Протяжный, завораживающий сознание голос муэдзина, растекался по залитому солнцем утреннему Кабулу. Городская мечеть была пуста. Песчаные стены, украшенные арабской вязью, хранили прохладу ушедшей ночи. Доносящееся с улицы пение муэдзина прекратилось, наступила внезапная тишина, ее прервал шум крыльев белого голубя, тщетно ищущего выход под куполом мечети. Вдруг пространство начал заполнять гул исходящий из земли, появилась легкая вибрация, гул нарастал. Вибрация сотрясала стены покрывающиеся мелкими, расползающимися паутиной трещинами, гул переходит в ультразвуковой свист. Начинает разрушаться купол, сначала мелкой крошкой известки, мгновение, и вот уже вниз летят огромные камни, погребая под собой зал для молитвы. Падают величественные, расписанные арабским орнаментом колонны, все заполняет хаос разрушения и, в один миг, наступает темнота. Шум растворяется в бездне бесконечности, оставляя лишь звук хлопающих голубиных крыльев.
Сон, повторяющийся много лет, отравляющий остаток дня, исчез. Пробуждение подобно всплытию сквозь толщу воды из глубин Марианской впадины, впустило яркий, солнечный свет, создающий красные блики на веках закрытых глаз. Слух стал улавливать далекий шелест шин городского шоссе, доносящийся через открытое окно, переливистое пение птиц, детские голоса, шум листвы яблоневого сада. Был полдень. Али знал это благодаря солнцу. Всегда, в ясный день, в это время оно бесцеремонно врывалось в его комнату, обрушивая на него свой жар, заставляя потеть и просыпаться, что бы встать и задернуть плотные, тяжелые шторы. Вернувшись к кровати, он сел, вытер подушкой пот с лица и, откинувшись на влажные простыни, стал следить за лучом света пробивающимся сквозь щель между штор. В комнате не было ничего лишнего: кровать, комод, небольшой диван, зеркало, шкаф хранящий его скромный гардероб и тайну, несущую в себе воплощение злого замысла. Али закрыл глаза и в мгновение провалился в сон. Бездна снова стала утягивать вглубь, но что-то тревожное, цепкое, подобно электрическому току пронзило его сознание, он вскочил и застыл сидя, обхватив голову худыми, жилистыми руками. Нужно было идти. Подойдя к зеркалу, он долго изучал печаль карих, миндалевидных глаз под черными дугами бровей, высокий лоб слегка пересеченный тонкими бороздками морщин, черные, коротко остриженные, вьющиеся волосы. Как много лет до этого, Али искал ответ в чертах лица человека по ту сторону действительности, как и все эти годы, ответ прятался от него, был недоступным. Али протянул руки к лицу незнакомца, незнакомец повторил его движения и их руки встречались в прикосновении пальцев. - Кто ты? - спрашивал незнакомец голосом Али, но ответ, как всегда, лежал по ту сторону. Выйдя из комнаты, он спустился вниз через сумрак винтовой лестницы и вошел в светлый, наполненный холодом кондиционера зал. Посреди комнаты, меблированной кожаными диванами цвета слоновой кости и стоящими вдоль стен, на развернутом коврике для молитвы стоял на коленях бородатый мужчина, одетый в халат и тюбетейку. Было время обеденной молитвы мусульман. Мужчина тянул руки к небу, произносил хвалу Аллаху, покорно сгибал спину касаясь лбом пола и поднимался вновь. В пересохшем горле Али встал комок горечи. Молитва отца - религиозного фанатика, приоткрывала в душе Али дверцу, через которую густым, липким смрадом поступал поток воспоминаний прошлых лет, смешиваясь с неизбежной действительностью.
2.
Древняя, раскинутая на скалистом теле земли страна, не знавшая мира со времен Македонских греков, Индо-буддистов и вплоть до Красной Заразы и ООНовских сапог, выплюнула семью Али: отца, мать, двух старших сестер из огненного жерла войны в чуждую, манящую падких до идолов цивилизации страну. Гонимая последней войной Афганистана, семья Али благодаря отцовской преданности чужакам, он обучал солдат оккупантов арабскому языку и обычаям афганских племен , получила вид на жительство в США. Переехав, они поселились в небольшом доме в бедном районе на окраине Палм-Бич. Отец преподавал арабский на восточном факультете местного университета. На новой земле с непонятной для правоверного мусульманина жизнью, отец еще больше погрузился в религию, став одним из тех чудовищ, что от немощности перед реальностью, погружаются в домашнюю тиранию, превращая жизнь близких в маленький ад.
Мать и сестры Али были обязаны носить хиджаб и жить согласно мудрости Корана. В особые дни праведного гнева, отец запирал детей в темной сырости подвала, оставляя им только священное писание и помойное ведро для нужды. Когда заходило солнце, он приходил и отпирал дверь. Иногда в его душе пробуждалось благодушие росомахи, и он ограничивался только оплеухой и пинком, но, если росомаха спала, его потребность в унижении не знала границ. Отец принуждал учить Али тексты Корана наизусть и, стоило ему запнуться, когда отец просил его прочесть заученный текст, как на него обрушивались удары палкой. Защищаясь Али забивался в угол закрываясь руками, тогда отец приходил в еще большую ярость и на голову мальчика выливалось содержимое помойного ведра, изрыгались слова проклятий. Сестрам доставались лишь грубые слова сожаления, что Аллах послал ему двух дьяволиц в женском обличии. В такие дни Али был вынужден есть как собака с миски поставленной на пол и спать на брошенном под дверь грязном килиме, укрываясь верблюжьим одеялом пропахшем сыростью.
Время текло, неся в своем потоке его невольных обитателей, смешивая с притоком чужих судеб, жизней, иллюзий. Али быстро постиг американский язык. Осень подарила Али новое испытание - школу. В классе из шестнадцати учеников, было восемь девочек и восемь мальчиков. В классе были баптисты, протестанты, католики, Али был единственный мусульманин. На принадлежности к вере никто не делал акцент, но незримо, на уровне чутья, у Али было ощущение непринятия. Все вокруг были сдержанно вежливы, но что то в это вежливости пугало его, присутствуя тенью чего то неизбежного.
Через год в класс пришел новичок - рыжий, розовощекий ублюдок приехавший с мамой из Алабамы к ее сестре Маргарет служащей судьей округа. За год до этого, его отца и дядю привезли в цинковых гробах из Кабула. Два потомка англо-саксонских протестантов, несли правоверным на дуле автомата ценности свободы и демократии. Во время рейда Кабульских окраин, снайпер сперва прострелил дяде мякоть внутреннего бедра, когда тот истошно крича, ползком, пытался добраться до укрытия, вторая пуля прошла через глаз, вырвав на выходе черепную кость, выплеснув на булыжники мостовой кроваво серое месиво. Дядю утащили с места трагедии товарищи по оружию, а кроваво серое в багровой луже досталось тощей суке, кормящей пять щенков в ближайших развалинах.
Папе, рыжеволосому атлету, не знавшему слова нет в обществе женщин, повезло меньше. Он заживо сгорел, тщетно пытаясь выбраться наружу из искорёженного взрывом мины Хаммера. Он превратился в пережаренное барбекю, в коем его смогли идентифицировать по жетону и двум имплантатам коренных зубов.
Малыш Шон был достойным сыном своего отца, он был до глупого смел и нетерпим ко всему, что выходило за пределы представления о нормальном в его узколобой голове. Щуплого, тихого Али он невзлюбил в первый же день, и, как оказалось, в этом он был не одинок. Остальным просто не хватало смелости проявлять свою ненависть, этим остальным был нужен вождь, а вождю одобрение большинства. Шон дал Али кличку "Шакал", так звали талибов по рассказам приезжавшего в отпуск отца, и с этого дня от сверстников Али не слышал своего имени. В один из весенних дней он встретил Шона и его дружков на пустынном городском пляже. Был понедельник. День был серым и влажным. Невидимая рука натянула на город одеяло тумана, пришедшего с Атлантики. Воздух был наполнен влагой и запахом морской травы. Океан притаился в штиле, подобно огромному, покорному животному. Али любил такие дни и приходил на берег послушать тишину океана, лишь изредка нарушаемую криком одинокой чайки. В этот раз его одиночество нарушили четверо во главе с Шоном. Они неожиданно возникли у него за спиной, не говоря ни слова, будто действуя по плану, обступили не оставив шанса на побег. Кто-то бросил в лицо Али песок, глаза наполнились режущей болью, вслед на него обрушились удары, его сбили с ног, пинали по рукам, голове, в живот, грудь. Он отключился, лежал уткнувшись лицом в песок, вокруг никого и только одинокая чайка сидела на горбу старой, перевернутой лодки. Очнувшись Али с трудом поднялся. Правый глаз заплыл, ребра болели так, что не продохнуть, его вырвало. Как в бреду он добрался до дома, незамеченным зашел в свою комнату, упал на кровать. Его разбудил голос матери. Тихая, покорная женщина, не знавшая счастья. Прежняя красота под гнетом тяжелой жизни покинула ее, оставив только живость и глубину зеленых, миндалевидных глаз. Увидев состояние сына, она решила, что это дело рук отца, но он рассказал, что встретил в районе неизвестных и не смог от них уйти. На следующий день, он пробрался в комнату отца, где за стеклянной дверью шкафа хранилась коллекция ножей. Али выбрал маленький, складной охотничий нож, который свободно скрывался в кармане его брюк.
3.
Каждый день приносил обновление. Ушла физическая боль, оставив только в тени душевных зарослей невидимый, маленький осколок чего-то некогда целого, и этот скол размером с атом, был наделен энергией способной выжечь все, что могло претендовать на жизнь.
Со дня пляжной истории прошли месяцы. Все эти дни ее участники ничем не выдавали себя. Изнуряюще, жаркие дни лета сменила осень с ее мягким теплом и освежающими ночами. Али шел с заброшенной баскетбольной площадки, где в одиночестве любил покидать мяч в ржавое кольцо на прогнившем от влаги щите. Возвращаясь домой по заброшенной улице, сквозь ослепительный свет закатного солнца, падающего за крыши давно оставленных людьми домов, он встретил ту же компанию. Все четверо были на велосипедах, молча они взяли его в кольцо и стали кружить, выкрикивая "Шакал! Шакал!", после чего Шон и еще двое спешились. Шон подошел первым, сплюнул Али на ноги, что вызвало у его спутников безудержный смех. Шон с ухмылкой самодовольства повернул лицо к друзьям и в следующий миг жало ножа за секунду извлеченного Али из кармана брюк, пронзило плоть его бедра. Сделав выпад на колено, Али воткнул нож и скрипя зубами от поглотившей все его сознание злости, провернул его в фонтанирующей кровью ране. Боль парализовала тело Шона, из сдавленного от ужаса горла вырвался полный отчаянья крик, переходящий в визг небрежно заколотой свиньи. Шон упал, прижимая руку к ране и продолжая издавать звуки раненного животного. Очнувшись от оцепенения, его друзья бросились к велосипедам и бешено крутя педали догоняя четвертого, исчезли в солнечной пыли. Али стоял над своей жертвой, постепенно понимая произошедшее. Выронив нож он смотрел на липкую, алую кровь на своей руке, на стонущего, испуганного Шона. Али поднял мяч и медленно возобновил свой путь домой.
Вечер плавно перетекал в ночь, когда в дверь дома постучала полиция. Ничего не подозревающий отец открыл им дверь. Из двери соей комнаты Али видел, как отец вышел к ним на крыльцо, как от недоумения до брезгливой ненависти и страха менялось его лицо. Отец оглянулся назад и их глаза встретились. Али знал этот взгляд, он говорил: "Пощады не жди!". Пятясь в глубь своей комнаты, он подобрался к открытому окну, вылез на задний двор и, перебравшись через ограду, побежал в сторону пляжа. Ночь он провел, прячась под деревянным телом старой рыбацкой лодки. Ночью был шторм, дождь хлестал по деревянному остову, прорываясь через небольшие отверстия. Океан подбирался все ближе с волнами прибоя, гремел гром. Но мальчик не знал страха. Здесь, в окружении бушующей стихии он чувствовал себя безопаснее, чем в кровати родительского дома.
К утру шторм стих. Солнце появилось на горизонте и выйдя из-за моря, ушло в пучину грозовых облаков. Было холодно и хотелось есть. Али решил вернуться домой. Страх перед неизбежным наказанием был велик, но он понимал, что сейчас другого выхода нет.
Войдя в дом, он увидел сидящую в кресле мать, ее заплаканные глаза, отец сидел рядом и иступлено смотрел перед собой. Увидев сына, он встал, не говоря ни слова подошел, ударил Али по лицу и вышел из дома.
Известие о поступке Али быстро стало достоянием всего городка. Вскоре пришло извещение из школы, что в связи с произошедшим событием они вынуждены отчислить Али. Семья Али превратилась в изгоев, мать отказывались обслуживать в супермаркете. В университете, где отец выполнял за небольшую зарплату работу за троих и был на хорошем счету, его стали игнорировать, и босс, вскоре посоветовал ему уволиться и сменить город. Сестер прозвали "Сестры Джихада". Пара молодых людей в масках облили их зеленой краской, когда они шли из школы, назвав их мусульманскими шлюхами.
Отцу повезло найти новую работу в Майями, и вскоре вся семья переехала в дом на окраину города. Новое место встретило их с настороженной приветливостью. Соседи близ лежащих домов, включая их домочадцев собак разных мастей, присматривались, принюхивались. Новый дом был просторней прежнего. На заднем дворе был небольшой яблоневый сад. В паре кварталов от дома проходил хайвэй, тянущийся несколько километров вдоль океана и уходящий вглубь материка. В новой школе кроме Али из мусульман было еще два араба Даут и Рауф, они учились в старших классах, держались вместе и приторговывали гашишем, их побаивались. Эти двое называли Али братом и обещали покровительство. Началась тихая, размеренная жизнь. После случая в Палм-Бич, отец стал мягче и с опаской относиться к сыну, что компенсировал жестоким отношением к своим женщинам. На глазах матери чаще стали появляться слезы, сестры приходя домой тихо сидели в своей комнате, им запрещалось гулять, запрещалось дружить с неверными, под страхом жестокой расправы общаться с противоположным полом. Девочкам уже было по шестнадцать лет. Природа наделила их изящной красотой, доставшейся от матери, они созрели как два плода на райском древе и плоды эти благоухали и сочились ароматным соком. Темперамент этих двух юных газелей, был зажат в панцирь условностей, навязанных отцом, но подобно течению реки, пробивающей себе путь в обход преград, их энергия любви нашла выход в инцесте. Девочки придавались этой радости всякий раз, когда в доме гас свет и отец ложился спать. Со страстью исследователей они открывали на теле друг друга чувственные места и упивались этим до изнеможения. Однажды забыв об осторожности, после многочисленных оргазмов они уснули. Рано утром в их комнату заглянул отец, он стоял побагровев от бешенства, его трясло, скулы свело до зубовного скрежета, он тихо спустился в подвал, взял плеть из тонких кожаных ремней, вернулся в место порока и стал иступлено хлестать дочерей. Проснувшись от боли и ужаса они жались друг к другу не смея бежать, подавляя в себе крик, до крови кусая губы. Отец остановился, когда на их телах не осталось живого места, бросил плеть, спустился вниз и погрузился в молитву.
Али шел пятнадцатый год, когда в его класс пришла рыжая бестия. Ее звали Айне и с этого дня его жизнь стала зависеть от нее. Не было и дня без мыслей о ней. Айне приходила во сне, занимала его мысли с раннего утра и до прихода в школу, где возникала она и начиналась магия. Сидя в классе, он тайком наблюдал, как путается в ее рыжих кудрях солнечный свет, и как на матовой белизне смешливого лица играют веснушки. После уроков он украдкой провожал ее до дома. Вечером, когда город погружался в сумерки, Али приходил к ее дому, забирался на дерево стоящее напротив и с часто бьющимся сердцем наблюдал за движением теней в ее комнате. Придя домой, он подолгу лежал в темноте глядя на мерцающую белизну потолка и думал о ней. Часто течение его мыслей прерывал рассвет, так и не сомкнув глаз он шел на занятия. Но тело его не знало усталости, подобно наркотику его стимулировало чувство и страх быть раскрытым и непонятым. Его воля сжималась до невидимости при мысли о необходимости заговорить с ней. Она стала его идолом, образ которого Али разместил на пьедестал своей души и тайно приносил ему в жертву всего себя, свое сознание, свою волю.
Однажды Айне исчезла. Место где сидела она было пустым, вместо нее пустоту за партой заполнял солнечный свет. Иногда ему казалось, что этот свет и есть она. В окнах ее комнаты в тот вечер жила темнота. На следующий день, по школе разошлась весть, что Айне пропала. Она вышла вечером от своей подруги и не дошла до дома, исчезла. Спустя три дня ее тело нашли в лесу недалеко от города. Кто-то задушил ее, по следам, оставленным на ее теле, полиция заключила, что ее насиловали. Не прошло и недели, как по генетическим следам оставленным насильником полиция вышла на подозреваемого. Им оказался Даут, после допроса он сдал своего подельника друга Рауфа. Они заманили Айне в машину под предлогом довезти до дома. Ничего не подозревая девушка села на заднее сидение старого Кадиллака, Рауф перебрался к ней, не переставая скалится от гашиша, он стал упрашивать ее сделать ему минет. Айне потребовала остановить, это вывело Рауфа из себя, он ударил ее по лицу, когда девушка начала кричать, он вытащил нож, приставил его к горлу и приказал молчать. Выехав из города, они свернули в первый поворот ведущий в лес. Рауф насиловал обезумевшую от страха Айне на заднем сидении, пока Даут нервно курил сидя на капоте машины ожидая свою часть добычи. Айне продолжала лежать на заднем сидении сотрясаясь от истерического смеха, смешанного с горечью слез, когда двое осознав содеянное, из страха, решили ее убить. Задушив ее ремнем, они оттащили ее тело в глубь леса, прикрыли листвой и сухими ветками.
Когда ты теряешь что то для себя важное, что принадлежало тебе только в мечтах , с этим теряешь надежду на возможное счастье, и именно с этим порой обрывается единственная ниточка, удерживающей человека в границах рассудка. Со смертью Айне ушли вкус и цвет жизни, пришедшие так ненадолго, но самое важное, он перестал видеть смысл всего незатейливого, окружающего его мирка.
Рауф и Даут были приговорены к смертной казни на электрическом стуле. В суде во время чтения приговора они самодовольно смотрели на убитую горем мать Айне. Даут глядя на нее приставил два пальца ко рту и изображая кунилингус, высунул демонстративно язык. Они не о чем не жалели. Ненависть Али к этим двоим, была сильней ненависти к отцу. Это было новое, незнакомое ему чувство. Его ненависть выходила за пределы, она перестала быть персонифицированной, это была ненависть ко всему человечеству.
4.
Шли годы, оставив в прошлом все, кроме не проходящего чувства утраты. Каждый месяц Али приносил на могилу Айне свежие цветы. По-прежнему он жил обособлено от окружающих его людей. Лишь несколько человек имели доступ в его мирок: мать, сестры и мула местной мечети, куда заставлял ходить его отец. Мула, будучи человеком большого жизненного опыта и исцеляющей мудрости, смог разглядеть в Али добрую но заблудшую душу. Мула много говорил о спасении тех, кто истинно верит, о всевидящем и всепрощающем пророке. Религия была для Али чем-то второстепенным, неуловимым. Ему импонировало понимание и участие мулы, он притягивал его как человек желающий ему добра, но религия, как основа всех мироощущений была ему чужда. Благодаря отцу он ненавидел Коран, ненавидел в нем каждую строчку написанную изящной арабской вязью.
Али выглядел моложе своих лет, доставшиеся от матери тонкие черты лица делали его привлекательным как для женщин, так и для мужчин. Его никто никогда не видел с женщиной, что было поводом для догадок. Девушки в колледже были склонны принимать его застенчивость за проявление скрытой пидерастии, в среде геев он был лакомым, но недоступным кусочком восточной сладости. Слухи о его ориентации расползались по городу и в какой-то из дней дошли до его отца. После случая в Палм-Бич отец не поднимал на Али руку, он испытывал тайный страх перед ним, как испытывают страх овца вскормившая волчонка. Свой праведный гнев он выразил в отказе сидеть с ним за одним столом и в презрительном молчании. Мать пыталась поговорить с сыном, но он воспринял это как предательство близким человеком. Как она могла допустить мысль о том, что такое возможно? Это доказывало Али, насколько самый близкий ему человек, человек давший ему жизнь не понимал его. Сестры относились к нему с поддельным пониманием. Мула лишь сказал, что на все воля Аллаха и только он знает, на сколько чисты помыслы его сыновей.
Для Али было привычным одиночество среди людей. После колледжа он пропадал весь день один на старой баскетбольной площадке, которую нашел на заброшенном пляже, куда перестали ходить местные из-за построенного рядом с береговой линией хайвэя. Он проводил там время до конца дня, и если небо не было затянуто тучами, сидя на пляжной кромке у самого моря, провожал уходящее за горизонт солнце и возвращался домой под россыпью звезд низкого южного неба. В один из таких благодатных дней, он стал свидетелем драмы, разыгравшейся на его глазах. Али бросал мяч, когда со стороны дороги стали доноситься звуки сирены. Звук приближался и вскоре раздался скрип тормозов и шум от удара столкнувшихся автомобилей. Через мгновение со стороны дороги на пляж прихрамывая, выбежал человек. Раздался крик "Стой!" и в нескольких метрах от Али появился полицейский, он держал в руках черный пистолет, присев на колено полицейский прицелился, выстрелил в убегающего, и, через мгновение беглец упал лицом в песок и больше не шевелился. Завороженно наблюдая за происходящим, Али пережил вновь то забытое, едва проявившееся чувство, когда он всадил нож в ногу Шона. Это было чувство безграничной власти, которое дает тебе твое оружие. Оружие, которое является завершающим словом твоего гнева, последним аргументом твоей справедливости, продолжением тебя и твоей власти решать чью-то судьбу.
Ближайший тир с курсами стрельбы из пистолета был на другом конце города. Группу из пяти учеников вел инструктор по стрельбе - гора мяса под безволосой белесой кожей. Бывший спецназовец, участник операции "Буря в пустыне", он научил Али держать оружие, правильно дышать, целится. Али чувствовал, как оружие в его руке становится ее продолжением, он сам становился оружием, холодным, точным, не знающим промаха. Он быстро освоил технику стрельбы, в нем открылась страсть к познанию нового и вскоре, он освоил стрельбу из гладкоствольного ружья и армейского автомата М 16. Три раза в неделю без пропусков и опозданий Али посещал тир. Инструктор говорил ему о его природных способностях к стрельбе. Он уделял Али особое внимание. Это импонировало, добавляло уверенности в себе, но что-то гложило Али, что-то в этом внимании было противоестественным. То, как он касался его во время обучения технике стрельбы, этот приторный, заискивающий взгляд... Али не мог этому поверить, но повторяющиеся знаки внимания не оставляли сомнений. Внутри его кипела кровь, это была не обида, не желание доказать всем, как они заблуждаются, ему просто хотелось вывернуть себя на изнанку, что бы увидели его жилы, оголенные нервы, бьющееся живое сердце, его внутренний закрытый и некому непонятный мир. Но он знал, что даже сделав это, он еще больше сделается чуждым и непонятным для окружающих.
Однажды на тренировке Али стоял у барьера подняв оружие и сосредоточившись на цели. В поле бокового зрения возник инструктор. В тире их было только двое. Али видел, как улыбаясь он приближается к нему, что то говорил сквозь слащавую улыбку, и вот, когда он подошел к нему на расстоянии вытянутой руки, Али развернул к нему оружие и сделал двойной выстрел в голову, по инерции выстрела инструктор упал на спину, рот открыт, в глазах застыл ужас смерти. Он разрядил в его грудь остаток обоймы. Из ступора его вывело касание инструктора. Али стоял в прежней позе, рука так же вытянута с оружием в сторону мишени. Это был фантом, иллюзия, но все произошедшее казалось реальным. Чувство безграничной власти, которое давал пистолет в руке, было лучшим, что ему приходилось испытывать, это был чистый кайф, но он решил остановится и в тире его больше не видели.
5.
Учеба в колледже подходила к концу. Али зачислили в местный университет. Что бы платить за учебу нужна была работа. Он мог хорошо стрелять, что позволило без труда получить лицензию охранника и устроиться на непыльную работу в офисе банка. Его скромный образ жизни позволял копить на учебу и ко-что откладывать. Сперва он купил 45 миллиметровый Кольт и пару пачек патронов для пристрелки. В свободное время он уходил на пустырь и стрелял по прикрепленной к остову старого Плимута мишени. Вторым его оружием была снайперская армейская винтовка. Стоя посреди пустыря он мог подолгу рассматривать через оптику лица людей в проезжающих по трассе машинах. Он мысленно нажимал курок и отправлял на тот свет мужчин, их спутниц и спутников, ничего не подозревающих детей балующихся на заднем сидении. Сдав на права, Али отправился в магазин подержанных машин. Это был старый, проехавший тысячи миль черный Комаро с табуном гнедых под капотом. Али выжимал из него всю мощь, носясь по влажному песку береговой линии после отлива. Благодаря этой покупке, в вечера свободные от учебы и работы в банке, он стал изучать ночную жизнь города бесцельно крутя руль по злачным районам, где не зная сна сутки на пролет кипела жизнь. Шлюхи, наркоторговцы, сутенеры, ночные клубы с очередями ожидающих, лезущие под колеса пьяные подростки, целующиеся на тротуарах лесбиянки. Али видел во всем этом признаки упадка. Все эта кишащая порочная человеческая масса вызывала в нем приступы неприязни преходящей в ненависть. Будни в университете и банке проходили спокойно и пресно. Благодаря своей пунктуальности и исполнительности, на работе он был на хорошем счету и вскоре его перевели в хранилище удвоив зарплату. Но на работе и в университете он скучал и ждал, когда снова сможет сесть за руль, выехать на пустырь со своим арсеналом, пострелять по воображаемым мишеням, образы которых он носил в голове после ночных катаний по городу, и в эти мгновения в нем что-то зрело, что-то росло и множилось, прорастая в сердце и душу.
В один из своих ночных рейдов, Али оставил машину в нескольких кварталах и решил пройтись пешком по району ночных клубов и баров. На одной из улиц его кто то окликнул. Кто-то в толпе напротив ночного клуба приветливо махал ему рукой. Али подошел ближе и увидел счастливое лицо инструктора по стрельбе. Инструктор был не трезв, очень болтлив и прилипчиво дружелюбен. Он предложил ему зайти в клуб, обещая веселье и гарантировал что Али не придётся жалеть. Внутри их встретил наполненный дымом и брызгами стробоскопов бедлам наполненный призраками людей. Было не продохнуть и не протолкнуться. Они пробрались к бару, инструктор взял себе двойной бурбон, Али согласился на колу. Принесли напитки. К удивлению Али в клубе были только парни. Они танцевали, целовались в засос, выкрикивали что-то нечленораздельное, поглощая текилу, виски, марихуану, кокаин и минеты прячась в кабинках туалета. Над баром из красных, светящихся букв было выложено "Жизнь развивается бездумно, и мы зовем это эволюцией!", ниже "Ничто не истинно, дозволено все!". Происходящее здесь было подчиненно этим двум сентенциям. Дух анархии смешанный с приторным мускусом пидерастии заполнил все пространство. Инструктору было интересно об Али все: семья, учеба, где он работает. Узнав, что он работает в банке, поинтересовался хохоча, не планирует ли Али его ограбить и не нужна ли ему пара сильных рук. Али слушал весь этот поток слов и сожалел, что случай в тире был всего лишь иллюзией. Допив колу и воспользовавшись моментом, он вышел из клуба и, минуя улицу заполненную шлюхами, вернулся к машине. Выехав на ночной пляж, он заглушил мотор и сидел наблюдая за светящейся от света луны рябью волн. -Ждать больше нет смысла - думал он - когда ничто для тебя не имеет значения, когда отрицаешь все чем окружает тебя жизнь, остается один единственный аргумент для этого мира - сделать то, что считаешь единственно необходимым.
Утро прокралось тихо, неслышно. Океан замер в штиле и только встающее из-за его края солнце делало эту картинку реальной. Когда диск солнца приподнялся над кромкой воды, над ее бликами в ослепительном свете вдруг возник знакомый ему силуэт девушки. Айне была одета в легкое, прозрачное платье под которым в свете солнца сияло ее изящное тело, а кучеряшки рыжих волос сплетались с лучами Гипериона. Она шла по солнечной дорожке океана в направление горизонта, на мгновение остановившись Айне повернула к нему лицо и оставив свою улыбку в его памяти, растворилась в солнечном свете. Али проснулся. Жар солнца накалил кузов машины, превратив ее в духовку. Окунувшись в океан не снимая одежды, он сел за руль и погнал машину в сторону Даунтаун. Купив в оружейном магазине несколько коробок патронов для пистолета и винтовки, Али приехал домой, выложил свою покупку в шкаф в своей комнате, где за одеждой висела винтовка и лежал между бельем Кольт. Али принял душ, одел форму охранника и в положенное время пересменки был на своем посту в хранилище. День прошел так же, как и сотня других унылых конторских дней. Домой он вернулся поздно, неслышно пробрался по спирали винтовой лестницы в свою комнату, скинул с себя одежду и едва коснувшись постели, провалился в сон.
6.
Отец закончил молитву, свернул коврик и молча прошел мимо Али вернув его от воспоминаний к реальности. Кофе в турке был горяч и крепок. Налив его в чашку Али вышел в яблоневый сад и спрятался в тени деревьев. Он сидел на земле скрестив ноги и его мысли были направлены вглубь себя. Он перебирал возможные варианты своего существования в конце жизненного пути и видел только одно решение - сделать то, что решил сделать. Был ли выбор? Нет, он его не видел. Силой обстоятельств он был подведен к черте, за которой была безграничная свобода. Солнце начало клонится к горизонту, тени ушли. Али вернулся в свою комнату и пролежал там до наступления темноты. Он слышал, как семья собиралась к ужину, слышал, как стучалась в его дверь мать. Когда звуки в доме стихли, он встал, достал из шкафа ружье, Кольт, надел ремень с патронажем, распихав по ячейкам заряженные обоймы. Пистолет за пояс, винтовка за спину, в таком виде он спустился в зал, где сидя в кресле и дремал его отец. Али мгновение смотрел на поникшую фигуру, достал пистолет и прицелился в его голову, помедлив, перевел ствол в область сердца, снял предохранитель и, опустил оружие так и не нажав на курок. Он вышел в темную теплоту летней ночи, положил оружие на заднее сиденье машины.
Машину он оставил в квартале от места. Взяв оружие, Али пошел через темные проулки пахнущие мочой и гнилью. Приближался шум главной улицы. Под светом фонаря возле мусорного бака сидел на корточках джанки. Он держал зубами конец ремня перетягивающего руку, пытаясь попасть в вену маленьким жалом инсулинки. Его не спугнул проходящий мимо Али, сейчас его ничто не могло спугнуть. Чуть дальше в тени дерева мелькали белые пятна чьих то ягодиц и было не различить состав участников спонтанной страсти. Пройдя через арку, он оказался напротив клуба, где когда-то встретил инструктора. Возле входа, как обычно, стояла очередь ожидающих, ее преграждало жирное тело чернокожего охранника, он казался в два раза выше и три раза шире всех, кто стоял в очереди. Али сделал шаг назад в тень арки, снял с плеча винтовку, уперев ее в плечо он прицелился, раздался хлопок, пуля прошла на вылет, проделав сквозную дырку в бычьей голове охранника. Его туша рухнула на обезумевшую очередь, начался хаос. Выйдя из укрытия, Али направился к входу в клуб, справа от него раздался выстрел, пуля прошла по касательной, срезав немного кожи на его плече. В двадцати шагах от него стоял человек с пистолетом, он успел произвести еще два выстрела мимо цели, до того как точный выстрел Али уложил тело смельчака на тротуар. В зал клуба он вошел без особых препятствий. В хаотичном мигании стробоскопов в облаках искусственного дыма, под шум музыки двигались призраки человеческих тел. Али вскинул ружье, прицелился наугад, выстрелил, кто то упал, вокруг тела расступились, но остальные продолжали агонию танца. Он прицелился еще раз, выстрелил, попал. От него с криком начали разбегаться люди, по толпе пошла цепная реакция паники, кто то пытался прорваться к входу, но был остановлен пулей Али. Музыка исчезла, ее сменила какофония человеческого ужаса. Каждый выстрел был новой смертью, каждая смерть взрывалась в голове Али вспышкой счастья. Подобно ребенку, топчущему песочные фигурки на пляже, с каждым выстрелом он входил во вкус и хотелось разрушать еще и еще. Он сменил обойму. Люди пытаясь бежать давились у единственного выхода в панике давя ногами упавших раненых. Али возобновил стрельбу, он нажимал на курок еще и еще. И снова каждый выстрел - новая смерть, каждый выстрел - отнятая им жизнь, каждая отнятая жизнь - как подтверждение его величия. Его сознание, подобно сознанию жреца Вуду растворялось в кроваво красном потоке иступленного танца смерти.
Робби нервно курил на террасе своего дома. За десять лет совместной жизни с женой у них появился дом с долгом банку до почетной старости, трое детей: два шестилетних мальчика погодка и двухлетняя дочь. С рождением каждого ребенка интимная жизнь супругов становилась все невыносимей. Попытки последних шести месяцев заняться любовью заканчивались фиаско. У Робби не стоял. В душе он упрекал в этом жену, но опыт, вызванный этим предположением, лишь подтвердил его опасения, что дело не в этом. Как не старалась Люси из отдела кадров сосать у него на заднем сидении его Плимута - все было тщетно. Его упаднические мысли прервал сигнал пейджера. Это был срочный рабочий вызов, ситуация 01, что означало вооруженный захват заложников. У бойца спецназа было пятнадцать минут, что бы прибыть на базу, вооружиться и получить инструкции. Прибыв на место, спецназ рассредоточили на две группы, расположившиеся у входов в ночной клуб. По информации от свидетелей происшествия внутри клуба был один человек арабской внешности, он вел беспорядочную стрельбу из армейской винтовки. Было принято решение штурмовать клуб. Когда здание отключили от электричества, в него ворвалась первая группа, Робби был в числе первых вошедших внутрь. Ориентировались по приборам ночного виденья. Приблизившись согласно схеме здания к танцевальной площадке, в зал забросили несколько дымовых гранат. В ответ из глубины зала раздалось два выстрела определивших позицию стрелявшего. Наступила тишина. С криками о помощи на середину зала выбежал мужчина, Али разглядел в темноте его силуэт, выстрелил, крик прекратился, но с противоположной стороны зала раздалось два выстрела. Али зашел за колонну, сменил обойму.
Робби определил позицию стрелявшего, он был лучший в группе, он стрелял лучше всех, но в человека стрелял впервые. Стрелявший обнаружил себя с другой стороны колонны, сделав несколько выстрелов. Робби видел его в прицеле но помедлил. Он сообщил по рации, что на позиции и может стрелять, получил одобрение. Али появился из-за колонны, сделал выстрел и в следующую секунду в его сознание ворвалась вспышка, за которой последовало падение в бесконечное ничто. Его тело рухнуло, оставив в эфире лишь атом его неприкаянной души.
Робби, как того требовала инструкция, доложил, что цель снята, и когда его сознание из состояния орудия для убийства вернулось в состояние прежнего Робби с эго житейской мишурой, он обнаружил, что у него стоит. Это была эрекция, какой он не знал с первой брачной ночи. Это обстоятельство настолько поглотило его сознание, что все происходящее в следующие десять минут для него было несуществующим, потусторонним.
6.
Робби исступленно сидел перед бутылкой пива в ночном баре. Галлон виски и пять пива не дали ожидаемого результата. Из сознания упрямо не уходил пережитый им опыт. Он не знал, что с этим делать, но знал точно, что хочет пережить это еще не раз.
Заголовки утренних газет кричали о национальной трагедии, о разгуле исламского экстремизма и экстремизма вообще, как глобальной проблеме человечества. Популисты оживились. Гей сообщество возбудилось до предела. Пятьдесят геев убитыми и двадцать ранеными - такого они не помнили со времен третьего рейха! Исламское государство взяло на себя бремя вины, пообещав, что так будет с каждым геем планеты. Рвущийся к президентской власти миллиардер Дональд, выступил с призывом ожесточить политику геноцида на ближнем востоке. Нация рукоплескала стоя.
Солнце клонилось к горной цепи, заливая красным светом вершины скал. В кишлаке недалеко от Кабула играли дети. Три мальчика и две девочки гоняли вокруг глиняной одноэтажной хибарки обруч от бочки. Их звонкие голоса и смех разрезали вечернюю тишину. Недалеко на возвышенности сидел немой старик в потертом халате и тюрбане. Его иссушенное, выезженное солнцем лицо смотрело в сторону заката. В хибару зашло несколько мужчин в одежде чабанов. В какой-то момент к детскому смеху, издалека, стал примешиваться посторонний механический звук. Беспилотник подлетел к кишлаку со стороны гор. Невидимая рука определила цель, нажала на кнопку пуск и через несколько секунд глиняная хибара и все, что было в ней и вокруг, превратилось в пыль, разорванную плоть, крик раненных детей и ужас бегущих к месту трагедии женщин и мужчин. Они бросились вытаскивать из-под завала раненых и мертвых. Женщины кричали в небо проклятия, в безумии рвали на себе волосы. Последний луч солнца сверкнул на застывших в глазах немого старика слезах. День сменила ночь, что бы ее сменил день. Мир продолжал набирать обороты в стремлении к неизбежному, и, ничто в нем не менялось, несясь по спирали к концу всех начал.