Аннотация: ОБНОВЛЕНО 26/01/2013 + 21 глава (на данный момент, последняя написанная). Мой психотерапевт говорит, что ваши отзывы о прочитанном благотворно влияют на творческий процесс.
Продолжение романа "Зерно А", книга вторая, главы 1-21
Милые, помним, что это ЧЕРНОВИК (опечатки, шероховатости и корявости здесь чувствуют себя как дома). Роман сейчас на первом круге ада. Остались восемь.
Boom boom,
Bang, bang,
Lie down, you're dead
Глава 1
22:31, Воскресенье, Кварталы.
Сегодня я увидел Ее.
Улицы заполнены снегом и смертью. Голограммы накачивают воздух помехами. Массивы обшарпанных домов и неоновых вывесок. Шлюхи ловят на живца. Обескровленные, белые, будто отполированная кость, лица. Натянутые плотоядные ухмылки. Они смеются, тычут в мою сторону пальцами. Я не слышу ни звука: шлюх словно показывают по телевизору с выключенным звуком. Одна из них упала мне на хвост. Она расстегивает молнию на косухе и демонстрирует кожаный, в клепках, бюстгальтер. На ее животе подрагивают влажные желтые маки. Глаза как два пулевых отверстия. Я говорю: 'Да благословит тебя Господь'. Она шипит мне вслед проклятия. Ее голос, как черная патока - тягучий и приторный.
Мусор.
Я перехожу через дорогу и сворачиваю в подворотню, у забегаловки, где готовят дешевое карри. Привалившись спиной к кирпичной стене, подняв воротник на пальто и сунув руки в карманы, я делаю глубокий вдох. Здесь все провонялось специями. Даже сквозь маску я чувствую восточный поцелуй на губах.
Небеса цвета огней публичного дома дышат специями, синтетикой и неоном. Кварталы - просто еще одно отхожее место Белого Босса.
Я жду.
Хорошие запахи и плохие.
Хорошие сны и плохие.
Жду.
Четверть часа спустя, на противоположной стороне улицы тормозит роскошное авто. Из машины выходит увалень восточной внешности, смотрит по сторонам, обходит машину, и открывает дверцу...
Дыхание висит в воздухе облачками пара. Стужа раздирает горло. Я смотрю на нее, и разум словно немеет, погружаясь в рои чисел и уравнений.
На ней - вечернее платье. Прелестное вечернее платье. Темные волосы блестят в отсветах охватившего Кварталы светодиодного пожара. Неоновый свет омывает тонкий силуэт. Она стоит ко мне спиной. Я не вижу ее лица, но знаю: это Она.
Застреленная девушка.
Я остаюсь незамеченным.
Потому что еще не время.
Кроличья нора оказалась волчьей. Вернее, 'Ананасами в шампанском'. Самым Холодным Прудом в Кварталах, в котором мне придется барахтаться всю ночь напролет. Это только звучит как два пальца об асфальт. У меня плохо получается роль милой девочки. Я плохая актрисулька.
Солнечный морозный день плавно выродился в тихий февральский вечер. Снежные шапки, крошась в воздухе на сотни искрящихся крупинок, то и дело срывались с деревьев и крыш. И невольно начинало казаться, будто в небе в самом разгаре вечеринка ослепительно красивых великанш в коктейльных платьях. И все эти искрящиеся крупинки ни что иное как пайетки и блестки с их платьев.
Макс обошел машину, открыл дверцу с моей стороны и протянул руку, помогая мне выбраться. Мы молчали всю дорогу. И теперь я чувствовала себя так, словно провела с ним десять раундов на ринге. Макс не изменил своему извращенно-утонченному вкусу, и щеголял в брючном костюме поглощающе-черного цвета; из делового ансамбля выпадала спортивная футболка, подчеркивающая рельефность его торса. Он широко ухмыльнулся, демонстрируя прилепленную на нижний ряд зубов розовую жвачку.
На самом деле, его полное имя Максимилиан. Но все зовут его Максим или Макс. И запанибратство не имеет к этому никакого отношения.
Асфальт у 'Ананасов' был расчищен от снега, и я, не рискуя испачкать замшевые туфли цвета кроваво-красной земляники, подобрав длинный подол из черного гофрированного шифона, выбралась из авто. Одновременно мне пришлось удерживать на плечах так и норовящее сползти с них пальто с большущим, будто бы развороченным взрывом, меховым воротником галечно-серого цвета. Задачка не из легких, скажу я вам. Пальто было перевертышем: можно носить как бежевой замшей наружу, так и мехом. Будь моя воля, я носила бы его в черном мешке на свалку. С удовольствием носила бы.
Максим захлопнул за мной дверцу, тут же с шорохом закрылись все замки, пискнула сигнализация. Он все продолжал лыбиться, что, признаться, начинало порядком нервировать. Ощущение, словно он вот-вот набросится на меня и сожрет с потрохами. Макс заслужил себе репутацию - мамуля не горюй. Она несется перед ним, как шквальный ветер перед грозой.
Честное слово, Максим, этот наполовину китаец под метр девяносто, этот шмат мускул и скабрезных шуток, со свирепо-насмешливым взглядом, отлично вписывался в мини-вселенную под названием 'Ананасы в шампанском', у входа в которую я остановилась. Идеально вписывался.
Вздохнув, я высвободила ладошку из корытоподобной ладони Макса. Максим обернулся, озадаченно зыркнул на меня; в персиковом мерцании фонарей из его рта выплыло легчайшее белесое облачко.
Как и Максим, я не чувствую холода. Больше. Температура моего тела ниже человеческой. Где-то тридцать четыре. Я могу прогреться в душе, но тело быстро отдает тепло. Кожа напоминает прохладный шелк.
Совершенно неподобающим образом перекинув через руку подол платья, я принялась перекапывать содержимое сумочки в поисках пачки сигарет.
- Палисси, у нас нет на это времени. - И здоровяк демонстративно щелкнул пальцем по циферблату золотого 'ролекса'. Часы могли быть подделкой, но что-то подсказывало мне, что липой они не были, собственно, как и растущее во мне раздражение и волнение.
Разумеется, я оценила, что Макс сказал 'у нас', а не 'у тебя'. Тот, на чью на закрытую вечеринку я опаздывала, задержавшись на работе, более чем способен отчитать за мое опоздание Максима. Да, двух мнений на этот счет быть не может: влетит Максиму, а не мне. Вы спросите, где здесь логика. Не ищите логику там, где ворочаются большие деньги, амбиции и смерть.
Максим работал на одну из самых холодных рыбин Кварталов, а уж если тебе посчастливилось попасть в ближайшее окружение, изволь исполнять данные тебе задания с безмозглой старательностью дрессированного пуделька. Иными словами, купив снасти, выйдя в открытое море, будь готов рисковать. Раз я уже подводила Максиму. Мне не хотелось вновь подставлять его под удар. Вздохнув и кивнув, я сунула мятую пачку сигарет обратно в сумочку и протянула руку Максиму. Он помог мне подняться по ступеням. Утяжеленная металлом дверь открылась, Максу не пришлось звонить. Нас заждались.
Смазливая гардеробщица, с нарисованной на щеке родинкой, убийственными стрелками и уложенными крупными локонами русыми волосами приняла тяжелое пальто, и я была чертовски рада, пусть и на время, избавиться от проклятой меховой обузы. Никогда не любила громоздкую верхнюю одежду. Есть у меня мятая, отороченная мехом армейская парка болотного цвета, с оттянутыми карманами и большим капюшоном. Но парка, к сожалению, не катит под вечернее платье. В меховом пальто я чувствовала себя пещерным человеком на каблуках.
В сумрачном вестибюле пахло ночью, синим дымом, кожаной мебелью, терпким парфумом. Я крепче стиснула в деревянных пальцах сумочку, заметив в одном из зеркал высокий тонкий силуэт. У девушки был тяжелый взгляд, красные губы сжаты; кроме помады и туши, косметики на треугольном лице не было, от чего личико казалось немного детским. Тяжелые каштановые волосы перекинуты на спину. Волосы спускались почти до поясницы и были небрежно расчесаны, как если бы их обладательница просто-напросто не успела соорудить из них что-то соответствующее ее богемному томному образу. Седая прядь толстой змеей сползала от корней до самых кончиков. Кожа перламутровая, точно бы сияющая слепым светом, резко контрастирующая с засасывающей чернотой шелковистого шифона вневременного платья. Драматический, оголяющий плечи, вырез в лучших традициях гламура старого Голливуда. Струящийся шифон напоминает черную дымку при малейшем движении. Когда я увидела ценник на этом платье, у меня вырвалось:
- А к этому платью случайно не прилагается крошечная вилла на Ривьере и личный массажист?
Но уже тянулась за кредиткой.
Девушка в зеркале откинула со лба седую прядь, мигнула. Прядь служила напоминанием. Напоминанием того, что страх не только обездвиживает, но и отравляет. Бывает, отравляет мгновенно, убивает на месте (поверьте на слово, я видела и такое), чаще - за шкирку волоча в небытие годами, понимаете? Годами.
Существовала еще одна причина, по которой седая прядь никуда не девалась: все те, кто до сих пор считал длинноволосую девушку некомпетентной выскочкой, глотали окончание фразы, стоило их взгляду остановиться на пряди. Как шрамы и рубцы для телохранителя, так и седина для медиума - спецформа.
Наполовину китаец поднял вверх два больших пальца.
- Выглядишь как вишенка на торте, - сказало смачно жующее жвачку отражение Максима.
Девушка с губами красными, как мак, расправила плечи и кривовато улыбнулась, однако взгляд не изменился - угрожающе-упрямый, прямой. Четырнадцатисантиметровый каблук и четырехсантиметровая платформа заставят вас и не так улыбаться.
Из зала ресторана доносились приглушенные закрытыми дверьми звуки: музыка, шорох разговоров и вспыхивающего и рассыпающегося, как бенгальский огонь искрами, смеха.
Черный шлейф змеей полз по паркету, за девушкой с губами красными, как кровь. Макс распахнул перед ней двустворчатые двери и отступил в сторону, пропуская ее вперед.
- Принцесса, - нахально склонил он обтекаемую, как торпеда, голову.
Я поборола сильнейшее желание отшибить глумливому негодяю нос. Видимо, Максим таки прочитал дурную потребность в моих глазах, поскольку тотчас же хищно, подтрунивающе осклабился.
- Чеши давай, - процедил он краем рта, более не церемонясь.
И правда, десятки пар глаз уже были обращены в сторону новоприбывших. Я нашла это обстоятельство крайне неудовлетворительным. Все, чего я хотела в этот миг, - развернуться на сто восемьдесят градусов и свалить, а виновника торжества поздравить как-нибудь в другой раз, когда на меня не будут столь же бессовестно таращиться. Вне всякого сомнения, меня узнавали, и это узнавание ползло по лицам собравшихся, словно прилив. Мне бы не хватило смелости развернуться и уйти. Не хватило и все тут. В декабре ушедшего года я через многое прошла, и все равно тушевалась из-за чересчур пристального внимания. Социально неприспособленный медиум: собранный при общении с духами; раздерганный, как шерстяной шарик, с деревенеющими конечностями, с нервно поджатыми губами перед собравшимися в 'Ананасах в шампанском' воротилами.
Каблуки цокнули по мраморному полу цвета медовых грез. Плафоны из синего стекла, словно распустившиеся синие розы, каких не существует в природе, белоснежные скатерти, хрустальные икорницы, сапфировый атлас и дубовые панели на стенах, серебряные столовые приборы, услужливые официанты с нечитаемыми лицами, обслуживающие линию, цветочные композиции, 'живая' музыка. Столики убраны, и места столько, что запросто поместится частный самолет. По залу прохаживались, переговаривались, обменивались улыбками-пустышками ухоженные, белозубые создания с длинными пальцами, шелковыми запястьями, наряженные в шелка, меха, жемчуга и фраки. В воздухе дрожала перламутровая дымка.
Ладонь Максима легла мне на спину; сквозь тонкий шифон я почувствовала, насколько она холодна. Твердая, как железобетон.
Черт, даже если бы у меня хватило смелости рассмотреть и принять решение свалить из этого подводного царства, Максим бы мне не позволил. Мимо этой цивилизованной гориллы, не будучи замеченной, не проплывет ни одна глубоководная рыбина. Даже такая глубоководная, как я. Максим глаза поломает, но не выпустит меня из виду. Поскольку моя машина сгинула в одном из Районов Упадка, времени на покупку новой я все никак не могла выкроить, а Гранина лишний раз дергать не хотелось, пришлось ответить положительно на предложение Эдуарда. 'Пришлось' - жирно подчеркните это слово. Таким образом, Максиму было велено забрать меня из 'Темной стороны' и доставить в Кварталы, в 'Ананасы в шампанском'. Я не привыкла к обращению, будто я какая-то важная, черт подери, особа; не собиралась привыкать.
Люди и коматозники расступались передо мной, будто воды перед линкором. Я искала в толпе собравшихся знакомые лица. Но разве найдешь здесь кого-то? Разве что слепоту и психоз. Свеженький потрескивающий, с иголочки, ад. Славное местечко.
В Кварталах помогают выжить две вещи: толстый панцирь и бокал-другой.
- Шампанское? - Официант с подносом остановился подле меня.
Ах, лишний раз убеждаюсь, что мысли материальны.
Ананасы в шампанском.
Не смотря на яркий слог Северянина, мне хочется уйти в глухую оборону. И я надеваю свой любимый панцирь: жестокий юмор.
Я посмотрела на чудилу с прилизанными волосиками.
- Я член общества анонимных алкоголиков.
- О, прошу прощения...
Он стушевался, в то время как я наслаждалась подергиванием лицевых мышц его лица под названием 'улыбка'.
Юмор и ирония в Кварталах не в моде.
Я проглотила содержимое бокала двумя глотками и поставила обратно на поднос. Официант поспешил свалить куда подальше.
От шампанского в животе разлился приятный жар. Я хотела обернуться, чтобы успокоить себя присутствием Максима. Как-никак, а он вполне потянул бы на роль якоря. Однако тут в поле моего зрение попал всполох рыжего огня. Я сделала инстинктивный шажок назад и нечаянно пристроила локоть в бок габаритного рыжебородого господина. Разворачиваясь, я начало было произносить слова извинения, как слова вдруг стали липкими и тяжелыми. Чувствуя, как дыхательное горло сжимается до размеров соломинки, мучительно долгое мгновение я всматривалась в исчерканное морщинами широкое лицо.
'Это не он, не он, не Бомбер'. Рыжебородый господин улыбнулся, его рука легла мне на сгиб локтя, а тонкие губы шевельнулись, явно задавая какой-то вопрос. Я перевела невидящий взгляд на губы рыжебородого мужчины, при этом чувствуя, как приоткрываются мои губы. Я хотела закричать? Или озвучить слова извинения? Как-никак, я заехала ему по ребрам. Ему - то есть неизвестному рыжебородому мужчине под шестьдесят (средний возраст у мужчин - понятие, растягивающие на десятилетия). Незнакомцу. Не Уна Бомберу, то ли хиппи, то ли пирату.
- С вами все в порядке? - услышала я, когда в ушах перестало звенеть.
Наверное, я побледнела. Рыжебородый теперь выглядел не на шутку взволнованным. Он придвинулся ко мне, заглядывая в мое лицо, словно в экран игрового автомата, надеясь на выигрыш, но, будучи реалистом, ожидая звяканье проигрыша.
Воздух был жидким металлом, во рту пересохло. Я заставила себя сделать глубокий вдох, медленный выдох. Тихие слова извинения. Повернулась, чтобы уйти и тут же попала в объятия виновника торжества.
Он был элегантен, свеж, ослепителен, классика коматозника, как и его костюм.
Вы слышали об Эдуарде. Это не вопрос. Кто о нем, черт побери, не слышал? Одна из самых холодных рыбин в пруду. С зелеными глазами и медными, собранными с затылков неширокими прядями и заплетенными в замысловатую косу, волосами. Он был в бархатном пиджаке-смокинге, сделанном именно для него, в чем я не сомневалась, с отделкой на лацканах, бархатной багровой 'бабочкой' на ослепительной белизне рубашки, черных брюках и в лакированных туфлях со шнурками-макаронинами. Все это я подметила за два удара сердца. Два очень быстрых удара.
Его рука скользнула мне на спину. Не на поясницу и не на то, что пониже поясницы, - на спину. Приятельское прикосновение. Он препроводил меня к бару, и тот же час в его руке возник стакан воды. Я с благодарностью кивнула, сделала глоток. Закрыла глаза, сделала еще один глоток. Я чувствовала, что Эдуард смотрит на меня. И молчит. Не торопит с объяснениями. Эдуард не из тех, кто тянет из вас слова ржавыми щипцами. Он умеет хранить молчание, умеет ждать. Вы сами захотите поделиться с ним своими душевными терзаниями. Я невольно хмыкнула. Душевные терзания? Мои мысли об Уна Бомбере вряд ли подшиты в папочку под названием 'Душевные Терзания'.
Я хорошо помню свои слова. Тогда, в больнице, на больничной койке, обращаясь к Эдуарду, я сказала: 'Вероятность того, что в Пороге появится новый поганец, зашкаливает'.
Именно так.
Я боялась Бомбера. Боялась того, что с некоторых пор мы крепко связаны с ним, и эту связь может разорвать лишь смерть одного из нас. Я не планировала умирать - ни в ближайшее время, ни, если брать во внимание проглоченное мною зерно, - вообще. Конечно же, от моего желания мало что зависит, ведь, если Уна Бомбер захочет увидеть меня мертвой, он увидит. Он превратил в пепелище Церковь механизированных и занес мясницкий нож над самым зубастым пернатым города Порога - Человеком-Цыпленком. Прошло полтора месяца, но о судьбе ни первого, ни второго до сих пор ничего не известно. Иногда неведение блаженно. Как раз такой случай.
Иногда мы слишком много берем на себя, твердим, что все хорошо, а потом в первом же рыжебородом мужчине видим угрозу. Возьми себя в руки, Палисси, и открой глаза.
Я открыла глаза.
- Позволь, - произнес Эдуард и забрал из моих рук стакан. Я опустила взгляд и тут же сцепила руки в замок, чтобы дрожь была не так заметна. Но куда там! Разве скроешь что-то от Эдуарда? Даже сцепленные в замок, руки дрожали. Продолжи я держать стакан, и вскоре вся вода оказалась бы на моем платье. - Рита?
- С днем рождения, - сказала я и улыбнулась.
И лишь запоздало я понимаю: не стоило улыбаться. Но что мне еще оставалось? Что нам еще остается, как не улыбаться?
Выражение лица Эдуарда не изменилось - эмоциональный штиль, и лишь глаза выдают тревогу, - но, держу пари, внутренне он содрогнулся от моей улыбки. Знаю я эту свою способность 'обнадеживать улыбкой' - в моей голове все выглядит достойно, на деле же - форменный оскал, гребаная гримаса, какой непременно позавидовал бы любой стильный маньяк-убийца.
- Выглядишь замечательно, - выдала я и тут же мысленно дала себе звонкую пощечину и обозвала бестолочью.
- Зато на тебе лица нет.
- Как нетактично! Я просто не успела накраситься.
Только я могла позволить себе подобные вольности в адрес Эдуарда. Несомненно, это должно вызывать во мне больше трепета и ощущения собственной важности. Увы-увы.
Эдуард улыбнулся уголками губ:
- Не расскажешь, что на тебя вдруг нашло?
- Я задаюсь этим вопросом уже неделю - всякий раз, когда вспоминаю, какой я тебе купила подарок. - Меня все еще потряхивало, но слова прозвучали нахально, то есть я приходила в себя. - Я выудила из шелковых недр сумочки светло-бирюзовую коробочку. - Надеюсь, тебе понравится так же, как понравилось белокурым сладкоголосым сиренам в магазине. Они все охали и ахали, расписывая, каким же достойным и мужественным должен быть мой избранник, раз я покупаю ему такой подарок. - Выпалив это, я почувствовала, как под темечком разливается жар. - Кто-нибудь, ради Бога, немедленно отрежьте мне язык.
Улыбка Эдуарда не стала шире, но льдинки обеспокоенности в глазах растаяли.
Он не стал акцентировать внимание на произнесенном мною подлом словце 'избранник'. Эдуард не был моим избранником. По сути, ничего не изменилось. Да, мы перешли с 'вы' на 'ты' (достижение, по своей значимости сравнимое лишь с изобретением телевизора); да, в ушедшем декабре впервые за годы (годы!) нашего знакомства у нас появилось то, что называется 'общий секрет'; да, возникали неловкие моменты, а взгляды задерживались чуть-чуть дольше, чем положено. И все же... я с головой ушла в работу, собственно, как и Эдуард. Все вернулось на круги своя, а достигнутое более не закреплялось на практике.
- Спасибо, Рита, - Эдуард взял коробочку, слегка подался ко мне и поцеловал в уголок губ.
Я остолбенела, и вовсе не из-за осторожного поцелуя. Дело в том, что аккурат за Эдуардовой спиной материализовалась до невозможности довольная, а потому противная физиономия, словно ее обладатель видел не меня и Эдуарда, а два бочонка с медом. Я дернулась, чтобы скрыться от этого рентгеновского, испепеляющего умилением взгляда, и... в общем, так получилось, что случайно, да ответила на поцелуй. Вернее будет сказать 'коснулась губами его губ'.
'Ну вот, а ты переживала! Закрепляете достигнутое на практике!', - ехидно проблеял внутренний голосок.
Эдуард осторожно отстранился от меня.
- Дай угадаю? - Он вздернул бровь. - Влад?
Если хотите знать, я не растерялась. По правде говоря, внезапно легшая на наш с Эдуардом курс 'акула' в темно-сером костюме-тройке, в расслабленном атласном галстуке и с бокалом пузырящегося шампанского в руке, напугала меня куда больше, чем Абсолютно Неловкий Случайный Поцелуй.
- Быстро! Отвлекающий маневр! Дезориентируй его своей бархатной 'бабочкой', а мы тем временем опустим паруса и сядем на мель вон у тех шведских столов, где нас скроет от любопытных глаз тот пышногрудый риф в безобразном платье.
- Вижу, тебе уже гораздо лучше.
Я похлопала Эдуарда по щеке.
- Рано радуешься. Это всего-навсего временное просветление. Скорее всего, перед тотальной чернотой. Кстати, если подарок не понравится, честное слово, я не буду свирепствовать, если ты вдруг захочешь обменять его на что-то более миловидное и полезное. Сам знаешь, вкус у меня дрянной.
- Готов поспорить с твоим последним утверждением. Ты изумительно выглядишь.
'Изумительно', животик надорвать!
- Скажи 'спасибо' Софии.
И сфокусировала взгляд на той, кого Влад тащил на буксире. Помяни дьявола...
- Обязательно скажу.
Я пятилась вдоль барной стойки, увлекая за собой Эдуарда, вцепившись в лацканы его пиджака. В зеркальной колонне я мельком увидела наше отражение. Высокий плечистый мужчина в джеймсбондовском, будь он сто раз неладен, пиджаке загораживает длинноволосую девушку в длинном платье с абсолютно чудовищной сумочкой. Даже будучи на каблуках, девушка ниже мужчины. На ее лице - смесь притворного ужаса и искренней улыбки. Вопрос на миллион: откуда взялась эта унизительная, выдающая меня с потрохами улыбка?
- Господи Боже, Эдуард, - шипела я между делом, замечая все больше и больше деталей интерьера, - у Артура все в порядке? Я имею в виду, все в порядке? - Я с многозначительностью постучала пальцем себе по виску. - Мне кажется, он заработался и несколько... съехал с катушек. Слетел с нарезки, понимаешь? Это же целое цветочно-ледяное царство! Будь добрым боссом, дай ему выходной, пусть к мозгоправу сходит, что ли.
- Я думаю, в его глазах я буду добрым боссом лишь в том случае, если не дам ему выходной. А еще лучше - если избавлю его от оных вообще.
Зная Артура, термовампира и настоящего энтузиаста своего дела, я нашла слова Эдуарда не лишенными смысла.
- Эй, пропажа, притормози! - взвыл Влад, так мотыляя рукой, словно пытался отогнать лишь видимых ему демонов.
София тем временем, едва поспевая за размашисто шагающим моим возлюбленным братцем, пыталась выдать недовольную гримасу за улыбку. Тщетно. Ей не нравилось, что ее волочат за руку. Просто таких, как София, нельзя никуда волочь. Они сами решают, куда идти и никогда, никогда не спешат. Знаете, как кошки. А кошки гуляют одни. София была дикой кошкой, позволившей себя одомашнить. Одомашнить, но не приручить. Сечете, о чем я?
- Ориентировочное время прибытия: десять секунд. Время пошло.
- Да ты, я посмотрю, разошелся не на шутку, - продавила я сквозь зубы. - Все хохмишь да хохмишь.
Уважения к виновнику торжества ради следует отметить, что я видела перед собой, произнося все это. А видела я собранное, в каком-то роде ожесточенное лицо, и лишь в глазах плясали смешинки, да уголки губ изогнулись так, что тонкий рот стал напоминать радугу. Разошелся не на шутку? Хохмишь? Это не об Эдуарде. То есть вообще не о нем.
Если не знаешь, что искать, черта с два разглядишь в лице Эдуарда знакомые всем людям эмоции. Эдуард не был красив модельной, пошлой, глянцевитой красотой, однако было в нем что-то, что заставляло сердце биться быстро и часто. Мое, по крайней мере. Чтобы не утомлять вас, скажу, что в описании Эдуарда я определенно употребила бы эпитет 'эффектный'.
Надеюсь, вы потихоньку начинаете понимать извращенную природу этого медиума.
- Расслабься, - посоветовал Эдуард.
И встал по мою правую сторону, его рука скользнула по барной стойке за моей спиной, слегка касаясь шелковистого шифона платья и голой кожи в месте, где от 'молнии' до середины лопаток был вырез. Там, где его рука коснулась моей кожи, побежали мурашки.
Приблизившись, Влад окинул нас с Эдуардом ничего не упускающим взглядом. Коротко остриженные волосы, высокий лоб, островатый подбородок. Мы двойняшки. Вы можете смертельно оскорбить меня, если скажите, что мы похожи. Потому что, блин, это чертовски правда. Мы по-настоящему похожи.
- Ты опоздала, - сказал мой братец таким тоном, словно это был его праздник, его день рождения.
Вам интересно, что говорят о Владе? Проще сказать, чего про него не говорят! На его счету - целое кладбище мертвецов. Он считает ликвидаторство призванием, а не профессией.
Семью не выбирают.
- И тебе доброго времени суток.
- Конкретно, ты уже подарила Эдуарду подарок? И что ты подарила?
По всему видно, братца так и корежит любопытство.
- Не твое дело, и не твое дело.
- Это почему не мое? Почему не мое?
Брат становится невыносимым, когда его накрывает любопытство. Даже не любопытство, а болезненное желание мозгового маньяка знать все, что касается его сестры. Я смотрю на него взглядом 'Заткнись и отвянь! Не пыли мне тут!', и вместо того, чтобы обстоятельно объяснить ему, кто он и откуда взялся, вслух говорю:
- Слушай, ты сказал всего ничего, а мои нервы уже натянуты до предела.
Стерпеть Владом характер очень сложно; некоторые его слова по нервам скребут с такой же музыкальностью, как гвоздь по стеклу.
Признаться, я бы предпочла, чтобы этот Владов жуткий взгляд был направлен на кого-то другого. Словно из его зрачков вот-вот вылетят гарпуны.
В прошлом декабре Влад потерял бдительность и почти - жизнь. Он профи до мозга костей. Выслеживает и отправляет на тот свет коматозников с проглоченным нелегальным зерном. Но когда речь заходит обо мне...
Когда речь заходит о его младшей сестренке, он теряет голову.
Во Влада стреляли. Из-за меня.
Тот, кто стрелял во Влада, мертв. Тоже из-за меня.
Руку Софии брат не выпустил. Вы можете одновременно восхищаться и ненавидеть эту высокую, смуглую, черноволосую, длинноногую девушку. Было время, терпимость к друг дружке у нас с Софией была на нуле; милашка Софи однажды разбила мне нос. Ничто не предвещало внезапное потепление в наших взаимоотношениях.
Пожалуй, мы с Софией слишком похожи, чтобы стать подругами, но знаете... кажется, мы ими стали. Иногда для того, чтобы затянулся узелок дружбы, достаточно помочь. Помочь, когда помощь, казалось бы, ждать неоткуда. Это она, София, кто упрямо, не щадя себя, тащила меня за собой по дымной лестнице, заставляя оставить позади смерть, смерть и еще раз смерть, не давай упасть в то время, как над нами ревело бушующее в Церкви механизированных пламя. А нам в затылки дышала призрачная тварь.
Это одно из самых пугающих воспоминаний за всю мою жизнь.
Я не умею красиво говорить, тем более писать (разве что смс-ки Гранину, в которых испытываю его на прочность, предлагая заточить по пицце в рабочее время, на что он мне всегда отвечает, что я худшее, что с ним случалось со времен покупке в телемагазине надувной кровати), но я стараюсь. Стараюсь, как могу, чтобы вы поняли, что это такое: видеть недовольную гримасу на лице той, кто прикрыл ваши коматозные потроха, кто позаботился о том, чтобы вы получили свою порцию 'праздничного пирога' (подгоревшего, по вкусу не лучше утеплителя, пирога из больничной столовой), кто был рядом. Видеть и все равно испытывать Благодарность. С большой буквы, именно так.
Такие вещи не забываются. Я не о разбитом носе (хотя это тоже не забыть), а о ее руке, сжимающей мою, о ее ядовито-ироничной улыбочке, которую она демонстрировала мне, стоя в накинутом на голые плечи полушубке над мертвым, как гвоздь в двери, Чак-Чаке, амбале со специфическим чувством юмора и нереализованным желанием пустить мне пулю промеж глаз. Давайте смотреть правде в глаза: кто только этого не хотел? Я имею в виду, пустить мне пулю промеж глаз.
Я подняла руку, чтобы поправить очки на переносице. Вспомнила, что зерно восстановило мое зрение; опустила руку, нахмурилась.
Влад отошел от дел. Не берусь судить, насколько его хватит, но, надеюсь, на достаточно, чтобы его тыквенная башка наконец поняла, что даже работа 'офисного планктона' может быть вполне удовлетворительной... в своем роде. Главное - безопасной. По крайней мере, в кондиционированной коробке никто не будет пытаться вырвать тебе горло, максимум - исподтишка швырнет ластиком в лоб, вытащит из автомата последнюю банку 'Ам-Незии' или закроет дверцы лифта у самого твоего носа. Что также внушало надежду - у Влада с Софией (о, это слово!) отношения. Все развивалось стремительно: София не отходила от Влада, пока он был в больнице, а как только его выписали - они съехались. Быстрые ребята.
Говорят, пережитое сближает. Правильно говорят.
Влад еще некоторое время таращился на меня, а затем, явно прощая мне опоздание, отсалютовал бокалом:
- А пойдемте шампанское пить!
София выразительно посмотрела на меня и закатила глаза. Ее губы шевельнулись и я прочитала по ним: 'Ужас'. В ее взгляде была вся усталость девушки, чей молодой человек - Владислав Викторович Палисси. Иногда братец становится настоящей чертовой болью в заднице. Как София его терпит - ума не приложу. Я зауважала ее еще больше.
Влад ухмыльнулся:
- Эд, старик, у нас с тобой уже состоялся мужской разговор. В общем, надеюсь, ты не забыл тот длинный перечень всего того, что я обязательно сделаю с тобой, если ты расстроишь мою Риту.
Конечно же, он видел Абсолютно Неловкий Случайный Поцелуй.
Знакомьтесь, Влад. В этом мой брат. Насильственные наклонности. Вы думаете, что это юмор - неуклюжий, грубоватый. Но - нет. Это - чертовы насильственные наклонности.
- Не расстрою, - сказал Эдуард, подыгрывая моему брату. Несомненно, это заговор. Кодекс Братана соблюден.
- Ты слишком много берешь на себе, Влад, детка, тебе не кажется, нет?
Влад положил руку мне на плечо и этак проникновенно посмотрел на меня. Папин взгляд.
- Сестра, - обратился он ко мне в манере героя низкопробной 'мыльной оперы'. - Сестра, это только между мной и Эдом. Понимаешь?
Нет, я не понимала.
Прорычав 'вот подлюга', я легонько ткнула его кулаком в плечо (впору треснуть со всей дури, но огнестрельное ранение, после которого он еле выкарабкался - что-то вроде купона на снисхождение) и скользнула мимо, по направлению к шведским столам. Проклятые каблуки. Самой себе я виделась, как пингвин, топающий к кормежке, и никак иначе.
Черт, на моем счету уже две неловкие ситуации, а ведь вечер только начинается.
Глава 2
Вспышка фотокамеры.
Ослепленная, я прикрыла глаза рукой. В голове мелькнуло: 'На мероприятия такого типа не приглашают представителей СМИ'. А потом, когда ко мне вернулась способность видеть, я поняла, что к чему. И проглотила готовые сорваться с языка слова возмущения.
Это был приглашенный фотограф, весь вечер и всю ночь вынужденный плавать в Самом Холодном Пруду без гидрокостюма, имейте в виду, и запечатлевать невиданные доселе красоты квартальной коматозной фауны (и флоры, если брать во внимание вон те салаты и, разумеется, убойные цветочные композиции). Запечатлевать для частного архива, не для общественности. Что ж, в каком-то смысле мне даже жаль его.
- Прошу прощения, - сказала я, но в моем голосе не было ни грамма того, что сопутствует словам извинения.
Фотограф чем-то напоминал выпавшего из гнезда птенца. Худенький паренек, вероятно, мой одногодка, может, младше на год-два, светловолосый, со светло-голубыми, как у лайки, глазами, тонким кривоватым носом. Черный костюм, за который он, судя по дешевым часам на правом запястье, отдал едва ли ни последние деньги. Однако даже выложенных монет было недостаточно: петлицы плохо обстрочены, кармашки топорщатся. Не таким уж хорошим был этот костюм, скажу я вам. В самый раз для сидящего на задворках госструктур бюрократа, не для фотографа закрытой вечеринки Кварталов. Назовите меня злобной стервой, но я действительно так считала. Чем руководствовался Артур, нанимая его?
Паренек опустил камеру и, глянув на меня, не улыбнулся. Ну и ну! Даже не пытался казаться вежливым. Мне или показалось, или в его глазах действительно ворочались страх и плохо скрываемое раздражение? Мы живем в суровые времена: куда ни плюнь, обязательно попадешь в фотографа. Воистину, Артур мог найти кого-то более благовоспитанного.
Сбившиеся в стайку акулы, дожевывающие тигровые креветки под чесночным соусом, все в жемчугах и мехах, весело рассмеялись и попытались затащить меня в кадр. Гранин как-то озвучил свое 'невероятное наблюдение': по отдельности женщины умные и с чувством юмора, а когда собираются втроем и больше - глупеют на глазах. Я еле вырвалась из этих цепких наманикюренным пальцев. Терпеть не могу фотографироваться.
Я взяла с подноса проходящего мимо официанта бокал с шампанским и одним глотком опустошила его наполовину. На бокале не осталось и следа помады. Благослови Господи стойкую косметику. Я неторопливо стала продвигаться вдоль стола, словно крадущийся в иссушенной солнцем траве вельда лев, примериваясь к броску. На ужин я умяла целую тарелку нихрена и запила все дымящимся стаканом пустоты. А в обед я закинулась солеными крендельками. Здоровое питание очень важно для живущей полной нежизнью мертвой девушки.
- Улитки по-бургундски? Вот уж хрена с два! - пробормотала я, вспоминая нашу с ними первую встречу.
...Нам было по семнадцать, мы всей семьей загрузились в шикарнейший ресторан. Три мишленовские звезды, великолепные шеф-повар, все дела. Еще в самом начале вечера мы с Владом разругались и устроили соревнование: кто съест больше улиток по-бургундски. Больше улиток съела я. Помню, как папа резко дал по тормозам, как кудахтала мама, как оглушительно тявкал Цезарь, когда матерящийся как дьявол Влад выволок меня из машины и держал мои волосы, пока я немузыкально выблевывала ресторанный ужин. Улитки по-бургундски устроили в моем желудке переворот. В буквальном смысле. И все эти годы наверняка хотели взять реванш. Дудки! Урок усвоен.
- Что это? - спросила я у официанта, ткнув пальцем в блюдо.
- Рулеты из сливочных омлетов со шнитт-луком на хлебных талерах с красной икрой.
- Шнитт - чего? Ладно, проехали. А это?
- Канапе из моццареллы с лососем и сельдереем.
- Иисусе. А селедка с луком есть? Простая селедка с простым, не шнитт, что бы это, черт возьми, ни значило, луком?
Официант покачал головой.
Я нахмурилась, чувствуя себя Алисой, слушающей Черепаху Квази, пока та пела о черепашьем супе.
- К счастью для этого вот хрупкого лебедя, - доверительно сказала я официанту и ткнула пальцем в колоссальную ледовую скульптуру, - я очень хорошо умею справляться с унижением, - и отправила в рот канапе, запив его, как заправский забулдыга, остатками шампанского.
Официант не поощрил меня даже кивком.
- Почему ты ничего не сделала с волосами? А макияж! Он абсолютно ужасен! Чудовищен! Пресный, как те кальмары!
Не размениваясь на косяки, сосредоточенно выбирая очередную закуску, с набитым ртом я фыркнула:
- А, София, и я рада тебя видеть. Прихвати мне с подноса бокальчик шампанского, ладушки?
- Я оставила тебе номер телефона лучшего визажиста и парикмахера Порога. Проклятие! Я как знала, что твое 'да-да, конечно, обязательно позвоню' - пустые слова. Надо было связать тебя, накинуть мешок на голову и приволочь куда надо.
Тот, кто говорит, что женская дружба существует, надо было удавить еще при рождении.
София и Влад. Влад и София. Воистину, они нашли друг друга.
- Разрази меня гром, - прохрипела я как бывалый моряк, - еще чуть-чуть, и все было бы потеряно. Все съеденное мной было бы потеряно!
Ненавижу язык. Временами даже свой.
- Не будь злобной коровой, София.
На щеках черноволосой появился румянец, пальцы сжались в кулаки. Еще чуть-чуть, и вцепится в меня мертвой хваткой. Она становится милой, когда злится.
- Палисси!
- На случай, если ты, моя сладенькая, запамятовала: я работаю по пятнадцать часов в сутки. И, в отличие от Эдуарда, помощников у меня нет. Даже припадочных, - на этих словах я не на шутку развеселилась, представив бешено жестикулирующего и ругающегося на немецком Артура. Кстати, где это он? - Скажи спасибо и за то, что есть. Поверь, могло быть гораздо хуже.
София смотрела на меня. Поверила. Знала, о чем я говорю.
Под черепной коробкой гудело. Я невольно коснулась затылка... Сцена перестрелки в 'Сладком Зубе' до сих пор является мне в кошмарах. Но так получилось, что обстоятельства собственной смерти давно отодвинуты на задний план более насущными проблемами. Например, мидиями. Было бы из-за чего переживать, понимаете?
Влад с неизменным бокалом свадебным генералом праздно шатался вокруг да около. София предоставила меня самой себе и теперь восседала в кресле со стежкой-капитоне, закинув ногу на ногу. Я времени зря не теряла: занималась тем, чем и положено заниматься любому уважающему себя человеку возле ломящихся от дармовых яств столов. Стояла, жевала, смотрела на творящее безобразие и мечтала придавить подушку. Официант не успевал рапортовать, что есть что. К тому времени, когда на сцену вышел маленький мальчик в костюмчике мужичка, мы с ним уже образовали крепкий союз. Пацаненок взял микрофон и вышиб у всех слезу, елейным голоском спев поздравление. Я пожелала себе оглохнуть. Эдуарда обнимали за плечи, хлопали по спине. Вокруг него крутились поистине стремные типы, чья манера держать себя и развязные жесты словно бы вопили: 'Криминал'.
По воздуху поползли нехорошие вибрации: юркий пацаненок запустил зубки в бизе, музыканты отложили инструменты, свет ламп стал мягче, топкий, как глазурь, и Синатра запел 'Лунную Дорожку'.
Я лихорадочно соображала, как мне быть, заметив Эдуарда. Идущего ко мне. Ну конечно, медленный танец. Медленный, черт его дери, танец! Сколько длится песня? Минуты три? Может, юркнуть под стол?
Кто-то засмеялся мне на ухо. Едва не подавившись, я обернулась. Аккурат за мной возвышалась чудовищных габаритов ледовая скульптура. Я видела свое отражение в жемчужной поверхности: белое пятно с чуть перекошенным ртом, словно мне подкинули неплохую математическую задачку, с широко распахнутыми, как у загнанной лошади, глазами. Кто?.. Кто-то стоит за мной! Я осуществила второй меньше чем за три секунды резкий разворот, еще подумав, что от таких вот выкрутасов не долог час голове пойти кругом. И вновь: за мной - никого. Сердце забилось быстро и часто, грозясь взорваться, как осколочная граната.
Мне показалось, что я видела лицо. Нет, не так: я уверена, что видела лицо. Я слишком много повидала, чтобы списывать подобное на недостаточное освещение и на общую усталость.
Я приказала себе успокоиться. С трудом проглотила чертов сырный шарик и с горем пополам настроила себя на трехминутное унижение, когда передо мной возник незнакомый мужчина. Как черт из коробочки. Я не видела его лица, поскольку оно было подсвечено сзади льющимся со сцены светом.
- Позвольте пригласить вас на танец, - сказал незнакомец и положил руку мне на спину, совершенно не утруждая себя моим ответом.
Я посмотрела мимо него, на Эдуарда. Он остановился, не дойдя до меня каких-то шести метров.
Незнакомый подлец тем временем тащил меня в центр зала, к сцене, где, прильнув друг к другу, уже медленно покачивались парочки. Влад по-хозяйски оглаживал задок Софии; ее смольные волосы из-за освещения приобрели волшебный, сапфировый оттенок.
- Я не танцую, - сказала я и остановилась, но мужчина уверенно пер вперед, и мне ничего не оставалось, как зашагать дальше. Я чувствовала себя консервной банкой, присобаченной к машине новобрачных.
- Ни за что не поверю! Да если и так, от вас требуется самая малость, минимум усилий. Просто следите, чтобы я не наступал вам на ноги. Иначе вам придется подать на меня в суд за причиненный ущерб.
Я поняла, что это была шутка, пусть и неуклюжая. Поняла, что как минимум три минуты мне таки придется толочься под замораживающими взорами не танцующего контингента. Отлично.
Вздохнула:
- Что, прецеденты были?
- Прошу прощения?
Он посмотрел на меня так, как если бы я сморозила дикую глупость, и хохотнул. На редкость приятный выдался смешок. Не натянутый. Рада за него.
Я желчно улыбнулась в ответ. Умею я желчно улыбаться. Брат говорит, что у него от этой моей улыбки темнеет в глазах. В высшей степени похвала.
Мы остановились друг напротив друга. Благодаря каблукам я была почти одного роста с незнакомцем. Я вроде как положила левую руку ему на плечо, мою правую руку он настойчиво сжал в своей.
- Весь вечер не могу оторвать от вас глаз, - шепнул незнакомец мне в волосы.
Я была напряжена до предела и не стала развивать тему, кто что и от чего не может оторвать, поскольку заметила маринующий взгляд Влада. Прекратив оглаживать ладный задок Софии, Владислав ткнул пальцем в сторону незнакомого наглеца и свирепо поджал губы. Перевод: 'Что за финты, сестрица?' Сущий маньяк, растак его. Я закатила глаза. Перевод: 'А то я знаю!' Потом брат всенепременно плешь мне проест, какого черта я не с Эдуардом. И виной тому - один-единственный танец не с Эдуардом. Кстати, о виновнике торжества: он беседовал с занудного вида кренделями. Впечатление, словно он забыл о моем существовании; словно его ничуть не волновало, что буквально полминуты назад у него из-под носа увели девушку. 'Увели', впрочем, громко сказано.
- Вы видели, что меня хотел пригласить на танец виновник торжества. Видели и подло влезли.
Он неопределенно пожал плечами.
- И что это должно значить?
- Что именно?
- Ваше пожимание плечами.
- Просто пожал плечами. Размял.
Немигающий взгляд Влада тоже хотел кое-что кое-кому размять.
- И вы бы согласились?
Я почувствовала, как сужаются мои глаза.
- На что?
- Вы сказали, что не танцуете. Но согласились бы на танец с Эдуардом?
- В океане моей категоричности всегда найдется пара-тройка островков под названием Исключение Из Правил.
- Понятно.
Ненавижу это рубящее 'понятно'. У Гранина оно выходит особенно рубящим.
Я мрачно смотрела на незнакомца. Да и, по правде говоря, не таким уж он был незнакомцем. Да, мы никогда не встречались. Но я знала о нем. Слышала. Читала. Видела по ящику. Пожалуй, любая другая клуша на моем месте давно плюнула бы на приличия и повисла бы у него на шее. Но любая другая - не я.
Лицо с обложки. С обложек. Сынуля богатенького папаши. Ровный средиземноморский загар, черные, как уголь, волосы, серо-голубые глаза. Хмельные белоснежные улыбки налево и направо, налево и направо. Вылитый Марлон Брандо из 'Трамвая 'Желание''.
- Вы посуровели, - заметил Левин.
- В душе я всегда улыбаюсь. Где-то глубоко-глубоко в душе.
Единственное, за что я была безмерно благодарна этому вопиюще наглому кутиле, так это за то, что его руке не двигалась ниже моей талии. Что это: пыль в глаза, чтобы усыпить мою бдительность, или джентльмен в нем? Я мысленно отмахнулась. Какая к черту разница? Я понимала одно: если Левин станет меня лапать, я устрою неприглядную сцену. А я терпеть не могу неприглядные сцены, к тому же устроенные мной. Не хочу быть одной из тех скотин, которые наполнив баки алкоголем и наглостью, омрачают всем вечер грязной перебранкой и дракой. Разумеется, я держу себя в руках. Но прошипеть словцо-другое - за мной не убудет.
Итак, Тимофей Левин младший. Или Тимоша, как его называли все эти неумытые придурки в СМИ.
Все знали, что солнце всходит на Востоке. Все знали, что Тимоша Левин сорит деньгами в ночных казино столицы в окружении модельной внешности элитных девок, а потом садиться в частный самолет и летит на Французскую Ривьеру. И элитные шлюхи, цокая каблучками, несут его сумки из нежнейшей кожи ягненка, сверкая алой подошвой на ботильонах. Прожигатель жизни, любитель женщин и выпивки. Красивый - да, но наверняка никчемный.
Яблоко от яблони. Его папаша, Тимофей Левин старший, предприниматель, миллионер, окруженный мерзкими прожорливыми прихлебателями, льстецами и стилистами. Тот еще кекс. Семидесятилетний ожесточенный хрен с глазами, сощуренными в две психопатические щелки. Жуткий тип. Он недавно женился на несовершеннолетней. А как на счет последнего скандала? Когда старикан набросился на бедного фотографа, который решил запечатлеть пожилого буйвола с его молодой женой. Старикан в тот момент плевать хотел на армию телохранителей, без которой он из дома не выходил. Костлявый кулак, весь в старческих пятнах, нашел цель и опрокинул фотографа, как кеглю. Старикан выпустил пар. А потом наступил на камеру, как ни в чем не бывало оправил темно-синий пиджак и скрылся с молодой супругой под навесом пятизвездочной гостиницы. Кукольное личико его кошечки, пока ее дражайший супруг избивал глупого-глупого мальчишку, ни разу не дрогнуло. Снежная Королева шла, высокомерно вздернув подбородок, придерживая на груди серебристые меха. Открытые туфли на тончайшем каблучке, наверняка убойный шлейф духов. На лбу большими буквами написано 'высокомерная сука'.
Но Бог с ним, с Левиным старшим.
Вопрос в другом: что Тим Левин делает в Пороге? На закрытой вечеринке Эдуарда.
Зря вы до сих пор думаете, что мне способен заткнуть рот здравый смысл. Я не испытываю благоговения перед такими, как Левины. Я смотрела в дуло направленного на меня ружья, в глаза Человека-Цыпленка, Уна Бомбера, Чак-Чака. Стояла перед призрачным киллером.
Все это - точки невозврата. Все это - воистину точки гребаного невозврата.
![[]](/img/p/pawlik_a/teplomertwyhtel/photo_2012-11-26_01_03_36_50b7d9f2e087c37b4a8a0cbc_large.jpg)