Посижу у Памяти-реки.
Глубока она и полноводна,
не всегда просторна и свободна,
и порой исполнена тоски.
Выйду на прибрежные пески,
огляжу медлительные воды:
— Память-память, будь же путеводна,
золотое сердце извлеки!
Поведи меня в родную даль,
где живут отвага и печаль
и покой народами не движет.
Гонит ветер волны ковыля,
стынет вечер, но тепла земля...
Заведу огонь, подсяду ближе.
2.
Заведу огонь, подсяду ближе...
Призрачен, таинствен этот свет.
Мчатся Челубей и Пересвет,
росный луг копытами подстрижен.
Гулом битвы вспорот и обижен
молодой, туманистый рассвет,
где берут начало сотни лет,
те, что я в огне сегодня вижу.
Истекая кровью, тает рать.
— Сыне мой! — кричит в Коломне мать.
Битва — громче, слабый голос — тише...
Все, что память бережет во мне,
отыщу в вечерней тишине
и в неспешном пламени увижу.
3.
И в неспешном пламени увижу,
как рассвет качает лебедей,
над лесами расцветает день,
даль дымится, низенькие крыши...
Мирный пахарь на поляну вышел,
дремлет ветер в русой бороде.
За сохой идет по борозде
тучный грач, а солнце выше, выше
над его избою деревянной,
над поляной этой безымянной...
Веет рыбной свежестью с реки.
Крутогруды княжеские струги...
Скоро вспомнят пахаревы руки,
как мечи суровы и клинки.
4.
Как мечи суровы и клинки,
знает русич, ох как твердо знает!
Время дни тревожные меняет...
Редкие в селеньях старики
долго вдаль глядят из-под руки...
Крепко мать сынишку обнимает,
и тоску мальчонка понимает.
Где-то, где-то славные полки?
В диком поле (словно на погосте)
смертный холод обнимает кости,
моет дождь надеждам вопреки...
Говори, огонь, о всех печалях,
о родных невыплаканных далях —
молчаливо пляшут языки.
5.
Молчаливо пляшут языки.
Гул набатный, снова клич: «На стены!»
Между ребер мягко входят стрелы,
ночь в огне, и далеки полки.
С тяжких врат сворочены замки,
в храмах древних пали на колена.
Смерть в огне да будет краше плена,
коль законы правды велики.
Плачь, родная, плачь в последний раз.
Грянет час, да будет грозным час!
Басурмана на мечи нанижут.
Но летит приземисто орда,
в крике и пожарах города
и звезду кровавым жаром лижут...
6.
И звезду кровавым жаром лижут
по сей день пожары давних дней...
Посижу над памятью моей,
все в глубинах памяти увижу.
Вольный град до основанья выжжен...
Ветер-ветер, по земле развей
горький пепел, ненависть разлей!
Сеч немало было, но смогли же
с честью выйти из тяжелых битв
силою мечей, а не молитв.
Многотрудно было, но смогли же!
Памяти река моя быстра,
ловит блики моего костра...
Но взгляни туда, где пепел, ниже.
7.
Но взгляни туда, где пепел, ниже —
пядь земли. И это паша пядь!
Нам ли эту землю отдавать?
Что святее Родины и выше?
Звездный полог тем узором вышит,
что над нами может лишь сиять.
В трудный путь проводит сына мать,
боевые трубы вновь услышит.
И в тоске кондовой, изначальной,
выйдет за околицу печально,
выронит платочек из руки...
Видит память: сыновья уходят.
Над костром лишь искры хороводят...
Словно звезды, гаснут угольки.
8.
Словно звезды, гаснут угольки,
и свежо дыхание рассвета.
В стремена впечатанное лето
собирает русские полки.
Будут рати князя велики!
Снова будет злая сеча где-то...
В добрых кузнях сталь огнем согрета,
встали стены у Москва-реки.
Тишина мутна и горяча,
и тверда рука у ковача,
и ответ готовится, что надо...
Наковальню высветли, ковач!
Будет битва, будет снова плач —
горькая, дымящаяся правда.
9.
Горькая, дымящаяся правда
молодой исплаканной земли...
Снова обагрятся ковыли,
но победа будет, как награда.
На Москве, в Рязани плачет лада,
плачу безутешному внемли!
Сто дорог из дома увели —
ни одна не вывела обратно.
Сын играет крохотным мечом,
и не пахнет в доме калачом —
хлеб с корою — горькая отрада...
За победой — новая беда...
Значит поражений никогда,
никогда оспаривать не надо.
10.
Никогда оспаривать не надо
продувной удельной суеты,
что и нынче различаешь ты
под рисовкой внешнего парада.
Видно, это — старая рулада,
слишком схожи горькие черты...
Но ведь были сожжены мосты,
и о землю в крике билась лада.
Где же ты, святое единенье
памяти, души, сердцебиенья?
Что еще нужнее и важней?
Мы отсчет ведем от сеч былинных,
от времен отважных и старинных —
трудной правды тех далеких дней.
11.
Трудной правды тех далеких дней
хватит нам, идущим вслед, надолго.
Дон мутнел и обагрялась Волга,
и поля дрожали от коней.
На земле израненной моей
дней веселых было так немного.
Но какая славная дорога
из былого пролегла по ней!
Земледелец за сохой с мечом
и охотник с луком за плечом,
рать блестит доспехами на склоне...
Упаду, зажмурившись, в траву —
И предстанет память наяву
сквозь века, погосты и ладони.
12.
Сквозь века, погосты и ладони
всю тебя приемлю без прикрас,
Родина, твой самый горький час
и зарю твою на небосклоне.
За летящим временем в погоне
сердца гул набатный не угас.
Время-время! Ты запомнишь нас...
Кованы, как прежде, наши кони!
Снова в напряженной тишине
память пробуждается во мне,
в каждом вздохе, крике или стоне.
Зерна гнева, зерна доброты,
зерна неисполненной мечты
прямо в сердце мне пустили корни.
13.
Прямо в сердце мне пустили корни
все заботы прадедов моих.
Мы порою забываем их,
но стучится память в душу: «Помни!»
Помни рукоять меча в ладони,
помни, что у стягов боевых
цвет крови, пожаров горевых
и зари на новом небосклоне.
Упадешь — и нет тебе пощады!
Упадешь — и где-то будут рады,
если пал не в битве, средь полей.
Не тебе ль завещано навеки
все, что есть святого в человеке —
совесть, память Родины моей.
14.
Совесть, память Родины моей —
вечные, высокие понятья.
Обелиски, а под ними — братья...
Сколько вас лежит среди полей!
Над Отчизной вечный лиховей,
но она красна своею статью.
Память нам с тобой не полистать ли,
мы в долгу, дружище, перед ней!
Снова ночь простором завладела,
В трепете душа, и зябко телу,
далеко-далёко огоньки...
Шум воды просторной за обрывом...
Что ж, неясным схваченный порывом
посижу у Памяти-реки.
15.
Посижу у Памяти-реки.
Заведу огонь, подсяду ближе
и в неспешном пламени увижу,
как мечи суровы и клинки.
Молчаливо пляшут языки
и звезду кровавым жаром лижут...
Но взгляни туда, где пепел, ниже —
словно звезды, гаснут угольки.
Горькая, дымящаяся правда...
Никогда оспаривать не надо
трудной правды тех далеких дней.
Сквозь века, погосты и ладони
прямо в сердце мне пустили корни
совесть, память Родины моей.