Бывает так, что слышанная некогда история; залетный, невесть откуда взявшийся сюжет, вдруг забирается не спросясь к тебе в голову и, уютно расположившись там принимается отравлять твое существование. Ты ходишь на работу, пьешь пиво, разговариваешь со знакомыми во дворе и при этом не перестаешь думать о незваном госте. Он просто изводит своим присутствием, дразнит, грубо намекает на бездарность. В конце концов, ты, почувствовав себя задетым за живое творческое, решаешь заняться беспокойным сюжетом вплотную и тут же выясняешь, что нахал обладает препротивным характером и не поддается никакой дрессуре.
Все попытки трансформировать его в удобоваримый рассказ, причесать и удобрить, неизменно натыкаются на противодействие и маниакальное стремление к суверенитету. Героические поступки отторгаются, задушевные беседы опошляются, романтические сцены поднимаются на смех. Очень скоро все это становиться каким-то кошмаром. Ты бродишь вечерами из угла в угол и никак не можешь заставить себя лечь и уснуть. Потом все-таки ложишься и начинаешь дремать, но тут тебя осеняет и ты, бормоча нечто нецензурное и пугая жену, выбираешься из-под одеяла, включаешь компьютер и поднимаешь кисти рук над клавиатурой... В этом месте на тебя нападает ступор и ты забываешь все, что хотел из себя излить.
Тогда ты идешь на кухню и гремишь чайником, как будто чай в состоянии приманить эту вздорную даму по имени Муза, вливаешь в себя пахучий крепкий взвар и действительно начинаешь кое-что соображать и пишешь, пишешь, пишешь...
А утром, прочитав написанное, понимаешь, что все это муть голубая и чушь собачья, и лучше бы ты ночью спал.
Одержав столь значимую победу, сюжет в твоей голове теряет остатки совести и начинает терзать тебя уже не шуточно. Практически, ты перестаешь владеть своей головой -- она целиком переходит в собственность оккупанта.
Через пару месяцев ты плюешь на все, сдаешься и записываешь историю так как услышал, без претензий на оригинальность и литературный шик. И тогда наступает спокойствие...
***
До следующего раза.
***
Ехал я как-то с Кольского полуострова в Москву. Впрочем, ехал, это громко сказано. На самом деле я сидел. Прямо на берегу Баренцева моря ждал, простите, у моря погоды.
Это был такой уютный портопункт со смешным название Кислая, и было штормовое предупреждение. А еще была перспектива пару суток просидеть на дощатых скамейках зала ожидания, поскольку возвращаться в поселок значило бы окончательно сдаться перед конфликтным характером Кольской погоды и унизить себя повторным подношением вздорной директорше местной гостиницы.
Короче говоря, я решил не унижаться и не сдаваться, а вместо этого ждать ближайшего катера на Североморск в компании двух методично поддающих лейтенантов и мрачного субъекта, облаченного в канадку и огромную кудлатую шапку из зверя неопознанной породы.
Компанией мы стали не сразу. На исходе третьего часа ночи лейтенантам надоело пить вдвоем, и мы с субъектом по команде выползли из своих углов и тяпнули за знакомство. Гуляли офицеры богато -- казенный спирт разбавлялся венгерским сухим вином, явно позаимствованным из провизионки подводной лодки, и закусывался консервированным балыком. Тоже, надо понимать, не из магазина.
Коктейль из чистого алкоголя и "сухарика" был столь же вкусен, сколь и коварен. После второй порции мои мозги съехали куда-то в район ключицы и я принялся интервьюировать лейтенантов на предмет жизненных планов. Что интересно, сопляки, выгнанные по негласной флотской традиции гулять первый отпуск в "бре", охотно рассуждали на вечные темы, восторгались мощью морской стихии, кляли обнаглевших "шпаков" и в конце концов дуэтом дали слово лет через двадцать непременно встать во главе ВМФ страны. Тот факт, что в военно-морском флоте предусмотрена только одна должность главкома их нисколько не смущала. Не то от спирта, не то от молодости, но жизнь казалась им ровной как парта в родном училище и спокойной как дежурство по роте. Они излучали счастье и болтали без умолку. Молодость глупа и обильна, и они заговорили бы меня до смерти не вмешайся вовремя мрачный субъект.
--
И чего вы парни такие счастливые? -- спросил он.
Парни синхронно поперхнулись термоядерной смесью и уставились на субъекта с удивлением и гневом.
--
Мы? А чего нам киснуть? Сам видишь --вся жизнь впереди!
--
Это точно, -- кивнул невозмутимо кудлатый (он отрекомендовался Васей). -- И в этой жизни будет столько дерьма, что если бы вот сейчас вы могли себе представить хотя бы десятую его часть, то сошли бы с ума. Вас от безумия спасает только отсутствие фантазии.
--
А как же это... честно служи ни о чем не тужи? -- ребята от расстройства хватанули еще по сто пятьдесят.
--
Ну да, вы еще скажите, -- служи по уставу, завоюешь честь и славу ... Да нельзя загнать жизнь в рамки формулы. Какой бы правильной и красивой эта формула не казалась на бумаге. Жизнь -- дама нравная и очень не любит ходить в колее. И тем более не любит когда за нее решают -- каким боком и к кому ей поворачиваться. Особенно такие сопливые наглецы как вы.
--
Ну знаете ли... -- встряли лейтенанты и уснули.
--
Таких как вы она наказывает.
Вася почесал бугристый нос и презрительно посмотрел на мерно сопящее будущее флота.
--
Слабаки.
Он повернулся ко мне.
--
Выпьем?
Я кивнул.
--
Слушайте, а вот все дерьмо, о котором вы говорили -- вы его действительно лицезрели или это так, чистая теория?
Коктейль все еще бродил в моем организме.
--
Ну чего я там лицезрел, чего -- нет, это мое дело. Но могу рассказать вам историю одного знакомого. Очень знаете ли поучительно. Я бы даже сказал --иллюстративно. Или может, предпочитает спать? -- он усмехнулся.
--
Нет, -- ответил я, -- предпочитаю слушать. И... налейте что ли?
Он рассказывал долго. Я не стану воспроизводить особенности его речи. Все эти бесконечные "епть", "шандец" и "кошкин бздех"... Утомительно, да вам и не нужно. Оставлю только суть. Итак.
Любите ли вы отпуск, как любит его северянин? Не тот липовый, что полагает белой ночью темно-серые сумерки над Невой; а истинный, своими глазами видевший летающих собак в Гремихе или собственноручно откапывавший подъезд в Западной Лице. Живущий за Полярным кругом десять месяцев исключительно в надежде на законные сорок пять плюс дорога, да на бесплатную путевку, да на толстый свой отпускной кошелек (братан, где ресторан?) да на благополучное возвращение за казенный счет (браток, где кипяток?). Любите? Конечно нет. Так может любить отпуск только он - Северянин.
Главный герой рассказанной той ночью истории был истинным северянином, а значит отпуск любил.
Понятно, что только этим дело не ограничивалось. Мичман Пачкин (лично мне очень нравится такое сочетание звания и фамилии) кроме всего прочего любил еще пайковую воблу из больших жестяных банок, спирт настоянный на "золотом корне" и свою жену Нюку -- несравненную Инну Геннадиевну.
К моменту начала всей этой истории Пачкин блаженствовал - в двухместном купе скорого поезда "Мурманск - Адлер" он пил, закусывал и смотрел на крутой изгиб выпуклого Нюкиного тела. Супруга почивала под мерный перестук.
Казалось что жизнь устаканилась и ничто не в состоянии изменить ее уверенного течения. Дорога, выпивка, жена...
Поезд добросовестно наматывал на колеса километры рельсового пути и отбрасывал их назад - к северу, двигаясь, соответственно, на юг. Остался позади Мурманский вокзал, протянулся по правому борту Кольский залив, прошелестело мелкой волной озеро Имандра, прогремела угрюмым прошлым Кандалакша. Состав приближался к Петрозаводску. Проскочи он станцию без остановки, и в жизни семьи Пачкиных ничего бы не произошло. Но он не проскочил.
Минут примерно за пять до прибытия Нюка Пачкина подняла свои роскошные телеса с полки, отметила внушительным чмоком лысинку размякшего супруга; и отправилась в место общественного пользования по своим женским делам. Пока она там эти самые дела справляла, да пока крутилась перед замызганным зеркалом, задавая традиционные для женщин вопросы безгласному предмету, в своем купе очухался проводник. Он бедолага всю ночь квасил с тралфлотовскими бичами где-то в Абрам-мысе, потом полдня опохмелялся уже в пути, потом наконец уснул. Разбудило его чувство проводницкого долга. Оно же всучило ему в трясущиеся руки ключ-отмычку и погнало запирать вагонные гальюны. Проверять их на предмет наличия (отсутствия!) пассажиров злодей не стал, в результате чего облегченная Инна Геннадиевна вдоволь наболтавшись с предметом интерьера обнаружила себя запертой на все время стоянки. Тогда она пустилась в раздумья -- может ли жена мичмана флота Российского вопить в гальюне "Ах откройте, ах выпустите меня!" не теряя при этом лица, или с воплями стоит погодить дабы мужа не позорить.
Тем временем окончательно осоловевший от приступа небывалой любви к несравненной Нюке муж чрезвычайно обеспокоился отсутствием дражайшей половины. Он уж собрался было объявлять всевагонный розыск, как к нему в купе ворвался крайне взволнованный человек. Посмотрев на Пачкина шальными глазами он поинтересовался - не мужа ли очаровательной Инны он лицезреет. Пачкин ответил утвердительно, сам взволновался и между ними произошел очень странный разговор.
--
А где сейчас Инночка?
--
Инночка? М-м-м... Моя жена вышла. А вы простите...
--
Это не имеет значения... Впрочем - нет!
--
Что "впрочем - нет"?
--
Имеет!
--
Кто вы такой?
--
Я люблю вашу жену!
--
А?
--
И она тоже!
--
Что?
--
Она тоже меня любит!
--
Как?
--
Да так! И сейчас мы уйдем чтобы строить новую жизнь...
--
А как же... А я... Да я....
--
Поймите! Вы ей не нужны! В новой жизни не будет для вас места!
Тот факт, что его так беспардонно вычеркнули из новой жизни горячо обожаемой жены Нюки подействовал на Пачкина угнетающе. Он встал, взял одной пятерней дохлую шею разлучника, другой - китайский термос с куриным бульоном и энергично свел руки перед собой. Правый глаз незваного гостя быстро заплыл фиолетовым бугром. Что впрочем его ничему не научило.
--
Вам не остановить нашу любовь! И я счастлив сообщить вам об этом.
Счастье обошлось новоявленному Дону Гуану недорого - расквашенный нос с обильным кровотечением и порванное об угол столика ухо.
Не исключено, что разговор в таком ключе продолжался бы какое то время и дальше (у него ведь оставалось еще одно ухо и еще один глаз), но тут вошла Нюка. Она таки плюнула на условности и была освобождена не без помощи общественности.
--
Боже, - спросила она, - кто это? Что здесь происходит?
--
Спасите, - попросил из-под стола ловелас.
--
Твой любовник, - злобно прошипел Пачкин.
--
Вот это недоразумение? Да как ты смеешь? - Нюка ощутимо треснула мужа по лбу.
--
А где же Инночка? - спросило недоразумение.
Через пять минут все заняло свои места. Дон Гуан, носивший в миру имя Олега Борисовича просто перепутал купе. Пачкин сначала не поверил, но сходил на разведку и обнаружил по соседству пышногрудую особу в сопровождении плюгавого типчика. Типчик называл ее Инусей и целовал в локоть.
--
Ну вот что, - пробурчал он вернувшись, - твои в пятом. Давай выметайся.
--
Да как же я пойду... Куда ж в таком виде... -- Олег Борисович потрогал ранения и умоляюще посмотрел на Нюку.
Нюка в ответ посмотрела на него и в мозгу у нее что-то звучно щелкнуло.
--
Действительно, -- сказала Инна Геннадиевна, -- куда ж он в таком виде?
--
Что значит "куда"? -- беспечно зевнул Пачкин -- В пятое купе, конечно.
--
Нет, -- Олег Борисович заплакал. -- Я не могу... Я не должен... В таком виде перед Инночкой... Это... это... невозможно...
--
Пачкин, -- Нюка поглядела на мужа с прищуром. -- Придется его здесь оставить.
--
Где -- здесь? У нас только два места! И вообще, что за бред, пусть катится на...
И тут Нюка, верная подруга дней суровых, повела себя не совсем логично с точки зрения мужа, но вполне объяснимо чисто по жизни. К сожалению такое встречается, и не редко.
--
Интересно, -- замурлыкала Инна Геннадиевна, -- а кто это его так избил, что человек стыдится показаться на люди? А, Пачкин? Ты вообще-то чем думал, когда руки распускал? Сейчас он как покатится в милицию... Теперь волей неволей придется оставить. Чего ты кочевряжишься, о тебе же забочусь.
Никакой заботы в этом мичман не углядел.
--
В любом случае, я свою полку не отдам, пусть спит на полу.
У Пачкина появилось нехорошее предчувстиве.
--
Ну и не надо! Я же выспалась. -- Нюка засмеялась. Так что вы мужчины будете спать, а я охранять ваш сон.
Всю ночь Инна Геннадиевна ставила незваному гостю примочки, поила чаем и рассказывала смешные истории; а утром злой как черт Пачкин узнал, что в санаторий они едут втроем.
Пачкин дождался когда замаскированный носовым платком Олег Борисович отправился в туалет и стал являть характер.
--
Ты с ума сошла! Что это еще за фокусы. Почему это он поедет вдруг с нами? Зачем он нам?
--
Ты эгоист. А Олег Борисович интереснейший человек. Ты должен с ним общаться. Это пойдет тебе на пользу.
--
Тебе кажется уже пошло, -- Пачкин вдруг увидел в глазах жены нехороший огонек. Характер у Нюки тоже имелся
--
Что-о-о? Да как ты смеешь? Ты что обвиняешь нас с Олегом в чем-то неприличном? Мы ни в чем перед тобой не виноваты!
--
Вас с Олегом? Вы не виноваты? Чудесно.
С этими словами мичман Пачкин клацнув дверью убыл в вагон-ресторан, где и провел остаток пути. Незадолго до прибытия на конечный пункт он наведался в купе и обнаружил, что жена Нюка покинула его оставив на память сумку с летней одеждой и давленые яйца в целлофановом мешочке. Потеки желтка подействовали на мичмана угнетающе и он разрыдался. Впрочем не исключено что виною был выпитый в большом количестве коньяк.
Наплакавшись и протрезвев Пачкин продолжил следование в военный санаторий, где очень рассчитывал увидеть столь же заплаканную и несчастную жену.
Он ее и увидел вечером того же дня в местном кафе. Нюка танцевала, млея в руках Олега Борисовича. Тот сиял замазанными синяками и тоже млел.
Пачкин вошел в кафе, хотел было поговорить с женой, но увидел ее глаза и все понял.
--
Что ж ты гад? -- спросил он Нюкиного кавалера.
--
Я люблю вашу жену! -- заявил тот и потрогал больное ухо. -- И она любит меня! И мы ушли чтобы строить новую жизнь... И в ней для вас не будет...
Услышав уже знакомые слова мичман опять расстроился, подсветил Олегу Борисовичу второй глаз и порвал второе ухо.
Пачкина взяли в номере. Пару дней мариновали в обезьяннике, потом перевели на местную гауптвахту, потом отпустили. То ли Олег Борисович не стал писать заявление, то ли написал, да забрал -- неясно. Вернувшись в номер Пачкин нашел записку от Нюки.
От клочка бумаги пахло безразличием, бабской глупостью и одиночеством. Пачкин прочел написанное, заплакал и уехал в тот же день.
В части он появился угрюмый и потерянный. Встреча с замполитом бодрости мичману не добавила.
--
А-а-а, Пачкин, а на вас "телега" с югов пришла, -- зам имел маленькую ушастую голову, непропорционально длинную шею и обширные восточные бедра. На эскадре он был известен как Пузозавр.
--
Я очень рад, -- грустно солгал Пачки. -- А то все как-то чересчур хорошо... Как бы это, думаю, где-нибудь гадости хлебнуть
--
Ну-у-у, не стоит падать духом, -- Пузозавр интимно приблизил пахнувшее сладким одеколоном лицо, -- вы должны рассказать мне все как отцу родному.
Пачкин своего отца не помнил, но подумал, что с Пузозавром у старика было мало общего.
--
Да что там рассказывать...
--
Все! Или вы хотите сказать, что в комендатуру вас забрали за высокие показатели в боевой и политической? За что вы избили человека в кафе? Ну!
Пачкин вздохнул и рассказал политработнику уже известную нам историю.
--
Ну-с, -- Пузозавр взмахнул в воздухе ушами, -- суду все ясно.
--
Да? --встрепенулся мичман в неясной надежде.
--
Конечно! -- зам поднялся. -- Гнать вас надо из наших рядов! В них для вас нет места.
Пачкин зажмурился. Он вдруг представил себе каково было бы удивление вышестоящего командования, избей он сейчас Пузозавра, как избил не так давно Олега Борисовича. Но эксперимент мог быть опасен.
Пачкина склоняли на всех уровнях несколько месяцев. Есть на флоте такая система: если вы провинились -- напились, скажем или подрались или... да что угодно! -- одним взысканием вам не отделаться. В том смысле, что на следующий день о вашем проступке не забудут. Напротив, вначале его подробно разберут на недельном подведении итогов в части, потом не преминут огласить суть дела на ежемесячном собрании в соединении; припомнят вашу фамилию, совещаясь раз в полгода на эскадре, и непременно заклеймят позором в конце года на флоте. Все это не считая мелких брызг вроде нытья флагманского специалиста, лишения тринадцатой зарплаты и скособоченной физиономии председателя жилкомиссии. В результате вы всерьез начнете задумываться о невосполнимом уроне нанесенном вашей пьянкой боеготовности Вооруженных Сил страны и вожделенно посматривать на бельевую веревку.
И кажется что этому не будет конца...
Однако все проходит. И это прошло...
К середине следующего лета, когда Пачкин перестал вздрагивать услышав собственную фамилию его неожиданно отправили в отпуск.
Новость принес, как ни странно, Пузозавр.
Полгода этот мерзавец от идеологии ходил в героях. Именно он делал первый доклад об ужасных прегрешениях мичмана Пачкина, и это его слова и выражения повторялись потом на уже упомянутых совещаниях, подведениях и прочих сборищах. А слова, надо сказать, встречались весьма обидные. Особенно врезалась Пачкину фраза о слабых организаторских способностях и отсутствии навыков в воспитании, приведших к потере авторитета внутри семьи. Другими словами -- какой из Пачкина начальник подразделения, если он собственной женой командовать не в состоянии? А как ею командовать скажите на милость? Что она -- матрос? Взяла, да и ушла... И вообще, тут что-нибудь одно: или жена или командовать. Потому что если жена, то хрен ты ею покомандуешь, а если командуешь, то это не жена, а так, мебель какая-то!
Ни бодрости духа, ни горячей любви к политработнику все это не прибавляло.
--
Решено отправить вас в отпуск, -- радостно объявил Пузозавр. -- Цените, мичман.
--
Ценю, -- мрачно заверил отпускник. -- А за какие заслуги?
Пузозавр по-собачьи наклонил голову к плечу.
--
Дорогой товарищ Пачкин! Руководство, -- при этом слове замполит поднял глаза к небу и сделал одухотворенное лицо, -- помнит не только проступки, он помнит и достижения. Руководство, оно такое, -- Пузозавр чуть не задохнулся от чувств, -- справедливое! И потом -- осенью намечаются большие учения, так что велено всех отгулять летом. Вам понятно?
--
Понятно, -- Пачкин развернулся и побрел прочь.
Ая-я-яй! -- огорчился зам. -- А я ведь вас не отпускал. Тем более что у меня к вам пожелание. Я желаю, что бы после этого отпуска ваша жизнь изменилась радикально. Направьте вы наконец свою жизнь в правильное русло. И помните, не жизнь командует военным моряком, а военный моряк своей жизнью. Если конечно он -- настоящий мужчина.
Через пару дней Пачкин, вооруженный замовым напутствием, убыл в очередной отпуск. Как уж он его проводил -- неведомо, но только назад вернулся в сопровождении молодой особы приятной наружности. Девушку звали Зинаида Сергеевна. Пачкин звал ее Зюкой.
По дороге от автобусной остановки к дому они встретили Пузозавра. Тот выгуливал трехцветного толстомордого кота.
--
Одобряю, -- заулыбался зам, -- так держать! Главное, верить, что впереди вас ждет большое счастье.
Кот подтвердил сказанное меткой на штаны мичмана.
--
Мы верим, -- буркнул Пачкин и потянул Зюку домой.
Счастье не заставило себя ждать. В пахнувшей котлетами квартире они обнаружили несколько поблекшую Нюку.
--
Олег Борисович оказался таким же козлом как и все вы.
Нюка запахнула халат и неприязненно посмотрела на молодую хозяйку.
-- А ты с невестой?
Пачкин помянул сквозь зубы чью-то матушку и подумал, что встреча с замполитом всегда к неприятностям.
Невеста скорчила мордочку и сделал тактически правильный ход -- оккупировала ванную.
--
И как теперь мы тут будем жить? -- спросила Инна Геннадиевна прикидывая, хватит ли на всех котлет с макаронами.
--
Да так и будем, -- Пачкин достал из сумки бутылку марочного вина. Вообще-то его предполагалось выпить на пару с Зинаидой Сергеевной в промежутках между взрывами страсти, но обстановка менялась слишком стремительно.
--
Как -- так? -- Нюка громыхнула сковородкой.
--
Да так, -- заорал Пачкин. -- Втроем! Дай штопор!
И они действительно стали жить втроем.
Сначала Пачкину казалось, что долго он не протянет, -- спятит через пару дней. Женщины ходили по квартире злые и напряженные, между собой и с Пачкиным разговаривали сквозь зубы и круглосуточно интриговали.
Атмосфера давила.
Но через неделю мичману пришла в голову весьма здравая мысль. Пришла не сама -- те же дамы и подсказали. Дело в том, что между неверной и перспективной женами развернулось соревнование на предмет привлечения внимания Пачкина. Каждая использовала то оружие, которым в настоящий момент владела.
Встает скажем утром Нюка -- физиономия помятая, под глазами мешки, под цветастым халатом бюст туда-сюда ерзает, а ей навстречу Зюка -- свеженькая, грудь торчком, из-под пеньюара пупок выглядывает, ноги из-под коренного зуба растут. На мужчину глянет, у мужчины ноги в узел завязываются, кровь от мозга отливает и приливает к такому месту, что и сказать неловко. Один-ноль в пользу новенькой.
Зато вечером Пачкин за стол садится, а у Зюки на ужин месиво из полуфабрикатов и пайковой вермишели. Неаппетитно... Тут Нюка -- сковородкой хвать, а там скумбрия в кляре "Мечта моремана"; кастрюлькой звяк, а там соте овощное (рецепт от тети Муси из-под Евпатории); судочком тресь, а там селедка под такой шубой, что сама селедка нервно курит, одной одежиной наесться можно; графинчиком бульк... Глядишь, уже один-один.
Вот такие усилия Нюки и Зюки и натолкнули Пачкина на уже упомянутую мысль. Привожу ее целиком.
"Какого черта? Пора делать выводы из прошлых ошибок. Зря что ли меня полоскали почти год? Не-е-е-ет, теперь никто не скажет, что у меня нет организаторских способностей. Теперь я их обеих так организую... Я с Нюкой буду спать а, с Зюкой есть... То есть нет, наоборот! Так или иначе, но я их воспитаю, я им покажу внутрисемейный авторитет и прочие навыки".
После реализации идеи существование превратилась в упоительно насыщенную жизнь. Впрочем, медовыми денечками Пачкин наслаждался недолго. В конце концов случилось то, что и должно было случиться -- Нюка с Зюкой взбрыкнули одновременно. Им надоело делить мичмана, захотелось -- целиком. В результате "взбрыка" делимый остался без кормежки и любви. И то и другое ему мало понравилось.
Но еще ужаснее стало вмешательство в райскую жизнь вездесущего Пузозавра. Информация сделав гигантский крюк по поселковым дамам достигла таки его ушей.
--
Это как же понимать, товарищ мичман? -- спросил он поблескивая стальными глазами старого чекиста. -- Разврат? Шведская семья? Да вас надо... Гнать из наших рядов с соответствующими формулировками! Нет здесь места извращенцам.
--
Я не извращенец... Я все могу объяснить... Это не то, что вы подумали...
--
Вы извращенец! Объясняться будете в другом месте! Откуда вы знаете что я подумал?
--
Но...
--
Никаких но! Завтра же в политотдел соединения! Там и расставим точки над "i". А сейчас идите домой к... женам!
"Жены" встретили неласково.
--
Мне все это надоело, -- заявила Зюка, примеряя перед зеркалом маленький кусочек прозрачной материи. -- Пора расставить точки...
--
Над "i"? -- без энтузиазма спросил Пачкин.
--
Именно. И лучше, не откладывая в долгий ящик. Скажем завтра...
--
Завтра я иду в политотдел.
--
Иди. А после этого будем расставлять.
Пачкин поплелся на кухню.
--
Имей ввиду, -- рявкнула Нюка демонстративно прикрывая крышкой сковороду с чем-то шипяще ароматным, -- мне все это...
--
Надоело, -- подсказал мичман с видом невинно осужденного.
--
Нет, -- удивилась Нюка. -- Осточертело! И пора уже...
--
Ладно -- вздохнул Пачкин. -- С тобой расставлять точки над "i" будем завтра после политотдела и Зюки... м-м-м ... Зинаиды.
Тем же вечером единовременно в головах четырех человек мелькнули очень важные для них мысли.
Трое -- Пузозавр и Нюка с Зюкой -- хором подумали "Ну завтра я т-те покажу!". Четвертый, Пачкин, солировал в несколько ином ключе: "Что-то слишком много желающих показать... А может, хрен им всем?".
Утром мичман Пачкин исчез.
Он ушел из дома на службу (читай, на расстановку "i" в политотдел) и... не дошел -- растворился.
***
Василий замолчал. Хриплый динамик объявил посадку на катер. Сиденье закончилось.
--
Скажите... -- начал я.
--
Все, пора бежать, -- Вася припустил в сторону пляшущей у пирса посудины. Я отправился следом. Издалека было видно, что лейтенанты уже обосновались на баке и взбадривались остатками адской смеси.
Кудлатого я догнал у самого трапа.
--
Слушайте, -- прокричал я куда-то в в правую сторону его могучей шапки, -- ну не мог же он исчезнуть бесследно... В противном случае его бы осудили за дезертирство...
--
А кто вам сказал, что он исчез бесследно? Кстати, вы можете мне не поверить, но когда хватились, оказалось, что в кадрах он числится уволенным честь по чести аккурат в день исчезновения.
--
Кто-нибудь видел его после того?
--
Кто-нибудь? Я его видел сутки назад!
--
Где?
--
Зачем вам это знать? С какой целью?
--
Да нет... Никакой цели -- так любопытство.
Мы пробрались в небольшой салон со скамьями для пассажиров и сели.
--
Он... как бы это сказать... Он стал отшельником.
Я подскочил.
--
То есть как? Это что же -- я б в отшельники пошел, пусть меня научат? Что значит стал?
--
Да то и значит. Нашел заброшенный поселок на побережье, обосновался там и... живет! И, кажется, считает, что жизнь удалась. Да сядьте вы!
--
Потрясающе! Такая история... У нее должно быть продолжение!
--
Боюсь что вы правы.
--
???
--
Несколько месяцев назад его нашли Нюка и Зюка. Поселились неподалеку и опять взялись за старое.
--
Делят?
--
Делят чертовки...
--
Н-да
Я хотел достать из дорожной сумки блокнот, но подумал, что это может быть не вполне неудобно.
--
Но это ладно, -- Василий стащил с голову шапку и принялся пристраивать ее на манер подушки. -- Тут недавно демобилизовался Пузозавр. Тоже в отшельник хочет.
--
И этот?
--
Ну... Его жена-то бросила. Вот он и надумал. Так что продолжение будет обязательно. Надо бы поспать хоть немного...
Он быстро захрапел, а я наконец получил возможность сделать записи.
Потом я тоже уснул, потом была суматошная выгрузка в Североморске и такая же суматошная посадка на автобус до Мурманска. Короче говоря, Василия я увидел лишь в Москве.
--
Послушайте, -- он мчался через зал Ленинградского вокзала и я едва успевал за ним, -- а вы... вы-то кто в этой истории? Признайтесь, вы -- Пачкин!
--
Нет! Я же сказал -- Пачкин сидит сейчас в заброшенном селении недалеко от Териберки... Тьфу черт, опять проговорился! Так что...
--
Значит вы -- Олег Борисович?
--
Что-о-о?
Он резко тормознул у мужского туалета.
--
Вы с ума сошли?
--
Так каким же образом вы во все это вписываетсь? А-а-а... Пузозавр?
--
Да нет же! Я тот самый проводник, что спьяну запер его жену в гальюне. Он нашел меня, рассказал все это и попросил быть его связным с внешним миром. Я, разумеется, согласился! В конце концов все началось-то с меня!
Я понимающе кивнул.
--
А в Москву вы -- по его поручению?
--
Да вот Пачкин написал статью об освоении Севера... то есть об отсутствии этого самого освоения, и попросил пристроить в столичной газете. Все, мне пора.
Василий развернулся и нырнул в недра места общественного пользования.
Караулить его было просто неприлично и я направился к себе.
Какой занятный сюжет, подумал я по дороге к дому, из этого может получиться неплохой рассказ. Особенно если удобрить и причесать...
В тот же вечер сюжет не спросясь забрался в мою голову.