождя, делали это каждый день, из-за чего во дворе перед фонтаном то и дело лязгало, стучало и пыхтело.
  День на третий альвы попросились пройтись по городу - и гуляли потом еще, пока не наскучило.
  
  
  
  [1] Ну не может альв выговорить 'алебарда'.
  
  
  4
  То ли на седьмой, то ли на восьмой день многокожие поуспокоились, напряжение из их разговоров почти ушло. Вожди их снова стали упражняться по утрам. Уаиллар хотел бы к ним присоединиться - это было хоть какое занятие, отвлекающее от невыносимого безделья, но у него не было оружия. Он всё равно устраивался у стены, наблюдая за тем, как двигаются многокожие, за их ухватками и приёмами, оценивая сильные и слабые стороны каждого, изучая особенности работы с оружием.
  Старый как-то понял - или почувствовал - томление Уаиллара (близкое, честно говоря, к отчаянию) и, подумав, велел принести ему 'меч', очень похожий на тот, что носил и использовал сам. Воин аиллуо с сомнением взял его, попробовал хват, повторяя то, что видел у многокожих - и с удивлением понял, что это оружие ему может подойти: оно было, конечно, короче аллэ, по-другому сбалансировано, но по весу показалось приемлемым (тяжелее аллэ, но гораздо легче, чем аллауарра), а главное, поскольку тяжесть его концентрировалась вблизи рукояти, было достаточно манёвренным.
  Он попробовал поработать мечом против Старого - без особого успеха, как и ожидал. Стало понятно, что рукоятка плохо подходит для его руки. Старый заметил это, взял Уаиллара за руку (тот вздрогнул, будто рука попала в огонь, но не стал сопротивляться), покрутил кисть, приложил к рукоятке в нескольких положениях, кивнул и забрал меч. На ломаном альвийском дал понять, что рукоятку надо переделать, а меч он вернет.
  На следующий день Уаиллар уже держал меч с рукоятью, которая была тоньше, чем до того, длиннее и немного другой формы. Старый взял Уаиллара за вторую руку и приложил к рукояти ниже кисти ведущей руки. Двуручный хват оказался удобным; многокожим рукоятка была бы коротковата для такого хвата, а более узкие кисти альва располагались на ней с комфортом.
  Старый принес еще сделанное из мёртвого дерева подобие меча, тоже с удлиненной рукоятью, под свои руки, и продемонстрировал Уаиллару стойки, связки и движения с двуручным и одноручным хватом. Воин аиллуо попробовал повторить - они были понятны и удобны, но было ясно, что придется учиться заново.
  Что оказалось для Уаиллара неожиданным, Старый пообещал и дальше показывать ему приёмы и связки для работы мечом.
  И сдержал обещание. Они упражнялись каждое утро, и Уаиллар, со своим опытом и умениями, быстро усваивал не такую уж хитрую науку работы с мечом. Уже через несколько дней ему удавалось достать 'Аллэ, а иногда и Старого. Младшего он пока достать не мог. Тот был быстрее других многокожих.
  Все эти упражнения давали Уаиллару много пищи для ума, а не только пользу для мышц. И эта пища оказалась довольно горькой.
  Как-то, придя после занятий в свою комнату к Аолли, он задумчиво сказал ей:
  - Ты знаешь, ведь это счастье - что многокожим пока ничего не нужно в Лесу.
  Она удивилась:
  - О чём ты?
  - Если им будет нужен Лес, или если они захотят, чтобы аиллуо перестали ходить в походы чести на их сторону озера, то они уничтожат всех аиллуэ меньше чем за один сезон.
  Аолли не поверила:
  - Аиллуо лучшие воины! Ты же всё время побеждаешь!
  - Один на один - побеждаю. Не всё время, я еще не привык к их оружию, это не моё аллэ. Мы вообще всегда сражаемся один на один, и в этом мы лучшие. Но многокожие умеют сражаться вместе, как они говорят, 'строем'. Когда их всего трое или четверо - я не могу добраться ни до кого. Если их будет две руки - пять рук аиллуо не смогут их победить. Если пять рук - ни один клан не преодолеет их строя. Одна возможность - издалека бросать копья или ножи. Но если аиллуо бросил копьё, он остаётся без оружия. И копьё не пробьёт скорлупу из жжёного камня, которую они надевают на грудь. А ножом не пробить даже ту одежду из мёртвой кожи, которую они носят каждый день. И ты забываешь, что когда мы упражняемся, они не пользуются своими громотрубами. А я хорошо помню, что было с нашими воинами на той поляне. Мало кто из них успел даже приблизиться.
  - Но они ведь убили и ранили многих!
  - Наши преимущества - скрытность, внезапность и скорость. Только за счет этого мы пока побеждали. Да ещё потому, что воевали в основном против круглоухих, которые никогда толком не умели сражаться. Но на той поляне наших было намного больше. И они полегли все, а у многокожих - малая часть. Потому что там были не просто многокожие, а обученные воины.
  Он не сказал Аолли, пожалуй, главного, что его беспокоило: многокожих было намного, действительно очень намного, больше, чем всех аиллуэ вместе взятых. Даже в этом аиллоу жило их намного, очень намного больше, чем в родном аиллоу Уаиллара и Аолли. А ведь были и другие, много более крупные, если верить тому, что он понял из разговоров Старого с его соплеменниками. И пусть далеко не каждый самец в поселениях многокожих был воином, и пусть воинов в этом поселении было не больше, чем в клане Уаиллара - было ясно, что народ этот куда более многочисленный, чем аиллуэ, и задавить любой клан количеством для него не составит труда.
  А кланы редко, очень редко удавалось собрать вместе для общих действий.
  Уаиллар не знал ещё, зачем ему это надо и как он сможет это использовать, но ему больше всего на свете хотелось научиться в воинских искусствах всему, что умеют многокожие. И прежде всего - действовать совместно с другими воинами, что было для многокожих естественно, как дыхание (тут он на самом деле ошибался, это достигалось длительными тяжелыми тренировками) - и совершенно непривычно для аиллуо.
  Самое трудное было объяснить многокожим, что Уаиллар хочет научиться работать в 'строю'. Он просто не мог выговорить это слово, а иносказания поняли далеко не с первого раза. И снова воин аиллуо удивился тому, что его согласились учить. Он всё не мог привыкнуть, что их с Аолли воспринимают не как врагов, а как своих, как будто они стали членами клана. Между тем Уаиллар чувствовал, что стал для Старого, его младшего друга, уолле-вождя, а с ними и других многокожих - тем, кому можно довериться и кого следует защищать.
  И это было действительно так. Воин аиллуо успел в этом убедиться.
  Как-то раз, когда он в сопровождении 'Аллэ (но уже без жены) ходил по городу, они столкнулись со странным многокожим: совершенно седой, завернутый в какой-то необычный балахон (Уаиллар уже привык к тому, как одеваются многокожие - этот был одет не как все), тот начал кричать на 'Аллэ, размахивая руками. Понимая язык многокожих через два слова на третье, Уаиллар, однако, смог уловить, что странный считает его врагом, представителем чего-то страшного и подлежащим немедленному уничтожению. Стала собираться толпа, и воин хорошо чувствовал, что толпа эта враждебна.
  Но 'Аллэ ответил странному твердо и решительно, и в ответе звучали имена Старого и его молодого друга. И еще какие-то имена. И имя уолле-вождя. И странный вдруг сжался, потом сплюнул на землю, покрытую круглыми камнями, отвернулся и быстро ушёл.
  Уаиллар понял, что его только что защитили от очень больших неприятностей. Он не знал, в чём дело, но чувствовал нутром: если бы не 'Аллэ, вступившийся за него как за своего, его бы, скорее всего, убили.
  И вот это было очень странно и необычно. Среди аиллуэ никогда не могло бы случиться, чтобы чужака защищали от соплеменников. Чужака из другого клана, разумеется: круглоухих вообще не считали за разумных.
  
  5
  Каждый день альвам приносили плоды - те, которые растут в Лесу, и те, которые там не растут. Так что Уаиллар с Аолли не голодали, хотя, конечно, качество пищи было несравнимо с тем, что у них дома: круглоухие не умели заговаривать плоды от порчи и потери свежести. Но есть было можно, хотя и не всё - некоторые плоды, пока добирались до альвов, портились необратимо, становясь вредными для здоровья.
  Вечерами, когда светило уходило с неба и становилось прохладно, многокожие иногда выходили во двор, чтобы вместе принимать пищу. Круглоухие, которые не были воинами, приносили сделанные из мёртвого дерева помосты высотой почти по грудь Уаиллару - на них ставили что-то вроде корзин, только из обожжённой земли, наполненных пищей: опалёнными растениями и мёртвой плотью животных, свежими плодами, знакомыми или незнакомыми, зеленью. Приносили сосуды с водой, соками растений и какими-то другими напитками, которые пахли сильно и странно, напоминая сок испортившихся фруктов. Заливали кипящей водой сушеные листья с непривычным ароматом.
  Вожди многокожих усаживались вокруг этих помостов - их называли 'столами' - на деревянные подставки, наподобие привычных для альвов ллураа[1], на которых обычно сидят возле Великого Древа по вечерам. Они разговаривали, обсуждали какие-то дела, причём говорили напряжённо, в голосах у них чувствовалось беспокойство. Приходил, хромая уолле-вождь, который тоже принимал живое участие в разговоре. Глядя на него, Уаиллар сочувствовал: было видно, что не быть ему уже никогда воином, такие увечья до конца не вылечиваются. В любом клане ему подарили бы быструю и безболезненную смерть, и увечный уолле был бы этому только рад.
  В общем, то, что происходило вечерами, напоминало посиделки на площади у Великого Древа у народа аиллуэ, когда воины обсуждают разные дела, только аиллуо не едят при этом, и к темноте уже расходятся - а люди в это время только собирались.
  Уаиллар обычно наблюдал за такими сценами, стоя в глубине дверного проёма, в темноте. Он пытался изучить и понять многокожих, почувствовать, что ими движет, что для них хорошо, а что нет, что они любят, что ненавидят, что считают добром, а что злом. Что принято делать, а что под запретом. Это было важно, раз им с Аолли придётся среди них жить.
  И чем дальше, тем больше видел он отдельных черт сходства между многокожими и аиллуэ. Конечно, больше, гораздо больше было различий. По-прежнему Уаиллар очень многого не понимал в их поведении. В них не было той утончённой, благородной сдержанности, которую проявляли аиллуэ, когда были не наедине. Не было привычных детальных проявлений подчёркнутого, строгого уважения к старшим по возрасту, к опытным воинам, к вождям, наконец. Уаиллар даже думал сначала, что все они глубоко презирают друг друга и вовсе не уважают ни возраст, ни опыт, ни положение - так вольно и грубо они вели себя. Разве что к уолле-вождю обращались церемонно, да и то, как вскоре заметил Уаиллар, не всё время, а при посторонних или в каких-то отдельных случаях, логику которых он так и не понял. Тогда они склоняли перед юнцом головы, обращались к нему так, как будто его здесь нет, и о нём говорят с кем-то другим, или же как будто он не один, а их несколько, называли его словом, которое означало огромные размеры: похоже, это слово соответствовало альвийскому 'ориаллэ', Великий, которое употребляется только для Древа, Леса и Вождя.
  Многокожие ели друг у друга на глазах, как будто были очень близкими членами одной семьи. Семей у них, похоже, вовсе не было: в ааи, где жили Уаиллар с Аолли, не жила ни одна самка. Круглоухие женщины, впрочем, приходили каждый день, принося свежую еду, они также возились с этой едой в специальном помещении, обрабатывая её огнём и горячей, как огонь, водой - это было видно через два небольших окна, выходивших во двор. Вечером, когда многокожие садились есть либо во дворе, либо где-то в доме, женщины уходили.
  Этим вечером многокожие снова сидели за столами, но вместо напряжения и беспокойства были явно довольны и расслаблены; часто они хрипло лаяли, что было у них признаком веселья, как тихое шипение у альвов. Круглоухие не-воины принесли нечто деревянное, на что были натянуты волокна, судя по запаху, скрученные из каких-то частей тела животных; Уаиллар решил не вдумываться, как и из чего их делают. Один из круглоухих взял это деревянное в руки и стал дёргать пальцами волокна. Получались звуки, складывавшиеся довольно приятно. Круглоухий начинал подвывать; иногда к нему присоединялись остальные. Звуки были ритмичные, знакомые Уаиллару слова повторялись. Это похоже на то, как наши воины читают стихи, - подумал альв.
  Уаиллара, по обыкновению, стоявшего в тени дверного проёма, заметил Старый. Он вскочил, подбежал к альву и, взяв его за локоть, вытащил к столам. Показал на ллураа рядом с собой и на грубом, изуродованном альвийском предложил сесть.
  Уаиллар послушно сел, уговаривая себя, что в этом нет урона его чести. Окружавшие Старого многокожие были, как это обычно случалось к середине застолья, разгорячены, веселы и громогласны. Старый пододвинул альву небольшой сосуд из прозрачного вещества, похожего на камень - но не из камня, в нём не видно было обычной для камней структуры. Налил тёмно-красную жидкость, прозрачную и немного меняющую цвет при разном освещении. Показал на сосуд Уаиллару и почти правильно - и вежливо - предложил разделить с ним воду, как положено равному с равным при первом знакомстве. Это, конечно, было смехотворно - настолько не вязалось с ситуацией, так что воин аиллуо даже испытал эстетическое удовольствие от исключительно нелепого обращения, однако старания многокожего оценил.
  И выпил налитое залпом, тремя большими глотками, как положено в таком случае.
  Он не поперхнулся только сильнейшим усилием воли. Жидкость была кисловато-вяжущей, со вкусом даже приятным - если бы не острый, щиплющий нёбо и горло привкус чего-то, смутно напоминающего то, что образуется в подгнивших, закисших фруктах.
  Спустя минуту, однако, Уаиллар почувствовал, что во рту его осталось ощущение сложное и незнакомое, состоящее из множества оттенков, которые он даже не мог ни с чем ему известным сопоставить. Это было необычно и неожиданно. Во всяком случае, в этом не было ничего недостойного или неприятного.
  Чуткий Старый озабоченно посмотрел на него, налил ещё и кое-как объяснил, что это следует пить медленно и мелкими глотками. И показал, на своем сосуде.
  Уаиллар попробовал - и ему вдруг понравилось. Особенно когда он, подобно Старому, задержал малое количество жидкости во рту и покатал по нёбу языком. Он никогда, ни у какого плода, ни у какой травы, не знал такого богатого и насыщенного вкуса.
  У него мелькнуло было сомнение, не нарушает ли он какое-либо из уарро, слов запрета. Но все они касались пищи, а не питья, так что Уаиллар успокоился. Он пил, а Старый подливал. Впрочем, пили и подливали все.
  Потом воин заметил, что Старый отвлёкся, а малый прозрачный сосуд, из которого альв пил, опять пустой. Тогда он огляделся и увидел, что никто за столом особенно не ждет, чтобы ему налили, все льют из больших сосудов в малые сами. Он протянул руку, взял ближайший большой сосуд за выступ, напоминающий вросшую в ствол ветку (оказалось неожиданно удобно) и плеснул себе. Отпил - и чуть не поперхнулся: у этого напитка вкус был резкий и жгучий, но тоже чем-то приятный.
  Круглоухие не-воины принесли большие блюда, на которых лежала еда многокожих. От нее шел пар и разносились странные, незнакомые запахи. Альв почувствовал, что хочет есть. Незнакомую еду пробовать не хотелось: того гляди, возьмёшь в рот какую-нибудь мертвечину. Но на одном из блюд лежали привычные клубни лаоллэ - пища так себе, перекусить в походе, когда не нашел ничего получше. Уаиллар решил рискнуть.
  Начать с того, что он обжёгся. Лаоллэ были горячие, хорошо ещё, что воин не потащил свой сразу в рот - опалил бы до волдырей. Он огляделся - многокожие ели, кто руками, кто накалывая ножом. Один из них тоже, видно, схватил слишком горячий клубень; он начал перекидывать его из рук в руки, потом зачем-то потряс, подул на него - и откусил большой кусок.
  Уаиллар поступил так же. И тут его настигло изумление: знакомый жёсткий и невкусный плод вдруг оказался мягким и сладким! То, что обычно приходилось с трудом отгрызать, а потом терпеливо пережёвывать, терпя вяжущий вкус ради насыщения, превратилось в рассыпчатую мякоть, которая сама таяла во рту, а её тепло усиливало вкус.
  Незаметно для себя воин съел чуть не половину блюда, запивая, подливая и снова запивая.
  Через некоторое время Уаиллар почувствовал, что с ним происходит что-то необычное. Он ощущал беспричинную радость, ему отчего-то захотелось декламировать стихи; ему казалось, что все будут этому рады.
  И он поднялся, произнёс положенные слова вступления, чтобы привлечь всеобщее внимание, и начал декламировать одно из стихотворений, сочинённых как-то после очень удачного похода чести, когда он со своим маленьким отрядом вырезал полностью большую деревню круглоухих, а пятерых самых сильных воинов принёс для пыточного столба.
  Начал декламировать, даже не дождавшись, чтобы все затихли и сосредоточились, внимая и оценивая сложность ритма, тонкость рифмы и эстетическую завершённость каждой строфы.
  И только закончив, понял, что многокожие - смеются! Над ним смеются!
  Он потянулся за ножами, желая убить стольких из них, до скольких дотянется, но почему-то запутался в собственных ногах, упал, задёргался подниматься - но тут его мучительно замутило, он скрутился, выблёвывая, кажется, вместе с содержимым желудка и внутренности, и в ужасе понял: уарро! Он ел пищу круглоухих, порченную огнём! Он нарушил Слово запрета!
  Всё поплыло перед его глазами, и он провалился в какую-то раскачивающуюся и крутящуюся бездну - с одною лишь мыслью: как жаль, что пришлось умереть так стыдно и позорно, не в бою...
  
  
  [1] Ллураа - род скамейки, выращивается из куста, побеги которого уговаривают заплестись так, чтобы было удобно и мягко сидеть. Расплетается самостоятельно через пару часов после использования.
  
  
  

Глава 3. Дорант

  
  1
  Дорант стоял у конторки, на которой лежал лист бумаги, и доламывал вот уже четвертое перо. Он всё не мог придумать правильные слова для письма Мигло Аррасу - чиновнику Светлейшего, который и отправил его на поиски примеса Йорре. С тех пор прошло почти два месяца - но между тем днём и этим будто пропасть пролегла.
  Собственно, Дорант хорошо знал, что хочет сказать в этом письме: задание выполнено, примес найден, он жив, хотя не совсем здоров, нужна помощь, чтобы доставить его в столицу. Так оно всё, в сущности, и обстояло. Только всё было куда сложнее, чем могло показаться из этой простой фразы.
  Начать с того, что на руках у Доранта был теперь не примес, а законный Император. И у этого Императора не было сейчас ни войска, ни денег, ни чиновников, ни преданных дворян - за исключением самого Доранта, его молодого друга Харрана и еще нескольких десятков человек, да скудной казны Кармонского Гронта, в которой Дорант уже успел хорошо покопаться. Помощь, таким образом, действительно была нужна, только новоиспеченный комес Агуиры очень сомневался, сможет ли её предоставить Аррас в нужном объёме. По делу, требовалось хотя бы две-три компаниды, и не из маленьких. С кавалерией, с пушками. Потому что теперь было недостаточно просто добраться до какого-нибудь порта, как планировал Дорант, и сесть там на корабль до метрополии. Нужно было любой ценой взять Акебар и сменить (а при этом, скорее всего, казнить) вице-короля. Потому что без полной смены власти в Марке нечего было и думать о том, что Йоррин сможет вернуть в свои руки законную власть над Империей.
  Честно говоря, Дорант, как ни старался, не видел для Йоррина Седьмого никаких способов вернуть эту власть. Новый Император находился в Заморской Марке, откуда до метрополии - при попутном ветре и течении, и если погода будет благоприятствовать - плыть было недели четыре, а то и шесть. Сколько можно найти кораблей в Акебаре и на побережье? Сколько можно найти войска, чтобы посадить на эти корабли? Сколько войска на них, наконец, влезет? И сколько всё это будет стоить? И где, о всемогущие Пресветлые Четверо, взять эти деньги?
  А в метрополии ждали их войска короны, которые уж точно будут накручены домом Аттоу против молодого законного Императора и за сомнительную императрицу. И не просто накручены, а ещё и проплачены. Да и собственных компанид дома Аттоу, которые они держали наготове или могли собрать и вооружить в короткий срок и на собственные средства, хватило бы, чтобы поднять - или усмирить - даже крупный мятеж. Недаром же усобица, тянувшаяся в Империи лет десять, заглохла за пару месяцев, как только Аттоу перешли под руку предыдущего Императора. Там ведь не один этот дом был против Императора, половина маркомесов и несколько домов поменьше - в совокупности с Аттоу - собрали тогда войско едва ли не такой же численности, что и законный правитель.
   Но нужно было делать хоть что-то. Потому что самой большой глупостью было бы - просто сидеть и ждать, когда произойдет что-нибудь благоприятное. В жизни так не бывает, чтобы благоприятное происходило само по себе: всегда приходится для этого напряженно работать.
  Пока решительно ничего такого не происходило, и Дорант не только не видел ни малейшей возможности вернуть Императору корону, но имел основания сомневаться, удастся ли ему - и его спутникам - попросту выжить.
  Когда они приблизились к Кармону на полдня пути, им пришлось принимать решение, как входить в город. Дорант до этого полагал, что лучше всего пробраться в него ночью, скрытно пройти до дома Харрана и спрятать молодого Императора там, пока они не придумают, что делать дальше и не получат хоть какое-то подкрепление. Он сильно рассчитывал на воинов гаррани, за которыми было послано до отъезда в Альвиан, хотя ожидать их следовало дней через пятнадцать, не раньше.
  К удивлению Доранта, все остальные - кроме альвов, разумеется, которые в совещании участия не принимали - были против. И первым возразил Калле, который справедливо заметил, что в доме Харрана они недолго сохранят тайну Императора и его инкогнито: слишком много там людей, и не только боевых слуг Харрана, но и обычной прислуги, которую уж точно не заставишь помалкивать. А выгнать всю прислугу из дома в одночасье - значит большими разборчивыми буквами написать над дверями: 'Здесь затевают что-то подозрительное'.
  Харран же просто напомнил, что Красный Зарьял наверняка уже в городе и наверняка уже поделился со всеми своими подвигами при освобождении примеса Йорре от злобных мерзких альвов.
  В итоге решено было организовать, напротив, торжественный въезд юного Императора в первый его имперский город, сделав вид, что всё идет как положено. Харран был послан за своими людьми - нельзя же, чтобы Императора сопровождала жалкая кучка из нескольких воинов, украшенных не очень свежими повязками со следами крови, и двух альвов. Харран привел практически всех, кто был в его доме способен носить оружие. Он догадался их приодеть, и большая их часть прибыла конной. Чего он не догадался сделать - это привезти хоть какую повозку. Императору, который до этого следовал на неудобных импровизированных носилках меж двух коней, пришлось, преодолевая боль и неудобство, ехать дальше верхом. Асарау, сколько мог, постарался уменьшить болевые ощущения в раненной ноге, и держался поближе к Императору, справа от него - пришлось плюнуть на этикет: если бы Его Величество упал в обморок дорогой или, того хуже, прямо перед встречающей его знатью города - было бы нехорошо.
  Городская знать, предупрежденная Харраном, собралась на соборной площади. Туда же стянули городскую стражу, во главе с гуасилом и его супругой, а точнее, во главе с ньорой Амарой и ее мужем гуасилом при ней. Туда же собрались и все желающие посмотреть на нового Императора - то есть практически всё население Кармона.
  Когда процессия приблизилась, Харран выкрикнул положенные слова, возвещающие о смене Короны. Встречающие преклонили перед Императором колени: народ, довольный редчайшим зрелищем, охотно и радостно, верхушка, пребывающая в сомнениях, неторопливо и без особого почтения. На ногах остались два армано из Странноприимцев, откуда-то взявшиеся в городе: Харран их не знал и никогда раньше не видел. Они держались обок городской верхушки, не смешиваясь, впрочем, и с толпой; смотрели дерзко и насмешливо переговаривались, ожидая реакции Йоррина и его свиты.
  Дорант, не говоря ни слова, уложил их двумя выстрелами из своей ныне любимой четырехствольной игрушки. Когда дым рассеялся, а крики изумления и ужаса утихли, он объявил застывшей толпе:
  - Люди Кармона и Кармонского Гронта, преданные Империи и Императору! На дороге в столицу, куда мы везли примеса Йорре, спеша воссоединить его с венценосным отцом, мы были атакованы братьями Странноприимного ордена во главе с армано Миггалом! Странноприимцы намеревались убить нового Императора, чтобы ввергнуть Империю в смуту и разрушение! Они посягнули на жизнь Его Величества, уже зная, что перед ними не примес-наследник, а сам Император! Орден сей объявлен ныне вне закона, членов его должно схватить и допросить, а при сопротивлении - убить на месте! Имущество ордена отходит Короне, а тому, кто принесет доказательства преступных его деяний, будет выдана награда! Вы сами видели - эти двое злонамеренно и открыто выразили неуважение к особе Императора, не преклонили пред нею колена и осмелились строить над нею насмешки! За это были они покараны на месте, что будет и со всяким, кто, подобно им, посмеет проявлять неуважение к Императору и его власти!
  Речь Доранта, подкрепленная зрелищем выставленных в сторону толпы - и местной верхушки в том числе - стволов импровизированной императорской свиты, произвела впечатление. Люди преклонили головы пониже, стараясь не смотреть в глаза Доранту и окружавшим его и Императора боевым слугам.
  Дальше выступил уже сам Йоррин Седьмой, объявив, что всем, кто его поддержит, будет хорошо, а тем, кто воспротивится - плохо. При этом он на примерах пояснил и то, и другое, подтвердив Доранту, Харрану, Калле и Асарау то, что пожаловал им в лесу, а также объявив, что Кармонский Гронт из коронных земель стал наследственным владением, но сам Кармон остаётся коронным городом и с этого момента будет столицей северных областей Заморской Марки. Наместника он поблагодарил за содействие, оказанное Доранту, и поздравил его камергером. Тех же, кто будет противиться воле Императора и препятствовать его власти, обещал он казнить и лишать их семьи имущества в пользу казны.
  Засим он потребовал от представителей местной власти и других важных людей (заранее перечисленных для него Харраном) подойти для принесения клятвы верности, каковую они, опасливо косясь на сильно пахнущую горелым порохом четырехстволку Доранта, благополучно принесли, за что были допущены к целованию императорской длани.
  Народ наблюдал за этой церемонией со смешанными чувствами, судя по отсутствию приветственных криков и возникавшему то тут, то там негромкому обсуждению - что же теперь будет и как к этому относиться. Дорант же ни на минуту не сомневался, что поступил правильно: в их положении нельзя было допустить и тени сомнения в законности власти молодого Императора, и тени даже не сопротивления, а публичного неуважения к ней.
  
  2
  События последующей недели заставили Доранта усомниться в своей способности понимать людей. Дорогою до Кармона они с юным императором и Харраном не один раз обсуждали и разбирали расклады сил в городе, прикидывали, кто может быть их союзником, а кто уйдет в оппозицию. Дорант при этом твердо рассчитывал на гуасила, а точнее, на его жену, и полагал, что наместник в присутствии законного императора без раздумий встанет на его сторону. Про Красного Зарьяла с его людьми он думал, что те останутся в стороне, так как отношения у Зарьяла с Йорре несколько не задались. И он опасался козней от гильдмайстера Ронде из-за родства его жены с домом Аттоу.
  На самом же деле всё получилось совершенно по-другому.
  Прежде всего, наместник, которого новый Император облагодетельствовал (как он думал) званием камергера - дававшим неплохой стабильный доход, а главное, близость к Его Величеству и пребывание при дворе - неожиданно замкнулся и встал в позу обиженного. Через прислугу удалось выяснить, что в доме его идут постоянные скандалы: ньора Кессадо бьёт посуду, а иногда и мужа, и кричит, что Император решил выставить их с супругом на посмешище. 'Какой двор! Как мы туда поедем? Как мы будем там выглядеть, ни ты, ни я ни вести себя при дворе не знаем как, ни разговаривать, как знатные, не умеем! Над нами все будут только издеваться!'. К тому же наместнику сильно не понравилось, что, вопреки обычаям и этикету, Йоррин Седьмой остановился не у него, а в доме Харрана. В довершение всего, когда до ньоры дошло, что Харран получил в наследственное владение земли всего Кармонского Гронта, а наместнику никаких имений не предложили, она совершенно расстроилась и даже перестала следить за тем, что и кому говорит - за меньшее в адрес Императора таскали к палачам...
  С женой гуасила всё вышло, как Дорант и думал: она явилась на следующее же после их въезда в Кармон утро и притащила мужа. За что пара была Императором умеренно, но заметно обласкана, получила заверения, что их преданность не останется без награды, и некий аванс в привычном уже виде 'земель в наследственную собственность, кои выделит тебе каваллиер Харран из Кармонского Гронта из своих земель, по вашему обоюдному согласию, в том размере, который сочтёт достойным твоих заслуг, так, чтобы ты и твоя семья жили в достатке, соответствующем лицу, имеющему личные заслуги перед императором'. Харран немедленно выделил, поскольку для этих нужд по просьбе Императора успел уже подобрать приличные участки.
  Но неожиданно застроптивилась городская стража. Дело было тут тёмное, поскольку называть причину стражники отказывались, намекая на некие 'обстоятельства'. Пришлось, опять же, воспользоваться связями прислуги, через которые выяснилось, что гуасил задержал положенное стражникам жалованье под предлогом того, что 'этот столичный каваллиер' якобы выгреб всю Кармонскую наличность, отбывая в лес за примесом. Вообще-то выгреб Дорант только собранные для передачи в императорскую казну пошлины, городского бюджета вовсе не коснувшись, так что история эта характеризовала гуасила довольно странным образом. Раньше он не был замечен в том, что путал свой карман с городским, при наследственных-то деньгах ньоры Амары. Разбираться с ним, впрочем, было не ко времени и неуместно. Пришлось стражу взбодрить из оставшейся наличности и пообещать ещё по мере поступлений, что обеспечило их поддержку, хотя и не сдобренную надлежащим энтузиазмом.
  Зато энтузиазм забил фонтаном с неожиданной стороны. Почти одновременно с гуасилом и его супругой в дом Харрана явился не кто иной, как Красный Зарьял, приведя с собой всех своих людей, и с порога потребовал, чтобы Император принял у них клятву верности. Шестнадцать человек с оружием и конями, имеющих некоторый опыт в обращении и с тем, и с другими, были вовсе не лишними, да и вообще, любые сторонники были, откровенно говоря, на вес золота. Так что Зарьяла с его командой приняли любезно и тут же повязали клятвой, которая, как водится, содержала обязательства с обеих сторон. Сам Зарьял неожиданно для себя получил дворянство и собственный надел - из тех же харрановых земель. Дорант при этом озаботился напомнить Императору про погибших в Альвиане и на дороге людей из команды Зарьяла - и выхлопотал их семьям, у кого были, пожизненные пенсии. Впрочем, таких оказалось всего двое, остальные оказались, как обычно для такой публики, одинокими волками.
  В целом дела обстояли довольно сложно. Дорант с Харраном буквально бегали по городу, собирая для Императора сторонников. Немногочисленное кармонское дворянство, однако, не слишком рвалось в свиту Императора, несмотря на щедро раздаваемые им - из владений Харрана - земельные наделы. Земля эта, находясь в Кармонском Гронте, большой ценности не имела и не много добавляла к тем участкам, которые уже имели здесь местные дворяне. Продать ее было нельзя, а сдавать в аренду - кому? В Гронте не было избытка крестьян: все, кто был, уже сидели на чьих-либо участках. К тому же городу, в общем, хватало выращиваемых в окрестностях продуктов; до других же покупателей ехать было дня три, если волами. Лошадьми быстрее, но сколько увезешь? Так что земля местных дворян не слишком привлекала. В итоге тех, с кем можно было бы идти дальше, явно было маловато. Людей с тем или иным военным опытом удалось, в конце концов, наскрести в городе почти сотню - что, однако, не тянуло даже на приличную компаниду.
  Но больше всего не хватало денег: набранный отряд надо было обмундировать, вооружить, докупить коней, да просто кормить. Пришлось еще выдавать жалованье городским чиновникам, пользы от которых пока не было никакой, но вред мог быть вполне конкретный. Деньги текли как вода; Дорант внёс остатки полученных у Арраса и наместника, Харран выложил практически до последнего то, чем располагал, удалось даже поживиться невеликой казной Странноприимцев, хранившейся в доме одного из местных торговцев, где обосновался армано Миггал - но всё это уже практически заканчивалось.
  Одна была надежда на кармонское купечество. Впрочем, серьезных негоциантов в городе было можно пересчитать по пальцам одной руки, и все они смотрели в рот гильдмайстеру Флоану Ронде, как, собственно, и положено в таких городах - да и в более крупных тоже, за исключением, пожалуй, столиц.
  К гильдмайстеру надо было найти подход, причем тупо вызвать его на аудиенцию к Императору - не годилось, человек он был, как имел возможность понять Дорант, непростой и горделивый. К тому же, по жене, в родстве с домом Аттоу, так что любой неосторожный шаг мог привести к неприятным последствиям.
  Проще всего было бы заслать к нему Харрана, который был вхож в дом и женихался со старшей дочерью, но тут выяснилось, что Харрана после памятного бала дочка гильдмайстера не хотела видеть - когда он явился к ним в дом, передала через слугу, что просит юношу больше о ней не беспокоиться и своим присутствием не надоедать. Так что Дорант пока не знал, что с этим делать.
  
  3
  Была еще одна вещь, которая беспокоила Доранта и в дальнейшем грозила превратиться в серьезную проблему: это был Император.
  Дорант не мог себя заставить смотреть на Его Величество как на символ и главу Империи, у него перед глазами возникал то голый и дрожащий паренёк с синяками на теле, то сдерживающий рыдания подросток, вспоминающий страшный плен и смерть близкого человека. Да и на самом деле Йорре не хватало солидности и величия; слишком молод он был для короны. Правда, покойный отец воспитал его неплохо и учителей дал хороших. Юноша принимал решения самостоятельно и делал это быстро; решения могли быть неверными (как в случае с камергерством для кармонского наместника), но могли и попадать в точку. Впрочем, до сего дня были они довольно однообразны и сводились к раздаче земель и титулов, но тут уж делать было нечего: ничем другим молодой Император пока не распоряжался.
  Сетруос ли научил парня, или от царственных родителей получил он это, но Йорре оказался весьма наблюдательным и чутким. Он довольно неплохо понимал людей и относился к ним без высокомерия, что Доранта весьма радовало, поскольку служить самодуру было бы неприятно.
  Новый Император для своих лет очень много знал, было видно, что он учился и по книгам тоже. Однако он вырос во дворце, и вовсе не знал обычной жизни, которую ведут простые люди (и простые дворяне в том числе). Он оказывался беспомощным в самых обычных ситуациях: поразил Доранта тем, что не умел самостоятельно одеваться (что очень быстро прошло в походе), не знал, где в лесу найти воду, наверняка заблудился бы, оставшись один, не мог приготовить себе пищу (больше того, ждал, что ему подадут) и так далее. Словом, неплохо умея обращаться с оружием, воином он не был.
  Дорант сравнивал Йорре с собой в том же возрасте - а ведь ему было всего на год больше, когда он приплыл в Заморскую Марку. Он знал тогда гораздо меньше, чем юный Император, пожалуй, хуже разбирался в людях, но гораздо больше умел. И, уж конечно, был куда более уверен в себе (до глупости, на самом деле).
  За молчаливой решительностью Его Величества чувствовалась глубокая неуверенность в том, что он поступает правильно. Он как будто всё время хотел обернуться и заглянуть кому-то в глаза, ища там одобрения. Парень слишком привык, что за его плечом всё время стоит мудрый учитель, который и направит, и поправит, не давая совершить ошибку. И укажет на ошибку, буде она уже совершена. И подскажет, как ее исправить наилучшим образом.
  Доранту очень не нравилось то, что Йорре, похоже, всё больше и больше видел таким учителем его. Он почти не отпускал нового комеса Агуиры от себя. Было похоже, что только в его присутствии он чувствует себя уверенным и защищеным. Император действительно мог во всем положиться на Доранта, и тот действительно сделал бы - и делал - всё, что мог, чтобы обеспечить его безопасность, но вот быть Императору наставником он был не готов и не хотел. Дорант понимал, что юноша с детства нуждался в отце - который не мог или не хотел уделять младшему примесу те внимание, ласку и поддержку, которые обычно дети получают от отцов. Потом отца заместил покойный Сетруос, ставший для парня не просто учителем, а самым близким человеком - единственным, кому он мог доверять безгранично. Понятно было и то, что после смерти Сетруоса малый, привыкший к постоянной заботе и оценке со стороны того, кому он мог доверять, чувствовал себя одиноко и неуверенно. Но, проклятые демоны, Дорант не видел для себя ничего хорошего в том, чтобы стать нянькой Императора!
  Он ведь вырос в семье, не так уж далёкой от трона. Он знал - не по своему опыту, но и не по пересказам, а по тому, как и что обсуждалось вечерами за общим столом в касенде[1] их дома - какова жизнь при дворе, чем живут придворные, каковы их нравы и обычаи. С тех лет своей ранней юности, когда его стали пускать за стол в касенде, он понял для себя, что жить при дворе - не хочет и не будет, что интриги, тщательно скрываемая под маской напускной любезности ненависть, предательство и подсиживание - не для него. Дорант считал себя человеком простодушным (и был бы крайне удивлён, если бы узнал, что в Марке слывёт опытным политиком и интриганом, способным добиваться своего непрямыми путями), для него были - друзья, враги, семья и посторонние, и к каждой категории он относился так, как, по его мнению, следовало к этой категории относиться. Для семьи он был готов на всё, для друзей - почти на всё, для посторонних - с большими оговорками, а врагов либо убивал, либо игнорировал, если они не могли причинить ему (а также его друзьям и семье) вреда.
  При дворе так жить он бы не смог. Пришлось бы вступать в союзы с врагами, предавать друзей, и даже не принимать во внимание интересы семьи, если это было бы нужно для того, чтобы добиваться своих политических целей - или чтобы уцелеть.
  Император Йоррин Сеамас Седьмой явно хотел видеть в Доранте близкого человека, конфидента, советника, наставника и защитника. Дорант готов был быть ему советником и защитником - по должности и положению, до определённых пределов, причём определённых формально и официально, согласно признанным всеми требованиям к позиции - но категорически не хотел отношений неформальных, личных, на уровне дружбы или, не приведи Пресветлые, духовной близости. Во-первых, он не чувствовал в Йорре человека близкого, родного - а только тех, кого выбрал он сам, он готов был считать друзьями. Император же свалился ему на голову как клиент, как человек, которого он должен принять в одном месте и передать в другом - и забыть после этого. Парень, конечно, был симпатичный, но себе на уме, а его положение исключало сколько-нибудь откровенные отношения. Во-вторых, конфидент Императора - это смертник, если его не подвели к Его Величеству правильные люди. Даже Светлейший дука Санъер появился при дворе не с улицы и не сам по себе. Никто не может вот просто так оказаться при Императоре и иметь на него даже малейшее влияние, если это влияние не согласовано и не приведено в соответствие с интересами маркомесов, крупных и влиятельных благородных семейств и даже важных группировок из купечества или вольных городов.
  Что делать с этим - Дорант не знал, и пока что решил пустить всё на самотёк. По крайней мере, сейчас они были далеко от столиц, и с решением можно было подождать, а пока по возможности держать от Императора дистанцию.
  Беда была еще в том, что парень мучился от безделья: рана его, благодаря опохве, заживала довольно быстро и благополучно, но ходить ему было еще больно. Больно было даже сидеть, согнув ногу. Поэтому большую часть дня Император лежал, то в своей комнате, то в тени стен во дворе, наблюдая за упражнениями воинов или беготнёй прислуги. Немногие книги, бывшие в доме, он быстро перечитал. И теперь постоянно посылал за Дорантом, заставляя занимать себя разговорами - по большей части полезными, но ужасно отвлекавшими деятельного комеса Агуиры от неотложных текущих дел.
  
  
  
  [1] Касенда - в метрополии общая столовая, где вечерами собираются мужчины семьи, чтобы за ужином обсудить дела, договориться о том, что делать завтра, да и просто выпить и расслабиться. В Заморской Марке климат более теплый, там обычно устраивают ужин во внутреннем дворе. Важно, что касенда - не пиршественная зала: пиры, носящие формальный, официозный характер, устраивают в другом помещении, которое, как правило, большую часть времени стоит пустым и не используется. Конечно, это касается только знати: даже у 'обычных дворян' пиршественная зала - большая редкость и свидетельствует о сверхординарном достатке владельца дома.
  Касендой называют также собственно ужин, в котором принимает участие мужская часть семьи.
  
  
  4
  А ещё эти альвы! Дорант чувствовал нутром, что с альвами что-то не так. Непросто и не хорошо.
  События при въезде в город отвлекли горожан от экзотических полуживотных, прибывших в свите Императора. День или два после ушли на то, чтобы обустроить альвов в доме Харрана. Потом они осваивались. А потом заскучали.
  Как он понял из их объяснений, переведенных Асарау в день битвы на дороге и потом повторенных много раз ему самому, когда он учил альвийский язык, на поляне, где им вернули примеса Йорре, погибла практически вся верхушка клана. При этом, по словам альва (который, наконец, назвал своё имя, способное сломать язык кому угодно; в конце концов его стали называть Вайлар), остатки клана ушли, чтобы влиться в один из прочих кланов, бросив свой посёлок. Доранту, после рассказов Асарау, показалось это очень сомнительным: в клане, где был пленным воин гаррани, было куда больше четырёх с небольшим десятков воинов, перебитых на поляне. Вряд ли в клане Лаиолаи (Дорант гордился, что запомнил его название) было их меньше. Так что альвы явно не были искренними, и причина, по которой они примкнули к людям и помогли им в битве, была какой-то другой.
  Но, так или иначе, они примкнули и помогли. И дальше шли вместе с людьми, охотно общались, способствовали изучению языка, а воин (ну да, теперь называть его самцом было бы просто неприлично) в конце концов увлёкся участием в упражнениях и много, кстати, показал интересного.
  В городе альвы довольно быстро освоились, совершив несколько прогулок под надзором Калле и пары боевых слуг Харрана. Горожане на удивление быстро привыкли к ним (если не считать детей, которые пялились на альвов, бежали за ними следом и показывали пальцами). Дразнить альвов, не понимающих человеческого языка, тоже пытались, но это оказалось бесполезно: они просто не реагировали. Лишь однажды возникла ситуация, которая могла бы стать опасной. Странствующий монах нищенствующего ордена Святого Фарсалия, увидев альвов на улице, возбудился и заорал проклятия; старый боевой слуга Харрана Коскен, отправленный с альвами и Калле, однако, быстро объяснил монаху, в чём тот не прав, и удалось даже обойтись без рукоприкладства. Правда, Коскену пришлось потом отмаливать грех сквернословия в главном храме Кармона, поскольку таких витиеватых выражений не слыхивал никто из присутствовавшей при инциденте публики, и весь об этом дошла до настоятеля. Но пять серебряных милирезиев а также записанные на бумаге и отданные настоятелю для сожжения (ага!) скверные слова исчерпали инцидент.
  Альв оказался интересным противником: Дорант и Харран с удовольствием пробовали свои силы в упражнениях с ним. Еще на подъезде к городу, однако, его копьё обломалось. Алебарда оказалась ему не по рукам: раса эта сильна скоростью, но не физической силой. А действовать быстро оружием, которое слишком для тебя тяжело, невозможно.
  В городе, у Харрана, Дорант довольно быстро отыскал в оружейной старый клинок, довольно короткий, и потому годный для альва по длине и балансу. У нечеловеческого воина, однако, оказались слишком узкими руки, из-за чего правильно держать меч у него не получалось. Дорант подумал - и решил, что для этого меча альву лучше всего подойдет не рукоять, а древко, длиной почти с сам клинок, чтобы альв мог пользоваться более привычным для него хватом. Удлинить рукоять стоило полдня и пару монет. Результат оказался даже лучше ожидаемого: альв будто родился с этим оружием.
  Впрочем, Дорант так и не придумал пока, куда альвов девать и к чему пристроить. Брать их в поход ему очень не хотелось - при всех боевых качествах на альва рассчитывать было сложно: кто его знает, что у него на уме; альва же была бы чистой обузой.
  Вечерами, когда чистая публика дома Харрана собиралась на касенду во внутреннем дворе, Дорант часто видел альва, прячущегося в тени дверного проёма и наблюдающего за людьми. Он думал, что незаметен, но его выдавали две светящиеся точки глаз, видимые, когда на них падал отсвет от факелов. Дорант решил рано или поздно приобщить альва к касенде: было интересно, как тот отреагирует и как будет себя вести за столом.
  Дорант даже выспросил у воина гаррани и заучил, как у альвов принято предлагать друг другу напиток.
  
  5
  Тут в кабинет ворвался Харран, взъерошенный и встревоженный.
  - Наместник что-то затевает! Прибежал сейчас Самир, говорит, наместник разослал слуг по всему городу, собирает людей на офисиаду[1]. В полдень будет говорить. От слуг слышно, что прискакал гонец с юга с чем-то важным. Не нравится мне это. Надо бы нам всех своих собрать туда же, на офисиаду, да лучше всего - с оружием.
  Дорант сломал, наконец, перо, швырнул его на пол и ненадолго задумался.
  - Это будет поздно. Бери самых надежных, человек десять. Сеннер, вроде бы, вчера уже во дворе мечом махал?
  - Да, он почти здоров.
  - Его тоже прихватим. Пусть у каждого будет по две пиштоли - найдешь столько?
  - Да ты же был в оружейной, Конечно, найду.
  - Да, и хауды все берем. Через полчаса чтобы все были наготове во дворе у выхода. Идём в дом наместника, надо, чтобы мы первыми узнали новости.
  Лицо Доранта скривилось то ли в усмешке, то ли в угрожающей гримасе. Гонец с юга к наместнику мог быть только с вестями от вице-короля - то есть с официальной версией дома Аттоу. Что это может быть за версия - легко догадаться. В их шатком положении нельзя было допустить, чтобы эта версия разошлась по городу: далеко не все сторонники юного Императора были настолько надёжны, чтобы не разбежаться при первом же сомнении в успехе его дела.
  Поэтому надо было: во-первых, узнать, что принёс гонец. Во-вторых, если вести неблагоприятны - воздействовать на наместника, чтобы тот правильно понял, что именно должен он говорить людям с балкона дома приёмов в полдень. А если не поймёт - ну, у Императора есть же право наместников не только ставить, но и смещать. За предательство. А буде окажется упорствующим в предательстве, то и казнить.
  В принципе, конечно, надо было бы взять с собой Императора - но тот по-прежнему не мог пока опираться на раненую ногу. А для возни с носилками попросту не было времени.
  Да, подумал Дорант, вот и получается, что я и вправду комес Агуиры: денег с комиты никаких, а о безопасности Императора и его интересах думать приходится больше, чем кому бы то ни было. И по большей части за свой счёт...
  Наместник оказался настолько бестолков, что даже не заперся в своем доме. До полудня оставалось ещё часа два, когда Дорант, Харран и их люди ввалились к наместнику, практически не встретив сопротивления (если не принимать во внимание разбитое лицо одного из слуг, который вздумал задавать вопросы: кто идёт да по каким делам, вместо того, чтобы просто открыть двери. Ну, еще двери выбили, да они хлипкие были - у наместника явно не хватало средств на достойное содержание собственного дома. Ещё бы, при таком количестве детей).
  В кабинете наместника Дорант, однако, с первого взгляда понял, что они опоздали. Там уже собралась вся верхушка города: гуасил (без жены!), старейшины всех трёх городских знатных родов, семеро дворян из крупных арендаторов и оба негоцианта, контролировавших основную торговлю Кармонского Гронта. Тут же присутствовал и гильдмайстер Ронде.
  Что было хуже всего, каждый из них пришёл с двумя-тремя телохранителями, а при гуасиле было их аж шестеро. И все - вооружены. Немаленький кабинет наместника казался тесным из-за такого обилия людей.
  - Доброго здоровья и радости уважаемому наместнику, доброго здоровья и радости собравшимся! - Не растерялся Дорант. - Ваш слуга, - обратился он к наместнику, - видимо, перепутал дорогу: мы только случайно узнали, что вы получили важные вести и делитесь ими с важными людьми. Или вы не сочли важными людьми Харрана из Кармонского Гронта и комеса Агуиры? И Императора?
  Наместник, гордо выпрямившись и глядя Доранту прямо в глаза, с вызовом произнёс:
  - Мы собирались объявить новости всем в полдень, каваллиер[2].
  Это было прямое оскорбление, но сейчас было бы неудачное время и место для крови. Поэтому Дорант холодно заявил:
  - Мы - не 'все', ньор Кессадо[3]. Мы - свита вашего Императора.
  - А вот это как раз вопрос, - в голосе наместника явно прозвучала издёвка. - Вице-король прислал нам прокламацию, в коей сказано, - он поднял лежавший на столе листок и стал читать, - что власть императорскую, после безвременной кончины Его Величества Лория Сеамаса Третьего и ввиду безвестного отсутствия наследного примеса Йоррина, пропавшего при обстоятельствах, свидетельствующих о возможной его, примеса Йоррина, гибели, приняла на себя, в соответствии с законом о престолонаследии, дукесса Маста, родная сестра безвременно покинувшего нас Императора, каковая с даты кончины Е.И.В. Лория Сеамаса Третьего, коя случилась в третий день прошедшего месяца инреваса[4] сего года, является местоблюстителем Императора в ожидании коронации, и что коронация сия намечена, в соответствии с законом о престолонаследии же, на третий день предстоящего месяца теваса, сиречь ровно через половину года после кончины предыдущего Императора[5], по окончании траура.
  Дорант едва не разулыбался от облегчения: эти дурни сделали сразу две ошибки: они не объявили наследника мёртвым (он представил себе, как они ругались, не получив в ожидаемый срок сообщения о кончине примеса Йорре от сопровождавших его людей) и не объявили Масту Императриссой сразу же, наплевав на закон о престолонаследии. Видимо, не все участники переворота были так уж уверены в его успехе. Это значило, между прочим, что не вся знать поддерживает дом Аттоу - что, на самом деле, было вполне ожидаемо.
  И это значило, между прочим, что примеса не просто так везли мимо Альвийского леса - смерть его при правдоподобных обстоятельствах была задумана заранее. Только вот задумавшие - как раз умерли, а примес выжил.
  Дорант, не менее язвительным тоном, возразил наместнику:
  - Вы, уважаемые, все имели честь лицезреть Императора Йоррина Сеамаса Седьмого, живого и дееспособного. Некоторые из вас, - тут он обвёл присутствующих тяжелым взглядом, обещающим недоброе, - вполне добровольно и охотно принесли ему законную присягу. Таким образом, претензии дукессы Масты на трон Империи имеют своим основанием явное недоразумение, заключающееся, скорее всего, в отсутствии надёжных сведений у дукессы о наличии Императора Йоррина в живых и о его местопребывании. Я не высказываю - пока - прямого обвинения должностных лиц в том, что они не приняли своевременных мер к уведомлению дукессы об этих обстоятельствах. - При этом взгляд Доранта упёрся в наместника. - Надеюсь всё же, что ныне таковые меры будут, наконец, приняты.
  Тот, однако, упёрся:
  - Мы видели, каваллиер, что вы привезли из Альвийского леса некоего юношу, который ранее проезжал Кармон со свитой, не объявляя своего настоящего имени и звания. Свиту же, коя могла бы их объявить, вы из Альвиана не возвратили. Из чего следует, что у нас нет никаких доказательств, что этот юноша являлся законным наследником Императора примесом Йоррином. Присяга же Императору, буде она принесена по неведению самозванцу, не имеет силы.
  Дорант вытащил из-под колета золотой поисковый артефакт:
  - Вот артефакт, настроенный на кровь наследного примеса. Любой может убедиться, что он срабатывает в присутствии Его Величества.
  Наместник с насмешкой задал неожиданный для Доранта вопрос:
  - А кто дал вам, каваллиер, этот артефакт, и откуда вы знаете, что он настроен именно на кровь примеса Йорре?
  - Я получил его в службе его сиятельства Светлейшего дуки Санъера.
  - То есть от людей предателя, схваченного, осуждённого, изобличённого и казнённого на эшафоте, согласно той же прокламации?
  
  
  
  [1] Офисиада - площадь перед домом приёмов (в Кармоне очень небольшая, вмещает человек триста от силы - да в городе чистой публики не намного больше и есть).
  [2] Наместник игнорирует титул комеса Агуиры, присвоенный Доранту Императором. Это намеренное оскорбление.
  [3] Дорант возвращает оскорбление, называя наместника попросту ньором.
  [4] Месяцы в Империи имеют называния императорских династий. Кстати, текущий - как раз сеамас, в честь нынешней.
  [5] Маста, не являясь наследником, в отсутствие законного наследника мужского пола может стать Императриссой, однако, в отличие от законного наследника, для этого требуется утверждение неформальным советом Империи, в который входят все маркомесы и главы самых влиятельных родов. Отсюда необходимость задержки коронации на полгода. Примес Йорре, как законный наследник, становится Императором без формальной коронации. Таковую наследник может провести по собственному усмотрению - что обычно и делает, чтобы потрафить народу.
  
  
  6
  Это был удар под дых. Дорант, как всегда в смертельной опасности, стремительно просчитывал в мозгу варианты своих действий, а главное - того, что он мог сказать. К сожалению, аргументов у него было немного: самым сильным из них могло бы быть собственноручное письмо предыдущего Императора наследнику, но Дорант отдал его альву, а тот почему-то не передал примесу. Где сейчас находилось письмо, не знал никто, включая альва (Дорант его спросил - без особого успеха; тот то ли не понял, о чём речь, то ли не захотел отвечать).
  Чтобы не длить молчание, которое однозначно было бы воспринято как признание вины, он вытянул левую руку и показал свинцовый перстень с Имперской печатью, который также передавал примесу через альва, и который получил от Императора обратно уже как знак его новых полномочий:
  - Вы знаете, что это такое, ньоры?
  Активированный перстень разбросал вокруг радужные искры, будто в нём был крупный бриллиант.
  По кабинету наместника прошелестел шёпот. Что это такое, знали все присутствующие.
  - Вы, может быть, полагаете, что подобное может быть у того, кто не имеет на это права?
  И опять местная знать зашепталась. Что полагается за обладание таким перстнем без соответствующих прав на него, знали все.
  Но наместник не унимался:
  - Ньоры, все мы знаем, что осужденный и казненный предатель Санъер, сумевший колдовством вкрасться в доверие покойного Императора, имел неограниченный доступ к артефактам и документам, подтверждающим полномочия императорских посланников. Почему бы он не смог получить такой же доступ и к подобным перстням?
  Дорант не мог не отметить, что это было правдой. Дело было почти проиграно, и он потихоньку потянулся к рукояти четырехстволки, стараясь, чтобы его движение было незаметным.
  Но тут, совершенно неожиданно, вмешался гильдмайстер Ронде, снова заставив Доранта серьёзно усомниться в своих способностях понимать и оценивать людей:
  - Ньоры, прошу вашего внимания! - Сказал он. - Мы должны принять важнейшее решение, и при этом перед нами с одной стороны - бумага, неизвестно кем написанная и присланная (а мы знаем, что даже в нашем городе имелись люди, стремящиеся пресечь правильное наследование), а с другой - всем известные и достоверные артефакты предыдущего царствования. И юный Император, одного взгляда на которого достаточно, чтобы увидеть царственные манеры человека, который имеет право на власть. Кого мы должны слушать: безвестного писаря[1] из Кайселена, который перебелил так называемую прокламацию неизвестно с какого образца, или высокородного Доранта из Регны, коего мы знаем, как верного слугу предыдущего Императора, участвовавшего во многих славных деяниях, и в том числе в подавлении богомерзкого мятежа здесь, в Марке? Задумайтесь о том, какими могут быть последствия неверного выбора!
  Дорант был потрясён. Последний, от кого он ожидал поддержки в Кармоне, был гильдмайстер, чья жена была из Аттоу и роднёй вице-короля. Происходило что-то непонятное, а Дорант терпеть не мог непонятного, когда оно касалось его или каких-нибудь важных дел.
  Но настроение присутствующих начало заметно меняться: в конце концов, дукесса Маста далеко, а парень, претендующий на трон, с его до зубов вооруженными и совершенно безжалостными спутниками (особенно Дорантом, который, после расстрела двух Странноприимцев на площади, воспринимался как живое отродье Преисподней), были рядом.
  - Полагаю, нам следует избежать торопливости в принятии столь серьезных решений. - Продолжил гильдмайстер. - По крайней мере, до тех пор, пока мы не получим дополнительных известий из метрополии, и не через посредников, а от заслуживающих доверия людей, облечённых полномочиями.
  Присутствующие верхи кармонского общества запереглядывались и зашептались; наместник аж задохнулся, насколько для него неожиданным было выступление гильдмайстера Ронде. Тот же не стал терять инициативу и заявил, нарушая все мыслимые правила:
  - Давайте, ньоры, не будем торопиться с выводами и совершать необратимые поступки на основе недостаточных сведений. Я предлагаю сейчас разойтись и всё хорошо обдумать. Мне кажется, чтобы не вызывать в простом народе излишнего напряжения и неоднозначных чувств, которые могли бы привести и к мятежу, стоит отменить объявленный уважаемым наместником сбор горожан на офисиаде. Согласитесь, что в отсутствие единого мнения у нас, лучших людей города, это было бы неосторожно.
  Для человека не военного, не привыкшего решать быстро, всегда проще сказать себе: я подожду, пока всё прояснится - чем начать действовать в условиях, когда есть хоть малейшая неуверенность в правильности принимаемого решения.
  Ньоры поколебались, пошептались, потоптались - и согласились.
  Наместник, с ненавистью глядя на Доранта, позвал слугу и велел отменить общий сбор. Ссориться с городской элитой он не мог и не хотел - слишком от неё зависел.
  Дорант почувствовал такое облегчение, что ему пришлось сделать усилие над собой, чтобы не пошатнуться на ставших ватными ногах. Им невероятно, неестественно повезло. Во-первых, их здесь не ждали: наместник и его сторонники явно рассчитывали на то, что юный Император и его сторонники, запершиеся в доме Харрана, узнают новости уже после того, как их объявят в полдень всему городу. Явись они тогда на офисиаду, их бы тут же арестовали - городская стража просто задавила бы числом. А тут, в доме и в кабинете наместника, взять их не смогли бы: у присутствовавших почти не было огнестрела, а у Доранта и его людей было по две пиштоли (ежели не считать хауды Харрана, Калле и Самира, да четырёхстволку самого Доранта). В кабинете мало кто бы уцелел.
  Но большая кровь сразу противопоставила бы город и Императора. И дальше пришлось бы действительно садиться в осаду, отбиваясь от городской стражи и родни павших в доме наместника.
  Между прочим, Дорант, ещё когда они только ворвались в кабинет, обратил внимание на то, что в нём, кроме представителей городской знати, присутствовали их телохранители. Это могло значить лишь одно: наместник и городская знать не едины во мнениях и не доверяют друг другу. Случись там стрельба - намечавшийся раскол этот сразу бы прекратился, и все городские группировки выступили бы единым фронтом. Так что выступление гильдмайстера случилось не просто очень кстати - оно попросту спасло Императора и его свиту.
  Между тем, собравшиеся как-то слишком торопливо стали расходиться, со всей очевидностью испытывая неловкость. Наместник упрямо уставился в столешницу, стараясь не сталкиваться ни с кем взглядом; на лице его были написаны раздражение и неуверенность.
  Дорант и Харран с преувеличенной вежливостью отвесили ему положенные по этикету поклоны - и вместе со своими людьми также оставили кабинет.
  
  
  [1] Прокламации, как и иные важные бумаги, доставлялись из метрополии вице-королю, а затем рассылались эстафетой или, при особой срочности, голубиной почтой. Особенности документооборота в Империи приводили к тому, что почти на каждом этапе эстафеты приходилось перебелять (переписывать начисто) присланную бумагу, причём в нескольких экземплярах. При этом неоднократно случались казусы, связанные как с непреднамеренным, так и со вполне корыстным искажением переписываемых документов, о чём все присутствующие прекрасно знали.
  
  
  7
  Покидая особняк наместника, оба согласились между собой, что необходимо очень срочно выяснить причину, по которой Флоан Ронде так внезапно выступил на их стороне. При этом они строили предположения и высказывали гипотезы, каковые простирались от работы гильдмайстера на покойного Светлейшего дуку Санъера (в правдивости прокламации в отношении судьбы этого вельможи оба, кстати, не сомневались) до вмешательства Пресветлых Четверых.
  Ни одно из этих предположений не было правильным. К изумлению обоих, Флоан Ронде перехватил их у выхода из дома наместника:
  - Господа, я понимаю, что у вас есть причины не доверять сейчас никому... я хотел бы объясниться. У меня здесь картега, разрешите пригласить вас доехать до вашего дома со мной. По дороге переговорим.
  Не успели они занять места в картеге, как гильдмайстер Ронде сразу перешёл прямо к делу:
  - Извините за прямоту, но мы с вами всё-таки не совсем незнакомы друг с другом, так что я позволю себе говорить откровенно. Вы оба - прекрасные воины и преданные сторонники нового Императора. Я не могу быть полезен в бою, но война требует ресурсов, и кто-то же должен заниматься... э-э... хозяйством. А у меня есть в этом опыт. Кроме того, я могу предоставить в распоряжение Императора свои связи в деловых кругах, и даже среди дворянства. Мои интересы и моя деятельность распространяются не только на Кармонский Гронт, у меня есть люди и предприятия во всех соседних округах и в столице. И ещё. Я, конечно, далеко не так богат, как хотелось бы, - улыбнулся он, - но Его Величество может рассчитывать на мои средства, как на свои.
  Всё стало ясно. Гильдмайстер метил самое меньшее в первые министры, если не в канцлеры. Умён, подумал Дорант: сообразил, что те, кто будут при Императоре сейчас - получат куда больше, чем те, кто присоединится потом, когда Его Величество со всей очевидностью станет брать верх.
  - Откровенность за откровенность, ньор. Вы хотите присоединиться к Императору Йоррину Седьмому - но ведь это сделает вас врагом дома Аттоу.
  Гильдмайстер кивнул. Для него не было секретом, кто стоит за самозванной местоблюстительницей императорского престола. Понимал он и то, что, имея жену из родни вице-короля, то есть того же рода Аттоу, не может не вызывать сомнений в том, кому будет предан на самом деле.
  - Пусть это вас не беспокоит, комес. - Дорант оценил то, что Флоан Ронде, единственный из кармонской знати, не сделал даже малой запинки перед его нынешним титулом. - Семья Ингансо не очень благосклонно приняла второй брак моей жены, и, говоря честно, держит нас в отдалении. Дальнее родство Иниры с вице-королём помогает мне в делах - бывает полезно на него намекнуть, но ровно до тех пор, пока я не попытаюсь обратиться с какой-нибудь просьбой. Мы не в фаворе у дома Аттоу, хотя и не изгои: так, дальняя не важная родня. Мне не за что испытывать к ним благодарность, и я им ничего не должен.
  - А как на это посмотрит ваша супруга?
  - Инира вышла за меня по любви. Ей это много чего стоило, в том числе и неприятностей от родительской семьи и прочей родни. Она этого не забыла. Мы всё обсудили, она меня поддерживает.
  Тут они как раз доехали до дома Харрана. Дорант поблагодарил гильдмайстера за откровенный разговор и предложенную поддержку, но сказал, что решать в любом случае будет Император.
  На этом они распрощались, и картега, скрипя и раскачиваясь, увезла нового сторонника Его Величества.
  Харран едва дотерпел, пока они остались наедине: хлопнул Доранта по плечу и радостно подскочил с победным воплем:
  - Нам везёт! Нам очень везёт! Я Флоана хорошо знаю: он человек очень осторожный, всегда всё взвешивает, обдумывает, и лишнего никогда не обещает. Но уж если обещал - его слово как скала! Считай, все наши трудности позади и Кармон теперь наш!
  Старший друг посмотрел на него с сомнением:
  - Это хорошо, конечно, но, во-первых, гильдмайстер нам войско не приведёт, во-вторых, в Кармоне всё равно есть и будут те, кто не на нашей стороне, а в-третьих, как ещё к нему отнесётся Его Величество...
  - Ладно тебе! Всё равно это победа! А я уж думал, когда наместник прочитал свою бумажку, что придётся всех перебить и бежать из города. Так что нам повезло! Я считаю, это надо обязательно отметить!
  - Ну, если за день ничего плохого не случится, почему бы вечером не устроить что-то вроде пира...
  За день не случилось ничего хуже, чем ещё два сломанных Дорантом пера - впрочем, письмо ньору Аррасу он всё же написал. Попутно удалось решить, как его переправить - Флоан Ронде через доверенного слугу предложил в распоряжение Императора свою торговую сеть и своих курьеров. Теперь надо было прежде всего необходимо выяснить, в каком положении сам чиновник и какими возможностями располагает. Дорант не верил, что Аррас мог быть схвачен, как Светлейший: не так он был заметен, а значит, не так уязвим.
  Письмо, зашитое в полу кафтана одного из приказчиков гильдмайстера, отправилось в дорогу, а Доранта снова потребовал к себе Император. Комес Агуиры прихватил Харрана, и они доложились о сегодняшних событиях. Йоррин взбесился, узнав подробности; вопиющая несправедливость и явное беззаконие, творимые семейством Аттоу, хоть и были ожидаемы, вывели его из себя. Под горячую руку он было даже повелел немедля казнить наместника вместе со всем семейством, и стоило большого труда и немалого дипломатического искусства, чтобы объяснить ему, почему это нельзя делать.
  Харран постарался расписать как можно красочнее достоинства гильдмайстера Флоана Ронде и его преданность Его Величеству, что несколько смягчило Императора. Он выразил желание познакомиться с новым сторонником; договорились пригласить того в дом Харрана вместе с семейством (последнее явно объяснялось желанием хозяина дома увидеться с Маисси). Предварительно наметили визит на последний день недели.
  А на сегодняшний вечер и вправду назначили скромное пиршество!
  Оно неплохо удалось: Харран выпросил у семейства Ронде их повара, лучшего в городе (заодно известив их о намеченной аудиенции у Императора), столы, вытащенные во двор, ломились от кушаний и напитков, даже притащили местного барда, который спел несколько баллад. Дорант заметил сверкающие в дверном проёме глаза альва и, будучи уже в подпитии, вытащил его за стол. Против ожидания, альв влился в компанию и даже оказался не дурак выпить. Правда, в какой-то момент Дорант отвлёкся и не заметил, что мохнатый его подопечный перешёл с вина на пулле, что местные дикари гонят из корней какого-то колючего растения. Внезапно альв вытянулся во весь рост и, размахивая руками, заверещал что-то странное, впрочем, довольно мелодичное. Все решили, что он решил порадовать их песней, захлопали и одобрительно закричали. На это альв неожиданно пришёл в ярость и хотел было кинуться в драку, но запутался в скамейке и собственных ногах, грохнулся лицом вниз и, после некоторого барахтания, отключился.
  Пришлось позвать слуг, чтобы отнесли его в их комнату, где альва вдруг решила, что её мужчина погиб и ей надо дорого продать свою жизнь. Слуг спасло только то, что альв проявил явные признаки жизни в виде громкого храпа: альва переключилась на него, и слуги успели ретироваться.
  В общем, день прошёл плодотворно, а вечер - весело.
  
  
  

Глава 4. Уаиллар

  
  
  1
  О Великое Древо! Если я всё-таки не умру, я никогда, никогда больше не буду есть тёплые лаоллэ!
  Стоило пошевелить глазами, как весь мир уплывал и начинал кружиться. От этого путались мысли, а живот сводило спазмом, съеденное поднималось ко рту и выплёскивалось наружу. Уаиллар чувствовал, что его куда-то несли, раскачивая, отчего голове становилось ещё хуже; он издал страшный рык - но в нём уже не оставалось ни пищи, ни питья, и изо рта не изверглось ничего, кроме этого рыка.
  Потом его куда-то положили. Голос Аолли произносил что-то, но воин не мог разобрать слов.
  А потом он отключился снова, надолго. Похоже, что это и было Посмертие, по крайней мере, столь мучительных и путанных видений нельзя было ожидать от обычного сна.
  В следующий раз он осознал себя лежащим на своём собственном ложе в своей собственной комнате. Рядом сидела Аолли, глядя на него странным взглядом, сочетающим жалость и холод одновременно.
  Он попытался что-то сказать - и не смог. Во рту было сухо, а язык не слушался.
  Но он определённо был жив.
  Аолли протянула ему сосуд с какой-то незнакомо, остро и кисло пахнущей жидкостью:
  - Увечный воин велел дать это тебе, когда очнёшься. Он сказал, надо выпить залпом.
  Уаиллар с трудом приподнялся, принял сосуд и выглотал мутную слизистую жидкость, как было велено. У него перехватило дыхание, в носу защекотало, рот обожгло. В своей жизни воин не чихал подряд столько раз. Когда, наконец, он смог нормально вздохнуть, оказалось, что голова его прочистилась, рот увлажнился (хотя и горел), а в животе перестало полыхать пламя лесного пожара.
  - Ч-что это было? - Спросил он.
  - Ты про жидкость? Не знаю. - Ответила Аолли. - Тебя принесли такого, что я хотела всех убить: думала, ты мёртв. Но ты вдруг захрапел, раскинулся на ложе, а когда я тебя спросила, что с тобой, отмахнулся и запел боевую песню. Потом ты был как несмышлёный уолле третьей весны, наевшийся красных ягод эрлиэло, от которых несёт верхом и низом. Я уже всё убрала, не беспокойся.
  Уаиллар представил себе это и застонал от стыда, прикрыв глаза руками. Уши его обвисли.
  - Я не знала, что и думать, но пришёл увечный воин и успокоил меня. Он сказал: 'с каждым может случиться, кто не умеет пить'. Я не очень понимаю, что значит 'не умеет пить', но, похоже, у круглоухих это бывает часто. Он ещё сказал, что ты пил не воду, и надо быть осторожным: если того, что ты пил, слишком много, то может быть плохо. И ещё он говорил, что нельзя мешать разное, прочное с непрочным. Это я вообще не поняла.
  Тут только Уаиллар смог разговаривать нормально:
  - Так это не от того, что я нарушил уарро и ел клубни лаоллэ, обработанные горячей водой?
  - Про клубни увечный воин вообще ничего не говорил. Только про питьё.
  Уаиллар глубоко задумался. Потом вдруг поднял голову:
  - Так значит, всё, что нам говорили старейшие про слова запрета, про то, что нарушивших уарро и евших то, что не растёт в Лесу, ожидает непременная смерть - всё это ложь?
  - При чём здесь слова запрета?
  - Я ел пищу круглоухих, - признался Уаиллар. - И мне понравилось! Ты понимаешь, Аолли - мне понравилось! Круглоухие, получается, не портят растения, а делают так, чтобы они стали вкусными!
  - О чём ты?
  - Я ел клубни лаоллэ, прошедшие кипящую воду. И ещё там что-то в воду добавляли, я не разобрал по вкусу. Ты понимаешь, эти клубни были не просто едой, чтобы набить брюхо: они были вкусными, мягкими, нежными как спелые лолоу! И сладкими, а не горьковатыми! А нам говорили всегда, с самого детства: плод надо есть таким, каким он вырос, а всё остальное - уарро! Нам говорили: можно есть только то, что растет в Великом Лесу, а всё остальное - уарро! И кто попробует иное - тот умрёт! А я ел, и не умер! И мне понравилось! Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что всё, всё, что нам говорили старейшие, просто ложь! Это значит, что круглоухие умнее нас: они умеют делать вкусное из почти несъедобного. Они умеют выращивать плоды, которые больше тех, что растут в Лесу. Они умеют делать так, чтобы этих плодов было много!
  - Ну и что?
  - Ты не понимаешь! Если бы нам не мешали старейшие, мы могли бы брать у круглоухих семена их растений! Растить их у нас, и наши женщины могли бы попробовать разговаривать с этими растениями! И тогда у нас было бы даже больше еды, чем у круглоухих! И можно было бы иметь больше детей, и в нашем аиллоу жило бы столько же аиллуэ, сколько круглоухих живёт здесь! И у нас было бы много воинов, мы стали бы великим кланом!
  Тут он внезапно замолк, поражённый ещё одной мыслью. Он вспомнил оружие, которое дал ему Старый. Это оружие тоже было уарро. Но оно было прочнее, ловчее и лучше, чем привычные аллэ народа альвов!
  А что, если бы у альвов его клана было такое оружие?
  А что, если бы альвы научились пользоваться громотрубами?
  От этой мысли у него захватило дух.
  
  
  2
  И когда Уаиллар понял, что можно всё, а уарро - ложь, он будто освободился от поводка, которым уолле, ещё не понимающего опасность, но уже умеющего ходить, привязывают к матери.
  Он принялся ещё сильнее и чаще терзать воина-калеку, требуя, чтобы тот объяснял ему слова многокожих. Взамен он учил его языку аиллуэ. И не только его, но и всех, кто хотел учиться: Старого, его молодого друга, 'Аллэ, вождя-уолле, даже круглоухих не-воинов. Раньше он делал это неохотно, через силу, сомневаясь, что поступает правильно - но теперь... В обмен на любые слова любых языков, которыми пользовались существа с круглыми ушами, он готов был поделиться любыми словами аиллуэ в любом количестве. Он жаждал знаний, стремился понять, как, почему, чем круглоухие, а особенно многокожие, смогли добиться такого, о чём и подумать не смели гордые аиллуэ. У него будто глаза открылись: он и до того видел, что многокожим удаётся кормить куда больше ртов, чем народу альвов, что у многокожих есть то, чего нет у народа альвов - и что делает жизнь их легче, удобнее, безопаснее, чем жизнь аиллуэ. Но сейчас он почувствовал, что не существует никаких причин, чтобы и у его сородичей не было того же. Никаких - кроме глупой спеси и ни на чём не основанного чувства превосходства.
  Он стал принимать пищу вместе с многокожими, что вызвало их удивление - и одобрение. Он даже попробовал плоть живого существа, загнав природное отвращение в глубь души - но ему не понравилось, и он еле сдержал рвоту. Он пил то, что пили многокожие: оказалось, что у них есть вполне приятные напитки, не ударяющие в голову; всего-то надо было несколько давно знакомых трав залить кипящей водой - и получался настой, который бодрил и придавал силы.
  То, от чего пахло перебродившими плодами, он больше не пил.
  Он каждый день теперь занимался воинскими искусствами с любыми из многокожих, кто приходил для этого во двор, а не только со Старым и его спутниками, которых знал раньше. Учился уловкам, связкам и приёмам, придумывал свои, осваивая оружие, которое дал ему Старый.
  И, наконец, однажды напросился вместе с воинами многокожих упражняться с громотрубами.
  Они вышли из дома после того, как светило перешло за середину дневного круга, прошли через всё аиллоу многокожих и спустились к реке. Там было место, где глинистый обрыв переходил в широкую полосу песка, за которой начиналась речная отмель. Речка там расширялась, промывая мягкую породу, и текла через брод глубиной от силы по колено. Крутые берега с обеих сторон расходились шагов на двести. Дважды в год речка заполняла всё пространство между ними, но сейчас, в начале осени, её хватало едва ли на четверть этого пространства.
  Там весь город устраивал стрельбы: можно было не бояться, что свинец вылетит выше берега и поразит кого-то.
  Уаиллар, ещё до выхода из дома, попросил через воина-калеку, чтобы ему подробно показали, что нужно делать с громотрубой, чтобы она выстрелила. Оказалось, что это не такое простое дело: сначала надо было засыпать в трубу серо-чёрный вонючий порошок, потом специальным стеблем из прошедшего огонь камня (круглоухие звали его 'шомпол', чего альвийский воин, конечно же, выговорить не мог) загнать поверх порошка пробку из растительных волокон или шерсти животных, потом тем же стеблем затолкать поверх пробки круглый шарик из мягкого тяжёлого металла, обёрнутый в тонкую кожу какого-то животного.
  Потом специальным ключом, провернув его дважды, надо было взвести упругую спираль, сделанную из металла, который распрямляется, если его согнуть. Подсыпать тот же серо-чёрный порошок на небольшую полку с углублением, находящуюся сбоку от трубы. Закрыть крышку этой полки, чтобы порошок не высыпался; при этом камень, который Уаиллар знал по имени 'раллаи', дающий искры, если ударить по нему другим твёрдым камнем, прижимался к диску из металла, имеющему шероховатую поверхность. Многокожие называли его 'колесцо', почти так же, как те детали, на которые опирались их повозки.
  Теперь можно было нажать на выступ, вроде короткой ветки, торчащий из громотрубы снизу. И если навести громотрубу туда, куда хочешь попасть, и удерживать её некоторое небольшое время, то она грохнет, сильно толкнёт в руку, а из неё вылетит тот самый круглый шарик, и - может быть - попадёт туда, куда её наводили.
  У альва далеко не сразу начало получаться. Некому было объяснить, как держать громотрубу, как её наводить, и тому подобное. Пришлось соображать самому - но он был воин, имевший все необходимые для этого навыки. И где-то на третьем выстреле попал туда, куда целился, а к десятому - попадал уже всегда, и лучше, чем многие из многокожих: ему помогала привычка воинов аиллуо к метанию копья и ножей, позволяющая предвидеть, как и куда полетит метаемый предмет.
  Ножи метать было сложнее.
  Уаиллар, несмотря на заложенные после грохота выстрелов уши, испытывал колоссальное наслаждение от того, что так быстро и так успешно освоил стрельбу из громотрубы, и редкое разочарование от того, что пришлось уходить со стрельбища, когда кончились пули и порох.
  
  3
  - Ты совсем меня забросил, - сказала ему Аолли холодно. - Ты бегаешь с круглоухими, а я сижу тут одна.
  Вообще-то она была права. Уаиллар увлёкся новыми знаниями и ощущениями. Он пытался заинтересовать ими жену - но чем он мог вызвать её интерес? Маханием мечами? Стрельбой из громотрубы?
  Ему стало нестерпимо стыдно, почти так же, как было, когда он едва не потерял жену, схваченную многокожими. Но к этому стыду примешивалось ещё более стыдное для него раздражение.
  Уаиллар, между прочим, пытался приобщить Аолли к новому: он приносил ей тёплую пищу (не рискуя, впрочем, предложить плоть умерщвлённых животных: ещё не хватало таким потчевать беременную!), он поил её отварами из трав...
  И ей, что интересно, многое из того, что он ей таскал, нравилось. Ну, или она так говорила.
  Но все-таки Аолли была права: воин аиллуо мог найти себе занятие у многокожих - а женщина?
  В родном посёлке женщины занимались тем, что уговаривали растения сплести дом или ложе, сохранить плоды спелыми, но без гнили, ускорить рост, дать сок или смолу - а те, кто умел, говорили с больными или ранеными, спасая их от смерти или тяжёлых последствий.
  А ещё они общались друг с другом, обсуждая воинов, других аиллуа, детей, погоду, Великого Вождя, Главную Женщину и прочих знакомых или не очень аиллуэ.
  А ещё они играли в свои женские игры, запретные для мужчин, соревновались, кто придумает плетение или блюдо лучше и интереснее, ссорились и мирились, воспитывали своих и чужих детей, кормили мужей, метали ножи в мишень, даже сочиняли стихи.
  Ничего этого у жены его здесь, в аиллоу многокожих, не было и быть не могло, кроме, разве что, сочинения стихов. А главное, не было даже надежды на то, что привычная жизнь может вернуться. Когда Аолли была в плену, всё было ещё хуже - но надежда у неё была. Она ждала, что придёт её муж и как-то вытащит её, они вернутся в аиллоу своего клана и заживут, как раньше.
  Всё это в одночасье рухнуло после того, как Уаиллар убил Великого Вождя Ллуэиллэ, отца своей жены.
  И хотя она согласилась остаться с ним, разделить его судьбу - не было у них больше той нежной близости, которая так радовала их раньше. Не было у них разговоров на общие темы, просто потому, что сидящей целыми днями в полутёмной комнате Аолли нечего было обсуждать со своим мужем. И если он находил, чем занять себя, а сейчас и вовсе увлёкся тем, что давало ему всё новые и новые возможности, если у него образовался круг ежедневного общения, хотя и трудного из-за сложностей с речью круглоухих - то у жены его никаких тем для обсуждения не возникало. Не считать же такими темами её самочувствие и ощущения от очередного приёма пищи.
  Уаиллар понимал, что виноват перед нею. Но он не понимал, что с этим можно сделать - и от этого бесился и раздражался, больше всего на жену. И это заставляло его чувствовать вину всё сильнее и сильнее.
  - Любовь моя, - сказал он, - давай подумаем, чем мы могли бы заняться вместе?
  Она тяжело вздохнула и произнесла с неудовольствием:
  - Ну ты же знаешь, что - ничем... У меня нет здесь ни подруг, ни старших женщин, ни уолле для присмотра, ни даже плодов и клубней, чтобы придумать новое блюдо. Ты таскаешь эту круглоухую еду, которую кто-то приготовил, и не хочешь есть то, что готовлю я. А я не много чего могу готовить из того, что тут имеется. Тебя вечно нет рядом, а мне трудно и тяжело здесь, в этой грязи, в этой вечной вони, когда нет в достатке проточной воды, кроме как в этом каменном роднике посреди двора, где я даже помыться не могу, чтобы меня не разглядывал десяток круглоухих! Мне не с кем поговорить, а тебя вечно нет рядом. Мне, наконец, нужны листья уэллэу - я уже почти целую луну не могу их получить! Если тебе всё равно, что происходит с твоей женой, ты хоть бы о ребенке своём подумал!
  Сердце Уаиллара рухнуло на землю. Он действительно забыл, что Аолли, в её положении, нуждается не только в еде, но и в некоторых полезных растениях, и перечень их не исчерпывался листьями уэллэу. А ведь ещё три месяца - и ей рожать! Кто ей поможет здесь, у многокожих? В своём аиллоу они бы получили помощь быструю и действенную, потому что на роды любой из аиллуа сбегались женщины, умеющие разговаривать с плодом и роженицей. А что сейчас? Недовольство Аолли, как стало ясно её мужу, было связано не только со скукой и бездельем, но и со вполне обоснованным страхом: справится ли она без помощи с родами? С первыми родами в её жизни?
  Сам он про эту сторону жизни не знал просто ничего.
  Его обожгла жалость и нежность к жене. Он сел рядом с ней и начал гладить по плечам. Она вначале с раздражением отстранилась, но скоро обмякла, сжалась и закрыла глаза руками, повесив уши.
  Как же ей плохо, подумал Уаиллар, а я-то...
  Он не знал, что делать и что сказать своей любимой, чтобы утешить её: любое доступное ему утешение, как он вдруг понял, было бы неверным, неподходящим...
  Тут у входа в их комнату постучали, дверь, скрипнув, открылась, и вошёл Старый. На своём корявом и грубом подобии благородного языка альвов он объявил:
  - Воин Уаиллар и женщина Аолли, наш Великий Вождь-уолле, - на самом деле он назвал его на своем языке, словом, которое нормальный аиллуэ не может произнести даже ценой жизни, - приглашает вас сегодня вечером, как зайдет светило, участвовать в... - чём-то невообразимом, поскольку в языке альвов нет ничего похожего.
  Аолли по-прежнему закрывала руками глаза, но Уаиллар не смог не ответить (всё-таки им здесь ещё жить какое-то время). Он попытался объяснить, что не понял, чего от них хотят.
  Старый тяжело вздохнул и попробовал ещё раз:
  - Наш (Вождь-уолле) будет принимать важных круглоухих. Он просит вас тоже участвовать. За вами зайдут.
  Вождь! Просит!
  Уаиллар давно потерял надежду понять, зачем многокожие, с которыми свела их судьба, делают что-то так, а не иначе. Но - что они теряли?
  И он согласился.
  
  4
  Круглоухий не-воин привёл их наверх, в одно из больших помещений, которое Уаиллар мельком уже успел осмотреть, когда из любопытства забирался на второй этаж дома. Выбеленные стены и тёмные, покрытые чем-то блестящим, пахнущим пчёлами, деревянные косяки и рамы создавали особое ощущение чистоты. Пол был покрыт прошедшей огонь глиной разных оттенков, образовывавшей приятный для глаза узор. Огромные окна, затянутые кусками прозрачного подобия камня (но не природного), выходили во двор и давали много света. На стенах висели разные странные предметы, назначения которых Уаиллар ещё не понимал; на полу стояли два широких и длинных стола, почти пустых, если не считать металлические сосуды, от которых шёл знакомый (и с некоторых пор неприятный) Уаиллару кисловатый запах, и мелкие ёмкости, из которых многокожие пьют.
  Старый показал рукой, куда встать. Это не было уроном чести, аиллуэ делали так же при церемониях.
  Уаиллар с Аолли разместились почти рядом с ложем, на котором возлежал (именно возлежал, Уаиллар оценил величественную позу) уолле-вождь. Ближе к этому ложу (которое стояло посредине длинной стены, противоположной окнам, и Уаиллар сделал вывод, что это место - почётное для многокожих) находились Старый, его молодой друг-воин, с которым Уаиллару приходилось скрещивать оружие, упражняясь, а по другую сторону - красноволосый толстый многокожий, когда-то пленивший Аолли.
  Стояли там и несколько многокожих воинов, которых альвы уже встречали, но еще ни разу не общались с ними ближе.
  Подошли ещё многокожие, также с оружием. Некоторых Уаиллар узнал. 'Аллэ среди них не было.
  Прошло сколько-то времени, и в зал вошли рослый многокожий, которого Уаиллар, кажется, мельком уже видел (впрочем, многокожие все на одно лицо, а внешнюю, съёмную, кожу свою они меняют, и она может быть настолько разной, что узнать многокожего непросто). С ним были - альв не поверил своим глазам - три самки! Одна постарше, зрелая, детная; одна в начале зрелости, в возрасте, когда аиллуа еще не имеет детей, но уже может их иметь, и одна вовсе незрелая, в возрасте, когда женщины народа аиллуэ ещё не имеют имени!
  У нас тоже есть такой обычай, - с удивлением подумал Уаиллар, - выводить дочерей перед Великим Вождём, Главной женщиной и собранием клана, чтобы все их знали в лицо. Только у нас не стали бы приводить старшую, она уже давно должна быть всем знакома.
  Тут он вспомнил, что уолле-вождь стал вождём совсем недавно, и решил, что всё дело именно в этом: представлять дочерей Великому Вождю ведь положено после того, как он избран. Это у народа аиллуэ вождь выбирается из воинов клана, которые уже знают в лицо всех женщин, а у многокожих ведь всё не как у людей...
  Начались долгие разговоры, из которых Уаиллар не понимал много больше половины. Он ещё раз подивился тому, что у многокожих, как и у альвов, есть что-то вроде Высокой Речи, которой пользуются в торжественных случаях. Как же мы ошибались, считая их полуразумными животными!
  Многокожие сейчас явно проводили какую-то церемонию, смысла и значения которой Уаиллар не понимал - но отчётливо понимал, что это именно церемония. То есть действо, не имеющее прямого практического значения, но предназначенное для того, чтобы зафиксировать некие отношения между теми, кто в нём участвует, причём эти отношения связаны с взаимным положением участвующих и их обязательствами друг к другу.
  Столь сложные (и, как вынужден был отметить Уаиллар, красиво оформленные) процедуры тоже свидетельствовали о том, что сородичи воина были неправы, считая многокожих ниже себя.
  Впрочем, церемонии и процедуры эти, как не мог не видеть Уаиллар, были далеко не так изысканы, как у него в клане. Вождю-уолле оказывалось подчёркнутое и демонстративное уважение, но не преклонение; у народа аиллуэ положено было принимать позу подчинения, припадая на передние конечности, и не допускалось отворачиваться от Великого Вождя, когда находишься в Большом Ааи или во время церемоний у Великого Древа. Встретив Великого Вождя вне Большого Ааи, можно было не припадать на передние конечности, но следовало остановиться и оставаться лицом к нему, пока он не пройдёт мимо или не отпустит.
  На женщин это не распространялось, хотя они тоже не должны были первыми заговаривать с Великим Вождём, если у них не было к нему важного дела или известия, и также не должны были громко болтать в его присутствии. Вообще с Великим Вождём положено говорить Высокой Речью, коротко и ясно.
  Женщины оказывают уважение Главной женщине клана, но у них церемонии проще и демонстрация позы подчинения не требуется.
  Многокожие, как заметил Уаиллар, вели себя в присутствии уолле-вождя свободнее. Они не припадали на передние лапы, ограничиваясь вместо этого низким поклоном или преклонением колена - что положено делать в каких случаях, было неясно. Женщины тоже кланялись, но вместо преклонения колен низко приседали.
  Уаиллар снова задумался над тем, какая во всём этом была ирония. Многокожие отдавали почести, мало того, что малолетнему уолле, не имевшему признанных заслуг великого воина - он убил то ли одного, то ли двух круглоухих, и то не в поединке на благородном оружии, а при помощи громотруб (хотя сейчас Уаиллар, попробовав и примерив на себя, склонен был признать громотрубу достойным оружием для воина); он получил увечье, которое вообще делало его непригодным для сражений и походов чести! У аиллуэ ему подарили бы быструю и почётную смерть, и пожалели бы, что столь молодой и, возможно, многообещающий воин должен уйти так рано, и (женщины) оплакали бы - но жалели бы не его, а клан, лишившийся еще одной пары вооружённых рук.
  Наблюдая за многокожими на приёме у Императора и сравнивая то, что он улавливал из их слов, с тем, что он видел в их лицах и их позах, Уаиллар забавлялся. У аиллуэ ничего подобного было бы невозможно: любой воин и любая женщина хорошо читали то, что показывают движения, положения тела и конечностей, выражение лиц. И того, кто стал бы говорить противоречащее языку лица и тела, подняли бы насмех или - в иных случах - на копья. А у многокожих подобные расхождения, видимо, были в порядке вещей: Уаиллар видел их постоянно.
  И сейчас он видел у высокого многокожего, пришедшего со своими самками, опаску по отношению к Старому, сомнения в уолле-вожде и пренебрежение ко всем остальным, не исключая Молодого (так Уаиллар решил звать воина, который держался возле Старого и которому Старый уделял больше внимания, чем остальным: на самом деле альв имел в виду слово 'вождь' при прилагательном, означающем возраст обоих. Ну не уолле же вождём считать, в самом деле!).
  Забавнее всего было наблюдать за самками. От младшей не исходило ничего, кроме любопытства, неуверенности и восхищения. Средняя вела себя обычно: как самка, готовая родить, но ещё не выбравшая, от кого. В клане за такой бы в первую очередь охотились аиллуо из других кланов: как лаллуа она была бы выгоднее всего. Внимание и хорошее обращение, и она - аиллуа на всю жизнь, с хорошими, здоровыми детьми. Было заметно, что эту самку сильнее всех интересует уолле-вождь - и неудивительно, женщина всегда интересуется тем, кто занимает более высокое положение, детям ведь нужен отец, который может дать им как можно больше...
  Старшая же самка также проявила к уолле-вождю внимание, но было оно неискренним. Как самец, он её, естественно, не интересовал. Она притворялась, что малолетний калека-воин вызывает у неё сочувствие и желание помочь, как будто он - её сын. Она потянулась поправить его ложе (что вызвало напряжение у многокожих, охранявших его), она говорила какие-то слова (понимаемые Уаилларом через три на четвёртое), изображая заботу матери о страдающем ребенке, она что-то спрашивала участливым тоном... Уаиллар так и не понял, чего она на самом деле хочет.
  Было заметно, что её поведение уолле-вождю не понравилось. Оно выбивало его из роли вождя, подчёркивая, что он всё-таки уолле, ребенок, зависящий от взрослых.
  Уаиллару много раз объяснили, что уолле-вождь правит по тому праву, что его отец был Великим Вождём. Для воина аиллуэ это было совершенно непонятно. Тем более, что он хорошо видел, что вождь-уолле ничем и никем в реальности не правит.
  На самом деле настоящим Великим Вождём среди всех многокожих, которых Уаиллар успел узнать, был Старый. К нему обращались, когда нужно было принять действительно важное решение: когда и где встать лагерем на ночь; кому когда стеречь, пока остальные спят; куда и когда идти... А в аиллоу многокожих, не успели они войти в него и встретить местных, которые собрались на площади - Старый, не сказав ни слова, убил двоих, от которых исходила, как видел Уаиллар, явная опасность, а потом произнёс Слово Увещания, сделавшее остальных покорными - то, что не позволено ни воину, ни военному вождю, никому, кроме Великого Вождя.
  Все, без исключения все, включая уолле-'вождя', когда нужно было решить что-то серьёзное, приходили к Старому и спрашивали его. Он же выслушивал, задавал вопросы, подсказывал - или просто говорил, что надо делать. И многокожие делали либо то, что он велел, либо то, на что он наталкивал их своими словами. Уаиллар не знал язык многокожих в совершенстве, понимал небольшую часть их слов, но очень хорошо понимал их интонации, а ещё лучше - язык поз и жестов, и выражения лиц. И это говорило больше и вернее, чем - как считал воин аиллуо - слова и речи.
  Наконец, церемония закончилась. Уаиллар так и не узнал, зачем их с Аолли позвали в ней участвовать: к ним никто так и не обратился. Ему было невдомёк, что гильдмайстер Ронде был слишком занят своими мыслями и привлечением внимания Императора, чтобы пришлось отвлекать его на экзотику, как планировал Дорант, когда уговаривал Его Величество присовокупить альвов к своей свите...
  
  5
  Уаиллар снова усмехнулся внутри себя, подойдя на следующее утро к Старому за решением своей проблемы. А задача была совсем простая, и в то же время - очень сложная. Уаиллару надо было принести Аолли травы и листья, которые были ей нужны в её положении и на её сроке. Иначе ребенку могло быть плохо.
  И все эти листья и травы, а также корни, росли в Альвиане, за озером. На опушке, на полянах, в купах кустов, на тонких побегах высоких деревьев.
  Уаиллар знал большую часть из них - как и любой воин в клане. Чего не знал - Аолли объяснила.
  Нигде вблизи аиллоу многокожих найти почти все из них не было возможности.
  Так что надо было отправляться в дальний поход, для чего требовалось следующее. Во-первых, получить разрешение от многокожих (ну не надо лицемерия: от Старого. Другие просто выполнили бы его распоряжение).
  Во-вторых, надо было где-то взять оружие. У Уаиллара остались пять из шести его ножей-аи, но уже не было копья аллэ. Вырастить аллэ из побега уаралы - требует двух лет, когда воин ходит к этому побегу и уговаривает его. На крайний случай - нужен год. Но никак не меньше.
  О чём тут вообще говорить, если аж до самого северного берега озера нет ни одного куста уаралы?
  Меч, который дал Уаиллару Старый, был не хуже аллэ (честно? Даже лучше во многом).
  Но надо было разрешение взять его с собой. Уаиллар не был уверен, что этот меч - его собственность. Это пока не обсуждалось.
  На его удивление, Старый понял проблему очень быстро, и очень быстро принял решение: он отпустил Уаиллара, объяснив ему на очень грубом, но вполне понятном альвийском, что может дать не больше десяти дней (два раза по руке, что было весьма наглядно продемонстрировано на пальцах самого Старого), а потом Старый и все остальные могут уйти на юго-восток (что было также наглядно продемонстрировано указанием рукой). Меч можно забрать с собой, и вообще, пусть Уаиллар больше не спрашивает - это его меч. Если что-то нужно ещё, то есть 'Аллэ, а если 'Аллэ чего-то не поймёт, то надо спрашивать калечного круглоухого воина, которого Старый назвал Асарау - слово, почти доступное для произнесения. Впрочем, Уаиллар хорошо понимал, о ком идёт речь: именно воин-калека первым заговорил с альвами на их языке.
   Старый посмотрел на Уаиллара со значением, которое тот понял: у Старого было мало времени и много дел, как у всякого Великого Вождя. С трудом подавив желание отойти, пятясь на четырех конечностях, как положено после решения Великого Вождя, Уаиллар, тем не менее, удалился спиной вперёд, низко склонившись (ему в голову бы не пришло, что он тем самым вызвал у Доранта неимоверное удивление: что это было?).
  Уаиллар взял меч, свои аи и вышел во двор. Искать во дворе побеги уллиоэ было даже не смешно. Уаиллар попытался поговорить с кустом олуоры, росшим в углу двора, и даже получил от него молодые ветки нужной длины, но олуора - не лиана уллиоэ, нормальный алларэу[1] из неё не сделаешь. Меч на импровизированном креплении болтался, мешая свободно двигаться. Кончилось тем, чем и должно было: хрупкие ветви олуоры обломились возле левого верхнего узла, и вся конструкция съехала с тела. Уаиллар расстроился.
  'Аллэ, вышедший во двор почти одновременно с Уаилларом, посмотрел на это, кивнул и ушёл куда-то.
  Вернулся он с какими-то кусками мёртвой кожи, нарезанными на узкие полосы и затейливо переплетёнными, причём в местах, где полосы пересекались, их скрепляли круглые сучки из такого же прошедшего огонь камня (многокожие звали его 'металл' или 'сталь', Уаиллар так и не понял, когда что было правильно), из которого сделан был меч. К этим кускам крепилось нечто длинное, сделанное из мёртвого дерева, и 'Аллэ показал, что в него вставляется меч.
  'Аллэ протянул всё это Уаиллару, развернув так, что стало очевидно: это что-то вроде алларэу. Немного похожая амуниция обтягивала торс самого 'Аллэ, и к ней был подвешен его меч, вставленный в конструкцию из мёртвого дерева и мёртвой кожи.
  Уаиллар попробовал надеть предложенное, и у него получилось почти с первого раза: к своей немалой гордости, он даже сам разобрался, как подогнать сбрую по размеру и как застегнуть пряжки. Меч всё равно мешал, болтаясь у левого бока; длинная, хотя и не настолько, как у копья аллэ, рукоятка неуклюже торчала вперед. Копьё в алларэу крепится за спиной, наискось от левого плеча к правому бедру, и снимается одним движением руки вправо. С мечом у пояса двигаться было неловко, а при попытке его быстро достать Уаиллар почувствовал, что меч застрял, перекосившись в креплении.
  'Аллэ показал, как он выхватывает свой меч движением снизу слева вверх направо, удерживая левой рукой кольцо, в которое входил клинок. Уаиллар попробовал - действительно, так получалось быстро и удобно, но меч всё равно мешал движениям.
  Круглоухие постоянно придерживали свои мечи левой рукой, что выводило её из употребления, случись что неожиданное.
  Уаиллар, мучаясь от невозможности нормально объяснить, что ему нужно, вытащил меч и приложил его к спине от правого плеча к левому бедру: в отличие от аллэ, меч удобнее было бы выхватывать при таком положении, это альв успел понять, упражняясь (хват меча сильно отличался от хвата копья из-за другого баланса и более короткого древка).
  Многокожий воин посмотрел, опять кивнул головой и ушёл.
  Вернулся он, когда светило сдвинулось вниз больше, чем на свой поперечник. Уаиллар к этому времени успел обнаружить на кожаной амуниции плоские кармашки, в которых плотно сидели четыре ножа, очень похожих на аи, но сделанных из металла - или стали, кто их разберёт, многокожих...
  Это оказалось очень удобно, хотя ножи были плохо сбалансированы. Уаиллар попробовал воткнуть туда свои аи - оказалось практически идеально! И он в очередной, не первый и не последний, раз задумался над тем, насколько неправы были старейшие, считавшие круглоухих полуживотными, не имеющими полноценного разума. И еще над тем, есть ли у народа аиллуэ возможность выжить, если вдруг по какой-нибудь причине многокожим захочется очистить и занять Великий Лес...
  'Аллэ принёс несколько кусков мёртвой кожи и металла, которые он без каких-либо затруднений присоединил к предложенной Уаиллару сбруе. Надев и застегнув её, воин-аиллуо смог вставить меч так, как хотел, за спину, причём выхватить оружие получилось - после трёх-четырёх упражнений - быстро и без усилий.
  Мало того: 'Аллэ принёс ещё кожаную трубку, легко и просто крепящуюся на левой стороне амуниции, в которой уже лежала заряженная громотруба.
  Жесты его ясно дали понять, что Уаиллар может её забрать. И 'Аллэ протянул ему кожаный мешочек, содержание которого было совершенно недвусмысленным: кусочки тяжелого металла и порошок, который бросает его во врага!
  Уаиллар поблагодарил, как принято у альвов, потом, как принято у многокожих. На самом деле он был не просто благодарен - он был потрясен до глубины души!
  Теперь оставалось только проститься с Аолли и выйти незамеченным из аиллоу многокожих. И неизвестно, что было сложнее.
  
  
  
  [1] Алларэу - хитрым образом сплетенная из гибкой и длинной лианы уиллоэ сбруя, на которой в походе развешивают оружие и припасы.
  
  
  

Интерлюдия 2

  
  1
  Гильдмайстер Ронде принимал своего порученца в большом кабинете. В отличие от малого, там стоял письменный стол неестественно громадных размеров, занимавший полкомнаты. Гильдмайстер, немаленький мужчина, сидя в кресле, не мог достать рукой до дальнего от себя края. Стол был сверху покрыт зеленым сукном, обильно изукрашен тонкой резьбой по дубу, а по трем сторонам огорожен искусно выточенной баллюстрадой высотою чуть больше пяди.
  Жуар Кальмон мялся у стола, не зная, куда деть шапку. Он успел переодеться с дороги, хотя велено было - как войдёт в дом, сразу к хозяину. Да не беда, четверть часа на самом деле ни на что не влияют. Зато пыль дорожная с него на пол и мебель не насыпется, да и лошадьми Кальмон не пахнет.
  - Ваша милость, - наконец, решился порученец, - вот.
  И он выудил из висящей на боку тяжёлой кожаной сумки потемневший от старости кожаный же кошель, завязанный плетёным шнуром со свисающей на нём тёмно-красной сургучной печатью.
  - Как есть, одна тысяча три сотни и двадцать три двойных золотых, выручка, значит. - Он снова полез в сумку. На этот раз содежимое не удалось вытащить так быстро и ловко, как кошель. Свёрнутые в толстую плотную трубку и обвязанные таким же плетёным шнуром с такой же печатью бумаги зацепились было за что-то, но Кальмон справился в конце концов:
  - Все бумаги по сделкам, и отчёт мой тут же.
  - Да ты погоди про отчёт, - гильдмайстер небрежно сдвинул выложенные на стол предметы: Кальмон потому и был порученцем, что за ним обычно можно было не проверять, - расскажи, как съездил. С самого начала.
  Тот помялся, оправил кафтан, провёл обеими руками по коротко стриженной голове, поправляя неизвестно какую погрешность, суетливо оправил окладистую, надвое растущую бороду, и начал, наконец:
  - Так, ваша милость, что там про с самого начала рассказывать-то? Мы же пустые выехали, по Южной дороге так без груза аж до самой Фаланеры и ехали. Благо, сухо было, быстро получилось. Там, как вы и повелеть изволили, - Флоан поморщился. Он не любил, когда его люди разговаривали с ним как с дворянином не ниже дуки, - загрузили мы последний в этом году урожай чокло с плантации ее милосердия вашей благородной супруги. Там в бумагах про это всё есть. В этом году чокло хорошо уродилось, почти на пятую часть больше, чем обычно. Мы всё и забрали.
  - Погоди, а червяки, что в прошлом году погубили едва не половину урожая?
  - Так это, ваша милость, Барлай же сразу всех детей и женщин на плантацию выгнал, и они каждый день червяков руками собирали, с самых почек и до последнего снятого плода. Вот и не пожрали они почти ничего. Барлай говорит: как увидел первого червяка, так сразу понял, если не выбирать их и не давить, то опять всё погубят. Они ведь завязи жрут, проклятые.
  - Барлай? Он там кем у нас?
  - Так это, ваша милость, он же сын Ламора, если помните. Вы Ламора лет пять назад пороть ещё повелеть изволили, когда он за беглыми не уследил.
  Было такое. Пять семей арендаторов, привезённых из Империи и долгами за перевоз к земле прикреплённых, снялись как-то ночью - сговорились, видно - и рванули к побережью. Не понять, на что надеялись: когда их догнали, они уж от голода шатались. Местных растений не знали, а с собой взять не додумались - своего не было, а чужое украсть не сообразили.
  Гильдмайстер тогда тамошнего надсмотрщика действительно велел выпороть, но не за то, что арендаторы попытались убежать, а за то, что довёл их до такого. Люди, которые приезжают в Марку в поисках лучшей доли, часто нарываются на подобных Ламору: те их обводят вокруг пальца и превращают фактически в бесправных рабов, живущих впроголодь и лишённых какой бы то ни было перспективы и надежды. В итоге от них толку на работах никакого, ибо работают они за страх, а не за совесть, и работу свою ненавидят.
  А вот если человека заинтересовать, чтобы он понимал: чем лучше поработает, тем лучше будет жить его семья - то за те же, в сущности, деньги произведёт он куда больше, на радость и благо хозяину.
  Случай этот гильдмайстер помнил, а вот человека, приговорённого к розгам - нет. И что дальше было - тоже. Наверняка ему докладывали, и наверняка жена знала все подробности, но у гильдмайстера слишком много было забот и ответственности, чтобы такие мелочи ещё в голове держать.
  - Так что, Ламор там больше не командует?
  - Так умер он о прошлом годе осенью, захлебнулся, когда в сезон дождей Равилию решил перейти. Там посуху-то коню по бабки, а как дожди, с гор вода катит, бык не устоит, не то что человек. Глубина по пояс от силы, но несёт - не удержишь. Он и не удержал. Их с конём потом аж на две тысячи шагов ниже по течению нашли, когда вода схлынула. А её милосердие благородная супруга ваша изволила сына его надсмотрщиком утвердить. Вот сын-то как раз Барлай и есть.
  - Значит, говоришь, надумал, как с червём бороться?
  - Так и есть, ваша милость, сразу придумал.
  - Ты вот что... - гильдмайстер постучал пальцами по столу, - вышли-ка ты ему два десятка золотых за сообразительность. - Тут Флоану Ронде пришло в голову кое-что: - Кальду во Фаланере сколько, ты думаешь, дать бы за содействие? - Без местной власти вряд ли бы надсмотрщик плантации смог вывести жен и детей местных жителей на работы.
  - Так это, осмелюсь почтительно доложить, ваша милость, Барлай этот кальду сразу три десятка двойных золотом выложил, как первых червей увидел. Из своих, семейных.
  - Надо же, - поразился гильдмайстер, - какой быстрый! Ты как думаешь, Жуар, он там в Фаланере не засиделся ли?
  Кальмон весь превратился в одно большое 'не могу знать', поскольку вопрос этот точно выходил далеко за пределы его компетенции.
  - А лет ему сколько, Барлаю тому?
  - Трёх десятков нет ещё, ваша милость, а точней не знаю я.
  - Из Фаланеры голуби есть ещё у нас?
  - А как же, ваша милость! Барлай в этом году всё время новых присылает, чтоб у нас не меньше, чем полдюжины было.
  Нет, ну что за полезный малый!
  - Ты вот что, любезный. Пожалуй что, денег Барлаю не шли. Отправь лучше голубя, пусть он сам сюда прибудет, я его лично и награжу. И что кальду отдал, возмещу. Такие шустрые мне нужны. Погляжу, к чему его пристроить, если и вправду так хорош - нечего ему в Фаланере штаны просиживать.
  Гильдмайстер сделал себе пометку на лежащем под правой рукой листе желтоватой бумаги.
  
  
  2
  - Продолжай.
  Кальмон подобрался и двинулся дальше в рассказе:
  - Потом мы, как изволили повелеть ваша милость, проехали почитай весь Деленский Гронт, до самого Делена. Там выкупили всё, что было у них из карминной краски, семь с четвертью пудов и два с третью фунта. Собрались ехать дальше, да комес Гирта, как узнал, что мы в Акебар едем, решил с нами императорское серебро отправить. А мы что, нам только в радость, что с охраной пойдём. Он из своей компаниды едва не треть с нами отправил, да сына своего дал командовать.
  - Много ли серебра было? - Спросил гильдмайстер вовсе не из праздного интереса.
  - Так, ваша милость, они же нам не отчитываются, но телег было шесть, и гружены были сильно, кони едва тянули, хоть запряжены были парой.
  Гильдмайстер прикинул - получилось почти пять тонелад[1]. Был он человек опытный, так что сразу спросил:
  - Дорогой сколько телег меняли?
  - Две, ваша милость. Остальные с помощью Пресветлых Богов и Святого Лигозерия, да хранит он путешествующих с грузом по суше, дошли. Но мы не задержались почти, у них четыре телеги в запас были. Которые поломались, их там и бросили., чинить не стали Не жалеют добро, богатеи.
  - Да что бы им такие мелочи беречь, у них серебра в рудниках - на десять поколений хватит.
  - Осмелюсь почтительно и покорно доложить, ваша милость, там в Делене плохо у нас.
  - Что такое?
  - Похоже, ваша милость, последний раз мы краску везём. Мастер, что её делать умеет, с предками своими соединился, да простят его всемогущие боги.
  - Так он же должен был учеников иметь?
  - Должен-то должен, только ему кого ни водили, он про всех говорил, что бестолковые и учить их бесполезно. Приставлял корзины с грузом носить, а что делает, не показывал. Его уж и уговорами, и подарками, и розгами - ни в какую!
  - Не от розог ли и умер?
  - Избави все святые, ваша милость, вовсе нет! Змея укусила, когда ходил за сырьём. А он к самим местам, где жуков собирал, не брал никого с собой, говорил - уйдут жуки, нельзя будет набирать, вообще весь промысел падёт! Там его ехидна и цапнула. Он до лагеря пятьсот шагов не дополз. Я не видел, до нашего приезда ещё было, но люди сказывали, страшен был, синий и лиловый весь, лицо перекошено...
  - Упокой его Боги и Святые с миром. Упрямый был человек, если ремесло не передал - не знаю, что там будем брать теперь. Но вы ведь ещё груз принять должны были?
  - Точно так, ваша милость, и приняли дальше в Керсеите, уже в неделе от Акебара. Пришли люди Гериела, привезли двадцать возов серого дерева и шесть возов хемпеша. Серое дерево хорошее, стволы большие, в обхват, чистые, без гнили. А вот хемпеш - стволы тонкие, в дело только у компя годны, а остальное только на щепу под выварку на краски. Гериел передал, хемпеш весь в округе вырубили, теперь только ждать, пока саженцы силу наберут. А это лет двадцать, не меньше.
  - Да и не беда, Жуар, я ещё три участка арендовал. Подальше, и сильно подальше, да нетронутые. Гериел на своих дорубит серое дерево, можно даже оставить на развод сколько-то, и туда пусть переезжает. Давай дальше, времени уже много.
  - Слушаюсь почтительнейше, ваша милость. Так вот, Гериела нам неделю ждать пришлось. Благо, сын комеса Гирты с нами остался, груз и солдат своих оставил. Я так почтительнейше рассуждаю, ваша милость, что он в первый раз из Делена отъехал, а Керсеит-то раз в пять побольше будет, да и развлечений там для благородного человека с деньгами не в пример больше. Так что он, сдаётся мне (извините, ежели непочтителен я), только обрадовался, что можно задержаться. Так что мы оттуда до самого Акебара всё под охраной ехали.
  - А в столице что?
  - В столице узнали мы, что прежний Император, да простят его Боги и Святые, к предкам своим отправился, а в Империи нынче опять смута. Кто говорит - наследник тоже мёртвый, кто говорит - живой он и скоро придёт в метрополию за короной законной своею, кто говорит - дом Аттоу опять за своё и воду мутит, и будто бы они как раз наследника похитили и убили. А слышал я и вовсе слухи странные и невероятные, будто наследник-то как раз здесь, в Кармоне обретается и корону на себя надел уже.
  Интонация Кальмона сделалась вопросительной, говорил он медленно и осторожно, и видно было, что мучает его любопытство несказанное.
  - Так и есть, Жуар, так и есть. Здесь Его Величество Император Йорриг Сеамас, седьмой этого имени. Во здравии, хоть и ранение перенёс, злобными предателями нанесённое, да, во славу Всемогущих, не смертельное и ныне не опасное. Не сомневаюсь, Жуар, что ты Императора ещё увидишь в должное время.
  Кальмон, сильно потрясённый, совершил требуемые традицией поклоны и прочие телодвижения, хоть видно было, что он сильно смущён непонятностью последствий.
  Гильдмайстер задал ему ещё несколько незначительных вопросов о поездке и сделал жест, отпуская. К его удивлению, Кальмон задержался, потупившись и снова принявшись мять шапку, коя внезапно и незаметно опять появилась в его руке.
  - Что ещё? - Спросил гильдмайстер.
  - Так что вот, ваша милость, осмелюсь ещё почтительнейше и покорнейше доложить, что есть у меня послание к вам от лиц, пришедших в наш Гильдейский Дом, как узнали они, что я из Кармона прибыл. Они меня вызвали на улицу, завели там в кабак приличный, заказали всего на большую сумму и поставили мне есть-пить. А между тем стали спрашивать, правда ли, что я из Кармона в Акебар явился, да от кого именно. А как узнали, что от вашей милости, так стали обхаживать, будто я благородный, и всё обиняками расспрашивать, знаю ли я что про Его Величество. Когда же услышали, что уехал я из Кармона, ничего не зная про Императора нынешнего, да продлятся его дни, и про события здешние, о коих ваша милость мне столь неожиданно поведали, так стали спрашивать, скоро ли я обратно. Я им как есть сказывал, что в Акебаре мне сидеть незачем, а в Кармон отъеду, как соберусь. И тут они мне и говорят, что они, мол, из кумпании торговой гальвийской, где сам король Гальвии в кумпанах, и что хотят они с новым Императором мира и торговли, выгодной для обеих сторон, а для того ищут, кто бы их к Императору подвёл да про их намерения добрые рассказал.
  - И что дальше?
  - А дальше дали они мне письма и голубей дюжину. Письмо для вашей милости вот, - Кальмон закопался опять в сумке; достал, наконец, и вывалил на стол не одно, а два письма - запечатанные в пакеты зеленым сургучом с гербами Всеобщей тороговой компании Гальвии, - и для Императора тож. Не велите казнить, ваша милость, не мог я отказаться, слишком важные то люди были! - И Кальмон повалился на колени.
  - Вставай, любезный, нечего тут. Ты правильно сделал, мне любые сведения нужны. Буде кто тебе упрёки делать станет или, того хуже, в предательстве обвинит - говори, что поступал по моему повелению, и отсылай ко мне.
  
  
  
  [1] Тонелада - бочка емкостью в две тысячи фунтов воды или вина. По весу - без малого тонна на наши меры.
  
  3
  С Гальвией всё было очень непросто.
  Это была страна, с которой Империя одновременно находилась в крайне враждебных отношениях (ещё бы, после стольких войн!) и в отношениях взаимовыгодной торговли (ещё бы, при такой потребности в продуктах друг друга, которые нечем было заменить!).
  Гальвия нависала над северными границами Империи (от которых выгодно была отделена обширной горной страной, где умеренно процветали четыре из восьми имеющихся в метрополии исторических Марок). Но куда важнее было то, что Гальвия, оседлавшая эстуарии двух крупнейших на континенте рек, сохранявших судоходность почти что до степей Восточного Уллузана (Родан на юге) и почти что до тайги загадочных земель Криев-Валодов, где непонятно кто правил непонятно кем, и, как говорили, вовсе не было городов с нормальными каменными домами (Иззил на севере), так вот - Гальвия сидела на важных водных торговых путях. Сидела много столетий, что не замедлило привести к появлению у гальвийцев сначала толкового речного флота, а потом - ещё более толкового морского.
  Пока Империя в своём Южном море отбивалась от галер косоглазых карракийцев, крючконосых гиккосов, чернокожих мауронов (ну ладно, не всегда отбивалась, чаще, вообще-то, наоборот) - с гальвийцами воевали на суше, с переменным успехом. В итоге, у Империи случился высокоразвитый и очень мощный галерный флот, прекрасно показывавший себя в течение нескольких сотен лет на Южном море.
  А потом самые-самые юго-западные народы Империи, те же сотни лет добывавшие рыбу для пропитания на совершенно непригодных для боя суденышках, жившие в глубоком тылу Империи как со стороны народов Южного моря, так и со стороны народов Севера (и не думайте, что только гальвийцы из них агрессивны), - развили свои судёнышки для плавания в океане и стали-таки по нему плавать.
  И тут оказалось, что за Южным морем есть не только мауроны, но и другие народы, чем южнее, тем темнее кожею. А у этих народов есть очень, очень много интересного для торговли: красивые и прочные породы дерева; драгоценные камни, цены которым эти народы вовсе не знали; пряности - и чем дальше на юг, тем больше и дешевле!
  Было у них и золото, и серебро, и медь, но не в таких количествах, чтобы стоило те земли завоёвывать ради них. А вот торговать...
  Народы юга (и юго-востока, после того, как однажды корабли Империи обогнули Южный материк и пошли на север) не знали, что такое сталь. Их железо было мягким, клинки из него легко гнулись и не держали заточку.
  Народы юга (и юго-востока) вовсе не знали стекла.
  Народы юга (и юго-востока) не знали пороха.
  Попробовав эти продукты развитой промышленности Империи, они восхотели ими обладать.
  И они готовы были за них отдавать то, чем богаты были их земли - и чему цены они вовсе не знали.
  Торговля Империи стремительно подняла её благосостояние. Крестьяне (!) могли себе позволить не то что солить ежедневные блюда - они их посыпали пряностями и острыми, и ароматными!
  В домах не то, что знати - зажиточных горожан появилась мебель из пахнущего пряностями заморского дерева.
  Дамы стали пользоваться ароматами, приготовленными из заморских растений - мастерство имперских алхимиков усовершенствовало природные качества привезённых с юга и юго-востока материалов.
  А потом у Империи появилась Заморская Марка. Земля, которая была богаче, чем любые другие земли в этом мире. Земля, которая - вся! - принадлежала Империи и входила в неё как неотъемлемая часть.
  И вот вся эта роскошь, вся эта торговля, все эти поставки - были зависимы от моря, от кораблей, от их безопасного передвижения.
  В самом начале имперским кораблям ничего не угрожало, кроме сил природы: да, бывало, корабли пропадали, попав в шторм, вылетев на камни, выбрав неверный курс и сгинув в безызвестности.
  Но потом другие народы, охваченные завистью к успехам Империи, решили, что вправе снимать свои сливки с имперского молока.
  Первыми проснулись привычные карракийцы с гиккосами. Их стремительные галеры, ничем не уступающие имперским (кроме скорости постройки: Империя наладила производство галер в таких темпах, кои недоступны были - и будут - народам, не способным к столь высокой организации), набрасывались на возвращающиеся из походов имперские корабли, стремясь либо подловить их в штиль, либо задавить количеством.
  Затем и северные народы, гальвийцы прежде всего, включились в эту драку. Они действовали по-другому: не входя в зоны, близкие к портам Империи (как делали карракийцы) или к типичным маршрутам на Юг (как поступали гиккосы) - гальвийцы взялись за пути, ведущие в Заморскую Марку и обратно. Там и в самом деле быо больше добычи: корабли шли едва ли не в видимости друг от друга. Это им, однако, не помогало, когда на корабль наваливались сразу два гальвийца с кучей голодного злого народу на палубах, а ещё один или два их прикрывали.
  Империя стала водить конвои, защищая десяток торговцев десятком же боевых кораблей. Тут выяснились две неприятные вещи: во-первых, боевые корабли Гальвии были лучше во многих отношениях - пока Империя совершенствовала галерный флот, Гальвия развивала океанский. А во-вторых, затраты на конвой были такими, что прибыльность обладания Заморской Маркой стала для Империи снижаться.
  Вдобавок Гальвия попросту попыталась отобрать Марку у Империи. Случились две войны, обе на севере Марки. Во время второй гальвийцы попытались высадить десант у Акебара, но были разгромлены страшно.
  Третья попытка была во время мятежа Исти-Маграла. Ходили разные слухи о том, что могло подвигнуть обоих на предательство интересов Империи и попытку отколоть Марку и сделать её самостоятельным владением. Честолюбие ли, не по доблести, было тому виной, корысть ли, или её вариант - желание покрыть безнадёжные долги - но вельможи смогли собрать не только свои компаниды, но и наёмные, в большинстве гальвийские, и около года терзать Марку, убивая людей и разоряя имения.
  Особенностью гальвийцев было то, что в каждой стычке, в каждой войне - они были как бы ни при чём. Это вот такой-то воевода по своей личной инициативе собственной частной армией напал на Империю (или Марку), а Гальвия тут вовсе не участвовала. Это наёмники: ну да, гальвийцы - а что вы хотели, страна бедная, люди за грош под железо и свинец пойдут.
  Так что параллельно с битвами между Гальвией и Империей всегда весело шла весьма успешная торговля.
  И гильдмайстер Ронде, разумеется, в ней участвовал - когда удавалось.
  Были у него и свои люди в Гальвии.
  И вот один из них как раз и прислал ему опечатанное зелеными печатями Компании письмо с такими предложениями, от которых торговые люди не отказываются.
  
  
  

Глава 5. Дорант

  
  
  1
  Дорант едва успел проснуться, встать и привести себя в порядок, как в комнату без стука ворвался Нери, мальчишка, которого Харран держал в прислужниках, а нынче пристроил к Императору:
  - Ваша милость, там этот, как его... гильмастер пришёл, так Его Величество вас требуют...
  Пришлось одеваться по-парадному, натягивать сапоги и цеплять меч. Нери приплясывал у дверей от нетерпения. Дорант цыкнул на него:
  - Что здесь торчишь, дорогу я знаю!
  Того как ветром сдуло.
  Дорант, не слишком торопясь, прошёл длинным коридором второго этажа в малую обеденную залу, которую Харран приспособил для таких вот, не парадных приёмов.
  Император был уже там. Сидел на покрытой толстым багровым ковром лавке, в полоборота к двери, вытянув вдоль лавки раненую ногу, и хмуро смотрел в пол. Гильдмайстера еще не впустили, он, должно быть, находился на первом этаже, перед лестницей - где обычно держали таких посетителей (правду сказать, весьма нечастых - до столпотворения в прихожей перед утренним приёмом даже у вице-короля было ещё очень далеко).
  Слева от Императора у окна стоял Харран, весь при параде, с легкой, украшенной драгоценными камнями по эфесу, шпажонкой на боку. Двое его боевых слуг обрамляли дверь, еще двое стояли по бокам императорской скамьи. Все были вооружены по-серьёзному, как для боя, и в кирасах.
  Дорант поприветствовал Его Величество - как надеялся, по этикету. Всё-таки он не бывал при дворе, хотя придворным манерам и обращению его учили. Йорриг Седьмой поморщился, по-прежнему глядя в пол, и ответил:
  - Доброго утра, комес. Тут гильдмайстер просит спешной аудиенции, а у меня, как назло, нога разболелась, ночь почти не спал. Может, вы его за меня примете, а я бы обратно в спальню?
  Дорант, как это часто бывало в последнее время, почувствовал себя крайне неловко. Император вел себя с ним не как с вассалом, пусть даже крупным и важным, а как с человеком ближнего круга. В принципе, он и был человеком ближнего круга, но по факту; Его Величество прямо Доранта в этот круг не приглашал, допустимые границы и рамки никак не обозначал, и новоиспеченный комес Агуиры не знал, как ему себя вести: строго по этикету - значило показать, что он не принимает свободное обращение Императора, свободно - надо было точно знать пределы этой свободы, чтобы ненароком не оскорбить Его Величество.
  - Ваше Величество, Флоан Ронде человек неглупый и серьёзный, он наверняка не стал бы причинять вам беспокойство так рано, если бы не крайняя необходимость. Я осмелился бы посоветовать вам его выслушать лично.
  Император опять поморщился: то ли в ногу вступило, то ли от формального ответа. Подняв, наконец, взгляд от пола, он сказал в пространство: - Пригласите, - и снова умолк, уставившись в пол. По лицу его время от времени проскальзывала недовольная гримаса.
  За дверью, оказывается, ждал вездесущий Нери. Простучали по лестнице вниз его башмаки, потом лестница заскрипела под весом куда более тяжелого гильдмайстера, и тот остановился в дверях в некоторой растерянности: о его приходе никто не объявил, и он не знал, как себя вести.
  Его Величество поднял голову и, глядя прямо в глаза гильдмайстеру, кивком пригласил его зайти. Тот не стал медлить и приветствовал Императора, как положено, но прямо на ходу: принял правила, предложенные Йорригом и означавшие: 'к делу, и не тратьте время на лишние церемонии'.
  - Ваше императорское величество, я осмелился вас побеспокоить так рано потому, что только что получил с голубем чрезвычайно важные известия.
  Кивок, позволяющий продолжать.
  - Как вам известно, наша гильдия ведет торговлю не только в Империи, но и в разных странах. В том числе у нас есть интересы в Гальвии, мы там держим наше представительство. Гальвийцы, соответственно, держат свои представительства у нас. Разумеется, такое есть и в Акебаре, поскольку многие операции с Гальвией идут прямо отсюда.
  На лице Императора появилось страдальческое выражение.
  - Минуточку, ваше императорское величество, это важно, чтобы было понятно дальнейшее. Так вот, когда ваше императорское величество появились в Кармоне, я известил об этом всех ближайших членов нашей гильдии - это моя прямая обязанность. Через них известия дошли до Акебара, и там они вызвали живейший интерес. С нашей гильдией связался гальвийский представитель. Я опущу подробности, но главное заключается в том, что он, от лица гальвийской Всеобщей торговой компании, предлагает Вашему императорскому величеству содействие своей компании, и, возможно, при благоприятных обстоятельствах, короля Гальвии в возвращении вашему императорскому величеству трона, незаконно узурпированного кликой из дома Аттоу при попустительстве дукессы Масты, которой следовало бы помнить, из какого семейства она произошла, и соблюдать законные интересы этого, то есть вашего, семейства, а не следовать авантюрам своего корыстолюбивого мужа.
  С этими словами гильдмайстер протянул Императору запечатанный зеленым сургучом пакет.
  Император бросил в сторону Доранта растерянный взгляд. Дорант и сам был захвачен врасплох: то, что сказал сейчас гильдмайстер Флоан Ронде, было необычайно важно. Всеобщая торговая компания Гальвии была государством в государстве; её акционером были, между прочими важными людьми, сам король Гальвии и большая часть королевского дома. Компания имела полномочия строить вооруженные корабли, набирать войско и вести войну от своего имени - очень удачно для Гальвии, которая оставалась вроде бы ни при чём. Компания лезла везде, стараясь прихватить всё, что плохо лежит, а то, что лежало хорошо - пытаясь отнять. Совалась она и в Марку, и не один раз (особенно во время затянувшейся войны Гальвии с Империей), но каждый раз хорошо получала по рукам: все-таки имперские войска и имперский флот - лучшие в мире.
  И сейчас они почувствовали, видимо, шанс пролезть на Западный континент, а то и отхватить кусок от того, что уже прибрала к рукам Империя.
  По счастью, Йорре хорошо учили, и всё это он сообразил за время, не большее, чем Дорант:
  - Благодарю вас, гильдмайстер Ронде, за быстрое сообщение столь важных известий. Есть ли у вас сведения о том, какие условия выдвигают гальвийцы?
  - Ваше императорское величество, голубь не может нести длинное послание, а наши коды ограничивают темы и содержание сообщений, как ни жаль. Мне известно только, что Всеобщая торговая компания готова прислать своих уполномоченных представителей в любой из портов Марки, за исключением Акебара, где вашему императорскому величеству угодно будет принять их для переговоров. В знак доброй воли и поддержки вашего императорского величества они пришлют четыре вооруженных корабля и не меньше тысячи морских пехотинцев на них. Разумеется, исключительно с вашего согласия.
  Гильдмайстер произнес последнюю фразу утвердительно, но поза его и выражение лица были одним огромным знаком вопроса.
  (Флоан Ронде - благоразумно или нет - придержал часть сведений, а главное - даже не упомянул, что от гальвийцев получил большое, подробное личное письмо.)
  Император явно не знал, что ответить. Доранту пришлось вмешаться:
  - Многоуважаемый гильдмайстер не ждёт ведь от его императорского величества немедленного ответа? Такие дела не решаются без обдумывания.
  Его Величество кивнул:
  - Благодарю вас еще раз, и будьте уверены, что ваше рвение не останется без награды. Вас известят, как только я приму решение.
  Дорант взял пакет и передал Императору. Аудиенция была окончена. Гильдмайстер сверкнул на Доранта глазами, учтиво поклонился Императору и, пятясь, удалился за дверь.
  
  2
  Когда дверь за гильдмайстером закрылась (опять, должно быть, мальчишка подсуетился, далеко пойдёт!), Император решительно произнёс:
  - Выйдите все. Комес, останьтесь.
  Присутствовавшие, с некоторой нерешительностью, вышли; Харран, идущий последним, бросил на Доранта обиженный взгляд.
  - Что вы об этом думаете, комес?
  - Ваше императорское...
  - Перестаньте. Мне не до этикета. Когда мы наедине, зовите меня Йорре.
  Дорант был, мягко говоря, ошарашен. Это была привилегия, причём из тех, какие даруются очень немногим из ближнего круга, вознося их над всеми придворными на недосягаемую высоту. К покойному Императору по имени не мог обращаться даже всесильный Светлейший дука Санъер, и ни один из живущих ныне маркомесов тоже не мог этим похвастаться. По слухам, последней эту привилегию имела кормилица примеса Горгоро, умершая пять лет назад, но точно этого не знал никто.
  - Поймите, комес, мне очень и очень трудно. Меня многому учили, и отец, и особенно Сетруос, но я еще молодой и у меня вовсе нет опыта. Отец готовил к правлению Гора, а не меня. Он Гора брал с собой в Совет равных, на переговоры с послами, даже Санъер иногда докладывал отцу в его присутствии. А мне только рассказывали, как надо, но я даже не видел, как делаются дела...
  Ему было явно трудно говорить. Он отпил холодной воды из бокала, стоявшего на низком столике рядом со скамьёй, поправил раненую ногу и продолжил:
  - Я знаю, что всё время делаю ошибки. И меня некому поправить, я даже спросить никого не могу, правильно или неправильно я поступил... как Сетруоса спрашивал. Да он и без вопросов мог объяснить, где я неправ, и подсказать, как исправить.
  Он снова поправил ногу, поморщившись при этом от боли, и заёрзал на скамье, пытаясь устроиться поудобнее. Дорант кинулся поправить Императору под спиной подушку.
  - Оставьте, я сам. Главное, я не знаю, кому доверять. Всем от меня что-то нужно, и я даже не всегда могу понять, что именно - но вижу, что у них в глазах какая-то задняя мысль. Сетруос меня учил разбираться в людях, понимать не только то, что они говорят, но и то, чего не говорят.
  - Йорре, я...
  - Не надо, я знаю, что вы и Харран - единственные люди, преданные мне не за награды и не потому, что ожидаете награду или выгоду. Ну, и еще Красный Зарьял, простая душа. Я видел вас в деле, я знаю, что вам доверять - могу. Но Харран молод и никогда не выезжал из Кармона, даже я знаю о жизни и о политике больше, чем он. А вы - вы мне по-прежнему не доверяете.
  Дорант удивился:
  - Как вы могли подумать это, Йорре?
  - Да я же вижу. Вам часто не нравится то, что я делаю, но вы ни разу не сказали мне об этом. И ни разу не объяснили, в чём моя ошибка. А мне это НЕОБХОДИМО, - сказал Император с нажимом.
  Да, он даже умнее, чем я думал. И что теперь с этим делать? Он всё-таки делает меня своим конфидентом - уже сделал.
  - Вот например, что мне делать сейчас? - Спросил Йорре, глядя снизу вверх в глаза Доранту.
  Невскрытый пакет так и оставался в его руках.
  Дорант задумался.
  - Давайте рассмотрим, что мы вообще можем сделать, - начал он. - Во-первых, можно продолжать сидеть здесь, в Кармоне, и ждать, пока соберется достаточно людей, чтобы можно было предпринять какие-либо действия. Люди потихоньку подходят, вчера, например, из Суадела пришли одиннадцать дворян со своими боевыми слугами - всего человек тридцать, конные и оружные. На днях ещё десятка полтора охотников подтянулись, этих через Красного вытащили. У них тоже и кони, и оружие, победнее, правда. Всего сейчас за нами сотни полторы с небольшим серьезных бойцов. С этим можно, скажем, тот же Суадел взять, но с вице-королем уже не поборешься, у него только в Акебаре три тысячи постоянного войска, плюс гарнизон человек триста, плюс стража - тоже за сотню. Не говоря уже, что по пути к Акебару будет три или четыре укрепленных крупных города, смотря как идти.
  Император кивнул.
  - Это значит, что если мы решим сидеть в Кармоне - то будем здесь сидеть вечно. Место уж очень невыгодное, сюда даже добираться долго и неудобно - так что не все из тех, кто на стороне ваше... на вашей, Йорре, стороне, подымутся с кресел и сядут на коней. Они будут ждать, пока вы не приблизитесь настолько, чтобы к вам было удобно присоединиться. Так уж люди устроены.
  - И что же делать?
  - Второй вариант - дождаться моих гаррани, за которыми послано, и идти не на Акебар, а к морю. Ближайший отсюда крупный порт - Фианго, поближе есть Койсана и Йапера, но это маленькие гавани, на один-два корабля, только пристать, погрузиться-разгрузиться и отплыть дальше. Там не удержаться, если что. В Фианго есть крепость, форты и гарнизон, сам город раза в два больше Кармона. Туда можно доставлять людей морем, для этого можно использовать корабли компании, где у меня есть доля. Мои компаньоны поворчат и согласятся: из них никто не на стороне людей из Аттоу. Там можно устроить базу, чтобы собирать еще сторонников. Вокруг с десяток городов, да и деревень в достатке. Местность населенная, не чета Кармонскому Гронту. Собрав людей, можно было бы атаковать Акебар с моря, тогда есть шанс захватить город небольшими силами. Наши все - кто живут в Акебаре, кто постоянно там бывает, знают все уголки, и их знает местная стража.
  - Контрабанда? - Понимающе кивнул Император.
  - Ну... не совсем. Скажем так, чиновников, которые дерут три шкуры себе в карман, никто не любит. На один золотой, идущий в казну, приходится три, которые до неё не доходят.
  - Я это обязательно поломаю, - пообещал Йорре с мальчишеским пылом.
  Дорант внутри себя усмехнулся: даже Санъеру это не удалось, а уж он-то знал устройство государства изнутри, как никто.
  - И всё-таки: что делать с предложением гальвийцев? - Спросил Император.
  Дорант тяжело вздохнул. Ему это не нравилось, но было, скорее всего, единственным реальным выходом:
  - Я думаю, его надо принять. Чтобы захватить Акебар наверняка, нужно не меньше пяти тысяч человек - без гальвийцев мы будем набирать их слишком долго. В Акебаре всегда стоит не меньше пяти-шести кораблей императорского флота, да ещё десяток-два торговых. Это я не считаю галерный флот. Не все они всё время готовы к бою, разумеется, и на этом можно построить план. Я гарантирую от нашей компании два корабля, еще будут, возможно, два-три. С четырьмя гальвийскими - уже можно рискнуть, если хорошо спланировать дело. Без них - успех возможен, но это будет чистая авантюра, в расчете на удачу.
  Император проговорил:
  - Вы опасный человек, комес! Оказывается, вы знаете, как захватить столицу Марки малыми силами!
  Это была почти шутка, судя по его тону.
  - Самое главное, ваше... Йорре, не это. Самое главное - что дальше.
  - И что дальше?
  - Дальше надо обязательно решить проблему вице-короля. Дука Ансаль Годре из Мезалии Атоуской - человек умный, честный и решительный. Отличный управленец, при нём Марка процветает. Неплохой полководец: он хорошо показал себя во время подавления мятежа Исти-Маграла, лучше, чем многие другие. По крайней мере, не отдавал явно дурацких распоряжений. -Тут Дорант немножко погрешил против истины. - И он - один из глав семейства из Аттоу, на нём многое держится в этом семействе. И не только на его деньгах и товарных потоках, которые контролируют его люди, но и на влиянии, и на лично преданных ему дворянах. Поэтому он, если будет не на вашей стороне - смертельно опасен для вашей власти, Йорре. Не будет - в доме Аттоу многое обрушится. А самое важное то, что, здесь, в Марке, всё влияние семейства держится на вице-короле. Остальные, по большей части - младшие сыновья боковых ветвей, они и веса не имеют, и договариваться между собой будут долго: кто из них главный. Так что - надо решить, что с ним делать. Проще всего найти и устранить.
  Йорре поёжился. Он только сейчас начал чувствовать, насколько власть - это тяжесть. Слово 'устранить' не вызвало у него иллюзий: дука Годре должен будет умереть, невзирая на то, что человек он, безусловно, достойный. Умереть только потому, что, оставаясь в живых - даже в темнице, даже ничего не делая - всегда будет представлять собой угрозу власти Императора.
  
  3
  
  - И всё же, комес, скажите мне, как мне следует поступить в отношении вице-короля, когда мы захватим власть в Марке?
  Дорант упрямо наклонил голову и произнёс совершенно неожиданное:
  - Я бы почтительно посоветовал подыскать возможность привлечь его на свою сторону и сохранить за ним пост вице-короля и соответствующие ему полномочия и власть.
  Йорре спросил с подозрением:
  - Вы серьёзно? Он же из дома Аттоу, явный враг!
  - Ваше императорское величество...
  Опять! - Подумал Император.
  - Комес, прекратите. Мы наедине, и я для вас Йорре. Мы же договаривались! Обращайтесь ко мне как я разрешил, или я...
  Тут Йорре вдруг задумался: или он что? Отправит Доранта в опалу? Так тот, похоже, об этом только мечтает. Казнит? Точно не за что. У нового Императора вообще нет более преданного слуги, первым перешедшего на его сторону, перетянувшего множество других и постоянно доказывающего свою преданность. Дорант, собственно, не умеет служить по-другому. Что вообще можно сделать с человеком, которому обязан по гроб жизни и который не хочет от тебя ничего?
  Йорре вдруг засмеялся. И так заразительно, что Дорант после короткой недоуменной паузы тоже захохотал:
  - Йорре, ну не надо. Я сейчас объясню. Заморская Марка - очень непростое место. Во-первых, она сейчас примерно вчетверо больше старой Империи по площади. Во-вторых, она населена несколькими десятками дикарских племён, из которых примерно треть наши союзники, примерно треть - относятся к нам безразлично, поскольку Империя пока не имеет возможности как-то на них влиять, например, брать с них дань, и они продолжают жить той же жизнью, что тысячелетия до нашего прихода, - а с остальными мы воюем. Причём с переменным успехом, и, например, с капотлями на западе - с очень небольшим успехом. Мы их бьём, но с потерями, а их территорию нельзя считать принадлежащей нам: там наши только форты и то, что находится от них в прямой видимости. Отошел на десяток тысяч шагов и не принял меры предосторожности - и ты или труп, или в плену, что небольшая разница.
  - Почему так? Их что, слишком много для нас?
  - Да нет, это нас слишком мало для них. В Марке вообще очень сильно не хватает людей, способных воевать.
  - Как так? Сюда же перебирается из Империи множество народа, и союзники многих присылают. Да и местные дикари - вы же сами говорили, комес, что треть из них на нашей стороне? Ну вот ваши гаррани, например.
  - Не всё так просто, Йорре. Далеко не все союзные племена дикарей вообще умеют воевать. Многие из них стали союзниками именно поэтому. Толку от них в войне не будет.
  - Но ваши гаррани?
  - Ну вот хоть бы и гаррани. Они в лучшие времена могли выставить не больше тридцати тысяч обученных воинов. И это моя заслуга, что у них все воины научились имперским способам ведения войны. Если бы я годы назад не наладил такое обучение, да если бы не подготовил для них и воинских начальников, и тех, кто потом стали готовить в племени новых воинов - не было бы толку.
  - Ну вот. Тридцать тысяч - а сколько надо, к примеру, против капотлей?
  - Против капотлей нужно тысяч двадцать пять, но у гаррани их сейчас нет. Прежде всего, была же большая война, потом усмирение мятежа - гаррани тогда еще не были подготовлены, а их, как союзников, бросали в самый жар, чтобы не расходовать имперские войска. Женщины, конечно, нарожали - но их детям сейчас по 12-14 лет, они проходят учёбу, но ещё не стали воинами. И потом, территорию гаррани окружают племена, которые к ним не относятся особенно дружелюбно. С ними постоянно приходится воевать. И если вдруг они узнают, что самые умелые воины ушли с территории племени на запад, бить капотлей - может так получиться, что гаррани будет просто некуда возвращаться.
  - Хорошо, а другие союзные племена?
  - Они толком не умеют воевать, их воинские обычаи происходят из их местных условий - а это либо влажный лес, либо предгорья, в то время как капотли живут в степях - и главное: они очень неохотно воюют не на своей территории. Вот если надо свои семьи защищать - тогда да, это хорошего качества войско. А если надо идти туда, где своих нет - а зачем?
  Йорре задумался и вдруг, наконец, понял, что именно показалось ему в рассуждениях Доранта нелогичным:
  - Подождите, комес. Это всё понятно, но причем же здесь нынешний вице-король?
  - А при том, Йорре, что он умеет хорошо разрешать противоречия и конфликты. С теми же капотлями именно он ведь договорился, что они терпят на своей земле форты. Да, какие-то набеги есть, и люди гибнут, но есть ведь и торговля, и постепенно капотли начинают требовать от своих молодых воинов, чтобы не не трогали поселенцев - наши злаки, наши лошади и другой скот у капотлей пользуются спросом. Именно вице-королю принадлежит идея не обращать внимания на набеги, а договариваться о торге. Так что мы вместо того, чтобы воевать - торгуем. А уж внутри Марки... Двадцать лет назад здесь такое было, что непонятно, от кого больше вреда: от местных воинственных племен или от своих же дворян, которым здешнее богатство ударяло в голову. Про мятеж вы ведь помните? Своих же бить пришлось. Двадцать тысяч имперских воинов погибли, с обеих сторон если считать. Двадцать тысяч! И я ведь ещё ни слова не сказал про торговлю и промышленность. При предыдущем, не тем будь помянут, такие поборы были на каждом шагу, что в Империю вывозить стало почти что нечего. А этот всё наладил и людишек прошерстил, сейчас они по своим кошелям имперские налоги-то распихивать побаиваются, нет им той воли. Нет, за все полторы сотни лет, что Империя здесь присутствует, у нас было два толковых вице-короля: самый первый и нынешний.
  Новый Император смотрел на нового комеса Агирры и не мог не думать, что, пожалуй, именно ему бы отдал пост вице-короля Заморской Марки.
  Если бы был хоть один шанс, что тот согласится.
  - Комес, ну скажите мне, откуда вы всё это знаете?
  - Йорре, у меня ведь множество знакомых, по корабельным моим и торговым делам, по старым связям с теми, с кем в одной компаниде были... опять же, в столице живу - всё время меж людей разных. И так случилось, что приходят ко мне и просят помочь. А чтобы помочь - надо знать, что где происходит. Вот я с людьми разговариваю, документы некоторые читаю - и знаю кое-что. А вообще-то, есть в Империи служба, которая знает просто всё: Светлейшего дуки Санъера люди.
  - Комес, а чем же можно было бы вице-короля привлечь на нашу сторону?
  - Йорре, ну вот не знаю я! Я к нему вхож, но не близок. Чего он хочет - не имею представления. Не имений или золота, это уж точно: больше Заморской Марки, которая в его власти безраздельно, он никогда и нигде в жизни ничего не получит, - при этом Йорре сделал себе в памяти зарубку, - а столько своих собственных денег, сколько он, никто на Марку не тратит. И возврата на них он не ждёт и не ищет, на этом многие пострадали: предлагали деньги вице-королю, да он, ежели видел, что предлагаемое не на пользу Марке, и в тюрьму саживал, и на плаху отправлял иных.
  
  4
  Дорант между тем продолжал, спеша сказать самое важное, пока Его Величество готов был его слушать:
  - С гальвийцами же нужно будет договариваться очень осторожно и внимательно. Они давно хотят влезть на Западный континент. Сейчас мы их не пускаем на те земли, которые Империя уже закрепила за собой. Мы не знаем - может, они уже захватывают какие-то куски там, где нас пока нет, скорее всего, на севере, куда им ближе плыть. Их каперы уже вынудили нас ходить в Империю не поодиночке, что ударило по доходам купцов. Если они получат базы южнее, ближе к нашим маршрутам, то нам придется не просто собирать конвои, а еще и прикрывать их боевыми кораблями. Так что нужно будет торговаться за то, что ваше... ваше величество, - сказал Дорант с нажимом, надеясь, что Йорре поймёт, что в этом контексте называть его по имени было бы нелепо, - будет предлагать им взамен на их помощь.
  - Я не представляю, что можно им предложить, - честно сказал Йорре. - Я вообще плохо понимаю, что предлагать за помощь, кроме земель и титулов. Казны у меня нет, а чем ещё может распоряжаться Император?
  - Очень многим, на самом деле. Но об этом нужно говорить отдельно, потому что разговор будет долгим. Что же касается гальвийцев, - Дорант начал думать над этим, как только услышал слово 'Гальвия', - то нам выгоднее всего было бы предоставить им право торговать товарами из Марки напрямую, а не через Империю, как до сих пор. И брать их корабли в свои конвои. Тогда угроза от их каперов сошла бы на нет.
  - А почему этого не сделали до сих пор?
  - А потому, что сейчас торговля с Маркой идет через два имперских порта и два торговых дома, один из которых контролирует семейство из Аттоу, а другой - Светлейший. Мы везём товар в Марриду, в Кадсию, там разгружаем и получаем плату по твердым ценам. Весь товар забирают торговые дома и дальше перепродают, как хотят и за сколько хотят. Основную прибыль они и получают. За счет гальвийцев, в том числе. А сейчас дука Санъер у предков, а дом Аттоу - ваши враги, Йорре. Так что нам выгодно торговать с Гальвией и другими странами напрямую, мимо них. И вообще ничего не давать метрополии. А Гальвии выгодно получать наши товары без наценок и везти к себе, да и с северными странами торговать с большим прибытком.
  Глаза Его Величества загорелись. Эта мысль ему пришлась по сердцу:
  - Вы гений, комес! Получается, что мы и гальвийцам дадим то, что им выгодно, и от каперов избавимся, да ещё и Аттоу хвост прижмём?
  - Ну да, примерно так.
  - А какие товары идут отсюда?
  Дорант, честно говоря, не ожидал, что Императора заинтересуют такие низменные предметы, как торговля. Но, так как сам он волею судьбы в торговлю эту был весьма даже вовлечён, то ответил не задумываясь:
  - Ценную древесину, хлопок, зерна чокло, каву, тобакко, сахар, перец, другие пряности. То, что дорого стоит и мало весит. Это для продажи. А ещё, конечно, серебро и золото - их больше всего. В метрополии рудники давно истощены, так что сейчас Империя чеканит монету из того, что привозят отсюда.
  - Серебро и золото тоже идут через торговые дома?
  - Да нет, конечно же. Их ещё здесь сдают чиновникам вице-короля за твердую плату, потом в Акебаре всё сданное переплавляют и делают мерные слитки с императорским клеймом. В цитадели целый форт занят плавильней. Охраняется пуще дворца вице-губернатора.
  - Откуда вы всё это знаете, Дорант? - Его Величество очередной раз потряс комеса Агуиры, назвав его по имени, что было беспрецедентной милостью. На это можно было ответить только полной откровенностью:
  - У меня есть доля в кумпанстве, владеющем семью кораблями. Два из них полностью мои, как я уже говорил вам, Йорре. Ещё я владею несколькими кусочками земли, где растят тобакко, каву и чокло мои арендаторы, и небольшим серебряным рудником.
  - Так вы небедный человек, комес?
  Знал бы ты, насколько небедный. Не как местные вельможи, конечно - но достаточно, чтобы не беспокоиться о средствах на жизнь. И иметь немаленький, хоть и скромный домик в хорошем, дорогом месте в Акебаре. Если бы не ограничения, которые не давали простому, не титулованному каваллиеру Доранту из Регны развернуться, и если бы Саррия не была всё время под угрозой, как дикарка, незаконно живущая в столице, что обходилось в треть годового дохода на взятки...
  И тут Император, наконец, начал думать сам:
  - Получается, что если мы перехватим поток серебра и золота, который идет в Акебар, и не выпустим его в метрополию, то там не смогут чеканить монету?
  - Немного смогут. Примерно одну пятую от того, что имеют сейчас.
  Глаза Его Величества загорелись ещё ярче:
  - Так им нечем будет наполнять казну! Я знаю от Сетруоса, что расходы казны наполовину покрываются чеканкой новой монеты. Остальное дают налоги и займы у истреянцев и морронов, под будущие поступления золота и серебра. Что-то идёт от военной добычи, когда есть войны.
  Дорант был убеждён, что расходы Империи финансируются из налогов. То, что сказал сейчас Йорре, было по меньшей мере странно.
  - Йорре, неужели налоги приносят так мало?
  - Ну, не совсем уж мало. Но не больше трети расходов. Совет равных утверждает налоги на все земли Империи. Там сидят маркомесы и дуки, они на словах соглашаются с Императором, но на деле не подписывают акты, если налог на их землю повышается больше чем на двенадцатую долю.
  Получалось, что если Императору удастся захватить Акебар и избавиться от вице-короля - или привлечь того на свою сторону - то есть хороший шанс задушить узурпаторов экономической удавкой!
  Что самое интересное, ни Йорре, ни новоиспечённый комес Агуире так и не вскрыли гальвийский пакет.
  Что бы в нём ни было, на решение это не повлияло.
  Тут в дверь неуверенно постучали. Дорант и Император переглянулись. В общем-то, всё самое важное уже было сказано.
  - Что там? - Спросил Дорант громко.
  Дверь приоткрылась, и в щели возникло смущённое лицо Нери:
  - Господин Калле послал сказать, что в Кармон прибыли какие-то дикари!
  
  
  5
  Дорант, отправивший несколько недель назад к вождю гаррани одного из слуг Харрана, не ждал воинов своего родственного (по Саррии) племени ни так скоро, ни, главное, в таком количестве. В Кармон прибыл отряд из пяти сотен воинов, сотня конных и четыре - пеших. Возглавлял их старый приятель Доранта Венеу, сын Оррау, сына Аллеу, которого он учил когда-то строить своих пешцев в терцию, работать длинными копьями и стрелять из пиштолей и мшетт.
  Они охлопали друг друга, как положено у гаррани (правой рукой по левому плечу, левой рукой по правому плечу, обеими ладонями в ладони другого) и обнялись.
  Дорант был, собственно, для Венеу родственником, поскольку Саррия приходилась тому сестрой. Поэтому церемонии (куда более сложные у гаррани, чем в Империи между знатью) были сокращены до предела, и оба занялись тем, что надо было сделать в первую очередь (вы подумали, что пировать? Ну вот нет, ни разу): размещением людей и коней на постой.
  Это заняло больше двух часов, поскольку Кармон никоим образом не был готов к тому, чтобы принять полтысячи войска. Старая крепость годилась для размещения, разве что, крыс и летучих мышей. Людям и коням в её казематах грозили увечья, если не смерть, от полусгнивших балок и с трудом поддерживаемых ими черепиц, которые грозили обвалиться от легкого движения воздуха. Больше половины уже и обвалилось, так что кровля прикрывала от погоды лишь часть помещений.
  Пришлось искать свободные места в домах у горожан и распределять гаррани между ними. Это тяжким бременем легло на остатки финансов, которыми располагали сторонники Императора. Зато удалось невзначай поставить под контроль тех горожан, что не спешили к ним присоединиться: имея в доме десяток воинов, неважно говорящих на имперском, но заведомо пришедших помогать Императору, не очень-то захочется демонстрировать приверженность узурпаторам из метрополии.
  Потом Дорант, позвав Асарау, представил его Венеу. Тот, как выяснилось, знал Кау, сына Вассеу, то есть - отца Асарау, павшего при нападении альвов. Они коротко обсудили это, Венеу сделал ритуальный жест сожаления о гибели воина в бою (сильно отличающийся от жеста, которым сожалеют о гибели воина не в битве), и оба проследовали с Дорантом в бывшую малую обеденную залу, где их уже ожидал Император.
  Его Величество через перевод Доранта подтвердил привилегии, данные племени гаррани: дворянство всем воинам и их потомству, земли, кои занимает племя на сей день, и кои займёт в будущем, за исключением тех, которые принадлежат Короне и её вассалам, и заодно личное каваллиерство Асарау.
  Венеу это впечатлило, особенно после того, как Асарау, со слов Доранта же, объяснил ему, что это значит.
  Аудиенция затянулась надолго, плавно перейдя в обед и ужин. Асарау пришлось ещё раз рассказать свою эпопею у альвов. Дорант поделился тем, чем можно было, о вызволении Императора из лап кровожадных супостатов, о битве, которую пришлось для этого выдержать, а также о помощи одного мужественного альвийского воина. К сожалению, воина этого не было в городе, потому пришлось пригласить альвийку, которая долго отнекивалась (за ней, естественно, послали Асарау, чтобы как бы чего не вышло), но потом всё-таки пришла. Напоить её не удалось (она хорошо помнила, что рассказал ей муж про напитки и их действие), так что на расспросы она отвечала односложно и не очень понятно. Тем не менее, все присутствующие (включая и её) оказались довольны.
  И, когда все уже собрались расходиться, в двери постучался Калле, сообщивший совершенно безумную новость.
  Альв, отпросившийся за какой-то травой, вернулся - но не один, а в сопровождении двух самок и детеныша!
  
  
  

Глава 6. Уаиллар

  
  
  1
  Его снова вывезли из аиллоу многокожих по темноте в движущемся ааи, влекомом двумя испорченными четвероногими - только на этот раз Уаиллар был в нем один, и еще он знал, что ааи на колесах называется 'повозка', а животные - 'лошади' (правда, произнести эти слова он бы не смог).
  Он подумал, что ему странным образом доверяют - сам он, как и любой из военных вождей аиллуэ, никому чужому не стал бы так доверять.
  Для себя Уаиллар объяснил такое доверие тем, что Старый, вероятно, принял его в свой клан - не проведя обычных у аиллуэ церемоний, но круглоухие многое, если не всё, делали не так, как принято у его народа.
  Он подумал, что при таком безоглядном доверии круглоухие могут быть легкой добычей для того, кто задумает это доверие обмануть.
  Дорога была скучной, и воин, в свою очередь, доверяя тем, кто его вёз, позволил себе задремать.
  Чуткий сон его прервало прекращение движения. Затем дверца повозки отворилась, и круглоухий не-воин, управлявший лошадьми, сделал жест рукой.
  Уаиллар потянулся, разгоняя кровь и приводя мышцы в рабочее состояние, и мягким прыжком покинул повозку. Он практически мгновенно скрылся в лесу - место было знакомое, именно отсюда он в прошлый раз двинулся к своему аиллоу.
  Сейчас дорога ему была в другом направлении, в сторону и поближе, но всё равно надо было или оббежать, или переплыть залив озера. Для скорости Уаиллар выбрал водный путь, соответственно срезав дорогу и по земле.
  Тут он сделал ошибку, которая едва не стоила ему впоследствии жизни: он забыл, что черно-серый порошок, которым кормят громотрубы, боится воды.
  К рассвету воин аиллуо был уже далеко. До поляны, так сильно врезавшейся в его жизнь - и так резко поменявшей её - было еще чуть больше дня пути. Хотя он не спал всю ночь, усталости он не чувствовал: наотдыхался за предыдущие дни. Мешали только громотруба и меч, тяжесть их была непривычна и распределялась не очень удобно. Громотруба еще и надоедливо болталась на боку. Все-таки надо было перед уходом как следует проверить, как сидит на теле кожаная алларэу.
  На бегу Уаиллар несколько раз сделал то, что не имел возможности полноценно сделать у многокожих: поупражнялся с мечом. Выдергивал его на скорость, стараясь разнообразить хваты и отрабатывая нанесение удара слитным движением, без перерыва. У него довольно быстро начало получаться. Он всё больше привыкал к размерам, весу и балансу меча, приспосабливая движения к новому оружию.
  Больше всего ему нравилось то, как меч рубит даже довольно толстые ветки, почти не испытывая сопротивления. Копье аллэ не очень приспособлено для рубящих ударов, острая кромка лезвия может не выдержать - поэтому аиллуо используют удары колющие и режущие. Меч, как казалось Уаиллару, способен перерубить даже толстую кость, что давало гораздо больше возможностей в бою.
  А еще по пути воин аиллуо размышлял о том, каким могущественным мог бы стать его клан - его собственный клан, где он был бы Великим Вождем - если бы у всех воинов было стальное оружие и они могли бы сражаться в строю, как многокожие. Он думал, как стал бы обучать воинов строю, и понимал, насколько это было бы непросто, поскольку аиллуо всегда сражались каждый за себя, и доблесть воина была его личной доблестью. В строю же, как понял Уаиллар, наблюдая за упражнениями многокожих, главная доблесть - не сразиться самому с самым великим воином противника, а не разорвать строй и защищать своих соседей, действуя с ними как единое целое.
  Пришлось бы полностью ломать представления воинов о жизни и её ценностях.
  Но клан с таким оружием и такой манерой ведения боя легко победил бы другие кланы, и его глава мог бы стать Великим Вождем всех аиллуо. И тогда...
  На этом месте мысли воина теряли чёткость, потому что, честно говоря, он и сам не очень представлял себе, что именно будет тогда.
  Если бы Уаиллар вдруг рассказал то, о чём он думает, Старому - тот заметил бы, что аиллуо попросту мечтает. И непременно спросил бы, а где, собственно, он собирается брать оружие многокожих, чтобы дать его своим однокланникам.
  То, что круглоухим приходится как-то изготавливать вещи, которыми они обладают, воину просто не приходило в голову. А тем более - насколько это может быть сложным. Всё, чем на его глазах пользовались круглоухие, было уже готовое. Если им нужно было что-то, они просто приносили это откуда-то или доставали из сундуков.
  Некоторые вещи явно проходили через огонь, Уаиллар это чувствовал. И он видел огонь в руках многокожих - костер, который они разжигали по дороге, очаг в доме Харрана. Но этот огонь был для приготовления пищи; воин, попробовав такую пищу, весьма её одобрил. Где проходили через огонь такие изделия, как меч, как посуда - он и не задумывался.
  Уаиллар вообще никогда не задавался вопросом, откуда круглоухие берут то, что используют в своей жизни: одежду, многочисленные предметы быта, и тем более оружие. Аиллуэ брали то, что им нужно, у Природы, уговаривая растения и, иногда, животных (например, когда хотели молока). Использовать огонь было уарро. Преобразовывать неживое было уарро. И даже некоторые уговоры растений были уарро. Ничего похожего на вещи круглоухих у аиллуэ не было.
  Так что получить оружие многокожих можно было только у многокожих.
  А для этого с ними надо было дружить.
  
  2
  Меж тем пресловутая поляна была уже совсем близко. Место было довольно посещаемое, причем не только сокланниками Уаиллара. Там росла самая лучшая уэллэу, и было её довольно много. По давно заведенному обычаю, если на поляне встречались воины разных кланов, охранявшие своих беременных женщин, они делали вид, что не видят друг друга. А вот воину-одиночке, попадись он там, могло не поздоровиться. Впрочем, смотря как он вёл бы себя на поляне: того, кто собирает траву для жены, скорее всего, также 'не заметили' бы.
  Уаиллару же, попадись он сокланникам, точно пришлось бы сражаться за свою жизнь, что бы он ни делал. Поэтому ему следовало бы удвоить внимание и осторожность, но за мечтами он этого не сделал.
  За что и поплатился, как только вышел на открытое место: прямо перед ним, в двух перелётах копья, собирали уэллэу две женщины, разборчиво выделяя по только им понятным признакам отдельные листья и осторожно отщипывая их от веток. Они сидели близко друг к другу, обирая два соседних куста. За их спинами, в небольшом отдалении, стояли четыре незнакомых аиллуо, опираясь на копья. Они были собраны и внимательны, и постоянно осматривали поляну, по-умному распределив её между собой так, чтобы каждый смотрел на свою часть.
  Естественно, Уаиллар был ими мгновенно обнаружен. Тихий звук - и обе женщины тут же приникли к земле, стараясь слиться с нею. Воины же рассредоточились, окружая пришельца.
  Уаиллар выхватил громотрубу и завозился, взводя колесцо. Как только один из аиллуо оказался в двух десятках шагов, он нажал на спусковой рычажок. Колесцо прокрутилось, брызнув искрами, но выстрела не последовало. Еще два оборота ключа, еще одно нажатие - воин другого клана был уже в нескольких шагах - и опять ничего.
  Уаиллар еле успел отбить громотрубой летящее в него копьё (и порадоваться, что воин оказался таким бестолковым, что бросил его вместо того, чтобы приблизиться ещё и ударить), как справа от него возник второй противник.
  Громотруба полетела в голову первому (тот успел уклониться, но получил по ключице, что сбило бросок ножа). Уаиллар привычным уже движением выхватил меч и рубанул копьё второго воина. Тот на несколько мгновений застыл, тупо глядя на обрубок древка; это его и погубило: колющий удар в печень не оставил ему надежды на жизнь.
  Дальше Уаиллару пришлось крутиться, как, наверное, ни в одном из сражений, где он участвовал прежде. Оставшиеся три воина были молоды, сильны, хорошо обучены и опытны. На его стороне было зато превосходство в оружии: постепенно он оставил всех троих без копий, перерубая древки то удачным ударом, то в парировании, когда отбивал копьё. Никому из аиллуо не пришло бы в голову отводить удар копья лезвием, но сталь меча позволяла это делать, и каждый такой удар не только сбивал движение копья, но и надрубал древко.
  Один из троих аиллуо не только лишился копья, но и тут же охромел, получив широкую рану на левом бедре. Оставшись без копий, воины попытались достать Уаиллара метательными ножами, но тут он был в своей стихии: не так-то просто было попасть ножом в военного вождя клана Оллаулэ, даже и трём противникам сразу.
  Чужие аиллуо не сразу осознали, что, метнув ножи, остались вовсе без оружия.
  Уаиллар сразу же длинным выпадом проткнул сердце самого подвижного и опасного из них. Потом зарубил хромого. Третий рванулся бежать, но в результате был убит броском ножа аи, получив смертельную рану в спину - невыносимо позорная смерть для воина.
  Всё это заняло так мало времени, что первый поражённый Уаилларом воин еще дёргался в агонии, зажав распоротый против печени живот.
  Уаиллар методично пронзил сердце каждому из четырех, не вникая, живы они ещё или уже нет. Он был настолько выжат после долгого бега и схватки, что у него подгибались ноги. Не хотелось бы пострадать из-за недостойной воина непредусмотрительности.
  И вот тогда он, наконец, выпрямился из боевой стойки. Было бы уместно опереться на копьё, но копья не было, а меч для этого не годился. Поэтому пришлось принять горделивую позу и сделать вид, что он полон сил и энергии: на него с ужасом смотрели две пары женских глаз.
  
  
  
  3
  Одна из женщин резко выпрямилась, и в Уаиллара полетел нож. Он еле увернулся, не ожидая такого (хотя следовало бы: в его клане женщины метали ножи не хуже мужчин). Вторая, которой по виду до родов осталось недели две, встала с трудом и смотрела на воина взглядом, в котором смешивались ненависть с недоумением: что это за аиллуо, который, убив четверых воинов, не кидается тут же резать уши?
  Метательница ножа, всмотревшись в убитых, согнулась в приступе рвоты.
  Ну вот что с ними теперь делать?
  Отпустить - так через день на пятках Уаиллара будет целый клан, и не надо строить иллюзий, что он сможет легко запутать следы. Там наверняка есть воины не хуже, чем он сам.
  Убить? Уаиллар содрогнулся. Даже для спасения своей жизни он не посмел бы убить женщину. Это даже не уарро - это в крови. Женщин убивать нельзя.
  Тяжело вздохнув, Уаиллар огляделся в поисках подходящей лианы. Уллэиэ или лучше уллиоэ, та гибче. А, вот она.
  Нарезав нужные куски, Уаиллар приблизился к женщинам. Та, что была на большом сроке, сжалась от ужаса, не в силах сопротивляться. Мало кто умел вязать лаллаэалэ так быстро, как Уаиллар, так что ей сопротивляться и не удалось бы, в её-то состоянии. Уаиллар, однако, постарался сделать узел так, чтобы не причинить женщине боли, и чтобы она как можно меньше испытывала неудобств.
  Вторая, едва отойдя от приступа рвоты, попыталась было убежать - но куда ей, от воина в расцвете сил. Подножка бросила её на землю, несколько движений - и лаллаэалэ спутал ей конечности так, чтобы она могла двигаться, но не могла убежать. И снова Уаиллар был быстр, но осторожен: беременная женщина - свята почти как Великое Древо.
  Она сопротивлялась и не хотела идти. Пришлось взвалить её на плечо и отнести ко второй женщине.
  - Меня зовут Уаиллар. Как ваши имена?
  Молчание.
  - Нам предстоит дальний путь. Будет удобнее, если я буду знать, как к вам обращаться.
  Снова молчание.
  - Если вы не поняли - вы мои лаллуа. Обе.
  Тут их проняло.
  - Как это может быть? Воин может иметь только одну жену.
  - Жена у меня есть. Я пришел за листьями для нее. Вы мне не нужны. Если бы ваша охрана не напала - мы разошлись бы, и все были бы живы. И мне не пришлось бы вязать вас и тащить с собой. Но у меня нет другого выхода: мне не нужна погоня. Я вас уведу, и по крайней мере до заката никто в вашем клане не подумает, что с вами что-то случилось. Но вы должны понимать: вы у меня на правах лаллуа, если не будете сопротивляться - вам ничего не угрожает. Если будете - мне придется вас убить.
  Он вовсе не собирался этого делать. Если бы женщины упёрлись - пришлось бы их отпустить, потому что рука на них не поднялась бы. Но они-то этого не знали и приняли его слова всерьёз.
  Такого испуга Уаиллар никогда не видел на женских лицах.
  Тела их спутников со страшными рублеными ранами добавили веса его словам.
  Женщины застыли, где стояли. Уаиллар прикинул количество собранных ими листьев - было явно мало. С тяжелым вздохом он велел женщинам собрать еще столько же - времени было жалко.
  Пришлось их всё время подгонять, тратя на них внимание, которого не хватало и так, чтобы следить за окрестностями.
  На счастье, никто больше на поляне не появился.
  Уаиллар хотел было отрезать уши убитых им воинов - но потом сообразил, что у него теперь нет ни ааи, ни копий перед входом, на которые эти уши можно нанизать, ни клана, перед воинами которого можно было бы этими ушами гордиться. Он собрал свои ножи и ножи убитых, распихал их по гнёздам в кожаной алларэу, а три оставшихся примотал лианой. Подобрал громотрубу, которая так его подвела, и только тут сообразил, что его предупреждали не мочить порошок. Помотал головой, сокрушаясь о своей бестолковости. Ещё раз подогнал женщин, явно тянувших время, и объяснил им, что ждать помощи совершенно бесполезно. Оценил количество собранных листьев, понял, что их достаточно, и потянул за предусмотренные устройством узла лаллэале поводки:
  - Пора идти, красавицы.
  Женщины поднялись и покорно последовали за ним.
  
  
  4
  Они шли до темноты, а потом еще довольно долго. Женщины явно устали, но Уаиллар не хотел останавливаться, пока они могли идти. Благо, нести им было почти нечего: листья уэллэу весят немного, хоть и занимают много места, пока свежие.
  Он знал одно укромное место вблизи крошечного чистого ключа, который прятался высоко на каменистом холме. Туда было неудобно забираться, и поэтому все останавливались ниже, где ключ падал в выбитую им же каменную чашу с высоты в два или три роста, издавая мелодичный шум. Там же, где ключ только пробивался сквозь трещину в скале, было невозможно устроиться на ночлег: не хватало места. Зато чуть выше и левее была скрытая от взглядов снизу плоская площадка, покрытая мохом, про которую знали очень немногие. Там можно было отдохнуть втроём, а то и вчетвером, а к воде спуститься по незаметным, но удобным выступам, образующим природные ступени.
  Всё это прикрывали кроны огромных олоолои, которые любят каменистую почву.
  Вот туда Уаиллар и затащил обеих женщин. Затащил буквально: они выбились из сил и уже не могли не только лезть на скалы, но и идти по ровной местности.
  Впрочем, дух у обеих был на высоте. Подчиняясь воину, они его ненавидели, хотя и боялись.
  - Кто ты? - Спросила та, что была на большем сроке. - У тебя алларэу из кожи мёртвых животных. У тебя оружие из камня, прошедшего огонь. Это уарро. Ты не должен был жить.
  - Из какого ты клана? - Вторила другая. - Я догадалась! Ты - Лишённый Имени из клана Оллаулэ! Главная Женщина Эуллара говорила про тебя! Ты - уарро, тебя должен убить любой аиллуэ!
  Воина это задело:
  - Я Уаиллар, военный вождь клана Оллаулэ! Я убил Великого Вождя Ллуэиллэ и ушёл к многокожим! Я знаю то, чего не знает никто из народа аиллуэ: всё, что говорят нам Великие вожди и Главные женщины - ложь от начала до конца! Никакого уарро не существует! Можно есть то, что не родилось в Великом Лесу, можно есть то, что прошло через огонь, можно пользоваться тем, что изготовлено из неживого - и это не приводит к смерти! Нам всё время лгали, и мы из-за этого всегда жили хуже, чем могли бы - хуже, чем круглоухие! У круглоухих, даже не воинов, еды куда больше, чем даёт нам Лес - а почему? Да потому, что нам запрещают то, что не знали предки! Любое растение круглоухих приносит плодов больше, чем то, что растёт в Лесу. И по вкусу они лучше, и голод утоляют быстрее! А многие растения, если их обработать огнём или горячей водой, если к ним добавить соль и травы - становятся вкусными, даже те, которые мы не считаем съедобными!
  Женщины были потрясены тем, напором, с которым он высказывался. Они не столько слушали, что он говорит, сколько уступали давлению того, как он говорил.
  Уаиллар выхватил меч:
  - Смотрите! Это оружие многокожих! Оно непобедимо! Оно разрубает любые, самые лучшие, даже четырехлетние аллэ! Оно разрубает кости! - И он широким движением срубил наискось кривое деревце толщиной в руку, росшее из ближайшей расщелины в скале. - Ничего подобного у нас нет! И не будет, пока мы не перестанем слушать старейшин и не начнём жить своим умом! А еще у многокожих есть громотрубы!
  Он отработанным движением вернул клинок в ножны и вдруг успокоился (вспомнив, как сам он только что сделал стыдную ошибку с громотрубой). Женщины меж тем смотрели на него с ужасом, как бы не большим, чем когда он обещал их убить.
  - Так как вас зовут, наконец?
  Они переглянулись и неохотно представились:
  - Оллэаэ. - Та, что на большем сроке.
  - Уаларэ. - Вторая.
  Уаиллар посмотрел на них внимательно и долго.
  - Кто-то из вас уже рожал?
  Обе сделали отрицательный жест.
  - Кто-то из вас помогал при родах?
  Уаларэ, также жестом, подтвердила.
  - Моя жена тоже будет рожать в первый раз. Если вы ей поможете, я этого не забуду. И я клянусь Великим Древом, что тогда вы и ваши дети останутся в живых, что бы ни случилось.
  Они опять переглянулись. На этот раз обмен взглядами был долгим.
  И Уаларэ сказала:
  - Мы поможем.
  А потом спросила:
  - А куда ты нас ведёшь?
  
  
  
  5
  Полночи ушло у Уаиллара, чтобы рассказать женщинам, куда он их ведёт, и - главное - убедить, что там нет ничего страшного и рокового.
  Когда они поняли это, ему пришлось потратить ещё больше времени на описание жизни среди многокожих, её достоинств и недостатков. Половину того и другого он выдумал, поскольку реального знания женского быта в аиллоу многокожих было у него немного. Аолли была плохим примером: ей просто нечем было заняться в чуждом месте, где не было ни одной женщины, чтобы поговорить, и не было никакого дела, чтобы отвлечься от скуки.
  Женщины не поверили сперва, когда Уаиллар описал им вкус корнеплодов, прошедших обработку горячей водой и посоленных. Они испугались до полусмерти, увидев, как он поджигает искрами от колесца чёрно-серый порошок для громотрубы, оставшийся сухим в промасленном кожаном мешочке, из которого Уаиллар должен был брать его для того, чтобы перезарядить громотрубу. От порошка загорелась сухая кора, от сухой коры - сухие сучки, от сухих сучков разгорелся костёр. Уаиллар насадил на ветку и опалил плод лаоллэ, случившийся в корзинке Оллэаэ - он сложил в эту корзинку всё, что нашёл в корзинках у обеих, и добавил то, что было съестного у воинов. Женщины с опаской взяли куски нарубленного корнеплода, обнюхали, лизнули, взвизгнули, обжегшись, по подсказке Уаиллара подули, подождали, лизнули снова, на кивок Уаиллара - откусили по ма-аленькому кусочку, пожевали, переглянулись и быстро съели оставшееся.
  А съев, забросали воина вопросами, которые сводились к тому, опасно ли жить среди многокожих (да нет, вовсе не опасно), есть ли там ещё необычная еда (да есть, конечно, и много), и вообще, как там всё устроено.
  На последний вопрос - или кучу вопросов, если уж честно - Уаиллар отвечал едва ли не до рассвета. И это было самое сложное, что досталось ему в нынешнем походе: сам он знал про общество многокожих не шибко много, лишь то, что успел увидеть и понять, проведя рядом с ними около одной луны.
  Многому они просто не поверили - или не поняли. Как может быть ааи высотой больше, чем нужно, чтобы аиллуо мог выпрямиться во весь рост? Как могут стены ааи быть не сплетёнными из побегов? Как в аиллоу могут жить больше круглоухих, чем есть в самом большом клане? Как может быть, что не все мужчины - воины? Неужели все круглоухие носят вторую кожу? Как, и не только вторую? И больше? И скорлупу на груди из - как ты сказал? Стали?
  Неужели в аиллоу многокожих не растут нужные растения? Как то есть - их вообще нет? А где же они берут (дальше следовал длинный перечень)?
  Что значит - меняют на кружочки из прошедшей огонь земли?
  Да я и сам не понимаю, чуть было не ответил Уаиллар. Но вместо этого ответил:
  - Сами увидите. Не так уж долго туда добираться.
  И велел спать, потому что наутро им было надо снова идти, и довольно быстро.
  Сам он и вправду заснул - под тихое шушуканье и журчание ключа.
  
  6
  За следующий день они без приключений прошли по лесу довольно заметную часть дороги. Уаиллар вёл женщин в обход озера; одного раза ему хватило. На дневной стоянке он подсыпал пороха на полку и попытался выстрелить - в воздух, естественно. Колесцо прокрутилось, исправно брызнув искрами, порох на полке пшикнул и выпустил облачко вонючего дыма, однако выстрела не произошло. Видимо, отсыревший порох в каморе не высох ещё.
  Разочарованный воин засунул громотрубу обратно в кобуру - и повёл женщин дальше, не ответив на их любопытные расспросы, что и зачем он делает с этой штуковиной.
  К вечеру они нашли относительно удобное место для стоянки, где совсем рядом была небольшая рощица лолоу, ещё сохранившая часть плодов. Этим они и поужинали. Вода была рядом, в обильном, хотя и грязноватом, ручье.
  Уаиллар убедил женщин, чтобы они уговорили кусты вокруг их стоянки переплести ветви так, чтобы сделать это место недоступным. Так что до утра они проспали спокойно, если не считать еще одну порцию расспросов и ответов. Рассказ про то, что можно передвигаться в небольшом ааи, который тянут четвероногие, поразил женщин. Уаиллар вспомнил ещё про то, как воины круглоухих ездят, сидя верхом на лошадях (и задним числом пожалел, что не попробовал, хотя ему и предлагали на пути в аиллоу многокожих: тогда он еще верил во всякую чепуху про уарро).
  Женщины охали, ахали и смотрели на воина с недоверием. Потом Уаиллар заснул, так что не узнал, о чём они шепчутся, обсуждая его. Он даже не знал ещё, что обе они потеряли в его битве на поляне своих мужей. И теперь им надо было крепко думать, за каким мужчиной держаться - и выбор был, откровенно говоря, невелик.
  Наутро они двинулись дальше, попутно ощипав пару деревьев лэллээллэ[1] (правду сказать, они больше собрали с земли, чем с веток). Потом им попалась рощица арраи[2], но плоды большей частью уже сгнили или высохли на ветках.
  В общем и целом, становилось голодновато.
  На третий день пути под самый вечер они набрели на грядки, устроенные круглоухими, которые живут возле озера. Эти круглоухие затевают огороды в самых неожиданных местах, где их не могут сразу обнаружить многокожие, собирающие долю от урожая.
  На троих им хватило примерно полгрядки, что ещё раз поразило женщин: разница между урожаем обычных овощей и тех, что выращивали круглоухие, поражала.
  На следующий день Уаиллар обнаружил, что ограбленные круглоухие осмелились их преследовать. Пришлось убить одного и ранить двух остальных, чтобы они отстали.
  Дальше путешествие продолжалось почти без событий, если не считать еще двух ограбленных грядок. Там росли лаоллэ, которыми женщины хотели было пренебречь, и только под прямым давлением Уаиллара они собрали полную корзину корнеплодов.
  Той же ночью они, урча, сожрали содержимое корзины едва ли не полностью, после того, как воин показал им, как запекать лаоллэ и как использовать соль, которая была у него завёрнута в тряпицу, закрепленную в кармашке кожаной алларэу. Наутро пришлось даже вернуться и выгрести ещё одну грядку, забив обе корзины, несмотря на возражения Уаиллара, который опасался за здоровье беременных женщин.
  Был ещё эпизод, когда пришлось полдня лежать в кустах, ожидая, пока проедут и пройдут по дороге разные круглоухие. Женщины хотели, чтобы Уаиллар пробился мечом и ножами. Было непросто объяснить им, что круглоухие теперь союзники и друзья, и нападать на них без причины не следует.
  Наконец, они добрались до русла реки, и дальше двигались вдоль него, что было намного легче, так как круглоухие редко спускались вниз с берегов, чтобы воспользоваться жёлто-коричневой от глины и песка водой, быстро текущей с дальних гор. Когда это случалось, Уаиллар с женщинами успевал спрятаться.
  Оллэаэ, которой было до родов считаные дни, старалась не отставать. Из-за этого Уаиллар не придавал нужного значения её сроку, что закончилось очень плохо: ему и Уаларэ пришлось принимать роды в дне пути от аиллоу многокожих. Родился мальчик, крупный и здоровый. Уаиллар позавидовал его покойному отцу. Пришлось искать укрытие и три дня пережидать, пока молодая мать смогла двигаться дальше. Уаиллар развязал Оллааэ и дал ей свободу, но ребенка нёс в руках сам. После этого он внимательно приглядывал за Уаларэ, хотя той до родов было больше двух лун.
  Так или иначе, он успел в аиллоу многокожих за день до срока, который назначил ему Старый. Он и женщины пробрались в город ночью, вдоль речки, так же, как сам воин аиллуо когда-то невообразимо давно, когда пришёл за своей женою. Никто их не заметил, и они без помех прокрались к ааи, где жил Старый.
  Только там, у входа, охраняемого знакомыми многокожими, Уаиллар почувствовал себя в безопасности и расслабился.
  Знал бы он, в какое недоумение пришли Калле и Кимпар, увидев его в сопровождении двух самок и с мелким альвийским ребенком на руках!
  
  
  [1] Лэллээллэ - род груш.
  [2] Арраи - род абрикоса
  
  
  

Глава 7. Дорант

  
  1
  Дорант стоял перед окном и смотрел во двор. Там все три альвийки, как и в предыдущие дни, выгуливали детёныша. Детёныш был забавный: покрытый пушистой серебристо-серой шёрсткой, усыпанной пятнами и полосками, с хохолком между ушами, он, в отличие от человеческих, в свои несколько дней двигался на четвереньках довольно уверенно, хотя задние ноги еще и забрасывало на поворотах. На мордочке его было написано неиссякаемое любопытство, и три мамки (а кто из них был настоящей матерью, они, похоже, и сами забыли) всё время бегали за ним, ловили под передние лапы и утаскивали к стене дома или в клетку.
  Да, клетка, где сидела когда-то альва, никуда не девалась. Только сейчас её дверца была всё время открыта - ну, то есть, то время, пока альвийкам не надоедало ловить шустрого отпрыска и они не закидывали его внутрь, перекрыв выход.
  Некоторое время он ползал внутри клетки, потом засыпал, утомившись, а потом начинал мелодично пищать, и тогда кто-то из альвиек кидался к детёнышу в клетку, вытаскивал его наружу и принимался кормить.
  Что странно, кормили его по очереди все трое, хотя у двоих не было своих детёнышей.
  Наблюдать за пятнистым младенцем можно было бесконечно. Дорант всё время ловил себя на том, что, когда он смотрит на мелкого альва, его лицо расплывается в глупой улыбке. Он никогда не получал такого удовольствия от простого созерцания человеческих детей - даже своих. Да что там, глядя на своих, он всё время испытывал смесь ответственности с беспокойством - и только теперь понимал, как многого из-за этого лишился.
  Ничего, подумал Дорант, вот пойдут внуки...
  Говоря начистоту, он ужасно скучал по жене и дочери. Больше всего на свете ему хотелось бросить всё, взять верных боевых слуг (Сеннер уже справился с ранами и даже начал заниматься по утрам во дворе с мечом и ножами) и уехать домой, в Акебар.
  И забыть навсегда высокую политику, придворный этикет и Его императорское Величество. И жить тихой семейной жизнью.
  Вместо этого Дорант, сдержав вздох, повернулся от окна к присутствующим в малой обеденной зале и произнёс:
  - Ну и какие мысли у вас, господа, про то, как мы будем выдвигаться?
  Харран только закончил разливать лёгкое молодое вино по бокалам. За столом, кроме него, сидели гильдмайстер Ронде, гуасил и Красный Зарьял (чувствовавший себя явно неловко в обществе знати), а также Асарау, сын Кау, сына Вассеу, и Венеу, сын Оррау, сына Аллеу, представлявшие отряд гаррани. То есть представлял отряд Венеу, а Асарау присутствовал просто как ближник и его, и Доранта. Императора не было: предстояло решать вопросы тактические и практические, коими Его Величество решено было не утруждать.
  Обсуждалась непростая проблема: Император (с подачи Доранта, о чем, кроме него, никто не знал) принял решение идти в Фианго. При этом главный вопрос был: а что делать с Кармоном? Если бы всё население (а главное, знать) города было на стороне Императора, то можно было бы просто уйти, оставив город на его штатное руководство. Но наместник был открыто нелоялен Императору, а верность гуасила и его людей была, мягко говоря, неочевидна.
  Был вариант просто бросить всё, как есть. В конце концов, Кармон действительно дыра в глухой провинции. И для базы он поэтому совершенно не подходит. Но тогда пришлось бы сторонникам Императора из местных оставлять на произвол судьбы имущество (и семьи?), на что никто из них не был готов, кроме разве что молодого неженатого и потому безответственного Харрана.
  Одно дело - встать на сторону нового Императора в обмен на вкусные привилегии и надежду приподняться, и совсем другое дело - рисковать при этом жизнью семьи и своим имуществом. Дорант не питал иллюзий на счёт истинных причин присоединения к лоялистской партии большинства местных жителей. Они просто увидели, что тех, кто его поддержал, Император щедро награждает.
  Если бы сейчас Император и его сторонники решили просто оставить Кармон без какой-либо защиты и власти, их ряды сократились бы раза в три, если не больше. Рассчитывать можно было бы на гаррани, людей Харрана и Красного Зарьяла - ну, и на Доранта с обоими боевыми слугами, один из которых ещё не был в полной силе после ранения.
  Тем, кто поддержал Императора в Кармоне, пришлось бы плохо - их, в общем-то, не было в городе большинство. Многие из дворян Кармона - и Кармонского Гронта - по инерции поддерживали наместника. А наместник был по определению противником Его Величества.
  Так что надо было оставлять в Кармоне какие-то силы, которые могли бы удержать наместника от необдуманных действий и защитить родню и имущество сторонников Императора. Было совершенно очевидно, что силами этими могут быть только гуасил с его командой стражников, причём уполовиненной, так как обученные люди были нужны и в планируемом походе.
  Что больше всего раздражало Доранта - так это необходимость говорить долго и обиняками. Если бы здесь и сейчас присутствовали только Харран и гаррани - Дорант говорил бы свободно, как оно есть. Если бы, кроме них, был ещё гильдмайстер - Дорант и тогда чувствовал бы себя вольно, поскольку с господином Ронде вполне можно было договориться.
  Но в малой обеденной зале присутствовали также люди, не готовые к разговору без иносказаний, умолчаний и расшаркиваний. От этого задача Доранта не становилась проще.
  Как ни странно, как раз этот порог удалось преодолеть быстро и эффективно. Оказалось, что гуасил - даже в отсутствие его досточтимой супруги - является вполне договороспособным субъектом. Правда, это обошлось не так уж дёшево. Впрочем, цена оказалась доступной - не для Императора, Харрана или Доранта, а для гильдмайстера Флоана Ронде. Речь шла о покрытии долгов гуасила, которому, как выяснилось, не на всё хватало доходов с имущества его жены.
  Для спокойствия Дорант решил, - и договорился с гуасилом - что оставит в городе десяток гаррани с малобоеспособным ещё Сеннером. Так, на всякий случай. Ну, и для контроля того же гуасила, мало ли, что придёт ему в голову.
  И ещё они могли рассчитывать на голубей по всему маршруту движения, благодаря всё тому же гильдмайстеру.
  Правда, в результате весь маршрут движения тому же гильдмайстеру был заведомо известен.
  
  2
  С другой стороны, особого выбора не было: идти к Фианго можно было всего двумя путями. Один вел местными трактами (скорее, слегка посыпанными щебнем тропами) на восток, к той Императорской дороге, где Доранта с Императором перехватили странноприимные братья. Дальше эта полузаброшенная дорога вела к побережью, где упиралась в Койсану и в ней же заканчивалась. Оттуда к Фианго надо было бы идти морем, в чем, собственно, вообще не было смысла: с тем же успехом можно было бы плыть прямо в Акебар. Койсана была плоха тем, что гавань там вмещала один, от силы два корабля - и всё, и была к тому же опасна во время даже слабого шторма.
  Ещё можно было свернуть, не доходя дня два пути до Койсаны, на второстепенный тракт, идущий к югу мимо Йаперы (куда вело от него ответвление), проходящий через Фианго и переходящий в нем в очередную Императорскую дорогу, соединяющую Фианго с Акебаром.
  Путь этот был всем хорош, кроме того, что большую часть его составляли дороги узкие и немощёные, по которым тянуть обоз и пушки было бы неловко, особенно на начальной части, до заброшенной Императорской дороги, да и на ней не всё было благополучно.
  Самое же главное заключалось в том, что как раз в том месте, где от заброшенной Императорской дороги отходил тракт на Фианго, находился городок Эльхива, где располагалась коммандария Странноприимцев, возглавлявшаяся покойным армано Миггалом. Коммандарии же всегда сильно укреплялись и имели множество вооруженных слуг и наемников, не считая самих братьев. Учитывая позицию и возможности братьев Странноприимного ордена, лучше было Эльхиву обойти как можно дальше.
  Второй путь проходил по южной дороге, через хребет, там, где Дорант проезжал, когда прибыл в Кармон. Сейчас, после дождей, она была еще плохо проходима, но уже несколько дней стояла солнечная, жаркая погода, и можно было ожидать, что дня за три грязь высохнет настолько, что перестанет быть препятствием. Зато сразу за хребтом восточная дорога выходила на оживленный и потому поддерживаемый в исправности Императорский тракт, который шел к побережью через населенную местность. По пути пришлось бы проходить через четыре довольно больших деревни и два города. Ближайший, Моровер, был ненамного больше Кармона, но значительно богаче, благодаря расположению на перекрестке дорог, соединяющих несколько провинций. В Моровере имелись крепость и к ней гарнизон, но гильдмайстер, многозначительно улыбаясь, заявил, что с этим затруднений не ожидается. На прямые расспросы он отвечал уклончиво, ссылаясь на своих людей, которые его в этом заверили.
  Больше по пути городов не было, Императорский тракт упирался прямо в Фианго.
  Правда, в полудне пути от тракта и в трех днях пути от побережья стоял священный город дикарей-аламоков Сайтелер, знаменитый своим огромным храмом, сложенным, как считалось, из стволов окаменевших деревьев. Когда-то его с трудом взяли штурмом, положив множество людей, потому что ядра не брали стены храма. Вокруг древней святыни построили крепость, и в ней имелся гарнизон. Доранта это беспокоило, потому что гарнизон, в сочетании с ополчением города и окрестными дворянами, мог сильно помешать дальнейшему движению, а застревать для осады столь сильного укрепления не хватило бы ни ресурсов, ни, главное, времени.
  Тем не менее, взвесив все за и против, решили идти именно этим путём, поскольку на плохих дорогах первого могли потерять времени больше.
  Дорант одновременно и проклинал то, что общим бессловесным решением руководство всеми вопросами, связанными с армией, свалили на него, и радовался этому: многие вопросы, которые могли бы вызвать в ином случае споры, решал он сам, единолично, ни с кем не советуясь. Докладывал только Императору, ежевечерне, и неизменно получал от него одобрение.
  
  3
  Следующий вопрос, которым Дорант занялся сразу после того, как, через долгие расшаркивания и абсолютно ненужные уверения в совершенном почтении друг к другу, присутствовавшие, наконец, распрощались и разошлись - был вопрос вооружения отряда гаррани. Союзники пришли вовремя и в нужном количестве, причём все конные были одвуконь, но вот из оружия у них были копья да мечи, да ещё с десяток пиштолей. Ну, и луки, конечно. Оборонительного снаряжения имели они восемь кирас (старых, но начищенных до блеска, и с новыми ремнями). Остальные были в традиционных своих многослойных хлопковых панцирях. Ещё от копий с костяными и каменными наконечниками такие панцири могли как-то защитить, но уже от стального оружия - нет, не говоря уже об огнестреле.
  Дорант с Харраном и Венеу наведались в Харранову оружейку, где выгребли всё, что было цело или поддавалось починке. Тут Дорант вспомнил про то, что хотел поменять рукоятку у четырехстволки, но пришлось это снова отложить, ибо оружейники Кармона заняты были выше головы выполнением его же заказов.
  Естественно, всё, что нашли у покойных странноприимных братьев, тоже пошло в дело - и этого тоже была капля в море.
  Пошли по союзникам. У шести местных дворян также почистили оружейки, что добавило мастерам загрузки, естественно, не бесплатной.
  Казна Императора в очередной раз показала дно.
  Пришлось наведаться к Флоану Ронде, который, демонстративно сокрушаясь, обездолил своих слуг на почти десяток пиштолей и кое-что по мелочи из амуниции. Зато дал денег, правда, куда скупее, чем в предыдущие разы.
  Хуже всего было то, что запасы пороха в городе оказались намного меньше, чем рассчитывал Харран, а в Кармонском Гронте его, оказывается, вовсе не производили. Везли с юга два-три раза в год бочонками на телегах.
  В итоге почти две трети гаррани так и остались при своих луках, копьях и мечах - спасибо, что железных, хотя и не из лучшего железа. Стальной меч Доранта такие перерубал без особого усилия.
  Зато кто-то из стражников гуасила к слову вспомнил, что на обветшавших стенах Кармона всё ещё стоит чуть ли не дюжина пушек. Дорант помчался проверять уже по тёмному времени. Оказалось, что пушек даже больше: шестнадцать. Бронзовые, позеленевшие, на крепостных лафетах с мелкими колесиками. Две оказались в таком состоянии, что были опаснее для прислуги, чем для противника. Остальные Дорант велел почистить, лафеты поменять на полевые (для чего ему пришлось по памяти нарисовать, как такие должны выглядеть), а ещё поискать к ним ядра и картечь, да не забыть найти хоть кого, кто умеет с ними обращаться.
  Сам Дорант не взялся бы ни стрелять из пушек, ни, тем более, рассказывать, как это надо делать: он много раз видел, как заряжают-стреляют-пробанивают, но сколько сыпать пороха, как наводить и тому подобное - это было для него за семью печатями.
  Из пушек, как выяснилось, последний раз стреляли больше десяти лет тому назад - когда в Кармон приехал кто-то из столичных воинских начальников. Артиллеристов в количестве трёх человек, наконец, нашли. У одного тряслась от старости голова, да и ходил-то он, приволакивая правую ногу. Остальные были моложе, но не намного. Благодарение Разрушителю, они ещё что-то помнили (хотя один из них, похоже, только после хорошей чарки крепкого рома).
  Как Дорант и думал, пушки, стоящие на стенах, в таком виде тащить с собой было нельзя: нужны были полевые лафеты, причем со всеми принадлежностями для запряжки. После долгих и невнятных обсуждений ветераны, наконец, смогли поправить рисунки Доранта - ну, как они себе эти лафеты представляли, по старой своей памяти. Напрягли тележных дел мастеров, те зачесали в затылках, последовало еще более долгое обсуждение - в итоге работа была признана очень сложной и дорогостоящей. Флоан Ронде, уже не сокрушаясь, а злобно сжав губы, оплатил.
  Поставленные на полевые лафеты четыре (больше не успели) пушки оказались слишком тяжёлыми для пары лошадей. С трудом их увезли четверками на дальнее поле, где попробовали стрелять. Два лафета тут же расселись, после чего гильдмайстер отвел мастеров, которые их делали, в сторону и о чём-то с ними долго говорил. Мастера, которые, похоже, скукожились в четыре раза, кивали и соглашались. Через ещё три дня провели новые стрельбы (Дорант сокрушался насчёт расхода пороха), которые окончились благополучно. Выстрелили по четыре раза из каждой пушки, два раза ядром, два раза картечью. Орудийная прислуга, набранная из городского ополчения, как ни странно, выстрелов не боялась и со своими обязанностями справилась удачно. Ядрами даже попали - двумя из выстреленных восьми - куда целились.
  Дорант ещё раз оценил запасы пороха и сделал вывод, что их хватит от силы на один серьёзный бой.
  Значит, давать бои не следовало - без совсем уж крайней необходимости.
  К тому же неприятно было то, что дороги вокруг Кармона, из-за дождей превратившиеся в канавы с жидкой грязью, сохли медленнее, чем Дорант рассчитывал. Южная дорога, по которой собирались выдвигаться, далеко не просохла, и не выдержала бы даже тяжело гружённых телег, не говоря уже про пушки.
  Дорант подумал, что полководец - это не тот, кто водит полки в бой, а тот, кто ведёт полки к полю боя: если ему удаётся их довести без потерь, то он сражение, можно считать, выиграл.
  Как следствие, он сосредоточился на организации обоза, отставив мысли о битвах до того времени, когда битва станет неизбежной.
  
  
  4
  Между прочим, Доранту не давала покоя Эльхива с командарией.
  Казна Императора была в таком состоянии, что заглянувшая туда мышь немедленно совершила бы попытку самоубийства. Конечно, какие-то мелочи жертвовали приходящие на службу Императору дворяне - но это были именно мелочи, люди являлись в надежде на доходы и привилегии, а не затем, чтобы отдавать заметную часть своего имущества.
  Комесу Агуиры стоило немалого труда уговорить Йорре, чтобы тот не наделял землями каждого пришедшего на службу дворянина. Император склонен был вознаграждать за верность, но это, хоть и было достойно, приводило к тому, что многие из дворян, едва успев получить жалованную грамоту на землю, исчезали в направлении той самой земли, чтобы вступить в права её владетеля.
  Доранту пришлось ещё в Кармоне написать (и убедить Йорре, чтобы подписал и утвердил) суровый императорский эдикт, каковой ставил вступление во владение землями в жёсткую зависимость от конкретной службы Императору. Не имея обратной силы, эдикт сей, тем не менее, заставил вновь приходящих дворян оставаться при Йорре в надежде такую конкретную службу оказать.
  Так или иначе, с денежной проблемой что-то надо было делать.
  Командарии обычно кормились с окрестных парселов, которые жертвовали им либо Император, либо - в Марке - вице-король, либо местные дворяне.
  Ордена осаживали на этих парселах крестьян-арендаторов, а то и своих послушников. Те выращивали злаки, фрукты и овощи, добывали лес и шкуры экзотических зверей, кому везло с участком - выкапывали из земли те полезные вещи и вещества, которые там были сокрыты. Серебро, например, а то и золото. На худой конец - медь и железо, и ещё можно поспорить, золотой ли, серебряный или железный конец действительно худой.
  Дорант мало что знал про командарию в Эльхиве: она была для него дырой не лучшей, чем Кармон, с той только разницей, что в Эльхиве Доранту бывать не случилось. Поэтому он решил обратиться к Харрану: тот, по крайней мере, мог что-то полезное знать от армано Миггала.
  - Скажи мне, - произнёс Дорант, отозвав как-то молодого друга в сторонку, - что ты знаешь об Эльхиве?
  - Всё-таки думаешь пощипать Странноприимцев? Бросил бы ты это, нам они пока не по зубам.
  - Ты в Эльхиве бывал?
  - Давно, ещё с отцом. Но там уже тогда были укрепления, как в императорской крепости. Шесть бастионов, сухой ров шагов тридцати в ширину, въезд по одному подъёмному мосту...
  - А сколько там солдат может быть?
  - Солдат там, пожалуй, вовсе нет: гарнизон состоит из братьев, их боевых слуг и послушников Ордена. Миггал говорил, что там обычно шесть-семь десятков братьев, вот и считай: у каждого по десятку-полутора боевых слуг, да ещё послушники.
  - А чем живут они?
  - Ну, во-первых, вокруг на двадцать-сорок лиг их земли, они часть сдают в аренду, часть обрабатывают сами. У них даже братьям положено месяц в году на земле работать. Во-вторых, от госпиталя доходы идут, когда кто побогаче хочет у братьев лечиться. Плату не берут, но на благотворительность намекают, и настойчиво. С отца тогда три десятка золотых стрясли. Но главное - у них рудник серебряный в собственности. Еще предыдущим Императором пожалованный, на общих основаниях: императорское серебро отвозят в Акебар, на плату за него и часть серебра, что им разрешается себе оставить, живут.
  - Рудник в самой Эльхиве?
  - Да нет, конечно. В Сочиенако, это, кстати, не так далеко отсюда: почти на самой границе с Кармонским Гронтом. Полсотни тысяч шагов, не больше.
  - Там охрана?
  - А как же: не меньше пяти братьев со своими отрядами, всего около полусотни воинов. Но поскольку на рудник ни разу никто не нападал (хватало репутации Странноприимцев), они там довольно расслабленные. Армано Миггал очень на них ругался.
  Дорант задумался. Цель была уж очень привлекательной: при удаче можно было решить проблему с деньгами, не рискуя нападать на саму командарию. Захватить-то её было можно, только какой ценой?
  Да и зачем, если рядом - серебро под слабой охраной?
  И Дорант решился. Он поставил молодому другу простую и ясную задачу: с пятью десятками конных гаррани наведаться в Сочиенако и выгрести оттуда всё, что удастся найти.
  Харран с соплеменниками жены Доранта вышли в поход, не откладывая, со следующим рассветом.
  Они вернулись через пять дней, потеряв всего четверых и привезя тяжелую телегу с пятью корзинами, набитыми серебряными слитками. Это было чуть больше чем ничего, Дорант рассчитывал на добычу поубедительнее.
  Как выяснилось, Странноприимцы отправили большой обоз с серебром в Акебар всего месяц назад.
  Тем не менее, Дорант тут же усадил чеканщиков гнать из добытого серебра монеты с профилем Йорре и правильным его именованием на аверсе. Инструменты для чеканки монет - вместе с парой мастеров - он, к своему удивлению, нашёл прямо в Кармоне - где, противу всяких ожиданий, оказалось аж три ювелирных мастерские.
  Надо было видеть, с каким лицом разглядывал Император первые монеты, на которых красовался его профиль! Дорант просто умилился.
  Главное же было - они на какое-то время снова располагали деньгами для оплаты того, что нельзя было взять просто так.
  
  5
  Пришлось выждать еще два дня, пока люди Харрана, посылаемые ежедневно на разведку, не доложили, что дорога подсохла.
  За это время Дорант с грехом пополам организовал обоз, для чего пришлось выгрести из Кармона практически всё, что было на колёсах, и совершенно всё, что имело четыре ноги с непарными копытами. Едва не дошло и до волов, но настолько замедлять передвижение колонны Дорант всё-таки не решился. Пушки тащили три шестёрки лошадей и одна - мулов. Возы перед выездом оказались нагружены так, что весили едва ли не больше пушек, у одного даже треснула задняя ось. Дорант и Хармон на пару прошлись по обозу, в результате чего оба охрипли, но все повозки теперь требовали не более одной лошади, за исключением двух, в которых везли ядра и картечь: те тянули парами коней.
  Пришлось запрячь и почти всех вьючных, приведенных гаррани, несмотря на недовольство Венеу. Впрочем, из-за обоза всё равно придётся двигаться медленно, так что вьючные лошади гаррани не понадобятся.
  Последние дни перед выездом Дорант был настолько занят, что дважды отказывал Императору в разговоре - каждый раз надеясь, что вот, его сейчас, наконец, сместят, и он освободится от этой выматывающей ответственности. Царственный юноша, вопреки ожиданиям, проявил терпение, и поговорить навязался только тогда, когда они с Дорантом и неизбежной кучкой свиты выехали на холм, с которого открывался вид на Кармонскую долину.
  Колонна, которую они опередили, тяжело всползала в гору, беспощадно окутанная недавно высохшей дорожной пылью.
  Император жестом заставил свиту замереть на месте и вместе с Дорантом выехал шагов на двадцать вперед.
  - Скажите мне, комес, - начал он с неожиданным смущением, - чего хочет от меня гильдмайстер Ронде? Я предложил ему дворянство и комиту, но он, говоря его словами, 'почтительно отказался'. А его дочка только что не лезет мне в постель. Они думают, я маленький и ничего не понимаю? У меня уже были женщины, матушка присылала. И мне объясняли - и Сетруос, и матушка, и отец - чтобы я не верил женщинам. Вообще, комес, я так устал от того, что всем от меня что-то надо!
  - Ваше им... простите, Йорре... Так вот, гильдмайстеру дворянство и комита ни к чему, потому что он, приняв их, перестанет быть гильдмайстером. Дворянин может участвовать в коммерческих операциях, но не может быть официальным главой торговой гильдии. А гильдмайстер по влиянию - в своей гильдии и в своей местности - повыше наместника. Флоан же контролирует коммерцию не только в Кармонском Гронте, а, как выяснилось недавно, едва ли не во всей северо-восточной части Марки. Скорее всего, благодаря родству его жены с вице-королем. Что бы гильдмайстер ни говорил, он этим пользуется.
  - Так чего он от меня хочет? Я же вижу: помощь его не бескорыстна.
  Дорант подумал, что проще всего было бы спросить у него прямо - вряд ли он стал бы крутить, не те у нас сейчас отношения. Но, впрочем, угадать желания Флоана Ронде было несложно:
  - Я думаю, Йорре, что он хочет стать первым министром. Как был Светлейший дука Санъер, прими его душу боги.
  - И как вы считаете, комес, - делать мне его первым министром?
  Дорант сначала ответил, а потом подумал, что говорить это не следовало:
  - Я бы не советовал. Гильдмайстер хорош по хозяйству, но ведь Светлейший не тем был угоден вашему батюшке.
  Император задумался.
  - Я ведь бывал в последний год несколько раз на аудиенциях Санъера у отца. Отец мне говорил, чтобы я внимательно слушал, что скажет Светлейший. Он и правда мало докладывал по хозяйству, только про налоги и сборы, и куда что идёт из собранного. Очень сжато, и подавал бумаги. А больше говорил про другие государства, про дом Аттоу, про маркомесов и прочие великие дома... я не всё понимал, они с отцом много лет были вместе, схватывали с полуслова - а мне не объяснял никто... и часто уходили от меня к окну, обсуждали что-то шёпотом...
  - Светлейший построил в Империи и вне её сеть из людей, которые следили, чтобы никто не мог поколебать государство. Это было главное, что он делал. За это его и убили. И кстати, это ведь его люди послали меня за вами. Флоан Ронде умный и талантливый купец, но он не сможет это делать. Он хорош там, где товары, счета, деньги и хозяйство, а не там, где тайные дела против недоброжелателей Империи.
  О своих подозрениях в отношении того, что гильдмайстер как раз тайным делам не чужд, но не в интересах ли Гальвии, а не Империи, Дорант говорить не стал, не имея доказательств.
  - Но ведь безопасность Императора - дело комеса Агуиры? Почему же занимался этим Санъер?
  - Мне трудно судить, Йорре, чем не угодил вашему батюшке мой дальний родственник - не всегда же он был таким дряхлым, как сейчас. Проще всего думать, что Светлейший всего лишь оказался лучше.
  Император, уловивший упрёк, бросил на Доранта быстрый и острый взгляд.
  - Я понимаю, чем вы недовольны, комес, - Ага, понимаешь ты. Небось, думаешь, что я ждал большего. А я хотел бы только одного: чтобы ты меня отпустил домой. Император, впрочем, удивил: - Но вы должны понять, что я могу рассчитывать только на тех, кто показал и доказал свою преданность. Именно поэтому я не могу оставить вашего родственника на этом месте. Я не знаю, справитесь ли вы с тем, что делал Санъер. Но даже если не справитесь - вы доказали делом, что преданы мне и готовы меня защитить от любой угрозы, как умеете.
  Голос его был холоден, в нём слышалось недовольство, противоречащее любезным словам.
  Дорант склонил голову, чувствуя себя так, как будто согнутой шеи его касается остро заточенное лезвие палаческого меча.
  - Я жизнь отдам за ваше императорское величество, не сомневайтесь в этом!
  Император поджал губы, дернул повод и отъехал к свите. Когда Дорант догнал его, Йорре громко, так, чтобы слышали все (в том числе неизбежный в свите гильдмайстер), заявил:
  - Я признателен вам, комес, за откровенное разъяснение того, какими должны быть обязанности первого министра Империи. Ваш опыт неизменно помогает Нам принимать правильные решения.
  
  
  
  6
  Будь у Доранта только гаррани, люди Зарьяла и Харрана, они двигались бы намного - не меньше чем вдвое - быстрее: пешие гаррани могли идти со скоростью не ниже, чем конь быстрым шагом. Телеги и пушки снижали скорость почти до той, с которой перемещается неторопливый пешеход. Так что в день проходили они не больше пятнадцати тысяч шагов.
  Дорогою Дорант еще раз оценил имеющиеся силы. У него было четыре сотни пеших гаррани, шестнадцать пеших стражников от кармонского гуасила (очень неплохо снаряженных и сносно обученных), четыре десятка обозников, которых тоже при нужде можно было поставить в строй (что важно, все были с пиштолями и тесаками - возчик в Кармонском Гронте без оружия не ездит), да часть боевых слуг кармонских дворян, вошедших в команду, тоже были пешими - числом до двадцати, в общей сложности.
  Конных было: сотня гаррани, которых Дорант отобрал из пришедших, дюжина охотников Красного Зарьяла, десяток боевых слуг Харрана, семнадцать кармонских дворян - каждый с боевыми слугами, коих насчитывалось от одного до двух дюжин (правда, не у дворян, а у гильдмайстера). В целом кавалерии получалось чуть больше двух сотен. Еще несколько всадников можно было прибавить, если учесть самого Императора, Доранта с верным Калле, Харрана, гильдмайстера Ронде и Зарьяла. При нужде можно было посадить на коней еще сотню гаррани - вьючные кони их всадников могли послужить и боевыми.
  В общем, все это не тянуло даже на полноценную компаниду.
  И с этим ты собираешься возвращать парню корону? - горько усмехнулся Дорант.
  Тут на глаза ему попался альв, вальяжно идущий в своей странной сбруе на голое тело, которую оттягивала старинная пиштоль, и с полумечом-полукопьем на плече. Альв сопровождал телегу со своим гаремом; какая-то из самок кормила младенца, вторая дремала, а женщина альва с ним о чём-то щебетала.
  Бродячий цирк, - подумал Дорант.
  Тем не менее, надо было как-то компенсировать численную слабость. И сделать это можно было только добившись слаженности действий и чёткого понимания своей задачи каждым воином.
  И он занялся этим со всеми присущими ему серьёзностью и тщательностью.
  Занятия не замедлили продвижение, так как пешие воины вполне могли двигаться быстрее, чем телеги и тем более пушки. Дорант наперерыв с Харраном выгоняли пешцев вперёд, заставляли строиться и отбиваться от наскоков кавалерии. Стрелять Дорант позволил лишь однажды и больше не разрешал, помня, как мало у них пороха, однако щёлкать замками огнестрела 'всухую' требовал. И тыкать во всадников тупыми концами копий тоже.
  - Не жалейте вражеских лошадей, - говорил он. - Кони не очень крепки на рану, многие боятся боли. А упавший или испуганный конь делает всадника бесполезным.
  На привале наступал черёд артиллеристов, обычно двигавшихся с удобствами на телегах. Дорант требовал, чтобы они как можно быстрее развертывались, выставляя пушки на позиции, и имитировали заряжание и выстрел. Здоровые парни, выбранные им из кармонских ремесленников посмышлёнее, делали это под командой стариков-пушкарей, причём ворчали и те, и эти.
  Ближе к ночи они останавливались в каком-нибудь удобном месте, которое подбирал головной дозор из гаррани или конных боевых слуг. Дозоры по приказу Доранта шли и по бокам колонны - уже пешие (да и не везде дорога проходила по местам, где продрался бы в зарослях конный). Позади, также на небольшом удалении, двигался еще один дозор, десяток пешцев с огнестрелом на двух телегах, с задачей: если нападут, произвести как можно больше шума и ждать подмоги.
  Остановившись на ночь, первым делом устраивали отхожее место и костры для приготовления горячего. Днем еду не готовили, обходились сухомяткой, в том числе на привалах, которые Дорант старался делать не слишком длинными, чтобы только кони отдохнули.
  Императорская дорога, на которую они вступили, спустившись с хребта, была так же пустынна, как и южный тракт, по которому пришла колонна. В этом, собственно, не было ничего странного: оживленной дорога становилась ближе к побережью - или дальше на запад, где в нее вливались один за другим три торговых тракта, идущие с юга. Так что на пути колонны почти никто не попадался. А кто попадался, получал шок от того, что встретил самого Императора, приносил клятву верности и бывал отпущен.
  Через три дня пути показалась первая деревня, насчитывавшая пару десятков домов. Они все стояли по сторонам дороги, которая в центре поселения расширялась в рыночную площадь, украшенную двухэтажным 'дворцом' местного кальда и небольшим (чуть ли не меньше этого 'дворца') храмом Всех богов.
  Кальда вытряхнули из его хором и представили Императору. Потрясенный неожиданным явлением высшей власти, кальд вначале вообще не мог говорить, потом некоторое время заикался, и только минут через пятнадцать смог отвечать на вопросы нормально: да, в деревне всё спокойно; нет, про смену Императора ничего не слышали; нет, от властей Марки никто не приезжал; нет, голубятни у них отродясь не водилось; нет, дальше по дороге никаких войск не проходило.
  Кликнули добровольцев присоединиться к Императору. Гильдмайстер, отведя допрошенного кальда в сторону, пошушукался. Тот явно гильдмайстера знал, отчего расслабился и разговаривал с ним намного свободнее, чем с Императором и его ближайшими приспешниками в лице Доранта, сверкавшего золотым медальоном, и Харрана, не менее заметно сверкавшего нетерпеливым взглядом.
  В итоге к колонне присоединились одна телега и пять местных молодцев, один другого краше, в обносках, но с пиштолями и неизбежными тесаками. Их присовокупили к обществу дворянских боевых слуг, и Калле, назначенный Дорантом этим обществом командовать, хищно к ним приглядывался, что обещало парням много интересных занятий на ближайшем же привале. На добавившейся телеге и еще трёх из прежних нагружены были взятые в деревне припасы (Дорант настоял, чтобы их оплатили, что не добавило хорошего настроения гильдмайстеру).
  Таких деревень за следующие пять дней они прошли еще две, примерно с такими же результатами, а еще через два дня вошли в Моровер.
  
  7
  Городок встретил их приятным сюрпризом: по всему пути движения колонны её встречали радостные жители, приветственно размахивая кто чем: платками, шляпами и просто тряпками, и выкрикивая приветствия Императору. Перед открытыми воротами крепостцы, возвышавшейся на холме над городом, выстроились стражники во главе с гуасилом.
  Тот, невысокий плотный малый лет тридцати пяти, сверкал ранней лысиной на непокрытой голове и так смотрел на приближавшуюся кавалькаду, что, казалось, глаза его сейчас лопнут. Приняв самого солидного из начальствующего состава колонны - гильдмайстера Ронде - за главного, он чётким шагом вышел вперед и принялся рапортовать, что, мол, гарнизон Моровера приветствует Его Императорское Величество Йоррига Седьмого во вверенном... Тут гильдмайстер остановил его и показал Императора.
  Гуасил сбился, покраснел, попытался начать сначала, но у него, видно, перехватило дыхание. Император рассмеялся и махнул рукой:
  - Хватит уже, довольно... Скажите, как вас зовут?
  - Каваллиер Кинтан Горжи, ваше императорское величество!
  - Благодарю за службу, каваллиер! Приготовьте ваших людей к принесению присяги.
  Через полчаса всё было уже в порядке: стража принесла Императору должную клятву (во главе с каваллиером Горжи, который от стараний покраснел еще больше, настолько, что Доранту стало за него страшно), для размещения войска были предоставлены казармы, а Император со свитой проведены в дом приёмов. При этом выяснилось, что гуасил своей волей арестовал наместника, который собрался было затвориться в крепости и воевать на стороне вице-короля 'супротив самозванца'. Дряхлая крепость была еще в худшем состоянии, чем в Кармоне, и слова доброго не стоила (правда, ворота были целы, в отличие от кармонских). Да и полсотни стражников, составлявших гарнизон, вряд ли годились для боевых действий, но сейчас любая задержка была бы некстати - так что каваллиер совершил едва ли не подвиг.
  Поэтому Кинтан Горжи, внезапно оказавшийся дальним родственником жены гильдмайстера (разумеется, с той стороны, которая была не из дома Аттоу, как вы могли подумать!), был Императором обласкан и тут же назначен командовать пехотой. При этом ему, однако, жёстко указали на необходимость во всём подчиняться Доранту и выполнять его любые указания; сам же Дорант назван был имперским главнокомандующим, отчего впал в недоумение и задумчивость.
  Гильдмайстера Император столь же внезапно представил как имперского министра торговли и финансов (тот заметно вздрогнул) и велел по всем вопросам, связанным со снабжением, консультироваться с ним.
  Остаток дня прошел в неизбежных хлопотах и разрешении всяческих вопросов, в том числе неприятных - пара боевых слуг одного из кармонских дворян была замечена за вытряхиванием кошелька у местного жителя. По делу, надо было бы их повесить, в назидание прочим, но людей было и так в обрез, так что Дорант ограничился приговором к тридцати розгам каждого.
  Император, тем временем, выступил пред народом, собравшимся на офисиаде, и сделал это довольно успешно. Откуда что взялось? Юноша с ломким голосом говорил громогласно, умудрился при этом ни разу не пустить петуха, польстил самолюбию горожан, возложил на них надежду и ответственность за благополучие государства, умеренно пообещал разнообразные блага после восстановления справедливости и принятия им под свою руку всей Империи, и не забыл призвать добровольцев вливаться в имперское войско.
  В результате в дом приёмов вытянулась жидковатая очередь желающих повоевать за Императора, которая к концу дня дала шестьдесят пять конных дворян и их боевых слуг с огнестрельным и холодным оружием, и сто семнадцать пешцев, также по большей части неплохо вооруженных (включая три десятка стражников - остальных пришлось практически насильно оставить охранять город). Секрет такого небывалого энтузиазма крылся в мрачном выражении лица новоиспеченного министра торговли и финансов и в выдаваемых каждому присоединившемуся подъемных.
  Впервые за последние дни удалось нормально умыться и лечь спать под крышей (ну, не всем, разумеется - дворянам, их ближникам и примерно двум сотням счастливчиков, кому достались места в трех трактирах, домах горожан и на сеновалах).
  Императора и его свиту разместили в доме наместника - он был огромен, много больше, чем в Кармоне, так что места хватило всем. Дорант заснул, как только опустился на постель. Едва успел раздеться.
  Среди ночи его разбудила какая-то суматоха. Он продрал глаза, нацепил штаны и сапоги, схватил меч и вышел.
  В коридоре, у двери Императора, в тусклом свете свечи, закрепленной в настенном кенкете, кто-то возился, пыхтя и гукая.
  - Кто здесь? - Крикнул Дорант, выставив вперед меч.
  В ответ завозились еще сильнее. Пришлось приблизиться, и тогда стало понятно, что на полу у императорской двери дерутся двое мальчишек. Дорант поставил меч к стене и разнял драчунов, прихватив за что попалось под руки. Один, поняв, кто перед ним, сразу перестал дергаться, и оказалось, что это Нери. Второй стал бешено вырываться, но после оплеухи тоже затих.
  Дорант подтащил обоих поближе к кенкету.
  - Ты кто? Что тут делаешь? - Грозно спросил он у незнакомого.
  Нери воскликнул:
  - Он к Императору хотел забраться! Я под дверью спал, он на меня наступил! У него нож был!
  - Не было у меня ножа! Я просто на Императора посмотреть хотел!
  - Ночью? - Удивился Дорант.
  Неизвестный снова задергался, вырываясь, и почти в этом преуспел, потому что рукав, за который держал его Дорант, вдруг оторвался по шву. Мальчишка рванул было по коридору, но Нери успел подставить ему ногу. Вокруг уже собрались вышедшие на шум Император, Харран, Калле и еще кто-то из свиты - в темноте было не разобрать, так что сбежать пареньку уже точно не светило.
  Поднятый за шиворот и хорошо встряхнутый Дорантом, малец завопил:
  - Отпустите меня! Я брат Сину Папалазо! Нет, правда... троюродный... - добавил он упавшим голосом, заметив, что имя это никого не впечатлило.
  Принесли еще свечей. При их свете стало видно, что мальчишка немного постарше Нери, что нос у него разбит и из него течет кровь, и что одет он в лохмотья, явно видавшие много больше чем одного хозяина.
  Ножа в коридоре и вправду не обнаружилось.
  Короткий допрос, в ходе которого паренек очень старался не расплакаться, показал, что зовут ночного пришельца Ердар, что он сирота, живет в доме наместника из милости, за что ходит за конями, что ему очень нужно было увидеть Императора (он упёрся и ни за что не говорил, зачем) и ничего плохого он не хотел.
  Малого сдали дежурному стражнику и велели запереть до утра, после чего все разошлись досыпать.
  
  
  8
  Наутро Дорант, которого мучило любопытство - кто ж такой этот Сину Папалазо, что на него ссылаются, - отправил Калле поспрашивать местный люд. Оказалось, что персонаж этот весьма в окрестностях Моровера, и аж до побережья, известен, причём слава его была, мягко говоря, неоднозначной. Дорант даже не поверил сначала: он думал, что такое бывает только в пустых романах, которые так любят девицы вроде харрановой Маисси.
  Сину Папалазо был классический благородный разбойник, нападавший на купеческие обозы и дворянские кареты, грабивший, стараясь не убивать без нужды, и, по всеобщему убеждению прислуги и городских ремесленников, раздававший деньги бедным.
  Дорант знавал такие случаи. Обычно выяснялось, что деньги-то разбойник давал, да не из сочувствия к стесненным обстоятельствам, а за вполне определенные услуги: подслушать, разведать, перепродать что, и тому подобное.
  Означенный же Папалазо был известен ещё и тем, что всегда выручал своих людей и жестоко мстил, если их кто-то обижал. Калле пересказал несколько услышанных от кухонных мужиков случаев, сильно смахивавших на эпизоды из романа в изложении малограмотного человека.
  Дорант пожал плечами и потребовал привести мальца. Сам он сидел в малой столовой, где на чистой белой скатерти расставили перед ним блюдо со свежевыпеченными булочками, кусок окорока на доске, кувшин молока и сковороду с шипящей яичницей.
  По виду приведенного Ердара было сразу понятно, что он не ел давно, а в последний раз ел скудно и невкусно. Дорант велел принести пареньку чего-нибудь пожевать, а пока поделился одной из булочек и налил молока. Тот неуверенно взял - и заглотил еду с такой скоростью, что Доранту за него стало страшно.
  Тут малому принесли поесть, Дорант дал ему разрешение заняться блюдами и тоже принялся за свой завтрак.
  Позавтракав в молчании, они приступили к беседе. Точнее, Дорант принялся расспрашивать мальчишку. Осоловев от сытости, тот постепенно перестал бояться и рассказал много интересного.
  Прежде всего, к Императору ему надо было, чтобы, коснувшись Его Величества, получить от него малую долю удачи и везения. Оказывается, среди прислуги распространено было непоколебимое убеждение, что прикосновение к Императору, а в худшем случае к его одежде, приносит человеку счастье.
  Действительно, слуги-то Императора, которым дозволено было в столице касаться его самого, его одежды и личных вещей, всегда поголовно были дворянами, причем жаловалась эта привилегия не каждому, а только лишь самым ближним, обычно из допущенных к государственным делам и доверенных. И даже 'чёрная' прислуга, которая занималась стиркой-уборкой, готовила еду и носила её к императорскому столу, жила покруче многих мелких дворян из провинции.
  И как тут не поверить в то, что прикосновение к Императору делает счастливым?
  А удача Ердару была необходима, потому что в доме наместника его невзлюбила некая Канна, старшая над прислугой (и, как понял Дорант, любовница вдового наместника). В чём была причина нелюбви, Ердар и сам понять не мог, но помыкала она им всячески, а ещё и других слуг поощряла, чтобы гоняли парня в хвост и в гриву. У него минуты свободной не было из-за них.
  А хотел Ердар на службу к какому-нибудь военному, потому что мечта у него в жизни была - стать боевым слугой, носить оружие, участвовать в битвах и быть героем. Как его отец, погибший в большой мятеж, или как Сину Папалазо.
  - Так ведь он же разбойник, твой Папалазо?
  - Так это он сейчас разбойник, потому что у него люди дуки Меса убили жену и отобрали дом, а был-то он боевым слугой у комеса Салтеры, а до того солдатом у него же в компаниде, как положено порядочному мужчине.
  Комеса Салтеры Дорант знал. Тот умер тому назад лет пять или шесть в своем доме в Акебаре. Не старый еще был, многочисленные раны дали себя знать. Только за два года до смерти перестал он водить компаниду, присоединяя к Империи все новые и новые куски. Достойный был дворянин, хорошо относившийся к своим солдатам.
  Дуку Меса Дорант тоже знал, но не лично: приходилось сталкиваться с его людьми. Дука Меса был из дома Аттоу, приехал в Марку не так давно, но уже показал себя хищником, который не гнушается ничего, если речь идет о прибыли. По слухам, из метрополии его вынудили уехать, потому что родне надоело, что он компрометирует семью.
  История Сину Папалазо напоминала пошлый роман все больше и больше. Дорант знал, однако, много случаев, которые, опиши их досужий литератор в романе, любой читатель счёл бы невероятными и неправдоподобными.
  Мальчишку было жалко. Всего на год старше дочки. Наивный и беззащитный, но неглупый - судя по тому, что и как он рассказывал, и определенно не трус.
  И Дорант решил, что беды не будет, если он немного поможет парню. Не место сыну солдата в конюшне навоз выгребать.
  - Верхом ездить можешь?
  - Могу, - с удивлением отозвался Ердар.
  - Пойдёшь ко мне в услужение. Будешь приказы передавать, да и по мелочи, что скажу. Жалованья тебе золотой в месяц. А дальше всё только от тебя зависит.
  Ердар аж задохнулся:
  - Да я... Да для вас...
  - Полно, хватит. Найди Калле, это мой боевой слуга, скажи, что я тебя взял ему в помощь да вестовым.
  
  
  

Глава 8. Уаиллар

  
  1
  Жизнь в аиллоу многокожих, когда там появились еще две женщины и ребёнок, стала для Уаиллара намного сложнее. Воину пришлось заниматься обустройством быта, который раньше складывался как-то сам, поскольку ничего уж такого необычного им с Аолли не было нужно, места в отведенной комнате на двоих вполне хватало, еда была в изобилии, особенно после того, как Уаиллар понял, что еда круглоухих ничем не хуже еды из Леса, а уарро, наложенное на неё, не более чем страшилка для уолле.
  С прибавлением двух женщин и ребёнка комната стала тесной, для малыша было надо много такого, чего не было у круглоухих, да и женщины, когда их три, причём две на сносях, а третья кормит младенца, вдруг потребовали столько внимания и помощи, что Уаиллар не каждый день успевал заниматься воинскими упражнениями.
  Как ни странно, круглоухие отнеслись к ребёнку очень хорошо. Практически все, кто проходил по двору, когда там сидели женщины с малышом, останавливались и разглядывали его доброжелательным любопытством и улыбкой. Уаиллару не приходило в голову, что ребёнок Оллэаэ - вообще первый альвийский ребёнок, которого увидели люди за всю их историю, что дикарей, что имперцев. И на счастье альвов, он напоминал людям не то их собственного младенца, не то котёнка, вызывая непроизвольное умиление. Особенно когда женщины принимались его умывать своими длинными розовыми языками. Почему-то на это сбегались смотреть со всего двора. В результате самки круглоухих - как называл их воин аиллуо - без просьб приходили на помощь его женщинам, если им казалось, что те в ней нуждаются. Альвам освободили ещё одну комнату по соседству, натащили туда разных предметов и в их числе странное маленькое ложе с бортиками, которое качалось и выглядело неустойчивым: оказалось, что в таких круглоухие держат своих детей, укачивая их, если те просыпаются не вовремя. Они приносили еду для женщин, отбирая самые лучшие плоды, и пытались напоить малыша молоком своих домашних животных, от чего Оллэаэ сразу отказалась, как-то сумев объяснить, что её молока и молока двух других женщин вполне хватит ребёнку.
  Да, у обеих беременных появилось молоко, как это всегда бывает у аиллуа, если они на позднем сроке, а рядом есть младенец. Это страшно удивило круглоухих, и те приходили смотреть, как малыша кормят то одна, то другая женщина, то его мать.
  Кстати, между собой женщины как-то договорились, и в последнее время Уаиллар чувствовал себя не как воин и глава семьи, а как подросток, которого взрослые постоянно гоняют с поручениями. Аолли уделяла ему меньше времени, чем младенцу Оллэаэ. Та же, поняв, что находится не в статусе лаллуа и её сыну ничего не угрожает, сумела подружиться с Аолли, и теперь они все трое вили из Уаиллара сложные узоры.
  Суета по хозяйству оставляла голову свободной, и воин аиллуо получил время подумать. Его вдруг осенило, что с того самого несчастного мига, как он узнал, что Аолли попала в плен к круглоухим, он перестал управлять событиями: его несло течение как несет опавший листок в быстром ручье: крутит, сталкивает с берегами, ветками и камешками, - а он лишь откликался, делал то, что очевидно, что необходимо, не пытаясь планировать и направлять. Да что там - не пытаясь даже предвидеть, что случится дальше! 'Листок плывет в ручейке. Сверчок заснул на листке. Не ведает, где проснётся' - вспомнил Уаиллар всем известный стих, сочиненный великим Лэллааром двадцать поколений назад ровно по такому же поводу.
  Эта мысль его поразила. Он стал признанным военным вождём именно потому, что всегда точно знал, что будет делать и когда, и мог уговорить или заставить других делать то, что сам спланировал. Сейчас же им руководили женщины, а сам он ни разу даже не брался продумать, куда и как его крошечному клану направлять свою жизнь. Последний раз он принимал решение, когда уговорил Аолли идти к круглоухим. Потом всё опять потекло самотёком.
  Между прочим, надо было срочно что-то решать со статусом женщин. Ему и в голову не пришло там, на поляне, выйти из положения самым простым способом, убив их на месте сразу после того, как он перебил их мужей. Это настолько противоречило всем устоям жизни аиллуэ, настолько было против естества - что женщин пришлось тащить с собой, и получилось так, что теперь Уаиллар отвечал за них. И еще ребенок... И будущие дети Аолли и Уаларэ...
  Он не собирался брать ни ту, ни другую в лаллуа - жена у него уже была. И вот они живут странной, невозможной семьёй, будто у него три жены: все трое требуют заботы, все трое чего-то от него хотят, но все трое заботятся о нём, будто он муж каждой из них.
  И что он будет делать, когда Оллэаэ через полгода после рождения ребёнка придёт в охоту? Других мужчин вокруг нет.
  Они же все с ума сойдут за её брачные дни. Такого же никогда не было в народе аиллуэ, чтобы женщина в охоте была без мужа и без Главной женщины, чтобы её охоту прекратить уговором.
  Если бы можно было отловить в Лесу какого-нибудь неженатого воина, Уаиллар бы не задумываясь кинулся в Лес за этим. Но кто ж из воинов дастся живым?
  
  
  2
  Такая суетная жизнь продолжалась довольно долго, и воин аиллуо начал уже не в шутку тяготиться своим положением, когда выяснилось, что многокожие во главе со Старым и уолле-вождём собираются в поход. Уаиллар узнал об этом случайно, когда вдруг оказалось, что круглоухие во дворе и на улице перед ааи грузят множество разных вещей на открытые повозки, запряжённые их четвероногими. Само по себе это было необычно, и сопровождавшие действия круглоухих суета и крики также выпадали из привычного уже для Уаиллара течения жизни.
  Он улучил минутку, чтобы поймать калеку-воина, который, в силу увечья, не был так вовлечён в суету, как остальные. После долгого и сложного обсуждения Уаиллар уяснил себе, что многокожие идут в поход чести - или что-то в этом роде. Понять, куда и зачем, а главное, почему в таком неимоверном количестве, воин аиллуо не смог. Всё-таки круглоухие не аиллуэ, их мотивы и способы действий не поддаются разумным объяснениям. Очевидно же, что в поход чести незачем идти большой гурьбой, тем более с таким количеством повозок и четвероногих: это просто исключает скорость, скрытность и внезапность, которые являются основой успеха. Даже три десятка воинов - уже очень много, почти слишком много для удачного похода; лучше всего десять-пятнадцать аиллуо, их сложно заметить в лесу, особенно если они этого не хотят.
  Впрочем, Уаиллар давно перестал удивляться тому, что и как делают круглоухие.
  Попутно вдруг выяснилось, что пока Уаиллар отсутствовал в аиллоу многокожих, те малой группой сходили в поход чести, и - по их понятиям - успешно. Они не принесли ушей (что воина аиллуо не удивило, так как он уже проникся их обычаями), но притащили с собой некий металл, который, по мнению любого из аиллуэ, был совершенно бесполезен (и уарро к тому же, поскольку обработан огнём), зато для многокожих оказался едва ли не священным. Они наперебой показывали Уаиллару кругляши из этого металла, явно ожидая, что он будет ими восторгаться.
  Воин нагло пользовался тем, что круглоухие не понимают выражения лиц, и только кивал головой по их обычаю.
  Почему-то ему было обидно, что он пропустил этот поход.
  Самое неприятное было то, что, судя по всему, его и его женщин, уходя в поход, собрались оставить на месте. Уаиллару это очень сильно не понравилось: во-первых, он считал, что находится под защитой Старого, который, в его понимании, дал ему слово воина. Во-вторых, в поход уходили практически все воины, с которыми Уаиллар имел дело, упражняясь. В ааи многокожих оставались круглоухие не-воины, несколько самок и ещё не вполне отошедший от раны друг Старого, который Уаиллара, его ранившего, мягко говоря, едва терпел.
  Воин аиллуо счёл, что, оставшись в ааи без его хозяев, ни он, ни его женщины не будут в безопасности.
  Надо было что-то делать - и, в общем-то, было понятно, что: выдвигаться вместе с круглоухими, в расчёте на то, что в походе удастся договориться со Старым. Уаиллар выяснил у калеки-воина, что Старый возглавляет поход как военный вождь, а вождь-уолле идет с ними в качестве Великого Вождя, как будто это Великий поход, в котором объединились несколько кланов.
  Может, так оно и было? Круглоухих не проще понять, чем муравьев-убийц, когда они вдруг снимаются с места и идут куда-то узкой шелестящей колонной, сжирая всё живое на своём пути.
  Пока воин аиллуо искал калеку-воина, разговаривал с ним, пытаясь объяснить, чего хочет, и понять, что ему отвечают, пока он соображал, что делать - последняя повозка неторопливо выкатилась со двора, и на нём остались только катяхи конского навоза да раструханные лошадьми остатки сухой травы.
  Уаиллар кинулся к женщинам. Он принялся объяснять им, почему надо немедленно собраться и присоединиться к многокожим. Пришлось красочно изображать, что с ними и младенцем сделают круглоухие без защиты со стороны Старого и его воинов. В принципе, всё должно было быть понятно: женщины и ребенок подобны были пленникам, захваченным военным вождём. Только сам захвативший пленников мог определить их судьбу; вмешаться, поставить их к столбу пыток без него - значило нанести ему несмываемое оскорбление. За это расплачивались кровью. Но если захватившего пленных не было в аиллоу много, много дней, или было известно, что он не вернётся - Великий Вождь и Главная Женщина могли принять любое решение без него. Сейчас понятно, что Старый с уолле-вождем не вернутся в аиллоу многокожих, скорее всего, очень долго. А может быть, и никогда: воин-калека ясно сказал о походе опасном, серьёзном, важном для положения уолле-вождя...
  Тут Аолли прервала его объяснения и заявила, что снова сидеть в клетке на потеху круглоухим не собирается.
  Женщины переглянулись, и стали быстро собираться: еда, которую можно унести с собой; тряпки круглоухих, принесенные ими для ребенка (и оказавшиеся более удобными, чем привычные плетенки, наполненные особым мхом), что-то еще женское...
  Они вышли со двора на удивление быстро и, сопровождаемые изумленными взглядами круглоухих, двинулись по пахучему грязному следу вдогонку телегам.
  
  3
  Спустя дни и дни Уаиллар уже перестал задумываться, куда и зачем их несёт. Женщины в движении то сидели на телегах, всякий раз на разных, то шли рядом с ними. Воин, глядя на них, усмехался про себя: такого похода чести не было, надо думать, ни у кого из военных вождей аиллуо. Отряд из трех женщин и уолле в компании огромного количества круглоухих, ползущих по узкой полосе растоптанной земли и камней со своими животными, повозками из мёртвого дерева и металла, громадными огнетрубами, катящимися на огромных, почти в рост Уаиллара, сплошных деревянных дисках... Всё это медленно тащилось, лязгало, громыхало, скрипело, ржало, мычало, блеяло, разговаривало...
  А главное - воняло.
  Вонь вообще была самым неприятным, с чем Уаиллар с Аолли столкнулись у круглоухих. От них сильно несло резким, пахучим - не как у аиллуэ - потом, остатками пищи изо ртов, застарелой грязью от одежды, мёртвой кожей и протухшим маслом от доспехов, дымом, от многих - нечистотами...
  К запахам ааи многокожих альвы, живя там, как-то притерпелись. Сами многокожие в доме время от времени смывали с себя часть ароматов и переодевались в чистую, пахнущую щёлоком и горячим металлом, одежду. Естественные надобности справляли в специальном месте, где, правда, вонь стояла густейшая, но было оно на отшибе и поставлено не без ума, так, что в жилую часть ааи запах не доносило. Ну, почти.
  Разумеется, многокожие не умели разговаривать с мельчайшими живыми существами, населяющими почву, как альвы, которым достаточно было прикрыть свои отбросы землей и поговорить над ней, чтобы уже через недолгое время исчезли запахи, а потом и сами следы. Главное не делать это много раз в одном и том же месте.
  Многокожие же в походе тянули за собой густой пахучий след. Колонна вообще шла практически по навозу, оставляемому многочисленными животными. Время от времени кто-то из круглоухих отделялся от нее и кидался в придорожные кусты. Хуже всего было на стоянках: в первые дни вообще все гадили где попало, и только потом Старый заставил выкапывать под это дело неглубокую яму в подветренной стороне.
  Старый вообще занимался всем и всеми. Прежде всего, он заставлял воинов постоянно упражняться: часть их ускоренным шагом уходила вперед или вбок и оттуда делала притворные нападения на колонну; или во время стоянки одни круглоухие на лошадях атаковали других, встававших в плотный строй - на это Уаиллар смотрел с особенным вниманием, потому что аиллуо никогда не сталкивались с такой тактикой многокожих - и воин быстро понял, что никто из его соплеменников не выжил бы, случись попасть под конную атаку, а вот у круглоухих, вставших строем, это получилось бы.
  Кстати, на одной из стоянок Уаиллар попробовал сесть на лошадь. Знакомые многокожие учили ездить верхом совсем молодого парня, который крутился вокруг уолле-вождя. У парня получалось неважно: лошади он не нравился, и она дважды скидывала его при попытке влезть в седло под смех воинов. Заметив, что Уаиллар наблюдает за процессом, его жестами пригласили поучаствовать - может быть, надеялись и над ним посмеяться.
  Не на того напали. Любой аиллуо умеет говорить с животными, и только с хищниками это - уарро: хищника надо победить доблестью и силой, потому что битва с крупным, опасным хищником - это честная битва на равных. А много ли чести убить питающегося растениями, который если и нападёт, то от страха или сдуру? Большой олень во время гона может быть опасен - но не для аиллуо, который просто убедит его, что не соперник и им нечего делить.
  Так что Уаиллар коснулся лошадиной шеи, поговорил с животным и легко взлетел в седло. Он проехал влево-вправо по поляне, где упражнялись воины; ничего сложного, только очень неудобно сидеть: задние конечности альвов совершенно не пригодны для того, чтобы их растопыривать под таким углом. Лошадь его слушалась, но с седлом нужно было что-то придумать.
  В какой-то день устроили стрельбы. В них принял участие и Уаиллар, причём ему удалось удивить многокожих меткостью и сноровкой в перезаряжании огнетрубы.
  Стреляли и из больших огнетруб, снося всё снопами шариков из тяжёлого камня или металла размером с яйцо певчего лоилэ. Уаиллар понял, почему в своё время Великие Вожди объявили уарро походы на большой аиллоу многокожих: с их оружием, с их металлической скорлупой, надетой на грудь и голову, обычные воинские умения аиллуэ не годились - если многокожие были наготове. Или если их было очень много и нельзя было вырезать самых умелых сразу же, как в походах на малые посёлки.
  Вообще Уаиллара более всего поражали не оружие и воинское искусство круглоухих, а их многочисленность. Впервые он прочувствовал, что это такое, когда они с Аолли начали ходить по их большому аиллоу: это было как осенью при пролёте черных дроздов, или как в озере, когда видишь косяк мелкой рыбы - казалось, круглоухие везде, и везде их много; толпа их не распадалась в восприятии на отдельные особи, а составляла как бы единое существо.
  Но это была мелочь по сравнению с колонной, в которой Уаиллар и женщины двигались сейчас. В языке аиллуэ не было такого слова, а в их жизни - такого понятия, чтобы обозначить то количество круглоухих, среди которых находились они в этом походе. Наверное, если даже собрать всех аиллуэ, всех кланов, даже самых дальних, что живут в предгорьях у другого края Леса - и то не наберется их столько, сколько шло круглоухих в колонне.
  И если в ааи многокожих Уаиллар не однажды прикидывал, сколько раз он мог бы вырезать всех, там находящихся, за одну ночь (забывая при этом, чем кончилась у него такая попытка), то, глядя на кажущуюся бесконечной колонну, он понимал, что весь народ аиллуэ, случись так, что его кому-то удалось бы объединить, не в силах был бы справиться даже с этой толпой круглоухих. Да, многих бы вырезал - но просто кончился бы на этом.
  Важнее всего было то, что у круглоухих оказалось не одно большое аиллоу. По дороге попадались и мелкие, и покрупнее, хоть и не такой величины, как то, где жили Уаиллар с женщинами, но однажды колонна вошла в аиллоу, которое оказалось намного, намного больше. Уаиллар спросил у калеки-воина, и тот подтвердил: да, таких аиллоу у круглоухих много, и есть такие, которые ещё крупнее.
  Сколько же в мире круглоухих? И какой величины, на самом деле, этот мир, если вместе с колонной Уаиллар прошёл гораздо дальше, чем заходил когда-либо в своей жизни?
  И чего он ещё не видел и не знает?
  
  4
  В один из дней колонна вдруг остановилась не в обычное время. Воины, кто группами, кто поодиночке - стали вытягиваться куда-то вперед, причем это сопровождалось выкриками, суетой и суматохой. Телеги остались на дороге. Та, на которой в этот раз сидели альвийские женщины, была ближе к голове колонны (Уаиллару надоело глотать пыль, но в самую голову женщин не пустили - там везли оружие и тот чёрно-серый порошок, которым круглоухие снаряжали свои громотрубы). Уаиллар несколько растерялся: хотелось и посмотреть, что происходит, и в то же время надо было быть при женщинах, если вдруг случится что-то опасное.
  Прошло довольно много времени, когда вдоль телег пробежал какой-то совсем юный круглоухий, крича что-то про 'вперёд' и 'поперёк'. Уаиллар не настолько понимал на их языке, чтобы это для него что-нибудь значило.
  Круглоухий не-воин, правивший их повозкой, сплюнул на землю, сказал что-то, судя по тону, нехорошее, и хлестнул животное по крупу, из-за чего Уаиллар, так и не привыкший к подобному обращению с копытными, едящими растения, вздрогнул, а Аолли, которая кормила малыша, сжалась и прикрыла тому глаза.
  Повозка со скрипом двинулась вперёд, вслед идущим спереди. Уаиллар обратил внимание, что повозки с огненным порошком дальше не пошли, их сдвинули с дороги в стороны и оставили сзади. Те, на которых было сложено оружие - были уже пусты, их вытащили далеко вперёд и тоже разводили по сторонам, а потом зачем-то стали заваливать на бок, отцепив перед этим лошадей. Уаиллар на всякий случай велел женщинам сойти с телеги. Тут на возчика заорали, он стал нахлёстывать животное, на что слабосильная лошадка отреагировала довольно меланхолично, сделав вид, что ускоряется. Многокожий в стальной скорлупе на груди дёрнул лошадь за сложную конструкцию из полосок кожи, надетую на морду; та послушно повернула направо, и тут впереди раздались выстрелы, которые быстро слились в сплошной всё усиливающийся грохот. Уаиллар отпрыгнул в сторону, на ходу выхватывая громотрубу, и принялся крутить ключ.
  Гулко забахали одна за другой большие громотрубы.
  Впереди, где всё это происходило, клубами расползался серо-белый густой дым, закрывая обзор; оттуда донеслись крики боли и ярости, лязганье металла о металл, хорошо знакомое Уаиллару по воинским упражнениям с многокожими, и быстро приближающийся глухой частый топот.
  Из дыма внезапно вылетели на огромной скорости несколько конных многокожих, выставивших перед собой длинные и даже с виду тяжёлые копья. Всадники, после сплошного дыма увидевшие, наконец, противника, поразили его, не разбирая, в кого влетает копьё. Возчик, пригвожденный к телеге, ещё не начал дёргаться в агонии, когда убивший его всадник, освободив руку, выхватил длинный меч и рубанул им не успевшую укрыться Оллэаэ. Уаиллар как раз докрутил ключ в замке пиштоли и, вытянув руку, нажал на спуск. Лошадь, которой разорвало бок, взвилась на дыбы, и всадник не попал мечом по Аолли, медленно пятившейся, прикрывая ребенка руками. Тут же нож-аэ, метко брошенный Уаларэ, влетел в шею всадника и тот, захрипев, рухнул наземь.
  Уаиллар едва успел выхватить своё полукопьё-полумеч и отскочить от второго всадника, заодно ткнув его в подмышку, под занесенную руку с мечом. Оружие вылетело у воина аиллуо из рук, и он завертел головой в поисках чего-нибудь взамен - при этом уже держа в руках наготове два своих аэ. Он успел ещё крикнуть, чтобы женщины прятались под телегами, когда из дыма выскочил ещё один всадник. Только природная ловкость и реакция спасла Уаиллара от гибели, он буквально свернулся в кольцо, пропуская копьё мимо своей груди, и еле успел отскочить с пути коня. Животное, правда, пришлось убить, разрубив ему ножами горло. Всадник, промахнувшись копьём по Уаиллару, попал им в соседнюю телегу. То ли из-за этого, то ли из-за судорог смертельно раненного коня, он тяжело грохнулся на телегу, где Уаиллар его и прикончил.
  Последовала очень короткая пауза, которую воин аиллуо сумел использовать: он выдрал из кобур, висевших на двух убитых им конях, аж четыре громотрубы, которые все оказались уже взведёнными. Поэтому следующие три всадника, вылетевшие на него, получили по заряду картечи в голову и не пережили этого.
  Только теперь Уаиллар смог подойти к Оллэаэ, которая лежала в луже крови рядом с их повозкой, мотая головой и дёргая ногами. Левая рука её была отрублена вовсе, вместе с лопаткой. Из раны торчали осколки костей и видна была серая верхушка лёгкого. Женщина была в сознании, но говорить не могла, только хрипела и умоляюще смотрела на Уаиллара. Воин наклонился низко над ней и поговорил, как положено, чтобы подарить ей лёгкую смерть - это было всё, что можно было для неё сделать.
  И тут он почувствовал, что теперь у него есть настоящие враги: не соперники из соседнего клана и не случайные круглоухие, с которыми сражаются ради чести, а враги смертельные, рождающие в душе не азарт воина, а глухую, тяжёлую ненависть, утоляемую только убийством. Женщины аиллуа очень редко умирают насильственной смертью: обычно от зубов или когтей случайного хищника, зазевавшись или оставшись без охраны вне своего аиллоу. Про это всегда долго рассказывают под Великим Древом, чтобы дать урок молодым. В памяти кланов есть и случаи, когда потерявший себя воин убивал женщину, которая не согласилась стать его женой; это бывало иногда с лаллуа. Но такого больше не считали частью народа аиллуэ: он подлежал мучительной смерти. Нельзя убивать членов своего клана, но убивать женщин - это преступление ещё страшнее.
  Ни один из воинов аиллуо не мог бы остаться спокойным, увидев насильственную смерть женщины. Не остался и Уаиллар, тем более, что павшая Оллэаэ была для него одним из очень немногих членов его собственного крошечного клана. Он принял на себя ответственность за всех троих женщин, за уже рожденного уолле и двух нерожденных - как воин, но и как Великий Вождь, поскольку у них другого Великого Вождя не было и быть не могло.
  И теперь его долг был - кровью многокожих, напавших на их колонну, залить свой промах, то, что он дал возможность лишить женщину жизни.
  Уаиллар выдернул своё копьё из тела многокожего, пристроил его в перевязь, вытащил из сбруи убитых им всадников ещё две громотрубы и решительно рванулся туда, где гремело, звенело и лязгало.
  
  
  

Глава 9. Дорант

  
  1
  - Зачем они это сделали? - В недоумении спросил Император, разглядывая войско, выстроившееся меж двух холмов поперек долины, по которой шла Императорская дорога. - Я не очень разбираюсь в военном деле, но меня чему-то учили. И даже я понимаю, что им достаточно было засесть в крепости, и у нас не было бы выбора: или осадить их и потратить время, или идти в обход.
  - Точно, ваше императорское величество, вы очень проницательны, - отметил Кинтан Горжи, стараясь держать тон хвалебный и в то же время не подобострастный. Получалось у него не очень, лучше бы он говорил с Императором как с обычным человеком: не звучало бы тогда в его речи фальши, которой на самом деле в душе бывшего гуасила Моровера не было. Он всего лишь никак не мог привыкнуть к тому, что разговаривает не просто в присутствии столь высокой особы, но с нею самой. - Если бы мы мимо прошли, они бы начали нас щипать с тылу, и недалеко мы ушли бы, с таким-то у них превосходством в числе.
  Дорант, разглядывавший разворачивающуюся перед ними картину в подзорную трубу, произнёс неторопливо:
  - Нам сильно повезло: у них командует дука Таресс - видите вон там, на взгорке пёстрое пятно? Это его цвета. Он, наверное, последний, кто в Марке ходит в одежде цветов своего рода. Я его знаю лет пятнадцать, еще с кирнийской кампании. Самовлюбленный честолюбивый дурак. Вице-король это быстро понял и посадил его наместником в Сайтелерском гронте, подальше от тех мест, где надо воевать. Кстати, он и в хозяйстве ничего не понимает, если бы не секретарь, тут вообще бы всё пришло в запустение. А сейчас, видно, ему кто-то рассказал, что ваше императорское величество идет с небольшими силами, из которых две трети вообще дикари. Он и решил нас быстренько разгромить, славу воинскую приобрести, а ваше императорское величество доставить в клетке в Акебар. Зная его, думаю, что он сейчас прикидывает, что надеть к триумфу, когда его будут чествовать как спасителя отечества.
  - Вы беспощадны, комес, - смеясь, заметил Император.
  - Дураков - не люблю, ваше императорское величество.
  Юноша дернул щекой: титулование в устах Доранта его раздражало, хотя на людях было неизбежно.
  - И что теперь, комес?
  - А теперь он сделает еще одну глупость: будет атаковать первым. И похоже, одной конницей - посмотрите, что они делают!
  Действительно, с холма, где они располагались, было хорошо видно, как в середине долины, фронтом шагов в тридцать, строилась латная конница - на взгляд, с полсотни человек. Похоже, дука Таресс вытащил всех дворян, у кого сохранились доспехи и копья. Легкая конница, числом до двух сотен, состоящая из дворян победнее или поумнее, стояла на правом фланге неприятеля, то есть на левом от Доранта и прочих, тоже выдвинутая вперед за довольно жидкую линию пехоты. Пехота же не впечатляла: в ней по центру выделялись неплохо экипированные, судя по блеску кирас, городские стражники - небольшой кучкой, плохо державшейся в строю, - а остальные были явно наспех вооруженным ополчением из местного случайного люда, которое даже строя толком не держало. В подзорную трубу было заметно, что люди противника полны энтузиазма, отчасти объясняемого употреблением напитков, а отчасти тем, что командование их, по-видимому, накрутило на легкую победу над немногочисленным сбродом, сопровождающим 'самозванца'.
  Впрочем, пехоты было до тысячи, и при умелом командовании они были бы опасны.
  Артиллерии у дуки Таресса вовсе не было.
  Дорант оглядел своих. Пехота, состоящая из спешенных стражников и добровольцев Кармона и Моровера, людей Красного Зарьяла, пеших гаррани, вооруженных огнестрелом, насчитывала чуть больше четырех сотен, которые уже почти закончили строиться в две шеренги посреди долины, шагах в пятистах от неприятеля. По качеству она была лучше, чем у противника, по двум причинам: во-первых, трезвая, а во-вторых, все-таки хоть немного, но обученная и сколоченная, что стоило Доранту и Харрану, а потом и ньору Горжи, большого количества пота. Да и огнестрел имел в ней каждый, в отличие от ополченцев дуки Таресса. Сейчас императорская пехота как раз этот огнестрел готовила к бою.
  Позади пехоты лихорадочно разворачивались четыре пушки, на которые была основная надежда. Поскольку дука Таресс любезно показал, где намерен нанести основной удар, пушки там и разместили, прикрыв на время строем пехотинцев.
  Дорант не обольщался: его пехота не удержала бы удар копейной латной конницы, до нормальной терции их было учить и учить, и если бы пришлось заставлять их тащить тяжелые пики, половина бы рассеялась еще до Моровера. Но огнестрел и пушки (а главным образом, немногочисленность и явная необученность тяжелой кавалерии дуки Таресса) давали неплохой шанс. Тем более, что Дорант поставил во главе пехоты Калле, и даже отдал тому свою нежно любимую четырёхстволку.
  Дурак дука даже не подумал, что для копейного удара кавалерию надо готовить, и это не за неделю делается. Ему хотелось битвы красивой, благородной, рыцарственной - как в романах; ну кто же виноват, что в романах никогда не пишут правды?
  На его месте Дорант вообще не стал бы думать о тяжелой коннице: освободил бы ее от доспехов, смешал с лёгкой, но зато поголовно вооружил бы огнестрелом. И устроил бы перед строем неприятеля караколь, когда на пехоту сыплется непрерывный дождь пуль и крупной картечи. Та пехота, которой располагал сейчас их отряд, кончилась бы за полчаса от силы, если бы не разбежалась раньше.
  Собственно, свою кавалерию он планировал именно так и использовать - только вместо огнестрела, который нужен был весь в пехоте, она работала бы луками, чему гаррани обучались с детства. Пущенная на скаку стрела с тридцати шагов пробивала толстый кожаный колет, а с пятидесяти - местную броню из двадцати слоёв вываренного в соли и простёганного хлопка. Всем гаррани еще в те годы, что Дорант провёл в племени, было крепко вбито в головы, что в первую очередь следует выбивать командиров, так что насчет умелого командования вражеской пехотой уже через несколько минут обстрела можно было не беспокоиться.
  - Чего он тянет? - Спросил нетерпеливый Харран.
  - Ты посмотри на этих шутов внимательно: ничего не замечаешь?
  Харран присмотрелся и с изумлением повернулся к Доранту:
  - Они что, никак не могут построиться?
  - Ну да. Как ты думаешь, когда в этой части Марки была последняя копейная атака тяжелой конницы на пехоту?
  - Но... тогда зачем они... - недоумение Харрана было уморительно искренним. Младший друг действительно не мог поверить, что кто-то может действовать так очевидно нелепо.
  Император, в силу большего опыта придворной жизни всё понявший, улыбался в предвкушении.
  Дорант же не видел в предстоящем бое ничего радостного, поскольку, хотя они были обречены на победу, потери будут обязательно.
  Людей он терять не любил никогда.
  Тут ему в голову взбрела некая запоздалая мысль, и он кликнул обоих мальчишек. Получив приказание, они сломя голову помчались к подножию холма, где уже выстроилась пехота.
  Дорант напрягся в нетерпении: успеют ли до конной атаки?
  Противник, однако, всё продолжал строить тяжелых копейщиков, при этом, судя по тому, что было видно в подзорную трубу, между некоторыми из них возникло непонимание, переходящее в перебранку. Должно быть, считались, кому вместно быть на челе удара, а кому в задних рядах.
  В результате мальчишки успели передать приказ, а обозные почти успели его исполнить и выставить поперек долины, позади пехоты, но перед пушками, два десятка телег из тех трех, которые приказал загнать туда Дорант.
  Прямо перед ударом конницы, разрядив огнестрел, пехота должна была, по мысли Доранта, быстро за них отойти. За дымом латники не сразу увидели бы телеги, и был шанс, что они в них завязнут, потеряв напор.
  
  2
  Вороной жеребец Доранта шел медленно, аккуратно выбирая, куда поставить копыта, чтобы не наступить на человека. Земля на пятачке, где прошли основные схватки, была густо испятнана кровью; тела убитых еще не убрали, да и раненые были собраны не все. Те, кто был в сознании, громко стонали или просто вопили, от боли или чтобы быть замеченными и не остаться на поле без помощи. Лёгкие, что могли идти сами, давно убрались в обоз, к немногим телегам, на которых ехали лекари. Остальных, кто ещё жив, постепенно подбирали обозники и уцелевшие воины, оттаскивая туда же.
  Дорант не мог выкинуть из головы крамольную - учитывая его обязательства и обязанности - мысль, что практически всем погибшим и пострадавшим было на самом деле совершенно всё равно, кто возглавляет Империю: спесивец ли из дома Аттоу, или же Его Императорское Величество Йоррин Сеамас, седьмой этого имени. Крестьянам и прочим податным как при том, так и при другом дОлжно было нести подати одним и тем же дворянам, или же арендаторам, выкупившим подать у дворянина. Размер подати мог измениться разве что на долю невеликую, поскольку зависел прежде всего от размера участка и его урожайности (ну, или от того, сколько рыбы или дичи водилось на нём) - повышать его больше значило остаться без податных, которым в Марке всегда было куда убежать. Боевым слугам лучше всего жилось тогда, когда не было войны, где их легко могли убить, а работа их сводилась к сбору и вывозу подати. Дворянам по большей части обмен жизни на возможность - всего лишь возможность - подняться по сословной лестнице тоже был не выгоден.
  Жили бы и жили, да вот...
  От этих мыслей выражение лица Доранта было кислым и недовольным. Помянутый же Йоррин Сеамас не замедлил появиться за правым плечом, а затем и выдвинуться вперёд, и заметить раздражённо:
  - Чем вы недовольны, комес? Ведь мы победили, и славно победили!
  Дорант не готов был произнести вслух, что было у него на уме. В опалу было еще рановато.
  - Я думаю, насколько я плохой полководец, ваше императорское величество.
  - Не понял? Битва прошла именно по вашему плану, и победа ведь не чья-нибудь, а ваша?
  - Я сделал несколько ошибок, из-за которых мы потеряли много людей. Во-первых, я поздно дал команду выдвинуть вперед телеги и поставить их позади пехоты. Во-вторых, мои гонцы не успели толком объяснить, для чего эти телеги, и у нас погибло много пехотинцев, которые взялись их защищать вместо того, чтобы отойти за них. В-третьих, я недооценил вооружение и выучку вражеской лёгкой кавалерии, и если бы не Харран, мы, скорее всего, проиграли бы битву. Он сумел сообразить, что надо повернуть дворян наперерез голове лёгкой конницы и задержать её. Большинство дворян и их боевых слуг пали, сам Харран при смерти, но благодаря им мне удалось собрать пехоту и заново её построить, так что остаток кавалерии врага разбился о неё. Но из-за моих ошибок у нас осталось слишком мало людей и коней, и это очень опасно для нас.
  Император задумался. Было видно, что соображения, высказанные Дорантом, стали для него сюрпризом. Больше всего на него подействовало то, что Дорант не оправдывался, а взваливал на себя ответственность: в привычном для него мире дворцовых интриг это было, мягко говоря, не распространено.
  - И что нам теперь делать? - Спросил он.
  - У нас несколько сотен пленных, - ответил Дорант, - надо постараться привлечь их на свою сторону. Я уже распорядился, чтобы им обиходили раны и дали еду и воду. И нам придется брать Сайтелер, хотя я не думаю, что там осталось много людей в гарнизоне: нам нужно место, где оставить раненых и где мы сможем пополнить запас пороха. В Моровере его было всего ничего, а сегодня мы потратили намного больше, чем я рассчитывал. У нас ещё Фианго на пути. Я не думаю, что нам придётся его штурмовать, но на всякий случай лучше иметь запас. Сегодня мы победили в основном благодаря огнестрелу: не будь его, нас бы задавили числом.
  - Да, - задумчиво отметил Император, - я видел, как в одночасье погибла почти вся тяжелая конница, и как наша пехота остановила оставшуюся лёгкую, а потом просто расстреляла вражескую пехоту. Мне кажется, Дорант, - и опять он милостиво назвал комеса Агуиры по имени, - вы придумали новую тактику, которая сломает привычный образ войны.
  Дорант поклонился, принимая комплимент - а что ещё оставалось ему делать? Он не считал себя военным гением, прекрасно понимая, что из него, может быть, вышел неплохой тактик - но как стратег он был слаб. Его потолок - компанида, а Император заставил его думать за армию, пусть армия и была пока даже меньше числом, чем последняя компанида, которую он возглавлял.
  К темноте стало ясно, что двигаться дальше их войско утром не сможет. Зато посчитали потери: убитых оказалось сто тридцать шесть, раненых - триста шестьдесят с чем-то, причём в ближайшие дни умереть должна была треть из них, а еще треть уже никогда не встанет в строй. Из трех старых пушкарей погибли двое; хорошо ещё, пушки уцелели, хотя у одной расселся от первого же выстрела лафет.
  Харран был под опекой Асарау, который не доверил его никому из лекарей гаррани, владевших опохве. Правда, ему пришлось-таки призвать всех троих, когда друг Доранта только попал ему в руки: раны были тяжелы, и Асарау побоялся, что один не справится. Но после того, как троица гаррани с напряженными лицами составили и срастили рассеченную топором бедренную кость и заставили закрыться несколько рубленых и резаных ран, а сам молодой человек порозовел и задышал нормально (не приходя, однако, в сознание), Асарау спровадил соплеменников и уселся рядом с носилками, на которых лежал Харран, внимательно за тем наблюдая.
  Дорант успокоился за жизнь и здоровье друга.
  У противника потери убитыми и тяжело раненными составили больше половины. Из остальных четверть были ранены легко, а прочие остались невредимыми в основном потому, что сдались в плен или попытались разбежаться. Ну, убежали они недалеко: конные гаррани переловили почти всех. Кстати, у гаррани было меньше всего потерь, в основном среди тех, кто был в пехоте. Они были хорошо обучены, в отличие от дворян и их боевых слуг, и к тому же имели опыт сражений, либо в войнах с соседями, либо в составе войск Марки, либо при сопровождении конвоев.
  Внезапно появился альв, весь в крови, со связкой ушей через всю грудь. Он щебетом и жестами позвал Доранта. Оказалось, что одна из его женщин погибла в сражении. Как понял Дорант из объяснений альва и какого-то случайно уцелевшего возчика, на их телегу вылетела часть тяжелой кавалерии, не выбитая полностью ни огнестрелом пехоты, ни пушками. Что было дальше, понять было трудно, однако валяющиеся между телегами и ещё не убранные тела шести латников и их коней говорили сами за себя. Уши у всадников были отрезаны. Судя по количеству ушей на низке у альва, тот, видимо, озверел и не ограничился только напавшими на их телегу.
  Как выяснилось, Дорант понадобился альву для почетных похорон павшей женщины. К своему изумлению, он понял, что альв рассматривает его как верховного вождя, которому полагается сказать над погибшей какие-то слова. Ещё бы понять, что именно прилично говорить - не стать бы кровным врагом этого бешеного полузверя!
  Звать Асарау, занятого раненым Харраном, нечего было и думать. Дорант напряг память, привлёк всё, что успел понять из обычаев альвов и постарался произнести речь краткую, но торжественную. На имперском, разумеется, надеясь, что альв не будет в обиде. В результате неожиданно оказалось, что речь подействовала на собравшихся солдат и возчиков: они подняли погибшую на плечи и, с альвом во главе и провожаемые обеими оставшимися в живых самками, отнесли её куда-то.
  Дорант пожал плечами и вернулся к Императору. Потом ему доложили, что альву разместили под каким-то толстым деревом, оставшиеся альвы что-то над ней пощебетали негромко, и вдруг тело погибшей расплылось и растворилось, быстро впитавшись в землю.
  
  3
  К Сайтелеру вышли на закате следующего дня, который пришлось почти весь провести на месте битвы, хороня убитых, обихаживая раненых и собирая трофеи. Там оставили большую часть обоза и всех, кто не мог сражаться; с остальными скорым маршем двинулись к крепости, благо до неё оказалось не больше четырех часов быстрой ходьбы.
  Дорант не бывал в Сайтелере, но много был о нём наслышан. И всё же поразился тому, какое сильное впечатление производил древний храм, вздымавшийся нечеловеческой глыбой из-за кирпичных бастионов свежей кладки. От густого леса, на опушке которого остановились остатки лоялистов, отделяла крепость широкая, в пушечный перестрел, расчищенная полоса. В этих местах поддерживать такую полосу было делом непростым и трудоёмким: тамошние кусты да деревья вылезали из земли, будто спорили друг с другом на скорость, и росли не по дням а по часам.
  За крепостью виднелась широкая водная гладь озера, входившего в местную систему водных путей. Для контроля этой системы тут, собственно, крепость и поставили, когда разбили аламоков, до того мешавших движению по рекам и озеру.
  Гигантский храм сверкал на закатном солнце сужающимися кверху каменными стенами сложной формы, сделанными из странных длинных балок, шестигранных в поперечнике, толщиной в обычное строительное бревно и длиной в три человеческих роста. Концы их были неровными и выступали то сильнее, то меньше за край стены.
  - Из чего это сделано? - Спросил Император, разглядывая храм в подзорную трубу.
  - Говорят, из окаменевших брёвен, ваше величество, - ответил Дорант.
  Гильдмайстер возразил:
  - Это не дерево и никогда не было деревом. Я видел стены близко, вплотную. Они как будто кристаллы, и на изломе гладкие.
  - Кристаллы и есть, - гнусаво проговорил вдруг Красный Зарьял, толком не отмывший от крови разбитую физиономию. Уж от него никто не ожидал, что он встрянет в разговор. - У нас на острове такое место есть, где скалы из таких же шестигранных столбов сложены. По краю иногда море их отламывает от скалы, получается как будто бревно из камня. Я в детстве думал: собрать бы их да хижину себе построить, века бы стояла, - да как из прибоя достанешь... Тяжеленные, и не ухватить никак. А здешние, видно, приловчились где-то добывать да стены из них складывать.
  - Пленные говорят, внутри храма огромный зал без крыши, где раньше молились дикарским богам. А вокруг помещения на три-пять ярусов, соединенные лестницами. Там была сокровищница и жили жрецы. А сейчас внизу казармы да арсенал, а наверху офицеры живут. - Пояснил кто-то из присутствовавших дворян.
  Над стенами крепости, между тем, заструились дымки от фитилей. Никто, похоже, не собирался радостно встречать законного Императора открытыми воротами.
  Днём лезть на штурм - положить половину оставшихся, а то и больше. Смотря сколько там, в крепости, засело народу и кто ими командует. От пленных Дорант знал, что в крепости больше двадцати пушек, и на бастионах они расставлены с умом.
  Да и выдохлись все, нужен отдых.
  Дорант отдал команды. Конные гаррани поскакали окружать крепость, чтобы пресечь возможные вылазки. Их было явно недостаточно для плотного окружения, но и противник в крепости, по мысли Доранта, не мог быть многочисленным: как говорили пленные, не больше полутора-двух сотен; большинство увёл дука Таресс, и лежало оно сейчас в неглубоких братских могилах да на окровавленных тряпках под открытым небом, если повезло и ранение было лёгким. Или, кто попал в плен здоровым, припаханные на чёрную работу, копали-носили-забивали, зарабатывая право присоединиться к войску Императора.
  Часть таких здоровых - принялись сейчас оборудовать обычный ночной лагерь, радуя императорских воинов тем, что не им этим заниматься.
  В отличие от всех предыдущих ночей похода, Доранту пришлось озаботиться серьёзной охраной для лагеря и устройством вокруг окружённой крепости пикетов с кострами, чтобы не возникло у осаждённых соблазна выбраться и вырезать кого удастся. Тут надежда была на гаррани и людей Зарьяла, ибо реальный боевой опыт был у них, а не у городской стражи, дворянского ополчения да боевых слуг.
  Стремительно, как всегда в Марке, стемнело. Императору устроили шатёр, и он удалился отдыхать. Парень еле на ногах стоял после вчерашнего боя и сегодняшнего марша - не так от физической усталости, как от обилия впечатлений. Следом тихо удалился гильдмайстер - у него шатёр как бы не роскошнее императорского. Дорант, Кинтан, Красный Зарьял, Венеу и несколько дворян, всегда отиравшихся возле командования, сидели вокруг костра, ужинали чем боги благословили и неторопливо переговаривались. У Доранта от усталости даже мысли в голове перестали ворочаться; мозг его лениво и медленно жевал одну и ту же фразу: 'Если до утра ничего не придумаем, придётся штурмовать'.
  На бастионах зажгли многочисленные факелы, тусклым шевелящимся светом выхватывающие из тьмы стены на половину высоты.
  Тут к костру внезапно и бесшумно вышел альв и без единого слова стащил печёную патану. Уселся, отвернувшись, и сгрыз, после чего потянулся за следующей.
  У Доранта будто свежим ветром голову прочистило. Он отставил баклажку с красным вином, к которой хотел уже приложиться:
  - Венеу, собирай своих напротив ворот. Пусть будут наготове все, у кого есть кони. Остальные пусть отдадут им весь огнестрел, мне нужно, чтобы у каждого было не меньше двух пиштолей, заряженных картечью. Зарьял, мне нужны все твои люди, кто умеет ходить по лесу. Кинтан, ты со своими остаёшься следить, чтобы никто не выскочил: сменишь гаррани, они мне нужны будут в другом месте. Господа, кто со мной? Я намерен ближе к утру взять эту крепость.
  И он, собрав по углам задремавшей было памяти все альвийские слова, какие смог вспомнить, постарался объяснить альву свой замысел.
  А потом ещё раз объяснил то же самое своим офицерам.
  
  

Глава 10. Уаиллар

  
  
  1
  Когда Уаиллар, закопчённый дымом громотрубного порошка, покрытый кровью - по большей части не своей, хотя и у него шкура была кое-где попорчена, - прихрамывая, вернулся к повозке, где оставил своих женщин, он увидел эту повозку перевернутой на бок и горящей. Четвероногое, запряженное в неё, валялось рядом на земле, дёргая ногами и иногда головой - похоже, в агонии. Вокруг были лужи крови, лежало несколько трупов круглоухих, в железе и без, и не видно было никого живого.
  Тут его будто ледяной водой облило. Он же бросил Аолли и Уаларэ, даже не сказав им ничего, когда кинулся мстить за убитую Оллэаэ. Где их искать теперь? Что с ними? Цела ли Аолли? Что с ребёнком?
  Воин уже собрался бежать куда-нибудь на поиски - как на плечо его легла тёплая и такая родная рука:
  - Ты жив, мой аиллуо! Ты ранен?
  - Это не моя кровь, любовь моя. У меня всё хорошо!
  Он тут же непроизвольно дёрнулся, потому что жена задела один из порезов. Она осторожно расправила слипшуюся шерсть и обеспокоенно проговорила:
  - Ты всё-таки ранен. Сейчас я тебя оботру и поговорю с твоими ранами.
  - А где Уаларэ? Где маленький?
  - Не беспокойся, они в безопасности. Я спрятала их под эуллоу вон там, - и она безупречно изящным, как всегда у неё, жестом указала на низкий кустарник шагах в тридцати.
  Только аиллуа из их клана - да что там, только его Аолли могла кого-то спрятать в столь неподходящем убежище. Эуллоу был кустарником низкорослым, густым и колючим, с редкими ветками, растущими от толстого корневища. Из него обычно устраивали колючие изгороди от животных, и это было сложно. Как Аолли уговорила его пропустить женщин в заросль и сплести за ними ветки?
  Бой давно утих, выстрелы отгремели, лязг железа прекратился, и только стоны и жалобные крики многочисленных раненых раздавались со всех сторон. По месту битвы сновали круглоухие, то и дело наклоняясь к лежащим живым и мёртвым телам - и то и дело сверкая клинками в последнем ударе, избавляющем безнадёжного бойца от страданий. Уаиллара при виде этого передёргивало: круглоухие повернулись в этом бою незнакомой стороной, проявив качества настоящих воинов - но и невероятную жестокость: никто из аиллуо не стал бы добивать раненых врагов так мучительно. Муки - для пленного здорового воина у столба пыток, где он должен иметь возможность показать мужество. А раненый враг - да и свой - должен уйти мягко, без мучений, как в сон.
  То, что Уаиллар видел сегодня, было для него совершенно неожиданным. Аиллуо всегда били круглоухих как хотели - но круглоухих никогда не было столько, и их обычно били, застав врасплох. Сейчас же воин участвовал в сражении, где бойцов было в десятки раз больше, чем всех аиллуо клана, где обе стороны были готовы к бою, и где ожесточение, воинские навыки и мужество с обеих сторон не могли не внушать уважения.
  Уаиллар, кажется, понял, что заставило старейших когда-то объявить запрет-уарро на походы чести в большой аиллоу многокожих.
  Уаларэ с маленьким выбрались из кустов эуллоу, и женщины принялись вдвоем помогать своему аиллуо обтереться и вылизаться, очищая его от грязи и крови. Нет ничего приятнее после боя, чем ощущение быстро заживающих под уговор женщины порезов, - подумал Уаиллар, - жалко, что воинам это недоступно: женщин в походы чести не берут.
  На них никто не обращал внимания: круглоухие были заняты своими делами, и только пробегая мимо косились на альвов - в войске к ним за поход успели привыкнуть.
  Приведя себя в относительный порядок, Уаиллар, всё ещё перемазанный кровью, но хоть с чистыми и обихоженными ранами, вспомнил о воинских обычаях. Во время битвы у него не было ни мига лишнего, чтобы нагнуться за ушами убитых им многокожих. Но он хорошо запомнил, где лежали те, кому не повезло подвернуться ему под руку. И теперь, сопровождаемый обеими женщинами, которые больше не хотели оставаться одни, он неторопливо двинулся по своим следам, то и дело наклоняясь к голове поверженного врага. Женщины принесли откуда-то стебель лианы, и воин привычно нанизывал на него отрезанные уши по-походному.
  За этим занятием он успокоился; боевой азарт перешёл в обычную усталость.
  И только тогда Уаиллар вспомнил, что нигде не видел тело Оллэаэ.
  
  
  2
  - Где она? - Спросил он жену.
  Аолли, промедлив мгновенье, сообразила, о ком он.
  - Пойдём, - сказала она, протянув ему руку.
  Он мог бы и сам догадаться: Аолли и тело убитой затащила туда же, где прятались они с Уаларэ и ребенком.
  Теперь мёртвую Оллэаэ, лежавшую навзничь, женщины бережно вытащили из-под кустов, потратив силы на то, чтобы с этими последними поговорить - иначе было бы невозможно протиснуть тело под растопыренными ветками.
  Уаиллар окинул убитую долгим взглядом, запоминая её навсегда. Странно, но на его памяти Оллэаэ была первой женщиной, которая погибла в бою, а не умерла тихой домашней смертью - или случайно пострадала от дикого зверя.
  Для него почему-то важно было, что он теперь в любой момент мог увидеть её такой, какой она стала после смерти, вызвав образ из памяти. Это было больно. Очень больно. Но необходимо, хоть он и не смог бы сказать, почему и для чего.
  Аолли подошла и лизнула его в левое ухо. К его удивлению, Уаларэ тут же повторила её жест, лизнув его в правое ухо.
  Обе прижались к нему боками, и их тёплые щёки прилепились к его лицу с обеих сторон, будто поддерживая его челюсти, чтобы он не мог их опустить в знак смирения.
  Уаиллар вздохнул глубоко и судорожно, хрипло выдохнул, поднял голову и сказал:
  - Она должна быть упокоена с почестями, как воин.
  Женщины, чуть отстранившись, кивнули в такт.
  Осталось немного: воина с почестями хоронит Великий Вождь - если погибший воин умер в аиллоу или был до него донесён товарищами, что редко, честно говоря, случалось.
  Взгляды женщин были более чем красноречивы: ты наш Великий Вождь? Значит, ты и исполни обряд.
  Уаиллар же не чувствовал в себе ни дыхания Великого Древа, ни признания других воинов, которые требовались для того, чтобы он мог ощутить себя Великим Вождём своего собственного клана. Смерть Оллэаэ будто выбила из него дух. Не уберёг - не выполнил долг не то что Великого Вождя - мужчины-воина.
  Да и клан его был слишком мал, особенно теперь.
  Не чувствовал в себе Уаиллар силу Великого Древа, достаточную, чтобы Земля приняла в себя Жизнь, отданную Оллэаэ.
  Слабым он был для этого. Так он, по крайней мере, ощущал себя. И не помогали ни круглые уши, нанизанные на тонкую лиану и висящие у него на шее, ни две аиллуа, прижимающиеся к бокам - третья, лежащая на земле, с торчащей белой костью, с потерявшей цвет кожей, с полузакрытыми мёртвыми глазами - не давала ему почувствовать обычную для него уверенность в себе и своих действиях.
  Отпустить воина в землю в аиллоу может только Великий Вождь. Отпустить воина в землю в походе чести может только военный вождь.
  Не чувствовал себя теперь Уаиллар ни тем, ни другим.
  'Уолле, - слышал он голос покойного отца своей жены, - уолле!'.
  Он, едва не задыхаясь, крутил головой в поисках подсказки, намёка, который дал бы ему возможность выйти из этого состояния - и не находил. Но вдруг на глаза ему попался Старый - который невдалеке что-то делал среди други круглоухих.
  Вот оно!
  Воин аиллуо почувствовал, скорее, чем понял, что есть, есть здесь, среди крови, смерти, страха, мужества и прочего, связанного с боем - тот, кто не задумываясь возьмёт на себя ответственность и возглавит всех.
  Настоящий Великий Вождь.
  Настоящий Держатель Связи, которого послушались бы и Великое Древо, и земля - будь он из аиллуэ.
  Но здесь и сейчас лучшей возможности не было.
  Уаиллар отцепил разряженные пиштоли, поправил лиану с ушами и рысцой кинулся к Доранту, пока тот не ушёл от раненых и не остался без калеки-воина, единственного, способного хоть как-то объяснить, что нужно сделать, чтобы упокоить бедную Оллэаэ так, как она того заслуживала.
  Уаиллар даже не надеялся, что церемония пройдёт так торжественно и гладко. Старый, против ожидания, принял смерть альвы близко к сердцу и произнёс на грубом языке многокожих что-то, чего воин аиллуо толком не понял, но поняли оказавшиеся поблизости и стянувшиеся на зрелище круглоухие. Они покричали, помахали в воздухе оружием, подняли тело на плечи и отнесли под деревья, куда показала Аолли. Потом они окружили альвов, с любопытством глядя, как женщины под руководством Уаиллара проводят погребальный обряд, уговаривая землю принять мёртвое ради оставшегося Живого.
  Когда тело исчезло в земле, чужие постепенно разошлись, качая головами и издавая удивлённые междометия, а трое аиллуэ с ребенком остались снова одни. Уаиллара радовало, что круглоухие, после не слишком продолжительного периода привыкания, перестали обращать на них внимание. Его бы наверняка обидело, узнай он, что их воспринимают в войске как ручных зверюшек Доранта - вроде собак, которых в Марке не водилось, но большинство имперцев про них знали, так как в новых землях не так много было ещё здешних уроженцев.
  
  
  3
  Потом целый день аиллуэ окружали оживлённые и страшно бестолковые хлопоты. Было такое впечатление, что круглоухие толком не знали, чем заняться: хватались за одно, бросали от окрика или сами, хватались за другое...
  У альвов была главная забота: их немногие и немудрёные припасы сгорели вместе с телегой. Нужно было раздобыть что-то съестное, да и целебные травы с листьями не помешали бы - особенно Уаиллару, который тяжелых ран избежал, но потерял довольно заметное количество крови от множества ран мелких.
  Они решили не разделяться, потому что в суматохе легко было потеряться. Уаиллара по-прежнему поражало (и бесило) многолюдье - вокруг было просто огромное количество круглоухих самого разного вида, и воинов, и не-воинов, и даже самок. Он подумал было с раздражением: что делать самкам на поле боя? Но потом поглядел на Аолли с Уаларэ и понял, что неправ: мало ли какие обстоятельства заставляют мужчин тащить за собой женщин на войну.
  В поисках еды альвам пришлось отойти от места битвы - а теперь места, где войско встало лагерем - на довольно большое расстояние. Причина была прозаической и отвратительной: если до сих пор Старый со своими ближниками жёстко требовал, чтобы на каждой стоянке отводили специальное место для испражнений, то сейчас всем было не до того, и все окрестности были изрядно загажены.
  Пришлось пройти довольно много, пока альвы набрели, наконец, сначала на купу арраи, на которых еще оставались плоды, потом на несколько деревьев урэали, усеянных мелкими и еще не вполне зрелыми стручками. Им хватило наесться, а по журчанию невдалеке они нашли крошечный чистый ручеёк.
  Возле него они и устроились отдыхать, вдали от суетливых и вонючих спутников.
  Наутро альвы вернулись к лагерю многокожих, загаженная полоса вокруг которого за ночь здорово расширилась.
  Там почти ничего не изменилось - только что суеты стало меньше, а целенаправленно, уверенно двигающихся круглоухих - больше. Если присмотреться, то почти все были при деле.
  Уаиллар не знал, что делать ему и женщинам. В лагере находиться было противно и бесполезно. Старого и калеку-воина он видел издали, те были явно страшно заняты. Да и незачем, на самом деле, было к ним приближаться - что было у них просить или спрашивать?
  И он решил вернуться пока к ручью и плодовым деревьям, чтобы дождаться там, пока круглоухие снимутся с места - не будут же они оставаться на этом клочке загаженной земли надолго?
  Уже выходя за пределы лагеря, они наткнулись на круглоухих без оружия, которые тревожили землю, выкапывая в ней громадную длинную яму. В этом месте вонь была особенно отвратительна.
  Привычка круглоухих постоянно нарушать покой земли сама по себе была возмутительна, но Уаиллар делал скидку на их невежество - и на то, что земля всегда могла о себе позаботиться, в конце концов затягивая любые шрамы, которые наносили ей люди и животные.
  Но то, что он увидел на краю ямы, потрясло его: это было самое жуткое и самое отвратительное зрелище в его жизни. Там были в беспорядке свалены мёртвые многокожие, лишенные своих одежд, многие - с огромными страшными ранами, покрытые багровыми и зелено-синими пятнами тления... Над ними густо вились насекомые.
  Уаиллара поразило не зрелище мёртвых само по себе, а полное отсутствие почтения к павшим воинам, пусть это были даже враги. Аиллуо, убивая, оставляли тела на том месте, где их заставала смерть, чтобы земля приняла их. Если было время, могли и над врагом провести погребальный обряд. Но никогда не стаскивали они трупы в одну кучу и не сваливали так вот друг на друга.
  Тут круглоухие закончили копать и принялись сталкивать тела в ту длинную и глубокую дыру, которую они сделали в земле. Запах смерти заметно усилился. Уаиллар отослал женщин, но сам решил остаться до конца: он никогда не видел погребальных обрядов многокожих, а это, видно, и был погребальный обряд.
  Что ж, он остался не зря: правильно он считал многокожих дикарями, полуживотными. Они, покидав тела в яму, просто забросали их землёй. Правда, один из них, подошедший недавно, одетый в серый от пыли балахон, что-то наскоро пробормотал над свежей землёй и посыпал яму чистым белым песком. Но всё было сделано наскоро, пренебрежительно и без уважения.
  Уаиллару было невдомёк, что так хоронили врагов, а для своих - устроили весьма торжественную церемонию, на которой даже выступил Император. Может быть, попади он туда - его отношение к многокожим было бы другим, и судьбы многих повернулись бы по-другому.
  Впрочем, это уже другая история, до которой должно было пройти много времени.
  
  

Глава 11. Дорант

  
  
  1
  Когда Дорант с Зарьялом и десятком его охотников проскользнули в открытую альвом калитку рядом с воротами, они едва не растерялись, обнаружив сразу за стеной несколько растерзанных трупов с отрезанными ушами. Альв, отворив калитку, немедленно исчез в темноте; пришлось двигаться в сторону цитадели - бывшего храма - прячась в тенях от скудного, неверного, колеблющегося оранжевого света факелов, развешанных на стенах и кое-где внутри крепости.
  Противник, по всей видимости, бдел на куртинах и бастионах, опасаясь ночного штурма. Гибель почти десятка солдат, охранявших ворота, прошла незамеченной остальными защитниками крепости. Как потом выяснилось, было их всего около шестидесяти, чего не могло хватить даже на полноценную охрану периметра стен, не говоря уже о какой-либо обороне: спасибо военному гению дуки Таресса.
  Вход в цитадель не охранялся. Внутри оказалось практически пусто, только перед дверью порохового склада, устроенного в одном из боковых помещений, окружавших колоссальный пыльный зал первого этажа, где над головами начинало светлеть небо, боролся со сном одинокий часовой. Кинжал, вылетевший из темноты, пресёк эту борьбу.
  На верхних этажах тоже не толпился народ. В общем и целом, в здании находилось пять человек, из которых четверо спали, причём один из них даже раздетым и в постели. Его тихо скрутили; потом выяснилось, что это был пожилой и заслуженный каваллиер Деррек, оставленный дукой Тарессом руководить гарнизоном. Руководил он, может, и толково, только сил у него по причине преклонного возраста - много за семьдесят - было немного, и он не смог справиться с желанием выспаться после одного напряжённого дня и перед другим таким же.
  Дорант распорядился закрыть и завалить чем-нибудь тяжёлым входы в цитадель, направил двоих людей Зарьяла открывать ворота крепости, а сам с остальными поднялся на плоскую крышу, откуда все куртины были видны как на ладони - и прекрасно простреливались.
  В первую очередь, разумеется, прикрыли тех, кто пошёл отворять въездные ворота. Тяжёлые створки пошли в стороны с ожидаемым громким скрипом, на который сразу же побежали с других куртин и бастионов немногочисленные их защитники. Побежали - и стали падать один за другим под выстрелами с крыши цитадели, вслед за чем попрятались кто где.
  Открыв ворота, люди Зарьяла замахали факелами, подавая знак конным гаррани. Те рванули с места в карьер, за считанные минуты проскочив по накатанной дороге открытое пространство от опушки леса до ворот. Жидкий залп из то ли двух, то ли трёх стволов, который успели дать из бойниц куртины, примыкавшей к воротам, оказался безрезультатным. Привести в действие орудия надвратной башни, как потом выяснилось, было просто некому: там успел порезвиться альв.
  Ворвавшаяся в крепость сотня гаррани сразу разделилась, обходя цитадель с двух сторон, благо широкая мостовая между стенами и цитаделью позволяла двигаться на полном скаку. По пути гаррани хорошо посыпали картечью из пиштолей всё, что заметили шевелящимся.
  Буквально через четверть часа сопротивляться было уже некому: командир гарнизона лежал в своей постели, тщательно к ней примотанный, с кляпом во рту, и мог только бешено вращать глазами; все, кто в гарнизоне пытались сопротивляться, были перебиты, а два с небольшим десятка оставшихся в живых благодаря своему благоразумию - или трусости - пленены.
  Дорант спустился во двор, чувствуя, что с каждым шагом его всё сильнее придавливает усталость. Ему подвели коня. Он взгромоздился в седло, подождал Зарьяла, и они шагом двинулись в сторону лагеря - преподносить Его Императорскому Величеству взятую на меч могучую крепость Сайтелер.
  Дорант подумал:
  - Теперь нашу вчерашнюю битву точно будут называть 'битвой при Сайтелере'. Вот если бы Сайтелер пришлось брать долгим кровавым штурмом - ей бы придумали для истории другое название, а скорее всего - она вообще бы в истории упоминалась вскользь, как событие неважное и незначительное.
  
  2
  Забавный эпизод с мальчишкой, объявившим себя братом благородного разбойника, внезапно возымел неожиданные последствия.
  В полутора днях пути от Фианго, аккуратно пропустив десяток гаррани, шедший передовым дозором, почти что перед самим Императором со свитой, по причине пыли выступавшими на самом челе колонны, выскочил вдруг из придорожного кустарника пеший незнакомец и встал посреди дороги, выставив руки перед собой ладонями вверх, чтобы показать, что не держит в них оружия.
  Был он одет как воин (скорее как боевой слуга, чем как дворянин) и увешан разнообразным острым и стреляющим железом. Впрочем, никакой опасностью от него не веяло: держался напоказ мирно.
  Дорант и Калле привычно прикрыли Его Величество. Колонна остановилась шагах в десяти от незнакомца.
  Тот медленным, плавным движением снял шляпу:
  - Господа, могу ли я увидеть нашего Императора, чтобы принести ему клятву верности и предложить службу за себя и за моих людей?
  Его Величество тронул коня и двинулся вперед; Дорант и Калле вынуждены были посторониться, пропуская. Впрочем, верная четырёхстволка Доранта была недвусмысленно направлена на незнакомца:
  - Преклонитесь перед Его Императорским Величеством Йоррином Седьмым и представьтесь!
  Ответ едва не заставил Доранта заржать:
  - Меня зовут Сину Папалазо, ваше императорское величество!
  Легендарный благородный разбойник плавно опустился на одно колено, держа при этом голову высоко и гордо. На вид было ему лет тридцать, длинные каштановые волосы были забраны в сетку и завязаны узлом на затылке, бритое лицо без усов и бороды выражало решительность.
  - Наглый и смелый, - подумал Дорант. - Далеко пойдёт, если ещё и умный.
  Разбойник склонил, наконец, голову перед Императором, потом поднял её снова и чётко, громко произнёс полностью некороткий и непростой текст полной клятвы верности Императору, добавив к ней:
  - ... И отдаю тебе своё сердце и свою кровь, и сердца и кровь всех своих людей!
  - Умеет говорить, - подумал Дорант, поняв, что разбойник этими словами попросил у Императора вассалитет для себя и своей команды, - точно далеко пойдёт.
  - Сколько у тебя тех людей? - Спросил Император, подъезжая поближе.
  Дорант тоже приблизился, не опуская четырёхстволку.
  - Моих людей, что ждут сейчас в тех кустах, сорок восемь. И ещё я могу собрать за три дня до тысячи тех, кто был и будет мне предан за то, что я сделал для них.
  Дорант едва не присвистнул, озираясь. Почти полсотни вооруженных людей в непосредственной близости от Императора, с непонятным командиром и не совсем понятными намерениями! Он подъехал к Императору вплотную, прикрывая его собою справа; слева то же сделал и Калле, даже до того, как Дорант успел подать ему сигнал.
  Сину Папалазо, не вставая с колена, свистнул по-особому. В ответ из кустарника показались его люди - неплохо одетые и хорошо вооружённые. Они нарочито медленно выходили на дорогу, держа руки перед собой ладонями вперед, как раньше их предводитель.
  - Признаёте ли вы клятву, которую дал за вас сей Сину Папалазо? - Выкрикнул Дорант, когда по обеим сторонам дороги выстроились эти бойцы.
  В ответ ему раздался нестройный хор голосов:
  - Признаём! Признаём!
  Император подъехал к предводителю разбойников почти вплотную и вдруг стремительным движением выдернул полуторный бастард, висевший справа перед седлом. С грозным свистом оружие описало сверкающую кривую, которая закончилась хлопком по правому плечу коленопреклонённого:
  - Благородный Сину Папалазо, первый этого рода, я принимаю твою службу, твоё сердце и твою кровь за тебя и за твоих людей! Служи верно, служи крепко и не посрами свой род и своего сюзерена! И знай, что ты, твой род и твои люди под защитой и покровительством Империи и Императора!
  Дорант в который раз поразился тому, как же хорошо учили и воспитывали детей покойного Императора. Старинные слова, которыми по традиции Император возводил во дворянство, прозвучали естественно, будто Йоррин Седьмой их только что извлёк из своей души. И неспроста очень непростые разбойники Сину Папалазо тут же грохнули дружным кличем 'Харра!', с которым древние предки имперцев, пришедшие из далёких восточных степей, кидались на превосходящие силы врага и побеждали. И неспроста те из спутников Императора, кто стоял ближе и мог наблюдать всю сцену, чувствовали слёзы умиления на глазах и восторг в сердце...
  Бывшего разбойника представили Доранту, как главнокомандующему (он уже перестал морщиться при этом слове) и прочим ближникам Императора. Его команду построили и влили в колонну, только пришлось подождать, пока они подведут своих коней - их прятали в недальнем овраге.
  И движение к побережью продолжилось.
  
  3
  От Сайтелера до Фианго можно было, в принципе, добраться по воде: из Сайтелерского озера вытекала полноводная Маррана, устье которой выходило в океан примерно на трети пути от Фианго до Акебара. Беда только в том, что река эта шла вначале на юг, то есть почти в противоположную от Фианго сторону, огибая южный отрог Хаганского хребта. Из-за этого путь по воде выходил едва ли не на неделю дольше, чем сушей. К тому же в нижнем течении из-за огромного количества ила, которое несли мутные воды Марраны, она сильно мелела и становилась почти несудоходной: плавать по ней можно было лишь на плоскодонных прамах. Их, правда, было там огромное множество, так как по берегам реки располагались обширные плантации чокло. Его разведением славились ещё до Империи воинственные аламоки.
  Как раз чокло и возили в Империю из Фианго корабли кумпанства, в котором была доля у Доранта. Поэтому в порт постоянно заходили то один, то другой из кумпанских кораблей, а сейчас, воспользовавшись голубями, Дорант вытащил туда два из тех трех, которые были выстроены и снабжены на его личные средства. Давние коммерческие связи с Фианго как раз и давали Доранту уверенность в том, что брать порт на меч не придётся.
  Правда, для этого надо было ему появиться там лично, поэтому примерно в половине дня пути до порта Дорант прихватил с собой Калле, гильдмайстера Ронде, имевшего в Фианго свои дела, десяток конных гаррани, объяснился перед Императором и двинулся вперёд быстрым маршем.
  Переговоры с наместником Фианго не заняли много времени: больше всего ушло на рассказ о подробностях битвы при Сайтелере и взятия самой крепости. У каваллиера Гасетта не было никаких причин ссориться с Дорантом и его кумпанством, делавшим треть доходов города (и половину доходов самого каваллиера), в отсутствие поблизости сколько-нибудь сильных войск вице-короля.
  Тем более, что Дорант скромно умолчал о своих потерях, но весьма красочно расписал присоединившиеся к Императору силы Сину Папалазо, хорошо известного в этих местах.
  Так что Императора в широко открытых воротах города ждала торжественная встреча: разодетый в лучшее каваллиер Гасетт, его гуасил со всеми восемью сотнями городской стражи и гарнизона в начищенных кирасах, и, разумеется, Дорант с гильдмайстером Флоаном Ронде, он же министр торговли и финансов, оба некстати в походной одежде.
  Вместе с ними Императора встречали капитаны обоих дорантовых кораблей, а немного в стороне - кучка вычурно и странно одетых гальвийцев, смотревших, впрочем, по сторонам довольно высокомерно.
  Гальвийцев привёл гильдмайстер, отделившийся от Доранта сразу же, как только их малый отряд въехал в город.
  Уже ставшая привычной церемония принесения присяги Императору отняла не больше времени, чем обычно. Затем солдат распустили, пообещав к ужину хорошую порцию вина от щедрот Его Величества (оплаченную из сайтелерской добычи, между прочим), а знать во главе с Императором пригласили в местный Дом приёмов, где были уже накрыты столы.
  Размещением пришедшего с Императором войска и пленных занялись люди наместника.
  В Доме приёмов пришлось терпеть обычный церемониал взаимных представлений, поскольку при въезде в город Императору представлены были только наместник и гуасил, с которых положена была присяга. Теперь они по очереди называли Императору городскую знать, причём каждый выходил вперед, кланялся, клялся и тому подобное. Знати, не в пример Кармону, было за сотню человек, и к концу церемонии Император уже с трудом сдерживал нетерпение.
  Наконец, городские кончились, и настала очередь Доранта показать Его Величеству своих капитанов.
  - Ваше величество, разрешите вам представить ньора Иллара Ходэуса. Сей ньор происходит из благородного, древнего аллирийского рода. Его отец поступил на морскую службу вашего батюшки тридцать лет назад, командовал кораблём и участвовал в несчастном деле при Уллате, когда маркомес Грассиардос погубил войско и себя, приказав атаковать морскую крепость в лоб без разведки.
  Дорант терпеть не мог сановных идиотов, берущихся командовать войсками, а тут ещё добавилось личное: двое его дядьёв пали в этой битве, без славы и почёта, под ядрами и картечью неподавленных фортов.
  - Отец Иллара потерял в той битве ногу и глаз, но был в числе командиров тех пяти кораблей, которые высадили остатки десанта на пристани Уллата. За то ваш батюшка пожаловал ему имение и пенсион, а Керрар Ходэус обратил их в два корабля, коими начал торговать с Заморской Маркой. Мы с ним и ещё двумя достойными людьми составили кумпанство, кое располагает ныне семью кораблями, и Иллар Ходэус сей флотилией командует. Ныне флагманом у него мой личный корабль 'Прекрасная Саррия', в честь супруги моей именованный, самый крупный из всех, в кумпанстве используемых.
  Император любезно поприветствовал Ходэуса, впрочем, не обратив на него особого внимания. Его куда больше интересовали гальвийцы, приведённые гильдмайстером Ронде.
  Дорант, между тем, сделал знак второму капитану:
  - Каваллиер Сентар Содер, ваше величество, заслуженный воин, много послуживший Империи. Вышел в отставку после сокращения военного флота, когда ваш батюшка изволил завершить победою войну с мальберерскими пиратами. Участвовал в битве при Телламине, командуя сорокапушечным 'Имперским Соколом'. Взял на абордаж галеру мальберерского бана и привёз его в столицу пленного, за что получил каваллиерство.
  Император тут будто проснулся:
  - Позвольте, как же случилось, что столь заслуженный и ещё не старый каваллиер ушёл с военной службы?
  Содер, получив молчаливое одобрение Доранта, объяснил:
  - Ваше величество, я человек небогатый, четвертый сын в семье. Ваш батюшка при сокращении флота повелел, чтобы капитаны, кои хотят остаться на службе, вновь покупали бы себе патенты. Мне негде было взять денег, так как полученную за битву при Телламине награду пришлось мне потратить на приданое моей младшей сестре. Я нанялся на торговый корабль шкипером, но по дороге в Акебар корабль сей потрёпан был штормом сверх возможности восстановления, мы едва дошли до порта. Хозяин корабля его продал на слом, и я оказался на берегу, где и познакомился с каваллиером... кхм... извините... комесом Агуиры, который назначил меня на свой новый корабль капитаном.
  - Каваллиер Содер командует у меня кораблём 'Прекрасная Лони'. Это самый новый из кораблей кумпанства и самый быстрый.
  Император доброжелательно кивнул и снова потерял интерес к людям Доранта, переключившись на гальвийцев. Гильдмайстер понял, что настал его черёд, и подтолкнул их поближе к середине зала:
  - Ваше императорское величество, разрешите мне рекомендовать вам представителей Всеобщей торговой компании и короля Гальвии Эктоберга Третьего, приплывших на четырёх прекраснейших и мощных боевых кораблях специально для того, чтобы оказать вашему величеству всяческое содействие в восстановлении справедливости и обретении принадлежащей вашему величеству законной короны Империи. Граб элс Штесшенжей, - самый расфуфыренный из гальвийцев учтиво поклонился, - визенграб элс Зейсшенсен, - ещё один учтивый поклон, - стаунлафер элс Жерресшерзер. - Последний из представленных гальвийцев был одет почти по-человечески, без многочисленных бантиков, торчащих изо всех швов.
  Дорант мысленно перевёл: граб - комес, визенграб - между комесом и обычным дворянином, стаунлафер - просто дворянин. 'Элс' значило всего-навсего 'из' и говорило о принадлежности дворян к семье, происходящей из конкретного владения, или же о правах данного дворянина на конкретное владение: у гальвийцев с этим было не меньше путаницы, чем у имперского благородного сословия.
  Имена представителей Всеобщей торговой компании комес Агуиры даже не попытался запомнить, поскольку были они явно южногальвийские, а там язык, и так непростой, осложнялся множеством шипящих, заимствованных из языка завоёванных когда-то ульшиатов, чью знать гальвийцы после завоевания приравняли к своей. Южная Гальвия была самой богатой частью страны, производила оружие и высококачественные ткани, строила многочисленные корабли, беспощадно истребляя когда-то сплошные дубовые леса, и умела эти корабли использовать. Оттого её знать была близка к трону, ибо короли Гальвии ценили богатство едва ли не больше, чем благородство.
  Может быть, они были правы.
  Граб элс Штес... в общем, какая разница? - вышел вперед, расшаркался правой ногой так, будто хотел нарисовать носком сапога карту Гальвии, и зашипел что-то длинное на южногальвийском диалекте. Дорант, которого учили в юности языку врага, успел его хорошо забыть - но и без этого понимал бы с третьего слова на пятое, потому что учили его классическому среднегальвийскому, а эти, с кашей во рту, говорили вовсе не так, как ему было знакомо. Но на сей случай был гильдмайстер Ронде, который привёл это змеиное кубло:
  - Ваше императорское величество, граб элс Штесшенжей свидетельствует вам своё величайшее почтение и нижайше просит от лица Всеобщей торговой компании и лично его величества короля Эктоберга принять скромную помощь в составе четырех сорокапушечных кораблей с экипажами и полутора тысяч воинов, как знак поддержки законных интересов законного Императора и стремления к взаимовыгодному взаимодействию.
  Вот ведь как умеют завернуть! На самом деле, говоря простыми словами, юноше, имеющему даже здесь, в Заморской Марке, чисто символическую поддержку нескольких не самых важных городов, предлагали корабли и войско - явно имея в виду, что за них придётся рассчитываться, причём не разовым платежом, а долгосрочными уступками...
  Император благосклонно кивнул, встретился взглядом с Дорантом, потом с гильдмайстером, кивнул ещё раз и произнёс:
  - Доблестный граб элс Штесшенжей! Мы благодарим Всеобщую торговую компанию, его величество короля Эктоберга и лично вас за любезное предложение помощи в восстановлении наших законных прав. Вопрос сей, однако, требует серьёзного обсуждения, для коего я вас и ваших людей приглашаю присоединиться ко мне и моим министрам, как только это станет удобно, по окончании сего приёма. Соблаговолите присутствовать здесь до его окончания и дождаться соответствующего приглашения.
  Дальше последовали ещё представления, но местная знать Императора не заинтересовала вовсе. Он был вежлив, доброжелателен, но явно скучал.
  
  
  4
  Когда утомительный приём, наконец, закончился, Император (которому по-прежнему больно было наступать на правую ногу), опершись на плечо неизбежного Нери, тяжело поднялся и, прихрамывая, перешёл в отдельный кабинет, отведённый ему заранее гостеприимным наместником.
  Туда, не ожидая приглашения, проследовали за ним Дорант, гильдмайстер Ронде, наместник Гасетт и каваллиер Горжи. Последних деликатно выдворили, отправив по каким-то надуманным, но весьма правдоподобным и срочным поручениям. Дорант в очередной раз поразился тому, сколько всего умеет юный Император.
  Наконец, в кабинет завели гальвийцев. По этикету в помещении сидел только Его Величество, что Дорант счёл очень мудрым, ибо в ногах правды нет, и отстоявшие уже несколько часов на приёме гальвийцы устали и должны быть более покладистыми. Сам он тоже не был свеж, но ему-то переговоры не надо было вести. Он незаметно облокотился о дубовую консоль и приготовился внимать.
  Внимать оказалось особо нечему. Основные условия, которые интересовали гальвийцев (и от которых, как они ясно дали понять, зависела их поддержка нового Императора) были уже от гильдмайстера известны: прямой доступ к товарам Заморской Марки (на что Император, сделав недовольную мину, как бы со скрипом согласился), возможность для гальвийцев участвовать в колонизации Заморской Марки (что было мягко отвергнуто под предлогом необходимости сначала взять власть в этой самой Марке). Взамен второго пункта Император предложил включать корабли гальвийцев в свои конвои, что вызвало бурный обмен выразительными взглядами между членами гальвийской делегации и было в конце концов благожелательно принято.
  Сюрпризом оказалось требование доступа к железным рудникам Империи, 'буде Император достигнет удовлетворения своих законных требований и прострёт руку свою над той частию Империи, коя в Старом Свете размещается'. Гальвийцы, впрочем, ничего особо наглого не просили: их интересовали неограниченные закупки железной руды без заградительных пошлин, и только. Дорант аж проснулся, потому что вообще ничего не понял. Это требование, на котором гальвийцы настаивали чуть ли не с ножом у горла, было ему в принципе непонятно: Гальвия свободно покупала у Империи сталь и стальные изделия (ну да, через десять лет после окончания очередной войны), зачем им сырая руда, которая, в пересчёте на изделия, получалась для них дороже?
  Император же явно понимал, в чём тут дело, и полез в дебри, которые Доранта оставили вовсе в недоумении. Когда он с сожалением понял, что окончательно потерял нить, переговоры вдруг завершились ко всеобщему удовольствию, судя по сияющим рожам гальвийцев и скупой улыбке Императора.
  Когда чужаки ушли, Дорант не преминул крайне вежливо и формально поинтересоваться у Императора результатами переговоров, под предлогом того, что ему надо знать: рассчитывать на корабли и десант гальвийцев или нет?
  Император повелел всем, кроме Доранта, покинуть помещение. Гильдмайстер прожёг в комесе Агуиры огромную дыру взглядом, но вышел вместе со всеми.
  - Дорант, ты не представляешь себе, чего мы добились! - Заявил Его Величество, возбуждённый едва ли до неприличности. - Они уступили по вопросу доступа к колонизации Марки, когда я согласился на закупки железной руды!
  - Йорре, - с трудом выговорил Дорант, которого до сих пор раздражали претензии Императора на неформальные отношения, - объясните мне, пожалуйста, для каких подземных червей нужна им наша руда?
  - Дорант, ты просто не учился у Сетруоса. Он очень подробно рассказывал мне, чем живёт Империя. Наша железная руда, которую копают в Илконских горах на севере, содержит примеси, дающие ей уникальные, поразительные свойства. Ты знаешь, например, что только из нашей руды можно делать пружины для замков пиштолей? Сталь из другой руды ломается, когда пружину закручивают десяток раз. А из нашей - остаётся целой, сколько её ни крути. И клинки из нашей руды получаются упругими и прочными, они перерубают мягкое железо, которое получают из своей руды гальвийцы.
  - Так что же, мы будем отдавать им нашу руду, чтобы они делали оружие не хуже нашего? - Возмутился Дорант.
  - А пусть себе покупают. Они не знают, что не вся имперская руда имеет одинаковые свойства. Мы будем гнать в Гальвию руду из южных болот, она там содержит больше железа, чем горная с севера, но не имеет нужных примесей. Пока гальвийцы сообразят, что к чему, они уже успеют нам помочь кораблями и людьми. Главное - кораблями! Вот ты знаешь, Дорант, сколько всего кораблей может выставить Заморская Марка?
  Дорант обескураженно промолчал. Он никогда не думал о Заморской Марке в целом. Его интересовали свои собственные дела - а Император, при своём малолетстве, имел достаточно образования, чтобы рассуждать о делах Империи и отдельных её частей.
  - Государственный ум, - подумал Дорант, - из него может действительно выйти хороший Император.
  И тут Его Величество Доранта разочаровал:
  - Всего чуть больше, чем три десятка! - Заявил он безапелляционно.
  Дорант же точно знал, что только у тех людей, с которыми он был знаком лично, кораблей намного больше.
  - Да простит меня его величество, - Император сморщился, будто разжевал кислейший зелёный плод лиммы, - но на самом деле Марка располагает куда более многочисленным флотом, чем вы обозначили. Только тех кораблей, кои находятся в её портах одномоментно - более пяти десятков, а если дождаться прибытия кораблей, принадлежащих здешним судовладельцам, плывущих сейчас в океане или же находящихся в Империи - то будет их около сотни.
  - Как такое может быть, комес? - Спросил Император, судя по титулованию Доранта, им недовольный. - Мне даже не Сетруос это рассказывал - Светлейший дука Санъер отцу моему докладывал об этом.
  - Да простит меня ещё раз его величество, - снова вызвал Дорант гримасу у Йорре, - но люди, зарабатывающие на перевозке грузов из Марки в Империю и из Империи в Марку, не все свои корабли регистрируют в портовых книгах как коммерческие корабли Марки. Из тех, что зарегистрированы в Империи - многие на самом деле имеют хозяевами здешних граждан, причём в основном из высшей знати. И особенно из высшей знати Заморской Марки. Здесь, в Марке, слишком высокие налоги на судовладельцев.
  - Так и ты тоже их не платишь?
  - Я как раз плачу. Плачу и плАчу. Но мне и моим кумпанионам нельзя подставляться, мы люди мелкие. Это вот родня вице-короля, как покойный дука Таресс, другие вельможи со связями в имперской столице могут, их никто не тронет, если что. А нас - сметут, дай только повод. И мы платим почти вдвое против того, что платят люди дома Аттоу или дружки вице-короля. У его зятя шесть кораблей ходят сюда три раза в год, и все занесены в книги имперского флота в Марриде. А ещё многие под аллирийским флагом ходят, аллирийцы за небольшие деньги кого угодно в свои книги внесут, лишь бы капитан был из тамошних, или шкипер. Один раз заплатил - и больше ни о чём не думай, хоть это и не разрешено по закону. И никого это не волнует, ни здесь, ни в Империи.
  - Что же твоя 'Прекрасная Саррия' не под аллирийским флагом, у тебя же капитан аллириец?
  - Не хочу я втёмную дела вести, случись что - за меня вступиться некому, род мой в Империи давно уж не близко к трону стоит.
  - Так бывший комес Агуиры родня тебе - ведь он был близок к трону?
  - Да мы не близки к нему. Его прабабка была сестрой нашей прабабки. Он про родство и не вспомнит, если что.
  У Доранта из высшей знати в роду был только покойный архипастырь Уорский. Ближе сержанта компаниды личной охраны Её величества, дядюшки Доранта со стороны матери, к трону и не подходил никто. Во дворце бывали, и покойному Императору лично службы разные оказывали, но связей крепких на самом верху не было у дома из Регны после смерти деда Доранта, и к вельможам ближние родственники его не относились.
  
  5
  Выйти в море удалось только через день, и это было ещё быстро: Доранту и гильдмайстеру пришлось подгонять и настаивать, поскольку общее настроение было - отдохнуть в удобных домах гостеприимных жителей Фианго.
  Тем не менее, провозившись сильно за полдень, всё-таки погрузились на корабли и пошли из порта.
  На шканцах 'Прекрасной Саррии' было тесно: как всегда в последнее время, вокруг Императора столпились желающие быть поближе к власти.
  Корабль, выведенный баркасами за мол, расправил паруса. Ну, не сам, естественно, расправил: полсотни моряков, стремглав забравшихся по вантам на реи, пыхтя, развернули жёсткую парусину; другие три десятка на палубе потянули за многочисленные канаты - и мачты окутались бледно-кремовыми облаками, вначале обвисшими, как груди старухи, но постепенно набирающими объем и упругость.
  Под их давлением корабль слегка накренился и двинулся вперед, хлопаясь носом или бортами - кто их разберет - о невысокие волны, и поскрипывая деревом.
  Дорант оглядел горизонт впереди и увидел нечто, заставившее его вытащить из портупеи и приложить к глазу верную подзорную трубу.
  На самом горизонте, медленно всплывая над ним, тёмными зазубринами виднелись треугольные паруса.
  Много парусов.
  Очень много парусов: они простирались на всю правую половину горизонта.
  Дорант лишь раздражённо дёрнул щекой, когда кто-то спросил его, что он там видит. Но через пару минут, отняв от глаза трубу и повернувшись к Императору, сказал:
  - Ваше императорское величество, соблаговолите немедленно уволить меня с должности главнокомандующего, ибо я для неё непригоден. Я должен был это предвидеть.
  - Что случилось? - Спросил Император, не дав Доранту продолжить.
  - Там, впереди, галерный флот Марки, едва ли не в полном составе, - ответил Дорант. - Я должен был учесть, что вице-король не дурак. Он сообразил, что мы пойдём в Акебар морем, и понял или узнал от шпионов, откуда пойдём. Если они перекроют нам путь - придётся возвращаться в Фианго, а это конец всей кампании. Нас там просто запрут, и этим всё кончится. С суши Фианго отрезать несложно, если вице-король везёт достаточно пехоты. А мы ещё не все корабли вывели из порта.
  Треугольные паруса меж тем всё прибавлялись; Дорант снова поднял подзорную трубу:
  - ...Десять... двенадцать... шестнадцать... восемнадцать. Восемнадцать галер, ваше величество. Это весь акебарский галерный флот, который сейчас на плаву. Вице-король не стал брать корабли - для скорости, в это время года ветры не благоприятствуют плаванию в северном направлении. Галерам же, с косыми парусами и при наличии вёсел, ветер не большая помеха.
  Вслед за 'Прекрасной Саррией' из порта вышли меж тем уже оба корабля кумпанства; баркасы вытягивали сейчас первый из гальвийских галеотов. Лёгкий ветер, дующий вдоль берега, разворачивал и надувал поставленные паруса.
  Галеры медленно приближались. Уже были видны их чёрные низкие корпуса, по одному поворачивающиеся в сторону Фианго. То одна, то другая принимались сворачивать паруса и убирать мачты. По бортам веером раскрывались вёсла, начиная затем ритмично опускаться и подниматься. Галеры при этом заметно ускорились.
  - Главное, к ним под куршейные пушки не попасть. - Сказал Зарьял, странно выглядящий с синяками вокруг обоих глаз и свернутым на сторону носом - не повезло ему в битве при Сайтелере.
  - Под какие?
  - Куршейные. У галеры пушки только вперед смотрят. Самая большая в середине, по обоим бокам от нее еще по одной или по две. Большая и называется куршейной. Она на иной галере почти как осадная может быть, такая же здоровущая дура. Если в борт попадёт - сразу проломит. Зато наводить их трудно, приходится всей галерой крутиться. Эх, только бы ветер посвежел, тогда прорвёмся... может быть, коли боги пособят.
  - А не посвежеет?
  - А не посвежеет, они нас прижмут. Им на вёслах поворачиваться-то легче. Когда ветер тихий, корабль вообще не развернёшь по-быстрому; в бою, бывает, приходится шлюпки спускать да ворочать корабли бортом к врагу на буксире. А им хоть бы что: и развернутся как надо, и вплотную подойдут для абордажа. А у них там одних солдат три-четыре сотни, вон, головы над бортом, как икра в селёдке. Да если ещё на вёслах вольные - считай, дюжина гребцов на каждый ряд, а рядов где двадцать пять, а где и тридцать два. И все бугаи здоровенные, на весле дохляк какой и даже просто обычный мужик не выживет.
  - Я слышал, что на галерах только каторжники гребут? - Спросил Император.
  - Это где как, ваше величие. - Зарьял так и не мог запомнить правильное титулование Императора, но на это никто уже давно не обращал внимания. - Синтарцы - те да, свободных на вёсла не сажают, это позор у них на всю жизнь. Гальвийцы на военном флоте тоже каторжниками обходятся, ну да там у них на флоте галер мало. А вот те галеры, которые не королевские - они у гальвийцев могут и вольных гребцов иметь, особенно ежели от короля патент получили вражеские корабли в море перехватывать. У Империи и так, и так бывает. В Марке больше каторжных, их сюда специально шлют, а за океаном чаще как раз вольные. Там у крестьян земли мало, жрать (извините за грубое слово) вовсе нечего бывает. Особенно если семья большая. Так они младших сыновей гонят кого в солдаты, кого на корабли: там хоть кормят вволю. Гребцам, кстати, больше всех достаётся: работа тяжкая, а если гребец голодный - галера, глядишь, врага не догонит или наоборот, не убежит. Еда простая, конечно, сухари да отвар из телячьих костей или солонины, да вина красного с водой намешают. Так в деревне и того не каждый день поешь. Ну, здесь, в Марке, конечно, крестьянину куда как легче жить, земли свободной много, да и родит она тут лучше, чем в старых странах. Оттого в Марке если кто вольный в гребцы идёт, так значит, совсем себя потерял. А их немного, таких-то, да и по большей части в гребцы они не годятся: народишко хилый от пьянства или от болезней. Так что на этих галерах, скорей всего, прикованные - разве что вице-король распорядился солдатиков туда посажать. Ну да это вряд ли: коли гребец не обучен да не приучен, от него толку мало, даже если богатырь природный.
  Император поднял вопросительный взгляд на Ходэуса; тот кивнул, подтверждая, и добавил:
  - У нас есть преимущество при абордаже: борта высокие, и галере бортом к нам встать неудобно из-за вёсел, будут носом подходить и мостик перебрасывать. И против их трёх-пяти пушек будет весь наш борт. Если подпустить вплотную и обстрелять картечью - авангард абордажников сшибём, да и остальным достанется. А там вся надежда на ваших воинов, их стволы и мечи. У меня команда небольшая, корабль всё-таки торговый.
  Дорант подумал, что на восемнадцати галерах может быть, при полной загрузке, от пяти с половиной до семи с половиной тысяч солдат. На своих шести кораблях сторонники молодого Императора везли сейчас тысячу гальвийцев и тысячу своих, больше не поместилось. По три сотни на корабль, чуть больше. Один на один - есть шанс на удачу; если две галеры навалятся - вряд ли, количеством задавят. Так что - действовать надо, как Ходэус говорит.
  Впрочем, ему и командовать.
  - Иллар, - обратился он к Ходэусу, - я тебя правильно понял, что надо заряд пороха уменьшить, а картечи - удвоить?
  Тот с удивлением посмотрел на Доранта: ничего подобного он не имел в виду. Но, подумав, кивнул.
  - Ты сможешь дать сигнал остальным кораблям, чтобы сделали так же?
  И снова Ходэус задумался, и снова кивнул:
  - Смогу, конечно. Я гальвийские сигналы знаю.
  Дорант, которому, честно говоря, и в голову не пришло, что у гальвийцев сигналы могут отличаться от имперских, вздохнул с облегчением и добавил:
  - Не забудь скомандовать, чтобы стреляли из пушек, когда из пиштоли попасть уже можно.
  Помянутые же гальвийцы, между тем, выползли уже из гавани за волнолом и тоже разворачивали паруса.
  Ходэус подозвал кого-то из экипажа, и вскоре на бизань-мачте гирляндой заплескались, расправляясь под ветерком, яркие флажки.
  
Оценка: 5.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"