Нет, не было, пожалуй, никогда еще мне так страшно, как в этот миг. Ледяной, буквально скребущий по костям ужас сковал не только мою душу. Он сковал также и мои ноги, которые с каждым новым шагом становились все более непослушными, будто бы предательски переметнувшись к тем, чужим и зловеще поскрипывающим по снегу шагам, неумолимо преследовавшим меня вот уже добрую половину квартала.
Вообще-то, я не трусиха. По крайней мере, уверенность в этом крепко жила в моем самосознании... и все до этого проклятого вечера. Сколько себя помню, никогда ничего не боялась: ни мышей, ни тараканов. Не боялась оказаться в глупой ситуации или же просто вдруг приобрести глупый вид. Я не боялась насмешек окружающих, а если они все же случались, не терялась нисколечко, обязательно находя обидчику достойный ответ. Никогда не боялась вида крови и не бухалась в глубокий затяжной обморок при маленьком порезе, как это регулярно делала моя соседка по лестничной площадке и, по счастливому стечению обстоятельств, лучшая подруга Людка Еремеева. Я не боялась высоты, тесных помещений, фильмов ужасов и так далее. Нет, при этом, конечно, меня нельзя было бы назвать бесстрашной в полном смысле этого слова. В моей стремительной и неуемной, как и я сама, жизни, как, впрочем, и в жизни любой женщины, особенно если ей давно перевалило за сорок, а спутника - второй половинки в виде хотя бы какого-нибудь мужчины, - нет поблизости и в помине, страхов хватало, хотя связаны они были, в основном, не со мной, а с близкими мне людьми. То дочь очередным своим невообразимым фортелем заставит сердце мое биться в учащенном ритме, то бывший муженек, оторвавшись на недельку от своей нынешней тихони супруги, начнет снова строить мне козни, задевая своей злобой и желчью судьбы моих родственников и хороших знакомых.
Порой, машинально глядя в телевизор, я очень боялась, как бы наши не пропустили гол и не проиграли чемпионат, хотя понятия не имела, что за вид спорта там передают. Просто такой уж я человек: привыкнув плевать на свою собственную судьбу, чужую боль, чужое горе, чужие проблемы я впитываю, как губка, незаметно превращая их в свои. Может, поэтому до сих пор и живу одна?...
Зловещие шаги становились все ближе, все тяжелее и, кажется, чаще. Неужели он ускорил шаг? А может, побежал? Новая волна противного липкого страха пробежала по моему телу. Попробовала и я немного ускориться, да разве тут ускоришься, когда промокшие насквозь старенькие, исходившие не один зимний сезон, сапожки то и дело проваливаются в рыхлый, подтаявший снег почти до самой земли; длинная жесткая шуба из аравийского зубра, больше похожая на бронежилет спецназовца, чем на то, чем обозвал ее при продаже торговец на рынке, милостиво снизив при этом цену еще вдвое, стиснула меня, словно смирительная рубашка, а руки от неподъемных сумок удлинились сантиметров на десять каждая? Я остановилась, тут же тихо, сквозь зубы, ругнув себя: "Зачем?". Напугать его захотела? Ха, такого напугаешь! Знаем мы нынешнюю молодежь. Наверняка уже хлебнул водки с пивом, потом косячок дернул (кажется, так они говорят?), и теперь повстречайся ему на дороге хоть сам черт, еще неизвестно, кто бы кого больше напугал.
С трудом преодолевая сопротивление высокого, торчащего (деревянный он, что ли?) воротника, я умудрилась выкрутить шею до отказа и одним глазом взглянуть на дорогу позади себя. Второй глаз пришлось зажмурить, ибо на него съехала норковая (я всем так говорю, хотя на деле она явно не из норки), мохнатая шапка. Может, если бы этого не случилось, я успела б заметить, как мимо меня промелькнула чья-то быстрая тень и что-либо предпринять, но шапка позволяла видеть лишь половину картинки, увы, не ту половину, что была мне нужна.
Пока мой единственный глаз сигнализировал о том, что позади никого нет и все спокойно, руки мои дернулись, вскинулись чуть ли не к самой груди в каком-то нелепом и сильном рывке, потянув за собой остальной организм бедной несчастной Машки со странной, немного смешной и совсем неподходящей мне фамилией Юрик.
Сперва я растерялась, и из моего чуть приоткрывшегося рта вылетело едва слышное "О!". Затем я испугалась и первоначальный вздох превратился в могучее "А-а-а!!!". А после того, как, потеряв окончательно равновесие, я рухнула на спину, больно ударившись при этом головой, и перед глазами моими запорхали птички, подозрительно похожие на стервятников, могучее "А-а-а!!!" переросло в поистине душераздирающий вопль "У - у - у - би - ва - ю - у - у - т!!!!!"
В жизни каждого человека обязательно выпадают самые настоящие "черные" дни. Это вовсе не то же, что черные и белые полосы, это отдельно взятые дни, которых, если хорошенько напрячь память и посчитать, окажется не так уж и много. Но если они все же наступают, тогда берегись. Лично я сталкивалась с подобным проявлением высших сил всего три раза. Отлично помню первый из них - жаркий летний день, в течение которого я, несмышленая пятилетняя девочка, умудрилась чуть не утонуть в реке, чуть не сгореть в пожаре, насмерть подавиться древним сухарем, раскровянить себе руку, упав с яблони, залезла на которую, не желая отставать от соседских мальчишек, наступить на гадюку, к счастью оказавшуюся при ближайшем рассмотрении ужом, и, в конечном итоге, стать прямой причиной первого инфаркта моей бабушки. Не стоит говорить о том, что за каждую из этих провинностей отец наказывал меня своей твердой и тяжелой рукой, навеки вдолбив мне в голову через заднее место одну простую истину: если на твою долю выпал "черный" день, не сопротивляйся, а просто плыви по течению. Любое же движение сопротивления может вызвать и обязательно вызовет еще большую катастрофу, чем были до этого.
Ах, к чему теперь вспоминать непреложные истины и отцовскую тяжелую руку? Видимо, все-таки недостаточно тяжела была она, если я, с раннего утра поняв, что сегодня у меня очередной "черный" день, все же поперлась в Брянск за покупками к Новому году, до которого всего-то ничего осталось. Вот и лежу теперь, одна-одинешенька посреди заснеженной дороги, кривя от неслыханной обиды потрескавшиеся, разболевшиеся губы.
Ну что за люди, хоть бы кто-нибудь из-за забора выглянул! Увы, темный и мрачный переулок, в котором волею злодейки судьбы я оказалась в недобрый час, оставался пуст. Даже собаки во дворах не лаяли. Вот такой стал у нас город - боятся люди, боятся собаки. Каждый в каждом видит врага, а не друга. Может, оно и правильно, но в данную минуту друг бы мне точно не помешал. Напротив, он мог бы помочь мне подняться, потому что я по-прежнему валялась на спине, у какого-то покосившегося низкого забора и уныло смотрела ввысь на изредка проклевывавшиеся из-за невидимых глазу в темноте туч звезды. Видимо, похолодает к утру, приморозит, подумалось мне. Ну конечно, только такая неисправимая идиотка, как я могла лежа в полдвенадцатого ночи на снегу, жалкая и беспомощная, с обрывками ручек от вырванных неизвестным злодеем сумок в руках думать о том, что к утру, возможно, ударит морозец. А почему бы и нет? Вдруг я тут до утра проваляюсь? Нет, такая перспектива мне не улыбалась. Меня же дома дочка ждет. Пусть она уже не маленькая, но все равно за меня волнуется. К тому же я обещала привезти ей подарок - набор "крутого" французского парфюма!
Мне стало очень грустно и захотелось плакать, нет, рыдать навзрыд, когда я вспомнила о Дашкином парфюме, чтобы весь город знал, как мне плохо. Безумно дорогой набор, красовавшийся в витрине элитного салона в единственном экземпляре, набор, на который я копила деньги два месяца и который чуть ли не зубами вырвала из лап какой-то франтовитой барышни, вздумавшей потратить денежки осла-муженька; набор, который я с такими предосторожностями везла своей любимой доченьке был безвозвратно утерян. Нет, не утерян, меня же ограбили!
Я мысленно представила себе, как добираюсь до дома, поднимаюсь по лестнице, открываю дверь, а за ней... меня с нескрываемым нетерпением дожидается Даша. Может, даже не одна, а с Артемом, парнем, третий год безуспешно претендующим на роль моего зятя. Я ясно видела перед собой ждущие глаза дочурки, жаждущие руки, немой вопрос, срывающийся с ее губ. И что могла бы я на все это ответить? Меня ограбили в каком-то жутком переулке, через который я пошла, чтобы сократить путь, пораньше добраться до дома и предоставить отдых своему безумно уставшему за день телу, а вместо этого нарвалась на очередные неприятности и потеряла сказочный набор? Да, еще пару блузок и кофточек, купленных для подруг, настоящий японский диктофон, приобретенный на казенные деньги для служебного пользования и массу самых разнообразных продуктов, в основном, деликатесов, позволить которые мы могли себе лишь на Новый год.
Нет, я не могла признаться в этом дочери. Пусть меня ограбили, но не убили же. А раз я жива, значит, подлец должен понести справедливую кару. Никому в этом мире не позволено безнаказанно грабить Машу Юрик!
Меня настолько переполнили восторженные и в то же время негодующие эмоции, что я мгновенно перевернулась на живот, подтянула под себя колени, и, путаясь в длинных полах шубы, поднялась на ноги.
Отбросив в сторону оставшиеся у меня ручки от сумок, я поправила шапку, вернув себе нормальный круг обозрения; как смогла, отряхнулась от налипшего снега, и огляделась по сторонам. Переулок был пустынен, все так же наводил уныние, но страха уже не было. Внутри меня росло и ширилось чувство какого-то опустошения. Такое бывает разве что у незадачливых студентов, бившихся в нервной трясучке накануне экзамена и не сдавших его в итоге. Дело сделано, а сделанного не вернешь. Но ведь всегда остается шанс все исправить. Только как?
Запомнив на всякий случай место, где упала, я прошлась взад-вперед по проулку, щуря и напрягая глаза в слабом сумрачном свете двух расположенных довольно далеко друг от друга уличных фонарей, пытаясь нащупать взглядом следы грабителя. Жаль, что я не успела как следует рассмотреть его. В памяти то и дело маячил чей-то неопределенный силуэт, но я не могла бы поклясться, был ли мой грабитель низким или высоким, каков он был из себя, как был одет и так далее. Да что там говорить, если я не могла бы с точностью указать, в какую сторону он убежал!
Побродив для верности еще несколько минут, я обнаружила метрах в десяти от того места, где на меня напали, колечко краковской колбасы, жадно втянула ноздрями исходивший от нее дразнящий ноздри аромат, и сунула его в карман шубы. Больше продуктов грабитель не ронял.
Еще немного погрустив, я собиралась было уже отправиться домой, как вдруг откуда-то до меня донеслось глухое:
- Идите в милицию!
Я икнула от неожиданности и чуть снова не уселась в сугроб.
- Эй, вы кто? Кто это сказал?
В ответ на мои слова не раздалось ни звука, и мне стало казаться, что дельный совет был всего лишь плодом моего взбудораженного воображения. Как бы то ни было, но мысль пойти в милицию показалась мне интересной и даже разумной. А так как милиция располагалась всего в полутора кварталах от моего местонахождения, то есть ближе, чем мой дом, то было бы грех не отправиться туда.
Дверь в дежурную часть распахнулась передо мной ровно без четверти полночь. Об этом явно свидетельствовали большие настенные часы, висевшие на дальней стене, за спиной милиционера, сидевшего за толстым стеклом, отделяющим его от посетителей. Несмотря на то, что жалобный и невероятно мерзкий металлический скрип отворяемой мною двери должен был перебудить жителей ближайшего квартала, милиционер не обратил на меня ровным счетом никакого внимания. За стеклом он сидел неподвижно, низко опустив голову, так, что из-под козырька фуражки были видны только его уши и кончик носа. Уткнув взгляд в лежавшую перед ним на столе раскрытую книгу, он так самозабвенно увлекся чтением, что начисто проигнорировал мое появление.
Робость никогда не была мне к лицу, и я не стала дожидаться, пока он дочитает главу до конца и соизволит хоть раз взглянуть в мою сторону, а потому решительно постучала по стеклу рукой. Милиционер на миг оторвал свой взгляд от чтива, поднял голову, равнодушно посмотрел на меня, будто перед ним стояла не взбудораженная женщина, а обыкновенный платяной шкаф, и снова углубился в чтение. Такое поведение стража порядка задело меня за живое, и я, в добавление к стуку, еще и заорала в крохотное окошко так, что он при всем желании не мог меня не услышать.
- Я уже три минуты стою здесь!
Милиционер снова взглянул в мою сторону, поразив меня своим измученным видом. Выражение его лица красноречиво говорило о том, что до моего появления в его жизни все было хорошо и спокойно, а лишние хлопоты ему ни к чему. Время от времени в его темных невыразительных глазах проскакивала искорка надежды на то, что я всего лишь бестелесное привидение, и в ближайшую минуту уберусь восвояси, но я не убиралась, а продолжала стоять у стекла и корчить ему рожи. От волнения после первого же крика у меня пропал голос, такое иногда со мной случалось - как объясняли врачи, это такой вид аллергии - не хватало воздуха, что ли, и вместо звонких звуков из моего рта вырывалось лишь сиплое шипение, больше похожее на звуки вырываемых паров из-под колес трогающегося с места паровоза. Вот и сейчас у меня не получалось вымолвить не слова, так я разволновалась. Отбросив безуспешные попытки сказать что-либо, я пыталась объяснить милиционеру, что со мной случилось, знаками. Он безо всякого интереса, подперев щеку рукой, лениво наблюдал за моими телодвижениями, а когда я упала на пол, демонстрируя, как именно меня грабили, и в какой я после этого оказалась позе, он не выдержал, и взялся за телефон:
- Вытрезвитель? - Отчетливо услышала я из-за стекла. - Тут у нас дамочка одна объявилась. Да, ваш клиент, хотя, вроде, благородная.
"Благородная дамочка", естественно, возмутилась и кое-как поднялась с пола, вплотную прильнув к стеклу с умоляющим, как я надеялась, выражением лица. Милиционер уже положил трубку и мило мне улыбнулся.
- Гражданочка, пройдите в первый кабинет. Сейчас за вами приедут.
У гражданочки тем временем снова прорезался голос, и я заорала, поневоле переходя на ультразвук:
- Меня только что ограбили!!!
Милиционер поморщился, словно от зубной боли.
- Меня ограбили, говорю же я вам, - распалялась я все больше и больше. - Какой-то парень десять минут назад вырвал из моих рук сумки с продуктами. Оставил только колбасу.
Милиционер снова взял трубку и набрал чей-то номер. Я терпеливо дожидалась, что он скажет, и надеясь на то, что он сейчас поднимет всеобщую тревогу.
- Вытрезвитель? - Спросил у трубки дежурный. - Вызов отменяется. Похоже, дамочка сбежала из психоинтерната.
Я зарычала от досады и наверняка искусала бы его, если бы не разделяющее нас стекло.
- Меня ограбили, я вам в пятый раз уже это говорю! - Бесновалась я перед ним. - Я хочу написать завещание! Тьфу ты, совсем тут с вами с ума можно сойти. Я хочу написать заявление. Сделайте же что-нибудь, вызовите группу. Меня ограбили всего десять минут назад, наверное, мерзавца еще можно догнать. Подумайте сами, потом будет сложнее.
Дежурный широко зевнул, сверкнув парой золотых коронок на передних зубах, и тихо, но достаточно отчетливо произнес:
- Гражданочка, в Карачеве не грабят на улицах.
- Вас, может, и не грабят, а меня грабят, - гордо парировала я. - А ну записывайте мои данные. Вы обязаны зафиксировать мое обращение.
- Ничего мы не обя... - с ехидной полуулыбкой начал было говорить дежурный, да осекся, рассмотрев мое удостоверение, которое я в раскрытом виде прижала к стеклу. - Что же вы сразу не сказали, что работаете на местном радио?
- Разве это имеет значение?
- Конечно, то есть... - дежурный растерялся и, снова схватив трубку телефона, ожесточенно принялся накручивать диск.
Всем своим видом он показывал, как не хочется ему решать проблемы с каким-то ограблением, но и удостоверение редактора Карачевского радиовещания заставляло задуматься о возможных неприятных последствиях.
- Роман Михайлович? - Учтиво произнес в трубку дежурный. - Здесь у нас госпожа Юрик, да-да, та самая. Говорит, что ее ограбили. Понял.
Дежурный положил трубку и тоскливо взглянул на меня. Я ответила ему самой гадкой из коллекции своих улыбок.
Не прошло и двух минут, как со второго этажа ко мне спустился Роман Михайлович, или просто Ромка Ушаков, заместитель начальника криминальной милиции районного отдела внутренних дел, а когда-то еще и мой одноклассник. Он был в красивой, новенькой форме, с какими-то блестящими значками и медалями на груди, и я, без особой радости наблюдая за тем, как он приближается ко мне с раскинутыми в стороны руками и широкой белозубой улыбкой на лице, с удивлением поняла, что в форме, пожалуй, вижу его впервые в жизни. Обычно Ромка носил темные штатские костюмы, вернее, костюмы он начал носить лишь в последние годы, а раньше, помнится, у него был всего один, серый в полосочку, костюм, предназначенный на все случаи жизни.
- Маша! Какими судьбами?
Ромка приблизился ко мне вплотную и счастливо затряс мою руку, будто только и жил до этого ожиданием моего появления.
- Меня ограбили, - глухо бросила я, осторожно высвобождая свою руку из его огромной, сильной ладони. - Если бы не это, в жизни к вам не заявилась бы.
- Ограбили? - Ромка удивленно присвистнул, а его коротко стриженные аккуратные усы, специально отращенные для того, чтобы добавить свирепости его лицу, а вместо этого напротив добавляющие мягкости и доброты, не должные человеку его профессии, смешно зашевелились. - Как ограбили? Тебя?
Последняя его фраза прозвучала настолько комично, что я не удержалась и прыснула в кулак, забыв о серьезности ситуации, в которой оказалась.
- Ты не поверишь, но это чистая правда. Меня ограбили всего в двух шагах отсюда, в переулке Кольцова, если мне не изменяет память. Какой-то подонок на бегу выхватил у меня из рук сумки.
- Ай-ай-ай, - горестно покачал головой Ромка, полуприкрыв свои большие, кошачьи, обычно добрые, но порой чрезвычайно колючие и злые глаза, и взял меня под руку. - Пойдем ко мне в кабинет, там ты мне все расскажешь, а мы подумаем, как тебе помочь.
- Ты что, рехнулся? - Вежливо поинтересовалась я, повергнув его в состояние, близкое к шоку. - Поднимай группу и на выезд. Этот гад у меня набор парфюмерный спер, а я его специально для Дашки купила. И колбасы разной килограмма три. Так что выезжаем немедленно.
Ромка тяжело вздохнул, обменялся взглядом с дежурным, который был, похоже, безумно рад, что ему больше не приходится иметь со мной дело, и согласился.
- Убедила. Никуда не уходи, через минуту выезжаем на место преступления.
- Да, и собаку с собой возьмите, - крикнула я вдогонку Роме, когда он направился куда-то по коридору. - У вас ведь есть собака?
Услышав мой последний вопрос, дежурный за стеклом истерически хохотнул...
На место преступления мы добирались не менее часа на стареньком, доставшемся в наследство нашей местной милиции еще, видимо, от царя Гороха, джипе или, как говорят в народе, "козле". Водитель, странный, худющий и весь какой-то взъерошенный парень, неистово крутил "баранку", выискивая на дороге, очевидно, только ему одному знакомые ямки, чтобы обязательно проехаться по ним. Нас поминутно так потряхивало на ухабах, что я не без оснований опасалась, как бы не проткнуть своей непутевой головой брезентовую, всю в дырах, крышу джипа.
Ромка с невозмутимым видом восседал на переднем сидении, на почетном месте рядом с водителем, а меня запихнул назад, где я и ютилась кое-как, зажатая с двух сторон дюжими молодцами, насквозь пропахшими духом чесночного сала и крепкой перцовки. У моих скрюченных каким-то невероятным образом ног на полу лежала собака. Время от времени она испуганно повизгивала, и могу поклясться, что эта доблестная ищейка закрывала еще при этом морду лапой. Вообще, когда я впервые увидела Джульку (так ее называл кинолог), то едва не лишилась дара речи. Воспитанная на фильмах о советской милиции, я почему-то всегда представляла себе милицейских собак этакими крепкими, мускулистыми немецкими овчарками, от которых, даже если сильно захочет, ни один преступник в мире не уйдет. Наша же местная ищейка, видимо, этих фильмов не смотрела, ибо мужественную немецкую овчарку напоминала только количеством лап и хвостов.
Наверное, в роду Джульки когда-то были предки благородных кровей, только вот когда это было? Маленькая, покрытая неопределенного цвета короткой шерстью, тонконогая и мелко вздрагивающая то ли от холода, то ли от страха, Джулька не произвела на меня впечатления грозной собаки, способной по следу выйти на логово матерого преступника. Глядя на нее, на ум скорее приходили ассоциации с рынком: там меж череды человечьих ног частенько шмыгают такие же шавки, норовя стянуть что-нибудь из сумки или с прилавка.
- А она сумеет взять след? - Проорала, чтобы перекричать завывания двигателя, я на ухо сидевшему слева от меня кинологу.
- Не знаю, - весело подмигнул он мне. - Это наше первое задание.
- А сколько дней вы уже здесь работаете?
Кинолог на пальцах показал: четыре, и добавил мне в самое ухо:
- Года!
Остаток пути мы проделали в полном молчании...
- Ну, показывай, где ты его повстречала, - распорядился Ромка, когда мы всей гурьбой вывалились из машины.
Я с невероятным наслаждением втянула в легкие свежий, слегка приправленный морозцем, ночной воздух, показавшийся мне самым вкусным из всего, что я когда-либо пробовала в своей жизни. Затем немного прошлась по улице, отыскивая нужный проем. Тишина стояла невероятная - город будто вымер.
- Вот здесь я впервые услышала его шаги, - я остановилась на углу, показывая Ромке, где именно я их услышала. - Затем свернула в переулок. Он пошел за мной.
Я двинулась знакомым маршрутом, остальные понуро поплелись следом.
- Шла я шла, здесь мне стало страшно, все-таки никого вокруг, а вдруг и правда за мной какой-то убийца идет. В общем, я остановилась. Хотела дух перевести, в себя придти, да и посмотреть просто было интересно, кто же меня так упорно преследует. Но не успела я обернуться, как он подбежал ко мне, вырвал из рук сумки и убежал. А я упала и стала звать на помощь. Только никто не вышел.
Ромка вынул из кармана фонарик, зажег его и принялся ходить возле меня кругами, высвечивая снег перед собой. Кинолог с Джулькой и еще один молодец в форме, с автоматом на плече стояли чуть поодаль, внимательно наблюдая за нами. Мне страшно хотелось самой поучаствовать в следственном эксперименте, и я тенью принялась следовать за Ромкой. В конце концов, он остановился, резко развернулся и строго спросил:
- Ты что делаешь?
- То же, что и ты - ищу следы, - спокойно ответила я.
Ромка озадаченно крякнул и вернулся к прежнему занятию. Через пару шагов он испустил радостный вопль и, наклонившись, поднял что-то со снега.
- А, это ручки от пакета и сетки, - догадалась я, внимательно ознакомившись при свете фонарика с Ромкиной находкой. - Я их сама сюда выбросила.
- Сколько вообще у тебя было сумок?
- Три. Пакет был, доверху набитый. У него ручки сами по себе могли оторваться. Я всю дорогу этого боялась. Сетка была, ну и моя сумка, дамская. Больше ничего.
- Почему же тогда ручек только две?
- А от дамской сумки ручки нет. Она крепкая была, не оторвалась. Он ее так просто выхватил.
- Понятно, - промямлил Ромка и повернулся к своим. - Коля, веди собаку.
Кинолог Коля подвел к нам Джульку, отыскал следы на снегу и принялся настойчиво тыкать в один из них собачью мордочку. Джулька отчаянно сопротивлялась, упираясь всеми четырьмя лапами.
- Ищи, Джулька, след, - как заведенный повторял ей кинолог, но Джулька продолжала капризничать.
- Может, ее с поводка отпустить? - Предложила я, и Ромка дал знак кинологу.
Тот послушно отпустил Джульку, отстегнув карабин от ошейника, но казенная дворняга вместо того, чтобы броситься по следу, неожиданно рванулась в мою сторону и со всех ног бросилась на меня. Совершив безумный по дальности и красоте прыжок, она мертвой хваткой вцепилась в мою шубу в районе пояса и безжизненно повисла на ней, беспомощно вытянув лапы вдоль туловища.
- У меня в кармане колбаса, - объяснила я, постепенно приходя в себя от пережитого ужаса, остолбеневшим представителям правопорядка. - Краковская. Наверное, Джулька ее учуяла.
- Вечно ты все портишь, прям как в школе, - неожиданно взорвался Ромка. - Манька, давай так: если хочешь, чтобы мы тебе помогли, не мешай нам. Иди ты со своей колбасой... куда подальше, чтобы Джулька тебя больше не могла учуять. Отойди шагов на сто. А мы пока попробуем ее на след навести.
- Прекрасная идея, только сначала не мешало бы отцепить Джульку от моего кармана.
Джулька боролась за колбасу так, как будто от этого зависела вся ее жизнь. Сперва кинолог пытался просто отнять ее от меня. Но не тут то было. Джулька угрожающе рычала и все так же висела на мне, не желая разжимать челюсти. Затем я совершила попытку вытащить колбасу из кармана и отдать ее дворняге, но едва не лишилась пальцев на руке. В конце концов, кинолог при помощи парня с автоматом, схватив несчастное оголодавшее животное за задние лапы, вместе оторвали ее от меня. Одного прикосновения к тому месту, где висела Джулька, мне хватило для того, чтобы понять: шуба безнадежно испорчена. "Черный" день ведь еще не закончился!
Я отошла подальше, шагов на пятьдесят, как и просил меня Ромка, проклиная про себя свою несчастливую звезду. Издали, щупая поминутно в тщетной надежде на то, что все это мне привиделось, шубу, я следила за тем, как Джульку тыкают носом в снег. Прошло несколько минут, пока дворняга, наконец, не сообразила, что от нее хотят, и побежала по следу. Милиционеры бросились за ней, а я за ними, выдерживая положенную дистанцию. Временами я теряла из вида фигуры бегущих впереди мужчин и бежала скорее по наитию, но видно и у меня было какое-то чутье, потому что в выборе дороги я ни разу не ошиблась.
Бежать пришлось всего три квартала. Джулька привела нас к семейному общежитию одного из городских заводов. Добежав до подъезда, она остановилась, нерешительно завертелась на месте, поднимая мордочку кверху и шумно вдыхая влажным черным носом воздух.
- Все, след потеряла, - констатировал кинолог, цепляя на Джульку поводок.
- Ну и что, - запыхавшись от быстрого бега, сказала я. - Зато мы знаем подъезд, куда он забежал. Остается только прочесать квартиры. Идемте.
Вопреки моим ожиданиям, никто не тронулся с места.
- Идемте же, - потребовала я, останавливаясь на пороге подъезда.
- Маня, можно тебя на минутку, - попросил Ромка, и я послушно отправилась за ним.
Мы отошли на несколько шагов, остановившись у одного из теснившихся во дворе металлических гаражей.
- Понимаешь, Маня, мы не можем сейчас туда войти.
- Это еще почему? - Удивилась я.
- У нас не Москва, сама должна понимать, - я не видела четко Ромкино лицо, но живо представляла себе, как оно мучительно морщится от вынужденного условия врать и выкручиваться. - Собака вполне могла ошибиться. Ты же сама видела, что это за ищейка. Но других у нас просто нет. В Карачеве очень редко совершаются серьезные преступления. Городок маленький, тихий, все на виду, как на ладони. Бывает, гастролеры заезжают, тогда начинаются настоящие проблемы. Но такое случается крайне редко.
- Не понимаю, к чему ты клонишь?
- Попробую объяснить. Видишь ли, Карачев в областных сводках всегда по уровню преступности шел на первом месте. То есть, я не то хотел сказать. Я в том смысле, что у нас самая низкая преступность в области.
- Теперь я тебя прекрасно поняла, - я потихоньку начала вскипать. - Вы не хотите портить себе статистику в конце года, так? Что ж, прекрасно. Тогда я сама во всем разберусь, до свидания.
- Ну что ты сразу пылишь? Не в статистике дело. Просто вот так, с бухты-барахты, такие дела не раскрываются. Это долгая и кропотливая работа. Надо следователей подключить, дело открыть, участковых оповестить.
- Да что их оповещать, если собака привела нас сюда. Проверьте квартиры. Наверняка, в одной из них сейчас сидит этот гад и уплетает за обе щеки мою колбасу!
- А если нет? Если собака ошиблась? Если он просто забежал в подъезд, погреться, а потом выбежал? Извини, но народ мы беспокоить просто так не будем. Мы своей репутацией дорожим.
- Ромка, будешь так со мной разговаривать, я от вашей репутации в считанные дни ничего не оставлю!
- Маня, давай так. Ты пока никому об этом... происшествии не рассказывай и заявление не подавай, чтобы преступника не спугнуть, а мы негласно начнем расследование.
- Не волнуйся, не спугну. Спасибо за помощь.
До дома от общежития мне было рукой подать, поэтому, наскоро распрощавшись с милицией, я отказалась от галантного предложения подвезти меня, и отправилась домой пешком.
Мои ключи остались в сумке, похищенной преступником, и потому пришлось воспользоваться услугами дверного звонка. Дверь открыла Даша. Увидев меня на пороге, она неожиданно изменилась в лице и разразилась долгим протяжным криком, от которого у меня даже заложило уши. Краем глаза я заметила, как слева на площадке распахнулась соседская дверь и из нее высунулась усеянная бигудями голова Людки Еремеевой.
- Что за крик, а драки нет? - вымолвила она, и тут же сама вскрикнула, отшатнувшись от меня, словно от привидения.
- Та шо это с вамы? - Удивленно пробормотала я, озадаченно прислушиваясь к звуку собственного голоса. Какой-то он был не такой, чужой и незнакомый, шепелявый, как у беззубого хохла, да и язык стал тяжелым и неповоротливым. - Мена вщево дэн нэ было, а тут такые страсты.
- Мама? Что с тобой случилось? - Спросила Даша, на глазах становясь белее смерти.
- Машка, тебя избили? - Постепенно приходя в себя, прямо спросила Людка, выйдя на площадку и прикрыв за собой дверь.
Она была в одном легком халате, и я пыталась ей сказать, что так она может простудиться, но мой язык окончательно отказался мне повиноваться, превратившись в неприятно щекочущий нёбо шершавый валик.
- Ну-ка, заходи, - подтолкнула меня в спину подружка, и я послушно перевалилась через порог собственной квартиры.
Пока Людка стягивала с меня тяжеленную шубу, Дашутка помчалась на кухню, чтобы вскипятить чайник.
- И где тебя только носило? - Не уставала повторять Людка, отряхивая снег с моего одеяния. - Ты знаешь, сколько сейчас времени? Уже второй час ночи, к твоему сведению! Мы с Дашкой все глаза проглядели, ожидая тебя.
- Плохо глядели, - хотела ответить я, да вот только вместо этих простых русских слов из моего рта вырвались очередные несвязные звуки.
- Ты пьяная, что ли? - Изумленно взметнула вверх всегда ярко накрашенные брови Людка.
Я отчаянно завертела головой. Объяснять что-либо было делом бесполезным, все равно она меня не понимала.
Стянув с себя сапоги, я стащила и свитер, поскольку в отличие от предыдущих дней, когда на улице был мороз, сейчас, во время оттепели, батареи отопления в нашем доме были просто раскалены от усердия истопников.
- Чайник вскипел, - донесся из кухни далекий голосок Даши.
Вообще Даша у меня молодец. Не знаю как, но она сумела впитать от своих родителей только все лучшее, что в нас было: оптимизм и бесстрашие матери, изворотливость и ум отца. О красоте я умолчу, ибо это немаловажное для девушки качество, она отчего-то впитать забыла. Конечно, для меня она была и навсегда останется самым красивым, самым прекрасным ребенком на земле, но где-то в глубине души и я понимала, что моя дочурка никогда не смогла бы стать фотомоделью, что у нее все же присутствует лишний вес, с которым можно было бы смириться, если б она была замужем. Увы, в двадцать три года у нее все еще был один-единственный жених, парень, безумно влюбленный в нее с первого класса, но признавшийся в своих чувствах всего три года назад. Не могу сказать, чтобы он мне совсем не нравился, но мне очень хотелось, чтобы у моей дочери был хотя бы небольшой выбор.
Я не раз пыталась заговорить на эту тему с Дашей, но она умела очень мягко уйти в сторону от серьезного разговора, успокаивая меня тем, что жизнь не стоит на месте, и все еще может миллион раз перемениться. Я свято верила ей, будто это она, а не я была матерью. Вот так и жили мы с ней вдвоем на протяжении последних восьми лет, то есть с тех самых пор, когда терпение мое лопнуло, и я выгнала прочь своего непутевого придурка-муженька. Даша в то время была уже почти взрослой девочкой, и все, конечно, понимала.
- Мама, ты будешь чай или кофе? - Поинтересовалась Дашутка, застыв на пороге кухни.
- Кофе, - вместо меня ответила Людка. - С коньяком.
Одарив благодарным взглядом подружку, я двинулась по коридору в сторону кухни и, проходя мимо висевшего на стене зеркала, по привычке зыркнула на свое отражение. Так уж устроена женщина: если на ее пути встретится зеркало, она обязательно воспользуется его услугами. Женщина всегда должна быть в форме.
Мельком взглянув на свое отражение, я по инерции прошла еще несколько шагов и тут же бегом вернулась к зеркалу, едва не свалив с ног деловито топающую позади меня Людку. Вперившись не верящим взглядом в жуткую морду напротив меня, я с ужасом поняла, почему орали Даша и Людка при моем появлении, и заорала сама. Со стороны кухни послышался звон расколотого блюдца.
- О эо? - Громко вопросила я, трясущейся рукой указывая в зеркало.
Дар речи ко мне вернулся не полностью: у меня получалось выдавливать из себя только гласные, а вот с согласными было гораздо сложнее.
- Это у тебя надо спросить, что это? - тоном строгой мамаши, вперив в бока руки, прогрохотала позади меня Людка.
Я высунула изо рта язык и приблизила лицо к самому зеркалу, все еще отказываясь верить своим глазам. Приступы аллергии обычно лишали меня возможности говорить, но это продолжалось всего несколько минут и никогда не сопровождалось побочными эффектами. На этот раз все было иначе. От пережитого стресса аллергия обострилась, и, помимо дара речи, я также лишилась и данной мне от природы красоты. Мое лицо чудовищно распухло, щеки надулись, как у только что поглотившего обед хомячка, а глаза превратились в две узкие щелочки. Со стороны меня вполне можно было принять за японского борца-сумоиста. Язык тоже распух неимоверно, равно как и вздувшиеся губы, местами даже потрескавшиеся.
- Ну что, так и будем в молчанку играть или все-таки расскажешь, где ты была, и что с тобой приключилось? - Настойчиво повторила мне в самое ухо Людка.
- А-а-у, - "расскажу" - промычала я в ответ, бросив опостылевшее зеркало и направляясь на кухню.
Даша возилась у плиты, разливая в крохотные кофейные чашечки божественный напиток. Запах свежеприготовленного кофе маняще дразнил мои ноздри, и в этот момент мне больше всего на свете хотелось совершить глоток, огромный глоток моего любимого напитка, и завалиться затем спать. Но окружавшие меня женщины оказались более коварны, чем я думала, и не позволили мне реализовать свою мечту до конца. Даша аккуратно поставила передо мной дымящуюся чашечку, затем выставила на стол еще две, и они с Людкой уселись рядом со мной. Вообще, кухня, как и вся квартира, у нас маленькая, и из-за присутствия в ней оного количества кухонной мебели и утвари, крайне тесная. Но мы давно к ней привыкли, и умудрялись помещаться за небольшим, нестандартным, сделанным когда-то на заказ, столом втроем, и при этом даже не очень мешать друг другу.
Я хотела последовать ее примеру, но тут же отдернула руку с чашкой, едва не расплескав при этом кофе. Горячий напиток обжег мои потрескавшиеся губы, поставив меня перед непростым выбором: либо отказаться от кофе вообще, либо мужественно терпеть пронзающую меня боль. Поразмыслив, я выбрала второе, решив, что кофе, равно как и боль, должны были немного взбодрить меня.
- Мама, а где твои сумки? - Спросила Даша, не сводя с меня внимательного взгляда. - Ты пришла без них.
Я виновато покачала головой и горестно развела руками, едва не пролив свой кофе на сидевшую слева от меня Людку.
- Тебя побили? - Опасливо отводя мою руку с чашкой в сторону, задала вопрос подружка, понимая, что только таким образом со мной и можно общаться в данный момент.
Я вновь покачала головой, на этот раз отрицательно.
- Тебя ограбили? - Догадалась Дашка.
Я показала ей большой палец руки.
- Кто, где? - В один голос воскликнули мои собеседницы. - В Брянске? Или в Карачеве? Здесь? Не может быть? Да ты нас, наверное, разыгрываешь!
- Е-я о-а-и-и, - решительно заявила я.
- Че-го-о? - Непонимающе протянула Людка, а Дашка вперилась в меня влюбленными глазами.
- Е-я о-а-и-и, - упрямо гнула я свое.
- А, ясно, - пояснила Даша Людке. - У мамки амнезия. Ее наконец-то стукнули по голове, и теперь она ничего не помнит. Видишь, она даже нас не узнает.
- У-а-ю, у-а-ю, - запротестовала я, но Даша в ответ лишь выразительно покрутила у виска пальцем.
Меж тем, кофе у нас кончился, и девушки учинили мне допрос с пристрастием.
- Раз ты не можешь говорить, отвечай нам знаками, - распорядилась Людка. - Итак, тебя ограбили.
Я, как и раньше, совершила попытку улыбнуться, с трудом растягивая резиновые застывшие губы, и продемонстрировала им большой палец.
- Не вижу в этом ничего хорошего, - недовольно пробурчала Людка. - Где это произошло?
- Е-е-у-е о-о-а, - "В переулке Кольцова", - промычала я, и в доказательство показала им согнутый палец, символизирующий недоразвитую улицу, и кольцо на нем.
Я чертыхнулась про себя, не зная, как еще им показать место происшествия.
- Ты уже обратилась в милицию?
Я кивнула.
- Сколько их было? - Продолжала допрос Людка, пронизывая меня жестким, насквозь видящим взглядом.
Я удивленно выгнула брови, и послушно принялась считать, сколько со мной было милиционеров. Получалось, что в машине, вместе с водителем, их было четверо, а вместе с собакой - пятеро. Но, может, Людке еще интересно было узнать о дежурном, значит, по всему выходило, что их было не менее шести. Ход своих мыслей я сопровождала мучительными вычислениями на пальцах, но, заметив, с каким озадаченным выражением на лицах дамы наблюдают за тем, как я гну пальцы, прекратила свои попытки.
- На тебя напало пять с половиной бандитов? - Удивленно посчитала Дашка, а я со злости плюнула на пол, и принялась считать заново, теперь уже бандитов.
Этот процесс отнял гораздо меньше времени и напряжения мысли, ибо бандит был всего один, что я и показала.
- Они все были с ножами? - Продолжала безуспешно переводить мои жесты Дашка.
- Да нет, же, не с ножами, а с палками, - догадалась Людка.
- И-и-о-и е-о-о-ы-е, - рявкнула я с досады.
- Сама ты идиотка бестолковая, - обиделась Людка, а я обрадовано закивала головой, радуясь тому, что она впервые поняла меня дословно.
- О-ы-о-и, - сказала я, и вновь продемонстрировала один-единственный палец.
- Ах, он был один, - воспряла духом Дашка, - ну, это уже кое-что. А ты запомнила, как он выглядел? Что, совсем не запомнила? Ну, может, хоть какие-то приметы? Что тебе бросилось в глаза?
Я попыталась объяснить, что он напал на меня, едва я успела обернуться.
- Он был беременным? - Переспросила Дашка, обмениваясь выразительными взглядами с Людкой, неправильно истолковав мои круговые движения руками. - Ты ничего не путаешь? Значит, это был не он, а она?
Я опустила руки и устало взглянула на них.
- Дашка, тащи ручку и бумагу, - приказала Людка, и это было ее первое действительно мудрое решение за весь вечер.
Дашка сорвалась с места и минуту спустя принесла требуемое. Положив передо мной стопку листов дешевой желтой бумаги, которой, в основном, я и пользовалась на работе, она сунула мне в руку простой карандаш.
- Рисуй, как тебя грабили, - подбодрила меня Людка.
Пока я рисовала, Дашка сварила еще порцию кофе. Разлив его по чашечкам, она расставила их в прежнем порядке и уселась на свое место. К тому времени мой рисунок уже был готов. Передав его Людке, я, осторожно проглатывая обжигающий напиток, грустно слушала недоуменное хмыканье подруги, отгородившейся от меня листом. Я никогда не отличалась особыми способностями в рисовании, да и не особыми тоже. Помнится, еще в школе от моих рисунков у нашего престарелого учителя рисования дыбом вставали уцелевшие волосики на голове, а мальчишки одалживали мои творения, чтобы попугать соседей или родителей. Впрочем, такая беда у меня была не только с изобразительным искусством. На уроках труда творилось то же самое, ибо слово "рукоделие" для меня всегда звучало, по меньшей мере, оскорбительно. Так уж я была устроена, что женское у меня было только тело, а по душевному складу я скорее относилась к полу противоположному. При этом у меня никогда и мысли не было о смене пола, и я была безумно рада, что родилась все-таки женщиной, а не мужчиной. Хотя, еще бывший муженек, в счастливые годы моего замужества, выражаясь автомобильной терминологией, любил повторять, что я не настоящая женщина, а какая-то невообразимая переходная модель.
Закончив изучение рисунка, Людка передала его Дашке, а сама принялась методично прихлебывать кофе, задумчиво уставившись куда-то в темное окно. Дашка в точности последовала ее примеру, с той лишь разницей, что в качестве объекта для концентрации мысли выбрала не окно, а мою персону, поскольку сидела аккурат напротив меня.
- Теперь мне все ясно, - произнесла, наконец, свои первые слова Людка. - Ты не доехала до города. Тебя высадили из автобуса километра за три до конечной остановки. Не удивлюсь, что за недостойное поведение.
Я замахала руками, пытаясь возразить ей.
- И что, за это тебя выгнали? - Удивилась Дашка. - Знаешь, мамка, думаю, что если ты в автобусе распускаешь руки, это еще не повод, чтобы высаживать тебя в лесу.
Я снова обреченно сдалась, решив больше не вмешиваться в их мыслительный процесс. В конце концов, когда-нибудь ко мне вернется дар речи, и тогда я им сама все спокойненько объясню.
- До города, скорее всего, ты добралась на попутке. Если не ошибаюсь, тут нарисована машина с прицепом, поскольку крокодилы у нас не водятся.
Я промолчала, потому что машина действительно там была, только не попутка, а милицейский "УАЗик", а прицеп на самом деле был не крокодилом, а Джулькой. Но они не знали, кто такая Джулька, поэтому объяснять им что-либо было бесполезно.
- Этот гад завез тебя в какое-то безлюдное место, где его уже поджидала уйма сообщников. Смотри, Дашка, какие зверские выражения на их лицах. А в руках пистолеты.
- Угу, а у этого даже автомат, - согласилась с Людкой Даша, напряженно всматриваясь в рисунок.
- А это, наверное, главарь, - ткнула пальцем прямиком в фигуру доблестного Ромки Людка. - Я так и знала, что без террористов здесь не обошлось. Постой, а откуда здесь вертолет?
То, что Людка приняла за вертолет, на самом деле было зачеркнутым дежурным за стеклом. Поэтому терпение мое лопнуло окончательно, и, вырвав из рук подруги злополучный листок, я скомкала его и швырнула в стоявшую на подоконнике пепельницу.
- О-о о-о-е, - громко объявила я об окончании допроса, и, гордо выплыла из кухни, оставив озадаченных дам встревожено шептаться между собой...
Пробуждение было ужасным. Утро встретило меня чудовищной головной болью, ломотой во всем теле и душераздирающим звоном будильника в тот самый момент, когда мне, наконец-то, посчастливилось увидеть во сне нечто приятное. Точно не помню, что мне снилось, но, кажется, я как раз догоняла улепетывающего от меня со всех ног грабителя, и готовилась задать ему хорошую взбучку. Но самым обидным было то, что во сне я прекрасно разглядела мерзавца, и наверняка смогла бы узнать его и наяву, если бы не безжалостный перезвон будильника, не позволивший мне как следует запомнить это лицо.
С превеликим трудом скинув свое тело с кровати, я, отчаянно зевая и потягиваясь на ходу, босиком прошлепала в ванную, по пути заглянув в Дашину комнату. Дочери в кровати уже не было, значит, успела убежать на работу. Это меня порадовало, ибо отсутствие дочери освобождало меня от ненавистного процесса приготовления завтрака. Сама в еде я была неприхотлива, и потому вполне могла обойтись чашечкой кофе и легким бутербродом.
В ванной меня вновь постигло глубокое разочарование. Опухшее ночью лицо к утру не только не спало, но и приняло новый, неприятный лиловый оттенок. Между тем, день был рабочим, и мне предстояло идти на работу, то есть пройти через весь город и целый день встречаться с различными людьми ввиду публичной специфики моей работы. Хорошо хоть, что я работаю на радио, а не на телевидении, а то там меня бы точно сразу уволили. Но тем и прекрасен радиоэфир, что выходить в него можно в любом виде, кроме нетрезвого.
Порывшись на полочках, я перебрала все баночки и тюбики со всевозможными лосьонами и кремами, израсходовала едва ли не все запасы нашей с дочерью косметики, но своего добилась: мое лицо было несколько больше и круглее обычного, но смотреть без дрожи на него уже было можно. Главное, чтобы на улице снова не пошел снег, потому что в этом случае я в течение нескольких буквально минут рисковала превратиться в настоящее огородное пугало.
Впрочем, мои опасения оказались напрасными. Несмотря на то, что на улице еще было темно, погода обещала быть морозной и без осадков, а это меня вполне устраивало.
Одевшись и наскоро перекусив, я схватила свою старую сумку, задвинутую в угол, и лишний раз похвалила себя за то, что так и не удосужилась из-за обыкновенной лени выкинуть ее. Выходит, в некоторых случаях и лень может приносить свою пользу.
Выйдя на лестничную площадку, я постучала в дверь Людки Еремеевой и тщательно закрыла свою. Людка не заставила себя долго ждать, и минуту спустя мы с ней вместе уже вышагивали по скользкому, лишь местами посыпанному песком, тротуару.
Людка - моя лучшая и самая давняя подруга. Познакомились мы с ней еще в далекие и счастливые школьные годы, и с тех пор наши судьбы постоянно переплетались самым невероятным образом, словно лианы, цепко опутывающие мощный древесный ствол. За время нашего знакомства мы успели по разу побывать замужем, причем за двумя двоюродными братьями, оказавшимися на деле не такими уж надежными и мужественными, как нам казалось поначалу. Оба братца работали на одном заводе, в одном отделе, и потому квартиры получили почти одновременно. Вот так мы и стали соседями.
Первые годы нашего замужества складывались достаточно успешно. Мужики работали, как лошади, получали неплохие по тем временам деньги, да и мы без дела не сидели. Людка, закончив юридический факультет института, начала работать в милиции, я пошла по учительской стезе. Нескольких лет нам хватило на то, чтобы понять, что это не наше, но изменить существующее положение удалось лишь мне. Да и то в этом в значительной мере помог случай, вернее, любовница моего муженька. До меня не раз доходили неприятные слухи о том, что мой благоверный на самом деле не такой уж и благоверный, ибо крутит на работе шуры-муры с одной из своих коллег. Желая проверить это, убедиться во всем самой и окончательно положить конец всем слухам, я однажды неожиданно для супруга заявилась на завод и... получила неопровержимые доказательства своей причастности к виду парнорогатых. Скандальчик тогда вышел что надо, муж долго потом еще ходил с видом побитой собаки, но до развода дело не дошло. У нас уже подрастала дочурка, и я решила, что с моей стороны было бы неправильным лишать ее в этом возрасте отца.
Как бы то ни было, но с тех пор наши отношения с мужем окончательно испортились, мы уже не жили вместе, а уживались. В школе надо мной начали подшучивать, и я чувствовала, что пора менять обстановку. Вот тут-то мне и пришла на помощь любовница моего мужа. За аморалку ее уволили с завода, и потому там освободилось сразу два места: одно - инженера в отделе, где трудился мой муж, а другое - в заводской многотиражной газете, в которой она также работала по совместительству. Заводское начальство как раз искало претендентов на эти должности, а поскольку я всегда отличалась достаточной грамотностью и чистотой мысли, то и решила попробовать свои силы на журналистском поприще. Пробы прошли настолько успешно, что следующие без малого пятнадцать лет я провела с ручкой и блокнотом в руках, с удовольствием кропая бессмертные строки о новых сверхдостижениях наших рабочих.
На радио я попала так же случайно. Помогли связи и то, что заводская газета приказала долго жить, едва задул ветер перемен. Работать редактором радио оказалось так же интересно, как и журналистом газеты, а потому я с радостью и оптимизмом приняла это предложение.
Людке в этом плане повезло куда меньше. По своему складу она значительно отличается от меня. Нет в ней той романтики, веры в хорошее и плохое, надежды на несбыточное чудо, какие есть во мне. Зато она гораздо более жесткая и неприступная, практически стальная изнутри, способная принять волевое решение в какие-то микроскопические доли секунды. При всем этом она отличается фантастической дотошностью в мелочах и чрезвычайной расчетливостью, и никогда не отважится на решительный шаг, не просчитав предварительно всех возможных последствий.
Замуж она вышла всего через месяц после меня, но ребенка родила на двенадцать лет позже. Сначала дети не вписывались в ее жизненные планы, потом затянула работа, потом опостылел муж. Анюта, сама того не зная, родилась лишь благодаря стараниям своей бабушки, Людкиной матери, сумевшей убедить мою подругу в том, что время уходит, и потом будет поздно. Согласившись с приведенными доводами, Людка, скрепя сердце, помирилась с мужем, а вскоре у них родилась замечательная дочь Анюта. С ее появлением на свет Людку будто подменили, она вся преобразилась, расцвела новыми красками, и обрела новый смысл жизни. Отныне начавший выпивать муж ее более не интересовал, и вскоре они развелись. Квартира досталась Людке, а ее супруг в поисках лучшей доли укатил куда-то на Север, да там и пропал.
Мой развод прошел не так мирно и незаметно, как Людкин, поскольку ее супруг был куда тише и незаметней моего. То время мне не хочется вспоминать, потому что оно сопряжено с многочисленными склоками и скандалами, довольно грязными историями, следы от которых тянутся за моей семьей и по сей день. Получив развод, я по суду отстояла за собой право на дочь и на двухкомнатную квартиру, и нажила на всю жизнь себе непримиримых врагов в лице моего бывшего уже мужа и всей его ужасной семейки. Время от времени они проявляются из небытия, настойчиво напоминая о своем существовании очередными кознями и подножками.
Вот так судьба, воздвигая на жизненном пути всевозможные препятствия, постоянно сводила нас с Людкой вместе, словно давая понять, что крепче настоящей дружбы нет ничего в этом мире. Последним доказательством этой аксиомы стало то, что в результате долгих скитаний на расстоянии друг от друга, мы неожиданно оказались в одном кабинете. Сперва кабинет в здании районной администрации выделили мне, как редактору радиовещания, а позже "подселили" Людку. К этому моменту она уже работала не в милиции, а значилась ведущим специалистом администрации района по делам несовершеннолетних. Работенка грязная, полная опасностей, но очень нужная.
Проводя дни в одном кабинете, мы словно окончательно срослись в единое целое, и это в значительной мере облегчало наше движение вперед по жизни. Огорчало лишь одно: край этой жизни уже весьма реально маячил на горизонте, а ведь, казалось, жизнь еще и не начиналась...
Заходить ко мне стали с самого утра. Не успела я переступить порог здания администрации, как весть о том, что ограбленная явилась на работу, против обыкновения не опоздав ни на минуту, мгновенно разнеслась по кабинетам. Любопытству нет предела, и именно оно и погнало народ в мой кабинет. За какой-то час я стала самой популярной личностью в нашем здании. Ко мне заходили все, кому было не лень пройти несколько шагов и открыть без стука мою дверь. Но самым интересным оказалось то, что никто из посетителей так и не решился напрямую спросить меня о ночном приключении. Спрашивали о каких-то мелочах, ничего не значащих деталях, порой просто молчали, напряженно разглядывая меня с ног до головы.
До поры до времени я терпеливо сносила все эти надоедливые визиты, уступая право на отпор Людке. Моя подруга, не признававшая никаких границ в общении, прямо заявляла посетителю, чтобы он катился к... в общем, чтобы он покинул наш кабинет, но потом ушла и она, приняв по телефону очередной вызов и предупредив меня, что на обед она явится как положено, минута в минуту.
Оставшись в одиночестве, я совершила безуспешную попытку поработать. Мне предстояло записать новогоднюю передачу, но материал, что называется, "не шел". Ручка словно сама собой исчеркала непонятными загогулинами некогда девственно чистый лист бумаги, не написав ни единой толковой строчки. Тогда, отложив ее в сторону, я занялась другим интересным и не менее любимым делом - подперев щеку рукой, стала смотреть в окно, наблюдая за деловито сновавшими по площади прохожими. Мне нравилось наблюдать за людьми, пользуясь тем, что они меня не видят. Это было своего рода кино, только вживую, снятое одним единственным дублем. Вглядываясь в лица, в походку прохожих, я мысленно пыталась себе представить, куда и зачем они идут, каким было у них это утро и вчерашний вечер, что ожидает их впереди. Часто я сама с собой затевала игру "Угадай профессию", пытаясь угадать, в какой сфере человеческой деятельности занят тот или иной прохожий.
Однако на этот раз игра мне быстро наскучила. Выпроводив очередного своего посетителя, я подвинула к себе телефон, отыскала в справочнике нужный номер и позвонила Ромке Ушакову. Тот, узнав мой голос, отозвался весьма неохотно. Тоном обреченного на смерть человека, он объяснил мне настолько вежливо, насколько мог, что дело "мертвое", и никто не будет им заниматься. Если я пожелаю, то могу написать заявление, но это в лучшем случае принесет лишь дополнительные хлопоты мне самой.
- Сама пойми, тебя же не убили, - жизнерадостно добавил он в самом конце разговора.
- Отлично, значит, заявление я напишу позже, когда меня по-настоящему пристукнут, - едко ответила я и в сердцах бросила трубку.
Телефон тут же забренчал снова, но я, будучи уверенной в том, что это звонит Ромка, чтобы извиниться, приподняла трубку и снова опустила ее на рычажки. Телефон снова ожил, и я повторила свои действия в той же последовательности.
Итак, милиция, по сути, самоустранилась от моего дела, и это меня заметно разозлило. С детства я привыкла доверять стражам порядка, так меня воспитали родители, и, прикажи мне милиционер броситься с моста в реку, думаю, бросилась бы не раздумывая, уверенная в том, что это будет правильно с точки зрения закона. Повзрослев, я не раз сталкивалась с произволом со стороны людей, поставленных на занимаемые должности вроде бы для того, чтобы защищать добропорядочное население от разных злодеев. Пора было к этому привыкнуть, но я никак не могла заставить себя это сделать. Вот и теперь во мне словно огонь вспыхнул. Досада и злость, а также жажда отмщения настолько переполняли меня, что зайди кто в эту минуту в мой кабинет, наверняка он оказался бы разорван мной в клочья.
Глубоко подышав и совершив несколько взмахов руками, я более-менее пришла в себя, и решила больше не злиться и не горевать. В конце концов, я была журналисткой, и имела полное право на собственное, журналистское расследование, раз уж милиция пожелала умыть руки.
Приободренная этой свежей мыслью, я снова придвинула к себе стопку бумаги, взяла ручку и принялась за составление поминутного графика своих действий, пытаясь по памяти восстановить хронологию злополучного вечера. Сделать это оказалось нетрудно, и через несколько минут график был готов. Еще раз пробежав по нему глазами, и проанализировав все свои действия, я пришла к выводу, что ничего путного такой метод расследования мне не даст.
Составить фоторобот также не удалось. Сколько не силилась я, сколько не напрягала память, портрет грабителя, даже смутный, на ум не приходил. Все, что я могла припомнить - то, что грабитель был один, что он был ниже меня ростом (если, конечно, намеренно не пригибался), и что одет он был во что-то темное.
Раздосадованная тем, что мое независимое расследование сразу зашло в тупик, я даже зубами заскрежетала от обиды. И тут, словно в награду за мои мучительные умственные потуги, память услужливо подбросила мне яркую картину: ночь, общежитие, Джулька, жмущаяся то ли от холода, то ли от страха к ногам кинолога. И правда, как я могла забыть. Эта несчастная собачонка уверенно привела нас к заводскому общежитию. Может быть не бог весть какой, но все же кончик нити, потянув за который, возможно, в будущем удастся распутать весь клубок.
Совершив несколько звонков своим знакомым, я выяснила, что в нужном мне общежитии проживают в общей сложности девяносто человек. Эту цифру я сразу сократила втрое, поскольку меня интересовал лишь один из трех подъездов. Тем не менее, и тридцать человек представляли собой довольно сложную головоломку, ведь проверить предстояло каждого из них.
Задумавшись о том, как бы мне получше и потактичней это сделать, я и не заметила, как досидела до обеденного перерыва. Казалось, рабочий день только начался, а стрелки настенных часов уже приближались к часу дня. Выудив из шкафа старенькое зимнее пальто, которое пришло на смену испорченной шубе, я собралась на обед. Вот тут-то и начались странности, которые преследовали меня затем еще долгое время. Первым звеном в цепи странных событий стал мой служебный телефон. Его пронзительный звонок застал меня как раз в тот момент, когда я мучительно пыталась вспомнить, куда сунула ключи от двери. Машинально сняв трубку, я буркнула в нее "Да", но так и не дождалась ответа. В этом ничего из ряда вон выходящего не было, такое иногда случается. Позвонит человек и молчит - слушает, кто ему ответит. Но едва я положила трубку обратно, как мне снова пришлось поднимать ее, ибо телефонная трель вновь болезненно отдалась в моих ушах. На мое новое "Да" и ответ был прежним - в трубке кто-то молчал, напряженно вслушиваясь в звуки моего голоса. Аккуратно опустив трубку, я выждала буквально пять секунд и в третий раз подняла ее.
- Ну говорите же, я вас слушаю! - нервно проорала я в динамик, поскольку молчун продолжил свои игры.
А может, мне и впрямь звонит какой-нибудь глухонемой? Во всяком случае, разговаривать он со мной явно не желал. Сколько я не просила его об этом, трубка отзывалась лишь приглушенным сопением далекого и неизвестного мне дыхания.
Скрипнув зубами, я грохнула трубкой об аппарат, едва не расколов его на части. Аппарат жалобно звякнул, изрядно напугав меня: платить за него накануне Нового года мне совсем не хотелось. Словно желая развеять мои опасения, телефон залился радостной трелью. Взбешенная донельзя, я рывком сорвала трубку и зарычала:
- Или говори, или я достану тебя, поганка!!!
- Мама, я тоже безумно рада тебя слышать, - неожиданно раздался в ответ спокойный, но не без доли ехидцы, как, впрочем, и всегда, голос Дашки, звонившей, по всей видимости, из дома.
- Даша, это не ты мне сейчас звонила? - тут же выпалила я, обрадованная тем, что на земле еще остались люди, использующие телефоны по их прямому предназначению.
- Странно, - протянула Даша, - ведь я хотела задать тебе тот же самый вопрос. Мама, ты мне не звонила сегодня, примерно минут пятнадцать назад? Кто-то позвонил, но говорить не стал. Я думала, это ты...
- Нет, я тебе не звонила, - в свою очередь протянула я, мысленно подсчитав, что Даше неизвестный молчун позвонил как раз перед тем, как начал звонить мне. - А ты не знаешь, кто бы это мог быть?
- Наверное, телефонные хулиганы. Их сейчас много развелось, от безделья. Ну, раз ты мне не звонила, пока!
Не успела я и слова вымолвить в ответ, как Дашутка бросила трубку. Уныло поглядев на часы, я без особой радости выяснила, что телефонные звонки сократили мой обед на целых десять минут. Отыскав, наконец, свои ключи, я выскочила из кабинета и покинула здание...
Обычно мы с Людкой обедаем в небольшом, но очень уютном кафе "Виктория", расположенном в непосредственной близости от здания районной администрации. Обеденный перерыв у нас длится всего час, а дорога до дома отнимает не менее двадцати пяти минут, и то, если идти очень быстрым шагом. Таким образом, на сам обед в этом случае оставалось бы всего-навсего минут десять, а ведь за это время после быстрой ходьбы надо было успеть еще и дыхание перевести. Поэтому мы с Людкой предпочитали обедать, не отходя далеко от рабочего места.
"Виктория" открылась сравнительно недавно - несколько месяцев назад. До этого знаменательного события наш обед обычно составляло какое-нибудь печенье, запитое в кабинете несколькими глотками крепкого чая. К сожалению, подобная диета никак не отразилась на моей фигуре, по-прежнему лишенной грации фотомодели.
В кафе же цены были весьма приемлемыми, а кухня довольно сносной. По крайней мере, мы были твердо уверены в том, что не умрем от отравления подаваемой здесь пищей. К тому же тут собиралась весьма учтивая публика, и не надо было ни с кем ругаться по поводу курения в общественном месте.
Когда я вихрем ворвалась в двери "Виктории", Людка уже сидела за одним из столиков и, равнодушно глядя в окно, меланхолично жевала наколотую на вилку длинную розовую сосиску. На столике перед ней стоял поднос с дымящимися тарелками и чашками. Кроме моей подруги в кафе обедало еще несколько человек, причем двое из них поднялись и быстрым шагом направились к выходу сразу при моем появлении, будто только этого и ждали.
Сняв пальто и сумочку и водрузив их на спинку стула, я бухнулась и принялась составлять с подноса взятые Людкой специально для меня блюда.
- Что-то ты припозднилась, - заметила она как бы между прочим, не оставляя ни одного из своих занятий: так же меланхолично надкусила сосиску и уставилась в окно.
- Да какой-то гад звонил и молчал в трубку, - ответила я, принимаясь за еду.
Но не успела я толком распробовать вкус рыбного супа, как к нашему столику приблизилась официантка и вежливо подала мне радиотелефон.
- Вас, - сказала она, обнажив безупречно белые зубы в милой улыбке.
Я удивленно, поскольку никто и никогда не звонил мне в кафе, взяла у нее трубку и осторожно произнесла:
- Да?
Ответ превзошел все мои ожидания: на том конце провода снова упорно молчали! По всей видимости, кто-то или очень хотел надо мной подшутить, или же мечтал вывести меня из равновесия. Только вот кто и зачем мог отважиться на такой шаг? Отдав трубку официантке, я спросила у нее: