Аннотация: История о мало известной войне разразившиеся в начале двадцатого века за верделитовый трон.
Арсений Иннокентьевич был плохо известен, как великий журналист своего времени, но в городских кругах, и даже, за его округой, славился молодым человеком с толикой юмора и хлестким словом. О нем говорили без презрения, но называли человеком своей стороны. Особые фанаты Арсения описывали его чертами Иосифа Сталина нулевых годов. Но на самом деле, у Арсения преобладали еврейские черты лица, в отличие от грузинских.
С молода он привык вести здоровый образ жизни, но годам этак к двадцати трем его часто стали замечать в компании столичных поэтов, распивающих водку в городских кабаках. Позже, он пристрастился к табаку и женщинам, но никогда не выпускал "пера" из своей руки. После окончания своих курсов журналистики, он пустился домой, в свой родной город, где обосновался в небольшой квартирке в сожительстве с большой семьей.
А этим утром от главного врача лечебницы, товарища Юсупова (Того еще скверного типа), пришло письмо. Мол, Арсений обязан явиться незамедлительно. Ну что же? Ему пришлось повиноваться. А как же иначе? Юсупов давно прослыл на все Мельниково, как человек суровый со странным чувством юмором и с широким кошельком. Он, несомненно, имел власть. По большей части, получил ее по своим связям. Суеверные бабки считали его сыном дьявола, но это было слишком пафосное заявление.
И Арсений Иннокентьевич, уже некоторое время, мок у дверей городской больницы, дожидаясь, когда неторопливая мед - сестра откроет ему дверь. Дождь лил со вчерашнего вечера, и, судя по мрачному небу, не собирался останавливаться.
Наконец, дверь открылась.
Лечебница имени покойного народного вождя находилась на окраине города, близ леса, и поэтому сырость здесь была обычным явлением.
Пухлая сестра, с торчащими из-под платка, волосами позволила Арсению пройти. Шмыгнув носом, она потребовала мокрое пальто и шляпу. Арсений не стал сопротивляться. В сухой одежде будет приятнее идти домой. Хотя, вряд ли ее здесь просушат. Скорее всего, бросят где-нибудь в углу, и доставай потом мышей из карманов. Или того хуже - из шляпы. Но Арсений решил наплевать на этот факт, доверился, так сказать, воспитанности мед - сестры.
- Ай-ай-ай, - завопил худой высокий доктор с длинными седыми усами, хотя волосы его были ярко черные. Если бы не морщинистое лицо и хриплый прокуренный голос, врача можно было бы принять за практиканта с патологическим отклонением седины. Несомненно, это и был сам Юсупов.
- Я знал, что вы придете! - продолжал с улыбкой вопить доктор. Голос резал болевшую голову. В коммуналки дети, соседствующей, семьи не прекращают визжать, и уже, какой день, вернее ночь, Арсений проводит с книгой, держась за виски, мечтая отхлебнуть рюмку водки и утонуть в стране сновидений. А Доктор... Вроде бы, взрослый человек... А кричит, как новорожденный младенец. Это была любимая привычка доктора, нарушать человеческое спокойствие
- Вы хотели меня видеть? - спросил Арсений с явным пренебрежением в голосе.
- Я то, искренни говоря, против, чтобы всякие журналюги рыскали по этой больнице, - указательным пальцем врач почесал под носом, а затем разгладил усы. Ни какого уважения. "Понравиться тебе, если я тебя докторишкой буду звать, пьяница напыщенный" думал Арсений, а доктор продолжал - Но, видите ли, наш пациент, Коворцов, неделями просил, чтоб вы проведали его.
Арсений непонимающе поглядел на своего собеседника:
- И почему вы оповестили меня только сейчас?
Врач, неприятно щурясь, выдыхал смесь отвратительных запахов табака и водки. Типичный советский врач, каких знавал Арсений в свои молодые годы. Тот ответил:
- А нечего пациентом нам указывать. Идемте, - Юсупов подхватил Арсения за локоть и повел за собой.
Палаты с обеих сторон были приоткрыты. Арсений вглядывался в больничные комнаты и замечал одну и ту же картину: бедных стариков и бабок, готовых умереть. Жизнь кажется такой короткой, когда видишь умирающего, но страшнее, когда ты сам умирающий. В обычные дни Арсений не думал о смерти. Он был молод, красив, хотя и проглядывалась еврейская внешность. И глупо, наверное, думать в молодые годы об увядании дней земных. Но находясь здесь, в этой сырой больнице, грех не задуматься.
Двенадцатая, четвертая и пятая палата отличались от других. Во-первых, они были наглухо закрыты (Единственные закрытые палаты в лечебницы) во-вторых, несмотря на очередность цифр, Арсений заметил, они шли друг за другом. Причем, между двенадцатой и четвертой дверью, кто - то вычертил карикатуру на Юсупова, правда лицо сделали толи чересчур овальное, толи круглое. Ну и в-третьих, как объяснил Юсупов, это были одиночные палаты.
- И с Коворцовым, - добавил врач - Будьте помягче, товарищ. Ему восьмой десяток пошел.
- Я уж сам разберусь, - буркнул Арсений и скривил лицо - Товарищ.
Нужный им пациент находился в палате номер тридцать три, в которую они немедля вошли.
На койки, отрешенный от жизни, сидел Коворцов - невысокий седой лысеющий старик. Больничная роба смешно свисала с его худого тела. Лицо казалось знакомым, но не родным.
Арсений сдавил пальцы на ногах, они всегда болели в дождь, и бросил взгляд на Юсупова. Тот подошел вплотную к пациенту, и совал свою руку в лицо больного. "Странный все таки врач. Глупый? Сразу видно. Алкоголик? Да посмотрите на его руки, они же трясутся, как пулемет. Немец? Ну, возможно. Либо он идиот, либо гортанный акцент раскрывает его национальность".
- Доктор Юсупов? - прохрипел больной - Он пришел?
- Да, товарищ. Вы бы и сами заметили, если хотя бы на чуточку обернули голову.
Но Коворцов так и не отреагировал.
- Оставлю вас наедине, - ехидно улыбнулся доктор и поспешил выйти.
Почему "Ехидно"? Арсений задумался. С чего он это взял? Ни с того ли, что Юсупов вызвал его в ненастную погоду, мерзкую, когда тем временем он мог читать Маяковского или Есенина. Да хоть кого, а не переть свое тело на край города. А может, улыбка была не ехидной, а дежурной, например. Хотя, такие "Юсуповы", расплодившиеся по всей стране, не пытаются быть вежливыми. Им начхать на детей, на жен, на тещ, а дела до журналистов их вовсе не интересуют.
Арсений заметил свободный стул в углу. Он взял его, вглядываясь в резную спинку. Эти узоры он уже видел, словно, крик из могилы. И это не красивый эпитет, возникший в сознании мастера пера. Дерево, несомненно, яблоня, вокруг которого вьется змей, и Ева - жизнь на Еврейском. И эта жизнь была изображена на крышки гроба матери. "Мне не привить ложных идей" кричала она перед выстрелом, и что-то еще. Но после громкого хлопка, в районе материнской груди появилось красное пятно. "Не смотри туда, бедный мальчик" - говорил старческий голос за спиной. Но Арсений не слушался, видел, как нога женщины, породившей его, согнулась, колено коснулась земли, и тело пало набок. Палач улыбнулся. И вспоминая это сейчас, Арсений видел Юсупова в роли того самого палача. Чертов дождь! Воскликнуло подсознание. Откинув все мыли, Арсений сел напротив пожилого человека. Он смотрел на него, долго.
- Вот! Я пришел, - первое, что пришло в голову, сказал Арсений - Не знаю, зачем я здесь. Ну, уж не молчите! - потребовал он и ударил ладонью о тумбочку.
Но пациент неожиданно вскочил с койки, как молодой парень. Он вытянулся, и, с какой-то не старческой резкостью, схватил с этой тумбочки бутылку. Арсению подумалось, что это молоко, и это было нормой для больнице, а вот бодрый дед - нечто новое.
- Э-э, - развел руки Арсений.
- Знаешь, что это? - дед говорил спокойно, живенько - А, можешь не гадать. Все вы ошибаетесь. Видишь, - пальцем он ткнул в бутылку - Вроде бы, молоко, иль ряженка. Но запах, запах то... Нюхни.
Арсений за шмыгал носом. Похоже на железо.
- И что это, товарищ больной - не больной? - ему начало казаться, что он где то допустил ошибку, и сейчас власти устраивают перед ним театр, а потом на эшафот, как мать. Театральность приветствовалась в Мельниково. Здесь все делали на публику, и чем она больше, тем это ВСЕ становилось красочнее.
- Очень важная вещь, - улыбнулся пациент, - А вы скоро узнаете о ней, но всему время своё. Я хочу поведать вам одну очень увлекательную историю. Её из моих уст еще никто не слышал, - Коворцов сделал несколько глотков из бутылки, вытер с губ напиток и подытожил - Она про меня.
Пациент не вызывал у Арсения доверия. К тому же, образовал несколько вопросов.
- Почему я? - был один из них, который он поспешил задать - Я вам ни сын, ни внук.
- Господин Арсений, - по старчески пропел больной - Я уже готов познакомиться с вами, ведь я вам доверяю. Моё имя Дмитрий Иванович Павлов, не Коворцов Геннадий, каким я здесь записан. Но этим проклятым коммунистам незачем это знать.
Павлов, Павлов, Павлов? Перебирало сознание. "Павлов умер 27 февраля сего года" перед глазами вспыхнула недавняя статья коллеги. Но там Иван Петрович, вроде бы. Хотя, формой черепа похож, но безусловно, этот Павлов, и если он самом деле Павлов, был знаком Арсению. Но где и когда, он не мог вспомнить.
С другой же стороны, события становились страннее, точно смертельный розыгрыш, только публики не хватает. Арсений не хотел молчать:
- И вы не боитесь, что я доложу ваши слова наверх? - это было первое, что пришло ему в голову.
- Нет, Арсений Иннокентьевич, я вам безоговорочно доверяю, у меня есть на это причина.
Арсений усмехнулся:
- Плохая привычка. Доверие ножом в спину может вернуться, и это не так еще давно было доказано. А впрочем, продолжайте.
- Почему я вам доверяю? Все просто. У меня было время вас изучить. Если моя старческая память не изменяет мне, а это бывает, - пациент добродушно улыбнулся, разводя руки - То скажу вам следующее: вы находитесь в роду Серебряковых с 1905 года, отца убили в Великую войну, мать расстреляли красные в двадцатом, воспитывались вы в советском приюте, журналист - честно преданный своей стране. И... Холост, хотя уже пора бы.
Вполне достоверная информация, согласилось подсознание Арсения. Конечно, если капнуть, то это можно найти. К примеру, в главном редакционном офисе. Но зачем этому безумному старцу надо - то?
- Честно преданный своей стране? - повторил Арсений цитату, которая особенно запала ему в душу, но не понравилась, ведь звучала, словно, издевка. Поэтому он и вспылил - Я готов умереть за страну!
- Умрете, я не переживаю. Я знавал вашего отца. Все за моей дочкой бегал. И деда вашего, Трофима, знавал, вместе воевали... - Пациент застыл, как будто вспоминал былые времена.
- Воевали? Мой дед в девятьсот третьем умер. Он не дожил ни до Японской, ни до Великой.
- Я и не говорю об этих войнах, то была другая война, неизвестная истории человечества. И мы проиграли ее, - На секунду, Арсению показалось, что глаза собеседника вспыхнули и налились гневом. Явно он нес бред. Поэтому, считая свой долг исполненным, Арсений направился к выходу, но пациент, обогнув его справа, преградил выход:
- Постой, послушай меня, не уходи. Арсений, я знаю, что вы выслушаете меня и никому не расскажите. Да, я стар, но я не ошибся, призвав вас сюда.
- Я коммунист, и уже предаю страну, общаясь с вами. Если же вы по настоящему Павлов, - Арсений, даже не подумав, сказал эти слова. И тут же осознал. Но ведь этого не может быть. Во-первых, Дмитрий Иванович пропал, во-вторых, это просто не может быть он. Медленно, Арсений всё-таки закончил - То вы знаете о моей статье.
Пациент достал из наволочки за желтевшую страничку Русской Ведомости. А как же иначе? Больной сделал серьёзное до неузнаваемости лицо и принялся читать:
"Пожар в поместье унес жизни трех человек и раскрыл тайну Мельниково. Куда девались молодые девицы? Народ, веря в Божье наказание, не хотел воспринимать очевидное. И это очевидное хранилось у помещика Павлова в правом отсеке, который он стремился скрыть. Это было, в своем роде, лобное место: круглая комната с большой кроватью в центре. Здесь были найдены последние жертвы Катя и Ира Кировы. Также, по словам бывшего конюха, помещик был не только кровожадным убийцей, но и жутким извергом, избивающим все и вся. По городской легенде, его дочь была убита в той комнате, ибо после 1907 года ее никто не видел, впрочем, как и самого Дмитрия Ивановича Павлова"
- И так далее, - подтвердил старик.
- Я был молод, без отца и матери, - Арсений слышал в своем тембре оправдание - Нашел ненавистников помещика, собрал сплетни и выдал за истину. Все журналисты так делают, врут и пишут, - Арсений вспоминал свои чувства после статьи. Она считалась успешной, и ему не было совестно за обман. Тогда... Но теперь, его жгло внутри, что он в то время верил сам себе.
- Но все же, - продолжал он - То, что у вас есть сохранившееся газетенка, это не доказывает вашей личности.
Кто бы он ни был, Коворцов ли, иль Павлов, да хоть вообще старик безумный, он продолжал спокойно сидеть, и никак не пугался, что Арсений не довериться ему. Такой железной мины в эти секунды, мог бы позавидовать сам товарищ Сталин. Незаметно больной перешёл на "Ты".
- Ты, Арсений, один из немногих, кто бывал в мой доме. Я имею ввиду тех, кто еще жив. Так что, именно ты мне и нужен. Ты выслушаешь мою историю, и тогда я докажу свою правоту. И только потом ты поможешь мне.
И ладно бы, сказал он это. Но ведь не просто сказал, а как - будто приказал."Ты выслушаешь", "Ты поможешь мне". По сути, дождливый вечер в коммуналки с многодетной семьей был бы худшим выбором по сравнению с, возможно, интересной истории психа. Сумасшедшего психа! И Арсений остался. Он поправил жилетку, пришел напоследок в удивление, когда его собеседник закурил трубку.
- Итак, с чего я начну? А начну я с дневника Доната Приматова. Это история берет свое начало...