Аннотация: В каждом из нас есть своя внутренняя бомба.
Шахидка
Яха
Пыльный аул, где по улицам бродят ишаки, пахнет навозом и укропом, где-то слышен собачий лай. Сакли жмутся друг к другу на склоне, как нанизанные на каменистую дорогу, разрезаемую серебряной речкой на дне теснины. По утрам над ней всплывает туман, как змея истекая по ущелью, между головокружительных снежных хребтов. К реке в колыхающихся искажениях жаркого воздуха спускается девушка с изящным кувшином на плече.
С раннего детства их приучили к постоянной, от того и не казавшейся такой тяжелой, работе. Им приходилось от утренней до вечерней зари готовить пищу, штопать одежду, ткать сукно, шить суконную обувь, ухаживать за скотом, таскать с реки воду, убирать дом, а весной - обмазывать его глиной и белить заново, а также помогать вечно хмурому строгому отцу в его полевых заботах.
В русскую школу, за семь километров от аула, из всех четырех дочерей отдали только ее. Хватит на нашу семью образованных женщин, сказал отец, а рабочие руки всегда нужней.
Яха поднималась еще затемно, складывала в сумку несколько лепешек, тетрадей и книг, повязывала на голову хиджаб* и выходила в свежий и морозный, как горный ручей, утренний воздух, чтобы по каменистой тропе через перевал пройти в школу. Ей очень нравилось говорить по-русски, она как будто чувствовала во рту странный привкус этого языка. А из всех школьных предметов больше всего ее привлекала география, преподаваемая сорокалетним Русланом Борисовичем из Владикавказа. Яхе учитель географии казался скромным властителем всех тех удивительных стран, о которых он рассказывал негромким приятным голосом.
После уроков можно было задержаться на школьном дворе и поиграть с одноклассницами, но Яха, всегда молчаливая, улыбчивая, с большими как у дикой серны черными глазами, качала головой в ответ на приглашения и расспросы сверстниц и спешила домой, неукоснительно выполняя наставление отца. Нечего тебе, дочка, якшаться с малолетними из других аулов, говорил он, особенно с чехами - так он называл чеченцев - они совсем забыли традиции своих отцов, ни во что не ставят своих предков, только слова громкие остались у них, а на деле... да и вообще, наглые они и слишком самодовольные, не такими должны быть вайнахи, не даром люди говорят: нах бовза ма гиерта - нах беза гиерта, - Не старайся людей познавать, а старайся людей уважать. А чеченцы совсем уважение к кому бы то ни было потеряли. Да и все в горах сейчас отдалились друг от друга. Нет, дочка, нечего тебе с ними связываться. И он отправлял Яху к деду, живущему в одиночестве на краю аула, в старой покосившейся сакле с плоской крышей.
- О, моя джанечка*! - радовался дедушка - дади Иналук, обнимал внучку, ласково гладил по глянцевым волосам и заглядывал в лицо теплыми затуманенными глазами.
Яха помогала деду по хозяйству, готовила ароматную шурпу, штопала одежду, слушая его глухой хрипловатый голос:
- Ты у меня очень красивая растешь, дочка. Трудно тебе без братьев приходится, один отец защитник и кормилец. Знаешь, как в народе говорят? Дочь растущая без братьев все равно что ткъам бийна оалхазар, птица с подбитым крылом, значит. Не дал Аллах мне внуков, видимо, не простил меня до сих пор.
- За что дади? - тихонько спрашивала Яха.
- Эх, джанечка... - вздыхал дед, не отвечая на вопрос, - А как раньше богат был наш род Яндиевых, и овцами, и джигитами. Пять родовых башен сами отстроили, по всей округе знали нас и уважали, советоваться приходили, чуть ли не из самого Владикавказа. Да раньше все по-другому было. А сейчас что? Из всего нашего рода лишь твой отец и остался, других унесла нелегкая, расплачиваться за мои грехи и грехи дедов.
Яха не решалась спросить деда, о каких таких страшных грехах он говорит, и терпеливо ждала, когда он отпустит от сердца тяжелое молчание и начнет рассказывать о древних временах:
- В былое время, когда еще жили нарты, земля была до того благодатна, что, если сжать ее в кулак, то из нее вытекали капли масла, а если сварить одно ребро быка, то можно было накормить целое войско. Одним словом, во всем проявлялась божья благодать. Знаешь откуда появились горы? - дед довольно кряхтел, щурил в сухих морщинах глаза, пряча озорные искорки, - Горы - это земные гвозди. Аллах создал Землю и Вселенную, но Земля колебалась, и все живое, что было на ней, приходило в ужас. Когда Аллах узнал об этом, то взял преогромные гвозди и вбил их рядком по самому центру Земли. Шляпки этих гвоздей и есть наши горы. А Земля с тех пор перестала колебаться...
И дальше дед Иналук рассказывал Яхе страшные сказки про лесного мужа, живущего в соседнем лесу, что он оброс бородой до самых колен, а на груди у него висит острый топор, и он норовит обняться со всем встречным поперечным, чтобы вдавить тому топор в грудь и ограбить убитого. А жена у лесного мужа, жутко красива, волосы длинные, отливают золотом. Она соблазняет пастухов и охотников, заманивая в чащу, но если об их связи кто-нибудь узнает, то пастух непременно умрет на следующий же год.
Он мог часами рассказывать замеревшей от счастья и страха Яхе предания про Черкеса-Ису и Чеченеца-Ису, про богатыря-орхустойца Соска-Солсу и про других сказочных и реальных героев их родного края, а в конце, когда Яхе уже пора было возвращаться домой, добавлял, всегда одно и то же: джанечка моя, помни, ты должна вырасти и стать хорошей женщиной - дика сесаг, потому что многое в наше время, как впрочем и во все времена, держится на женских плечах, пусть даже это на первый взгляд не так заметно.
Обычно к вечеру в кафе, расположенном почти в самом центре города, набивалось столько народу, что хозяину приходилось запирать дверь и переворачивать наружу табличку "Закрыто". Поток посетителей оживлялся часам к шести, беспощадно терзая дверной колокольчик, в семь он набирал максимальную полноводность, а к восьми - приобретая одну лишь входящую направленность пресекался довольно ухмыляющимся барменом. Сначала большинство приходили просто перекусить что-нибудь на ужин, закинуть в желудок выпечку и залить дорогим чаем с экзотическим названием. Задерживались не надолго, закончив с едой, еще несколько минут сидели откинувшись на спинку стула, украдкой поглядывая в угол под бормочущим телевизором, потом не спеша и как-то неловко одевались и опять выскальзывали на улицу в суетливый серый поток пешеходов. Те, кто приходил позднее занимали целые столики, внимательно изучали меню, диктовали что-то девушкам с блокнотиками, а потом отрешенно ждали друзей или любимых, иногда рассеяно блуждая взглядом в окрестности того же телевизора. Друзья приходили как обычно с опозданием, но радостные, запыхавшиеся с румяными новостями и оставались болтать и пить до закрытия кафе. Каждый входящий, машинально поворачивал голову налево, взгляд теплел, загорался искрой доброжелательного интереса и в течение всего вечера время от времени возвращался туда, в темный, интимный уголок под черным ящиком с мелькающими картинками.
Там она обычно и сидела. Приходила пораньше, почти сразу после открытия, когда бармен не успел еще снять со столов все стулья. Улыбалась ему одними уголками губ, изящно, как призрак присаживалась за столик и ждала, когда он принесет кофе. Чашка дымилась, тонкими струйками лаская ее задумчивое, удивительно красивое лицо, как светом наполненное ожиданием, и кофе неизбежно остывал, всякий раз так и не дождавшись желанного прикосновения ее теплых губ. Взгляд девушки тонул где-то в бликах витрины, она как будто не замечала восхищенных взоров окружающих мужчин, юношей, да и женщин, шептавших что-то подругам и кивающих в ее сторону. В их зрачках тлело восхищение, распускались улыбки, хотелось говорить и жить вечно.
Какая она красивая. Такие тонкие черты, рисунок губ, бровей, впалые щеки - и в чем секрет такой притягательности? Тихая мудрость в глазах или неописуемая, даже - неосознаваемая, непостижимая красота, что так приковывает внимание?
Потом приходил он.
И мужчины ерзали на стульях, ворчали по-доброму, с завистью, и досадно жевали губами. Но потом время от времени поглядывая на него, оттаивали с пониманием, признавая неоспоримое преимущество.
Зато теперь выпрямлялись и выгибались спинки женщин, бессознательно поправлялись прически, то тут, то там всплескивался хрустальный смех и в сумеречном пространстве кафе как будто всходило солнце, становилось светлей и теплее.
Он был так же красив, хотя менее загадочен. Скорее был похож на ее взрослого сына, но судя по всему имел более завидные права. Элегантно склонялся над столиком, чувственно касался губами ее щеки, едва затрагивая тонкими бледными пальцами изгиб скрипичной талии. И шептал что-то на ухо, должно быть - ...здравствуй, Вера...
Он заказывал несколько блюд на двоих, и под его негромкий басовитый монолог, еле различимый в шуме кафе, их аппетитное содержимое постепенно исчезало.
Девушка слушала почти ничего не отвечая, улыбалась, теперь уже во все полное великолепие белых ровных зубов. Иногда оживленно кивала, поправляя непослушную прядку на лбу.
А атмосфера в кафе наливалась страстью и радостью, настроение кружило на высоте под глянцевым, сложной формы, потолком. Может быть, сами того не замечая, посетители делали эту красивую пару молодых людей своей путеводной звездой на этот вечер, подчиняясь их очарованию, как гипнозу. Улыбки и смех разбрасывались букетами, жесты сыпались восторженнее и свободней, глаза сверкали, голоса звенели. Вечер раздувался в праздник.
И в самый его разгар, часов после восьми, девушка отводила рукав на запястье, освобождая часики, кивала своему изумительному красавцу и он расторопно, помогая подняться из-за стола, провожал на улицу, под опьяненные, уже захваченные капканом веселья, взгляды.
Ах... но как же она восхитительна. Да... а как же он хорош!..
-01:09:45
Из задумчивости меня вывела официантка, с напудренной вежливостью предложившая мне все-таки что-нибудь заказать. Чтобы не расстраивать никого, а вернее, чтобы меня просто оставили в покое, я автоматически заказал кофе.
Мысль ускользнула с кончика ручки в сгустившийся сигаретным дымом воздух, и я, словно вынырнув из глухой водной толщи, оглядел неожиданно проявившееся пространство, с удивлением отмечая, что за окном улицу уже затопили сумерки. Кафе, как жирные басовитые чайки, заполнили своим нарочитым присутствием завсегдатаи. Я неожиданно почувствовал себя лишним среди их суетливого гомона в аранжировке звона посуды, телефонных сигналов и театрально-раскованных жестов.
Мое внимание привлекла пара молодых людей, сидящих в углу под телевизором, как будто отделившись от всех, но одновременно оказавшись у всех на виду. Молодые, хорошо и модно одетые, должно быть, считающиеся красивыми. Она улыбалась своему галантному собеседнику, вежливо покачивала головой, и что-то еле уловимое в ее чистом лице ставило моему взгляду подножку, заставляя возвращаться к ней снова и снова, что бы попытаться разгадать...
Я откинулся на спинку стула и отпил остывающий кофе.
Яха
Местные жители уже давно привыкли к тому, что в ауле останавливались отряды вооруженных горцев. Они могли только переночевать, могли остаться на несколько дней, но чаще просто заходили поговорить с почтенными стариками, хорошо знавшими адат и шариат, поили нагруженных коней, а после опять уходили в горы. Люди встречали боевиков спокойно, как когда-то пастухов, перегонявших через перевал отары породистых овец. Приглашали их в дома, кормили, обменивались новостями.
Яха, налившаяся к шестнадцати годам дикой спелой красотой, впервые встретила его на реке. Молодого, сильного, свободного, со жгучим гордым пламенем в глазах.
Боевики звали его Борз* и почитали за командира. Когда Яха набирала воду в большой медный кувшин, склонившись над ледяной струей воды, он подошел к ней, негромко произнес несколько слов, спросил еще что-то. А потом бросил спокойно, как нежный приказ: приходи ночью. Яха так и не посмела поднять глаза, но когда ночь окутала гребни окрестных гор, бледнеющих снежными шапками в ее бархатном покрывале, она едва не выплеснув из груди беспощадно колотившееся сердце, не видя и не чувствуя под собой ног, вернулась к реке, где он и овладел ей на остывающей мокрой земле.
Вытер слезы с ее щек рукавом колючей черкески и прошептал, пахнущее табаком и кагором:
- Я приеду забрать тебя.
Наутро их отряда уже покинул аул.
Яхе осталось только стойко хранить в себе смешанные слезы горя и счастья, как самую желанную драгоценность на свете. Она неслышно плакала ночами, орошая горькой влагой тьму и свою тайну.
Никто из домашних не заметил той глубокой перемены, случившейся со старшей дочерью. Только дед Иналук, когда Яха пришла к нему в следующий раз, почему-то встретил ее в новой папахе, в лучше других сохранившемся бешмете с газырями, перевязанном серебряным поясом с кинжалом. Рассеяно и печально улыбался, разговаривал мало, а когда настала пора Яхе возвращаться в дом отца, сказал:
- Джанечка моя, слышала ли ты, что в доме Оздоевых несчастье, они потеряли дочь, Амину? Говорят, ее увел в горы старший брат. Он узнал, что она вела не совсем правильный образ жизни, бывала в мужских компаниях, ну и... А ты сама знаешь, как суров в этом отношении закон гор. Ты у меня совсем не такая, ты выросла скромной, дика йои*. Но тем не мене растешь без братьев, некому за тобой присмотреть. Доченька, - глаза старика заволокла мутная, как лед, пелена, - легко в молодости сделать ошибку, нелегко ее искупить. Я тоже был когда-то молодой и горячий, тоже натворил всякого. А потом повзрослел, понял свои ошибки... трое суток простоял на могиле убитого, прося прощения, и даже сосал грудь его матери, чтобы стать его братом. Но было уже поздно и, видимо, не суждено мне получить прощения...
Дед запнулся и, так больше ничего не добавив к сказанному, ушел в дом, прикрыв за собой скрипучую косую дверь.
Яха продолжала ждать его целый месяц, позабыв себя, не могла спокойно ни есть, ни спать. В любом случайном прохожем тревожно угадывала его черты, долго простаивала у речки, бессмысленно набирая воду несколько раз подряд и выливая ее обратно. А ночью вспоминала его запах, его уверенные прикосновения, и вздрагивала от каждого скрипа, от каждого неясного звука за окном.
Когда же однажды глубоко за полночь в ночной мгле вдруг ухнула низким утробным звуком странная птица, Яха моментально все поняла. Вскочила, как облитая горячей шурпой, захлебнулась сдавленным радостным криком и выскользнула из дома в холодную смолу ночи. Ее тут же подхватили знакомые, такие родные, руки, подкинули вверх на потную спину лошади. Что-то энергично задвигалось во тьме, зашуршало, и в уши ударил свист ветра с мягкой дробью копыт, перевязанных ветошью.
Яха обхватила его сзади, прижалась изо всех сил пылающей щекой к знакомой колючей черкеске, и зарыдала счастливая, как будто жизнь ее полностью случилась и ничего другого ей больше не было нужно.
На рассвете они добрались до лагеря. Румяный розовый свет отражался от влажных гор, заливая пещеры, застеленные овечьими шкурами. Из них навстречу выбрались черные мужчины в зеленой пятнистой форме. Хмуро улыбались помятыми лицами, что-то шутили на непонятном языке.
Борз отвечал спокойно и резко, отдал автомат совсем молодому, безбородому, парнишке в черном платке, и снял с коня Яху.
- Здравствуй, Вера... - он обжег ее щеку прикосновением губ, склонившись вместе с облаком дорогого дезодоранта. - Как дела? Прекрасно выглядишь, госпожа. Какие новости? Как настроение? Вижу, что все хорошо. Очень рад тебя видеть...
Сел напротив лаская ее радостным мальчишеским взглядом.
- Ну-с, что у нас сегодня... - элегантно раскрыл меню, как будто готов был вытащить из него кролика - любого, жаренного или живого. - Итак, что-то наш добрый хозяин не спешит обновлять ассортимент. Надо бы ему намекнуть.
Подошедшей девушке он продиктовал несколько названий и отбросил папку.
- Уффф... устал сегодня, милая. Целый день на ногах, переезды, студии, вспышки. В глазах рябит. Слушай, а фотовспышки не вредны для глаз, а то я того и гляди ослепну или сетчатка побелеет, засветится. Буду в старости ослепительно седым дедом-альбиносом с белоснежными глазами. Или у альбиносов красные глаза. Ну так это тоже реально - красные глаза от постоянного недосыпания. Надо уходить из модельного бизнеса. Заняться например фермерством, разводить свиней, - он хиризматически рассмеялся и достал сигареты, - Будешь? Нет, как всегда...
Вспыхнул зажигалкой, затянулся, прищурившись, как герой вестернов. Улыбнулся ровными рояльными зубами.
- Поднакоплю денежек, куплю домик в деревне... Поедешь со мной? Соорудим огромнейший сеновал, в лучших традициях, и устроим праздник сельских удовольствий. А? Соблазняешься?.. Будет у нас с тобой обеспеченная страстью старость.
Она ответила смущенной улыбкой, опустив глаза.
Принесли заказанный ужин. В вежливом молчании расставили тарелки.
Он отвлекся на телевизор, секунду всматривался в мелькающее изображение.
- Ммм, ты посмотри, опять что творят. Сyчки. Мне сегодня как раз анекдот рассказали, слушай... В общем объявление в газете, или лучше - по телевизору, "Всем шахидками и шахидам! Срочно! 20 числа, в субботу собраться на полигоне в Семипалатинске".
Дождался когда она рассмеется, встряхнув волной прически, и улыбнулся в ответ. Удовлетворенно отметил, как она смахнула выступившую слезинку в уголке глаза и бросился развивать успех:
- А вот еще один. Надо, кстати, подсказать боссу пусть и здесь повесит объявление: "Господа шахиды и шахидки, для вашего удобства и комфорта, в гардеробе вы можете оставлять свои пояса, сохранность гарантируется".
На этот раз она лишь улыбнулась и отпила сок.
Он занялся отбивной, довольный, прожевал несколько кусочков и продолжил приятным басом свой развлекательный монолог. Шум в кафе нарастал, затопляя и его голос.
Она почти не смотрела на него, опустив взгляд, улыбалась отражениям своих мыслей, но слушала, как казалось, внимательно, иногда, очень редко, что-то спрашивала или еле слышно отвечала. Несомненно чувствовала любопытно-восхищенные взгляды окружающих, но старалась не подавать вид.
Наконец взглянула на часы.
- Пора, - произнесла одними губами и улыбнулась.
Он с готовностью вскочил, отодвинул стул, подал руку, и они прошли к выходу. Бармен раскланялся с ними и закрыл дверь на ключ, подмигнув и постучав на прощание в стекло с той стороны.
Она облегченно выдохнула в морозный воздух сумерек.
- Устала?
- Да, надоело мне все это.
- Ну брось, ужинать в лучшем кафе города, да еще получать за это зарплату. О такой работе можно только мечтать. Красивым и сильным везет.
Оглянувшись в редеющем потоке вечерних прохожих, они прошли за угол и свернули к служебному входу в кафе.
- О, мои голубки! - навстречу им из темноты вышел хозяин кафе - лысый, лоснящийся благополучием толстячок. - Как отужинали? Никто вас не обижал?..
- Нет, Ревзгат Вячеславович, все в порядке, - красавец выступил вперед, протягивая ладонь.
- Ну хорошо, хорошо. Видели, что творится? Народу битком налетело, на вас поглазеть. Ну-ну, шучу-шучу, конечно, вы у меня - мастера атмосферы, психиатры, то есть психологи высшего уровня. Такие чудеса творите с олухами, талисманчики мои. Что бы я без вас делал?
- Медведей бы за столик посадили или бы - шимпанзе. Вот на них поглазеть - в самый раз.
- Эй, ну не обижайся, мой мальчик, - хозяин кафе полез в карман пиджака, - Вот вам зарплата, получайте, заслужили. В понедельник можете отдыхать, а во вторник - жду, как обычно. Вера, ты как всегда неотразима.
Он по-джентельменски кивнул ей, и потрепал по щеке красавца, прятавшего банкноты в портмоне. Тот слегка покраснел, но промолчал.
- Ну счастливо! - хозяин кафе махнул рукой и исчез в темноте служебного входа.
Они вернулись в уличный рекламный свет.
- Я провожу тебя? - с надеждой спросил он.
- Нет, я доберусь одна.
- Но может, все-таки...
- На сегодня с меня хватит твоих шуточек, - резко развернулась и, не попрощавшись, ушла вверх по улице.
-00:42:14
Она не любит его, наконец, как черная 'эврика' вспыхнуло у меня в голове. Я даже поежился и машинально, отвел взгляд от красивого, но теперь слишком холодного для меня, лица девушки, и бросил его за окно, надеясь разглядеть там твою спешащую фигурку. Но витрина, отполированная сумерками, вернула мне мое же растерянное отражение, сквозь которое проступил контур подсвеченного желтым собора на противоположной стороне дороги.
Даю вам главную заповедь - возлюбите ближнего своего, как самого себя, - эхом всплыл в памяти древний голос. Цепь моих мыслей замкнулась, превращаясь в одно пришедшее откуда-то с той стороны понимание, что все грехи на земле суть одно - нелюбовь.
Я схватил ручку, зачеркнул все, написанное прежде и стал лихорадочно конспектировать пробившийся поток внутреннего голоса, в тщетных попытках ничего не упустить из его мятежного шепота. Меня затрясло, как рукав брандспойта.
Яха
И началась новая жизнь, наполненная смыслом и простой грубоватой радостью. Яхе было совсем не важно, что в лагере приходилось выполнять ту же самую работу, что и в доме отца, но еще тяжелее и еще больше; ее не беспокоило, что не было возможности нормально вымыться; что порой приходилось голодать и мерзнуть длинными ночами, опять ждать его, Борза, неделями пропадавшего, там, за горами. Главное для нее было то, что он всегда возвращался. Уставший и хмурый или бодрый и радостный, но всегда с ледяным пламенем в глазах, заставляющим вспыхивать все ее существо, когда он с нежностью овладевал ей тут же, на подпаленных шкурах, на неровном каменном полу.
Они почти не разговаривали. Борз не был нежен в словах, а ласки его рук были яростны, дики, как поток горного ручья. Самое ласковое, что он когда-либо сказал Яхе, было брошенное между делом - вот закончим войну, построим саклю, будем жить как люди, нарожаешь мне сыновей... Иногда Борз просил сделать что-то по хозяйству, но чаще - просто молчал, отсыпался в углу пещеры после изнурительных походов. С другими мужчинами он общался на том же неизвестном Яхе языке. Они оживленно, с азартной злостью, обсуждали что-то, боролись друг с другом, соревновались в силе и ловкости, но с Борзом всегда держались почтительно, как будто его слова для них имели большое значение. На Яху никто из других горцев не позволял себе смотреть, даже в отсутствие Борза, когда он уходил с отрядом и в лагере целыми неделями не оставалось никого кроме двух-трех караульных.
Помимо Яхи здесь были и другие женщины, принадлежавшие боевикам: забитые, помятые, грязные, словно одичавшие - чеченки, кабардинки, осетинки... Ни с кем из них Яхе не разрешалось разговаривать, да и сама она старалась держаться подальше от их рабски искаженных лиц, опасаясь, что они могут жадными и злыми взглядами запачкать ее солнечное счастье.
Но закат этого солнца навалился неожиданно, затмил сознание, раскромсал все внутренности, тело и душу.
В сумерках, поздно вечером, Яха, в ожидающем одиночестве вышивавшая для любимого шелковый байракхаш*, вдруг услышала ржание лошадей. Радостно встрепенулась от дремоты - вернулся!.. Но на встречу ей в колеблющейся свет керосинового фонаря, вышел тот молодой безбородый парень по кличке Тепча*. Страшная нечеловеческая улыбка разрезала его лицо от уха до уха.
И он навалился на Яху тяжелым медвежьим телом, разрывая одежду и царапая грудь. А она вдруг провалилась в тошнотворный обморок, как будто разбитая на тысячи осколков, канувшая в небытие, наполненное оглушительным звоном - убили!..
- Даже тэло не аддалы, - пробасил парень, после всего, недовольно поправляя свой черный платок, - тазет* нэ будэт, - и вышел во тьму.
Солнце для нее уже больше не взошло никогда, закатилось на веки, исчезло. Она поняла слова, сказанные когда-то дедом Иналуком: Плачущий по-настоящему - не слезами, а кровью плачет. И стала лишняя на этой земле, как тень раненой птицы.
Вернуться в родной аул она не могла - как блудницу ее ждала там неизбежная кара. Остаться в лагере, что бы быть низкой рабыней-наложницей, такой же как и остальные... Да Яха и не думала об этом, отчаяние со злобой смешались в ее душе, она готова была бежать на край света, лишь бы найти убийцу своего любимого и собственными зубами перегрызть ему глотку. А потом во что бы то ни стало найти родное мертвое тело и выть над ним, вырывая волосы, пока сердце не перестанет биться. Но кто убийца? Где этот сытый зверь, не оставивший ей даже растерзанный труп.
Она тоже не хотела больше оставаться на этой опустевшей черной земле. Горе затопило ее без остатка и единственное, чего она желала - перестать существовать, разорвать себя на части, взорвав изнутри невыносимую адскую боль. Но голос любимого еще жил внутри саднящего умирающего сердца, и он сказал что надо делать.
- Значит, ты все уже окончательно решила? - он не скрывал своего разочарования, - Жаль. А боссу сказала?
- Зачем? - она пожала плечиками.
- Понимаю, Ревзгат расстроится. Замену тебе будет найти не легко. А там смотри, и меня попросят... как бывшего мужа, - он ухмыльнулся печально, полез за сигаретой.
- Ты мне не муж и никогда им не был, мальчик, - резко ответила она.
Он вздрогнул и опасливо оглянулся вокруг.
- Тихо, ну давай не будем портить последний вечер. Сработаем как следует. Люди все-таки отдыхать пришли, - усмехнулся внезапно посетившей его мысли: - А вообще-то интересно было бы посмотреть на их лица, если бы мы устроили здесь семейный скандал с битьем посуды.
Покурил, глядя вверх в телевизор.
- Так ты куда-то уезжаешь или просто решила завязать?
- Не важно, - она продолжала печально улыбаться, как будто разговор шел совсем на другую, более приятную тему.
- Вера-Вера... Слушай, если ты устала, то я договорюсь с боссом на счет отпуска. Оплачиваемого. А? За месяц без нас не разорится. В крайнем случае я тут один посижу.
Она засмеялась.
- Да ты права... Но все-таки, как на счет отпуска? Ладно, нет так нет, забыли. Всему приходит конец, а поэтому предлагаю отметить нашу славную совместную работу. Сколько мы уже тут... ужинаем?
- Три месяца, и одиннадцать дней.
Он присвистнул.
- Целая вечность и, наверное, тонна первоклассной еды. Ты никогда мне не рассказывала о себе. Может, сегодня восполнишь этот пробел, на прощание...
Звякнул колокольчик над входной дверью и в кафе вдруг стало очень тихо. Вошла женщина в светлом платке, прикрывающем волосы и шею, в темном свободном платье, прошла к барной стойке.
- Смотри, Вера... - зашептал он, подавшись вперед - шахидка что ли.
В воздухе повисло напряжение, как в морозной, скованной льдом, воде. А женщина села на высокий стул за барной стойкой и что-то с кавказским акцентом спросила у бармена. Тот, глядя на нее искоса, пожал плечами и скрылся за занавеской. Рядом сидящие окаменело отодвинулись от женщины, как от ужасного призрака.
У многих из присутствующих напряглись лица, перестали жевать и улыбаться, кто-то недовольно заворчал, попросил принести счет.
Из-за занавески появился охранник, тугой негнущейся походкой подошел к женщине в платке и, разведя руками, указал на выход.
Она зыркнула большими черными глазами, поджала тонкие губы и послушно направилась к двери.
Колокольчик испуганно звякнул еще раз и в кафе выдохнуло, снова вернулась непринужденная обстановка звякающей посуды и голосов.
- Что попало творят!.. - возмутился он не понятно в чей адрес.
С ее лица тоже спала маска тревожного напряжения.
- Так, ну ладно, значит у нас сегодня праздник. Так? - он элегантно наполнил ее пустой бокал вином, - По этому поводу я предлагаю выпить.
Он покачала головой.
- Ну в последний-то день можно... - какая-то мысль чиркнула у него в голове и растерянность высыпала на лицо, - Слушай!.. Так ты что беременна? А я-то думаю, что это ты в последнее время носишь такие широкие платья. Скрываешь животик?. Вера, скажи, значит, это правда...
- Хватит, Сергей, - она впервые назвала его по имени, - какое тебе дело до меня.
- Да ты что, - обиделся он, - Может, я давно и тайно в тебя влюблен. Хотя скорее уж явно, чем тайно. Спроси у окружающих, - он сделал широкий жест, - у них нет в этом никаких сомнений.
- Не паясничай, - потом посмотрела на него внимательно, - ты еще совсем мальчишка.
- Это я мальчишка?! Вера, я уже зарабатываю столько, сколько никто другой в мои годы не зарабатывает. Ты думаешь мне нужны деньги этого старого повара Ревзгата? Да если хочешь знать, я сюда прихожу только ради тебя.
- Больше можешь не приходить.
- Холодная женщина, - в сердцах бросил он.
Она вздрогнула, прядка упала на лоб. Увидела бармена, пересекающего уже наполненный зал, чтобы запереть дверь. Посмотрела на часы и оглядела опьяненные, веселые, громко говорящие лица, плавающие в табачном тумане вокруг.
- Что уже все? - испугался он. - Может, останемся сегодня подольше, все-таки расскажешь хоть что-нибудь о себе.
- Нет, уже поздно, - в голосе звучал металл.
- Стой. Мне почему-то всегда казалось, что "Вера" - не твое имя. Скажи на прощание хотя бы как тебя по-настоящему зовут?
Она устало вздохнула, поставила на колени черную сумочку, нащупывая в ней что-то, и ответила:
- Яха...
За секунду до взрыва в ее выжженной слезами, как серной кислотой, душе, и по сути уже давным-давно мертвой, встрепенулась волна чего-то неописуемого, словно последнее движение человеческого чувства. Вся ее короткая жизнь банально понеслась перед глазами: родной аул, отец, сестры, дади Иналук, речка, Борз, его ласковые руки, колючая черкеска, влажный запах пещеры, короткое солнечное счастье, и сразу - адская боль кромсающая душу, зловоние молодого насильника, бегство, отчаяние, грязные вокзалы, поезда, злое отрешение, случайный встречный, Ревзгат Вячеславович, красавчик Сергей, снова отчаяние, но потом земляки-террористы, черная надежда купить взрывчатку, анфилада бесконечных вечеров в кафе, аккуратно откладываемые деньги и наконец, последний день, когда она полностью набрала нужную сумму... брикеты пластида, как детский пластилин.
Все зажглось у нее изнутри, ухнуло в макушку, обрывая не случившуюся жизнь, как будто сдетонировал не пояс взрывчатки, а выплеснулась наружу внутренняя боль, внутренняя правда, еще удерживающая ее в этом мире последние дни и наконец-то нашедшая свое истинное предназначение.
-00:00:14
После приступа вдохновения, пустой и ошалевший, как покинутый улей, я постепенно начал приходить в себя. Еще раз устало пробежал по выгнутым строчкам нового рассказа, но уже не чувствуя его аромат, выпав из его объятий.
Где же ты так долго? подумал с отчаянием и затравленно огляделся.
Русская девушка под телевизором, случайно подарившая мне сорок минут сумасшедшего драйва, фальшиво улыбаясь, теперь для моего мнимого сознания источала волны нелюбви, как радиацию или ядовитый запах. И они, превращаясь в обыденность, становились пострашнее любого придуманного мной шахидского пояса.
В глазах защипало. Я почувствовал беспомощность и обреченность, как смертник, заминированный собственным идеализмом и сентиментальностью. А нелюбовь бомбой замедленного действия безразлично тикала в сердце напротив.
Колени мои задрожали, лицо обожгло невыносимым внутренним жаром, и, стараясь не задеть столики и людей, я изо всех сил бросился бежать вон, чтобы успеть предупредить тебя.