Перевалова Алла Витальевна, Печерникова Ирина Викторовна : другие произведения.

Дожила до понедельника

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 7.34*7  Ваша оценка:

  Ирина Печерникова
  Алла Перевалова
  
  
  Представление
  Она, как Летучий Голландец, исчезла с горизонта нашего воображения. Родился миф имени Ирины Печерниковой. О необычайно красивой актрисе, которая после фильма "Доживем до понедельника" осталась в народной памяти учительницей-ученицей, женщиной-девочкой, взрослой и юной одновременно и вечно. Она такая же и сейчас, спустя 40 лет, в своей тихой жизни, после двух десятков фильмов и более двадцати лет работы в московских театрах. В ее самых волевых героинях - на экране ли, на сцене - всегда хранится мягкость, романтизм, грусть по классике: в речи, в осанке, в отношениях. Наверное, потому, что она сама не только не оставит после себя грязного следа в прихожей или недоброго слова вслед, а вообще: пройдет, не обеспокоив тенью своей, не потревожив чужого эха. Когда случается опасность оказаться не абсолютно влюбленной, недоброй, несильной, не могущей помочь, - она уходит. Чтобы не навредить собой. Вот и науходила в жизни, как колобок из сказки про расставания. Таков иллюзион Ирины Печерниковой. Такова натура.
  Красавица ли она? Великая ли актриса? Так ли важно это определить? Она скорее Маленький принц на планете взрослых недорослей. Ей хочется от мира чего-то необыкновенного. Нарисуй мне слона, - например. Помните фразу из притчи Экзюпери: "Вы навсегда в ответе за тех, кого приручили? Так вот Ирина Печерникова всю жизнь сама норовила приручиться.
  Первая реплика ее героини, молодой учительницы, в фильме "Доживем до понедельника": "Довольно! Она живая! Ну, нельзя же так!". Это о вороне, которую ловил весь класс. Порой это хочется сказать о ней.
  Ее дразнили: "33 несчастья". Вы поймете почему. Ей задавали вопрос: "Как вы выжили?" Вы поймете почему. Послушайте ее истории. Такое вы больше ни от кого не услышите.
  
  Самостоятельная работа
  
  Никакого дождя не было, но я вышла гулять в ботиках, потому что новые ботинки предназначались только к первому сентября. Все дети во дворе спрашивали, а почему ты в ботиках? И я сказала, что на землю летит комета c хвостом, и она убьет электричеством всех, у кого нет резиновой подошвы... Через мгновенье во дворе остались только три мальчика, которым не было дела до моих ботиков. А шестилетней девочке было дело и до новых ботинок и до ботиков. Зато через час все остальные гуляли в ботиках и калошах. А дело в том, что в нашей огромной коммуналке жили, в основном, физики, как мама и папа. С тех пор я знаю, что иногда важнее ботики с хвостом, чем новые ботинки.
  
  ***
  Наверное, не стоило участвовать в этом ток-шоу на телевидении. Мне не надо, а им надо было, как всегда, про Володю Высоцкого и про Олега Даля, про Тихонова и Смоктуновского. Но это мне так сказали, а оказалось, я нужна как легенда советского кино, а вернее как свадебный генерал, а я готовилась и очень хотела сказать о них самое главное и вообще не очень объяснимое. Мне казалось, что это интересно и важно для их передачи "дружил мужчина с женщиной". И, естественно, меня спросили именно о них, но оказалось, что время и прямой эфир важнее и меня перебили, а жаль - я бы уложилась минуты в три - пять, а передача длилась часа полтора. Ну, конечно, реклама и рейтинг, а я как всегда не про то. Попала не в то место и не в то время. И мне захотелось написать о людях, которыми я восхищаюсь. Чтобы больше не спрашивали. Тем более что восхищаться становится смешным раритетом все более и более, а этих людей мне жизнь подарила удивительно щедро. Я хочу написать о тех, кто всю свою жизнь, талант, сердце, доброту, мудрость отдавали нам, которые даже не понимали этого.
  
  ***
  Владимир Высоцкий. Мы встретились, когда я окончила студию МХАТ и начала работать в театре у Эфроса. Неожиданно старшие друзья по студии позвали меня участвовать в создании нового театра под руководством Геннадия Яловича. Мхатовцы - люди удивительные, они обладают способностью всегда создавать свой театр. Ставили пьесу Жоры Епифанцева. Репетировали в клубе КГБ после окончания спектаклей, часов с одиннадцати вечера, и до закрытия метро. Я участвовала в основном вприглядку, как сын полка. Звали, чтобы просто сидела рядом. Это было интересно, если б не Высоцкий. Он все время меня задевал, острил, как ему казалось, а по мне так говорил гадости. Короче я его возненавидела. А однажды пришла с опозданием и услышала, как кто-то поет потрясающую песню: "Парус порвали парус...", - но все сгрудились вокруг этого "паруса" и с моим ростом я решила не рисковать и просто подползти. "Парус" пел мой "ненавистный" и я, наверное, в состоянии шока изрекла:
  - Надо же, такой противный и такую песню...
  Потом мы встретились через несколько лет. Я уже вышла замуж, пожила в Польше, в Швеции, в Лондоне. И в лабиринтах Мосфильма мы столкнулись одинаково одетые - в голубую расклешенную джинсу, как двойняшки. Володя спросил:
  - Ты откуда?
  - Из Стокгольма.
  - А я из Парижа.
  Мы расхохотались.
  - Давай покурим, поговорим.
  - Давай.
  Закурили, и тут случился конфуз. Я как вежливая девушка спросила:
  - Володя, а после той удивительной песни "Парус" вы еще что-нибудь написали?
  У него глаза стали как из мультиков - шарики на проволочках, но он тоже очень вежливо уточнил:
  - А ты откуда свалилась?
  С этого все началось. Я не знала, что Володя - это Высоцкий, которого любит и знает вся страна, и что у него именно сейчас произошел стоп в сочинении текста для пластинки "Алиса в стане чудес". Он спросил, есть ли у меня время, и повез к себе домой в Матвеевское. Поставил мне стул, дал стакан воды, взял гитару и стал петь. Пел часа два, а может, три, и потом я столько же молчала. Затем мы поехали к нему на спектакль - "Гамлет" - это моя любимая пьеса, в моих заграничных плаваньях я умудрилась увидеть почти всех лучших Гамлетов Европы. Потом мы поехали знакомиться с моими родителями. Вот тут-то и началась "страна чудес". Мама была самым молчаливым и сдержанным человеком на свете, а папа - строгим, но вдруг я вижу, что мама смеется до слез, а папа плачет. Оказывается, я успела проболтаться, что мама - доктор наук и у нее всех вывозят на картошку, а про папу не помню, что сказала, но Володя их обаял и завоевал. Короче, когда я вошла в комнату, они его уже очень любили и, в результате, на ночь глядя, позволили поехать к нему домой, так как я могу ему помочь с "Алисой". Это была фантастическая ночь. Мы с нашим общим другом Севой Абдуловым ели всякие вкусности, пили "Хванчкару" - Володя тогда снимался на Кавказе в Гаграх, слушали Вивальди, танцевали менуэт, читали стихи, что-то изображали, а иногда врывался Володя с хриплым воплем: "Получилось", - и читал строчку или строфу. Но спать ни капельки не хотелось. И это чудо продолжалось пару месяцев. Я по несколько раз ходила на Володины спектакли, а он часто приходил к нам домой. И каждый раз пел, по персональной маминой просьбе - "Картошку".
  Однажды он принес папе подарок - свою первую маленькую пластинку с военными песнями. Папа опять заплакал. И, наверное, чтобы развеселить его, Володя сказал:
  - Виктор Федорович, я сейчас поставлю одну из песен, интересно, узнаете ли вы строчки, которые оказались неожиданно про ваше чадо?
  И поставил "Он не вернулся из боя". Песня очень грустная, но папа расхохотался, потому что угадал: "... он с рассветом вставал, он не в такт подпевал, он всегда говорил про другое...".
  Однажды Володя пришел и спросил папу:
  - Можно ли забрать ваше чадо на трое суток? Верну в целости и сохранности.
  Потом мы куда-то ехали на машине, и Володя все время говорил, что было очень непривычно. Но я узнала Внуково. Подумала, что мы кого-то встречаем, а Володя все говорил и говорил. Потом мы куда-то летели, и Володя продолжал говорить. А потом была жуткая воздушная яма, я поняла, что это - конец, и спросила:
  - Володя, а куда мы летим?
  Ответа я не получила. Он хохотал до конца рейса. А потом спросил:
  - Почему ты в течение четырех часов не задавала этот вопрос, и спросила только в конце полета?
  - Мне показалось, что мы падаем, захотелось узнать куда.
  Оказалось, что Володя привез меня в Гагры, где у него проходили съемки. Поселил в очень милом домике и уехал, сказав, чтобы я ни в коем случае не выходила к морю одна. Конечно, я тут же отправилась на море. А на следующий день он взял меня на съемочную площадку. Это была сцена дуэли из фильма "Плохой хороший человек". Я была в восторге, потому что там участвовал мой любимый актер - Олег Даль. А после съемки подъехала "Волга", и мы помчались в Сухуми, где у Володи состоялся концерт в очередном НИИ. Народу было тысячи. Меня посадили в центральном проходе, передо мной никто не сидел, мне было все видно, но и меня все видели. И самые смешные песни Володя пел мне. На меня оглядывались, я краснела, хотела убежать.
  Он был очень щедрый. Весь этот вояж устроил для того, чтобы я увидела живьем его концерт. И не только. Потом мы поехали на корабль, капитан которого Гарагуля - его большой друг, и Володя посвятил ему несколько песен. Всю ночь мы провели на корабле, а утром улетели в Москву. Это сказка, и у каждой сказки есть конец. Закончилась работа над "Алисой", должна была прилететь Марина Влади, и Володя вдруг решил изменить наши отношения.
  - А ты любишь Марину? - спросила я.
  - Конечно - ответил он.
  - Тогда зачем?
  Володю это жутко разозлило. В первый раз я увидела его таким. Он все время вел себя со мной, как фокусник со шляпой и кроликом. А тут наше Зазеркалье разлетелось на мелкие стеклышки. И я ушла. Но в 1975 (76) году судьба свела нас в фильме Александра Митты "Сказ про то, как царь Петр арапа женил". Вообще, я знала, что они дружны, но эпизод был настолько интересный. Это предыстория фильма: Франция, Ганнибал и пустая, но первая красавица Парижа. Роман, черный ребенок, дуэль, смерть и высылка Ганнибала в Россию. Минуты три экранного времени, но должно получиться очень смешно, и снято, как в немом кино. Для меня сшили такие шикарные костюмы, что их можно было поставить в музей искусств, а с меня взяли слово, что до съемок я должна держаться как спортсменка - ни грамма лишнего веса. Вес я сохранила, зато на съемках другого фильма сломала ногу. Стали искать мне замену, но почему-то не нашли. Наверное, мои костюмы, как Золушкин башмачок, ни на кого не налезали. Ко мне приехал режиссер Митта и спросил, смогу ли я сниматься в гипсе. Я ответила, что смогу, но ведь по сценарию мы все время бегаем по лестницам навстречу друг другу и кидаемся в страстные объятия.
  - Ничего, Владимиру Семеновичу придется бегать по лестницам с тобой на руках.
  Не знаю, слышал ли он о нашем разрыве. И вот Володя бегал со мной на руках, но в объятия я кидалась, мужественно стоя на одной ноге. При этом мы не разговаривали. А потом состоялась сцена бурной любви в постели, где между нами метров пять газового пеньюара и моя гипсовая нога. Володя коричневого цвета, а я белого с розовыми щечками "а ля Помпадур". Мы запороли шесть дублей, после чего режиссер схватился за голову и заорал:
  - Вы что с ума сошли, у меня же "Кодак"!
  Достать такую пленку для съемок тогда было равносильно чуду, причем очень дорогому. И мы сыграли. Режиссер произнес заветное слово "стоп", мы мгновенно отпрыгнули друг от друга, а вся группа легла от смеха. Мы походили на двух мартышек: у меня черный нос, подбородок и щеки, а у Володи все то же самое, но наоборот. Даже когда нам дали зеркало, и мы расхохотались, все равно не помирились, а очень жаль. Глупо, ведь теперь это невозможно. Даже не глупо, а безумно больно.
  Еще раз я увидела Володю много лет спустя. Я уже вышла замуж за Борю Галкина. Мы шли с ленинградской "Стрелы", увидели Татьяну Ивановну Пельтцер и сказали, что побежим, займем очередь на такси. И вдруг на стоянку ее привел Володя с каким-то приятелем. Я что-то сказала и вместо ответа получила от него заряд ярости. Неделю потом болела. Не простил меня Володя.
  
  ***
  Сейчас позвонили: умерла Лиза Даль. Лиза, я собиралась к тебе несколько лет и сказала, что плохая не приду, пока не справлюсь со своим горем. Вот и пришла... Через три года, как не стало Олега, ты позвонила мне, зная, что я не была на прощании с Олегом, и сказала: "Ира, я все понимаю и очень жду, и не я одна". Если бы ты знала, сколько раз я приходила к вашему дому с цветами и уходила. А после твоего звонка с радостью напекла пирогов, и мы сидели до двух часов ночи - ты и две мамы. Хотя я знаю, что ты жаворонок и тебе в десять вечера уже хочется спать. Это был удивительный вечер. И Олег был с нами. А теперь я не успела. Лиза. Олег. Олег. Лиза. Ты даже не знаешь, когда я вас увидела впервые. Это случилось в Гаграх, куда меня привез Володя Высоцкий на съемки. Вы шли, взявшись за руки, и никого не видели, просто гуляли. Нас тогда не познакомили...
  Целый день не могла начать писать, все придумывала какие-то дела - в деревне их всегда достаточно, а когда решилась - погас свет. Пишу при свече. Может, свет погас на всем холме, а может, опять только я невезучая. Спросить не у кого. В трех домах кроме моего никого нет, а вокруг такой туман, что ничего не видно. А может и к лучшему. Может, без свечи и не начала бы...
  Олег Даль... даль... даль... Он так и остался для меня загадочной далью - мой любимый актер.
  Через два года после встречи в Гаграх мне предложили сниматься в фильме "Вариант "Омега"". Сказали, что надо сыграть в маленьком эпизоде жену главного героя, партнер - Олег Даль. Я, конечно, согласилась. Хотя там даже роли нет, весь смысл в том, что наш разведчик видит фотографию жены с сыном в витрине фотоателье, в Германии, и это знак для него от связного. В общем, сначала я нужна была как фотография. Потом еще одну сцену дописали.
  Но я опять видела Лизу и Олега, державшихся за руки, и вмешаться в это их пространство, даже с желанием общаться и дружить не смогла. Им не до меня. Они в своем. Я чувствовала, что Лизе было трудно, и чем трудней, тем она сильнее его любила, боролась и любила. Она была для него всем: ангелом, женой, сестрой, любовницей. Непонятный, худющий, странный, чем-то похожий на меня. У меня есть фотографии, где мы так похожи, что я даже у мамы с папой выспрашивала, может, он какой-то неизвестный брат?
  Потом прошло два года, и мой любимый режиссер Анатолий Эфрос пригласил меня на роль княжны Мэри в телеспектакль "Страницы из журнала Печорина", где Печорина играл Олег Даль. И только здесь что-то произошло. "Вариант "Омега" сработал. Я сразу почувствовала, что должна быть " на стреме", оказавшись между двух огней. Эфрос сказал:
  - Ничего не играйте, будьте послушны, вот тут она опустила ресницы, тут посмотрела в пространство, тут смутилась, здесь испуганные глаза. Хорошо?
  - Хорошо.
  В моей сцене с Олегом мне показалось, что ему велика фуражка, она у него буквально на ушах сидела, и у него еще вырвалось: "Неужели нельзя было сделать нормально?". Я почувствовала, что его это раздражает. Он уж настолько в материале был, что дальше некуда, но когда мы встречались глазами, я видела чертики в его зрачках. От него можно было ожидать чего угодно. И у меня внутри все менялось. Как будто ждешь подвоха - он всегда был непредсказуем. Я делала так, как просил Эфрос: опускала реснички, выгибала шейку, но из-под ресниц следила за Олегом - не покидало ощущение, что он сейчас все взорвет, и я не буду знать, что делать. Может быть, поэтому моя княжна получилась все-таки живая.
  С ним всегда было интересно, даже когда он сидел в перерыве съемки, а это могло быть и три-четыре часа, и не разговаривал, думал про свое, мне все равно было интересно. Я постоянно за ним подглядывала. Иногда что-то вякала, не говорила, потому что придумать тему с Олегом невозможно, а именно вякала: "Бе-бе-бе", - мимо. Потом опять: "Бе-бе-бе", - мимо. Пару раз получила от него вежливый короткий ответ и больше не нарывалась. Просто сидела рядом и молчала. Мы ВМЕСТЕ мол-ча-ли.
  Я все думаю, почему он меня приблизил, допустил к себе? Он никогда не говорил про мои работы, даже не знаю, видел ли он меня где-нибудь как актрису. Но он сказал: дальше мы будем все делать вместе. И Лиза была при этом. Или он ей потом пересказал. Почему? Может, потому, что я научилась молчать? А может, потому, что бывают же электрические разряды, после которых два человека понимают, что настроены на одну волну.
  Прошло еще два года, и мы оказались вместе в трехсерийной картине. Я бы не хотела называть этот фильм. До сих пор неловко. Зачем я туда вляпалась? Я ни за что не согласилась бы, но требовались деньги, в театре вроде как пусто, только обещания, мой муж Боря Галкин никак не может защитить режиссерский диплом, а надо на что-то снимать квартиру. Режиссер картины пообещал, что мне заплатят по высшей актерской ставке, которую должны были дать еще после "Доживем до понедельника", но я об этом не подозревала и никогда на ней не настаивала. И я пошла. А Олегу режиссер пообещал квартиру.
  Помню, вот так же я попала в фильм "По собственному желанию", где мне предстояло играть балерину. Сценарий не очень, но я только вернулась из Швеции, на мне здесь поставили крест. И когда позвали на Мосфильм, я совершенно четко подумала: пускай возникну из мертвых, хоть костюмы симпатичные, опять же надо на станок ходить, привести себя в порядок, чтобы не везде меня дублировали, а и самой танцевать. Вот это было решение. А на трехсерийной картине у меня не было решения. Сплошной компромисс.
  На съемках я выходила, что-то говорила, с кем-то спорила, что-то изображала, но это не та работа, за которую получают высшую ставку. Никаких затрат моего нутра не наблюдалось. Вообще никакого нутра. Не зря же этот фильм никогда с тех пор не показывали. Я потому и не называю, а то еще покажут.
  И я предчувствовала такой результат, и Олег тоже. Мы с ним сидели на площадке в каком-то углу с одинаковой миной на лице. Наверное, от общего настроения домолчались до того, что у нас появился, как я сказала позднее Лизе, дельфиний язык.
  Почему дельфиний? Потому что они у меня самые любимые. Я очень люблю собак, лошадей и своего кота Кешу, но самые притягательные для меня - дельфины. Мы ведь не знаем о них ничего конкретного. Да, у них, ультразвук, не знаю что еще, но они ВИДЯТ живое существо. У меня про дельфинов есть все фильмы, которые выпущены. Может, это от мамы идет. В детстве она заплывала очень далеко в море, она же в Сочи жила, километра на два, на три. И однажды с ней стала играть стайка дельфинов, и защекотали ее, она начала захлебываться, а потом смутно помнила, что дельфины ее вынесли. Очнулась уже на берегу...
  Олег о чем-то думал, потом издавал звук с вопросительной интонацией: м-м? Я отрицательно мотала головой: ме-а. Мог вдруг сказать: "Да", - и я подтверждала: "Вообще-то да". И мы понимали, о чем речь. В этом дельфиньем мире Олег стал мне ближе и даже понятнее.
  У него появились планы, но я о них узнала позднее. Однажды раздался телефонный звонок, и Олег предложил ставить на телевидении "Бесприданницу". Я испугалась и обрадовалась. Хотя не очень-то видела себя Ларисой Огудаловой, мне казалось, что это женщина яркая, цыганистая, но я доверяла режиссеру: раз он так считает. Только сам Олег еще не решил, кто ему интересней - Карандышев или Паратов. Мы читали пьесу, разбирали. А потом оказалось, что есть уже готовый телефильм с Дорониной, который она якобы сама запретила показывать. Но едва мы начали репетировать, картину решили показать. И нас закрыли.
  А потом случилось чудо. Олег и Лиза получили квартиру. До этого жили в маленькой хрущевке, где обе мамы и Лиза все время спотыкались о ноги Олега, спавшего на раскладушке. И вот меня пригласили на новоселье. Они оба были такие счастливые, что походили на небожителей - ходили как будто над полом. Оба в джинсах, босиком, в каких-то белых размахайках. А главное, что мне запомнилось - это как они касались предметов, мебели, стен. Ощущение, что я попала в страну эльфов, у которых очень лучистые глаза. Потом меня привели в холл с целой стеной книг. Олег что-то нажал или просто открыл, как в старинных замках, дверь, вернее часть стеллажа вместе с книгами и зеркалом и торжественно провозгласил:
  - Мой кабинет.
  Я знала, что это его мечта - иметь кабинет. Я вошла. Там опять были книги, фотографии, диван и письменный стол. Он усадил меня и включил магнитофон. И я услышала готовый, с музыкой, лермонтовский вечер, который должен был состояться в зале Чайковского. Как он читал! А потом Олег сказал, что после этого вечера, МЫ будем делать "Маскарад". Он - Арбенин, я - Нина. И что вообще я теперь актриса на все его будущие планы. Мой любимый актер сказал, что я - его актриса!
  А потом ЕГО не стало. Я не пошла прощаться с ним в Малый театр, не смогла. Он остался для меня живым. А когда уходила после того славного вечера с пирогами, Лиза вдруг сказала:
  - Ира, если ты не против, я хочу подарить тебе одну вещь.
  В тот злополучный день Олег уезжал в Киев на сутки. Надел новую рубашку, светлую, а потом снял:
  - Она очень светлая, значит, придется брать сменную, дай мне потемнее, не хочу ничего лишнего с собой, ну, подумаешь, на один день.
  А ушел навсегда. И рубашку, которую он только примерил, Лиза подарила мне. Говорят - плохая примета, а для меня наоборот. Я надевала его рубашку, когда не получалась роль, и разговаривала с ним, молча, как всегда. И на следующий день все получалось. Значит, он меня слышит. Так продолжается моя связь с Олегом и после его ухода. Сейчас она приобретает другие формы. Я начала получать от него записочки во сне. Ясно вижу несколько предложений на бумаге, написанных его почерком. Подписи нет, стоит только число, но я знаю, что это от него. У меня был очень трудный период и в личном плане, и в творческом. Искала пьесу, но все время натыкалась на преграды. И вот получила записку. Точный текст не помню, но общий смысл таков: "Перестань ломиться в закрытые ворота. Остановись и оглянись. 4 ноября". В это время меня приглашают в Дагомыс в жюри фестиваля детских фильмов, которые снимают сами дети. Именно 4 ноября вылетаю на фестиваль. Там, среди детей, понимаю, что не хочу больше искать пьесу и возвращаться в театр. Теперь сценой становится сама жизнь. Теперь пьесы будут искать меня, а не я их. Мне хочется что-то делать с детьми. Возвращаюсь в Москву, успокаиваюсь. Посмотрела по сторонам, с меня слетели шоры, я освободилась.
  Вторая весточка была короче: "Ищи другой путь. Вспомни имя свое. 8 марта". Это случилось в феврале. А 8 марта телевидение повторило документальный фильм Бермана и Жандарева "Ирина Печерникова. Неоконченный роман". И раздалось много телефонных звонков, добрых слов, даже от незнакомых людей. Многие спрашивали, почему я не пишу книгу. Мне и раньше говорили об этом друзья журналисты, но это у меня вызывало неуверенность, даже страх. Как это писать о себе. Не могу. А в этот день что-то изменилось, мне даже захотелось рискнуть, попробовать написать о людях, которых я люблю, и я решилась. Вот и пишу...
  Однажды Олег забрал меня в свое царство, в свою галактику, и я не знаю, почему он выбрал именно меня. Это счастье продолжалось шесть лет. Но его тайну, его мир я так и не открыла.
  
  ***
  У Чапека есть чудная книжка "Была у меня собака и кошечка". Я влюбилась в нее сразу, а сейчас, когда я сижу дома, как в клетке, потому что все думают, что я на престижном фестивале, я даже не могу подходить к телефону, так как меня нет в Москве, моим единственным собеседником оказался кот Кеша. Он, наверное, почувствовал мое состояние или понял, что я осваиваю компьютер только третий день.
  Легко сказать "осваиваю". Просто в последнее время у меня сложности с техникой, не потому, что я не понимаю (я понятливая), а потому, что боюсь ее испортить. Мне кажется, что нажму что-то не то, и она, техника, сломается, а все мои попытки ее починить закончатся катастрофой. Не знаю, откуда появился этот страх, ведь раньше я могла починить ходики, кофемолку, электродуховку, даже телевизор и холодильник, правда, иногда от отчаяния ударом по корпусу, но получалось. Может быть, техника стала фантастической, и "ударом по корпусу" не поможешь. Надо просто стараться не отставать. Моя подруга Нина (бесконечно терпеливый, добрый, молчаливый, спокойно выдерживающий все мои ляпсусы, очень дорогой человек) показала мне, как пользоваться мышкой и как набирать текст на компьютере.
  И Кеша мне помогает - лежит на коленях, чего никогда раньше не делал, он же дикий. У нас, вообще, были сложные отношения, так как я собачница, а когда мой Саша принес в ладошке с улицы этот черный замерзший комочек с золотыми глазами, он не знал, что я с детства боюсь кошек, и к тому же мой коккер Флай не понял и молча заревновал. Он стал от меня отворачиваться, а теперь, когда не стало ни Саши, ни Флайки, я вдруг почувствовала мудрость моего кота. Оказывается, это удивительное создание, наверное, как мой любимый дельфин, который мне всегда снится, и с которым мы всегда разговариваем о чем-то особенном. И сейчас, когда мне вдруг вспомнился Флай, Кешка спрыгнул с колен и с "мряу" куда-то улетел.
  А о Флайке - это удивительная история... У родителей была собака - мы ее подобрали на улице. И в тот день, когда она умерла, я это почувствовала, находясь в Свердловске, на гастролях с Малым театром. И вечером после спектакля увидела возле гостиницы - сидит моя умершая собака и на меня смотрит. Один к одному, только щенок. У той четыре беленьких носочка, а у этого. Черный, лохматый дворянин типа тибетского терьера. Весь Малый театр его прикрывал, когда заходили в самолет. Я назвала его Ивкой.
  Сначала я его спасла, а потом он мне помог. Летом мы с ним отдыхали у родственников под Калугой. Однажды я купалась и загорала на речке, и вдруг увидела, что Ивка куда-то пропал. Я все вокруг осмотрела, наконец, забралась на высоченный песчаный карьер и увидела моего пса, который медленно, пошатываясь, брел в сторону леса. Я крикнула: "Ивка!!!", - но он не отреагировал. Я побежала за ним, догнала, обняла, развернула его к себе. Он посмотрел на меня смутными глазами, потом повернулся и снова побрел к лесу. Я его подхватила, отнесла домой, и через пару часов он умер. Я запросилась в Москву, сказала, что больше не могу здесь оставаться. Приехала в Москву - и мама умерла. А иначе бы я задержалась под Калугой еще недели на две, телеграмма, возможно, и дошла бы, но вот успела бы я на похороны или нет, не известно...
  Когда мы с Сашей встретились и сразу все поняли про нас, через месяц нам пришлось расстаться. У него была семья и маленький сын. Я вспомнила, что на чужом горе... А потом наступила пустота. Я танцую, когда мне плохо, но даже танцы не помогали и книги тоже. Мой любимый магазин "Путь к себе" был закрыт, и я поехала на птичий рынок. Там бывает очень грустно, но все равно попадаешь в детство. Вот там мы и встретились с Флаем. Он просто, глядя на меня, вывалился из теплого воротника, в котором его держала хозяйка. Я его поймала, а женщина сказала:
  - Теперь он ваш.
  У меня не было достаточно денег, чтобы его купить, но она мне отдала щенка за столько, сколько у меня было. Я не знала, что делать с этим головастым существом на крысиных ножках, и поселила его в корзинку, но он так по-мушкетерски оттуда выбирался, что свалил ее и пописал все-таки на полу. А потом я сильно простудилась и почувствовала, что вдруг мне стало легче, и совсем прошла боль в голове. Оказалось, на ней лежал Флаюшка. Он меня лечил.
  Даже моя подруга Нина, которая кошатница, так его полюбила, что я даже чуть-чуть заревновала, мне казалось, что она мешает его воспитанию. Балует. Но его невозможно было не любить.
  У этой породы отсутствует стоп в отношении еды. Я готовила в деревне кабачки и периодически кусочки падали на пол. Флай съедал. Наконец, я сложила все в кастрюлю и вдруг слышу: и-и, и-и. Стоит этот дирижабль, ноги разъехались в стороны, как распорки, и не может ни сесть, ни лечь. Ну, я понимаю мясо, а тут сырой кабачок!
  А однажды я увидела картину: сидит Флай и заворожено смотрит на муху, сидящую на стене. Но муха улетела, а Флайка продолжал сидеть еще три часа у стены. Я испугалась и позвонила ветеринару Баранову, я ему очень верила. Он мне спокойно сказал: "Ваш пес - философ и если муха там была, он считает, что она там будет. Он просто ждет".
  Но несмотря на философский склад ума он был все-таки коккер-спаниэль! Однажды мы с ним шли за молоком, дорога знакомая, жарко, тихо. И вдруг он остановился как вкопанный, напрягся, встал в стойку и прыгнул сквозь кусты. Раздался громкий "плюх!", взлетел утиный выводок, и тишина, а потом появление Флайки, мокро глиняного и совершенно ошалевшего. Наверное, так и не понял, что произошло, ведь он уток никогда раньше не видел. Охотничий инстинкт сработал.
  А еще он очень хорошо искал грибы, вернее находил, садился и лаял. Особенно ему удавалась охота на шампиньоны. На лугу их видно издалека, и он радостно бежал, а я за ним. Только зачастую мой пробег заканчивался шикарным экземпляром "дедушкиного табака". Перед тем как стать сухим грибом, из которого идет дым-табак, он очень красивый, белый и большой. Я сначала расстаривалась, а потом прочитала, что молодой крепкий "дедушкин табак" тоже съедобен, и придумывала из него необыкновенные блюда. Нам с Флайкой всегда было радостно и интересно. И он был мой любимый.
  В январе 2000 года он, наверное, все учуял, но надеялся. Когда мы приехали в деревню, он все время ходил от папиной пустой кровати на крыльцо, где обычно ждал Сашу с рыбалки. Сначала сопровождал меня в лес, мы навещали "наши места", потом просто сидел на крыльце. А однажды спустился с крыльца и упал. Он все понял. И сердце не выдержало.
  Самое интересное, что когда я перестала писать о Флайке, тут же на коленях появился Кеша. Как это объяснить?
  
  ***
  Вячеслав Тихонов. По-моему, невозможно писать об актере, которого любит вся страна, уж женская половина - точно. И я, хоть и школьницей была, к ней причислялась. После "ЧП" мы все ходили, скрестив средний и указательный пальцы. В этом фильме наш корабль взяли в плен где-то в японо-тайваньском море. И команду принуждали в чем-то признаться, наверное, в том, что они шпионы. Была какая-то политическая подоплека, но это не важно. А Вячеслав Васильевич играл разбитного остроумного моряка, который ради того, чтобы спасти команду, решил сделать вид, будто продался. И всем своим сказал, что если на допросах он скрещивает пальцы, значит, врет. И скрещенными пальцами он держал сигарету, а один моряк этого не увидел и остался за решеткой. Но остальных Вячеслав Васильевич освободил. Я столько раз смотрела фильм, что до сих пор при всем желании не врать, если вру, то скрещиваю пальцы.
  На съемках "Доживем до понедельника" мы как-то перевыполнили план, и на ноябрьские праздники часть группы поехала на Валдай в Дом отдыха. Меня взяли, чтобы я привыкала, чувствовала себя своей. А там озеро, рыбалка. И как-то я постучала в номер к Тихонову, уж не помню что просить:
  - Вячеслав Васильевич, к вам можно?
  А он стоял на четвереньках, весь номер в удочках, лесках, поплавках, блеснах, - все это разложено на столе, на стульях, на полу. И с совершенно детским выражением лица он сказал:
  - Ирочка, посмотрите, какая красота.
  Я рассказала об этом Нине Евгеньевне Меньшиковой, жене Станислава Иосифовича Ростоцкого, а она воскликнула:
  - Господи, их же вдвоем за границу нельзя отпускать, они привозят какой-нибудь сувенир, а все остальное - для рыбной ловли.
  И тогда они часами рыбачили. Мы видели на берегу даже не их, а два плаща с капюшонами. Зато вечером ели разваристую картошку с рыбой и пили водку. В первый раз я, помню, зажалась, но Нина Меньшикова объяснила, что у НИХ такой ритуал.
  И еще Тихонов с Ростоцким были страстными спартаковскими болельщиками: в день игры ЦСКА - Спартак съемка проходила молниеносно, чтобы успеть на матч. Меня взяли с собой, наверное, чтобы приручить, так как в хоккее я ничего не понимала. Мы сидели во втором ряду, сразу за хоккеистами. Бог мой, в каких же детей они превращались, как болели! А в перерыве мы ходили пить кофе за кулисы вместе с хоккеистами. Там меня познакомили с Александром Рагулиным. Когда я увидела его во всех доспехах, мне показалось, что я гном. И в зависимости от финала матча у Ростоцкого с Тихоновым был праздник или туча.
  Вообще, съемки в "Доживем до понедельника" работой никак не назовешь. Было ощущение семьи, в которой все хотят, чтобы было хорошо. И когда сейчас меня спрашивают, как я работала над ролью, я не знаю, что ответить. Я же не могу сказать, что не работала, а только радовалась.
  Однажды Ростоцкий сказал, что надо прорепетировать сцену в классе. Для меня, ученицы МХАТа это означало, что проговорим текст, учтем мизансцены и будем готовы к съемке. Но представьте себе учеников, которым не надо ходить в школу, готовить уроки, которые видят любимых артистов (я не в счет, меня они тогда не знали). Я и не заметила, как Ростоцкий запер дверь в класс, в которую я потом рвалась. Я не то, что провела репетицию, я не могла докричаться до своих учеников, так им было вольготно и хорошо. А когда нас открыли, я распласталась на столе и рыдала. Ростоцкий решил, что этот кадр надо взять в фильм. Так я внесла свою лепту.
  Но сначала снимали осеннюю натуру и нашу прогулку с Вячеславом Васильевичем. Мы тогда знакомились, притирались. Он молчаливый, серьезный, сам в себе, но иногда вдруг удивительно шутил, как шампанское. И этим напоминал мне своего героя из "ЧП". А дружиться - значит надо как-то разговаривать. Я, по-моему, кучу глупых вопросов ему задавала. И он очень вежливо, тактично отвечал.
  А однажды, перед ноябрьскими праздниками, мы с Тихоновым ехали домой на "Волге", так как студийная машина сломалась, а нам ехать в одну сторону. Он сказал: "Хочешь, я покажу тебе особенную праздничную Москву?" И показал. Ленинские горы, мы там долго стояли. Набережную Кремля. Он знал такие точки, с которых Москва выглядела, как самая нарядная новогодняя елка в детстве.
  В конце съемок мы отмечали Славино 40-летие при свечах. Он тоже светился. А потом фильм закрыли. Оказывается, про советскую школу такие картины делать нельзя. Но те, кто закрывал, не знали Ростоцкого. Он ничего не вырезал и не пошел ни на какие компромиссы.
  И когда "Доживем до понедельника" все-таки выпустили на экран - я лежала в гипсе, только распечатывала письма, сотни писем. Из них я узнала, что народ нас с Тихоновым поженил. Несмотря на то, что у Вячеслава Васильевича была семья, родилась чудесная дочка Аня, а я вскоре уехала из Советского Союза в свою личную жизнь, все равно я несколько лет оставалась "женой Тихонова". Хотя он для меня всегда был просто очень любимым артистом. На его юбилее в 2003 году я познакомилась с Аней. Она очень много сделала для этого праздника. А после моего выступления, Вячеслав Васильевич сказал мне:
  - Ну, зачем ты заставила меня плакать?
  Но ведь это прекрасно, если любовь человеческая, несмотря на годы, существует. Первый раз я посмотрела фильм 20 лет спустя, в 1988 году, и то случайно, потому что не могла видеть себя на экране. Мне все хотелось исправить, сделать по-другому. Я ведь театральная актриса и в театре это возможно, а тут сфальшивила или переиграла - уже не исправишь. И вообще, мне мое лицо на экране не нравилось. Телевизора у меня не было, а зачем? Я все время в театре. И вот случай. В течение недели показывали "Доживем до понедельника", "Первую любовь", "Два капитана", "Мартин Иден", "Первые радости" и даже какой-то спектакль. А я как раз свободна. Пошла в магазин и купила черно-белый телевизор. Правда, хотела "Рекорд", но в кредит продавали только махину под названием "Каскад". Как я ни уговаривала до слез, мне вручили это чудовище. Нужную мне неделю он отработал, а все остальное время я его чинила, пока не выбросила. Но, главное, я увидела фильм, к которому у меня к тому времени было очень сложное отношение. С одной стороны обида - ведь снялась, наверное, в двадцати с лишним картинах и столько же сыграла в театре, а все: "Печерникова из "Доживем до понедельника". А с другой стороны, я чувствовала любовь зрителей именно из-за "Доживем до понедельника".
  И увидев фильм, я многое поняла. И за что его любят, и что он для меня судьбоносный. И что он добрый, глубокий, смелый для того времени (и не только для того). Так что Ростоцкий с его безумной энергией, синими искрящимися глазами, волей и талантом оказался для меня тоже судьбоносным.
  
  ***
  Сейчас я абсолютно уверена, что если чего-то очень-очень хочешь, это сбывается. Так умеют хотеть дети - всем своим существом. Со взрослыми сложнее: у них заботы, обязанности, планы, тревоги, страхи и, наверное, много лишней суеты. А дети открыты, доверчивы, бесстрашны и, что характерно, верят в чудеса. И что еще более характерно, эти чудеса сбываются.
  Я очень-очень хотела, чтобы мама с папой были всегда, чтобы не было атомной войны, и чтобы я скорее стала взрослой. Тогда я была совсем маленькой.
  А потом появились заветные и очень тайные желания:
  1. Волшебная палочка, чтобы превращать и превращаться;
  2. Ковер-самолет, чтобы везде побывать и все увидеть;
  3. Благородный, таинственный корсар, который наказывал бы жестоких и плохих и спасал от смерти добрых и справедливых. Наверное, я мечтала и о том, чтобы он спас меня, ну, конечно, если буду доброй и хорошей.
  Ну, вот, получился почти план к сочинению "Ваше представление о счастье". Я, конечно, понимаю, что "счастье - это когда тебя понимают", но все-таки, когда мечта сбывается, это тоже счастье.
  Начну по порядку. "Превращать и превращаться" - это, наверное, стать актрисой. Путь созревания был долгим, но в результате я оказалась в драмкружке Дома пионеров и там произошло самое главное - Встреча, которая изменила меня, все вокруг и мою дальнейшую жизнь.
  Мы с подружкой пришли и прочитали стихотворение. Нас приняли, но в младшую группу, потому что руководитель кружка Екатерина Алексеевна Соколова очень серьезно относилась к своему делу, она считала, что это театр. В старшей группе у нее были воспитанники, которые уже многие годы были с ней. И я, четырнадцатилетняя, оказалась среди ребят, которым по 8-9 лет. И целый год играла насекомых и баб-ег.
  На Новый год мы показывали спектакль в кинотеатре "Ударник". И я в образе бабы-яги говорила: "Гори, гори, зарево, варись, варись, варево!" Потом играла колдунью в "Коте в сапогах" и Лизу в "Горе от ума".
  Екатерина Алексеевна - ученица Мейерхольда, бывшая актриса (она даже репетировала в "Лесе", когда болела Райх), беззаветно любившая МХАТ и его студии, а потом так же беззаветно полюбившая нас, драмкружковцев. Это был целый мир, который она сотворила для детей. Дети вырастали, но все равно возвращались в кружок: старшему драмкружковцу Боре было под тридцать, Юра с Таней поженились... Екатерины Алексеевны давно нет, но она успела вложить в нас любовь, уважением и большое чувство ответственности к профессии актера. Это было время удивительных открытий. Например, я думала, что быть актрисой - это играть интересные роли, носить шикарные костюмы, сниматься в кино, быть известной, разъезжать по всему свету. Совсем нет. Оказывается, быть актрисой - это посвятить свою жизнь театру. Так она говорила. Роль надо не сыграть, а прожить, то есть вложить что-то свое, выстраданное. Только тогда в других душах может что-то откликнуться, измениться.
  Однажды Екатерина Алексеевна оставила меня после занятий и дала том Островского с закладкой. Книга была зеленая, а закладка белая. Оказалось, что девочка в старшей группе, где репетировали "Шутники", влюбилась и стала прогуливать репетиции, срывала прогоны. Начался мой срочный ввод в спектакль (с тех пор срочные вводы преследовали меня всю жизнь). И с температурой 39, потому что накануне простудилась, я сыграла премьеру.
  Родителей не было, они уехали в командировку в Индию, на спектакле были тетя Шура, которая жила с нами, и моя сестра Галина. Они плакали и улыбались. Все плакали. Екатерина Алексеевна подошла ко мне после спектакля, поцеловала и благословила на актерство. Причем именно во МХАТ. Я понятия не имела, что поступают сразу во все театральные училища. Пошла только в школу-студию.
  
  ***
  Дорогой, уважаемый, любимый Иннокентий Михайлович! Если бы Вы знали, как я ждала нашей первой встречи, как волновалась. Ведь я уже знала, что мы вместе будем сниматься в фильме "Первая любовь" по Тургеневу. Как я готовилась! И вот нас познакомили и посадили в "рафик", чтобы ехать на конную тренировку. На данный момент и, как оказалось потом, на длительный срок другой машины не было. И в этом гремящем, трясущемся автомобиле ОНО и произошло. Я попыталась наладить контакт, но в Вас, наверное, вселился бес - Вы так ерничали, что у меня вся храбрость пропала, мысли запутались и слова. И я замолчала надолго. Только думала уже о том, что провалю роль, испорчу фильм или даже, что меня заменят другой актрисой, так как про любовь с этим человеком я сыграть не смогу. Конец всему.
  Во время конных тренировок вы все время говорили: хочу ехать впереди. А тренер объяснял, что ваш конь ведомый, а у меня - ведущий, и не может ведомый ехать впереди.
  - Так поменяйте мне.
  - Но у нее должен быть белый конь. Не могу я поменять, это режиссерское решение.
  Эти дни были бы просто пыткой, если б не мой конь Гиацинт и наш тренер. И потом уже, когда мы подружились, я спросила:
  - А чего вы были такой противный тогда?
  И вы со смехом рассказали, что стеснялись своего вида в тренировочных брюках, синих таких, тонких, вам казалось, что у вас на боках есть жирок и во время езды он трясется, а я это вижу.
  И вот наступил первый съемочный день. На мне костюм амазонки (похоже на картину Крамского "Незнакомка"), безумно красивый, только проблема в головном уборе - по моде того времени на голове должен быть цилиндр, обвязанный длинным-длинным газовым шарфом, который во время скачки обязан красиво развеваться, а из-под цилиндра вдоль лица - свисать локоны. Но так как цилиндр плохо держался во время езды, мои длинные волосы завязали в узел и пришпилили к нему, а локоны - уже отдельно - прикрепили к полям цилиндра. Конструкция сложная. Поэтому в ожидании определенного режима - это особое положение солнца и самое выгодное освещение, гример попросила меня "не скакать и не прыгать", а встать в тень под деревом и, не дай бог, зацепиться за ветку, иначе я сорву целый день съемок. Ведь восстанавливать это все - минимум час, а режим, которого мы ждали, очень короток, как закат. И я послушно встала под деревом и наблюдала, как группа готовится к съемке. Смоктуновского также устроили где-то в тени. И вдруг я чувствую, что меня кто-то дергает за трехметровый шарф. Но так как вся группа у меня на глазах, кроме Иннокентия Михайловича, я и сказала:
  - Иннокентий Михайлович, осторожно, Вы, кажется, наступили мне на шарф.
  Тишина. Вдруг еще раз дерг, но очень сильно. Я закричала:
  - Иннокентий Михайлович! Мой шарф!
  А повернуться не могу, так как боюсь вообще все разрушить. И вдруг из-за кустов появляется Смоктуновский. Сначала выражение лица у него становится странным, а потом он начинает хохотать так, что заваливается за куст. Конечно, я обернулась. В метре от меня оказалась огромная голова лося с рогами, как дерево, который мирно и доброжелательно жевал мой алый шарф. Естественно, и шарф, и цилиндр с локонами остались где-то там, а меня просто смело. Вернее, мы с лосем оба испугались и разбежались в разные стороны. Слава богу, успели вовремя все восстановить, и первая съемка состоялась. После этого казуса мы с Иннокентием Михайловичем подружились. И он признался, почему так ерничал в первые дни. Оказывается, стеснялся своего обтягивающего костюма.
  Однажды Смоктуновского привезли на съемку с Питерского поезда. А снимали долго - полторы смены. И когда закончили, оказалось, что поесть в своей гостинице он уже не успеет. Тогда я позвонила родителям, все объяснила и пригласила его к нам на обед-ужин. Дома накрыли стол в честь голодного Иннокентия Михайловича - с особенной папиной селедкой и графинчиком водки. Папа готовил селедку просто, но очень вкусно. И не успели мы к ней притронуться, как Смоктуновский почти всю съел. Сидит и приговаривает: мне так стыдно, так стыдно...
  И потом, уже после "Первой любви", когда он был в подвешенном состоянии - вроде еще в Ленинграде и в то же время в Москве, - иногда раздавался звонок:
  - Это Кеша, я приехал.
  - Селедочка есть.
  - Водочка при мне.
  Это стало нашим паролем. Я ходила к нему на съемки "Чайковского", то есть наша дружба не меркла. Иногда из гостиницы он звонил и просил поставить пластинку, маленькую такую, с французской песней, не помню, кто пел. Я ставила и клала рядом телефонную трубку. Он слушал, благодарил и просил еще раз. Я опять ставила, он говорил:
  - Спасибо, все в порядке.
  Однажды я шла в театр им. Маяковского, где тогда работала, играть "Два товарища" и у входа увидела Иннокентия Михайловича в шляпе, похожей на поганку, о чем я ему незамедлительно сообщила. А он в ответ закружил меня в вальсе прямо на тротуаре на глазах у зрителей, собиравшихся на спектакль. После вальса нам аплодировали.
  Прошло время. Иннокентий Михайлович переехал в Москву, играл в Малом театре в спектакле "Царь Федор Иоанович", на который я несколько раз пробиралась инкогнито, он об этом не знал. И вдруг звонок:
  - Ира, ты ведь мхатовка, мне нужна твоя помощь.
  - Чем могу - помогу. А в чем дело?
  - Меня приглашают на сбор труппы во МХАТ, мне нужна поддержка - ты же всех там знаешь.
  Мы договорились встретиться внутри, сразу при входе. Я пришла заранее. И вдруг навстречу мне улыбка, как в "Берегись автомобиля". И мы пошли. Он очень крепко держал меня за руку. Я со всеми здоровалась, очень радовалась и только спустя некоторое время заметила, что Иннокентий Михайлович одет в шерстяной спортивный костюм и кеды, а коленки у брюк потрясающе вытянуты. Так мы и ходили по МХАТу, скованные цепью, - он не разжимал свою железную хватку. Такая вот странная дружба. Я соучастница его странностей.
  Когда-то в студенческие каникулы я поехала в Ленинград и узнала, что в БДТ идет "Идиот". Тогда можно было купить входной билет за 40 копеек. Я вошла и стояла на самом верху. Посмотрела два спектакля. А потом приехала еще на два. Недавно я где-то прочитала, что у него были очень неровные спектакли, но меня потрясли все четыре. И, естественно, наши творческие разговоры с ним я сводила на "Идиота". А самое интересное, что он тут же заводился, волновался и говорил, говорил...
  Он сказал однажды, что Учитель, то есть Товстоногов, ставит спектакли-полотна, а с актерами занимается Роза Сирота. Прорабатывает роли как сорежиссер. После одной фразы Иннокентия Михайловича: "Если б после нашей "тропиночки" меня подвесили на люстру, я бы все равно был князь Мышкин", - я начала расспрашивать, что за "тропиночка". Ведь я окончила студию МХАТ и систему Станиславского изучала. Преподавали ее удивительные мастера и очень серьезно преподавали. А в том, что он рассказывал, было нечто особенное, другое, может быть женское, а как я знаю, логика мужчины и женщины разная и не только логика.
  Короче, я узнала совсем новое. Правда, пытала я Иннокентия Михайловича очень долго, но что-то протоптала по "тропиночке". А чтобы было понятно, "тропиночка" - это не слова, не движения, а совсем другое. То, что происходит внутри персонажа. Ведь у каждого человека есть внешняя жизнь и внутренняя. Актер трогает только чем-то внутренним (конечно, кроме комедии). Это закон сцены. Премьерный спектакль срывать нельзя, зрители не виноваты, а у тебя температура под сорок, надо играть. До спектакля ничего не помнишь, потом выходишь на сцену, играешь, а потом из зала получаешь такую энергию, что можешь сыграть еще пару спектаклей и никакой температуры. Что это? Их "тропиночка".
  
  ***
  Мой холм. Вот так я почему-то восприняла его впервые, когда увидела: огромный холм, столетние липы, сирень и три дома наверху, внизу - луга и лес (правда, потом нашелся и четвертый дом, заросший и заброшенный). Мечта! Именно такое место я искала. Но когда я мечтаю - я много придумываю, а здесь уже больше десяти лет, не надо придумывать, только смотреть и видеть.
  Каждый вечер закат такой, которого никогда в жизни не было. Или четырехэтажный туман (потому что "сверху видно все") или вдруг такой туманище, что на крыльце не видно собственную руку. А то вдруг из-за леса луна красная и в полнеба, даже сначала страшно, потому что не понимаешь, что это: пожар? Война? НЛО? Или в конце концов - конец света? А просто Луна. Или такой звездопад, что автоматически закрываешь голову руками. Но это ночь...
  А днем, вместо того, чтобы что-то делать, а делать надо и много, сидишь на своем олимпе и крутишь головой, потому что на 360 градусов - красота, которая каждую минуту меняется. Даже погода здесь персональная: вокруг ливни, а у нас на холме - засуха, или наоборот - хочется солнышка и оно везде на огромном небе, а у нас - многодневный дождь. Воистину волшебный холм! Или, как сказал мой папа, вихревые потоки. Да какая разница! А однажды вдруг появились сразу три радуги. Но пока я млела от красоты, а потом бегала за фотоаппаратом, на фотографии осталось только полторы радуги прямо над домом, но все равно потрясающе. Писать об этом можно бесконечно, но как всегда есть и другая сторона медали.
  Да, я искала безлюдное дикое место и нашла, но я же дачница, а есть люди, которые живут постоянно в этих умирающих деревнях. Не хочется о грустном, но очень больно и потому пишу. Молодежь уезжает, а старики никогда. Среднее поколение, привыкшее вкалывать за трудодни, потеряло их вместе с колхозами и совхозами и само потерялось. Мужики - сильные, красивые, всё умеющие - стали спиваться, и чтобы хоть как-то выжить женщины взвалили на свои плечи подсобное хозяйство. Мне нравится, что нет суеты, безлюдье, бездорожье, но за нашим холмом под названием Калинино есть еще две деревни, а потом только леса. Так вот, зимой старики из этих деревень, чтобы купить в магазине (единственном на все деревни) хотя бы хлеб, должны два-четыре километра добираться на лыжах, а иначе - разве что на дельтаплане.
  И я этих людей вижу, я знаю, как они живут и, к сожалению, как умирают, поэтому мне иногда трудно быть счастливой даже на моем холме, но я все-таки умудряюсь. Наверное, помогает то, что все время нужно что-то делать. И именно здесь я поняла смысл этого "что-то делать". Ведь не всегда хочется копать, полоть, косить (кстати, этому я так и не научилась), рубить сорняки (у меня есть мачета), брать в руки грабли или тяпку и так далее. Но если заставить себя хотя бы только начать, потом приходит азарт, пока что-нибудь не онемеет, но зато завтра, в благодарность за это, расцветают цветы или еше что-нибудь. В общем, за твое дело приходит какое-нибудь чудо. И это так здорово, каждый день вставая, видеть эту благодарность природы в ягодке, в кустике, в бутоне, в проросших (вопреки времени и погоде) малютках, саженцах. И вот тут неизвестно откуда возникает ощущение, что я кому-то (чему-то) нужна (Господи, как это важно), потому что без меня они могут погибнуть. У меня теперь есть сад, огородик, цветы, кусты, деревья, газонокосилка и даже газон. И еще насос. А раньше по тридцать ведер из пруда приходилось таскать. Всего-то пятьдесят метров, но иногда сил не хватало и на стройку и на ведра. И вообще, что было раньше, я напишу завтра...
  Ну, так вот. Раньше был столетний, как оказалось, наполовину сгнивший дом. Я ведь когда его покупала, ничего не понимала, и обмануть меня было очень легко. Полдома пришлось ломать и строить заново. Оказалось, что есть такое понятие - фундамент, о котором я даже не догадывалась. И еще одно понятие - "крыша над головой" - очень реальное понятие и хорошо, когда оно не протекает на голову. А то картина перед глазами: на стуле сидит папа, которому под 90, слепой и держит зонт, а я ношусь по дому, собирая все тазики, кастрюли, даже сковородки и тарелки, чтобы не утонуть. Вот в такой дом я привезла из Москвы отца, а главное, я и дом-то решила покупать из-за него. Он упал, закружилась голова, очень сильно ударился и "скорая" поставила диагноз - перелом шейки бедра, а все знают, что это значит для стариков. Ко всему прочему от болевого шока он ослеп и стал постепенно умирать. Лежал и ждал смерти. А я в это время сдала в аренду свою квартиру, появились деньги и идея!!! Я его навестила и заявила (дословно): "Ты куда это собрался? Старшему брату и сестре, которые купили дом несколько лет назад, ты помог и руками и головой, а я покупаю дом и я одна! Я же не справлюсь, как это ты меня хочешь бросить? Ты мне нужен и слепой и лежачий, только чтобы был рядом!" Он посопротивлялся, но пока я искала свой волшебный холм - свыкся с мыслью, что он нужен и надо жить. Вот так я его и привезла. Слава богу, что он не видел, в каком состоянии я купила дом и что вокруг него, кроме вековых лип росли, по-моему, такие же вековые трехметровые репейники. Но при моей бытовой невезучести мне везет на людей. Соседи, с которыми я подружилась, Екимовы - Нина Ивановна, ее муж Борис и сын Николай, оказались удивительными и в результате в первые три страшных года я справилась, а папа поднялся, стал ходить, все ощупывать и советовать, а главное, прожил еще шесть лет.
  
  ***
  Не писала пару месяцев. Начинала и бросала... Начинала и бросала. Какие-то сомнения. Вопросы. А зачем? А кому это нужно? Измучилась совсем и в результате приговор самой себе: "Ирина Викторовна, ваша проба пера потерпела фиаско". И тишина. А сегодня вдруг прорвало. То ли опять луна красная в полнеба и снова трехэтажный туман, то ли роза расцвета, очень смешная, я никогда таких не видела - на тонкой длинной палке (оказывается, это называется штамб) в метре от земли целый букет алых или коралловых роз. И все сразу, да еще гроза и молнии со всех сторон. Чудеса да и только. И так захотелось поделиться всей этой красотой. Вот и делюсь.
  Вообще у меня в этом году удивительно творческое лето. Весной мы с подругой Ниной накупили много саженцев, но... Она не смогла уйти на пенсию, так иногда случается. И с полусотней растений отправилась в деревню одна. Думала, не справлюсь, не успею вовремя посадить (ведь ямы копать на целине все-таки трудно). Но успела.
  Давным-давно на холме была большая деревня с помещичьей усадьбой. Дома, наверное, ветшали, горели, оставались без хозяев, а печки превращались в груду кирпичей. Поэтому земля у меня оказалась трудная - целина с кирпичной начинкой. Сначала пыталась копать, но не справилась. Помощь пришла сама в облике бывшего хорошего пастуха, а теперь бича, так их там называют, по имени Валера.
  Первое его появление было потрясающим: он умирал на моем крыльце, закатывал глаза, хрипел, бился головой, разве что пена изо рта не шла. Пришлось дать на водку, хотя я знала, что один раз плавно перетекает в бесконечность. Назавтра я увидела его сверху, из окна мансарды. Он быстро поднимался на холм, а по мере приближения к моему дому превращался в больного старика. Кстати, очень талантливо. Я быстро спустилась, чтобы успеть к финалу спектакля и поаплодировать. На водку не дала: "Ты хороший артист, но деньги я не печатаю. Копать умеешь? - Да. - Вот и копай. Я тебя буду кормить, вечером на чекушку дам, а потом еще и заплачу".
  Сговорились. Он очень хороший пастух, но совершенно не любит работать, здоровый мужик и попрошайничает. Все окрестные деревни были в недоумении, как это я заставила его работать. А он потихонечку за три года прокопал участок. Правда, его надо было все время контролировать, потому что только отвернешься, начинает халтурить, не углубляться. Я заставляла переделывать. Одна угроза: "А то не дам на вечер".
  Осенью 2007 года он закончил, и тут его брат вышел из тюрьмы, и пока я была на кинофестивале в Приморье, убил моего помощника Валерку. Топором, спьяну. Жалко. Как будто человек выполнил свою миссию, помог мне и ушел. Спасибо тебе, Валера.
  Теперь у меня настоящая усадьба, даже виноград вокруг дома. И моя любимая соседка Нина Ивановна приходит любоваться. Вот и хорошо, а то раньше эта семья меня в основном спасала. То Борис заметил, что во время стройки одна стена поехала, и тут же четырьмя скобами закрепил, то Коля углядел треснувшую балку прямо над моей головой и вытолкал меня из дома, то надломленную огромную ветку на участке...
  Николай сделал мне забор как на ранчо, у меня всегда есть дрова, вода из родника. Нина Ивановна - главный советчик и смотритель. А мы с подругой Ниной чем можем из Москвы помогаем.
  
  ***
  Как странно. Я ведь хотела писать о дорогих людях. А о самом дорогом все откладывала напоследок. Боялась. Но почему? Этот человек открыл мне великую тайну. "Что бывает любовь на земле". Так и прожила бы свою жизнь в полной уверенности, что любила и все об этом знаю. Оказывается, НИ-ЧЕ-ГО!
  А страх оттого, что не напишу как надо. (А как надо?). Страх, что не смогу донести какой он. (А кому это надо?). Страх, что напишу банально об удивительном человеке... Нет, не страх. Оказывается, я не могу писать о самом-самом. Или не хочу? Скорее не могу. Это выше моего понимания. Всю жизнь знала, что самое-самое для меня - театр. Сцена. Творчество. Я там жила. А реальная жизнь была где-то рядом и просто подпитывала мою главную жизнь. Судьба была ко мне строга, но щедра. Что еще?
  А когда я встретила Сашу, все произошло с точностью наоборот...
  Он трудный, не подарок, но каждая минута важна. Он непредсказуемый, неуправляемый, необъяснимый, но каждая минута без него - пустота...
  
  ***
  Год прошел. Больше писать не получается. Ну, значит, все. Опус не удался. Писательница из вас, Ирина Викторовна, не получилась, зато теперь у вас будет настольная книга. Книга, лежащая на моем столе. Прощайте мои замечательные, несостоявшиеся читатели, было очень приятно помечтать.
  
  
  Появление собеседника
  
  В 1997 году я вспомнила ее лицо в фильме "Доживем до понедельника" и подумала: таких лиц больше нет. Сколько ни появляется актрис, никого подобного. И куда же она пропала? Жива ли? Я стала ее искать. Раздобыла номер домашнего телефона, позвонила и услышала знакомый голос. Из "Доживем до понедельника" и "Первой любви", самых любимых фильмов с ее участием. Она легко согласилась встретиться, но удивилась, что кому-то интересна, ведь с ней ничего не происходит, она ведет тихую жизнь. Так получилось наше первое интервью.
  Потом в ее жизни стали происходить перемены. Она вышла замуж за любимого мной еще после фильма "Адам женится на Еве" актера Александра Соловьева. Купила дом в деревне. Переехала в новую квартиру. Мы встречались еще несколько раз. А потом наступил 2000-й год. В новогоднюю ночь я узнала, что пропал Саша. Спустя месяц его похоронили. На следующий день умер отец Ирины. И сразу за ним старенький Флай, весельчак и обжора коккер-спаниэль. Ирина попала в больницу. Я собиралась ее навестить. Но случилось это спустя шесть лет. Все эти годы я отслеживала ее жизнь по чужим публикациям. Позвонить не хватало сил. Я трусила из-за ощущения собственной беспомощности перед ее горем. Мне хотелось, чтобы она восстановила себя самостоятельно. Потому что человеку, который потерял близких людей, не поможет никто, кроме времени и его собственного характера. Если он есть, человек будет жить дальше. И ее тусклый голос снова зазвенит, как родник, - такое сравнение однажды подобрал мой коллега.
  В 2006 году Первый канал показал проект "Формула красоты", где Ирине Печерниковой в прямом эфире сделали пластическую операцию. Обновили фасад. Когда проект закончился, я набрала номер ее телефона и сказала, что кольцо, которое она подарила как талисман, не налезающее ни на один мой палец кроме мизинца, а потому лежащее в тумбочке, ни на день не давало забыть о ней. Подарила, как привязала, особенно сопроводив словами: если мне снова захочется на него взглянуть, ты ведь позволишь? Связь восстановилась.
  А потом я подумала, что хочу написать о ней книгу. Даже не о ней, а за нее. От ее лица. Ее словами. Потому что все интервью, которые мы сделали, интересно перечитывать и десять лет спустя, настолько богата ее жизнь событиями, настолько они сюжетны, комичны, трагичны, кинематографичны, с такими достойными людьми сводила ее судьба, и так интересно, связно, образно она обо всем рассказывает. Я предложила идею ей. И в ответ услышала: "А я уже пишу. Правда, последняя страница написана год назад, с тех пор не получалось". И сколько написали? - без тени ехидства уточнила я. Страниц пятьдесят. От руки. Подруга набрала на компьютере. Вышло двадцать. Крупным шрифтом. О любимых ею мужчинах: Тихонове, Дале, Смоктуновском, Высоцком. Чтобы пресечь сплетни и восстановить истину.
  Я сказала: так вы будете долго писать. Давайте вместе. Будем беседовать под диктофон. Я выступлю в роли вынимателя воспоминаний. Потом перенесу ваши рассказы на бумагу, очищу от словесной шелухи, придам форму и принесу вам.
  И мы начали работать. Название книги пришло в голову быстро. "Дожила до понедельника". В том числе и потому, что помнят ее прежде всего по этому фильму. И ведь хочется узнать, что случилось с Золушкой за пределами сказки. Сразу придумалось, что текст не должен быть громоздким, чтобы не утратил легкости, которую ощущаешь, слушая ее рассказы. Пусть это будут отдельные истории, как мультфильмы, которые мы помним и пересказываем даже повзрослев. Потому что они были простые и внятные. И только для равнодушного зрителя наивные.
  
  Диалог для разогрева
  
  
  Владимир Высоцкий
  - Вы Гамлета Высоцкого видели?
  - Да, несколько раз.
  - И как вам?
  - Я видела Даниэля Ольбрыхского, Пола Скофилда, еще одного английского актера, видела бергмановского "Гамлета". И в Москве ходила на "Гамлета" в Маяковке, видела Самойлова, Марцевича и Козакова. Все разные. Один раз я ушла с "Гамлета". Из Ленкома.
  - Кто играл?
  - Янковский. Но это, по-моему, какой-то спектакль... Не случившийся. Я ничего не слышала и ничего не понимала. Глеб Панфилов ставил. Что-то я не приняла. Загамлетовалась, наверное.
  - А Высоцкий?
  - Я не могу ничего про него говорить, потому что в тот период он был для меня и сказочником, и целым миром. Поэтому я не объективна. Меня раздражал только пыльный занавес.
  - А на его похоронах вы были?
  - Нет, мне в этом смысле повезло - у нас были малые гастроли во Владимире. И я играла два спектакля. Каждый день. Но я бы все равно не пошла.
  
  Олег Даль
  - Вы могли бы влюбиться в такого мужчину?
  - Вот это вопрос! Я встретилась с ним, когда он был с Лизой, все время рядышком.
  - То есть для вас это был чужой мужчина?
  - А я об этом не думала. Меня всегда притягивает талант, и потом, когда разбираешься, где талант, а где человек, какой он и что он, тогда происходит уже карточный домик. У меня не было возможности разложить Олега на какие-то домики, карточки. Он всегда был при нашем общении тот, кого я слушаю, в чьи глаза смотрю и надеюсь на то, что не подведу, и мы будем вместе. Что и случилось в конце. А потом не случилось. Поэтому, почему я не задумывалась?.. Что он для меня, только артист? Нет. Он артист, человек, мужчина, все вместе, но его было для меня так много и интересно, что такая женская мысль в голову не приходила.
  - А каким атером он был в вашем восприятии?
  - Для меня очень важно, когда актер непредсказуем. Кто-то это может назвать странный. Я его фильмы редко смотрю, потому что наизусть знаю, а когда специально делаю, чтобы он стал забытым, я опять не могу оторваться, потому что каждая его реакция всегда другая, чем я жду. Это невероятно притягивает.
  - Вы читали его дневники, вышедшие уже после смерти?
  - Я открыла и тут же захлопнула.
  
  Иннокентий Смоктуновский
  - Что это за тропиночка, о которой вы расспрашивали Иннокентия Михайловича?
  - Во время репетиций спектакля "Идиот" Роза Сирота работала с ним не конкретно над определенным отрывком, а над тем, как бы Мышкин реагировал на другие обстоятельства, что ответил бы в такой-то ситуации, а что сделал в такой-то. Они по всем внутренним ходам пробовали разные варианты, чтобы Иннокентий Михалыч мог все случаи жизни прочувствовать с точки зрения Мышкина. То есть не что с героем происходит по ходу спектакля на поверхности, а что творится у него внутри, откуда и почему берутся его реакции, поступки, слова. Вот это и есть тропиночка. И сначала я просто слушала его и запоминала, а потом уже с течением времени у меня на практике что-то стало происходить, я научилась быть и Розой Сирота, и Инокентием Михалычем. Сама себе ставила задачу: я сегодня попала в эту ситуацию, а как бы отреагировала моя героиня в том веке? Кажется, игра, на самом деле работа, требующая много времени и усидчивости. Но чем больше наработаешь, тем потом легче.
  - Кто из персонажей романа "Идиот" вам интересен?
  - Мне наверняка дали бы играть Аглаю, а я хотела, конечно, Настасью Филипповну.
  - Почему?
  - Интересно. И притягательно. Там можно копаться, копаться и выкопать еще что-нибудь. Аглая ясная, четкая, а Настасья Филипповна - неопознанный объект. Меня тайны всегда притягивали. Не знаю, справилась бы я или нет. Это еще вопрос.
  - Вам никогда не говорили, что вы роковая женщина? Или вы сами себя не ощущали роковой?
  - Нет. Задумывалась над этим. Наверное, не роковая.
  - Это плохо? Вы так вдруг загрустили.
  - Роковым, наверное, интересней. Играть роковых интересно. Хотя что значит рок? Марья Васильевна в "Двух капитанах" роковая, получается, хотя и совершенно не имеющая к этому отношения. Действительно, трое мужчин любили ее одну всю жизнь! Рок? Наверное. Может, для кого-то и я роковая.
  - В вас многие влюблялись?
  - Наверное. Кого-то я даже не замечала. По прошествии энного количества лет узнаю, что, оказывается, меня любили, оказывается, там что-то происходило. А у меня, как в этюде Станиславского, когда он предложил Качалову, Хмелеву и Леонидову ситуацию: "Вы открываете газету и читаете, что ваш банк лопнул. Пожалуйста, начали". Ну, один застрелился, второй сошел с ума, а Качалов как читал газету, так и читает. Станиславский говорит: "Стоп". Качалов сложил газету. Тогда Станиславский говорит: "Я не понял". А Качалов отвечает: "У меня деньги в другом банке". Так и у меня, наверное, деньги в другом банке лежали.
  
  Собеседование
  
  ДЕТСТВО: 1945 - 1951 годы
  
  Рождение
  Я родилась 2 сентября 1945 года, в день окончания Второй мировой войны. Родители - геофизики, из первого выпуска геофизического факультета Ленинградского университета. Сначала по распределению переехали в Москву. И отсюда их послали в командировку в город Грозный. А тут война. Немцы подошли к Кавказу. И родители там задержались. А я напротив выскочила раньше времени. Говорят, что даже не семимесячная, а еще меньше. Папа шутил, что от салюта в честь капитуляции Японии: услышала что-то радостное и не удержалась. Полтора кило весила. И когда меня уже можно было транспортировать, родители вернулись в Москву.
  
  Имя
  Меня хотели назвать Виктория, но Виктория Викторовна трудно выговаривать. А Ирина - это мир. Причем, Ира мне категорически не нравится, только Ирина. А вообще у меня ощущения от имен интересные. Когда я в церкви говорю молитвы - поминальную и о здравии, у меня получается, что и там и там одни и те же имена. А с носительницами каких-то имен, не буду называть, мне не стоит общаться, потому что обязательно случится неприятность. Это не закон. Просто маленькая закономерность. Имя - это ведь часть человека. Он с ним проводит всю жизнь. Ну, как хозяин и собака после нескольких лет совместного проживания становятся похожи. Так же человек подстраивается к своему имени. Неосмысленно. Здесь срабатывают даже сочетание звуков, вибрация.
  Мы очень многого еще не знаем, того, что лет через сто станет нормой. Если б у меня была волшебная палочка, я бы хотела перенестись в будущее. Или перенести в настоящее Леонардо да Винчи. У меня к нему столько вопросов накопилось. Он гений, которого нам еще долго разгадывать и разгадывать. Как и Шекспир. Однажды я провела над собой эксперимент. Во время болезни, будучи в лежачем состоянии я прочитала шеститомник этого автора - подряд все произведения. В голове образовался кавардак, но я поняла, что Шекспир - гений.
  
  - А когда вы заинтересовались Леонардо да Винчи?
  - После лекций Симолина в школе-студии. Он рассказал не только о его живописи, но и о нем как о личности. И немножко заворожил. Потом у меня появилась книжка Фрейда о Леонардо да Винчи. Так все и собиралось клочками. Его ведь до сих пор не могут расшифровать. Я не имею в виду Мону Лизу, хотя ее тоже. Но вообще личность этого человека никак не могут положить на какую-то определенную полочку.
  - О чем бы вы его спросили?
  - Если б я знала, что он появится, я бы готовилась дни и ночи напролет, потому что спросить хочется о многом.
  - А если б появился внезапно, на миг?
  - Я бы сказала: возьми меня с собой.
  - Вам кажется, что рядом с ним было бы хорошо? Или там, где он? Почему "возьми с собой"?
  - Потому что безумно интересно. Если бы он появился, значит, он где-то существует, значит и там так же интересно, где он существует.
  - А когда вы прочитали шеститомник Шекспира залпом?
  - После "Гамлета", когда нас учитель литературы повел на спектакль, на который я сама потом ходила. И пока не прочитала, я ничего другого не трогала. Конечно, не все понимала. Сонеты мне очень понравились.
  - Джульетту не хотелось сыграть?
  - Другим хотелось, чтобы я сыграла. А мне была интересней Офелия.
  - А сыграть Гамлета?
  - Нет. Я объективно к себе отношусь. Есть актрисы, которые могут себе позволить мечтать или даже воплощать это, но я не из их числа.
  - Чего вам не хватает, чтобы сыграть Гамлета?
  - Гамлет - от ума. Такое желание свойственно актрисам с очень сильным разумом, у которых все от рассудка. А я к ним не отношусь, у меня сначала эмоциональное восприятие, через себя, ум потом включается.
  
  Первые воспоминания
  В 47-м году, летом, меня отвезли в город Алатырь, это папина родина. Там жила бабушка, папина мама. Она была слепая. И я помню, как мне сказали, что она слепая, но я этого не понимала и спряталась от нее за диван. А бабушка вошла в комнату с очень прямой спиной, почему-то она и смотрела прямо, неся высокую стопку тарелок, до подбородка. Семья там была большая. Она опустила тарелки на стол и ощупью их расставляла, а я подглядывала из-за дивана, чтобы она меня не увидела. Мне еще двух лет не было.
  Помню, однажды родители пришли с работы, я открыла книжку и прочитала им: "Мистер Твистер..." и так далее. Кто меня учил читать и когда, в памяти не осталось. Но хорошо запомнила изумленные лица папы с мамой. Мне было примерно четыре года.
  
  Дедушки
  Один мой дедушка работал машинистом, второй строил Кавказскую железную дорогу вдоль Черноморского побережья. Он предложил свой проект, но его не приняли, сказали: дорого очень. И он строил по чужому проекту, а в результате эту дорогу все время ремонтируют, она сыпется. В его проекте было больше тоннелей.
  Но я ни того ни другого не застала. Только портреты и фото остались. А когда мне рассказывали про папиного папу, который водил паровоз, я понимала, что я в него. Просто два примера. Он осенью закупил много клюквы и заполнил ею весь чердак в доме. А дом большой, потому что в семье шестеро детей и еще двое от первого брака деда. Он собирался весной, когда, как сейчас говорят, авитаминоз, эту клюкву реализовать. Но пока увлекся другим - решил сделать торговый путь между Василь-Сурском на Волге и Алатырем на Суре, чтобы город Алатырь, где они жили, не стоял на отшибе. Дед вложил все деньги в корабль. Корабль у него украли, потом его где-то во льдах переломало, и про клюкву дедушка забыл. А вспомнил, когда по всем стенам полились кровавые потоки. Ну, переклеили, перекрасили... Потом новый корабль появился, потом паровоз. Вот такой дед. Судя по его увлечениям и обломам, я наверняка в него. Мне все время надо то корабль, то клюкву. И обязательно, чтобы клюква протекла, а корабль украли. Как я считаю, в мелочах мне не везет. Мне везет по-крупному - на людей. А это главное.
  
  Волосы
  Помню, как мне двухлетней по утрам расчесывали волосы. Очень кудрявые. И я протестовала, и обязательно за кого-то или за что-то держалась, потому что это было мучительно.
  В нашу коммунальную квартиру приходила тетя Маша. Большая, мне она казалась величиной с кухню. Она ходила по квартирам и всем стирала. Ставила на плиту баки, кастрюли и кипятила белье. А я к ней прибежала, чтобы рассказать, как меня во дворе научили скакать на одной ножке назад. Мне года три. Я стала показывать и не заметила, что тетя Маша сняла кастрюлю с кипятком и поставила на пол. Без крышки. Я на одной ножке, задом, споткнулась об эту кастрюлю и села в нее. Оказалось, что тетя Маша глухая, и мой визг или рев не услышала: как стояла у плиты, так и продолжала крутить белье деревянными палками. Другая соседка прошла мимо кухни в туалет, и уже на обратном пути услышала странные хрипы. Меня вытащили. А потом помню три момента. Как стою на кровати и вижу, что на мне вздуваются пузыри. В больнице ко мне подошел доктор и спросил:
  - Ты хочешь жить?
  - Хочу.
  - Тогда будешь делать все, что я скажу.
  И третье: я лежу под сводом с лампами. Маме сказали, что если хоть один волосок попадет на тело, то очень мало шансов на выживание, поэтому о волосах никто не думал. Меня обрили наголо, и я лежала на животе с раскинутыми в стороны руками, как распятие. Один раз на стене показывали кино, и мне стало интересно, поймает лиса кого-то там или нет, а дальше ничего не помню, потому что я повернулась к экрану, чтобы лучше видеть, и прямо всеми ожогами по кровати.
  До окончания первого курса в школе-студии МХАТ у меня была длинная коса. И летом родители взяли меня с собой в отпуск в Пярну, это Эстония. Там мы познакомились с симпатичной супружеской парой, помню, что она была балериной, - общались с ними на пляже, в столовой, и как-то они сказали, что собираются в Ригу. А Рига считалась заграницей. Тем более я посмотрела какой-то латышский фильм, он назывался по имени светловолосого мальчика. И родители отпустили меня с нашими знакомыми. Когда мы въехали в старый город, я увидела огромное здание универмага. И на нем надпись: "парикмахерская". Я как зачарованная сказала: хочу в парикмахерскую. А мои спутники собирались погулять, поснимать: ну, хочется, иди.
  Разницу между укладкой и завивкой я не знала. Просто сказала:
  - Отрежьте мне, пожалуйста, косу.
  Тетка такая большая, грубоватая, как в фильмах бывают:
  - А дальше?
  Я вспомнила слово "бигуди". Тетка сказала:
  - Понятно.
  Балерина с мужем вернулись за мной поздно. Войдя в парикмахерскую, балерина сказала: "Пахнет жареным". Тетенька забыла меня под сушильным агрегатом, и волосы сгорели. Они торчали закрученными проволочками, как у Пушкина. Мне надели платок на голову, я быстро дошла до машины, и мы уехали. По дороге заблудились. Родители начали волноваться. Мы приехали в середине ночи. Я скинула платок, мама сказала: ах, - и прикрыла рот рукой.
  Сейчас-то это нормально, по телевизору смотришь, ну, в мультике каком-нибудь или в фантастике, - на голове шар из мелких кудряшек. Потом я долго старалась никуда не выходить, а если выходила, то надевала жесткий платок. Когда в Москве явилась в студию на второй курс, я получила столько "комплиментов" по поводу своей огромной головы. Пошла в парикмахерскую и попросила все проволочки состричь. Но это недолгие переживания, потому что меня как раз пригласили во МХАТ репетировать в спектакле по роману Стейнбека "Зима тревоги нашей". Так что мне уже было неважно, что на голове. Хоть лысая, но на сцене. Тогда спектакли долго делали. И к премьере волосы отросли. Играла я уже с хвостиком. Но у меня есть фотография, на которой Стейнбек, когда он приезжал в Москву, Олби, который сейчас великий, а тогда нам сказали, что это молодой драматург, и я вприсядку, облокотившись на колени жены Стейнбека. С тифозной причесочкой.
  
  - Потом у вас были длинные роскошные волосы. Это видно по киноролям. А сейчас - опять короткая стрижка. Куда все подевалось?
  - Волосы начали сыпаться после смерти мамы. Проведешь рукой, и они вынимаются прядями. И меня наголо постригли, оставили перышки на лбу, и я ходила в шапочке вязаной, в какой-то чалмушке, что-то вроде чалмы, в шарфике, в косыночке. А потом тифозная когда выросла, мне понравилось - без всяких тебе причесок, без стрижек. Если обросла сильно, опять так же коротко постриглась. Голову вымыла, чуть-чуть руками перышки разложила и побежала, очень удобно, двадцать лет я проходила с этими волосами.
  - А если для кино требовались длинные, носили парики?
  - Ну, а для театра? Я ж постриглась в 86-м году. Гримеры и обрили меня. Парики сделали, накладки. Это все решаемо. Сложней было в "Доживем до понедельника", где у меня были длинные волосы, которые надо было в тридцать три косички заплетать.
  - Так у вас в этом фильме парик?
  - Пробы проходили в два захода. Один раз с моими длинными волосами, а второй раз в парике. Станислав Иосифович Ростоцкий остановился на варианте в парике. Парики тогда были театральные, на жесткой сетке, мне заплетали косички, укладывали, бинтовали, чтобы прижать, потому что постричься мне было жалко. А потом надевали парик и очень боялись, что получится большая голова. Мне рассказывали, что после выхода фильма появилась стрижка "Доживем до понедельника".
  
  Перекись водорода
  В каждой картине гримеры хотели меня подсветлить. А у меня подсветление связывалось с перекисью водорода. И я сопротивлялась. Потому что в школе на уроке химии все пытались экспериментировать, а так как у меня косица была ниже попы, то я кончик косы для пробы опустила в перекись, и он стал желтый, как солома. Чтобы никто не увидел, я его быстро отрезала. Поэтому когда мне говорили: подсветлим, - у меня перед глазами вставал мертвый кусок косы.
  Может быть, блондинки на экране и более выигрышны, но все мои любимицы темноволосые. Одри Хепберн, например. То ли блондинки несколько холоднее, то ли оттого, что все они в основном крашенные, такая подтяжка в мечту, в идеал, и я эту краску чувствую. Как-то я спокойна к ним. Наверное, для мужчин это с ангельским ликом связано, с мечтой. Из блондинок мне нравится Джессика Лэнг. Ну, и Мэрилин Монро. Как-то я пересмотрела подряд несколько картин с ее участием. Она удивительно искренняя, открытая, беззащитная. Не имидж, а ощущение, что это ее естество, то, что пряталось под "Мэрилин". Я, кстати, никогда всерьез не задумывалась, а что если мне в белый цвет покраситься, что ж это будет?
  
  - Почему гримеры хотели вас подсветлить?
  - Для картинки. Недавно показывали "Каменный гость". Это первый фильм, где меня очень хотели осветлить. Я посмотрела, уже для себя такая далекая, посмотрела и подумала, что даже красиво вот этот черный цвет.
  - И вы никогда не красили волосы?
  - Нет, подкрашивалась, тонировала, но в свой же цвет, в темный. Иногда седину закрасить, иногда оттенок добавить.
  - И как вы пережили свое осветление в телевизионном проекте "Формула красоты" в 2006 году?
  - Нормально, меня сначала в коньячный цвет, потом еще светлее.
  - С вами согласовывали такое радикальное изменение облика?
  - Нет, я должна была подчиняться. Но стилист Саша Шевчук настолько очарователен, вежлив и заразителен, что я отдавалась в его руки и все. И у него еще была замечательная помощница Лариса, которая потом стала самостоятельным мастером, и мы до сих пор с ней дружим.
  - То есть в момент преображения вы сидели с закрытыми глазами?
  - Я всегда от грима устаю, и по привычке просто отключилась. А потом посмотрела - и не узнала себя. А это так интересно. И я поняла, почему Саша хотел сделать меня светлее. Чтобы заметнее стало: вот какая пришла на проект - несчастная, измученная старушка, а вышла вот такой. С новым цветом волос я сама обновилась - раз, помолодела - два, стала выразительнее. Когда Шевчук второй раз делал мне макияж, я уже наблюдала внимательно. Чтобы научиться. И теперь подкрашиваюсь, приблизительно помня, что он со мной делал.
  - Вы что раньше не красились?
  - Только когда куда-то надо. И не очень умела. Странно, театральный грим я могла освоить любой, даже суперсложный и всегда сама гримировалась. А в жизни что-то у меня не получалось. Наверное, мешал профессиональный навык.
  - Вы уже привыкли к новому цвету волос?
  - Полтора года привыкала. А потом режиссер Саша Славин пригласил меня сниматься в сериале и сказал: "А я хочу прежнюю Иру". Я ему: "Саша, за полтора года я даже мой минимальный гардероб пенсионный, то есть я имею право потратить вот столько-то, подстроила под этот цвет волос, и ты меня хочешь сделать обратно черной!" - "Но я люблю тебя такой! И не думаю, что я один". - "Тогда меняй мне гардероб".
  - И какой компромисс нашли?
  - Темный паричок. А что, тебе не нравится?
  - У вас с темным цветом волос глаза как угольки. А светлый цвет размывает их, делает тусклее.
  - Да глаза уже другие. Ты меня помнишь ту, прежнюю. А с двухтысячного года у меня совершенно другие глаза стали. Ну, похожу так.
  
  Коммуналка
  Коммунальная квартира - это почти всегда отрицательно, а наша была феноменальной по составу, по насыщенности. Даже академик жил. Недалеко от Донского монастыря был Донской проезд, сейчас это какая-то другая улица. Дом пятиэтажный, принадлежал Газонефти. У академика две огромные комнаты, отделенная портьерой: кабинет и еще одна. А в остальных жили доценты, научные сотрудники, очень интересные люди. Когда меня выгнали из ненавистного детского сада, мне гораздо больше нравилось находиться на попечении квартиры. Жена академика Марья Алексеевна родом из Кабардино-Балкарии, она не работала и носила халат с драконами. Забирала меня к себе, ставила пластинку "Кабардиночка" и танцевала в этом халате. А потом учила меня, приговаривая: "Ты хорошо танцуешь, настоящая кабардиночка".
  Кроме танцев Марья Алексеевна вышивала гладью потрясающие картины - Репина, Шишкина, Брюллова. У меня с ней связаны две истории. Я на ее примере поняла, что значит такой большой и добрый человек. Как из сказки, только живьем.
  Первый раз в жизни кроме целлулоидных пупсов и мишки, который перешел ко мне по наследству от старшего брата и сестры весь истерзанный, мне подарили немецкую куклу. С закрывающимися голубыми глазами. Я долго смотрела, как она открывает и закрывает глаза. А потом стукнула утюжком по башке, чтобы понять, почему же они открываются и закрываются. Позже я узнала, что моя тетя, папина сестра сделала в детстве то же самое. Так что это семейное. И разбитую куклу я с ревом принесла Марье Алексеевне. Она что-то подсобрала, более-менее склеила, потому что стукнула я по затылку. И так как был близко Новый год, она сказала:
  - Мы закроем травмированное место ватой и мишурой, и она у нас будет Снегурочкой.
  В общем, починила. Но, наверное, на мне было написано, что я совершила убийство. Родители долго меня расспрашивали, что случилось, и я призналась. Они расстроились, потому что кукла дорогая, первый ощутимый подарок мне. Это первое событие, когда Марья Алексеевна меня не выдала. Зато в другой раз я ее предала.
  У нее появился телевизор - КВН. Первый на всю квартиру, на весь дом. С большой круглой линзой. И каждый фильм показывали по два раза, подряд. Я к ней пришла, когда "Садко" уже заканчивался. Но она сказала: "Ничего, сейчас повторят". А меня позвали родители. У Марьи Алексеевны в комнате стоял огромный стол, на нем скатерть с бахромой, и стулья, задвинутые под стол. Я спряталась на стульях, напротив телевизора, и сквозь бахрому смотрела фильм. Забегали мама, папа, меня искали по всей квартире. Одежка на месте - ребенка нет. А я тихо лежала и смотрела "Садко". Потом ужасно переживала, что обманула Марью Алексеевну. Но "Садко" досмотрела.
  
  Лосиный остров
  Донской период - это когда мы обитали в коммуналке недалеко от монастыря - длился до моего первого класса включительно. Но из тех лет я года четыре жила в Лосиноостровской, у тети Любы, папиной сестры. Потому что у академика, мужа Марьи Алексеевны, оказалась открытая форма туберкулеза. А я все время болела. И каждый раз воспаление легких. Когда больные легкие, надо есть сало. В воскресенье папа сажал меня на колени и из розовой пластмассовой тарелки давал кусочек мне, кусочек себе. И от этого счастья, что мы едим напополам, что именно я сижу на папиных коленях, а не Галка или Вовка, я готова была съесть кастрюлю этого сала.
  Когда меня проверили на туберкулез, уже были поражены оба легких. А тетя Люба жила... сейчас это назвали бы экологически чистым районом, а тогда там просто росли сосны, и кто-то сказал, что мне нужен сосновый воздух.
  Муж тети Любы в 30-е годы работал главным военным прокурором Читинской области, по тем временам это вся Сибирь. И уже позднее я узнала, что шестьдесят четыре прокурора восстали против сталинского режима, против того, чтобы расстреливать без дознания. Мужа тети Любы арестовали, и в ту же ночь ей что-то приснилось такое, что, проснувшись, она поняла: мужа нет в живых. И оглохла. А она работала педагогом. Красивая, всегда модно одетая женщина. Когда ее прежняя жизнь рухнула, она поверила в бога. Воспитывала Виктора, сына врага народа. Они перебрались поближе к нам - на станцию Лось. И меня отправили к ней. Все ее неиспользованные педагогические ресурсы вылились на меня.
  
  Моральный ущерб
  Когда тетя Люба, расчесывая, драла мои кудри, я шепотом приговаривала, зная, что она плохо слышит:
  - Ты самая злая из всех ведьмов и самая злая из всех королей и, когда я стану большой, я тебя победю.
  На Поселковой улице, где были деревянные маленькие дома, у меня начала складываться репутация девочки, с которой детям не разрешали водиться. Потому что двор в Донском проезде я плохо помню. Вот у меня на лбу шрам из-за ледяного катка - мальчик скатился, упал, ударился головой и предупредил, что здесь кататься нельзя, опасно. А для меня если "нельзя", значит нужно. И я так же как он стукнулась. А в Лосиноостровской мы ходили на речку Яузу, собирали цветочки, я придумывала какие-то игры, но однажды услышала по радио, что на ВДНХ поставили статую Мухиной "Рабочий и колхозница", и она такой величины, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Я доложила об этом тем, кому доверяла. И мы вчетвером взяли взрослые велосипеды, стоявшие во дворах, потому что понимали, что пешком не дойти. Ехать на них было неудобно - приходилось висеть сбоку под рамой, чтобы крутить педали, но мы добрались. Выехали на мост, увидели статую во всем ее величии и отправились обратно. А нас уже искали, то есть владельцы велосипедов искали свой транспорт. И на следующий день к тете Любе пришла делегация родителей с сообщением, что детям со мной водиться запрещено. Тетя Люба сказала, что я нанесла ей моральный ущерб и перестала со мной разговаривать. Я уточнила у ее сына Вити, что такое "моральный ущерб". "Ущерб" он мне объяснил. А про "моральный" я не поняла.
  У тети Любы был садик, где росли георгины и стоял стол. Я там пряталась и думала: как же этот ущерб исправить? Вспомнила женщину с сумочкой. Лакированной или из панбархата, в общем, что-то черное, по бокам выпуклые розочки с какими-то блестящими штучками и петелька. Мы где-то шли с мамой. Я спросила: что это? Мама сказала: театральная сумочка. И у меня перед глазами всплыла эта сумочка. А у Вити дома были ватман, тушь, клей. Я сходила в поселковый магазин и купила бумажки, из которых можно выдавливать розочки. Начала творить. Из ватмана я сделала сумочку с петелькой. Покрыла черной тушью. Потом клеем вместо лака. Приклеила розочки. Но чего-то не хватало. А я бывала у родителей в институте, где и Витя работал, и видела на столах серебряную и золотую пыль после напильника. Попросила Витю принести мне эту пыль. Он спросил: зачем? Я сказала: для красоты. И он принес. Я обсыпала розочки серебром и золотом. Сделала три сумочки и отправилась к сельпо. Встала у входа с отведенной в сторону рукой, на которой висели сумочки. Почему-то все раскупили. Не помню, сколько я просила за каждую. Рубль, наверное. На следующий день сумочки висели уже на обеих руках.
  Но через несколько дней кто-то меня заложил - тетя Любе сказали, что ваша Ира стоит около магазина и торгует сумочками. После этого я оказалась на коленях в углу на какой-то крупе. И тетя Люба опять со мной не разговаривала. Но Витя мне сказал, что мой "моральный ущерб", заработок от продажи сумочек, равнялся половине его зарплаты.
  
  Балет
  Мне очень нравилось танцевать, я мечтала стать балериной, и мама отвела меня к балерине Лопухиной, жене знакомого нефтяника. Она запустила меня в комнату, поставила музыку, а сквозь портьеру подглядывала, как я выделывала там "Лебединое озеро". И потом сказала маме:
  - Хорошая девочка, а что со здоровьем?
  И когда узнала про туберкулез... На этом балет и закончился. Но любовь к нему осталась.
  Я раз пять за всю жизнь ходила в Большой театр. Это очень важное событие. Туда нельзя было каждый год попадать. Первый билет был на "Капелию". Родители привели меня на балет, и вдруг появилась толстая тетя и запела. Я начала рыдать. И, отчаянно всхлипывая, выдавила из себя: а когда же танцевать будут? Оказалось, что это одноактная опера и одноактный балет. Всю оперу я прорыдала, а потом увидела балет. Второй раз в Большом театре я смотрела "Лебединое озеро". Это уже через несколько лет. Потом "Щелкунчика". А еще спустя годы Иннокентий Михалыч Смоктуновский пригласил меня на премьеру "Кармен-сюита". Он был вип-гость, мы сидели на почетных местах. А Плисецкая в амплуа лирической героини казалась мне большой и холодной. А в "Кармен-сюите" я прямо задохнулась от восторга. Да еще места такие. Да еще с Иннокентием Михалычем.
  
  Детский сад
  В детском саду мне было плохо. После первого дня, я объявила родителям , что мне лучше дома, но они все время в командировках, а брат с сестрой в школе. В сад меня водила сестра, это двести метров от нашего дома. Галка в семье была абсолютный позитив, мне ее всегда ставили в пример. А я, значит, самая негативная. Все время выступала. Вот меня собирают в детский сад, и если в подъезде никого нет, я тихо спускаюсь. Если во дворе кто-то есть, я начинаю орать. Если и там пусто, я ору на улице. Помню, как валилась в снег, он забивался под шапку, под воротник, было мокро, холодно, но я билась в истерике. И прохожие говорили сестре, которая всего на шесть лет старше меня, какая она плохая, жестокая, если так мучает ребенка. Галка переживала, плакала, но это повторялось каждый день.
  Однажды перед тем, как меня должны были забрать из детского сада, я в гардеробе нашла шубу директрисы. Спряталась за нее, но заметила, что на ноги падает свет. Тогда я впрыгнула в рукава и повисла в них. Меня долго искали, даже милицию вызвали, хорошо, что без собак. А потом мне стало больно висеть, и я вывалилась.
  Как-то ко мне подошел толстенький мальчик и предложил орешек. Сказал, что дарит мне его. А потом посоветовал положить орех в дверной проем и расколоть. Я вставила орех в щель и еще не успела убрать руку, как мальчик изо всех сил ударил ногой по двери. У меня сразу распухли два пальца. Они не сломались, но очень болели. Я несколько дней не ходила в сад, а когда вернулась, то встретила этого мальчика, весьма довольного. Я показала ему свои пальцы:
  - Смотри, что ты сделал.
  А он мерзко усмехнулся. Тогда я попросила его:
  - Покажи свои пальчики.
  Он показал. И я изо всех сил укусила. В результате родителей попросили забрать меня за плохое поведение, так как мальчик оказался сыном какого-то важного чиновника.
  
  Волшебные сказки
  В воскресенье я имела право лечь на папо-с-маминой кровать. Наша комната в коммуналке была десятиметровой кишкой, и едва светало, я ждала, когда родители проснутся, чтобы забраться к ним. Папа рассказывал мне сказки по заказу. Много-много сказок, но чаще других я просила про волшебную ракушку и волшебный гладиолус. Я не знала что такое гладиолус, просто однажды услышала это красивое слово. А ракушку увидела у Марьи Алексеевны. Она мне объяснила, что в ракушке всегда кто-то живет, и когда этот живой оттуда выбирается, то она раскрывается. Но хоть и пустая, а все равно волшебная.
  
  Манная каша
  Когда меня изъяли из детского сада, родители оставляли меня на попечение квартиры или брали на работу, вот там было замечательно, особенно какой-то лограф, как телевизор с зелененьким зайчиком на экране. Я могла сидеть перед этим зайчиком до умопомрачения. Еще мне показывали пробирки. В квартире тоже было интересно. Но заставляли есть манную кашу. Соседям велели не выпускать меня на прогулку, пока не съем. И когда родители приходили в восемь часов вечера, я так и сидела перед полной тарелкой. Каша уже твердая становилась. Но она была очень противная. Вареный лук, пенки и манная каша. До сих пор не перевариваю.
  Примерно в восьмидесятые годы я снималась на Ленфильме, у нас было полторы смены, и я очень голодная зашла в столовую, набрала еды, выставила ее на пустой столик и пошла относить поднос. А когда вернулась, чтобы наброситься на эту еду, на противоположной стороне стола сидел очаровательный пожилой человек в очках и ел манную кашу. Первый раз с детства тошнота подступила к горлу, я выскочила из-за стола и осталась голодной.
  Я, правда, маленькая вообще не любила есть. Помню только у соседей на Новый год торт с розочкой, вот ее мне очень хотелось.
  
  Первое выступление
  Мама достала на работе один билет в Дом Союзов на елку. Галка довела меня и осталась ждать на улице. Билет содержал в себе право на подарок. И я его потеряла. Стояла у колонны и думала: нельзя плакать, нельзя плакать, надо убежать и чтобы Галка не нашла. Потом первый раз в жизни поняла, что сестре попадет. Огляделась вокруг и заметила, что около каждой елки, а их там много, происходят какие-то конкурсы, где-то сплясать надо, в другом месте спеть или стихи прочитать. Победителям вручают призы. И я стала во всем этом участвовать. Обходила по кругу. Подарок-то надо заработать. Забралась на очередной стул, и вдруг у дяденьки глаза округлились, стали размером с его же очки, и он ласково мне сказал:
  - Девочка, ты очень хорошо все делаешь, но ты у меня на стуле уже третий раз, это не честно.
  На что я ему очень серьезно ответила:
  - Я потеряла билет на подарок, и я зарабатываю.
  Тогда он засмеялся и махнул рукой: "Давай". И подарил мне безумно красивую игрушку с елки. Я обошла всех: плясала, стихи читала, пела, угадывала, проползала, кого-то изображала. Когда я вышла, я помню выражение глаз сестры: немножко ужаса. Потому что остальные дети выходили с аккуратными упаковками, а я несла огромный мешок.
  
  Бутырский хутор
  Когда я окончила первый класс, мы переехали на Бутырский хутор, и у нас был самый последний дом Москвы. Он углом разворачивался на огромный пустырь и вдалеке виднелись свиносовхоз, пивзавод и молокозавод. Нам обещали отдельную квартиру, но мы опять попали в коммунальную, правда, улучшенную. Теперь у нас уже две комнаты. И двор с периодическими делегациями родителей, что, мол, с вашей девочкой не разрешено водиться. Вот там я много игр придумывала. И несмотря на запреты все дети ждали, когда я выйду во двор, потому что непременно случится нечто интересное. Однажды закопала на пустыре гильзу с запиской. Проколола палец, написала кровью послание как будто от погибшего солдата, а так как из военных я слышала фамилии Матросова и еще Жукова, маршала, то и подписала "Жуков". А там были какие-то землянки старые, может, после военных учений остались, не знаю. Я сказала, что здесь проходила оборона Москвы и давайте что-нибудь искать, например, в этой землянке. И срежиссировала так, чтобы гильзу обнаружил кто-то другой, не я. Одного мальчика пододвигала к тому месту, где она закопана, и он в конце концов нашел. И мы писали маршалу Жукову, что, мол, откопали его записку.
  Потом пустырь стали застраивать. Вырыли глубокий котлован. Наступила осень, начались дожди, котлован залило. Мы сделали плот. Все приносили шарфики, веревки. Плот перевернулся, все оказались в воде, кто-то из ребят простудился. И опять к моим родителям пришла делегация.
  Через какое-то время на стройку привезли длинные балки. И мы ползали по ним на уровне второго-третьего этажей, играли в другие планеты: Марс воевал с Венерой. Моя сестра мечтала об астрономии, поэтому я ходила в библиотеку и читала совершенно непонятные мне книги, но дочитывала до конца. Одна называлась "Планета Венера". Какой-то родитель увидел нас на балках, и всем снова запретили со мной играть. Тогда я открыла школу для дошколят. Там жили несколько совсем бедных семей, где были пятилетние ребятишки, вечно сопливые, грязные. Я их собрала, велела каждый день умываться, мы вместе делали гимнастику, а потом я учила их писать и читать. Мы занимались в подъезде на подоконнике. Я разрезала тетрадку на четыре части, и они рисовали галочки. К тому времени, когда даже родителей этих несчастных детей подговорили жаловаться, что, мол, те не дышат воздухом, я целый день держу их в душном подъезде, дошколята научились читать и писать. А мои сверстники, слонявшиеся по двору, намеками пытались записаться ко мне в учителя. Помню женщину, которая пришла к моим родителям возмущаться, а я ее спросила:
  - Вы знаете, что ваш сын читает?
  Она работала уборщицей.
  - Как это он читает, если я сама еще не читаю!
  Я сбегала за Юркой. Он что-то прочитал матери, та заплакала и ушла. Больше ко мне не приставали.
  
  Телевизор
  На Бутырском хуторе у нас появился телевизор с линзой. Он стоял в комнате родителей. А из нашей комнаты, если приоткрыть дверь, как раз был виден экран. И когда меня укладывали спать, я вставала и подглядывала в щель. Так я увидела "Петер" с Франческой Гааль. "Маленькая мама". Югославские тяжелые фильмы про войну. "Большой и маленький". Смотрела все подряд. Один мой глаз следил за окружающей средой, чтобы никто не застал врасплох, а второй - в телевизор.
  Мой первый весомый подарок родителям был тоже телевизор. Тогда появились большие, цветные. А папа все говорил: у нас и старый хорошо принимает. В начале семидесятых я заработала денег, вычислила время, когда родители отсутствовали, попросила друга привезти телевизор, включила его, зная, что у папы в институте сейчас перерыв, и так как дом рядом, то он придет на обед. А сама затаилась на кухне, только крикнула ему:
  - Папа, я тоже голодная, сейчас что-нибудь приготовлю.
  Он вошел в комнату, а там включенный телевизор. И на мое счастье показывали какие-то вологодские кружева, гжель, хохлому, передачу, посвященную народному творчеству. Поэтому на большом экране была такая красота, что папа как вошел, так и застыл. А я сквозь портьеру подглядывала. И увидев, что он смахнул слезу, я быстро выскочила из дома. Поняла, что все в порядке.
  
  Родители
  Моя мама, Любовь Петровна, родилась во Владикавказе. Когда ей было примерно три года, ее мама то ли погибла, то ли пропала без вести. После войны 1914 года ушла искать своего сына. И сама пропала. Правда, потом ее якобы видели где-то с каким-то мужчиной. Но это недоказуемо. Оставила пятерых детей. Их воспитала тетя Дина, сестра маминой мамы.
  К ней в Сочи мы приехали, когда мне было три года. Я была хворая - туберкулез - и каждое утро меня заставляли есть зеленый перец, а он такой невкусный. Папа сказал: не съешь - не возьмем тебя на море. Я не съела. И они ушла без меня. В этот день я впервые в жизни насадила на штырь огромную красивую стрекозу. И когда все вернулись с моря, я сидела перед стрекозой и ревела. Папа сказал: ну хотя бы кусочек перца будешь съедать?
  Больше они без меня на море не ходили.
  Короче, мама воспитывалась у тети. А дед, мамин папа, был кубанский казак с большими усами. Я только на фотографии его видела.
  Про маму грустный рассказ, потому что когда она умерла, я поняла, что ничего про нее не знаю. Она много читала, много работала и очень мало говорила. Я таких людей не встречала, тем более что всю жизнь вращаюсь в среде, где много говорят. Знаю, что в 16 лет мама приехала в Питер поступать в архитектурный институт, и ее отказались принять, обнаружив, что ей всего шестнадцать. Поэтому, сдав все экзамены, она забрала документы. Когда же в приемной комиссии спохватились, что у нее сплошные пятерки, и она одна такая, ее уже не было. Она отправилась в университет на геофизический факультет. И слава богу, потому что там она встретилась с моим папой. Он рассказывал, что заметил ее, когда она с документами шла. Потом родился Вовка - они еще учились. И однажды он разревелся в трамвае, мама держала его на руках, и окружающие стали ворчать, что доверяют, мол, детей детям. Мама была маленькая, ниже меня, в ней метр пятьдесят с хвостиком, тонюсенькая. От обиды она сама заплакала:
  - Это мой ребенок!
  Мама знала наизусть "Евгения Онегина" и очень любила "Элегию" Масне в исполнении Шаляпина. Она не умела врать. И у нее был очень высокий уровень сознания. Как мне кажется, недоиспользованный. Она защитила докторскую диссертацию и руководила отделом. Однажды я пришла к ней на работу и увидела - огромное безлюдное помещение, все столы пустые, только один завален толстыми папками. И никого за ними не видно. Я испуганно окликнула:
  - Мама?
  Из-за папок раздалось:
  - Да, Ириш, я тут.
  Это она за весь отдел, отправленный на картошку, обрабатывала отчеты. Как начальник.
  И все домашние проблемы, устройства детей, получения квартир, переезды, быт - были на ней. Но обеды, например, они готовили по принципу кто раньше придет домой. Папа хоть и умел работать и руками, и головой, но был погружен в науку, в преподавание. А мама все успевала. И даже французский выучить. Решила и выучила.
  Она очень вкусно готовила. Борщ, баклажаны, перцы и пироги с капустой. Уже во взрослом состоянии я попросила: научи меня, пожалуйста, делать борщ, щи и фарш для пирогов. Сырое тесто я в детстве таскала со стола: сидела на корточках и ждала, когда мамины ноги переместятся подальше, чтобы нащупать кусочек и быстро проглотить. С тестом я так и не научилась обращаться, научилась сестра. Но ведь тесто сейчас можно купить. А капустный фарш делать умею. И пироги пеку вкусные. Так говорят.
  По поводу того, чем занимались родители, у меня было своеобразное представление. Я понимала, что такое Уфа. Если мама едет в Уфу, в командировку, значит, привезет мед. Все дети приносили в школу гербарии, а я - коллекцию из камней, где светились перит, горный хрусталь, кусочек малахита. Потом уже, когда брат стал геологом и двоюродные сестры одна и вторая, я уже больше понимала. И тоже хотела путешествовать. Причем, мне хотелось объединить геологию с археологией: как будто я ищу нефть и газ, а натыкаюсь на древнюю гробницу.
  Папа очень скоро из практикующих геофизиков перешел в преподаватели. Ему нравилось читать лекции. Он мог заворожить любую аудиторию. Его очень любили студенты. Я заходила в институт, который был рядом с домом, и на входе меня спрашивали:
  - Вы к кому?
  А я гордо говорила:
  - К Печерникову.
  И если поблизости стояли студенты, они уважительно интересовались:
  - Вы дочка Печерникова?
  И я купалась в лучах его славы. Могла просто покрутиться и уйти, а потом еще раз заглянуть в тот же день - подпитаться.
  На пенсии мама сидела обложенная кандидатскими диссертациями: ей приносили их на рецензирование. А когда этого стало поменьше, она начала теряться в этой жизни. Привыкла все время работать. А тут и дети уже сами по себе. Поэтому, мне кажется, она раньше ушла.
  Мама умерла в 1986 году. И для меня это страшный год. Я думала: что ж я за существо такое, ведь если любишь кого-то, то хочешь узнать о нем все, а я ничего не знаю про маму.
  Папа, когда вышел на пенсию, начал писать книгу "Новая теория микромира". Вступил в полемику с Эйнштейном. Сначала он мне что-то зачитывал, но мне было непонятно и неинтересно. Потом он ослеп и очень переживал, что не может продолжать писать. Я купила диктофон и расшифровывала то, что он наговаривал. Читала ему и вносила правку под его руководством. Еще читала ему труды Эйнштейна, Пуанкаре, Планка, Паули, Розенфельда, Девиса, в которых с трудом выговаривала научные термины. Но постепенно стала вникать и почувствовала интерес.
  Как-то случайно я попала в компанию ученых, заговорили о Пуанкаре, и я высказала свое мнение. Все изумленно на меня посмотрели и спросили:
  - Вы читали Пуанкаре? Вы же актриса?
  И весь вечер не сводили с меня глаз. А у меня же это все на слуху, потому что в течение шести лет я не по одному разу читала определенный набор книг.
  Папе не удалось закончить свой труд. Он считал, что это только первый этап. Но там уже все понятно. Даже я улавливаю смысл. Правда, есть математические формулы, которые надо проверить - папа все-таки не математик. А потом достать бы денег и издать тоненькой брошюрой. Он семнадцать лет посвятил этой работе. Вдруг через какое-то время окажется, что он прав.
  
  Книги
  Мама выписывала собрания сочинений. И у нас в квартире две или три стены занимали книги. Я подглядывала, что читает мама, и потом брала этот том. И все последующие. Не всегда понимала прочитанное, но научилась пробрасывать не интересное. Это в житейских отношениях у меня запоздалое развитие. На книжках я раньше созрела. Любимыми были приключения, фантастика: Дюма, Джек Лондон, "Капитан Немо" Жюль Верна, "Капитан Сорви голова" Луи Буссинара, тоненькая книжка Циолковского "На луне", Герберт Уэлс. Но читала и Голсуорси, и Цвейга, и Жорж Санд, и Куприна. Про "Войну и мир" мама сказала:
  - Не пропускай войну, все так делают, но это неуважение.
  И я мучилась, но читала. А какие-то книжки хотелось не просто читать, но делиться ими, даже хвастаться: ах, ты это прочел, а я вот это!
  Мне не разрешали выносить книги из дома, потому что это собрания сочинений. Помню, один том отдала, а его не вернули, с тех пор я научилась быть аккуратной. Приводила подруг домой и зачитывала им самые интересные места.
  Два моих любимых писателя с детства и до сих пор - Грин и Андерсен. И любимые сказки: "Гадкий утенок", "Стойкий оловянный солдатик", "Русалочка" - только с другим концом. Ну не может быть так жестоко и глупо. Да, пусть Русалочка кинулась в море, но она ведь морская, значит, выжила, а он дурак.
  
  - Вы дневник не вели, не записывали впечатления о прочитанном?
  - Я выписывала цитаты. Когда читала интересную книгу, я думала: вот это надо запомнить и так жить. Но едва закрывала книжку, я думала: а что я хотела запомнить? Уже сюжет брал свое. И я возвращалась, находила: ну, значит, надо записать. Так у меня появился блокнотик довольно-таки толстый...
  - Сохранился?
  - Нет.
  
  СРЕДНЯЯ ШКОЛА: 1952 - 1962 годы
  
  Первый класс
  В школу меня записали в шесть лет. 2 сентября мне исполнилось семь, а в первый класс я пришла только 4 сентября. В белом фартуке, потому что черного не было. Мы летом ездили в Сочи, к маминой родне, и что-то случилось с поездами или с билетами. В общем, в Москву опоздали. И одноклассники, помню, удивленно косились на мой белый фартук, потому что я в нем ходила, пока не купили черный.
  А еще помню утренник в актовом зале. Сестра разучила со мной вальс цветов. Я должна была красиво кружиться и выделывать разные фигуры. Мне сшили пачку. А передо мной выступила девочка из богатой семьи, ее пачка оказалась намного красивее - золото с голубым. И меня застопорило, что та такая нарядная, а я в марлевой юбочке. И вместо движений, которым учила меня сестра, я всю музыку однообразно прокружилась с растопыренными руками, как дерево. Вернулась за кулисы - а Галка сидит на полу, плачет и причитает:
  - За что?
  Она в меня столько вложила, а я ее подвела. Вот и все воспоминания об этой школе, потому что ко второму классу мы переехали на Бутырский хутор, и я пошла в другую школу.
  
  Смерть Сталина
  Мы сидели в классе, и все девочки плакали (до четвертого класса у нас было раздельное обучение). И учительница плакала. А я не плакала. Я Сталину письмо написала. Написала, что у нас десять метров на пять человек, и мы даже уроки делаем по очереди. И, дедушка Сталин, помоги нам, чтобы у нас было место. А дедушка Сталин мне не ответил. Я не обиделась. Меня мама предупреждала, что у дедушки Сталина много забот, когда я спросила у нее, можно ли написать ему письмо. Но я все равно втайне от родителей это сделала. Спросила у соседки, какую марку прилепить. А отправила или нет, не помню. Когда Сталин умер, я толком не поняла, что это значит, но мне было его жалко, как всем. Просто я не плакала. И вдруг соседка по парте - она сидела с платочком у носа и громко всхлипывала, - толкнула меня:
  - Ты чего не плачешь?
  И я увидела, что глаза у нее совершенно сухие. Никаких слез. Она делала вид. Поэтому я осталась сидеть, как сидела, опустив голову, но платок не достала. Ко мне подошла учительница и очень грубо сказала, какая я плохая, что мне не жалко дедушку Сталина.
  Я видела его на демонстрации 1 Мая. Это чудесное время, когда родители дарят красные туфельки с перепонкой и пуговичкой, в которых больно ходить, потому что новые, и папа подхватывает тебя на закорки. И я на Красной площади мало того, что с родителями, так еще можно болтать туфельками. Папа мне показывал и дедушку Калинину, и дедушку Сталина. Но я на них мельком смотрела, потому что все внимание - на новые туфельки. Это магнит попритягательнее. После демонстрации я хотела лечь спать, не снимая их, но мне сказали, что надо разуться. Тогда я ночью встала, надела туфельки и снова легла. Утром родители не ругали. Мой второй муж Боря Галкин спрашивал папу:
  - Виктор Федорович, вы когда-нибудь ее пороли?
  - Ну, замахивался, но как ее пороть, лежит шкелетина, одни глазюки.
  
  Музыка
  Соседская девочка заиграла на скрипке. Я пришла к маме и попросила, чтобы меня тоже отдали учиться. У меня все время был момент подражания. Старшая сестра ходила на гимнастику, и я тоже, она на фигурное катание - и я. В общем, и сестру и меня, и еще пол подъезда отдали учиться играть на пианино. К нам приходила учительница. Но вся моя любовь к музыке закончилась на гаммах и упражнениях. Я стала мечтать, чтобы или я заболела, или учительница. И из всех уроков до сих пор помню только начало "Элегии" Масне.
  
  Спорт
  Как и сестра, я сначала занималась спортивной гимнастикой. Очень любила кольца и брусья. И ненавидела перекладину. На брусьях и кольцах размах был: летишь, шлепаешься, но с размахом. А на перекладине чувствовалась какая-то несвобода. И кого-то я так и не смогла осилить, то ли коня, то ли козла. Стукалась все время.
  Потом вслед за сестрой пошла на фигурное катание - в Марьину Рощу, в детский парк Дзержинского района. И даже заработала второй разряд. Но я несуразная фигуристка. Один раз, делая вращение, упала и сильно ударилась. Наверное, появился страх - я не могла делать ласточку с наклоном и не могла выполнять заклон, это когда во вращении прогибаешься назад. Меня заносило. Но прыгала хорошо, на два разряда вперед. И судьи недоумевали: прыгает на будущий разряд, а крутится только прямо. Но после второго разряда мы опять переехали - уже в отдельную квартиру на Ленинском проспекте, в противоположный конец Москвы. И с фигурным катанием пришлось покончить - далеко ездить.
  
  Пионерский лагерь
  Каждое лето меня отправляли в пионерский лагерь. Всегда в один и тот же, в Тучково, от бывшего института нефти и газа. Только однажды я оказалась в другом лагере, очень большом, под Вереей. И каждый день писала маме: забери меня отсюда. Но чтобы мама не расстраивалась, я эти зареванные письма закапывала под камень. А потом уже ездила только в Тучково. И это счастье, потому что там в отличие от школы была свобода. Наш второй отряд верховодил. В первом отряде девочки вовсю влюблялись в вожатых, а мы следили за их свиданиями. У меня в лагере началась проблема с мальчиками: не приглашали на танцы. Поэтому я организовала команду из девочек. Нас было семеро, мы жили в двухэтажном домике на верхотуре. Помню, сначала среди нас оказалась милая, хорошая девочка, которую мы застукали ночью: она под одеялом ела воблу и печенье. А мы всем делились. Ну, мы попросили ее спуститься этажом ниже.
  Я чувствовала себя серым кардиналом в лагере. Придумывала всевозможные вылазки, игрища, вплоть до того, что мы штаны физрука поднимали вместо флага. Он утром просыпался, а там развеваются его тренировочные брюки. Даже театр организовала и поставила "Снежную королеву". Роль королевы я взяла себе, потому что ее там меньше всего - я сидела на троне и мало что говорила, а в основном работала с актерами. Играли мы прямо в лесу, разбойники падали на зрителей с настоящих деревьев. Костюмы сшили из марли. А для королевы и костюм не требовался - корона на голове да ледяное лицо.
  
  Руфина Нифонтова
  На Ленинском проспекте, через дом от нашего, жила моя любимая актриса Руфина Нифонтова. Тогда вышел фильм Рошаля "Сестры" по "Хождению по мукам". И вдруг она живьем в магазине. Я не сразу поняла, что она, подумала: надо же, как женщина похожа. А потом увидела глаза. У нее глаза необыкновенные, прозрачные, как будто там гиперболоид инженера Гарина - лучи какие-то идут. И я завороженная пошла за ней и увидела, где она живет. Стала подкладывать под дверь цветы, однажды положила ее портрет - перерисовала карандашом с фотографии. Как-то встретила ее вечером - они с мужем вышли на прогулку. И я шла за ними, держась на расстоянии. Долго гуляли. У меня ноги руки отмерзли.
  А один раз - мне было лет 13 - 14, я как обычно подкладывала цветы, и вдруг Нифонтова вышла из лифта. Она воскликнула:
  - Ах, это ты! Ну и что ты хочешь?
  А у меня паралич. Ничего не могу сказать. Она открыла дверь квартиры и пригласила:
  - Проходи.
  Я вошла. Она опять спрашивает:
  - Ну и что?
  И одну фразу я из себя выдавила:
  - Что нужно уметь, чтобы стать актрисой?
  Она посмотрела на меня и почему-то басом сказала:
  - Все.
  Я пролепетала:
  - Спасибо.
  И стала спускаться по лестнице. Она выглянула из квартиры и крикнула:
  - Ты в драмкружок ходишь?
  А я уже где-то между пролетами:
  - Нет.
  - А зря.
  И я пошла уметь все: лошади, автомобиль, мотоцикл... И в драмкружок.
  В 78-м году я перешла из театра Маяковского в Малый академический. И оказалась на сцене вместе с Нифонтовой. Сначала в "Утренней фее". Это очень красивая испанская притча. Причем, там не просто Испания, а горная провинция, где живут суровые, закрытые, молчаливые люди. Руфина Дмитриевна играла мою и мать и не мать. У меня было две роли. Одна героиня в начале спектакля считается утонувшей - мрачный дом живет памятью о ней: ее муж, мать, нянька, дед в трауре. И вдруг вдовец приносит на руках мокрую девушку в рубище, которая на его глазах кинулась с обрыва, а он ее выловил. И она, как зверек, говорит: зачем вы меня спасли? Но постепенно дом начинает оживать из-за присутствия этой Аделлы. Ее любят детишки, полюбил дед, оттаивает мать, полюбил и вдовец. Но он почему-то скрывает свое чувство, какая-то тайна в нем есть, он резок с ней.
  И в дом приходит Утренняя фея, такая странная женщина, смерть, и она не может понять: по звездам она должна придти сюда, но за кем? Аделла не ее, никто из живущих в доме не ее, но она знает, что должна быть здесь. И уже в конце спектакля, когда ясно, что это пара влюбленных, что дом стал счастливым, туда опять заглянуло солнышко, появляется тоже в рубище та, которая якобы утонула. На самом деле она убежала с любовником и прошла все круги ада и уже вся другая, падшая, на коленях приползла домой. Играть должны разные актрисы, но Борис Александрович Львов-Анохин решил, что будет одна - героини не встречаются.
  И тут Утренняя фея понимает, зачем она здесь, и говорит этой второй, вернувшейся:
  - Не разрушай, ты однажды уже предала этот дом, почти убила всех, не разрушай второй раз, пойдем со мной, не бойся.
  Но та не хочет:
  - Нет, я столько испытала, это мой дом...
  А фея уговаривает:
  - Пойдем, наутро тебя найдут, и ты будешь красивая, прежняя, ты останешься, как святая.
  И протягивает Анжелике венок. Та отталкивает его, но потом все-таки надевает и уходит за Утренней феей. Наутро все говорят: нашли Анжелику! Мать счастлива, что можно хоть похоронить. Вот такая потрясающая притча. Автор Алехандро Кассоне, который написал "Деревья умирают стоя".
  И второй спектакль, где я работала с Руфиной Дмитриевной, - это "Федра" Рассина. Она играла Федру, а я - ее соперницу, плененную царевну Арикию. Партнерствовалось с ней замечательно. Но мне так странно было видеть ее вне сцены. В фильме "Сестры" она выглядела настолько женственной, что-то совершенно потустороннее, ангел во плоти. Когда она там локон поправляла, я потом полфильма мысленно тоже поправляла локон. А в жизни она закрывалась под грубоватую, говорила немножко басом, всегда шутила. Наверное, потому, что была очень ранимой, беззащитной. Это уже мои "размышления на лестнице". Есть такая французская поговорка, переводится как "размышления на лестнице". Когда за тобой закрыли дверь, и ты сама с собой: вот я бы тут такое сказала, а потом такое! Но дверь уже закрыта.
  Я видела ее с дочкой. В театре был домашний банкет по поводу премьеры "Утренней феи", и пришла Олечка. У Нифонтовой опять глаза стали прозрачные и с голубыми брызгами, как в "Сестрах". Она все время смотрела на свою дочку, а дочка смотрела на нее.
  Она, конечно, не помнила нашу первую встречу - на лестничной площадке. Однажды на гастролях я пересказала ей тот случай. Руфина Дмитриевна только посмотрела на меня удивленно - без слов.
  Но я чувствовала, что она хорошо ко мне относится. То есть я чуяла, какая она настоящая. Когда у меня случилась беда - умерла мама, она подошла и предложила помощь.
  Я не хожу на похороны, а к ней пришла. Гроб стоял в фойе театра. И я даже пристроилась в очередь, чтобы подойти к гробу, но не смогла. Я знала, что лицо ее прикрыто, потому что она страшно погибла: наклонилась над ванной с горячей водой, потеряла сознание и упала в кипяток. Но даже не в том дело, что страшно, просто стоит мне закрыть глаза, и я вижу ее в роли Кати в "Сестрах". Я и в других ролях ее любила, но это первое детское потрясение. А потом узнала, что ее любил снимать оператор Косматов. И первый мой фильм - "Каменный гость" - снимал Косматов. Уже седой. Он в основном сидел при камере и руководил. Я была удивлена, когда увидела материал. Там такие крупные планы, что аж дыхание останавливается: неужели это я? Мне потом кто-то из его учеников рассказал, что у него в жизни сначала была одна Нифонтова - ее лицо он снимал как что-то особенное, а лебединой песней стала я. Так что с первым оператором мне очень повезло.
  
  - А вам кто-нибудь цветы под дверь клал, как вы Нифонтовой?
  - Нет, мне в руки давали. Около театра, после спектакля.
  - У вас были поклонники?
  - Наверное. Я всегда немножко пережидала после спектакля.
  - Что-то смущало?
  - Не могу объяснить. Вот идет спектакль на гастролях, удачный спектакль, принимают потрясающе, выходишь на поклоны, зажигается свет в зале, видишь глаза, руки с цветами, слышишь аплодисменты. Из зала идет удивительная волна, я всех так люблю, так благодарна. И потом у служебного входа обязательно толпятся: кто-то за автографом, кто-то слова сказать. А я сижу у окошка и жду, когда рассосется. Мне не страшно, а неловко выходить. Причем, это уже в сознательном возрасте. По молодости я не помню. Может, я всегда толпы сторонилась? Не знаю. Вот только что они самые любимые и самые прекрасные, а потом в окошко: когда уйдут, тогда и выйду. Или, если театр далеко от гостиницы, я пулей в автобус. Тем более, что играла я в париках, в шикарных платьях, со сцены смотрелась в увеличенном варианте, а с короткой стрижкой и в джинсах меня не успевали разглядеть и опознать.
  - Как бы вы ответили на вопрос: что должна уметь актриса?
  - У моего любимого Грина я как-то прочитала примерно такую фразу: "Творить - это разрушать и вводить что-то свое".
  
  Стрельба
  Стрелять из винтовки я начала в пионерском лагере, а в Москве пошла в школьную секцию, куда только мальчишки ходили, и хорошо постреляла. Тренер взял меня в мальчиковую команду. У меня даже грамота есть: "Ирине Печерниковой за второе место в районных соревнованиях по стрельбе из мелкокалиберной винтовки СРЕДИ МАЛЬЧИКОВ". Мне нравилось попадать. Сохранилась мишень, где я пробила всю десятку. Правда, ни в кино, ни в театре стрельба не пригодилась. Не брали меня на такие роли, к сожалению. Хотя нет, однажды пригодилась.
  Мы от Малого театра были в Чехословакии, в шефской поездке по воинским частям. И в какой-то части нас не встретили. А мы на автобусе проехали много километров, вышли усталые. И вдруг началась пальба. Со световыми эффектами. Наверное, учения. Первому Деду Морозу Советского Союза Роману Филиппову стало плохо с сердцем. Остальные тоже в трясучке. Как-то мы все-таки добрались до гостиницы. И утром к нам пришел полковник извиняться. И пригласил всех артистов на полигон: из чего хотите - из того и стреляйте, всю обиду свою выстреливайте, хоть из танка, хоть из пушки... Нифонтова заявила, что хочет в БТР. И вышла оттуда жутко пыльная. Кто-то захотел из автомата. А я увидела снайперскую винтовку. По прицелу догадалась, что снайперская. Сопровождавший нас офицер уточнил:
  - Вы раньше стреляли?
  - Из мелкашки.
  - А это боевая.
  - Знаю, сильная отдача в плечо. Но мне очень хочется.
  - Ну, пожалуйста.
  Ко мне подошел солдат с азиатским разрезом глаз, показал, как заряжать, где движущиеся мишени. Короче, я уложила все. И второй раз. И третий. И чувство меры, как ни странно, у меня сработало, что надо остановиться. Я оглянулась, а за мной толпа солдат, почему-то все узкоглазые. И офицер им выговаривает:
  - Вам не стыдно? Женщина, актриса сделала то, что ни один из вас никогда не может сделать.
  Он дал мне еще патроны.
  - Премиальные!
  И тут я, конечно, от волнения в одну мишень промазала. Солдаты потом ходили за мной и предлагали: не хотите ли из этого пострелять или из того? А все мои коллеги захотели стрелять из снайперской винтовки.
  И еще один случай со стрельбой. Малый театр на гастролях в Питере. Февраль-март, самая гнилая погода, на улице неуютно. А у меня в спектакле "Дети Ванюшина" выход в самом конце. Причем, надо: ап! Энергично, задорно. А настроения никакого. И рядом с Домом культуры, где мы играли, я увидела тир. Подумала: сейчас подниму себе настроение. Постреляла. Выиграла еще кучу пулек. Опять постреляла. Заработала большую игрушку. И пришла в театр уже веселая. А навстречу Михал Иваныч Царев.
  - Здравствуйте, что это такое?
  - Это вам подарок. Мой приз за стрельбу.
  Он не понял, сказал:
  - Ну, потом, потом.
  Посадил куда-то игрушку и пошел на сцену.
  
  Автошкола
  Там преподавали и автомобиль, и мотоцикл. Кому не исполнилось 17 лет, выдавали юношеские права, как мне. Осваивали мы "Победу". Она стояла на кирпичах, и мы в ней все нажимали, крутили. А на вождение обычно вывозили в переулок. Но в мой первый выезд, когда мы с инструктором сели в настоящую "Победу", он сказал:
  - Сегодня мы поедем сюда.
  В другие ворота, которые выходили на Садовое кольцо с его сумасшедшим движением даже в те годы. Я вцепилась в руль, и мы поехали. А была зима, снег, гололед. И за первые полчаса я получила все сразу: и вокруг оси покрутилась, и от машин поуворачивалась. Оказалось, что у инструктора обеденный перерыв, и он решил съездить к себе, в Марьину Рощу. Когда мы подъехали к его дому, он сказал:
  - Боевое крещение получила, теперь тебе нечего бояться. Горячего чего-нибудь хочешь?
  - Не хочу, - буркнула я.
  - Ну, сиди, осознавай.
  Обратно уже было не так страшно. Потом он все время со мной ездил обедать.
  
  - На мотоцикле интереснее, чем на машине?
  - А я не ощутила всей сладости мотоцикла, потому что нас учили во дворе, сдавали мы на шоссе, но там всего того, что ощущают байкеры, не было - я просто должна была правильно вести. Я все сделала и получила права. Так они где-то и завалялись.
  - А машина в жизни пригодилась?
  - В Москве нет, а за границей я водила с удовольствием.
  - Что водили?
  - У моего мужа Збышека был "Рено".
  
  Лошади
  Ездить я училась в "Урожае". И никогда не боялась, что конь может лягнуть, сбросить. Мне нравилось даже просто глядеть на лошадей. Какие у них глаза! Я любила каждую, и, наверное, они это чувствовали - всегда мне голову на плечо клали. До сих пор не могу смотреть фильмы, где лошади кувыркаются. Ведь никогда неизвестно, как она упадет. И если что-то себе сломает, то ее могут пристрелить. Поэтому я "Андрея Рублева" Тарковского видела только один раз: когда фильм запретили к показу, Николай Бурляев пригласил меня и моих родителей на закрытый просмотр на Мосфильме. Там много жестоких сцен и с лошадьми, и с коровами.
  Про людей нас уже приучили наблюдать, как их убивают, и я спокойно смотрю по телевизору. Но если вдруг вижу на экране собачку, выбежавшую на мостовую, то забываю про что кино, начинаю переживать: ну куда ты, дурочка! - пока опасность не минует. Потом лезу в программку, чтобы вспомнить, что же я смотрю: ага, боевик, ладно.
  И там же в "Урожае" я тренировалась, когда снималась в фильме "Первая любовь". У меня по роли было женское седло, это очень трудно, если нет обхвата ногами. Сидишь боком - никакой уверенности. Выглядит, может, и красиво, но ни дай бог лошадь понесет, неизвестно где ты окажешься.
  Конь у меня был умница. Гиацинт. Нас представили друг другу. И я влюбилась. А потом только делала вид, что управляю им. А он делал вид, что слушается меня. Однажды тренер решил, наверное, как следует меня потренировать или испытать, и неожиданно перешел с галопа в карьер, это еще быстрее. А мы ехали по аллее, Гиацинт был ведомым. И он понес. Я даже не успевала на него приземляться, висела в воздухе. Хорошо, что это было не женское седло, а нормальное. Я уже предчувствовала, как меня исхлещут и исцарапают ветки, как вдруг Гиацинт перешел на галоп, как раз перед низким деревом.
  У меня из этого фильма есть только одна фотография, где я верхом на коне, и Иннокентий Михайлович Смоктуновский подает мне руку. Было много снимков у замечательного фотографа с Мосфильма Димы Мурашки. Он все звал:
  - Ир, у меня целый ящик "Первой любви".
  Но мне было некогда. А когда собралась, его не стало.
  
  - А Гиацинта вы навещали после съемок?
  - Да. Потом, к сожалению, умер тренер, и тогда уже не смогла. А так наша дружба не закончилась. И он всегда меня узнавал.
  
  Тайная жизнь
  Школу я не любила. Поэтому училась на отлично, чтобы не трогали. Потому что мне это все не нужно было. Считать, писать я умела. Литературу, по-моему, надо знать эмоционально. Вот то, что тебя затронуло, оно всю жизнь вспоминается и тебе что-то дает. А когда говорят: напишите сочинение "Катерина - луч света в темном царстве", - то никакой Катерины уже не хочется.
  Сочинения я писала, как полагается, а не то, что на самом деле думаю. Один раз попыталась протестовать и потерпела фиаско. Если бы двойка! Двойку и кол я любила. И пятерку. А вот три и четыре, середнячные оценки, очень не любила. И получила именно столько. После этого я ходила в библиотеку, выбирала цитаты и писала грамотные сочинения.
  Когда любимые книги проходили, я это пропускала. Тогда не понимала почему, просто интуитивно. Сейчас уже могу объяснить. Как Вертинский хорошо сказал: "Соцреализм? Не понимаю. Артист - это как метеор: сверкнул, блеснул и та-а-айна".
  Я прогуляла "Войну и мир", чтобы не возненавидеть, потому как уже прочитала. Прогуляла "Гамлета". Шекспир у нас был всего один урок. Нет, я уважала этого учителя, он потом работал в музее Пушкина на Кропоткинской. Вот там его место. Он рассказывал все очень заумными фразами. Его звали Израэль Кагосович. Он позволял нам выходить с конспектами, чтобы мы просто еще раз прочитали ему его же слова, чтобы хоть что-то в наших головах осталось. Я половину из того, что он говорил, не понимала. А в литературе мне всегда нужно было "ах" - и потом с этим жить в другую сторону.
  Когда я пришла к папе и заявила, что ненавижу физику, он сказал: давай разберемся. Мы сели за стол, разбирались, и в результате я сама вывела закон Ома. Папа обрадовался, он решил, что теперь я полюбила физику. А я поняла, что не надо заучивать эти безумные формулы, потому что они никогда не пригодятся мне в жизни. Лет в 13 я решила быть актрисой, так зачем мне забивать мозги физикой? Надо просто записывать за учителем. И если он вызовет, на секунду задержаться, проглядеть, выйти, его же словами рассказать, он будет счастлив и поставит пять. У меня была хорошая память.
  География меня раздражала. Мне не нравилась учительница. Такой романтичный предмет, детей можно держать в завороженном состоянии весь урок, а тут с указкой у карты. И еще у нее были копыта - массивные туфли на толстых высоких каблуках. Но главное - она была вредная.
  А математика к нам из университета привели - учитель заболел и пригласили на замену. Он на нас изумленно смотрел все время: что я тут делаю? - и давал задачи. Я однажды на спор взяла и решила первая. Но мне это надо?
  А история! Слишком тщательно от меня дома скрывали, почему у меня было четыре дяди, а остался один, и почему Виктор - сын врага народа. И сравнить с той историей, которую мы изучали. А мои вопросы к папе, который тут же начинал наводить тень на плетень. Ну, я находила другого человека, который мне все объяснял. Я знала, что нам преподают вранье.
  Однажды мы с папой месяц не разговаривали. Это я уже училась в школе-студии МХАТ. У нас был преподаватель по советской литературе - Синявский. Мне он не нравился, потому что у него был гнусавый голос и он нудно, однотонно рассказывал, например, про лирику Серебряного века. До него лекции читал Белкин, весь горящий своим предметом. А на Синявском я кисла. Кстати единственную четверку на экзамене за всю студию МХАТ я получила у него. Ну, и когда случился процесс над Синявским и Даниэлем, когда их преследовали за инакомыслие, за то, что печатали свои труды за границей, что по тем временам было немыслимо, недопустимо, около памятника Долгорукому состоялась демонстрация в их защиту. Двое наших студентов проходили мимо и услышали знакомую фамилию "Синявский". Они подошли и стали слушать. Их забрали в милицию. За участие в митинге. Как крайних. А потом выгнали из студии.
  Я очень переживала. И мы с папой разговорились. Он встал на официальную точку зрения. И первый раз в жизни я услышала, как папа пытается обойти острые углы и настроить меня на то, что в нашей стране все правда, особенно в газетах. А я не столько понимала, сколько чувствовала ложь. Я не любила наших политиков, чиновников, ненавидела сдачи спектаклей, когда их закрывает цензура. Я тянулась тогда к более взрослым людям и много слушала. И в разговоре с папой я хотела добиться от него, чтобы он согласился со мной, но он так и не сказал того, что я ждала. Он боялся за меня, потому что я была неуправляема, могла совершить поступок, а потом подумать. После этого я объявила, что больше газет не читаю. И действительно не читала. И еще заявила, что вообще ухожу из дома. Из дома я не ушла, но отец со мной не разговаривал месяц.
  В старших классах я научилась жить так, чтобы школа мне не мешала. Пересела с первой парты, с которой я всем подсказывала, на последнюю, завела журнал, где проставляла свои отметки, когда меня вызывали, по какому предмету, чтобы знать, когда вызовут в следующий раз. И все домашние задания делала в классе, на уроках, чтобы остальное время было абсолютно мое. Приходила домой, кидала портфель, мне очень нравилось его кидать: у меня все сделано. И улетала, куда душа хотела.
  Например, организовала наблюдательный пункт на чердаке здания, которое находится во дворе МУРа на Петровке и в дырочку подсматривала за тем, что там происходит. Какой-то фильм, наверное, подействовал. Я долго искала дом 38 на Петровке, потому что улица заканчивалась без него. Потом нашла внутренний двор, подходящий чердак, который закрывался на псевдо замок. И сидела там часами.
  Когда перешла в девятый класс, родители на два года уехали в Индию. Тогда был лозунг: "Индия - Русиш, пхай, пхай". Дружба, дружба, в общем. Туда посылали наших опытных специалистов.
  А к нам переехала тетя Шура, папина сестра. Я ей показывала дневник: все пятерки. Она спокойна - я свободна. И шла по своим точкам: библиотека, кино, театр, лошади, автошкола. Тайная жизнь. Вместо школы.
  Ходила на один и тот же фильм, пока его показывали в кинотеатре "Прогресс", который был рядом с домом. С утра покупала за десять копеек билет для детей, а незадолго до конца сеанса пряталась в туалете, чтобы выйти уже на следующий, потом на следующий, а потом с портфелем домой. Ради каких-то фильмов я ездила в другие кинотеатры, по всей Москве выискивала.
  Тогда любимыми актерами были Жерар Филипп, Вивьен Ли и, конечно, Одри Хепберн. Мне нравились итальянские картины. Мало кто помнит такое кино - "Человек в коротких штанишках" - о мальчике, которого оставила мама, и он ищет ее по всей Италии. А я до сих пор помню музыку оттуда, даже на пианино ее подобрала. Потом узнала, что Алида Валли - это такая звезда с бездонными глазами. Но мне нравился мальчик. Много раз смотрела жесткий, страшный фильм "Пепел и алмаз" Анджея Вайды, хотя ничего не понимала ни про армию Нарадовы, ни про армию Краевы, но почему-то все ходила на него и ходила. А когда не было любимого фильма, то была библиотека на втором этаже Исторического музея, где можно, как взрослой, заказывать книги, и их приносили.
  У меня часто была ангина, я ходила к врачу, получала справку, относила ее в школу и уходила. Никто не мог заподозрить, что отличница способна прогуливать. Короче, я не заметила, что прошло месяца три, как я почти не бывала на занятиях. Заглядывала, если по моему журналу подходил момент, что меня должны спросить. Отвечала по всем предметам сразу, получала пятерки и опять исчезала.
  Но однажды предстояли важные соревнования по стрельбе. И тренер, знавший, что я больна, попросил моих подружек:
  - Зайдите к Ире, может быть, она сможет, нам нужна победа.
  Девочки пришли к тете Шуре и спросили:
  - Как Ира себя чувствует?
  Тетя Шура в свою очередь поинтересовалась у них:
  - А как она себя чувствует? А где она?
  И, поднимаясь по лестнице домой, я застала трех моих подружек у окна. Они стояли с круглыми глазами и при виде меня тут же заплакали.
  Так все открылось. Тетя Шура с испугу позвонила близким друзьям родителей, а в нашем доме жили все геологи, геофизики. Те раззвонили везде, в том числе директору школы. Меня вызвали и много чего наговорили. Даже пригрозили отчислением. Я храбро заявила, что сдам экзамены экстерном. Но они не согласились:
  - Все уже знают, что ты прогуливала, ты должна перед всей школой извиниться.
  Я отказалась.
  - Тогда мы напишем родителям.
  А родители и так уже нас не видели год. Ну, собрали школу в актовом зале, я вышла на сцену и сказала:
  - Извиняюсь.
  Меня приняли обратно. Я окончила школу с серебряной медалью.
  
  Одри Хепберн
  Моя самая любимая актриса - Одри Хепберн. Не могу объяснить почему. Она единственная, кого я не могу объяснить. Это какое-то удивительное существо, которое заставляет сердце биться и чего-то хотеть. Ее нельзя назначить великой актрисой, нельзя назначить красавицей номер один. Ее никем нельзя назначить. Но до сих пор как плохое настроение я ставлю что-нибудь с ней.
  А первый раз увидела ее в "Римских каникулах". У нее там была челка. Я пришла домой и, понимая, что, если я отрежу челку, родители расстроятся, я отстригла кусок косы, связала и прилепила на лоб. Надела нарядную блузку сестры. Втянула щеки, чтобы получились выдающиеся скулы. Подрисовала глаза. Посмотрела на себя в зеркало: похожа я на Одри Хепберн?! Нет. Не похожа.
  
  - А вы в зеркало любили смотреться?
  - Нет. У меня закончилось все на том показе, когда я пыталась походить на Одри Хепберн. А потом я просто не знала, что есть такое понятие - фотогеничность. Все время переживала: ну раз мальчики не приглашают на танцы, значит, я не удалась, не то что некрасивая, а просто совсем никудышная. И только с возрастом, уже в профессии я заметила, что пришла на пробу больная, страшная и вдруг на снимке как будто другое лицо. Это и называется фотогеничность.
  - Что за проба?
  - По-моему, "Живой труп". Цыганка. Я вдруг увидела: боже мой, глазища в пол фотографии. А я еле доехала до Питера. И там же в Питере я снималась в фильмах "Первые радости" и "Необыкновенное лето" по Федину. Меня встречала мастер по гриму, звали ее Люся, она работала всегда с Козинцевым - на "Гамлете", "Короле Лире"... Я в поезде не сплю, лет мне уже тридцать пять, а мне надо играть шестнадцатилетнюю гимназистку. "Ну что, мымрочка наша приехала?" - приветствовала меня Люся. Глаза красные, лицо отекшее, потому что в поезде топили, и СВ тогда еще не полагалось. Меня бы спать положить, а съемка. И Люся - человек очень талантливый - говорила: "Ну, давайте из нее красотку делать". Под ее руками я понимала, что это уже не я. И на экране появлялась совсем другая женщина. Но надо учитывать, что Люся знала про мою фотогеничность, что мне это дано от бога. Она мне как-то на съемках задала вопрос: "А не хотела бы ты поменяться, чтоб не на экране такая красотка была, а в жизни, а на экране - такая, как ты в жизни?" И прошло дня три, уже перед моим отъездом в Москву, я ей ответила: "Люся, я решила. - Что? - Пусть будет, как будет". Она уж забыла давно: "А что будет, как будет? - Пускай я буду на экране лучше, чем в жизни. Пускай я буду фотогеничной". Такой хохот стоял.
  
  Выпускной вечер
  До отъезда родителей в Индию наша семья была, мягко выражаясь, не очень обеспеченной. То есть я часто донашивала одежду за Галкой. Вообще у нас не было культа вещей. Иногда мама нам шила, когда у нее был отпуск. Вот мы увидели Лолиту Торес, кажется, в фильме "Жених для Лауры" и попросили у мамы такой же халатик. Она нам из байки сшила. Однажды в детстве мне попала в руки немецкая открытка, на которой изображена белокурая девочка с корзинкой в голубом платьице с фонариками и белом фартуке с кружевом. Я была зачарована ее платьем и попросила маму сшить мне такое же. Вся загадка платья в том, что оно было с нижней юбкой, поэтому внизу получался объем, как у принцессы. А мама сшила из штапеля. Он обвисал. И рукава опадали, не держались фонариками. Больше я не просила.
  Из Индии родители прислали мне первое в жизни зимнее пальто. Мое собственное. На искусственном меху, с большим воротником. Я ходила в нем с октября и сколько можно было, уже когда деревья расцветали. Тогда же они прислали выпускное платье - белое нейлоновое, на голубой нижней юбке, туфли на каблуке и два браслета из слоновой кости, один на руку, а другой мне сестра, сделав хвост, закрепила на волосах, как корону.
  Я пришла в школу очень нарядная. И всем мальчикам, не приглашавшим меня на танцы, отомстила. Они меня приглашали, а я им отказывала. Когда же мимо проходил одноклассник - самый умненький: он на уроках решал задачки для университета, - и самый несуразный: худой, в очках, - он меня даже не заметил, но я королевским жестом пригласила его на танец. Он сказал:
  - Да я не умею.
  Но мы пошли танцевать. После этого я снисходила и до остальных. Хотя мне уже было все равно, я сдавала экзамены в школу-студию МХАТ, мне оставались только общеобразовательные.
  На выпускном вечере я себе очень нравилась - первый раз в жизни пришла в школу не в носочках, сандалиях и с капроновыми бантами, а вот так по-взрослому. И вдруг меня вызывает завуч и говорит:
  - Ира, ну вот ты походила с прической, все тебя увидели, а теперь, пожалуйста, заплети косу.
  Мне стало очень обидно, потому что у нас уже в девятом классе были девочки со стрижками, в капроновых чулках, на каблуках. И ничего. А все потому, что они новенькие, а я медалистка. Они пришли к нам такие. Им делали замечание, а они отвечали:
  - У меня стрижка, что я могу сделать?
  - А капрон?
  - А я в эти туфли в простых чулках не влезу.
  И от обиды я сходу придумала отговорку. Как раз прочитала роман, где героев звали Ред, Генри и Мад. Я сообщила завучу, что меня причесывала Мад, мать Генри и знакомая моих родителей, которая привезла мне из Индии платье и браслеты. И менять прическу нельзя, потому что Мад с сыном и его другом придут к нам на выпускной. Кого-то из этих героев я назначила в англичане, остальных сделала американцами.
  У завуча округлились глаза:
  - Как придут?
  - Они проездом через Москву, и я не могла их не пригласить.
  - Да как же без разрешения?
  - Но ведь Мад - друг моих родителей, они вместе работают там на буровых, - не моргнув глазом придумала я.
  И после этого у нас получился такой славный праздник, потому что всех учителей смыло в учительскую - на совещание. Пока они там решали что делать, мы вместо вальсов отплясывали буги-вуги под рояль. Весь зал оживился, а потом вдруг резкая тишина - меня вызвали в учительскую.
  - Ирина, это надо отменить.
  - А как отменить?
  - Ну, у тебя же есть их телефон? Вот и звони.
  Я то сказала, что они остановились в гостинице, а звонить стала к себе домой. Там никто не отвечал.
  - Они уже, наверное, вышли.
  Вокруг школы выставили кордон из учителей. Я спросила:
  - Вы что, не пустите гостей?
  - Звони еще раз.
  - Я при вас больше не стану звонить. Что вы мне портите выпускной вечер?
  И расплакалась.
  - Иди в кабинет к завучу и звони.
  В кабинете я долго думала, как же выкрутиться из ситуации. И придумала, что им достали билеты во Дворец съездов, который как раз открылся в то время, на балет, и они присоединятся к нам на Красной площади. После этого я ходила со своим хвостом и с браслетом, и никто меня не трогал.
  А про Реда и Генри я потом еще в школе-студии МХАТ врала, когда подруги-однокурсницы стали уединяться и секретничать про любовь, а меня не допускали, ссылаясь на то, что они курят, мне же незачем дышать дымом. Поэтому и курить начала, чтобы присутствовать при их разговорах.
  Мне тогда нравился фильм "Гран-при", про автогонщиков, его показывали в широкоформатном кинотеатре "Мир", и, чтобы его смотреть, я прогуливала историю партии, самый неинтересный предмет. А староста устал меня отмазывать, ведь картина шла две недели, ну один раз меня нет, два нет, три... Тогда я рассказала подругам, что мне надо ехать в аэропорт, потому что Ред и Генри окажутся пролетом в Москве и у нас будет решительный разговор. Понятно, о любви.
  А в зимние каникулы одна из моих подруг поехала к себе в Киев, вторая - в Рузу, меня же отправили в Тамбов - к дяде с тетей. И я попросила свою двоюродную сестру, геолога, выслать из Ташкента открытку, которую сама же написала. На адрес моей лучшей подруги Нины Поповой. Потом Нины меня пытала:
  - Ты что, в Ташкенте была?
  - Конечно, Ред и Генри в этот раз летели из Ташкента, мы же должны были повидаться и все-таки что-то решить. Естественно, про любовь.
  
  - Вы бывали в школе после ее окончания?
  - Ходила племянника устраивать. После того, как брат с женой вернулись из Алжира.
  - А почему они сами не пошли?
  - А я уже артистка была известная.
  - Чем племянник занимается?
  - Сейчас это называется бизнес.
  - Удачно?
  - Как у меня. То вверх, то вниз. Но племянник любимый. Сережа. И я его любимая тетя. Мы, кстати, внешне очень похожи. Его даже принимали за моего сына.
  
  ШКОЛА-СТУДИЯ МХАТ: 1962 - 1966 годы
  
  Поступление
  Я знала, что нужно обязательно уметь ходить на каблуках, в платье по силуэту, с прической, то есть показать товар лицом. Сестра переделала на меня свое платье, я научилась ходить на каблуках. Но решила, что в этом году, 62-м, я не готова поступать, что после школы пойду работать в театр Маяковского кем угодно, хоть обувь разносить, там всегда кто-то требуется. Чтобы побыть в той атмосфере.
  Потому что в восьмом классе нас сводили на "Гамлета". По теме. Мы как раз проходили Шекспира. Это был спектакль Охлопкова. Мы стояли на самом верхнем ярусе. Но я была потрясена - прямо взрыв внутри. Пришла домой, взяла с полки книгу, перечитала и поняла, что хочу еще раз, только поближе. Купила билет и посмотрела уже из партера.
  А потом несколько дней дежурила на входе дирекции - ждала Охлопкова. Дежурная спрашивала меня:
  - Девочка, вам кого?
  - Мне нужен Николай Павлович Охлопков.
  - А я могу вам чем-нибудь помочь?
  - Нет.
  Часами простаивала. Но он всегда вылетал, его ждала машина, и я не успевала. Дежурная говорила:
  - Ну, вот, он опять пролетел мимо.
  Ее звали Елизавета, а отчество, кажется, Павловна. Наконец, она меня уговорила:
  - Вы мне расскажите, может быть, я действительно смогу помочь, что ж вы тут простаиваете?
  И я сказала, что не могу накопить денег на билет, а мне очень хочется смотреть "Гамлета", но не с верхотуры, как нас сводили, а ближе. На один билет у меня хватило, а сейчас, значит, опять месяц простоя. На "месяц простоя" она рассмеялась:
  - Господи, да я вам достану пропуск и будете сидеть в ложе.
  И я сидела. Сейчас уже той ложи нет, а я чувствовала себя почти на сцене, так все было близко. В течение двух лет меня пускали бесплатно. На утренние спектакли в субботу. Я больше двадцати раз посмотрела "Гамлета". Видела всех, кто его играл: и Самойлова, и Марцевича, и Козакова. И всех любила. Один раз даже дотронулась до Гамлета. Это был Марцевич. Но он не заметил. А вот кто играл Офелию, не помню. Их тоже было много. И почему я еще хотела поработать в театре Маяковского... У меня была мечта-сказка, что вот случится что-нибудь и нет Офелии, а я готова. Я же наизусть знала весь спектакль, все роли. Случится чудо - и сыграю...
  Поэтому собиралась поступать в школу-студию только на будущий год. А пока решила узнать, как это делают. И без прически, в школьной форме, с огромным старым портфелем, еще папиным, в сандалиях, носочках, с капроновыми бантиками побежала узнать, когда состоится консультация, где можно задавать вопросы. Пришла в учебную часть, а там очаровательная, красивая, величественная женщина Наталья Григорьевна - потом наша общая мама - спросила:
  - Сколько вам лет?
  Мне было шестнадцать, но я сказала:
  - Семнадцать.
  И покраснела. Она все поняла.
  - Ну, тогда все в порядке, сейчас я вас отведу на консультацию, спросите, все, что хотите, раз мы уже такие взрослые.
  Она, постучав, открыла дверь в аудиторию и втолкнула меня со словами:
  - Вот к вам еще с вопросом.
  И закрыла дверь. И тут я все поняла: там слева сидели актеры МХАТ, а справа от меня два молодых человека и две девочки в платьях по силуэту, с прическами, на каблуках. И обе читали монолог Анны Карениной: "Сережа! Сережа!.." А у меня форма короткая, коленка затряслась, я ее портфелем прикрыла. Наверное, очень смешно выглядела. И категорически отказывалась читать, меня долго уговаривали, а я сопротивлялась:
  - Нет, я с вопросом пришла.
  - Так это очень хорошо, вы нас спрашивайте, мы - вас. Портфель-то положите.
  А я не могу положить - коленка ходуном ходит.
  - Ну, стихотворение хотя бы одно нам прочитайте, а потом вопрос зададите.
  Я положила портфель и прочитала любимое стихотворение "Сеттер Джек" Веры Инбер.
  - А давайте и прозу тоже.
  Я чувствую, что они как-то настроились, перестали смеяться. А я много готовила и стихов, и отрывков, и объявила:
  - Карел Чапек "Дашенька, или история щенячьей жизни".
  И вижу, как главный экзаменатор рухнул головой на стол, только макушка видна. Он поднимает голову и спрашивает:
  - У вас весь репертуар собачий?
  И среди экзаменаторов уже сплошной хохот. А у меня слезы. Но почему-то мне сказали, что я могу приходить на второй тур, только с чем-нибудь темпераментным.
  Я принесла темпераментное - басом прочитала стихи про Кубу: "Моя родина кажется сахарной, но сколько горечи в ней...". Они опять упали под стол. Виктор Карлович Монюков, он потом Новый драматический театр организовал, сказал:
  - Приходи на будущий год, я буду набирать курс, приходи ко мне.
  Но я ответила:
  - Вы же сами говорили, что для актрисы важно время, а вдруг меня примут, зачем же год терять?
  И перед третьим туром он посоветовал мне выучить стихотворение Майкова "Тарантелла" - оно звонкое. Я его три раза забыла. А педагог Карев, который в тот год набирал курс, очень любил крупных, красивых, статных женщин, и про меня сказал, что детский сад не берет. И у Монюкова вырвалось:
  - Замечательно, а то не могу уговорить, чтоб на будущий год ко мне пришла.
  - Ах, к тебе, на будущий год?! Нет, пусть будет у меня, может, вольным слушателем, посмотрим.
  Так я попала в школу-студию. В сандалиях и с бантиками. Вернее, думаю, благодаря их несуразности, то есть на контрасте.
  
  Реакция родителей
  Родители вернулись из Индии в начале августа. Они там были около двух лет. За это время брат женился, и они ждали ребенка, сестра вышла замуж и родила. На этом фоне мое поступление в школу-студию отошло на второй план. Мы все новости выложили маме с папой прямо в аэропорту, тем более сутки ждали, потому что самолет задержался. "Боинг" не мог долететь до Москвы из-за нелетной погоды, и их посадили то ли в Саратове, то ли в другом городе. Аэропорт предоставил в распоряжение команды и пассажиров ресторан. Но никто не знал, чем кормить индусов. И папа придумал, попросил:
  - Принесите блины, масло, сметану, икру, селедку...
  И он накладывал в блины разную начинку и призывно смотрел по сторонам. Постепенно к нему подтягивались остальные пассажиры. Весь аэропорт ел блины. И никто не вспоминал об экстренной посадке. Вот такой мой папа.
  А в аэропорту мама сначала выслушала брата и сестру, а потом наступил мой черед:
  - Я поступила в институт.
  Она кивнула:
  - Хорошо.
  - В театральный.
  - Хорошо.
  И опять переключилась на брата с сестрой.
  
  Профнепригодность
  На первом курсе я чуть не вылетела. За профнепригодность. Я была, как сейчас говорят, не формат. Наш руководитель Александр Михайлович Карев был небольшого роста, коренастый, крепкий, у него была собака бульдог, и он любил рослых красавиц, таких, как Нина Попова и Лера Заклунная. Он взял меня через не хочу, назло Монюкову. И на первом курсе я чувствовала его скептическое отношение. Тем более, что у меня не получались этюды. Я их не любила.
  Ну, например, педагог предлагает ситуацию: встретились две подружки, одна что-то рассказывает, другая переживает по этому поводу и дает какие-то советы. Простая задача, а у меня всегда ступор. Однокурсники даже перестали меня задействовать в своих этюдах, потому что я сама зажималась и их зажимала. И когда встал вопрос об отчислении, я поняла, что у меня последний шанс.
  Мучить кого-то из сокурсников, втравливать в свою неудачу, мне казалось, я не имела права. Я поняла, что должна делать этюд одна. И придумать нечто такое, чтобы выскочить из зажима. То ли я что-то вспомнила, что ли где-то в кино видела, но у меня родилась маленькая история. У девочки погиб папа, а у ее мамы появился мужчина, с которым она пьет. И девочка практически теряет мать. Мне хотелось чего-то сильного и трагического, чтобы пробить стену, бетон, о который я прямо головой билась и никак не могла победить. Девочка входит со школьным портфелем, видит стол с бутылкой водки и стаканом, повернутую лицом к стене папину фотографию, сметает все со стола, потом подхватывает с пола фотографию, ставит папу так, как он должен стоять, смотрит на разруху, которую натворила, падает на стол и начинает рыдать.
  После моего этюда была тишина, а потом руководитель наш Александр Михайлович вызвал меня и спросил: "А что у тебя в семье происходит?" Поверили. И я стала опять профпригодна.
  А еще помню, как мы с Таней Назаровой и Ниной Поповой зимой репетировали этюды в метро, потому что на улице было холодно. В конце концов, милиционеры нас выгнали, подумали, что мы сумасшедшие.
  
  Старики
  Студия - это удивительное время. Я сейчас туда даже не хожу. У нас такие Старики были, что мне подруга все время рот закрывала - нижнюю челюсть приставляла, а та опять отваливалась: ну, человек, который несет с собой столько, что надо записать, надо это все услышать, надо глаз с него не сводить... Они, к сожалению, очень быстро ушли. Как только я окончила студию, подряд пошли смерти.
  В театре для студентов существовала определенная лесенка, где мы могли сидеть и смотреть спектакли хоть каждый вечер, что я и делала. Всегда приходила, например, на ту сцену в "Горячем сердце", где беседовали Грибов и Яншин. Отпрашивалась в туалет с репетиции и бежала на лестницу. И они никогда не играли одинаково.
  "Пиквикский клуб", "Идеальный муж", "На дне"... Даже если у меня не было репетиции, я все равно не уходила из театра. Мы все сидели на ступеньках и смотрели. Учились вприглядку.
  Из примадонн МХАТа я любила Андровскую. Она восхищала меня своей женственностью, стервозностью и зажигательностью. Никогда не видела у нее потухшего глаза. К сожалению, за кулисами я ее не видела. А на сцене она казалась мне недосягаемой. Я в общем-то зажатая была. И мне казалось, что такого фейерверка я не смогу выдавать со сцены. Тарасову я почти не застала. Были еще Степанова, Гошева, Головко...
  Может быть, из-за того, что я не любила и пропускала школу, во мне остались пустоты, но все четыре года я ощущала себя морской губкой.
  У нынешних ребят, кажется, есть все, но у них нет той культуры, которую на сцене МХАТа воплощали Старики. Да, я всю жизнь отличница, но гораздо важнее, когда ты садишься на свою ступеньку и испытываешь потрясение от личности актера. Я уже в студии поняла, что система Станиславского гениальна, проста, доступна, она для всех, а то, что я видела со ступеньки, это недоступно, непонятно и личностно. Как Тихонов говорил в "Доживем до понедельника": "А нам есть что давать?" Старикам было что давать.
  Я не хочу казаться бабушкой, причитающей: "Вот в наше время!" - но мне искренне жалко молодых актеров: у них нет вприглядку. Когда ошалевшая после спектакля проходишь всю Москву пешком, чтобы как-то разобраться, разложить, сохранить.
  Нам тогда бог не дал шмоток, не дал денег, не дал ничего из того, что сейчас в цене, мы менялись кофточками, придумывали что-то, чтобы не быть совсем уж не в порядке, но бог дал нам Стариков. Они умели пить, гулять, при этом потрясающие трудоголики, талантливые, безумно любящие свою профессию, не святые, но свято верившие в свое дело. О них рассказывали легенды. Много историй ходило про Ливанова. Он был острый на язык. И как-то один пьющий актер пришел в театр в вязаном свитере, на котором поперек туловища была яркая полоса. Ливанов увидел и воскликнул: "О! Это линия налива?" И еще про руководителя нашего курса Карева. Говорят же, что мужчины небольшого роста любят крупных женщин. И жена Карева была именно такой. А у самого Александра Михайловича немножко отвисали щеки, как брыли у его бульдога. И вот жена сидела за рулем "Волги" с собакой на соседнем сиденье, ждала мужа у театра, а из кафе "Артистическое", как раз напротив студии, вышел Ливанов и, глядя на бульдога, сказал: "Маша, Маша, как загорел твой Саша". (Эта фраза дошла до меня именно в таком виде, хотя жену Карева звали Люся).
  
  Старики были из того времени, где либо защищенность - народной любовью, званиями, симпатиями сильных мира сего, - либо ожидание "черного воронка". Вот такая амплитуда. А потом ни "черного воронка", ни всенародной любви... По-моему, это политика государства - всех свести к среднему.
  
  - А кто из Стариков в гриме Ленина вышел из театра?
  - Ну, это рассказывали нам... Смирнов, замечательный артист, играл Ленина, ну надо было ему поправить здоровье, он прошел двадцать шагов в кафе "Артистическое", но его кто-то засек.
  - Партийное взыскание получил?
  - Я не знаю, это все с чужих слов. И про Стариков, как они отдавали себя на сцене, они точно так же умели веселиться и протестовать, жили в полную силу. Но это тоже рассказы, как они в бане парились, парились, потом выпивали, и пошутили - раскрыли банку килек, кинули их в бассейн, и ныряли, вылавливали килек ртом. Ну, восторг! Гулять так гулять! Меня это всегда в людях восхищает, будь то кильки, будь то... Вообще, когда жизнь наотмашь, я преклоняюсь перед такими людьми. Наверное, потому что мне это не дано.
  - В компаниях, где вы потом оказывались, умели так же гулять?
  - У нас больше стихи и песни были в компаниях. Конечно, это другой уровень, но и другая жизнь, другое поколение. Зачем сравнивать?
  - Когда вы участвовали в спектакле "Зима тревоги нашей", вы же могли со Стариками есть в актерском буфете. И общаться.
  - Во время спектакля я никогда не ела. Ну, можно было в перерыве взять чаю. Но мне тогда было восемнадцать. И я любила не общаться, а подглядывать. Потому что общаться стеснялась.
  - Вы рассказывали, как во время репетиции вас смутил Ливанов, когда вошел в зал, что-то кому-то сказал, раздался смех, а вам показалось, что над вами... Вас легко во время репетиции выбить из колеи?
  - По молодости лет я реагировала на все. Ливанов очень остроумный человек, он тихонечко что-то сказал, а люди не выдержали и засмеялись. Мне показалось, что надо мной. Но там зашикали, люди вышли. Это случайность, ляпсус. А вот если говорить про шумы в зале... В Малом театре я играла "Заговор Фиеско в Генуе", целевой спектакль, то есть закупленный - какие-то райкомы что-то праздновали, а потом спектакль. А спектакль серьезный очень, глубокий, и в моей сцене, для меня очень важной, там удивительный текст, который я часто вспоминаю. И я слышу, как в зале фольгу от шоколада разворачивают, какие-то комментарии. Рассказать сцену?
  - Конечно.
  - Мой муж хочет предать своих республиканцев и взять власть в свои руки. И я пытаюсь его остановить, а текст... Я хочу даже сейчас его проговорить, потому что он на все времена, особенно последние строчки: "Фиеско, я готова пожертвовать и любовью, и покоем, лишь бы ты оставался самим собой. Ведь власть калечит человека, как дыба. Ангелы редко становились монархами. Но монархи никогда не оставались ангелами. Разве может чувствовать жалость к людям человек, который никого не боится? Властители пытаются стать между богом и людьми..." И вот: "Но ТВОРЦАМИ БЫТЬ им уже не под силу". Гениально! Пожалуйста, сколько примеров. Как только в политику, в должность и во власть... Был хороший актер - стал... кем-то. Большим. Но уже не артистом. Есть исключения, конечно. Но только если человек сам не стремился к власти.
  - И во время этой сцены...
  - Да. Когда я говорила: "Ведь власть калечит человека, как дыба..." - я должна была встать на колени перед Виталиком Соломиным, который играл Фиеско, но меня развернуло в зрительный зал и получилось, что я весь этот монолог о власти говорила туда. Там стало тихо. Потому что, наверное, я столько туда вложила. А Виталик ко мне подошел после спектакля и говорит: "Ну, ты молодец, ненавижу такие спектакли".
  - А капустники устраивали во время учебы в студии?
  - Это скорее в Щукинском училище. Во МХАТе все более академично, строго. Хотя был один капустник. У нас философию, потом марксизм-ленинизм преподавал Авнер Яковлевич Зись. Очень мощный философ. И он считал, что философия и женщина, особенно артистка, - вещи не совместимые. Всем студенткам он ставил четверки и пятерки. А я пришла к нему в первый раз, ничего этого не зная и воспринимая еще все всерьез, поэтому осилила какие-то статьи Ленина и "Анти Дюринг" Энгельса. Несколько лет назад я искала дома какую-то книжку и наткнулась на брошюру "Анти Дюринг", и там на полях карандашом мои пометки. То есть я его основательно проштудировала. И на экзамене мне попался "Анти Дюринг". Я сказала что-то вроде: сначала автор пишет так, а в другой главе получается совершенно противоположное. Случилась огромная пауза, преподаватель снял очки с толстыми линзами, протер, надел и с ужасом спросил: "Вы что, читали Анти Дюринг?" Я честно призналась: "Да, правда, я из остального мало что читала". И тогда он воскликнул: "Не читайте больше этого, не надо вам, милая моя, пять!" И на госэкзамене мы сделали для него маленький капустник с песнями-танцами. Поставили ему цветочки, чай, спрятались все за ширму, а потом выплывали, как "Березка", и он был счастлив, все получили пятерки.
  - Если бы вас позвали преподавать в театральный вуз, пошли бы?
  - Нет. Я очень хочу учить, но детей.
  - Но там тоже дети.
  - Нет, там уже не дети. Они другие, я их мало знаю.
  - Вам они не нравятся?
  - Нравятся.
  - А что в них не так?
  - Да все так! Они другие. Очень другие. Ну, можно, конечно, приспособиться. Но меня не приглашали. Наверное, поэтому и мыслей таких не было. Захотела с детьми заниматься, и мне это понравилось. На Мальте, в колледже. Очень интересно ломать их представление о театре. Они всему удивляются. Наверно, если позовут в театральный вуз... Я же не могу придти и сказать: здравствуйте, я бывшая актриса, теперешняя легенда, упавшая звезда, как там меня еще называют... не хотели бы вы принять меня в педагоги? Смешно же.
  
  Симолин
  Я не люблю ничего исподтишка, не люблю слухи, все, что "по ту сторону полуночи", меня разрушает. Даже если я просто присутствую при разговоре, прикасаюсь к этому, я чувствую, как от меня будто куски отваливаются, как от здания. Но это когда сплетни о других. А о себе...
  В школе-студии МХАТ был удивительный старик, преподаватель изобразительного искусства Борис Николаевич Симолин. Седой человек с усами, с вечным мундштуком в виде трубки. Он рассказывал о Леонардо да Винчи, и мы понимали: как же можно жить без Леонардо да Винчи? Только Леонардо да Винчи! А завтра он говорил о Рафаэле и - только Рафаэль! Потом: только Ботичелли! Только Микеланджело! В результате я покупала альбом о Лувре, потому что там все они есть.
  И однажды - я училась на втором курсе, и меня взяли во МХАТ в спектакль по Стейнбеку "Зима тревоги нашей", - после урока танца, я в раздевалке через тонкую перегородку услышала, как обо мне говорят: "Печерникова! Ну, конечно, у нее будет все в порядке, она же спит с Масальским и с Пузыревым!" А я еще ни разу ни с кем не целовалась. У меня истерика, я побежала по лестнице вниз, в актовый зал. Там не было декораций, только ширмы, и я куда-то рухнула, на меня посыпались эти ширмы. Я стала рыдать.
  В это время в зал вошел Симолин, вытащил меня за шкирку и спросил: "Ну и что это?" А у него, по-моему, всегда была с собой фляжка. Он налил мне в крышечку коньяку, чтобы я смогла дышать. И я ему все рассказала. А он мне: "Милая, если про тебя говорят, значит, в тебе что-то есть, или талант, или женщина ты особенная. А вот когда перестанут говорить, и меня уже не будет, налей себе рюмочку коньяку, сядь перед зеркалом, помяни меня, посмотри себе в глаза и спроси: почему перестали говорить?" И, наверное, оттого, что для меня это был удивительный человек, в меня вошли его слова как программа на всю жизнь. Сколько я потом о себе слышала! И умирала раз десять. И в Америку уезжала, и наркоманкой была, и алкоголичкой, самоубийством заканчивала, по-моему, каждый год. А с кем я только ни спала! Какая там Мадонна! Или кто? И еще он мне сказал тогда: "Обращай внимание на того, с кем "спишь", кого тебе в полюбовники дают. Если стоящий - гордись, а если нет - насторожись".
  Меня в жизни часто не узнавали, я на экране, видимо, крупнее, интереснее, и порой сидела рядом с говорящими и слушала, как меня записывали то в жены к Тихонову, то в любовницы к Смоктуновскому, к Богатыреву, к Высоцкому. И испытывала радость: говорят! И не какие-то серые истории, нет, все время что-то бурное.
  
  Манеры
  Мастерство у нас вели Карев и Софья Станиславовна Пилявская. Три часа мы сидели с прямыми спинами. Только расслабишься, вдруг взгляд Софьи Станиславовны - и опять костенеешь. Казалось бы, зачем нужна осанка? Но вот выходит на сцену актриса - страшная, неприглядная, никакая, но идет с прямой спиной, и все глаза будут следить только за ней - она главная.
  А манеры нам преподавала княгиня Волконская. Кажется, в 1916 году в Петербурге у нее был первый бал, как у Наташи Ростовой, и ее признали первой красавицей. Когда она вошла, мы ошалели: какие манеры? Сухая, породистая, нос с горбинкой, на пальцах огромные перстни и такие же огромные узлы, в зубах "Беломор". Ну и все равно она была не из нашего мира. Всех обвела внимательным взглядом и какую-то фразу произнесла, вроде того, что: "Намуштрова-а-ли, как все спинку-то держите".
  Она все время говорила с юмором, сарказмом, не вынимая папиросы изо рта. Но очень нас любила, мы это чувствовали. Она сразу сказала:
  - Все, что я вам расскажу, вам вряд ли в ближайшее время пригодится, поэтому вы все забудете.
  Мы учились обращаться с веером, с перчатками, со столовыми приборами, знакомиться, подавать руку... И перед экзаменом она попросила:
  - Не забудьте ложечки в чашечках с кофе, потому что они могут попасть вам в глаз. Ложечку надо положить на блюдце.
  И мы сделали все: открывали веер когда надо, перекладывали перчатки, подавали руку и знакомили вот этого с этим, а того с тем, Валя Асланова спела, кто-то прочитал стихи. Мы со всем справились, а в конце нам принесли кофе, и все как один оставили ложечки в чашках. В этот момент в аудитории раздалось: хм.
  Но после экзамена она сказала:
  - Что с вами ни случится в будущем, ведите себя естественно, а то вы у меня такие затюканные. Помните, что каждый из вас - удивительное божье создание. Только не сутультесь и не размахивайте руками...
  И уже в Малом театре, спустя годы, Варвара Григорьевна Царева мне объясняла, что руки у актера должны быть выразительные, как в балете, а не бесхозные и бессмысленные. Она все воспринимала как балерина. Дворянские руки воспитаны в медленном ритме, не в мельтешении пальцев. А когда человек бурно, суетливо жестикулирует, она говорила: "Лучше помолчи".
  И мне все пригодилось. Когда начались костюмные роли, я даже не замечала, как у меня выпрямлялась спина, как менялась кисть руки, как я брала ложку. Я просто превращалась в то, что княгиня Волконская в меня своим довольно-таки не первокрасавичным видом вложила. Но это не только ее воспитание. Это и танец, который нам преподавали. Мне наоборот было гораздо сложнее в современных фильмах и спектаклях.
  
  Сцендвижение
  На сцендвижении нас учили, как нужно падать, например, от пулевого ранения или от удара ножом, как умирать гротесково или так, чтобы никто не заметил, как драться, делать сальто, различные кульбиты. Одно из заданий - таскать на себе мужчину. Вот здесь мне не везло. Я по росту была последней в ряду, и приходилось преодолевать бОльшее расстояние, чем стоявшим передо мной. А мне доставался Боря Быстров. Рослый и весомый. Его требовалось взгромоздить себе на спину и волочить по аудитории. Есть определенные секреты, как это правильно сделать, чтобы ничего не повредить ни себе, ни ему. Не помню, как я его дотаскивала.
  А потом я почти во всех спектаклях умирала. И по цвету синяков вспоминала последовательность своих ролей. Синяки же сначала сине-красные, потом желтеют, чернеют. Падала-то я на сцене грамотно, но бывали разные нюансы.
  Например, в спектакле "Заговор Фиеско в Генуе" меня убивали кинжалом. Он попадал мне в живот, я распахивала огромный пурпурный плащ, чтобы зрители увидели кинжал, и шла на публику, чтобы сыграть удивление, боль, постепенную смерть, боковым зрением увидеть, сколько шагов требуется, чтобы упасть на точно вымеренное по сантиметрам место, да еще прикрыть плащом белые волосы, потому что моя героиня, блондинка, переоделась в мужчину. И потом на сцену выскакивали республиканцы, принимали меня за своего поверженного врага, пинали ногами, радовались, срывали с меня плащ, и мой муж видел, что убита его Леонора. Как же тут убережешь локоть или что-нибудь еще? Я не больно стукалась, но за всеми конечностями не уследишь.
  В "Красавце-мужчине" я по ходу действия соглашаюсь на ужасное, это самый страшный момент в моей жизни, и я сползаю по креслу, а потом падаю, иногда кресло на меня. Там тоже своя вымеренная точка. Или будет фальшиво, или чуть-чуть ударюсь. Но чуть-чуть. То есть падать я научилась. В жизни не очень. И то я не от падений ломаюсь, а от каких-то неожиданных обстоятельств. А так мне все знания очень пригодились, потому что я умирала, падала и теряла сознание много раз.
  
  Танец
  При поступлении в школу-студию мне на третьем туре надо было сдать танец и пение. В аудитории сидели две очаровательные женщины, одна худенькая, как ее пальцы, бегавшие по пианино, а вторая - бывшая жена Канделаки, великого оперного певца, - красавица с шикарными золотыми волосами, заплетенными в толстую косу вокруг головы. Она была балерина. Когда я вошла, красавица с косой предложила:
  - Давайте постучим.
  - Давайте, а куда? - растерялась я.
  - Нет, просто ритм. - и, вижу, у них уже начался тихий смех.
  Они стучали, я повторяла. Потом балерина сказала:
  - Давайте потанцуем. Что вы хотите?
  - Мне все равно.
  Огромная пауза. Теперь уже они опешили.
  - А что вы умеете?
  - Что скажете.
  Они переглянулись:
  - А что ВЫ хотите?
  - Я ничего не хочу, я вообще поступать не хотела.
  - Стоп! Танцуем ЧТО?
  Я испуганно пролепетала:
  - Испанский.
  Я всегда в пионерлагере танцевала: цыганский, испанский, молдавский, венгерский... И пошла музыка. Я их плохо видела, потому что следила за руками. Красавица с косой сказала:
  - Стоп, - но уже с улыбкой. И тут же:
  - А петь?
  - А можно не петь? Я лучше еще станцую, давайте чардаш, я его так люблю.
  - Да нет, надо спеть.
  - Но я не люблю.
  - Ну, надо. Вы же в школе пели?
  И я горловым пионерским голосом затянула:
  - Ви-и-жу чу-у-дное приволье, ви-и-жу ни-и-вы и-и-и-и поля...
  Пианистка рухнула от смеха на клавиши, а красавица меня выставила:
  - Спасибо, спасибо.
  Танец нам потом преподавала женщина по имени Вивьен. И она решила, что на выпускном экзамене я буду исполнять вальс-бостон, самый трудный и самый элегантный. А я предпочитала испанские, цыганские, венгерские, молдавские. И вальс настолько не мой! Мне казалось, что я буду снежной королевой и непременно получу "два". Я придумала другой танец для экзамена - мексиканский. Моим партнером был Виталий Безруков. Я подобрала музыку и сочинила сюжет: девушка выходит с кувшином на плече, подходит к источнику, набирает воду и вдруг слышит выстрелы. Бросает кувшин и прячется с головой в юбки, а когда опускает их, видит, что перед ней лежит мужчина. Виталик спросил:
  - А я на чем выезжаю?
  - На палке. И отстреливаешься. А потом в тебя вроде бы попадают. Я подбегаю, опять слышатся выстрелы, я прикрывает тебя юбками и показываю преследователям, что ты куда-то ускакал. Потом ты выбираешься из-под юбок, ну и дальше у нас любовь. Про любовь уже сам придумай. А конец такой: ты снимаешь сомбреро, я становлюсь на цыпочки, и ты закрываешь нас шляпой от зрителей - мы целуемся. Потом опять выстрелы, ты хватаешь меня на плечо, вскакиваешь на палку-лошадь и скачешь, а у тебя на поясе две кобуры, и я, болтаясь на спине, выхватываю пистолеты и отстреливаюсь.
  Мы отрепетировали и предложили Вивьен посмотреть, что у нас получилось. Она сказала:
  - Ирочка, я вам дала самый изысканный танец, почему вы хотите что-то другое?
  - А я буду танцевать вальс, но посмотрите наш мексиканский, мы его вне программы покажем.
  Она посмотрела и воскликнула:
  - Замечательно!
  Я действительно станцевала вальс-бостон, а потом мы представили нашу самостоятельную работу. В конце все зааплодировали: и комиссия, и студенты, которые тоже сидели на экзамене. Ко мне подошла загадочно-привлекательная Ольга Всеволодовна. Глядя на эту женщину, я понимала, что такое элита. В студии была еще такая же Ольга Юрьевна, педагог по речи. Девочки на них равнялись - всегда пристально изучали, как они выглядят, что носят. Их знала вся Москва, они входили в некий столичный дамский клуб.
  И вот Ольга Всеволодовна, бывшая балерина, протяжно меня спросила:
  - Ирочка, вы очень хотите быть артисткой?
  - Да.
  - А вы можете отпустить эту идею на два года?
  - Нет.
  - Это же ваша постановка? И подбор музыки?
  - Да.
  - За два года у вас будут квартира, машина, шуба и так далее. Подумайте.
  Она предложила мне исполнять этот номер от Москонцерта. Вот такой получился танец. Но это еще не конец. После студии я работала в театре имени Ленинского комсомола, и туда годом позже меня пришел Коля Караченцов. Однажды он подошел ко мне и сказал, что ему предстоит концертная поездка:
  - Ты можешь продать мне свой номер?
  - Как продать? За сколько?
  Мы посмеялись, но ему это нужно было для заработка. И он попросил меня показать движения. Я показала, а взамен он научил меня танцевать рок-н-ролл. Так и сторговались.
  
  - Это правда, что, когда у вас плохое настроение, вы танцуете?
  - Да. Это удивительное действо. Однажды мне было очень грустно, какое-то противное, упадническое состояние, и вдруг любимая греческая песня по радио. А мне плакать хотелось. Но так как меня греки учили танцевать сиртаки, то я просто назло себе начала двигаться. Потом зазвучала цыганская мелодия, испанская... В общем, утанцевалась до изнеможения и через полчаса, сидя на полу, я поняла, что у меня потрясающее настроение.
  - Когда же вас греки учили танцевать?
  - Давно, греческие студенты. И испанцы учили. Мы были на театральном фестивале в Софии и помню, что все пошли на какой-то спектакль, а я увидела афишу "Джипси Кинг", в общем, фламенко. И это было как наваждение, я пришла к ним за кулисы, откуда-то вспомнила испанские слова, сказала, что люблю танцевать, люблю их, мы пили вино, меня учили движениям фламенко. Я пробыла у них часов до двух ночи, а потом мне наши актеры описывали свое изумление от того, как подъехал автобус - а все участники фестиваля жили в огромном отеле, мало кто спал, потому что все хотели общения, - подъехал автобус с музыкой, гитарами, выскочили эти испанские цыгане, стали плясать, и среди них что-то знакомое мелькает, а это я танцевала с их солистом. Такой вот праздник души. Во время танца мозги выключаются, и из тебя начинает выходить что-то природное. Даже если не знаешь правильных движений. Тело само обживает музыку. И тогда гармония вытесняет дисгармонию.
  
  Студенческие поездки
  После второго и третьего курсов мы были в поселке Мирный, под Астраханью в степях, в воинских частях, исколесили все Карпаты. Иногда ездили даже с консерваторцами. То есть певческие номера, отрывки из спектаклей, а танцы все на мне. И мы с Виталиком Безруковым танцевали сначала молдавский танец, потом чардаш, потом я придумала кубинский. А так как нас вызывали на бис, то получалось, что каждый концерт вместо трех танцев мы исполняли десять. Там же солдаты в основном были из Средней Азии - наши отрывки их не очень интересовали, зато песни и танцы нравились. И мы три раза выступали с молдавским, три раза с чардашом, и четыре - с кубинским. По три концерта в день! Я не ожидала такого успеха и не ожидала, что можно так уставать от концертной поездки. Но это было здорово.
  
  Поль
  У нас был скучный преподаватель зарубежной литературы. А все вокруг восторженно рассказывали о лекциях Поля. И как-то я проходила мимо аудитории, в дверях которой гроздьями висели студенты. Мне стало любопытно, что же там происходит. Потому что к нам, например, однажды приходил Солженицын с рассказами - маленькими, но действительно очень сильными. Но мне сказали: лекция Поля, зарубежная литература.
  - А почему же так много людей?
  - Да потому, ползи!
  И я проползла под ногами. И сидя на полу, потому что больше негде было, прослушала лекцию. Потом через меня все перешагивали, а я так и сидела, не понимая, отчего же у нас зарубежная литература такая другая. Потом ко мне подошел лектор. Большой, круглый. Посмотрел сверху вниз:
  - А что вы тут сидите?
  - Извините, я с другого курса, я слушала.
  - Сначала? - уточнил он вкрадчиво.
  - Нет, уже когда нельзя было зайти.
  - Поэтому вы на полу? А вам удобно?
  Он подал руку, я поднялась, и он сказал:
  - Это не вам лично, но я всегда начинаю лекцию так: Александр Сергеевич, но не Пушкин, Поль, но не Робсон.
  И мне удалось еще несколько раз послушать. После его лекций первый порыв - в книжный магазин за тем произведением, о котором он рассказывал. Даже если раньше я читала эти книги, хотелось перечитать их по-новому.
  
  Вокал
  Вокал преподавала та самая аккомпаниатор Елизавета, принимавшая у меня вступительный экзамен по пению. Голос у меня не сильный, но слух хороший. Для выпускного экзамена педагог дала мне "Аве Марию" и романс "Утро туманное". Во время исполнения этого романса, руководитель нашего курса Карев вдруг что-то крикнул. Громко, по-мхатовски. Первый и последний раз за весь экзамен. Слов я не помню, что-то вроде: "Зачем вы ей дали это?" Помню звук. С тех пор я не пою. Только насвистываю. Даже когда потом это требовалось от меня по роли, я категорически отказывалась. Комплекс остался на всю жизнь.
  Правда, в кино я все-таки спела. В моем первом фильме "Каменный гость". Арию донны Анны Даргомыжского. Владимир Атлантов в роли Дон Гуана пел под свою фонограмму, а я под фонограмму Тамары Милашкиной, у которой глубокий сильный голос. И при великом оперном артисте я дико стеснялась, поэтому только открывала рот. Потом мне показали отснятый материал. С экрана льется роскошный голос, а я нелепо двигаю губами, как героиня мультика. После этого я не помню как, но запела. Потому что понимала, что иначе выйдет еще хуже.
  
  Речь
  У педагога по речи было ко мне одно замечание - вместо буквы "с" у меня вылетал свист. И я боролась с этим. Училась читать вслух стихи и прозу. Нашей Анне Николаевне Петровой помогал в работе с нами Дмитрий Николаевич Журавлев, великий чтец. Если бы он читал телефонный справочник, то все отвлеклись бы от своих мыслей и внимательно его слушали. Потому что у него была красивая грамотная речь, очень точная по смыслу. И талант. Он репетировал со мной отрывок из "Первого учителя" Айтматова.
  Сейчас я очень часто слышу, как человек хочет сообщить что-то важное, но уже через минуту от него устаешь, потому что он в словах кувыркается, путается.
  Очень серьезно занимались с нами голосом, дыханием. Анна Николаевна приносила все, что только появлялось, например, дыхательную гимнастику Стрельниковой. Обычно когда вдыхаешь - грудная клетка расширяется, выдыхаешь - сужается. А там иначе: вдыхаешь - грудная клетка сжимается, выдыхаешь - расширяется.
  Можно было учиться у Стариков. Вприглядку. В "Горячем сердце" Грибов и Яншин шептались. А мы сидели наверху и все слышали. И на этом примере понимали, что когда нас учат выговаривать согласные, то это не просто для того, чтобы сдать зачет, а что это пригодится нам в работе. Потому что сейчас, когда я не слышу актера, сидя в первом или десятом ряду партера, то это не я глухая, а у него каша во рту, он разговаривает суетливо, взахлеб, якобы весь в эмоциях, но уже через несколько минут я не понимаю, о чем эти эмоции, и перестаю вникать в происходящее.
  
  - Вам приходилось сильно напрягать голос на сцене, чтобы вас услышали? Ведь в жизни вы тихо говорите.
  - Конечно, иногда надо добавлять, если зал - тысячи человек. А в принципе самое важное - это внутренний посыл, который вкладывается в слова. И четкость произношения. Есть еще маленькие секреты: нельзя говорить спиной к зрительному залу, нельзя говорить в себя, тогда как бы громко человек ни говорил, его не услышат.
  - Вы стихи со сцены не читаете во время встреч со зрителями?
  - Стараюсь не читать. Только когда просят.
  - Почему стараетесь не читать?
  - Это не кокетство, это моя позиция. Я считаю, что читать стихи и играть на сцене - две разные профессии, тем более у меня был пример - Дмитрий Николаевич Журавлев.
  - А если просят, то что читаете?
  - Любимое. Ахматову, Цветаеву, Превера, я люблю французскую поэзию. Однажды Киплинга читала. Какое настроение, какой зал.
  - Вы эти стихи учили для себя или на всякий случай для выступлений?
  - Для себя. Чтобы не таскать с собой бумажки, чтобы вовремя вспомнить и пересмотреть что-нибудь в данный момент в жизни.
  
  Иностранные языки
  В школе с языком получилось обидно. Я попала в класс, где учили немецкий. А во всех военных фильмах, которые тогда были, немецкий - это зло. И я учила язык, который ненавидела. И на экзамене сдав его на пять, я закрыла дверь и выкинула из головы все знания. А зря, потому что, когда я потом жила за границей, он мог пригодиться.
  В школе-студии начала изучать французский. Причем, перед первым курсом меня отправили в Арзамас, к папиной сестре. Ее сын был женат на докторе, которую обожал весь город. И я в том числе. Я попросила ее:
  - Найдите мне, пожалуйста, кого-нибудь, кто позанимался бы со мной французским, потому что в студии кто-то из студентов будет уже знать, а я даже звуки выговаривать не умею.
  И она нашла. Две недели я училась выговаривать звуки. А еще так получилось, что подругу я себе выбрала сразу. Нина Попова мне очень понравилась еще на экзамене - высокая, красивая, как полагается. Я за нее болела и почему-то знала, что мы обязательно подружимся. Так вот эта подруга в школе учила французский. И когда мы сидели с зеркалом и выговаривали: и, о, у , а, - Нина сидела в небрежной позе и легко, непринужденно проговаривала: и, о, у, а. И я думала: как хорошо, что я хоть чуть-чуть в Арзамасе научилась. Но за первый курс выучила весь учебник французского. Я его даже сейчас помню - в бордово-красной обложке. А остальные три курса уже занималась усовершенствованием языка. И кстати, Карев Александр Михайлович, руководитель нашего курса, который меня как женщину не воспринимал, только после экзамена по французскому в конце третьего курса, когда я сыграла Сюзанну в "Женитьбе Фигаро", поцеловал меня и сказал:
  - Вот!
  Там он наконец увидел во мне женщину. Может, из-за этого я получила две главные роли в двух дипломных спектакля: "Таланты и поклонники" и "Мой бедный Марат".
  По окончании студии я по-французски разговаривала спокойно и искала любую возможность пообщаться. Однажды даже получила комплимент, что у меня парижское произношение. А потом польский язык перебил французский, затем возник английский... В итоге я осталась с русским.
  
  Первый спектакль
  На втором курсе меня пригласили на сцену МХАТ. Репетировать в спектакле по роману Стейнбека "Зима тревоги нашей". Это случилось как раз после парикмахерской в Риге, где мне сожгли волосы. Я пришла в студию с железными пружинками. Маленькая, но с огромным шаром на голове. И меня увидел режиссер Василий Марков, который вел курс, на год старший нашего. Помню, что он замер и даже прикрыл рот рукой от ужаса:
  - Что вы с собой сделали? Я хотел взять вас в спектакль, вместе с моим студентом Лешей Борзуновыи
  И я чуть не плача:
  - А теперь уже нельзя?
  И в отчаянии побежала прочь по лестнице. Но в тот же день он оставил для меня роман Стейнбека. Я прочитала. И мы начали работать. Я играла дочку Павла Масальского. В детстве видела его в фильме "Цирк", где он плохой-плохой американец, но на самом деле это море обаяния, таланта, доброты. Его любили все женщины. Так же как и Пузырева, который в "Зима тревоги нашей" играл потерянного, спившегося человека. Вот их мне и приписали в любовники.
  Перед премьерой я думала только о финале, как бы не провалить его. Моя героиня - странная девочка. Она лунатик - ночами ходит. Она противная - написала анонимку на своего брата. Но в конце, когда отец отталкивает ее и уходит на берег моря, она, что-то почувствовав, выскакивает в ночной рубашке, бежит за ним. В книге он решил утопиться, спустился в грот, а когда опомнился, прилив мешает ему выбраться. А в спектакле сделали так, что дочка все-таки спасает отца. С момента открытия занавеса я думала о последней сцене, самой главной. Остальное прошло как в тумане. Но до сих пор помню музыку из спектакля - "Голубую рапсодию" Гершвина. Могу насвистеть.
  Из реакции родителей я помню только мамину улыбку и заплаканные глаза. После этого они стали относиться к моим занятиям в студии серьезнее, чем я. Однажды мама застала меня в час ночи читающей сказки. Хотя мне надо было за семестр прочитать уйму других книг. Она воскликнула:
  - Ты с ума сошла? Я у тебя в десятом классе не отнимала сказки!
  - Мама, прости, сегодня трудный день, мне хотелось отвлечься.
  А потом я клала на одеяло, например, историю партии, а под одеялом лежали "Волшебные сказки". И если слышала шорох, тут же опускала одеяло.
  
  - Когда вы в первый раз ступили на сцену МХАТа?
  - Нас на первом курсе водили по театру, по музею, по гримерным. И в заключении позволили выйти на сцену и посмотреть на эти святые доски, пройтись по ним.
  - И каково было ощущение? Вы представили, кто по ним ходил?
  - Я даже не представляла, кто по ним ходил. Со мной что-то стало делаться, как будто я иду по чему-то живому. Даже мыслей не помню, это было на уровне ощущений, но очень мощных.
  
  Однокурсники
  Москвичей на нашем курсе училось мало, большинство жили в общежитии. Мы жадные были до всего. Если кому-то что-то попадалось, то это проходило через всех. Когда тебе дают почитать книжку на ночь, она же запоминается на всю жизнь. Ну, кто такой Монтень? Француз какой-то. А дают, значит, это возможность что-то узнать. Однажды мне дали рассказ Фолкнера, и на меня он произвел невероятное впечатление, в отличие от его романов, просто полный поворот кругом, и я прибежала к ребятам с открытием:
  - Я поняла, что такое Фолкнер, это не "Деревня", не "Город", это вот.
  И рассказ пошел по рукам, где-то затерялся, потом мы всем курсом его восстанавливали: кто-то искал текст, кто-то перепечатывал, чтобы я смогла вернуть. То, что дорого дается, входит в глубь тебя и остается там.
  Я помню, как купила туфли, пришла в студию и чувствовала себя королевой - английские черные лодочки на шпильке, замшевые, с украшением из кусочка норки. То есть я уже была не детский сад. Это самые-самые туфли за всю жизнь.
  А однажды мы скопили деньги - Таня Назарова, Нина Попова и я - и отправились покупать сапоги. Но так как на теплые не хватило, мы все купили резиновые. У Нины были белые, а у нас с Таней - серые. И мы ходили гордые и счастливые, что у нас такие красивые сапоги.
  На нашем курсе училась Лера Заклунная - после фильма "Сибирячка" ее любила вся страна. Нина Попова, сыгравшая в первом отечественном сериале "День за днем" по Михаилу Анчарову, там же снималась Таня Назарова. Виталий Безруков пишет книги. Боря Быстров покорил всех в фильме "Волшебная лампа Алладина". Боря Романов, Вацлав Страубе. Валя Асланова - Заслуженная артистка Азербайджана. Она сыграла Сивиль, героиню местного эпоса, в фильме-опере, а потом Рустам Ибрагимбеков снимал ее в своих картинах. И Гейдар Алиев присвоил ей звание, приглашал на официальные приемы. Теперь она и Заслуженная артистка России. Я назвала только тех, кого знают по кино.
  Меня как-то позвали на телепередачу о звездах: есть ли они сейчас, какие они? Когда мы учились, я помню звезду - Лолиту Торес. И бабушки, и дети напевали ее песни. Вот это звезда. А что такое сейчас звезды, секс-символы, я не понимаю. Зато сколько "обязанностей" у актера, который только вошел в профессиональный мир, сколько ему нужно знать! Я специально выучила эти слова: имидж, пиар, формат, не формат, медийность, харизма... Да если б мне тогда это все учитывать, меня бы не было.
  
  Азарт
  Я поклялась папе не играть в азартные игры. После одного стыдного случая. Мне было лет девятнадцать. Друзья моего брата, лет на 14-15 старше меня, пошли на бега и взяли меня с собой. В нагрузку. Я упросила их, потому что очень любила лошадей. В кармане у меня лежали четыре рубля. А там все сидели с бумажками, с книжечками. Я спросила:
  - Как вы ставите?
  Все сразу спрятали от меня свои бумажки и сказали:
  - Какая лошадь тебе нравится, на ту и ставь.
  Я посмотрела, как лошади разминались. И мне понравились две, но из разных заездов. Я пошла ставить. А у кассы какой-то кудрявый, кудрявый дядька бормотал:
  - Никак не пойму, то ли мне в дубле ставить, то ли нет.
  Я заинтересовалась:
  - А что такое "в дубле"?
  - Это на два заезда. Если обе придут первыми, тогда уйму денег можно выиграть! Ты вторую-то лошадь выбрала?
  - Да, серого в яблоках.
  - Вот и давай в дубле, рискуй, тем более, в первый раз!
  Он наверняка подумал, что мне лет тринадцать-четырнадцать. Именно так я выглядела. Ну, и поставила в дубле, никому ничего не сказав. И моя темная лошадка, от которой меня все отговаривали, пришла первой. Стадион взвыл, потому что на нее никто не поставил, наверное, кроме меня. А у меня сразу поехала крыша.
  Во втором заезде мой серый в яблоках, середняк, как мне потом объясняли, пошел, пошел, пошел, но перед самым финишем зазбоил и проиграл голову. Последнее, что помню, как я после сообщения о проигрыше изо всей силы стукнула рукой по деревянным перилам - шрам много лет был заметен. И очнулась уже поздно вечером дома. Надо мной склонился папа:
  - Оклемалась? Ну, слава богу, а то хотели в больницу...
  Оказалось, когда мой конь проиграл, я еще пару часов сидела и смотрела вперед, только на вопросы не отвечала. Мои спутники собрались уходить, а я на них не реагирую. Они привезли меня домой, папа вызвал "скорую", и врач сказал:
  - Очень эмоциональная у вас девочка.
  И папа потребовал от меня:
  - Поклянись, что ни в какие азартные игры играть не будешь.
  Дескать, были в роду похожие случаи, видимо, мне передалось.
  Только спустя несколько лет я попробовала играть в покер. Это уже в Варшаве, когда вышла замуж. Поначалу мне везло. Я только поняла, что такое покер, как мне подряд два джокера, а все говорят "пас". Я завелась. А потом проиграла. И отправилась топиться в Вислу. Хотя что мы там проигрывали? Какие-то грОши ставили да спички. Зимой выскочила из дома в чем была с мыслью, что нарушила данное папе слово. Хорошо Збышек схватил меня за шкирку и вернул обратно. С тех пор держу слово.
  
  Булат Окуджава
  После возвращения родителей из Индии мы вдруг из не очень обеспеченной семьи стали обеспеченной. Внесли первый взнос - и у брата появилась квартира. У сестры тоже. Только я осталась с мамой и папой. Мне даже из-за этого не платили стипендию, раз я из обеспеченных. Родители выдавали рубль в день на обед. А когда я уже училась на четвертом курсе, в конце первого семестра, меня вызвал ректор Вениамин Захарович Радомысленский.
  - Ирочка, вы после первого курса заслуживали качаловскую стипендию...
  А это пятьсот рублей! В два раза больше обычной.
  - Но так как вы москвичка и жили с родителями, мы вашу стипендию делили между ребятами, которые мало того, что должны были содержать себя, но еще как-то помогать семьям.
  И мне не жалко было. А последние полгода я сама получала эти 500 рублей в месяц.
  В общем, брат жил отдельно, и его друзья собирались у него дома. В их компании я услышала Пастернака, Цветаеву, Ахматову, Гумилева... По рукам ходили перепечатки. Начала читать "Бесов", но до конца не выдержала, страшно стало. Хотя для участия в дискуссии мне хватило - смогла вставить слово. Эти люди были со мной два года. Они просто снисходили до меня, принимали как сестру Володи. Но благодаря им я узнала 60-е годы.
  А однажды у нас Окуджава был в гостях. Это я еще в школе училась, классе в восьмом. Девушки из компании брата сделали долму. А мне Володя сказал: сиди или в комнате мамы с папой, или на кухне. Вечером нельзя же на улицу выставить.
  Я сидела на кухне. А потом услышала, что песни хорошие, пошла под дверь и в упоении слушала. И не уловила момента, когда кто-то подошел к двери с той стороны. Открыл ее, и я по лбу получила. А это Окуджава выйти хотел. Он так запереживал, что-то мне стали прикладывать, лед, пятак, я стала героем дня. Потом он посадил меня на ручку кресла и говорит:
  - Не расстраивайся, я сейчас тебе песенку спою.
  И спел мне "Один солдат на свете жил красивый и отважный". Счастью моему не было предела.
  В компании брата я встретила Николая, свою первую любовь. Мне было 19, ему - 34. Я рисовала ему чертежи диссертации, училась для него готовить. Но любовь закончилась с моим приходом в театр. Я поняла, что я или актриса, или с Николаем.
  
  - Вы стихи не писали?
  - Я писала стихи, но все уничтожила. Как-то перебирала бумажки, перечитала и подумала: это имеет отношение к определенному настроению, а к поэзии - нет. Помню одно, потому что оно первое, и я записала его на салфетке:
  Смотри вот так.
  И больше ничего не надо.
  Как солнце светит. Вот и все.
  И больше ничего не надо.
  Как море пахнет. Вот и все.
  И больше ничего не надо.
  Как водопад невидимый. И все.
  И больше ничего не надо,
  Но только не смотри НЕ так.
  Нет солнца, моря и даже водопада
  Невидимого.
  
  Шпион
  Когда я получила стипендию на четвертом курсе, я увлеклась детективами. Мало того, что мы с подругами ходили в подъезд, где у шпиона Пеньковского был тайник, о чем мы узнали из газет, так я еще обнаружила какого-то подозрительного мужчину. И мы с Нинкой Поповой проездили две стипендии, ее и мою, на такси. Следили за этим человеком. И я очень огорчалась, что у нас нет оружия.
  
  Наташа Ростова
  - Вам никогда не предлагали сыграть Наташу Ростову?
  - Ой, как я мечтала, что случайно проскачу мимо Бондарчука, именно на лошади, и он обратит на меня внимание и, может быть, даже попробует на роль Наташи... Когда все узнали, что будут снимать "Войну и мир", люди стали писать в газеты: вот у меня подруга прямо копия Наташи Ростовой... И фотографии присылали. Нельзя сказать, что у каждого своя Анна Каренина, а вот Наташа Ростова у каждого своя. Я в то время уже видела фильм с Одри Хепберн, у меня так она одна и осталась.
  - Вам сколько лет было, когда "Войну и мир" снимали?
  - Фильм вышел на экраны в 66-м, четыре года снимали.
  - И больше никаких возможностей не было сыграть Наташу Ростову?
  - А где?
  
  ТЕАТР ИМЕНИ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА: 1966 - 1968 годы
  
  Анатолий Эфрос
  После окончания студии меня оставляли во МХАТе. Думаю, что в этом театре у меня сложилось бы амплуа травести, хотя убеждали, что я многоплановая. Но в театре Ленинского комсомола я увидела спектакль Эфроса "Снимается кино". По пьесе Радзинского. Помню, что после спектакля пришла домой утром. Родители перепугались:
  - Что? Как? Почему не позвонила?
  А я всю ночь под впечатлением бродила по городу. Это другой театр. Когда захватывает дыхание, но все необъяснимо и недосягаемо. Потом я еще пошла на этот спектакль и еще. Я влюбилась в такой театр со всей силой освобожденной души. Мне было очень стыдно перед стариками МХАТа, но я честно рассказала им, что со мной случилось и что я хочу туда. Они мудрые, и меня отпустили. Причем, Эфрос прислал в школу-студию заявку на выпускницу Печерникову. Хотелось верить, что он меня где-то видел. А спустя время я узнала правду. У Эфроса была любимая и особенная актриса - Ольга Яковлева, она действительно особенная. Глядя на нее, я всегда думала, что никогда так не смогу. Не то, чтобы меня не тому учили, просто я сама, видимо, недопоняла, что и так можно - свободно, неправильно, непонятно и завораживающе. И вот в Ленкоме был выпуск спектакля. Эфрос нервничал, Ольга нервничала, в какой-то момент она закапризничала. Эфрос сидел в кабинете, ел валидол, к нему вошел драматург Арбузов. Состоялся диалог:
  - Толя, что ты с собой делаешь?
  - Ну, как, премьера срывается...
  - Между прочим, я вчера был на дипломном спектакле "Мой бедный Марат" и там такая Лика, ну моя Лика, как будто с нее писал. Конечно, Ольга - вне всяких слов, но там мировая девчонка, возьми ее. И Ольга сразу придет в себя.
  - Как фамилия?
  И прислал на меня заявку. В общем, взяли в воспитательных целях, а вовсе не как артистку. Но все равно это большое счастье. Как если бы я оказалась на островах Самоа: к Эфросу! Он сразу ввел меня в "Снимается кино", в спектакль, который казался мне царством. Играть в очередь с Ольгой. И взял на гастроли в Киев. У меня было всего две репетиции с Анатолием Васильевичем. Я ему сразу призналась, почему я в таком потрясении от его спектакля. Потому что мне кажется, что я так не умею, другая школа, может быть. И вместо того, чтобы разбирать со мной роль, он просто высказал какие-то пожелания, а потом целую репетицию заставлял меня скакать по залу, размахивать сумочкой и кричать:
  - А мне все равно!
  В спектакле была сцена, когда героиня расстается со своим любимым. Вот я и скакала, пока не доскакалась до того, что стала действительно кричать и кидать сумку. Он сказал:
  - Все, вы почувствовали, поймали самое главное. Эта сцена ваша. И со временем роль так же станет вашей. Уйдут страх и зажатость.
  Так он работал. С партнерами я чаще встречалась и они относились ко мне с симпатией. С Левой Дуровым репетировала. С Шурой Ширвиндтом. Он играл режиссера, а я девочку из массовки. Чем-то она его заинтересовала, у них случился роман, а у него жена, ее играла Тоня Дмитриева. И там трагедия, потому что он эту девочку полюбил. И она его. Такая вот мелодрама плюс кинопроизводство - на сцене практически все время была съемочная площадка.
  После МХАТа мои репетиции здесь с партнерами казались поверхностными: встретились, поговорили, ты сюда, я туда. Поэтому первый спектакль я плохо помню от ужаса. Играла в Киеве, в огромном Дворце, где две тысячи зрителей. Потом до меня в театре долетали слухи: она под Яковлеву работает. У актеров свои игрушки.
  Через несколько месяцев Эфрос тоже срочно ввел меня в спектакль "Кабала святош, или Жизнь Мольера" по Булгакову на роль Арманды, потому что Оля куда-то уезжала. Опять "потому что". Вводил так же быстро, как в "Снимается кино": вот тут вы много внимания обращаете на текст, а он не важен, она идет на свидание к Мольеру, ей препятствует Ля Гранж, он размахивает шпагой и запрещает, потому что знает, что, возможно, она - дочь Мольера, и он хранит мэтра от греха.
  Я этот спектакль смотрела несколько раз, потому что это Булгаков, его за один просмотр не разглядишь. И Оля очень хорошо играла. Выходила в красивом платье и что-то мяукала, как и хотел Эфрос. И Ля Гранж со своей шпагой не мог к ней пробиться. Она все равно проходила сквозь него на свидание к Мольеру.
  А меня держал текст, я не могла от него освободиться. И тогда я перевела свой монолог на французский язык. И попросила Льва Круглого, который Ля Гранж:
  - Уделите мне 15 минут до спектакля, потому что я не справляюсь, у меня все равно текст лезет, а надо быть вне. Вот я эксперимент придумала.
  - Пожалуйста.
  Он ничего не понял, когда я вдруг вышла и начала лопотать ему что-то по-французски. А потом попросила:
  - Еще раз можно?
  - Можно. Оригинальный способ.
  Мы прошли сцену еще раз. И вдруг благодаря французскому я то ли переступила через страх, то ли действительно, когда говоришь на другом языке, перестаешь играть текст. Мы же вкладываем в слова смысл, а здесь важнее действия. В общем, я почувствовала, что опять ухватила.
  И целый сезон Эфрос был для меня вприглядку: садилась в зале куда-нибудь в уголок и смотрела, как он репетирует. Необъяснимый для меня человек. У него, наверно, все было продумано, но я воспринимала его как что-то очень эмоциональное и поэтому трогающее. Он начал репетировать "Три сестры". Я была Ириной, а Ольга - Машей. А месяцев через десять после моего прихода в театр Эфроса убрали. Потому что как можно ставить Радзинского и Булгакова в театре Ленинского комсомола! И мы собирали подписи в его защиту. Но все напрасно.
  Его перевели на Малую Бронную - из главных режиссеров в рядовые. Он имел право забрать с собой только десять актеров. И взял тех, кто с ним были уже годы, свою команду. А я осталась в Ленкоме и доигрывала его спектакли с Арменом Джигарханяном, которого Анатолий Васильевич пригласил из Еревана, тот приехал, а Эфроса сняли. И мы с Джигарханяном играли от всего сердца. Знали, что на нас лежит ответственность за сохранение эфросовских спектаклей, ведь театр держался на них. А человек, который возглавил театр, как мне кажется, вместо творчества и созидания, занимался его разрушением.
  Через год я получила сатисфакцию. Год Эфрос не приходил в театр, и однажды появился на булгаковском "Мольере". И все знали, что он в зале и с ним Ольга Михайловна Яковлева. Но я не дергалась. Армен подошел перед началом, взял за руку:
  - Ира, спокойно, потому что в этой ситуации мы сделали все. Мы с тобой молодцы, поняла?
  Прошел спектакль, и дежурная мне передала:
  - Эфрос просил вас с Арменом выйти на улицу.
  Мы вышли. Стоял Анатолий Васильевич. Какой он стоял! Он, наверное, шел сюда, как на заклание, а в результате я увидела у него влажные глаза. И он сказал:
  - Я шел через силу, но тянуло. И я попросил вас со мной увидеться, потому что я вам благодарен. Я вижу все, что вы делаете для того, чтобы сохранить то, что уже практически не сохранимо, но из-за вас это сохраняется. Я так благодарен и так виноват. Получилось, Армен, что я вас пригласил на пустое место, а с Ирочкой мы просто как-то мельком встречались, мне очень жаль. Но с Ирой я буду говорить еще, когда оденется и выйдет Ольга Михайловна.
  Вышла Яковлева, и он договорил:
  - Вот теперь в присутствии моей актрисы я хочу вам сказать - я выстраивал свои роли как сосуд, который она всегда идеально заполняла, каким бы ажурным этот сосуд не был. Я знал, что заменить ее нельзя. А заменял, потому что такова необходимость театра. Но сегодня мне надо еще подумать, потому что я не очень понимаю: сосуд мой, а содержание другое. Это не Оля. Но содержание мое. Поэтому жаль, что мы с вами так мало поработали. Надеюсь, еще встретимся...
  И потом были "Страницы из журнала Печорина". Спектакль, который Эфрос сделал для телевидения. Я играла княжну Мэри. И это было счастье: Печорин - Олег Даль, Грушницкий - Андрей Миронов, Вера - Ольга Яковлева. Она все-таки удивительная актриса. Мы с ней не встречались после "Печорина", но я ее видела в спектаклях. Иногда это было потрясением. Недаром ее так любил Эфрос.
  
  А спустя много лет раздался звонок:
  - Ира, это Анатолий Васильевич, у меня сценарий, я начинаю снимать арбузовскую "Таню", но с Ольгой опять что-то происходит, она так нервничает, что готова отказаться от съемок. Я хочу попросить вас приехать на пробы, но снимать я буду ее, понимаете?
  - Да, Анатолий Васильевич, конечно.
  Я приехала. Как только она узнала, что он меня пробует, в тот же день все было решено. Эфрос мне потом позвонил:
  - Не держите на меня зла, спасибо, это просто дружеская помощь.
  Как к актрисе я относилась к ней сложно. Когда ее странность и манерность видишь первый раз, возникает ощущение чего-то необычного, неземного. А когда третий, четвертый раз... Но сейчас она уже созревшая актриса, очень сильная, глубокая, захватывающая тебя целиком. Мы с ней не встречались после "Печорина", но я видела ее в спектаклях
  
  - Ольга Яковлева не ревновала вас к Эфросу?
  - Нет, она знала, что он ее любит. Чувство соперничества, наверное, было. Ну, как в театре. Во-первых, я не намного, но младше, во-вторых, не страшненькая, в-третьих, уже снимаюсь, зачем я ей нужна? Но она это особо не проявляла. Только однажды случился момент, когда она поставила меня на место. Я целый день то отменяла съемку в "Каменном госте", то говорила, что могу. В конце концов бедного Атлантова снимали без партнерши, потому что мне сначала объявили в театре, что нужно заменить больную Яковлеву, потом, что она выздоровела, потом снова больна, и я уже гримировалась, когда ногой открылась дверь в гримерку и явилась-таки "больная" актриса. Тогда, конечно, было обидно, что подвела всех на съемочной площадке, а сейчас понимаю: это театр. И открывание двери ножкой - это тоже закулисные, театральные игрища.
  - Обидно было, что Эфрос почти не уделял вам внимания?
  - Он всем внимание уделял. У меня был срочный ввод на роль Оли Яковлевой, выстроенную ювелирно с учетом ее индивидуальности, с огромной любовью и верой в нее. Я потом поняла, ну, и книжки его почитала, и когда через год услышала от него добрые слова, я поняла, что он не верил, что вместо Ольги в эту роль может кто-то войти. Поэтому так и относился к этому - пускай заменит. И, действительно, входить в этот рисунок было трудно.
  - Придумывают, что у вас был роман с Эфросом.
  - Нет, он совершенно спокойно ко мне относился. Как к необходимой единице на замену Оли Яковлевой. Да, я должна была играть Ирину в "Трех сестрах", у нас состоялись пробные, этюдные репетиции. Но его отношение ко мне как к актрисе началось после его посещения "Мольера", потом были "Печорин" и комедийная ситуация по поводу арбузовской "Тани".
  - И как вы так быстро уловили суть отношений между Эфросом и Яковлевой?
  - Так весь театр жил этим. От меня требовалось просто не быть глухой. Я поняла свое место и приняла это. А на репетициях он меня не видел, однажды даже спросил: "Почему вы не ходите на репетиции? Посмотреть". А я ответила: "Я хожу, только сажусь так, чтобы оставаться незаметной". - "Почему? Издалека ведь мало что видно. - Мне так лучше".
  
  "Каменный гость" (1967 год)
  В школе-студии нам не разрешали сниматься в кино, тогда это было строго. По-моему Жанна Прохоренко нарушила запрет, ну, ради такого фильма - "Баллада о солдате", и ее исключили, она доучивалась во ВГИКе А сразу после окончания учебы у меня было несколько предложений: "Пароль не нужен" по Юлиану Семенову, "Волшебная лампа Алладина", "Старшая сестра", "Кавказская пленница" и "Каменный гость". Ассистенты по актерам искали новые лица.
  Для "Старшей сестры" мы пробовались парами: Доронина с Теняковой, а я с Тамарой Семиной. Утвердили, естественно, старшую сестру и к ней младшую. Гайдай очень настаивал, чтобы я попробовалась у него в "Кавказской пленнице" почему-то вместе с осликом. Но "Каменный гость" у меня все перебил. Я выбрала донну Анну. Классика! Пушкин! Даргомыжский!
  Кинорежиссер Владимир Гориккер увидел меня в дипломном спектакле "Таланты и поклонники". Пригласил без проб. Это здорово! Меня только загримировали, нарядили и сфотографировали. Но долго искали Дон Гуана. Я почти со всеми самыми красивыми мужчинами нашей страны пробовалась. Тихонов, по-моему, и, кажется, Стриженов отказались или их не было. А сыграл в результате Владимир Атлантов. Он получил первую премию на конкурсе Чайковского и должен был петь партию Дон Гуана в фильме. Но решили, что будет и играть. Мне позвонил режиссер:
  - Ира, ваш партнер - Атлантов, включите телевизор и послушайте.
  Он пел божественно, но - толстый, сытый и в очках. Какой же это Дон Гуан? И он уже старый! Ему было 27 лет!
  Но он человек, конечно, Богом поцелованный. И вовсе не толстый оказался, а просто крепкого телосложения.
  У меня первая роль в кино, Атлантов - оперный артист, а в опере всегда все утрировано, преувеличено. Первый съемочный день пришлось переснимать, так как я стеснялась петь при Атлантове и только вовремя раскрывала рот. Получилось ужасно: мощный глубокий голос Милашкиной, а на экране я в виде рыбы на песке в полуобморочном состоянии. Пришлось петь.
  У меня ощущение, что мы во время съемок от беспомощности и волнения все время ходили, держась за стены, за предметы. Да еще мне в фонограмму надо попасть, ведь партия очень сложная. Но все равно получилось красиво. Хотя фильм-опера - жанр специфический. С одной стороны, очень нужный, так как не везде есть оперные театры, а с другой, не все любят оперу.
  А Гайдай, царство ему небесное, когда меня встречал потом, говорил: "Ну, ты, донна Анна, где твой Дон Жуан? Мою "Кавказскую пленницу" все знают, а где твой "Каменный"?"
  
  - Фильм-оперу в принципе нельзя снять так, чтобы получилось здорово?
  - Нет, почему, я видела фильмы Дзеффирелли, но это сейчас, когда уже техника, всякие спецэффекты. Ну, оперу-то не все любят. Я, как ни старалась, в оперном театре не могла воспринять Татьяну, которая сидит в ночной рубашке и пишет письмо, а у нее рука из ночной рубашки, как моя нога. Или Кармен, которая забралась на стол и что-то там поет и танцует, а у меня ужас, ужас, ужас, что она такая огромная, и сейчас или стол проломит, или свалится. Вот эту условность я никак не могла победить. Мне объясняли, что оперные актеры должны хорошо есть, чтобы у них была широкая диафрагма... Да ничего подобного! Я посмотрела в Чикаго "Чио-Чио-Сан". Играли и пели прекрасные драматические актеры, в идеальной форме, никаких телес там не было. Но слушать оперу я люблю.
  - А почему не пригласить в фильм оперную певицу, чтобы она и сыграла?
  - У оперных драматическая игра немножко с перехлестом, с преувеличениями. А кино - это же крупные планы. И драматические актеры вот это "пере" не позволяют себе. А оперные привыкли к масштабным жестам. Хотя Вишневская ведь замечательно снялась в "Катерине Измайловой".
  - И у Атлантова было "пере"?
  - Нет.
  - А что не понравилось режиссеру в драматических актерах, пробовавшихся на роль Дон Гуана?
  - Не знаю, я не со всеми пробовалась, потому что у меня тогда часто была ангина. И Гориккер сказал: "Так сниматься не получится". И мне вырезали гланды. Было очень больно. Дети легче переносят.
  - Вы "Кавказскую пленницу" видели?
  - Конечно. Не один раз. Очень понравилось.
  - А себя вы там представляете?
  - Не задумывалась.
  
  Владимир Атлантов
  Атлантов узнал, что я собираю пластинки с бельканто. Это Карузо, Джильи, мой любимый Марио Ланца, Марио Дель Монако, Джузепе Ди Стефано, Тито Гоби. Там самые красивые арии из опер. И то ли я сама рассказала Атлантову, то ли он что-то напевал на съемках, а я угадала, и он заинтересовался: откуда вы знаете? И однажды, после съемок, он попросился в гости, сказав, что у него есть для меня сюрприз. А у нас дома было пианино. Он знал, что оно есть. Мы попили чай или кофе, родители были на работе, вдруг он сел за инструмент и стал петь мои любимые арии. У него баритональный драматический тенор. Это, конечно, был незабываемый день. А в соседней квартире жила очаровательная пожилая дама Антонина Петровна, по-моему. Такой божий одуванчик, очень интеллигентная. И на следующий день она мне сказала:
  - Ирочка, вчера днем я стояла с чем-то там к уху прислоненным и в стенку упершись и наслаждалась. Боже, что это было?
  И я объяснила, что это был Атлантов, который сделал мне такой сюрприз.
  Ближе к концу съемок я ездила к нему в Ленинград. Он мечтал о "Пиковой даме" и просил меня помочь в решении образа Германа, чтобы это было сильно и драматически.
  Я послушала "Кармен" в Мариинском театре. Это как раз тогда я боялась за героиню, что она проломит стол. И еще меня потряс тореадор. Там долго поют: "Тореадор, тореадор..." - и ждешь, ждешь, ждешь. И вдруг выходит - с потрясающим голосом небольшого роста похожий на толстого муравья, потому что его перетянули широким черным поясом, и фигура стала, как восьмерка - шар сверху, шар снизу. Тяжело было на это смотреть. А Атлантов мне понравился, потому что он и по характеру такой - импульсивный, взрывной. И потом мы с ним что-то разбирали, чем могла, я старалась помочь. И пришла на "Пиковую даму". Играл он очень хорошо. Вишневская пела Лизу, вот она-то вся тоненькая. А он то ли немножко раздался, то ли у него шапочка была кверху сужающаяся, но совершенно круглое лицо, и я опускала глаза и слушала. Но смотреть-то надо было, чтобы потом разобрать...
  Я считаю, что любой актер должен держать себя в форме, если он ничем не болен, потому что это сильно сужает диапазон. Становишься только характерным артистом, комедийным, то есть обыгрываешь свой вес.
  Володя меня еще дважды приглашал, первый раз он пел романсы в консерватории и пригласил маму с папой и меня, узнал, где мы сидим, довольно-таки близко к сцене, и какие-то особо красивые романсы пел именно мне, я чуть не сгорела, сидела пунцовая. Мне везет на эти посылы. На концерте у другого Володи, и у этого тоже. А второй раз он пригласил в Зал Чайковского на "Отелло", тоже его мечта, но в концертном исполнении, то есть актеры стоят с партитурами. Была Вишневская и он. Очень здорово, потому что они особо руками не размахивали, страсти не изображали, очень скупо, строго, достойно и сильно. А потом я уехала за границу, и больше мы не виделись. Но его голос я узнаю. Я не всех могу распознать. А вот Милашкину, Синявскую, озвучившую Лауру, и его голос - всегда.
  Увидела в магазине книгу Атлантова, просмотрела. Интересно. Нашла пару строчек о себе, что-то вроде: донну Анну играла молодая актриса, довольно-таки способная, но потом она куда-то подевалась, исчезла. Вот это да! Я то про него распинаюсь! Ну, ничего, простим. А ведь как красиво ухаживал!
  
   "Доживем до понедельника" (1968 год)
  Если б в моей жизни была "Кавказская пленница", то не было бы "Доживем до понедельника". Потому что Ростоцкий тоже искал новые лица. "Каменного гостя" мало кто смотрел. А после "Кавказской пленнице", он бы меня и не пробовал.
  Мне сказали: современный фильм, про школу. Я даже не заинтересовалась. Я любила классику. Но когда узнала, что Ростоцкий - мне нравились его фильмы, - и что Тихонов будет играть, я пошла. А когда прочитала сценарий, то поняла, что про такую школу я хочу сыграть.
  Сколько было претенденток на роль Натальи Сергеевны, я не знаю. Но потом мне рассказали на ушко, что, когда Ростоцкий остановился на нескольких кандидатурах, он пригласил Вячеслава Васильевича, посадил в зале и сказал: "Давай вместе выбирать". Так что, возможно, я попала в фильм благодаря Тихонову.
  
  - Сколько смотрю фильм "Доживем до понедельника", столько думаю: интересно, о чем вы беседуете с Тихоновым, когда он провожает вашу героиню Наталью Сергеевну и вы долго гуляете на экране под закадровую музыку?
  - Во время съемки мы разговаривали о чем-то нейтральном, как говорится, о погоде. Я не задавала профессиональных вопросов, о том, что меня действительно волновало.
  - Вячеслав Васильевич анекдоты не рассказывал?
  - Когда он работал, он был очень серьезный.
  - А что вам хотелось у него узнать?
  - Я считаю, что я маленькая еще была. Ну, какой я могла задать вопрос? Какую роль вы больше всего любите. Или сказать, что я "ЧП" смотрела десять раз и до сих пор пальцы скрещиваю, когда вру. С глупостями приставала. Но про личное ничего не спрашивала. Я его стеснялась немножко.
  - Потому что он старше?
  - Потому что он любимый актер. Но он удивительно тонкий, тактичный, добрый, внимательный, скромный, закрытый, не говорливый. Поэтому не всегда можно было спрашивать все, что хочется. Но он очень хороший.
  - А что за ворона летала по классу в начале фильма?
  - Дрессированная. Но когда я ее якобы в окошко выбрасываю, то это не какой-то там этаж, это декорация класса, и под окном лежал дрессировщик и я кидала ее прямо ему в руки. Чтобы с ней ничего не случилось.
  - Снимались в основном реальные школьники?
  - Да, кроме Оли Остроумовой, Игоря Старыгина и Сыромятникова, то есть Юры Чернова, который учился в цирковом училище.
  - В какой школе снимали?
  - В 234-й.
  - А вашу прогулку с Тихоновым?
  - Александровский сад, около театра оперетты, около Ленинградки. И дом на сваях, где футболисты жили, на проспекте Мира, это якобы мой дом, там же остановка, телефон-автомат. И стройка в том же районе.
  - Трудно было устанавливать контакт с учениками?
  - Когда был перерыв, нас с Вячеславом Васильевичем отправляли в актерскую комнату отдыхать. А во время уличных проходов мы грелись в машине. Но между дублями я, конечно, с классом общалась. Сыромятников до сих пор мне звонит, раньше сообщал, сколько у него детей, теперь - сколько внуков. Общалась с Валерой Зубаревым, который играл Шестопала. И был почему-то присоединившийся к ним Кавалеров из "Республики Шкид", Вот эта троица меня навещала.
  - А что за сцена была, когда вы расплакались перед учениками?
  - Станислав Иосифович попросил: "Порепетируйте сцену с вороной по тексту". И закрыл нас. Я думала, что это будет нормальная рабочая репетиция, что мы разложим по репликам, повторам, но я до них даже не докричалась, они пребывали в состоянии радостного возбуждения - в школу ходить не надо, живой Тихонов рядом, и когда я поняла, что не справляюсь, что меня ни во что не ставят, я упала головой на стол и заплакала. Так в фильме и оставили, только в другом месте, когда класс от меня уходит.
  - Почему фильм не выпустили в прокат?
  - Чтоб в нашей советской школе "дураки остались в дураках"?! Это ведь учителя, как такое возможно!
  - А вручение Гран-при на Московском кинофестивале была ожидаемо?
  - Для меня неожиданно, потому что фильм полгода продержали "на полке". Ростоцкому сказали: это вырезать, это вырезать. А потом вдруг на международный кинофестиваль и Гран-при. Но Станислав Иосифович крепкий орешек, на компромиссы не пошел. Только один эпизод переозвучили. Сначала было: "Все напишут, что счастье в труде", - говорил Тихонов про сочинение. Ростоцкому заявили, что с этой фразой фильм просто сотрут. Ну, стало так: "Все напишут, как полагается". Когда я после сцены с вороной говорю: "А я никого не держу", - класс встает и уходит. Была претензия, что это неуважение к учителю и в советской школе такое недопустимо. Но Ростоцкий мудрый человек. Он сделал так, что один мальчик поднимается, хлопает партой и встает, то есть понятно, что они уходят. И в этот момент звенит звонок. Конец урока. Не подкопаешься. А понятно, что класс взбунтовался.
  - Переснимали?
  - Нет. Звонок в другое время дали. Сначала он звенел, когда уже весь класс ушел. И я на звонке остаюсь одна. Потом звонок перенесли. Но было понятно, что класс уходит. Вот такие мелочи.
  
  "Первая любовь" (1968 год)
  "Доживем до понедельника" еще не вышел, лежал на полке. Режиссер Ордынский пригласил меня на пробу на общих основаниях. Со Смоктуновским я не виделась, пробовалась с мальчиком. Меня утвердили. И началось: пошив костюмов, тренировки на лошадях... Снимали в Переделкино, рядом с дачей Фадеева. А у меня хорошие отношения были с Сашей Фадеевым, сыном Ангелины Степановой. Он актер. В фильме "Вертикаль" играл, школу-студию МХАТ окончил. Я бывала у них на даче. И когда сказали, где будут натурные съемки, я тут же представила, во сколько мне в Москве надо вставать, чтобы к восьми быть готовой, и попросила Сашу:
  - Спроси у мамы, можно ли мне у вас на даче пожить, пока мы особняк снимаем.
  Она разрешила. И я спокойненько жила в пятидесяти метрах от съемочной площадки, высыпалась, у меня было лишних два часа.
  
  - С Ангелиной Степановой общались?
  - Здоровалась, когда училась. "Милый лжец" смотрела до бесконечности, начиная с генерального прогона. Я очень Кторова любила там и ее тоже. А так нет, не общались. Я один раз дома у Саши Фадеева была и она была. Ну, так уже не зрасьте, а уже познакомились. Но как-то вскользь. Очень мило, но вскользь.
  - Они с Нифонтовой не похожи?
  - Нет. Абсолютно! Степанова сухопарая, властная, от ума. Парторг театра. А Нифонтова женственная, с уникальным голосом, совершенно другой типаж. И она никогда худой не была.
  - Мне кажется, что героиня "Первой любви" наиболее близка вам из сыгранного в кино, похожа на вас?
  - Скорее, если кто на кого похож, то я на нее. Она мне ближе всех и интересней всех. Вообще из тургеневских барышень
  - И как бы вы ее описали?
  - Для меня она не тургеневская. Я не люблю, когда человек правильный, предсказуемый, весь такой белый пушистый, чистый и красивый. То есть такие люди - это прекрасно, но играть их мне неинтересно. А в ней уйма противоречий, абсолютная непредсказуемость, страстность, храбрость, женственность, то есть очень много диаметрально противоположных моментов. Необъяснимость. Зинаида выбивается из тургеневских барышень. Еще я люблю Асю и "Вешние воды".
  
  Уход из театра Ленинского комсомола
  Вместо Эфроса в театр пришел новый главный режиссер. От ВЛКСМ. Молодой, загорелый, с белозубой улыбкой. С обещаниями. Может быть, я его после Эфроса не восприняла. Но самое главное, что он сначала не трогал эфросовские спектакли, а потом вдруг начались, как я это называю, игрища. Когда парторг будет играть Мольера, профорг - еще кого-то. Хотя на эфросовских спектаклях держался театр. Да, был еще чудный Петр Штейн, которого все обожали, но он ставил потихонечку какой-то свой спектакль, а что поставил ЭТОТ режиссер? Толком ничего.
  И вот начались вводы. Светлана Савелова, царство ей небесное, вводилась на Арманду, я ей даже помогала. Она играла в очередь со мной. В паре с парторгом Днепровым. Ну, и слава богу. У них получались другие спектакли. И, на мой взгляд, к сожалению, не очень эфросовские. Это не мое ощущение, я не ходила смотреть. Просто в театре, как в деревне, всем все известно. И однажды Светлана решила сделать так, чтобы ей играть с Арменом, а мне - с парторгом Днепровым. Мы с Арменом очень дорожили нашим тандемом. Но однажды мне сообщили, что вечером я играю вместо заболевшей актрисы, с которой мы играли в очередь Арманду. Утром раздался звонок:
  - У Светочки температура 39, так что вы сегодня играете.
  - Хорошо. А Армен в курсе?
  - Нет, вы будете играть с другим Мольером. Поэтому приезжайте, пожалуйста, в пять часов, чтобы вы с ним как-то пообщались.
  Значит, решили разбить нашу пару. Поэтому актриса так срочно "заболела", так как утром мы виделись с ней в театре. Ну и что делать? Отказываться нельзя. И вот моя первая в жизни интрига. Очень дорого она мне обошлась. Я не знала, как изображать какую-нибудь болезнь. Позвонила своей сокурснице, работавшей медсестрой до студии МХАТ, и спросила:
  - Танюша, что делать, меня подставили, мне нельзя играть без Армена, я не дам подставить спектакль.
  - Ир, ну, радикулит ты не изобразишь. О, аппендицит. Говори, что болит живот. Градусник натереть сможешь?
  - А как?
  - О простыню.
  - Понятно.
  - Нажимают - не пищишь, отпускают - задыхаешься от боли.
  Я вызвала "скорую", и меня привезли в 1-ю Градскую.
  Аппендицит мне не вырезали, но оставили на исследование. В результате я пробыла там примерно 20 дней. Ужас!
  Но сначала надо было пройти гинеколога и еще каких-то специалистов. И гинеколог сказал:
  - По-моему, у вас не аппендицит. Проверим.
  Наверное, плохо изобразила от незнания. И меня в гинекологию. А в палате двадцать четыре кровати, и о чем все женщины разговаривают? О плохом. Это не роддом. О том, какие мужики сволочи. У каждой своя судьба, своя беда, свои претензии. И я, чтобы не слушать эти разговоры, несколько часов сидела в коридоре на каменном подоконнике. И застудилась. В результате пробыла там примерно 20 дней. Так что наказание получилось болезненное. Но в театре в нашу связку с Арменом больше не вмешивались. И это здорово. Во-первых, мы сохранили НАШ спектакль, а во-вторых, играть с ним - это подарок судьбы. Если сегодня у меня другие глаза - другой Армен. Не было одинаковых спектаклей. Такие партнеры - большая редкость.
  А первый раз я решила уйти почти сразу после того, как сняли Эфроса. Так получилось, что встретила кого-то из Маяковки. Там еще не было Гончарова, руководила коллегия. И мне предложили роли в двух спектаклях. Один "Антигона и другие" - его делал словацкий режиссер. А второй, кажется, "И упала звезда", я должна была играть с Самойловым, с дядей Женей. Он - художник, а я его молодая муза. Румынская пьеса. Но я не успела даже пообщаться с режиссером. Ходила на репетиции "Антигоны", съездила с ними в Питер на гастроли, потому что и там репетиции не прекращались. И должна была вводиться на Офелию в Охлопковском "Гамлете". Но об этом узнал главный режиссер моего театра. Вернее, я сама ему сказала. Пришла и заявила, что хочу уйти. Вскоре пришел приказ министра культуры Фурцевой, по которому я как молодой специалист обязана отработать два года. О чем тут же сообщили в Маяковку.
  И отработав еще год, я опять пришла к главному режиссеру и сказала, что хочу уйти.
  - И куда же теперь?
  - Никуда. Тогда у меня было предложение, сейчас нет, но я все равно хочу от вас уйти.
  Он стал рассказывать, какие у него планы. Уже Коля Караченцов пришел в театр, но для меня-то там ничего не изменилось. И я заявила:
  - Теперь я имею право уйти, я отработала два года.
  - Никуда ты не уйдешь, ты нужна здесь и будешь здесь.
  Наверное, я требовалась ему ради имени на афише, потому что у меня уже был "Каменный гость", уже писали о "Доживем до понедельника", хотя фильм еще лежал на полке. И тогда я произнесла, по-моему, первое в жизни хамство:
  - А если я вам скажу, что вы говно человек и говно режиссер, вы все равно меня будете держать?
  Его перекосило, и он прошипел:
  - Нет, девочка, но я тебе обещаю, что ни в одном столичном и ни в одном приличном театре ты работать не будешь. За мной ЦК комсомола.
  - Заявление сейчас?
  - Когда угодно.
  Я оставила заявление и очень красиво дошла до двери. А за дверью в четыре ручья, потому что поняла, что этот человек сделает так, как он пообещал. Вот на это его хватит!
  
  ТЕАТР ИМЕНИ МАЯКОВСКОГО: 1968 - 1970 годы
  
  Андрей Гончаров
  После разговора с главным режиссером я порыдала, поняла, что моя творческая судьба закончилась, подумала: ну и уеду куда-нибудь. Спустилась на служебный вход. А дежурная спрашивает:
  - Ирочка, что с вами?
  - Так, бывает.
  - А то вас тут молодой человек ждет.
  И я, какая была с красным носом, без глаз вышла на улицу. И увидела Садко - доброго молодца с волнистыми золотыми волосами и голубыми глазами. Он спросил:
  - Это вы Печерникова?
  - Да.
  - А что с вами?
  - Так бывает.
  - А я Юрий Веригин, ученик Гончарова. Вы, наверное, знаете, что он стал главным режиссером театра Маяковского?
  - Знаю.
  - Андрей Александрович видел вас в спектакле "Снимается кино". И послал меня гонцом. Понимаете, на какую тему?
  Вот тут у меня все остановилось. Потому что так не бывает. Пятнадцать минут назад я мысленно прощалась со столичными театрами.
  - Так что мне ему ответить?
  - Я согласна на встречу.
  - А когда?
  - Сейчас!
  Он замялся и показал на мое зареванное лицо. Я отмахнулась:
  - В фонтане умоюсь.
  Но фонтан на Пушкинской не работал, и я умылась газировкой из автомата. Мы пришли в театр. Я села у кабинета Гончарова и ждала, пока он освободится. Он был в зале на репетиции. И то, что там происходило, транслировалось на весь театр. Он так кричал! Что-то вроде: какой вы артист, что вы делаете, сколько можно! А у меня от этого крика случилось буквально онемение всего тела. Юра Веригин приходил, уходил. И когда он в очередной раз ушел, я встала и тихонечко пошла к выходу. И в это время открылась дверь, появился Гончаров, громкий, радостный:
  - Мне сказали, что вы меня ждете, извините. Пройдемте.
  И он начал рассказывать, что выпускает спектакль "Два товарища" по повести Войновича, но у него нет героини, он уже пробовал шесть или семь актрис на роль Тани, и он хочет меня и Джигарханяна переманить к себе в театр. Говорил про дальнейшие планы. Тут я, наконец, смогла вставить:
  - Не надо про планы, я сегодня ушла из театра.
  - Как? А что случилось?
  - А зачем вам? Мне там плохо, и я решила уйти.
  - Куда?
  - В никуда!
  - Так не бывает! И он вам подписал?
  - После того, что я сказала, подписал.
  - Ну, мне-то вы расскажете?
  И я рассказала. У него была пауза, потом он захихикал, потом замолчал и, наконец, задумчиво спросил:
  - Так значит, вы и мне когда-нибудь можете сказать такое?
  - Да, если вы на меня закричите. Я совсем не рабочая, когда на меня кричат. И это мне не подвластно, у меня тут же наступает паралич мозга, тела, всего. Вот я сейчас слушала...
  - Ах, так это вы удрать хотели?
  - Да.
  - Ну, хорошо, не буду. Учите текст, у нас три дня. - (Опять срочный ввод!).
  И он опять стал хохотать. Самое интересное, что за годы совместной работы он действительно ни разу не повысил на меня голос.
  А "Два товарища" - это была удача. Светлый, праздничный спектакль. На него ходила вся Москва и не по одному разу. История там простая. Два мальчика, один хитренький, деловой, а второй чистый - у него дома мама, бабушка и швейная машинка, понятно, как мальчик воспитан. И они уходят в армию. Конец 60-х. А я играла парикмахершу, которой лет 17, но она делает вид, что уже все знает, хотя мало что понимает. Я даже костюм себе придумала: модная юбочка мини в клеточку, а на шее косынка в цветочек. Клеточка и цветочек это уже не очень совместимо. А еще берет и челка, которая лихо закручена на берет. И она начала с того, что довела двух милиционеров до белого каления. Они ее допрашивали:
  - Фамилия?
  - Иванова.
  - А может, Петрова?
  - А может, Петрова.
  - Где живешь?
  - У бабушки.
  - А где бабушка живет?
  - Она померла...
  И так далее. Один милиционер уже промокал себе лоб пресс-папье. Полная урна смятых протоколов. И тут привели мальчика - он пытался попасть на танцы без билета. В общем, нас с ним выставили из милиции. Я его спросила:
  - У тебя есть закурить?
  - А ты куришь?
  - Конечно.
  Ну, она такая, якобы опытная, все перепробовавшая.
  - Ты хоть целовался когда-нибудь?.. - И так далее.
  Но это у нее защитное, наигранное. Девчонка с неустроенной судьбой. А в конце, когда он уходит в армию, она понимает, что полюбила. И Войнович даже переписал для спектакля финал. В повести она его как будто посылает: могу, дескать, и с другом твоим задружиться. А автор оставил нас вместе.
  В общем, в зале я даже актеров видела: Шагалову, Михалкова... А когда актеры ходят на спектакль, это хороший знак. То есть у Гончарова жизнь в Маяковке началась с победы.
  Он репетировал иначе, чем Эфрос. У Анатолия Васильевича, как нам казалось, свобода, импровизация, легкость и эмоциональность. А Андрей Александрович ставил полотна, видел спектакль целиком и от всех добивался точного выполнения замысла. Впрочем, не хочу объяснять, я не театровед.
  Потом мы репетировали "Дети Ванюшина" с Евгением Леоновым в главной роли, а я репетировала его племянницу. Потом "Трамвай "Желание", где Козырева была Бланш, а я репетировала ее младшую сестру, хотя мне хотелось Бланш, но я была маленькой для этой роли - там уже совсем изломанная душа. И параллельно репетировали Немоляева и Мизери. Весь театр ждал работы над "Человеком из Ламанчи" (это первый мюзикл!), где Евгений Леонов - Санчо Панса, Саша Лазарев - Дон Кихот. Но тут я влюбилась и вышла замуж.
  
  - Кто был вашим партнером в "Двух товарищах"?
  - Женя Карельских. Потом он в Вахтанговском "Идиота" играл, когда ушел из Маяковки.
  - Вы в своих партнеров на сцене влюблялись?
  - Нет. Но любила. Очень любила.
  - А чем влюбленность от любви отличается?
  - Влюбленность - это мужское-женское чувство, а любовь - человеческое и партнерское.
  - А Джигарханяна Гончаров не переманил к себе?
  - Он сказал: вдвоем я вас не могу сразу из театра умыкнуть, сейчас нужны конкретно мне вы, потому что "Два товарища", а на следующий сезон Джигарханян. И на следующий сезон он пришел в Маяковку. Я с ним уже не играла, но очень много закулисного времени мы проводили вместе.
  - Он за вами ухаживал?
  - Ну, в шутку конечно.
  
  Всенародная слава
  Свою славу после "Доживем до понедельника" я никак не восприняла. Потому что через короткое время после выхода фильма на экран сломала обе ноги. Это случилось в Польше, на съемках польско-советской картины о войне. Уже во второй день съемок меня запустили в какие-то развалины, и я сверху прыгнула в сугроб. А под ним оказался огромный пень. Я влетела ногами прямо в него. Никто не проверил - не хотели нарушать белизну снега.
  Меня отвезли в военный госпиталь. Я помню только боль. Потом узнала, что правую ногу собирали из осколков. Сильнее всего пострадали ступни. И меня очень быстро на машине перевезли в Варшаву, посадили в самолет и выпихнули из страны: кому нужна безногая? Вместо меня взяли другую актрису. И фильм стал просто польским, договор не действителен, а застрахована я не была.
  Так что всенародную славу я ощутила в одном - мне привозили с Мосфильма почему-то обувные коробки с письмами. От учителей, от школьников, от целого корабля получила - вся команда расписалась, как они фильм смотрят полгода в море справа - налево и слева - направо, как они его наизусть уже знают, у космонавтов "Белое солнце пустыни", а у них "Доживем до понедельника". И в итоге они смонтировали все мои сцены.
  Один человек присылал замечательные сказки. Ему я ответила благодарностью. Много зековских писем получала, но они вряд ли видели фильм, скорее, это после журнальных обложек. Потому что перед тем, как сломаться, меня успели поснимать. Кто-то из заключенных объяснялся в любви, кто-то писал про себя, жаловался, завязывал переписку, были и злые письма: ты что там о себе воображаешь... А были и такие: "Никогда не собирался жениться и вообще к бабам относился так себе, а вот тебя увидел и решился - сидеть мне осталось немного, восемь лет, но ты уж меня жди, правда, костюмчик будет не по моде, когда выйду, но ты что-нибудь придумаешь...
  А некоторые авторы делились: вот, мы разошлись, а теперь посмотрели "Доживем до понедельника" и, не сговариваясь, поняли, что надо быть вместе, как вы считаете? Я только читать успевала.
  Так как лежала в гипсе дома, то у родителей была одна забота, чтобы я не голодала и не тосковала из-за того, что все время одна - они же на работе. Тем более, врачи им сказали, что, возможно, я не вернусь в профессию, потому что буду хромать на правую ногу. И они сильно переживали. А я же еще наверняка стонала. И долго думала: господи, за что? Я тогда не знала, верю я, не верю, но вопрос задавала: за что? У меня самый пик биографии - вся в любви, в письмах, в предложениях. И вдруг вот так. Можно было споткнуться, вывихнуть, но сразу две ноги! Полная изоляция на пять месяцев. А потом то ли меня кто-то развернул по-другому, то ли я что-то прочитала, потому что перестала задавать вопрос "за что?" и спросила: для чего? Наверное, я не готова была к шумихе вокруг себя. Поэтому вместо того, чтобы мотаться, как сейчас говорят, по тусовкам, слушать объяснения в любви, думать, что я очень большая актриса, я получила гипс, книжки и музыку. И большой вопросительный знак: буду хромать или не буду? Может, я и не выдержала бы испытания медными трубами. Молодая была. А потом я так и прошла по жизни мимо ощущения славы, известности. И это хорошо. Я ценю то, что мне трудно дается, а все, что легко, я легко и теряю.
  
  - Вы помните свое первое интервью после фильма?
  - Я даже подружилась с этим человеком, правда, я узнала его несколько раньше, еще когда в студии училась. Мы были с моей подругой Ниной Поповой и друзьями моего брата в Крыму. И вдруг по пляжу идет огромный человек с рыжей бородой, я говорю: ой, смотрите, какой Людоед идет. А этот Людоед кого-то среди нас узнал и подошел. Все хохочут, а я как всегда вляпалась. Ему тут же доложили: тебе дите кличку дало - людоед. А он в три раза больше меня, с голубыми добрыми глазами, как из сказки. Мы потом так и общались, я говорила: "Привет, Людоед". Царство ему небесное. Он был очень хороший журналист, в перестройку работал в "Огоньке" - Леонид Плешаков. Вот он первый написал обо мне большую статью.
  Там же в Крыму вся взрослая компания пошла в горы. И я, как всегда, - сын полка. Они пили вино, а я увидела цветок высоко на горе. Плешаков мне объяснил, что на каком-то острове вино пьют через трубочку. А папа мне когда-то рассказывал, что если коньяк пить по чайной ложечке, то человек пьянеет быстрее, чем если пьет залпом. И я пила через трубочку. И очень хотела тот цветок. Людоед пошел со мной. Когда мы проходили какую-то расщелину между скалами, я в нее провалилась. И он поймал меня за шкирку - спас мне жизнь. Но все равно мы добрались до этого, как мне казалось, эдельвейса. Обратно меня несли на руках, потому что я опьянела.
  - В киноэнциклопедии о вас написано: самая значительная работа в кино - "Доживем до понедельника".
  - Этот фильм зрители любят. А для меня... Я не знаю, что для меня значительно в кино, вот в театре знаю. Это то, что мне трудно давалось, а получалось эпохой в моей жизни, но совершенно не значит, что для зрителей это было событием. Пожалуй, "Утренняя фея", испанская легенда в постановке Львова-Анохина. "Два товарища" Войновича. Роли неожиданные для меня, от этого страшные, трудные, не верила в себя, а потом вдруг получилось. Но это моя кухня и мои тихие радости. А в кино я люблю "Первую любовь". И "Два капитана", эту маленькую роль.
  - Чем же она вам дорога?
  - Неожиданностью. Я пришла к режиссеру на разговор, думая, что, может, Катю - сначала девочка, потом взрослая... Пришла, потому что книжка с детства любимая. И вдруг он мне говорит: "Вот, Ира, познакомьтесь, это Лена Прудникова, она будет играть Катю, а вас я хотел бы пригласить на роль мамы". А Лена крупнее меня, выше, и разница в возрасте у нас с ней совсем небольшая, мы, в общем, из одного поколения. Я очень удивилась. А режиссер говорит: "Мне важна не мама-дочка-бабушка, для меня Мария Васильевна Татаринова - как символ, женщина, которую трое мужчин любили всю свою жизнь: капитан, учитель, брат капитана. Поэтому не важно, сколько вам лет". И он так хорошо это сказал, с таким ОТНОШЕНИЕМ к этому, что я раз - и окунулась в атмосферу. И от работы у меня осталось одно ощущение: тишина... Что-то не очень реальное.
  
  "Белое солнце пустыни" (1969 год)
  Знакомая ассистентка режиссера, тоже Ирина, дала мне сценарий:
  - Почитай, роль небольшая, но очаровательная, в десятку. Конфетку сделаешь.
  Я почитала. Эта Гюльчатай все время за занавеской, в паранже. Я говорю:
  - Ир, ты сказала, что на съемках все лето надо быть, а лицо-то она показывает от силы три раза. Ты чего? Весь отпуск на это? Нет, не буду я.
  А когда увидела фильм, я ей позвонила:
  - Что ж ты не сказала, что там Луспекаев, я бы вообще все время в занавеске снималась, только бы рядом с ним.
  Вот об этом жалею. Конечно, меня не держали бы три месяца, отпускали как актрису. Зато пообщалась бы с Луспекаевым. Я когда бывала в Питере, по несколько раз ходила на его спектакли.
  
  Первый брак
  Сломаться в Польше, чтобы первый раз выйти в Москве на улицу и познакомиться с будущим мужем - поляком!
  Из Польши приехал администратор Ричард, который отправлял меня в Москву с переломами. Хотя он не имел отношения к тому фильму, но мы с ним были знакомы раньше. И когда меня привезли в Варшаву и практически бросили, я попросила найти его. И уже он устроил мне место в самолете, где можно было задрать ноги вверх, потому что, если ноги вниз, я бы не долетела. Он приехал на ВДНХ с польской выставкой. И позвонил:
  - Ириш, ты уже ходить научилась?
  - Ну, с палочкой.
  - Я за тобой заезжаю.
  - Но мне все равно пока больно ходить.
  - А ты будешь сидеть. У нас польская мода, молодые девчонки и чудный ансамбль "Бизоны" с очень хорошей музыкой.
  - Ты что! У меня от коленок просто палочки вниз торчат, и никаких брюк или длинных юбок нет, я не готова.
  - Вот как есть, так и есть.
  Он посадил меня в первый ряд. А там большая эстрада, и сначала вышли девочки, у всех ноги от ушей, потом ансамбль. Кстати, до сих пор люблю музыку Збышека.
  По окончании подошел Ричард:
  - Тебя отвозить?
  - А что, уже все?
  - Нет, сейчас еще раз будет то же самое.
  - А можно я еще раз? А то за эти полгода я так одичала.
  И осталась. Потом мы поехали в "Националь", где они жили, поужинать. И вот там меня познакомили со Збышеком. Но я еще на сцене обратила на него внимание. Не из-за красоты, а оттого, что там объявляли, чья это музыка. И еще потому, что он играл на всех инструментах. А почему "Бизоны"? Просто это его фамилия - Бизон, ударение на "и". И он руководитель ансамбля.
  Они еще месяц были в Москве. Збышек ходил на спектакли в Маяковке. В это время как раз проходил международный кинофестиваль, где фильм "Доживем до понедельника" получил Гран-при. И мне подруга дала платье и туфли, чтобы я вышла на сцену вместе с группой. В своей обуви было еще больно ходить, а ее туфли на размер больше. Збышек сидел в зале. Потом мы пошли с ним на банкет, и я переоделась в вечерний наряд, который тоже у кого-то одолжила. Он немножко обалдел: то сидит с тремя палочками, а то в шикарном платье. И с банкета мы ушли вместе, потому что они на следующий день уезжали. А дальше, естественно, нам хотелось видеться. Ведь никаких точек над "и" не поставлено. Но меня не выпускают к нему, а его не впускают в Советский Союз. И говорят, что видеться могут только родственники или жених и невеста. Ах, так! Тогда я заявила маме, которая Збышека еще даже не видела, что он приедет как жених.
  Это был порыв по отстаиванию своего чувства. Я совершенно не стремилась замуж, просто не было другой возможности встречаться. Он на два года старше, и у него это тоже первый брак.
  В общем, я познакомила Збышека с родителями. Мы подали заявление в ЗАГС. И он опять уехал в Польшу. А перед Новым, 1970-м, годом прилетел на свадьбу. Белое платье мне сшили в театре. Накануне регистрации у меня был спектакль, после спектакля - досъемка на телевидении. Тогда кинорежиссер Александр Прошкин был начинающий Саша Прошкин и делал телевизионные спектакли, которые под разными предлогами закрывали: "Пятый человек" по Грэму Грину, про Гарсиа Лорку. И Саша попросил что-то доснять. Мне очень нравилось с ним работать.
  После спектакля я оставила Збышека в ресторане Дома актера с Колей Бурляевым и Валерой Плотниковым и поехала на телевидение. Вместо часа пробыла там три. Когда вернулась в Дом актера, я увидела сплетенных друзей, которых с трудом отволокла к себе домой, а это уже два часа ночи. А в десять утра я невеста. И главное, они ничего не понимают. Но им хорошо. Они общаются между собой на каком-то своем языке. Мама с папой затихли в другой комнате, а тут решаются мировые и творческие проблемы, только меня как будто нет. И не выставить. И не успокоить. А я устала жутко. И, наконец, не выдержала, схватила бутылку водки и объявила:
  - Ребята, если вы сейчас не угомонитесь, я на ваших глазах вот это выпью и умру.
  И пока я глотала, вернее, делала вид, что глотаю, до кого-то дошло, и все стало на место. Но утром я поднялась: метель жуткая, проснуться не могу, а мне еще замуж. Не надо, мама, я не хочу замуж! И добирались мы до ЗАГСа долго, и ждали долго. В общем, 19 декабря 1969 года нас поженили. Свидетелями были моя подруга Нина Попова и ее муж писатель Михаил Анчаров. Он потом подарил мне "Песню об органисте".
  После ЗАГСа все поехали в ресторан "Прага". Потом я вспомнила, что обещала Гончарову познакомить его со Збышеком. И мы тихо ускользнули в театр. Андрей Александрович тут же достал коньяк, и Валера Плотников с нами, и Коля Бурляев, и Армен Джигарханян рядом. Я сказала:
  - Андрей Александрович, приглашаю вас на вальс.
  И он со мной протанцевал под общее ля-ля-ля. А потом мы улетели в Польшу знакомиться с семьей Збышека. Как раз на католическое Рождество.
  
  Песня об органисте
  
  Рост у меня
  Не больше валенка:
  Все глядят на меня
  Вниз.
  И органист я
  Тоже маленький.
  Но все-таки я
  Органист!
  
  Я шел к органу,
  Скрипя половицей,
  Свой маленький рост
  Кляня.
  Все пришли слушать певицу,
  И никто не хотел -
  Меня.
  
  Я подумал: мы в пахаре
  Чтим целину,
  В воине -
  Страх врагам.
  Дипломат свою
  Представляет страну,
  Я представляю
  Орган!
  
  Я пришел и сел,
  И без тени страха,
  Как молния, ясен
  И быстр,
  Я нацелился в зал
  Токкатою Баха
  И нажал
  Басовый регистр.
  
  О, только музыкой -
  Не словами -
  Всколыхнулась
  Земная твердь.
  Звуки поплыли
  Над головами,
  Вкрадчивые,
  Как смерть...
  
  И будто древних богов
  Ропот,
  И будто дальний
  Набат,
  И будто все
  Великаны Европы
  Шевельнулись
  В своих гробах.
  
  И звуки начали
  Души нежить.
  И зов любви
  Нарастал.
  И небыль, нечисть,
  Ненависть, нежить
  Бежали,
  Как от креста.
  
  Бах сочинил -
  Я расстревожил
  Свинцовых труб
  Ураган.
  То, что я нажил, -
  Гений прожил,
  Но нас уравнял
  Орган!
  
  Я видел:
  Галерка бежала к сцене,
  Где я
  В токкатном бреду.
  И видел я:
  Иностранный священник
  Плакал
  В первом ряду.
  
  О, как боялся я
  Не свалиться,
  Огромный свой рост
  Кляня.
  О, как хотелось мне
  С ними слиться!
  С теми, кто, вздев
  Потрясенные лица,
  Снизу вверх
  Глядел на меня!
  
  Родители Збышека
  В Варшаве Збышек снимал маленькую комнату у потрясающего человека, который двадцать лет жил в Аргентине, а потом вернулся в Польшу. Большой, толстый, мы звали его Хичкок. В нашей комнате было где спать, стол, шкаф, стеллаж, комод, пианино и много других инструментов. Когда Хичкок в день нашего приезда поставил пластинку с "Аргентинским танго", я поднялась и стала танцевать, вернее, двигаться под музыку. Ему это понравилось. У него было много пластинок. Он ставил их по очереди, а я говорила: "О, Брамс. Третья симфония". Она и моя любимая, поэтому я знала. Хичкок ставил следующую. Я опять называла - тоже любимая. И он завелся. Кульминацией стала пластинка "Ученик чародея" композитора Дюка. Я опять угадала. Потому что у меня была пластинка с "Болеро" Равеля. И на другой стороне "Ученик чародея". Это и сейчас мало кто знает, кроме музыкантов и тех, у кого была такая же пластинка. С тех пор Хичкок полюбил меня беззаветно. И учил аргентинской кухне. Когда у него бывали гости, он всегда звал нас со Збышеком и приглашал меня на танго. Я умела слушаться партнера, и он гордился мной.
  Из Варшавы мы выехали в Бельско-Бяла, где жили родители Збышека. Польша произвела на меня сильное впечатление. Городочки маленькие, но в каждой огромный действующий костел.
  Добирались мы целый день. Я устала и проголодалась. Но Збышек предупредил, что перед Рождеством кроме селедки и воды ничего нельзя есть до первой звезды.
  В первый вечер за столом собралась только семья. Пришел старший брат Збышека с женой, мама с папой и мы. На Рождество готовят двенадцать блюд из рыбы. Я помогала, что-то резала, накрывала на стол. И очень хотела есть. А мой папа, когда рыбачил, учил меня объедать голову у рыбы, объясняя, что настоящие рыбаки именно так делают. И на кухне стояла миска с большими головами карпов. Я ходила мимо нее, ходила и не выдержала, схватила голову и стала с ней быстро разбираться. В это время на кухню вошла мама Збышека. И остолбенела.
  Как она мне потом рассказывала, когда Польшу освобождали, русский танкист увидел ее и заявил: "Забираю тебя, люблю тебя". Сразу. А у нее глаза - огромные маслины. И как она сказала: "А я занемела". Так и в тот момент. Она - мама, любившая Збышека до такой степени, что когда он появлялся - больше никого не существовало. И тут жена любимого сына сидит на кухне и обсасывает рыбью голову, когда в столовой стол ломиться от яств. У нее в буквальном смысле открылся рот. Это было смешно.
  С папой, у которого после Освенцима осталась четверть желудка и седая голова, мы поладили без всяких языков. Но мама до конца наших отношений так и находилась немножко в состоянии обалдения. Хотя Збышек привозил ей польские журналы с обложками, на которых то я одна, то мы с ним. И она гордилась и радовалась.
  В общем, наутро после застолья я вышла в гостиную, где сидели все мужчины с одинаковым выражением на лицах и одним вопросом, который даже я поняла с моим скудным тогда знанием польского: кто может сбегать? Потому что выпито все. И они решают, кто в состоянии сходить за спиртным. Никто не в состоянии. А я как раз летом была в гостях у Медеи Джапаридзе, потрясающей актрисы, для меня самой красивой женщины в мире, и нашла у нее книжку "Старая грузинская кухня" на русском языке, но с ять. И там прочитала про мацони. А у меня часто были проблемы с желудком, и я заинтересовалась, выписала разные рецепты с мацони. Даже в Польшу захватила маленький пузырек закваски, потому что подумала про праздники, застолья. И в Варшаве заквасила молоком. Збышек еще спросил:
  - Что это?
  - Сюрприз.
  Я прочитала, почему во время грузинской свадьбы, которая длится не один день, никто не падает, не пьянеет, не дерется. Потому что тамада не только произносит тосты, но и ведет застолье, следит за соблюдением очередности: сначала подается определенная еда, потом определенная выпивка, потом мацони, потом танцы, песни...
  И когда наутро никто не мог подняться, чтобы пойти за спиртным, я сказала: "Сейчас". И достала свой эликсир. А суп из мацони делается быстро. Надо немного риса, мацони и лук. И туда размешать сырое яйцо. Я сварила большую кастрюлю. Мама Збышека внимательно следила за всеми моими действиями. Она стояла, обхватив себя руками, и молчала. А я привезла в подарок хохлому - большую миску-ладью и деревянные ложки. Налила суп в миску, поставила ее на ковер, потому что стол уже убрали, раздала ложки и что-то пообещала тому, кто съест последнюю каплю. Мужчины радостно сползлись к миске и стали хлебать. Все дохлебали и долго выясняли, кто съел последним. Через полчаса они были, как огурчики, и дружно отправились в магазин, единственный работавший в Рождество.
  
  Отъезд из Советского Союза
  После Рождества я должна была вернуться в Москву. Играть в "Двух товарищах". Но начался буран, и мы застряли в варшавском аэропорту. Я позвонила Гончарову, он заявил: "Не верю". Но чтобы не отменять премьерный спектакль, сделал замену - ввел польскую девочку, которая училась на его курсе на режиссера. А он и в училище поставил "Двух товарищей" с ней в роли Тани. И зрителям Маяковки объявили, что в связи с нелетной погодой Ирина Печерникова застряла в Польше, у нее свадьба, поэтому играть будет польская артистка. И она сыграла два спектакля - я четыре дня сидела в аэропорту.
  Потом начались репетиции в новых спектаклях. И на репетициях я вдруг поняла, что вместо того, чтобы готовиться к выходу на сцену, я в уме пишу письма Збышеку, причем, стараюсь с польскими словами. И в конце мая 70-го года я попросила:
  - Андрей Александрович, отпустите с гастролей, у меня всего один спектакль.
  - А я знаю, вы не вернетесь. Отпустить отпущу, потому что я все вижу. Но вы не вернетесь. Хотя потом все равно вернетесь, никуда не денетесь. И это больша-а-я ошибка.
  
  - Выходит, вашей первой любви театр помешал, а первому браку нет? Как вы решились уйти из театра ради мужчины?
  - Первый раз я была моложе. И почувствовала, что все равно уйду от этого человека.
  - Иначе он подавил бы?
  - Да. Он не дал бы мне жить в театре. А в театре особенно в молодом возрасте надо пожить.
  - А уезжая к Збышеку...
  - Я ехала только на летнее время, на отпуск. И была уверена, что вернусь в Москву к началу сезона.
  
  ЗАГРАНИЧНЫЙ ПЕРИОД: 1970 - 1973 годы
  
  В Польше
  Накануне отъезда в Варшаву мне позвонил мой друг кинорежиссер Виктор Титов, который снял "Здравствуйте, я ваша тетя":
  - Ириш, меня надо спасать, я снимаю советско-болгарскую картину, фильм-опера с интермедиями (с разговорными вставками - авт.) "Любовь к трем апельсинам", сказка Карло Гоцци, музыка Прокофьева.
  - Как интересно!
  - Очень интересно, только фильм мне закрыли, слишком он странный и авангардный. Но так как совместное производство, то дали средства на пересъемку. И у меня заболела болгарская актриса, которая должна играть Смеральдину, помощницу колдуньи Фаты Морганы. Ты ведь уже пела в "Каменном госте", вот теперь споешь у меня.
  - А когда съемка?
  - Завтра.
  - Вить, ну, надо же партию выучить!
  - Бери карандаш, бумажку, я тебе продиктую. Ты ж ноты знаешь?
  - Знаю.
  Диктует мне ноты и слова.
  - Музыка очень трудная, но хотя бы две-три фразы выучи.
  - И когда завтра?
  - В шесть утра. Ты у нас будешь в лохмотьях из замши. И в сандалиях с плетенками до колен. Остальное прикроем волосами. Она у нас девушка хулиганистая.
  Я пришла, на меня надели лохмотья, сандалии, прицепили еще шиньон к моим длинным волосам, сыграли мне музыку несколько раз, и начали снимать.
  Ну, как-то спела, сыграла, там не очень много текста, но фильм этот тоже закрыли, а потом, как нам сказали, вообще смыли. И вот недавно подруга Нина приносит мне диск - подарок на день рождения. Я подумала, что "Первая любовь", которой нет нигде, ни на кассетах, ни на дисках. Смотрю, а на обложке моя физиономия в виде Смеральдины. "Любовь к трем апельсинам". Оказывается, где-то сохранился. Я, конечно, там "хороша". Голые руки, голые ноги. Мини-замша. И сандалии.
  На съемку я тогда приехала с чемоданом, я же в Польшу улетала. Когда наконец все досняли, пересняли, я еле успевала на самолет. Переоделась и, не разгримировываясь, рванула в аэропорт. И в Варшаве, когда уже подъехала к дому Збышека, вспомнила, что у меня только русские деньги. Но таксист и русскими взял. И вот он меня выгружает, а в это время выходит Збышек. Я вся в распущенных волнистых от завивки волосах, в красной накидке колокольчиком, которую он никогда не видел. Он мне по-польски:
  - Проше, пани, может быть, помочь?
  Я подумала, что он меня узнал, но разыгрывает. Ничего подобного! Смотрю, ус подкручивает, весь в стойке. Я говорю:
  - Ах ты гад!
  Он расхохотался:
  - Ну, такой женщине разве можно не помочь!
  И той же ночью мы отправились на джем-сейшн, я не знала, что это такое, оказывается, это когда собираются джазовые музыканты, один выходит и задает тему, и кто хочет начинает импровизировать в этой теме. В Варшаве проходил джазовый фестиваль, и я окунулась в неизвестный мне музыкальный мир. Это был такой восторг. Я услышала Эллу Фитцджеральд, Дейва Брубека, Джери Маллигана, группу "Кровь, пот и слезы", чей диск у меня украли уже в Москве, и я до сих пор пытаюсь его найти хоть где-нибудь, и еще, конечно, замечательных польских музыкантов.
  "Бизоны" ездили с концертами по всей Польше. Иногда и я с ними. Потом позвонила в Москву, Андрею Александровичу, сказала, что хочу остаться в Варшаве.
  - Все равно без работы не сможете.
  - Ну, что-то намечается.
  - Намечаются ваши обложки бесконечные, вижу, "Польский экран", "Польский фильм" кто-то в театр приносит.
  Это после "Доживем до понедельника", после Гран-при я стала советской кинозвездой, вышедшей замуж за поляка. Событие.
  В Варшаве я сходила на киностудию, узнала, что там снимается. Я была знакома с Даниэлем Ольбрыхским, вместе работали в фильме, который так и не вышел, я играла там французскую девушку, живущую на маяке. Ольбрыхский представил меня Анджею Вайде. И я заходила к ним на съемки, а однажды даже ужинала с Анджеем вдвоем в ресторане "Бристоль".
  А еще бегала по кинотеатрам. У нас очень мало шло иностранных фильмов, а там я купила афишку, смотрела, где что идет. и носилась по городу с бумажкой: "Вот как мне сюда попасть?". Польский язык очень быстро начала понимать, только говорить стеснялась. В театры тоже часто ходила.
  Потом Збышек распустил "Бизонов" и решил, что надо зарабатывать деньги. Сколотил другую группу, и ближе к зиме мы поехали в Швецию.
  
  В Швеции
  Был счастливый момент - встреча с Ингмаром Бергманом. Я привезла ему подарок из Москвы, от друзей. И попросила знакомого позвонить ему, потому что я по-английски не умела. И Бергман принял нас на своем острове. Сухощавый, седой ребенок. Я влюбилась в него. Еще в Москве посмотрела все его фильмы. Но в театр к нему попасть не удалось, потому что в Стокгольме мы со Збышеком жили не долго.
  А потом Бергман меня не узнал. Это случилось много лет спустя в Москве, он привез "Фрекен Жюли" и "Гамлет", они играли во МХАТе. После "Гамлета" я прилетела к нему за кулисы на крыльях любви, он мне обрадовался, но я поняла, что никак у него не сассоциировалась. Он просто обрадовался, что мне понравилось.
  Швеция оказалась совсем чужой для меня страной. Добропорядочной, сытой и скучной. Мне подумалось, что она для пенсионеров. Тут и началась тоска. В том числе по работе.
  Группа выступала в ночных клубах и ресторанах. Каждый месяц новый город. Останавливались мы или в отелях, или для нас снимали квартиру. Я привыкла есть в ресторанах, потому что кормили бесплатно. Полюбила пиво, которое подавали и на обед, и на ужин. До этого не понимала, зачем нужно пить такую горечь, когда есть лимонад. А в Польше мы побывали в городе Живец, где делают легендарное пиво. Чешский Пилзнер и польский Живец постоянно соперничали, то один город получал Золотую медаль, то другой. И нам налили прямо из бочки. Збышек сказал:
  - Ты должна перебороть себя, лимонад - это химия.
  Я попробовала. Сначала неприятно, потом мы посидели, и я прониклась:
  - Слушай, а вообще ничего.
  Шведы гуляли с вечера пятницы до вечера воскресенья: сначала они дома выпивали водки, потому что в магазине она намного дешевле, а в ресторане заказывали себе кружки пива. В эти вечера я сидела около сцены, поближе к группе Збышека, потому что страшно было. Пьяные шведы совсем дурели. Могли схватить за руку и потащить танцевать.
  В Швеции я начала вязать. Но научилась еще в Варшаве. У Збигнева нужно было что-то поправить в свитере, я пошла к соседке, и она мне объяснила по-польски: ланцушек, очко, ланцушек, очко, цепочка, петелька. Я только повторяла за ней. И починила свитер. Хотя для меня что-то зашить, даже пуговицу пришить - это потом лучше не застегивать. Но с вязанием получилось.
  Мама, когда ушла на пенсию, вязала пинетки: у нее в отделе все время кто-то рожал. И Галка вязала.
  А в Швеции я даже заработала один раз: связала музыкантам Збышека безрукавки с национальными узорами. И они мне заплатили. Деньги я истратила на сувениры в Москву.
  Однажды захотела сделать Збышеку подарок на именины. Купила в магазине на распродаже дешевую шерсть - на 25 крон - наполовину с синтетикой, но хорошей фактуры и красивого цвета - чуть-чуть с проседью. И поняла, что из этого может получиться пиджак. У меня как раз было несколько дней. Короче, я связала пиджак и пошла покупать пуговицы. А пуговиц требовалось много: и на рукава, и на карманы, и на хлястик. Я обошла весь городок. Наконец, нашла те, что в самый раз, и поняла, что нужное количество будет стоить 140 крон. Весь мой пиджак - 25, на эту сумму можно разве что скромно поесть, а тут 140! Да за эти деньги можно КУПИТЬ вещь. И весь мой сюрприз насмарку. Я страдала сутки, а потом начала продумывать, как мне своровать пуговицы. Это у меня уже, наверное, началась тоска от безделья и желание адреналина. И самое страшное, что я своровала.
  Пуговицы продавались в большом супермаркете. Я пришла туда один раз, все обсмотрела, как в детективе, где камеры, где охранники. А потом явилась в кофточке, у которой рукава заканчивались резинками. И захватила с собой вязаный пиджак, чтобы примерять к нему пуговицы. Брала одну, прикладывала, подходила к зеркалу, смотрела, откладывала, брала другую, опять прикидывала. И каждый раз оставляла в рукаве по пуговице. Через час охранники устали наблюдать за мной. В конце концов, для освобождения совести я купила одну пуговицу якобы для пробы, заплатила и ушла. Сейчас мне стыдно. А тогда чувствовала себя счастливой.
  Пиджак Збышеку очень понравился, но если б он узнал, как я достала пуговицы, то даже не знаю, что бы он с собой сделал.
  Этих пуговиц мне хватило месяца на два - я ожила, а потом, когда опять начала киснуть, я заходила в магазин... Это не клептомания, мне не надо воровать, но я помнила свое возбужденное состояние. И в магазине выбирала что-нибудь такое, что практически невозможно украсть. Ходила и придумывала, как это сделать. Потом воровала, а на следующий день незаметно подкидывала обратно, так как это были уже маленькие магазины, и за меня пришлось бы расплачиваться продавцу. Поэтому я продумывала не только, как вынести, но и как внести. Сочиняла целый спектакль. Например, приходила мерить какую-то одежду, говорила, что никак не могу решиться, просила принести другой цвет, другой размер, другой фасон, окончательно запутывала ситуацию, а потом возвращала продавщице всю массу, в том числе и то, что накануне украла. Только пуговицы не вернула. И много лет спустя призналась в этом батюшке на исповеди.
  
  - Вы помните фильм "Завтрак у Тиффани", где героиня Одри Хепберн подбивает своего спутника что-нибудь украсть в магазине? Просто ради азарта, из желания похулиганить. В конце концов, они примеряют маски, в которых и выскакивают на улицу, не заплатив.
  - Тогда я его еще не видела.
  
  Игорь
  В Англию нас пригласил Игорь. По национальности он русский, но то ли родился в Австралии, то ли маленьким уехал туда с родителями в первую волну эмиграции. В Варшаве его кто-то привел к нам в гости. И я оказалась в его жизни первой русской не эмигранткой. Игорь был очень таинственный. Внешне похож на Керка Дугласа, который "Спартак". Не мой тип. Авантюрист по натуре. По-моему, он торговал оружием. У него на запястьях были шрамы как от колючей проволоки, а я знала из его же рассказов, что в Африке так наказывают преступников - опутывают руки проволокой и опускают в яму вместо тюрьмы. Это он однажды выпил и поведал вроде как про своего друга. Но я увидела его руки и все поняла. А вообще он был бизнесмен. Очень хорошо одевался, ездил на дорогой машине, в Лондоне жил в престижном районе. И с первого дня знакомства приглашал нас в Англию. Но из-за моего красного паспорта это не получалось - мне не давали визу. Он трижды приезжал к нам в Швецию. Я даже Збышека спросила:
  - А что это ему так надо, чтобы мы туда поехали, он никакого отношения к шоу-бизнесу не имеет, что-то здесь не то.
  Но Збышек писал музыку. У него большие усы и если во время разговора он начинал крутить ус, значит, у него рождалась мелодия, я могла говорить, замолкать, уходить, приходить, он не замечал. Но на тот вопрос ответил:
  - Игорь любит славян, он там скучает, у него женщина новозеландская...
  - А что это он из всех славян нас выбрал?
  - Может быть, он хочет сделать мне альбом или тебя устроить как актрису.
  Три раза летать в Швецию! Мы не настолько шикарно жили, чтобы я не понимала, как это дорого. В третий его прилет я опять должна была явиться в английское посольство в назначенное время. И мы с Игорем из Люлео, это самый север Швеции, поехали на машине в Стокгольм. Опоздали на десять минут, но все-таки узнали, что виза готова. Пришлось заночевать в Стокгольме. А вечером пошли в ресторан, и Игорь спросил:
  - Что ты хочешь?
  - Морскую еду.
  Официант объяснил ему, что это блюдо подается в большой вазе на четверых.
  - Ира, это на четверых.
  - Но нас-то двое, ты что не можешь из-за меня морской еды поесть?
  - Нет, я хочу мясо.
  - А я хочу си фуд, морское!!!
  Злые были, потому что всего на десять минут опоздали. Мне принесли си фуд в огромной вазе, Игорю - мясо. А он мне рассказывал, что много танцевал в жизни, и в марафонах участвовал, и жиголо работал. И я ему напомнила, что он обещал обучать меня латинским танцам. Мы потому и пришли в этот ресторан, что здесь можно танцевать самбу, румбу. И как только начинала звучать музыка, я приглашала Игоря на танец. Он действительно замечательно двигался. А во время движения еда быстро утрясается. И я съела всю порцию "си фуд". Когда мы расплачивались, спустя уже несколько часов, официант смотрел на меня как на чудо заморское, потому что я весила не больше, чем сейчас, но ваза была пуста.
  
  Сауна
  В Лондон мы поплыли на пароме. Игорь отправил нас втроем: Джени, свою новозеландскую женщину, Збышека и меня, - а сам уехал по делам в Варшаву. Збышек на палубе общался с Джени по-английски, а я английского не знала и отправилась изучать корабль. Нашла сауну. В Швеции я уже выучила, как это пишется. И по цифрам вычислила, когда она работает, а вот буквы не поняла, заглянула, там голые дяденьки, но они меня не заметили, я подумала, значит, еще через полтора часа наступит женское время. А тут стало немножко качать. Я поднялась на самый верх - паром шестиэтажный, там два этажа только автомобили занимали. И заметила, что у меня кофейная чашечка ездит по блюдцу.
  Потом подошло время сауны, качать стало так, что даже верхний этаж захлестывали брызги. Но ума палата, я же хотела в сауну и я туда вошла: в маленьком помещении у стены лежал огромный раскаленный валун за низкой чугунной загородкой и была скамейка из штакетника. И никого. Я уселась. В ту же секунду стало качать с невероятной силой. И я как вцепилась в планочки, так и застыла, только смотрела на градусник, а там 119 градусов, 120, 121... И я понимаю, что до двери-то долететь близко, но в середине пути лежит валун, и при моей везучести я окажусь на нем. Когда сердце уже стало останавливаться, я что-то сделала, не помню что, только помню, что дверная ручка была не маленькая, а деревянная на половину двери. Меня вынесло в предбанник. Там пол был тоже из планочек. А потом я очнулась и увидела очаровательного офицера. Закутанная в простыню, я лежала на чем-то с приподнятой головой, и он спрашивал у меня номер каюты. Я ответила по-французски. Он взял меня на руки и понес. А по дороге я смотрела вокруг и думала: что тут случилось? Ни души. Потому что все были по туалетам да по раковинам. При выходе из Балтийского моря в Атлантику мы попали в страшный шторм. И всем стало очень плохо.
  Потом болтать перестало. И Джени дала мне зеркальце, чтобы я знала, какая приплываю в Англию. Все лицо у меня было в полосочку - сине-фиолетово-черную. От планочек. И тело такое же. Меня ведь поваляло по всему полу, пока не появился офицер. Но я опустила на лицо длинные волосы, надела очки, кофту с длинными рукавами и подумала: надо же так приехать в страну, о которой я столько мечтала. От злости на себя я заявила:
  - Машину поведу я!
  Джени и Збышек тихо смирились. И я лихо вырулила с парома, а все машины почему-то ехали мне навстречу. Там же левостороннее движение! Больше в Англии я за руль не садилась.
  
  Летняя школа
  Мы поселились у Игоря. В шикарных апартаментах, внутри которых была даже маленькая квартира для прислуги. Прямо подо мной, этажом ниже, жил сын Керенского.
  Игорь задерживался в Варшаве, а у Збышека в группе случилась беда - у одного музыканта мама оказалась при смерти. Мальчик должен был улетать из Швеции в Польшу, а Збышек - его заменить, иначе неустойка. И так как он месяц не работал, пока мы ждали английскую визу,- денег у нас осталось очень ограничено. Збышек улетел практически на последние. А я осталась с Джени. Она говорила по-немецки и по-английски, я - немножко по-испански, по-польски и по-французски, так что общение было оригинальным. И мне захотелось выучить английский.
  Я узнала, что в Лондоне есть летние школы, куда приезжают ребята из разных стран, устраиваются мыть окна, подметать и изучают язык. И попросила Джени:
  - Устрой меня в такую школу.
  А это середина или конец августа. Она возразила:
  - Да, но как Игор? - так она произносила его имя.
  Игорь нам звонил. И я сказала ему про школу. В общем, меня устроили. Не знаю, для кого была та школа, но в классе все сидели чуть ли не во фраках с бабочками, и мы целый день произносили межзубный звук "the". Я подумала: во, влипла, мне ж надо скорее начать говорить. Углядела одного черноглазого и ерзающего, подошла к нему на переменке. Оказался француз. Мы пообщались.
  - Тебя кто сюда?
  - Тетя. Я у нее в гостях.
  - Ты тут можешь?
  - Нет.
  - И я не могу. Давай ты сходишь к директору, потому что твой французский все-таки лучше, а она наверняка знает французский. Объясни, что мы попали не по адресу, что нам надо быстро и легко, а потом, когда мы уже начнем говорить, то, конечно, со всем уважением придем сюда шлифовать наше произношение.
  И он пошел. Директор нормально все восприняла, но пояснила:
  - У вас чек, значит, я переведу его в другую школу, а дальше пусть разбираются те, кто за вас заплатил.
  Замечательно. Я нашла школу на Рассел роуд. Дешевую, ну, есть разница - 200 фунтов в месяц, это где "the" говорили, или 20 фунтов? Мы там встретились с моим французом, но он и в новой школе от силы полтора дня просидел, ему не до английского. А мне понравилось. У нас было облупленное здание, в классе человек 12-13: итальянцы, испанцы, латиноамериканцы, румыны, венгры. И очаровательный учитель. Он говорил только на английском и весь был такой диккенсовский англичанин, красивый, с юмором. Уроки длились с часу дня до шести вечера. Учитель объяснял, мы повторяли, потом перерыв, все пили кофе, а потом конверсейшн - разговорная речь, мы общались друг с другом. В основном на пальцах.
  Я проучилась там пять дней. В сентябре языковые курсы закрываются, потому что учителя возвращаются на работу в свои школы. А у меня 2 сентября день рождения, и я очень хотела устроить праздник для группы, но денег не было. Джени не знала, что я учусь в таком плебейском месте, по меркам Игоря. Но она умирала от моих вязаных платьев, особенно от одного - цыганского: черного, кружевного, с большими яркими цветами. Все платья я связала в Швеции, но не носила, потому что мне больше нравилось ходить в джинсах. И я предложила Джени обмен:
  - Я тебе платье, а ты мне 7 фунтов и 50 пенсов.
  Она начала причитать:
  - О, Игор, Игор!
  И еще что-то о том, что платье стоит намного дороже. Я повторила:
  - Мне нужно 7 фунтов 50 пенсов, ну, можешь дать 8, и платье твое, а что ты Игорю скажешь, придумай сама.
  Она опять:
  - О, Игор! Что он скажет? Платье стоит на 7, а 200-300 фунтов. Это бутик, ручная работа!
  Я ей уже по-русски:
  - Ну, тогда иди на фиг.
  Свернула платье и кинула в свою комнату. Она стала мне демонстрировать новозеландские страсти. А потом согласилась.
  Я все рассчитала. Рядом со школой был магазинчик. И я пару раз туда заходила и высматривала, что купить. Купила испанское вино, которое стоило там копейки, настоящее сухое, купила пиво, бутерброды, бумажные тарелки, пластмассовые вилки и стаканчики. Причем, о вине я меньше заботилась, просто чтобы весело было, зато постаралась набрать побольше еды.
  2 сентября я пришла заранее, поставила в подсобку две сумки с продуктами, мне кто-то помог их донести. И на первом уроке учитель меня очень хвалил:
  - Ира, вы прогрессируете.
  Если б он знал почему. Я, наверное, была в кураже от предвкушения сюрприза. Потом все ушли пить кофе, а я разложила бумажную скатерть, расставила посуду, еду и успела сбежать вниз и присоединиться к остальным, как будто все время была с ними. После кофе мы поднялись наверх, а там накрыт стол, и у ребят, которые вечно голодные, они же экономили на всем, возникла ревизорская пауза. Только учитель почему-то сразу меня вычислил и сказал:
  - Ирина?
  Мне так обидно стало, что я от испуга и смущения запела:
  - Хепи бефдей ту ми...
  И все захлопали. Но только мы разлили вино, как я услышала с улицы знакомый звук моей машины. А на ней ездила Джени, потому что Игорь свой автомобиль ремонтировал в Варшаве, видимо, там дешевле, я же после триумфального выезда с парома уже не пользовалась здесь водительскими правами. Но звук своего "Рено" могла отличить от всех остальных автомобилей. Я всегда узнавала, когда подъезжал Збышек - в последний момент мотор начинал как-то особенно звучать. Подбежала к окну и передо мной картина: из "Рено" вышел Игорь с белым лицом, за ним - Джени серо-зеленого цвета, а третьей выскочила его собака Буби породы боксер, которую просто колотило. Я кинулась к учителю, показала на окно и руками изобразила крест, мол, конец, надо бежать. Даже выговорила: "Нас нет". Мы не существуем. И вспомнила слова: "Другой ход". Мы быстро сложили еду в сумки и выбежали из здания. А рядом Гайд парк. Мы там сели и стали активно общаться. Танцевали, пели "Катюшу" - и на испанском, и на русском, и все говорили по-английски, и все друг друга понимали. Учитель как при чуде присутствовал. Он мне:
  - Скажи что-нибудь по-английски.
  И у меня вдруг всплыло в памяти:
  - Иф ай лив, иф ай дай, ай эм стил э хэппи флай.
  - Это что?
  А это из "Овода": живу ли я, умру ли я, я мошка все ж счастливая. Короче, в двенадцать я явилась домой, быстро прошмыгнула в свою комнату и закрылась.
  Утром ко мне пришла Джени:
  - Игор специально приехал из Варшавы, чтобы сделать тебе праздник, а ты сделала такой поступок, как это можно!
  Оказалось, что Игорь с Джени пришли в первую мою школу, а там им сказали, что я попросилась в другое место. Как! Его гостья, актриса из Москвы и вот так! Не престижно.
  И Джени добавила:
  - Мы тебе оставляем деньги на автобус до этой... - если бы она умела говорить "...", она бы сказала, - до этой школы, на кофе и, пожалуйста, холодильник в твоем распоряжении, но Игор обижен.
  И с этого дня я вставала, делала гимнастику - мне Игорь как-то показал движения для тела, которые я потом увидела в фильме "Мефисто" Иштвана Сабо - там негритянка учила героя двигаться. Выпивала чашку "Эрл Грея" с молоком, выкуривала сигарету "Данхилл", брала оставленную мне мелочь и до начала занятий шла гулять. На эти деньги можно было купить огромный, очень вкусный персик и насытиться им на весь день. А еще я выписывала из справочника какой-нибудь далекий адрес, подходила со своей бумажкой к полисмену, потому что они там невероятно очаровательные, и он мне доброжелательно объяснял, как добраться по данному адресу. Потом спрашивал:
  - А вы откуда? У вас странный акцент.
  Волосы-то у меня темные, поэтому он предполагал:
  - Из Италии, из Франции?
  - Нет, я из Москвы.
  И он расспрашивал меня про Москву. А я при своем английском из четырех слов рассказывала, что медведи по улицам не ходят, что люди хорошие, добрые и вообще приезжайте. И шла с бумажкой к следующему полицейскому, через два-три перекрестка. Так я себе устраивала "разговорную практику". Но однажды попала с тем же адресом к знакомому полисмену, то есть он меня узнал, а я его нет, у меня же их много было, это я у них одна. Он посмотрел на меня и сказал, что хочет в Россию, потому что российский юмор - это фантастика! И долго смеялся.
  После занятий на курсах я шла с ребятами в американское кафе, а они все молодняк были - 16-17 лет, но приняли меня за свою, потом возвращалась домой и закрывалась в комнате. Холодильником не пользовалась! У меня были чай, сухое молоко и блок сигарет.
  Нашего преподавателя сменила другая учительница, чтобы закончить курс для группы. Ее звали Энн, или Анна. Мы подружились. А вскоре школу закрыли. Но у Анны любимый человек интересовался Россией. И я попала к ним в дом. Днем где-то шаталась, а вечером они меня забирали и возили то в портовый паб, то в Сохо, то к себе, то в музеи. Я узнала все лондонское дно. И не заметила, что прошло две недели; в холодильник я не заглядывала. Ко мне явилась Джени:
  - Игор тебя ждет.
  - А я его не жду, мне и так хорошо, я жду Збышека, на меня вы деньги не тратите.
  Она ушла и тут же вернулась:
  - Игор на меня накричал, он ждет в гостинной.
  - Хорошо.
  Подхожу, а там дверь приоткрыта, и я вижу, как Игорь пробует разные позы, то так сядет, то этак, примеряется, как меня встретить. Меня разобрал смех, и я прямо около дверной щели съехала на пол. Выскочили и Джени, и Игорь. Я объяснила:
  - Игорь, извини, я просто увидела, как ты готовишься к разговору.
  Расхохотались вместе. Напряжение ушло. После этого у меня начался другой Лондон. Меня водили в оперу, в концертный зал, в театры. И круг знакомств пошел гораздо скучнее, чем в мои предыдущие две недели.
  
  - А что за движения, которым обучил вас Игорь?
  - Когда на контражуре работают два танцора - белый и темнокожий, я никогда не ошибусь и скажу, кто из них кто. У темнокожих другая пластика, более животная, природная, они двигаются как на шарнирах. А белые делают все натренированно. И Игоря учила негритянка. Упражнения очень простые. Нужно качнуть бедрами влево, потом вправо, вперед и назад. Но каждое движение в крайнюю точку, словно кого-то толкаешь. А затем вращать бедрами, как будто крутишь хулахуп. Но тоже не изящно, а с предельной амплитудой. И руки держать на уровне груди, фиксируя неподвижность корпуса. Сначала все болит, потом привыкаешь, и становится легко. Результат фантастический. Я совершенно не умела танцевать современные танцы, и в ресторанах и клубах, где выступал Збышек, на все приглашения отвечала, что не танцую. И случай мне дал понять, что я ошибаюсь. У очередного солиста группы, серба, была машина Ламборгини - полуспортивная сигара, как Феррари. Он никому не давал сесть за руль. И все время приглашал меня танцевать, а я отказывалась. Но мы мило общались, я понимала по-сербски, ему было с кем поговорить. И однажды на его приглашение потанцевать я сказала: "Дашь машину повести, тогда пойду". Мне очень хотелось посидеть за рулем Ламборгини. Он согласился. И я пошла, думая, ну, потопчусь, зато повожу такую машину. Мы разговариваем, я топчусь, как мне кажется, а он вдруг останавливается и говорит: "Ну, ты и стерва". - "Как это?" - "Ты же потрясающе двигаешься, а целый год врала, что не умеешь!" Я его слушаю, продолжая двигаться, и вдруг понимаю, что я действительно какая-то гуттаперчевая, будто тело само по себе, и я взглянула на него сверху. Просто я каждый день делала упражнение, которое показал Игорь.
  - Только эти движения бедрами?
  - Ну, вместо каких-то нелюбимых упражнений в зарядке.
  - И за руль Ламборгини сели?
  - Да, но нельзя сказать, что села, я легла, потому что там почти что лежишь, и у меня, наверное, такая счастливая физиономия была.
  - А он рядом?
  - Конечно. Мы выехали на широкую автостраду, по бокам сетки, абсолютная безопасность. Едем, и я думаю: хоть бы подальше был разворот, чтобы подольше проехать. И вдруг над нами вертолет. Я говорю: "Слушай, что ему надо?" - "Это полиция. Ты посмотри на спидометр". 240!
  - По мельканию окрестностей не ощущалось?
  - Да нет! Я в таком экстазе была! Машина-то летит себе и летит. Хорошо, что он руль придержал, когда я на спидометр посмотрела, потому что, конечно, у меня случился шок. Мы остановились. Вертолет приземлился перед нами. Сначала они все сказали, что думают. По-шведски, по-английски. Номера чужие, поэтому и по-английски. Он им перевел: "Она первый раз за рулем такой машины". - "А вы-то что?" - "Загляделся на нее". Ну, заплатила штраф. Но не очень большой - полицейские тоже расхохотались, потому что у меня все равно рот до ушей был. Так что вот, от гимнастики до полиции.
  
  Платье
  В Стокгольме я вошла в магазинчик, где продавались нитки для вязания: одна стена - фиолетово-сиренево-лиловые цвета, вторая - от бледно-желтого до оранжевого и чуть-чуть коричневатого, третья - бирюзово-сине-зеленые. И это в то время, когда в Москве можно было купить только серую, черную да грязно-бордовую. Я там пол дня пробыла, просто глазела. И купила немножко из одной гаммы, немножко из другой. Начала вязать с маленького кружочка, потом кружок побольше и внутри меняла цвета. Приложила то, что получилось, к себе, и подумала: если сзади такой же круг и лямки, получится топ. А дальше пошла юбка: сначала маленькие круги, потом диаметром побольше, еще побольше и внизу совсем большие. Но чтобы не ходить с голым пузом, я решила топ и юбку соединить. Довязала рукава-крылья. Получилось платье. Мое первое вязаное вечернее платье. Но надела я его всего один раз. В Лондоне Игоря пригласили на вечеринку. И он настоял, чтобы я пошла с ним. В дом мультимиллионерши. Я не знала, что такое мульти-, мне казалось, что мультфильм - это маленький фильм, значит, какая-то маленькая миллионерша. И решила пойти в своем разноцветном платье - в нем было 24 или 27 разных цветов. Так что и украшений не надо.
  Оказалось, что мультимиллионер - это гораздо больше, чем просто миллионер, и там все ходили в бриллиантах. Меня встретила хозяйка, она уже хорошо выпила, но вместо того, чтобы со мной поздороваться, она вперилась в мое платье, осмотрела с ног до головы, чуть ли не повернула меня кругом. Я подумала: это что, так не принято приходить? Но она спросила:
  - Кто дизайнер?
  Это я поняла. И ответила:
  - Майселф, - то есть я.
  - Сколько хочешь?
  Это я тоже поняла.
  - Нисколько не хочу.
  Торг был долгим. Наконец подошел Игорь и увел меня. Я стала прятаться от нее. Но она все-таки выцепила меня из какой-то компании - у нее была такая манера: цапнуть за руку и подтянуть к себе. Притащила меня на веранду и показала на стоянку перед домом:
  - Видишь машину?
  - Вижу.
  Серебристый "Ягуар". Мне в Лондоне этот автомобиль больше остальных нравился.
  - Моя. А будет твоя, а платье - мое.
  И я не знаю, когда у меня в жизни был больший соблазн. Потому что отдать ей платье и уехать в серебристом "Ягуаре" - это же сказка. Но я вспомнила про свой красный паспорт, завтра она протрезвеет, и меня в 24 часа вышлют из Лондона. В общем, менталитет помешал. Я показала ей на остальные автомобили и сказала:
  - Видишь, еще один серебристый, еще и еще, - тогда, наверное, мода была на этот цвет, - а дресс оунли уан, платье только одно.
  И гордо ушла. Если честно, до сих пор жалко, вдруг бы пронесло.
  А мои вязаные платья потом увидел Вячеслав Зайцев, и они ему так понравились, что он попросил меня в них попозировать, а Валеру Плотникова поснимать.
  
  Глаза
  Однажды я с Игорем и Джени оказалась в Королевском концертном зале на выступлении Хампердинка, Тома Джонса и Пертулы Кларк. По диагонали от нашего столика сидела королева. А за другим столом я увидела глаза. И поняла, что я их знаю! Очень важные для меня глаза. Но сам человек какой-то пегий, незаметный. И я постоянно отвлекалась и от королевы, и от Тома Джонса на эти глаза, но понять, что это Джек Николсон долго не могла, потому что видела с ним только один фильм - "Беспечный ездок". В Москве переводчик позвал меня на закрытый просмотр. И я влюбилась в актера сразу. Он там темноволосый, яркий, а здесь никакой, только глаза те же. И я думала: не уйду, пока не вспомню, кто это.
  Он, наверное, заметил, что какая-то ненормальная смотрит на него. И, в конце концов, не выдержал, подошел к нашему столику и сказал, что он здесь мало кого знает, приехал как режиссер со своим фильмом, но с дамой, кажется, знаком. У меня с английским тут же стало совсем плохо, зато я сразу его вспомнила, расплылась в улыбке и объяснила Игорю:
  - Я видела его в России в фильме "Беспечный ездок".
  Игорь перевел Николсону, что я русская актриса и смотрела его фильм в Москве. Он тут же подсел к нам. Ему было странно, что в Москве оказался этот фильм и что он произвел такое впечатление, а по моей физиономии было видно, какое именно. И пока он сидел за нашим столиком, он развеселился, хулиганил, шутил. Так что для меня и королева, и Том Джонс, и остальные отошли на задний план. Николсон уже представил свой фильм и собирался уезжать, поэтому вежливо сказал:
  - Если будете в Голливуде, пожалуйста...
  Обменялся с Игорем визитками. Записал мою фамилию и тут же куда-то сунул.
  
  Дипломатический конфликт
  На том же вечере в Королевском концертном зале меня представили английскому продюсеру, который сказал, что в январе (а мы встретились в сентябре 1971 года) он начинает снимать шестисерийный телевизионный фильм, мелодраму с элементами детектива о девушке, которая потеряла память, она говорит на нескольких языках и на всех с каким-то странным акцентом... И он хочет, чтобы я сыграла героиню. Он видел меня в "Доживем до понедельника".
  Я должна была поселиться в закрытом пансионате, усиленно изучать английский язык и ни в коем случае не общаться ни с поляками, ни с русскими. И тут у мамы случился инфаркт. Игорь отправил меня в Москву. И первая новость, когда я приехала в Советский Союз, что наша страна прервала дипломатические отношения с Великобританией. Даже гастроли театров и музыкантов отменяли. Потому что какой-то сотрудник нашего торгпредства или другой организации явился в английское посольство и рассказал, кто есть кто в нашем посольстве в Лондоне. Там же работают не простые люди, а разведчики. И он всех заложил. Их выслали. А наши в ответ выслали сотрудников английского посольства в Москве. Три месяца продюсер и режиссер меня ждали. А 16 декабря позвонили и сказали: "Простите, у нас бизнес. Очень жаль".
  
  Признание в любви
  Когда маме стало лучше, я поехала в Польшу. Чтобы попасть к Збышеку в Швецию, мне нужно было оформлять документы в нескольких польских городах: в одном находилось консульство, в другом милиция... И как только я приехала в Варшаву, мне тут же звонок из Лондона от Игоря:
  - Очень жаль, что так получилось.
  - Мне тоже жаль, но через день я уезжаю по своим бумажным делам и в Швецию.
  Следующим утром опять звонок:
  - Это Игорь, я в Варшаве, давай встретимся.
  А до этого я столкнулась с музыкантом из числа наших друзей, который странно со мной разговаривал, потом так же разговаривал второй, третий.
  Ребята очень любили армянский коньяк, который я привозила из Москвы. И я зазвала одного из них домой, чтобы расколоть, почему со мной все общаются так, будто я Польшу заложила. Я тогда уже привыкла - пока поляки трезвые, ко мне хорошо относятся, как выпьют, так: "Еще Польска не сгинела, и ты Польску сгубила!" И вот я ему подливала, подливала, и, когда коньяк закончился, он наконец проговорился:
  - Здесь три месяца болтался Игорь и говорил, что ты с ним сбежала от Збышека, и Збышек вас гонит.
  - А что такое "гонит"?
  - Ищет, догоняет.
  - Да как же так?
  Я рассказала ему, как было. Он:
  - Ну, к Игорю никто серьезно не относится, но ребята-то реагируют.
  И когда Игорь предложил мне встретиться, я пришла к нему в отель и сказала все, что о нем думаю. А в ответ получила:
  - Когда я тебя увидел первый раз, я понял, что ты будешь моей женой, я так решил и все для этого делал. Я тебя люблю, ты меня тоже будешь любить, мы предназначены друг для друга.
  - А тебе не важно, что я люблю своего мужа? И все, что ты делал, это подло!
  И вдруг этот таинственный супермен с отважной, открытой русской душой стал перечислять, сколько потратил на одну поездку в Швецию, на вторую, на третью, сколько заплатил за мои курсы в Лондоне. А перед этим он отдал мне деньги за проданный по просьбе Збышека "Рено". Я держала эту пачку в руке и прямо ею врезала Игорю по щеке. Первый раз в жизни дала пощечину. И ушла. Больше я с ним не общалась.
  
  - Вы уехали в Швецию?
  - Да, тут же. И все рассказала Збышеку. Конечно, он огорчился.
  - Из-за чего?
  - Ну, деньги-то большие.
  - А из-за ситуации с Игорем?
  - Он ничего не сказал. Он мне верил. Но по тому, как у него глаза загорелись и усы торчком встали, морду бы набил точно.
  - Деньги удалось вернуть?
  - Нет. У меня в Лондоне остались вещи. А потом, Збышек прислал туда - он не знал, что я улечу к маме - прислал туда деньги, достаточно много, мы же собирались там обосноваться. И он звонил Игорю. А тот отвечал: я буду разговаривать только с Ириной и то при встрече. Ну, Збышек его и послал. Игорь объявился году в 80-м, когда я уже в Москве была. Просто позвонил. А в девяносто каком-то приехал, когда у нас тут все коршуны из разных зарубежий поналетели, чтобы чем-нибудь полакомиться. Разыскал меня. Но я никуда с ним не пошла, сказала: можешь зайти, покормлю, чаю попьем. Закончилось это опять посылом его далеко-далеко. Ну, он на бабу похож. По своим поступкам. Весь такой мужественный, мускулистый, придает большое значение антуражу: как одевается, какая квартира, какая машина. Внешне супер, а внутри баба. Только единственное, у него родилась дочка.
  - От новозеландской женщины?
  - Нет, девочка давно сама по себе устроилась. Не помню от кого. Кажется, полька, которая живет в Австрии, родила ему дочку, а сообщила об этом, когда девочке уже годик был. Он был счастлив. И слава богу. Может, хоть в конце жизни не фальшиво заживет.
  
  Конец первого замужества
  В Швеции я прожила еще года два. Збышек купил новую машину, мы копили деньги на квартиру в Варшаве. Но когда мне прислали из России сразу три сценария, Збышек сказал: поезжай... Потому что он видел, что со мной творится. Он работал вечерами и ночами, уходил в восемь, приходил к утру. Однажды пришел утром, а у меня как с вечера стояла чашечка с кофе, бутербродик, так все и стоит, и я его спрашиваю: а что ты вернулся, что-то забыл? Он понял, что я просидела всю ночь в прострации. И предложил: поснимайся, поработай. А когда сажал меня в поезд, я в окошко увидела, что у него по усам слезинка капнула - раз и упала. То есть он со мной прощался. Я понимала, что в Швеции жить не смогу жить. А он уже взял шведское подданство. Не по своей воле. У него заканчивалась виза, он пришел в посольство, чтобы продлить, а ему совершенно цинично сказали:
  - Получать проценты только с вас нам не выгодно, у вас уже какая-то интернациональная группа стала. Вот поезжайте в Польшу, соберите польский коллектив и тогда мы вам сделаем визу, чтобы мы получали проценты от всех.
  Он объяснял:
  - Я машину купил в кредит, я не могу уехать.
  Кредит большой был, еще и на покупку музыкальных инструментов. Он попросил:
  - Вы мне продлите визу, а я постараюсь вызвать музыкантов из Польши.
  - Нам плевать на ваш кредит, продайте все...
  То есть ноль человеческого. Тогда Збышек перечислил им фамилии польских джазменов. Где они? В Америке! Он сказал: вы так всех потеряете. И швырнул им свой паспорт.
  Я снялась в двух фильмах: "По собственному желанию" и "Города и годы". Вернулась к Збышеку. Но это было уже грустно. Мы поговорили. И я уехала в Москву работать.
  А еще через год... Он знал, что мне часто снится один и тот же сон. Я машину, мотоцикл водила, катер, а вот самолет никогда. И мне снится, что я за штурвалом маленького бело-серебристого самолета лечу поперек фьордов, фиорды синие-синие, а языки земли, которые их разделяют, зеленые-зеленые. Такой красивый сон. И у меня заканчивается топливо, я пытаюсь сесть почему-то поперек и не успеваю затормозить. И когда уже совсем страшно, я вдруг себе говорю: а чего ты не завернешь и не сядешь вдоль на землю? Я выворачиваю и все в порядке. Конец сна. И вдруг звонок от Збышека:
  - У тебя сейчас есть время?
  Это было летом.
  - Да.
  - Паспорт сохранился?
  - Да.
  - Я тебе высылаю билет в Осло. Я сейчас здесь и хочу отвезти тебя на фьорды. Ничего общего с твоим сном...
  Там я сразу почувствовала, что у него есть женщина. Ну, посмотрела я этот фьорд, мрачный. Была плохая погода, свинцово-синие волны и такие же суровые серые скалы, никакой зеленой травки. Перестал сон снится. Тогда мы последний раз виделись. Потом долго перезванивались, переписывались, а с середины 90-х как-то потерялись. Есть телефон, но я боюсь, а вдруг это уже не его телефон.
  Он обосновался в Стокгольме. Сначала преподавал, хотя никаких консерваторий не заканчивал. Самоучка был. На всех инструментах играл, аранжировки делал, и мелодии его до сих пор помню. Очень красивые. Наверняка он пишет музыку, потому что он на этом повернутый.
  Женился на польке, которая уже жила в Швеции. У него родился сын, и были счастливы его родители. Он прислал мне фотографии и сына, и жены, и мамы с папой с внуком. Счастливые.
  
  - А вы детей не хотели?
  - Мы говорили со Збышеком о ребенке. Но мы же нигде не жили. Космополиты. Все время в разъездах.
  - Как развод оформили?
  - Я и забыла, что у меня штамп стоит. Просто Збышеку было выгодно, чтобы мы не разводились: если у него жена за границей, то он другие налоги платит. И он спросил: тебе срочно надо? Я сказала: нет. И уже когда Боря Галкин захотел, чтобы мы официально зарегистрировались, я вспомнила, что не разведена. А это примерно 77-й год. Ну, позвонила, сказала: Збышек, пришли мне бумагу по поводу развода.
  
  ТЕАТР ИМЕНИ МАЯКОВСКОГО: 1973 - 1978 годы
  
  "Города и годы" (1973 год)
  Я приехала в Москву и продолжила съемки в кино. Были "Открытие", "Вариант Омега"... И "Города и годы" - по автобиографическому роману Константина Федина. Запускался режиссер Зархи, к которому я очень уважительно относилась, помня его фильм "Люди на мосту", который видела очень давно. И потом все-таки "Анна Каренина".
  Он пригласил меня на разговор и сразу предложил:
  - Давайте почитаем сцену, вы читали сценарий?
  - Да. Но я пришла к вам с вопросом.
  Двухсерийный фильм. Герой - Игорь Старыгин, в первой серии он в Германии, и героиня - Барбара Брыльска, а во второй серии - Сибирь и уже моя героиня. Я говорю Зархи:
  - Я не очень понимаю, почему вот эта сибирская девушка и вдруг я? Вы мне объясните, пожалуйста, какая она, как вы ее видите?
  А он вверх пальчик поднял:
  - Она такая стра-а-анная.
  Очень многое объяснил. Я стала читать сцену. Он периодически перебивает:
  - Да, да, нет, ну, она же вот такая стра-а-анная.
  На второй репетиции то же самое. Я предупредила ассистента по актерам:
  - Галя, я больше не хочу на репетиции ходить. Я не понимаю, чего он хочет и не чувствую этой роли как своей. Ты как-нибудь объясни ему, что я не буду играть в этом фильме.
  На следующий день она звонит:
  - Ир, я не могла сказать, что ты не будешь сниматься, я сказала, что ты не хочешь приходить на репетиции, потому что ничего не понимаешь. Был такой скандал! Так что сегодня будь добра...
  Я пришла. Опять то же самое. Но он уже нервничает, а я опять не понимаю и тоже нервничаю. Вышла и сказала Гале:
  - А теперь извини, пожалуйста, причины ищи какие хочешь, чтобы было удобнее тебе, чтобы ты не пострадала, но сниматься я не буду, даю тебе гарантию.
  И ушла. К Александру Григорьевичу Зархи я больше не заходила, мы с ним уже попрощались. Встала в очередь на такси прямо у Мосфильма. И мужчина сзади меня спрашивает:
  - Вам в какую сторону?
  - На Ленинский.
  Он улыбается и говорит:
  - А вы знаете, Ирина, я оператор у Зархи в фильме "Города и годы", и насколько я сейчас слышал, вы решили отказаться.
  - Да, я отказалась.
  - В таком случае я вам сочувствую. Он уже, наверное, около сотни актрис перепробовал, но никто не отказывался. А вот оттого, что вы отказались, он вас под землей найдет.
  - А вас как зовут?
  - Александр Княжинский.
  - Очень приятно.
  Подъезжает такси. Я открываю дверцу и спрашиваю:
  - Домодедово?
  - Садитесь.
  Оператор говорит:
  - Вот это метод!
  Я как раз получила за какой-то другой фильм деньги. Приехала в аэропорт и стала выбирать, где у меня больше всего друзей. Наткнулась на ближайший рейс в Тбилиси. Купила билет, села в самолет, а уже на месте сказала:
  - Ребята, меня надо спрятать, чтобы никто даже под землей не нашел.
  Мы повеселились в тот день, вкусно поели, а на следующее утро меня отвезли в Боржоми, там покатали на кораблике, даже купальник мне приобрели, и устроили в цековскую гостиницу, где мне в номер приносили речную форель. Я три дня прожила как на самом лучшем курорте в мире, как мне показалось, хотя курортов я тогда еще не знала.
  И на четвертый или пятый день в номере раздается телефонный звонок, и я слышу голос ассистента по актерам Гали Бабичевой:
  - Ира, ты хочешь меня до психушки довести? Считай, что я уже там! Немедленно приезжай! Позвони, какой рейс. Проба сразу.
  Я даже в ответ сказать ничего не могла. Как можно найти в маленьком курортном городочке в цековской гостинице? Я позвонила друзьям:
  - Ребята, меня надо отправлять, плохи там дела.
  И в Москве прямо из аэропорта меня на Мосфильм, не переодевая, в джинсах и рубашке, только какой-то пучочек сделали на голове, и в кадр. Дали текст. Без партнера, крупным планом. Так я попала в этот фильм.
  А дальше я нормально работала только благодаря Княжинскому, как впоследствии я узнала, это один из самых лучших наших операторов. После такого опыта я всегда прибивалась к операторской группе, и не только потому, что от них зависит, как тебя снимут, а просто они все время в работе, там не кофеечков, не до посплетничать. И если совет или пожелание, то очень четкие.
  А на этом фильме мы подружились просто насмерть, потому что Зархи давал мне такую пластику, как в немом кино: вот я узнаю, что мой возлюбленный, который не умеет стрелять, рвется в бой, и я, как птица, начинаю махать руками, голова у меня мотается от стены к стене...
  Я тихо подходила к Саше Княжинскому, и он мне шепотом говорил:
  - Первый дубль делай, как он тебе сказал, а потом проси последний дубль, актерский. И знай, что я буду снимать наездом на лицо твой крупный план. Ничем там не крути. Только глаза.
  Я делала птицу, потом отчаяние, потом изнеможение. А в результате просила актерский дубль. Чего он никак не мог понять: зачем каждую сцену мне нужен актерский дубль?! Но он не имел права отказать - мы с ним договорились об этом. Тот же Княжинский меня предупредил:
  - За тебя борются, поэтому поставь условие, что ты будешь просить актерский дубль, и чтобы он тебе давал эту возможность. Это не такая уж большая милость.
  При монтаже Зархи, человек очень талантливый, но очень эмоциональный, забывал все свои странные пожелания на съемочной площадке и брал Сашины дубли. Я на всю жизнь запомнила эту работу втихаря с оператором.
  Потом у нас была натурная съемка на Валдае. Я туда приехала со своей собакой Блейки, это тибетский терьер и немножко двортерьер. Чудная добрая лохмушка, черная с проседью. А это 73-й год. На Валдае два больших магазина - гастроном и универмаг. В универмаге чешские чайники и еще что-то. А в гастрономе - пустой зал: отдел бакалеи закрыт, мясо, рыба, молоко - закрыт. И маленький предбанник, где продают сигареты, спички, а самое главное - огромный стеллаж с алкоголем. Но там Шартрез! Это зеленый ликер, о котором я только читала. Наполеон, Камю! Коньяк. Какие-то невероятные напитки. А из еды - плавленый сырок.
  Я ездила в Москву на озвучание фильма "По собственному желанию". И в Москве друг Княжинского провожал меня с большими сумками, а на Валдае меня с этими продуктами снимали. Все очень радовались моим поездкам. Правда, закончилось тем, что однажды Зархи меня не отпустил, а там уже нужно было сдавать фильм, и вызвали артистку, которая меня переозвучила. Ужас!
  Зато на Валдае все было замечательно. Саша Княжинский работал виртуозно. Он говорил:
  - Пройдите, пожалуйста, мизансцену.
  Мы проходим мизансцену, он только пальцами щелкает, на своем языке что-то объясняет осветителям: так, так, так...
  - Теперь пройдите еще раз. Ирочка, встаньте вот сюда. Надо подправить. Все. Актеры свободны. Печерникова, завтра, пожалуйста, не к семи, а к девяти часам.
  То есть на меня уже не надо ставить свет с утра. Потому что пока его ставят, грим плывет, глаза краснеют. А еще есть привычка снимать сначала общие планы, а укрупнение в конце съемочного дня, когда тебя припудрили раз тридцать, глаза усталые. Княжинский говорил:
  - Пожалуйста, пройдите мне общую сцену. Александр Григорьевич, посмотрите, сделайте замечания.
  Зархи смотрит, делает замечания. А дальше размечают - укрупнение здесь, здесь и здесь. Идет съемка крупных планов. А потом уже все остальное. Вот это профессионализм. Благодарность моя бесконечна.
  Хотя Княжинский был с трудным характером, с очень острым языком, мог довольно зло пошутить, но настолько талантливый и любящий свою профессию человек. Это удивительная встреча на всю жизнь.
  - Вот тебе нравится "Адам и Ева"?
  - Очень.
  - А это снимал другой, но такой же потрясающий оператор Гоша Рерберг, потом к ним подтянулся Паша Лебешев, царство им небесное. Еще жив Вадим Юсов.
  
  Возвращение в театр
  Мне позвонили с Малой Бронной, и директор театра пригласил на разговор. Эфрос все еще работал там режиссером, не главным, очередным... И директор сказал:
  - Здесь ваш любимый режиссер, ну, у него, естественно, Ольга Яковлева, но вы нам нужны.
  Я объяснила, что у меня какие-то обязательства все-таки остались перед театром Маяковского, поэтому я сначала туда пойду, чтоб это было по-человечески. Гончаров встретил меня криком:
  - Ну что, на Бронную приглашают!
  А он был главным режиссером Бронной до Маяковки, то есть ему донесли в ту же секунду. Я пять минут потратила на дорогу от одного театра до другого.
  - Я вам дам Малую Бронную! Вот вам лист и ручка.
  - И что?
  - Заявление!
  Я написала заявление и вернулась в театр Маяковского.
  
  - Вы как-то обмолвились, что чуть не забрали заявление, когда услышали, как на репетиции Гончаров кричит на Гундареву.
  - Ничего я не забирала. Я увидела на сцене Наташу Гундареву и Володю Ильина, тех, которых я не знала. И услышала, как Андрей Александрович жутко совершенно с ними обращается. У меня просто мысли были: а может, зря я? Но потом вспомнила, что на меня он никогда не кричал. Просто обидно стало за актеров.
  - Так он же и раньше на всех кричал, кроме вас разве что.
  - Но я отвыкла от этого, поэтому болезненно отреагировала. Ну, думаю, что он потом получил свое за это. От него ушел Евгений Леонов. Наташа Гундарева стала любимой актрисой в народе, и он уже не мог выступать, уже он прислушивался к ней. Володя Ильин тоже ушел. Сашка ушел.
  - Какой?
  - Мой, Соловьев. То есть Андрей Александрович за свое получал. Очень болезненные удары.
  - Уходили из-за его обращения?
  - Я не допытывалась. Саша ушел по другой причине. Гончаров ему много наобещал, но не выполнил. Он ему обещал "Ромео и Джульетту", где в роли Джульетты буду я. А я про это узнала от Саши гораздо позже. Саша ушел, потому что его в театре использовали только как хорошо двигающегося, темпераментного, взрывного артиста. А так ничего особенного он не сыграл.
  - И куда ушел?
  - В Детский театр, где очень много стал играть. И начал сниматься.
  - Вам родители что-нибудь сказали по поводу вашего расставания со Збышеком?
  - Они никогда не вмешивались в мои дела. Наверное, переживали. А может быть, радовались, что вернулась.
  Но вернулась я уже в другой театр. Те спектакли, в которых я репетировала, уже давно шли и с большим успехом, а у меня начался период не могу сказать, что интересный. Но за все надо платить. Вот когда я начала ходить в Дом кино, маму это напрягло.
  - Почему?
  - Ну, как? Каждый вечер ходить в Дом кино. А что ж там делать?
  - А вы зачем туда ходили?
  - Я ходила смотреть кино, но друзья у меня были... Это уже после моих заграничных плаваний, 73-74-й год, у меня друзья - оператор, сценарист. Они мне говорят: кино. Я прихожу смотреть кино, они минут через 10 -15 переглядываются и в ресторан. А там я уже знала, через сколько кто какие стихи начнет читать, кто какие проблемы решать, потому что компания одна и та же. Это то, что мне не свойственно и не очень нужно.
  - И зачем ходили?
  - А в театр еще не вернулась. Своих друзей я как-то... у всех свои семьи, своя жизнь. А это команда, с которой я в кино работала, они талантливые, замечательные, поэтому я с ними и ходила. Ну не сидеть же дома и смотреть телевизор. Но я замечала, как маму это настораживает. Она видела, что я прихожу в порядке, что я рассказываю, а я честно рассказывала, что начался фильм, ну, чуть-чуть привирала, что такое я смотреть не могу. Мама уточняла: "А что ж ты там делала?" - "Решали проблемы искусства, жизни". Вот эта сторона ее пугала.
  
  Немоляева сыграла "Трамвай Желание" с Мизери, роль в "Дети Ванюшина" сыграла Валя Шендрикова. В "Человек из Ламанчи" тоже играла Немоляева. И Доронина как приглашенная актриса. То есть те прекрасные пьесы, которые я репетировала, в которые я могла попасть, я пропустила. И дальше у меня начался период... не могу сказать, что интересный. Пьеса хорошая, но... заказная - это обидно будет... Все говорили тогда про сургутскую нефть. Актуальная! Да. И Рустам Ибрагимбеков, талантливый очень человек, написал пьесу "Неопубликованный репортаж" - про Салманова, который открыл нефть в Сургуте и супротив всех шел, доказывая, что она там есть, а потом это стало самым крупным месторождением. Саша Лазарев играл главного героя. Я - любимую женщину.
  В постановке участвовали Наташа Гундарева с Сашей Фатюшиным, Вовка Ильин, Игорь Костолевский, Миша Филиппов. Хороший состав. И Гончаров очень заразительно репетировал.
  Потом был спектакль про Чили - "Интервью в Буэнос-Айресе". Эти спектакли я называла "к датам". Потом я начала грустить.
  
  - Гончаров от вас отвык?
  - Нет, он мне просто все время якобы в шутку припоминал: вот если б были здесь, сейчас бы играли "Трамвай Желание", "Дети Ванюшина"... Но все равно любил. И я его очень любила.
  - И у него не возникало желания ввести вас в "Трамвай Желание" или в "Дети Ванюшина"?
  - Он мне потом показал заявление от Немоляевой, а принес его в театр Саша Лазарев, что если Печерникова станет претендовать на какую-нибудь роль Немоляевой, мы тут же оба уходим из театра. Я своими глазами это прочитала. Единственное чувство, которое это вызвало, - удивление. Я сказала Гончарову: "Андрей Александрович, я уже два года в театре, я вам когда-нибудь говорила, что хочу что-то вернуть, куда-то ввестись?" Он смеется: "Ну, это просто, чтобы вы знали". - "Теперь знаю. И что это меняет? Я хочу играть что-то интересное". - "Ждите, ждите, у меня на вас планы".
  - А "Два товарища" из репертуара ушли?
  - Да. Войнович подписал письмо в защиту кого-то, и спектакль сняли.
  
  Чехов
  Мне позвонил Саша Кириллов, актер Маяковки. Очень славный, мы его звали Гурвинок, с огромными грустными глазами, длинный, с тонкими пальцами, очень интеллигентный. И сказал:
  - Мы уже второй год репетируем с Сашей Пашутиным и с замечательным режиссером Георгием Соколовым, но у нас ушла актриса.
  - А что репетируете?
  - "Рассказ неизвестного человека" Чехова.
  Я его помнила, потому что сильный очень рассказ.
  - А как вы?
  - Скучаю. Хочу хорошую классику.
  И я начала репетировать в "Рассказе неизвестного человека". Работали мы очень интересно, как сумасшедшие. И у меня дома, и у Жоры, режиссера, дома. И в мастерской какого-то художника, и в ЖЭКе его друга. Потом мы периодически с Жорой расставались, и два несчастных Саши бегали, пытались нас помирить. Он талантливый очень, но сю-сю ля-ля ему не дадено, и хоть я его очень любила, но иногда находила коса на камень. Он говорил на повышенных тонах. Естественно, я уходила. Потом мирились.
  Спектакль получился на редкость, как говорили, удивительный. Гончарову кто-то донес, что я работаю налево. И когда у нас был прогон в Доме актера, он первый акт в щелочку смотрел. В антракте он вошел и говорит:
  - Я тут слышу знакомый голос. Зачем вам по чужим залам мотаться? У нас в театре есть малая сцена. Это серьезная работа, давайте...
  А мы год-то точно работали, да ребята до меня еще репетировали. Пол сезона ушло на то, чтобы вместо наших декораций - ширмы, стола с двумя стульями и кресла - сделать настоящие. А еще костюмы, свет... И в результате зимой мы выпустились. Два раза сдавали спектакль. Один раз Гончарову, второй раз уже представителям из министерства.
  Несколько раз сыграли. А потом Гончаров меня вызвал и сказал, что пожарники закрыли малый зал. Мы жутко переживали. Соколов даже уехал в Казань ставить спектакль. А потом я смотрю: как странно, пожарники закрыли зал, а "Характеры" по Шукшину в постановке Гончарова идут, "Третья ракета" - на военно-патриотическую тему - тоже идет. Получается, пожарники закрыли только наш спектакль! Но уже прошло время. Все внутри перегорело, только головешки остались.
  
  - О чем был спектакль?
  - Встречаются бывший якобы террорист и дворянин. У дворянина была любовница. Он ее бросил, когда она ждала ребенка. И террорист забыл про свою миссию, влюбился в эту женщину, увез в Италию. И сначала все говорил ей про свои политические мотивы, а на самом деле безумно любил. Короче, она взяла и отравилась. И вот встречаются террорист и дворянин, и выясняют отношения: ты убил, не ты убил... А в их воспоминаниях возникаю я. Пашутин играл террориста, Кириллов - дворянскую кровь.
  
  Наталья Гундарева
  Когда я вернулась из-за границы и пришла в театр Маяковского, Гончаров репетировал "Свои люди, сочтемся". И я по трансляции услышала: "Гундарева, на сцену!" - а потом пришла на прогон и увидела потрясающую работу. Сильная, наглая, ну, она там Липочка, она и должна быть красивая, сейчас говорят - сексуальная. И хабалка, и женщина, и лисичка, и кошечка, и тигрица. И так все шикарно, так все в десятку. Я стала ходить на прогоны. Вот такое знакомство. А близко мы особо не общались. Играли в одних спектаклях.
  - В каких?
  - И про нефть, и про Чили.
  - Чувствовалось, что она наберет силу?
  - Я сразу это увидела. На первом прогоне.
  - А потом спустя годы вы столкнулись с ней на улице, когда она уже похудела?
  - Нет, мы не столкнулись. Я ее просто увидела. Изменившуюся.
  - Шли мимо друг друга?
  - Да. И я увидела выражение ее глаз. Я даже не стала окликать. Она шла просто такая... весна. Поэтому когда в телефильме что-то плели про пластическую операцию, якобы она явилась причиной болезни, - все неправда.
  - А что правда? Заездила себя?
  - Ну, почему случается инсульт у молодых? Стресс. У моей подруги... Муж в Америку уехал, квартиру продал, а двух цирковых пуделей ей оставил, такой муж. Когда она похоронила одну за другой своих собак, случился инсульт.
  - Гундарева комплексовала из-за полноты?
  - Закомплексованной я ее никогда не видела. Когда Гончаров на нее орал и оскорблял, я видела ее лицо. Я тогда еще не знала, кто это. Я пришла - в театре много новых людей. И потихонечку узнавала. Но чтобы она была закомплексованной...
  - Он орал из-за ее фигуры?
  - Он на всех орал.
  - Он орал на нее из-за того, что толстая?
  - И по этому проходился. Он позволял себе многое. Он, может, и на многое имел право. Ну, наверно, ей хотелось быть, как любой женщине, тем более актрисе...
  - Но у нее типаж такой, где полнота уместна.
  - Конечно, и она была прекрасна. Пока ты в типаже - молодая, грудастая, с ямочками, да вся такая соблазнительная, это одно. А потом наступает возраст, когда это уже не вызывает восторг у окружающих, а значит и тебя раздражает. Очень редко кто себя воспринимает в полном состоянии: а мне нравится, а мне все равно. В основном женщины из-за этого переживают.
  - Но вот Доронина до сих пор фигуристая и ничего, играет.
  - А что ей еще делать?
  - Худеть.
  - А чего ей худеть? Она хозяйка театра, хочет - играет, а она хочет играть.
  - У них просто типажи с Гундаревой схожи...
  - Не-е-т, совсем.
  - Но она же вошла в роль, которую репетировала Доронина. Сыграла Липочку. И заняла место.
  - Она ничье место не заняла. Доронина оставалась в театре, продолжала играть. Они совершенно разные. Я с большим уважением отношусь к Дорониной, тем более сейчас - я дважды смотрела передачу о ней Вульфа. Она мне открылась совершенно с другой стороны. В театре мне казалось, что она великая, с характером и так далее. Потом опять же ее придыхания я в меру могла слушать. При том, что я знала, что она прекрасная актриса, я ее в "Варварах" видела девчонкой. В БДТ. Я видела ее в "Горе от ума", в "Поднятой целине", Настасью Филипповну... Она уникальная артистка. Это было какое-то наваждение: как можно так играть, и ведь она МХАТ заканчивала, мою студию, я гордилась ею. А в Москве... ну, она начала сниматься, чего-то случилось, и я как-то охладела. Лиознова рассказывала кому-то, а мне потом пересказали, что Доронина ее до бешенства доводила в "Три тополя на Плющихе". Вот она на телеге лежит, она должна трястись и петь - гениальный кадр, но она... Чтобы ножки были вот так, чтобы волосы были в порядке... Вот такая она - белая и пушистая. Очень трудно было сломать этот ее облик. Я не очень приняла ее в роли Дульсинеи в "Человек из Ламанчи". Гончаров почему орал? Она же там легкого поведения, это для героя она - Дульсинея, а так все погонщики ее там хлыстами охаживают, юбку могут задрать. И все равно она сохраняла свою париковость, понимаешь? Мне кажется, если бы Наташа уже стала Наташей Гундаревой, ей эта роль была бы наверняка интересна. А вот в передаче Вульфа, когда Доронина стихи читала, рассказывала трагические моменты свои, то есть осознание своей жизни, как она, в общем-то, предала Товстоногова... Я два раза смотрела, и у меня все переменилось по отношению к ней.
  - А вы Дульсинею не начинали репетировать до отъезда за границу?
  - Я и не должна была ее репетировать?
  - А кого?
  - Там родственница какая-то, характерная роль, просто участвовать в таком шикарном спектакле - это замечательно.
  - То есть Дульсинеей Гончаров вас не видел?
  - Какая я Дульсинея, ты что?! А потом, я петь - нет, а он знал это. Я сразу сказала: танцевать могу что угодно хоть под куполом цирка, но я не поющая. Могу петь, когда никого нет дома. Я подпеваю. Ставлю любимую арию даже из оперы, я же их наизусть знаю, сама с собой пою нормально. Ключ в двери - и у меня сразу ы-ы-у... как испорченная пластинка.
  - "Человек из Ламанчи" это был мюзикл?
  - Потрясающий! Это был супер, как теперь говорят, громкий спектакль. Такого в Москве тогда не было. Это же 72-й, наверное, год.
  - Вы сказали, что о Гундаревой в фильме все неправда...
  - Там абсолютные домыслы по поводу ее страданий, ее личной жизни. Она довольно закрытый человек была, чтобы в личную жизнь кого-то пускать. и вдруг Хейфец начинает рассказывать, какая для нее трагедия была то, что нет детей.
  - Но, может, он это так видит?
  - Не верю. Он хитрый. Не хочу про него говорить. Не в нем дело. Большая актриса, зачем надо копаться и оттого, что информации нет, придумывать? Я Наташу усталую видела, а вот страдающую - нет. Она выбирала в своей жизни и что играть, и с кем жить, и где работать. Если хотят вспомнить об актрисе, ну почему нельзя о том, что она дала людям, как ее любили... Жуткий фильм. Потом я еще умудрилась про Олега Даля посмотреть. У меня целый день снимали дома, чем-то посыпали, какие-то тряпочки вешали серебристые для фона. Молодые хорошие ребятки, но вопросы, конечно, у них были, которые обязательно надо задать. И когда фильм начался, я подумала: да что ж с Первым каналом делается, что же они эту мерзость вытягивают и придумывают? И вдруг моя физиономия, я себя даже не узнала, оказывается, это тот фильм. Но, слава богу, что из моих ответов даже одну фразу целиком нельзя было взять. Потому что все, что я говорила об Олеге, никак не монтировалось в эту чернуху. Я там появляюсь два с половиной раза с кусочками: "Да, иногда с ним было трудно..." Я потом пошла в церковь и поблагодарила, что я практически не участвовала в этом кошмаре.
  - Вы с Дорониной сталкивались в театре?
  - В коридоре.
  - А потом Гундарева стала примадонной и Доронина ушла?
  - А я не знаю, когда она ушла. И Гундарева не сразу стала примадонной. Она просто потрясающе сыграла в "Свои люди, сочтемся", то, что репетировала Доронина. Но у нее случилась поездка в ФРГ, коротенькая, перед самым выпуском спектакля. Гончаров взбрыкнул, а Наташа была вторым или третьим составом. И он сказал: "Гундарева, на сцену!" Наташа вышла. А когда Доронина приехала - она ж не будет играть вторым составом, после Гундаревой. Я не знаю как... Я не в курсе ни-че-го.
  - Сидели тихо в своей гримерке?
  - Почему! Я дружила, общалась, у меня были очень хорошие отношения с актерами, с которыми я работала.
  
  "Птицы наших надежд" (1977 год)
  Гончаров отпускал меня на съемки, но я опять в Средней Азии ногу сломала. Он орал: не верю, не верю! Это был 75-й год. Эльер Ишмухамедов снимал "Птицы наших надежд". С Юрой Каморным и Наташей Сайко. Я неудачно вышла из машины и подвернула ногу. Футбольный перелом, как говорится. Подвернула и на нее же села.
  В этом фильме я играла врача. Там три главные роли. Оператор-документалист и его возлюбленные. Сайко - это женщина, с которой он живет, и я - его бывшая любовь, которая от него сбежала. Такой треугольник. Хороший фильм, но у нас он не прогремел так, как "Влюбленные" и "Нежность" этого же режиссера. Тогда еще Эльер жил в Средней Азии. Очень интересный режиссер. Я с ним знакома еще со студии, перед поступлением снималась у него в курсовой. А потом он хотел диплом со мной делать по Грину, он знал, что я люблю Грина и хотел делать что-то подобное "Алым парусам", по мотивам. Но не получилось. Нельзя нам было сниматься во время учебы.
  А в его курсовой я сыграла школьницу, которая влюбилась, но молодой человек реагирует только на ее старшую сестру. А эта следит за ним, украла у сестры платье, в телефонной будке переоделась, хвост сделала, увидела, как он встретился с ее сестрой - такое несчастье! Ну, а потом сняла туфли на каблуке и поскакала вдоль улицы. Фонари зажигаются, а она скачет. Такая вот новелла.
  Эльер нашел меня в картотеке Мосфильма. Подруга захотела попробоваться, сейчас это называется кастинг. Выстроили тысячи школьниц в рядочек - для фильма "Вступление" по рассказам Веры Пановой. И мне почему-то сказали: вот ты пойдешь. А подругу не взяли. Я какую-то басню прочитала. Меня сфотографировали, и я оказалась в картотеке.
  
  - Это была ваша первая попытка на Мосфильме?
  - Да я ничего не пыталась, я пошла поддержать подругу. Для меня это стояние на улице очень унизительно. Я уже в драмкружок ходила, поэтому мне не нравилось стоять зимой, мерзнуть, чтобы ходили какие-то тетки, разглядывали, как при покупке лошади.
  
  Съемки перенесли на весну 76-го. Зимой я уже была здорова, доснялась в "Двух капитанах", снялась в "Мартине Идене" и поехала в Среднюю Азию в мае. На Каракумское море. В том же году осенью я приехала туда опять уже с Борисом Галкиным, хотелось свозить его в красивое место. Хозяин турбазы, где мы жили во время съемок, очень красивый старик, хорошо ко мне относился. Мы приехали в темноте, а утром я с Борей пошла показывать ему море. Выходим на берег, а моря нет. Вообще нету. Я думаю, может, не в ту сторону. Да нет, туда. Я тут снималась! А внизу только жижа и глина. Оказывается, это водохранилище, которое спускают на хлопок. И я привезла Борю к огромной без берегов грязной луже.
  
  - Он вам что-нибудь сказал?
  - Ну, он видел мою физиономию, тут не надо было ничего говорить. Это меня надо было успокаивать.
  
  Юрий Каморный
  Юра очень хорошо пел и читал хулиганские стихи Алексея Толстого, ну, такие: "Возмутилися кастраты, мол, ну, чем мы виноваты..." Я на один концерт его поехала. И потом, когда я ногу сломала, это в Ленинабаде в гостинице при рынке, там одни мужики грязные, туалет в коридоре. Группа в ужасе, потому что только начало съемок, поехали решать в Ташкент, что делать, как транспортировать. Юру оставили меня караулить. И он, чтобы я не очень грустила, рассказал, что тоже ногу сломал на съемках "Освобождения", ступня просто болталась, а это была атака, самый сильный момент из этого фильма. И он в шоковом состоянии продолжал бежать и стрелять, потому что где-то там было заложено, что нельзя падать, он же герой, на нем ведут камеру, и он не может, он должен до конца. Когда потом уже стоп, шок кончился, он и отключился. Так что не я одна ломаюсь. Вот так он меня развлекал.
  Пришел с портфелем, с гитарой, ну все свое дорогое принес. А у меня боль такая, что только и думаю: господи, хоть бы обезболивающее сообразил принести! Но мы на "вы". Я терплю. А он рассказал про это "Освобождение". И говорит:
  - Пока камеру перевели куда-то, мне дали спирту, и я еще второй дубль сделал, поэтому извините...
  И достает коньяк:
  - Я думаю, что вам это сейчас нужно.
  Я всхлипнула:
  - Какой вы замечательный, спасибо!
  Так мы с ним провели самые тяжелые сутки, когда просто кричать хотелось. Он пел, читал стихи. Там две кровати было, но мы не спали. Я от боли, а он за компанию.
  
  - Он же безбашенный был?
  - Ну, я вот такого его и полюбила. Когда он вдруг становился серьезный, правильный и у него концерты, дела, вот это было даже странно. Я недоумевала: как это один человек вдруг и такой и такой. Безбашенный мне больше нравился. Он очень обаятельный был, красивый и талантливый.
  - Ухаживал за вами?
  - Нет как-то... Ну, может, делал вид или просто поддерживал атмосферу по сценарию. Но это было не нагло, а красиво. Давал понять с юмором. Очень хороший.
  
  Юрий Богатырев
  В 75-м мне позвонили с телевидения по поводу Джека Лондона - "Мартин Иден". Что в январе у меня репетиции в течение месяца, а с февраля - съемки. Я сказала, что я в гипсе. Левая нога, со смещением. Но этот роман Джека Лондона я люблю. И роль Руфь мне интересна. Поэтому к январю, даже если гипс не снимут, уже будет не больно и я смогу репетировать на костылях.
  - Нет, мы репетируем в театре Вахтангова, тут много вахтанговцев, мы не будем вас мучить.
  В общем, отказались от меня. А где-то в конце февраля 76-го мне звонит редактор телевидения, пожилая женщина, она меня очень любила, и говорит:
  - Ирочка, ты меня любишь?
  - Ну, конечно. Я рада вас слышать.
  - Ты понимаешь, что я тебе никогда плохого не пожелаю.
  - Конечно, понимаю.
  - Ну, так вот, я хочу предложить тебе кота в мешке.
  - Любого кота беру, если это не касается работы, роли.
  - А тут как раз роль.
  - Даже при всей любви к вам я не буду брать кота в мешке. А почему нельзя сказать-то?
  А сама быстро вычисляю в уме, почему звонит редактор, которая к актерам никакого отношения не имеет. Не ассистент режиссера, не второй режиссер, не сам режиссер... Последнее приглашение с телевидения было... "Мартин Иден"! И я ей говорю:
  - "Мартин Иден"?
  - А! Кто меня предал?
  - Да никто не предавал. Я просто больше ни с кем за последние месяцы с телевидения не разговаривала.
  - Миленькая, но раз ты знаешь, не отказывайся.
  - Господи, они же месяц как снимают.
  - Ну, не месяц, но уже снимают. У нас случилась беда...
  В общем, что-то с актрисой, наверное, заболела.
  - А сколько у меня дней?
  - Три.
  - А костюмы?
  - Подделают, все будет замечательно. Высылаю машину.
  Я приехала, все костюмы подошли. Парик надели - Руфь ведь рыжеватая. Познакомили меня с Мартином Иденом, это был Юра Богатырев.
  А я его видела, когда Никита Михалков еще в конце 60-х пригласил меня в Щукинское училище на показ самостоятельного спектакля, вне учебной программы, по пьесе Лени Филатова, где играли Константин Райкин, Юра Богатырев, Наташа Варлей... Мне очень понравилось. А Никита сидел такой раздутый, ржал и очень гордился, потому что действительно было замечательно. Я там Юру увидела и запомнила. Малчаливый такой.
  И на "Мартине Идене" я ему рассказала, что видела его в Щукинском.
  - Правда, и вы помните?
  - Да, мне очень понравилось.
  Я ему призналась:
  - Юра, я очень боюсь, вы уже в материале, все наизусть знаете, а мне дали три дня. Я роман-то хорошо помню и помню, что он очень литературный. Играть хорошую литературу бывает трудно, потому что там важны описания, какие-то нюансы... Это надо все своими силами решать.
  - Три дня я в вашем распоряжении. Только один раз мне нужно ненадолго сходить на спектакль.
  Он так и сказал. У него тогда были какие-то сложности в театре "Современник".
  Вот так мы и сидели до двух-трех часов ночи у него в общежитии напротив библиотеки Ленина. У него была своя комната. И я все время что-то предлагала, придумывала, а он сидел перед мольбертом и кисточкой тык-тык-тык, точечки наносил. Я понимала, что у него уже готовый Мартин Иден. А мне надо до всего докопаться и сделать так, чтобы это не тягомотина была, не скучная и чтобы все-таки про любовь. Я ее отстаивала, хотя по поступкам Руфь - серая моль, как ее обзывает Бриз, которого Филатов играл. А мне хотелось, чтобы она любила Мартина, просто она воспитана так, что она слушалась родителей. Через что она не могла переступить.
  А родители говорили, что Мартин ей не пара, надо прекращать отношения с ним, он грубый, неотесанный. А потом он стал великим писателем, и она пришла к нему в гостиницу. На что он ей говорит:
  - С тем Мартином родители запрещали вам общаться, а к этому, который стал знаменитым и богатым, они вас прислали даже в гостиницу. А я ведь все тот же Мартин, и написано все было тоже тогда, давно.
  - Нет, нет, это я сама. Потому что я поняла, что не могу без вас.
  - Меня уже нет, во мне все умерло, я очень болен, болен вот здесь (стучит по сердцу).
  Но мне казалось, что это все-таки любовь. Мне так было интересней. Я это и играла. Юра со всем соглашался и ставил свои точечки. Он нарисовал девять портретов Руфь. Такой, какой он ее представлял.
  Два портрета подарил мне. Один потом украли, самый любимый, где у меня жемчужное ожерелье и жемчужная слеза капает. А другой, который мне не очень нравился, остался. Вот так познакомились.
  
  - А режиссер с вами репетировал?
  - Да, он со мной поработал, поговорил, я ему сказала свое, выслушала его пожелания. Он был очень милый, интеллигентный, тактичный, очаровательный человек Сергей Сергеевич Евлахишвили, сейчас его уже нет. Он сказал: я вам доверяюсь и молю бога, чтобы вы осилили, иначе у нас просто все провалится.
  - В общении с Богатыревым вы просто фантазировали на тему, какая ваша героиня?
  - Я не хотела, чтобы наши герои вот тут поговорили, там поговорили, я хотела, чтобы в разговоре, предположим, ни о чем, о природе, о книжках, чтобы это было не про книжки, а про любовь, про то, как ее начинает тянуть к нему, как ее потрясает его самоотверженность, диковатость, как в ней просыпается чувство. И мы придумывали жесты, где она споткнется и почему споткнется, потому что думала и по глазам понятно, о чем она думала. Поэтому забыла, о чем говорила. Какие-то мелкие вещи, которые мы должны были играть за текстом. Я приносила ночные домашние задания и рассказывала ему, как я вижу каждую сцену. А он удивительный, терпеливый, добрый. Дитё такое большое.
  - И как результат?
  - Мне всегда трудно про результат. Юра мне очень нравится в этой постановке. Но я его вообще люблю, везде. Это особенный артист. Представляешь на его месте кого-нибудь?
  - Ну, так можно сказать не только о нем.
  - Нет, это редкое качество. У актеров. Для меня. Я не могу представить вместо тех, кого я люблю и кто меня за живое захватил. А вот большая часть восьмидесятых, девяностый год, у меня такое ощущение, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Вот сейчас стали появляться личности на экране.
  - Кто, например?
  - Раньше я могла полюбить актера после нескольких минут на экране. Как с Николсоном случилось. Небольшая роль - и на всю жизнь. Хотя он сейчас и толстый, и противный, но талантливый невозможно. У меня любовь в этом смысле верная. А сейчас ни к кому любви нет. Я просто интересуюсь: а кто этот актер, я его не видела раньше, мне нравится, бандита играет, а я за него болею, интересно, не хочу, чтоб его убили. К сожалению, двоих уже не стало. Краско и Дедюшко. Когда я в очередной раз болела, я смотрела телевизор, а там про какой-то горнолыжный курорт, где бесконечные красотки, банкиры, любовники, бывшие жены, и Краско там непонятно кто, все время пьяный и в полноги за всеми ухаживает. Я сразу стала искать: а кто же вот этот? И даже записала фамилию. Оказалось, что он уже много снимался, просто я редко смотрю. Вот он мне понравился. А Дедюшко я увидела в сериале "Сармат".
  - А с Богатыревым вы как потом общались?
  - Хорошие отношения были. Он меня на "Тартюфа" пригласил во МХАТ. Я Мольера хорошо знала и все время думала: бедный артист, которому достанется эта роль, он там праведник такой, брат жены. Он все время приходит и монологи на две страницы про мораль и праведность, это выговорить невозможно, а слушать еще хуже. Но ставил Эфрос. И вышел огромный Юра, начал свою пламенную речь, фразы две я поняла, а потом он от эмоций, от возмущения стал захлебываться, от него летели брызги, все с такой скоростью и с таким напором, что шла просто абракадабра вместо текста с вкраплениями каких-то ключевых слов. Это было так смешно, что я куда-то завалилась в директорской ложе. Аплодисменты были длинней, чем сам монолог.
  - При общении с Богатыревым вам не хотелось его усыновить?
  - Нет. Но он вызывал безумную нежность.
  - На похороны вы не ходили?
  - Я пришла, но к гробу не подходила.
  - Почему?
  - Потому что любила очень. Я же и к Олегу не пошла, хоть это в Малом театре было.
  - И тоже пришли в театр?
  - Нет, вообще не пошла. Но Олег - это другая история. А к Юре пошла, постояла около театра, там толпа была, а когда уже сказали: выносят, - я немножко попятилась, чтоб близко не подходить.
  
  "Месяц длинных дней" (1980 г.). Любимые актрисы
  - Что это за телефильм в вашей фильмографии "Месяц длинных дней"?
  - Это снимал Евлахишвили. Но это современная семья. Мне было не очень интересно.
  - Почему же согласились?
  - Потому что Сергей Сергеевич. Я его очень полюбила в "Мартине Идене".
  - То есть вам симпатичен режиссер, а роль не нравится, но вы идете?
  - Если б НЕ нравилась, я бы НЕ играла. Ну, как-то так... Актеры хорошие рядом: Санаев, Абрикосов, Людмила Иванова, Нина Шацкая, папу играл Глузский. Там семья со своими проблемами отцов и детей. Но меня это не тронуло. Это не есть событие в моей жизни, как был "Мартин Иден". Вот и все. Нормально. А я не люблю этого слова.
  - Расскажите про Ольгу Остроумову.
  - В "Мартине Идене" она играла, но вместе мы почти не снимались. Она мне еще в "Доживем до понедельника" понравилась. Но там каждый думал про себя. У нее первая роль, у Игоря Старыгина, я практически первый раз в кино, потому что "Каменный гость" - это опера, другая специфика. И я все время как-то при Тихонове была. А потом я увидела "А зори здесь тихие", там Оля мне очень понравилась, и это так и закрепилось за ней, я знала, что Остроумова - это замечательно.
  - Из актрис вам нравится Алиса Фрейндлих?
  - Не только она. Очень нравится Марина Неелова, Терехова в "Царской охоте", никогда не забуду этот спектакль, ну, может, там тандем такой с Марковым. Это было необъяснимое, ни в какие рамки не входящее, я смотрела три раза и могла смотреть еще и еще.
  - А чем вам нравится Фрейндлих?
  - Она особенная, богом поцелованная актриса.
  - Вы когда ее увидели в первый раз?
  - Давно очень. По телевизору. Она читала монолог Джульетты и так замечательно, что мне стало ее жалко, какая-то у нее челюсть такая, лицо какое-то, я стала ее оправдывать: зато у нее глаза замечательные, зато все настоящее. Это уже много значит. У меня всего один раз так было - с Бет Дэвис, которая играла королеву Елизавету, обритая наголо, с выщипанными бровями. Она же красивая женщина, а тут просто ужасающее было ощущение, но она так хороша была внутри, что в середине фильма я стала себе говорить: посмотри, какое у нее декольте красивое, какая шея, какие глаза... В общем, к концу картины я ее уже любила. А вот с Алисой Фрейндлих я не знала кто это, просто молодая девушка, актриса, а я еще и актрисой, по-моему, не была, и, в конце концов, она у меня стала и красавицей, и Джульеттой. Неелову я увидела, когда она играла в фильме "Принц и нищий". Роль не помню, но настолько это было все почти на пустом месте, так необычно, что я запомнила фамилию. Они, согласись, все немножко странные...
  - Кроме Мордюковой, которая вам тоже нравится.
  - Мордюкова - это личность, это что-то дремучее, могучее... И женское. А может, оттого, что папа ее обожал. Он любил Люсьену Овчинникову с ямочкой и Мордюкову. А потом еще Архипову за то, что у нее глаза прозрачные, лучистые.
  - А мама кого любила?
  - Мама не любила Зеркалову, Тарасову... и Борисову за манерность, голос. Не то что не любила, просто, раз увидев, она не ходила на спектакль. А кого любила, не знаю. В юности Дуглас Фербенкс, по-моему, в немом кино.
  
  Борис Галкин
  Борис Галкин пришел в театр Маяковского делать дипломный спектакль. В 76-ом году. Я про него слышала, что есть такой актер в театре Сатиры, потрясающе играет Керубино. Но все как-то не получалось посмотреть. А потом он ушел, у него мечта была - Таганка. Ну, может, оттого, что с Леней Филатовым дружили. В общем, он пошел на Таганку. Там как-то не очень, не так, как он мечтал. И Боря ушел на Высшие режиссерские курсы. Когда он их закончил, на дипломный спектакль его пригласили несколько театров. Но Гончаров отвоевал.
  Боря прочитал нам замечательную пьесу про мастеров хохломы, как их хотят механизировать, а они против. Они же руками расписывают, это все живое, там шейка грудка у каждой ложки, а им хотят поставить машину, которая выплевывает деревянные стандартные изделия. Обезличить. И парнишка, очень талантливый художник, разбивает этот выплевыватель ложек. Володя Ильин очень хорошо его играл. Он сбегает и попадает под машину, но остается жив. Хозяин машины, деловой жук, когда парень делает ему ладью из одного куска дерева, понимает, что на этом можно зарабатывать. Художник влюбляется в жену этого жука. Жену репетировала я. Но это все неважно, потому что Гончаров не дал нам играть спектакль.
  Боря покорил всех актеров и актрис, которые у него были заняты, потому что он настолько был очаровательный, светлый, горящий, он нам пел, читал стихи. В свободное время мы сами декорации ситцем обшивали, фартуки себе делали. Через месяц спектакль был готов. А Гончаров ревновал. Когда за месяц в свободное от работы время вдруг получилась такая конфетка... Спектакль не вышел.
  Боря пошел защищать диплом в Пушкинский театр. Плохая пьеса была, но он умудрился и такой пьесой заразить актеров. Сделали спектакль. А главный режиссер Толмазов в афише написал: режиссер - Толмазов, помощник режиссера - Галкин. Ему опять не защитали диплом. В результате он уехал в Новгород, там и защитился. Я не видела постановку, просто пьесу читала. Но это было уже, когда я в Малом театре работала и когда у нас с Борей все шло на убыль...
  
  - Подождите, вы еще не сошлись. А как он выказывал вам свои чувства?
  - Ну, все понятно было. Я себя чувствую виноватой немножко перед ним.
  - Что вы его заворожили?
  - Нет, что вышла замуж. Роман - это одно.
  - И почему не остановились на романе?
  - Потому что он наломал дров, развелся с девочкой, на которой был женат. Меня поставил перед фактом, что он так любит меня...
  - У вас уже был роман?
  - На подходе к роману.
  - Вы знали, что он женат?
  - Не знала.
  
  В первый раз он увидел меня в театре на фотографии. Влюбился не в меня, а в фотографию. Потом пришел к Андрею Александровичу на репетицию. Мы репетировали "Интервью в Буэнос-Айресе". Это спектакль о Чили. У меня там не роль, а функция. По сюжету. Дочка главного героя, которого играл Саша Лазарев старший, сейчас уже надо говорить. Героиня милая, но никакая. Я все придумывала и Гончарову все время объясняла, что мне нужно что-то придумывать, спорила с ним. А Боря сидел в репетиционном зале в ужасе: как она с Гончаровым-то, с ним так нельзя!
  Через пару дней мы вышли на сцену. Костюм мне сделали настолько никакой, что я принесла свое легендарное вязаное платье, которое стоит Ягуара. Надела длиннющие серьги, сделала смуглый грим, на голове пучок с хвостом и какое-то украшение. И Андрей Александрович заорал:
  - Вот костюм! Вот это сразу образ!
  Ну, я так это платье и обыгрывала. Потому что делать на сцене нечего было.
  Боря пришел на прогон. А я то уже не в джинсах, как в репетиционном зале, и не с короткой стрижкой, а с пучком на голове, совсем другая. Боря решил: ну вот, значит, ту девочку Гончаров выгнал, теперь эта играет. Спросил:
  - Это кто?
  - Печерникова.
  - А в репзале кто?
  - Печерникова.
  Тогда он вышел в фойе и посмотрел на портрет, где я с длинными волосами. И, наверное, в этот момент все и решил. А потом пригласил меня в свой спектакль. Роль как-то не очень моя, но пьеса мне понравилась. И Вовку Ильина я очень любила. Я поняла, что это его бенефис. Ну и работали легко, с удовольствием.
  
  - А как вам Борис предложение делал?
  - Ну не хотела я официально замуж выходить. Потом вспомнила, что я вообще замужем. Ну, не помню как. Постепенно, постепенно, и вышла замуж. Мне он нравился очень.
  - Вас можно уговорить совершить такой судьбоносный поступок?
  - А для меня это не такой важный поступок. Штамп в паспорте. Вот не знаю почему.
  - А совместное проживание? Одно дело романтические отношения, а другое - строить семью.
  - Это мы с вершины прожитых лет смотрим туда и думаем: как это так? Я еще молодая была. С мужем рассталась. Замуж не собиралась. Ну что мне в монашки? Тоже не собиралась. Как-то в течение года это все произошло.
  
  Чердак
  Жили сначала у родителей. Но им это было тяжело, потому что мы поздно приходили. Долго искали квартиру. На ту, что близко к театру, денег не было. Борька тогда без работы остался. Он же должен был защитить диплом, чтобы стать режиссером. И он вспомнил:
  - А я в ЖЭКе работал, драмкружок вел.
  - Где?
  - Около Новослободской.
  - Ну давай туда, бегом, вдруг они чем-нибудь помогут.
  И две женщины жэковские, очень симпатичные:
  - Ребята, у нас весь переулок на слом, вот в этом доме, он еще жилой, там одна бабушка живет на первом этаже, у нее девять кошек, а так любую квартиру.
  И мы заняли чердак. Ну, не чердак, а верхний этаж. В Косом переулке, между Каляевской и Красногвардейской, по-моему. Это параллельные улицы, которые вели к метро "Новослободская". А переулок шел наискось и к той и к другой улицам. Сейчас его нет. Нам в этом доме предложили жить бесплатно, пока его не сломают: уж годик проживете, зиму перекантуетесь. Мы там прожили два года.
  Этаж был как мансарда со скошенным потолком. Грязь, жуть, но ничего. Вода из крана текла, только тазик надо было подставлять. Туалет был, душа не было. Боря потолки красил, я белила стены. Из мебели сначала был Борин матрас, как тахта. Стол со двора принесли, круглый на трех ногах. Одну комнату вычистили. Во второй временно устроили склад. И на новоселье пригласили жэковских женщин. А в это время из Югославии приехал мой друг Войо Мирич, актер и глава телевизионной компании. Он тоже захотел приехать. И с ним еще один югослав по имени Ракета (ударение на первом слоге), его назвали в честь нашей ракеты. Короче, в комнате был полумрак, потому что горели только свечки, с электричеством мы еще не разобрались, на столе стояли потрясающие напитки, во дворе два "Мерседеса", из гостей два югослава и две жэковские женщины. Сидеть было не на чем, потом что-то со двора притащили. Новоселье было короткое, но веселое. А Войо сказал:
  - Такой фильм надо снять: моя любимая актриса из России справляет новоселье.
  
  Доски
  Там, где был поворот с Каляевской к нашему Косому переулку, ремонтировали дорогу. Причем, с месяц мы наблюдали, как рабочие все время пили портвейн. И больше ничего не двигалось. А потом им привезли кучу шикарных досок - пятидесятка, наверное. Они восседали на них и продолжали пить портвейн. Я приметила эти доски и сказала Боре:
  - Нам нужно сделать хотя бы стеллажи, потому что книжки стоят на полу. Вот если бы несколько таких досок, у нас получится и стол, и пара лавок и на стеллажи останется.
  - А как ты это представляешь?
  - Очень просто, часа в два ночи пустая улица...
  И только мы вдвоем вытащили и наставили за угол дома эти доски, как вдруг увидели милицейскую мигалку. Я толкаю Борю из-под фонаря за дом:
  - Замри.
  Он выдыхает:
  - Они нас видели!
  А он чистый, порядочный, это я уже... пуговицы воровала. Я говорю:
  - Уйди отсюда, чтоб тебя здесь не было!
  - Давай вместе.
  - А доски?
  И вдруг он хватает эти доски и исчезает в темноте. Он занимался борьбой, поэтому у него торс очень мощный был. Когда я дошла до дома, доски уже лежали в комнате.
  Утром, правда, Боря плечо потирал. А я днем решила разобраться в складском помещении, потому что мы нашли плотника дядю Петю, который за портвейн, за поговорить и за кормежку, согласился сбить нам стол, две лавки и стеллаж. Я стала подметать и захотела сдвинуть доски, а они неподъемные... Попробовала сдвигать по одной, не получилось. Я села возле этих досок и стала думать: а что это было вчера, сон? И если сон, то как они здесь оказались? А если их Боря на плече нес, то как это возможно, если я не могу приподнять и переложить одну доску.
  Когда пришел Боря, я как можно непринужденнее сказала:
  - Мне надо подмести, ты не передвинешь доски?
  - Вообще-то плечо болит. Но сейчас передвину.
  Хотел сдвинуть и не смог.
  
  - По сюжету похоже на фильм "Голубой карбункул", где герой Бориса Галкина ради любви женщины в вашем исполнении крадет драгоценность. Вы его там на это сподвигли, как на кражу досок.
  - Ну, может быть. Коля Лукьянов, режиссер этого фильма, наш очень хороший друг.
  - Вам сценарий понравился?
  - Нет, это немножко не мое было. Но уж очень замечательный друг Коля Лукьянов, и у Бори хорошая роль - он там и танцует, и поет.
  
  Французский обед
  У меня сейчас в деревне стол на козлах из тех досок. И лавки есть. Замечательный дядя Петя все сделал. Уж я его наслушалась, он с юмором был, и денежку даже насобирали, заплатили ему. Полы сами покрасили. Дорожки я купила. И развесила раскрашенные досточки для разделки овощей. Всю зарплату на них истратила в "Русских узорах". Боря меня после этого стал встречать у театра в день зарплаты. Зато получилось очень красиво, в народном стиле. А когда дом стали ломать, нам предложили другой, тоже на Каляевской, и мы перетащили все туда.
  
  - А как вы с Борей притирались друг к другу?
  - Вообще не притирались. Почему мне не надо было выходить замуж? Потому что я жила театром в этот момент. Мы поженились - я как раз пришла в Малый театр. Это 77-й год. Вот там у меня была притирка, там у меня были отношения, там получится - не получится, самый страшный период - первые два года. Тут уж не до наших с Борей притираний.
  
  Боре очень нравились щи с квашеной капустой и грибами, которые я делала. А я в Польше увлеклась кулинарией, потому что там было много книг на польском языке - кухни разных народов. И в Москве в магазине "Дружба" тоже такие книжки были на польском, но я уже понимала. И я решила Боре сделать сюрприз - приготовить французский обед. Насобирала денег, купила вырезку, остальные недостающие компоненты и сделала суп какой-то очень сложный - с сыром, с вином, но не луковый и мясо с приправами - фломбе, это значит пламя: мясо поджигается и после этого тает во рту.
  Запах, естественно, шел по всему вонючему подъезду. Я ждала Бориного прихода. А он вошел и говорит:
  - Ой, как вкусно пахнет, так жрать хочется.
  - Сейчас. У нас сегодня французский обед.
  У меня же сюрприз. Это два дня подготовки и целый день готовки. И в этот момент Боря спрашивает:
  - А щей и каши не осталось?
  Большего удара под дых я не ожидала. Я взяла кастрюлю с французским супом и на его глазах вылила в унитаз. Второе он успел перехватить. Никак не мог понять, чего он такого сделал.
  
  Охота
  Драматург Володя Космачевский, чью пьесу Боря ставил в театре Маяковского, пригласил нас на охоту. Он сам из Горького, то есть из Нижнего Новгорода. И на Волге я первый раз попала на большой катер, мы на нем плыли до палаточного лагеря. И пока плыли, я все присматривалась, где газ, где тормоз. Поняла, что реверс - то же самое, что коробка передач в автомобиле. И когда уже из лагеря поехали в магазин за продуктами - это полчаса по реке, я говорю хозяину катера:
  - Дай порулить?
  - А ты умеешь?
  - Коне-е-чно!
  Ну, и поплыли, он мне только показывал знаки, ориентиры. Я в таком восторге была, это даже лучше, чем машину водить. Подплыли к городку, он говорит:
  - Вон видишь, местечко есть.
  А там катер к катеру впритык стоят. Но если я сейчас скажу, что обманула, в первый же день своего пребывания!.. Ну и я не сказала, а попыталась втиснуться. Получилось резковато. Он говорит:
  - Давно не пришвартовывалась?
  - Давно!
  - Ну, ничего, все вспомнила.
  А он - учитель физкультуры в школе, и чтобы содержать семью, организовал палаточный лагерь. Ловил лещей, подлещиков, воблу и оптом продавал бабулькам около пивных заведений.
  Самое противное там было - мыть посуду, но я соглашалась отчищать жирные сковородки, потому что так я караулила, когда его жена в магазин пошлет. И как только он к катеру, я ничего не спрашивала, а просто смотрела. Он говорил:
  - Я в магазин, как ты?
  - Да.
  И в магазин. Ему тоже понравилось со мной ездить - веселее. А мне катер водить - восторг. Потом я ему призналась, что никогда не водила, но это уже было не страшно, потому что я уже научилась.
  А все мужики только об охоте говорили, они ружья чистили, как в фильме "Утиная охота". Я попросилась с ними. Слава богу, было темно, я бы не стала смотреть, как птицы падают.
  Там охотников было гораздо больше, чем дичи. Остров маленький и по вспыхивающим фонарикам видно, сколько собралось людей. Я поняла, что это игры, в которые играют мужчины. Никакая это не охота, лишь бы почувствовать себя азартным и все. И я уплыла на лодке, которая отправлялась за следующей партией стрелков.
  
  Уход из Маяковки
  Михал Иваныч Царев, художественный руководитель Малого театра, пригласил меня на разговор. Перечислил роли, которые я могу здесь сыграть, сказал, что через два года поможет мне с квартирой, и когда я согласилась, он добавил:
  - Господи, я только боюсь, что сейчас будет скандал, долгий и громкий. Гончаров вас не отпустит.
  - А почему? У меня сейчас еще академический отпуск.
  Я попросила академический отпуск, потому что в театре ничего толком не делала и не хотела терять интересную роль в кино. Гончаров спросил:
  - А если я вам не разрешу?
  - Андрей Александрович, я не хочу с вами расставаться, но я уйду, я хочу работать. Чехова уже нет, терять мне особо нечего.
  И он отпустил. А Цареву я предложила:
  - Я могу пойти к Андрею Александровичу и поговорить.
  - Прямо вот так просто?
  - Да.
  И пошла. Конечно, Гончаров разволновался, разозлился. Но сказал:
  - Что ж, квартиру я вам дать не смогу. И "Красавец-мужчина", и Шекспир, и Тирсо де Молино у меня тоже не предвидятся. Правда, к Новому году у меня был для вас сюрприз. Но насильно держать не буду. Как отец вам могу сказать: это очень трудный театр. Хотите, вот сейчас до окончания академотпуска, заключите на два месяца договор и повнимательней поглядите, сможете вы там или нет.
  Я пошла. На договор. И начала работать. А перед Новым годом мне позвонил завтруппой:
  - Ирина Викторовна, так что у вас? Вы возвращаетесь или вы в Малом работаете?
  - А почему с вами? Я могу придти к Андрею Александровичу в конце договора.
  - Но мне бы хотелось это узнать сейчас. Я по поручению Андрея Александровича.
  - Ах, по поручению! Ну, пожалуйста. Я остаюсь в Малом театре.
  И на следующий день Андрей Александрович собрал труппу и сказал:
  - Мы будем репетировать "Чайку". Были у меня планы на одну актрису, был у нас такой огонечек, да весь вышел. Эти открытки, обложки, киношки, вся эта популярность... Ну, и не стало огонечка. Поэтому представляю вам Евгению Симонову, которая будет у нас играть Нину Заречную.
  Это мне ребята рассказали. Отец-отец, а все-таки... укусил. "Была да вся вышла".
  
  - Не жалели потом?
  - Я никогда ни о чем не жалею. Наверное, папа когда-то сказал, потому что мама редко со мной говорила на такие темы, а папа довольно философски рассуждал со мной: сделай выводы из того, что было не так, за что тебе стыдно, разберись - и все, это было вчера, сейчас уже сегодня, а завтра будет завтра. Урок запомнила - иди дальше.
  - А по поводу перехода в Малый театр с мужем не советовались?
  - Я советовалась, но делала так, как считала нужным. Просто после разговора с Михал Иванычем я поняла, что впереди прямо сразу Тирсо де Молино, это прекрасный материал - плащи, шпаги, мантильи, тайны. Потом "Красавец мужчина", мне эта пьеса Островского очень нравится, она у меня даже с Чеховым перекликается. Если ее не комиковать, то в ней есть что-то странное. Потом "Король Лир" - Корделия. В течение двух лет все это. Какие могли быть сомнения? Никаких. И о чем жалеть?
  - Плюс жилье.
  - Ну, жилье через два года. В Малом я попадала в молодые без году неделя, а в театре Маяковского все-таки несколько лет на очереди стояла.
  
  "Первые радости" (1977 г.).
  "Необыкновенное лето" (1978 г.)
  Это фильмы по романам Константина Федина. Роль у меня была хорошая. Лиза. Сначала она гимназистка, влюблена в мальчика, а мальчик в нее - Юрка Демич, замечательный артист, он тогда как раз расцвел в театре у Товстоногова, выдумщик, фантазер, человек с юмором. Отца моего играл Евгений Лебедев, дядя Женя мой любимый, мы с ним уже встречались в "Каменном госте". В общем, актерская компания хорошая. И роль интересная. Сначала гимназистка, у которой жениха арестовывают за то, что он листовки клеил. А она купеческая дочка. Ее насильно выдают замуж за купца. Но потом она привыкает. Купец - самодур, влюблен в нее, но самодур. Она становится дамой высшего света. А потом революция. Купец бросает ее с ребенком, удирает, и она выходит замуж за следователя, который посадил ее возлюбленного Кирилла. Он увидел ее в первый раз, когда она ждала свидания с Кириллом, и она ему понравилась. Поэтому и посадил мальчика. Ну, это я так себе думала. Но Лиза ничего об этом следователе не знала. Он долго добивается ее, заботится, а она с ребенком в такое страшное время, и в конце концов... А он очень умный, хитрый. Не помню, кто его играл. Очень интересный ленинградский актер. Но он играл только в "Первых радостях". А когда началось "Необыкновенное лето", где уже советская власть, его герой и там приспособился, но с этим актером что-то случилось, и он ушел в монастырь.
  "Необыкновенное лето" я не смотрела. Там меня мало, роли мало и уже советская власть. А в "Первых радостях" мне очень понравилось работать. И получилось достойно. Фильм показывали по телевидению каждый год. Это сейчас, когда киностудии стали продавать фильмы друг другу, его перестали показывать, а в восьмидесятые - каждое лето.
  
  - Кто режиссер?
  - Григорий Никулин. Но расстались мы с ним не очень хорошо. Ну, потому что заменили мне мужа на совершенно другой тип, получилось нелепо... Там интрига вся, когда она узнает, что это он посадил ее возлюбленного, а тут какого-то другого мужа мне нашли. Прямо в Твери, где снимали, нашли актера местного театра, что якобы какой-то муж у меня еще появился. И что здесь играть? Потом меня то вызывают на съемки, то не вызывают, то вызывают, то не вызывают. Однажды вызвали ради того, чтобы снять проход моей героини и вот этого якобы мужа в темноте, и мой отец подслушивает наш разговор. А у меня заваривался новый фильм. И я попросила: "Ребята, ну, наденьте шаль на кого-нибудь, все равно там не видно лиц, а я озвучу". Ой, мне выговор и такой скандал. И постановочных за семь серий не заплатили ни копейки. Сэкономили. Директор был мерзкий дядька. Вот он воспользовался ситуацией, и меня наказали постановочными за срыв съемки. Я режиссеру позвонила, и он мне: "Ир, я не смог отстоять, такой скандал на студии!" - "А то, что я из-за вас из театра ушла? И вы не смогли меня отстоять? Да кто вы после этого! Интересно, кому принесут счастье эти мной заработанные деньги?" И положила трубку.
  - А что за фильм наклевывался тогда?
  - Не помню.
  - "Расписание на послезавтра"?
  - Это не мой фильм, я не видела его никогда. В интернете мне его приписывают, а я в нем не снималась.
  
  Юрий Демич
  Они жили в общежитие, которое находится во дворе театра БДТ, он и его жена Ира Демич, тоже актриса. И когда меня привозили на озвучание, я у них ночевала. А если у него еще спектакль, то я и спектакль смотрела. Он в "Моцарт и Сальери" замечательно играл! А дядю Женю моего я видела в БДТ в спектакле "История лошади". Раза два смотрела. В первый раз меня Лебедев пригласил на премьерный спектакль, там лом на него, меня посадили в партере, к концу спектакля я плакала. И когда в финале гаснет свет, и красная ленточка, как кровь, у этого мерина, я вскочила и заорала: "Нет!!!" И весь зал отреагировал. Меня пригнули, чтобы из зала не вывели. Но дядя Женя узнал мой голос. И потом сказал: "Что ж ты так реагируешь, тебя больше не приглашать, что ли?!" А когда я в театре своя стала, Юрка меня сначала в гримерку заводил, потом сажал в зале, и весь театр был в курсе, что эта та, которая "нет" заорала.
  Юра был очень талантливый. Он был Моцарт. Глаза с искоркой, все время шутил, да так, что не смеяться невозможно. Он был легкий, дающий, обаятельный, симпатичный. Любимчик судьбы.
  
  - Если б не был женат, вы бы в него влюбились?
  - Ой, могла бы. Но я б ему не верила, потому что он... Моцарт. В Юрку трудно было не влюбиться.
  
  Он, когда не серьезная сцена, восьмеркой снимают, восьмерка - это сначала камера через ухо, как будто я с Юрой разговариваю, меня снимает, а потом как будто через меня он мне говорит. И когда он спиной к камере, а я лицом во время репетиции, он начинал какую-то абракадабру нести, каламбурил. И я все время смеялась, на меня очень ругался режиссер.
  Но я Юрке случайно отомстила. Он откуда-то приехал опухший, наверное, попраздновали премьеру, и я предложила:
  - Есть мочегонные таблетки, они моментально с лица отек убирают. Это меня, кстати, ваши питерские актеры научили.
  Он выпил. А съемка на берегу Волги. Там березовая роща наверху, обрывчик, в обрывчике лежит дерево, и на нем герой первый раз целует меня в щечку. При этом должен идти дождь. То ждали пожарную машину, то ее заклинило, то в камере "капуста" - пленка жеванная, а как только снимать - Юры нет. Причем, выбираться оттуда - это не просто за кустик зайти, надо по дереву подниматься, по обрывчику... Опять репетиция, опять машина сломалась, а ему терпеть невозможно. Наконец починили машину, съемка - где Демич? И так несколько раз. И когда уже сняли, он говорит:
  - Ну ты, друг называется! Что ты мне за таблетку дала?
  - А ты посмотрись в зеркало. Мордочка гладенькая, худенькая и глаза большие.
  А то он был пухленький и безглазый. Так что месть у меня непроизвольная - хотела помочь.
  Еще было смешное на этих съемках. Снимали в Торжке. Река Тверца, очень быстрая, храм, как маленький монастырь, и могила Анны Керн недалеко, красивое место. И вот там полторы смены, жара за тридцать градусов. В съемке участвуют Громадский, Толя Азо, Юра Демич и Юра Васильев из Малого театра, я еще с ним незнакома была. У них пикник - пиджаки снимают, идут в тень, а там запотевшее ведро с холодной водой, и все могут попить. А мне нельзя, потому что грим течет сразу, а на мне накладочка, шляпка, вуалька, перчаточки, корсет, нижние юбочки, платье. Это ведро даже сейчас вижу. Запотевшее оцинкованное в пятнышках и кружка алюминиевая.
  А Юрка Демич дразнится - пьет, причмокивая:
  - Ничего, я тебе оставлю, спрячу, полведра твое.
  В конец концов мои крупешники отсняли, остались проходы, но пить все равно нельзя - а вдруг переснимать. У меня гример была - чудо. Она работала с Козинцевым. Я под ее руками в другого человека превращалась. И я к ней подошла:
  - Люсь, мне плохо, я не могу уже двигаться, у меня кружится голова, в глазах то темно, то бело.
  А Тверца делает дугу в этом месте.
  - Ты можешь вот в этих кустах взять мой костюм и перейти в те кусты? Я плаваю хорошо, река очень быстрая, не бурная, а быстрая.
  - Вода холодная.
  - Это мое единственно спасение, мне кажется, что я сейчас умру.
  - Ну ладно.
  Отколола от меня локоны, шляпку оставила - "меньше намокнешь", а костюм расшнуровала, расстегнула и ждала меня в других кустах. И меня пронесло по воде, я даже могла руками не махать. На берегу четверо бугаев ждали съемок. И Юра Васильев заметил:
  - Ребята, смотрите, это что такое? Русалка что ли?
  Это я мимо них пронеслась в шляпке. Тут же все стали искать меня на берегу, потому что не поняли, что за видение было, но вроде как опознали шляпку. Люся быстро накинула на меня платье, и не застегивая потребовала:
  - Высунься и скажи: кто меня ищет, что вам надо? А то срам-то какой!
  Ну, я выглянула из-за кустов в расстегнутом платье:
  - Что случилось?
  - А куда ты подевалась?
  - В тени отдыхаю. Это вы ведрами воду хлещете, а мне нельзя.
  И хотела повернуться к ним спиной, но Люся меня за платье обратно дергает: "Давай застегну". Зато хорошо себя чувствовала.
  Потом Юра Демич развелся с Ирой, у него появилась другая жена, бывшая спортсменка, она везде с ним на съемки ездила, интересная, высокая женщина. Я даже на ее сорокалетии была, они квартиру в Москве получили на Тверской. Из знакомых мне был, по-моему, только Коля Караченцев.
  Юра очень изменился. Он давно болел, у него с желудком что-то было, Ира его все время травками поила. Но тут он как-то... Посытел. Другой стал... А вообще как только актер поправится, сразу почему-то матерый и отрицательный получается. Нельзя. Когда актриса поправляется, ну, что ж, она стала пухленькая женственная, другое немножко амплуа, а у мужиков, особенно у романтический героев, это такой каверзный момент. Ну, вот он так изменился. Он попросил придти на сорокалетие жены, потому что у нее очень мало пока в Москве знакомых, друзей, чтобы я ее поддержала.
  Он ушел из БДТ. История какая-то там была, я не стала расспрашивать. Что-то в нем чужое появилось. А потом его жена позвонила:
  - Юру увезли с кровотечением, он в коме, Ира, ты что-то знаешь, куда в церкви свечки ставить, что делать...
  Я пошла в храм, несколько суток он был в коме, а потом умер. Через месяц в ЦДРИ должен был состояться его творческий вечер. И мы его сделали. У него сын от первого брака, а у нее дочка. И вот дети и мы сделали этот вечер как вечер памяти. А домой уже к ним я не поехала. Там был Розенбаум с собакой, наверное, они тоже дружили.
  
  - С чем был Розенбаум?
  - С собакой. У него собака, которую нельзя оставлять. Он везде с собакой, я не знала.
  - Демич похоронен на Ваганьковском?
  - Да, там сразу два моих Юрки лежат рядом. Юра Демич и Юра Богатырев. У меня такие точки в обход. Раньше был только Михал Иваныч Царев, потом Олег Даль, потом колумбарий - там сейчас Саша и мама и папа, потом вокруг колумбария - там и Руфина Нифонтова, и Ростоцкий, Тальков и два моих Юры рядышком.
  - Вы с Тальковым тоже знакомы были?
  - Нет, просто... очень он задел меня за живое. А раньше-то бегала по молодости на концерты.
  - На кого же вы бегали?
  - На Лили Иванову пробивалась. На Анну Герман. А вот Талькова почему-то все бросала и слушала.
  
  "Человек меняет кожу" (1979 г.)
  Это среднеазиатская картина по роману Бруно Ясенского. Его посадили за этот роман. И его не стало. Я должна была играть жену парторга, а в меня влюблен главный инженер. Он туркмен, очаровательный артист Баба Ананов. Чудо какое-то. Но жена парторга не может быть любовницей. И меня переместили в жены к директору ГЭС. Там про строительство электростанции. И я стала женой директора стройки. А роль трагическая, потому что она бросается под поезд. Правда, этой сцены, по-моему, нет, впроброс как-то сказано, она просто исчезает, потому что как это, жена директора, члена партии, и под поезд!
  Снимал фильм старейший таджикский режиссер Кимягаров. Действительно, очень пожилой человек. Он и директор студии меня опекали. А потом я чуть не погибла. Нам дали три выходных, это возвращаться в город Кургантюбе, хороший городочек с потрясающим рынком, там снимали сцену, где мы с влюбленным в меня главным инженером ходим по рынку, и он меня целует. Весь рынок замер. Торговля остановилась, потому что их любимый артист...
  Потом я на этот рынок ходила, так меня задаривали все время, даже когда обокрали, я денежку получила, мешочек поставила, присела, мешочек украли, а когда милиционер подбежал и увидел, что это меня обокрали, которая с самим... целовалась, тут же все нашли.
  Короче, объявили три выходных. Потому что кто-то из питерских актеров, там были Громадский, Яковлев, Боря Хмельницкий и Толя Азо, не смог прилететь, кажется, из-за нелетной погодй. А снимали мы на реке Вахш. Быстрая горная река. Не очень широкая, и на другом берегу отвесная высоченная скала вдоль реки, с многоэтажный дом. Я попросила:
  - Можно я останусь на базе? Хочу побалдеть, покупаться, почитать, позагорать, я не хочу в душной гостинице.
  И режиссер оставил со мной мальчишку замечательного, по-моему, Костя его звали, звукооператора лет шестнадцати, и Сулеймана, как телохранителя, который называл меня "Иричка". Сказал:
  - Отдыхайте. Единственная просьба - не переплывать Вахш, опасно.
  А мне нельзя говорить, что Вахш нельзя переплывать. Я долго гуляла по берегу и увидела на противоположной стороне что-то золотистое. Костю и Сулеймана я научила играть в японского дурака. И вот я вылетела из игры, они на песке доигрывали, я посмотрела, что они увлеклись, и подумала: да тут всего-то метров десять, может, пятнадцать, разве ж это заплыв! Бурная она очень - да, входишь по икру и уже сносит, по колено точно снесет, но я вычислила, что если я вот с этого места прыгну, то потихоньку по диагонали как раз туда, где мне что-то золотистое померещилось, и попаду. Ну, и правильно рассчитала. Все так и получилось.
  Оказалось, что это золотистые метелки, выше меня ростом пушистые, такой красоты я никогда не видела. Сорвать-то я сорвала, а как с ними плыть? Я закричала:
  - Ребята, смотрите какие метелки! Как мне их пере...?
  Смотрю, оба подбежали к берегу, Сулейман упал на песок, головой вниз, а Костик глаза закатывает, куда-то наверх смотрит. Что-то кричат, а мне не слышно. Я с испугу бросила метелки и сиганула прямо на середину Вахша. И очень быстро поплыла. И когда уже выползала из реки, услышала какие-то посторонние звуки кроме шума воды, словно что-то падало: пчух-пчух... Сулейман увидел меня и снова башкой вниз: слава аллаху... все такое. А Костя даже говорить не может.
  - Да что с вами?
  Он пальцем показывает. Я обернулась, а со скалы на том берегу камнепад, начиная с кулачок, потом с голову и вообще с меня величиной. Такие разнокалиберные камни. И то место, где мои золотистые метелки, завалено. Тут я тоже на песочек приземлилась. Кимягарову мы не сказали. В дурака они больше не хотели играть.
  
  - А что вас в этот фильм заманило?
  - Я люблю Среднюю Азию.
  - Ради природы согласились?
  - Мне роман нравился. Там и шпионские дела, и любовь. И роль интересная.
  - А что в итоге получилось?
  - Я не видела фильм. Он у нас не шел. Когда я пришла в Малый театр, я туда на досъемки ездила. Летом. Там Лариса Удовиченко снималась, Костолевский. Мой любимый Толя Азо, который в фильме "Как вас теперь называть" играл очаровательного повара француза. Он мне как сводный брат был.
  - Как это вы с ним породнились?
  - Он пробовался на Дон Жуана в "Каменном госте". Пробы поздно закончились, а у него гостиница на Ленинском проспекте была, и я жила на Ленинском. Приехали в гостиницу, она уже закрыта, и вообще там буфета нет, поесть негде, я говорю: "Толя, давайте к нам". Я позвонила родителям: "Мам, накормим моего партнера по пробам, с утра не ел?" Мама сказала: "Конечно, вези". Я их представила: "Это Анатолий Азо". И пошла на кухню готовить. И вдруг приходит мама и спрашивает: "Ира, а он Георгиевич? - Может быть. А что такое? - Да мы работали с его отцом, фамилия-то больно редкая". А он отца почти не видел, это очень болезненная тема для него была. Какая уж тут еда! Он ушел от нас в два часа ночи пешком. Все время прошло в разговорах. И напоследок объявил мне: "Теперь ты моя сестренка. Может, еще когда встретимся". В "Первых радостях" он играл. А потом в "Человек меняет кожу". Мы были неразлучны, он меня там охранял, когда меня обокрали, это он милиционера позвал. Он очень грустный только, одинокий, грустный человек. С катером и с собакой. Умер в ноябре 2007 года.
  
  Дыня
  Съемки "Человек меняет кожу" остановились на несколько дней, потому что из Питера не могли вылететь трое актеров, а из Москвы Боря Хмельницкий. И в тот день, когда они наконец вылетели, должны были снимать мужскую сцену, в которой я не участвовала. А я знала, что вокруг киностудии только одна торговая точка, где целый отдел водки, но даже хлеба нет, как на Валдае когда-то... И на студии буфета не было, только чаек. Прилетевших прямо из аэропорта увезли на полторы смены, чтоб как-то возместить простой. И я решила сделать добро. Два раза ходила на рынок, он на задах гостиницы, принесла арбузы, дыни, виноград, все фрукты, какие только нашла, у горничной взяла штучку, в которой манты можно подогреть. Лепешки, сыр, какие-то уже готовые блюда в баночках, их продавали на вес. Еле-еле все поместилось на столе, только манты отдельно, потому что их надо было греть кипятильником.
  Я знала, что обязательно раздастся звонок с вопросом: "Ира, у тебя хлебушек есть?" Потому что водку-то они купят после такого кошмара - ночь лететь и с семи утра до ночи на съемках. И я уже представила, как небрежно скажу: да зайдите. И вдруг снизу раздается голос Бори Хмельницкого:
  - Ириш, ты надо мной? Пожрать нет?
  Я радостно говорю:
  - Заходите.
  Столько комплиментов и тостов в свою честь я в жизни не слышала, сколько тогда. Но я пить не могла, так, пригубить и сделать вид, потому что у меня на следующий день с утра единственная любовная сцена - объяснение и даже поцелуй по-моему, и я должна выглядеть. То есть я кайф ловила от того, что они были счастливы, даже не смогли все съесть, в холодильник оттащили.
  Жарища уже в пять утра под тридцать градусов. Я спала на балконе, потому что последний этаж, можно даже голой. И на съемку собираюсь, пить нельзя, увидела дыню, я их не очень люблю, а тут остался на тарелке полумесяц надрезанный. Она все-таки сочная, и я съела. В результате часа через два-три, на съемке, я все время стала убегать в туалет, у меня началась рвота, температура, слабость. Почти все отсняли, и когда сказали: "Стоп, спасибо", - я упала прямо там, где стояла. Очнулась в реанимации. Оказывается, не я одна, там дети умирали - селитру шприцем вводили в дыни, чтобы они становились в два раза больше. Но мужчины вечером водку пили, а я нет, поэтому они в порядке, а я в больнице.
  
  Собственная квартира
  30 декабря 1979 года я получила квартиру. Это первый жилой дом от Кремля на Тверской, следующий за Центральным телеграфом. Рядом со мной жила Софья Николаевна Гаррель, мхатовская актриса, потом Невинный переехал с Гуляевой, потом Олег Ефремов надо мной поселился.
  И вот мы с Борей пришли смотреть квартиру. Мне сказали: двухкомнатная. Мы вошли - прихожая, а дальше комната без окон, из нее широченные четырехстворчатые двери, почему-то две из них болтались на верхних петлях, в комнату побольше. Я решила, что вот эти две комнаты и есть. Кухня большая, десять или одиннадцать метров, но узкая, длинная. А в левую сторону какие-то две ступеньки. Мы поднялись, а там огромная ванная и туалет. Но так как квартира за выездом была - умерла актриса в больнице, то в ней трудно было находиться. Мы уже стали выходить, и я увидела еще какую-то дверь.
  - Боря, подожди. Может, это шкаф, здорово, сделаем кладовку.
  - Ир, давай в другой раз.
  - Ну, не нравится, ты выйди, а я сбегаю, посмотрю.
  Я открываю дверь, а это комната. Небольшая, девять метров, квадратненькая. С окошком! А без окон это холл, соединяющий прихожую с коридорчиком, с гостиной, и из коридорчика двери в спальню и на кухню. Я заорала:
  - Борь, иди скорей сюда!
  Он перепуганный прибежал. И я показала ему свое открытие.
  Окна в квартире выходили во двор. Это был второй этаж, но он как бы переходный, потому что внизу двухэтажные магазины. Больше двухкомнатных квартир ни на одном этаже не было. Везде четырехкомнатные.
  И Боря сказал, как-то пробурчал:
  - Мне кажется, что в этой квартире все будет не так, все кончится.
  Я ответила:
  - Не каркай.
  Но там все и закончилось. В этой квартире почему-то все пошло вниз.
  
  - Ремонт не делали?
  - Косметический. Я как раз ушла из кино. И Боря еще не очень зарабатывал. Поклеили обои, вымыли полы, по-моему, лаком покрыли, не помню. А потом уже, когда мы развелись, я в ванной сделала ремонт, потому что на меня то душ падал, то плитка. Боря как раз стал сниматься - "В зоне особого внимания", "Ответный ход". И он благородно мне помог с деньгами.
  - Развелись в каком году?
  - Через два года после того, как переехали.
  - Про детей не думали?
  - Я вообще на эту тему не люблю говорить. Тем более писать. Это мое абсолютно личное. Если спрашивают, не жалеете ли, я отвечаю: нет, не жалею. Я считаю, что при моей жизни я бы не смогла быть хорошей матерью, и я это чувствовала.
  - А почему развелись с Галкиным?
  - В конце концов, я пишу эту книгу! Я бы на эту тему не писала. Почему люди разводятся? Потому что вместе становится хуже, чем порознь. Ну, неудачно получилось, вот и все. У каждого своя, другая судьба. Я вижу, что у Бори сейчас хорошая, он счастлив. И ко мне счастье привалило, гораздо позже, но все-таки судьбу свою я нашла. Повторяю: не надо выходить замуж, если ты замужем за театром.
  
  Интрига
  Я уже работаю в Малом театре. Ну, то, что я алкоголичка, потому что в антракте беру в актерском буфете сосиску и пиво в маленькой бутылочке, это понятно. Я новенькая, на меня все внимание: алкоголичка. Но как-то во время репетиции спектакля "Ревнивая к себе самой" молодой режиссер Андрей Андреев, который и посоветовал Цареву пригласить меня в театр, в шутку окликнул:
  - Привет, алкоголичка - наркоманка!
  Я удивилась:
  - Алкоголичка, я понимаю, слышала, а наркоманка-то? Ух, Малый театр, какой скорый. Я еще спектакль не выпустила, а уже наркоманка.
  Но Андрей возразил:
  - Ира, это не Малый театр, это вся Москва знает уже лет пять.
  - Да ты что! Я ж тогда в Маяковке была.
  - Значит, это из Маяковки.
  Я позвонила друзьям в Маяковке. Они сказали:
  - Да, слышали. Сначала у нас был шок, потом поняли, что это бред.
  - Но мне-то сказать могли бы, друзья называется! Человек, который обладает информацией, вооружен. А вы меня оставили безоружную, и я через пять лет только узнала, будучи в Малом театре. Это ж значит легенда живет.
  - Ну, Ирка, о тебе столько легенд! Легендой больше, легендой меньше.
  Но во время этих телефонных разговоров я уловила какую-то особенную реакцию одного мальчика. Потом еще раз с ним созвонилась и расспросила с пристрастием. И он мне напомнил одну ситуацию. Мы играли спектакль, ко мне подошла Немоляева и сказала, что у них... а она занимала одну гримерку с Мизери, они дружили, у обеих мужья актеры, так вот у них сегодня какой-то юбилей, и после спектакля они собираются вчетвером и еще пара ребят, и хотят, чтобы я к ним зашла. Я ответила:
  - Хорошо.
  У меня гримерка была не в общем коридоре, а на полпути к сцене, между двумя пролетами, на уровне бельэтажа, по лесенке вниз - и я на сцене... Это была гримерная Штрауха - именная.
  После спектакля я забыла про приглашение и покинула театр через вход дирекции, который был ближе. А дальше произошла какая-то фантастическая история, которую я до сих пор не очень понимаю. Меня ждали, хотели уже начать празднование без меня, но Светлана сказала:
  - Нет, я хочу, чтобы Ирочка была.
  Кто-то из ребят предложил сбегать за мной. Она заявила:
  - Нет, я схожу, я же ее приглашала.
  И пошла, ее долго не было. Потом сидевшие в гримерке увидели ее в слезах, буквально ползущую по стенке, так ей плохо, говорить она не могла, только причитала:
  - О, боже, боже, такая талантливая, молодая...
  В общем, ее откачали, и она еле выговорила:
  - Я вхожу, а она со шприцем...
  Я начала размышлять: а если бы я пришла в их гримерку, то что такое могло быть от шампанского? Зачем-то ведь она меня пригласила. Я не была подружкой ни ее, ни Мизери. И когда я не явилась... дальше я понимаю ее психологию: она пришла в пустую гримерную, то есть что-то у нее сорвалось, и тут же возник другой план, который она обыграла.
  Уже в девяностые я немножко смотрела сериал 'Санта Барбара', и там бедную Иден клофелином все время подтравливали, и она как помешанная была. Только тогда у меня появились идеи насчет того, что могло случиться в гримерке. Не знаю, что там задумывалось, во всяком случае на следующий день все кому надо об этом знали. А когда знают "кому надо", то знает и Москва, большая деревня.
  
  - И Гончаров знал?
  - Ну, что я буду в 80-м году, уйдя от Гончарова, задавать ему такие вопросы?!
  - Просто если он знал, неужели не мог спросить вас напрямую?
  - Никогда никаких вопросов на эту тему не задавал.
  - А про личную жизнь расспрашивал?
  - Расспрашивал.
  - Чтобы подстраховаться, что вы никуда не уедете?
  - Нет, он знал, что мы со Збышеком расстались. Вот такая для меня страшноватая история, потому что так можно убить человека. Но я почему не хотела называть фамилию? Потому что свечку не держала. Меня там не было. Это все с чужих слов. Просто именно в это время Москва потихонечку узнала, что я наркоманка. Это после Швеции. В Швеции же наркоманы.
  - И вы пробовали наркотики?
  - Я среди музыкальной богемы вращалась, и каждый день меня кто-нибудь спрашивал: "Ты не пробовала?" - "Не пробовала. И не хочу". А на это была причина...
  
  В первый день приезда в Швецию Збышек забыл что-то купить в магазине, оставил меня в огромном подземном помещении, а сам побежал в супермаркет. Он объяснил: "Потому что ты в магазин войдешь, у тебя глаза разбегутся, и мы с тобой домой не доедем, давай я тебе буду все показывать завтра". Потому что Швеция - другая совсем страна, чем Польша. Я встала рядом с киоском, как мне тогда показалось "Союзпечать". Потом решила посмотреть, что за киоск. Это была не Союзпечать, а порнографическая печать: я вперилась в огромную фотографию на обложке журнала, отвела глаза, а рядом еще хлеще. В результате меня дико затошнило и вырвало.
  После этого я стала спиной к киоску и даже чуть-чуть отошла. А передо мной лестница, залитая солнцем, и там сидят дети, то ли камень нагрелся, то ли на каких-то картонках. Много детей, все в голубых джинсах, в желтых и голубых маечках, сами светленькие, одуванчики. Я думаю: надо же, что это у них тут такое? Лежбище детишек. Не подростки, а именно дети. И вдруг какая-то девочка буквально забилась о ступеньки, и я заметила, что наверху дежурят "скорая помощь" и полиция. Тут же два врача подхватили ее... Потом уже я выяснила, что их никто оттуда не гоняет, чтобы не нужно было искать, вот плохо стало - в больницу, мало ли у кого какие обстоятельства. И я как завороженная подошла к этим детям и увидела их глаза.
  Весь оставшийся день я начинала что-то говорить, но все время замолкала, потому что мысленно видела эту картинку. И когда мне музыканты говорили: "Ну, чего ты боишься? Это раз попробовал, хоть понял, что это такое. Мы же все нормальные", - у меня сразу перед глазами лица этих детей. Но ведь никто в Москве не знал эту историю. Вот и все про наркотики.
  
  "34-й скорый" (1981 год)
  - Расскажите про фильм "34-й скорый".
  - Вот это я расскажу. Я уже не снималась...
  - Вы объявили, что не снимаетесь?
  - Я ничего не объявляла. Я решила для себя. Мне нужно было выбрать, потому что в Малом театре я уже знала свой репертуар на ближайшие годы, и это было несовместимо с кино. И когда мне звонили, я... Ну, зачем морочить голову и брать сценарий? Я сразу говорила: "Простите, я перешла в другой театр и в ближайшие годы не снимаюсь. - Как! Совсем? Но может быть? - Нет, не может быть, я каждый день с утра до вечера в театре". Ну, а тут... режиссер, друг Бори Галкина, попросил: "Ира, съемок мало, текста не много, но мне нужно донести женскую драму, чтобы это тронуло". Там муж везет жену на аборт в свой родной город, наверное, по знакомству. А женщина чувствует, когда это последний шанс. Ну, как бывает: сначала диплом, потом кандидатская, потом квартирный вопрос... Потом детей не будет. А у них еще и билетов нет. Они просятся в поезд, проводницу играет Леночка Майорова, царство ей небесное, ее героиня разбитная вся. Муж ей что-то шепчет, а она громко говорит: "А чего ж теперь на аборт без билета ездят?" Это заявка на то, как я себя веду. А веду я себя не адекватно. У меня все время слезы в глазах. Проводница нас то в туалете закрывает, то мы в коридоре топчемся. И я все время с ненавистью реагирую на своего мужа. Вот и все, собственно. Действительно, съемки не помешали театру - я на выходной и два свободных дня уехала в Пятигорск, где снимали вагоны и прочую натуру: тамбур, крушение, пожар, я прыгаю с поезда. А потом в Москве, просто в вагоне, снимали основную часть моей роли. Когда фильм принимала цензура, там сказали: "Какие аборты?" У нас ведь и секса не было, и абортов, и проституции. "Замените на... развод". Заменили.
  - Переозвучили?
  - Лена Майорова переозвучила свою реплику. И с тех пор меня спрашивают: "Ир, а чего ты там такое играешь, ничего не понятно, что ты там напридумывала, чего ты его так ненавидишь? Что за трагедь-то? Разводишься, ну и разводись себе на здоровье". И действительно, почему вместо того, чтобы есть сосиски, я плачу в эту железную плошку, почему не подаю мужу руку, когда он проваливается между вагонами, почему сама прыгаю в огонь? В анонсе фильма в каком-то журнале написали, что замечательный актерский состав, такой-то, такой-то, такой-то и... загадочная Ирина Печерникова. Вот что значит "34-й скорый". Было компромиссом идти в фильм с моей стороны, и второй компромисс режиссера. В результате я наелась вопросов и издевок на всю оставшуюся жизнь.
  
  "Набат на рассвете" (1986 год)
  - А что за фильм "Набат на рассвете"?
  - Я согласилась, потому что это фильм о Вернадском. Я о нем читала, знала, что папа им интересовался, рассказывал мне. Я играла жену Вернадского с ее 18 лет до примерно 60-ти, всю судьбу она рядом с ним. Тараторкин Юра играл Вернадского. Хорошо играл. И фильм серьезный, глубокий, задевает, но в сумме получился в общем-то никому не нужный - уже началась Перестройка. Вернадский - очень яркая личность. Интеллигентная, талантливая, буйная. И в конце жизни совершенно жуткая судьба, то есть материал потрясающий. Я эту работу посвятила родителям. Трудно было выбираться из театра, но я объяснила Михал Иванычу Цареву.
  - Где снимали?
  - И в Москве, и в Питере. Вот в Питер трудно было выбираться. С Юрой очень хорошо работать. Он казался серьезным после "Преступления и наказания", но у него такой юмор потрясающий. Все наши согревы в "рафике" или поездки я хохотала так, что у меня мышцы живота болели. Я даже спросила: "Да что ж такое, как у меня партнер питерский, так обязательно живот от смеха болит. Что Юра Демич, что дядя Женя Лебедев, что ты. Вы что, из одного инкубатора? Мне же играть потом трудно".
  - А как вы работали над ролью? Читали что-нибудь?
  - Я и Вернадского самого читала, чтобы войти в материал - она же участвовала во всем в его жизни. Но как бывает: работали интересно, с полной отдачей, а фильм получился незамеченный.
  - А кто режиссер?
  - Кордон Аркадий. Жалко.
  
  "Анна Карамазофф" (1991 г.). Рустам Хамдамов
  Осенью 2007 года мне принесли бандероль, чтобы я не грустила в гипсе. От мамы и двух дочек. Они нашли меня в интернете и всей семьей очень любят. В Израиле. До этого они жили в Ташкенте. Я настороженно реагирую на такие звонки - с восторженными словами, но у нее в голосе было столько любви и желания, чтобы у меня все было хорошо, что я не могла устоять. И периодически присылают мне то ракушки с Мертвого моря, то косметику оттуда же, то большую пачку открыток по святым местам. И они спросили: "А что это за фильм "Анна Карамазофф", мы видели в интернете, там ваша фамилия?". Я говорю: "Я не видела, потому что спонсировала наполовину Жанна Моро, там одна главная роль - Жанна Моро, это моно фильм".
  Мне всегда был очень интересен Рустам Хамдамов, потому что я видела его потрясающую дипломную работу по Сарояну "В горах мое сердце". Я тогда общалась и с Никитой Михалковым, и с Андроном Кончаловским, и вся эта компания говорила о нем как о чуде. Он начал снимать "Нечаянные радости" с Леной Соловей и Наташей Лебле. Странный фильм. Его закрыли на середине. Мало того, что закрыли, ему закрыли вообще все. Он стал советским безработным, попал в черный список.
  
  - Почему?
  - А почему тогда закрывали, уничтожали? Не такой как все, особенный, непонятный. Не знаю. Не смогла у него спросить. Может, название? Это икона.
  - Нечаянные радости?
  - Да. Там человек на коленях у иконы. Икона в иконе. Он молится, кается, просит, и на него снисходит прощение. А потом, Рустам - абсолютный художник, с иным, чем у остальных, видением всего.
  
  Мне позвонили в Новосибирск во время моих последних гастролей в Малом театре. Плохо слышно было, сказали, что с Мосфильма. Я ответила:
  - Простите, пожалуйста, я десять лет не снимаюсь и не собираюсь.
  - Ой, как жалко, а наш режиссер так просил вас разыскать, и мы долго искали, вы хотя бы дослушайте, не отказывайтесь сразу, мы дождемся вашего возвращения.
  - А кто режиссер?
  - Рустам Хамдамов.
  - Как? Ему дали снимать?
  - Ну да, в том-то и дело!
  Мне объясняют, что в фильме только одна роль, и еще мальчик, а так все эпизодические, в разных вариантах возникающие, то узбечки какие-то в Ташкенте, то еще кто-то. Я услышала "узбечки" и кричу:
  - Передайте ему, что я с радостью: узбечку, уздечку, собачку, кого угодно, я счастлива!
  Мы встретились. Я ездила в свой любимый Таджикистан, я люблю в Средней Азии именно Таджикистан, хотя и в Узбекистане снималась, тоже интересная страна, красивая, но Таджикистан... Наверное, оттого, что горы, природа, там были красные горы, где мы снимали. Потом в Москве снимались, в какой-то квартире у нас горел костер, Таня Друбич играла младшую узбечку, я среднюю, а старшей была какая-то настоящая узбечка. Мы сидели в костюмах, бесценных, взятых из музея.
  А потом помню какую-то сельскую школу, урывками, потому что я балдела от общения - рядом Рустам Хамдамов, живая Жанна Моро, не восхищаться этой актрисой невозможно. Ей было крепко за 60, после очень тяжелого периода в ее жизни, когда она всех и все далеко послала. И вот заинтересовалась этой картиной, вложила свои средства, как я поняла из разговоров вокруг меня, сама-то я вопросов не задавала. Очень рассчитывала на Канны, но фильм не получил Гран-при, она огорчилась и забрала фильм себе.
  Его показали в Доме композиторов, но у меня в тот день был спектакль, а потом он в прокат не вышел, и я его не видела. И вот из Израиля принесли бандероль с диском, на котором "Мартин Иден" и "Анна Карамазофф". Так моя телефонная поклонница Элла Чистая, а теперь уже дорогой для меня человек сделала мне Подарок.
  Рустам очень интеллигентный, вспыльчивый, но даже это у него интеллигентно. И безумно талантливый. Его что слушать, что смотреть. Он мне подарил свои рисунки. Там был художник Паша Каплевич. Это два антипода, потому что Паша громкий, талантливый. Он мне тоже рисовал. Он спросил: "Что ты хочешь?" У него увлечение было - он рисовал букет цветов зубной пастой, мелками, а потом проглаживал утюгом два листа и получались две зеркальные картинки. Я сказала:
  - Паша, ты всем подарил, а мне ничего.
  - Сделаю, а что ты хочешь?
  - Красные горы хочу. И один букет.
  - Сейчас будет.
  Ну, два художника в одном фильме, Рустам сам художник и еще там была удивительная Наташа Рожина, художник по костюмам, и Жанна Моро общалась только с ней и доверяла себя только ей. А потом мы с Наташей подружились, я приходила к ней в мастерскую, у нее был молодой человек Саша Славин, они вроде собирались пожениться и вроде бы Наташа переживала кризис как художник, в общем, сложная была в мастерской жизнь. Потом Саша Славин попросил сняться у него в курсовой, и прототипом моей героини была Наталья, ее художественные муки, что она хочет писать и вдруг не может.
  Они верующие люди. Наташа с характером о-е-ей, а Саша мягкий, вальяжный, спокойный, оба красивые. Потом мы как-то растерялись, они переехали, и я очень жалела, не могла найти. В результате осенью 2006 года я позвонила Рустаму Хамдамову, он отправил меня к Паше Каплевичу и Паша дал номер Наташиного мобильника. Я ей позвонила, попала на какое-то совещание, она сказала, что у нее своя фабрика одежды, она дизайнер... И она теперь Наталья Славина.
  А дело в том, что, когда мне весной 2007 года предложили сценарий четырехсерийного фильма "Последняя репродукция", девушка по телефону сказала: "Тем более, вы с режиссером знакомы". И мне послышалась другая фамилия, плохо слышно было. Я удивилась: с кем я знакома? А потом привезли сценарий, и звонит мужской голос:
  - Ну что, Ирочка, прочитала? Здравствуй, это Саша Славин.
  - Саша! Ну, я же вас нашла! Почему Наташа мне не отзвонила? Я все время попадала не вовремя.
  - Она мне говорила, но телефон твой не отпечатался, мы тебя долго искали.
  И вдруг я поняла, что он и есть режиссер. Вот так я согласилась сниматься. Если б не он, наверное, не рискнула бы. Я там с низким голосом, вся такая странная, не очень приятная мадам.
  
  - Но вы же сами озвучивали таким голосом?
  - А мой привычный голос, каким я тебе что-то взахлеб рассказываю, туда не монтировался. Образ-то был вообще женщины монстра. Но я играла роли, где пользовалась нижним регистром. Так что все довольны, а я пока в панике. Хотя смотреть интересно, потому что кино выдержанное в одном стиле: и картинка, как сейчас говорят, и режиссура, и музыка, и актерский состав. Мне очень радостно было работать с Сашей.
  - А как вы чувствовали, что Хамдамов талантлив? Как можно почувствовать талант?
  - Сначала сердцем, потому что притягивает. Даже когда человек очень талантлив, но не очень приветлив и трудно с ним, меня все равно, как магнитом, тянет. А потом я же видела "В горах мое сердце".
  - И чем он вас потряс?
  - Ну, пойми, это 68-й год! Я же читала Сарояна, я его любила, но то, что увидела, меня взволновало необычностью восприятия его и подачи мне. Он по-другому все видит этот человек. Я не знаю, как бы я сейчас смотрела этот фильм. Ты не можешь представить, что мы тогда смотрели. Хотя в 60-е годы было много фильмов, которые брали за глотку, ком в горле или сердце болело, урожайный был период. Но это студент, выпускник и вдруг. Не знаю. Ты думаешь, это объяснимо? Вообще определение талант, гений... Люди пытаются поставить в какие-то рамки. Я не могу объяснить. Человека с большими способностями я могу объяснить, чем он меня взял. А талантливого не могу объяснить. Мы соседями жили на Тверской, он - ближе к улице Герцена, но я с собакой гуляла по его двору. И почему-то я зашла к нему домой: "Рустам, я гуляю с собакой, и она сама тянет до вашего двора". Мне хотелось про него узнать, хотелось его слушать, но он не очень-то рассказывает.
  - А какие рисунки он вам подарил?
  - Женские силуэты, карандашные.
  - Сохранились?
  - Да. Я его спросила: "Как же ты жил за границей, когда был без работы?" Единственное, на что осмелилась. Мы на "ты", значит, были. Он сказал: "Продавал идеи". Пошутил. Я не стала расспрашивать, что это значит. Но это такой светлый период. Знаю, что "Анна Карамазофф" - странный фильм, что героиня ходит по своим воспоминаниям. И в этих воспоминаниях появляемся мы, почему-то узбечки, она, наверное, в эвакуации там была. Разговаривала только старшая узбечка, быстро-быстро говорила, а мы сидели в национальных тяжеленных костюмах. Но все было жутко интересно, красиво, приятно и необыкновенно. Это человек, которому я всегда рада. Услышать про него, увидеть, встретить. Вообще счастлива, что он есть.
  
  МАЛЫЙ ТЕАТР: 1978 - 1990 годы
  
  Михаил Царев
  Во время нашей первой встречи Михал Иваныч предупредил, что это императорский театр и так полагается - два года меня будут есть.
  - И у меня такое опасение, что вы съедобная. Поэтому я чувствую ответственность за то, что я вас пригласил.
  А я сказала:
  - Михал Иваныч, у меня к вам просьба. Как я понимаю, работы у меня будет много, а когда я работаю, меня все остальное мало трогает, я ничего не замечаю и узнаю всегда через энное количество лет, поэтому меня это совершенно не задевает. Но со мной часто что-то случается, всякие нелепости: я могу не в тот поезд сесть, не в ту сторону пойти, по жизни это мои приключения, а по дисциплине в театре это уже не приключения.
  Потом в театре меня так и звали: "33 несчастья".
  - Поэтому у меня к вам просьба. Что бы страшное со мной ни случилось, я обещаю всегда говорить правду, какая бы они ни была, и прошу вас о том же. И тогда мне не страшны никакие закулисные потоки, течения и изгибы.
  - И все?
  - И все.
  - И вы считаете, что вы защищены?
  - Да.
  - Ну что ж, давайте.
  До этой нашей встречи я видела его раз пять в "Горе от ума". Учитель литературы водил нас в кинотеатр Повторного фильма. Почему-то все время на "Горе от ума". И я видела, что это настоящий театр, но меня жутко раздражало - ну, дети жестокие, - чего это все такие старые, а Софья толстая, а Чацкий косой.
  Царев как раз играл Чацкого. Потом я его видела в "Пигмалионе", по телевизору. В "Острове сокровищ", в спектакле "Старик", видела "Оптимистическую трагедию". Но он у меня не ассоциировался с тем Чацким. Совершенно другой интересный актер. А живьем когда я к нему шла, мне вспомнилось именно "Горе от ума". И вдруг ощущение огромной личности. Я была абсолютно покорена.
  В "Горе от ума", уже в театре, он мне очень нравился в роли Фамусова. Настоящий барин, такое все сочное, осязаемое, русское, широкое.
  
  "Ревнивая к себе самой"
  Начала репетировать Тирсо де Молина. Ставил молодой режиссер, выпускник ЛГИТМИКа Андрей Андреев. Это он сказал Михал Иванычу, что вот бы в этот спектакль такую-то актрису, после чего Михал Иваныч и вызвал меня на разговор.
  Пьеса замечательная. Если коротко, то из провинции в Мадрид едет жених на встречу с невестой. По дороге видит потрясающей красоты храм и говорит слуге: давай зайдем. В храме он замечает женщину в мантилье, под которой лица не видно, но она то ли свечку держала, то ли что-то еще, в общем, он увидел ее ручку, и с ним случился шок - он влюбился в эту ручку. Он пытается с ней заговорить, проводить ее, но она его мягко отстраняет. И он едет знакомиться с невестой. А невеста - та самая ручка. И когда моя героиня, то есть я вижу, что жених - это юноша, который подходил ко мне в храме и очень мне понравился, я в своем реверансе чуть не на пол сажусь от счастья. Но он в упор меня не видит, потому что у него перед глазами только ручка.
  Я придумываю свидание. Еще раз как будто случайно встречаю его с этой ручкой, называюсь итальянской графиней. И он умирает от любви, когда я под мантильей. А на лицо невесты даже не смотрит. И к концу спектакля все невероятно запутывается: то я графиня, то невеста. И как из этого выбираться, не понимаю. И кого он любит, я уже тоже не понимаю. Но заканчивается все хорошо. Когда он осознает, что ручка и невеста - одно лицо, он весь виноватый, но счастливый...
  Этот спектакль для меня знаменательный. Когда рассказывают байки про происшествия на сцене, это как раз из такого разряда.
  В общем, финал спектакля. Темпоритм должен быть уже та-та-та-та-та-та-та с ускорением и... кульминация, финал. Пьеса в стихах. Костюмы художника Сережи Бархина удивительно красивые. Декорации прелестные, все артисты молодые, музыка Шандора Каллаша. То есть спектакль - праздник.
  По порталам на высоте больше двух метров ажурные маленькие балконы. Один портал мой, а напротив как будто соседка живет. И я уже до того запуталась, что у себя на балконе назначаю ему свидание как графиня. И когда понимаю, что перепутала, называюсь ее подругой. И вот я прихожу в мантилье как графиня на свидание на свой собственный балкон. Слуга становится на четвереньки, жених забирается на слугу, прыгает, повисает на балконе и просит: "Ручку, ручку, ручку...". Я прогибаюсь через балкон, опускаю руку и должна сказать:
  - Скоро сможете назвать вы ее своей. Скуют наши руки брачной цепью...
  А он в ответ:
  - Груз сей невесомой цепи...
  И так далее. То ли долго не играли, то ли я прогнулась слишком сильно, но забыла слово "брачной". А чтобы не ломать рифму, надо какое-то слово вставить. И я говорю:
  - Скоро сможете назвать вы ее своей. Скуют наши руки... тяжкой цепью.
  Нормально. Рифма соблюдена. Но у меня партнер был Коля Верещенко, очень смешливый, ему пальчик нельзя было показать. Я никогда этого и не делала. Ну подумаешь - брачной - тяжкой... Но он повис на балконе и не может говорить от смеха, только вижу, как шляпа на его голове чуть-чуть подрагивает. Ну, как-то мы выбрались из ситуации. После спектакля он подходит ко мне с чуть ли не слезами на глазах:
  - Ира, меня и так все раскалывают, но от тебя никогда не ожидал!
  - Коля, я же не нарочно, я забыла текст. И, по-моему, нормально вышла из положения. Прости.
  Следующий спектакль. А там винтовая лесенка, чтобы попасть на балкон. Я взбегаю, мне нужно накинуть плащ, мантилью, надеть перчатку и появиться с этой ручкой. А он, проходя под балконом, шепчет мне наверх: "Брачной". Актеру перед выходом ничего нельзя говорить. И вот я перегибаюсь через балкон, а в голове: "Брачной, брачной, брачной". Я говорю:
  - Скуют... (брачной, брачной) наши... (брачной, брачной) раки... (ой, руки же) бручной... цаплю...
  Звук падающего тела. И шорох - слуга (Сережа Еремеев) уползает за кулисы. Коля лежит на сцене, прикрывшись шляпой, и трясется всем телом. А это финал. Никаких пауз, никаких промедлений! Я от ужаса вспоминаю весь его текст и начинаю говорить за двоих: свою реплику, потом его.
  - Скажете вы тра-та-та-та-та, я скажу вам тра-та-та, вы мне скажете... Я скажу вам...
  И гордо удаляюсь. Тут же я должна сбросить мантилью, плащ и выскочить как невеста с обвинением, что, дескать, вы не верны, ваша верность вдребезги разбилась. Я выскакиваю, а он в той же позе потряхивается. И я уже как невеста продолжаю:
  - Вы хотите мне сказать тра-та-та-та-та, я скажу вам...
  И весь монолог. То есть я две сцены разговаривала за троих. А он все лежит и лежит. Тогда выскочили другие актеры - мой папа, брат, сосед, ну, там по тексту должно быть:
  - В доме вор!
  Его приподняли на шпаги и спиной к зрительному залу вытащили вперед. В это время по сюжету выскакивает соседка на свой балкон и заявляет, спасая его: "Он мой жених. А графиня это я". После чего я должна выскочить на балкон и крикнуть: "Нет, графиня это я! И в доказательство того вот моя рука!" И все. Хепи энд.
  У меня состояние уже такое, что я выскочила слишком темпераментно, а чугунная ограда балкона где-то ниже пояса, и я перелетела через нее и зацепилась за крученые железки. Ноги вверх, голова внизу, хорошо на мне много юбок. Ноги болтаются вперед-назад, удерживают равновесие. Наверное, мне помогла художественная гимнастика. Потому что я балансировала-балансировала и в результате приземлилась на балкон. Но пока я там висела, текст-то надо говорить. И я крикнула:
  - Нет, графиня это я!
  И бум - вернулась на балкон. Что было в зале! Сначала мертвая тишина, потом "ах". Это мне рассказали, я тогда ничего не слышала. Потом хохот и жуткие аплодисменты. Я спустилась с балкона, подала ему руку, он стал на колени, финал. Таких аплодисментов даже на премьере не было, нас не отпускали, зрители аплодировали стоя.
  Когда я уже разгримировывалась, пришла дежурная:
  - Ирочка, вас там спрашивают.
  Я вспомнила, что оставляла четыре места для своих - две супружеские пары попросились на какой-то легкий спектакль в выходной день. Это ж надо, такое позорище и обязательно кто-то это должен видеть. Выхожу из театра. Они на меня кидаются:
  - Ира, спасибо, это такой подарок, такое наслаждение! Мы еще хотим.
  А меня не пронимает, потому что я жду "но". Никакого "но" не последовало. Тогда я спросила:
  - А финал? Балкон?
  - Ой, это режиссерская находка? Как здорово! Ты говорила, у вас молодой режиссер, сразу видно. Она до того запуталась и до того заигралась, что уже не понимает, за кого она говорит. Это так смешно. И главное, с такой скоростью, с таким напором, что понятно, девушку уже вязать пора. Ну, а в конце на балконе, Ир, предупреждать надо. Ты знаешь, что в зале было? Сначала "ах". А когда ты там ногами стала болтать да еще кричишь: "Нет, графиня это я", - это до колик, мы на пол сползли. Но так можно инфаркт получить. Ты, наверное, долго тренировалась...
  В общем, я поняла, что в таком напряженном ритме никто не услышал мое "раки бручной цаплю". Кроме артистов, стоявших за кулисами, или уползающих за кулисы со сцены.
  
  - Вас за такие вещи ругали? Режиссер, например.
  - Он не видел. Но ему, естественно, донесли. И он сказал: "Обязательно закрепите это. Сможете вверх ногами-то? - Ну, я не буду до такой степени, чтобы сильный наклон был, но зацепиться и болтать ногами - я потренируюсь".
  - А за исковерканный текст не наказали?
  - Ну как можно наказать?
  - Премии лишить.
  - Здрасьте, за забытый текст! Это ж не то, что я не выучила. Если пришла на прогон, не зная текста, за это могут с роли снять. А если просто забыла... С каждым случается. Потом в Малом театре есть суфлер. Но я так и не научилась его слушать.
  - Это сложно?
  - Ну, подумай, если всю жизнь, а в Малом театре всегда был суфлер, это одно. А когда я работала без суфлерской будки... Я выбиралась сама, потому что подсказки суфлера меня выбивали. Я иногда даже реагировала на звук - оглядывалась на будку.
  - А он все равно произносит текст, слушаете вы его или не слушаете?
  - Нет, он не все время бубнит. Когда ему кажется, что пауза затянулась, тогда он может подсказать. А у меня такая вот пауза. И вдруг оттуда шепот. Первый раз я очень заметно дернула головой в ту сторону, но как-то обыграла.
  - "Ревнивая к себе самой" долго был в репертуаре?
  - Долго, потом вместо меня ввелись другие актрисы, потому что этот спектакль сделали выездным, возили летом для заработка. Иногда у нас были концерты по воинским частям. Ну, зарплата-то... Актер после вуза получал 69 рублей. Или 66?
  - Но в Малом театре вы уже были не после вуза.
  - После вуза я получала 60 рублей, потом 70. В Маяковке - 120. В Малом театре мне сначала сделали 150, потом 170, а когда ушла, мне платили уже 200 рублей. Бешеные деньги. В кино лучше, конечно. В смысле денег, но не в смысле остального. В общем, спектакль стали вывозить, и он начал расшатываться, расхалтуриваться. Так всегда бывает в поездках, даже никого нельзя обвинять. И я сама вышла из спектакля.
  - То есть вы могли попросить ввести вместо себя другую актрису?
  - Могла попросить. Я даже могла помочь ей ввестись. У меня в этом смысле ревности никогда не было. Я очень радовалась, когда два состава. Во-первых, если со мной в очередной раз что-то случиться, я не подведу. А во-вторых, это момент соревнования: ах ты как придумала интересно, что-то я приостановилась, успокоилась, надо и мне обновить. Это не соперничество. Соперничество - этажом ниже. Это уже со знаком минус.
  
  Елена Цыплакова
  Лену Цыплакову привела в театр Наташа Вилькина, они вместе снимались в кино. И она очень хорошо сыграла в спектакле "Мамуре" Львова-Анохина еще во время учебы во ВГИКе. А после окончания ее пригласили в труппу Малого театра. Она уже сыграла в фильмах "Школьный вальс", "Ключ без права передачи", то есть была уже известная актриса. И ее назначили во второй состав спектакля "Красавец-мужчина".
  У меня тогда еще два года не прошло, испытательный срок, пока меня можно есть, всякие обструкции делать, не здороваться, обходить... ну там разные игрушки, иногда жестокие. Поэтому все сильно напряглись. Ждали, что вот наконец-то пришла молодая киноактриса, известная, красивая. Главное - молодая. И теперь этой "доживем до понедельника" будет. А мы с Леной репетировали в очередь и встретились в гримерке, потому что возле сцены только две гримерки, мужская и женская, для тех, кто больше занят в спектакле, а остальные сидят на втором этаже.
  Мы в одной гримерке снимаем репетиционные юбки, в два часа закончилась репетиция, мы разговорились по поводу роли, и только когда в шесть часов пришли гримеры и костюмеры готовить вечерний спектакль, мы поняли, что сидим уже четыре часа. Я до сих пор дорожу тем временем, когда мы с Леной были вместе. Она очень талантливый человек. Глубокий, интересный, импульсивный. Она стала моей самой близкой подругой в Малом театре. Потом она вынуждена была уйти, но это ее история.
  Однажды она пришла в театр и говорит:
  - Меня Наумов приглашает закончить режиссерский курс в родном ВГИКе.
  И я ответила:
  - Я бы сейчас не пошла учиться, но у меня и опыт, и возраст другой, и я другая. А ты гораздо более энергичная, храбрая, пока силы есть, конечно, воспользуйся, мало ли как жизнь повернется.
  Она пошла. Мы реже стали видеться, потому что она уже во ВГИКе, в театре только мельком, потом прекрасные фильмы сделала. После первого - "Камышовый рай" - я никак не могла поверить, что это Лена сделала. Совершенно мужской, жесткий и очень пронзительный. Потом про дом малютки. Тоже такая тема, такая боль и свет. Силища удивительная. Насколько я знаю, она и общественным деятелем может быть. Ее много.
  Но из-за режиссерского диплома ей пришлось уйти из театра. С помощью Леонида Ефимовича Хейфеца. Она участвовала в репетициях у него в спектакле. И она поговорила с ним по поводу того, что ей на десять дней дают Мосфильм, это чудо, нужно успеть, уложиться, а у нее дипломный фильм был в стихах, романтическо-поэтический. И договорилась с Хейфецем железно. А в результате, когда наступили эти десять дней, он ее не отпустил. Практически сказал: "Тогда просто уходите из театра". Некрасивая была история. Для него, естественно, выпуск спектакля важнее. Но тогда не обещай. У человека жизнь рушится из-за того, что у него поменялись планы.
  Лена ушла из театра. А потом я увидела ее в телевизионном сериале, который она сама поставила - "Семейные тайны", и где она сыграла целительницу, женщину, которая поднимает героя с постели своей верой. А Лена как раз была в том периоде жизни, когда она полностью погрузилась в это. Глубоко и по-настоящему помогала людям. В 2006 году мы с ней встретились на кинофестивале. Она очень хорошо выглядела. Очень хорошие глаза, улыбка. Я говорю: "Лен, по-моему, ты влюбилась". Она сказала: "Я вышла замуж". Мне всегда ее радостно видеть. Побыть немножко в плюсе.
  
  "Заговор Фиеско в Генуе"
  После "Ревнивая к себе самой" меня срочно ввели в спектакль "Заговор Фиеско в Генуе" по пьесе Шиллера. В связи с болезнью Наташи Вилькиной. А роль была выстроена на нее. Мы с ней очень разные. Она актриса талантливая, интеллектуальная и нервная. А у меня шло сначала от сердца, от эмоций, а потом уже что-то придумывалось. И меня ввели в ее рисунок. Не ввели, а вбросили. Причем сразу в Германию на фестиваль Шиллера в город Аахен. Мне кажется, что это был полный провал. Но в Германии я вообще ничего не помню. А перед первым спектаклем я стояла у раковины, потому что меня выворачивало наизнанку на нервной почве, задержали спектакль, даже врача вызывали.
  
  - А переделать рисунок времени не было?
  - Какое переделать, когда у меня нормальной репетиции, прогона толком не было! А текст такой, что я до сих пор как вспомню, так вздрогну.
  - Кто режиссер?
  - Хейфец. Леонид Ефимович.
  - И костюмы подошли?
  - Один сшили, а второй из какого-то супербархата, такого больше не было, и мне просто подшивали перед, и поднимали и закладывали плечики: Наташа намного выше меня. Так что одно платье было общее, а одно собственное. Играли в очередь. Почему меня ввели в этот спектакль? Я только пришла в театр, Хейфеца я не знала. Видела его работы в Театре Армии. Слышала, что он там ставит с Наташей Вилькиной "Два товарища", когда Гончаров делал их со мной в Маяковке. Читала сравнительную рецензию, какие две разные героини, и как и то и другое убедительно, и нельзя сделать выбор в пользу кого-то. Приятная статья.
  - Сами не ходили на тот спектакль?
  - Нет. Боялась, что вдруг собезьянничаю, если понравится.
  - А вы не могли отказаться от "Заговора Фиеско"?
  - Нет. У меня был грипп, высокая температура, так послали ко мне режиссера, который репетировал "Ревнивую", чтобы он привез мне текст, чтобы я зубрила, пока болею. Приказ. В театре вывешивают приказы. А в Германии в программках спектакля напечатали Вилькина. И получилось, что провалилась я, а фамилию написали ее! Ну, как всегда в театре пошла волна. Я семь лет мучилась с этим спектаклем.
  - И нельзя было за семь лет потихоньку обжить и переделать под себя?
  - Спектакль очень крепко слеплен. Леонид Ефимович очень любил Наташу. Она из Театра Армии перешла с ним в Малый театр. Это его актриса. Что потихоньку, если у меня вообще ничего не получалось! Как я ни пыжилась. А победила только через семь лет. Благодаря "Федре".
  
  "Федра"
  Я играла плененную царевну Арикию. Хоть и Расин, но все равно эпическая трагедия, гекзаметр. Я пыталась грамотно говорить монологи, напыщенно, как полагалось в древнегреческой трагедии, но никак не могла найти изюминку роли. И однажды придумала. Взяла веревочку на репетицию, завязала оба запястья. Руки, как в наручниках. Словно цепочка, только подлиннее. И весь монолог про Ипполита, которого я полюбила, а он полюбил меня, но его любит Федра, я все время игралась с этой веревочкой. То есть не просто стояла и говорила, а представляла, как будто это золотая цепочка, я ее растягивала, плела из нее узоры. И в конце, когда: "Но я так хочу и так и сделаю!" - я от радости вскидываю руки вверх и в стороны, а цепочка не пускает. Так я обыгрывала, что все мои слова заканчиваются двумя браслетами и цепью. Я плененная царевна. Я ничего не могу из того, что говорила. Надо всегда найти себе какую-то приманку. И тогда монолог не будет тяжелым.
  Потом я попала в больницу. Репетировала другая актриса. Потом был отпуск, гастроли, а когда я вернулась, спектакль уже на выпуске и так как репетировала больше другая, то премьеру играла она. А вторая премьера - моя.
  И посмотрев репетицию, я поняла, что ее поставили в мое положение в "Фиеско". Режиссеру очень понравилась моя задумка с цепочкой - это все сразу объясняло, почему такой страстный монолог и вдруг такая абсолютная беспомощность. То есть это стреляло. А она другая. Моложе, выше. И появляется на сцене красивое создание с длинной шеей и просто играет с цепочкой. Это были бессмысленные красивые движения рук. И когда я сказала Львову-Анохину, что, а смысл-то цепочки... Он ответил:
  - Тебя долго не было, теперь ты нарушишь плавность спектакля, если сделаешь взрыв в этом месте. Так что помягче.
  А "помягче" не имеет смысла. Ну, я вышла, сыграла, ужасно огорчилась, потому что получилось никак, хотя хлопали замечательно. Пришла домой - написала заявление об уходе, что ничего не могу.
  
  - То есть второй спектакль без всякой радости?
  - Угу. Но у меня уже тогда были "Ревнивая", "Красавец", "Король Лир", "Утренняя фея", "Дети Ванюшина". И "Накануне" Тургенева. Шесть спектаклей перед "Федрой"! Прошло шесть лет после моего ввода в "Фиеско". Но как-то я очень была разрушена. И написала заявление. Подумала, что завтра отнесу в театр. А назавтра мне позвонили и сказали: "У Наташи Вилькиной воспаление легких, сегодня ты играешь "Фиеско"". Ну, я думаю: ладно, Фиеско так Фиеско, чего я так тряслась все время перед каждым спектаклем? Двое суток невероятной трясучки. А теперь я уже ушла из театра. И спокойно пошла себе. Даже текст два раза не повторяла. Я уже мысленно уволилась. И, наверное, от этого ощущения полной свободы и безнаказанности я стояла за кулисами и, как конь, била копытом от нетерпения: ну, когда же начало? А в первой сцене я должна одна пробежать по диагонали от задника до рампы с криками возмущения: "Посметь в моем присутствии! И с кем! С этой красоткой! На глазах у всей Генуи! Роза, Белла! (Это мои дуэньи). Я про мужа своего, про Фиеско". И когда пошла музыка, я вылетела пулей, плащ развевается, мои белые локоны развеваются, я несусь и вдруг понимаю, что развила такую скорость, что я вылетаю в зрительный зал. А ближе к зрителям с потолка мягко свисали канаты, которые в другой сцене поднимали огромный щит для перемены декораций. Три каната, зацепленные за кольцо. И когда я пробегала мимо, понимая, что сейчас вылечу в зрительный зал, я руками ухватилась за канат. Ногу вставила в кольцо, а сама стала раскачиваться под углом в 45 градусов. И надо же еще реплики произносить. Я всегда в этой сцене страдала и говорила со слезами. А тут какие слезы! Не шлепнуться бы! Да еще надо вырваться их этих канатов и поставить на место дуэнью, которая не вовремя сказала, что потерять мужа - это заиметь сразу много любовников. Мне надо ответить ей: "Что! Потерять Фиеско!" А отцепиться не могу. Ужас! Каким-то кульбитом я отлетела от каната и пошла на дуэнью: "Что! Потерять Фиеско!" Она пятилась, пятилась, а потом бум на колени и в пол головой. Я ее подняла, тряхнула: "Не сметь!" Дальше не помню. Мы выходим со сцены, и Рита Фомина, игравшая дуэнью, очень талантливая актриса, когда она пришла в Малый театр, говорили, что пришла молодая Пашенная, она мне всегда говорила: "Вот первую сцену сыграешь как надо, по-своему, и роль твоя". А тут она с отдышкой выходит со мной и говорит: "Ирка, ну что, трам-там-там, сыграла! Но только предупреждать надо! Ты с такими глазами на меня шла, что я думала, снесешь в зрительный зал, поэтому об пол башкой и ткнулась". И весь спектакль у меня пошел. Виталик Соломин, игравший моего мужа, ходил вокруг меня по сцене, держась подальше, более отдаленными мизансценами. Вот так я победила. Освободилась и сыграла. Я поняла, что теперь это моя Леонора. Не Хейфеца, не Наташина. Моя. Но вскоре после этого спектакль сняли.
  
  "Красавец-мужчина"
  На репетициях этого спектакля я много шишек получила, потому что не могу играть в полную силу, пока свою тропиночку до конца не дойду, каждый нюанс не прочувствую. А рядом были такие корифеи Малого театра: Каюров, Роман Филиппов, Балятинский. "Красавец" - Юра Васильев. И они на меня ворчали: мы уже все готовы, а вы тут нам мхатовщину и чеховщину разводите. Ну, достала я их, у них уже все красочно, сочно, по-островскому. Ну, иногда со всеми штампами... Одна я чего-то бормочащая. Конечно, раздражала. Но в результате все, кто в "Красавце" играл, ко мне очень хорошо заотносились после этого спектакля. Это был мой выигрышный билет в Малый театр. Лед сломался, и меня приняли как актрису.
  
  - А что за героиня у вас была?
  - Героиня, которая безумно любит своего мужа и сразу становится дурочкой, когда его видит. А он плейбой, ему надо кутить, он привык красиво жить. Она - умница, красавица, но при нем тает. Он ей морочит голову, присмотрел себе более богатый вариант в Москве. Но чтобы жениться, надо развестись. А чтобы развестись и деньги ему достались, надо, чтобы она оказалась виноватой. И он с ней делает что хочет. Говорит: нужно, чтобы тебя застали вот с этим, он станет объясняться в любви, и ты не сильно его отталкивай. Она на все согласна ради него. А московская невеста не дура. И решила его проверить. В итоге он все потерял. Моя героиня от него уходит, когда узнает правду. Но уходит с таким подтекстом, что если он исправится, то... Любит его по-прежнему. Роль интересная. Правда, ничего смешного в ней нет, если ее не комиковать, не играть дурочку.
  - Это комедия должна быть?
  - Называется комедия.
  - У Елены Цыплаковой была другая трактовка?
  - А что такое трактовка?
  - Как актриса себе представляет героиню.
  - А как она может представлять, если Ленка совершенно другая. Она сильная, здоровая, никакого болезненного надлома нет. Она не могла быть такой же, как я, а я не могла такой как она. Какие-то вещи я ей подсказывала: "Ты тут смикшируй себя, потому что тебя должно быть немножко жалко, а ты прямо кровь с молоком и внутри такая же, чего тебя жалеть, когда: да пошел он вообще!" Она хохотала: "Ладно, буду микшировать". Или она мне говорила: "Ир, вот тут мне кажется, ты слишком страдаешь, не надо, это из другого спектакля".
  
  "Гастролерша"
  Меня пригласили в Саранск сыграть в их спектакле "Красавец-мужчина" мою роль. А это судьбоносный для меня спектакль: я одновременно сыграла премьеру и получила квартиру. И после этой работы меня признали в театре.
  Естественно, когда предложение прозвучало, я пришла к Михал Иванычу:
  - Знаю, знаю, я бы не хотел, чтобы вы туда ехали.
  - Почему? Они в любое время поставят спектакль в репертуар. И у меня есть свободные дни.
  - Потому что в моем опыте были гастрольные выезды, к сожалению, иногда не очень приятные.
  - Ну, отпустите рискнуть, я же тоже должна проходить через что-то.
  Он заулыбался:
  - Храбрый заяц, ну давайте, посмотрим.
  Костюмеры меня собрали: все костюмы, шляпки, платочки, перчатки, накладочки, локоны. И отправили.
  Конечно, у них другие сокращения в спектакле, другие сцены. Но атмосфера была, с одной стороны, напряженная - успеем не успеем соединиться хоть немножко, а с другой стороны, доброжелательная. Я попросила:
  - Если что-то забуду, вы меня, пожалуйста, поддержите, направьте. У вас цельный спектакль, а я инородное тело, которое должно врасти, поэтому надеюсь только на вас.
  И как-то мы друг к дружке расположились. Единственный был момент, что в Малом театре перед выходом моей Зои все долго-долго о ней говорят, как в опере "Кармен" о тореадоре. И моя героиня выходит на сцену, по диагонали идет к скамейке в дальнем углу и садится. А в Саранске я выходила из левой кулисы и тут же скамеечка. Я вышла, сделала два шага, и вдруг аплодисменты, как гром раздался, у меня от неожиданности подкосились ноги, но все-таки половинкой себя я попала на скамейку. Хорошо, что они долго хлопали, я успела вспомнить, где я и что должна говорить.
  Это была очень радостная поездка. Перед спектаклем актриса с красивым мягким русским лицом сказала:
  - У нас гримеры не всегда делают хорошо, и я вам помогу, вы только подскажите.
  Она укладывала мне волосы, а потом оказалось, что это жена мордовского "Красавца", и я приехала играть ее роль в этом театре.
  На поезд меня провожали все участники спектакля. Кто с банкой маринада, кто с вареньем, кто с медом, кто с выпечкой. По-моему, я плакала. Или смеялась. Не помню. И у всех были такие глаза, что, когда я вошла в купе и почувствовала, какое оно вонючее, я оставила чемодан и поняла, что сама там не буду. Чтоб сохранить то, что я получила во время проводов и вообще в поездке, я всю дорогу просидела на стульчике в проходе. В окошко смотрела.
  
  Женя
  В Москве меня встречала подружка. Я вышла на перрон с тяжеленным чемоданом, увидела ее и только начала говорить:
  - Лиля, я такая счастли...
  В тот же миг поскользнулась на ледяном перроне, упала на левую руку и оказалась в гипсе.
  А через некоторое время мне позвонил мой друг Женя:
  - Ну что опять?
  - Женя, я даже разговаривать не могу, так больно, прости.
  - Я сейчас приеду.
  Приехал. Сел в ногах моей лежанки и начал что-то говорить. Как я его ненавидела! Всеми фибрами души, меня аж колотило. Я минут пять руку перекладывала с себя на кровать, чтобы потихонечку. И вдруг он спрашивает:
  - Так что с рукой?
  И я у него перед носом как махну гипсом:
  - Не видишь, что ли? Что ты надо мной издеваешься!
  И вдруг поняла, что машу рукой и мне не больно.
  - Женя, что это?
  - Видеться надо чаще. Мы с тобой почти пять лет не виделись. Тебе что прописали от боли?
  - Доктор дал коньяк.
  Замечательный дядька, он уехал из России, Аркадий Савельевич, потрясающий травматолог, очень шутливый был:
  - Ира, уже две весны вы у нас не появляетесь, мы скучаем.
  И он сказал:
  - Много таблеток не надо, вот коньяк будет анестезией. И уколы.
  А Женя заявил:
  - Отменяй и коньяк, и уколы, а когда будет больно, набери мой номер и скажи: "Женя, больно", - потом положи трубку на рычаг, ложись и расслабляйся.
  Так я и выжила. Я звонила, говорила: "Женя, больно". Расслаблялась, боль уходила. Он со мной работал на расстоянии. Вот такие силы у него были. Он и диагноз ставил, просто глядя на человека:
  - Скажи той болтушке, пускай она левую грудь проверит.
  Но это одна его сторона. А так он больше работал, постигая другую сторону нашего бытия. Не загробную, а тонкие миры, то, чего мы не знаем.
  Женя был моим главным другом и учителем. Единственный человек, которого я всегда слушалась. Я имею в виду, не в профессии, а в жизни.
  Он умер в январе 2007 года, но перед смертью мы увиделись. Осенью 2006-го я ему сказала, что лечу на Мальту, он попросил:
  - Приезжай. Сейчас можешь?
  Я приехала.
  - Все, что я тебе раньше говорил, выкинь из головы, самое главное - слушать сердце.
  - Женя, ты мне это уже говорил несколько лет назад. Я тебя спросила, а как это, слушать сердце?
  Он сказал:
  - Задай, например, вопрос: Бог есть? Ответь: нет. И слушай, что внутри тебя происходит.
  - Нехорошо как-то, дискомфортно.
  - А теперь отвечай: есть, Бог есть.
  - Тепло.
  - Вот так нужно спрашивать обо всем, прежде чем совершить какой-то поступок.
  И он еще долго говорил со мной на эту тему, а потом подарил картину художника, которого он пытался продвинуть, раньше никогда этого не было.
  Я улетела на Мальту. А когда вернулась, мы с Женей не успели увидеться, он уехал на Новый год на дачу. В Рождество у него случился удар, кома, и он умер.
  Но я с ним разговариваю.
  
  - Как вы с ним познакомились?
  
  У всех моих подруг в школе-студии МХАТ - Нины Поповой, Леры Заклунной, Тани Назаровой - были какие-то отношения, влюбленности, о чем они шептались, уходя якобы курить, а меня туда не пускали, чтобы не дышала дымом. Я даже курить начала, чтобы хотя бы слушать их истории.
  Им было не до экзаменов, не до шпаргалок, и я за всех должна была читать то, что нужно по программе. А перед экзаменами мы собирались в доме Нины, потому что у нее большая квартира, где они все время сидели на кухне, а я писала шпаргалки. Почему-то делала это лежа на животе. И где лежала, там и засыпала. Однажды ночью я проснулась и поняла, что хочу есть. Пошла на кухню, открыла холодильник и увидела вазочку с сырковой массой. Взяла ложку и стала есть. А в это время Женя, брат-близнец Нины Повой шел мимо в туалет и спросил:
  - Ты чего тут делаешь?
  - Есть хочу.
  - Ну, ешь.
  А наутро, это были уже четвертые сутки, как я на пузе лежала и писала, я проснулась и сказала:
  - Ребята, а что это я как будто опухла?
  И Женька откомментировал:
  - Конечно, ночами сырковую массу есть, еще удивляется.
  А потом мы с ним встретились лет через семь. У меня вдруг оказался отпуск, непривычное для меня состояние, и знакомые нейрохирурги, которые только что вернулись из Армении, из Цахкадзор, это Олимпийская спортивная база, дали мне туда сопроводительное письмо. Но я боялась одна и позвонила Женьке:
  - Хотя бы на три денечка поезжай со мной. У меня на всех денег хватит.
  И мы действительно туда приехали. Наутро нам подают сырковую массу - мы питались вместе со спортсменами. Я смотрю, Женька ест.
  - А что ты ее ешь? Ты же мне говорил...
  - Чего говорил?
  Ест и не опухает. И тут я ему напомнила, как он мне сказал, что я опухла потому, что ночью ела сырковую массу. Он поперхнулся и выскочил из-за стола. В общем, он меня просто купил тогда, в 63-м. А тем, что у него завтрак не задался, за меня отомстили в 72-м.
  Еще через несколько лет мы с ним вместе изучали буддизм, Дао, Восток, древние русские рукописи. Все с его подачи, я была ведомой. Если он что-то говорил, а у меня внутри все протестовало, я знала, что надо делать так, как он скажет. А после Саранска, когда он помог мне с рукой, я поняла, что он живет уже на несколько этажей выше. Как говорят: продвинутый человек. Он не тратил время на философствования, разговоры, он иногда звонил: "Я могу придти, у тебя есть свободное время?" Конечно, я все освобождала. Его я практически не перебивала, хотя эта жуткая привычка у меня есть, но не от неуважения, а оттого что: ой, у меня так же, я так же думаю... А с ним я увлеклась тем миром, которого мы не замечаем и не знаем.
  Это не от нашей тупости или толстокожести, просто для того, чтобы про него узнать, нужно или кого-то встретить, или родиться очень чувствительным к тонким вещам, или прочитать, получить информацию, и тогда быть внимательной к тому, что происходит вне наших забот и конкретных действий. Очень много чего происходит. И Женя открывал мне такие вещи.
  Какой-то ужас: Саша ушел в Новый год, а Женя в Рождество. И столько у меня вопросов, которые я не успела задать, столько его советов, на которые я кивала, но не выполняла. Мы могли не общаться годами, но я знала, что если что, я позвоню. И сама решала свои проблемы. Потому что была спокойна, что у меня есть Женя. Оказывается, он был моя опора, мой тыл, моя крепость. Но я гоню мысли: как же я дальше буду? Не хочу ничего похожего на 2000-й год.
  
  Эрзя
  В Саранске я побывала в музее Эрзи. Это волшебный скульптор. Правда, оказалось, что во вторник, единственный мой свободный день в театре, в музее выходной. Но супружеская пара, которая меня сопровождала, мордовский "красавец-мужчина" и его жена, замечательная актриса, чью роль я исполняла в спектакле, договорились, чтобы музей для нас открыли.
  Я видела всего несколько работ Эрзи, когда Симолин, наш преподаватель ИЗО в школе-студии, привел нас на выставку. А в Саранске двухэтажный музей! Он работал только по дереву. И это самая любимая моя скульптура - она живая.
  Эрзя уехал в Аргентину, где растет дерево квибраччо, потому что оно обладает особым цветом, фактурой и теплом. И он там прожил двадцать лет. А потом уже в пожилом возрасте зафрахтовал корабль, чтобы привезти свои еще не раскупленные работы в дар Родине. И чтобы продолжать творить в России, он привез материал - стволы деревьев. Симолин показывал нам московский дворик, где Эрзе выделили какое-то жилье, не уверена, что это действительно было жилье. В этом дворе потихонечку гнили шикарные деревья.
  
  "Король Лир"
  В театре было два очень сильных, талантливых и абсолютно противоположных друг другу режиссера - это Леонид Ефимович Хейфец, у которого все от ума, и Борис Александрович Львов-Анохин, с которым я мечтала работать. "Король Лир" - это очень длинный спектакль. И роль Корделии настолько была вырезана в первом акте, что я появлялась в самом начале спектакля, когда король снимает с себя корону и делит государство на трех дочерей, делая большую ошибку. Корделия - младшая. Он говорит: "Я отдам вам все, но вы скажите, как вы меня любите". И старшая любит так, что прямо больше жизни. Средняя любит больше мужа... Идет такое соревнование... А Корделия молчит. Он говорит: "Ну, ты, дитя любимое не меньше чем другие, скажи. Что ты мне скажешь? - Ничего. - Из ничего не выйдет ничего..." А она не может заставить себя, потому что действительно больше всего на свете любит отца. Но не хочет признаваться в тронном зале, полном людей. Тем более после того, что наговорили сестрички, что даже лицемерием не назовешь, это называется более грубым словом.
  Корделия не может в этом участвовать. И говорит: "Я вас люблю, как Бог судил, не больше и не меньше". А отец возмущен, отказывается от нее: ты не дочь мне, вон со двора. К ней подходит французский король, приехавший свататься, и говорит: "Милая Корделия". И она становится французской королевой. Вот все мое участие в первом, очень длинном акте, остальные сцены Корделии вырезаны. И дальше я появляюсь во втором акте, когда уже почти безумный отец, ободранный, голодный, скрывается от двух своих дочерей, на него охотятся. Корделия выступила с французским войском спасать отца. И я на сцене уже в военном обличье. Поэтому, конечно, ее могут и не узнать. Ну, была какая-то там в начале в течение десяти минут.
  Я все подходила к Хейфецу: "Ну хоть какое-нибудь вкрапление меня в действие, нельзя, чтобы в течение двух часов человека не было, а потом она уже спасает, ее убивают, король умирает...". Забудут Корделию. Тем более такое разное обличье, то она вся юная в белом, а в следующий раз - с короной, ремнем, в мешковине.
  А он говорил: "Надо так сыграть в первом акте, чтобы не забыли..." Я не знаю, то ли это его способ репетиций. Но это не мой способ. Как только я свою сцену закончу, он кому-то замечания более-менее делает: "А, Печерникова, ну что вы там?" И полный растоптун мне. Зарядился на этом и дальше пошел репетировать. На мое счастье рядом на троне сидел Михал Иваныч Царев, который, не двигая губами, произносил мне: "Только не плакать, только не плакать". Из-за него я не могла отказаться от роли.
  
  - Вы бы этим его подвели?
  - Я не могла отказаться от роли, потому что отца играл Михал Иваныч Царев.
  - Поясните, пожалуйста.
  - А я не знаю, как пояснить. Если б любой другой человек играл короля Лира, я бы, конечно, отказалась. А так даже вопроса не вставало.
  - И вы не плакали, держались?
  - Держалась. Потом плакала. Потом придумала, как сделать первую сцену, чтобы Корделия хотя бы своей неординарностью, своей инакостью запомнилась.
  
  На сцене висела качель. И спектакль начинался с того, что Корделия качалась в полумраке и напевала без слов: ля-ля-ля, ля-ля-ля. Потом трубы и выход короля со свитой, я соскакивала с качели, он протягивал руки, и я бежала навстречу. Вот начало спектакля.
  А я пришла до спектакля и попробовала, как мне не спрыгнуть с качели, а впрыгнуть на нее. Оказалось, если левой рукой поддернуть платье, правой ухватиться за веревку, то под ногами есть стожок сена, на который можно наступить, чтобы оказаться повыше. Короче, оттолкнуться и вскочить получается. И вот в тронном зале, где все стоят по струнке, эта девчонка начинает качаться и говорить с королем:
  - Ничего, милорд. Я вас люблю, как Бог велел, ни больше и ни меньше. Вы дали жизнь мне, добрый государь, растили и любили. В благодарность я...
  И качаюсь, качаюсь! И говорю-то не от сердца, а вот этим качанием перечеркиваю все... Это очень важно. Это запомнится. И я предложила Хейфецу. Он был удивлен:
  - Вы работаете? Как интересно.
  Но в это время на выпуске оказался "Красавец-мужчина", меня забрали туда, а Корделию стала репетировать Евгения Глушено, она была вторым составом. Я выпустила "Красавца", но она уже была в прогонах, значит, первый спектакль играть ей, она перешла в первый состав, а я - во второй. Так делается, потому что сразу два спектакля нельзя.
  А она все-таки потяжелее меня и не очень поняла мой замысел. И Хейфец это отменил. Я его спросила, а можно ли мне на своем спектакле?
  - Тогда надо отдельную репетицию делать, сколько в этой сцене дам участвует, они же все будут против, вы же понимаете.
  
  - Против чего?
  - Против моего качания. И против репетиции. Сделанный спектакль. Сдали премьеру. А тем более, чего это она станет качаться? В Малом театре многое перешло еще из девятнадцатого, наверное, века. Потому что для меня это нонсенс, когда артистка выходит на монолог и, видя, что я оказалась на одном уровне с ней, делает шаг вперед. Мне сшили для первого акта платье с железными конструкциями, чтобы я заранее выглядела воинственно. Все, как увидели, ахнули. Начался скандал. Ну, оригинально, но какие-то проволоки, и как в этом двигаться? И закройщица - замечательная Лидия Николаевна - увела меня к себе, накинула атласную тряпку, тут отрезала, там заколола, на живца наметала, и получилось интересное белое платье: один рукав с разрезом и голая рука, а второй узкий, с завязочками. Так одна актриса возмутилась: у нее было самое светлое платье, а теперь у Корделии белое! Она не станет репетировать. Но это меня просто предупредили, дескать, будь готова.
  
  И Хейфец объяснил, что поезд ушел, я не виноват, что вас взяли в "Красавца-мужчину":
  - Видите ли, им "Красавец-мужчина важней!
  - Ну, хотя бы трогать мне эту качелину можно, хоть какое-то движение сделать, чтобы не стоять соляным столбом и бубнить, а сделать протест?
  - Вы и так протест делаете.
  - Это формальный протест, я вежливо отвечаю в тронном зале, как полагается. А я должна сделать что-то живое.
  - Ну, делайте, но только помягче.
  И я с силой раскачивала качелину на каждую свою реплику. "Ничего, милорд", - отталкивала и ловила. И все внимание только на нее.
  
  - В общем, Хейфец не ваш режиссер?
  - Я не его актриса. Но он почему-то меня и в следующий спектакль записал. Я не хотела. Мне было трудно и почему-то унизительно. И в результате я вместо того, чтобы попасть к нему, попала к Борису Александровичу. И это было счастье.
  
  Борис Львов-Анохин
  Огромная серо-серебристая шевелюра, огромные в тяжелой оправе очки и огромные детские удивленные глаза. Таким я его увидела впервые. Бориса Александровича. Но это было много лет спустя после того, как я попала с трудом в театр Станиславского на его спектакли "Антигона" и "Медея". Я помню их до мелочей даже сейчас, а это много стоит, потому что очень редко бывает.
  Я никогда ни у кого не просила ролей, как-то, наверное, Бог давал достаточно. А в Малом театре должна была попасть в спектакль Хейфеца "Картина" по роману Даниила Гранина. Зайдя в режиссерское управление, с ужасом увидела распределение красным карандашом - "Печерникова у Хейфеца". И в тот же день была читка испанской пьесы "Утренняя фея". Постановщик - Львов-Анохин. Я послушала пьесу. И со мной что-то случилось. Первый раз в жизни я решила, что попрошу меня попробовать, в этом же ничего нет, это нормально. Но живьем не смогла. Я набрала номер Львова-Анохина и стала бормотать какую-то чушь:
  - Здравствуйте, Борис Александрович, мы с вами не знакомы, мы только здороваемся, но я актриса Малого театра Ирина Печерникова, и я никогда никого не просила, но вас я очень прошу, попробуйте меня в пьесе "Утренняя фея", пожалуйста, хоть пять минут, хоть десять минут...
  На этом я выдохлась. И вдруг услышала:
  - Ирочка, ну как же мы с вами не знакомы? Мы с вами разговаривали. Мы же с вами работаем в одном театре несколько лет, и если б вы знали, как я за вас боролся на сегодняшнем худсовете.
  Помню, что я сидела на какой-то лавке и тут же за нее ухватилась от невероятности услышанного.
  - Но дело в том, что Леонид Ефимович Хейфец ставит советскую пьесу, и советская пьеса важнее, чем какая-то испанская притча. Я не смог вас отвоевать. Но, мне кажется, что, если нас теперь двое, мы можем побороться еще ...
  А у меня онемение.
  - Кстати, нас может быть и трое. Я имею в виду Михаила Ивановича Царева...
  Он не стал объяснять. А это же мое ВСЁ: и учитель, и второй отец, и ангел-хранитель... Я сказала:
  - Поняла.
  Не прощаясь, положила трубку. Набрала Михал Иваныча и все ему рассказала. Он выслушал меня, не перебивая, и подытожил:
  - Считайте, что нас теперь трое.
  Я положила трубку. Это все в одной позе. Набрала Бориса Александровича:
  - Это опять я, нас теперь трое!
  И зарыдала.
  На следующий день состоялось распределение: Ирина Печерникова - "Утренняя фея".
  В этой пьесе две героини - две ипостаси женской души. И вдруг Борис Александрович решил, что играть буду я одна - по действию они не встречаются. Это было сказочное время. На репетициях мы с режиссеров понимали друг друга с полу вздоха. Я спускаюсь по лестнице, произношу какой-то текст, а он прерывает:
  - Ирочка, мне кажется, что...
  И замолкает. Я тут же подхватываю:
  - Да!
  Поднимаюсь обратно, снова спускаюсь, делая все по-другому. Он говорит:
  - Ну, видите, значит, я прав.
  Тишина, а потом наш с ним хохот. По-немому люди поговорили. И так на всех репетициях. Единственное, что он мне четко высказал о роли:
  - Не надо жалости к той, которая падшая. Нужна сила. Ира, ты сильная!
  У меня до сих пор есть открытка в рамке, где он написал очень важные для меня слова: "Но только вы мне нужны сильная".
  Режиссура Львова-Анохина близка мне тайной. Не знаю, как это объяснить. Как объяснить Эфроса? Да, эмоционально, да, по каким-то внутренним каналам он выстраивал роль, которая завораживала. Выходишь - ничего не понимаешь, никаких глобальных мыслей у тебя нет, но взволновано все, все клеточки какие-то измененные. У Эфроса моя недопонимаемость. А у Бориса Александровича - недосказанность. И от этого немножко волшебства. Я люблю, когда в театре происходит волшебство, а не реальное понимание: да, все поняла, надо так. У Эфроса лучше отпустить мозги и отдаться ему эмоционально. И уже плывешь в его водовороте и не думаешь о результате, о зрителях. Доверяешься, погружаешься и плывешь. При том, что он талантливый и очень мудрый, у него все шло из сердца. А у Бориса Александровича...
  Я даже не знаю, в чем разница, он был уникально образованным человеком. Эстет. Знал балет и рассказывал о нем так, что я, когда слушала, от восторга буквально вываливалась из кресла. Знал литературу, живопись, поэзию. Он был чуть-чуть над землей. Не понимал бытовых интриг, реагировал, как ребенок, - ему могло стать плохо. И чтобы оказаться тоже "над", на его уровне, мне все время приходилось думать, придумывать. А придумывать я люблю с детства. Тем более, что какую-то часть мозга у меня полностью заполнили сказки, Андерсен, Грин. Я эту часть не очень-то рекламировала, скрывала, но на репетиции "Утренней феи" приходила с подпоркой как раз оттуда. И это помогало.
  
  - Львов-Анохин не звал вас в Новый драматический театр, когда возглавил его?
  - Он знал, что я не пойду. Потому что это так далеко. Он знал про мои проблемы с ногами. Тем более у меня в Малом театре репертуар был большой, как это срывать.
  - Почему такого режиссера не назначили руководителем Малого театра?
  - Во-первых, ему "помогли" уйти. Во-вторых, он другой. В Малом театре нужна очень сильная личность. Каким был Михал Иваныч Царев, вне того что он актер, что он с интересной судьбой, что он общественный деятель, он такая сильная личность. И мудрый. Вот он мог руководить, держать в руках, поэтому, наверное, у меня и не получилось после него...
  - Там сразу стал Соломин?
  - Сначала и.о. А потом стал. Наверно, для кого-то он руководитель, личность, а у меня после Царева как-то "опустела без тебя земля" получилось. Даже скорее охладела. Никаких интриг я не боялась, потому что победителей не судят. Если ты сыграл хорошо, какие бы интриги не плелись, все. А сыграл плохо, это страшнее, чем интриги. Так что у меня другая система оценок.
  
  Атмосфера
  - Как вас два первых года ели в театре?
  - Самое главное, я понимала, почему обречена на, мягко выражаясь, нелюбовь. Я пришла в огромный театр с огромной труппой, почти полтораста человек, и в течение двух лет получила три главные роли. То есть почти всю женскую половину, больше половины труппы, лишила не только ролей, но даже надежды получить их в ближайшее время. Как я услышала про себя: "хапнула все!"
  - Но вы же не одна пришли. Цыплакова тоже...
  - Она позднее пришла.
  - И ели всех?
  - Нет, молоденьких мало. Мне кажется, после института не трогали. А я уже актриса была.
  - И как это проявлялось?
  - Могли не здороваться, могли здороваться так, после чего хотелось идти в туалет и умываться. Могли сесть в первый ряд несколько человек ножка на ножку и переговариваться. Во время репетиции. Тихо, не нарушая дисциплины. Ну, какая это обструкция? Смешно! А потом они все стали моими хорошими партнерами, подружками. На сцене, во время работы, клубки единомышленников распадались.
  - А телефонные звонки с угрозами были?
  - Перед выпуском "Накануне". Прошло уже не два года, а семь лет. Это была неожиданность.
  - Звонили по ночам?
  - Не только. И днем, и утром, и вечером. Много было звонков. Но смысл один: думаешь, сыграешь премьеру, хрен тебе, ноги переломаем, отравим, кислотой морду обольем.
  - Женские или мужские голоса?
  - Искаженные. Измененные. А я брала трубку, потому что мобильников тогда не было, а вдруг в театре какие-то замены-перемены.
  - Вас пугали угрозы?
  - Раз не помню, значит, не пугали. Но помню, что стала обходить подворотни, ходила по центру тротуара. Это подсознательно. Наверное, после угрозы, что мы тебя под машину бросим.
  - Это актеры звонили или их поклонники?
  - Откуда я знаю!
  - А предположить?
  - Ну, зачем предполагать на тему, на которую мне даже говорить не хочется? Что я сидела и вела расследование анонимных звонков?
  - Вы никому в театре не пожаловались? Тихо сами с собой переживали?
  - Да не переживала я! У меня премьера через три дня. Я переживала за это. Уже не спала, уже дерганая была. Не из-за звонков.
  - Кто тогда были примадоннами в театре?
  - Нифонтова, но это мое пристрастие. Гоголева, Быстрицкая, Нелли Корниенко. Но их-то я не задела.
  - У Нифонтовой была отдельная гримуборная?
  - Да. И у Быстрицкой, и еще у одной артистки. Но они в спектаклях не пересекались. А меня довольно часто переселяли, одно время сидела даже в отдельной гримерке, потому что там было треснутое зеркало, большое, старинное.
  - Никто не хотел?
  - Да, и меня туда. Но мне везде нормально было.
  
  Драка
  Я шла на спектакль в Малый театр. И в пустом переулке, где дома были выселены на слом, подошли трое молодых ребят: "Мадам, снимайте манто". А у меня дубленка была польская с огромным пушистым воротником, но плохого качества - одна замша, даже шкурки никакой не было. Но другой дубленки у меня тоже не было. Я ее расстегнула, сама думаю: а в чем ходить? А я была в сабо. После Швеции полюбила деревянные сабо. И зимой в них ходила: пятка в шерстяном носке, а подошва - толстое дерево, которое держит тепло гораздо лучше, чем кожа. И я ударила ногой того, что был ближе, чуть ниже колена. Он заорал и упал в сугроб.
  Мне повезло, один на атасе стоял там, где был проходной двор, а со мной остались двое, одного я вырубила, хотела второго, но не успела, он мне дал под дых и по лицу - выбил зуб.
  В это время прямо напротив нас вдруг открылись ворота, и выехала "скорая помощь". Там, наверное, была подстанция. Я заорала. Тот, что меня ударил, поднял своего приятеля, к ним подскочил третий, и они убежали. "Скорая помощь" спокойно повернула и поехала дальше. А я пришла в театр без зуба - хорошо, что была замена.
  
  - Вас кто-нибудь учил драться?
  - Боря Галкин снимался в фильме "В зоне особого внимания" под Вильнюсом, и там были каскадеры, мастера по карате. Мне нравилось из-за кустов за ними наблюдать, я хотела чему-то научиться. И в один мой подглядывательный момент меня заметили: "А чего ты прячешься? - Чтобы не мешать. - Ну, пойдем, смотри нормально". И Тадеуш, главный среди них, сказал: "Этому надо или посвящать жизнь, или просто для самозащиты знать пару приемов. Ты уже посвятила жизнь своей профессии. А паре приемов я тебя научу". Дали мне звездочку с заточенными краями - ее кидают в нарисованный манекен, как на стрельбищах: "Ну, попади хотя бы приблизительно". Я прицелилась и попала манекену в переносицу. Тадеуш говорит: "Куда целилась-то? - Туда и целилась. - Ну, давай теперь в сердце". Я опять попала. Они перестали шутить и научили меня паре приемов.
  - Если понадобится, то вы сможете их применить?
  - Это нужно хотя бы раз в неделю вспоминать и тренировать. Сейчас-то я пока соберусь и встану в стойку...
  - А в житейские конфликты вы вмешиваетесь? На улице, в транспорте?
  - Меня сдувает моментально. Нет, когда с собаками происходит, откуда что берется. Но когда с людьми... Я боюсь толпы. И вообще в чужие дела, даже с добром, - это уже с годами пришло - никогда не надо вмешиваться. Но помогать и получать помощь - это как дарить, удивительное состояние, очень радостное.
  
  Еще об атмосфере
  - Не утомляли долгие репетиционные периоды, когда над спектаклем работали год и больше?
  - Это данность. Если ты не можешь изменить обстоятельства, измени отношение к ним. Я вовремя прочитала это, и мне очень помогало. А что делать? Театр - живой организм.
  - А сплетни, интриги, не с вами связанные, до вас доходили?
  - Ну, если в гримерке говорят, и я там сижу, то что-то доходит. Но если участвовать в этом, значит выбиться из рабочего состояния. Никто ж меня не может заставить: "Вот слушай, ты представляешь!" Когда "слушай" и "представляешь", я говорила: "Ой, мне на сцену".
  - Не интересно было?
  - А я не задумывалась. Но то, что меня выбьет, знала. Это мои тараканы. Я не могла читать что-то, когда три часа ждала своей сцены, потому что все равно мысли там, что я сегодня вот так попробую, а может, так. А когда такие репетиции, где я в самом конце и знаю, что до меня может вообще не дойти, я приносила с собой вязание, хотя вязать в театре - это плохо.
  - Плохая примета?
  - Да, но вязали все. Считается, что это неуважительно по отношению к профессии. Я вязала шаль и как только видела, что ко мне идут с какими-то новостями, начинала вслух считать: "Семьдесят один, семьдесят два... щас, щас, семьдесят пять, семьдесят шесть..." Считала до тех пор, пока у человека пыл не проходил. А чаще вообще не дожидались, надо было дальше весть нести. Так что я как-то и осмысленно уходила от этих дел.
  - Но в актерском буфете наверняка обменивались информацией.
  - В буфете не очень обменяешься. Тут приходишь конкретно в свою гримерку, где можно делиться. А в буфете могут быть из того клана, про который ты хочешь рассказать. В общем, избегать ненужной информации было не так трудно. И это не так страшно. Профессия актера бывает страшна другим. Человек приходит в театр, он окончил институт, его мечта сбылась, а в этом театре для него ничего не сложилось. У кого-то есть силы искать другой театр, пробовать себя, а кто-то надеется, что это пока я только пришел, пройдет время, я окажусь готов к той роли, к этой. Время идет, а ты все еще "кушать подано", как это называют. Театр - это заразно. Ты уже никуда после него не можешь идти. Если ты внутренне любишь и это для тебя жизнь. Кто-то мог уйти в министерство: тут не получилось, пойду делать карьеру там. Но это не артисты.
  - А в кино?
  - В кино тебя должны позвать. А театр - это твое место, твой дом. И вот люди не замечали, как прошли десятилетия, и уже наступало смирение: значит, такая моя судьба. Человек все время находится в театре. Ради того, чтобы выйти два раза на сцену, сказать две маленькие реплики. Это трагедия.
  - Из такой огромной труппы никого не увольняли?
  - Наверное, кого-то... Да нет, отстаивали. Я не очень в курсе.
  - Общественная жизнь была в театре? Вы в ней участвовали?
  - Собрания, в смысле? Ой, всегда были собрания. Я никогда не ходила на них. Только один раз меня вызвал Борис Александрович и сказал: "Сейчас будут уничтожать Володю Седова, его хотят выдавить из театра. - Я на собраниях ни разу не была. - Значит, сейчас надо". Я созвала всех участников "Накануне" Тургенева, пришли ребята из второго Володиного спектакля по "Царь-рыбе" Астафьева. В общем, мы сели на задворках и выступали в защиту, но голосование перенесли на следующий день. Так что я дважды ходила на собрания.
  - А какие претензии были к Седову?
  - Да какие претензии! Ну, почему он ставит подряд два спектакля, а кому-то, такому гениальному, ничего не дают!
  - И чем закончилось собрание?
  - Отстояли Володю. А потом он сам ушел с Борисом Александровичем в Новый театр.
  - Львов-Анохин стал художественным руководителем?
  - Да, и было два-три года творческих, а потом... Трудно это - театр на отшибе, Лосиный остров, артистов ночью возили к метро, чтобы успели домой. Театр не может находиться в таком отдаленном месте, тем более с такими корифеями. Володя звал меня в свой спектакль там, но я отказалась в основном из-за больных ног. Из-за дороги. Пока туда доеду, какое там репетировать, играть, мне бы ноги кверху. Но это уже ближе к 90-м годам.
  - А капустники в Малом театре были?
  - Не помню. На гастролях дни рождения справляли. Складывались, дарили что-то, делали стол. Или сам человек устраивал.
  - А вы как отмечали свой день рождения?
  - А у меня всегда еще отпуск был. Малый театр не начинал работать 2 сентября.
  
  Получение жилья
  Михал Иваныч пообещал, что через два года работы в театре я получу квартиру. И когда этот момент наступил, меня вызвали в профком, а это на одном пятачке: профком, кабинет Царева, приемная секретаря. В профкоме мне дали ордер на улицу Горького - комнату в коммуналке. А Михал Иваныч говорил: квартиру. Я вышла и стою с этой бумажкой: что делать-то? Кто-то подошел:
  - Ир, чего у тебя?
  - Да вот.
  - О! Это у нас легендарная жилплощадь, она переходит из рук в руки.
  - А что это?
  - Там прописаны двое, а живут не меряно. Интересная у тебя там жизнь будет.
  И пошел дальше, кто-то из актеров, не помню, а я осталась с бумажкой. Мимо проходил в свой кабинет Михал Иваныч:
  - Что случилось?
  А из меня слова не выходят. Только бумажка перед носом. Он заглянул, помню, что цвет лица у него немножко изменился, взял меня за руку:
  - Пойдемте в кабинет.
  А в профкоме дверь открыта, там профкомовская дама, пухленькая такая...И мы мимо открытой двери прошли в его кабинет. Он говорит:
  - Садитесь.
  Достает листок бумаги, ручку:
  - Пишите. Тому-то от такой-то заявление: благодарю, претензий не имею, отказываюсь. Распишитесь, поставьте число. А теперь отнесите в профком. Молча. И идите домой.
  Я вошла в профком, протянула заявление:
  - Вот, пожалуйста.
  Она говорит:
  - Да что вы, это же временно, на улучшение, у нас всегда так делают, что вы!
  - А я ничего. Написано же, что к вам я претензий не имею. Спасибо, до свидания.
  А через полгода, через ВТО (Всероссийское театральное общество) он сделал мне двухкомнатную квартиру в доме, который сразу после телеграфа, на той же улице Горького.
  Но и эту квартиру у меня почти что отобрали. Это узнала Варвара Григорьевна, жена Михал Иваныча, потому что она в ВТО вела благотворительную работу с ветеранами, и ее очень любила та женщина, через которую проходила бумажка. В общем, Михал Иваныч даже не знает, что спасла квартиру мне Вава - одна роспись, и жилье уже не мое. Это мне Вавочка сейчас рассказала. Она подарила той женщине какие-то невероятной красоты итальянские туфли, поставила и сказала:
  - Немедленно все заверить, через час может быть поздно.
  И квартира стала моей. Благодаря этой квартире я выживала трижды, в самые тяжелые моменты она меня выручала.
  
  "Дети Ванюшина"
  В "Детях Ванюшина" я играла дочь генерала, на которой хочет жениться сын Ванюшина, он же купеческого рода, а стремится в общество с ее помощью. А она такая фря: черное платье в обтяжку, скромное, только вырез большой, и все остальное черное - перчатки, шляпка. Там я ничего не наигрывала, но нашла ход, который мне доставлял удовольствие как актрисе, потому что реакция партнера на мои реплики всегда вызывала смех в зале. Партнером был Саша Голобородько, потом Саша Михайлов.
  Царев сначала поставил этот спектакль на телевидении. Но там я поскромнее, и там крупные планы - все по-другому. А потом решили перенести постановку в театр. И тут уже раздолье, можно телом поиграть, взглядом многозначительным, а главное, никто меня там не убивал, не бросал. Я не страдала как всегда, а наслаждалась. И мне очень дорого, что Варвара Григорьевна, жена Михал Иваныча, приходила всегда на второй акт. Я появлялась почти в финале спектакля. И ей нравилась последняя сцена Михал Иваныча с сыном. Она приходила любоваться, как она мне говорила: "Вы как бриллиантик". Но узнала я об этом много позднее.
  
  Ссылка
  Странный был день. Одновременно три моих спектакля: один на выезде в Подмосковье, второй в филиале, третий - на основной сцене. Но везде не моя очередь. В два часа надо отзваниваться, чтобы узнать, все ли в порядке, никто не заболел. И потом еще раз на всякий случай звонить в шесть часов.
  Я после двух зашла в режиссерское управление и сказала, что меня вместе с Борей Галкиным пригласили на встречу со зрителями в Подмосковье, могу ли я поехать? Мне разрешили. Боря прекрасно читал стихи, пел. А я должна была что-то рассказывать и отвечать на вопросы. Это сейчас у меня опыт появился, поэтому я с удовольствием встречаюсь с публикой, научилась ориентироваться. А тогда я Боре сказала:
  - Веди все, когда скажешь, я выйду.
  Раз просили двоих, значит, надо. И на обратном пути дамы, которые устраивали встречу, организовали пикник на обочине. Они пирожков напекли - не есть же в "рафике", когда трясет. В результате мы попали в город в две минуты седьмого. Нас высадили у Центрального телеграфа. Я стала звонить в театр из телефона-автомата - он не работает, две двушки провалились без толку. Перешла к другому автомату - в театре занято. Пошла домой. Это еще семь минут. А там моя подруга Нина зеленого цвета:
  - Немедленно звони в театр, ты сорвала спектакль!
  Я позвонила.
  - Что такое! В шесть часов ты должна быть на месте!
  - Я вам звонила в две минуты седьмого, у вас без конца занято.
  - Ты опоздала даже на явку.
  - Но вы же мне сказали, что я сегодня свободна.
  - Ты должна была быть дома с пяти часов, потому что на выездной спектакль автобус уезжает раньше.
  - Я сейчас приду.
  - Можешь не приходить, уже разобрались.
  Но я все равно пошла. Михал Иваныч был в театре. Оказалось, что скоропостижно после двух часов заболела одна актриса. И той, которая была занята в филиальном спектакле, пришлось ехать в Подмосковье, а в филиале должна была играть я. Продумано очень тонко. Причем заболела та, которая не мою роль играла. Пришлось еще и внутри спектакля поменять актрис.
  Я сказала Цареву, что после двух часов предупредила, что еду в Подмосковье на встречу со зрителями. Он спросил:
  - А где вы говорили, что едете за город?
  - В режуправлении.
  - Понятно. А кто заболел?
  Я назвала.
  - Ага. Понятно. Ну что ж, Ирочка, будем вешать выговор.
  Я удивилась:
  - За что собственно? Я же пришла в театр и могла бы десять раз загримироваться.
  - Могли бы... Лучше выговор. И овцы целы, и волки сыты.
  - Михал Иваныч, я еще ни разу премию не получала!
  У меня были провинности - не в тот театр приехала, в результате засчитали опоздание. А выговор год держится, потом снимают. Или на съемке не было летной погоды, из-за этого у меня даже седые волосы появились.
  В это время в театре решили вернуться к старым добрым традициям: великих актеров в виде наказания посылали или в сапожный цех, или в постановочный, это мужчин, а женщин - в костюмерный. Вот я первой там оказалась. Восстановителем традиций.
  А я репетировала в двух спектаклях: "Игра" по роману Бондарева, это ставил Владимир Андреев, и "Человек, который смеется" по роману Гюго.
  Ну, естественно, костюмеры не заставляли меня заниматься тем, чтобы я одевала актрис, но я должна была придти в одиннадцать и до двух отгладить костюмы на вечерний спектакль. Месяц я там работала и получала зарплату костюмера.
  Атмосфера в цеху была замечательная, в два часа я свободна. Папа лежал в больнице, мама тоже была слабенькая. Я успевала их навестить, и еще в это время я по просьбе подруги, поехавшей отдыхать, сторожила ее квартиру, где было огромное количество эзотерических и духовных книг, которые нигде не продавались. Это сейчас пожалуйста, а тогда только ксероксы или на ночь дают почитать. И я радостно там существовала.
  Но самое смешное, что репетиции-то не могут встать из-за моей ссылки в костюмерный цех. "Игра" уже на выпуске. И Владимир Андреев, он тогда был главным режиссером в Малом театре, писал начальнику костюмерного цеха Татьяне заявление с просьбой освободить костюмера второй категории Печерникову для репетиции в спектакле. И я шла на репетицию. Доглаживала что-то и шла. Но когда началась такая переписка, мою ссылку прервали.
  
  Цензура
  - Что из себя представляла тогда сдача спектакля?
  - Для меня это была ненавистная, унизительная ситуация. Как я не любила пробы, сейчас это называется кастинг, ну, вот так же и сдача спектакля. А судьи кто? Когда сдавали Чехова на малой сцене театра Маяковского, я посмотрела в дырочку в черном бархате задника и увидела, кто сидит в зале и принимает: два моих знакомых бывших артиста, которые ушли в министерство работать, очень полная вся в драгоценностях тетя, ее лицо тоже было откуда-то знакомо, и некто по партийной линии с тонкими губами, в очках и с никаким выражением лица. На всех сдачах я из чувства протеста была свободна, как птица, и выделывала такое, что режиссер после этого говорил: "Ира, у тебя роль родилась". А у меня не роль, у меня протест родился. Нет, мне кажется, что важно: а судьи кто? Если бы принимали мастера профессии - режиссеры, критики, достойные актеры, конечно, это волнение, это экзамен. А когда несостоявшиеся артисты... Ты представляешь, с какой манией величия и с каким злорадством они могли делать замечания. Ты кто? Ты хоть одну роль нормальную сыграл? Не успел, ушел в министерство. Зато тут можно отыграться: от моего слова все зависит, вы все сейчас передо мной шавки. А ты говоришь "цензура". Мне очень нравилось на сдаче работать. Наперекор.
  
  Влюбленный Стефан
  Авиньонский театральный фестиваль в 1982 году почему-то проходил в Софии. От Малого театра в конкурсе участвовал спектакль "Фома Гордеев". А "Король Лир" был вне конкурса. Я там сдружилась с Васей Бочкаревым и с помощниками Львова-Анохина Васей Федоровым и Володей Седовым. Мы в одни магазины ходили - в основном книжки и пластинки покупали.
  Но перед Софией были гастроли в Велико Тырново. И перед последним спектаклем нам выдали конвертики с обменными деньгами. Триста рублей мы могли обменять. И я с этим конвертиком пошла на спектакль, а после спектакля конвертик пропал. Огорчать свою компанию я не стала, но настроения у меня, конечно, не было никакого - суточные уже истратила, у меня остались только деньги, которые Боря дал на джинсы. Я спросила, что ему привезти из Болгарии. И он попросил белые джинсы. И деньги лежали где-то в чемодане, чтобы я не дай бог...
  В общем, я загрустила: еще весь фестиваль жить в Софии. Ребята поняли, что со мной что-то происходит, пытали- пытали, в конце концов, я сказала:
  - Оставьте меня в покое, у меня украли все деньги. Поэтому я вам теперь не попутчик.
  Ну, что им из-за меня по магазинам не бегать? Там же рыскать надо, оттуда книги чемоданами везли. На русском языке. Но только у нас их еще не печатали. И поэзия, и художественная литература. Во всех странах Восточной Европы книг было много.
  В общем, в Софии я сутки просидела в номере. А в первом "Короле Лире" играла Женя Глушенко, ее очередь была. И мне позвонили:
  - Ира, после спектакля в театре Вазова будет банкет - местная труппа приветствует Малый театр, ты, пожалуйста, приди.
  - Я неважно себя чувствую.
  - Ира, это просьба Михал Иваныча.
  Может, никакой просьбы его не было, но знали, чем меня подстегнуть. И я пошла. Я в этом театре еще не играла, там семь этажей. Мне сказали: на седьмой. В общем, я плутала. Наконец, мне показали: там, где днем столовая, а вечером ночное кафе для артистов. Как у нас был ресторан Дома актера, чтобы артисты после спектакля могли приглашать друзей и общаться.
  Я нашла этот банкет, вошла, естественно, опоздав. А на входе приступочка, на которой стоит кто-то в черном, очень высокий, и приветствует:
  - Добрый вечер, пожалуйста, проходите.
  По-русски. С акцентом. А смотреть-то высоко. Я сказала:
  - Добрый вечер.
  И стою, разыскиваю своих в зале. Мне еще раз:
  - Пожалуйста, проходите.
  И вдруг чувствую мурашки по телу: голос знакомый. Поднимаю глаза: Стефан Данаилов. А мы с ним не виделись с 67-го года. Он снимался в фильме "Первый курьер". Я снизу говорю:
  - Стефан!
  - Ой, Ирка-та!
  Хвать меня на руки, закружил и на веранду, где пустые столики. Весь Малый театр повернул головы в нашу сторону: опять Печерникова.
  А со Стефаном у нас был очень смешной несостоявшийся роман. Я пробовалась в фильм "Первый курьер", это про революцию, про "Искру"... Стефан играл героя, курьера. Он такой длинный, худой с удивительными цыганско-хулиганскими глазами. Но сниматься я там не стала, не помню почему. А ему как главному герою показали пробы. И он спросил:
  - Это кто? Я хочу, чтобы она.
  - Она не может, уже утверждена другая.
  И весь фильм он просил то Гафта, который со мной все-таки в театре работал, то Леву Дурова, в общем, всех просил познакомить его со мной. А было лето, потом у меня начались съемки в "Доживем до понедельника", он уже заканчивал озвучание, и после этого выезд в Болгарию. Но все-таки реквизитор картины, Марго, легендарная женщина, она сидела вместе с актрисами, с Зоей Федоровой, она была реквизитором на "Каменном госте", сказала:
  - Стефан, ты меня утомил, познакомлю я тебя.
  Я в это время только что приехала из Югославии, еще под впечатлением. Марго позвонила:
  - Ир, спаси меня, пожалуйста, висит на мне неделю, а тебя все нет. Я в сумасшедший дом попаду, я тебе просто его приведу, а дальше делай что хочешь. Я свое слово сдержу, только вас познакомлю и уйду, потому что мне уже плохо.
  Открываю дверь - стоит Марго почему-то с чалмой на голове и длинный парень. Она говорит:
  - Это Стефан, это Ира. Я свободна.
  И удаляется. Мы только друг дружке кулаки показали. Ну, чего с ним делать?
  - Заходите, пожалуйста, выпьем чаю.
  Нормальный симпатичный парень, смешно прибавляет к словам "та". Я ему рассказала, что была в Югославии, что меня научили танцевать чин-чин. Стефан говорит:
  - Покажите.
  Я показала. Он говорит:
  - Не так. Я умею.
  Действительно продемонстрировал мне какие-то па. Потом разговорились. В общем, он через десять дней уезжал. И все эти десять дней у меня не было выходных, я каждый вечер играла в театре. А это уже когда Эфроса не было в Ленкоме, когда мы с Арменом пытались сберечь его спектакли. Я еще там "Страх и отчаяние в Третье империи" играла. По пьесе Брехта. Это спектакль Штейна. Из отдельных новелл. Моим партнером был Всеволод Ларионов. В общем, получилось, что я все время занята. А если не в театре, то вторые смены в "Доживем до понедельника".
  С семи утра я снималась, в шесть вечера меня привозили на спектакль, Стефан сидел в зале, смотрел, потом мы ехали ко мне домой, на кухне пили чай и разговаривали, в два часа ночи приходила мама и говорила:
  - Ира, тебе осталось спать два часа пятнадцать минут.
  Он восклицал:
  - Ой, дурак я, дурак!
  И убегал. Он жил в гостинице "Украина". И так каждый день. Мама иногда в час приходила. Но мы, правда, с удовольствием общались, и не он дурак, а мы вместе времени не замечали.
  Только перед его отъездом у меня оказался свободный вечер, съемка была, по-моему, до восьми. Мы встретились около гостиницы, было два его друга, один учился в Москве на режиссера, второй какой-то уникальный летчик-испытатель, и девушка Маша Вандова, студентка театроведческого факультета ГИТИСа.
  В их компании я первый раз в жизни попробовала виски. Мне так не понравилось. В пол одиннадцатого нам стали звонить, что посетители должны покинуть гостиницу. Маша жила на Ленинском проспекте, только дальше, чем мой дом. Она предложила поехать к ней, потому что мы не досидели.
  Помню, что у нее маленькая комнатка и на кровати горкой стояли три подушки под тюлевой накидкой. Меня посадили рядом со Стефаном. Я второй раз глотнула виски. Это последнее, что я помню, так как девять суток спала по полтора часа и работала до ночи. Тост я выслушала, а дальше помню приближение высоких подушек с тюлем.
  Разбудили меня утром, сидит плачущий Стефан, гладит меня по руке и говорит:
  - Лапка та, лапка та.
  Я всю ночь проспала сидя с головой на этих подушках, а уже надо его на самолет отправлять. Мы заехали ко мне, я, конечно, получила от родителей. Стефан вручил маме коробку конфет величиной с меня и на обратной стороне написал слово "мама", отчего у мамы был столбняк. И мы поехали в аэропорт.
  А там такое круглое строение, откуда можно махать отъезжающим. Все идут в автобус, а Стефана нет. Я представила, куда бы спряталась я, послала Славчо в мужской туалет, он вернулся, говорит: "Нет", - а сама пошла посмотреть под лестницей. Да, сидит в темном углу сложенный вчетверо Стефан. На самолет его увезли под конвоем.
  Когда Маша уезжала в Болгарию, я передала ему какую-то книжку. Письма я не любила писать. Через много месяцев он был в Москве два дня, проездом, привез мне подарок. И все. Сказал, что так жить невозможно, я ему все поломала. А у него жена была очень красивая, манекенщица...
  Он играл в длинном сериале про разведчика, который из всех положений выходит победителем во время войны - "На каждом километре". И у нас его показывали, всем нравилось, и Стефан всем нравился.
  И вот наша встреча в театре Вазова. Это уже 82-й год, наверное. Стефан тут же куда-то сбегал, принес бутылку "Джони Уокер", виски, которые были тогда, и те самые орешки, которыми мы закусывали. Мы сели за столик и как будто продолжили последний разговор. Потом он извинился:
  - Ирина, я знаю, что ты меня не поймешь, но не суди сразу, я должен отойти и скоро вернусь.
  Он вышел в зал и стал от имени Вазовского театра приветствовать Малый театр, целую речь произнес. Я подумала: ну, раз человек знает русский язык, то ему и выступать. А он вернулся и говорит:
  - Ир, дело в том, что я парторг.
  У меня стул сразу отъехал.
  - Вот, я же попросил тебя выслушать меня. Ты понимаешь, что я и партия...
  Он действительно такой оболтус, хулиганье и просто очень талантливый человек. Он объяснил:
  - У нас был парторг - потрясающий старик. Когда он уже по здоровью уходил, он меня вызвал и сказал: "Стефан, ты единственный в театре, кто имеет все - ты снимаешься, ты народный любимец, у тебя есть деньги, шикарная квартира, поэтому я тебя очень прошу: ты единственный, кто будет думать о других. А у парторга власти много. Пока я был могучим, я мог очень многим людям помочь. А так как ты самый обласканный судьбою и душа у тебя хорошая, хоть и выпиваешь, и бабник, но это по другую сторону, а так я на тебя надеюсь".
  Я говорю:
  - Ну и слава богу.
  На следующий день мы с ним гуляли по Софии. У меня порвался ремешок на босоножке, зашли в обувной магазин, а там индийские босоножки, совсем невесомые. Я померила две пары, одну купила и надела. Потом зашли в магазин, где индийские товары. И Стефан меня оставил, а сам отлучился на десять минут.
  Я радостно брала какую-то шмоточку, примеряла, крутилась, как полагается. Потом пришел Стефан, говорит:
  - Пойдем еще в отдел, где духи.
  - Стефан, я люблю одни духи - "Диориссимо", и никакие другие мне не нравятся.
  - Тогда я подарю тебе мои самые любимые духи. Будешь открывать и меня вспоминать.
  - Но они же мужские!
  - Ну и что?
  Пока я рассматривала духи, он опять куда-то отлучился. Когда вернулся, я говорю:
  - А "Диориссимо" у меня есть.
  Он все равно купил и "Диориссимо", и свои любимые. Потом я говорю:
  - А чего мы все мне?
  - Ир, я не люблю магазины, единственное, на что я реагирую, это халаты. Хобби у меня такое.
  - Пойдем в халаты.
  Он выбрал себе черный мягкий халат.
  - Шикарно!
  - Давай и тебе что-нибудь купим.
  - Халат у меня весь чемодан займет.
  - А посмотри, какие замечательные ночные рубашки.
  - Я сплю без рубашек, потому что верчусь, и у меня рубашка оказывается на шее.
  Мы очень веселились. Он говорит:
  - А посмотри, какая...
  Трикотажная мягкая рубашка, боже, как я ее любила, я научилась спать в рубашке. Она была кораллового цвета, чуть-чуть с проседью, по руке и левому плечу цветочный орнамент в японском стиле, талия завышенная, то есть это шикарное платье, если бы не такой трикотаж.
  - Нет, это как платье.
  - Будешь дома носить, это домашнее платье. Что ты сейчас репетируешь?
  - "Утреннюю фею".
  - Вот, это будет Утренняя фея.
  А еще я сказала, что мне нужно купить белые джинсы.
  - Это мужу?
  - Да.
  - Сама будешь покупать, я тебя отведу.
  Я купила джинсы. Потом поехали к нему домой, там была его жена с подругой. Она как-то располнела и была довольно-таки мрачной. Стефан купил ящик клубники, ящик абрикосов, виски. Вечером мы должны были все вместе идти в театр.
  В театре жена Стефана по-прежнему была не в настроении. Я села с другой стороны от него, и все равно было весело. Потом он довез меня до гостиницы:
  - Тут твои порванные босоножки, ты сказала не выбрасывать.
  - Ты что, они выходные!
  Мне, конечно, показалось, что пакетов многовато, но не до этого уже, такой день событийный, эмоциональный. Он свалил пакеты к чемодану. Я говорю:
  - Спасибо, Стефан, завтра созваниваемся во столько-то.
  - Да, да, да. Я звоню обязательно.
  Я вытащила свою Утреннюю фею, погуляла в ней и легла спать. А завтракали мы у помрежа Володи Егорова, на моем этаже все жили. И когда я пришла на завтрак, у меня ощущение было, что я хромаю. Подумала, может, вчера перегуляла по городу. Поднимаю подол своей Утренней феи, а у меня одна босоножка на высокой танкетке, а вторая на средней.
  И вдруг у меня перед глазами большое количество бумажных пакетов.
  Я кинулась в номер. Действительно пакетов уйма. Ночью не разглядела, утром опаздывала. Я стала вытряхивать их на кровать: все, что я примеряла, разглядывала, прикладывала...
  Стала ждать звонка. Естественно, его не было, потому что Стефан знал мою реакцию. Сама позвонила - никто не подошел. А мы на следующий день уезжали. Или в тот же день поздно вечером.
  Только из Москвы я дозвонилась, и Стефан сразу говорит:
  - Ну, уже прошло два дня, ты же не будешь на меня ругаться, это очередное мое хулиганство, ты же улыбаешься?
  - Да ну тебя.
  Это был такой праздник, особенно когда сидишь в номере и знаешь, что никуда не пойдешь, потому что нет денег.
  Потом он приезжал в Москву со спектаклями, но у меня были гастроли. Мы не встретились. Он мне по телефону сказал:
  - Ир, ты смешная, прилепилась к этим индийским вещам, у вас же в Москве есть магазин "Ганг" и еще какой-то. И жена всегда просила из Москвы привезти что-то индийское.
  - Стефан, а где?
  - Ирка, я больше не могу говорить от смеха...
  Пару раз еще перезвонились. А я люблю такие истории, в которых нет ничего нехорошего, нет грустных расставаний. Конечно, когда он уехал... Я же привыкла к тому, что влюбленный человек рядом, хоть после спектакля, хоть до двух ночи я купаюсь в лучах любви, за столом, за чаем, это приятно. Скучала, конечно.
  
  - Сами не влюбились?
  - Он не может не понравиться. Я медленно влюбляюсь, к сожалению. Но очень тосковала. Значит, очень понравился. А в Софии королевой себя почувствовала. Мы на всех углах встречали артистов Малого театра, когда гуляли. И сам этот унос меня от порога на веранду, и мое сидение с ним там. Он действительно очень интересный мужчина.
  
  Первый дельфин
  С Андреем Харитоновым мы снимались в телеспектакле "Ванина Ванини". Мальчик с глазами-тарелками, эмоциональный, нервный, абсолютное ощущение, что профессии его никто не учил, а он использует то, что Бог дал. Оказалось, что со второго курса его снимали в "Оводе", и он так надеялся, что там будут Бондарчук, Вертинская, будет школа, вместо той, откуда его забрали. А ничего такого не случилось. И когда наши съемки закончили, я сказала:
  - Андрюша, тебе Бог дал много, но твои внешние данные, твой нерв будут использовать несколько лет, а потом выкинут на помойку. Иди в театр. Это лучшая школа. Там ты сам найдешь своего учителя.
  И спустя время мне позвонил Михал Иваныч Царев:
  - Ирочка, я слышал, что вы работали с Харитоновым.
  - Вы правильно слышали.
  - Дело в том, что мы им заинтересовались. Что вы о нем можете сказать?
  - Михал Иваныч, мальчик очень одаренный, особенный, но у него не хватает школы, ему театр - то, что нужно.
  Это было в октябре. Прошли ноябрь, декабрь, звонит мне в невероятном состоянии Андрей:
  - Ир, я приехал в Москву, сижу здесь, ничего не понятно, только сплетни о себе слушаю.
  В Малом театре так полагается - сначала дрязги, потом работа. И в январе 1984 года меня вызывает официально Михал Иваныч и говорит:
  - Ирина, я знаю, что вы не любите героинь Тургенева.
  - Нет, почему, я люблю Зинаиду и Асю. И иногда "Вешние воды".
  - Вы понимаете, завтра у нас худсовет, и это последний худсовет, на котором я решаю, кого принимать в театр, а кого не принимать. Дальше я передаю полномочия худсовету. Мне режиссер Володя Седов (ученик Львова-Анохина и Тарковского) сказал, что вы категорически против играть Елену в "Накануне", ну вот и решайте - первая самостоятельная постановка Седова, Андрей Харитонов, о котором вы так хорошо говорили мне, в роли Инсарова и ваша нелюбовь к Елене. Взвесьте и решайте.
  Смешно, да? Я говорю:
  - Михал Иваныч, хорошие весы! Ну, конечно, Елена!
  Я прихожу из театра, а дома у меня в ожидании приказа о начале репетиций трясутся Володя Седов, моя подруга Нина и Андрей. Андрей качается на табурете вперед-назад с торчащими во все стороны волосами и стеклянным взглядом; Нина запуталась в телефонном проводе и никак не может распутаться, а Володя стоит перед проигрывателем в белых носках и пытается опустить иглу на пластинку, но только царапает ее, потому что никак не попадет в начало. И когда я воскликнула: "Ребята, приказ есть!" - Седов заскакал, как заяц, за что тут же получил от нас прозвище "папа заяц". Нине мы сказали: "Ты будешь зайчиха". А Андрюшу, который все равно не смог опомниться, назвали ежиком. Только мне никакого прозвища не придумали. Всех животных и птиц перебрали - ничего. Я даже обиделась. Но на следующий день Нина принесла мне статуэтку дельфинчика. И он стал родоначальником моей коллекции.
  
  "Накануне"
  Володя Седов меня успокоил:
  - Почему вы считаете, что ваша героиня неинтересная, потому что очень правильная? Она воспитанная. Воспитанная в дворянском обществе. А по поступкам подумайте, что она делает. Бросает семью, друзей и уезжает в какую-то революцию. А в чем эта революция? Почему Инсаров революционер? Он письма все время пишет. Увозит ее в Италию, и там от чахотки помирает. А для нее революция - это свобода, романтика. Что же в ней правильного?
  А я не люблю тургеневских барышень. Седов говорил:
  - Смотри, как художники тебя нарисовали, она ходит с косой, как крестьянки.
  Ну, с косой я не ходила, потому что перечесывать после косы трудно, а там очень быстрые перемены - динамичный спектакль. Я предложила ему:
  - Володя, я поняла, она все делает правильно: девушка не может выйти на улицу без шляпы, перчаток и ридикюля.
  - Ну.
  - Она выходит с ними, но в руках: шляпа лентами волочится по траве, там же где-то перчатки и ридикюль. Но она вышла, как полагается. Все правила соблюдает, чтобы не огорчать матушку и батюшку. И так во всех поступках, чтобы было видно: она не правильная, она самостоятельная. Она бунтарка. Ей тут тесно и тоскливо, поэтому вот этот ненормальный, который якобы революционер, хотя он ничего революционного не сделал, но для нее он свежий воздух и свет в окне, и она сломя голову за ним в революцию.
  Тогда мне стало интересно. Спектакль получился. Не из-за меня, а просто... Володя очень тонкий, своеобразный режиссер, у него и знаний много, и ходы неожиданные. Да еще Андрюша Харитонов как раз в "Оводе" снялся, в "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты", пол зала было его поклонников, которые визжали, и потом ждали его около театра.
  
  - Он долго продержался в театре?
  - Продержался какое-то время. А потом ушел в режиссуру. Он снял очень интересный мистический фильм с Настей Вертинской. Володя с ним потом еще сделал спектакль - "Двое на качелях". С Людой Титовой. Мы с ней вместе репетировали Арикию. А когда я попала в больницу, ее ввели в мою роль в "Накануне".
  
  Невезучие
  Мне раздался звонок из режуправления Малого театра. Инна Николаевна, очень важная персона, сказала:
  - Ира, ну что опять?
  - Что? Я вчера отметилась у вас в два часа, как положено, у меня нет спектаклей!
  - Все пришли на просмотр фильма, только тебя нет. Опять выговор?
  - Да мне плевать на выговор, но почему я не знала? Я все бумажки на доске прочитала!
  - Ну, не знаю, теперь ищи возможность посмотреть этот фильм. Называется "Невезучие", актеры Пьер Ришар и Жерар Депардье. Я надеюсь, что выговора не будет.
  Через два дня я вылетаю на гастроли в Алма-Ату. На первом же спектакле "Красавец-мужчина", где я должна упасть в обморок, я падаю правильно, но мне на руку валится кресло, и рука вздувается, как полено. Я обыгрываю ее шарфиком.
  После спектакля всех высаживают из автобуса у гостиницы, а меня и нашу маленькую "ухо-горло-нос", чудную женщину, неповторимую часть Малого театра, везут в травмпункт. По ощущениям я понимаю, что это перелом, а замены у меня нет. После рентгена выхожу в коридор, вижу какого-то парня и решаю посочувствовать:
  - А у вас что?
  - А я с вами.
  - Как со мной? Вы кто?
  - Я новый артист вашего театра, меня зовут Саша Домогаров. Просто когда все вышли из автобуса, и остались две женщины, я решил, извините, вас сопровождать.
  Потом был спектакль, в котором занята вся труппа, и я смотрю: у одной урны курит Андрюша Харитонов, тоже чужак еще в театре, а у другой вот этот Саша. Ну, я их объединила, пригласила на чай и сказала:
  - Ребята, я в Москве не посмотрела фильм "Невезучие", а мне это надо, наверное, для какой-то будущей работы, раз из режуправления звонили. Купите, пожалуйста, газету, и пойдем в кино.
  И мы пошли. Я не понимала, почему Володя Седов и Андрей с самого начала стали жутко смеяться, так, что их попросили из зала. А мы с Сашей Домогаровым остались досмотривать. После фильма я сказала, что ничего не поняла и пойду второй раз.
  Когда героиня в первых кадрах сказала: "Папа, ну что со мной может случиться, все замечательно, ой, человек летит!" - и полетела вместе с телефоном на крышу первого этажа, - я напряглась. Когда ее сбил мотоцикл, украли сумочку, а в конце концов и ее саму, - я начала соображать, почему ушли Володя и Андрей. Когда она вошла в стеклянную дверь, я все поняла. Меня разыграли. Наше режиссерское управление меня просто купило. Но фильм, кстати, очень хороший.
  
  Глобус
  Когда я была маленькая, у нас на кухне висела на стене карта мира. Папа повесил. А я сидела напротив, есть не любила, поэтому жевала с пользой, разглядывая карту, и потом в кроссвордах всегда угадывала столицы, реки... А еще я втыкала в эту карту булавочки с разноцветными пластмассовыми головками.
  Когда снималась в "Доживем до понедельника", мы гуляли с Тихоновым по Александровскому саду, по улицам и однажды гуляли возле боярских палат у гостиницы "Россия", садились на приступочку, каждый раскрывал свой портфель, вынимал завернутый завтрак, и у нас был пикник. В фильм это не вошло, зато нас пустили в палаты погреться, и там стоял старинный коричневый глобус. Я не отходила от него. С тех пор у меня как навязчивая идея. Мне очень хотелось парусник - бывают такие старинные корабли с парусами, но больше мне хотелось такой глобус. Мой самый главный по жизни друг Женя, брат Нины Поповой, сказал:
  - Ир, чего ты мучаешься из-за глобуса, пойди да купи.
  Я пошла посмотреть, а они в магазине какие-то дикие деньги стоят. И вдруг то ли кто-то выкидывал пробитый школьный глобус, не помню, но я его приобрела, поставила пробитой стороной к стенке, и у меня появился глобус.
  
  - А зачем вам глобус?
  - Смотреть. Я бесконечно могу смотреть на глобус, притягивает. А зачем мне дельфины? В таком количестве.
  - Сколько их сейчас?
  - Ой, не считала.
  - А когда на карту смотрели, которая на стене висела, вы о чем думали?
  - Мечтала. Я тогда много мечтала, даже помню, как щипала себя, чтобы не заснуть и домечтать до конца. У меня было два варианта: я на сцене играю и я путешествую. Первое место, куда я должна была поехать, - Самоа. Потом Индия, потому что родители работали в Индии, потом Флоренция, Амазонка. Приморье, которое сбылось через полвека. Очень хотела в Южную Америку на карнавал, чтоб непременно участвовать, плясать. Во взрослом состоянии мечтала попасть в Париж, я его мысленно весь обошла.
  - То есть в Приморье вы уже в детстве булавочку воткнули?
  - Да. В океан. И Камчатка. Но на Камчатку вместо меня поехала сестра. Ей было тогда важнее что-то позитивное. До Самоа я не добралась, зато в Таиланде побывала. И во Флоренции, в Венеции. Вместо Парижа был Лондон. Но я люблю глобус просто как предмет в доме.
  - Вы по какому принципу втыкали в карту булавочки?
  - Про Самоа я поняла, когда уже во взрослом состоянии взяла Сомерсета Моэма, мне нужно было пролистать, и вдруг вспомнила, что я очень рано прочитала "Дождь" и другие его рассказы, мало чего понимая, но что-то на меня там именно про острова так подействовало, что я воткнула булавочку.
  
  "Человек, который смеется"
  Это было очень для меня странно. Ильинский уже тогда практически не видел, но у него был уникальный слух, и он назначил меня по моему голосу. Я пришла к Михал Иванычу и говорю:
  - Как мне быть?
  Мне перевалило за сорок, а там героиня - слепая девочка, которая любит этого изуродованного мальчика. Она ему как маленькая сестричка. Два выброшенных из жизни существа: у одного изуродованный рот, чтобы не знали, что он королевской крови, и вторая слепая. И их опекает старик, которого играл Михал Иваныч. Я говорю:
  - Ну, как же я могу играть девочку? Я буду чувствовать себя старой. Зачем это?
  Он стал говорить, что в Малом театре сцена большая, расстояние до зрительного зала большое, возрастные цензы смещены, ничего страшного, справимся. И потом сказал:
  - А вдруг это наша последняя с вами встреча на сцене.
  Да так сказал, что у меня мурашки побежали.
  Это действительно была наша последняя работа вместе - его увезли прямо со спектакля. Весной 87-го. Он потом еще полгода болел. А 4 ноября умер.
  Так что я не отказалась и играла эту слепую девочку Дею.
  
  - Как же Ильинский репетировал?
  - На слух. Рядом с ним были его помощник и жена, которая играла королеву. Он говорил, что хочет видеть на сцене, а сорежиссер передавал нам его пожелания, расставлял, мизансцены показывал.
  - Кто играл главного героя?
  - Дима Писаренко. Высокий, темноволосый, худощавый и в пол лица огромные глаза. У него очень бледное, аристократическое, породистое лицо, такие же руки и эти трагические глаза.
  - Вы на похоронах Михаила Ивановича были?
  - Да, но я не выдержала всех похорон. Пока с ним прощались в театре, я отстояла в карауле, потом ушла в ложу за Варварой Григорьевной, а потом кто-то вошел в эту ложу, и я почувствовала, что у меня сейчас истерика будет, и выскочила, чуть Ефремова не сшибла.
  
  Мечта
  - Вас Михаил Иванович не спрашивал, что бы вы хотели сыграть в театре?
  - Да. О чем мечтаете? Причем, у него два вопроса было: "В оперетку ходите? - Нет. - Ну, почему же вы не ходите в оперетку?" Мы очень любили сидеть вместе за кулисами перед выходом на сцену. В "Короле Лире" он сидел в нижней рубашке и я в рубище, потом тоже в нижней рубашке, когда меня плененную выкидывали с ним на сцену. И мы ждали на одной лавочке. Даже когда до моей сцены было далеко, я всегда приходила пораньше, потому что чувствовала, что ему нравится, когда я прихожу. И он всегда спрашивал про оперетку. А про мечту спросил уже не за кулисами. И я сказала: "Пигмалион". Он почему-то заволновался: "Нет, нет, сейчас все ставят "Пигмалиона"... Ни одного в Москве не было! Я не знаю, что случилось, но больше я не возникала. Вот единственное, чего мне жаль.
  - Чем вам эта роль нравилась?
  - Не знаю. Я ж говорю, у меня сначала на уровне сердца, вот нравится и хочу.
  - А вы какого "Пигмалиона" видели, который вас так вдохновил?
  - Я читала. Для начала. А потом уже видела в Малом театре. По-моему, играла Зеркалова. Потом я смотрела фильм с Одри Хепберн. А когда мне уже было отказано, и я вышла из этого возраста, я видела спектакль в "Современнике". С Еленой Яковлевой. И видела Катю Максимову. Вот это, пожалуй, самое сильное впечатление от этой роли.
  - Хепберн не понравилась?
  - Ой, она мне всегда нравится, но так как поет не она, и она очень страдала из-за этого, и "Оскар" не получила, я, наверное, сопереживала, поэтому я в обиде на этот фильм. Но Одри Хепберн - это закономерно. А Катя Максимова - настолько неожиданно по решению, что я просто балдела. Как это, без слов!
  
  Монастырь
  Меня окрестили в два года втайне от родителей. Потому что папу все время тянули вступить в КПСС. А верующая тетя Люба увезла меня к бабушке в Алатырь и на всякий случай окрестила. Но крестик я не носила. И о крещении узнала через год после маминой смерти, от старшей сестры, когда заинтересовалась и стала расспрашивать. Тогда же и в монастырь попала.
  Перед этим я увлекалась чем угодно. Изучала дао, буддизм, эзотерику, правда, из Блаватской меня заинтересовали только истории про Атлантиду, Арктиду и Лемурию.
  И вот в период моего чтения книги Гурджиева, который, как я поняла, отрицал Бога и почитал сверхчеловека, во время дождя мне позвонил приятель:
  - Можно к тебе зайти, просохнуть и чаю попить.
  Я жила на улице Горького, теперь это Тверская. Он пришел - большой бородатый костоправ Алексей, и с ним незнакомый мне Олег - его друг. Сели пить чай. Алексей говорит:
  - Мы едем в монастырь, в Пюхтицы.
  Это под Тарту. А у меня отпуск первый за многие годы. Денег мало, потому что не снимаюсь, и отпуск опять же, потому что не снимаюсь.
  - Ребята, а мне туда можно?
  Алексей объяснил, что нужны деньги на железнодорожный билет и все. Они везли сумку на колесах, тогда это был дефицит, для монахини, которая подруга сестры одного из них. Помню, что ее звали Наталья, и она почему-то ассоциировалась у меня с балериной, лик у нее чудный и как она свечи ставила. Я говорю:
  - У меня столько денег есть. А таких как я берут?
  - Если будешь себя прилично вести. Курить там нельзя, только за оградой. Надо соблюдать устав и все.
  - А какой устав?
  - В пионерском лагере была? На обед, на ужин, на службу. Устала - можешь сесть, можешь выйти, к таким как ты, кто первый раз, относятся с пониманием.
  - А можно с вами?
  - Можно.
  Они ушли, а я стала укладывать сумку. Мне сказали: юбку, платочек, что-нибудь теплое. И по инерции я положила книгу, которую читала, то есть Гурджиева. В семь часов вечера поезд. В пять мне звонит Алексей:
  - У моего пациента так схватило спину, что я не могу ехать. Ты поедешь?
  - Да я не знаю этого Олега, он молчит все время! Как я с ним поеду? - растерялась я.
  - Ир, это тебе бесы мешают. Езжай, он отдаст сумку, и тут же уедешь, не меняй решение.
  - Хорошо.
  Около семи часов я иду по вокзалу, вижу памятник, у которого мы встречаемся, но почему-то иду зигзагами, словно сумка меня заносит. Как меня не остановил милиционер, не знаю. Подошла к Олегу, сказала:
  - Я пришла.
  - Что с вами? Точно Алексей сказал, что вас не пускают.
  Взял меня под руку и в вагон. А у меня в сумке бутылка коньяка. Где я его взяла, когда, как? Правда, напротив моего дома магазин "Российские вина", но это ж надо было туда сбегать, а потом выпить. Как я это успела за час? И главное, ничего не помню. Мы ехали в сидячем вагоне. Я сидела остекленевшая - Олег меня к чему-то прислонил, остальной коньяк отдал кому-то жаждущему. Приехали рано утром, я не поняла где я и почему мне так плохо. Олега ненавижу и говорю ему:
  - Мне не хорошо.
  Он купил пол арбуза. Я съела. Потом мы сели в автобус. А когда подъехали к монастырю и показались стены, ворота и чуть-чуть храм, я заявила:
  - Хочу курить.
  Курила два часа. Одну за другой. А Олег сидел и смотрел на природу. Я говорю:
  - Хочу домой.
  - Сейчас это невозможно. Поезд ночью, и я вас отправлю.
  Потом мы вошли. Нас приняли очень хорошо, накормили квашеной капустой, картошкой. Это конец августа, как раз перед Успением Богородицы - пост. И вдруг я увидела священника с глазами, как кристаллы - светящимися. А меня целый год мучила жуткая мысль. Мне всегда казалось, что я очень любила маму и папу. И когда мама умерла, вдруг поняла, что ничего про нее не знаю. А не знаю, значит, не интересовалась. Значит не любила?! Но если я маму не любила, то кого я вообще могу любить? И с этой мыслью я жила год, ни с кем не могла поделиться. И когда увидела этого священника, я вдруг поняла, что ЕМУ я могу рассказать. И ринулась к нему, но Олег остановил:
  - К нему нельзя просто так, только на исповедь.
  - А что такое исповедь?
  Это я, которая с 68-го года изучала разные религии, а что такое исповедь не знаю. Для меня исповедь - это окошечко, как в "Оводе", и говоришь в решеточку. Олег объяснил:
  - Надо подготовиться, идите в келью.
  А келья вся обита деревом, это Эстония. Нас там было девять человек, и все учили меня, что такое исповедь. Ночью я не спала, мне казалось, что вокруг меня огненный обруч, живот никогда так не болел. И когда очнулась, едва смогла подняться, меня умыли святой воды, сказали:
  - Готова.
  И я пошла на исповедь. У храма ступени очень крутые, и храм очень большой. Мы с Олегом встали рядышком, и я все делала как он. Он крестился, я крестилась, он поклон делал, я поклон делала. Но когда он двинулся вперед, у меня ноги от земли не отрываются - как во сне, хочешь идти, а не получается. Я не умею злиться. Я могу вспылить. А тут поняла, что такое ярость. Мне хотелось одного: вон там калитка, ее видно, я ТУДА хочу. Но я НИКУДА не могу. Посмотрела на Олега, а он с таким смиренным видом стоит, как будто все знает. Я думаю: вот сейчас он произнесет какое-нибудь слово, ну что-нибудь скажет, и я рвану прямо в эту калитку... А он молчит и смотрит. И я уже просто от физического напряжения, от ярости вдруг шагнула вперед, даже не шагнула, а упала на руки на следующую ступеньку. И почувствовала, что ноги оторвались от земли. Вот так на четвереньках я прошла первые ступеньки в храм. И подумала: какой ужас, я же актриса, как это, на четвереньках! Но никто не обратил внимания, наверное, они что-то понимали, чего я не знала.
  В храме меня встретила сестра Наталья, которой мы везли сумку на колесиках, потому что ее переводили в другую епархию, и у нее были тяжелые книжки. Она сказала мне:
  - Стой здесь, никуда не уходи, он знает, что у тебя первая исповедь. Такая возможность бывает один раз, говори как в колодец, как в бочку, все говори, потому что посмотри, сколько к нему людей.
  Я оглянулась: весь предел до самого конца был заполнен народом. И Наталья говорит:
  - Эти люди со всей России. Он провидец, понимаешь?
  - Я по блату не могу.
  - Здесь блата нет. Стой только, не отходи и не поворачивайся спиной к алтарю.
  И пришел отец Гермоген. Я сначала хрипела, потом издавала квакающие звуки, пока меня не пробило. От ужаса заревела вдруг, что ничего не могу, и начала говорить. Не помню, сколько времени он мне уделил. Мне кажется, очень много, около часа. И в конце простил мне самый страшный грех, который я совершила по незнанию, велел двадцать четыре раза в день читать Песнь Богородице. Я не поняла:
  - А что это?
  - Спросите там, теперь идите к чаше.
  - К какой?
  - Причащаться.
  И отпустил. Все. Я прожила в монастыре недели две до маминой годовщины, чему-то научилась, что-то узнала. И приехала в Москву другая. А отец Гермоген напоследок поинтересовался:
  - У вас есть батюшка?
  - Нет.
  - А как вы в церковь ходите?
  - Вот почему-то тянет и хожу.
  - И что вы там делаете?
  - Свечку ставлю.
  - Какую?
  - За тех, кого люблю.
  - А кому молитесь?
  - Кому-нибудь, кто мне понравится.
  - В какую церковь ходите?
  - На Неждановой.
  - Приедете в Москву, выберите батюшку, который вам по душе и скажите, что были в монастыре в Пюхтице, исповедовались, и вас причастил отец Гермоген.
  Я приехала в Москву. В свою церковь. Кстати, непонятно почему я туда ходила, ни с того ни с сего, сижу, сижу, телевизора у меня не было, если свободный вечер, иду гулять с собачкой, прошу кого-нибудь подержать поводок и захожу в церковь. Мне нравился там один батюшка, отец Геннадий, с длинными венецианскими рыжевато-русоватыми волосами, большой и добрый. Но вокруг него всегда клубились прихожане - не пробиться. И я простояла одну службу, попыталась дождаться, когда он освободится, потом ноги заболели, и я ушла. Вторую вечерню простояла, опять ноги заломило так, что уже ничего не надо. И на третий раз я просто выкрикнула:
  - Отец Геннадий, я была в монастыре...
  А он, оказалось, знал мое имя и через головы прокричал:
  - Ирина, как я рад за вас!
  Я понимаю, что могу опять уйти ни с чем. И продолжаю кричать:
  - Мне отец Гермоген сказал...
  И наступила тишина. Только слова отца Геннадия:
  - Можешь подождать меня во дворике?
  Я пошла во двор, села на скамейку, стала ждать. И вдруг развивающиеся ряса, волосы, он летит. И с детским восторгом:
  - Ты была у отца Гермагента? Расскажи все.
  Я рассказала. Без купюр. И он сказал:
  - Приходи почаще, но ты знаешь, что у тебя после первой исповеди другой такой сразу не получится, и ты потом перестанешь ходить, а это плохо.
  И все произошло как он сказал: исповедь получалась формальная, как в школе - пришла, отбарабанила что-то. И я перестала исповедоваться. В храм ходила, но на глаза ему не попадалась. Спустя некоторое время он меня нашел через прихожан и сказал:
  - Неважно к кому, неважно как. Пусть как в школу. Приходи ко мне хотя бы раз в полгода. Я понимаю твою профессию. Я теперь за тебя в ответе.
  Так я и ходила. Один раз получилась исповедь, когда я совсем больная пришла перед Рождеством, еле стояла, и слезы почему-то текли и текли, я что-то говорила и говорила... Стало легко. Потом ему дали свой приход - напротив консерватории есть сказочная церковь, мы чем могли помогали ее реставрировать. А когда он умер, я перестала ходить на исповедь.
  С Сашей исповедовались перед венчанием. И после его смерти два года не могла пойти на исповедь. Приходила, стояла в очереди, подходила и уходила. А потом взяла и выложила батюшке, что я Бога проклинала, почему он не забрал меня вместе с Сашей.
  Сейчас я бываю на исповеди, потому что надо. Но потребности, к сожалению, нет. Значит, верую не так глубоко как следует. Я очень чувствую фальшь. Особенно свою.
  Я читала о том, что лицедейство - грех. И отец Гермоген меня спрашивал:
  - Во что играете?
  - В театре играю.
  - Ой, как трудно будет. Но профессию пока не бросайте.
  Я так удивилась: как это я и без профессии? Но вот как получается. Видимо, у меня не настолько сильная, глубокая и правильная вера, чтобы я чувствовала этот грех. Когда вижу глаза людей в зале, я чувствую, что делаю что-то нужное им, и совершенно не ощущаю себя грешницей.
  
  Доктор Довженко
  Если б я ехала в Феодосию к Довженко с искренним желанием лечиться от алкоголизма, это одно, но я то уже не пила довольно длительное время, не месяц, а года полтора-два. А легенда про меня, наоборот, ширилась и крепла. Я думала: как же это прекратить? И нашла ход. Официально!
  Я услышала про Довженко. Во-первых, мне стало интересно. Во-вторых, почему нет, если это помогает, на всякий случай, вдруг опять начну искать спасение в этом. А главное: надо объявить вслух. Я пришла к Коршунову, да еще тогда, когда у него кто-то был, и попросила ходатайство от театра в наркологический центр Александра Довженко, что я еду лечиться от алкогольной зависимости.
  Это конец 88-го, Михал Иваныча уже нет. Но Коршунов - директор. У него пятиминутная пауза. Потом он начинает выпытывать:
  - Как, почему?
  - Да просто бумага такая полагается. Там же очень много людей в очереди стоит.
  Со мной поехала сестра. Поддержка, Чтобы я не волновалась. Я знала, что если кодирует сам Довженко, то от тебя зависит, если ты веришь, то действует. А если заранее знаешь: делай что хочешь, все равно буду пить, - тогда и ездить не надо. Но это не мной сказано, это в Библии написано.
  А я верила. Мне нравится верить и в чудеса, и в то, чего не бывает. Это мое убеждение, что так жить полнее и интереснее. И никакие это не иллюзии. И не прятки от действительности. Это просто более полная жизнь, когда ты пускаешь в нее чудеса. С этим я пришла к Довженко. Но когда я ждала своей очереди, раскрылась дверь из регистратуры и оттуда вырвался Саша Соловьев с глазами, как море, их было так много, глаз, как море и солнце вместе взятые. Почему-то мы кинулись друг к другу в объятия. Нашли где встретиться! Он втайне ото всех приехал. Я ему сказала, что очень люблю Грина, он проводил меня к музею, показал, где музей Айвазовского. Он был уже после сеанса. А я перед. В тот день он уехал. Мы обменялись телефонами, устно, договорились в субботу созвониться, но я забыла его номер.
  На приеме у Довженко я выключилась, ничего не помню, он задавал мне какие-то вопросы. Очень пожилой человек, очень могучий, седой, крупные черты лица, от него шли энергетические волны. Когда он отошел куда-то, я оглянулась, а у него шкаф книжный, там старинные книги, то, что я успела увидеть, - много магии.
  
  - Года два назад я прочитала в газете, что "судьба не дала вам с Сашей побыть вместе, потому что большую часть времени вы проводили по клиникам и реабилитационным центрам".
  - Да мы даже на Новый год пили детское шампанское! А еще иногда покупали безалкогольное пиво и устраивали ужины с моими любимыми креветками и его любимой вырезкой. Столько лет прошло со смерти Саши, я думала, что все домыслы уже напечатали. Я при Саше не выпила ни рюмки. Как только сказала, что согласна выйти замуж, было одно условие: мы не пьем. Коньяк мне дали на похоронах, потому что я куда-то проваливалась. А все потому, что в одном интервью я честно призналась, что был период, когда я пила. Никто о себе не говорил такое во всеуслышание. И за эту тему зацепились все средства массовой информации. Я еще смеялась, что стала главной алкоголичкой Советского Союза. Но для себя я эту тему исчерпала.
  - А почему вы вообще пить начали?
  - Когда?
  - Когда пошли слухи.
  - Ой, слухи пошли раньше, чем я начала. Я напивалась так же как все в молодости. А что, чай пить и стихи читать? Стихи читаются гораздо лучше, если есть вино. Были совершенно приличные посиделки.
  - Слухи пошли, когда вы в Малом работали?
  - Это я узнала в Малом. Накопилась тяжесть в том числе от работы, когда перестаешь спать, и уже не выпить надо, а напиться, чтобы вырубиться. Утром физически плохо, зато морально свободен. Кто-то называет это депрессией, кто-то - перенапряжением. Однажды после спектакля ко мне в гримерку зашли друзья, принесли шампанское, я выпила и вдруг мне стало легко. И когда в следующий раз накатило плохое настроение и тяжесть, я сама купила шампанского и выпила. Опять помогло. Я напивалась не часто, но всегда в точку. Если я это делала - обязательно замена спектакля. То есть я платила за свои освобождения от груза очень тяжело.
  - Что значит замена спектакля?
  - Я не должна была играть, и вдруг заменили на мой спектакль. И в состоянии, когда хочется быть дома, пить водичку и приходить в себя, я должна была работать.
  - А что больше нравилось: коньяк, водка? Были вкусовые предпочтения?
  - Водка мне нравилась, только когда с мороза и с горячей едой. У коньяка не люблю запах. Правда, в Грузии я поняла, что такое настоящий коньяк. Я перекрывала нос и воспринимала вкус. Даже название запомнила - "Ахтамар". Есть такая легенда: юноша и девушка полюбили друг друга, но почему-то должны были встречаться втайне и между ними была вода. Он каждую ночь приплывал к ней на остров, а когда плохая погода, она стояла на утесе и держала огонь в руке, чтобы он видел. И однажды он утонул. По-моему, она тоже бросилась с утеса. Ее звали Тамара. И последние его слова были: "Ах, Тамар..."
  - И чем же вы тогда напивались?
  - Или водка, или коньяк. Коньяк - зажимала нос, а в водку добавляла сок, чтобы осилить. Но на голодный желудок, да на усталость не так много надо было, чтоб выключиться.
  - А как поняли, что дальше нельзя?
  - Я испугалась того, что это стало панацеей. Вот что-то случилось, а, ничего, сейчас потерплю, а потом вычеркну из памяти. То я руководила процессом, а тут уже процесс руководил мной. И если еще пару раз подведешь кого-нибудь, не в профессиональном, а в человеческом смысле, то чувство вины потом не отпускает.
  - В моменты опьянения у вас бывали творческие полеты?
  - Полетов не было. Я могла растянуть этот процесс, совместить полезное с приятным, то есть двух зайцев убить: первое - мне надо в результате выключиться, а второе - у меня какие-то сложности с ролью, над которой я работаю. Чем больше не получается, тем больше комплексуешь, значит, я не артистка, раз такую простую вещь не могу сделать. А если немножко выпить и сосредоточиться на этом, приходят какие-то неординарные решения. Я же, репетируя, сама себя в рамки ставлю, и чем дальше, тем сильнее этот обруч сжимается, а тут обруч сбрасывается, но надо было записывать все, что приходило в голову. Это, конечно, бред, если для того, чтобы сыграть сцену, надо напиваться.
  - Вас не пугала судьба Олега Даля?
  - Нет. Мне было очень больно и горько, что его не стало, потому что я уже настроена была совершенно на новую жизнь. С ним. Творческую. И когда все рухнуло... Нет, ничего меня не пугало. Я самостоятельный и довольно самодостаточный человек, чтобы пугаться чужими судьбами, страхами. Когда я сама про себя поняла какие-то вещи, я отреагировала. Я смогла это победить, и слава Богу.
  
  Уход из кино
  Меня отпускали на съемки. Ведь в Малый театр меня взяли с хвостами: я должна досняться. Но вот один раз случилось - не могла вылететь из Душанбе. И мой названный брат Толя Азо, расставив руки, протолкал меня сквозь толпу, образовавшуюся за несколько суток нелетной погоды. Потому что он услышал, что один самолет все-таки полетит. Так мы с ним пробрались на летное поле, и он сразу к пилотам:
  - Ребята, это же наша любимая из "Доживем до понедельника". Ее из театра выгонят, если она не прилетит.
  И меня спрятали в кабине. Почему-то внизу под ногами было стекло, и я видела, над чем мы летим. Но все равно это было на грани фола. Опоздание. Я звонила в театр, предупреждала, а заменить некем. Скандал.
  В общем, это было физически несовместимо. Пришлось выбирать - театр или кино. Я выбрала театр. И ни разу об этом не пожалела. Так что это не то, что с кино не сложилось.
  
  Звание
  Перебирала дома стопку бумаг, чтобы выкинуть, нашла газету "Союз кинематографистов" и говорю подруге:
  - Нина, посмотри, Алентову поздравляют, Люду Савельеву, которая Наташу Ростову сыграла, а меня Путин не поздравил с 60-летием. Кошмар! Ужас! Кашмарный ужас!
  Пошутила. Эта шутка из той же области, как мне звание давали.
  В 79-м году я уже второй год в Малом театре, прихожу в Дом актера, тогда еще живой, не сгоревший, получать премию за лучшую женскую роль или дебют, не помню, в спектакле "Ревнивая к себе самой". Премию выдает Гончаров. Стопка тарелочек из керамики, кувшин и стаканчики. Седой человек стоит на сцене, все это держит, оно у него трясется, потому что он все равно не простил мне ухода из театра. Благословил как отец, но он такой - и ревнивый, и эмоциональный, в мужчине это неплохо, когда он сначала благословляет, потом не прощает, потом опять прощает, значит, в нем что-то бурлит.
  Я выхожу на сцену. Андрей Александрович смотрит в пол. Получаю от него весь набор, еще какую-то грамоту уже в зубы, и, согнувшись от тяжести, спускаюсь в зал, чтобы упасть на первое попавшееся место, потому что иначе разобью. А рядом сидит знакомый актер, который перешел работать в министерство, потом был директором театра оперы и балета Станиславского. Он говорит:
  - Ирка, привет, я тебя поздравляю.
  А я, потрясая керамикой, спрашиваю:
  - С этим?
  - Ну, нет, через мой стол прошло твое звание уже со всеми печатями, подписями, я его просто в кучку положил.
  А меня не волновали звания. В детстве ордена, медали, награды были для меня чем-то очень весомым, недостижимым, героическим. Я ведь родилась сразу после войны. В школе-студии такими же недостижимыми и весомыми казались звания, которые носили великие мхатовские Старики. Но за двадцать с лишним лет в театре мое отношение к званиям изменилось. Я узнала, что их присваивают не только за творческие достижения. Можно оказаться в нужном месте в нужное время, иметь "лапу" наверху, дружить с кем надо или против кого надо, стать парторгом, профоргом... И во мне произошла переоценка ценностей. Любовь зрителей стала важнее, чем "официальное признание заслуг перед Отечеством". Тем более народ обычно путает: народный, заслуженный. Тебя или любят, или не любят.
  После разговора в Доме актера прошли годы: два, шесть, восемь. Михаила Ивановича Царева уже нет в живых. В 88-м меня вызывают в Министерство культуры, а я не знаю, где оно находится. У кого-то спросила, вышла за час, чтобы сориентироваться в арбатских переулках. Вызывал меня Чаусов, замминистра по кадрам. Я вошла в кабинет, он внимательно на меня посмотрел, сказал:
  - Здравствуйте, садитесь.
  Я села. Он молчит. Я робко спрашиваю:
  - Что случилось?
  Потому что лицо у него не радостное.
  - Да не знаю, как начать разговор. Скажите, у вас какие отношения в театре?
  - Теперь хорошие. Я много работаю. И с теми, с кем работаю, хорошие.
  - А какие у вас отношения с коллегией министерства?
  - Да я ваше министерство полчаса искала, хорошо, что заранее вышла!
  - И вы не знаете, кто у нас в коллегии?
  - Я даже не знаю, что это за коллегия.
  Он рассмеялся:
  - Коллегия по званиям.
  - Нет, я не знаю, кто в коллегии по званиям.
  - Но вообще про звание-то вы знаете?
  - Конечно, знаю, мне знакомый из министерства сказал, что мне в 79-м году дали звание.
  - Но сейчас 88-й!
  - Да.
  Опять пауза.
  - То ли вы сейчас гениально играете, то ли я ничего не понимаю. Откуда у вас столько врагов в коллегии?
  - А кто там в коллегии-то, артисты или кто?
  - Ну, не знаете и не надо вам знать. А почему у вас столько врагов вообще?
  И я ему коротко объяснила:
  - Вы поймите, я пришла в Малый театр и на ближайшие два года, как мне потом сказали, схавала четыре главные роли. А в Малом театре спектакли делают год, может, и дольше. То есть я лишила большое количество актрис, а там труппа почти полторы сотни, не только ролей, но даже надежды на них. За что меня любить? Только работой я постепенно с годами заслуживала любовь людей. Но вот сейчас я не знаю, кто у меня враги.
  - Спасибо за разговор. Извините, что вы так долго нас искали. Я вам желаю всего хорошего.
  И последняя его фраза была:
  - Как вы в этом мире выжили?
  Я удивилась:
  - Как это понимать?
  Он засмеялся:
  - Как пожелание жить дальше.
  И я вышла. А через какое-то время получила звание. Мне велели приехать в Белый дом, я спросила: "Это где?" Мне объяснили, я ничего не поняла, взяла такси, подъехала к Белому дому. Не помню кто вручил мне медаль и к ней бумагу о присвоении мне Заслуженной артистки РСФСР. И я ушла домой. У меня было такое плохое настроение, что хотелось собрать друзей, поставить шампанское и сделать пирог, чтобы не было так противно. Везде на гастролях меня спрашивали:
  - А какое у вас звание?
  Я гордо говорила:
  - Никакого.
  Все ахали:
  - Как?
  Я была особенная. И вдруг стала как все. Очень обидно. Все равно, что с высшей ставкой в кино, которую я должна была получать после "Доживем до понедельника", поскольку фильм завоевал Гран-при на международном фестивале. Но я узнала об этом через пятнадцать лет, фактически перестав сниматься. И получала свои 6.50, 8.50, 11.50, 13.50, 16.50, вместо 40 рублей за съемочный день.
  А насчет звания... Мы с Олегом Далем иногда шутили:
  - Ну, ты, здравствуй, не заслуженный и не народный.
  И он отвечал:
  - Здравствуй, не заслуженная и не народная.
  И мы веселились. Потому что ему, по-моему, это тоже было безразлично. А мое звание, как символ какой-то. После 88-го года я стала потихонечку мысленно уходить из театра. И ушла окончательно в 90-м.
  
  "Любовь до гроба"
  После смерти Михал Иваныча меня хватило на то, чтобы найти пьесу итальянского автора Николае и предложить Эдуарду Марцевичу сделать спектакль "Любовь до гроба". Это была постановка для души. Там треугольник: муж, жена и любовник. Комедия. Третьим пригласили Сашу Овчинникова. С этой пьесой мы проехали Белоруссию, Украину, Сибирь. За год сыграли сто спектаклей. Раздали все долги. Нас принимали стоя.
  Сюжет такой. Муж - нормальный, обеспеченный человек, а жена приезжает на море с мыслями об уходе из жизни, потому что любви больше нет, она отдала ему себя, свое состояние, участвовала во всей его жизни, а сейчас все остыло.
  Но сначала на сцене появляется нормальный итальянский парень, который недавно купил машину в кредит, у него свободный день и он тоже приехал на море. Он радуется солнцу, морю, у него в транзисторе Робертино Лоретти.
  И вдруг за кулисами слышен металлический треск. Звучит другая музыка: па-па-па-пам, - Девятая симфония Бетховена перекрывает транзистор. Появляется моя героиня. Она возмущается:
  - Почему вы ставите машину посреди дороги?
  Он в ужасе:
  - Она была в кустах!
  - Не беспокойтесь, крыло валяется метрах в двадцати в сторону моря, вы его найдете.
  Он бежит туда:
  - Что вы наделали, я еще кредит не выплатил!
  Начинается дождь. Она говорит:
  - Я вас подвезу.
  Следующая сцена: он загипсованный лежит в больнице, она приходит к нему с апельсинами.
  - Я не ем апельсины.
  - Ну что вы, апельсины всегда носят больным и заключенным. Кстати, к вам приходили из полиции? У меня не было другого выхода, когда я с ними разговаривала, я сказала, что за рулем сидели вы.
  Следующая сцена: он в тюрьме. И она в шикарной шляпе приходит его навестить. Он кричит:
  - Оставьте меня в покое!
  А она совершенно спокойно садится, рассказывает о своей трагической любви с мужем, потом говорит:
  - Вашу домработницу я уволила, она все время тратит на телефонные разговоры, между прочим, междугородние.
  - Как вы попали в мой дом?
  - Я же должна была принести вам чистое белье.
  Напоследок она обещает:
  - Я вас вытащу из тюрьмы. И, между прочим, я вас люблю.
  Опять перестановка. Он в смирительной рубашке, сумасшедший дом. Она его кормит:
  - Я же говорила, что вызволю вас из тюрьмы.
  Он вскакивает и начинает гоняться за ней в смирительной рубашке.
  Наконец его возвращение домой. Он месяц провел в больнице, месяц в тюрьме, месяц в сумасшедшем доме. Он заходит, снимает шляпу, садится. И появляюсь я в легком кимоно:
  - Не могла же я позволить вам вернуться в пустой дом. Да, звонила ваша девушка, я ей сказала, когда вы будете. Шампанское и фрукты в холодильнике.
  У него начинается истерика. В конце концов, он на нее набрасывается. И у них начинается роман. Но она его уже давно полюбила, потому что заботилась о нем, мужу это все не надо, и она нашла замену. Теперь и он влюбляется.
  Сцена их воркования. Она сидит на нем верхом и говорит:
  - Я хочу тебя о чем-то попросить, обещай, что сделаешь это для меня.
  - Обещаю.
  - Убей моего мужа.
  - Но я его даже не знаю!
  - Я вас познакомлю.
  Она их знакомит. У них находятся общие увлечения - оба интересуются этрусками, астрономией. Она пытается ускорить процесс:
  - Почему ты ничего не делаешь? Я тебе предложила его придушить, подкинуть змею в постель, пристрелить, поджечь, взорвать!
  В конце концов, она вручает ему таблетки, которыми он должен отравить ее мужа. Но когда он трясущимися руками пытается их использовать, они у него разлетаются.
  И следующая сцена: она гуляет по тахте с телефоном в руках:
  - Я купила себе шикарное платье, после похорон можно будет надеть пелерину и получится вечерний наряд. Ты все подготовил?
  И я от радости, что сейчас все произойдет, героиня со смехом заваливается на тахту. Следующая сцена. Я лежу на тахте, на ногах белые тапочки, руки сложены на груди. Со свечками выходят двое мужчин:
  - Она была потрясающая женщина.
  - Такие женщины редко встречаются.
  - Какое счастье, что они редко встречаются.
  И они начинают в упоении плясать тарантеллу. Так заканчивается пьеса. Но Эдик Марцевич ставил антиженский спектакль, про тех, кого он называл "пожирательницами времени". И вот герои пляшут на переднем плане, а я потихонечку приподнимаюсь, сажусь, встаю с тахты. Эта женщина непобедима.
  
  - И почему перестали играть?
  - Развалился спектакль. У Марцевича характер такой: он может совершить поступок, который ни объяснить ни понять невозможно. Я не согласилась с ним, потому что это было бы предательством по отношению к Саше Овчинникову.
  - Он хотел его заменить?
  - Да. Прямо перед поездкой. И уже подготовил актера. А мне сказал: "Ира, ты помнишь, что мы вылетаем в Курган? - Конечно, помню. - У нас один день свободный, мы будем репетировать, потому что ты будешь играть с другим актером". Ну, естественно, я по-своему отреагировала. Я не полетела в Курган. Он попытался ввести на эту роль актрису, был уверен, что я полечу. Не знал меня так, как нужно было бы знать, прежде чем делать такие вещи. Они там провалились.
  - Ему не нравилось, как играл Овчинников?
  - Нет, ему хотелось руководить. Он был режиссером, очень хорошим, но считал себя и директором. А вначале у нас были дружеские, демократические отношения. Начались какие-то трения, я пыталась следить за тем, чтобы они не ссорились, но не смогла, очень обидно.
  - Вы ведь хотели ставить еще "Там же, тогда же"?
  - Когда я искала пьесу, я выбрала две: "Там же, тогда же" и "Любовь до гроба". Потом еще раз перечитала и поняла, что сейчас на меня и на моих коллег ложится как раз "Любовь до гроба". Я никогда таких ролей не играла, это в общем-то характерная роль - роковая женщина, вызывающая в основном хохот.
  
  Уход из Малого театра
  После смерти Михал Иваныча атмосфера в театре, естественно, изменилась. Юрий Соломин стал и. о. художественного руководителя. При Цареве он был профоргом, потом парторгом. У меня с ним была только одна совместная работа - в спектакле "Игра". Это роман Юрия Бондарева. Но я там в воспоминаниях.
  Главный герой - кинорежиссер. Он хотел снимать балерину, очень странное существо, талантливое, утонченное. Она его полюбила, и он ее полюбил. Ну что я роман буду пересказывать! Потом она бросилась с моста. И он никак не может избавиться от этого - он ее вспоминает. А вспоминает так: я появлялась на лестнице под потолком, говорила голосом с реверберацией, с эхом, спускалась, разговаривала с ним, потом убегала.
  У меня с Соломиным были нормальные отношения. Никакие. Может быть, я ему мешала. Он бережно и трепетно относился к своим ученикам. Очень много его учениц работает в Малом театре. И его наверняка огорчало, что, хотя они и младше меня на двадцать лет, но их ставят вторым составом в очередь со мной играть. У меня же опыта-то больше. И в то время, как говорится, имя было. Но получалось, что девочки в невыигрышной ситуации.
  Это подспудно как-то собирается. А чего ему меня любить? Меня Царев любил. Достаточно. Для меня время остановилось, когда не стало Михал Иваныча.
  Я даже не сразу заметила, как оказалось, что из всех моих спектаклей в репертуаре остался "Красавец-мужчина". Остальные руководство театра сняло. Из театра ушел Борис Александрович со своими учениками - Володей и Васей. Ушел Хейфец. По-моему в Театр Армии. Очень много сильных актеров остались не у дел, потому что роли распределялись уже по-другому принципу. Ну, новая метла по-новому метет.
  Потом Соломин сделал подарок голодным артистам, которые оказались не у дел. Он предложил поставить "Идеального мужа" Оскара Уальда. Это блеск! Я не хочу обижать того мальчика-режиссера, просто не стану называть его фамилию. Соломин распорядился, что он будет ставить "Идеального мужа" на малой сцене. Сцена величиной с мою кухню. В Щепкинском училище.
  Это пьеса, где надо месяц учиться, как надевать и снимать перчатки, как садиться, как пользоваться веером, как подавать руку. Это высший свет Англии. А мы через пару месяцев должны сдать спектакль. Я подошла к мальчику и сказала:
  - Спасибо большое, миссис Чивли, конечно, это бенефисный вариант, но дело в том, что когда я училась во МХАТе, все мои педагоги играли в "Идеальном муже", и мы всем курсом валили на лесенку бельэтажа и в упоении смотрели. Я воспитана на этом спектакле, я его знала наизусть. И я не могу участвовать в таком кухонном варианте. Извините.
  - Ой, я не решаю такие вещи. Вы пойдите на разговор к Соломину.
  - Хорошо.
  Я подготовилась к разговору. Духовными практиками. Если человек кричит и унижает тебя, а ты в этот момент начинаешь трепыхаться, он у тебя энергию заберет. Он заряжается, а ты после этого, как выжатый лимон. Есть разные способы защиты. И еще есть духовные практики, которые позволяют тебе быть в здравом уме, полном покое и в радости. Кто-то в это не верит. А я считала, что нужно попробовать, прежде чем не верить.
  Я сходила в храм, подготовилась и пришла к Соломину. Очень спокойная. Объяснила ему свою позицию. Он стал говорить, что это глупо, какие-то сантименты, что я не понимаю, что меня ждет впереди, буду играть все роли Деминой. А у нас чудная актриса была, в "Дети Ванюшина" она играла жену Михал Иваныча, маленькая, характерная, у нее замечательно получались трогательные, смешные и коварные старушки. Вот я роли Деминой буду играть.
  - Ты что думаешь, я тебе еще буду предлагать миссис Чивли? Молиться надо, что вообще такое дали.
  - Ну, что вы, Юрий Мефодиевич, я очень вам благодарна. За то, что вы думаете о моем будущем. Но только вы как-то узко думаете в возрастном смысле, а я подумала немножко шире - очень мало характерного было в моей жизни, вот я и стала искать характерные роли, это расширяет диапазон.
  - Какие характерные роли? Что вы имеете в виду?
  - Да вы знаете. Нас же все время отслеживают по вашему указанию. У нас есть спектакль "Любовь до гроба". Роль там характерная и замечательная. Принимают нас потрясающе в свободное от Малого театра время.
  Тут наступил взрыв. Он стал кричать и багроветь. Когда случилась пауза, я сказала:
  - Хорошо, я скажу вам правду. Я хотела, чтобы у нас получился человечный и тактичный разговор, на уровне двух творческих людей. А так как я считаю, что разговор закончен, мне это все неприятно, то я скажу истинную причину: я отказалась от участия в "Идеальном муже" потому, что это кость голодным артистам. Ни через два месяца, ни через год спектакль не будет выпущен. Этот мальчик не может ставить Оскара Уальда. Тем более на кухне.
  И я быстро вышла, потому что он стал уже совсем кричать. Я испугалась, что его хватит удар, и опять я буду виноватой. Разговор произошел весной. Летом меня пригласили в спектакль по пьесе Виталия Павлова "Джазмен". Мы съездили с ним в Америку. В сентябре я появилась в Малом театре, немного побыла там, а 19 октября пришла в середине дня с уже написанным заявлением "по собственному желанию". Оставила у секретарши. Вечером мне звонит Коршунов, директор театра:
  - Что случилось?
  - Ничего, просто закономерный поступок. Я долго колебалась, созревала, а сейчас созрела.
  Потом позвонил режиссер Борис Морозов, он сейчас руководит Театром Армии, а тогда ставил спектакль в Малом театре:
  - Ирина, у меня такие планы на вас, вы не можете уйти.
  - К сожалению, поезд ушел. Спасибо, но это не каприз. Это ВЫБОР.
  Я много раз пыталась словами объяснить. Не могу. Вот ты влюблена, любишь, это удивительное, приподнятое состояние со своими трагедиями, ссорами... И вдруг - закончилось, пусто, не кто-то кого-то бросил, а нет состояния приподнятости. Стоит продолжать такие отношения? Я пришла в театр и почувствовала, что мне стало холодно.
  
  - Зарплату-то хоть получили?
  - Это начало сезона. Ну, ты вопросы задаешь! Когда уходишь из театра, про какую зарплату я могла помнить? Ушла и ушла. Борис все спрашивал: "Куда?" Да в никуда!
  - И Василий Бочкарев вам звонил?
  - Все звонили, кто близкий был. Но все поняли, Вася только что-то затаил. Ну, может, это я придумала... У него просто очень много работы, он сейчас ведущий актер, очень мощный, очень интересный. После своего ухода я была в Малом театре один раз, на юбилее Михал Иваныча. В день его 90-летия шел спектакль "Горячее сердце" и внизу на афише было написано: "К юбилею Михаила Ивановича Царева". Я не хотела идти, но Варвара сказала, без тебя я не пойду, ты меня лишаешь. Мы сидели с ней в ложе и смотрели спектакль "Горячее сердце".
  - А вы знаете сплетню, что вы были любовницей Царева?
  - Нет. Надо будет Вавочке рассказать. А он и не скрывал, как ко мне относится. Но почему-то к Гончарову меня не приписали в любовницы, хотя он относился ко мне особенно и любил меня, и ценил. Но вообще про меня, если хотят хорошо сказать, это всегда одно и то же: бог ей послал такую карьеру, разве не понятно, каким это способом? Но так как в этом смысле у меня ни одного нигде романа не было, даже флирта не было, я воспринимала, как Симолин мне говорил: "кого приписывают". Прекрасно!
  - То есть вы старались избегать служебных романов?
  - Я не старалась, их просто не было.
  - Михаил Иванович был хорошим руководителем?
  - Очень. Он настолько мудр, настолько большая личность, у него и голова была большая, красивая, что он намного вперед просчитывал. При нем в театре мог работать один режиссер со своей командой актеров, другой режиссер, третий, четвертого приглашали. Все время такими кочками на болоте возникали, а потом с этих кочек вырастали деревца. Резкого я его никогда не видела, всегда шуткой мог повернуть собрание в другую сторону, мог течение повернуть в другую сторону. Он мог быть потрясающим политиком, организатором, лидером. Он же был председателем ВТО, профессором в училище. А сколько он создал домов ветеранов, домов отдыха, отделений театрального общества по всей России. Он успевал конкретно помогать своей пастве: квартиры, путевки... Его очень много было.
  - После того, как такие личности уходят, приходящие им на смену кажутся мельче?
  - Да, а тем более, у меня совсем личное было. Он действительно был мой ангел-хранитель, я могла все ему рассказать, посоветоваться, даже совершенно не по театральным делам, по человеческим. И это не значит, что я хорошая, а Соломин плохой. Просто в данном месте в данное время я туда не вмонтировалась, как не вмонтировалась в 90-е годы. Не я одна. Но это не значит, что вся Россия плохая, а я права. Я уходила не из родного театра, а из театра, который стал мне чужим. Поэтому безболезненно. Теперь убедилась, что вовремя, так как любовь к РОДНОМУ театру осталась.
  
  Горе от ума
  Я ушла из Малого театра и поняла, что без театра мне очень трудно. Я позвонила своему соседу Олегу Ефремову:
  - Я бы хотела с вами поговорить.
  - Ир, дай мне четыре дня, у меня открытие сезона и выпуск "Горе от ума", кстати, приходи. А потом поговорим.
  Я пришла. Сидела в самом лучшем месте, в первом ряду после прохода. Слева от меня - Нина Попова, справа - Иннокентий Михайлович Смоктуновский, как приятно. Мы начали смотреть спектакль. Грех говорить на альма матер, только я ничего не понимала, что происходит. Но молчала. А Нина Попова не умеет говорить шепотом, у нее шепот озвученный, и она мне в ухо твердила:
  - Ир, я что, с ума сошла? Я что, с ума сошла?
  А в мое другое ухо Иннокентий Михайлович тихо говорил:
  - Ирочка, я что уже такой старый маразматик? Я ничего не понимаю.
  В антракте они ушли. Я досидела до конца спектакля. Больше я Ефремову не звонила.
  
  РАБОТА НАД ОШИБКАМИ: 1990 ГОД - ПО НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ
  
  "Джазмен"
  Мой друг и любимый партнер Вася Бочкарев зашел ко мне вместе с режиссером спектакля "Джазмен" и пригласил поработать с ними. Они уже давно репетировали, но что-то случилось с Леной Прокловой, она не смогла, вышла из спектакля, и они искали замену. Я прочитала пьесу и честно ничего не поняла. Потом мне Вася объяснил. Ставил сам автор. Но так как он не режиссер, то основную работу с актерами проводил Вася.
  В спектакле четыре действующих лица и персонаж по прозвищу Овал. На самом деле это джазмен, и играл его Алексей Козлов, которого называют "Козел на саксе".
  Супружеская пара - это мы с Васей, и Пилот, так его зовут, со своей девушкой. Мой муж - бывший джазовый музыкант. Действие происходит на нашей даче. Козел на саксе возникает в воспоминаниях по ходу пьесы - появляется и играет на саксофоне. А в кресле у нас сидит кукла под названием Овал.
  Сначала был такой состав: Филозов, Бочкарев, Лена Шевченко и я. Потом Лену Шевченко заменила Вера Глаголева. Леночка еще совсем молоденькая была. А Вера до этого на сцене не играла. Потом Филозов нас "кинул". За двадцать дней до поездки в Америку. Ради чего, не знаю.
  Мы должны были везти спектакль на фестиваль современного русского театра в Вудстоке. Фестиваль проводили Пол Ньюмен и его жена. У них своя театральная школа в Нью-Йорке. От России были мы, а американские актрисы репетировали пьесу Галина - он туда поехал и сам поставил, вот такой эксперимент.
  В начале августа мы играли спектакль в Москве для пап и мам, как говорится, то есть для друзей. А Филозов должен был успеть на поезд, кажется, на съемки, поэтому нам пришлось перенести начало с семи часов на пять.
  Сыграли первый акт в учебном театре ГИТИСа, и вдруг в антракте Филозов нас всех посылает прямым текстом и красиво уходит. А мы остались с вытаращенными глазами. Потом их вытаращили зрители, которым объявили, что продолжения не будет. Потом мы долго молча сидели. Настроение было дикое. И я пошла не домой, а к моим друзьям в мастерскую: к Наташе Рожиной, которая была художником по костюмам у Рустама Хамдамова, и ее мужу Саше Славину, у которого я снималась в курсовой. И Саша мне сказал:
  - Возле Крестовского рынка у Рижского вокзала есть храм Знамени, и если войдешь, то слева от алтаря икона, там только отверстие для лика, даже не поймешь, кто изображен, сплошное золото. Это чтимая икона святому мученику Трифону. Вот он в делах помогает. Только стой, пока физически не почувствуешь, что тебя как будто пробило, какое-то другое состояние возникло, значит, услышал.
  И я пошла. Не помню, сколько стояла. Подробно все рассказала святому Трифону, что произошло, ребята столько работали, и вдруг все рухнуло. Свечку поставила. Все молитвы, которые знала, сказала. Просила: помоги, потому что только чудо может спасти, осталось чуть больше двух недель до отъезда, уже билеты куплены. А потом то ли устала, то ли, наоборот, продохнула, огляделась, увидела икону Серафима Саровского, "Нечаянные радости", очень мне все понравилось там, и я поняла, что могу идти.
  А на следующий день встретила на улице Сашу Фатюшина. Разговорились, он спросил, не скучаю ли я по Маяковке, сказал, что снимается, и остался один съемочный день. А я его спрашиваю:
  - У вас когда отпуск заканчивается?
  - В сентябре.
  - Санька, вот оно!
  И пальцем в небо: вот оно! Дальше можно не рассказывать. Все участники спектакля были с ним знакомы. К нему нельзя было плохо относиться. И он решился. И получилось гораздо лучше, потому что центром спектакля должен быть мужик.
  Мы уехали в Америку. Жили в лесу, в старинном особняке вместе с американскими актерами. С нами был переводчик, очаровательный мальчик.
  Зрители принимали нас хорошо. Туда приезжали люди, имеющие отношение к этой профессии. В школе Пола Ньюмена в большом почете система Станиславского.
  А тот же Саша Славин мне сказал:
  - Ты вот ездила в Дивеево, где твой любимый Серафим Саровский, а знаешь, что в Гринвич-Вилидж с 56-го года открыт Ново-Дивеевский монастырь? По дороге от Нью-Йорка до Вудстока.
  И я все подкатывалась к нашему переводчику: "У тебя машина, ты можешь нас отвезти". А он говорил:
  - Боюсь, что меня не отпустят.
  И вдруг в субботу приезжает его мама. Подходит ко мне:
  - Сегодня суббота, у вас свободный день, и сын мне сказал, что вы хотите поехать в монастырь, я тоже хочу, я договорилась, его отпускают.
  - А почему вы хотите в этот монастырь?
  - Потому что мой сын так увлечен Россией и русским языком, что я хочу немножко понять его душу.
  Я бегом к Васе Бочкареву, и мы поехали. Батюшка там был очень хороший, а староста - еще из белой эмиграции. Очень неприступный. Он сказал:
  - Пока царя не канонизируют, не принимаем ни Россию, ни русскую церковь.
  Но я его долго не слушала, ходила по кладбищу, там небольшая церковь, в которой висит портрет Серафима Саровского, писанный при жизни, не икона, а портрет. И еще одна икона Богородицы очень сильная. Я спросила, можно ли сфотографировать?
  - Вам можно. Вы редкий гость у нас. А вот есть еще открытки, правда, только две осталось.
  И нам много книг подарили: про оптинских старцев, про Дивеево...
  Когда мы вернулись в Москву, то сыграли здесь три спектакля, съездили в Питер, в Таллин и Киев. А потом агентство, которое за нас зацепилось перед отправкой в Америку, увлеклось балетом, и, в конце концов, мы его потеряли вместе с возможностью продолжать играть.
  
  Дивеево
  В Дивеево я съездила в те двадцать дней, за которые мы вводили в спектакль Фатюшина. Я подумала, что буду в Америке искать Ново-Дивеевский монастырь, а в Дивеевском до сих пор не была. Хотя не расстаюсь с книжкой Серафима Саровского. Я не умела обращаться к Создателю, вот с Богородицей полегче, с Николаем Угодником... А Серафиму Саровскому я могла все рассказать. И когда в репетициях выдались два свободных дня - Фатюшин уехал на съемки, я забежала домой, позвонила на вокзал, узнала, что есть поезд в Арзамас, схватила юбку и платок, и в пять утра была на месте.
  В Москве жара, а там холодрыга, проливной дождь, я в тапочках, они промокли, одежда на мне мокрая. И все в Дивеево закрыто: аптека, универмаг, гастроном. Я попросилась в дом - не пустили. В общем, целый день прошлялась по городу, никакого монастыря не нашла, храм с пустыми окнами, у стены - глубокий котлован, в трапезной телевидение. И строительные леса.
  Чувствую, что температура у меня высокая. Дождалась открытия аптеки, что-то купила, и пошла на шестичасовой автобус. А навстречу мне блаженный в ботиках, улыбается и говорит:
  - Здравствуйте. А вы на источнике были?
  - Я уже никуда не дойду, я простыла.
  - А чего тут, вон он.
  Оказывается, в городе есть целительный источник.
  - Вставайте прямо в ручеек, все равно ж насквозь мокрая, хуже не будет.
  Я встала. И мне стало тепло. Потом блаженный говорит:
  - Не надо на автобус, у нас сейчас вечерняя служба.
  - А где?
  - Да вот.
  И ведет меня в тот храм, где строительные леса. Внутри там фанерно-картонный алтарь, картонные иконы, несколько бабушек, монахиня, батюшка. Началась служба. А у меня уже, наверное, такая температура, что я зацепилась за леса, съехала по ним и ударилась - в подмышку попала железка. Я поднялась, вышла в прихожую, там стол, лавка, и мальчик уроки делает. Помню, что подошла к нему и попросила подвинуться. И только села - у меня голова на руки рухнула, и я уснула.
  А когда проснулась, ни температуры, ни головной боли, слышу, в храме поют, я скорей туда и успела как раз на вынос двух икон - одна в золотистых тонах, а другая на синем фоне, "Умиление" называется. Этим иконам молился еще отец Серафим.
  Потом меня спросили, к кому я приехала. Я говорю:
  - В монастырь приехала, но жизни тут не обнаружила.
  - Да что вы, у нас деревянный храм есть за городом. Нам монастырь не дали, а построили Казанскую церковь, пойдемте туда, там есть место на полу для паломников, переночуете.
  Так я узнала, что, оказывается, я паломница. Рассказала, что уезжаю в Америку и, может быть, попаду в Ново-Дивеево.
  - А мы вас соберем.
  И утром меня перед поездом быстро снарядили: дали медальончики - иконки на шею с отцом Серафимом, с иконой "Умиление", дали просфоры, землю в платочек завязали. А монах повел меня по дорожке, которая называется канавкой. Серафиму Саровскому явилась Богородица и сказала: "Хватит тебе в отшельничестве быть, ты должен создать здесь девичью обитель - Дивеево". И вот его девы по следам от стоп Богородицы, когда она показывала границы монастыря, рыли канавку, а потом сажали деревья. И если по этой канавке идешь, надо прочитать, по-моему, двести раз "Богородица, дева радуйся", единственная молитва, которую я знала наизусть после посещения Пюхтинского монастыря.
  Потом монах отвел меня к дереву, посаженному самим отцом Серафимом, оно самое мощное, первое, начало канавки.
  - Обними дерево, постой, он тебя благословит, это хорошо, что ты едешь и дар везешь, а то наши церкви воюют, а люди-то при чем...
  Я обняла ствол, и когда монах сказал: "Пошли", - я провела руками по дереву и вдруг у меня остался кусок коры. Он говорит:
  - Надо же, тут всякие паршивцы ножичком отколупывают кусочек, я их ловлю, а тебе смотри... Такой большой, с ладонь, кусок коры.
  Я отломила себе кусочек, а кусочек отвезла в Америку.
  Из Америки приехала, тут же пошла к Вавочке. Когда Михал Иваныч в больнице был, как-то так получилось, что мы с ней познакомились, до этого я только: "Здравствуйте, Варвара Григорьевна". А после его смерти я плавно перешла к ней.
  И из Америки я привезла ей открытку с портретом Серафима Саровского, писанным при жизни. Она заклеила ее в целлофановый пакетик, и никуда без него не ходит.
  В 90 лет она сломала бедро, ей объявили приговор, что ничего не срастется, но она при адской боли пыталась делать гимнастику. Ей вызвали частного врача, который показал упражнения и научил, как передвигаться с помощью ходунков. И когда он в соседней комнате разговаривал с ее племянником, распахнулась дверь и, толкая перед собой ходунки, появилась сама героиня. Вот такая Вавочка.
  
  Серафим Саровский
  Он на меня как с неба свалился. Две книжки - житие его и наставления для прихожан - пришли на мой адрес по почте в конце 80-х. А я ждала бандероль от Никиты Струве, который организовал журнал "Христианский вестник", и распространял его в Москве. Там не только религиозная тематика, но и богословские труды, неизвестная нам поэзия, проза, много всего, чтобы мы хоть немножко познакомились с культурой эмигрантов и не только. Просто многое у нас не печатали.
  Это в 90-е уже годы я увидела на прилавке книги Бердяева, а в книжной лавке старообрядческого храма на Белорусской, труды Ильина. Помню, открыла его книжку и потеряла счет времени, листаю и все как будто про себя, как будто на мои вопросы отвечает. Продавец подошла и говорит:
  - Вы так все ноги отстоите, у вас денег с собой нет? Ну, оставьте залог.
  - А сколько стоит?
  Оказалось, что столько у меня есть. Хватило даже на три тома.
  Других мне сложнее читать. Флоренский, которого мне прислал Струве, - это богословские труды, мне не по силам оказался: начала читать - ничего не поняла. Пришла к своему батюшке отцу Геннадию, рассказала, что напросилась на такой подарок. А он воскликнул:
  - У тебя есть эта книга!
  Я сбегала домой, и подарила ему Флоренского.
  И вот я сидела дома, у меня было очень грустное настроение в связи с театром, я уже понимала, что там все чужое, и все идет к уходу...
  А у меня была знакомая - бабушка Ахимия. Она в воде видела. Большой крест клала в воду и все про тебя говорила.
  
  - Как вы с ней познакомились?
  - Меня к ней привезли. Как к светлому человеку. Она лечила меня, отчитывала. С молитвой. А если она много зевала, значит, на мне много чужого, плохого. И однажды она сказала: "Меня скоро бог позовет, как же я тебя брошу, ты ж такая... Вроде добрая, чего ж на тебя столько напастей валится и столько врагов?". Я говорю: "Да нет у меня врагов". А она мне портрет описала. Один, второй, третий. Я только ахала.
  - И вы не задумались, почему эти люди могли быть врагами?
  - А чего про это думать, если я не знаю! Наверное, профессия такая, это не враги, это... соперники.
  - Ну, может, вы перед ними виноваты?
  - Об этом я думала. Но осмысленно я плохих дел не совершала. Ни о ком плохих слов не говорила. Естественно, она в основном про театр рассказывала, у меня другой жизни тогда не было.
  - Вас зачем к ней привели в первый раз?
  - Потому что у меня началось тяжелое предуходное состояние. А потом, когда я сыграли премьеру "Накануне", мне по телефону сказали: "Что, сука, радуешься? Ничего, мы такой бабке заплатили, чтоб она тебя заговорила, что и сама усохнешь, и семья твоя вымрет". И начались какие-то события.
  - Мама заболела?
  - Мама давно болела. Но не так, чтобы умереть. Возрастная была болезнь, а умерла неожиданно от сердца. Я в больницу попала, Михал Иваныч Царев умер.
  - Вы с чем попали в больницу?
  - С нервным истощением. Доктор спросил, была ли я в отпуске, а я не помню. Он спросил: "Вы взвешивались? - Нет. Я только заметила, что платье с кринолином вокруг меня закрутилось, когда я резко повернулась". Спать плохо стала, есть плохо стала. Он говорит: "Если б раньше обратились, то не попали бы в больницу. А сейчас курс, может, и два придется отлежать". В общем, веришь не веришь, протестуешь не протестуешь, а так все случилось. И когда я опять почувствовала, что настроение унылое, есть не хочется, мне сказали: "Есть чудо-бабушка в Калуге. Она тебя с молитвой подлечит".
  - И сколько вы у нее пробыли?
  - Несколько раз приезжала. Она Сашу Соловьева в воде увидела в 89-м году: "А кто это за тобой так бежит, ой, девка, как бежит-то за тобой! Ты смотри, ты его не бросай, не пропусти, сейчас мало кто так бежит. - А что значит бежит? - Да любит тебя!". А мы с Сашей встретились и очень быстро расстались, поэтому никто за мной особо не бежал. Его фотографии у меня с собой не было, только маленькая афишка какого-то фильма с его портретом из сумки выпала. Бабушка развернула: "Да вот он-то и бежит!" Я говорю: "Нет, мы расстались". А она рукой махнула: "Догонит".
  
  И в последнюю встречу она мне сказала:
  - Меня скоро не будет, так ты святой водички возьми, соли возьми, мак, это все намоленное, обережет тебя, можешь порожек посыпать солью, маком, водичкой побрызгать, зло не войдет... Но если тебе будет такое, чтоб ты ко мне захотела поехать, пойди в храм, когда службы нет, и к каждому образу подойди, никого не пропусти, расскажи про свою тяжесть. Кто-нибудь да откликнется.
  И я пошла. Смех такой, я не знала, как к ним обращаться, не будешь же у служительницы спрашивать про каждого, кто это, а там не везде написано. Поэтому я говорила:
  - Простите, я не знаю, кто вы, но раз вы тут висите, значит, может быть, меня услышите.
  Дошла до алтаря, слева от него большая икона во весь рост, с лицом, чуть-чуть на моего папу похожим, и вдруг мне стало полегче. Я не знала, что это Серафим Саровский, просто запомнила икону. Так весь храм и обошла.
  А на следующий день почтальон принес бандероль. Я стала распаковывать, думая, что это "Христианский вестник", и вдруг оттуда выпадают две книжки. Одна на стол, а вторая на пол и раскрылась домиком. На столе оказалось "Житие преподобного отца Серафима". Подняла с пола другую, стала читать прямо на открывшейся странице: "Об унынии". Оказывается, это очень большой грех и от него трудно избавиться. То есть я получила ответ на свой вопрос на следующий день. А книжка тоненькая такая - "Правила для мирян Серафима Саровского".
  В тот же день я прочитала все "Житие" и вечером пошла в церковь. Подошла к алтарю, и узнала на запомнившейся мне иконе Серафима Саровского - в книжке-то портрет был. Но как эта бандероль ко мне попала? Я скорее звонить Саше Славину. Он спрашивает:
  - Что на бандероли-то написано?
  Я посмотрела: "Джорданвилл". Он говорит:
  - Это в Америке. Там огромное издательство богословской и духовной литературы. У тебя кто в Америке?
  - Никого.
  - В церковь ходила? Просила помочь? Ну и воспринимай как чудо.
  И я долго не знала. А потом уже, когда встретилась в Москве с Наташей Лебле... Мы, первокурсники школы-студии, ездили в Ярославль знакомиться с местным театром и училищем. И там одна девочка прибилась ко мне, почему-то она все время плакала, страдала, странная девочка, потом в Москву ко мне приезжала. Потом снималась у Рустама Хамдамова - в фильме "Нечаянные радости" и в "Анна Карамазофф", вышла замуж за иностранца, жила на Филиппинах, и я боялась, что там все время ураганы, в конце концов, уехала в Америку. Я ей как-то послала рождественскую открытку, и в ответном письме было столько слез, прямо видно, как они капали. И вдруг в одной из открыток она меня спрашивает: "Получила ли ты мои книги?" Она действительно посылала мне какие-то книги. И дальше написано: "И самые первые - о преподобном отце Серафиме?" Это прошло уже несколько лет.
  
  Возвращение из Америки
  Я вернулась из Америки 25 января 1992 года, в папин день рождения. Пробыла там больше двух месяцев, потому что гостила в разных местах. И оказалось, что вернулась я фактически в другую страну. Правда, сначала заболела воспалением легких, с повтором, и на улицу вышла уже весной. Зашла в магазин, чтобы купить сигарет, как мне казалось, с нормальными деньгами. Зашла - и вышла, ничего не купив. Подумала, что у меня что-то с головой. Потом мне объяснили про отпущенные цены, и тогда я задумалась, как же жить.
  "Джазмен" закончился, правда, восстановилась "Любовь до гроба", вместо Марцевича играл Виталик Коняев, и мы еще поездили, но недолго - дорога и гостиница сжирали все. Потом я отказалась играть в Новом драматическом театре, на что обиделись и Борис Александрович, и Володя Седов - мы долго не общались. Потом уехала к сестре в деревню с папой. Там как-то нормально жили.
  А по возвращению в октябре все и началось. В основном из-за собаки. Я привычная к "Геркулесу", за себя не страшно было, в Америке мне подруга, работавшая в свадебном ателье, надарила каких-то платьев - невесты, подружки невесты, - их можно было использовать как театральные костюмы или продать.
  Но в таком внутреннем состоянии, когда не понимаешь, как жить, нельзя было идти в театр и предлагать себя. Про заключенных говорят: если нет прописки, ты не можешь устроиться на работу, а если не устроился на работу, не можешь получить прописку. Какое-то безвыходное положение. И Флай, который всегда хотел есть. Он же американский коккер-спаниель! "Геркулес" он ел, но ему хотелось с мясом.
  Я не могла обратиться ни к брату с сестрой, ни к друзьям. Когда кто-то хотел придти, говорила: "У меня сигареты закончились и кофе нет". Приносили кофе и сигареты. А я улыбалась, держала фильму. Потом слегла, сил уже не было. Почему не могла признаться? Не знаю. Наверное, гордыня.
  Меня очень любила лифтерша Маша - я всегда с ней делилась: себе что-то покупаю и ей. И я ее попросила:
  - Выводи Флайку, я не могу.
  Дала ключ, она приходила, забирала Флайку, приводила. Вот тогда Женя мне и позвонил. Никто из друзей не заметил, что со мной происходит. Чего-то похудела... Я отвечала: "Да, хворала". Потом уже никого не пускала. У меня было какое-то тупое состояние.
  Позвонил Женя с хорошим вопросом:
  - И куда это ты собралась, твою мать?
  Он приехал - Маша ему открыла, заставил меня встать, выйти на кухню и разговаривать сидя. И он сказал:
  - Немедленно сдавай квартиру.
  Я попыталась объяснить, что у меня и есть-то всего - Флайка и мой дом:
  - Ты хочешь меня дома лишить?
  - Ага, тебе дом нужен как усыпальница? В театр ходить не надо. Сними маленькую квартиру.
  Дал мне листок с номером телефона агентства недвижимости:
  - Звони!
  И я позвонила. Сдала через пару недель под офис, кажется, "Макдоналдс" за тысячу долларов. А сняла у метро "Белорусская" за 150 долларов. Потом в моей квартире был офис "Зингера". А удобно: из холла сделали секретариат, прихожая большая. Вещи вывезли. Что-то к Вавочке, что-то к сестре на Ленинский.
  У меня, собственно, мебели никогда не было, потому что, когда я получила квартиру, я перестала сниматься. И на какие деньги покупать мебель? Мама с папой подарили две кровати на новоселье. В холле, который я объединила с гостиной, стоял стол от прежней хозяйки - сороконожка, дорогой мне достался подарок и только из-за того, что он был разделен пополам, одна часть на балконе валялась, а другая в комнате, и родственники его не забрали. Был стол, который я купила Боре для работы. Раздвижное кресло. Из картона я сделала камин, разрисовала его с приятелем художником под кирпич и прикрыла им электрический, с мигающим огоньком. Две колонки от радиолы, на них подсвечники.
  Когда я уходила из театра, мне ребята из постановочного цеха подарили четыре стула, два кресла с львиными головами из спектакля "Волки и овцы" - в них сидели Ильинский и Пашенная, и диванчик времен Пушкина. В театре же списывают мебель, а она там настоящая, старинная, и якобы ее сжигают, на самом деле разбирает или руководство, или те, кто имеет к этому доступ.
  Но все это пропало, потому что приятель, которому я отдала старинную мебель на хранение, не смог ее вернуть. И спустя годы я поняла, что он все продал и на это жил.
  На деньги от сдачи квартиры я купила дом в деревне, съездила в Таиланд и дважды в Италию. Это был второй раз, когда квартира меня спасла.
  
  - В 90-е годы вас приглашали сниматься в кино?
  - Приглашали. Во все что угодно, кроме того, что хочется играть. Квартира помогала, и мне не надо было участвовать в этом.
  - Не хотели замараться?
  - Не хотела участвовать в этом.
  - Подумаешь, может, этот фильм потом никто не увидит!
  - Нет. Это мое дело. Не кто увидит или не увидит, а у меня есть ответственность перед моими зрителями. И перед собой в первую очередь. Есть поговорка: из грязи в князи. А тут в обратную сторону получилось бы.
  
  Попытки вернуться в театр
  Моя подруга и сокурсница Валя Асланова, которая играет в Театре Российской Армии, в 1994 году решила собрать весь наш курс. Валин муж Леонид Золотаревский сделал очень вкусный плов. Вечер получился замечательный. А я уже четыре года как ушла из театра. И все ребята, которые в театрах давно стали корифеями, начали предлагать: "Ир, хочешь, я поговорю в своем театре"... А я отвечала, что у меня творческий отпуск, есть предложения, но я размышляю. В конце вечера Валя сказала:
  - Ир, у нас есть спектакль "Дама с камелиями".
  - Знаю, видела.
  - Его собираются снять с репертуара. Зритель-то ходит, просто спектакль уже пыльный. А вот если я скажу Бурдонскому, что ты нигде...
  - Валь, и ты меня жалеешь? Я живу, как хочу, сдала квартиру, я состоятельная дама, покупаю дом в деревне, между прочим, слетала в Таиланд, - изрекла я.
  - Ладно, Ирка, я не про это. Вот если я ему скажу, что ты нигде, он зацепится, я уверена, к тому же это возможность обновить спектакль.
  Так началась моя история с "Дамой с камелиями". Правда, я сломала ногу. Как всегда, когда что-то важное начинается, я что-то должна ломать. Но мы стали репетировать. Бурдонский приезжал ко мне, пока я была в гипсе, потом переместились в театр и уже подходили к сцене, когда вдруг в театре пошла волна: а что у нас нет своей Готье, почему со стороны? И я понимаю режиссера, он очень ранимый, тонкий, к тому же был занят подготовкой юбилея Касаткиной, весь на нервах и вместо того, чтобы придти на репетицию и сказать: "Ира, все в порядке, мы работаем и выпускаем, понятно? - Понятно" - он каждую репетицию приходил взвинченный. Даже написал заявление об уходе. Ну, какие после этого репетиции?
  И так шли недели. Наступил май, и я уехала в деревню. Там, как умная Маша, повторяла текст и мизансцены. Приехала в Москву абсолютно готовая. Даже папу раньше времени привезла, к началу сезона в Театре Армии. У меня тогда еще были деньги, я сшила дорогой и очень красивый костюм, вернее, не я, а моя подруга Катя Осаул, художник по костюмам, с которой мы встретились в спектакле "Джазмен" и уже не расставались. Потому что в театре были такие пыльные платья, а я знаю, что первый выход и последний уход - самые важные. На выход мне дали наряд, от которого я все время чихала.
  И тишина. Прошел сентябрь, октябрь. Я даже Вале не звонила. Случился какой-то церковный праздник, я пошла в храм, очень долго там стояла, а когда вышла, вдруг поняла, что свободна. На следующий день мне позвонил Бурдонский. А я сказала:
  - Спасибо, я уже все сыграла. Я больше к вам не приду.
  Вот так бывает. У Вали после этого появился комплекс, что она отняла у меня почти год жизни. Глупо! Она подарила мне год творчества. И она сказала: "Давай искать пьесу". Она человек и пишущий, и начитанный. И мы читали, искали. Однажды она позвонила и говорит:
  - Ира, по-моему, я нашла.
  - Валь, давай, потому что у меня в голове уже калейдоскоп.
  - Хорошо, я приеду, только я сама тебе прочитаю.
  Она приехала. Сказала, что пьеса французская, переводная. "Дамское танго". На двух актрис. И начала читать. Я плакала, хохотала, останавливала ее, восклицая:
  - Валюш, ну не бывает таких совпадений, это же происходит в Париже, а как будто кто-то за мной подсматривал...
  Пьеса про бывшую звезду мюзик-холла, забытую, которая сдает часть своего дома, а я тогда сдавала квартиру, и со мной жила моя подруга, а в пьесе вместо подруги родственница из Прованса, абсолютно нормальная, земная. И когда Валя закончила, я сказала:
  - Может, у меня двойник там есть?
  А она ответила:
  - Ира, хорошо, что ты сидишь, эту пьесу написала я. У меня было чувство вины перед тобой, и я написала, не отрываясь, в Великий пост.
  После этого мы стали пытаться куда-то ее пристроить. Это 1995 год. Разные и все время очень некрасивые варианты всплывали. То по деньгам, то, извините, Ира, ваша фамилия нужна, а пьеса нет. Потом появился Саша. Он хотел поставить эту пьесу, но тоже все уперлось в деньги. В конце концов надоело, да и в то время для меня личная жизнь стала гораздо важнее.
  А Валя теперь не просто актриса в Театре Российской Армии, а уважаемый и желанный драматург. Гурченко выбрала "Дамское танго" на свой юбилей. Я видела спектакль и с ней, и еще один вариант в постановке Златоусского театра. Сейчас у Вали уже девять пьес, их ставят не только в России, но и за рубежом. А самое главное, после всех этих событий она стала для меня как никогда близким, очень дорогим человеком.
  Я потом много думала: почему же вроде я хочу играть на сцене, но как-то не складывается? Потому что ВРОДЕ хочу. Я пролистала свою жизнь обратно и поняла: все, чего я хотела в жизни, у меня произошло, иногда сразу, иногда нет. Значит, не очень хочу: могу сделать, а могу и не делать. А половинчатые желания не исполняются. Но ведь жизнь еще не закончена и она непресказуема.
  
  Поиски пьесы
  Я очень много читала пьес. Но я не понимала, что мое время, настоящее мое, немножко ушло. Мне казалось, что я найду пьесу, загорюсь, и все получится. Вроде бы загоралась. Но сама себя обманывала, потому что в результате четырех попыток начать репетиции я поняла, что это компромиссный вариант. На самом деле сердце у меня не задействовано. И то, что тогда котировалось, входило в диссонанс с моим внутренним миром.
  
  - А что котировалось?
  - Развлекательность до такой степени, что иногда это было пошло. Пустота, в том смысле, что ради чего это все? Только на потребу? Первый вопрос, выходя на сцену: что ты хочешь сказать? Что ты хочешь донести до зрителя? В то время этот вопрос не стоял. Значит, я мимо времени. Но зря оно не прошло - я очень много читала.
  - На радио вас задействовали?
  - Меня не часто приглашали - голос специфический, узнаваемый.
  - И чем это плохо?
  - Это хорошо, но не везде годится. Не знаю почему, приглашали редко, но метко. Например, у Пиранделло есть вещь под названием "Голос". Это очень интересно. Потом "Вилла на холме" Сомерсета Моэма. Раньше с удовольствием слушали радиоспектакли. И сейчас это вернулось.
  - Саша принимал участие в поисках пьесы?
  - Да, но я его жалела. Из двадцати пьес, которые читала сама, ему давала одну-две. Но у него был замечательный киносценарий - "Фальшивомонетчик". Он этим жил - искал средства, чтобы снимать.
  - А сами вы никакой пьесы не начинали писать?
  - Это позже. В 2003-м. Но не дописала.
  - Почему?
  - Потому что драматургия - это не воспоминания, это очень ответственно, там свои законы, этому нужно учиться, иначе даже интересная тема и хорошие диалоги не спасут - зритель или уйдет, или заснет.
  - В 90-е годы Гончаров не звал вас в свой театр?
  - Нет. А мы с Сашей пришли к нему на юбилей, посмотрели премьеру по Шекспиру. Зашли к нему в кабинет. Он спросил: "Где вы сейчас? - Нигде. - Вы мне позвоните, надо что-то решать". Но у него в это время пошли сплошные больницы. С ногами что-то страшное было. И я только узнавала, как он себя чувствует. А закончилось все его уходом.
  
  Рейки
  - Когда вы начали заниматься рейки? И кто вас в это ввел?
  - Вадим Ледогоров, я снималась у него в телевизионном спектакле по "Провинциалке".
  - Есть такой спектакль?
  - Называется иначе. Он для отца, Ледогорова-старшего, делал как режиссер. И мы с ним подружились. Оказалось, мы увлекаемся одними и теми же книгами, ищем одни и те же пути познания, в общем, родственные души. И однажды он пришел сияющий и сказал: "Я получил третью степень рейки". И засиял еще больше. У меня столбняк. Народ безмолвствовал. Потому что для меня это было что-то непонятное, хотя в магазин "Путь к себе" я ходила и название "рейки" видела. Он стал взахлеб рассказывать, что это и как это. А вечером позвонил и сообщил, что снял зубную боль у своей жены. И меня уговорил заняться рейки, хотя я долго отнекивалась, что, мол, сейчас немножко не готова, надо что-нибудь еще узнать... Он заявил: "Надо идти и узнавать там".
  - Это какой год?
  - 94-й или 95-й.
  - И что это из себя представляет?
  - Мастер ведет класс.
  - То есть вы просто пришли на занятия?
  - Да. Это часов 5-6 в день, всего пять дней. Потом посвящение в рейки, то есть я получила диплом, что имею третью степень рейки. Но после этого я могла помочь только своим кровным близким, животным, семенам и растениям. Лечить их наложением рук. Рей - божественная, ки - энергия.
  - У каждого человека есть дар лечить?
  - У каждого. У кого-то больше, сильнее, у кого-то меньше, но это труд, труд, труд. И в результате можно достичь высоты даже человека, которому Богом дано.
  
  Когда в 2006 году я никак не могла вылезти из непонятной болезни - ничего не болит, только очень высокая температура, потом вроде бы выздоравливаю и опять валюсь с ног, я однажды в сознательном состоянии увидела лицо своего мастера рейки Татьяны. Я ей позвонила и просто пожаловалась, что заново надо учиться ходить, я уже два месяца то возникаю, то опять заболеваю, и с каждым разом становлюсь все слабее и слабее.
  Она ко мне приехала. За два дня подняла меня из лежачего состояния в сидячее и сказала: "Ира, не настало ли время пойти дальше, а не есть всю жизнь манную кашу? Вторая ступень рейки - это совершенно другое. Там затрагиваются иные возможности, темы и пласты. Ты сидеть можешь? Вот сиди и работай".
  Тогда я прошла вторую ступень рейки. Но за занятия надо платить. А у меня за прошедший год был проект "Формула красоты" на Первом телеканале, потом я участвовала во многих ток-шоу, в том числе в шоу Лолиты "Без комплексов". Мы с ней подружились. И у нас начался телефонный роман, потому что она очень занята и все время в разъездах.
  На день рождения она подарила мне туфли. Кораллового цвета. На высоком и тонком каблучке. А я, к сожалению, со своими переломанными ступнями могу передвигаться только в сабо. Поэтому я поставила туфли на тумбочку и любовалась. И когда нужно было расплатиться за вторую ступень рейки, я сгребла всю "формулу красоты", взяла туфли Лолиты (надеюсь, она меня поймет и простит) и отвезла в комиссионку.
  Теперь я могу работать над ситуацией, в которой запуталась, на ментальном уровне, прочищать свои засоренные мозги. Наверное, я для того и заболела, чтобы вспомнить, захотеть, и это свершилось. Татьяна - удивительный человек, после общения с ней в тебе все переходит в позитив. И я очень рада, что в моей жизни это есть. Потому что молитва - это сердце, только им можешь пробиться куда-то и помочь себе.
  Верующие знают, что там есть создатель, неверующие все равно знают, что там некий высший разум, как его ни назови. И при всем своем "я сам", каждый из нас понимает, что он - песчинка в мироздании. Рейки не имеет отношения к религии, здесь другое работает, а именно практика. Ты убеждаешься, что можешь быть проводником через свое сердце в руки.
  
  - А не служит ли это для вас неким отвлечением и замещением работы по профессии?
  - Замещением это не может служить. Это новое восприятие жизни.
  - Вы использовали в профессии знания, которые получали из книг, в том числе эзотерических?
  - В работе над ролью - нет, а в жизни - конечно, одна-две книжки вытащили меня из очередной черной полосы. Я читала про буддизм и думала: вот так надо на мир смотреть. Я понимаю, что каждый день можно что-то познавать. В 90-й год появился Ильин, он у меня возле кровати лежит, потому что когда начинаются какие-то навязчивые мысли, я просматриваю один том, второй, третий, и он обязательно вправляет мне мозги. То есть всегда можно найти ответ с помощью друга, близкого, а можно с помощью тех, кого уже нет. А рейки дает неординарное решение, и ты понимаешь, куда двигаться дальше. Это то, что мне ничего не объясняет, но помогает.
  - Теперь вы называетесь мастер рейки?
  - Нет. Мастер может учить, а я могу только облегчить боль, а если много работать, то, наверное, смогу и лечить. Я пробовала - моей подруге Нине помогает, животным, мне помогает. Вторая ступень - это не только возможность лечить. Это уже духовные практики. Я делаю рейки на ситуацию.
  - И о чем вы думаете, когда делаете рейки?
  - Я мысленно произношу, куда направляю энергию, на ситуацию или на человека, чтобы во благо. В прошлом году, весной, по дороге в деревню из машины убежал кот Кешка. Мы свернули с Ярославского шоссе и остановились в двадцати километрах от Калинино. Кеша спал. Я приоткрыла дверцу, и он выскочил. Наверное, решил, что пытка закончилась, и мы приехали. Была жуткая погода: и снег, и дождь, и ветер. Конец апреля. Полтора часа, пока насквозь не промокли и замерзли, мы искали его в ближайшем лесочке. И потом сколько я его искала! Все ближайшие деревни объездила. Ничего. А в середине лета, когда мы ехали в деревню, и проезжали мимо места, где он пропал, я минут двадцать поделала рейки. И в тот же день нам сообщили, что видели Кешу в соседней деревне. Мы уже были там, но тогда без толку. Съездили опять. Оказалось, он прибился к замечательной супружеской паре, ростовским дачникам Владимиру Николаевичу и Шурочке, у которых есть свой Кеша, сиамский, старенький. И наш с ним сначала дрался, а потом они подружились. Вот так я снова обрели своего кота.
  
  Варвара Григорьевна
  После смерти Михал Иваныча Царева я плавно перешла к его вдове Варваре Григорьевне. Я ее всегда любила и обожала издалека, потому что это невероятно тонкий, красивый, тактичный, светлый человек.
  
  - У них своих детей не было?
  - У Михал Иваныча дочь от первого брака, а у них нет.
  
  Они поздно объединились. Они пять лет гуляли под дождем... У каждого из них была семья, но они полюбили друг друга и пять лет встречались. Где-то на улице. И она говорит: "Почему-то всегда шел дождь". Она много интересного рассказывала про их отношения, переживания, потому что своего мужа она уважала и думала, что любит его, как часто бывает. А когда на нее обрушилась такая глыба, как Михал Иваныч, тогда она поняла, что значит любовь.
  Получилось, что она дочь врага народа. А ее папа погиб просто оттого, что он дворянин.
  
  - При Сталине?
  - Да. В лагерях. Ее выгнали из Большого театра. Было собрание, и все проголосовали, кроме одной подруги.
  - Она была балериной?
  - Да, она танцевала и характерные, и классику. Она тонюсенькая, маленькая и очень живая, очень артистичная.
  - Какая у нее девичья фамилия?
  - Новосельцева. У нее в роду художник Сорока. Генеалогическое древо очень богатое.
  
  Ее исключили из театра как дочь врага народа, а потом обратно взяли, потому что нормальные балерины могут согласиться, а могут и нет, она же была рабочей лошадкой - танцевала все и за всех. И молилась все время: "Господи, дай мне дожить до пенсии". Дожила. Даже во время войны, когда были всякие перемещения Большого театра, она много танцевала. А в 54-м году они с Михал Иванычем или встретились, или объединились. По-моему, какие-то личные вещи она рассказывает только мне, но я уже запуталась в датах.
  
  - А как это она стала вам доверять?
  - В самый тяжелый момент болезни Михал Иваныча получилось, что я рядом. И, естественно, он с ней делился, как меня хранил, защищал, любил. Она говорит, что он часто повторял обо мне одну фразу: ей ничего не надо советовать, ей надо дать сцену, а дальше она свои кружева плетет, как они не понимают, что ее не надо учить, ее надо просто направить и не трогать.
  
  Приближалось его 90-летие в 93-м году, и она года два готовилась, чтобы все было по-царевски. А я очень беспокоилась, чувствуя, что она все связанное с юбилеем выдержит, а потом что? Куда ее можно переориентировать? Я что-то придумывала и понимала, что все это мелко. И позвонила моя приятельница, журналистка Кира:
  - Ир, привет, я увлеклась туристическим бизнесом, сейчас мы маленькой группой едем в Таиланд, не хочешь присоединиться.
  А я еще не осознавала, что у меня уже есть деньги от сдачи квартиры. Я их просто складывала, сама же по привычке ходила в овощной отдел, где свекла, морковка, картошка, и даже не заглядывала туда, где грейпфруты, соки. И когда мы с подругой закончили разговор, я вдруг поняла, что вот то, что я искала для Варвары Григорьевны. Я тут же ей позвонила:
  - Вавочка, как вы смотрите на то, что мы с вами на Новый год поедем в Таиланд? Я сейчас разбогатела.
  Она сразу очень строго:
  - За твои деньги я, конечно, не поеду, но это замечательно, мне бы выдержать юбилей...
  Юбилей 1-го декабря.
  - У меня есть колечко и сережки, ты поможешь мне продать?
  Бедная, знала ли она, кому это говорит! Я купить не могу нормально, не то что продать. Но я сказала:
  - Да, я попробую.
  И честно пробовала два месяца. Потом оказалось, что все это не такое уж ценное, например, рубины в серьгах - искусственные, потому что в конце 19 века это был писк моды - только что изобретенные искусственные рубины. Но это я узнала много времени спустя, а колечко - на тоненьком золотом ободке темно-зеленый колумбийский изумрудик с трещинкой и со сколом, но это еще деда! Короче, я получила очередную порцию денег за квартиру и поняла, что оставлю сережки у себя, а Вавочке скажу, что продала.
  Но в результате после юбилея она все-таки заболела. Я хотела отложить поездку, а получалось, что подвожу людей, нарушаю количество, необходимое для группового тура, и тогда у них все получается намного дороже. Пришлось ехать, а Вавочку я пристроила в следующую поездку с той же Кирой Барабановой, замечательным радиожурналистом. Вавочка была безумно счастлива, помолодела, похорошела и стала разгружать свой дом, продавать фамильные драгоценности, говоря:
  - А зачем они мне? Я лучше поезжу!
  И она напутешествовалась. Со мной только один раз была в Италии, а так самостоятельно.
  
  - А почему она молилась дожить до пенсии?
  - Потому что у балерин пенсия ранняя. Она и так всю жизнь зарабатывала - вязала, шила... Она обожала свою сестру и двух братьев, но они совершенно не приспособлены были к жизни, а она самая младшая, но с таким стержнем. Сделанные ею шляпки весь Большой театр носил. Но ручные заработки - это ж не считается, а остаться без пенсии да еще после войны - это страшно.
  
  У нас очень странные с ней отношения. С одной стороны, я у нее как дочка. А с другой стороны, мы как подружки. Я ей обо всем могу сказать, она все понимает с полуслова. И она мне говорит такие вещи:
  - Ир, ты же понимаешь, что я это только тебе могу сказать.
  
  - Ей сколько лет?
  - 92.
  
  И жуткая закономерность: как с ней что-то случается, когда мне надо быть рядом, со мной обязательно тоже что-то случается, и я физически не могу к ней дойти. После Михал Иваныча она и руку ломала, и ногу, и спину, после Нового 2007 года сломала бедро. И каждый день делала станок или гимнастику. Сколько я ее знаю, ни разу не видела у нее чуть-чуть ссутулившейся спины. Она сидит абсолютно прямо. И ножки иногда вверх поднимает. И все сама, чтобы ни от кого не зависеть.
  Я прибегаю в ней:
  - Вавочка, у меня много дел, поэтому я часочек только.
  Когда мы уже часа четыре посидим, я соображаю, что у меня были еще дела. Единственное, за чем я слежу, чтобы она не утомлялась, но так как мы перебиваем друг друга, подхватываем, время течет незаметно.
  
  - Она читает?
  - Нет, со зрением плохо. Телевизор смотрит, новости или что-то любимое.
  - Куда-нибудь ходит?
  - До перелома бедра гуляла. Сейчас ей одной нельзя, но к ней или племянник Гриша приезжает, или его очень хорошая жена Оля. Вавочка говорит: "Она ангел. Я привыкла для всех все делать, а вот чтобы для меня, не привыкла".
  - А из театра ее навещают?
  - Из Малого? Даже не звонят спросить, как она себя чувствует. Но ее любят нормальные люди в Малом театре. Там же не все руководство. Есть еще актеры и постановочная часть. Она всегда была чуть-чуть позади Михал Иваныча, ни во что не вмешивалась, ни в какие интриги, и это очень притягивало, потому что жена режиссера - это иногда беда, а здесь вот такое чудо. Ну, и потом прожить... Михал Иваныч для меня ангел-хранитель, а прожить с ним жизнь, когда такая мощная разносторонняя личность, это какое терпение нужно, какую мудрость, какой характер иметь свой, чтобы выдержать и чтобы любить.
  
  Путешествия
  Мне за границей интересно все: люди, природа... Мне вообще интересно, когда происходит что-то новое. Я долго не могу в одном вареве находиться Мы же к своему привыкаем, а от неизвестного обязательно дух захватывает. Я люблю, когда дух захватывает.
  Первый раз я попала за границу в 1967 году по линии "Спутника". В Югославию. С группой артистов театра имени Ленинского комсомола, где тогда работала, и вахтанговцев. Мы ехали по Адриатике, только Загреб был не на море и Сараево. Очень красивая поездка, я влюбилась в эту страну.
  Правда, умудрилась отстать от группы. Опоздала на поезд. А все мое уехало: багаж, билет, паспорт. Консул дал мне немножко денежек и сказал:
  - Надо ждать, когда пришлют обратный билет.
  Я две недели прожила в Белграде, в общежитии какой-то партшколы, где жила наша группа. Общежитием руководил старый раненый партизан, который любил русских. Он сказал:
  - В любой комнате живи на здоровье, только чтоб ела хорошо, я тебя запомнил, потому что ты плохо ела.
  Меня взяли под свою опеку местные актеры, с которыми я подружилась. Потом я многих из них видела в кино, Драган Николич стал очень известным в Европе актером. А тогда я ходила в театр на репетиции, гуляла по старому городу.
  
  - Когда вернулись в Москву, вам что-нибудь было сказано?
  - Все сказали. И везде сказали. Вызывали на какие-то объяснения. Но впечатления-то остались от страны, а не от этих разговоров.
  - У вас в группе был представитель КГБ?
  - Был. Руководитель. Он собирался выдворить меня в Москву в 24 часа.
  - За что?
  - Я не очень понимаю музеи современного искусства. А нас в каждом городе водили в музей современного искусства. Я один раз сходила, потом поняла, что пока толпа проходит, можно спрятаться за дверью, мало ли кто куда разбрелся, и приблизительно час у меня свободен. Я так в Загребе сделала и пошла гулять по окрестностям. Нашла поблизости маленькую галерею примитивистов. Всего две комнатки, но такая красота! А потом увидела: Шагал, выставка. Естественно, я радостная прилетаю в современный музей, а моя группа уже вышла. И руководитель говорит: "Наконец-то я тебя застукал, в 24 часа в Москву, а мы едем дальше". Я подошла, по-моему, к Шуре Ширвиндту и сказала: "Я тут нашла мало того что большую выставку Шагала, так еще примитивистов! Пускай меня в 24 часа, но давайте сходим". И после того, как мы прошлись по примитивистам, уже вся группа стала за меня просить. Меня простили.
  - А как вам Таиланд?
  - Могу сказать Вавочкиными словами: "Ты мне подарила такое, чего я уже не ждала. Представляешь: солнце, море и Вава!" Вот для меня Таиланд.
  - Что-нибудь разочаровало?
  - Только я. Сама себя. Меня предупредили, что в Таиланде надо торговаться, и если он мало снизит, поворачивайся и уходи, догонит и продаст. В первые два дня в Бангкоке я увидела очень красивые серебряные изделия. И стала торговаться. Все выполнила, как учили: он не снижал, я повернулась, ушла, он меня догнал и продал все в два раза дешевле. Я была невероятно гордая. А потом мы поехали из Бангкока к морю, и я увидела, что та же вещь стоит там еще в три раза дешевле. Вся моя победа оказалась полным фиаско.
  - А в Италии где были?
  - Мечта была: с любимым человеком поехать во Флоренцию, Венецию и Рим. На пятидесятилетие я сказала подруге: "Поехали, ну их, любимых". И замечательно отпраздновали день рождения. Были на родине Феллини, в Римини, я разыскала их с Мазиной могилу. А оттуда ездили во Флоренцию и Венецию. В Риме пока не была.
  - Как вам Венеция?
  - У меня там случилось дежа вю. Мы плыли по Большому каналу, и я вдруг мысленно увидела, что за мостиком будет коричневатый особняк, потом белый с колоннами, потом бледно-сиреневый, их еще не видно, только мостик. И я сказала об этом подруге. Она говорит: "Может, ты в путеводителе читала? - Нет, я не покупала путеводитель". Выплываем из-под мостика и все точно, как я описала. А когда подплыли к дому с колоннами, я сказала: "Вот на этом крыльце я была". Второй раз я увидела огромную афишу оперного театра. И у меня опять четкое ощущение, что я была в зале, подошла поближе и пальцем указала ложу: вот здесь.
  
  Мысли о театре 1996 года:
  - Если бы вы сейчас возвращались в театр...
  - Не в театр. Я хочу на сцену, играть. В театральный коллектив?.. Был момент, думала, что хочу. Нет. Я просто соскучилась по сцене. В театр есть возможность вернуться, я продолжаю общаться с друзьями, коллегами, смотрю спектакли, захожу за кулисы, слушаю, чем они живут... Нет.
  - А чем они живут?
  - Кто открыто печалится - ностальгия по чему-то, не хватает чего-то. Дело не в том, что было раньше, а что сейчас. Мне кажется, есть режиссеры, которые прекрасно делают коммерческие спектакли, фильмы. У них дар делать шоу. А есть Бергман, Товстоногов, Эфрос... Им это не дано, им этого не надо. А сейчас, к сожалению, чтобы выжить, нужно обязательно сделать много этого, первого, и после - немножко для души. Наверное, это мучает многих моих друзей.
  - Были ли у вас потрясения от каких-то спектаклей в последнее время?
  - Я бы не сказала, что потрясения. У меня были радостные какие-то... ну, как свежего воздуха наглоталась и увидела, что вокруг жизнь и хочется тоже жить. Вот "Возможная встреча" во МХАТе, спектакль о Генделе и Бахе - Смоктуновский и Ефремов. От студенческого спектакля "Волки и овцы" у Петра Фоменко. Вдруг что-то тебя наполняет, кровь начинает течь быстрее, сбрасываются годы, проблемы, страхи. Меня это волнует. Я не люблю, сейчас особенно, заумных мудрствований, чернухи, дешевки. Но это мои проблемы. Не люблю - и не хожу. Хотя я недаром взяла в деревню детективы - приезжают друзья и говорят: дай что-нибудь, чтоб не думать. Значит, это тоже нужно. Нужны коммерческие, веселые, красивые, зрелищные...
  
  Мысли о профессии 1996 года:
  У меня нет другой профессии. Я сейчас у Успенского прочитала - для меня ужасный удар был, там ученики задают вопрос: что особо мешает нашей свободе? И он говорит: иллюзии. Я даже книжку захлопнула: боже мой, я всю жизнь прожила в этих иллюзиях! С одной стороны, это страшно, потому что, когда реальная жизнь открывается, можно не выдержать этого. А с другой стороны, если бы я не жила в мире иллюзий, вряд ли бы я, имея в виду мою актерскую судьбу, смогла бы погрузиться в свои роли. Но когда впрямую говорят, что это нежелание быть свободным, это трусость, боязнь - очень горько становится. Вроде бы я занимаюсь самообманом. Да ничем я не занимаюсь, просто какие-то вещи не хочу принимать и не буду.
  
  Мысли о театре 1998 года:
  - Что вы ищете в книгах, которые запойно читаете?
  - Подтверждения, наверное. Судя по тому, ЧТО я стала читать. Когда идет детективный период, это значит, идет такой... убег, не убег, прятки. От жизни, от себя: не думать, не думать. А когда потребность в хороших книгах - это подтверждение. Я поняла свой протест. За что я продолжаю, пускай неучастием, но бороться. Театр все равно, при любых вариантах, когда он зрелищный, развлекательный, интригующий, авангардный, любой театр, - в конечном результате, если он бездуховный, то это понять очень трудно. Театр - он же, как литература, вечный. И мое отношение к театру вот такое. Пускай я даже не участвовала в этом вечном театре, но мне казалось, что это так, я свою жизнь решила посвятить этому. И, наверное, тот перерыв, который у меня сейчас был - неучастие ни в чем - это не от безделья и не от беспомощности. Это состояние растерянности, с одной стороны, от большого количества новой информации, новых движущих сил, а с другой стороны, это нежелание соучастия в том, что чуждо моему театру. Вот сейчас, кстати, все три книги (трехтомник Михаила Чехова), все они об одном. Все равно театр - это то место, где должна происходить подпитка души. Это понятие духовное. То, что сейчас происходит, наверное, нужное время для истории, для того же театра, правда, пол моей жизни сюда попало, ничего, у некоторых людей и жизни, и несколько поколений уходили... Я ищу подтверждения тому, что я правильно думаю. Я думала, что лучше не буду участвовать, а сейчас, наверное, ничегонеделание уже не будет протестом, это уже такие кустики.
  - У Саши с кино не выходит или он и не пытается?
  - Есть замечательный сценарий. Но ему нужен толчок, чтобы добывать деньги. Энергетический всплеск. А когда ты зависишь от материальных дел, то здесь нет такого: я все могу! Он действительно все может, вот в чем дело. Какое-нибудь маленькое чудо произошло бы извне, чтобы у него все вдруг сдвинулось. Сдвинется - он и деньги найдет, и все сможет. А сейчас у нас длинное испытание, я так думаю. Но, во всяком случае, я к какому-то расплывчатому результату пришла: я знаю, что я БУДУ делать, что я ХОЧУ делать и знаю зачем. Просто в развлекательном театре может существовать отсутствие духовности, потому что он узкоколеечный, непроблемный. А в театре, о котором мы говорим, есть все: и развлекательность, и интрига, и отдых, и взлет мечтаний... Душа должна радоваться, а не мускулы уставать на лице. Чем больше я в этом всем варюсь, тем больше убеждаюсь, что мне есть что сказать.
  
  Мысли о профессии 1998 года:
  - Вы в детском саду мальчика за палец укусили, когда он с вами дурно поступил. А, став взрослой, вы как отвечали на обиды?
  - К сожалению, я не отвечала как в детстве. И еще не знала, что нужно всех прощать, поэтому обиды во мне копились, копились. Из-за этого разрушались отношения. Как-то не получалось у меня ответить так: укусить за палец и чтоб все прошло. Я уже стала якобы воспитанной. То ли оттого, что меня уже знали. Любой мой шаг, поступок сразу превращается в снежный ком. Может, это останавливало. Иногда так хотелось врезать, но... завтра пронесется слух, что я кого-то до смерти избила. На данном этапе я перебираю в памяти лица, - по-моему, я всех простила.
  - А как в последние годы проявляется авантюрная сторона вашей натуры, как вы буйствуете? Или подавляете?
  - А что значит подавлять? Это значит, никуда не девается? Копится? Если много накопится, то это или болезнь будет, или все взорвется.
  - Так у вас это как происходит?
  - В последнее время много болезней было. Я думаю, что это как раз из-за того, что копится и не выплескивается. Больше нет желания копить. И болеть. Я как из театра ушла все время чувствую себя перед всеми виноватой, все время в каком-то оправдательном состоянии. Оправдаюсь, а потом иду и думаю: почему? Какая-то инерция вины, которой в общем-то и нет. У меня своя жизнь, у других - своя. Это, наверное, оттого, что я не в театре. Нет основы и поэтому... все ко мне имеют отношение, я ко всем имею отношение. И все принимает гипертрофированные размеры в отношениях. Какой-то бред, тихий такой, но бред. Неправильно это все. Как искривление позвоночника - ненужное, надо подправить. Я думаю, что когда я начну играть, все встанет на свои места.
  - Чем манит сцена?
  - Сейчас или вообще?
  - Сейчас.
  - Сейчас... Она не манит. Это просто выход из странной ситуации, в которой я несколько лет существую. У меня совершенно обессмыслилось мое пребывание на планете. Если бы я не объединилась с Сашей, то может быть, меня уже и на свете не было. Я знала, что главное сцена, а остальное приложится. Я поняла, что это не совсем так. А так как мы оба актеры, и оба сейчас не у дела, то в нашем узоре, очень красивом, очень полном, есть одна незаконченность, которая, как заноза, - невостребованность, даже любовь от этого не защищает. И поэтому я хочу на сцену.
  - А чем вообще манит сцена?
  - Мы уже говорили на эту тему. Я раньше называла это - неинтересно. Неинтересно жить. Мне на сцене очень часто было интереснее, чем в жизни. Мне нравятся иллюзии. Это те же мечты, надежды на чудо, на непредсказуемое завтра. В жизни часто расшибаешь башку о свои иллюзии, а на сцене каждый вечер есть возможность отрыва. Наверное, некоторым людям он не нужен. Для них мечта - это то, что расхолаживает, рассредоточивает. А у некоторых отними идеал - и гибель. Поэтому для кого-то сцена нужна как власть над зрителями в зале, у кого-то своей личной жизни не случается, а там я царю в любви, каких-то приключениях, своеобразная подмена. А у меня, я думаю, ощущение... Мне нужно кому-то отдавать. От этого невостребованность болезненна. Хотя я знаю, что есть зрители, которым меня не хватает, кто-то хотел бы придти на мой спектакль. Но в театр сейчас куда? Конкретно в атмосферу? Есть невостребованность в плане вот этой атмосферы... ШОУ-бизнеса, который сейчас. Вот там я не нужна. С той рулеткой, что сейчас крутится, я не монтируюсь.
  
  Мысли о деньгах в 1998 году:
  - Вы говорили, что мужчины, бывшие на разных этапах вашими спутниками жизни, перестав ими быть, вдруг начинали материально процветать, тогда как в совместной жизни с вами такого не случалось. И вы пришли к выводу, что ваш собственный страх перед деньгами, особенно большими деньгами, отпугивал финансовое благополучие от вашего дома. А может быть, ваши спутники сами боялись уронить себя в ваших глазах заботой о деньгах, потому что вы и деньги в их представлении были несовместимы: рядом с ТАКОЙ женщиной нельзя быть приземленным материалистом!
  - Просто я вывела закономерность по той теории, которую вычитала, что у меня не страх даже, а какое-то затаенное нежелание иметь много денег. Но главное, что сейчас, куда бы ни списывать мое отношение к материальным ценностям, к плюсам или к минусам, я все равно поставлена в такие условия, что если не приму деньги как необходимость, то так и буду сидеть дома. Разве что появится рыцарь на белом коне, который бросит к моим ногам театр, пьесу, деньги: только играй! Просто раньше получаешь зарплату, и знаешь, что есть столько денег и в зависимости от этого живешь. Если я снималась, значит, денег было больше, и народу вокруг больше. Я вспоминала иногда, что мне не в чем ходить. Но получала деньги - и покупала какую-то обувь или еще что-то. А сейчас другая зависимость. Я не мерзну, не голодаю, есть где жить, но, к сожалению, я не могу сыграть то, что хочу, пока нет денег. Новый закон вступил в силу, и я должна его принять. По бедности сейчас делать спектакль не годится. Если делать, то достойный. Без денег это не получится. Значит, я должна перестроиться, принять деньги в свою жизнь. Раз их нет, значит, протест во мне еще существует. У меня идет практическая работа над собой.
  
  Слух о кончине в 1998 году:
  - Как возник слух о вашей кончине?
  - Это мы с Сашей потеряли связь с людьми. Когда закончили наши блуждания-переезды и осели на Сивцевом Вражке, наш телефон знали несколько самых близких людей. А так как мы долго приходили в себя после разных стрессов и событий, то сами не очень-то и звонили кому-то. И нас физически потеряли. Поэтому... У меня шок был. Саша позвонил нашему любимому другу и артисту Володе Ильину поздравить его с пятидесятилетием, начал говорить: "Мы с Ирой..." И вдруг в ответ вскрик: "А где она? Она к телефону может подойти?" Саша продолжает: "Да, мы тебе желаем..." А Вовка: "Ну, дай мне ее!" Я взяла трубку и услышала душераздирающее: "Ты моя хорошая!" Похоронили.
  - О вас и прежде много всяких слухов ходило.
  - Но тогда я еще хоть где-то была.
  - Так и закономернее: раз вас нигде нет, все что угодно в голову придет.
  - Наверное. Ну, ничего, говорят, долго жить буду.
  
  Дом в деревне
  - А другой избы не было, когда вы дом искали, чтобы не столько возиться с ним?
  - Если бы я купила нормальный дом, это была бы не я. Но зато все равно, сколько езжу, нет такого, чтобы три-четыре дома на холме. Где-то в лесах есть, на поляночках, а, как я хотела, на таком пространстве, нет.
  - Не страшно там?
  - Там никого, дороги нет, два километра надо по лесу добираться. Автобус ходит до цивильной деревни, где магазин. А у нас тихое место. Но все мои друзья, кто там побывал, даже когда дом еще разваленный был, первая реакция: ой, как странно, красиво, тихо, страшно, неустроенно. А на второй день никто уезжать не хочет. Как у индейцев - место силы. Волшебный холм. Москва сразу уезжает куда-то, все проблемы становятся маленькими... Там есть проблемы конкретные: вода в тазу замерзла, картошку надо собирать. Очень здоровые проблемы. Я думала, что, может, это самообман, бегство от того, чего я не понимаю или не принимаю , что пугает... Нет, такое ощущение, что в деревне я живу. А в Москве, хотя вокруг столько происходит, я существую.
  - Вы воду на своем участке нашли?
  - Я с рамочкой поискала, книжку специально купила, но холм высоченный, и хотя рядом с моим домом была барская усадьба, а значит, и колодец, никто не помнит точного места, от большой деревни осталось четыре дома. У нас под холмом речка очень хорошая, хариус водится, а он только в чистой воде, просто тяжело тащить воду снизу. Из мужчин там один Николай, сын соседки. Но летом его мало бывает: очень много дачников, он кому-то поможет, а потом шашлыки, выпивка.
  - А кто вам помогал восстанавливать дом?
  - Тогда это называлось лимон. Десять лимонов, два лимона... И пришли ко мне рабочие, очень пьяные. Местные, из цивильной деревни. Я испугалась. И мне нашли Сергея из Рязани с трудной судьбой. Он оказался без прописки, без дома, с женой какие-то сложности. Но своими руками построил дачу в деревне за Рязанью. А моя деревня - Калинино. И одна подруга мне его присоветовала. Он одержимый трудоголик, но одному нельзя поднять дом, это годы нужны, а мне-то надо было скорее. Полдома пришлось ломать, потому что он был гнилой, я от восторга: какой чудный холм! - не заметила, что дом поехал, наклон уже градусов тридцать. Пришлось ставить на фундамент, покупать лес, в общем, строить заново. Потом у мастера начались какие-то затяжки, хотя он работал днем и ночью, потом он из половой доски - пятидесятки, которая должна была лежать на мансарде, вдруг нарезал реечки и заделал ими фасад. Красиво, замечательно. Слава богу, я его вовремя приостановила. А когда надо было доски класть, оказалось, что их нет. Потом его, к сожалению ударило бревном, пришлось селезенку оперировать... Ну, и мы расстались. Но уже появился Саша. Он договорился с теми мужиками, которые пьяные "с лимоном", и за одно лето они все сделали. А так я два года вела стройку.
  - Печку кто клал?
  - Тот же Сергей. Он фантазер. А я умудрилась купить ему в подарок книгу "Печи и камины". И он навертел мне печь: с этой стороны камин, там - плита, здесь - печка в плиту, а вот тут - маленький лежак. Какие-то три заслонки: на камин, на зимнее отопление, на летнее. И все эти задвижки прочно вросли в кирпич, и у меня сейчас работает только летнее отопление, одна плита. Задвижки надо ломом выковыривать. Но мастера не могу найти, по последним сведениям он где-то монастырь восстанавливает. Да и времени пока нет. Идут посадки. Вот когда уже все посадим, освоим, тогда начнем разбираться с печкой. А пока купили "Булерьян" - маленькую, железную, по принципу буржуйки.
  - А что было первым посажено на участке?
  - Сирень. Я решила сделать живую изгородь между своим домом и домом Леши Локтева. У соседки много сирени росло, но выкопать ее нельзя, надо сначала разрубить корень с мой кулак и только тогда взять росток. Я два дня рубила. Рубила и таскала. А Саша меня потерял, он на рыбалку ходил.
  - У вас есть книги по садоводству?
  - Если эта полка над папиной кроватью упадет, а на ней только книги и журналы по садоводству и огородничеству, - вот это будет быстрая смерть.
  - Вы под ней спите?
  - Иногда, когда очень холодно. Это я в виде примера, сколько у нас такой литературы. Но я выхватываю конкретно: сегодня сажаю лилии. Нахожу про лилии, вечером читаю, а с утра по заложенной страничке исполняю. А в прошлом году я всем задавала вопрос: угадайте с трех раз, сколько луковичных (а это ирисы, тюльпаны, нарциссы, анемоны и еще какие-то синенькие... крокусы), сколько луковичных я посадила? Мне отвечали: "Ну, пятьдесят!" Вторая попытка: "Семьдесят! Сто?!" Я говорила: "Семьсот". Зато весной там такое было! А это два дня как болванчик вверх-вниз. Я же грамотно должна сажать. Как написано: ямку, какую нужно, подсыпать или песочка, или торфа...
  - А огород?
  - Я сразу посадила, чтоб не бегать никуда, не просить, лук, чеснок, маленькие грядочки зеленушки, кабачки, огурцы, морковку, свеклу, редиску. Простое все. Картошку у соседки можно взять. Я не люблю огород.
  - Но урожай собираете?
  - Ем. Я не сажаю, чтобы в Москву привозить.
  - А почему не любите огород?
  - Потому что его все время полоть надо! Я люблю декоративные кусты, это мое. Деревья декоративные. Цветы.
  - Баню тоже Сергей строил?
  - Нет. Это уже те мужики плюс Николай. Баня хорошая, большая, правда, пока прогреется, надо час-полтора ждать. Я все для друзей делала, а оказалось, что мне нравится быть там одной. С двухтысячного года. Тем более, там все связано с папой, с Сашей. Но как-то переборола. Работой, работой, работой. Первые три года только в лес ходила, по нашим местам. А потом появились новые друзья, после телефильма "Ирина Печерникова: Неоконченный роман". Один из них передал мне цветок в горшке, а потом позвонил и сказал: "Меня зовут Олег, и я хочу подарить вам деревья". Я перепугалась, думаю: какой-нибудь крутой, раз деревья. Я то представила большие деревья, приедет с экскаватором, думаю, нет, никаких обязательств. И сказала: "Не надо мне деревьев, я вам очень благодарна за ваши слова, за цветок, приходите, мы попьем кофе".
  - А он цветок как передал?
  - Мальчик принес мне домой из магазина. Нормальный человек оказался, в научно-исследовательском институте рядом с моей сестрой работает, никакой не крутой, и деревья он мне купил маленькие. Потом газонокосилку подарил. Она у меня налетела на булыжник и сломалась - дети в гостях были, в козла играли и сдвинули камни, которыми обложены туи. А в это время у меня как раз юбилей, приехала журналистка из газеты, ну, я впроброс и сказала, что мечтала о газоне, люблю английские фильмы, где виноградом оплетенный дом и газоны, да вот, косилка сломалась. Это напечатали. И когда я уже попала в телевизионный проект "Формула красоты", они решили снять меня в деревне. И во время съемки в дом заглядывает режиссер Карина: "Ирина Викторовна, к вам гость". Я подумала, что опять пьяный пастух пришел. Нет, стоит незнакомый человек: "Здравствуйте, я Александр. Нас несколько семей, мы вас очень любим, прочитали в газете и решили вам подарить газонокосилку". Сунул мне пакеты: "Вот вам, пожалуйста, мои координаты и диск, вы послушайте, я пишу песни, но это потом, ради бога простите". И исчез. А уже после "Формулы красоты" я послушала диск, и мы созвонились. У него чудная жена Наташа, сейчас таких жен не делают, и двое близнецов - Шура и Юра. Это чума. Когда дом Леши Локтева стали продавать, мы с соседкой сговорились, чтобы кто-то был свой, и договорились с Лешиными родными, теперь там живут Саша с Наташей. А потом Олег и Николай починили старую газонокосилку. Так что у меня их две. И вообще я женщина, которой мужчины дарят вместо цветов газонокосилки.
  - Почти автомобили. А как вам пришло в голову сделать альпийскую горку?
  - Это тоже мои новые друзья - он юрист, и Светлана, у которой все спонтанно, они очень хотели для меня сделать что-то, а я не могу заниматься приемом гостей, потому что на каждый день у меня список из тридцати трех пунктов. И они решили сами, что-то таскали, какие-то пни волокли, и сделали нечто огромное, страшное. Но от всего сердца. В результате я все время с ужасом смотрела на эту кучу, и никакой мысли не рождалось. А в этом году я в полусне увидела горку. Показала ее линию моему помощнику, бывшему пастуху Валерке. Он пни выкорчевывал, лишнюю землю в кучку сложили, я прокопала так, чтоб были торф, песок, земля, торф, песок, земля. Посадила мох, рододендроны и хвойнички. Горка получилась трехступенчатая. Обложила все большими камнями, я их долгие годы собирала, стаскивая на участок. Получилось красиво. К сожалению, у меня погибли три любимых растения: красный клен японский - не перезимовал, они в нашем климате не растут, клен фламинго не выдержал. И ива кудрявая, вся странная, кривая, мы ее Иришкой называли. Зато дерево гинго перезимовало. Лиственница на штамбе очень смешная, высокая палка и оттуда спускаются пушистые лианки. Около бани у меня хвойничек, потому что Олег подарил две сосны, горную и черную. Он не знал, что они могут гореть, когда солнце яркое и снег. И они немного обгорели. Иголки стали коричнево-желтые, хотя были укрыты белым материалом. Еще туи растут. А перед баней участок, где сплошные хвойники и рододендроны. Я не понимала Нину, чего она с этими рододендронами носится, ну, листики плотные, жирные, красивые, а потом увидела, как они цветут. Бледно-сиреневый шар в тычинках, огромный, легкий, воздушный, листиков не видно, просто шар. И увидела на рынке "Садовод" цветущую азалию, большую, лет семи, такой красоты, а у нас они маленькие, но тоже стали цвести. В общем, уже подростки, не дети.
  - А в продуктовый магазин вы пешком добираетесь?
  - Я уезжаю на все лето, и мы покупаем крупу, макароны, подсолнечное масло, сухие хлебцы, сахарный песок, соусы всякие, майонез. Две сумки с продуктами. И в морозилку что-нибудь - для Кеши мясо или какую-нибудь еду для разнообразия. Если Коля едет на велосипеде в магазин, я ж могу ерунду какую-нибудь не тяжелую попросить. А в следующей деревне можно покупать молоко, сметану, творог. Зелень ем, морковку, огурцы малосольные делаю. И лимонный сок у меня всегда есть в пластмассовых бутылочках. Концентрат. Я добавляю во все - люблю кислое.
  - Завели бы лошадь.
  - Это Леша мечтал о лошади.
  
  Алексей Локтев
  - А я рассказывала, как он поселился рядом со мной?
  - Нет. Вы не рассказывали и как познакомились.
  
  Леша - это писатель-сибиряк в фильме "Я шагаю по Москве". Я ходила к Нине Поповой на спектакли и заходила за кулисы, а он в этих спектаклях участвовал, то есть мы были на "вы" и "здравствуйте". Уже в 90-е годы он приглашал меня на свои моноспектакли - к годовщине гибели Талькова, по Есенину, Рубцову. И когда я искала дом, в это время позвонил Леша и сказал:
  - Можно я заеду, хочу кое-что предложить.
  Он сделал инсценировку о Достоевском и его жене Анне Сниткиной. Сначала хотел про трех жен, я прочитала книгу, а потом говорит:
  - Знаешь, мне из всего самое дорогое - это она, которая вытерпела все, была и опорой, и другом, и соратником, и любимой, и очень тяжелую жизнь прожила. Мне интересней про нее.
  Мне-то как раз про другое было интересней. Ну, ладно, я согласилась. И он ко мне приезжал с очередной написанной сценой, читал, мы разбирали. А я в то время искала дом, потому что папа упал, ему сказали "шейка бедра", то есть фактически приговор вынесли, и я попросила приехать мою подругу, профессионального массажиста, ей богом дадены руки, она все точки чувствует. Она сказала:
  - Виктор Федорович, у вас нет перелома шейки бедра, у вас рядом. Может быть, трещинка, может быть, мощный ушиб, но шейка бедра нормальная.
  - Не верю, это тебя Ира попросила.
  - Нет, я в профессии не имею права врать. Это ж диагноз.
  И дальше как всегда случайность - она делает ему массаж и нащупывает что-то давнишнее, о чем он даже маме не говорил, то есть этого ни одни человек не знал.
  - Так значит, у тебя руки чувствуют и про бедро?
  Он поверил. И стал перестраиваться. Тут как раз и дом появился. Мы с Лешей поехали смотреть. Плутали-плутали, по каким-то болотам шли, взобрались на холм и оба онемели: такой красоты не бывает. С тех пор у всех, кто ко мне приезжал, в первый момент онемение, а потом никто не хочет уезжать. Все спрашивают: тут рядышком ничего нет? Но рядышком не то, это только на холме.
  Короче, зимой я оформила дом, а весной надо было уже репетировать, Леша нервничал, и я пригласила его в деревню: заодно хоть чуть-чуть вычистим дом, чтобы я могла папу привезти. Но так случилось, что он на меня закричал, и я сказала:
  - Леша, я не буду играть.
  Дикая обида с его стороны. И в момент этого кошмара к нам пришли две женщины из следующей деревушки и говорят:
  - Мы сестры, у нас еще брат есть, нас трое, не хотите за три лимона купить наш домик, мы тут родились.
  А я все время думала, что рядом какая-то хозяйственная постройка, сильно заросшая сиренью и деревьями, даже близко не подходила, а Леша, оказывается, ходил и смотрел. Вот, три лимона. А у меня деньги в то время были. Это лето 95-го. Смотрю, Лешка побледнел, вскочил, куда-то пошел. Я тоже встала, думаю: надо соображать. Мы же с ним не разговариваем, так обиделся, уже собирался уезжать. И мы с разных сторон встретились на задах дома, наткнулись друг на друга, лицом к лицу. А я знала, что у него мечта - иметь дом в деревне. Я говорю:
  - Леша, езжай в Москву, звони моей сестре, у нее мои деньги, бери их, приезжай и оформляй.
  У меня уже был знакомый нотариус в Ростове. Я туда ездила пять раз, а Леша за два дня оформил. И у него появился дом. Мы помирились. Но в спектакле сыграла Шурочка Ровенских. Замечательно сыграла. Это ее роль, а совершенно не моя. Моя как раз была плохая его жена, роковая. Мне она была интересней. Но спектакль получился очень сильный. Они играли в Пушкинском, потом на малой сцене Маяковского. У Лешки были большие планы. Он очень любил деревню и очень любил там писать, работать. Но вот так случилось...
  
  - Что случилось?
  - Он погиб. На кинофестивале в Благовещенске в 2006 году.
  - Автокатастрофа?
  - Да. Я в деревне услышала по радио о его гибели. Все, кто с ним ехал в машине, остались живы. Только он погиб.
  
  Украшения
  - Вам мужчины дарили драгоценности?
  - Ты имеешь в виду, все ли мужчины дарили мне газонокосилки или все-таки иногда?.. Сейчас скажу. В юности один ухажер подарил мне сердоликовый старинный ошейник и такие же сережки, но одну я потеряла, вторую загнула и получилось колечко. Мой друг Женя подарил мне две кружевные сережки, тоже древние, кажется, из Бухары, с висюлечками до плеч, с камешками, но не драгоценными. Збышек подарил золотой браслет на свадьбу, он знал, что я люблю глобусы: три колечка, а на них тяжелый маленький земной шар. Саша знал, что мне нравится смотреть на изумруды, они меня притягивают. Я люблю камни - не носить, а смотреть на них. У меня очень много каменных шаров: дымчатый топаз, флюарит, нефрит, гематит, есть кристаллы, гранатовые друзы.
  - А ваш камень какой?
  - В каждом гороскопе разные. Но везде есть сердолик и изумруд. Изумруд таинственный, волшебный. Я люблю старинные или колумбийские, они темные, загадочные, даже когда трещинка или нечистый камень, столько сразу придумываешь. Потом он живой. Вавочкино кольцо, изумрудик, три раза от меня уходило, и я месяцами его искала. Находила.
  - А кольцо, которое вы мне подарили, откуда?
  - Збышек подарил.
  - Оно тоже от вас уходило?
  - Да. Ну, не хотело. А если я его надевала, оно брало и переворачивалось.
  - Что вы любите носить из украшений?
  - Я люблю разные ошейники, ну, это так не называется, то есть то, что прямо под шею. Люблю вкусную бижутерию. Слава Зайцев всегда говорит: шарфики, шарфики и нашейные платочки! Какой бы ни был костюм обязательно надо к лицу что-то яркое. И он прав. Потому что когда выбора в одежде мало и возможностей тоже, то всегда каким-нибудь пятном около шеи можно украсить себя так, что даже не будет заметно, какой костюм на тебе. Никто разглядывать не станет, потому что пятно притягивает, лицо сразу расцветает.
  - А вы сами себе украшения покупали?
  - Покупала. Но к золоту я спокойно отношусь, это не мое. У меня много деревянных украшений, купленных на Крымском валу, когда там сидели художники и продавали свои работы. Я их просто из троллейбуса увидела. Было солнышко, я ехала навестить папу и увидела на набережной что-то красивое, я спросила, мне сказали, что там собираются художники. И в воскресенье я туда приехала.
  - Сами никогда не рисовали?
  - Нет. Хотела. Но мне кажется, или что-то должно случиться, потрясение, после которого что-то изменится, или мне не надо. Я забыла, кто сказал: если можешь не писать - не пиши. Вот когда уже не можешь не писать, тогда пиши. Точно так же, наверное, и с картинами. Сейчас все пишут и книги, и картины, с музыкой сложнее немножко. Но для меня это что-то трепетное. Для меня существует таинство: кому-то дано это, кому-то - другое.
  - И что вы делали на Аллее художников?
  - Любовалась. Первая купленная там картина - это "Старый Таллинн", но художник изобразил не конкретное место в городе, а нарисовал свой старый Таллинн, а для меня это Андерсен: люди в смешных шляпах ходят, снежочек, а когда подсветка хорошая, то между домами начинает сиять голубое небо. Удивительная картина. Я приходила и гипнотизировала ее, пока деньги ни собрала, чтобы никто ее не купил. Художник со мной уже здоровался, я просила: "Не отдавайте картину, мне еще нужно пять дней дотерпеть, и будут деньги". Он говорил: "Я постараюсь, вы уже столько сюда ходите". Вторая картина с Крымского вала - это у меня Грин. Ее нарисовал другой мальчик. Это такой Зурбаган, где вместо мостовой - вода.
  - Почти Венеция.
  - Да, и воздушный шар, кривые дома... Остальные картины мы уже вместе с Сашей покупали. И там мальчик делал деревянные перстни с камнями, очень интересные, правда, огромные, на моих ручках смешно смотрелось. Но я покупала. И ошейник купила с камешками - он монтировал дерево с камнем.
  - А когда вы уши прокололи?
  - Поздно. В 80-е, наверное. И неудачно. В правую дырочку трудно попадать, иногда больно бывает. Я люблю украшения, но странною любовью. Тем более, что и в одежде мне нравятся национальные мотивы: русские сарафаны, индийские, японские, - но не впрямую, а когда есть намек. К таким вещам как раз деревянные или ракушечные украшения вдруг попадают в десятку. Не люблю, когда на человеке много лишнее. Но у меня много и нету. В бутиках я люблю рассматривать одежду без абсолютного желания ее купить, просто представляю, как бы это было на мне, а если очень хочется, я тут же представляю, как это можно сделать. То есть у меня творческий подход к драгоценностям и к бутикам. Я не обиженная там стою: ой, как хочется, а не могу. Мне достаточно пофантазировать. Такой вот поход за красотой - вприглядку. Подпиталась и пошла дальше.
  
  Брат и сестра
  - Давайте поговорим о брате и сестре. С чего начнем?
  - Наверное, с детства.
  Так как они старшие, то должны были мной заниматься. В основном Галка. А Вовка увлекся одно время фотографией и водил меня в Нескучный сад, это было на Донском проезде, просто через Ленинский перейти и сразу Нескучный сад. Поэтому у меня много детских фотографий. То я в огромном дупле стою, то под слоном, то обнимаю деревянного жирафа. Смешная очень, кудрявая, лохматая.
  Потом он поступил на геологический факультет, ездил в экспедиции. Пока родители работали в Индии, Галка вышла замуж и родила дочку, Вовка женился, я поступила в институт, мы стали обеспеченными, потому что зарплата у мамы с папой шла здесь, так было принято, а в Индии они получали еще. И когда брат с сестрой стали жить отдельно, я чаще виделась с Галкой. Наверное, с ней у меня больше общего.
  Когда мама уже совсем нездорова была, Галка обменяла квартиры - свою в Черемушках и нашу на Ленинском - на трехкомнатную на нашем же этаже. Но это была несчастливая квартира. Мы переехали в не отремонтированную бывшую коммуналку, потому что папа уперся: "Хочу в этом доме!" Если бы не торопились и поискали еще, то Ленинский проспект поменять было не сложно, он всегда котировался. Но папа захотел так, и Галка подчинилась. А Володя с семьей живут все-таки на Ленинском с моим любимым племянником Сережей.
  Въехали очень быстро, а через месяц мама умерла, папа стал другим, у Гали в личной жизни начался грустный период. Я ее все уговаривала:
  - Галь, новые русские хотят на Ленинский, продай ты эту квартиру.
  - Но вот папа! - Папе уже все равно, тебе надо устраивать свою жизнь, у тебя уже внук, Анькину жизнь надо устраивать.
  - Не нависай!
  А когда мы с Сашкой продали мою квартиру на Тверской и переехали на Красные ворота, Галка вдруг решилась и тоже переехала. Только обустроились, умер папа. Они живут теперь в Митино: она, дочка Аня и внук.
  
  - Она стала астрономом?
  - Да. А еще был драмкружок, в котором она была ведущей артисткой. Я ходила на ее спектакли, смотрела, и однажды там понадобился мальчик, стервозный ребенок в генеральской семье, который терпеть не мог генеральско-мещанской атрибутики и постоянно дразнил родителей. Женщина, которая ставила спектакль, жила в нашем доме, сама играла генеральшу, в постановке участвовали ее дочь и моя Галка. И мне предложили: попробуй мальчика. Надели парик, и я играла. Один раз так довела на сцене сестру (генеральскую дочку), что она схватила меня за волосы, и мои кудри рассыпались из-под парика. Но в зале захлопали. Так что в драмкружок я тоже просочилась за сестрой.
  - Но вы пошли в другой драмкружок или в этот же?
  - Нет! Этот был на Бутырском хуторе. А я пошла в драмкружок, когда мы жили на Ленинском. Галка тогда окончила школу с золотой медалью, поступила в университет на физмат, самый трудный факультет. И на втором курсе выбрала там астрономию. Тогда я и начала читать книжки по астрономии. В общем, все время она была впереди. Как морковка для ослика.
  - У нее фамилия тоже Печерникова?
  - Да. На Ленинском я перестала тянуться за ней, у меня появились свои тараканы. Потом я стала артисткой. И вся семья ходила ко мне на спектакли. Даже гордились. Потом я уехала. Мы не расходились, просто у каждого была своя насыщенная личная жизнь. А в 80-е годы опять все объединились. Нам стало не хватать друг друга. Так что в этом смысле мне повезло. Им меньше.
  - Почему?
  - Потому что маленькая я была большим подарком. Да и взрослая. Со мной вечно что-то случается. А они переживают.
  - Брат так и работал геологом?
  - Да, и как мне однажды попало. Он привез киш-миш из Средней Азии, белый и коричневый. Пакеты стояли на кухне. А я там читала на диване, и мне нравилось брать горсточку и есть. Когда я в очередной раз полезла в пакетик, я поняла, что уже дно. Я поглубже убрала их, и пронесло. А потом этот киш-миш для чего-то понадобился, что-то захотели приготовить... И таких киш-мишей было много.
  - Вас ругали?
  - Брат обиделся. А папа сказал: "Ир, Вовка привез из Средней Азии подарок нам всем, как же ты могла одна?" Я плакала и объясняла, что не заметила, это же длилось полгода, я брала по чуть-чуть. Или банки с вареньем. Мама делала вкусное варенье: клубничное, айвовое, алычовое, кизиловое. И я таскала ягодки из баночки - одну, две, а через пару месяцев смотрю, ягодок больше нет, только сироп. Я сама пошла к маме. Она сказала печально: "И что, больше никому не достанется? - Там еще целая банка, я больше никогда не буду есть клубничное варенье". И в слезы. Вот такие ляпсусы все время.
  - Это вы устроили брата пожарным в театр им. Моссовета?
  - Я узнала постфактум. Это когда он на пенсию вышел. В те времена научно-исследовательские институты исчезали с лица земли. Сначала он охранял стоянку рядом с домом, но это опасно. А потом сообщил по телефону: "Я работаю в театре Моссовета". Я сказала: "У меня там друзья: Голобородько, Тараторкин, Саша Леньков, - так что передавай привет". Ему нравилось, потому что одни сутки работаешь, а трое свободен. Пожарник - это человек, который обходит театр утром и вечером, перед спектаклем и после окончания. Он может смотреть спектакли, какие хочет. Я не представляю, как можно ходить на работу, если она тебе в тягость. Это каторга. Поэтому я всю жизнь была счастлива, что у меня любимая профессия, я прихожу туда как на эксперименты, на какие-то таинства, и даже огорчения в такой ситуации - праздники. Да еще деньги платят.
  - А почему вы с сестрой в юности не часто виделись?
  - Потому что я с утра до ночи училась, а она работала.
  
  А когда у нее отпуск, она или на целине, или поваром в геологической экспедиции, или на байдарках уплывает. Когда мы переехали в новую квартиру на Ленинском, и у нее был тяжелый личный момент, друзья вулканологи прислали мне приглашение на Камчатку. Они знали, что я мечтаю попасть в Приморье. Я позвонила им, придумала, что у меня поездка срывается, но можно ли поедет моя сестра, для нее это сейчас будет самое то. "Ну, - говорят, - поменяйте как-нибудь имя в пропуске". На Камчатку иначе нельзя было попасть. И Галка поехала. Вернулась совершенно другая. Ее по сопкам водили, в кратеры спускалась.
  Она у меня трудная. Козерог. Сейчас-то у нас очень близкие отношения, но она постоянно за все в ответе и в бесконечных делах. У меня как-то была возможность поехать в гости в Пицунду. В начале апреля там все начинает цвести. Красиво, тепло, только купаться нельзя. И так как меня приглашали с кем-то, я решила, что возьму Галку, заранее купила билеты, приехала к ней и сказала:
  - Мы с тобой едем в Пицунду 4 апреля.
  - У меня книга! У меня статья! У меня!.. - и посыпалось дальше.
  Я оставила билет и исчезла, даже не звонила. И вдруг через неделю раздается звонок:
  - Ир, а ты знаешь, я статью закончила.
  - Поздравляю.
  Еще через несколько дней:
  - Как ни странно с книгой тоже все продвинулось.
  - Поздравляю.
  Третий звонок уже поближе к дате отъезда:
  - Ты что, колдуешь? Я действительно освободилась.
  - Ну, поздравляю.
  - Какая ты вредина! Я могу с тобой лететь, понимаешь?
  - Понимаю, я очень рада.
  И мы на несколько дней слетали в Пицунду. После этого опыта, я теперь именно так с ней поступаю - сообщаю что-то и исчезаю. Пусть это в ней созреет. Иначе я получаю по полной программе, что я над ней нависаю, опять ее достаю. А так я тихо и терпеливо пережидаю. И происходит что-то хорошее. Я ее очень, очень люблю.
  
  - Вы советовались с ней и братом по творческим вопросам?
  - Никогда ни с кем. Они у меня были зрителями. И никогда в семье не обсуждался вопрос, хорошо ли, что я актриса, не хорошо ли...
  - А где Галя работала?
  - В институте Физики Земли. У них была группа: моя Галя и два Андрея, активных, талантливых. Из Физики Земли их постепенно выжили. Слишком инициативными были, много хлопот и слишком быстро росли. Но тут же пригласили в институт динамики геосфер на потрясающих условиях. Если б не гибель одного Андрея, они бы сейчас справляли десятилетие прихода туда. В общем, там они нужны.
  - Чем занимаются?
  - Астрономией. Они занимаются новым. У них маленькие открытия и новые решения или новые взгляды на что-то. Поэтому их все время приглашают на симпозиумы, их статьи востребованы за границей.
  - Она защитила диссертацию?
  - Кандидатскую - давно. А потом говорит: "Иришка, я так устала, все время столько дел, и зачем в наши времена докторская, что она мне даст? Я силы потрачу, нервы... - Галка, тебе решать, но мне кажется, что пока силы есть, надо сделать. Может, звание доктора наук опять станет почетным". Она поворчала, поворчала и "собрала" диссертацию, так как все уже было давно написано. Это было еще в Физике Земли, я пришла на защиту и сидела в зале с иконкой и камушком.
  - Каким камушком?
  - Который мне силы дает. И икона Серафима Саровского. В общем, она все шары получила. Там какие-то шары.
  - Белые и черные.
  - Ну, какие-то, я уже не помню. В общем, получила все "за". Нервничала безумно. Только я не поняла, чего тут нервничать, если все уже написано, стой да читай. Зато теперь она доктор наук, профессор и автор книги.
  - А когда родители поехали в Грозный в командировку, Володя и Галя были с ними?
  - Вовка был, а у Галки я не спрашивала.
  - Откуда вы знаете, что Вовка был?
  - А чего-то он по поводу моего рождения сказал: "Я свидетель" чего-то там, про час моего появления. Когда я выясняла, в котором часу, никто не знал - в два часа ночи маму отвезли, а в девять утра я уже была. Неожиданно случилось, на два месяца раньше, поэтому все переполошились. И никто не заметил часа. А у мамы я вовремя не спросила, еще не знала, что такое астрология. Когда заинтересовалась, она уже не помнила.
  - А что вам предсказала астрология?
  - Мне ничего не предсказывали. Я просто хотела составить гороскоп, а там, оказывается, важен час рождения, которого у меня не было. И астролог Фарида долго со мной возилась, по важным событиям моей жизни выстраивая график в обратную сторону, к моменту рождения, пока не выяснилось, что я утренняя, родилась в восемь часов пять минут. Астрологией я тоже интересуюсь, но не той беллетристикой, которая в журналах - не может быть одного гороскопа на всех Дев или на всех Козерогов. Есть, конечно, общие качества у каждого знака, но в основном все индивидуально. И хороший астролог действительно может тактично предупредить, что в данный момент возможно такое-то событие, будьте готовы.
  - И когда вам составили гороскоп?
  - Несколько лет назад. До Сашиной смерти.
  - От чего-то это уберегло?
  - Меня предупреждали, что Сашу надо очень беречь до его пятидесяти лет. А после пятидесяти у него все будет прекрасно. И я Саше об этом сказала: "Дотерпи, а дальше взлетишь". Но, значит, не сберегла. После его смерти я не обращаюсь к астрологам.
  
  Дети
  - Как вы думаете, актерская профессия деформирует личность?
  - У актера есть своя личная жизнь, где какие-то падения, взлеты, семья, но на первом месте, даже если он сам себе в этом не признается, все рано театр, ничего с этим не поделать. Это как болезнь. Чужие страсти оказываются важнее, чем моя собственная. У многих личная жизнь кувырком, потому что не хватает, потому что все в театр, как в прорву. Если это можно назвать деформацией, то мне кажется, что у актеров, как я их воспринимаю, есть такая деформация. Крыша поехала, - как говорят.
  - Вы жалеет о том, что у вас нет детей?
  - Я думала об этом. Но сказать, чтобы жалела, я не имею права. У меня был выбор. И иметь ребенка, которому ты будешь отдавать только то, что осталось после театра... А я знала, что это бесповоротно. Если я просто семью нормальную не могла создать, все как-то мимо, то как же ребенка? Я не имею права сожалеть. Я сама выбрала свой путь.
  
  Интернет
  С тех пор как моя подруга Нина переехала ко мне в 2000-м году, в доме появился компьютер, потому что он нужен ей по работе. Мне стало стыдно все время просить ее набирать мои записи, когда я начала писать книгу, и я решила учиться на компьютере. Все же умеют печатать, что я безрукая, что ли! Я села, научилась включать, а вот печатать... никак не могла понять, что такое с алфавитом, или у меня с головой, никакую букву не могу найти.
  Тогда я взяла ватман и фломастером написала алфавит большими буквами в том порядке, в котором он на клавишах. И повесила на стенку перед собой. Мне стало гораздо легче. Постепенно я отошла от моего плаката и стала печатать даже иногда двумя пальцами. Потом уехала в деревню, начала писать от руки и к компьютеру больше не вернулась.
  Но у меня есть в перспективе... Все говорят про интернет, там столько возможностей. Правда, у меня страх перед новой техникой, мне кажется, что если я дотронусь, то все сломаю. Я к мобильнику очень долго привыкала, он все время у меня выключался. Мне казалось, ломался. А в полнолуние у меня вообще все электрические приборы летят. Даже в театре так было: включаю лампочку в гримерке перед зеркалом - она делает пук, включаю вторую - она делает пок. Могу свет выключить во всем доме. Приехала как-то в гости к подруге в Адлер, сначала у них полетел магнитофон, потом телевизор, но так как хотели досмотреть фильм "Овод" с Андреем Харитоновым, перешли к соседке, я села подальше, - телевизор сначала заревел, а потом свет выключился во всем доме. А тут компьютер, он же как будто живой и очень всемогущий. Мне просто страшно. Но очень интересно про интернет.
  
  - А что вы в интернете поискали бы?
  - А я не знаю, что там есть.
  - Вам кажется, что там есть все?
  - А зачем мне все?
  - Но у вас какое представление об интернете? Кладезь информации?
  - Я думаю, что там очень много лишнего, мне не нужного, но если меня что-то заинтересует, то, судя по художественным фильмам, какую-то информацию я смогу там получить. Да мне всегда интересен не результат, а процесс! Но страшновато, потому что с чувством меры у меня дела плохи, я могу туда... запутаться, как говорят, в паутине.
  - Уйти в виртуальный мир?
  - Могу. Но думаю, что тут будут еще всякие интересные дела. Так что процесс сближения компьютера и меня идет постепенно.
  
  Фильм Бермана и Жандарева
  В 2000-ом году, после смерти Саши и папы я попала в больницу. На полгода. Из дома потом не выходила. 2001-й - то же самое, летом в деревне только по лесу гуляла. 2002-й - это тот год, когда я начала что-то делать на участке. Хаотично, ничего не продумывая, лишь бы работать физически.
  Мне позвонили с телевидения от Бермана и Жандарева, сказали, что есть цикл передач, который называется "Интересное кино", и есть пожелание снять обо мне фильм.
  Там, кстати, зафиксировано начало моей дачно-творческой деятельности:
  - Видите, небрежная небритость - это мой несостоявшийся газон, а здесь что-то растет, но я не помню что.
  Сначала я отказалась: ничего не хочу. Ко мне приехала режиссер Светлана Семина. Просто поговорить. Мы проговорили с ней несколько часов. После этого я решилась. Доверилась ей. И как оказалось, не ошиблась, потому что фильм "Ирина Печерникова: неоконченный роман" несколько раз показывали, было много хороших звонков, у меня появились новые друзья.
  
  - Как вы восприняли себя на экране?
  - Ну, это же не художественный фильм, где я себя с трудом воспринимаю, спустя несколько лет только. Я почувствовала, что фильм сделан бережно, с большой теплотой и любовью ко мне. Это дорогого стоит.
  
  Формула красоты
  Я два месяца отказывалась от "Формулы красоты" пока ко мне ни приехали продюсер Первого канала Татьяна Фонина и редактор Алексей, которые за полчаса меня так обработали и обаяли, что я решилась.
  Я им объяснила, что не хочу становиться ни моложе, ни красивей. Это мне неважно. Но три фактора оказались решающими. Первый, когда мне продюсер сказала:
  - Ирина, вы думаете, что вы нам нужны только из-за фамилии? Поймите, люди окажутся на три месяца в одном помещении, почти не расставаясь, сначала будет интересно, а потом начнутся срывы, да такие, за которые нам придется людей из проекта убирать, и я по ту сторону ничем не смогу им помочь. А вы будете с ними рядом, у вас актерская психология, актерское внимание, актер - это почти тот же психоаналитик. И мы надеемся, что вы нам изнутри сможете вовремя помочь.
  Второй решающий фактор, когда мне сказали про зубы - это меня всю жизнь преследовало, я до смерти боюсь стоматологического кабинета, наверное, как и все нормальные люди. А сейчас один зуб стоит больше моей пенсии. И мне сказали, что все зубы приведут в порядок.
  И третье... Я попросила человека, который занимается востоковедением, узнать что-нибудь про год Петуха, мой год. Через несколько дней он позвонил:
  - Хороший год для тебя, а главное, 60 лет - это завершение двенадцати циклов, окончание отработки, дальше можешь начинать жизнь с чистого листа.
  
  - Год Петуха - это 2005-й? Но он же был уже на излете?
  - Какой излет! Сентябрь. Это середина года. В день рождения, когда тебе исполняется 60 лет, даже не в год Петуха, ты можешь менять профессию, имя, землю, окружение, все, что угодно. Если сможешь поменять мысли, меняй, делай что хочешь. Ты закончила отработку и начинаешь жизнь заново. Мне сказали - я поверила, а это главное.
  - Вы подписали контракт с Первым каналом?
  - Конечно. Думаешь, я чего-нибудь поняла, вот такую толстую книжку прочитать.
  - А вы читали?
  - Пыталась. Потом мне сказали, что, например, если меня выберут лицом фирмы, я не могу отказываться, должна на телевидении рекламировать этот проект, вот я и отрабатывала за пятнадцать человек, ходила на все ток-шоу.
  - Пластической операции не боялись?
  - Ой, я боялась только одного, как у меня с людьми получится, потому что я за пять лет одичала. Никакой операции я не боялась.
  - Но ведь вам собирались изменить внешность!
  - Да не изменить. Я часто вижу по телевизору последствия операции, то губы до носа, то глазки китайские, то человека не узнать даже. Но врачи этой питерской клиники настолько меня очаровали с первого часа общения, что я от их любви и внимания была совершенно спокойна.
  - А что они вам делали?
  - Веки и подтяжку, омоложение. И еще над верхней губой вкололи какой-то препарат, чтобы я отучилась делать куриную жопку. А в лоб - ботекс, чтобы перестала его морщить.
  - То есть вы не боялись, что ваше лицо как-то изменится?
  - Раз решилась, значит все. Кажется, Карнеги сказал: не пилите опилок. Ты получила урок, проработала его и живи дальше. То же самое заранее психовать. Зачем? Пока человек верит и настроен на "да", это переходит и на врачей, и на всех, кто тебя окружает. А если ты настроен: "Ой, нет, наверное, я боюсь" - это тоже передается. Почему врачи говорят: в первую очередь надо верить. Как-то у меня с этим делом, тьфу-тьфу-тьфу, в порядке. Если я соглашаюсь, я верю.
  - У вас получилось поработать нормализатором обстановки?
  - Были моменты... Двух участниц я, по-моему, вовремя...
  - Спасли?
  - Их бы убрали с проекта. Но они попали в сложную ситуацию. Человек, который рекламировал свою методу, сказал, что им лучше худеть вот таким способом. И они, во-первых, настрадались, во-вторых стали страшные, в-третьих, подвергались жуткому риску с этой другой методой. В конце концов, у них случился психический срыв. Но говорить с ними об этом нельзя, у нас у всех микрофоны, я достала листочки, сказала, что почитаю кусочек из своей книги. Почитала какую-то главу. Потом села писать. И с написанным подошла к одной участнице. А на бумаге было то, что я хотела им сказать. Я знала, что это должно подействовать и поддержать. Потом ко второй подсела.
  - А им потом исправили то, что сделала та метода?
  - Да просто взяли ночью на операцию. Прооперировали - стали красивыми. А я и той и другой написала: "Девочки, вас могут выгнать с проекта, еще одна такая истерика, и вас здесь не будет. Столько намучиться и остаться ни с чем... Я вас умоляю, возьмите себя в руки. Потом с вами сделают все, как надо, потому что в конце проекта все должны быть красавицами".
  - После преображения лица вас повели покупать одежду?
  - О, это что-то! Официальный стилист проекта - Саша Шевчук и Наталья Ветлицкая, которая была соведущей, несколько часов водили меня по ЦУМу. Потом что-то не сложилось, и Ветлицкая в проекте не осталась. Но тогда она тоже отвечала якобы за стиль, за красоту. И я находилась между двух огней. Я перемерила энное количество вещей, и мне надевают туфельки, которые сделаны как будто из чугуна, и жесткие. Я объясняю, что у меня больные ступни, я в них даже стоять не могла. Нет, это модно. Потом я прошу, не надо мне ничего без рукавов, но Саша и Наташа оба нервничают, и между ними происходит какое-то соревнование. А я как непонятно что. И вот я сижу на полу в примерочной и чувствую, что меня мутит на нервной почве, я больше не могу этого вынести, и я решила, что сейчас встану, отдерну занавеску, возьму за руку режиссера Карину, и мы молча выйдем из ЦУМа. И, уже открывая занавеску, я мельком увидела себя в зеркале: я стояла в сапогах на шпильке и в нижнем белье. Так бы и пошла по ЦУМу. Это был бы пик "Формулы красоты".
  - Вы там ждали, пока принесут что-нибудь померить?
  - Я мерила бесконечно. Но оттого, что они отстаивали каждый свое, ни одной вещи не было такой, чтобы мне понравилась. Не о том были эти четыре часа! И когда мне принесли последнее, я подумала: все, выхожу, надо улыбаться и сказать, что супер! Это были бриджи, сапоги, какой-то свитерочек, пиджачок, это я потом разглядела. В сапогах было больно, ну, неважно, съемку вытерпеть-то можно. Болотный цвет я не люблю. В общем, я вышла, оскалилась, сказала: о! Повертелась, руки в карманы. Супер! Все обрадовались. А когда меня участницы проекта спросили: "Ир, что тебе купили-то?" - была большая пауза, и я сказала: "Что-то зелененькое и в пятнышках". Но я доковыляла до съемки в этих сапогах, они очень модные, красивые, просто без учета, что у меня все ступни переломаны. А костюм действительно меня изменил, тем более с новой прической, новым цветом волос. Пройдя мимо зеркала, я бросила туда взгляд и поймала себя на мысли: чего это я ее здесь не видела, вот эту? Потом поняла, что это я.
  - Вам только один костюм подобрали? Я думала, гардероб изменят.
  - Просто нашли новый стиль. А ты знаешь, сколько это стоило? В пакетах бирки остались. Четыре тысячи долларов. Я бы на эти деньги оделась с головы до ног.
  
  Константин Эрнст
  Был День учителя, и меня, Игоря Старыгина, и Юру Чернова попросили вручить награду лучшему учителю. А я приехала из деревни с немножко поцарапанным лицом - наткнулась на ветку. И очень волновалась, что будет телевидение, и царапину не загримируешь.
  Юра Чернов как раз получил звание Заслуженного артиста и рвался выйти на сцену, чтобы сказать:
  - Вас приветствует Заслуженный артист России Юрий Чернов.
  Я послушала его и говорю:
  - Юра, миленький, представь, целый Кремлевский дворец, сидят учителя, которым надо выдержать минимум часов пять, там и концертные номера, и награждения, а ты будешь им рассказывать...
  Нам дано три минуты на все: чтобы поздравить, чтобы нас узнали.
  И у меня родилась идея: взять крылатые, узнаваемые фразы из "Доживем до понедельника" - "Батищев, гоу аут", "Сыромятников, к доске!", "Счастье, когда тебя понимают". Подвести к празднику, к поздравлению и вызвать на сцену учителя. Ребята стали предлагать реплики. В конце концов, мы создали миниатюру. И правильно сделали, потому что концерт затянулся, а мы своим смешным и коротким вкраплением сдвинули ритм этого мероприятия.
  Но была одна странность в моем нахождении во Дворце съездов. Меня все поздравляли. Я думаю: ну, видят, что нервничаю (из-за царапины), какие хорошие люди, поднимают настроение, опять же поздравляют как учительницу, народ с чувством юмора. Гример замечательный попался, все время меня смешил:
  - Мы из вашей царапины сделаем украшение. Хотите ямочку?
  Действительно, сделал хороший грим, ничего не было видно. Но кроме поздравлений меня еще и благодарили. И я не могла понять за что.
  Когда наш выход на сцену в очередной раз отодвинули, мы пошли в кафе. Сидели, пили кофе, а в это время в зал вошла компания из трех человек, все в темных костюмах, и один с очень знакомым лицом стал мне подавать какие-то знаки, чуть ли не воздушные поцелуи, что-то руками мне показывать. Я говорю:
  - Ребята, кто это?
  - Ир, ты что, это Константин Эрнст.
  - Я с ним не знакома, что это он подает мне знаки?
  Я вышла покурить, и ко мне подошел Дима Харатьян, который тоже стал меня благодарить.
  - Дима, хоть вы мне скажите, за что меня все благодарят. Я думала, что это с юмором, но некоторые совсем не с юмором и вы тоже. Говорите, что до сих пор не можете отойти. От чего? От "Доживем до понедельника", который был 35 лет назад?
  Он говорит:
  - Да нет, Ира, вы что не знаете, что по Первому каналу сегодня был фильм о вас?
  - Не знаю, и на Первом канале никакого фильма обо мне не может быть, у меня всего один фильм на шестом канале.
  Тут у него недоумение:
  - Шестого канала давно нет, вы телевизор смотрите?
  - Нет, почти.
  - Берман и Жандарев приглашены на Первый канал и сегодня премьера их рубрики, и они начали цикл фильмом о вас. Его показывали перед тем, как мне сюда выезжать. Я как сел, так и досмотрел до конца, а потом стал жутко опаздывать и плохо вести себя на дороге. Мне сейчас выступать, а я до сих пор не могу в себя придти. Поздравляю вас, это дорогого стоит. Спасибо.
  - Да мне-то за что?
  - Да нет, там от вас много идет.
  И я поняла, почему Константин Эрнст делал мне знаки. Уходя он подошел ко мне, поцеловал руку, сказал, что так нельзя, предупреждать надо, и обязательно придумать что-то совместное. И он придумал...
  
  Юмористический сериал
  С подачи Эрнста меня пригласили в сериал "Большие девочки". И с одной стороны, я не имела права отказаться, это его участие в моей судьбе, а с другой стороны...
  
  - Это денежный подарок?
  - За такие сериалы - ситкомы - актер получает очень большие деньги.
  - И чем вам этот сериал не показался?
  - Мне все время говорили, что это будет весело, легко, 150 серий, есть возможность выбирать роль, там три героини. Я прочитала три серии, думаю, ну, может, это вступительные, попросила еще. Но чем дальше, тем грустнее... Мне неловко было читать. В оригинальном варианте американские женщины собираются вместе, живут на вилле у одной из подруг, потому что им хочется в определенном возрасте оторваться. Они при деньгах. А у нас то же самое делается от нужды: сдали квартиры и уехали на дачу. Какие тут игры! Ничего смешного я не нашла. Это во-первых. Во-вторых, я стала объяснять, что не привыкла к такому темпу и методу работы, когда текст сцены могут дать утром, и мало того, что его надо знать, надо чувствовать себя абсолютно раскованной, чтобы фантазия работала, и юмор из тебя выплескивался. Серию снимают два дня, после блока съемок дают выходные. Я говорю: нет, я другое дерево, я так не умею. Ладно, я плохо буду работать, но вы поймите, что я нарушу творческий процесс, всем буду мешать, вы через две недели начнете рвать на себе волосы, что вы меня взяли. Я буду зажатая, старательная, а так нельзя, вы крота к себе берете. Я стану разрушать вашу работу. Но они продолжали настаивать. Наверное, от того, что Константин Эрнст выразил пожелание, чтобы я снималась. Это длилось месяц, если не больше. Я даже не заикалась, что мне не нравится материал, как это говорить людям, которые уже этим загорелись. Я говорила про то, что я не гожусь. Закончилось очень просто. Я пошла в церковь и всех, с кем я могу говорить, кто мне, как я верю, помогает, стоя на коленях, умоляла: ради Бога, сделайте что-нибудь, я не могу справиться с ситуацией и просто отказаться тоже не могу, тем более после "Формулы красоты" на Первом канале я не могу вот так разрывать отношения с Первым каналом. И вдруг после моего похода как-то все рассосалось, зазвали другую актрису Теличкину, которая, бедная, тоже от них пряталась, но ее нашли. Ну и закрыли сериал очень скоро.
  - Вы смотрели?
  - Раза полтора, но мне было больно и обидно за актрис... хороших актрис, которые в это вляпались.
  
  Сергей Арцыбашев
  Во время проекта "Формула красоты" мне позвонил Виталий Яковлевич Вульф, с которым мы не виделись много-много лет, и сказал, что хочет сделать обо мне передачу "Мой серебряный шар". Я поблагодарила, но объяснила, что пока проект не закончен, я не могу общаться ни с кем, такое условие в контракте. Вдруг он так рассердился, так возмутился: у него авторская программа, он вообще мог ко мне не обращаться и сделать все без моего участия! Я его еле уговорила, что к Новому году буду свободна, и мы обязательно встретимся и попьем чайку.
  Так все и произошло, я пришла к нему примерно в четыре часа, а когда мы пообщались и посмотрели на часы, было уже девять вечера. Но это был удивительный вечер, я его никогда не забуду. потому что, кроме того, что он дословно помнил какие-то мои роли, как, например, "Два товарища", потому что ему особенно нравилась там какая-то сцена, но сколько же этот человек знает! И не просто знает, а любит все, о чем говорит. То есть было так интересно, что мы могли бы просидеть еще много часов. А потом он вдруг изобразил меня в сцене из "Двух товарищей". Я ему там понравилась. Было очень смешно, но ведь прошло столько лет!
  Спустя некоторое время мы встретились на выставке художника и модельера Александра Васильева, посвященной немому кино, и Вульф взял меня за руку и держал рядом с собой. Но так как он был нарасхват у всех телеканалов, я сначала хотела вырваться, а потом поняла, какое это счастье, что он меня подхватил, потому что у любого портрета, у любой детали он рассказывал такие удивительные, судьбоносные истории. То есть к концу выставки можно было считать, что я прочитала огромную книгу о том периоде. Человек с уникальным даром любви, памяти и знаний. Я потом долго раскладывала по полочкам то, что услышала.
  А когда я была у него дома, он на меня все поглядывал: "Вы так изменились, так замечательно выглядите". И вдруг у него пошла тема: "Какое вы имеете право закапывать себя в могилу, прятаться от людей, от зрителей! Вы должны быть на сцене! Это просто преступление! И вообще у меня есть пьеса..." Пошел в другую комнату и принес пьесу Олби "Шаткое равновесие". Объявил, что единственный для меня сейчас театр, в котором не уродуют классику, это театр Маяковского, и очень уважительно говорил о главном режиссере Арцыбашеве.
  - Эту пьесу я отдал ему, и у него нет актрисы на одну из ролей, посмотрите...
  Дал мне пьесу и стал звонить Арцыбашеву, рассказывать ему обо мне:
  - Ты знаешь, кто у меня сейчас в гостях...
  И в такой превосходной степени, что я ему напомнила:
  - Виталий Яковлевич, я ведь здесь сижу.
  - Ой-ей-ей, я уйду в другую комнату.
  А потом вернулся и сказал:
  - Арцыбашев пригласил вас на "Женитьбу", пойдете на спектакль, я в антракте забегу, познакомлю вас, а дальше уж вы сами.
  Я пришла на "Женитьбу". Арцыбашев до этого ставил пьесу на Покровке, у себя в театре. И я ее там видела, потому что мы с Мишей Филипповым записывались вместе на радио, и он меня пригласил. Но я не люблю по приглашению приходить, потому что вдруг не понравится, а после спектакля, естественно, надо какие-то слова говорить. И я попала на спектакль другим путем, но мне понравилось.
  В театре Маяковского получился другой спектакль, но кроме очень положительных эмоций, никаких иных у меня не было, поэтому я спокойно пошла знакомиться. Вульф в антракте представил нас друг другу и довольный ушел. А Арцыбашев попросил меня зайти после спектакля. Я зашла, поблагодарила, но его все время отрывали, и он попросил:
  - Я не могу так разговаривать, вы могли бы придти ко мне днем, чтобы мы спокойно посидели?
  И когда мы встретились, он сказал:
  - Вам бы лучше начинать в театре не в той пьесе, которую актеры уже ждут и роли между собой распределяют, то есть, не отбирая ни у кого ничего...
  Я сразу согласилась, я это уже проходила, не хотелось бы сразу попадать в Отношения. А потом он добавил, что у Вульфа есть еще одна пьеса Олби, на двоих, и тут уж я никому дорожку не перебегу:
  - Мы с вами тихонечко начнем репетировать, я тоже хочу играть.
  То есть все случилось как в сказке. Я приходила днем, через вход в дирекцию, сразу шла в его кабинет, и мы читали, разбирали, он отвечал на мои вопросы, я выясняла его пожелания.
  
  - Что за пьеса?
  - Я не буду говорить, потому что она не поставлена. Я не знаю, имею ли я право.
  
  Пьеса интересная, но трудная, потому что отношения людей очень закрученные и непонятные. Они долгие годы живут вместе и разговаривают уже на каком-то своем языке, буквально символами, то есть можно играть и про это и про то. Загадочная пьеса с огромными возможностями и вариантами.
  Арцыбашев вел себя удивительно тактично, доброжелательно и насколько он мог быть открытым, настолько все было комфортно и приятно, но он другой человек. Хотя мы оба Девы... В общем, я поймала себя на том, что мне трудно иногда задавать ему глупые вопросы, что для меня очень важно в работе. Трудно сказать, что вот в таком варианте мне почему-то некомфортно. Потом начались ночные звонки, как в Малом театре, такие же искаженные голоса: ты Борису Галкину жизнь исковеркала, Сашу Соловьева в могилу свела, а теперь в театр захотела, ну приходи, мы тебе ноги переломаем, кислотой обольем и так далее. А я не могла выключить телефон из-за Варвары Григорьевны Царевой, она плохо себя чувствовала и я знала, если что-то случится, то она сможет позвонить только мне. Я не пугалась, но спать-то уже не получалось. но стала задумываться, а надо ли мне опять в такую клоаку.
  Арцыбашеву я не могла ничего сказать, какой-то стоп у меня возникал. Я зажалась, постепенно это накапливалось, накапливалось, и наступил момент, когда я поняла: я хочу работать, я оживаю, но мне важно радоваться полнокровно. Я готова для работы, но не готова к игрищам.
  Месяц я готовилась к разговору с Арцыбашевым. Потом поговорила неудачно, толком не смогла объяснить, он ничего не понял, только то, что я не могу продолжать. Он огорчился, обиделся, возмутился. И Вульф на меня рассердился. Сказал, что так некрасиво, вы должны это исправить. Спустя какое-то время я попросила Арцыбашева о встрече, и снова попыталась объяснить, что для меня наш спектакль возможен только в победном варианте, в рядовом он никому не нужен, это должно быть, как шампанское.
  
  - Потому что это ваше возвращение на сцену?
  - Потому что материал такой. У Олби свои тараканы, свои глубинные течения, а это надо было сделать так, чтобы зритель улыбался и узнавал себя. Но такой спектакль возможен только при наличии очень открытых, очень доверительных отношений между партнерами и совершенно без участия подводных течений. Чтобы он мог кричать на меня, чего я в принципе не терплю, но мог бы, чтобы я могла от огорчения заплакать, пожаловаться, посмеяться сама над собой. То есть идти в репетициях рука в руку. И еще я ему сказала, что проще было бы не держать меня в тайне, а повесить приказ, что я приглашена на договор на конкретную роль, а когда тайно - это всегда приобретает гипертрофированные формы?
  - А вы встречали в театре кого-то из коллег?
  - Нет. Мы с ним репетировали в нерабочее время. Но в театре не может быть тайн. Там кто-то с кем-то дружит, кто-то против кого-то дружит.
  
  Второй разговор с Арцыбашевым случился уже тогда, когда я поняла, что НЕ БУДУ, освободилась. Значит, не готова была. А раз не готова, то и браться нечего. Конечно, я его подвела, конечно, я виновата, но в сентябре, когда у него был юбилей, к которому мы хотели сделать наш спектакль, он мне позвонил и пригласил на "Надежды маленькой оркестрик". Я, к сожалению, была в деревне. Но потом вернулась в Москву, позвонила ему, спросила, остается ли в силе предложение, и пришла на спектакль - очень актерский, очень добрый. Так что мы расстались по-хорошему. Сейчас я понимаю, что по отношению к нему я была не права, но по отношению к делу и к себе честна.
  
  - Почему?
  - Я бы его подвела тогда, когда было бы уже поздно подводить. Перед выпуском. Я б все равно сломалась.
  - Помните, когда в Малом театре вы написали заявление об уходе и оставили его дома, у вас получился великолепный спектакль? Может, и здесь надо было так же поступить? Сказали бы ему: больше не могу. Освободились от зажима. А он бы настоял на своем, и получился бы хороший спектакль.
  - Когда я написала заявление, я была моложе, сильнее и здоровее. А сейчас я только только начала высовываться из затворничества. У меня было четкое нежелание терять все, что я приобрела за последний год, даже ради прекрасной роли, ради перспективы в театре.
  - А сейчас на сцену хотите?
  - Нет. У меня уже не тот возраст, чтобы просто мечтать о сцене. Я в свободном плавании. Я ОЧЕНЬ хотела вернуться на сцену, тосковала. Потом НЕ хотела. А сейчас я спокойна. Если будет что-то интересное, я взвешу себя, свои силы, и если все совпадет, с удовольствием начну работать. Никакой тоски по сцене и долгов, как мне говорил Виталий Яковлевич, нет. Я прекрасно понимаю: есть актеры на все времена, а мне кажется, что я оказалась не на все времена. Вот в том времени, в котором я не работаю, потребности во мне нет. Сейчас я чувствую, что зрители уже устали от развлекаловки и хотят чего-то для души. Пока публика не желает ничего глубокого из-за такой страшной жизни, до тех пор театры будут заполнены странными спектаклями.
  - Судя по репертуару наших театров жизнь у нас все еще страшная?
  - Конечно, страшная. Она страшна отношением к так называемому народу со стороны тех, кто сверху. У меня ощущение, что во власть рвутся не для того, чтобы помочь России, в основной массе. Есть личности, у которых болит сердце. А в основном это нормальные карьеристы. Кому-то нужно воровать, кто-то ищет защиты, неприкосновенности, их же много, этих слуг народа. И у каждого свои пожелания. Я не люблю такие темы и не люблю слуг народа. Мне неинтересно про них, потому что я им не верю. Пока не пройдет это смутное время, ничего не изменится. Будут прибавлять по 100 рублей пенсии и об этом очень много говорить.
  
  Поездка в Минск
  В марте 2006 года мне позвонили от Николая Бурляева. В 60-е - начале 70-х мы дружили, вместе работали в Ленкоме, потом долго не виделись. У него сейчас такое детище - "Золотой Витязь", кинофестиваль с православным знаменем. И на одном из фестивалей он познакомился со священником из Минска, отцом Федором.
  Это отдельный рассказ. Отца Федора отправили с миссией в Германию, он там несколько лет служил, а человек очень светлый, образованный, энергичный. И он стал приглашать в Германию чернобыльских детей на лечение. Когда заканчивался срок его службы там, он решил организовать что-то подобное прямо в Белоруссии. И сейчас в Минске, в трех остановках метро от центра города находится Дом милосердия - если сверху смотреть, то это постройки в виде креста. Во главе - храм. А крылья от храма - палаты. Оздоровительный центр для чернобыльцев, ветеранов и богатых людей, на деньги которых можно помогать нуждающимся.
  Мне позвонили от Николая и сказали, что есть возможность поехать почти на месяц в Дом милосердия, там очень хорошие врачи, процедуры, диагностика, диеты. Я, естественно, сказала нет, потому что с какой стати поеду я, если есть люди, которым это жизненно необходимо. Но потом мне позвонил сам Коля и объяснил:
  - Ира, это акция, чтобы обратили внимание на то, что в России никому нет дела до наших бывших, любимых кумиров, а в Белоруссии им нашлось место.
  Это инициатива отца Федора, который увидел телевизионный фильм о Тане Самойловой, Вале Малявиной и Семене Фараде. Он позвонил Бурляеву:
  - Я тебя умоляю, собирай группу, я хочу, чтобы они приехали, и мы чем могли помогли, и чтобы пресса была, телевидение, встреча с Президентом, может быть, в России кто-то на это отреагирует. Это ж какой стыд. Их не так много осталось.
  И Коля собрал. А мне сказал откровенно:
  - Во-первых, ты сейчас на слуху, я тебя бесконечно вижу в телевизоре, тебя вспомнили. Во-вторых, раз ты говоришь, что хорошо себя чувствуешь, так и хорошо - мероприятий предстоит много, может получиться так, что ты одна вынуждена будешь куда-то ездить. Считай, что выполняешь задание. Заодно побудешь в чудесном месте с интересными людьми.
  
  - Какое впечатление произвел на вас отец Федор?
  - Ну, я же всегда влюбляюсь. А в него нельзя не влюбиться. У него глаза голубые, от него свет идет, прямо лучи в тебя проникают. Да одной встречи с ним достаточно, чтобы какие-то мои жизненные позиции пересмотреть.
  
  В Минске с каждым из нас было интервью, каждую встречу снимали на телевидении. А Россия отреагировала странно. Я помню две реакции. Дескать, это никакая не акция, а предвыборные дела Президента Белоруссии. И еще претензии, почему такого-то и такого-то не взяли, каким образом выбирали участников? Ни одной статьи не было о том, почему бы и на родине не задуматься о судьбе людей, которых еще немножко и не станет. Гильдия бьется, но что она может? СТД - бедная организация. Это на государственном уровне надо решать. Ветеранов уже можно по пальцам пересчитать.
  
  - Расскажите, как вас Филарет благословил.
  
  Нас пригласили в минскую резиденцию Филарета. Сначала он вынес ларец и показал нам частичку мощей Николая Чудотворца. Они долго добивались, чтобы хотя бы фрагмент хранился в их епархии. Сами мощи находятся в Италии, в городке Бари. Но так как они источают мирру, их содержат в вакуумном сосуде в специальном помещении. А длань Николая Чудотворца - в Швейцарии. И шли долгие переговоры, пока не договорились перенести частичку в Минск. И мы смогли приложиться к мощам. Потом сидели в трапезной, задавали отцу Филарету вопросы, а потом состоялась пресс-конференция. И Николай Пастухов рассказал, что, оказывается, встречался с отцом Филаретом в Сергиевской лавре, но он тогда был молодым актером, у него ничего не получалось, он даже думал уходить из профессии. И он подошел к отцу Филарету со своей бедой, а тот его благословил. И в этот раз Пастухов подошел и сказал: "Я понимаю, мне немножко осталось, но так не хочется уходить, благословите меня еще раз, уже на старости лет". Это было очень трогательно.
  Я сидела и думала: как у него просто, раз, и получил благословение, а я так не могу. И когда нас скучковали вокруг Филарета для телесъемки, как будто мы разговариваем, одна журналистка потянулась ко мне с микрофоном: "А вот Ирина Викторовна все время где-то прячется, расскажите, пожалуйста, о своих впечатлениях". Я успела сказать слова благодарности, а дальше встретилась с отцом Филаретом взглядом и выключилась, что потом происходило, не помню, очнулась, когда он благословлял меня на продолжение творческой деятельности. И никто не мог мне рассказать, что же там произошло, какими словами я его на это сподвигла.
  
  - Ваша акция дала результат?
  - Добились, чтобы один-два человека имели возможность каждый месяц туда ездить. Но это с белорусской стороны, не с русской.
  
  А еще там есть пошивочная мастерская, где послушницы шьют безумной красоты одеяния для священников. И отец Федор попросил их сделать льняные рубашки с вышивкой в подарок всем артистам. Но так как я такие рубашки не ношу, не та у меня комплекция, я сказала:
  - Я небольшого роста, на меня материала немного пойдет, сшейте мне, пожалуйста, длинную рубашку с прямыми рукавами, я сама куплю тесьму, можно же ею украсить, чтобы не вышивать. Зато я знаю, что буду это носить.
  В результате я получила такой красоты платье, что, когда должна была идти на передачу к Андрею Малахову, где была тяжелая тема, и я не знала, что сказать, я сразу вспомнила про него. И пока сидела в студии, я то позу поменяю, чтобы подол рассмотрели, то руку по-другому поверну, чтобы рукав показать, в общем, изо всех сил обыгрывала платье.
  
  Занятия с детьми
  Когда я от Олега Даля получила во сне весточку: перестань ломиться в закрытые ворота, оглянись вокруг... - там стояла дата - 4 ноября. А была весна. И я пометила жирно на календаре - 4 ноября. Осенью меня пригласили в Дагомыс, в жюри детского кинофестиваля, где участвуют фильмы, которые снимали сами дети. В жюри сидели кинокритики, киноведы и я одна, актриса.
  Мне предложили провести мастер-класс, хоть я толком не знала, что это такое. Но в результате мы с ребятами так засиделись, что нас попросили из зала, потому что там должно было состояться следующее мероприятие. Мы перешли в конференц-зал, вскоре нас и оттуда попросили. Короче, закончилось все у фонтана. После этого оставалось еще три дня фестиваля, и каждый день детишки ждали меня около ресторана и спрашивали: "У нас еще будет мастер-класс?"
  А в тот вечер после столь долгого общения с ребятами я ходила со странным ощущением, что мне надо что-то вспомнить. И вдруг поняла, что открытие фестиваля произошло 4 ноября. А когда я была с детьми, я осознала, чем на самом деле хочу заниматься. И по приезде в Москву стала перебирать варианты, где я могу работать с детьми. В конце концов, сосредоточилась на детском доме. Я хотела сделать маленький театр, вести кружок, как получится. Выбрала самый близкий по адресу, чтобы не мотаться в метро, в транспорте. Позвонила, мне очень обрадовались, пригласили. Я минут десять ходила мимо нужного мне дома, потому что чудный теремок за забором, с кованой калиткой и разноцветными окошками никак у меня не ассоциировался с детским домом. Но когда я, наконец, смирилась, что если предыдущее здание восьмое, а следующее двенадцатое, то значит это дом десять, я нажала на кнопку, вышел охранник, и меня проводили к директору. Очаровательная женщина Мария Феликсовна. Пока я к ней шла, везде красота, детские поделки, рисунки, зимний сад... В общем, я растерялась. Я готовилась к другому. А когда мы с ней поговорили о том, что я хочу, она сказала:
  - Какое счастье, но вы понимаете, у нас патронатный детский дом.
  И рассказала, что, оказывается, детей из этого дома берут в семьи без усыновления, просто чтобы они воспитывались в семьях, чтобы выходя во взрослую жизнь знали, что такое семья. И она сказала:
  - Любое общение для детей на вес золота, но никакого кружка у нас не получится.
  Короче, у них текучесть детей, к счастью: они туда приходят и уходят. Это такой волшебный пересылочный пункт. Мало кто знает о таких домах, а их уже несколько. Я задумала сделать фильм, нашла Светлану Семину (она была режиссером фильма "Ирина Печерникова. Неоконченный роман"), она загорелась. Год пробивали, потом вдруг Первый канал поставил в план, завизировал, так как был объявлен Год ребенка, а получилось как всегда, то есть ничего, потому что объявили Год семьи.
  В 2006 году у меня раздался звонок:
  - Здравствуйте, меня зовут Снежана, мы хотим пригласить вас на Мальту, у нас англо-русская школа (называется RBSM), и дети очень хотят театр...
  Я отшучивалась, у меня было полное ощущение розыгрыша: ну какая Мальта, откуда они знают про мою мечту работать с детьми? Они про мечту не знали, просто после какой-то передачи решили, что я смогу. И я поехала в гости. Меня встретили, познакомили с педагогическим составом, но дети там очень сильно загружены занятиями, освобождаются чуть ли не в шесть часов вечера. И с педагогом русского и литературы они начали ставить не больше не меньше - "Женитьбу Фигаро". Ну, как начали? Прочитали. Эту пьесу не каждый театр позволит себе поставить. Неподъемная вещь - особенно когда такие нагрузки и текст учить некогда. Они думали, что можно выйти на сцену, по бумажке прочитать и все в порядке.
  Мне стало интересно. Первые дни ушли на то, что я с вершин опускала их на землю, рассказывала, что такое актерство. И физиономии немножко закисали. А когда вопрос встал по поводу текста, ах, текст не знаете, давайте этюдным методом, тут уже и слезы начались, и ссоры. Один знает слова, а вторая этюдно. Этюдно - значит своими словами. А он, зная текст, не может общаться со "своими словами". Мне смешно, а они испереживались. Надо искать другой материал.
  Я вернулась в Москву, у детей наступили каникулы, и я думала, что вместо "Фигаро" подберу рассказы Чехова, коротенькие, смешные, где по два-три человека участвуют. Но пока не сложилось. То я какой-то вирус подхватила в самолете, то у них возникли проблемы с ЕГЭ - детей нужно было с Мальты везти в Москву сдавать этот экзамен, не до театра было. А осенью я оказалась в гипсе - на полгода выбыла из строя.
  Но мне там очень понравилось, я влюбилась в Снежану и Женю, это супружеская пара с двумя детьми, которые организовали школу, потому что решили жить на Мальте, а детей надо было где-то учить. И за десять лет они потихонечку собрали прекрасный штат педагогов.
  
  Приморье
  Всю жизнь мечтала попасть в Приморье. И в 2006 году меня пригласили на кинофестиваль "Амурская осень" в Благовещенск, но я не смогла поехать, потому что должна была читать Житие Блаженной Ксении Петербуржской для кассеты, которая продавалась бы в храмах. И только я успела пострадать по этому поводу, вдруг звонок из Владивостока - меня приглашают на фестиваль, но уже конкретно приморский. Я спросила:
  - А работа будет?
  - А мы боялись вас спросить, потому что хотели, чтобы вы поучаствовали в открытии, прошли по дорожке, может быть, интервью на радио, на телевидении, а потом тур по берегу океану, до самого севера, где только дорога есть.
  Я, по-моему, закричала, не помню что, наверное: так не бывает! Тур получился безумно интересный, везде встречали удивительно, там есть места, куда очень трудно добраться. Я даже знаю, что они друг с другом перезванивались, эти женщины, которые в основном устроительницы таких мероприятий: как у вас? - и дальше посылали, что все хорошо, только она мясо не любит, зато любит морские продукты.
  Красота вокруг невероятная. И в дополнение ко всему в поездке меня сопровождали замечательные люди, муж и жена, Лена Дедова и Анатолий Железняк, бывшие телевизионщики, она была лучшим репортером на Владивостокском телевидении, но когда наступил 91-й год, перестройка на телевидении случилась мощная, и они ушли. Конечно, переживали, депрессия... Им посоветовали съездить в китайскую лечебницу поправить здоровье. И там они заинтересовались древне-китайской медициной, стали учиться, сотрудничать и, в общем, уже семнадцать лет существуют в этом, у них теперь клиенты по всему Приморью, Камчатке, Сахалину.
  Меня же лечили просто по ходу, в машине, давали какие-то снадобья, потому что поездка была тяжелая, по 300 километров в день, иногда мы очень поздно устраивались на ночевку, иногда, чтобы успеть, не получалось пообедать, иногда было по две встречи в день, но все в радость, поэтому на все хватало сил.
  Заехали в Дальнегорск, где карьеры, в которых добывают редкие металлы. Раньше это было великой государственной тайной или вообще отрицалось, а сейчас все знают, что там подпитываются НЛО, зависают над этим местом, а потом исчезают.
  Лена в начале 90-х сделала репортаж, провела ночь в карьере, и после этого у нее проявились новые способности. Она никогда не купит не тот продукт или лекарство: стоит ей подержать это в руке, она чувствует, поддельное оно или настоящее.
  В поездке нас в каждом городе обязательно приглашали поужинать, у них распределялось, кто что принесет из дома, и конечно, выпивка, чтобы повеселее, праздник сделать. Я ребятам сразу сказала:
  - Праздник в каждом городе я не выдержу. Все же сразу обижаются: почему вы не хотите с нами выпить?
  И Лена предложила выход:
  - Мы возьмем с собой красное сухое вино. В небольших количествах оно полезно, а я буду предупреждать, что Ирине можно немножко, она на работе.
  И я сидела за столом с бокалом, могла со всеми чокнуться, пригубить и поставить. Я видела, как Лена покупает вино:
  - Покажите мне, пожалуйста, бутылку.
  Берет в руку, делает вид, что читает этикетку, и отказывается от него, просит другое. Я спрашиваю:
  - Ты что там прочитала?
  - Да я не читаю, я слепая, без очков не вижу, мне надо просто подержать в руках.
  После посещения карьера она руками может диагностировать.
  А один раз вообще фантастическая история. Мы приезжаем в место рождения губернатора Дарькина. Приехали поздно, у нас две встречи было перед этим, и прежде чем устраиваться на ночлег стояли у пансионата, ждали, пока решатся бумажные вопросы по нашему расселению. А на первом этаже кафе и в нем дискотека. Мы стояли у входа. И вдруг ко мне подходит симпатичный молодой человек и говорит:
  - Позвольте вас пригласить.
  Я думаю, почему не рискнуть-то. Пошли танцевать. Что-то ритмичное. Но эта музыка быстро закончилась и началась другая, он говорит:
  - Это моя самая любимая вещь, можно вас еще пригласить?
  - Да, пожалуйста.
  И уже во время второго танца я заметила вокруг какие-то переглядки, но не придала им значения. Он меня проводил до того места, где мы стояли. Из машины начали выгружать наши вещи - пленки, оборудование. И вдруг подлетает опять этот мальчик, его звали Алексей:
  - Простите ради бога, я ничего не знал, мне сейчас сказали. Я так бесцеремонно вас пригласил, а я не узнал вас, я не нарочно...
  - Да успокойтесь, пожалуйста. Что я уже в таком статусе и возрасте, что меня нельзя пригласить танцевать? Вы уж меня не обижайте.
  - Да нет, что вы, я хоть сейчас, просто получилось, что я такой наглый.
  - Нет, все очень приятно.
  - Хотите я исправлюсь? Мы - водолазы...
  Он для поддержки подошел с другом.
  - Мы водолазы, это вообще-то нельзя делать, но для вас мы наловим гребешков, вы приедете к нам?
  А рядом со мной стояла Лена, она услышала:
  - Так, об этом подробней.
  И в шутку в шутку, но договорились, что они нас ждут на судне. И на следующий день мы действительно отплыли с ними в море. Они наловили огромную сетку гребешков. Мне один посолили и дали попробовать прямо сырой. И еще я попробовала сырого трепанга. Жутко вкусно. А потом гребешки обжарили на большой корабельной сковороде, и пока мы сидели, общались, в ней остался один гребешок.
  Все были сыты, даже пес Соленый наелся, поэтому последний гребешок съела я. А пес чудный, они его щенком подобрали, но так как они в море находятся, то где ему гулять, по палубе, что ли? Алексей хлопает в ладоши и командует: гулять! Соленый прыгает с борта, оплывает судно и с кормы по трапу, по железным жердочкам, взбирается на корабль.
  В первую поездку мы двигались по восточной стороне края от Владивостока до Тернея. Терней - это место, после которого идут уже просеки, дорог нет.
  Когда меня пригласили в Приморье в следующем году я просто копытом била от нетерпения, потому что соскучилась по Лене и Толику. Поездка была уже другая, по югу края: Находка, Врангель...
  Во Владивостоке меня, Ларису Лужину и Ларису Голубкину прямо с самолета повезли к Вавиловым - Тамаре Григорьевне и Геннадию Григорьевичу, она бизнес-вумен, у нее была галерея, которой сейчас дочка заведует, а мама выстроила поместье гостиничного типа. Ее муж увлекается поделочными камнями, а она занимается дизайном особняка и сада. У меня на фестиваль пленки не осталось - я снимала цветы, бассейн, стол, который был накрыт, мастерскую мужа. А в доме у них одна комната в японском стиле, вторая в китайском, третья в итальянском. В общем, я была Гюльчатай. Все время терялась. Потому что мне нравится картина, я хочу ее рассмотреть, сфотографировать, а они уже в следующей комнате и зовут: "Ира!" Я шла на голос дальше и опять отставала.
  
  - А фильмы на фестивале смотрели?
  - Нет, я только на открытии была. Опять по дорожке прошла.
  - Вам неинтересно было посмотреть картины?
  - Это фестиваль, там кроме меня еще сотни людей, и я буду просить, чтобы вместо тура мне показали кино? Меня ж предупредили, что приглашают на открытие, а дальше тур. Я даже удивилась, что второй раз позвали, потому что Лена и Толя по телефону рассказали, как весной губернатор собрал организаторов и устроил разгон, мол, из фестиваля сделали кормушку - одни и те же ездят. Велел, чтобы в этот раз позвали всех новых. Правда, у губернатора была оговорка: сколько туров было, а самые лучшие отклики только по Печерниковой и Чурсиной. И меня отвоевывали.
  
  "Последняя репродукция" (2007 год)
  Первый съемочный день был наполовину ужасным. Я ночь не спала, незадолго до этого переболела воспалением легких, слабая, текст путается в голове, и я сказала:
  - Простите, ребята, я не могу. Отпустите меня.
  Ну, двадцать с лишним лет не сниматься! Я отвыкла играть, даже не отвыкла, а умудрилась за ночь так себя накрутить, что пришла не только в нерабочем состоянии, а в антирабочем, в полной уверенности, что мне ничего этого не надо, лучше оставить все как есть, пускай меня помнили той.
  Но мне налили тарелку супа, заставили съесть, и поговорили со мной. Саша Славин сказал:
  - Посмотри, сколько вокруг людей, мне их всех распустить и отменить съемки, а потом искать актрису?
  А продюсер Юля добавила:
  - Ирочка, если вы не справитесь с совершенно не по делу возникшим состоянием, то для нас это организационно-финансово-человеческая катастрофа.
  Вот то, что я помню. Остальное было наоборот - в поддержку. И я пришла в себя.
  
  - Вы согласились только потому, что режиссер - Саша Славин?
  - Нет, было очень интересно читать сценарий, потому что там и детектив, и страстная любовь, из-за которой детектив и получается. Преступление из-за любви. Фантастика, потому что речь о двойниках. Но этот сериал не для тех, кто смотрел бразильские, а теперь наши трехсот серийные, где можно двадцать серий пропустить, потом включить, и ты все понимаешь. Кроме того, возрастная роль у меня была всего одна, когда играла жену Вернадского, с 18 лет и примерно до 60-ти.
  - Вам режиссер рассказывал, какая ваша героиня. Или вы сами ее придумывали?
  - Там нечего придумывать. Она не женщина, а монстр. Саша пообещал мне ее смягчить. В итоге вычеркнул меня из последней, четвертой, серии, то есть я потеряла съемочные дни, потеряла в деньгах, зато хотя бы не осталось ощущения, что она совсем уж нелюдь какая-то.
  
  Александр Соловьев
  Первый раз я увидела Сашу после спектакля "Два товарища" в театре Маяковского. Мы вышли на поклоны, и вдруг из зала мальчик тянет руку с цветком. Женя Карельских, мой партнер, наклонился, чтобы мне передать, и вдруг мальчик прижал к себе цветок, не отдал Карельских, и опять тянет мне. Я взяла. Увидела только огромные глаза, сине-голубые, и невероятно длинные ресницы. Так у меня и запомнилось. Это примерно 69-й год.
  Потом я вышла замуж, уехала в свои заграничные плавания, а когда вернулась, просто стала смотреть, что произошло в театре за время моего отсутствия. Посмотрела "Человек из Ламанчи", первый в стране мюзикл. Мне очень понравилась пластика спектакля. И вдруг среди - они назывались в программке "погонщики", которые вокруг Дульсинеи крутятся, ухаживают, издеваются, - я увидела, что один парень очень хорошо двигается, так что центр моего внимания все время смещается на него. Я спросила:
  - Это кто?
  - Это наш новый артист, Саша Соловьев, ученик Гончарова.
  Собирались восстанавливать "Два товарища" Войновича, и меня познакомили с Игорем Костолевским, Сашей Соловьевым и Женей Герасимовым - я должна была репетировать с кем-то из них. Когда знакомилась с Сашей, я подумала: где-то я видела эти глаза. Но он быстро опустил ресницы. И всегда, когда я здоровалась с ним в театре, он тут же опускал ресницы.
  Потом он ушел из Маяковки в Детский театр, и все у него там было хорошо. Однажды я увидела его по телевизору, в фильме о цирковом актере, который ушел на войну, потерял руку, вернулся в цирк и восстановил свой номер на одной руке. Я позвала папу:
  - Смотри, мальчик, который мне очень понравился в театре. Он совсем молодой, а посмотри, какая взрослая работа, прожившего человека, выжившего.
  И мы с папкой так и просидели весь фильм.
  Потом был "Зеленый фургон", ну, я, по-моему, не одна, которая полюбила этот фильм.
  А встретились мы неожиданно в южном городе Феодосии... Он водил меня с сестрой по городу, в музей Грина, в музей Айвазовского. В этот день он уезжал, а я оставалась. Мы договорились созвониться, я запомнила его телефон, а когда приехала в Москву через два дня, забыла. Но он мне сам позвонил. Пришел в гости, на Тверскую. И, по-моему, мы двое суток сидели на кухне с деревянными очень жесткими скамейками, и разговаривали. Потом он улетел на съемки в Одессу, через день-два вернулся, но уже я должна была лететь в Сургут со спектаклем. И мы с режиссером не могли достать билеты на один самолет. Саша сказал:
  - Домодедово - мой дом. Все к вашим услугам.
  Он поехал нас проводить, и действительно объединил наши рейсы, мы с Юрой Веригиным, тот самый Садко, который в 68-м году пришел за мной в театр Ленинского комсомола гонцом от Гончарова, улетели вместе. Из Сургута я позвонила сестре узнать, как папа. Она говорит:
  - Тебя просил позвонить Саша Соловьев.
  - Галка, я забыла его телефон!
  - А, по-моему, он у тебя в доме.
  И я вспомнила, что когда он поехал нас провожать, свою багажную сумку из Одессы оставил у меня дома. Я отдала ему ключи, попросив: только как-нибудь свяжись, чтобы я в дом попала.
  Я звоню к себе домой - подходит Саша Соловьев:
  - Ты понимаешь, сейчас так нужно по жизни, чтобы я побыл вне...
  - Ну и будь вне, пожалуйста, если тебе там удобно, только ты меня встреть или как-то ключи передай.
  Когда он меня встретил, в руках у него был вместо букета веник. Обычный, шикарный веник.
  - Почему веник?
  - А у тебя такой хреновый веник дома, вот я и купил, но не успел отвезти.
  С этим веником мы вернулись ко мне. И уже все было понятно. Такая переоценка всей жизни, до страшного. Потом наступил Новый год, а так как у Саши была семья, я поехала к папе на Ленинский, а Саша - к себе. И вернулся он другой. Потому что сын, которому было девять лет, очень переживал.
  Я поняла, что все так счастливо и все так нельзя. Саша опять улетал в Одессу на съемки. И я сказала:
  - Ты возвращаешься в свою семью. Мне за каждый мой проступок сверху такие колотушки идут. И, думаю, тебе тоже. Не получится у нас ничего. Расти сына.
  Но хоть я узнала, что такое "я люблю". Я думала, что любила, но это совсем другое чувство. Я была влюблена, у меня был роман, а любовь с ног на голову все переворачивает, и вдруг меня нету, а есть только другой человек, и больше ничего не надо. А ведь мне уже за сорок.
  Он послушался, и мы расстались. А потом вдруг приехал из Одессы с цветком азалии в горшке и пьяный, хотя он не пил, закодировался. Я выходила его как могла и отправила все равно домой. Потом он только иногда звонил, в основном по ночам, такие шальные звонки. И один раз мы виделись, когда он сообщил, что снял фильм и чтоб я посмотрела. "По Таганке ходят танки".
  Я сдала квартиру, переехала, ушла из театра, и для всех потерялась.
  Увиделись мы с ним через восемь лет. В 96-м, осенью, я привожу папу из деревни, где у меня вечная стройка, раздается звонок:
  - Ира, здравствуй, это Саша Соловьев.
  - Здравствуй, Саша, я тебя узнала.
  - Мы можем с тобой увидеться?
  - А ты считаешь, что это нужно?
  - Не знаю, как тебе. Мне нужно.
  А мне совсем не нужно было, потому что избавиться от него я не могла. Вот есть такое понятие "собака на сене" или "соломенная вдова", я была нечто среднее между ними. Ни романа, ни влюбленности, ничего, место занято. Я себе угасаю, угасаю, и ничего не происходит. Я говорю:
  - Ну, давай.
  Встретились. Я говорю:
  - Саша, как хорошо, у тебя машина... Мне нужно одеяло купить - папа мерзнет. А ты можешь со мной не просто сидеть и разговаривать, давай съездим и сделаем дело.
  Мы съездили и сделали дело. Больше мы не расставались. То есть он у меня не ночевал. Он был все приличное время, а потом возвращался в семью.
  Через три недели я улетела в Америку, и он звонил каждый день. Причем, звонил то в два часа ночи по-американски, то в пять утра. Я говорила:
  - Саша, я в гостях, здесь неприлично так звонить.
  Я вернулась в Москву, он меня встретил, мы приехали в мою съемную квартиру - в центре комнаты лежат коробки, коробки, коробки.
  - Это что?
  - Это я. Я здесь живу.
  Сын его отпустил. Это он мне сказал еще три недели назад, что Миша поступил в театральный институт, сам, без мамы и папы, Саша ему все сказал, и сын понял.
  А дальше детектив. У Саши был потрясающий сценарий под названием "Фальшивомонетчик". И была мечта снять фильм. Ради денег он согласился делать рекламу для игорного бизнеса. Я, ничего не зная, сказала:
  - Саш, а тебя не убьют?
  - Нет, зато через девять месяцев я смогу запуститься с картиной.
  Это было перед Америкой. Я вернулась, он весь в делах. А я вроде замуж выхожу.
  Он мне сказал:
  - А как иначе?
  Я говорю:
  - Я не выйду за тебя замуж. Я боюсь. Я не хочу больше замуж.
  - Ладно, тогда я что-нибудь сделаю, чтоб ты решилась.
  А у меня был (и есть) каменный шарик - это флюарит с очень сильной энергетикой, он бывает в основном фиолетовый, сиреневый и очень редко такой зеленоватый. Саша привязался к этому камню и попросил перед моим отъездом в Америку:
  - Можно я буду его с собой носить?
  Вернувшись, я заметила на камне скол. Откуда? Он не бьется! Я его роняла и на плитку, и на камень. Во время стирки мне попалась Сашина рубашка с двумя дырками в левом нагрудном карманчике: одна дырка конкретная, а вторая более размытая. Я к Сашке:
  - Что это?
  - Ирка, все хорошо, меня твой камень спас, когда стреляли, он у меня в кармашке лежал. Я думал, что выбросил рубашку.
  Через два дня его машину сплющили с четырех сторон.
  Его очень много, Саши. Эти люди из игорного бизнеса год не могли сделать себе рекламу. Саша пришел и за месяц сделал. Когда из него бьет энергия, тогда работа идет без ночей, без передышек. И все стали: "А мы у Александра Ивановича спросим..." И Саша начал у них какие-то связи налаживать. Он мечтал о фильме. И хотел купить квартиру. Ну, наверное, в интригах он не очень сек, и его решили убрать. Выходим, а вместо машины плюшка.
  Но мы все равно переехали в ту квартиру, которую он собирался купить. А она же не купленная. И в моей квартире, которую я сдавала, меня кинули. Мы остались на полном нуле в чужой квартире. Вот когда выбирали: шесть рублей - и что покупаем: пачку сигарет или хлеб?
  Так что медовый месяц у нас был месяца два, когда мы пытались как-то выжить, но это очень хорошо. Иногда голодали, но курили. Или не курили, но ели. Потом я нашла три рубля. Сашка пошел в магазин за хлебом, а я увидела в снегу деньги. Он выходит из магазина - я сижу на земле и реву.
  - Ты чего?
  - Посмотри, я нашла.
  - А может, они тут посеяны?
  Взял три рубля и пошел назад в магазин:
  - Флайке что-нибудь куплю.
  Я заглянула за решетку над подвальным окном, и увидела еще три рубля и еще, как будто действительно кто-то посеял. Мы такие богатые стали.
  Я согласилась выйти замуж с одним условием. Я всегда очень боялась за Сашу, потому что он неуправляемый, взрывной и неожиданный, особенно, когда выпьет. И я сказала:
  - Мы не пьем. Я не хочу страха. Мне так радостно и так высоко, я не хочу об землю.
  Он согласился. Но ему нельзя кодироваться, любой запрет - ему тут же надо взять и нарушить. За все время вместе у Саши был один срыв, после того, как ему в четвертый раз отказали в деньгах на съемки "Фальшивомонетчика". Я тогда сказала:
  - Значит, я ухожу.
  Выкарабкался.
  Потом я опять удачно сдала свою квартиру. И почему-то мы не соображали, что ее можно продать. Все равно я не хотела жить на Тверской, там уже сплошная демонстрация, вечный праздник. Но мы никак не могли наговориться, насытиться. В итоге переезжали четыре раза, перевозя надписанные коробки: книги, книги, книги, одежда, штучки, штучки, штучки, штучки... Это если Саше что-то понравилось, то он покупал по четыре штуки. Какие-то ремни с какими-то карманчиками...
  - Саша, а зачем мы это возим?
  - Ну, как, для друзей.
  А у меня свои штучки, те же дельфинчики.
  Самое смешное, что когда он привез книги, оказалось, что такие же и у меня, то есть двойняшки. И мы раздаривали вторые экземпляры.
  Вот так мы со всем этим ездили, прежде чем в мою умную голову пришла мысль, что надо продать жилье на Тверской и купить в тихом районе. Саша загорелся, мы стали искать квартиру. Нашли три варианта. Но квартиру на Тверской никто не покупал, потому что она по метражу метров 60, а очень престижно, первый жилой дом от Кремля. На офис годилась, а для богатого человека метров мало.
  В общем, полгода квартира не продавалась. Хозяева очередного съемного жилища нас жалели. Потом уже не смогли жалеть, мы распихали вещи по друзьям и уехали в деревню. Перед отъездом я пошла к святому Трифону. Второй раз в жизни. Помолилась и сказала:
  - Мы уезжаем и куда возвращаемся? В никуда.
  Приезжаем в деревню, через день прибегает почтальонша: уже два дня у нее лежит телеграмма о том, что появился покупатель на мою квартиру.
  Я оставила папу с Сашей, вернулась в Москву, и произошла сделка. А квартиры, которые мы с Сашей выбрали до отъезда, все ушли. Я вспомнила еще одну: в районе Красных ворот, где были собаки, и нас пускали в комнаты, меняя местами с собаками, - их в одну, нас в другую. А всего сутки на размышление, потому что мою квартиру покупает богатый человек, и сделка должны быть быстрая.
  Когда бывшие хозяева выехали, мы увидели, что кухня совсем маленькая, было написано восемь метров, а их шесть. Все полки и шкафчики, когда посуду убрали, оказались не глубокими, буквально на один стакан или чашку. Я тут же придумала:
  - Ничего, мы сделаем арку и соединим комнату с кухней.
  Но выяснилось, что там воздуховод и прорубать стену нельзя.
  Я села на пол и впервые разрыдалась по поводу бытовых неприятностей:
  - Саша, всю оставшуюся жизнь мы будем жить, как в тюрьме.
  24 метра спальня, в которую мы приходим только спать! Вторая комната тоже большая, а кухня - всего 6. Но мы то будем сидеть на кухне! Во всех квартирах, которые мы снимали, была такая кухня - с кулачок.
  И пришел слесарь с восточным именем:
  - Почэму жэншин плачэт?
  Саша объяснил. Слесарь сказал:
  - Пойдем на чердак, жэншин не должна плакать.
  Они сходили на чердак, вернулись, слесарь сделал в стене две дырки - для газа и водопровода - и перенес мойку с плитой в комнату, по другую сторону стены. Получилась гостиная-столовая-кухня. А на месте кухни мы хотели сделать Сашин кабинет, о чем мечтает каждый творческий человек мужского пола. Но не успели...
  Мы ничего не делали врозь. Везде ходили вместе, даже когда я к папе ездила, и Саша не хотел заходить, потому что я папе читала, он все равно ждал меня.
  Однажды пошли в магазин, Саша хотел купить мне джинсы. Он любил кожу и джинсы. И выбрал мне комбинезон. Как фанера. Из очень плотной ткани. Я как встала - не могу пошевельнуться, не мой. Но Саше так понравилось. Он так уговаривал, обещал, что это последнее, о чем он просит, а потом мы купим то, что понравится мне. Я согласилась, хотя носить комбинезон не собиралась.
  Мы тогда участвовали в записи радиоспектакля по роману Писемского "Тысяча душ", но в то утро мне одной нужно было ехать на радио. И Саша попросил:
  - Надень, пожалуйста, комбинезон.
  Ему это было так важно... Я надела. Отработала. С Сашей договорились встретиться на Маяковке. И я вижу его в точно таком же комбинезона, как на мне. Мы были одинаковые, как два дурака, взялись за ручки, и целый вечер гуляли по городу, он не хотел возвращаться домой. Ему нравилось, что мы, как близнецы.
  Пока Саша был в деревне, я придумывала, как обустроить квартиру. Штудировала все газеты и ездила в самые богатые магазины и в самые дешевые. К Сашиному возвращению в Москву у меня остались четыре места, куда я хотела его отвести, потому что знала: возить мужика по магазинам - это ужасно. И получилось, что ему все понравилось, и со всем моим выбором он согласился.
  Ремонт в квартире сделали хорошо, единственное, что не успели - это ванную и туалет, потому что уже очень хотелось жить. Новый год скоро. Хотелось праздновать. Только елку не нарядили. И вот тогда Саша пропал.
  Я самого главного о нем не могу сказать. Вот мы разговариваем, что-то делаем, куда-то идем, уже надо спать. А мы сидим до трех, четырех, потому что не успели выговориться. Нам мало времени.
  Если мы на что-то реагировали, то обязательно хором, одним и тем же словом. Это смешно, поэтому у нас в доме все время был смех, мы все время улыбались.
  А потом, я так и не нагляделась в его глаза. Это не красивая фраза. У него удивительные глаза.
  Мы в деревне однажды увидели НЛО. Сидели ночью на крылечке, курили и молчали. Молчали мы тоже хором. И вдруг я вижу, звезда движется вверх, вниз, в бок, вверх, вниз, в бок... И Сашка туда же смотрит. Мы замерли. Что это? Спутник? Нет. Самолет? Нет. Повернулись друг к другу и хором сказали:
  - НЛО.
  И опять стали смотреть. Я говорю:
  - У меня есть карта звездного неба и книжка, мы сейчас узнаем, что это.
  И нашли. Это созвездие Волопас, альфа звезда под названием Арктур. А у меня есть любимый рассказ Казакова: "Арктур - гончий пес". Про слепого пса. Наверное, воздушные потоки, погода меняется, и он вот так прыгает. Я говорю:
  - Давай завтра посмотрим, ничего не будем решать.
  Сели на следующий день: опять движется, но чуть меньше.
  Так он до сих пор двигается. Я на крылечко выхожу и говорю:
  - Сашка, привет.
  Он там. Мы с ним беседуем.
  В деревне он все делал. Нашел тех мастеров, которые лыка не вязали и все говорили: это - лимон, то - лимон, - и моя вечная стройка за месяц завершилась. Землей мы с Сашей не занимались, потому что там были непролазные джунгли из трехметровых сорняков. Мы ходили за грибами. Сашка азартный, я тоже... Как мы ревновали, у кого какой подосиновик, у кого какой белый! И Сашка тут же:
  - Давай поцелуемся.
  Мы целовались посреди леса, чтобы не ссориться, у кого больше грибов.
  Иногда я ему говорила:
  - Саш, можно одну ночь провести с вами?
  - В каком смысле?
  - В прямом. Ты из четырех суток уже трое ходишь на рыбалку.
  В два часа он выходил, приходил в двенадцать и хотел спать. Но приносил много рыбы и сам чистил. Чтобы мужик сам чистил рыбу! Иногда я просила:
  - Не уходи, пожалуйста.
  И он оставался дома.
  Наверное, слишком много позитива. Так нельзя.
  Мы хотели вернуться в театр и целый сезон ходили на разные спектакли. Как на работу. Чтобы выбрать, куда проситься. Но это были 90-е годы, я бы ни на один спектакль из того, что мы видели, никого из друзей не пригласила бы. Я более закомплексованная, поэтому высиживала хотя бы первый акт, а Саша через 20 минут, если все мимо, уходил и ждал меня около театра.
  Он немножко не дожил. У него сейчас все-все получилось бы. Я даже пошла к индусам, чтобы узнать про Сашку. И мне сказали: сберегите его до 50-ти лет.
  Не сберегла.
  24 декабря я уехала в Калугу на несколько часов... Очень много чернухи в нашей жизни пошло, когда мы уже поселились в этой квартире. А у меня в Калуге была бабушка Ахимия, которая отмаливала и в воде видела. Она умерла. И подруга сказала, что там еще есть такая бабка, давай поедем. А Саша эту подругу не жаловал. Я сказала ему:
  - Я съезжу и вечером вернусь.
  - Ты помнишь, что нас пригласили в театр "Русский дом" на премьеру?
  - Помню.
  Примерно в семь утра мы уехали, но к бабушке опоздали, она уже не принимала. Я позвонила в Москву:
  - Саша, или мне сейчас садиться в поезд и возвращаться, или остаться в гостинице, чтобы завтра первой электричкой опять не ехать?
  - Но нас же пригласили!
  - Ну, пойдем на второй спектакль. Если ты не против.
  У него голос такой холодный стал:
  - Ну что ж.
  - Саша, я сделаю, как ты скажешь, потому что еще поезд есть.
  - Да нет, зачем такие мучения.
  - Если хочешь, ты можешь пойти один.
  Вот фраза, которую мне не следовало говорить. Ну и все. Утром мы уже в девять часов были свободны, я звоню домой - никто не подходит. Приехала - Флаюшка не просится на улицу, значит, Саша с ним гулял. А Саши нет. Его нет ночь, день, ночь, день... С 25 декабря.
  Все Сашины друзья и близкие говорили мне:
  - Вы его идеализируете, у него бывает, он может улететь куда угодно, в любой город - с летчиком встретился и улетел.
  Я возражала:
  - Да нет, когда его даже два часа нет дома, он всегда звонит.
  - Ну, сейчас праздники...
  Он и в Новый год не пришел. В Новый год я потеряла сознание.
  А потом пошла к участковому и тот посоветовал идти в больницу Склифосовского:
  - Уговорите, чтобы вам показали всех неопознанных.
  И мы с подругой Ниной обошли все корпуса. Последним был морг. Это уже 6 января.
  Женщина в морге спросила:
  - Тебе очень надо? У нас здесь трое. Одному 17 лет, наркоман, второму к 80-ти, а третий - бомж вонючий, без зубов. Пойдешь?
  - Пойду.
  Не дошла - плохо стало. Но Саши там не было. Или он лежал в специальной ячейке...
  22-го января мне позвонили из милиции:
  - Вот у нас был случай, мы отправили человека в Склиф и оттуда почему-то никакого ответа. Не могли бы вы придти на опознание.
  Я пришла на опознании, и мне выдвинули Сашу. Дальше я ничего не помню. Хорошо, что были сестра, брат, друзья. И Гильдия киноактеров. Я бы не справилась, потому что когда Сашу похоронили, на следующий день умер папа. Потом я попала в Соловьевку, это клиника неврозов. Примерно на полгода.
  Мы с Сашей говорили о том, как хотели бы быть похоронены. Погиб Женя Дворжецкий. И мы опять хором заговорили, что жалеть и беречь надо живых, мертвым не больно.
  Даже когда хоронили Михал Иваныча, я не выдержала фальшивых речей, это невозможно слушать, от этого начинает колотить, хочется выскочить и что-то порушить. И я сказала Саше:
  - Неизвестно, кто первый уйдет, но я очень хочу, чтобы меня сожгли и чтоб были самые близкие люди, которые потом придут в дом и им не надо будет ничего говорить, они просто помолчат... И никаких памятников, никаких венков.
  - Ирка, у меня к тебе такая же просьба.
  А вот мама Саши на меня обиделась. У нее было место на каком-то кладбище, где она хотела Сашу в земле. Она взяла из Склифа окровавленную рубашку и закопала в той могиле...
  Урна с прахом - на Ваганьковском.
  Я сначала не выстраивала никаких версий случившегося, потому что меня не было. И не было меня примерно три года. После Соловьевки я более-менее оживала в деревне. А в Москве существовала в виде овоща и ждала, когда в деревню. 2000-й, 2001-й, 2002-й просто вычеркнуты, я их не помню.
  Милиционер, вызвавший меня на опознание, сказал, что к ним зашел человек и сообщил, что на улице, рядом с клумбой, лежит мужчина с разбитым лбом, но от помощи отказывается. Дальше милиционер сказал: мы подошли, он сказал не надо, не надо, и пошел сам. Следующая фраза: потом ему стало плохо, и мы вызвали "скорую".
  В заключении хирурга написано: травма, не совместимая с жизнью, нанесена в затылочную часть округлым продолговатым предметом. Вот как это: разбитый лоб и удар в затылок? Что это? Дубинка.
  И я их не осуждаю, потому что Саша ненавидел милицию.
  Только один человек - Алексей Пиманов в передаче "Человек и закон" поставил вопрос: что же случилось? - и попытался разобраться. Тогда и еще раз спустя восемь лет.
  Саша был в кожаной безрукавке со множеством кармашков, это мой подарок, у него всегда были с собой удостоверения Гильдии, Союза кинематографистов... И зафиксировано его поступление в больницу в этой безрукавке, а потом ее не стало. Он шел как безымянный.
  6-го числа, когда я была в морге, он шестой день лежал там. Умер в Новый год. Когда я потеряла сознание. А до этого шесть дней был в коме, после операции.
  В медицинской газете я прочитала, что если у человека пропадает интерес, то в нем отмирают даже какие-то клетки. Я не помню дня с Сашей, чтобы мне было неинтересно. Мне даже жалко, что мы мало ссорились. Потому что это тоже было жутко интересно, наполнено, насыщено. Наши ссоры заканчивались обязательно тем, что кто-то из нас раскалывался. Все-таки Бог мне подарил и почему-то быстро забрал. Не могу разобраться.
  Я вот услышала от священника, который говорил в телефильме про Лешу Локтева, что господь забирает или тех, кто уже готов, или тех, кто все равно не изменится. Я не понимаю, почему Саша ушел.
  Сначала посылала наверх страшные слова. Обвиняла Его за то, что меня оставил на земле. Я ж не могу самоубийством. Я честно хотела умереть. Вот эта строчка жуткая, я про Сашу начала писать, и первое, что у меня выскочило: "Опустела без тебя земля..."
  С утра до вечера у нас все время что-то происходило, не исходящее от меня. В деревне вдруг в магазине нет хлеба - и Сашка начинает месить тесто. Я говорю:
  - Ты умеешь?
  - Нет, я помню, в детстве бабушка пекла.
  И машет мне:
  - Уйди, уйди...
  Получился огромный каравай с корочкой. Мы его моментально съели с маслом, солью и луком. И Сашка стал каждый день печь хлеб.
  Он еще очень переживал, что не поет. Я пошла в магазин, возвращаюсь и с лестницы слышу какие-то странные звуки из нашей квартиры: пра-пра-пра-пра-пра... И человеческие возгласы. Я тихо открываю: Сашка сидит с гитарой, бьет по струнам, как на балалайке, и поет. Что думает, то и поет. Я замерла с сумкой и полчаса слушала. Там такая исповедь была. По звучанию выдержать трудно, но по содержанию это белый стих. Я не могла шевельнуться - он бы перестал.
  Саша умирал без работы. От невостребованности. Я - не так.
  Я его все время отвлекала, то одну книжку подсуну, то другую. Он у меня вдруг Кришнамурти увлекся. Я дала ему почитать про медитацию. Начали медитировать.
  Я могу в деревне быть созерцателем, а Сашка не мог ничего не делать.
  И я ничего сделать не могла. И жалеть не умею. А как его жалеть, когда он, правда, человек праздник, ему все время надо было кому-то что-то отдавать.
  Например, его полюбили в районном отделе, где выдавали разрешения на оружие. Почему он туда пришел, я не знаю. Но всех своих близких друзей обеспечил разрешениями на оружие. У него я оружия не видела, хотя думаю, что оно было. Если даже у меня в жизни был пистолет. Где-то в семидесятые годы.
  Друзья приехали из Грузии, очень выступали, я увидела, что у одного из кармана торчит пистолет. И вытащила, чтобы до стрельбы не дошло. Они догуляли, примирились, я удрала домой. Они улетели. А я в ванной решила посмотреть, в каком состоянии оружие - заряжено или нет. И поняла, что взвела курок. Что делать? Не в ванной же стрелять. Не на Ленинский же выходить. А скоро родители придут. Я позвонила Севе Абдулову:
  - Приезжай за мной скорее, я выйду с кастрюлей, но только ни о чем не спрашивай.
  Он приехал, я вышла с кастрюлей, а там земля, песок и пистолет дулом вниз. Мы доехали до его дома на улице Немировича-Данченко, и я говорю:
  - Вот тут пистолет со взведенным курком, что с ним делать?
  Он выматерился:
  - Ну не здесь же, пошли домой.
  И как-то разрядил. Пистолет я потом долго держала в тайнике - заштукатуренным в потолке. А когда, спустя годы, случайно встретила тех друзей, я сказала:
  - Ребята, извините, пожалуйста, очень хотелось бы вернуть...
  Но мы же с Сашей не сидели все время глаза в глаза. Он искал деньги для фильма, мы ходили по театрам. Хотя я бы посидела. Хоть один денечек.
  А Пахмутова все-таки особенная. Вместе с Добронравовым. Я в деревне включила радио, чтобы послушать погоду, и в это время их песня: "Опустела без тебя земля..." И у меня слезы в четыре ручья. Я все поняла, что случилось. А больше ничего не скажешь.
  С тех пор, как Сашки нет, столько событий: фильм Бермана и Жандарева, "Формула красоты", Вульф, Арцыбашев с нашим странным романом, "Репродукция", Приморье, Мальта. Но все, что я перечислила, находится где-то по окраинам, по касательной. А эпицентра у меня нет. Я без эпицентра. С Сашкой ушел самый главный костер. Ал, а ты уверена, что я живу?
  
  Именной указатель
  Роли Ирины Печерниковой в кино
   Каменный гость (1966)
   Доживем до понедельника (1968)
   Первая любовь (1968)
   Любовь к трем апельсинам (1970)
   Города и годы (1973)
   Открытие (Рукопись академика Юрышева) (1973)
   По собственному желанию (1973)
   Вариант "Омега" (1975)
   Два капитана (1976)
   Сказ про то, как царь Петр арапа женил (1976)
   Личное счастье (1977)
   Первые радости (1977)
   Птицы наших надежд (1977)
   Необыкновенное лето (1978)
   Человек меняет кожу (1979)
   Голубой карбункул (1979)
   34-й скорый (1981)
   Набат на рассвете (1985)
   Анна Карамазофф (1991)
   Последняя репродукция (2007)
  Роли Ирины Печерниковой в телеспектаклях
  Страницы из журнала Печорина (Михаил Лермонтов; режиссер Анатолий Эфрос)
  Мартин Иден (Джек Лондон; режиссер Сергей Евлахишвили)
  Месяц длинных дней (режиссер Сергей Евлахишвили)
  Ванина Ванини (Фредерик Стендаль)
  Провинциалка (Иван Тургенев; режиссер Вадим Ледоговоров )
  
  Театральные работы Ирины Печерниковой
  
  МХАТ им. Чехова:
  Зима тревоги нашей (Джон Стейнбек)
  
  Театр им. Ленинского комсомола:
  Снимается кино (Эдвард Радзинский)
  Кабала святош, или Жизнь Мольера (Михаил Булгаков)
  Страх и нищета в Третьей империи (Бертольд Брехт)
  
  Театр им. Маяковского:
  Два товарища (Владимир Войнович)
  Неопубликованный репортаж (Рустам Ибрагимбеков)
  Интервью в Буэнос-Айресе (Генрих Боровик)
  Рассказ неизвестного человека (Антон Чехов)
  
  Государственный академический Малый театр:
  Ревнивая к себе самой (Тирсо де Молина)
  Заговор Фиеско в Генуе (Уильям Шиллер)
  Красавец-мужчина (Александр Островский)
  Король Лир (Уильям Шекспир)
  Дети Ванюшина (Сергей Найденов)
  Утренняя фея (Алехандро Касона)
  Накануне (Иван Тургенев)
  Федра (Жан Расин)
  Игра (Юрий Бондарев)
  Человек, который смеется (Виктор Гюго)
  
  Антреприза:
  Любовь до гроба (Альдо Николаи)
  Джазмен (Виталий Павлов)
  
  ОГЛАВЛЕНИЕ
  
  Представление
  Самостоятельная работа
  Появление собеседника
  Диалог для разогрева
  Собеседование:
  детство: 1945 - 1951 годы
  средняя школа: 1952 - 1962 годы
  школа-студия МХАТ: 1962 - 1966 годы
  театр имени Ленинского комсомола: 1966 - 1968 годы
  театр имени Маяковского: 1968 - 1970 годы
  заграничный период: 1970 - 1973 годы
  театр имени Маяковского: 1973 - 1978 годы
  Малый академический театр: 1978 - 1990 годы
  работа над ошибками: 1990 год - по настоящее время
  
   P.S. 1 сентября 2020 года, накануне своего 75-летия, Ирина Викторовна Печерникова скончалась - присела за стол, и ее сердце остановилось. Это случилось в деревне, которую она любила больше, чем Москву.
  
  
Послесловие
  
  29 октября 2007 года, когда Ирина, как она просила себя называть - без отчества, по имени, сидела дома с ногой в гипсе и костылями для перемещения по квартире, мы в очередной раз беседовали, но не совсем для книги, ей просто было больно и она хотела эту боль заглушить монологами, пытаясь в том числе разобраться, для чего ей дан этот перелом ноги и приходя к мысли, что для завершения работы над книгой. Но несмотря на такой вывод, в этот день она попросила не включать диктофон, а просто послушать. И я, выслушав и вернувшись домой, записала услышанное для памяти, честно не использовав ее откровения в книге. Но теперь, когда героини нет в живых, мне почему-то захотелось восстановить данный фрагмент в моем пересказе. Уж больно он показателен для понимания ее натуры - хулиганской и свободолюбивой, азартной и нерасчетливой.
  
  Никита Михалков
  В 1968 году она встретилась с ним в лифте, кажется, на Мосфильме. Только вышел фильм 'Доживем до понедельника'. И Никита сказал ей: я вас поздравляю. Она удивилась: а меня-то почему, это Ростоцкого надо поздравлять. Нет, - сказал Никита, - я именно вас поздравляю. Он только что снял свою курсовую работу. Через несколько дней позвонил ей и пригласил на дипломный спектакль в Щукинское училище, где играли Юра Богатырев, Наташа Варлей и другие замечательные. Между Ириной и Никитой завязались романтические отношения, она назвала бы это дружбой, но признает, что он очень красиво ухаживал, никто больше так за ней не ухаживал, скорее, даже не обхаживал ее так. Не то, что сорил цветами или деньгами, просто всегда чем-то ее удивлял, красиво обставлял их совместные походы, встречи, мастерски режиссировал с непременной изюминкой. Она все время чему-нибудь, организованному им, изумленно и радостно ойкала. Бывала у него дома, он снимал комнату в коммуналке, а соседом у него был Сергей Никоненко.
  Как-то Никоненко привез себе женщину из Одессы, ставшую потом его женой. С круглой попкой, с ямочками на щеках. И однажды они с Никоненко, а Ирина с Михалковым хорошо погуляли, и придя в квартиру, легли парами, но Никоненко со своей женщиной занялись сексом, а Ирина с Никитой - целомудренно, правда, Никита попытался было навалиться на нее, но она ногой ударила его в пах, и он опомнился.
  В декабре 1968 года Никита сказал ей, что Новый год по традиции будет встречать у родителей на Николиной горе и приглашает ее пойти с ним. Ей от этого приглашения повеяло смотринами, и она отшатнулась, как от интуитивно прочувствованного насилия. Она не готова была к такой перемене участи. И перестала отвечать на его звонки, пропала для него. У нее была подруга, собиравшаяся замуж за итальянского графолога. Но оставалось два месяца до их отъезда в Италию, а между ними начались ссоры. Они снимали большую квартиру, и графолог попросил Ирину пожить у них, чтобы нормализовать обстановку. Она спросила у своей мамы, что та думает. И мама, симпатизировавшая графологу, ответила: ну, помоги ему, в самом деле. Ирина переехала к подруге, а маму попросила на телефонные звонки отвечать, что ее нет в Москве. Мама возразила, что не умеет врать. Тогда Ирина предложила компромиссный вариант: говори, что я уехала. И мама так и отвечала, в том числе на звонки Никиты, который названивал часто.
  Он караулил Ирину у театра Маяковского в день спектакля 'Два товарища'. Сначала она увидела его перед театром, потом услышала его гоготание в зале, поэтому после спектакля ускользнула через служебный вход, по каким-то кирпичам, через какой-то проход в стене пробралась на задворки театра и домой. Но однажды Никита соврал маме, что он из ЦК комсомола и та не смогла не дать ему телефон дочери. Когда он позвонил в квартиру подруги, Ирина сняла трубку и услышала: ну и куда ты пропала? Он не занудствовал, просто предложил встретиться и куда-то пойти. А позже опять пригласил Ирину на Новый год к своим родителям, на что она заявила, что будет встречать его со своими.
  Правда, в новогоднюю ночь ее родители по традиции ушли к друзьям-однокурсникам, и она осталась дома одна. Но ей такая новогодняя ночь была привычна. Она любила представлять себя кем-нибудь, например, Офелией. Зажгла свечи, открыла шампанское, распустила волосы, нарядилась во что-то легкое и прозрачное. И вдруг часа в два ночи звонок в дверь. Он подумала, что вернулись родители, но на пороге стоял Никита. А до этого несколько раз звонил телефон, и когда она снимала трубку, там не раздавалось ни звука, зато он слышал в трубке один и тот же фон - только ее голос и работающий телевизор. Вот и приехал. Предложил отправиться в ресторан ЦДЛ, где надо выручать Андрона, оказавшегося в западне своих женщин: Аринбасаровой, Купченко и, кажется, Кореневой (или кого-то другого). В общем, там все напились.
  Никита с другом Стасом пошли провожать Ирину домой, хотя на самом деле периодически падали в сугробы, а она их вынимала и подтаскивала дальше. Дома были ее родители, мама выдала постельное белье, Ирина постелила одному на раскладушке, другому на тахте, а сама ушла спать к родителям. Утром, около 11, она заглянула в комнату и застала момент, когда Никита открыл глаза, осмотрел потолок, стены, потом быстро провел руками под одеялом, ощупывая себя, мол, раздет ли. И тут она прыснула, потому что эта мизансцена напомнила ей 'Римские каникулы', момент пробуждения героини Одри Хепберн.
  Позвонил Андрон и уточнил, где ее провожатые. Она ответила, что были бы в сугробе, если б она не дотащила их до дома. Андрон попросил к телефону Никиту и пригласил поправляться в ресторан 'Узбекистан'. Там собралась вся компания, каждому Андрон велел выпить по сто граммов водки, а потом заедали жирным хашем. И всем похорошело.
  Никита сообщил Ирине о своем новогоднем подарке ей: он пробил два дня в Белых столбах (кинохранилище), ему это требовалось для дипломной работы (один день), а второй он застолбил для нее, чтобы она могла смотреть на своих любимых артистов: Одри Хепберн, Жерара Филиппа, Питера О,Тула. Они должны были встретиться 5 января. И он попросил: только ты, пожалуйста, никуда не пропадай, потому что так как к тебе я еще ни к кому не относился, поверь, что никаких темных чувств у меня к тебе нет. Вечером 4 января он позвонил, чтобы напомнить ей о встрече, сухой паек он возьмет, чаем там напоят, заедет за ней в 5 утра, чтобы в 8 они могли сесть в просмотровом зале. Но она ни с того ни с сего, сама себя не узнавая, как будто со стороны услушала свой голос, заявивший ему: Никита, не звони мне больше, оставь меня в покое. И положила трубку. Он перезвонил: что случилось? Она ответила: тебе что, непонятно, тогда так - иди к черту! И снова повесила трубку. Больше он не звонил. А она плакала. Весь январь.
  В феврале уехала в Польшу и на киносъемках прыгнула в сугроб, под которым оказался пень. Переломы обеих ног. Замужество. Заграница. Когда вернулась из Лондона, снова начали с Никитой общаться. Как-то при случайной встрече он спросил, не может ли она выписать польские журналы о кино, она пообещала узнать. Потом он позвонил и попросил ее помочь Вивьен, жене Андрона (сам Никита еще не был женат), принять иностранцев, так как Андрон где-то задержался, а нужно скрасить мужское общество. Она помогла. Когда он вез ее на машине домой, то спросил: а сейчас, спустя годы, ты можешь объяснить, что тогда произошло? И она честно ответила, что не знает, но созналась, что потом долго плакала. Он ответил: ну, ладно. Мол, что было то было.
  Потом до нее донесся слух о ней, что Никита трахнул ее на полу (в коммуналке Сергея Никоненко). На Сергея она не подумала, что он способен распускать подобные сплетни. О его женщине забыла, а сразу решила: ах ты, Никита. И замыслила месть, тем более, что ее стал обхаживать Андрон. Она решила: братья наверняка не держат в секрете друг от друга свои успехи на женском фронте. И переспала с домогавшимся ее Андроном назло Никите. Для нее в отношениях постель на последнем месте. Она может либо от большой любви, либо назло. С Андроном она совершила акт наказания Никиты. Через три дня она отказала и Андрону во встрече, заявив, что по приглашению Володи Высоцкого идет на его спектакль. На что Андрон воскликнул: сначала он вел у меня Марину Влади, а теперь и тебя!
  Потом она не встречалась ни с Никитой, ни с Андроном. Когда погиб Саша Соловьев, надо было его хоронить, а у нее не было никаких сил, и она позвонила Никите. Он находился в Испании. Сказал: спасибо, что ты мне позвонила. Но вырваться оттуда смог только через четыре дня. Поэтому в помощь ей прислал своего директора, который все организовал.
  Два года назад они встретились на ток-шоу Малахова. Тот пытал ее как угасшую звезду (почему, дескать, угасла и ничего с этим не делает), а Никита опоздал и, когда появился в зале и направился к своему месту, он прошел за ее креслом, обнял ее сзади, поцеловал в макушку и шепнул: я все слышал, ты молодец. Потом она еще звонила ему и просила помочь с Сашиным фильмом 'По Таганке ходят танки', чтобы оформить на нее авторские права и выпустить фильм на DVD. Он прислал ей адвоката Гильдиии актеров кино. Тот дотошно все выспросил, но заявил, что выпустить фильм можно только одним способом - пиратским.
  И лишь году в 89-м или 91-м, когда появился 'Взгляд', она увидела Никиту выступавшим на каком-то митинге и поняла, почему тогда оттолкнула его, точнее, сбежала от него. Он бы подавил ее. Она требовалась ему, чтобы рожать детей. Иногда он бы, возможно, снимал ее. Но никакого театра не позволил бы. Она почувствовала это в молодом Михалкове.
  
  Ангел-хранитель
  В больнице, где лежала года три назад, она написала пьесу о звезде кино, которая поссорилась со своим агентом и оказалась в лесной избушке, где прятался от мира некий мужчина. Она простудилась и слегла в этой избе надолго. Хозяин выхаживал ее. Она поведала ему о своей жизни. Он - о своей. И по каким-то деталям она опознала в нем режиссера, с которым у нее в молодости был роман, причем, это единственный человек, которого она по-настоящему любила, но он исчез, как ей казалось, бросил ее. Потом на сцене появляются репортеры, которые тоже нашли режиссера-затворника, а тут еще и кинозвезда - сенсация! Она решила, что это подстава с его стороны, что это он организовал прессу. И опять обиделась на него. Но закончилось все хорошо.
  Я сказала, что ей подошла бы пьеса 'Странная миссис Сэвидж'. Она ответила: я не помню такой пьесы. Я добавила: а еще как будто для вас написана повесть Франсуазы Саган 'Ангел-хранитель'.
  (Сюжет такой: отошедшая от дел американка, то ли сценаристка, то ли актриса, дама в годах, но не утратившая шарма, жизнелюбия, остроумная и деятельная, ночью на дороге чуть не наезжает на юношу, голого, лежащего без сознания, забирает его к себе в дом, выхаживает и оставляет жить у себя, поскольку деваться ему некуда. Романа между ними нет и не будет, но юноша, действительно будто с неба упавший, хотя временами дается понять, что он земной, просто что-то скрывает из своего прошлого, в благодарность за спасение решает стать ангелом-хранителем этой дамы. Он начинает творить благодеяния - со своей точки зрения, ставя даму в очень неловкие положения).
  Ирина заулыбалась и сказала: хочешь, я тебя развеселю. И поковыляла на костылях в другую комнату, где попросила меня подержать костыли, а сама стала рыться в ящике, нашла какую-то рукопись в файле и показала: 'Ангел-хранитель'. Но пояснила, что это лучше бы снять, на сцене поставить трудно, там есть места, которые хороши для кино, для сцены многое придется выкинуть.


  Земля Ирины Печерниковой


  Знаете, как увлекательно собирать мнения о вышедшей книге и не реагировать на них, потому что книга уже такая, как есть, ее не изменить, разве что в переиздании, которого нет в проекте.
  Одна знакомая, прочитав, сказала: розовые сопли, ничего о профессии. Другой знакомый заметил: одна треть интересно, а две трети ничего не происходит, нет развития. Третья знакомая уточнила: так она жива или нет, а то концовка невнятная.
  И все по-своему правы. И если опросить еще сто, тысячу, миллион читателей, у каждого будет собственное впечатление. И никогда не нужно гнаться за удовлетворением большинства или меньшинства. Найдется один, совпавший с автором в ощущениях, - уже праздник. Остальные увидят иное, нащупают что-то для себя, откроют по-новому. И это тоже здОрово.
  Потому что любая книга рассчитана на то, чтобы ее по-разному воспринимали. Но если пишешь о конкретном человеке, хочется представить его так, чтобы полюбили, увидев твоими, симпатизирующими ему глазами. Остальное неважно.
  Да, о профессии мало, потому что героиня - сама по себе профессия, они не отделимы друг от друга, она воплощала и театр, и кино в себе. О бытовых перипетиях рассказывала, как о репетициях, съемках, премьерах. В бытовой сфере они тоже на каждом шагу. А все, происходящее на съемочной площадке или театральной сцене, для актеров и есть быт, увлекательный, а порой и единственный стоящий.
  Да, после смены театров, уходов с работы и смертей близких она словно застывала, умирая, погружаясь в небытие. Ну, не две трети жизни, но ей часто приходилось выбираться из такого подполья. И она это делала. Так случилось, что в конце жизни, о котором она не подозревала, даже одно время сильно желая его приблизить, ей подкинули незабываемую работу, в которой она выложилась, как всегда. Словно две трети готовилась именно к ней. Так что 'ничего не происходит' - это туман, за которым окружающим просто не видно происходящего.
  Да, у книги сам собой вылупился именно такой финал, когда не понятно, жива героиня или нет. Мне хотелось, чтобы она сама это почувствовала и определилась, в каком направлении ей стремиться.
  Так что читатели все правильно уловили, может, разве что не стали развивать, застопорились на первом уровне. А героиня пошла дальше. И в конце концов поставила в своей истории точку.


Оценка: 7.34*7  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"