Сюрпризы я чувствую издалека. Каким-то дополнительным, данным мне сверх нормы чувством. Просто в один прекрасный (а по большей части откровенно противный) момент с раздражающей очевидностью возникает ощущение перспективных треволнений. Так было и в этот раз.

То что дома меня ждет нечто, выходящее за рамки обыденного, почудилось еще в поезде. Я возвращался после отпуска из Крыма, страдал от простуды и мечтал только об одном - зайти в квартиру, выпить хереса и лечь. От предчувствий настроение из нулевого превратилось в отрицательное.

Однако дома меня ждала всего лишь короткая записка. Мой старинный товарищ и училищный друг, находясь в наших краях проездом, ждал меня на даче общего знакомого в получасе езды.

Первым желанием было - послать Женьку подальше. И я бы так и сделал, если бы не гипертрофированное чувство ответственности. Короче говоря, я кое-как принял душ, оделся, выпил крепчайшего кофе и двинул на свидание.

И правильно сделал - не так много у меня друзей и не так уж часто они бывают проездом.

Прибыв по указанному адресу, я нашел очень теплую компанию, в которой каждый занимался своим делом - перепачканные сажей дамы изнывали у пышущего жаром мангала; а джентльмены в холодке яблоневой тени пили пиво и разглагольствовали на отвлеченные темы.

Мы с Женькой обнялись, расцеловались и немедленно уселись вспоминать былое. Происходило это примерно так:

- А помнишь Мишу?

Глоток пива.

- Синицина?

Большой глоток пива.

- Ну!

Очень большой глоток пива

- Помнишь как он у старушки Троицкой на уроке с Фикусом подрался?

Огромный глоток пива.

- Да-а-а... Были времена-а-а-а...

Чудовищный глоток пива, сопровождаемый безудержной икотой.

- Только это был не Ми-ик-иша, а Шура; и не с Фи-ик-икусом, а с Белазом; и не у Троицкой, а у Беклеми-ик-ишева; и не подрался, а уснул. Ик!

Таким образом к моменту подачи на стол шашлыков мы перебрали весь наш взвод и перешли на преподавателей.

- Кстати, - сказал Женька, когда преподаватели тоже стали заканчиваться, - я недавно видел Кирилл Иваныча.

- Кирилл Иваныча М-ца? Иди ты!

- Пойду, - согласился покладистый во хмелю Женька, - но Кирилл Иваныча я все равно видел. Он теперь в академии преподает.

Когда-то очень давно Кирилл Иванович преподавал в родном для нас ленинградском военно-морском училище, выполняя заодно обязанности классной дамы нашего второго взвода. Именно на его примере мы, как и тысячи других лопоухих первокурсников, узнавали, что такое есть военно-морская байка.

Личностью Кирилл Иваныч был (да и сейчас, я уверен, остался) незаурядной. Невысокий, коренастый, с большими ушами и крупным висячим носом, он идеально подходил для доморощенного легендотворчества.

Например, первое что узнавал новичок, прибывая в училище по адресу Морской переулок, дом 3, так это историю о том, как испанский мальчик Кирилл Иваныч М-ц стал капитаном первого ранга в военно-морском флоте Советского Союза. Эта, с позволения сказать, ознакомительная байка гласила, что во время известных событий середины прошлого века советские подводники кроме всего прочего, занимались еще и тем, что вывозили из пылающей Испании детей. Спасая их, разумеется, от фашистского режима и переправляя в страну Советов. Так вот одним из этих импортных пацанят и был Кирилл Иваныч. Понятно, что тогда он еще не назывался ни Кириллом, ни Иванычем, и уж тем более ни М-цем. Так его назвали позже - в детдоме.

Повинуясь законам природы мальчик на сытных харчах новой Родины вырос и покидая детдом, решил стать офицером-подводником, в память о людях спасших ему жизнь и подаривших иную жизнь.

Кстати, существует еще одна версия выбора Кириллом Ивановичем военно-морской судьбы. По ней, на этот тернистый путь М-ца (обычного ленинградского пацана из семьи обрусевших армян) благословил славный подводник Александр Иванович Маринеско. Дело было так. Кирилл Иванович, будучи в юности мальчиком беспокойным, частенько слонялся у балтийского вокзала, где нахально стрелял у прохожих папиросы. Однажды, увидев военного моряка, Кирюша разлетелся к нему со своей отнюдь неоригинальной просьбой в надежде на традиционную морскую щедрость. Однако военный (им оказался никто иной как великий Маринеско) в куреве юному попрошайке отказал, а вместо этого громко предложил:

- А не пошел бы ты мальчик на ...!

И указал рукой направление. А направление это было прямиком по Лермонтовскому проспекту в сторону Морского переулка.

Обе версии по своему интересны, но мне, признаюсь, больше по душе испанский вариант.

В любом случае, в конце концов Кирилл Иванович поступил в лучшее из ленинградских военно-морских училищ, закончил его, стал офицером и долго служил на Северном Флоте, пока не устроился в своем же училище в качестве преподавателя. Кстати говоря, его служба за Полярным кругом подарила человечеству несколько чудных баек, отчасти граничащих с небылицами. Вот вам для затравки парочка историй помельче.

Первую я еще в курсантские годы слышал своими ушами от Кирилла Иваныча, когда его однажды во время лекции пробило на травлю. Позволю себе цитату.

Я тогда молодой совсем был, лет тридцать с небольшим - детство в ж... играло. Взял кусок дымного пороха и поджег его в офицерском гальюне на базе. А сам удрал. Дыму было... А шуму....

Очевидцы, подтверждающие эту жуть, уверяли, что дым-шум действительно случился не слабый, - во время акции на толчке восседал командир бригады, где Кирилл Иваныч имел честь служить Родине. Говорят, что тогда М-цу влетело по полной программе.

Еще одну небольшую баечку мне рассказал злопыхатель, получивший от Кирилла Иваныча пару на экзамене. Врал он от обиды, или так, к месту вспомнил - не знаю; за что купил, так сказать, за то и продаю, но если верить этому человеку, то будучи уже командиром подлодки М-ц прославился на все соединение, когда попытался погрузиться в гавани с открытыми рубочными люками. Как такое могло быть, не знаю, но история гуляла в свое время по училищу с большим успехом - преподом Кирилл Иваныч был строгим.

Однако все это мелочь и брызги по сравнению с историей, которую я лично считаю стержневой и очень для М-ца показательной. Это - легенда о песне.

Говорят, что во времена, когда в стране безобразно процветали диктатура и тоталитаризм, а общество, напротив, упоенно загнивало, советские руководители как-то вдруг озаботились отсутствием в репертуаре Вооруженных Сил достойной песни о моряках-подводниках. Думали они над этим думали, да и вызвали на ковер известную песенницу П-ву. Объяснили ей задачу, растолковали политику партии в данном вопросе и отправили творить на берег Баренцева моря, справедливо рассудив, что с натуры песня напишется правдивее.

Песенница особо не кочевряжилась, видать самой стало интересно; купила билет на поезд до Мурманска и поехала. Там пересела на автобус до Североморска, в Североморске - на катер до Полярного, а в Полярном ее поджидал лично начальник политотдела на эскадренном ГАЗИКе.

Приняли П-ву как полагается - лучший номер в гарнизонной гостинице, банкет, ухаживания старшего комсостава, смотр самодеятельности соединения, прогулки по эскадре под ручку с начпо. Пиши - не хочу.

Но песеннице этого оказалось мало. Может Муза не посетила, а может просто закапризничала. Я, говорит, хочу подлодку встретить из похода. Чтобы одна, на пирсе и непременно в час ночной.

Командир эскадры голову почесал, вроде как - не положено. У нас и жены с детьми за колючей проволокой возвращения своих ждут, а тут... Но начальник политотдела отвел его в сторонку, объяснил, что П-ва по заданию сверху, а не хухуры-мухры... А что будет, если она ни с чем вернется? Одним словом, уговорил. Ладно говорит комэск, у нас сегодня ночью М-ц из автономки возвращается, вот и встречайте его пожалуйста. Будете на пирсе одна стоять. П-ва обрадовалась; говорит, получиться, что мне одной известно, когда подлодка из глубины идет домой. Как хорошо! Какая чудесная песня получиться! Засуетилась, разволновалась... В общем, с трудом ночи дождалась.

Ночью ее одевают в тулуп (на дворе декабрь!), выдают унты и ставят на пирс - все для вас. Но, говорят, поймите правильно, когда лодка совсем уж близко подойдет, мы швартовую команду на пирс выпустим. Уж не обессудьте. Ладно, говорит П-ва, только как можно позже. А то прочувствовать не успею.

Успеете, говорит ей комэск, прочувствуете.

Как в воду смотрел.

Теперь представьте себе Кирилла Иваныча. ведущего усталую подлодку в родную базу. На улице, повторяю, декабрь. Лодка вся обледенела; командир, вахтенный офицер, штурман и боцман с боцманенком - тоже. Хочется только одного - пришвартоваться, доложиться и домой. В семью, у кого есть; а у кого нет - просто отдохнуть. И мысли у командира соответствующие: к пирсу подойти как можно скорее, швартовы бросить как можно удачнее и прижать кранцы к борту как можно теснее. И тут он наперекор этим своим мыслям видит, что на пирсе вместо швартовщиков стоит некрасовский мужичок - в больших сапогах, в полушубке овчинном, в больших рукавицах, а сам - с ноготок.

Что они там с ума сошли, спрашивает М-ц у вахтенцера. Вахтенцер плечами пожимает, поскольку сам понять ничего не может. И никто понять не может. А времени на понимание всего этого безобразия у них не остается - швартуется Кирилл Иваныч с испанским темпераментом на средних ходах. Говорят в те времена такие вещи опытным командирам сходили с рук. Тогда М-ц решает напомнить берегу о себе, дает команду включить громкую связь, берет микрофон в руки и лаконично, но гневно говорит на всю гавань: Уберите этого ... с пирса!!!. Только вместо многоточия вставляет слово из трех букв, популярное в нашей стране при любом общественно-политическом строе.

Не думаю, что его можно судить за это слово, в конце концов он же его не из Испании привез; это ведь его уже у нас научили!

Но как бы то ни было, видит М-ц, что слова его возымели действие - нелепая фигура разворачивается и со всех ног бежит с причала. Просто катится прочь.

Очень довольный Кирилл Иванович наконец швартуется, сходит на пирс и бодро докладывает:

- Товарищ контр-адмирал, подводная лодка, такая-то, боевую службу...

И тут замечает, что лицо у комэска какое-то странное, а у начпо и того страннее.

- В чем дело? - спрашивает М-ц.

- М... ты, Кирилл Иванович, - отвечает адмирал, - вот в чем.

А начальник политотдела вообще говорить уже не может - он представил себе возможные последствия в полном объеме и лишился дара речи.

Хорошо, что хотя бы комэск при языке остался и смог объяснить бравому кавторангу - кого он так фривольно назвал.

Кирилл Иванович сначала обалдел и тоже захотел лишиться дара чего-нибудь, но передумал. Вместо этого он рванул в финчасть, быстренько получил там деньги за автономку (этого ведь легенда, а в легендах все бывает!), нанял такси и поехал в Мурманск. Прямо на базар.

Там у кавказцев он купил много роз, много фруктов, шампанского, конфет и немедленно отбыл назад. Дома он, разумеется, принял душ, одел белую рубашку, парадный комплект обмундирования, привесил на бок кортик, и только после этого постучался в двери номера песенницы П-вой.

То ли шампанское и розы подействовали, то ли Кирилл Иваныч с кортиком оказался убедительным в своем мужском обаянии, но П-ва его простила. И песню написала хорошую. А Кирилл Иванович ей еще и помог -рассказал какое ужасное давление лодку сжимает и что такое дифферент.

Пока мы с Женькой предавались воспоминаниям, закончился шашлык, оказалось выпитым все пиво и на улице стало темнеть.

- Слушай, - спросил я, давно уже штатский человек, Женьку, все еще носящего погоны. - Песню-то эту на флоте еще поют? Ну, из-за которой весь сыр-бор у них произошел?

Мой друг радостно закивал головой и даже попробовал, было, продемонстрировать, как именно ее поют моряки, но на соседней даче завыла собака, и ему пришлось умолкнуть.

Правда пение его все равно не осталось безнаказанным - к нам подошла Женькина лучшая половина и вечер неожиданно закончился. Мы распрощались.

По дороге домой я тихонько напевал и все время думал -это потому раньше были такие хорошие песни, что писали их со знанием дела.

Не то, что сейчас.

Еще я думал, что правильно поступил, встретившись с Женькой; и что любая простуда отступает когда человеку хорошо...