Аннотация: 30-е годы ХХ века. Советские стратонавты отважно штурмуют верхние слои атмосферы. Но что ждёт их там, под чёрными небесами, в десятках километрах над землей?...
Высота восемнадцать тысяч метров над уровнем моря.
Бабушка моя верила, что именно здесь живут ангелы. Такие, какими их рисуют на иконах: златокудрые, прекрасноликие, в белоснежных одеждах и с огромными крыльями. Она, бабушка, была из крестьянской семьи и большую часть жизни смотрела под ноги, но, изредка разгибая спину и устремляя взгляд вверх, наверное, полагала, что там, прямо над облаками, в тёплых лучах солнца парят небожители. И безгрешные люди, говаривала она, коих господь призвал раньше срока, тоже превращаются в ангелов и беспечно летают с херувимами, не зная ни горя, ни болезней, ни мирских тягот. Эти нехитрые сказки - единственное, чем она пыталась утешить меня после смерти матери. Бедную мою маму, как и миллионы других, в январе 19-го года убила "испанка". (Я и сам-то уцелел, можно сказать, чудом.) Столько лет прошло, а я помню лютый мороз и превратившиеся в ледяные камни комья кладбищенской земли. В ту пору уже исполнилось двенадцать, и я, разумеется, нисколько не верил бабушкиным историям про вечную жизнь, ангелов и доброго боженьку, но послушно кивал, чтобы не обижать старушку своим детским атеизмом...
Интересно, доживи бабушка до сегодняшнего дня, что бы она сказала, узнав, что её внук оказался там, в заоблачных высотах? Удивилась бы? Обрадовалась? Думаю, скорее, ужаснулась бы, сказав, мол, негоже живым соваться туда, куда не велел господь. А если б она увидела то, что вижу я? Что здесь, над облаками, нет никаких херувимов - только арктический холод и бездонная чернота пугающе близкого космоса. Отнюдь не похоже на райские кущи. Отнюдь.
Я вновь смотрю на альтиметр: восемнадцать тысяч триста тридцать семь. Мы достигаем высоты равновесия, на которой масса гондолы уравновешивает подъёмную силу баллона, и подъём прекращается. Командир принимает решение сбросить часть балласта - почти сотню килограммов дроби - и аппарат снова идёт вверх. Оболочка принимает окончательную форму и теперь висит над нашими головами чудовищным серым шаром. Стратостат "ДОСААФ" - достижение инженеров Страны Советов, мастодонт из двойного прорезиненного перкаля объёмом почти двадцать пять тысяч кубических метров. Под ним на двадцати восьми стропах подвешена крохотная, меньше двух с половиной метров в диаметре, стальная сфера с тремя сидящими спинами друг к другу на узких откидных сидениях "отважными покорителями верхних рубежей атмосферы", как нас любят именовать радио и газеты. Мы - это: командир экипажа Александр Тимофеев, бортинженер Алексей Ульрих, а третий - я, Роман Фёдоров, геофизик, ещё вчера - выпускник Ленинградского университета, а сегодня - стратонавт, отвечающий в этом полёте за всю "науку". Полученные данные понадобятся нашим лётчикам, ведь им, сталинским соколам, в ближайшем будущем предстоит штурмовать стратосферу. И лучше быть во всеоружии при встрече с ней. Вот потому-то и без того тесный шарик гондолы набит метеорологическими и астрономическими приборами и измерительными инструментами.
Мы поднимаемся до девятнадцати тысяч, и у нас появляется повод для радости: перекрыт рекорд, установленный летом прошлого года экипажем стратостата "СССР-1", в связи с чем командир отправляет радиограмму на землю. Я, выполняя программу исследований, беру пробы воздуха, записываю показания термометра. Там, за тридцатимиллиметровой сталью гондолы, минус пятьдесят семь.
Двадцать тысяч пятьсот. Я слышу какие-то странные шумы. Словно чей-то свистящий шёпот произносит какое-то слово, которое я никак не могу разобрать. Сначала я думал, что у нас разгерметизация гондолы, и свистит стремительно выходящий воздух, но теперь знаю, что звуки раздаются у меня в голове. Думаю, это галлюцинации, порождённые непривычной тишиной - стратостат, в отличие от самолёта или дирижабля, машина бесшумная. Тишину нарушают лишь монотонное жужжание вентилятора, прогоняющий воздух через регенерационный патроны, да лёгкий скрип карандаша, которым Тимофеев водит по бумаге, что-то записывая в бортовой журнал. Хорошо ещё, что мы разговариваем, да время от времени Алексей начинает напевать "Славное море, священный Байкал", едва слышно, под нос. Он родом откуда-то из тех краёв, хороший парень, настоящий сибиряк телом и духом.
Пока не пришло время новых замеров, просто смотрю в иллюминатор. Иллюминаторов у нас девять: восемь по периметру гондолы и один в верхней её части - для наблюдения за оболочкой стратостата. Вновь думаю о том, как люди веками (тысячелетиями!) мечтали увидеть то, что сейчас вижу я: огромный шар укутанной плотными зимними облаками Земли, антрацитовое небо и нестерпимо сияющий глаз Солнца. Наверное, я должен быть счастлив. Но восторг первых минут полёта почему-то давно прошёл, и чем выше мы поднимаемся, тем сильнее чувство непонятной тревоги, словно мы вторгаемся на чью-то территорию, где нам быть не должно...
Двадцать две тысячи метров.
Мы всё ещё идём вверх. Очевидно, солнечные лучи нагрели оболочку стратостата, водород расширился, увеличив подъёмную силу. Часть газа даже вышла из оболочки через аппендикс. Алексей высказывает опасение, что для снижения нам придётся выпустить значительное количество водорода, а в плотных слоях атмосферы, когда объём оболочки существенно уменьшится, скорость спуска может стать опасной даже в том случае, если мы сбросим весь балласт. Впрочем, нам необходимо дождаться захода Солнца - этого требует программа научных наблюдений - а там, глядишь, проблема разрешится сама собой: оболочка остынет, газ сожмётся и "ДОСААФ" начнёт снижаться. Пытаемся связаться с землёй и сообщить о сложившейся ситуации, но, увы, безуспешно. Похоже, мы находимся уже за пределами радиуса действия нашей радиостанции.
Двадцать две тысячи шестьсот.
Солнце заходит. Земной диск под нами погружается во тьму, зато становятся видны звезды и Луна. Невероятное, невообразимое зрелище! Меня охватывает восторг, в мгновение ока сметающий остатки мрачных воспоминаний. Вот она - первозданная красота Вселенной! Такого не увидишь с земли. Не увидишь даже с высочайшей горной вершины. Как там у поэта? "Открылась бездна, звёзд полна; Звездам числа нет, бездне - дна"? Впрочем, восторг быстро проходит, уступая место прежнему тревожному холодку. Сейчас, после заката, ощущение того, что мы - непрошеные гости на пороге чужого дома - становится ещё более отчётливым. И Луна. Её вид подливает масла в огонь. Она такая близкая, яркая и... жуткая.
Шёпот в голове становится всё навязчивее. Я ни за что в этом не признаюсь, но внимательно смотрю на своих товарищей, пытаясь понять: не слышат ли они чего-то подобного? Они невозмутимы, но меня мало успокаивает. Я сосредотачиваюсь на научной программе. Произвожу ряд астрономических наблюдений. Фиксирую следы заряженных частиц при помощи камеры Вильсона. Беру последние пробы воздуха. Измеряю температуру, давление и содержание водяного пара. Стыдно признаться, но во мне сидит страх. Пока ещё маленький и слабый, но страх. И я всеми силами пытаюсь его изгнать.
Связи с землёй по-прежнему нет, хотя этому наверняка есть какая-то простая причина. Во всяком случае, мои товарищи ничуть не переживают по этому поводу. Холод, наконец, делает своё дело, и мы начинаем потихоньку снижаться. Я испытываю облегчение при этом известии. Впрочем, первоначальная скорость спуска невысока, и Тимофеев принимает решение выпустить часть водорода. Для этого нужно лишь повернуть штурвал над нашими головами. Вращение штурвала передаётся барабану, который находится вне гондолы, на барабан наматывается шнур, проходящий через аппендикс внутрь оболочки и крепящийся противоположным концом к клапану. Всё просто. Посадка будет мягкой. Как на пуховую перину.
На высоте двадцать одна тысяча двести три метра (машинально бросаю взгляд на альтиметр) я замечаю нечто. Поначалу мне кажется, что это просто клочок пустоты, свободный от звёзд, и чуть чернее соседних. Но потом я замечаю, что "клочок" движется, постепенно приближаясь. Больше всего это похоже на чернильную кляксу, которая вдруг ожила и ползёт по небосводу. Сердце предательски ёкает. "Брось выдумывать чепуху!" - мысленно говорю я, беру себя в руки и обращаю внимание спутников на неведомое явление.
- Облако? Или метеорит? - предполагает Тимофеев.
- А ну как марсиане? - шутит Ульрих.
Я пожимаю плечами - никогда не видел ничего подобного и даже не встречал упоминаний в книгах: мы ещё младенцы в освоении высоких слоёв атмосферы, и кто знает, какие загадки там таятся? Мы замираем возле иллюминаторов. Странный объект приближается - похоже, на той высоте существует мощное воздушное течение - и теперь мы пытаемся его разглядеть. Впрочем, безуспешно - он по-прежнему выглядит как непроницаемо-тёмное пятно. Только теперь оно напоминает не кляксу, не пятно, а...
- Да это ж ангел! - восклицает Алексей, на долю секунды опережая меня. - Ей-богу, ангел! Как на картинке!
Конечно, это лишь наше воображение, но мы различаем два крыла, руки, голову и что-то вроде бесформенной сутаны, скрывающей тело.
- Глядите-ка! - восклицает бортинженер. - Ещё один! И ещё!
Всё пространство вокруг нас наполнено чёрными сгустками. Они будто бы выныривают откуда-то из окружающей звёздной бездны и устремляются к нам. Их так много, что нам уже не видны Луна и большая часть звёзд. Некоторое время мы просто зачарованно смотрим в иллюминаторы.
Первым приходит в себя командир.
- Нужно доложить на землю! - говорит он. - Немедленно!
Прежде я никогда не видел его таким обеспокоенным. А он взволнован и взволнован по-настоящему. Интересно, что он хочет доложить? Что на высоте двадцати одного километра встретились с ордой чёрных ангелов? Не будут ли нас ждать медицинская карета и полдюжины крепких санитаров?
Тимофеев щёлкает тумблерами радиостанции, но эфир мёртв. Оставив безуспешные попытки, он берётся за бортовой журнал и вносит в него какие-то записи. Рука, водящая карандашом, как обычно тверда, но я вижу, какие усилия прилагает наш командир, унимая дрожь. Мне и без того не по себе, тут же становится и вовсе тошно.
А "ангелы", между тем, совсем рядом. Ближайшие плавно дрейфуют в паре-тройке десятков метров от гондолы, словно медузы, влекомые морским течением. Мы может оценить их размер - приблизительно с человека - но сказать что-либо о самой их природе по-прежнему нельзя: даже на таком расстоянии это всё ещё сгустки непроницаемой тьмы. И да, теперь я вижу, что в них нет ничего "ангельского" - просто гигантские небесные амёбы.
Их много. Потрясающе много. Они заслоняют и Луну, и звёзды, и Землю. А затем происходит кое-что поразительное: "амёбы" начинают сливаться друг с другом. Это новое нечто поначалу столь же бесформенно, как и его составные части, но чем больше оно становится, тем явственнее вырисовывается облик огромного чернильного спрута со множеством извивающихся щупалец. Зрелище настолько поразительное, что мы безвольно таращим глаза, а чудовищный небесный Кракен уже навис над нами и, судя по всему, он больше стратостата. Существенно больше.
И тут мы словно пробуждаемся ото сна. Командир мечется от иллюминатора к иллюминатору, пытаясь оценить ситуацию, и кричит бортинженеру: "Лёшка, стравливай газ!". Алексей торопливо вращает штурвал, управляющий выпускным клапаном. Скорость спуска увеличивается.
Я ощущаю себя заведённой часовой пружиной, но пытаюсь держать себя в руках, сконцентрировав внимание на стрелке, ползущей по циферблату альтиметра. Скоро мы войдём в более плотные слои атмосферы, внешнее давление сожмёт оболочку стратостата, его подъёмная сила уменьшится, и тогда надо будет сбрасывать балласт - свинцовую дробь в сорока мешках, подвешенных под гондолой. Четыре из них уже пусты.
Бросаю взгляд на иллюминатор и вижу то, что заставляет меня непроизвольно отпрянуть: откуда-то сверху спускаются чёрные клубящиеся смерчики, похожие на множество хоботков, сотканных из самой ночи. Они раскачиваются, извиваются точь-в-точь осьминожьи щупальца, приближаются всё ближе. Миг - и они обхватывают гондолу. Исчезают Луна и звёзды, за стеклом только тьма. Нас встряхивает. Командир выдаёт пару непечатных выражений. Мы судорожно пытаемся понять, что происходит.
Стрелка альтиметра замирает, а затем начинает движение, но - вправо.
- Оно тащит нас вверх! Вверх! - вырывается у меня.
Алексей вновь вращает штурвал. Мне кажется, клапан остаётся открытым бесконечно долго и водорода выпущено столько, что ещё чуть-чуть - и мы камнем полетим к земле. Но нет, это лишь едва замедляет подъём.
Я приникаю к иллюминатору, пытаясь разглядеть хоть что-то, и вижу лицо матери, прижавшееся к стеклу с той стороны. Оно совсем такое же, как в день смерти: измождённое, с торчащими скулами и запавшими глазами, только не бледное, а чёрное, будто высеченное из куска антрацита.
Я понимаю, что этого не может быть, потому... Просто не может и всё. Должно быть, регенерационный патрон больше не выполняет свою функцию, кислорода в гондоле всё меньше, а углекислого газа всё больше, и задыхающийся мозг порождает галлюцинации. Я кручу головой, ища поддержки товарищей, но они сидят, безмолвно вперив взгляды в иллюминаторы. По их неподвижным напряжённым телам можно понять, что они тоже видят что-то, и, скорее всего, каждый видит что-то своё. Похоже, явившееся нам нечто каким-то образом залезло в голову каждому и вытащило оттуда самый сокровенный образ. Зачем? Чтобы сделать нас уязвимее?
Я вновь обращаю взор на явившийся мне призрак. Он больше не похож на мою мать - передо мной нечто безликое с огромным ртом. Рот... нет, не рот - пасть!... открывается, и я слышу голос, лишённый эмоций, не мужской и не женский, вообще не человеческий и потому - жуткий. Слышу не через стекло - он звучит в моей голове. Голос произносит одно-единственное слово: "ОССАДОГОВА". Именно это слово бормотал мне на протяжении значительной части полёта навязчивый шёпот, который я наивно принимал за слуховые галлюцинации. Поначалу оно кажется случайным набором звуков, но затем я слышу как Тимофеев произносит, ни к кому не обращаясь: "Оссадогова!" и понимаю - оно назвало нам своё имя.
Пасть немыслимо растягивается, превращаясь в огромную, во всё стекло, присоску. Мой взгляд испуганно мечется по гондоле, и я вижу такие же присоски, прилипшие ко всем восьми иллюминаторам.
Нас снова ощутимо встряхивает, а затем меня бросает вперёд и ударяет головой о метеорограф. По лбу течёт тёплая струйка. Перед глазами мельтешат чёрные точки. Гондола вращается. Существо крутит нас, как паук, заматывающий в паутину муху. Мы - добыча в лапах чудовищного небесного паука.
- Лёшка, трави газ! Трави газ! - как заведённый повторяет командир. Бледный Алексей вновь судорожно крутит штурвал. Это не приносит ни малейшего результата. Оболочка стратостата, наверное, уже почти пуста - мы застряли в поднебесье, удерживаемые проклятой тварью. Либо она отпустит нас, и мы разобьёмся вдребезги, либо утянет ввысь, в неведомые космические бездны, туда, где только холод, мрак и нет никаких ангелов. В любом случае мы обречены.
О! Похоже, оно пытается проникнуть внутрь - я вижу, как на стекле появляются трещины...
Примечания.
Оссадогова (Сын Садоговы) - существо, придуманное Г. Ф. Лавкрафтом. Упоминается в тексте по названием "О злом Колдовстве, вершившимся в новой Англии, и о Демонах Нечеловечьего Обличья", а также в романе "Таящийся у порога" (Г. Ф. Лавкрафт, А. Дерлет).
Технические детали устройства стратостатов и управления ими взяты из следующих источников:
Дружинин Ю. О., Соболев Д. А. Полёты в стратосферу в СССР в 1930-е гг. /http://vivovoco.astronet.ru/VV/JOURNAL/VIET/STRATO/STRATO.HTM
Мартенс Л. К. Техническая энциклопедия. Доп. том. - 1936.