Аннотация: Предсказание Апам Напата сбылось - Хаосрава, потомок двух царских родов, убивает туранского правителя Франграсьяна. С кровной враждой между Ираном и Тураном почти покончено; остается последний шаг.
- А вот и ты, - негромко сказал Франграсьян.
Он выпустил узду и обернулся к своему преследователю. Хаосрава стоял молча. Он еще не отдышался после погони; и ему хотелось поглядеть, до какой низости способен дойти этот человек, убивший его отца и чудом не успевший убить мать.
Солнце клонилось к закату. Воды озера Чайчаста, у которого Франграсьян, на погибель свою, остановился напоить измученного коня, были тихи и недвижимы. И Рустам, и воины Хаосравы отстали далеко. Ни один звук не нарушал тишину.
Пока Франграсьян не заговорил вновь, уже более отчетливо:
- Не так я думал встретить сына своей дочери.
- Встретить? - взорвался Хаосрава. Слово скребнуло пересохшее горло. Он помолчал, трудно сглотнул и со злостью продолжил: - Да ты вообще не хотел меня встречать.
Франграсьян посмотрел на него. Глаза у него были тусклые; под ними залегли тени. Глубокие морщины прорезали лицо. И вот этого иссохшего жука они боялись?
- Я не знал, что у нее будет дитя. А потом не думал, что ты выживешь.
- А я выжил, - отрезал Хаосрава. Разговор начинал его утомлять. - И пришел потребовать плату.
Франграсьян вздохнул:
- Твое право.
Было в нем что-то жалкое, в этом бывшем туранском правителе. Конечно, от его прежней славы мало что осталось: его воины либо погибли, либо разбежались, в Туране хозяйничают иранцы, его кровные враги, сам он разбит и загнан в угол.
И все же... мог бы хотя бы изобразить достойное сопротивление.
Или вся его сила такая дутая?
- Что с моей дочерью?
Хаосрава встряхнулся. Такого вопроса он не ожидал. Первым его побуждением было рявкнуть: "А не все ли тебе равно?" В конце концов, он сюда пришел не разговоры разговаривать. Но того, перед кем в былые времена трепетала вся иранская земля - и даже его царственный дед - он здесь тоже не нашел.
Он ждал дракона. Ждал поединка, который прославит его в веках; а нашел только этого скрюченного старика.
И рука его, пролившая уже немало туранской крови, налилась вдруг неподъемной тяжестью.
- Умерла, - ответил он, глядя мимо Франграсьяна.
- Как?
- Ее отравила пещерная колдунья.
- Какая еще колдунья?
Франграсьян смотрел на него вроде бы даже с искренним недоумением. И у Хаосравы пропала охота рычать.
- Обычная, - сказал он. - Ты что, колдуний не знаешь? В пути нас застиг дождь. У матери началась лихорадка. Послали за ней... Она пришла, долго смотрела на нее. Потом поднялась и хотела уйти. Сказала, что не будет лечить чужачку. Ее уговорили. Без матери им пришлось бы худо. Она сварила и дала ей какого-то мутного питья. Мать уснула. И больше не проснулась.
Это было одно из его самых ярких воспоминаний, хотя в ту пору ему было едва ли больше семи лет. Он помнил бледное лицо матери, ее каменно-холодный, твердый лоб. Помнил вытянувшиеся лица пастухов, давших им приют - они все переглядывались и мямлили что-то насчет того, что, дескать, ее время пришло. Колдунью они боялись. Все пришлось делать самому. Он схватил кинжал, лежавший у изголовья матери - та, сколько он себя помнил, с ним не расставалась - и кинулся по тропке вверх. Путь к жилищу колдуньи был крут, но он всегда был легок на ногу. Колдунья сидела у очага. Завидев его, она не вскочила, не сотворила охранительный знак, не потянулась за своими амулетами. Просто осталась сидеть. Даже, кажется, подалась навстречу.
С того дня никто больше не относился к Хаосраве как к ребенку. Хотя невелик подвиг - убить одинокую чужачку. Она и сама была не из иранцев, это точно. Слишком смуглое лицо, слишком резкие черты. А еще обвиняла его мать.
Глупая колдунья.
- Я так понимаю, она мертва.
Хаосрава молча кивнул.
- Ты не щадишь своих обидчиков.
- Так и меня никто не щадил, - Хаосрава криво усмехнулся. - Начиная с тебя. Знай ты про меня, разве дал бы мне появиться на свет?
- Нет, - согласился Франграсьян. - Но у меня на то были свои причины. Мне предрекли, что ты убьешь меня.
- И правильно говорили.
Хаосрава нарочито неспешно вытянул из-за плеча копье - то самое, что сберег для него дед; волшебное, говорил он. Поиграл им, проверяя баланс.
- На колени.
- Что? - переспросил Франграсьян, и Хаосрава со злым удовлетворением увидел искру гнева в его безжизненных глазах.
- На колени, - раздельно повторил он, оттягивая неизбежный триумф. - Ты, червь - убийца и предатель. Ты убил моего отца, хотел убить мою мать и меня. Ты обманул того, кто доверился тебе, и готов был пролить родную кровь. Достойной смерти ты не заслуживаешь. Жил с рабской душонкой и умрешь рабом.
Говоря, он внутренне собрался, готовясь отразить неизбежное нападение - неизбежное и глупое, потому что время величайшего страха иранцев давно прошло. Теперь их вел потомок этого страха, способный посмотреть тому в глаза. Больше того: желавший этого. Однако Франграсьян в очередной раз обманул его надежды. Гнев в его глазах потух. Он покачал головой, как-то тоскливо усмехнулся и тяжело опустился на одно колено.
- Сам виноват, - пробормотал он и встал на оба. - Ваш забытый божок был прав. Я увяз в вашем Иране обеими ногами; а надо было бежать, пока были силы. Что ж, надеюсь, ты доволен, Мануш-читра.
- Меня зовут Хаосрава.
- Не все ли равно? Иранец, вскормленный ненавистью, пришел в Туран отомстить. Что ж, мсти, пока можешь, мсти, пока смеешь. Только не забудь, что ты не только его потомок, но и мой. Я проливал родную кровь? Пусть так. Но и ты сам...
Он не договорил - Хаосрава ударил. Резко, сверху вниз. Копье вошло в плечо туранца, точно в воду, и ослепительно вспыхнуло - должно быть, добралось до его черного сердца. Его конь тоскливо заржал и, спотыкаясь, затрусил прочь. Но Хаосрава этого даже не заметил. Он выдернул копье, и мертвое тело мешком свалилось к его ногам.
Вот и все.
Конец.
Но еще нужно было возвращаться в Иран.
Рустам ждал его за поворотом дороги. Интересно, долго он тут простоял?
- Что с Франграсьяном? - спросил он.
- Убит.
Хаосрава повернул коня, обходя занявшего собой почти всю дорогу Рустама. Под копытами зашуршала трава. Рустам не шелохнулся.
- А копье? - спросил он.
Заметил, конечно.
Хаосрава дернул плечом:
- Выбросил.
Там, на берегу, это казалось правильным. Воды Чайчасты поглотили чудесное копье без звука. Говорят, что это озеро соединяется подземным течением с морем Ворукаша. Значит, копье вернется в иранскую землю. Ему, Хаосраве, оно больше ни к чему. Его главный враг мертв.
А сожалеть уже поздно.
- Ваш дед сказал...
- С дедом, - резко обернувшись, оборвал его Хаосрава, - я поговорю сам. Тут нам делать больше нечего. Ты едешь или нет?
Он двинулся вниз по дороге - и вскоре услышал за плечом фырканье Рустамова коня.
Кави Усан выехал им навстречу. В первое мгновение Хаосрава даже не узнал в этом статном воителе своего отяжелевшего деда. Кави Усан сидел в седле, прямой и гордый, и золотое оплечье его блестело на солнце, а седые волосы и расшитый жемчугом плащ развевались по ветру. Он выглядел победителем, и губы Хаосравы невольно искривились.
Но, подъехав ближе, Хаосрава почтительно сошел с коня и склонился перед дедом:
- Будьте бессмертны, государь мой.
- К чему эти церемонии, - пробурчал Кави Усан и сам спешился (далеко не так изящно, как Хаосрава). Он взял лицо внука в ладони, поднял его голову:
- Ну?
В его глазах горела, плескалась нетерпеливая жажда. Угадать ответ было нетрудно (хотя бы по тому, что Хаосрава вернулся живым, с добычей и пленными), но он хотел услышать его сам. И Хаосрава покорно ответил:
- Франграсьян мертв. Больше он нас не потревожит.
Кави Усан запрокинул голову и длинно, протяжно выдохнул - так, словно до этого момента не дышал вовсе. А потом снова посмотрел на Хаосраву - и тот увидел, что в лице деда не осталось ничего от горделивого победителя: его глаза были полны слез, губы дрожали.
- Я был прав, - прошептал Кави Усан. - Я был прав... Спаситель пришел. Ты, мой внук, спас нас всех от проклятого туранца. Идем же, идем. Нас ждет пир... Теперь мы можем пировать спокойно.
На пиру он почти ничего не ел, но смеялся не меньше других и без конца подымал заздравную чашу. Поэтому когда Хаосраве поутру сообщили, что его дед еще не вставал, он не нашел в этом ничего необычного: переутомился старик, пусть отдыхает.
Но когда и к полудню Кави Усан не поднялся с постели, люди встревожились.
Первым в его спальню зашел какой-то слуга. Боязливо тронул плечо правителя - и тут же с воплем выскочил прочь. Хаосрава пришел позже, миновал стражей, оттирающих от двери рыдающих, воющих и любопытничающих слуг и прихвостней. Прошел к широкому кедровому ложу, на котором почивал его дед, склонился над лежащим.
Лицо Кави Усана было спокойно. Он не улыбался; но это задумчивое выражение лица хорошо было известно Хаосраве. С точно таким лицом дед сидел над своими таблицами и звездными картами, измеряя углы и расстояния, ничего Хаосраве не говорившие, но, по-видимому, радовавшие его собственное сердце. И поэтому Хаосрава подумал, что сейчас дед, должно быть, счастлив, как никогда прежде.
Может, ему никогда и не нравилось быть царем.
У дверей всплеснулся шум - и тут же стих. Рустам, пригнувшись, шагнул через порог. Он окинул взором рыдающих женщин, неподвижного Кави Усана, полуобернувшегося Хаосраву - а затем без всякого сомнения шагнул к этому последнему и почтительно склонился перед ним:
- Будьте бессмертны, государь мой Кави Хаосрава.
В первое мгновение Хаосрава оцепенел. Он даже не нашелся что ответить. А женщины тем временем последовали примеру Рустама. И слуги, замершие у стены. И стражники в дверях. И, кажется, даже та бессмысленная, беспорядочная толпа, что сгрудилась в коридоре. Один за другим они склоняли головы и провозглашали хвалу новому царю - а этот последний стоял, ошеломленный, и язык у него будто примерз к глотке.
Наконец он разлепил губы:
- Не Кави.
- А? - пискнул какой-то слуга - и тут же был награжден уничтожающим взглядом, а Хаосрава уже увереннее повторил:
- Я не Кави. Мой отец не был Кави, и я не буду.
- Ваш дед был Кави, - возразил Рустам. Его рот болезненно искривился, как и всегда при упоминании отца Хаосравы, его воспитанника. - И теперь этот титул принадлежит вам.
- А если я не хочу? - спросил Хаосрава, но скорее машинально. Он уже знал эту атмосферу, этот взгляд. Неколебимая уверенность застыла в глазах Рустама. Точно так смотрела мать, когда говорила ему: "Ты отомстишь за отца".
Деду он мог бы возразить. Но Рустама, как и мать, убеждать было бесполезно.
- Это ваш долг, - сказал он. И Хаосрава устало склонил голову.
В этот миг он отчаянно позавидовал мертвому Франграсьяну и даже своему отцу, вероломно убитому в чужой земле. Им наверняка не приходилось сгибаться под грузом чужих надежд.
Тот, что возвысил деда. Мститель за отца. Внук Арьи, Мануш-читра. Он бы его понял.
Хаосрава вскинул голову.
- Пусть так, - сказал он и сам удивился, как неприятно звенит его голос. - Я приму власть. Но ты уедешь в свой Забулистан и никогда больше не вернешься.
Глаза Рустама распахнулись. Такого он не ожидал. Даже после Чайчасты, где окончательно понял, что Хаосрава - не Сьяваршан, что он куда больше похож на своего туранского деда, чем хочет признать.
Но что он мог сказать?
- Я повинуюсь.
Хаосрава облегченно вздохнул.
Никто, конечно, не понял, почему могучий Рустам вдруг впал в немилость у молодого царя. Друзья приезжали к нему - недоумевающие, встревоженные, мрачные - и предлагали хлопотать перед царем или прямо требовать у того ответа. Рустам всем отвечал, что он сам решил уйти на покой: мол, последний поход в Туран ясно показал, что годы уже берут свое, а царь достаточно свеж и силен, чтобы справиться без него. Тем более Туран теперь не угроза, и, помня его судьбу, другие нескоро теперь решатся бросить вызов Ирану. А в мирное время полководцу при дворе делать нечего.
Друзья хмурились, но ничего больше добиться не могли и, отдав должное забульскому гостеприимству, возвращались в Истахр. Оставалось только надеяться, что они не впадут в немилость у царя за то, что навещали изгнанника. А Рустама и вправду уже не тянуло в Истахр. Днем он объезжал свои владения или охотился, вечерами либо играл в шахматы с матерью, либо слушал древние сказания и песни - в том числе любимые песни Сьяваршана. Гибель добросердечного царевича, который за двенадцать лет стал ему почти как сын, все еще ощущалась, но уже не так остро. Постепенно Рустам научился и говорить, и вспоминать о нем. Вот только о его сыне сам первым не заговаривал никогда.
А потом примчался срочный гонец из Истахра.
Он вывалил на стол целую связку перстней с печатями - все высших сановников. И, запинаясь, тяжело и часто дыша, сообщил, что царь сошел с ума. Затворился у себя и не принимает никого. Дела забросил, никого не слушает - только молится, говорят, так, будто решил еще при жизни стать святым. Не согласится ли великий Рустам приехать? Они, мол, уже не знают, как быть.
Рустам молча выслушал гонца.
- Хорошо, - сказал он, - я еду.
Мать выслушала его молча. Распорядилась собрать ему в дорогу еды. И, только когда он уже повернулся, собираясь уходить, тихонько окликнула:
- Что ты ему скажешь?
Рустам остановился. Помолчал. Не врать же матери.
- Напомню, кто он есть, - сказал он наконец.
Кави Хаосрава, как и ожидалось, рассмеялся ему в лицо.
- Я прекрасно знаю, кто я, - сказал он. Глаза его горели нехорошим лихорадочным огнем. - Я внук чудовища. Его единственный оставшийся в живых потомок. И раз с чудовищем покончено, его род тоже следует истребить. Иначе Ирану не знать покоя.
- Кто вам это сказал?
Ответом был совершенно непритворно озадаченный взгляд.
- Я и сам знаю.
- Разве не вы вернули Ирану покой?
Кави Хаосрава пожал плечами:
- Я сделал то, что должен был. Отомстил за отца. Остальное не моя забота. Разве тот, что изгнал его первым - Мануш-читра - не думал так же?
- Славный Мануш-читра правил Ираном до самой смерти.
- Которая наступила довольно скоро. И своих детей у него не было. Моего деда он усыновил. Такие, как я и он, не созданы процветать. Я выбросил копье, которым убил своего деда. Но сам я - такое же копье, которое с детства затачивали для одной цели. И если никто больше не решится выбросить меня, кроме меня же самого - что ж, я готов.
Сейчас он был очень похож на молодого Кави Усана. Того тоже никакими средствами нельзя было отвратить от намеченной цели. Взять хотя бы его хамаверанскую интригу. Тогда Рустам не сумел переубедить деда - что же говорить о внуке теперь?
- Что вы задумали?
Кави Хаосрава быстро откликнулся:
- Назначу наследника. И уеду.
- Куда?
- Это ведомо только мне и господу Ахура Мазде.
- Куда вы собираетесь?
Кави Хаосрава досадливо поморщился, но все-таки ответил:
- Я должен подняться на гору Хара Березайти. До облаков и выше облаков, насколько смогу. Я... Мне снился отец. Он указал мне путь.
Рустам молча склонил голову. Какое-то время в тронном зале царила тишина.
Наконец Рустам сказал:
- Я поеду с вами.
Кави Хаосрава открыл было рот, но взглянул в глаза Рустама - и осекся.
- Делай как знаешь, - буркнул он.
В наследники себе он выбрал молодого Арватаспу, внука двоюродного брата Кави Усана. Вельможи зароптали было - близорукий тихоня Арватаспа был человеком неприметным и ничего достойного внимания совершить не успел - но Кави Хаосрава отрезал: "Воевать ему будет не с кем, а править вы, я надеюсь, помня меня и моего славного деда, ему поможете".
И так тихо, что услышал его только Рустам, стоявший у подножия трона, прибавил: "Век героев прошел, а из людей он - самый безопасный выбор. И у него будет славное потомство".
Рустам хотел спросить, что еще пребывающий с благими Сьяваршан открыл своему сыну, но не успел. Кави Хаосрава, решив главную задачу, заторопился с отъездом. Провожать его напрашивались многие; всем он отказал. Рустам готов был поклясться, что чувствовал на себе недружелюбные взгляды, выезжая хмурым осенним утром с царем - точнее, уже просто Хаосравой - из ворот Истахра.
Да, времена действительно изменились.
Они ехали одни. Земля, схваченная изморозью, похрустывала под копытами; воздух был легок и прозрачен. Рустам, выпрямившись в седле, вдыхал его полной грудью. Он будто сбросил с плеч бремя прожитых лет; ему снова было пятнадцать, и он ехал на охоту со своим отцом, мудрым Залем, ни о чем не гадая и ничего не боясь.
Ехавший впереди Хаосрава оглянулся, и уголки его губ чуть заметно приподнялись в улыбке, так не похожей на его обычную кривую усмешку. Они с Рустамом обменялись понимающими взглядами, а потом Хаосрава хлестнул коня, крикнул: "Н-но!" - и они помчались, будто хотели обогнать ветер, будто и в самом деле спешили куда-то, куда опаздывать было нельзя.
Когда перед ними выросла темная громада великой горы Хара Березайти, Рустам не мог бы сказать, ехали они к ней несколько дней или несколько часов. Сам ли господь Ахура Мазда спрямил их путь, или Вайю-Ветер, пребывающий высоко, дал крылья их коням - но цели они достигли. Хаосрава натянул поводья. Он долго сидел в седле, глядя то ли на тонущую в облаках вершину, то ли на ведущую к ней узкую тропу, то ли просто задумавшись о чем-то - но, когда он заговорил, голос его был хриплым и напоминал карканье ворона:
- Поворачивай.
Рустам не успел еще удивиться - как, потомок Кави Усана и Франграсьяна струсил? - как Хаосрава обернулся к нему. Глаза у него были черные и строгие, но не злые. Он не намеревался обидеть Рустама. Просто время пришло, и нужно было все прояснить.
- Поворачивай назад. Иначе не вернешься.
Рустам посмотрел ему в глаза. И не ощутил никакого страха. Может быть, в душе он к чему-то такому и готовился. Куда ему возвращаться? Детей у него нет; но в Забулистане выросло новое поколение храбрых юношей: он сам обучал их стрелять из лука и скакать верхом. Они защитят и Забулистан, и Иран, если потребуется. Мать будет горевать; но, по крайней мере, она будет знать, что он ушел достойно, последовав за своим царем.
- Я вас не оставлю, - сказал он.
Хаосрава еще некоторое время смотрел на него, потом дернул плечом, повернулся и тронул коня. Ни резкого окрика, ни раздражения, ни злой насмешки.
Рустам двинулся за ним след в след.
Узкая тропа вилась по склону, как змея. Пришлось спешиться и вести коней в поводу. Продвигались медленно: нужно было тщательно выбирать, куда ставишь ногу. Поэтому когда вместо привычного обветренного камня нога ступила на широкую гладкую ступень, Рустам сперва решил, что ему почудилось.
Но за первой ступенью оказалась еще одна. Потом еще одна. И еще.
Какой неведомый мастер вырубил в скале эту лестницу, блестящую, словно полированный мрамор? Рустам поднял глаза на идущего впереди Хаосраву, но тот шагал как ни в чем не бывало - будто знал, что так и будет.
Видно, действительно знал.
Двадцать ступеней привели их к исполинским вратам. Кто-то могучий - вероятно, тот же мастер - врезал их прямо в утес. Створки некогда были сделаны из чистого золота, но со временем потускнели. На них еще можно было различить изображение громадного древа, окруженного птицами и животными. Ни молотка, ни запоров на вратах не было.
Не здесь ли вход в сказочный дворец Кави Усана, что излечивает от любых горестей, снимает любую тоску? Не зря же в Иране о нем ходят легенды. Может быть, он сумеет исцелить даже того, кто сам поставил на себе крест.
Хаосрава остановился и какое-то время разглядывал врата, запрокинув голову.
- Как же вы войдете внутрь? - спросил Рустам.
Его голос разрушил чары. Хаосрава обернулся к нему:
- Внутрь? Зачем?
- Разве не сюда вы шли?
Хаосрава пожал плечами:
- Нет. Это было бы слишком просто.
Но ты можешь здесь остаться, - добавил он после паузы. - Внутрь я бы заходить не стал - там слишком давно никого не было - но на ступенях будет удобно отдохнуть. А потом отправиться назад.
Рустам покачал головой:
- Я не вернусь.
- Здесь ты не найдешь ничего, кроме гибели.
- Вы сами сказали, что Ирану больше не с кем воевать.
- Это не повод его величайшему воину бесславно пропадать в горах. - Рустам выдержал взгляд Хаосравы, и тот обреченно махнул рукой: - Меня не вини. Я тебя предупреждал.
Потом он отвернулся и двинулся в сторону от чудесных врат, нащупывая тропу. Рустам помедлил немного, разглядывая дивные изображения, ныне забытые и немые, а потом поднялся на последнюю ступень и пошел следом за Хаосравой.
Тропа расширилась, и идти стало легче. Но не успели они взобраться в седла, как обрушился туман. Именно обрушился - точно они и в самом деле вошли в облако. Рустам моментально потерял Хаосраву из виду - да что там, он даже ушей своего верного Рехша различить не мог. Блуждая вслепую, легко было сойти с тропы и сорваться с обрыва, но и оставаться на месте смысла не было. Если это испытание, его нужно пройти. Тем более что Рехш не выказывал особого беспокойства. Потоптавшись на месте, он двинулся вперед, осторожно нащупывая дорогу. Рустам тихонько погладил его по шее и полностью положился на него.
Сколько они так ехали - сложно было сказать. Может быть, шагов пять, а может, все пятьдесят. Но вдруг впереди что-то блеснуло. Засияло, паря в воздухе, точно огонь факела. Рустам и Рехш воспрянули духом. Рехш пошел быстрее. Но свет, что странно, не приближался: разгорался сильней, проницая туман, так что походил уже не на факел, а на маленькое солнце - но при этом отдалялся и как будто бы поднимался все выше.
А потом полыхнуло так, что Рустам невольно зажмурился, а Рехш испуганно заржал. Когда Рустам наконец решился открыть глаза, то не сразу понял, где находится. Нет, разумеется, все еще в горах - вот только в какой их части? Клочья тумана липли к утесам и таяли на глазах, солнце безмятежно сияло в небе. Хаосравы нигде видно не было.
Рустам тревожно оглянулся. Не заблудился ли тот в тумане? Он уже собрался повернуть назад, проехать по собственным следам (если сумеет их найти), поискать ответвления или проходы - но тут за плечом у него кто-то рассмеялся, и Рустам, вздрогнув, резко обернулся.
Хаосрава. Но не тот Хаосрава, что поднялся с ним на гору этим утром. Лоб его разгладился, скулы стали резче, посадка - беспечней и вместе с тем надменней. Он словно сбросил два десятка лет, вновь стал тем лихим юнцом, что, уверенно и властно отстранив караул, шагнул через порог тронного зала. Кави Усан приказал привести к нему живым самозваного стража границы, который вместе со своим отрядом держал в страхе приграничные туранские кочевья. Хаосрава же первым делом заявил, что нашелся сам - уж очень любопытно ему было поглядеть на царя, который, имея в своем распоряжении таких отборных воинов, позволяет им простаивать без дела, в то время как туранцы все больше наглеют.
(Он попал к этим налетчикам совсем еще ребенком, после того как те напали на пастухов, приютивших его; он сражался как лев, и предводитель налетчиков не стал убивать его, а взял с собой. Переняв у него все, что можно было, Хаосрава убил его и стал предводителем сам, объявив, что знает более достойное дело, чем обирать нищих соотечественников. Такую школу прошел будущий царь Ирана.
Может быть, найди Кави Усан его раньше, все было бы по-другому.)
- Меня потерял?
- Вы видели свет? - спросил Рустам, не желая поддаваться на очевидную провокацию.
Хаосрава ухмыльнулся:
- Лучше. Я там был. Это был мой свет... ну, пока я был царем. А теперь он перейдет к Арватаспе. А я наконец-то свободен, - он мечтательно зажмурился. - Кстати, это твой последний шанс. Уезжай. А не то снова заплутаешь в тумане, - он прищурился, - только уже не выйдешь из него.
Рустам на мгновение прикрыл глаза.
- Почему вы все время прогоняете меня? Разве вам не все равно, что со мной будет?
Хаосрава склонил голову к плечу и взглянул на Рустама, и на мгновение в его лице проступило что-то отчаянно, до боли знакомое. Он мало походил на Сьяваршана - скорее на деда, пожалуй даже, на обоих дедов - но сейчас он задумчиво поджал губы совсем как отец.
И сказал:
- Да, ты прав. Мне все равно, будешь ты жить или умрешь. Ты мне никто. Но ты воспитал моего отца - и ради него я прошу тебя: вернись.
Какое-то время Рустам молча смотрел на него. Потом поклонился.
И развернул коня.
Спустившись с горы, он обернулся. Скалы молчали. Вершина великой Хара Березайти уходила за облака, и где-то там взбирался навстречу своей судьбе неутомимый юнец, последний потомок героя Траэтаоны, некогда сразившего чудовищного змея. Приходил в запустение волшебный дворец за навеки теперь закрытыми дверьми. Затухающий ветер выл голосами мазанских дэвов, которые, оставшись без направляющей руки, уже никому не могли навредить.
Время сказок кончалось.
А Иран жил.
Рустам отсалютовал мечом своему ушедшему царю. Потом повернулся и поехал на восход, домой.
Примечания
Семейное древо главных героев в приложении.
Текст написан по мотивам истории Кей-Хосрова из "Шахнаме" Фирдоуси и легенд и мифов зороастрийского Ирана, но не является их точным отражением.