Селедкин опаздывал на поезд. Опаздывал катастрофически.

Если этот чертов состав уйдет без меня, думал он, прыгая по ступеням эскалатора, то Севрюгина прямо из вагона позвонит главному и тогда мне каюк. Это уж точно. Они сожрут меня. И даже фамилию не спросят.

Эта мысль показалась ему особенно прискорбной, и он до самого вокзала крутил ее в голове переставляя слова и меняя акценты.

Даже не спросят фамилию. Не спросят фамилию даже. Фамилию даже не спросят.

От всего этого стало еще гаже, и Селедкин добавил ходу, ввинчиваясь в толпу своим некрупным телом.

Он вскочил на подножку последнего вагона, когда казалось, что уже не успеть.

- Вы прям ковбой, - хмыкнул небритый проводник. - Какой вагон-то?

Селедкин ответил.

- У-у-у, это вам еще топать и топать. Ваш - сразу после вагона-ресторана.

- Спасибо. - Селедкин подхватил под мышку портфель и открыл дверь в тамбур.

Надо же, подумал он, ковбой. Какой я к шуту ковбой? Мелкий лысый и безвольный. Да и на лошади-то я... Нет, один раз сидел. Лет тридцать назад. И то - упал. А он говорит - ковбой.

Он шагал из вагона в вагон, придерживая рукой тяжелые вагонные двери.

Закончилась полутемная и вонючая плацкарта, пошли купе. В вагоне-ресторане Селедкин остановился. Здесь здорово пахло сборной солянкой.

- А чего, собственно говоря, особенного, - спросил он, - не имею права, что ли? На поезд я, как не крути, успел. Ну а то, что не пошел сразу в купе, так может меня компания Севрюгиной не вдохновляет? Может меня как гражданина не вдохновлять общество начальства? По-моему, вполне!

- Так вам водки или коньяку? - уточнил официант, выслушав тираду.

- И пива, братец и пива! - Селедкин рассмеялся. Слышанная давным-давно фраза пришлась как нельзя кстати.

- Угу! - вдохновился официант. - А закусывать чем?

- А-а-а, несите вашу солянку!

Вот такая фигня, расстраивался Селедкин, закусывая водку выловленным из тарелки ломтиком лимона. Теперь извольте товарищ фотограф почти сутки с этой лахудрой в одном купе мучаться. Ну, за что такое наказание?

Завечерело и в черном окне замельтешили придорожные кусты.

Темно как, опять загрустил Селедкин. Скоро ночь. Ха! Ночь с Севрюгиной! Жуть.

Он повернул голову и увидел свое отражение - блестящая лысина в обрамлении сивых волос и бугристый нос картошкой. Действительно ковбой. Интересно, как Севрюгиной понравится такой любовник. Скорее всего - никак. Зато при случае можно будет сказать - ночую я как-то раз с заместителем главного редактора Севрюгиной, а она... А что она? А она уже, небось, все звонки главному оборвала: "Ах-ах-ах! Этот ваш Селедкин! Он опять опоздал! Теперь для моего важного материала никаких снимков не будет. Хотя конечно его работы это горе горькое, но хоть что-то... Ах-ах-ах! Давно говорила - уволить, а на его место взять молоденького мальчика, старательного и воспитанного..."

Вот зараза старая, мальчиков ей подавай. А кстати, сколько ей? Селедкин представил Севрюгину - среднего роста, стройную, всегда надушено-наманикюрено-накрашеную, с высокой парадно-выходной прической. А черт ее знает! Ну, полтинник-то есть. А может и больше. Умеет себя подать, ничего не скажешь. Молодец. Хотя и стерва.

Он допил и доел все, что было на столе, рассчитался и пошел в свой вагон.

Против всех ожиданий Севрюгина вела себя спокойно. Более того, она крепко спала, отклячив зад и подобрав колени к самому подбородку. На полу стояли симпатичные розовые тапочки с большими мягкими помпонами. С крючка свисал розовый же халат, длинный и плотный. На сетчатой полочке лежал миниатюрный несессер.

Во как надо ездить, подумал Селедкин. Сам он имел только заклеенный изолентой портфель и в портфеле - зубную щетку.

Селедкин разделся, снял часы, присовокупил к ним бумажник с носками и накрыл все это подушкой. Большая ценность носков в глаза не кидалась, но Селедкина это не смущало.

Это на первый взгляд предмет не ценный, размышлял он, укладываясь, а как сопрут, так, поди, взвоешь. Куда без них-то? Да в ноябре! Тем более - там дырка.

Ему почему-то очень не хотелось показывать Севрюгиной дырку на своем носке.

Вытянувшись на полке, фотограф прислушался к сопению начальницы и вдруг вспомнил последнюю планерку в газете. Тогда ему крепко досталось. Севрюгина размахивала свежим номером и костерила Селедкина во всю ивановскую.

- Это снимки? - вопрошала она. - Это работа нормального газетного фотографа? Не-е-ет! Это чушь, ересь и галиматья в одном флаконе! Можно так снимать? Наверное, можно: в боевом листке, в стенгазете, в заводской многотиражке, наконец! Но мы - районная газета! У нас традиции! У нас такие снимки не пройдут. Это вот что? А это? Это, по-вашему, лица? А почему у этих людей ног нет? Куда вы их дели?

Она тыкала длинным крепким ногтем в газетные полосы, а ему казалось, что тыкают в него.

Селедкин вздохнул. Ну и ладно, подумаешь! Лиц не видно! Разве в лицах дело? Зато композиция какая! Впрочем, Севрюгиной, кажется, и композиция не понравилась. Селедкин отвернулся к стене. Надо плюнуть на все и уснуть.

Сон не шел. Селедкин приподнялся и с ненавистью посмотрел на выпуклый Севрюгинский зад.

Оттопырила, понимаешь пятую точку, и дела ей нет, что человек мучается.

В голову опять полезли воспоминания.

- Хотите знать, почему у вас такие отвратительные фотографии? Потому что вы неопрятный безалаберный человек. Возьмите же себя в руки! Начните, наконец, работать, как следует!

Так и сказала. А потом попросила главного отправить Селедкина вместе с ней в командировку на какую-то там конференцию, посвященную каким-то там вопросам.

- Только не вздумайте опоздать на поезд, - сказала она, злобно глядя на Селедкина. И добавила:

- Я буду учить вас работать.

Селедкин опять приподнялся. Ка-а-ак дать бы по этому заду! С размаху! Больно!

И можно заказывать памятник неизвестному фотокорреспонденту, поскольку фамилию точно не спросят. Поэтому лучше и не дергаться.

Немного успокоившись, Селедкин уснул. Ему снились коварные планы мести, молящая о пощаде Севрюгина и какие-то люди без лиц и ног. Потом вдруг приснилось, что он проглотил казенный фотоаппарат и тот все не мог улечься в желудке и бился там как живой, и от этого становилось все больнее и больнее.

От боли Селедкин и проснулся. Живот действительно болел и громко булькал. Солянка, черти б ее драли, сообразил фотограф. Надо пробираться в туалет, а то как бы чего не вышло.

Влезать в брюки, а тем более в ботинки не хотелось. Да и солянка, устав бунтовать в темноте, ринулась на выход. К низу.

Полиловев от напряжения и частично потеряв способность соображать, Селедкин накинул на себя розовый халат Севрюгиной, всунул ноги в ее тапочки и выскочил из купе. Там было пусто и прохладно.

Он перемещался по ковровой дорожке быстрыми приставными шагами, гримасничая и бормоча.

Туалет был свободен!

Обратный путь оказался приятным и легким. В купе Селедкин вернул на место халат, аккуратно расставил тапки и быстро уснул, успев подумать лишь о том, что утром надо все же постараться, чтобы Севрюгина не видела его дырявых носков.

Утром он проснулся от стука двери. Начальство отправилось умываться, сообразил фотограф. Он быстро оделся и вышел следом. Севрюгина стояла в очереди - как всегда безукоризненная. За ней уже пристроились человека три, и Селедкин поспешил стать четвертым.

Он уткнулся носом в стекло и рассеяно наблюдал, как мимо пролетали какие-то угрюмые постройки, разбитые дороги и грязные коровы.

- Вы последний? - спросили сзади.

- Я, - ответил Селедкин. Он чуть обернулся и краешком глаза увидел двух парней. Они были молоды и хорошо одеты. Вот такого Севрюгина и хочет взять на мое место, подумал фотограф, и можно даже предположить - почему...

Додумать Селедкин не успел.

- Видишь ту наштукатуренную тетку? - спросил один из парней товарища.

- Ну! Неплохо выглядит, жаль старовата.

- Неплохо? Там же ничего настоящего! Я ее ночью видел у туалета: без грима и парика - просто старая обезьяна.

- Не может быть.

- Точно тебе говорю. Низкорослая, лысая и с противной харей...

Они говорили еще что-то, но Селедкин уже не слушал. Он вышел из очереди, вернулся в купе и лег. На душе было хорошо. Не желая терять этого редкого чувства, фотограф вынул из-под подушки носки и одел, изгибаясь на полке. В дырке засветился большой палец.

Так ей и надо, подумал Селедкин, шевеля этим пальцем, будет знать, как фамилию не спрашивать.

Старая обезьяна.

Вдруг захотелось спать. Интересно, подумал Селедкин, засыпая, а бывают такие ковбои как я? Наверное, бывают.

И уснул.