Прошла неделя с тех пор, как мы поселились среди Черных гор.
Разведчики вернулись, но людей так и не обнаружили. Правда, кое-где остались следы пребывания пастухов, но это могли сделать и наши прежние хозяева. Новость и радовала, и тревожила, ведь многие из моих парней не имели привычки сидеть на одном месте. Больше всех маялись скукой Дикий, Смешной и Красавчик. Несколько раз они заводили разговоры о том, что пойдут искать добычу дальше к северу, но больше никто на их уговоры не поддался, да к тому же бабы были и здесь. За семь дней даже самые неистовые трахали утолили голод, да и сами жертвы то ли привыкли, то ли научились отстраняться от насилия, так что тема как-то ушла на другой план.
То же случилось и с Сукой. Она спала со мной, но больше никто не проявлял интереса к "чучелу". Жизнь вошла в скучное серое русло, день сменял день. Хорёк слонялся по округе, принося то зайца, то уток, бабы копались в огороде, парней я отправлял то за дровами в ближайший сосняк, то строить новую ограду вокруг будущего поля. Немой, вытесав себе внушительный посох, добровольно отправился пасти овец, избавив меня от необходимости кого-либо назначать. Лось чинил инвентарь, обещая вскоре построить кузницу. Я тем временем думал, как посильнее укрепить наш хуторок.
По просьбе уцелевших женщин мы закопали их мужиков. Дикий, правда, был против, но все сошлись в итоге на том, что засорять пещеру тухлятиной и костями неразумно. Насчет пещеры у меня были особые планы, но взяться за это я собирался не раньше будущей весны.
К концу недели опять обострился вопрос с Сукой. Вечером, после ужина, тема всплыла как-то сама собой.
- Ты, Старшой, коли хочешь оставить Суку себе, то так и скажи. - подытожил намеки и скользкие шутки Лось в своей прямой манере. - По мне, так пусть с тобой остается. Но ты за нее и в ответе будешь. Она ведь сбежит, неровен час, к своим, а те придут и порежут нас на ремни. Мы по гроб жизни тебе обязаны, так что забирай девку. Но, коли навлечет беду, ответишь головой.
- Так что женись, Старшой! - не удержался Смешной, и ватага взорвалась издевательским смехом.
Я оглянулся на Суку, которая свернулась клубком в углу, на моей лежанке. В темных совиных глазах застыл страх, смешанный с надеждой и мольбой. Вот еще, жена...
- Если убежит, срубишь мне бошку, Дикий. Отвечу, как есть...
Все недоуменно замолчали, только Смешной, как всегда не к месту, залился диким смехом. Лось хлопнул ручищей по спине, едва не сломав хребет.
- Мужик ты, Старшой. Уважаю.
На том и разошлись. Сука, привычно устроившись сзади, прошептала: "Не сбегу!", но уверенности так и не внушила.
Через месяц пришла пора жнив. Среди нас только Серый что-то смыслил в земледелии, так что я уступил ему командование на те две недели, пока мы убирали зерно. Странно, вся моя жизнь прошла на войне, всякого довелось повидать, но мирный труд вдруг доставил мне истинное удовольствие. Было в этом что-то знакомое, до боли родное. Мы снесли снопы во двор, устроили ток, отремонтировали закрома в хлеву. Управились как раз вовремя - прямо на второй день зарядил такой дождь, что, казалось, весь мир вот-вот утонет.
Перерыв пришелся очень кстати, позволив отдохнуть. Я боялся только за Немого, все еще пропадавшего где-то среди холмов. Когда же через неделю дождь прекратился, наши вечные непоседы отправились на охоту, распаленные рассказами Хорька о великом множестве кабаньих следов, коими были испещрены холмы. Пленницы вздохнули с облегчением.
- Надо бы сменить тростник. - как-то с утра сказала Сука. - Отпусти, Старшой.
- Как же, отпусти. - проворчал я. - А потом голову с плеч? С тобой пойду.
Тростник рос в долинке за сосняком, идти было довольно далеко. После ливней установилась теплая солнечная погода, хотя в утреннем воздухе уже чувствовалось дыхание осени. На редких кустах шиповника румянились ягоды, в сосняке тут и там рыжели целые поляны грибов. На месте нас ждала еще одна неожиданность - в узком месте часть склона сползла, перекрыв русло ручья, и в том месте образовался небольшой пруд. Лезть за тростником пришлось по колено в воду. Когда же работа была окончена, девка вдруг попросила искупаться.
- Валяй. - махнул я рукой, устраиваясь на берегу.
Она стояла, не сводя с меня глаз.
- Не стой столбом! В чем дело?
- Может, отвернешься?
Я фыркнул.
- Забыла, что мы вроде как женаты?
Она немного постояла, не сводя с меня глаз, потом начала раздеваться.
Месяц нормального питания положительно повлиял на ее фигуру, но ребра все еще светились сквозь белую кожу. Маленькая, только-только образовавшаяся грудь заставила меня опять пересмотреть ее возраст. Наверное, ей было не больше шестнадцати, возможно даже она была не старше малолетки-пленницы. Бедра, узкие и костлявые, не были, впрочем, лишены женственной округлости. Раскинув руки, девка, к моему великому изумлению, довольно сносно поплыла. Это натолкнуло на мысль, что родилась она, по-видимому, неподалеку от большого водоема.
Солнце припекало, и я вдруг поймал себя на мысли, что неплохо было бы и себе освежиться. Сняв рубаху и штаны, я нырнул следом за ней.
Она вскрикнула, обнаружив вдруг меня рядом.
- Ну, женушка, не бойся. - пошутил я. - Помочь?
Она кивнула, и присела. Зачерпнув с берега пригоршню грязного песка, я принялся за ее волосы.
Только северяне могут быть такими неряхами. Память услужливо оживила картины богатых терм в имперской столице, гибкие станы жриц любви, сладкое вино вновь защекотало язык. Все это было будто в другой жизни, и я снова поразился прихоти судьбы, всего за каких-то два года забросившей меня с берегов Артарии в этот жуткий северный край.
Предаваясь воспоминаниям, я не заметил, как Сука пытается освободиться.
- Ты мне волосы вырвешь. - тихо запротестовала она, потом нырнула и принялась смывать песок.
Я тем временем занялся собой, потом лег на воду и на несколько минут расслабился.
Мысли снова вернулись к хутору. Место, при должном рассмотрении, уже не казалось мне достаточно безопасным. Размещение на склоне холма значительно ухудшало обзор. До ручья, снабжавшего нас водой, надо было идти на полет стрелы, и в случае, если придется запереться в доме, запас воды будет весьма скудным. Надо будет поднять вопрос о переселении в более подходящее место. Когда же я начал мысленно подбирать нужные слова, чтобы объяснить это на ужине, девка снова нырнула, небольшая волна нарушила равновесие, и я вынужден был встать на ноги.
Она вынырнула возле меня, раздвинула волосы, чтобы смахнуть с глаз воду, и я заметил, что синяк почти исчез. Забывшись, она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, и я вдруг понял, что девка-то очень даже ничего. Острый подбородок, высокие скулы, широкий чувственный рот, маленький симпатичный носик. И, само собой, глаза, эти колдовские жгучие черные водовороты, в которых начал тонуть мой взгляд.
Наверное, у меня все было написано на лице. Она вдруг покраснела, потупила взор.
- Как тебя зовут?
Она ответила не сразу.
- Мэра.
Я коснулся ее бедра, она прильнула ко мне, скользнув ладонью по животу. Я перехватил ее руку, завел за спину. Потом легонько поднял голову за подбородок, мягко коснувшись поцелуем ее тонких губ. Она обвила мне шею, прижавшись грудью, я подхватил ее на руки, и, вынеся на берег, положил на кучу наших одежд.
Она лежала, будто во сне, тяжело дыша и прикрыв глаза. Ахнула, обхватила бедрами, откинулась, будто пронзенная стрелой. Я упивался каждым мигом, стараясь почувствовать ее, сделать все нежно и мягко, будто не пленницей овладевал, а (вот черт!) любимой женой, вернувшись из далеких странствий.
Она кружила мне голову, она околдовывала меня с каждым движением, эта маленькая чертовка, которая и жива-то осталась только по странной прихоти судьбы, но успев все-таки осуществить свою месть, сделав нашими руками то, чего тщетно добивалась, наверное, не один месяц, а может и год.
Мысль эта немного отрезвила меня, и я стал жестче, но девка уже завелась, и начала стонать, приближаясь к финалу. Мы обессилели вместе, я сжал ее так, что она вскрикнула. Потом, откатившись в сторону, закрыл глаза.
Минуты уходили вместе с неспешным движением солнца, теплый ветер ласкал обожженное страстью тело. Она прильнула ко мне, мокрая, пахнущая илом и потом.
- Тебе хорошо?
- Да. Где твой дом, Мэра?
Она замолчала. Но не надолго.
- На севере, в неделе пути, есть большое озеро. Там живет мое племя. Меня выкрали в прошлом году, когда я по лесу ходила.
- Большое племя?
- Большое. На берегу озера стоит наш город. У князя тысяча воинов. Если хочешь, пойдем со мной. Если ты скажешь, что взял меня в жены, меня не станут...
Она осеклась, но я не уточнял. Фантазия услужливо подсказывала дюжины способов особо болезненного умерщвления людской плоти. Что ж, суровые законы - признак сильной власти.
- Князю нужны воины. Ты хороший воин...
Перекатившись, я очутился на ней. Она смотрела на меня без страха, доверчиво, словно ягненок, и я начал понимать чудака-Немого. "Любовь жены, уважение побратимов, страх врагов - вот что делает нас мужчинами!" - говаривал когда-то консул Ликий Марк. Еще - доверие слабых.
- Я не могу бросить своих. Я за них в ответе.
- Они заберут твою голову, едва ты оступишься. Едва проявишь слабость. Они - волки, Старшой... Как тебя в самом деле зовут?
- Корс. Я артариец. Сослан на весла за мятеж. Когда-то я был центурионом в Нефии.
- Ты хорошо говоришь на нашем языке.
- Я много языков знаю. Сидение на веслах в такой пестрой компании волей-неволей располагает к учебе.
- Идем со мной, Корс. Кто они тебе? А я замолвлю за тебя слово. Построим дом... Рожу тебе сыновей. И дочку...
Больно заныло в груди. Вспомнилось выцветшее небо Нефии, полуденный зной, бронзовое тело на белых простынях, мягкие губы, черные глаза, тихий шепот: "Давай уплывем, на острова, я знаю селение, там у меня родственники. Мои дядья - пираты, они возьмут тебя в долю. А я буду ждать тебя на берегу. Сына тебе рожу..."
Я отстранился и начал одеваться. На ее лице расплылось такое несчастное выражение, что мне стало еще больнее.
Нет, хватит привязываться. Она хороша в постели, но...
- Пошли, а то станут искать.
Хорошая погода продержалась еще несколько дней, а потом снова зарядил дождь. Тучи закрыли горы, надвинувшись так низко, что иногда казалось, будто они касаются крыш. Опять потянулось скучное время вынужденного безделья.
А воин без работы - хуже бандита.
Однажды вечером снова начались упреки.
Дикий завел старую песню, мол, надо идти дальше, искать людей, добычу, с ним согласились Красавчик и Клык, потом вдруг их поддержали Серый и Смешной (двум последним явно не нравилось обхаживать баб после других). Лось пытался увещевать "героев", но безуспешно. Потом опять начались жалобы на несправедливый раздел добычи, неправильное разделение обязанностей, и снова в конце всплыло имя Суки.
- Хватит! - грохнул я миской об пол. - Если в ней все дело, то я забираю ее себе! Я организовал побег, я сам с ней договорился, я держал вас всех до сих пор на плаву. А коли вам тесно - то я ухожу! Я устал управлять шайкой идиотов! Я могу жить и в лесу! Но слышать ваши стоны и жалобы - увольте!
- Ишь, как ты заговорил, Старшой! - взвился Красавчик. - Да я был первым вором в Реме! У меня было все, как у принца! А кто я теперь? Дровосек?! Козопас?! Эта твоя свобода в этом богами забытом краю света гроша ломанного не стоит!
- Верно, брат! Не за нищетой мы плыли! Где воля? Где добыча? - завизжал Дикий.
Смешной нехорошо захихикал.
- Не-ет, вожак! - проскрипел Клык. - Не прав ты, ой, не прав...
- Она - наша! - Красавчик молниеносно вытащил из-за пазухи отточенный нож. - Наша! Что захотим - то и сделаем!
Мэра спряталась за меня, но Эса нагло попытался схватить ее через мое плече.
У меня неплохой левый. Мой папаша был левша, и мне что-то из этого передалось. В общем, Красавчик прокусил язык, завертелся юлой, воя, и тут волки бросились все вместе.
Черт его знает, зачем я тогда я это сделал. Может, мне они действительно осточертели, а может, где-то подспудно, я начал считать Суку если не женой, то, по крайней мере, своей собственностью.
Хорек повис на Смешном, Лось схватился с Клыком. Какое-то время мы с Серым смотрели друг на друга, потом вдруг выскочил Красавчик с ножом, и мне стало не до него.
Вор в кутерьме стоит кавалериста в чистом поле. Эса крутился куной, и мне стоило немалого труда уворачиваться от его короткого ножа.
Спустя минуту Хорек дергался в конвульсиях в углу, Клык истошно орал, прижимая ладони к пустым глазницам. Освободившись, Смешной с пеной вокруг рта всадил в живот Лосю обгорелую жердь. Тем временем Серый, определившись, повис на Красавчике, так что Смешным я мог заняться без помех. Ему не хватило длины рук, я выкрутил их, прижал стервеца коленом к полу, а потом сломал шею.
Укол в бок прошел совершенно незамеченным, но Красавчик провернул лезвие, и я протянулся на полу.
Ну, вот и все...
Он стоял надо мной, словно демон, ожидая сопротивления, но боль с такой силой пульсировала во мне, что мне было совершенно все равно, что творится вокруг.
Осталась только раздирающая тело боль и черный потолок барака. Где-то позже вдруг что-то упало рядом, и потолок заслонило каменное лицо Немого пополам с заплаканной рожей Суки.
Все, женушка, прощай. Ищи себе муженька посчастливей.
А ты, Немой, ступай к своим овцам...
Странно, как могут без конца сниться сны...
Я даже устал от посетителей - никогда во сне не приходило ко мне столько людей. Прятался от них под рогожу, а они как сговорились - перли без очереди, каждый норовил в лицо впритык заглянуть. Я их ругал, а они молчали, будто всем рты зашили. Придут, посмотрят, уходят. Даже Смешной. Пришел, потыкался рыбьим взглядом, и ушел.
Последней пришла Мэра. Долго гладила по щекам и лбу, целовала невпопад, шевелила губами, будто пела.
Я прислушивался, но слышал только шорох облаков. Она все ласкала, все пела где-то за пеленой тихого шепота ветра. А потом, когда сверху посыпался то ли пепел, то ли снег, я вдруг услышал ее.
Теперь я слышал ее плач, но не мог говорить сам.
Сквозь прореху в полотнище, закрывавшем вход, струился чистый-чистый белый свет, будто кончилась наконец моя длинная-длинная ночь.
Будто кончился наконец непонятный, похожий на кошмар, темный век...