Они улыбнулись друг другу, попрощались. Анна поехала в аэропорт, бледно-желтая волга с шашечками уже ждала ее у входа в гостиницу. Друг детства, самый близкий, самый... Иван проводил ее до машины и пешком пошел вниз по улице. Летний вечер только начинался, жара уже спала, жужжали комары, мухи, бабулечки, листья и отдаленные голоса беззаботно щебечущих девушек. Иван расслышал лишь обрывки их разговора, что-то вроде:
- Да куда мне, старухе? - смеялась одна.
- Дааааа, мать, старуха из тебя та еще! - совсем развеселилась вторая.
В парке уже не работали аттракционы, и можно было тихонько, незаметно от сторожа, пробраться на "лодочки" и вволю покататься на них, но это потом, в полнолуние. Он тихонько шел по городу, начинавшему, как все отдаленные крохотные городки нашей необъятной родины, засыпать где-то в десять, а к полуночи уже видевшему третьи сны. Магазины закрыты, осталось несколько кафешек, да и те успокоятся к часу... Что ж, еще было немного времени для коктейля, который стоил невероятно дешево. Это приводило в восторг, усыпляло бдительность, и, в конце концов, травмировало нежную психику местных жителей, не привыкших, чтобы за вечер оставляли такие суммы.
Было необычно одному, он привык быть вместе с ней и теперь чувствовал не то пустоту, не то облегчение. Да, облегчение, свободу. Будто только теперь и вздохнул полной грудью, сорвался на бег и понесся по улице, будто невероятно спешил куда-то опоздать. Опоздать на какую-то встречу с какой-то новой любовью, спешил прийти пораньше, не найти ее и со спокойной совестью сбежать к реке или к четвертому... куда угодно, только бы не оказаться снова в жарких объятиях слов, обещаний, взглядов, чувств... в клетке "люблю тебя". Воздух потихоньку становился плотнее.
Иван просто бродил один по крохотному городку, дышал, смотрел, не думал, немного пугал прохожих своими ошалелыми глазами и срывал натянутую тетиву ночных патрулей. Те останавливали его, спрашивали документы, спрашивали, почему он не дома, спрашивали о цели приезда, спрашивали, допрашивали, переспрашивали, а он все отвечал, счастливый, совершенно свободный и совсем потерявший всякий страх. Сбежавший из клетки. Какая разница, где быть счастливым и совершенно свободным - на улицах южного города, оцепленного высоченными горами, или в КПЗ? Мягкие, приглушенные, сирены патрулей и отблески их маячков уже сильно искажались в Ночи. Казалось, они не долетают, а доползают до глаз, по капле, еле-еле. Им было трудно пробираться сквозь густую чернь.
Когда совсем стемнело, воздух наполнился Ночью и стало совсем трудно передвигаться - таким плотным он стал без света луны. Звезд не хватало, а огромные фонари еще меньше сгоняли мрак, чем далекие крошечные звезды. Надо было идти домой или разводить костер, куда-нибудь, где был живой свет. Быть забетонированным в Ночь было как-то не принято. В Москве этому никто бы не удивился, прибавилось бы работы утренним патрулям, но не более того. Здесь это тут же попало бы на первые полосы газет, в новостные выпуски ТВ. Ивану это было ни к чему. Вырвавшись на свободу, он был счастлив.
Свет зажигалки немного разогнал Ночь, и с трудом, как в воде, он пошел к кострищу, которое заприметил, когда еще только начинало темнеть. Несколько веток и уже подгоревший пенек. Это все, что у него было до рассвета. Если не хватит... Иван не думал об этом. От зажигалки разгорелась одна из веток, земля уже остыла, и было холодно сидеть на ней, он придвинулся ближе к костру. Можно было двигаться почти как днем.
Если остаться без света, без настоящего, живого света, чернь проникает внутрь тела, обволакивает вокруг и застывает, словно лед или жидкое олово. Все замирает. В домах горят свечи, кое-где камины. Плотные занавесы и жалюзи сохраняют свет в комнатах, он не рассеивается, и Ночь почти не проникает внутрь. На улице все замирает. Звуки не распространяются, искусственный свет похож на освещение солнцем луны - куда падает светло, а в миллиметр в сторону - тьма. Все живое пряталось или вживалось в нее, светлячки прогрызали ее, словно ствол дерева, чтобы передвигаться. Ветра не было, но было легкое касание Ночи, как вода, только все плотнее и плотнее.
Иван разжег пенек, устроился около него на холодной земле, он не думал. Тепло огня играло на его лице переливами темно-бордового света, глаза отражали тусклые искры, он закрыл их, цветные аляповатые пузыри и кляксы рассыпались за веками. Спать совсем не хотелось. Ему не было страшно. Прикосновение, легкое, как бабочки, он, едва приподняв уголки рта, улыбнулся Ночи. Благородная, гордая, совсем черная и невероятно мудрая, она смотрела на него отблесками догоревших веток.
- Ты пришел поговорить? - спросила она. Он любил ее, он любил и ее тоже, просто любил, не боялся, не думал, не ждал, любил... Чувствовал, как счастье распарывает его, вырывается язычками из глаз, сочится сквозь улыбающиеся губы, как маленькие разряды электричества собирается на корнях волос, а потом росой скатывается с них и разбивается о землю тонкими искрам, и вот... он сам уже весь светится.
- Нет, давай помолчим, - мягко проговорил он в ответ, не в силах больше сдерживать огонь в сердце.
- Пожалуйста, обними меня, - тихонько попросила Ночь, - мне очень одиноко...