Павлова Летиция
Чужая вина

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Иранский царевич Сьяваршан становится орудием в давнем разладе между своим отцом Кави Усаном и мачехой Судабе. Он скрывается в соседнем Туране, где, на беду, своим появлением напоминает туранскому правителю Франграсьяну о неоплаченном долге кровной мести.
  
Пролог
  
  Он уже смирился с тем, что умрет, но не так же...
  Он ехал, сам не зная куда. Отец сказал, что больше не хочет его видеть, и ему ничего не оставалось, кроме как покинуть дворец. Он бросил поводья и отдался на волю своего коня. Вельможи, чьи земли он проезжал, наперебой зазывали его к себе, уверяли, что опала не продлится долго, превозносили искусство своих поваров и расхваливали достоинства своих дочерей. Он улыбался, но на все уговоры отвечал отказом и упрямо ехал дальше. Ему не хотелось навлекать отцовский гнев на головы этих, в сущности, ни в чем не повинных людей. Он-то знал, что отец его не простит.
  Простит, потому что любит, говорили ему, а Сьяваршан про себя возражал: не простит, потому что любил.
  Он огляделся. Куда занес его конь? Пустынные, незнакомые места. Впрочем, будь они даже и знакомыми, вряд ли бы он их узнал. Он забыл, когда в последний раз ел или делал привал; все это утратило смысл теперь, когда у него больше нет дома. Некуда возвращаться, негде передохнуть после утомительного путешествия, не с кем поделиться увиденным. Так не все ли равно, где умирать: здесь - или там?
  Правда, было отчаянно жаль умирать вот так. Во дворце все восхищались его красотой и умом, твердили, что он рожден для великих дел. И теперь все это сгинет бесследно? Отец путешествовал в далекий Хамаверан и изучил тамошнюю волшебную науку. Мануш-читра, давший их роду новую жизнь, победил самого Туру, убийцу кроткого Арьи. А он умрет здесь, и некому даже будет собрать его кости.
  Перед глазами встало лицо Судабе, какой он впервые увидел ее в том уединенном саду. Ни венца на голове, ни жемчугов на шее. Простое синее платье, в котором блекла даже ее смуглая кожа, тяжелый узел волос, печальные глаза. Нет, он не мог злиться на нее. И на отца тоже: он всего лишь хотел уберечь сына. А он, Сьяваршан, полез куда не надо. Сам накликал на себя беду. На кого же и злиться? Действительно, остается только умереть.
  Он склонился к луке седла. Голова была чужая и тяжелая. Хорошо бы соскользнуть на землю. Уснуть и не проснуться.
  Пожалуй, если так пойдет и дальше, он действительно упадет.
  "Не буду сопротивляться", - решил Сьяваршан и закрыл глаза. И, уже соскальзывая в тяжкую, не приносящую облегчения дрему, краем уха уловил далекий оклик:
  - Эй, ты кто?
  Голос был молодой, звонкий. Сьяваршан улыбнулся. "Я уже никто, - подумал он. - А вот у тебя, похоже, еще вся жизнь впереди".
  И тьма поглотила его.
  
1. Долгожданная весть
  
  Ей снился сон.
  Она сидела в лодке, украшенной цветами, которая тихо плыла по спокойной реке - сама собой, без парусов и весел. Солнце пригревало, но не пекло, и она жмурилась от удовольствия, как сытая тигрица. Она сидела на скамье, а на носу стоял ее муж, спиной к ней, глядя вдаль, и его короткий плащ чуть трепетал на ветру. Она хотела его окликнуть, но даже во сне сомнение сковало ей язык: вдруг не отзовется? Или, того хуже, вдруг опять скажет, что не желает больше ее видеть, и выгонит ее - с лодки, из этой мирной картины, из ее собственного сна?
  И стоило ей подумать так, как что-то переменилось. Ветер налетел с запада, толкнул ее в грудь и раздул его плащ. Солнце скрылось за тучами; глухо отозвался гром. Судабе растерянно огляделась и вдруг увидела, что они вовсе не на реке, а посреди моря, и кругом, сколько хватает глаз, одна только вода - ни пустыни, ни гор, ни лесов, ничего.
  А он, ее муж, все так же стоял на носу и пристально куда-то всматривался, и то, что он пытался разглядеть, было для него важнее всего, важнее ее и ее страха. И как только Судабе это поняла, страх ее сменился гневом. Она вскочила, не обращая внимания на то, как качнулась лодка при ее резком движении, и бросилась к мужу. Но странное дело - их разделяло, казалось, не больше пяти-семи шагов, но она никак не могла к нему приблизиться. Его плащ хлопал на ветру перед самым ее носом, юношески черные кудри буйно развевались - еще чуть-чуть, и она ухватит его за плечо, вынудит развернуться к ней, потребует ответа - не защиты, а именно ответа: почему-то Судабе не сомневалась, что бурю наслал он. Но ветер бил ей прямо в лицо, не давая сделать ни шагу.
  - Усан! - крикнула она, задыхаясь.
  И ветер как будто стал тише. Он услышал. Обернулся к ней - медленно, так медленно, будто ничего не случилось. И Судабе увидела, что это вовсе не ее муж. Конечно, он был очень похож на Кави Усана - та же надменная стать, тот же угрюмый излом бровей - но лицо у него было гораздо нежней и моложе, а глаза не черные, а - удивительное дело - светло-зеленые, точно весенняя листва.
  Она опешила. И сама отступила на шаг. А зеленоглазый юноша улыбнулся и протянул к ней руку - но Судабе не ухватилась за эту руку, и новый, страшный порыв ветра сбил ее с ног, и она без всплеска рухнула в непроглядно черную бездну и со свистом понеслась сквозь мрак, все ниже и ниже...
  
  - Госпожа, она рожает!
  Верная Мара, прибежавшая разбудить царицу, отпрянула: Судабе резко села на ложе, тяжело дыша и отчаянно впившись пальцами в покрывало. Дневной сон не шел ей на пользу: ее часто мучили кошмары, а ночью она и вовсе не могла заснуть. Но чем еще ей было заняться с тех пор, как царь удалил ее от себя, целиком поглощенный своей новой наложницей, этим безродным найденышем, которая и имени-то своего не помнила?..
  - Я позову лекаря, - прошептала Мара, отступая от ложа, но Судабе остановила ее резким взмахом руки. Несколько мгновений сидела неподвижно, переводя дух, потом сипло спросила:
  - Что ты сказала?
  - Она рожает, - повторила Мара. Судабе подняла голову, и бедная служанка чуть не вскрикнула: мрачные, потухшие глаза царицы вдруг сверкнули таким зловещим огнем, что сразу вспомнилось, как за спиной ее называли "колдуньей в отца".
  Судабе заметила ее испуг, но ничего не сказала. Только криво усмехнулась и велела:
  - Одень меня.
  
  Ароматная вода освежила ее, но голова по-прежнему оставалась тяжелой, и пока Мара укутывала ее безвольное тело в легкое струящееся платье, собирала волосы, перевивая их золотыми нитями, и сурьмила брови, Судабе думала: как так получилось, что он меня возненавидел?
  Конечно, во всем виновата эта безымянная дурочка, эта Манушак, как он ее назвал. Его воины нашли ее в лесу близ горы Мануш и чуть не передрались: каждому хотелось заполучить такую красавицу себе. Их начальник, узнав, из-за чего спор, не придумал ничего лучше, как обратиться к царю: раз она найдена на его земле, значит, принадлежит ему - ему и решать, кого ею наградить. А Усан, как только увидел эту дикую лань, боязливо сжавшуюся под тяжелым мужским плащом, как только заглянул в ее глаза, зеленые, как лесные озера - так и пропал. Вот кого следовало бы назвать колдуньей. Он не слушал ничьих советов, ничьих увещаний; взял бродяжку к себе в покои и осыпал ее золотом и жемчугами, а законную супругу, свою царицу, совсем позабыл. Вельможи хоть и ворчали, а за нее не заступались: не могли простить ей отца. И тогда Судабе решила сама пойти к мужу и открыть ему глаза на его безумие.
  Но он даже на нее не взглянул. Он, некогда проехавший ради нее всю Степь Копьеносных Бойцов, бросивший к ее ногам все свои сокровища и так бережно, даже трепетно обнявший ее, когда они остались наедине - он теперь только холодно взглянул на нее и сказал: "Избавь меня от своих причитаний. Если не хочешь быть счастливой сама, так хоть не мешай другим".
  Безумец.
  А когда Манушак понесла, он и вовсе потерял голову. В первые месяцы она чуть было не умерла: она и так-то была хрупкая, как тростинка, куда ей еще детей вынашивать - но Кави Усан вбил себе в голову, что ее отравили, и почему-то решил, что сделала это Судабе. В тот вечер он сам пришел к ней в покои, и она было поднялась ему навстречу, но тут же отшатнулась: таких бешеных глаз она у него никогда не видела. Он сдержал себя и не тронул ее, но перевел Манушак из гарема в покои рядом со своими, выставил дополнительную стражу и строго-настрого запретил Судабе даже приближаться к ним. Так она лишилась не только доступа к сопернице, но и мужа. Хотя последнее огорчило ее куда меньше, чем она того ожидала.
  Она не стала пытаться повредить ребенку. Хотя могла бы. Наверное, могла бы. Но в тишине одиноких ночей в ее душе созрел другой план. И для него нужно было, чтобы Манушак благополучно доносила и родила. А уж тогда...
  Она знала наверное, что Кави Усана в этот момент поблизости не будет. Ни один мужчина не осмелится находиться рядом с рожающей женщиной, тем более когда на свет готовится появиться его первенец. Усан, наверное, еще с вечера заперся в своей башне, наблюдает расположение светил и ведет со своими звездочетами мудреные разговоры. Его всегда больше интересовало недосягаемое. А того, что под носом, он порой в упор не замечал.
  - Госпожа, готово.
  Судабе взглянула в отполированное бронзовое зеркало и удовлетворенно улыбнулась. В нем отражалась царица - властная, блистающая и непреклонная.
  Именно такой она и должна сегодня быть. Собрать все свое влияние и нанести тщательно рассчитанный удар. Усан еще пожалеет, что посмел обидеть ее.
  Не для того она родилась на свет, чтобы прозябать у него за спиной.
  
  - Госпожа, царь не велел...
  Судабе смерила растерявшегося стражника надменным взглядом. Ему и без того пришлось сегодня нелегко: крики роженицы разносились по всему дворцу. Оставалось нажать совсем чуть-чуть.
  - Царской наложнице неможется, - сказала она, - а ведь она, может быть, носит под сердцем сына царя. Царево искусство тут не поможет; тут нужна женщина. И если царь узнает, что из-за тебя погибли его сын и его любимая наложница - как думаешь, что тебя ждет?
  Он побледнел. Низко поклонился и отступил с дороги.
  Судабе вступила в бродяжкины покои.
  Здесь пахло кровью и отчаянием. Она не ошиблась: Манушак была слишком слаба. Впрочем, Судабе не было особого дела до того, выживет та или нет. Если умрет, так даже лучше. Лишь бы родила. Она коснулась рукой кошеля с давно заготовленными снадобьями, висевшего у нее на поясе, и громко спросила:
  - Как здоровье царской наложницы?
  Какая-то служанка ахнула. Другая чуть не выронила большую плошку с побуревшими тряпками. Одна из повитух, копошившихся у ложа, обернулась к Судабе, окинула ее долгим взглядом с ног до головы и прошамкала:
  - Держится. Немножко осталось...
  Манушак закричала снова - неистово и протяжно, будто у нее у живой выдирали внутренности. Судабе невольно поморщилась. Хотелось зажать уши и отвернуться, а то и вовсе выйти прочь и вернуться, когда уже все закончится. Но она должна была присутствовать при рождении, чтобы все было без обмана.
  Повитухи засуетились:
  - Идет!
  - Держи...
  - Вот так, вот так... Ох, крови-то...
  - Воды! - отрывисто приказала одна из повитух. - И чистую ткань. Ну, что стоишь! - прикрикнула она на замешкавшуюся служанку.
  Судабе стояла ни жива ни мертва - и очнулась только тогда, когда услышала резкий, требовательный плач.
  Наконец-то.
  - Дайте его мне.
  От того, послушаются они ее или нет, зависело многое. Она - царица, законная супруга повелителя Ирана. Но ею же этот повелитель уже почти год бесстыдно пренебрегал... От этой ненужной мысли голос Судабе дрогнул, и заготовленные слова прозвучали совсем не так повелительно, как ей хотелось бы. Но ничего уже не исправишь. Та из повитух, что приказала принести воды - темнолицая женщина сурового вида, должно быть, старшая - пронзительно взглянула на Судабе. Под этим взглядом та невольно смутилась: этой женщине было ведомо то, что для нее так и осталось тайной - но тут же, опомнившись, вздернула подбородок.
  Старшая повитуха медленно поднялась, обошла ложе, на котором бессильно распласталась та, что уже не представляла для Судабе никакого интереса, и протянула царице тугой белый сверток.
  Судабе с трепетом взяла его.
  Что она ожидала увидеть? Хорошенькую статуэтку, ожившую копию тех, что в последние месяцы везли во дворец со всех концов Ирана? Маленького богатыря или крошечную фею? Но увидела только сморщенное красное личико и раскрытый в бессмысленном крике рот. Смутное разочарование шевельнулось в душе: и ради этого?..
  Но тут младенец открыл глаза и взглянул - Судабе готова была в этом поклясться - прямо на нее. И глаза у него были - таких она никогда не видела: зеленые, как у той, у глупой наложницы, но у нее они были темные, а у него - ясные и свежие. Глядя в эти глаза, Судабе на мгновение позабыла о том, что находится в одной комнате с женщиной, которая отняла у нее все, о вероломном Кави Усане, своей обиде и своей решимости. Мир отступил куда-то далеко. Остался только этот ребенок и его необычные глаза.
  Он уже не плакал, а только внимательно смотрел на нее. И Судабе не выдержала: повернула руку и осторожно, боясь спугнуть зачарованное мгновение, дотронулась пальцем до щеки малыша.
  И глухо вскрикнула.
  Если бы не выучка, она бы уронила его, непременно уронила. А так - только прижала его сильнее к груди, неотрывно глядя в яркие зеленые глаза, и без всяких клятв поняла, что никогда никому его не отдаст.
  Слишком страшная ждет его судьба.
  - Я забираю этого ребенка, - сухо сообщила она и, не дожидаясь ответа, двинулась прочь из комнаты. Она знала, что ей дадут уйти - попробовал бы кто-нибудь ее остановить.
  Может, у нее все и получилось бы, но на выходе из комнаты она столкнулась с Кави Усаном.
  Тот был один, без свиты, и на лице у него играла непривычная улыбка - чуть тревожная, чуть растерянная, но безусловно счастливая - которая, однако, мигом исчезла, стоило ему увидеть ее.
  Она крепче прижала к себе младенца.
  Кави Усан скользнул взглядом по свертку в ее руках, и на мгновение в его глазах полыхнуло то же пламя, как когда он решил, что она отравила Манушак - но он глянул куда-то поверх ее плеча и сдержал себя. Только очень ровным тоном сказал:
  - Отдай ребенка, Судабе.
  Заговори он с ней иначе, верни в голос хоть толику былой нежности - если не ради нее, то хотя бы ради той, другой - может быть, все обернулось бы иначе. Но его сухой, приказной тон задел ее, и она с вызовом вздернула подбородок:
  - А то что? Я твоя жена, Усан, если ты забыл. И у меня, в отличие от этой, - небрежное движение подбородком куда-то за спину, - есть и имя, и титул. Воспитывать царского наследника подобает законной царице.
  Крыть ему было нечем. Да, он приблизил к себе другую, но не осмелился публично оттолкнуть жену - боялся хамаверанских секретов, которые для него так и остались тайной? Что-что, а рисковать своей драгоценной персоной Кави Усан не любил. Судабе хорошо все рассчитала.
  Но почему-то Усан только посмотрел на нее пустыми глазами, будто не слышал ни слова из того, что она сейчас сказала, и снова велел:
  - Отдай ребенка.
  Таким она его не видела... должно быть, никогда. Таким он, наверное, был с побежденными им мазанскими дэвами, что строили для него тот проклятый дворец на горе Хара Березайти. Для них, плененных и униженных, его слово было законом, и они не смели ослушаться. Но она? Хамаверанская царевна, его законная жена?
  - Я... - начала было Судабе, но тут лицо Усана потемнело, и почему-то - хотя они были во дворце, а снаружи стояла чудесная погода - ей явственно послышался раскат грома.
  - Судабе, - очень тихо сказал Кави Усан, - я не буду просить в третий раз.
  И тогда она поняла то, что ей, глупой, наивной, давно следовало бы понять: она для него - ничто. Может быть, и эта бродяжка тоже - ничто. Важен только его сын, его долгожданный наследник, который сейчас затих у ее груди, будто прислушивался к разговору.
  И ее пронзила боль при мысли, что его придется отдать. Слезы подступили к глазам. Ей показалось, что, лишившись этого ребенка сейчас, она станет еще более одинокой, чем была прежде.
  Но она ни за что не дала бы Кави Усану увидеть своих слез. Особенно теперь. Особенно когда - тут усмешка искривила губы Судабе, - она увидела его истинное слабое место.
  И она почти всунула сверток ему в руки и рассмеялась уже вслух:
  - Что ж, забирай его! Своего долгожданного наследника, своего бесценного сына! Но знай, что он не проживет долго и умрет страшной смертью. И никто в целом мире не сумеет ему помочь.
  Ей самой стало жутко от того, как это прозвучало. Она не была до конца уверена в своих словах - прорицание ей никогда не давалось. Но, прикоснувшись к этому ребенку, она ощутила такой смертный ужас, такую безнадежную тоску и непонимание, что было ясно - судьба его не будет легкой.
  Сумела бы она помочь ему, отвести беду? Этого она не знала. Кави Усан натворил на своем веку довольно, чтобы заслужить гнев богов и духов. Может быть, и бродяжка эта повстречалась его воинам не случайно. Наверняка, пожалуй, мог бы сказать только Шаммар.
  Но она не станет посылать к нему. Теперь ей все равно.
  Кави Усан неловко обнял сверток и тревожно заглянул ему в лицо, будто искал там печать зловещего пророчества, только что произнесенного ею. Нашел ли? Кто скажет. Лицо его вновь стало бесстрастным. Он поднял голову и, глядя уже не на Судабе, а куда-то сквозь нее, приказал вытянувшимся стражам:
  - Царице нездоровится. Отведите ее в ее покои.
  - Я уйду сама, - бросила Судабе, обошла мужа и, даже не оборачиваясь, зашагала прочь. Пусть делает что хочет. Свою месть она совершила, пусть и не так, как думала изначально. Теперь он не скоро забудет ее слова.
  А мальчик... что ж, он и так был обречен.
  
2. В гостях у врага
  
  Он проснулся.
  Веки были тяжелые, как мешки с песком, а стоило их поднять - безжалостный белый свет впился в глаза. Он глухо застонал и поскорее зажмурился обратно.
  Где он? Не Мост-разлучитель же это, ведущий в загробное царство. Вряд ли на мосту можно лежать. Получается... он его не перешел?
  Пожалуй, при этой мысли следовало впасть в отчаяние. Обессилеть. Пасть духом. Но Сьяваршан - странное дело - не почувствовал ничего. Наверное, ему уже нечем было падать.
  - Очнулся?
  Голос показался знакомым. Сьяваршан осторожно приоткрыл один глаз.
  Рядом с его постелью - а это была именно постель, никакая не земля - сидела девушка. Незнакомая. В черных косах сверкают яркие капельки-бусины. Загорелое лицо, простые темные куртка и штаны, больше подходящие путнице или бродяжке, чем знатной госпоже. Нет, это не знатная госпожа. И на иранку не похожа. Где же он?
  Он неуверенно огляделся - насколько мог, не поворачивая чугунной головы. Это была самая обычная комната - или, точнее, ее костяк: беленые стены без росписи, окно без занавеси, пол без ковра. А вот простыни, на которых он лежал - он пошевелил пальцами: плотные и гладкие, как дома. Откуда в таком необжитом месте взялись хорошие простыни?
  Девушка, должно быть, заметила его взгляд.
  - Мой отец построил этот дворец, после того как вернулся из Ирана, - отрывисто сказала она. - Но сам он тут не живет. Только редкие гости, - она пожала плечами. - Тебе тут, наверное, тоже уютнее, чем в наших шатрах. Ты ведь иранец?
  - А... ты?
  Она посмотрела на него так, будто он сморозил несусветную глупость.
  - Туранка. А кого ты ждал? Ты разве не в Туран ехал?
  Сьяваршан обессиленно закрыл глаза. Вот такое ему точно не могло присниться и в кошмарном сне. В Иране ему оставаться было нельзя; но заехать в Туран, к злейшим врагам иранцев...
  Такого даже отец, наверное, ему бы не пожелал.
  - Он очнулся, Виспан?
  Сьяваршан встрепенулся.
  Человек, вошедший в комнату, несомненно, занимал высокое положение. Об этом говорили и его гордая осанка, и шитый золотом, отороченный мехом кафтан, и спокойное достоинство, с которым он выступал. Голову и усы его уже тронула седина, но в его облике не чувствовалось дряхлости. Он окинул Сьяваршана спокойным, без враждебности, взглядом.
  Девушка - Виспан - легко вскочила на ноги.
  - Да, дядя. Но вставать ему еще пока рано. Пусть набирается сил.
  Вошедший вздохнул:
  - Силы ему понадобятся... Твой отец хочет говорить с ним.
  Он говорил так же, как и она: отрывисто, непривычно резко, глотая звуки. Но все же Сьяваршан их понимал. Пути Турана и Ирана разошлись не так уж давно... и, похоже, не так уж далеко.
  - Отец едет сюда? - заинтересовалась Виспан.
  Ее собеседник кивнул:
  - Будет здесь через день-два, если я его знаю. Ох уж эти иранцы... Не может он о них спокойно слышать.
  Виспан с сомнением оглянулась на Сьяваршана.
  - День-два - это мало... - протянула она как будто с разочарованием. Похоже, ей было неловко, что ее находка оказалась такой хлипкой.
  Сьяваршан собрался с силами.
  - Напротив, - сказал он, стараясь говорить с таким достоинством, с каким только может говорить человек, неспособный даже на локте приподняться, - я сочту за честь засвидетельствовать свое почтение твоему благородному отцу.
  Дядя Виспан фыркнул, но совсем необидно, и покачал головой, а Виспан вздернула брови, и в ее живых глазах - Сьяваршан готов был поклясться - промелькнуло что-то похожее на уважение.
  - Твоя смелость похвальна, юноша, - сказал дядя. - Но давай не будем торопить события. Тебе нужно прийти в себя, не то Франграсьян тебя замучает. Он подождет. Я придумаю, что ему сказать.
  Последних его слов Сьяваршан не расслышал - ему показалось, будто его ударили в грудь.
  - Франграсьян? - чужими губами выговорил он.
  Виспан, от которой не укрылось его смятение, усмехнулась:
  - Да, мой отец - Франграсьян, правитель Турана. Ты, бедненький, попал прямо в когти к туранскому коршуну. Ничего, у тебя пока есть время, чтобы придумать, чем ты от него откупишься.
  
  Сил эта весть Сьяваршану не добавила.
  Франграсьян! Неистовый потомок Туры, отчаянно храбрый и дерзкий: в свое время ему даже удалось, хоть и ненадолго, захватить престол Ирана. А когда родной брат, сочувствовавший иранцам, попытался ему воспротивиться, Франграсьян убил его недрогнувшей рукой. Недаром в его жилах текла нечестивая кровь Туры-братоубийцы. Страшно даже подумать, что бы он мог сотворить с Ираном. К счастью, на иранском престоле он не задержался: Мануш-читра из дома Траэтаоны прогнал его и по праву воцарился над иранцами. А Франграсьян вернулся в свой Туран. Они с Мануш-читрой заключили какой-то договор, подробностей которого не знал даже отец Сьяваршана, но Франграсьян соблюдал его на удивление верно: ни разу не перешел за черту, проведенную стрелой юного Эрехша, не ступил на иранскую землю даже после смерти Мануш-читры. Видимо, тот чем-то крепко его напугал.
  Времени у Сьяваршана на то, чтобы повспоминать легенды и слухи, действительно было много: Виспан и ее дядя после того разговора куда-то исчезли, и он остался на попечении рабов, которым то ли запретили с ним говорить, то ли они были немы. Дядя, впрочем, вернулся на следующий день. Взмахом руки отослал раба, только что принесшего Сьяваршану простенькой, но сытной похлебки, и, дождавшись, пока тот скроется, уселся на стул рядом.
  - Мы невежливо приняли тебя, гость, - с улыбкой начал он, чуть наклонившись вперед. - Даже не представились как положено. Позволь же исправить эту ошибку. Я Пиран, сын Ваэсаки. Моя мать была сестрой Пашанга, отца нашего правителя, Франграсьяна. Но не думай, будто я имею над ним какую-то власть. Первый советчик Франграсьяна - это он сам, и поэтому именно ему ты должен понравиться. Как тебя зовут и откуда ты?
  Ни в позе, ни в тоне Пирана не чувствовалось угрозы - и, однако, Сьяваршан невольно подобрался. Что будет, если Франграсьян узнает, кто он? Не прикажет ли его казнить... или еще хуже: не попытается ли ценой его жизни вырвать у отца какую-нибудь уступку? Мануш-читры больше нет, а отец... он, конечно, могущественный чародей, но куда ему до истинного потомка Траэтаоны? Да и захочет ли он вообще торговаться за жизнь сына, которого сам же и изгнал? Может, и глазом не моргнет, даже стань Сьяваршан туранским рабом. Нет, своим именем называться нельзя.
  И, однако... имеет ли он право лгать Пирану? Ведь он и его племянница спасли ему, Сьяваршану, жизнь. Хотя могли бы бросить его там, в степи, и никто бы ничего не узнал. А он отплатит своим спасителям недоверием? Может быть, Франграсьян уже знает, кто он такой. Может, это всего лишь проверка. А раз так - он должен пройти ее с честью, не уронив имя своего дома и не давая туранцам повода для насмешек.
  Он глубоко вздохнул.
  - Благодарю тебя за доверие, благородный Пиран, и за то, что спас меня от смерти. Правда - это меньшее, чем я могу тебе отплатить. Мое имя Сьяваршан, я сын Кави Усана, правителя Ирана.
  Глаза Пирана на мгновение сузились, и у Сьяваршана невольно захолонуло сердце; но Пиран почти тут же расслабился и вновь улыбнулся.
  - Да, я знаю, - буднично сказал он.
  Сьяваршан не смог скрыть удивления:
  - Знаешь?
  - Это все Виспан. - Пиран встал и принялся расхаживать по комнате. - Она первая домчалась до тебя, когда ты потерял сознание. И она нашла твою фибулу, пока лошади ее не затоптали.
  Сьяваршан озадаченно посмотрел на него:
  - Я не...
  И тут он понял. Рука рванулась к груди.
  - Не бойся, мы не воры. Виспан знает, что это такое. У ее отца такая же. Пронзенный копьем змей - знак дома Траэтаоны. Мы не знаем, что случилось с тобой в Иране, Сьяваршан, почему ты один оказался так далеко от дома. Но в одном можешь быть уверен - ты среди родных, среди друзей.
  Сьяваршан опустил руку. Странное дело - он никогда не верил в чудодейственную силу этой фибулы, но теперь, потеряв ее, чувствовал себя одиноким и беззащитным. Вряд ли бы знак Траэтаоны защитил его, не связанного с великим героем кровью. Но эту фибулу Сьяваршану дал отец. Это значило, что ему не все равно, что с ним будет. А теперь...
  Он сглотнул.
  - Значит, Франграсьян...
  - Тебе ничего не грозит, - твердо повторил Пиран. - Ты здесь не чужой.
  Того брата Франграсьяна это не спасло, хотел было возразить Сьяваршан. Но сейчас вряд ли уместно заводить подобный разговор. Сердцем он не верил в это расплывчатое обещание, но умом понимал: если Пиран так уверен, значит, у него есть на то основания. Желай он причинить Сьяваршану вред - уже давным-давно сделал бы это.
  - Но Виспан говорила...
  Лицо Пирана построжело:
  - Она тебя просто дразнила. Не волнуйся: она уже уехала навстречу отцу. Вряд ли ты еще ее увидишь.
  Сьяваршан вспомнил насмешливую улыбку и блестящие черные глаза, и у него будто само собой вырвалось:
  - Жаль.
  Пиран покачал головой:
  - Погоди жалеть. Таких, как Виспан, ты в Иране не видел. Она под стать отцу, а ему, как я уже говорил, никто, кроме него самого, не указ. Многие сгубили себя, пытаясь за ней угнаться. Вряд ли и тебе это под силу.
  Смущенный таким поворотом разговора, Сьяваршан не нашелся что ответить. Пиран пристально поглядел на него, но, не дождавшись ответа, махнул рукой, обвел взглядом комнату, еще раз велел Сьяваршану набираться сил и вышел из комнаты, оставив своего гостя еще более растерянным и озадаченным, чем до этого разговора.
  
  На другой день Пиран к нему не пришел. Зато пришла Виспан. Она ворвалась, запыхавшаяся, вся в пыли, но, увидев Сьяваршана, приподнявшегося ей навстречу, на мгновение замешкалась - будто вдруг усомнилась в том, что делает.
  А потом решительно подошла к постели и сказала:
  - Вставай, тебе пора.
  С нее сталось бы и одеяло откинуть. Сьяваршан машинально пошарил глазами по комнате, гадая, куда подевалась его одежда, и только потом опомнился:
  - Виспан... ты о чем?
  - Вот о чем. - Она бросила на одеяло что-то маленькое и тяжелое; сощурившись, Сьяваршан узнал фибулу со змеем. - Откуда это у тебя?
  Он недоуменно посмотрел на нее. Так она торопится или нет?
  - Ты же уже знаешь, - сказал он, вспомнив слова Пирана о том, что у ее отца есть такая же.
  - Ты и правда иранский царевич?
  Виспан смотрела на него, закусив губу. Он никак не мог понять, что выражает ее подвижное лицо - досаду? Обиду? Раздражение?
  - Да, правда.
  - Тогда почему отец хочет тебя убить?
  Сьяваршан оторопел.
  - Когда я показала ему фибулу, у него стало такое лицо... Никогда его таким не видела. Он мчался сюда, будто за ним гналась свора злых духов. Он сейчас во дворе, с дядей. Не знаю, о чем они там говорят, но дядя его не задержит. Меня он вообще не замечал, - она досадливо махнула рукой. - Так что, думаю, лучше ему сейчас на глаза не попадаться. В этом доме много комнат - никто не помнит, сколько. Можешь пока спрятаться в одной из них...
  Сьяваршан устало откинулся на подушки, прикрыл глаза.
  - А потом?
  - Потом? - не сразу повторила Виспан.
  - Да, потом... Ты дашь мне коня и отпустишь обратно в Иран? Мне сейчас и парасанга не проехать. Не поедешь же ты со мной. Меня догонят и вернут, и уж этому твой отец точно не обрадуется - раз я бежал, значит, мне есть что скрывать. А так у меня еще есть шанс. - Он открыл глаза и исподлобья взглянул на нее. - Я не в том состоянии, чтобы бегать, Виспан. Да мне и некуда бежать. Спасибо, что беспокоишься за меня. Но не надо. Правда.
  - Будешь лежать здесь и ждать смерти?! - взорвалась она.
  Он улыбнулся:
  - Ты уже спасла меня один раз. Другой не сделал бы и этого. Но, видно, такая уж у меня судьба.
  Не желая вступать в дальнейшие пререкания, он снова закрыл глаза. Виспан еще некоторое время стояла у постели: он слышал ее тяжелое, прерывистое дыхание. Наконец она что-то прошипела сквозь зубы - ругательство, не иначе - и резко развернулась, задев его по руке полой кафтана. Каблуки ее сапог дробно застучали, удаляясь; хлопнула дверь, и Сьяваршан остался в одиночестве. Не открывая глаз, он нашарил на одеяле фибулу и крепко сжал ее в руке.
  
  - Я нечасто прихожу к своим гостям. Обычно это они приходят ко мне. Но ты, похоже, достоин такой чести, царевич Сьяваршан.
  Голос был незнакомый, ничуть не похожий на голос Пирана, а выговор - скорее иранский, чем туранский. Сьяваршан открыл глаза.
  Человек, стоявший рядом с его постелью, тоже на Пирана не походил. Он был... так и хотелось сказать "неказистый": маленький, по-дорожному скромно одетый. Только кинжал за поясом - резная рукоять, ножны с золотой обкладкой - выбивался из этой картины. Человек встретил взгляд Сьяваршана и усмехнулся, и того на мгновение мороз пробрал по коже. У него были такие же яркие, живые глаза, как и у Виспан. Но рядом с ней Сьяваршану не было страшно, а рядом с ее отцом - стало.
  Франграсьян, повелитель Турана, пододвинул себе стул и сел. И только сейчас Сьяваршан начал понимать, почему в Иране его так боялись. Когда он стоял, в нем действительно не было ничего примечательного. Но двигался он плавно и вместе с тем скупо, как лев, выслеживающий добычу. И даже когда он сел, это ощущение сохранилось. Словно молния сверкнула, взрезав небо, и застыла на миг. Или сокол уселся на краешек сиденья - вот-вот встрепенется и взлетит.
  - Чем обязан?
  Вопрос был простой, интонация - самая будничная. И, может быть, поэтому Сьяваршан так же просто ответил:
  - Отец выгнал меня из дома. Мне больше некуда идти.
  Франграсьян хмыкнул. Сложно было сказать, что он хотел этим выразить, но уж точно не сочувствие. Послышалось предупреждающее покашливание: Пиран, тоже успевший войти в комнату, встал с другой стороны от ложа Сьяваршана - не затем, чтобы бросить вызов Франграсьяну, конечно, нет. Просто чтобы уравновесить его присутствие.
  - Славный Кави Усан, - задумчиво протянул Франграсьян. - Говорят, ему повинуются даже дэвы. Чем же ты, его сын, не угодил ему?
  Сьяваршан опустил глаза. Он вновь увидел перед собой Судабе: на этот раз такую, какой она была в том уединенном дворце, до того, как разразилась беда. Она ела принесенные им сласти и тихо жмурилась, как сытая кошка, а он бездумно смотрел на ее белые пальцы, и даже музыки было не надо - умиротворенное молчание, установившееся между ними, было лучше любого звука.
  Что с ней теперь? Он запрещал себе об этом думать.
  Он поднял голову.
  - Я нарушил его запрет.
  - Ты нарушил гораздо более страшный запрет, заехав сюда, - заверил его Франграсьян, и на мгновение Сьяваршану почудилось, что за его насмешливой снисходительностью что-то таится. Страх? - Разве ты не знаешь о договоре, который мы заключили с Мануш-читрой?
  - Я чту великого Мануш-читру, - осторожно ответил Сьяваршан, - и никогда бы не дерзнул нарушить его завет. Но верно и то, что сюда я заехал по ошибке. Я направлялся... - "куда глаза глядят", "умирать", - не сюда. Но мой конь обессилел, да и я сам едва держался в седле. Твоя дочь заметила меня и тем спасла мне жизнь.
  - Это правда, - подал голос Пиран. - Мы возвращались с охоты, когда она заметила в степи всадника на спотыкающемся коне и окликнула его. Мы думали, что это просто сбившийся с дороги путник. Никто не ждал, что он окажется иранским царевичем.
  - Никто не ждал, - повторил Франграсьян. - Никто не хотел. Но граница перейдена, и с этим надо что-то делать.
  Он снова посмотрел на Сьяваршана.
  - Ты знаешь, что Мануш-читра остался должен мне кровь?
  Тому показалось, будто его ударили в грудь.
  - Как тебе известно, Тура, мой дед, убил деда Мануш-читры, Арью. Мануш-читра в ответ убил Туру... ну а мне оставалось только убить Мануш-читру. Но я этого не сделал.
  - Почему? - осторожно спросил Сьяваршан.
  Франграсьян оторвался от созерцания перстня с бирюзой, красовавшегося на его указательном пальце, и сухо ответил:
  - А это тебя не касается, царевич. Подумай лучше вот о чем. Долг крови не был уплачен. И я имею полное право забрать твою жизнь.
  Сьяваршан облизал губы. Страшно не было. Наоборот: еще один кусочек мозаики стал на свое место. Теперь он лучше понимал, что двигало Мануш-читрой, когда тот выбирал себе наследника.
  - Но... - он прокашлялся: главное, чтобы это не прозвучало как трусливое оправдание. - Я не от крови Мануш-читры.
  Франграсьян посмотрел на него как на идиота.
  - У него не было детей, - ну вот, он все-таки начал торопиться. - Разве ты не знаешь?
  Лицо Франграсьяна осталось неподвижно.
  - Знаю. Ну так что с того? Все равно ты из дома Арьи. Иначе откуда у тебя его фибула?
  Взгляд Сьяваршана невольно скользнул ниже, к плечу Франграсьяна. Короткий плащ того был заколот фибулой-близнецом той, что сейчас сжимал в кулаке Сьяваршан: свившийся кольцом чешуйчатый змей, пронзенный иглой-копьем. Только Франграсьянова фибула успела потемнеть от времени.
  Сьяваршан разжал ладонь. Да, его фибула совсем другая: новенькая, светлая. Чешуйки переливаются на солнце. Он иногда доставал ее - просто чтобы полюбоваться. Интересно, почему это правда порой звучит невероятнее самой наглой лжи?
  Но как бы то ни было, а правду сказать придется.
  - Посмотри на эту фибулу, правитель Турана, и сравни ее со своей. Ты увидишь, что мою почти не носили. Ни я, ни мой отец никогда не закалывали ею свои плащи: такая честь не для нас, не принадлежащих к дому Траэтаоны. Но отец подарил мне ее как... талисман. Для защиты от моей злой судьбы.
  У отца, когда он говорил это, было очень серьезное лицо. Знал ли он тогда, что его подарок ввергнет Сьяваршана в смертельную опасность?
  Франграсьян расхохотался. Пиран переводил тревожный взгляд с него на Сьяваршана, но вмешаться не решался.
  - Перестань сочинять сказки, царевич, - сказал Франграсьян, резко оборвав смех, и взглянул на Сьяваршана разом похолодевшими глазами. - Имей мужество достойно встретить свою смерть.
  - Я готов к смерти, - тихо произнес Сьяваршан. - Но я не хочу погибать по ошибке. Правитель Турана, сказала ли тебе твоя дочь, где она нашла эту фибулу?
  - В мешочке у него на шее.
  Все трое обернулась к дверям. Там стояла хмурая Виспан. На Сьяваршана она не смотрела.
  - Я думал, ты ушла к себе, - заметил Франграсьян совершенно нейтральным тоном. - И давно ты здесь?
  Виспан не ответила. Не сводя глаз с отца, она шагнула вперед.
  - Он говорит правду, - твердо сказала она. - Он не закалывал этой фибулой свой плащ. Я сорвала мешочек, чтобы ему дышалось свободнее. Завязки распустились, и она выпала на песок. Отец, он ни в чем перед тобой не виноват. Не убивай его!
  Последнюю фразу она произнесла с такой горячностью, что сама смутилась своей вспышки: умолкла и опустила голову. Франграсьян улыбнулся странной улыбкой: не слишком-то веселой, но и не откровенно мрачной.
  - Виспан, ты...
  - Я согласен с ней, - неожиданно подал голос Пиран. Он успокаивающе положил руку на плечо Виспан. - Мудрому правителю не подобает отнимать жизнь гостя из глупой прихоти.
  - Это не прихоть! - рявкнул Франграсьян, и его глаза полыхнули таким бешенством, что Сьяваршана сковал ужас. Но Пиран спокойно выдержал взгляд двоюродного брата.
  - Мы отомстим за Туру, - негромко сказал он. - И за Аграэрату. Но мы взыщем кровь с истинных виновников, а не будем вымещать свою злобу на тех, кто волею судьбы попался нам под руку.
  Какое-то время Франграсьян еще сверлил его взглядом, но наконец отвел глаза и поднялся.
  - Будь по-вашему. Я дарю вам его жизнь. Смотри, как бы тебе не раскаяться.
  Говоря это, он смотрел на Пирана, но у Сьяваршана возникло отчетливое ощущение, что обращался он и к Виспан. Не замечая Сьяваршана, будто его тут и не было, даже не попрощавшись с ним, туранский правитель стремительно вышел. Пиран и Виспан переглянулись, и первый усмехнулся:
  - Что ж, похоже, ты победила.
  - Я... - начала она, но вспыхнула и только махнула рукой. Пиран перевел взгляд на Сьяваршана и неожиданно хитро подмигнул ему:
  - Вот теперь все точно позади.
  И тот - несмотря на то, что его жизнь еще недавно висела на волоске - поймал себя на том, что улыбается в ответ.
  Может быть, оберег действительно помог.
  
3. Затворница
  
  - Возьми, - сказал отец.
  За стенами остался шумный пир, и благоухающий сад, и украшенный лентами и цветами, поющий и пляшущий Истахр. Царевич вернулся из Забулистана! - как тут не радоваться? Даже если бы Кави Усан не отдал приказа, навстречу Сьяваршану все равно высыпали бы нарядные толпы: единственный сын и наследник царя, наконец повязавший стан поясом мужей, возвращается к отцу после долгой разлуки - это ли не зрелище, которым стоит полюбоваться? И надежды людей не были обмануты: Кави Усан во главе вельмож и прославленных воинов выехал навстречу Сьяваршану, которого сопровождал один только Рустам - но один он славой своего имени и силой своих рук мог заменить целую свиту. Отец и сын сошли с коней, и сын низко поклонился отцу, а отец обнял его и расцеловал, и велел ехать рядом с собой - и так, шагом продвигаясь сквозь пеструю, восторженную, плачущую от умиления толпу, они проехали через весь город до царского дворца. Здесь они сели за пиршественный стол, и Кави Усан первый поднял заздравную чашу, восславив господа Ахура Мазду, вернувшего ему любимого сына. Потом были объятия, поцелуи, восхваления и поздравления, так что у Сьяваршана с непривычки и с дороги голова пошла кругом; и отец, должно быть, заметив это, призвал всех веселиться без них: ему, мол, надо сказать вновь обретенному сыну пару слов наедине.
  И вот теперь они стоят здесь, в пустом и гулком тронном зале, похожем на громадную блистающую пещеру - не лучшее место для задушевной беседы. Но Сьяваршан не стал возражать отцу. Ему лучше знать, как следует вести себя здесь, в этом огромном и шумном городе, который повинуется каждому его жесту и каждому наклону головы.
  Кави Усан протянул ему фибулу со змеем.
  - Она тебя охранит.
  Сьяваршан молча принял ее, но не спешил закалывать ей свой плащ. Он не был вполне уверен, что имеет на это право.
  Отец заметил его колебания.
  - Необязательно ее носить. Даже лучше, если ты ее спрячешь. Но пусть она всегда будет с тобой. Знак Траэтаоны защитит тебя.
  - От чего?
  Кави Усан усмехнулся:
  - Помнишь, почему ты отправился в Забулистан?
  - Научиться у Рустама воинскому искусству...
  - И это тоже. Но прежде всего - чтобы быть у него под присмотром. - Кави Усан вздохнул. - Ты вырос, сын. Теперь я могу говорить с тобой как мужчина с мужчиной. Знай же, что в ночь твоего рождения я составил твой гороскоп и увидел, что тебя ждет великое и блистательное будущее... если ты сумеешь дожить до двадцати лет.
  - Но мне только девятнадцать.
  - Знаю. Возможно, я поторопился. Но чем ближе твой двадцатый день рождения, тем сильнее и опасность, которая тебе угрожает. Я это чувствую. И одного Рустама тут может быть недостаточно. Пусть лучше ты будешь у меня на глазах, во дворце могучего Траэтаоны и его любимого сына Арьи. Их великие души, фраваши, отведут от тебя любое зло.
  Он помолчал и с улыбкой добавил:
  - И, в конце концов, я просто соскучился.
  Сьяваршан смотрел на своего отца, которого не видел почти двенадцать лет, и не знал, что ему сказать. Великое будущее? Опасность? Рустам учил его, что нет такого зла, с которым нельзя было бы справиться, призвав на помощь Ахура Мазду и праведный Огонь и взяв в руки верное оружие. Он ходил с отцом войной на злобных мазанских дэвов и знал, о чем говорил. Но теперь отец говорит, что ему, Сьяваршану, угрожает какое-то неведомое зло, и никто не может его отвести, кроме славных героев прошлого.
  Разве в настоящем не осталось героев?
  - Хорошо, отец, - сказал он. - Да будет так.
  Кави Усан похлопал его по плечу:
  - Да будет. А на твой двадцатый день рождения... нет, пока не будем об этом говорить. Главное - ты снова со мной. Ну, спрячь свой амулет, и вернемся к гостям. Все-таки это твой праздник. Нехорошо оставлять их так надолго.
  Сьяваршан стянул с шеи ладанку, где хранил прядь волос своей матери, которую никогда не видел, и вложил фибулу туда. Но спокойствие не пришло. Наоборот, в глубине души теперь поселился крохотный червячок страха, исподволь подтачивающий ее: откуда ждать опасности? И что, если никто ему не поможет?
  - Теперь тебе ничего не грозит, - сказал отец.
  Но Сьяваршан ему не поверил.
  
  Дворец сам был похож на маленький город. В первые дни отец брал Сьяваршана с собой на прогулки, учил его ориентироваться в зданиях и рощицах, коридорах и террасах и рассказывал, когда, кем и что было построено, не дожидаясь вопросов. Впрочем, Сьяваршану было не до вопросов: его ошеломило все это великолепие. В Забулистане он ничего подобного не видел. Рустам жил скромно, хотя всех привезенных им из походов богатств и полученных от царей даров, пожалуй, хватило бы, чтобы отстроить дворец не хуже этого. "Мне нужен только добрый конь, - говорил он, - да моя палица, да хороший друг", - и улыбался Сьяваршану, который никак не мог взять в толк: как это славный Рустам не хочет жить на широкую ногу? Уж кто, как не он, это заслужил! Но с течением времени Сьяваршан и сам привык к скромному обиходу, и теперь терялся в отведенных ему покоях. А все эти бесконечные галереи, дворцы, сады - на что они? Кто тут живет?
  Этот вопрос он задавать не стал (ему казалось, что отцу это не понравится), но ответ получил. Они как раз проезжали мимо высокой стены, ограждавшей царский гарем, когда ветер донес до них пение, подобного которому Сьяваршан еще не слышал. Голос, ниже, чем у придворных музыкантш, выводил тягучую мелодию, которая должна была бы показаться заунывной и тоскливой, но не казалась - она вилась, как эхо, разносящееся над водой, как ветер, вольно гуляющий по равнине. Сьяваршан даже придержал коня, прислушиваясь к голосу певицы, и не заметил, как нахмурился отец и как еще больше помрачнело его лицо, когда он увидел, что сын отстал.
  - Сьяваршан!
  Голос хлестнул бичом. Песня оборвалась. Сьяваршан заморгал, пробуждаясь от чар.
  - Что это было, отец? Я никогда не слышал такой песни.
  - Какой-то рабыне нечего делать, - Кави Усан передернул плечами. - Нам пора, а то опоздаем к вечерней молитве.
  Сьяваршан видел, что он недоволен, и не рискнул раздражать его еще больше. Он молча подъехал к отцу и пристроился рядом, стараясь поймать его темп.
  Только когда они уже свернули на дорогу, ведшую к святилищу Огня, он решился нарушить молчание:
  - Это ведь была не рабыня, правда? Отец... я не дурак и не рискну посягнуть на твоих жен. Просто я и правда никогда не слышал ничего подобного.
  Кави Усан глянул на него через плечо и бледно улыбнулся:
  - Я знаю, что ты умный мальчик. Не бойся. А о том, что ты слышал, лучше забудь. Она тебя больше не потревожит.
  Сьяваршан склонил голову.
  
  Некоторые ответы проще добыть самому.
  Этому его никто не учил. Но он знал, что есть темы, на которые люди не любят говорить. Отец, например, не любил говорить о матери. Когда Сьяваршан спросил его прямо, он перевел тему, а когда попытался зайти издали - посмотрел так, что всякая охота спрашивать дальше пропала. Сьяваршан был уверен, что отец любил мать: его, своего сына от нее, он же любит. Его все любят. Может быть, отцу просто больно вспоминать о ней. А эта певица - должно быть, его старшая жена, та самая царица-затворница. И отец не хочет говорить о ней, потому что боится, что Сьяваршан приревнует. Но он, в конце концов, уже взрослый, и рано или поздно ему придется предстать перед ней.
  Так почему не сейчас?
  Он сам понимал, как глупо звучат эти оправдания. Но надо было как-то объяснить себе то, что посреди ночи он сидит верхом на стене гарема и собирается спрыгнуть внутрь.
  Сюда он добрался в каком-то чаду, но здесь, наверху, в голове начало проясняться. Не поздно ли вернуться, пока он еще не совершил непоправимое? Но скоро вернется стража, и если он будет висеть на стене, когда они пройдут под ним...
  А вот, кажется, и они...
  Может быть, это ему только послышалось с перепугу, но проверять Сьяваршан не собирался. Он перекинул другую ногу через гребень, оттолкнулся и ухватился за узловатую ветку дерева, росшего в гаремном саду. Хорошо еще, что месяц идет на прибыль и рисковать жизнью можно не в полной темноте. Но все-таки надо быть осторожней.
  Наконец он спрыгнул с последней ветки, вытер саднящие, мокрые ладони о штаны и покачал головой. Неплохо! Проскакал по ветвям, как белка. Рустам гордился бы им... или, скорее, надрал бы ему уши и отправил на конюшню за то, что он посмел тайком пролезть в гарем отца. Впрочем, конюшня - еще не самое страшное. Если его здесь поймают, будь он хоть трижды царевич, его ждет смерть. И зачем он сюда полез? Ради какой-то песни?
  Или ради того, чтобы раскрыть хоть один отцовский секрет?
  Сьяваршан передернул плечами. Думать некогда, нужно действовать. Он даже не знает, куда идти, и может проплутать здесь до зари - а тогда точно конец.
  "Анахита, госпожа, помоги!"
  Кажется, богиня ему улыбнулась. Выйдя из-под деревьев на дорожку, он почти сразу столкнулся с человеком - не со стражником, с женщиной. Она в испуге шарахнулась от него.
  - Не бойся, - Сьяваршан протянул к ней руку: пусть увидит, что он не ночной дух, а человек из плоти и крови. - Я ищу твою госпожу.
  Какое-то время он слышал только ее тяжелое дыхание.
  - На что тебе моя госпожа? - хрипло спросила она.
  Хороший вопрос.
  - Я услышал, как она пела... и хотел сказать, что у нее очень красивый голос.
  Она фыркнула или ему только показалось?
  - А кто ты такой? И как ты вошел?
  - Во дворец или сюда? - уточнил Сьяваршан, но она не ответила. Пришлось отвечать ему: - Я царевич Сьяваршан, сын Кави Усана. И я здесь с ведома моего отца.
  Ложь, и ложь очень глупая: если бы он действительно пришел сюда с ведома отца, стал бы он лезть через стену ночью, как вор? Сейчас она точно позовет стражу. Он бы на ее месте так и сделал. Но женщина помолчала, внимательно разглядывая его (в темноте он не мог различить выражения ее лица), а потом сказала:
  - Пусть будет так. Если ты действительно царевич Сьяваршан, тогда ступай впереди меня - я скажу тебе, куда идти. А если нет... знай, что моя госпожа сумеет себя защитить. Впрочем, царю это прекрасно известно.
  
  Наверное, она все-таки решила ему отомстить. Пару раз он влетал в кусты, один раз наткнулся на скамейку. Женщина поправляла его бесстрастным голосом, но ему все равно казалось, что она улыбается. В темноте не поймешь.
  Но деваться было некуда. Без чужой помощи ему отсюда не выйти. А раз он все равно уже здесь, глупо отказываться от шанса исполнить то, ради чего он сюда полез. Хотя он и не представлял, как будет объяснять это царице. Она давно уже не показывается при дворе - если верить слухам, из-за тоски по родине и из-за стыда от того, что не подарила царю детей. Вряд ли она захочет видеть Сьяваршана. Может, даже прогонит его с порога.
  Но для чего-то же она пела?
  Когда ему уже начало казаться, что женщина просто смеется над ним и водит его кругами, она велела ему остановиться. Сьяваршан недоуменно огляделся. Глаза уже немного привыкли к темноте, но ничего хотя бы отдаленно похожего на дворец он перед собой не видел. Только какую-то низенькую постройку, больше похожую на хозяйственную.
  Может, женщина его не так поняла?
  Он хотел было спросить у нее, куда она его завела, но она уже обошла его, подошла к темнеющей двери и позвала:
  - Госпожа, вы не спите?
  - Что такое, Мара?
  Этот голос Сьяваршан узнал сразу. Низковатый, без намека на нежность, но полный некой внутренней силы, привыкший повелевать. Это, конечно, была дневная певица.
  - К вам гость, - отозвалась женщина - Мара - и, чуть помедлив, добавила: - Говорит, что он царевич Сьяваршан.
  Невидимая царица ахнула:
  - Что?! - и тут же, судя по звуку, вскочила на ноги: - Веди его сюда скорее! Я хочу на него посмотреть.
  Мара оглянулась на Сьяваршана.
  - Если ты причинишь ей зло, - вполголоса сказала она, - то живым отсюда не выйдешь.
  Но Сьяваршан едва ли обратил внимание на ее слова. Он прошел мимо нее, будто ее здесь и не было, распахнул дверь и вошел.
  
  Он не был ослеплен.
  Если честно, в первое мгновение он вообще озадачился: да царица ли это?
  Женщина, стоявшая перед ним, не была юной, хотя он бы затруднился сказать, сколько ей лет. Платье на ней было простое, траурного синего цвета, без вышивки и драгоценных камней. Ни венца на голове, ни жемчугов на шее.
  И, однако, он почему-то оробел.
  Она пристально вглядывалась в него.
  - Это ты? - спросила она полушепотом и вдруг, подавшись вперед, схватила его за обе руки и крепко их сжала. Ладони у нее были мягкие и прохладные.
  Пауза затягивалась. Сьяваршан осторожно высвободился. Она его не удерживала.
  - Прости меня. - Она опустила глаза и коротко рассмеялась, хотя смех вышел не очень-то веселым. - Сама не знаю, что на меня нашло... Я просто никак не ожидала, что ты придешь меня увидеть.
  - Я тоже не ожидал, - честно сказал Сьяваршан и, спохватившись, добавил: - Госпожа.
  Какая-то тень мелькнула по ее лицу.
  - Нет-нет, - сказала она. - Зови меня просто Судабе. Мы ведь с тобой не чужие друг другу, верно? Садись. Мара сейчас принесет чего-нибудь освежиться.
  Ночь была не такая уж душная, но Сьяваршан не стал возражать и молча опустился на предложенные подушки. Судабе. Да, верно, так ее зовут: Судабе Хамаверанская. Она во дворце уже больше двадцати лет, и хотя детей у нее нет, отец так и не лишил ее титула старшей жены и царицы. Может быть, в знак уважения к ее отцу, владеющему побережьем Красного моря. А может быть...
  Сьяваршан покраснел и опустил глаза. Верно говорят: по наклонной дорожке труден только первый шаг. Он уже пробрался тайком в гарем отца, а теперь подумал, что его жена красива. Она выглядела не так, как отец - для того времени как будто не существовало, он словно ни на день не постарел за двенадцать лет, которые Сьяваршан провел в Забулистане. А по лицу Судабе, по ее печальным глазам и горьким складкам у рта, было понятно, что ей многое пришлось пережить. И, однако, это нисколько ее не портило. Наоборот...
  За такие мысли он и вправду заслуживает смерти.
  Судабе, похоже, заметила его замешательство.
  - Что с тобой? - Она наклонилась вперед, но на этот раз не попыталась дотронуться до него. - Тебе нехорошо?
  - Вовсе нет, - быстро возразил Сьяваршан.
  Он уже начинал жалеть, что пришел.
  Мара принесла шербет и фрукты и, расставляя их на столике, бросила испытующий взгляд на Сьяваршана. Тот заставил себя собраться. Еще не хватало, чтобы служанка его отчитывала. Он отщипнул винограда, хотя есть совсем не хотелось, и стал катать ягодку в пальцах, ощущая ее прохладный гладкий бок.
  - Ты ведь не спала?
  Судабе, уже поднесшая к губам кубок с шербетом, встрепенулась:
  - А?
  - Когда я пришел, - пояснил Сьяваршан. Он невольно нажал чуть сильнее, и кожица ягоды треснула. Он поспешно закинул ее в рот. - Я тебе не помешал? Ты не спала?
  Судабе улыбнулась краешком губ и отпила из кубка.
  - Нет, - сказала она. - Мне часто не спится - должно быть, от безделья. Тут не так-то много занятий.
  А он слышал, что она сама предпочла уединение.
  - Да... наверное. - Может, взять еще винограда? Или это будет выглядеть глупо? И зачем он так плотно поужинал? - Но ты очень красиво пела. Я слышал.
  Судабе взглянула на него.
  - Спасибо, - негромко сказала она. - Но... твой отец сказал, что я только нарушаю покой дворца. Так что и это занятие придется оставить. Ничего страшного. Всегда остается вышивка... и шахматы...
  Ее голос дрогнул. Она отставила кубок, брякнувший о столешницу. Сьяваршан посмотрел на ее руку с одним-единственным простым кольцом и вдруг представил себе, как он сам живет так же одиноко, вдали от людей, с одним только старым слугой, без музыкантов и певцов, без лошадей, без друзей... В груди у него стеснилось, и он громко вздохнул.
  - Я буду приходить к тебе. Хочешь?
  - Что? - Судабе рассмеялась, но, видя, что он не шутит, нахмурилась: - Не бросайся обещаниями, царевич. Что может тебе дать такая скромная затворница, как я?
  - Ты можешь рассказать мне о моей матери.
  Ее лицо переменилось как-то вдруг: брови взлетели вверх, губы презрительно скривились - не печальная затворница, но надменная госпожа, оскорбленная и раздосадованная. Сьяваршану стало неуютно, и он подумал, что, похоже, ошибся, обратившись к ней с такой просьбой.
  А потом она вздохнула и снова стала собой.
  - Неужели твой отец тебе о ней не рассказывал?
  В ее негромком голосе прозвучало искреннее участие - по крайней мере, так показалось Сьяваршану, и он смог только кивнуть: в горле встал комок. Судабе, не сводя с него глаз, покачала головой:
  - Ах, Усан, Усан... Что же, пусть будет так: услуга за услугу. Ты будешь навещать меня иногда - здесь так тоскливо, что я рада любому новому лицу - а я расскажу тебе все, что помню. Но не обессудь, если мой рассказ покажется тебе скудным: это было так давно, что я многое забыла.
  - Не может быть! - горячо возразил Сьяваршан, и она чуть заметно улыбнулась:
  - Ты очень добр, царевич.
  
4. Судьба
  
  В ту ночь он благополучно добрался до своих покоев, упал на постель, не раздеваясь, и уснул; а наутро все, бывшее с ним ночью, показалось ему таинственным сном, и он подумал: "В этот раз мне повезло, но больше я так рисковать не стану".
  Омывшись и совершив утреннюю молитву, он отправился к отцу, сердечно приветствовал его и попросил разрешения присутствовать сегодня на совете.
  - Почему вдруг? - удивился Кави Усан. - У тебя еще есть время. Отдыхай, набирайся сил.
  - Я хочу помочь тебе, - упрямо возразил Сьяваршан. - Я же все-таки твой сын и наследник.
  Кави Усан улыбнулся:
  - Слова достойного мужа. Но так сразу ты вряд ли что поймешь. Если хочешь, позже я пришлю к тебе Сриту, одного из моих советников: он расскажет тебе, как обстоят дела, наставит тебя. Позанимаешься с ним, а потом можно и на совет.
  Не расстраивайся, - прибавил он, заметив, как помрачнел Сьяваршан. - Это для твоего же блага. Если заскучаешь, дворцовые сады, залы для игр и музыкантши и танцовщицы к твоим услугам. А как будет время, сможем и на охоту выбраться.
  Его глаза скользнули к мешочку, висящему у Сьяваршана на шее. Но их окружала свита и слуги, и ничего говорить он не стал.
  Его ждал совет.
  Сьяваршан поклонился:
  - Хорошо, отец.
  Кави Усан с видимым облегчением кивнул.
  
  Выйдя от отца, он вернулся к себе и самым расхлябанным образом упал на постель. День был хороший. Возможно, стоило в самом деле выйти в сад... но ни сил, ни настроения не было. В Забулистане они бы отправились на охоту. Рустам обожал эту потеху, говорил, что охота тренирует глаз и руку, закаляет сердце. Сьяваршан любил не столько охотиться, сколько мчаться в поле наперегонки с ветром - вот-вот, казалось, копыта коня оторвутся от земли и он взлетит. Куда он полетит? Не все ли равно? Просто приятно было так нестись вперед, не думая ни о чем - ни об отце, который ни разу не прислал за ним, ни о матери, от которой ему осталась только прядь черных волос, ни об учителе, который, похоже, всерьез задался целью вырастить из него грозного воина... Зачем Ирану еще воины, когда у него есть Рустам? Но Рустам окликал его, собаки оглушительно лаяли, охотники рассыпались цепью - и Сьяваршан со вздохом возвращался в настоящее, где у него, по-видимому, еще оставалась какая-то цель.
  Ждать, когда отец вспомнит о нем? Для этого он сюда приехал?
  - Царевич?
  - Я никого не хочу видеть, - сухо ответил Сьяваршан. И только потом узнал голос.
  Он резко сел.
  Мара, служанка Судабе, стояла в дверях с накрытым тканью блюдом и смотрела на него. При свете дня было видно, что она уже немолода, и совсем непочтительное, недоверчиво-насмешливое выражение не добавляло ей красоты.
  - Что тебе нужно? - Сьяваршан прокашлялся.
  Мара поклонилась:
  - Моя госпожа, царица Судабе, приветствует тебя и желает тебе доброго здравия. Она посылает тебе ореховой халвы, чтобы жизнь твоя была сладкой и беспечальной, и просит тебя не забывать о том, что ты говорил вчера... если ты уже не забыл. - Она исподлобья глянула на него.
  Сьяваршан нахмурился:
  - Это тоже она сказала?
  Но Мара и бровью не повела:
  - Как глупая служанка посмеет лгать светлому царевичу? Взгляни, царевич, хороша ли халва? Может быть, отведаешь кусочек?
  - Не хочу я... - начал было Сьяваршан, но Мара так значительно посмотрела на него, что он смешался. Она неторопливо двинулась к нему. Ему хотелось вскочить и самому подойти к ней, но он напомнил себе, что он царевич и находится во дворце. Это не он, а его должны ждать. Но, когда Мара наконец подошла к нему, он не утерпел и своей рукой сорвал с блюда узорный платок.
  И оторопел.
  В центре блюда действительно лежал скромный кирпичик халвы.
  - Кухня моей госпожи скромна, - сказала Мара, проследив за его взглядом. - Отшельнице не подобает вкушать изысканную пищу... Но не обессудь, царевич, - она наклонилась и произнесла ему почти что на ухо: - Ведь если ты пройдешь пятьдесят шагов вправо от того места, где вчера перебрался через стену, то найдешь там маленькую дверцу. Я буду ждать там в тот же час и проведу тебя. Но если для благородного царевича это недопустимый риск, пусть он скажет об этом сейчас.
  Она выпрямилась и, как ни в чем не бывало, спросила:
  - Передашь ли ты что-нибудь моей госпоже?
  Сьяваршан смотрел на роскошное, украшенное голубями серебряное блюдо и на сиротливый кусочек халвы и вспоминал обещание, которое дал себе утром. Тогда он был уверен, что сдержит его. Теперь... Один раз это еще могло сойти за ошибку. Войдя туда второй раз, он уже однозначно сделается преступником. И отцу не будет никакого резона его щадить.
  Но... что ему остается? Пролежать в четырех стенах до своего двадцатого дня рождения? После вольной жизни в Забулистане он чувствует себя здесь львом в клетке. И если отец этого не понимает - ему же хуже.
  К тому же утреннее обещание, может быть, и само недействительно. Ведь еще до этого он обещал Судабе, что будет приходить к ней. И тогда его уж точно никто за язык не тянул.
  А ей там не веселей, чем ему...
  - Скажи твоей госпоже, - сказал он, не сводя взгляда с халвы, - что я очень благодарен ей и непременно последую ее совету. Да скажи моим слугам, пусть проводят тебя на кухню. Выбери для своей госпожи что-нибудь хорошее. От моего имени.
  Он поднял глаза на Мару, но та не просияла и даже не удивилась.
  - Ты очень добр, царевич, но скромной затворнице не подобает привлекать слишком много внимания. А за ответ твой спасибо, я передам.
  Она поставила блюдо на столик, снова поклонилась и вышла.
  Сьяваршан озадаченно смотрел ей вслед. Похоже, что будь воля этой служанки, она бы нипочем не пустила его к Судабе.
  Ну, он как-нибудь сам разберется, что ему делать и к кому ходить.
  А пока... пожалуй, надо бы послать кого-нибудь на кухню. До темноты еще есть время, но идти с пустыми руками негоже.
  
  Она ему обрадовалась.
  - Это мне? Ох... зачем же!
  Сьяваршан сам расставлял на столе жареные фисташки, финики, начиненные грецкими орехами, персики, засахаренную айву, а обе женщины наблюдали за ним: Судабе - с восторгом, на который было почти больно смотреть, а Мара - со странной задумчивостью. Она не сказала ему ни слова с тех пор, как они встретились у потайной дверцы. То ли до сих пор не доверяла ему, то ли и не желала доверять. Но Сьяваршан сказал себе, что ее мнение его не волнует. Он сдержал свое слово. Он чист. И никто его отсюда не гонит.
  Сам он почти не ел - опять не успел проголодаться - и, покручивая в пальцах кубок с вином, наблюдал за Судабе. Она ела неторопливо, с достоинством, то ли не смущаясь его взглядом, то ли не замечая его. Ее тонкие белые пальцы почти светились в полутьме. Никогда еще Сьяваршану не доводилось трапезничать со знатной дамой - кроме разве что торжеств в Забулистане, где за столом царила мать Рустама, Рудабе (сам герой, несмотря на то что уже вошел в зрелый возраст, так и оставался неженатым). Рудабе была к нему ласкова, но он робел перед ней и радовался, что им доводится встречаться не слишком часто. С Судабе же все по-иному. Она, по-видимому, не просто удалилась от двора, а впала в опалу; и у него, зеленого юнца, сейчас власти едва ли не больше, чем у нее. Поэтому она не снисходит до него, но и не заискивает перед ним. И ему... это нравится.
  Вчера бы он уже испугался этих мыслей.
  - Ты не голоден?
  Он спохватился и выпустил кубок.
  - Нет... прости.
  - Не за что извиняться. - Судабе улыбнулась. - А у меня что-то разыгрался аппетит. Давно я так хорошо не ела... и не спала. - Она вздохнула, ополаскивая пальцы в чаше с водой. - Ну что ж, ты свою часть уговора выполнил, теперь моя очередь. На такую доброту не годится отвечать неблагодарностью.
  Сьяваршан вскинулся:
  - Я и не говорил...
  И осекся, увидев, что она тихонько смеется. Ее глаза лукаво блестели.
  - Прости, не удержалась... Конечно, торгашеские сравнения тут неуместны. Мы ведь почитай что одна семья. - Она опустила глаза. - Но ты, конечно, хотел бы узнать о своей матери?
  Сьяваршан молча кивнул.
  Она сплела пальцы и взглянула на него.
  - Тогда слушай. Мой рассказ будет короток - она слишком рано нас покинула...
  
  Она и вправду говорила недолго - даже масло в светильнике еще не пора было менять. Сьяваршан молчал, глядя в стол.
  Она наконец заметила это:
  - Что с тобой?
  Он не ответил.
  Для него не стало новостью, что его мать отличалась слабым здоровьем - может, поэтому отец так за него и переживал. Точнее, так бы он подумал раньше. До того, как Судабе сказала, что он отнял ее у своего загордившегося военачальника просто в пику тому.
  - Конечно, у того бы она не прожила долго: он был гордый, жестокий, грубый... а она - весенний цветок, росинка на утренней заре. Но и здесь, в гареме, ей пришлось несладко. Я взяла ее под свое крыло - тогда у меня еще было влияние. Меня боялись, и никто не смел ее тронуть. Но твоему отцу никто был не указ...
  Без звука Сьяваршан выслушал рассказ о том, как его мать отправилась погулять в саду - а когда солнце стало клониться к закату и встревоженная Судабе уже собиралась послать слуг на поиски, прибежала - в изорванной одежде, растрепанная, заплаканная...
  - Конечно, он был в своем праве. - Судабе горько улыбнулась. - Но она была такая юная и совсем хрупкая... Она долго билась в лихорадке. Мы думали, она не выживет. А когда стало ясно, что у нее будет дитя, я пошла к Усану. Я умоляла его взять ее в жены, назвать царицей. Это бы, конечно, уже ничего не изменило, но она заслуживала хотя бы такого утешения... У меня ведь все равно не было детей. - Она помолчала. - Но твой отец только посмотрел мне в лицо и сказал: "Хочешь, чтобы я возвел на трон безродную побродяжку? Не делай из меня посмешище. Когда она родит, возьмешь ребенка и воспитаешь его. И хватит об этом".
  Она взглянула на Сьяваршана. Ее глаза странно блестели.
  - Так что... как видишь, я могла бы стать тебе... - Не договорила, отвернулась. - Не знаю, стал бы ты тогда счастливее? - Она усмехнулась и покачала головой. - Но ты вправе меня презирать: после того, как она умерла, дав тебе жизнь, я не смогла заставить себя даже подойти к тебе. Все в тебе... напоминало о ней. И о нем. Я уступила тебя ему. И до сих пор корю себя за это. Я заперлась здесь... а ты уехал... и я думала, что никогда больше тебя не увижу. - Она вздохнула - глубоко, будто снимала с души давно затаенную печаль. - Но вот ты здесь. Значит, все-таки это судьба.
  Он не ответил. Молчание было душным и вязким, как туман, и точно так же путались мысли в голове.
  Наконец он хриплым, чужим голосом выговорил:
  - Спасибо, что рассказала.
  Она слабо усмехнулась:
  - Не за что благодарить. Теперь ты, наверное, возненавидишь меня. - И, не дождавшись ответа, прибавила: - Только не говори своему отцу, что я тебе рассказала. Этого он мне точно не простит.
  - Но ты же ничего не сделала. Если кто и виноват, так это он.
  Она пожала плечами:
  - У нас с Усаном свои счеты... Это давняя история. Тебя тогда еще и на свете не было.
  - Расскажи.
  - Сьяваршан, - она осторожно коснулась его руки, - не хватит ли с тебя на сегодня историй? Скоро рассветет. Тебе пора.
  Он упрямо качнул головой:
  - Расскажи.
  Возвращаться сейчас во дворец, в те роскошные покои, где он провел столько пустых часов, ожидая, пока отец призовет его к себе... Отец? Да заслуживает ли он этого звания? Будь Сьяваршан в Забулистане, он бы вышел на улицу, кликнул молодцов, музыкантш, приказал подать вина - все, чтобы хоть на время забыть о том, что он так жаждал узнать. Но здесь он так и не успел освоиться, прижиться. А если он вздумает буянить, об этом непременно донесут...
  Он поморщился, как от боли. Нет уж, лучше оставаться здесь. Пусть рассвет не наступит. Пусть Судабе говорит - говорит о чем угодно, сделать ему больнее она уже не сможет...
  А она задумчиво смотрела на стоявший перед ней кубок, в котором темнело недопитое вино. Потянулась было к нему, но опустила руку. Украдкой взглянула на Сьяваршана, так и сидевшего с опущенной головой. И заговорила - совсем иначе, чем прежде, воскрешая давно забытое, похороненное, то, что пришло к ней снова только в часы одиночества, проведенные в этих покоях, потому что здесь от него некуда было укрыться...
  
5. Разрушенные чары
  
  - Усан.
  Она приподняла его голову с подушки.
  - Ты меня слышишь?
  Его веки дрогнули.
  - Су... дабе?..
  Глаза у него были еще сонные, но не пустые. Он смотрел прямо на нее. Он видел ее. От облегчения Судабе чуть было не расплакалась, но вовремя спохватилась: одной рукой она поддерживала голову мужа, в другой держала чашку с питьем - вытирать слезы было бы просто нечем.
  - Наконец-то, - прошептала она. И на бледную щеку Усана упала-таки слеза. - Я уже не думала... я... Пожалуйста, тише! Не говори ничего. Пей, - она поднесла к его губам чашку. - Пей, это поможет.
  Но он все так же пристально смотрел на нее, и по коже пополз противный холодок: что не так?
  - Усан?
  - Судабе?..
  - Да?
  - Ты... станешь моей женой?
  Как она ни крепилась, а слезы все-таки поползли по щекам. Судабе отвернулась, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Ничего. Это ничего. Главное, что он ее узнал. Дальше будет легче.
  Она снова повернулась к нему и наткнулась на тревожный, вопрошающий взгляд.
  - Ты...
  - Да, - сказала она. - Да, конечно. А теперь выпей. Это придаст тебе сил.
  На этот раз он покорно проглотил питье. Судабе отставила чашку и осторожно опустила голову мужа на подушку.
  - Теперь по...
  - Ты поедешь со мной в Иран, Судабе?
  Голос у него стал почти прежним - спокойным, уверенным. Не прошло и полугода с тех пор, как он задал ей этот вопрос. Тогда это он смотрел на нее сверху вниз. Величественный, гордый, блистающий. Для отца честью было породниться с могущественным иранским властителем, победителем мазанских дэвов. И их брак был, в сущности, уже решен.
  Но Кави Усан задал свой вопрос так, будто действительно ждал ее ответа. И она вспыхнула, подняла голову, недоверчиво заглянула ему в глаза - и ответила так, как нужно.
  - Поеду. А теперь спи. Тебе станет легче, когда проснешься.
  Веки Кави Усана медленно сомкнулись. Судабе схватила чашку и почти бегом вышла из комнаты, хотя знала, что рыданиями его не разбудить. Просто теперь, когда у нее наконец начало получаться, сдерживать себя становилось все труднее.
  Конечно, они поедут в Иран. Если он наконец придет в себя. Если каким-то чудом распахнутся ворота этого великолепного дворца, который был ей домом, а стал тюрьмой.
  
  Дверь стукнула, когда ей начало казаться, что от созерцания бесконечно унылых бурых песков она сойдет с ума.
  - Ненадолго, - предупредил стражник.
  Судабе порывисто вскочила и бросилась к вошедшему:
  - Учитель!
  - Тише, тише, - бормотал тот, неловко поглаживая ее по спине.
  Она отстранилась и пытливо заглянула в его непроницаемое лицо:
  - Что там?
  - Иранцы идут.
  Судабе упала на низенькую скамейку. Ноги ее не держали. Она ждала этих слов с того самого момента, как вошла в эти покои вслед за мужем, но дни тянулись за днями - пустые, тоскливые, однообразные - Кави Усан не приходил в себя, и она уже почти поверила, что никакого вестника не посылала.
  Значит, послала. Значит, он доскакал. Значит, Рустам... Рустам!..
  Если уж скупой на похвалу Кави Усан говорил, что его лучший полководец мог бы завоевать весь свет, если бы захотел - значит, он вызволит их отсюда. Осталось только дождаться.
  - Далеко они?
  - Сейчас, должно быть, уже у границы.
  - Дней семь... десять... Скорее бы! - Судабе вскочила и, не в силах сдержать волнение, принялась расхаживать по комнате. Будь у нее крылья - сама полетела бы к Рустаму, поторопила: скорей, скорей! Она видела его только на свадьбе и запомнила лишь, что он возвышался даже над рослыми иранскими воителями. Но шуму от него особого не было, проблем - тоже...
  - Куда ты торопишься?
  Шаммар наблюдал за ней, скрестив руки на груди. Он, похоже, был совершенно не тронут вестью, которую принес. В его холодных светлых глазах, как обычно, ничего нельзя было прочесть. За эти глаза его ненавидели и боялись - даже отец Судабе, которому он подчинялся, даже ее брат Саран, которого он был обязан учить волшебству. Но Судабе прозрачный взгляд чародея ничуть не пугал: ведь у знатока и хранителя древних тайн, видевшего больше поколений, чем она могла себе представить, и не могли быть обычные глаза. Пожалуй, она была бы даже разочарована, будь он темноглазым, как все.
  - Тороплюсь? Но они же...
  Судабе осеклась. Она немного умела читать настроение Шаммара - по его тону, жестам. С ней он держался чуть свободнее, чем с Сараном и отцом. И сейчас она почувствовала, что за его внешним безразличием кроется что-то иное. Не досада, не насмешка...
  - Тебя... прислал отец?
  Он тихо выдохнул и опустил руки, избегая смотреть ей в глаза.
  - Да, девочка.
  Ей вдруг стало трудно дышать.
  - Он хочет...
  - Он не хочет рисковать, - сухо ответил Шаммар. - Наши тайны должны остаться тайнами. Если иранский владыка что-то разузнал, тем хуже для него.
  Судабе тяжело оперлась о стену. С этого все и началось. Усан был прекрасный звездочет, он мог узнавать будущее, глядя в огонь, а у Белого дэва мазанского вырвал тайну управления дэвами, так что мог бы, наверное, летать в поднебесье, если бы захотел. Но ему все было мало. Он хотел узнать, как цари Хамаверана повелевают зноем и стужей, а их слуги воздвигают чудесные дворцы из воздуха. Он много расспрашивал ее об этом, а когда она не сумела удовлетворить его любопытство - предложил вместе навестить ее отца в Сане. Судабе и по сей день не знала, на что он надеялся: подольститься к отцу, найти способ заговорить с Шаммаром? Как бы то ни было, Серв Хамаверанский не намерен был делиться. Он, правда, не посмел убить влиятельного гостя, но подлил ему в кубок дурманящий настой, иссушающий разум. Из дворца Кави Усан уже не вышел. Когда Судабе узнала о случившемся от присланных отцом за ней людей, то отказалась вернуться во дворец как царевна, а вызвалась, как пленница, ухаживать за мужем, втайне надеясь его разбудить. Она не могла его бросить. Он стал ее мужем, и она полюбила его. И вот так отдать его отцу на растерзание она не могла.
  - Хотя бы еще одну ночь...
  - Что бы она тебе дала?
  - Он пришел в себя, - пробормотала Судабе. - Он узнал меня...
  Повисла пауза.
  Шаммар подошел ближе:
  - Ты победила чары Серва?
  - Будь у меня больше трав, я бы справилась быстрее. А с одних вина да меда толку немного. Но - да, я смогла. - Она посмотрела на него и попыталась улыбнуться, но дрожащие губы ей не повиновались.
  Шаммар покачал головой.
  - Глупая девочка, - произнес он одними губами. - С таким-то слабеньким даром... Твоему брату бы хоть десятую долю твоего упорства...
  При чем тут это?
  - Мне нельзя медлить. - Он провел рукой по лбу - из-под широкого рукава тускло блеснул золотой браслет, плотно охвативший запястье. Что-то зашуршало. Шаммар, не докончив жеста, с каким-то отстраненным удивлением глянул себе под ноги.
  - Надо же...
  Поскольку он не спешил поднимать глаз, Судабе пришлось тоже посмотреть вниз. На полу между ними лежал цветастый платок.
  - Ты уронил... - начала она, но он перебил ее:
  - Да, Судабе, я уронил платок.
  Он пристально глядел на нее, будто пытался ей что-то сказать. Не сводя с него глаз, она неуверенно присела и подняла платок. На ощупь он был странный - жесткий и плотный - и весь расшит узорами. Да и по форме скорее не квадратный, а вытянутый...
  Она тихо ахнула.
  Шаммар спокойно смотрел на нее сверху вниз.
  - У Серва тяжелая рука, - заметил он безразлично, отворачиваясь. - Твой муж умрет к утру и без моей помощи. Здесь мне делать больше нечего. Прощай, царевна.
  Она быстро поднялась, стискивая платок в руке.
  - Спасибо, - шепнула она.
  Он криво усмехнулся:
  - Пока не за что... Мне всегда больше нравилось строить, чем разрушать. Но на твоем месте я ушел бы один. Разве ты еще не поняла, что не ты ему нужна?
  - Зато он нужен мне.
  Шаммар дернул плечом:
  - Надеюсь, этого хватит.
  
  Медлить и в самом деле было дольше нельзя. Кто знает, не пришлет ли отец опять "служанок" ей в помощь. Судабе вернулась в спальню мужа и осторожно потрясла его за плечо.
  Он открыл глаза почти сразу.
  - Долго я спал?
  - Как ты?
  - Не очень. - Кави Усан скривил губы. - Что случилось? Я помню, что был на пиру у твоего отца... крепкое же у него вино. Долго я проспал, Судабе? Помоги мне сесть.
  Даже с ее помощью это ему удалось не сразу.
  - Проклятье! Да что со мной?
  - Отец отравил тебя. - И Судабе коротко пересказала ему все, что произошло с того злосчастного пира. Кави Усан слушал. Глаза у него были совершенно ясные. Он нервно покусывал губу.
  - Значит, у нас есть время до утра?
  - Или около того.
  - И что мы будем делать? Драться я сейчас не смогу, а...
  Судабе улыбнулась:
  - Нет, все проще. Учитель дал мне кое-что.
  Она вынула из рукава платок, "оброненный" Шаммаром, слегка встряхнула его и шепнула:
  - Прими свой истинный вид.
  Платок мягко опустился на пол. Только теперь это был уже не платок, а ковер, вышитый, несомненно, руками лучших мастериц и почти совсем новый. На нем свободно могли разместиться три человека.
  - Недурно, - заметил Кави Усан. - Но я не совсем понимаю...
  Судабе слегка постучала носком туфли по уголку ковра. По ковру прошла волна, он весь натянулся - и оторвался от пола. Неспешно взлетел и завис примерно на уровне колена.
  - Ты не смотри, что он такой неторопливый. Это он еще не проснулся. В нашей семье таких было два или три, но я думала, что отец и Саран... впрочем, неважно. Ты сможешь на него залезть?
  Она встала и протянула мужу руку, но тот не сводил глаз с ковра.
  - Поразительно, - пробормотал он. Потом искоса взглянул на Судабе: - Залезть-то я, может, и залезу, но сквозь решетку он точно не протиснется.
  Судабе вскинула глаза на окно, забранное частой решеткой, и с досады закусила губу. Об этом она совсем забыла. Конечно, можно попробовать ослабить решетку...
  - Помоги-ка.
  Кави Усан откинул одеяло и протянул ей руку, другой упираясь в ложе. Она помогла ему спустить с ложа ноги и подняться. Будь он прежним, это бы ей нипочем не удалось; но он сильно исхудал, пока лежал в зачарованном сне. Он покачнулся и тяжело оперся на нее.
  - Пошли... к окну.
  Ей легче было бы дойти пешком до Ирана, чем до этого окна. Но наконец Кави Усан уперся лбом в холодную стену. Постоял так, отдуваясь, затем зашарил рукой по поясу:
  - Платок есть? Обычный...
  Она подала ему платок. Он протер им лицо и шею, опираясь на стену свободной рукой. Потом этим же платком, той же самой стороной, провел по гладким камням вокруг окна - к счастью, он был достаточно высоким, чтобы обвести окно кругом. Потом закрыл глаза и вроде бы затих.
  Что-то заскрежетало.
  Судабе, не сводившая глаз с окна, увидела, как оно задрожало - не только решетка или рама: сама стена вокруг окна затрепетала, точно была не сложена из камней, а нарисована на куске ткани. Рама треснула, решетка выскочила наружу. Следом за ней посыпались камни. В стене остался зияющий неровный пролом, в который мог бы протиснуться человек.
  Кави Усан, не открывая глаз, усмехнулся:
  - Твой отец знает свое дело... но и я не ребенок. Давай сюда свой ковер. Мы уже наделали достаточно шуму.
  Остолбеневшие дворцовые стражники, сбежавшиеся на грохот, только и могли, что проводить глазами невиданное зрелище - ковер, стрелой несущийся по воздуху, и двух людей на нем.
  
  У Судабе захватывало дух. Ковер под ней дрожал, края его хлопали, точно крылья, а встречный ветер бил в лицо и угрожал вот-вот стащить ее с ковра, как приставшую пылинку. Она судорожно вцепилась в край ковра, приникла к нему лицом. Усан лежал ничком: похоже, пробивание стены отняло у него последние силы. Она исхитрилась повернуть голову и взглянуть на него. Бледный, но не белый. Дышит. Будет жить. Как нелепо было бы умереть сейчас, уже вырвавшись на свободу.
  Дворец, наверное, уже далеко.
  - Помедленней, пожалуйста, - прошептала Судабе в трехрогий золотистый завиток, изогнувшийся у ее щеки. Ковер, похоже, послушался ее: ветер стал как будто мягче, края уже не хлопали так неистово. Судабе осмелилась приподнять голову и оглядеться. У нее слегка закружилась голова: она никогда еще не смотрела на мир с такой высоты. Хижины и деревья внизу казались крошечными, будто нарисованными, а люди и вовсе напоминали муравьев. Горные хребты лежали как цепочки в ее шкатулке с украшениями. По правую руку тянулись голые пески. Судабе тревожно вглядывалась вдаль, пытаясь вспомнить, как выглядят иранские знамена. Когда Кави Усан приехал за ней, с ним, конечно, шла пышная процессия... Что это там на дороге? Всадники? Скачут к берегу, а не от него, значит, вряд ли погоня... Судабе тихонько попросила ковер снизиться.
  Один из всадников вырвался далеко вперед. Он был необычайно рослым даже для иранца; конь под ним несся золотисто-рыжей молнией. Судабе вскрикнула от радости:
  - Рустам!
  Он никак не мог ее услышать; но он услышал. Задрал голову - шлем сверкнул на солнце; конь пошел как будто медленнее. Судабе похлопала по ковру рукой - сил говорить не оставалось - и обернулась на Кави Усана: он встретил ее взгляд и улыбнулся.
  
  Дальше все было просто.
  Рустам хотел вернуться в лагерь: кажется, теперь, когда царь снова был с ними, он уже не так рвался идти на Сану. Но Кави Усан решительно воспротивился. Приподнявшись на ложе, он велел Рустаму вызвать остальную армию и ударить на Серва, пока тот будет пытаться понять, куда делся его венценосный пленник.
  "Но вы..." - начал было Рустам.
  "Я остался в живых только чудом, - отчеканил Кави Усан. - Он заслужил смерть".
  Рустам оглянулся на Судабе, молчаливо лежавшую на своей постели. Когда они наконец приземлились в кольце иранцев и воины пали к ногам Кави Усана, она ощутила страшную усталость. Больше не нужно таиться, изыскивать средство для исцеления, строить планы побега. Они спасены. Можно вздохнуть спокойно. Она вздохнула - и упала бы, не подхвати ее Рустам.
  И теперь она молча встретила его взгляд. Ей было нечего ему сказать.
  Кави Усан проследил за его взглядом.
  "Судабе, - сказал он, и голос его прозвучал непривычно мягко - так он не говорил с ней даже в дни сватовства. - Ты устала. Отдохни. Мы все решим".
  Она прикрыла веки - в знак того, что услышала. Но поднять их уже не было сил.
  
  Она проспала почти целый день. По пробуждении ее встретила новая служанка, тощая девчонка с черными блестящими глазами, в которых страх мешался с восторгом. Она помогла Судабе подняться и принялась расплетать ее волосы - и почти тут же испуганно вскрикнула:
  - Госпожа, у вас волосы... седые!
  Судабе равнодушно посмотрела на собственную прядь, пляшущую в смуглых пальцах. Почти наполовину белая. Ну и что? Не вся же.
  - Продолжай. Хочу умыться. Только... - она приостановилась, с трудом сглотнула и жестом показала, что хочет пить, - зеркала мне не давай.
  Служанка кивнула и протянула ей чашку, к счастью, не пролив ни капли. Судабе отпила теплой сладкой воды и взглянула на девушку. Та стояла, склонив голову и плотно сжав губы. Не причитала, не рыдала, не тряслась - хотя недавно казалось, что вот-вот забьется в истерике.
  - Как тебя зовут?
  Девушка подняла голову и тихо, но отчетливо выговорила:
  - Мара, госпожа.
  
  Серв сопротивлялся недолго - стремительный натиск Рустама вмиг разметал хамаверанские войска еще до того, как налетела песчаная буря, призванная Сервом из пустыни. Кави Усан лично поехал принимать заверения в покорности, хотя едва мог сидеть. Обратно в шатер его внесли на руках, и весь путь до Ирана он не поднимался с постели. При нем были лекари, но не Судабе: "пусть отдыхает", - сказал он, прежде чем провалиться в беспамятство. И Судабе отступилась: сил сражаться с вновь окружившей Усана иранской знатью у нее и в самом деле не было. Она отказалась от служанок-хамаверанок, которых "в знак примирения" послал ей отец, и оставила при себе одну только Мару, которая вполне справлялась с ее немудрящими потребностями. Судабе теперь не заботили ни роскошные одежды, ни украшения, ни притирания; она и ела-то только потому, что иначе бы совсем не оправилась. Рустам несколько раз дожидался на дороге ее паланкина, спрашивал, как здоровье царицы; Судабе не отвечала, и вскоре тишина стала абсолютной.
  Кави Усан открыл глаза, стоило везущим его коням ступить на землю Ирана. Во всяком случае, так об этом говорили потом. Мара заметно повеселела: она ничего не говорила, но Судабе по глазам видела: она убеждена, что не сегодня-завтра царь призовет госпожу к себе. Но время шло, а Кави Усан за ней не посылал. Судабе не знала, рада она этому или нет. Она слышала, что ее отцу пришлось встать на колени и поцеловать сапог конного Кави Усана, чтобы тот его пощадил. А она, как-никак, его дочь. Если Усан ее не защитит, то не защитит никто.
  Однажды ночью она проснулась от того, что над лагерем завыл сильный ветер. Воздух потрескивал. Волоски на руках встали дыбом. Мара спала безмятежно, будто ничего не слышала. Судабе выскочила наружу в одной рубашке. Там было темно, как в пещере, ветер бесновался и рвал листья и знамена, кони испуганно храпели, но никто не кричал и не призывал к оружию. Часовые как будто уснули, опершись о копья. А Судабе пришлось спрятаться за телегу, чтобы ее не сбило с ног порывом ветра. Впереди, там, где находился шатер Кави Усана, вспыхивали зарницы и метались всполохи - алые, желтые, лиловые; только белого не было среди них. Можно было защититься от ветра и броситься туда, отогнать злых духов... но Судабе сидела, сжавшись в комочек, и как зачарованная наблюдала за пляской цветных огней. В их движении, на первый взгляд беспорядочном, проступал ритм. Их направляла чья-то воля. Та же, что защитила спящий лагерь и не дала этим буйным ветрам разнести его в клочья.
  "Он и правда... почти равен отцу".
  Судабе поднялась и, уже не обращая внимания на ветер, медленно двинулась обратно. А утром они свернули лагерь и тронулись в путь, и никто ни словом не упомянул о ночном происшествии, и наконец ей самой стало казаться, что странное это зрелище ей просто приснилось.
  
  Истахр чуть с ума не сошел от радости. Но, едва выглянув в щель между занавесками паланкина, увидев пеструю толпу, летящие на дорогу цветы и услышав приветственные клики, Судабе подумала о Сане - опустевшей, угрюмой - и откинулась на подушки.
  - Смотри, если хочешь, - сказала она Маре, но та только покачала головой.
  До роковой поездки к отцу она прожила в царском дворце совсем немного, чтобы тот успел стать ей домом; но другого у нее теперь не было. Впрочем, здесь все было устроено с исключительным удобством. Зеркала из покоев убрали по первому ее слову. К ее услугам были десятки служанок, всячески старавшихся развеселить свою госпожу - кто с наивной старательностью, кто с приторной угодливостью, кто с едва скрываемым честолюбием. Судабе не обращала на них внимания. Кави Усан до сих пор не показался народу. Говорили, он собирает диван не в обычной зале, а в двух смежных комнатах, оставаясь во второй за занавеской. Говорили, он так и не встал с постели. Говорили... много чего говорили, и Судабе, вконец уставшая ждать смерти - своей ли, чужой - даже обрадовалась, когда за ней прислали.
  "Я встречу тебя, - писал Кави Усан (почерк был, без сомнения, его). - Ничего не бойся".
  Судабе укутала голову и плечи плотным покрывалом без узора, вышла в сад (когда-то она была без ума от этих садов, немыслимых в засушливом Хамаверане) и двинулась по тропинке. Что ждет ее впереди, она не знала, но вряд ли что-то хуже теперешнего унылого существования.
  На пригорке у беседки с розами, где она когда-то пыталась научить его собирать холод (у нее самой это получалось далеко не всегда, но Шаммар был терпелив), никого не было. Судабе недоуменно огляделась. Приблизилась к пригорку, поколебалась, взошла на него.
  И ветер подхватил ее.
  Это было ничуть не похоже на полет на волшебном ковре - она словно парила в некоем прозрачном сосуде, легкая, как пушинка. Ветер не бил в лицо, не срывал дыхание, и можно было спокойно осматриваться по сторонам - вот только силы, что ее несла, она так и не увидела. Да и вообще мало что успела рассмотреть. Полет вышел неожиданно кратким. Только завиднелись впереди горы - и вот она уже стоит на обрыве, машинально поправляя сбившееся покрывало, и пытается понять, где же она.
  - Судабе!
  Этого голоса она не слышала уже много дней. Судабе медленно обернулась.
  Усан выглядел не лучшим образом - худой, с пожелтевшим лицом, он тяжело опирался на резную палку. Но все-таки это был он, и Судабе едва не бросилась ему на шею, однако усилием воли подавила порыв. Если так выглядит он - кто знает, на что похожа она? Может быть, она теперь ему неприятна?
  Так они стояли друг напротив друга в неловком молчании, чудом спасшиеся от смерти и еще, кажется, не привыкшие обратно жить - а потом Кави Усан улыбнулся, сделал шаг вперед и протянул ей свободную руку:
  - Пойдем. Я хочу, чтобы ты это увидела.
  
  Идти пришлось в гору, но недолго - за поворотом тропинка переходила в широкие гладкие ступени, вырубленные в толще скалы. В их полированную поверхность можно было смотреться, как в зеркало. Почувствовав, что Судабе замедлила шаги, Кави Усан обернулся.
  - Кто это построил?
  - Не я, - он криво усмехнулся: - Ваши секреты остались вашими. Но у меня есть свои слуги, которых нужно было чем-то занять, чтобы они не вздумали бунтовать, пока я ослаб...
  Он отвернулся и начал подниматься по ступеням. Она последовала за ним.
  Лестница привела их к огромным золотым дверям, вделанным прямо в скалу. Чеканный узор изображал могучее древо, чьи ветви раскинулись по всей верхней части створок, а корни обвили нижнюю. Вокруг древа вились, сидели, стояли и мчались несчетные птицы и животные - наверное, все, сколько их ни есть на свете. Судабе остановилась, зачарованная размахом зрелища и мастерством чеканщика. Но Кави Усан не стал ее дожидаться: он резко стукнул в двери палкой, и они бесшумно отворились.
  Оттуда полыхнуло такое сияние, что Судабе невольно зажмурилась и далеко не сразу решилась открыть глаза, прикрывая их рукой. За дверями оказалась не простая пещера, а пышная парадная зала - светильники на стенах, столы, уставленные кубками и блюдами, скамейки и стулья для гостей и два трона - один повыше, другой пониже - за центральным столом. И все, вплоть до последнего завитка на спинке трона, было из чистого золота. Даже пол отливал золотым.
  - Это трапезная богов? - шепнула Судабе; говорить громко в этой величавой зале казалось неуместным. Неужели Усан хочет, чтобы они туда вошли?
  Он как раз переступил через порог, когда она задала свой вопрос. Но не обернулся, а только ответил:
  - Это было построено по моему приказу и для меня... и для тебя. Боги тут ни при чем. Входи, тут еще много чудес.
  Ей было страшно ступать на золотой пол: как будто, сделав это, она нарушит какой-то неизреченный запрет. Но Усан уже прошел почти половину залы, и она, скрепя сердце, шагнула внутрь.
  Светильники вспыхнули бездымным пламенем, и блики заиграли на золотой утвари, в изобилии расставленной на столах. Но пустые кубки и блюда выглядели одиноко и печально. Пиршественная зала, не оглашаемая кликами пирующих и музыкой, стояла гулкая и неуютная, как... как затерянная в горах пещера. Судабе невольно поежилась и ускорила шаг, догоняя Кави Усана. Когда она поравнялась с ним, он заметил:
  - Ты права, тут еще есть над чем поработать. Но это дело будущего.
  - Ты... прочел мои мысли?
  - Скорее уловил эхо. Это необычное место, тут то, что ты чувствуешь, важнее того, что ты видишь... Но не будем задерживаться, идем дальше.
  Судабе оглянулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как высокие двери, через которые они вошли, затворяются сами собой. В блистающей зале, хоть и лишенной окон, нисколько не стало темнее, но ей почему-то сделалось не по себе. Но Усан уже стучал тростью в другие двери, скрытые за царскими тронами, и она поспешила за ним: задерживаться здесь и в самом деле не хотелось.
  Следующая зала являла разительный контраст с первой: после гремящего золотого великолепия той прохладное серебро, которым была отделана вторая зала, казалось почти что уютным. Здесь царил мягкий полумрак, в глубине тихонько журчала вода, а у стен стояли широкие ложа с лазоревыми и темно-зелеными подушками.
  - Тут можно умыться, - Кави Усан подошел к посеребренной каменной чаше, над которой из скалы бил небольшой ключ. Прислонил свою палку к стене, зачерпнул из чаши воды и погрузил лицо в сложенные лодочкой ладони. Постоял так, потом опустил руки, рассеянно потер их. Поднял взгляд на Судабе и кивнул:
  - Давай и ты.
  Она приблизилась к чаше без страха. То ли ее околдовала тихая, немного печальная атмосфера серебряной залы, то ли она устала противиться чарам этого места. Этот вырубленный в горе - руками дэвов? - дворец был, бесспорно, непростым местом, и здесь совершалась какая-то тайная магия. Но если бы Усан хотел погубить ее, это можно было бы сделать гораздо проще. А сейчас ей стало даже любопытно. Ей не так часто доводилось видеть, как он колдует, и ей хотелось посмотреть, на что способно иранское чародейство.
  Она зачерпнула воды и, точно так же, как Усан, погрузила в нее лицо. Вода оказалась не ледяной, но приятно прохладной и наполненной какими-то пузырьками, которые смешно щекотали кожу. Она засмеялась прямо в воду, а потом отняла руки от лица и растерла остатки воды по рукам, надеясь продлить это забавное ощущение. Вспомнив об Усане, она вскинула голову и увидела, что он наблюдает за ней; в полутьме его глаза мерцали, а губы изогнулись в горделивой улыбке.
  - Пойдем дальше? - спросил он, и она с готовностью откликнулась:
  - Пойдем.
  На этот раз она сама подошла к нему и сама вложила свою руку в его, и в двери третьей залы они постучали вместе. На первый взгляд она была очень похожа на ту, которую они только что покинули, но струящуюся прозрачность серебра сменил ясный холод стали. Это была оружейная, тоже слабо освещенная. Копья, палицы, топоры, луки и мечи усеивали стены и сливались в один сплошной ковер, жутковато поблескивавший в полумраке. Пол звенел под их ногами. Судабе вздрогнула, и Кави Усан приобнял ее за плечи.
  - Осталось совсем немного, - сказал он.
  Но перед очередными дверями неожиданно остановился.
  - Что с тобой? - тревожно окликнула его Судабе. Ей ни на одно лишнее мгновение не хотелось задерживаться в этой чужой ледяной зале. Уж лучше бы они остались в серебряной: там можно было бы прилечь и вздремнуть под звуки негромкой музыки. В той зале не было никакой другой музыки, кроме журчанья воды, но Судабе была уверена, что она непременно должна там быть. Разве не в ее власти это пожелать? И не во власти Усана осуществить ее желание?
  Но сейчас - впервые с того момента, как переступил золотой порог - он выглядел... неуверенным.
  - Возьми меня за руку, - сказал он, и она повиновалась. Его ладонь горела неуместным здесь жаром. Не глядя на нее, он сказал:
  - Если у меня ничего не получится... ты ведь меня не бросишь?
  - О чем ты? - растерянно переспросила Судабе и, по его напряженному молчанию поняв, что не такого ответа он ждал, поторопилась добавить: - Конечно, не брошу.
  Она говорила искренне. Ради Усана она пошла против собственного отца. И если он не забыл этого, то не забудет и она.
  Он издал нервный смешок и сжал ее руку.
  - Хорошо, - сказал он.
  И толкнул дверь.
  
  Судабе снова показалось, что она ослепла - но на этот раз иначе, чем в золотой зале. Там был колючий блеск, здесь - жгучий свет... солнца.
  Они выбрались из пещеры?
  Она открыла глаза и ахнула.
  Нет, они по-прежнему были в волшебном дворце. Но четвертая зала оказалась не из золота, и не из серебра, и не из стали - она вся была хрустальной. Дневной свет затопил ее, точно сосуд, отражаясь от пола и стен. И только одна стена - та, что напротив входа - отражала не свет, а их. Две растерянные фигуры, замершие на пороге чуда.
  "Где его палка?"
  Судабе посмотрела на Усана - и не поверила своим глазам.
  Видимо, почувствовав на себе ее пристальный взгляд, он тоже повернулся к ней - медленно, осторожно - и впился взглядом в ее лицо; и на его губах показалась знакомая горделивая улыбка.
  "Получилось!"
  Получилось?
  Судабе подбежала к зеркальной стене, забыв и об одышке, и об усталости, с которой она, непривычная к пешим переходам, одолевала ведущие к чудесному дворцу ступени. Сорвала покрывало. Да, все так. Что бы ни задумал Усан, ему это удалось. Пропала и хромота, и желтизна лица, и болезненная худоба. Он снова стал тем статным красавцем, что сватался к ней; а она... Лицо в отражении было гладким, свежим, юным - ин единой морщинки. Исчезли горькие складки у губ. Волосы рассыпались по плечам тугими черными кольцами. Только глаза... она почти прижалась носом к зеркалу, вглядываясь в него: да, глаза остались прежними. Таких глаз не могло быть у юной наивной царевны, думавшей, что ее любви хватит на двоих.
  Она обернулась.
  - Усан!
  - Да?
  Он неторопливо шел к ней. Подошел, остановился рядом, с видимым удовольствием окинул взглядом оба отражения. Царь и царица. Теперь все так, как должно быть.
  - Ты этого хотел?
  - Да, - сказал он. - Я еще молод, и я хочу жить, а не доживать свой век. Этот дворец вернул нам все, что отнял у нас Хамаверан. Пусть твой отец чахнет над своими секретами. Разве он способен на такое? Мы переживем его, и землей будут править наши дети.
  Он встретился с ней взглядом в зеркале и уже мягче добавил:
  - Разве не чудесно?
  Она молчала, опустив глаза. Разумеется, чудесно. Разумеется, ее отец - и, может быть, даже Шаммар - ни на что похожее не способны. Но...
  - Ты хочешь все забыть?
  Его лицо потемнело, кулаки сжались.
  - Я не так много помню, Судабе, - тихо проговорил он. - Но то, что я помню... да, это я предпочел бы забыть. Я дал переиграть себя. Дал себя унизить. Я больше никогда не допущу подобной ошибки.
  Он больше не видел ее - только призрак былых страданий, который он пытался уничтожить. А ей хотелось крикнуть: и меня? Ты хочешь стереть вместе с ним и меня? Я пошла против отца ради тебя, я сидела возле тебя день и ночь, я истратила почти все силы, пытаясь распутать отцовские чары... а ты хочешь все это забыть?
  Но она ничего не крикнула. Зачем? Он уже сделал свой выбор. Страшно подумать, сколько сил у него ушло на этот дворец.
  Он сказал, что хочет жить... что ж, его право.
  - Да будет так.
  
6. Разорванные узы
  
  Она договорила - и замолчала, сама оглушенная своей откровенностью. И только тут заметила, как пересохло в горле. Потянулась за кубком, и тут ее взгляд упал на Сьяваршана.
  Он спал.
  Спал, уронив голову на руки, так покойно и глубоко, будто в собственной постели. Похоже, он совсем ее не слушал. Но так даже лучше. Ей нужно было выговориться... но ей совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь прознал о том, что произошло тогда, и меньше всего он.
  Она взяла кубок, отпила из него не глядя. Поставила обратно на стол - насколько могла бесшумно. Но вряд ли Сьяваршана бы разбудил этот стук. Некоторое время Судабе просто молча смотрела на него, разглядывая черные кудри, рассыпавшиеся по плечам, высокий чистый лоб, перстень с рубином - слишком крупным, слишком пламенным для такого юноши. Потом нерешительно протянула руку, перебрала благоухающие пряди, дотронулась до руки.
  Ничего.
  Как и в тот, первый раз, когда она для верности взяла его за обе руки. Неужели прошло? Неужели он сумел избежать своей печальной судьбы, и ее месть не свершилась? Месть... Все эти годы Судабе жила мыслью, что когда-нибудь расплатится с Усаном за все те унижения, которым он ее подверг. И его любимый, долгожданный, бесценный сын должен был стать ее покорным орудием. Но странное дело - теперь, когда она высказала все, что так долго носила в своей груди, ей как будто стало легче дышать. И собственные мечты уже казались глупыми и смешными. Ей не задеть Усана хотя бы потому, что он давно охладел к ней (а, возможно, и охладевать было нечему; возможно, Шаммар был прав). А раз он сам оттолкнул ее, зачем и дальше цепляться за него? Может, стоит взять пример с этого отважного красавца и бросить вызов собственной судьбе?
  Или как раз судьба и привела его к ней на порог?
  Она поглаживала его по рукаву, едва ли сознавая, что делает, и даже не замечая, что первые рассветные лучи уже скользят по стенам; и разбудил ее только голос Мары:
  - Госпожа!
  - Да? - сказала Судабе. - Что такое?
  Служанка остановилась в дверях. Плотно сжала губы, глядя на разворачивающуюся картину. И, справившись с собой, заговорила:
  - Дверцу в стене нашли открытой. Стражи уже внутри.
  Судабе быстро встала.
  - Уже?
  - Да.
  Она пристально посмотрела на служанку:
  - Твоих рук дело?
  Мара выдержала ее взгляд.
  - Я бы не посмела подвергать вас опасности, госпожа.
  Судабе оглянулась на безмятежно спящего Сьяваршана. Да, так и должно было быть: его должны были застать у нее.
  Но не сейчас.
  - Выведи его.
  - Как? Сад оцеплен. Господин советник цариц не готов класть голову на плаху. - Она помолчала. - Отпустите его, госпожа. Довольно с вас горя.
  Судабе покачала головой:
  - Уже поздно.
  Со двора донеслись голоса, и обе вздрогнули. Судабе бросилась к Сьяваршану, потрясла его за плечо.
  - Вставай!
  Мара так и замерла в дверях. Сьяваршан сонно захлопал ресницами, поднял голову.
  - Где я?
  - Там, где тебя не должны видеть. - Судабе потянула его за руку. - Вставай же! Надо тебя спрятать.
  - Нет необходимости, госпожа.
  Советник цариц, надзирающий над гаремом Яздпат вплыл в комнату. За его спиной маячили шлемы и доспехи стражников. Круглое гладенькое лицо Яздпата лучилось удовлетворением. Он был из тех, кто не мог простить Судабе ее происхождения.
  - Кажется, мы нашли нашего незваного гостя.
  Сьяваршан встал, заслоняя собой Судабе. Он был выше ее. Похоже, он уже перерос отца.
  - Незваного гостя? - холодно спросил он. - Я пришел приветствовать царицу, мою мать. Или быть почтительным сыном теперь преступление?
  Судабе затаила дыхание. Но Яздпат ничуть не смутился.
  - Посмотрим, что об этом скажет ваш отец, - изрек он и обернулся к Маре, по-прежнему перегораживавшей стражникам вход. - Приведи-ка сюда царя.
  Мара одарила его взглядом, исполненным глубочайшего презрения, повернулась и вышла.
  
  Кави Усан не думал, что ему еще придется вернуться в эту комнату. Только позавчера он вышел отсюда, пораженный переменой, которая произошла в Судабе. В этом мрачном уединении она и сама стала мрачной, озлобленной, хищной, как таящаяся под камнем змея. Ничего общего с той неискушенной девочкой, которая когда-то восторженно заглядывала ему в глаза. Она, конечно, пела нарочно - заслышав о приезде Сьяваршана и не смея покинуть пределов своего полудобровольного заточения, надеялась хоть так привлечь его внимание. Кави Усан корил себя за то, что не предусмотрел этого. Оставалось надеяться, что Сьяваршан, увлеченный дворцовой пышностью и столичной новизной, не придаст этому случаю большого значения.
  Пустые надежды.
  Когда он увидел Сьяваршана в покоях своей отвергнутой жены, стоящим между нею и им, своим отцом, с таким видом, будто собрался защищать ее от него - в груди что-то болезненно сжалось и заныло, и он понял, что Судабе добилась своего. Она не простила ему Сьяваршана. И, конечно, спала и видела, как бы отнять у него сына - тем или иным образом.
  Отчуждение на лице Сьяваршана ранило почти физически. Но Кави Усан не собирался давать Судабе насладиться триумфом. Она не увидит его смятения. Поэтому он огромным усилием воли заставил себя сохранить бесстрастный вид и спросил только:
  - Что здесь происходит?
  - В гарем пробрался нарушитель, - елейно произнес Яздпат. - Найти его, повелитель, для меня стало долгом чести. Мы искали с самого рассвета, но он и не подумал таиться. Он вышел навстречу нам так, будто это мы ему помешали.
  Кави Усан перевел взгляд на сына.
  - Сьяваршан...
  - Я просто пришел приветствовать царицу, - отвечал тот, не глядя отцу в глаза. - Не вижу в этом ничего дурного. Ведь она мне все равно что мать. Конечно, уважаемый евнух может считать иначе...
  Яздпат дернулся: он предпочитал именоваться "господином советником цариц". Но Кави Усана его обида не тронула.
  - Дурного в этом нет, - согласился он, пытаясь поймать взгляд сына. - Но ты должен был предупредить меня.
  Сьяваршан наконец вскинул голову, и Кави Усан едва не отшатнулся: таким огнем полыхали его глаза. Что это, гнев? Неужели... ненависть?
  - Тебя? - спросил он. - Ты сам отрекся...
  - Сьяваршан. - Кави Усан не повышал голоса, но сын умолк. - Не говори того, о чем пожалеешь.
  Повисла тишина.
  Тогда из-за плеча Сьяваршана показалась Судабе. Она выглядела встревоженной, но Кави Усану показалось, что уголки ее губ дрожат, готовые вот-вот изогнуться в торжествующей улыбке.
  - Не нужно ссориться, - негромко произнесла она. - Я того не стою...
  - Нет, - возразил Сьяваршан. - Рано или поздно нам пришлось бы поговорить. Ты тут ни при чем.
  Он посмотрел на нее, а она заглянула ему в лицо - и Кави Усану стало так тошно, как не было со времен, когда она интриговала против Манушак. Он не ревновал эту женщину - нечем было. Но он не мог смотреть, во что в ее руках превращается тот, чью судьбу должны были увенчать звезды, его единственный сын, на которого он возлагал такие надежды.
  - Ты бесчестишь меня, сын, - сказал он, не узнавая своего голоса, - и лжешь мне в лицо.
  - Не тебе говорить о бесчестье после того, что ты сделал с моей матерью!
  Сьяваршан выкрикнул это, и тишина в комнате зазвенела. Яздпат, о котором Кави Усан успел уже забыть, издал какой-то горловой звук. Судабе оглянулась на него, и этого было достаточно.
  - Вон, - процедил Кави Усан и, когда надзирающий над гаремом не двинулся с места, уже резче добавил: - Все вон!
  Яздпат выкатился прочь. Пролязгали шаги стражников.
  Кави Усан дождался, пока они стихнут.
  А потом посмотрел сыну прямо в глаза и очень тихо спросил:
  - Что она тебе наговорила?
  Он видел, как Сьяваршан вскидывается, гневно раздувает ноздри, набирает воздуху в грудь для ответа... и опадает, как проколотый мех. Кави Усан знал за своим взглядом это свойство. Немногие преступники могли выдержать его.
  Потому что, в отличие от них, за ним стояла правда.
  Он вздохнул.
  - Эта женщина, - движение подбородком в сторону Судабе, - давно ненавидит меня. Она не простила мне того, что я поставил на колени ее отца. Она сделает все, чтобы отомстить мне, очернить меня в глазах людей... особенно тех, кто мне дорог, - голос все-таки дрогнул. - И ради того, чтобы этого избежать, чтобы защитить Иран и не допустить смут, мне пришлось запереть ее здесь.
  Судабе молчала. Да она и не могла ничего сказать, ибо сама себя перехитрила. Для того, чтобы и дальше оставаться жертвой в глазах Сьяваршана, она не могла позволить ему увидеть свое истинное лицо. Поэтому пока он здесь - она будет молчать. А потом...
  Потом уже будет неважно.
  - Мне больно видеть, сын, что ты поверил первому же навету. Неужели я для тебя так мало значу?
  Сьяваршан покраснел.
  - Ты ничего не говорил мне...
  Кави Усан покачал головой:
  - Ты еще юн и горяч. Время для ответов пока не пришло. Я хотел уберечь тебя... - он мельком глянул на Судабе: - Но ты, похоже, в этом не нуждаешься.
  По лицу Судабе прошла судорога. Поняла ли она, что он хочет сказать?
  - Ты не полагаешься на меня и не доверяешь мне. Я для тебя чужой. Раз так, то и ты мне чужой, - он выговорил эти слова онемевшими губами, поддерживаемый только сознанием, что их нужно выговорить. - С этого дня у меня нет сына. Уходи из дворца, Сьяваршан. Тебе дадут коня. Уезжай искать свой путь, раз мой тебя не привлекает.
  Вот так. Да, он остался безоружным. Но безоружна и она. Никогда больше она не отравит его своим ядом, не будет нашептывать ему на ухо свои черные измышления, не настроит сына против отца. Если для того, чтобы уберечь Сьяваршана от нее, нужно от него отречься - он, Кави Усан, готов на это пойти.
  Когда-нибудь Сьяваршан поймет.
  - Отец...
  Ломкий, отчаянный голос. Сердце у Кави Усана дрогнуло. Дрогнуло и замерло. Он увидел, как потемнели глаза Судабе, как искривились ее губы, как недоверчиво качнула она головой - посмеешь? Ты? Своего сына, свою плоть и кровь, которому так мечтал передать свой трон и свои знания?
  Да, будь ты проклята, посмею.
  Если бы ты не спасла мне жизнь, все было бы гораздо проще.
  - Уезжай, - повторил Кави Усан, повернулся и вышел прочь. Он знал наверное, что сейчас Сьяваршан и мгновения лишнего не проведет в покоях Судабе. Но еще он знал, что если позволить ему остаться, этот страх со временем забудется, и он снова попадется в ее сети.
  Этому не бывать.
  
7. Сговор
  
  - Что это у тебя?
  Он вздрогнул. Виспан стояла совсем рядом, заглядывая ему через плечо. Видимо, он так увлекся, что не заметил ее.
  - Рисуешь наш город?
  Она спросила вроде бы просто, но он все равно напрягся. После памятной встречи с Франграсьяном уже не получалось смотреть на его дочь по-прежнему. Сьяваршан отмечал в ней ту же стремительную, хищную повадку, что и в ее отце, и постоянно напоминал себе, что с ней надо быть настороже. Странность заключалось в том, что и ей, судя по всему, в его обществе было неуютно. Она осталась во дворце, похоже, по каким-то своим делам - присматривать за Сьяваршаном было поручено Пирану - но вечно где-то пропадала, так что они почти не виделись, а при встрече она едва кивала ему и тут же исчезала. Как будто и не заступалась за него перед отцом. Сьяваршана это удивляло, но Пирана, судя по всему, устраивало, так что он решил не задавать лишних вопросов. Ему еще тут жить, как бы странно это ни звучало. Иранский царевич - в Туране...
  Знает ли отец? Или ему все равно? А если нет - что он подумает?
  Размышления эти были бесплодны и оттого неприятны, и Сьяваршан радовался возможности отвлечься чертежами, тем более что никто его от них не отрывал.
  До сего дня.
  - Нет, это мой город.
  - Твой город? - Виспан недоверчиво вздернула брови.
  Сьяваршан положил калам.
  - Ты же слышала... или нет? Твой отец передал через Пирана, что я волен оставаться, но к себе он меня не зовет - и вообще предпочел бы, чтобы я не показывался ему на глаза...
  Виспан хихикнула:
  - Так и сказал?
  - Ну, смысл был такой, - Сьяваршан улыбнулся в ответ. - Пиран сказал, что я могу остаться здесь, или он найдет мне место, где я смогу раскинуть свой шатер. Но здесь, - он повел рукой, - как-то... неуютно. Тут ведь почти никого нет. И я решил: построю себе, только не шатер, а город.
  Виспан слушала его, накручивая кончик косы на палец.
  - А отец разрешил?
  - Пиран говорит, что да.
  - А откуда ему знать?
  Сьяваршан взглянул на нее. Она хмурилась, смотрела куда-то мимо него.
  - Не знаю. Но ничего лучше у меня нет. Да и надо же чем-то заняться.
  Виспан наклонилась над столом, взяла лист, на котором Сьяваршан начал намечать главную улицу. Выходило больше похоже на Истахр, чем на Забул. Когда он осознал это, то сперва расстроился и хотел было все зачеркнуть, но потом подумал: зачем ему Забул? Это ведь дом Рустама. Не будет же он отбирать у Рустама его дом. Он же хотел построить себе свой. Что за беда, если этот дом выйдет похожим на Истахр - он, Сьяваршан, как-никак царевич, это и его наследие тоже. А вот дворца там не будет. И гарема не будет. Он один, на что ему такая роскошь?
  - Значит, ты уедешь?
  - Да, когда его достроят.
  - А когда его достроят? Ты тоже умеешь возводить дворцы в одну ночь, как твой отец?
  Ее глаза блеснули любопытством. Сьяваршан покачал головой:
  - Увы. Но Пиран обещал помочь.
  - Я тоже помогу, - заявила Виспан, бросая лист на стол. - У меня есть свои люди. Я пришлю их к тебе, только скажи, куда.
  Она резко развернулась, не дожидаясь ответа, пересекла комнату, но у двери приостановилась, будто в нерешительности. Не будь этого промедления, возможно, Сьяваршан так бы и дал ей уйти, не дав оформиться неясному сомнению, которое начало зарождаться у него в душе, и, пожав плечами, вернулся бы к своим чертежам. Но она приостановилась - и он почти наугад сказал:
  - Так хочешь, чтобы я поскорее уехал?
  Она не обернулась. Но и не умчалась, возмущенная его дерзостью. Какое-то время просто стояла - то ли раздумывая, как бы указать зазнавшемуся чужаку его место, то ли серьезно обдумывая ответ. А потом просто сказала:
  - Нет. Не хочу.
  Обернулась к нему - косы хлестнули ее по плечам:
  - Оставайся.
  Сьяваршан опешил. Такой прямоты он не ожидал. Все-таки в Туране на многое смотрят совершенно иначе...
  - Вот так просто?
  Виспан пожала плечами:
  - Если хочешь.
  Какое-то время они смотрели друг на друга. Она - замерев у дверей, чуть наклонив голову. Он - так и стоя за своим столом, над забытыми чертежами. Еще не поздно перевести все в шутку. Воспользоваться щедрым предложением туранского владыки и помощью Пирана, выстроить себе город и укрыться в нем. От всего. От лжи, от судьбы, от чужих надежд и чужой крови. Так будет безопаснее. Тем более что до его двадцатого дня рождения еще далеко. Пирану он бы так и сказал. Но Виспан заслуживает правды.
  Ведь это она первая заговорила с ним правдиво.
  - Хочу.
  Виспан воззрилась на него так, будто он вдруг заговорил на чужом языке. А потом улыбнулась. Странная это была улыбка - торжествующая и вместе с тем уязвимая.
  - Тогда...
  - Но твой отец мне не разрешит.
  Сьяваршан знал, что она ответит, еще до того, как закончил говорить. И все-таки не мог до конца поверить, что у нее хватит духу произнести такое.
  - Тогда женись на мне.
  Но это же Виспан.
  Он моргнул.
  - Жениться?
  - Не хочешь - не надо, - бросила она. Щеки ее вспыхнули неровным румянцем. - Но отец сказал, что даст мне выбрать самой, и я выбрала. Не потому, что ты иранский царевич, или почему еще. Просто... ты другой. Ты не боишься меня.
  Сьяваршан невольно улыбнулся.
  - Ты такая страшная?
  - Думай, что говоришь, - буркнула Виспан. Потом вздохнула. - Дядя говорит, я вся в отца. А у него так и не было жены. Даже с матерью моей они так и не сошлись.
  - Тебя растила не мать?
  - Отец решил, что ему нужна наследница. А она... видимо, нет. И ей это не понравилось. - Виспан закусила губу: - Он сказал, что она вернулась в свое кочевье. Но я не знаю, ни где это кочевье, ни как ее зовут. Отец не говорит, а дядя либо не знает, либо тоже не хочет говорить. - Она передернула плечами. - Вот и вся моя история. Если жениться на безродной ниже твоего достоинства, так и скажи. Скажи прямо, и я не затаю зла.
  Сьяваршан по привычке поднес руку к груди. Фибулу Траэтаоны ему вернули, и даже нашли новую ладанку, но старая, с прядью волос матери, так и затерялась где-то в пыли на границе между Ираном и Тураном. Сьяваршан не знал, жалеть ли о ней. Что в словах Судабе было правдой? Кто была его мать, и почему отец не хочет о ней говорить?
  Если он о чем и жалел, так о том, что не расспросил отца.
  Но вряд ли он его еще увидит.
  - Я тоже рос без матери, - сказал он, и глаза Виспан распахнулись. - Она умерла, едва родила меня. Я ничего о ней не знаю и, наверное, уже не узнаю. Но я и не царевич больше. Так что это я тут безродный, и это я должен просить тебя снизойти до меня.
  Он развел руками. Виспан не двинулась с места.
  - Снизойти? - переспросила она.
  Сьяваршан кивнул. В горле внезапно встал ком.
  - Я ни до кого не снисхожу, - презрительно бросила она, и у него дрогнуло сердце. Без перехода она добавила: - Но ты и я - мы с тобой похожи, Сьяваршан. Мы равны. И если ты возьмешь меня, то и я возьму тебя.
  Дома это делалось не так. Без вердикта старшей родни, без согласия отца... есть ли у него право принимать такое решение? Он ведь все-таки наследник престола. Точнее, был им. Но здесь, в Туране, все иначе. И теперь он не отвечает ни перед кем, кроме богов и себя.
  И нее.
  - Я готов.
  Он вышел из-за стола и направился к ней, и она тоже пошла к нему. Они встретились посередине комнаты и протянули друг другу руки, будто заключая договор. Глаза Виспан искрились, как у заговорщицы.
  - И я готова, - сказала она и сжала его руку.
  
8. Учитель
  
  - Учитель?..
  На мгновение она застыла, пораженная, а потом вскочила и бросилась к нему.
  - Тише, девочка, - сказал Шаммар. - Хватит тебе сидеть в четырех стенах. Пойдем.
  Он взял ее за руку, и она безмолвно подчинилась, не сводя с него взгляда. Он совсем не изменился, будто тоже входил в Усанов волшебный дворец - хотя как раз ему-то это и незачем. Над такими, как он, время не властно. Но до чего же она была рада его видеть! После изгнания Сьяваршана Мара тоже исчезла, и Судабе осталась совсем одна. Прежде она и не сознавала, насколько верная служанка скрашивала ее одиночество. Хотя Мара не жалела ее и не сокрушалась о ее горькой доле - напротив, ее слова порой граничили с дерзостью - все же ее присутствие поддерживало и утешало. А теперь у Судабе не осталось никого. И когда на пороге ее дремотных покоев возник Шаммар - Шаммар, совершенно такой, каким она его помнила - она покорно пошла за ним, наполовину уверенная, что все это сон.
  Но они на самом деле вышли в сад - не пышно зеленеющий, а притихший и поскучневший, будто с уходом Сьяваршана жизнь удалилась не только из ее покоев, но из всего дворца - и Шаммар, повелительным жестом остановив направившихся было за ними стражников, сжал ей руку и пристально взглянул в глаза.
  И она поняла.
  - Мой отец мертв?
  - Да, Судабе.
  Он все еще вглядывался ей в лицо, словно непременно хотел увидеть, какой будет ее реакция. А она, покатав в уме только что услышанное, заглянула к себе в душу - и к собственному неясному удивлению не обнаружила там ничего. Пока она жила в отцовском дворце, Серв Хамаверанский не был с ней жесток - он даже позволил ей учиться волшебству у Шаммара и подобрал блестящего жениха. Да и потом, обнаружив, что она стала на сторону мужа, не стал их разлучать, а выполнил ее просьбу. Но, может быть, в этом и заключалось его истинное отношение к ней? Для него, как и для Усана, она была только разменной монетой, средством для достижения цели. На нее даже злиться не стоило.
  А раз так, и она не станет плакать по нему. Для нее отец умер уже давно - может быть, еще до второго отъезда из Хамаверана.
  - Теперь царем стал мой брат?
  Что бы Шаммар ни прочел на ее лице, его это, похоже, удовлетворило. Он выпустил ее руку и отстранился.
  - Станет, если твой муж это одобрит. За этим он меня сюда и прислал.
  Саран... Судабе его почти не помнила - как у наследника престола у него хватало обязанностей, а как мальчишка он считал зазорным для себя возиться с малявкой-сестрой. На свадьбе ее он был, но ко второму приезду Кави Усана отец услал его в Миср - то ли искать союзников, то ли уберечь от грядущей бури, а может быть, все вместе. Саран уезжал из вольного Хамаверана, а вернулся в Хамаверан под пятой Кави Усана - и вряд ли обрадовался этому.
  - Он восстанет? - тихо спросила Судабе.
  Шаммар улыбнулся своей обычной улыбкой - одними губами. Отец ненавидел, когда он так делал.
  - Полагаю, что да.
  - А ты?
  Он пожал плечами:
  - Мальчик справится и без меня.
  Тон тоже был его обычный, суховато-презрительный, но Судабе почудилась в нем некая новая нотка. Она опустила взгляд на его руки - и вздрогнула.
  Шаммар с удовлетворением наблюдал за ней.
  - Умница.
  Он чуть приподнял руку. Золотой браслет, который он обычно скрывал под рукавом, порыжел и потускнел. Теперь он больше напоминал неплотно повязанную ленту, чем прочные оковы, привязывающие Шаммара - или того, кого они звали Шаммаром - к земле Хамаверана.
  - Уже скоро?
  А вот теперь голос дрогнул.
  - Пожалуй.
  Но деланное безразличие в его тоне уже не обмануло Судабе.
  - Саран знает?
  Это был опасный вопрос. Но Шаммар прямо посмотрел ей в глаза и спокойно ответил:
  - Нет.
  Саран не слишком-то стремился сблизиться с Шаммаром - может быть, потому, что не преуспел в волшебстве; а может быть, не преуспел как раз потому, что так усердно избегал учителя. И, похоже, никогда не интересовался, почему тот служит их семье. Отец не успел ему рассказать? Или думал, что заклятье выдержит?
  А стань она царицей Хамаверана - что было бы?
  Наверное, она сумела бы обновить заклятье. Если бы захотела. Ее чувство к Шаммару вряд ли можно было назвать любовью - он сам, пожалуй, и слова такого не знал - но она была признательна ему за то, что он согласился учить ее и был снисходителен к ее скромному таланту. И, возможно, она бы не стала удерживать его здесь. Кто же бывает счастлив в цепях?
  Но предупредить брата, на что способен Усан, все же стоит. Незачем давать ему второй раз втоптать Хамаверан в грязь.
  - Когда ты уезжаешь?
  - Скоро. Как только твой муж поговорит с туранским послом.
  Судабе крупно вздрогнула:
  - Туранским послом?
  Она и сама не знала, почему эта весть так ее взволновала. Для нее, не иранки по крови, ни само слово "Туран", ни их с Ираном давняя кровная вражда не значили ничего. Но от Сьяваршана так давно не было вестей. Останься он в Иране, Кави Усан знал бы об этом. На полудне, в Хамаверане, делать ему было нечего. Может ли быть так, что давний соперник Ирана, узнав об изгнанном царевиче, решил повернуть дело в свою пользу?
  - Что за посол? С какими вестями?
  Шаммар пожал плечами:
  - Никто не знает. Твой муж захотел говорить с ним наедине.
  Сьяваршан. Иначе и быть не может. Судабе сжала руки, чтобы унять внезапную дрожь, и тоскливо глянула на небо. Ах, перелететь бы через эти проклятые стены, войти в тронный зал, услышать все самой! Без Мары она теперь слепа и глуха. Будь это кто-нибудь другой, она сумела бы подслушать разговор и не выходя из собственных покоев, но Кави Усан наверняка защитился...
  - Помочь?
  Шаммар смотрел на нее с неприятной усмешкой, увидев которую, легко было понять, почему даже хамаверанские цари, властные над его земным существованием, остерегались его; но Судабе не обратила на эту усмешку никакого внимания. Она прекрасно сознавала, что дала Шаммару увидеть свою слабость; и пусть даже он не знает, в чем именно эта слабость заключается, одно то, что он увидел ее такой слабой и жалкой, дает ему право ее презирать. Но она, в отличие от брата и отца, от него не зависит, и вряд ли они увидятся снова; а терять ему почти нечего.
  Поэтому она просто сказала:
  - Помоги.
  - Что ты мне дашь взамен?
  Наверное, какая-то ее часть знала, что он так скажет. Ведь и он теперь от нее не зависит. И губы ее сами собой произнесли:
  - Расскажу тебе о человеке, который сумел уйти от своей судьбы.
  
9. Призраки
  
  - Ты как будто недоволен.
  Франграсьян, стоявший на террасе дворца над притихшим городом, даже не обернулся. Он слышал шаги Пирана - с возрастом тот стал неосторожен - но не шелохнулся, надеясь, что братец поймет намек.
  Бесполезно.
  - А с чего мне быть довольным? - буркнул он, когда молчание затянулось невыносимо. - Моей землей будет править иранец.
  - Может быть, так и надо.
  Вот тут Франграсьян обернулся, да так резко, что чуть не сшиб Пирана с ног.
  - Совсем из ума выжил?
  Но Пиран не дрогнул.
  - Он царевич Ирана, - спокойно заметил он, - и не из дома Траэтаоны. Между ним и Виспан нет крови. А Кави Усан и так слишком долго живет на свете. Разве плохо будет, если Ираном и Тураном станет править твой внук?
  Франграсьян невольно вздрогнул.
  - Я и сам правил Ираном и Тураном.
  - Но для иранцев ты остался чужаком. А сын их собственного царевича...
  - ...пусть сначала родится. Хватит делить шкуру неубитого льва, Пиран. Может, я еще все отменю.
  Пиран хохотнул.
  - Хотел бы я посмотреть, как ты сообщишь об этом Виспан.
  - Она - моя дочь. И должна меня слушаться.
  - Вот именно потому, что она твоя дочь, она и не послушает никого, кроме себя. Ну же, брат. Найди в себе мужество признать, что ты принял мудрое решение. И порадуйся за свою дочь.
  Франграсьян злобно взглянул на него. Что-то Пиран в последнее время осмелел. Решил, что спасенный им молодой иранец мало-помалу ототрет Франграсьяна в сторону, а уж при новом царе его спаситель будет как сыр в масле кататься? Рано, рано радуется. Он, Франграсьян, еще пока жив. И он еще поборется за свое место. Молодому самонадеянному охотнику нипочем не перехитрить матерого льва.
  Если бы не слова того проклятого иранского божка... Он вздохнул спокойней, узнав, что Мануш-читра умер бездетным. И дочь свою воспитывал как воина, чтобы не прельстилась иранской роскошью. А что толку? Дался ей этот мягкотелый иранец. Через месяц, самое большее - через полгода он ей надоест. Он и в седле-то сидит как чурбан, и на охоту не тянется, и долгого перехода наверняка не выдержит. И тогда он, Франграсьян, со спокойной душой отпустит его на родину. Еще не годится, чтобы его дочь, будущую правительницу Турана, обременяли всякие там слабодушные мечтатели.
  А если... нет, об этом даже думать не хочется. Если он останется? Тогда его спасет только кровь. Апам Напат, тот безумный божок, напророчил Франграсьяну смерть от руки их общего с Мануш-читрой внука. И если этот Сьяваршан, как он уверяет, и вправду не родня Мануш-читре - тогда пусть живет. Раз уж Виспан он люб. Только где-нибудь подальше от его, Франграсьяновой ставки, чтоб не мозолил глаза.
  Но если он лжет...
  Франграсьян тряхнул головой. Даже думать об этом было жутко.
  - Что, все готово?
  Пиран кивнул.
  - Хочешь проверить?
  - Нет. Раз Виспан сказала, что берет все на себя, так тому и быть. Случись что - ей отвечать. Где он сегодня ночует?
  В первый раз за все время разговора Пиран смешался.
  - В поле, - не сразу ответил он и поспешно добавил: - У него будет свой шатер, ты не думай. И мои молодцы с ними. Виспан позвала его, и он согласился. Сказал: "Хочу знать, как ты живешь. Теперь ведь это и моя жизнь тоже".
  Он искоса взглянул на Франграсьяна, но тот никак не отреагировал на это заявление.
  - Вот и славно. Тогда поезжай в лагерь, выставь часовых. Я останусь тут.
  Пиран не смог скрыть удивления:
  - Тут?
  Еще никто из туранцев не ночевал в этом городе-призраке, выстроенном по прихоти Франграсьяна и так же внезапно и прочно им забытом. Даже они с Виспан, когда оставались тут со Сьяваршаном, уходили ночевать в степь. Им не спалось без треска костра, шелеста трав, бездонного мерцающего неба над головой. В клетушках дворца они задыхались, как в мешке. А вот Франграсьян в недолгое свое правление Ираном и жил, и ел, и спал под крышей. Только вспоминать об этом не любил.
  - Да, тут.
  Ты нужен Виспан, хотел сказать Пиран. Но знал, что это прозвучит фальшиво. Виспан, конечно, волнуется. Не может не волноваться. Но если сейчас с ней Сьяваршан, Франграсьяну и вправду там лучше не показываться. Они как-то сразу невзлюбили друг друга. Наверное, Сьяваршан еще не забыл, как Франграсьян при первой встрече угрожал убить его. Виспан сразу сказала, что после свадьбы они откочуют от отца. Франграсьян об этом пока не знает - и, конечно, придет в бешенство, когда узнает. Но так будет лучше для всех. Пирану горько было видеть, что семья их вот так распадается, и все же он не мог не признать правоту Виспан. Франграсьян, когда успокоится, сам же поймет, как мудро рассудила его дочь.
  - Хорошо. Тогда завтра увидимся.
  Он бросил последний обеспокоенный взгляд на Франграсьяна - не задумал ли чего? - и вышел. Осталось совсем немного: всего только пережить завтрашний день. А потом уж все как-нибудь наладится.
  А Франграсьян, даже не посмотрев ему вслед, снова обернулся к безмолвному городу. Завтра тут все зашумит, закипит смехом и музыкой: будут и скачки в поле, и танцы, и пиршество. Все будет так, как захочет Виспан. Может быть, она и знает, что делает. А отцу ее остается только вспоминать о том, как безумный Апам Напат предлагал ему невозможное в обмен на спасение и как он позорно бежал от него. Вспоминать, как Мануш-читра, тихий и покорный, так неожиданно и ловко переиграл его. И как незнакомец из видения с улыбкой жестокой и хищной заносил над ним, постаревшим, копье.
  Всего этого могло бы и не быть, если бы он не поддался наивному желанию воплотить дедовскую мечту и утереть потомкам Арьи нос. Если бы он с самого начала убил Мануш-читру, сжег Иран и привез домой все его богатства.
  Но что было, то прошло. А тащить эти сожаления в родную степь незачем. Пусть они в последний раз пройдут перед ним в этих обветшавших стенах - и растают с первыми лучами солнца, когда бразды истории возьмет в свои руки его дочь.
  И пусть она ни о чем не жалеет.
  
10. Гостья
  
  Судабе неподвижно сидела перед зеркалом. Некому было прийти освежить ее разгоряченный лоб, расчесать волосы, выслушать сбивчивый рассказ о том, что только что произошло в тронном зале - и поэтому она одна, сама с собой снова и снова прокручивала в уме весь разговор, пытаясь понять, где ошиблась.
  Конечно, она не выдержала и пошла к мужу. Шаммар и на этот раз не стал ее задерживать. Даже не сказал ничего вслед.
  Кави Усан стоял в опустевшем зале перед своим троном. Лица его она не видела. Но от звука ее шагов он вздрогнул и быстро обернулся.
  - А, Судабе...
  Он был ни недоволен, ни рад ее видеть. Он вообще был где-то не здесь. Скользнул взглядом по ее лицу, как по чужому, и снова уставился в пустоту. Какой ответ он надеется там найти?
  - Ты не поедешь?
  Вот теперь он взглянул прямо на нее. И не просто взглянул - увидел. Брови сошлись на переносице, губы поджались.
  - Не говори глупостей.
  - Почему? Это ведь твой сын. Твой единственный наследник.
  - Он мне больше не сын.
  Судабе всматривалась в его закаменевшее лицо, отчаянно ища в нем хоть искорку живого чувства. Таким же - неколебимым, холодным - он был и с туранским послом. Сколько можно притворяться?
  - Я ведь знаю, что ты его любишь, Усан. Как любил его мать. - Ну вот, она это сказала. И даже внутри ничего не дрогнуло. Сердце и так билось как заполошное. - Неужели ты бросишь его, позволишь туранцам его забрать?
  Глаза Кави Усана сверкнули.
  - Молчи! Что ты понимаешь? Нам запрещено переходить границу. Если Сьяваршан нарушил запрет - его судьба в руках Франграсьяна. Ему уже не помочь.
  - А если он приведет туранцев сюда?
  Кави Усан вскинул брови:
  - Что?
  Но Судабе уже не могла остановиться:
  - Если он станет зятем туранского царя, что помешает ему привести туранское войско сюда? Свергнуть тебя? Раз уж ты от него отрекся...
  Она осеклась - Кави Усан рассмеялся.
  Он смеялся мягко, необидно. Как будто она сказала какую-то забавную глупость. Она вспыхнула и опустила глаза. А он почти ласково проговорил:
  - Тебе бы этого хотелось, верно, Судабе? Но я могу тебя уверить: мой конец будет не таков. И его тоже. Все давно записано в звездах, и если бы ты умела их читать, ты бы так не говорила. Впрочем, это уже неважно. Возвращайся к себе. И скажи своему учителю, что я готов его выслушать.
  Шаммара она в своих покоях не нашла - и даже обрадовалась этому. Что бы она могла ему сказать? Упрекнуть за то, что он никогда не учил ее читать звезды? Ее предки держали его не затем, чтобы он предсказывал будущее. А ей самой эта наука всегда казалась глупой: сначала потому, что она не верила, будто ее ждет что-то стоящее, потом - потому, что действительность превзошла ее самые смелые ожидания, а потом... потом она опять изверилась. И судьбу Сьяваршана прочесть не смогла. Может быть, он и вправду будет счастлив в Туране?
  Без нее?
  Ну уж нет.
  Она посмотрела на одинокую пыльную шкатулку - все, что осталось от ее ларцов с драгоценностями - на флаконы с давно засохшими притираниями. Мрачно усмехнулась. И, сунув руку за зеркало, извлекла оттуда еще одну шкатулку, с искусно вырезанным мировым древом в окружении зверей на крышке. Травы они с Марой выращивали и собирали больше по привычке - слабые чары бы мало чем помогли, а на что-то более серьезное Судабе не решалась, опасаясь гнева Кави Усана. Но сейчас хватит и этого.
  Пора принарядиться.
  
  Последние несколько сотен шагов пришлось пройти пешком, спрятав платок в рукаве, и непривычные к такой нагрузке ноги заныли, но Судабе была даже рада этому: так ее игра станет еще убедительней. Из-за составленных в круг шатров доносилась нестройная музыка и приветственные выкрики. Двое туранцев сидели чуть поодаль у костра, шумно хлебая из чашек какое-то варево и то и дело вылавливая из него пальцами куски мяса. Судабе хотела было пройти мимо них, но тот, что сидел к ней лицом, окликнул ее:
  - Эй, старуха! Куда тащишься?
  Никакого почтения. Впрочем, оно и понятно - он видит сейчас перед собою не гордую царицу Ирана, а сгорбленную старушонку, одетую хоть и чистенько, но не слишком богато. Судабе, подволакивая ноги, приблизилась к туранцам и низко поклонилась, невольно сморщившись от запаха.
  - Да сопутствует вам удача, храбрые воины.
  Второй туранец обернулся, и оба принялись хмуро разглядывать ее.
  - Ты кто такая и чего тебе надо? - спросил тот из них, что сидел к ней лицом. Он не слишком-то отличался от своего товарища - оба потные, загорелые, в одежде грязно-коричневого цвета, увешанные бесчисленными побрякушками. Губы и пальцы лоснятся от жира. Видно, рад повелитель Турана заполучить иранского царевича в зятья, что так щедро угощает своих подданных.
  - Я слышала, у повелителя нынче большая радость - дочку замуж выдает?
  Туранец буркнул:
  - Ну, допустим. А тебе-то что?
  - Откуда ты такая вылезла? - прибавил тот, что смотрел на нее через плечо.
  - Славный царь наш Кави Усан, да продлятся его дни, - сладко запела Судабе, - как услышал, что его сын женится на туранской царевне, обрадовался великой радостью. Тотчас же приказал сбираться и выступать. И меня взял с собою. Я Бермайе, кормилица царевича Сьяваршана. Мне так не терпелось увидеть моего любимца, что я стала понукать своего верблюда, и он помчался быстрее ветра, и я далеко опередила наш поезд, а верблюд мой пал, и мне пришлось идти пешком. Пустите меня, храбрые воины, поклониться царевичу. Ваш царь вас за это щедро наградит.
  Тот, что сидел полуобернувшись, фыркнул.
  - Больно ты ему нужна, - пробурчал он и снова занялся своей похлебкой.
  Второй пояснил:
  - Царевичу сейчас не до тебя. Если говоришь правду - садись, отдохни. Когда иранцы придут - пойдешь с ними... если придут. А пускать кого попало мы тоже не можем. У царя с ослушниками разговор короткий.
  Он пожал плечами, но глаза продолжали пристально следить за Судабе. Та же не только не расстроилась, но даже внутренне расслабилась. Она и не ожидала, что все пройдет так просто.
  И, всплеснув руками, запричитала:
  - Ахти мне, горемычной! Шла я по песку, ноги сбивала, а меня даже не пускают к моему драгоценному! Смилуйтесь, храбрые воины!
  - Хватит! - Туранец поморщился. - Если хочешь вопить - вопи вон там, чтобы тебя никто не услышал. Не порти праздник.
  Он уже опускал глаза, уже не видел в ней угрозу. Судабе робко подошла поближе, так, чтобы оба могли видеть ее.
  - Столько лет копила... а на что они мне теперь? Взгляните, могучие воины, сделайте милость. Не обидьте беспомощную старуху... все, что есть...
  Услышав соблазнительный звон, оба туранца подняли головы. Судабе протягивала им на раскрытой ладони несколько золотых монет. Настоящих - где бы ей взять медяки?
  - Матерями вашими вас заклинаю...
  Тот, что до этого безразлично жевал, отставил чашку и одним хищным, текучим движением сгреб монеты. Поднес их к глазам, завороженный блеском; стал медленно поворачивать, так что края вспыхивали нестерпимым огнем. Его товарищ пристально следил за его руками.
  Затаив дыхание, Судабе подняла руку - и резким взмахом рассекла воздух между туранцами. Те даже не шелохнулись. Их глаза были прикованы к сверкающим монетам.
  Судабе торжествующе усмехнулась. Сложные чары - не всегда самые действенные. Иногда достаточно лишь немного усилить воздействие...
  Она отвернулась от обомлевших часовых и, не оглядываясь, решительно зашагала к шатрам.
  
  Свадьба ей не понравилась. Слишком шумно, слишком пыльно; слишком много людей кругом. На ее собственной свадьбе было не так. Впрочем, ни Кави Усан, ни отец и не подпустили бы к ней никого лишнего; а туранцам, кажется, все равно.
  Где же жених и невеста?
  Она увернулась от кого-то, поднырнула под чей-то локоть - сейчас было не время изображать беспомощную - и вдруг увидела его. Он стоял рядом с белым конем, разубранным цветными лентами. Одет так же, как и все здесь, в кожу и металл, и волосы убраны под высокую шапку - но это, конечно, он, Сьяваршан. Он разговаривал с чернокосой девушкой в малиновом - неужели его невеста? Она стояла к Судабе спиной, и та не видела ее лица. Вот она, видимо, сказала что-то, и Сьяваршан рассмеялся. Это был незнакомый смех - искренний, открытый. И сам он, несмотря на чужую одежду и чужих людей кругом, кажется, чувствовал себя совершенно свободно.
  Судабе стояла, не в силах пошевелиться.
  - Ты кто такая?
  Человек обошел ее и встал перед ней, заслонив собой Сьяваршана.
  - Ты меня слышишь? Откуда ты взялась?
  Судабе молча смотрела на него. Обычный туранец. Ну, может, не совсем обычный - шапка расшита жемчугом, пояс и ножны с золотой обкладкой. Ниже ее, но смотрит так, будто выше по крайней мере на две головы. И голос...
  Голос!
  Говорит как иранец. Откуда здесь иранец?
  - Ты слуга Сьяваршана? - спросила Судабе первое, что пришло в голову.
  Человек усмехнулся одними губами.
  - Ты, видно, издалека?
  Любому другому стало бы не по себе под этим пристальным взглядом. Но Судабе была дочерью и женой (да, на беду свою, не матерью) царей. И ее сердце давно окаменело.
  - Ты прав, господин, - сказала она и склонила голову тяжело, будто забыла, как это делается. - Я Бермайе, кормилица царевича Сьяваршана. И я пришла взглянуть на него в последний раз.
  - Отчего же в последний?
  - Ведь он больше не вернется в Иран.
  В усмешке человека появилось что-то торжествующее.
  - Это уж как он захочет. Идем, кормилица. Хочу кое-что у тебя спросить, а тут слишком шумно.
  - Но кто ты, господин? - спросила Судабе, когда он уже повернулся к ней спиной.
  Он бросил через плечо:
  - Его тесть. Не отставай.
  
  Он откинул полог на одном из шатров и нырнул внутрь. Судабе, помедлив, пригнулась и прошла вслед за ним. Внутри было сумрачно, пахло чем-то звериным, но, к ее удивлению, не неприятным. Она-то думала, что у нее сердце кровью обольется, когда она увидит Сьяваршана среди этих диких скотников. Но ему, похоже, здесь нравилось; и она - нет, не могла его понять, но готова была признать, что так тоже можно жить. Может быть, она бы тоже здесь прижилась.
  Если бы не эта его невеста.
  Отец невесты меж тем прошел к очагу в центре шатра, поворошил угли палкой и сел. Несмотря на то, что в круглое отверстие в крыше падал свет, лицо сидящего оставалось в тени. Очевидно, он сделал это нарочно.
  Судабе тоже подошла к тлеющему огню, но сесть не рискнула. Конечно, ей не пришлось бы садиться прямо на голую землю - подстилок из валяной шерсти, подобных тем, на которую опустился ее провожатый, здесь хватало; но от самой мысли о том, чтобы сесть на эту шерсть, пропахшую дымом и послужившую сиденьем кто знает скольким дикарям, ее передернуло.
  Так она и осталась стоять, чувствуя на себе внимательный взгляд сидящего.
  Франграсьян. Степной царь.
  А она стоит тут перед ним, как какая-то служанка.
  Щеки Судабе вспыхнули. Она вскинула голову и уже готова была назвать себя - посмотрим, что ты на это скажешь, самодовольный ты князек - но Франграсьян заговорил первым. Точнее, бросил одно короткое слово:
  - Рассказывай.
  - Что? - переспросила сбитая с толку Судабе.
  Франграсьян сделал нетерпеливое движение.
  - Ты ведь кормилица Сьяваршана? Знаешь, кто его мать. Ну так рассказывай. Должен же я знать, за кого отдаю свою дочь.
  Судабе усмехнулась:
  - Об этом нужно было думать до свадьбы.
  Франграсьян чуть подался вперед. Глаза его в полумраке сверкнули яростью. Однако голос его, когда он заговорил, был даже насмешлив:
  - Тебе Кави Усан платил за то, чтоб ты языком болтала?
  Судабе вздрогнула, как от удара.
  - Рассказывай, - повторил Франграсьян, и она откликнулась:
  - Рассказывать нечего, мой господин. Отцом его был Кави Усан, мать - безродной наложницей по имени Манушак...
  Франграсьян вскочил. Не ожидавшая этого Судабе отшатнулась.
  - Как ты сказала? - выдохнул он.
  - Манушак, - растерянно повторила Судабе.
  - Кто она такая?
  Один шаг - и он оказался к ней почти вплотную. У нее перехватило дух. Одно движение - и... Никто не знает, куда она отправилась. Кави Усан вряд ли станет по ней плакать. А Сьяваршан? Вспомнит ли он о ней теперь, когда у него другой дом, другая любовь, другая жизнь?
  - Говори, - прошипел Франграсьян, и она отчаянно выкрикнула:
  - Не знаю я! Не знаю! Ее нашли в лесу близ горы Мануш. Никто больше ничего не знает!
  Она отбежала от него, вжалась в мягкое полотнище, заменявшее в этом несуразном жилище стены, тяжело задышала, приходя в себя. Но он не гнался за ней, а стоял и усмехался каким-то своим мыслям. Теперь его лицо было на свету, и она явственно видела эту усмешку - ничего доброго та не обещала.
  Сьяваршан!
  - Она благородных кровей, - стараясь говорить уверенно, добавила Судабе. - Это точно.
  - Конечно, - рассеянно отозвался Франграсьян.
  Зловещая усмешка, блуждавшая по его лицу, как будто потухла, и Судабе позволила себе выдохнуть.
  - Конечно, - повторил он. - Так и должно было быть. Спасибо, кормилица. Иди, угостись как следует. Не каждый день женишь своего воспитанника.
  Он двинулся к выходу.
  - Ты его не тронешь? - отчаянно спросила Судабе, на мгновение выходя из роли.
  Франграсьян приостановился, но не обернулся.
  - Ты веришь в судьбу, кормилица?
  Судабе покачала головой:
  - Нет.
  Что бы там ни говорил Кави Усан, а своим ощущениям она доверяла. Неизвестно как, но Сьяваршан сумел переломить свою судьбу. Значит, он будет жить.
  - Да, - кивнул Франграсьян, будто прочитав ее мысли. - Слепо верить в судьбу глупо. Человеку на то и дана воля, чтобы попытаться ее изменить.
  Он откинул полог и вышел наружу.
  
  Судабе не сразу последовала за ним.
  Что-то в словах туранского правителя не давало ей покоя. О какой судьбе он говорил? И почему так встрепенулся, услышав про Манушак?
  Не туранкой ли она была?
  Но Судабе отогнала эту мысль. Кави Усан ни за что не принял бы в своем доме туранку. Хотя, конечно, это объяснило бы, почему Сьяваршану здесь так уютно...
  Может, предупредить его?
  Но что она ему скажет? "Твой тесть что-то задумал, берегись его?" Да он рассмеется ей в лицо. А если Франграсьян узнает, что она его обманывала... Она вспомнила его бешеные глаза и вздрогнула. Теперь за нее некому заступиться.
  Незачем рисковать.
  Она вышла наружу и побрела прочь от шатров, не осмелясь последний раз взглянуть на Сьяваршана с его невестой. Будь он один - она, может быть, еще подошла бы к нему. Но так... Пусть живет. Может быть, у него еще все получится.
  Только без нее.
  
11. Кровь
  
  - Ты обманул меня, - холодно сказал Франграсьян.
  - Обманул? - Сьяваршан недоуменно улыбнулся: - Виспан?
  Но та, против обыкновения, молчала, только впилась глазами в отца.
  Не походило это на утреннее приветствие молодых.
  - Если я обидел тебя... - начал Сьяваршан, но Франграсьян оборвал его все тем же ледяным тоном:
  - Встать.
  Сьяваршан, ничего не понимая, подчинился.
  - Твоя фибула выдала тебя. Но ты солгал мне в лицо, и я купился!
  Рука Сьяваршана взлетела вверх прежде, чем он успел подумать. Резкая боль обожгла пальцы.
  Франграсьян опустил кнут.
  На пальцах вспухал рубец.
  - Брат, ты... - начал Пиран, протягивая руку.
  - Молчи! Он от крови Мануш-читры, и я возьму свое.
  - Он - твой зять!
  Виспан тоже вскочила с колен и встала перед Сьяваршаном, заслоняя его от отца. Ему показалось - небывалое дело, - что ее голос дрожит.
  - Он сидел у твоего огня, ел с тобой из одного котла!
  - Нет.
  Виспан осеклась.
  - Нет, - повторил Франграсьян, рассматривая Сьяваршана с какой-то нехорошей, мрачной усмешкой. - Мне нет дела до того, кого ты приглашаешь к своему огню. Но в мой шатер он гостем не входил.
  Это правда, запоздало удивился Сьяваршан. Во дворце он всегда ел один. А за свадебным столом... Франграсьян исчез почти сразу после того, как произнес положенную речь. И до того, как за ними с Виспан опустился полог свадебного шатра, Сьяваршан его больше не видел.
  - Ты хотел... - севшим голосом начала Виспан.
  Франграсьян пожал плечами:
  - Осторожность не помешает.
  Теперь он выглядел умиротворенным и довольным, как сытый лев. Но странное дело - именно теперь сердце Сьяваршана и сжало ужасом.
  - Все, Виспан. Ты наигралась. Теперь мой черед.
  Он сказал это почти ласково, будто пристыдил чересчур увлекшуюся дочь. И Сьяваршан подумал: вот сейчас она отойдет... и я...
  - Нет.
  Виспан сказала это так тихо, что он не расслышал. Но увидел, что она не двинулась с места. И подумал: почему?
  Зачем ты рискуешь ради меня?
  - Прочь! - рявкнул Франграсьян, мгновенно переходя от благодушия к бешенству. Но Виспан не дрогнула. Голос ее был тверд:
  - Нет. Ты учил меня, что надо стоять за то, во что веришь. А я верю в него.
  Она оглянулась на Сьяваршана и улыбнулась ему. И тот, несмотря ни на что, не мог не улыбнуться в ответ.
  Франграсьян засмеялся.
  Странный это был смех, больше похожий на неровные всхлипы. Он совсем не шел лихому повелителю Турана. И оттого было еще страшнее.
  - Иран, - пробормотал Франграсьян. - Проклятый Иран. Отнял у меня брата... а теперь и дочь. - И, повелительно возвысив голос, крикнул: - Эй, ко мне!
  Стражи, оставшиеся снаружи шатра, вбежали внутрь, точно ждали сигнала (а может, так и было?). Франграсьян сухо кивнул им на дочь:
  - Увести.
  - Отец! - закричала Виспан, отбиваясь. Но Франграсьян лишь скользнул по ней брезгливым взглядом и уронил:
  - А с тобой я еще поговорю.
  Он сказал это так, будто обращался к чужаку - к жуку, которого даже раздавить гнушался, а не к родной дочери. Виспан от неожиданности перестала отбиваться. Стражи ловко скрутили ее и поволокли прочь. Полог поднялся и опустился.
  Сьяваршан стоял, точно прирос к земле.
  Франграсьян приблизился к нему - не спеша: теперь отвлекать его было некому. Сьяваршан встретился глазами с Пираном, и тот беспомощно покачал головой: не осмеливался лезть туда, где даже Виспан потерпела неудачу. Сьяваршан медленно опустил веки. На Пирана он не злился.
  Возможно, он всегда знал, что это произойдет.
  Холодная сталь коснулась его горла, и он невольно вздрогнул.
  - Не бойся, - негромко проговорил Франграсьян у самого его плеча. - Ты приехал не зря, царевич. Старый долг оплачен. Нам с твоим отцом больше нечего делить.
  Отец! - словно молнией ударило Сьяваршана. Когда он узнает...
  Но эту мысль он додумать не успел.
  Слепящая боль, неуклюжий вдох - точно у младенца, только открывающего глаза - и тьма обрушилась на него.
  
Эпилог
  
  На душе у Кави Усана было неспокойно, особенно с тех пор, как ему доложили, что Судабе пропала. Он отправил дэвов на ее поиски и, дожидаясь их возвращения, большими шагами ходил по тронному залу. У него была мысль, куда она отправилась. Но он не хотел ей верить. Неужели она не оставит Сьяваршана в покое даже теперь? Выходит, он просчитался, и жертва была напрасной?
  Кави Усан резко остановился. Сейчас он как никогда корил себя за то, что после возвращения Сьяваршана уже не отваживался наблюдать за звездами: боялся сглазить. Конечно, судьбу человека легче всего прочесть, когда он только появляется на свет (говорят, великие чародеи умеют делать это одним прикосновением). А со временем пути судеб переплетаются, и даже искусному провидцу бывает нелегко в них разобраться. Но он всю свою жизнь учился читать звезды. Может, и теперь бы получилось? Не зря же они предрекали Сьяваршану великую судьбу. Сначала Кави Усан думал, что тому суждено стать великим правителем Ирана, достойным наследником героя Траэтаоны. Потом...
  Мануш-читра, его неулыбчивый неродной отец, строго-настрого запретил ему переходить границу. "Не зли Франграсьяна, - сказал он. - Тебе с ним не справиться. Не родился еще тот, кто сможет одолеть его". Кави Усан накрепко запомнил этот завет. Но волновал его не столько сам запрет, сколько последние слова: значит, настанет день, когда Иран сможет забыть свой страх перед Франграсьяном? Когда этот грозный враг, последний - после смерти Мануш-читры - носитель божественной крови, будет низвергнут? В первый раз он обратился к звездам, надеясь узнать, когда - и откуда - ждать спасения; и ликовал, видя, что оно становится все ближе.
  После слов туранского вестника он все понял - или решил, что понял. Разве не Сьяваршану суждено стать этим спасителем? Разве не для этого Ахура Мазда и благодатный Огонь охранили его и невредимым ввели во дворец Франграсьяна? Сьяваршан, конечно, покончит с ним - с нечестивым братоубийцей - и воцарится над Ираном и Тураном в великом блеске и славе. Что же еще может значить короткая дорога и ослепительная вспышка, начертанная на его пути небесами?
  И все же Кави Усана терзали сомнения. Он никогда не видел Франграсьяна, в отличие от Мануш-читры, и боялся его скорее потому, что был научен его бояться. А Сьяваршан вообще ничего о нем не знает. Что, если он сделает что-то не так? Мануш-читра говорил, что Франграсьян опасен, как затаившийся в кустах дикий кабан. А если в дело вмешается Судабе...
  Что ей нужно? Чтобы Сьяваршан владел Тураном? Ираном? Ею?
  Человеческие души читать еще сложнее, чем пути звезд.
  Остается только ждать.
  
  Двое всадников остановились у столба.
  - Не пожалеешь? - спросил Пиран.
  Виспан рассеянно похлопала насторожившегося коня по шее и ответила:
  - Нет.
  Нарушить освященную границу нечего было и думать, но если уж делать это, то здесь - в том самом месте, где по обе ее стороны еще стояли столбы с надписями, заключавшими давний договор Мануш-читры и Франграсьяна. Пиран и Виспан обычно останавливались к полудню от них, где зимой и летом жили бесшабашные удальцы, любившие поохотиться на иранской земле. Нарушителями договора они себя не считали: "Иранцы сами не знают, что у них есть, - говорили они, - и не заметят, даже если мы и возьмем немного". Любопытную Виспан привлекала не столько охота, сколько возможность заглянуть в запретные земли; а Пиран не мог бросить отчаянную племянницу одну, хотя и опасался кары всеведущего Митры. Но бог, кажется, не спешил их карать, и понемногу он успокоился. А следовало бы помнить, что боги, в отличие от смертных, вечны, и время для них течет иначе.
  - Ты не вернешься? - спросил он.
  Виспан оглянулась:
  - Куда?
  Пиран закусил губу.
  - Брат простит... - сказал он, сам не веря себе.
  - Не простит, - уверенно сказала Виспан. И усмехнулась - совершенно по-отцовски: - Меня одну, может, еще и простил бы.
  Пиран поперхнулся воздухом.
  - Ты...
  - Не знаю. Да и откуда мне знать? У нас была всего-то одна ночь. Но иначе это все не имеет смысла.
  И она снова поглядела вдаль, на иранскую землю, которая теперь должна была стать домом ей - и, если она не ошибается, ее будущему сыну. Почему-то Пиран не сомневался, что это будет мальчик.
  Он сглотнул ком в горле.
  - Мы всегда примем тебя... вас, - сказал он.
  Виспан серьезно посмотрела на него и кивнула:
  - Спасибо, дядя.
  Она подъехала к столбу, провела рукой по нагревшемуся камню. Задержала ладонь.
  - Дядя... как погиб дядя Аграэрата?
  Пиран опешил.
  - Что это вдруг? - только и спросил он.
  Виспан исподлобья взглянула на него, передернула плечами.
  - Просто... Сьяваршан спрашивал об этом. В ночь перед свадьбой, когда мы ночевали в поле. Спросил, были ли у от... Франграсьяна еще братья, кроме тебя. Я сказала, что только один, но он давно умер. Сьяваршан стал расспрашивать про него... особенно про то, как тот погиб... а потом долго молчал. Я спросила, что с ним такое. "Ничего, - сказал он. - Просто жаль, что такой достойный человек оставил по себе такую короткую память".
  - Насчет достойного соглашусь... но почему короткую?
  Виспан качнула головой:
  - Не знаю. Я надеялась, ты мне скажешь.
  - Хорошенькие же разговоры вы вели перед свадьбой, - пробормотал Пиран.
  Виспан хохотнула.
  - Ну, мы не только об этом говорили. Но да. Ты прав.
  Она махнула рукой и тронула коня.
  - Пиши мне, - сказал Пиран.
  Она усмехнулась:
  - Непременно.
  
  Когда ее конь ступил через священную черту, Пиран отвернулся, чтобы не сглазить. Он попросил Отца-Небо и Мать-Землю помочь ей, охранить ее; среди чужих людей помощь ей пригодится.
  Потом повернулся и медленным шагом поехал назад. Нужно придумать, что сказать брату, чей гнев теперь наверняка обрушится на него.
  Но вряд ли Франграсьян его тронет.
  Иначе останется совсем один.
  
Примечания
  
   Текст написан по мотивам "Сказа о Сиявуше" из "Шахнаме" Фирдоуси и легенд и мифов зороастрийского Ирана, но не является их точным отражением.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"