Аннотация: Мерзкие создания - черви-трупоеды! Никогда не знаешь, чего от них ожидать!... Кстати, сюжет, от первого до последнего эпизода, увидел во сне.
УВЕРТЮРА МОГИЛЬНОГО ЧЕРВЯ
На скотомогильнике смердело так, что, того и гляди, наизнанку вывернет! Я предусмотрительно старый шарфик из дома захватил, одеколоном его пропитал, тем и спасался. Жарко, конечно, душно, но по мне так лучше потом истекать, чем обонять падальную вонь. А вот Максимычу хоть бы что: прыгает по оврагу, как кузнечик, и опарышей в жестянку собирает. А опарыши тут знатные! Жирные такие, откормленные. Мы, собственно, ради них сюда и пришли. Летом лучшей наживки не сыскать.
Максимыч пинцетом ловко орудовал - раз-раз! - и уже полбанки личинок. Ну, он в этом деле тренирован, даром что ли в нашей школе биологию преподаёт. У меня так не получалось. Я каждого опарыша брал медленно, чуть ли не с благоговением, будто бриллиант с земли поднимаю. Так вот, бродя по оврагу, я оказался рядом с бренными останками лошади нашего бывшего зоотехника. Лошадь у него пала ранней весной, и теперь от неё остался лишь скелет, местами обтянутый лоскутами иссохшей кожи. Тут даже опарышам есть было нечего, но глянул - ан в глубине пустой глазницы какое-то движение. Нагнулся я, пригляделся, и тут меня аж передёрнуло: внутри конского черепа шевелилось нечто белёсое, размером с сосиску.
- Ни хрена себе! - сплюнув, сказал я. - Максимыч, глянь-ка сюда! Всем опарышам опарыш!
Максимыч неспешно подошёл и скользнул взглядом вдоль моей вытянутой руки. Смотрел долго.
- Не, Витя, - сказал он. - Опарыши такими не вырастают. Это какая-то другая личинка. Может, какого-нибудь крупного жука. Я, во всяком случае, таких не встречал. Дай, я её достану!
С этими словами он сунул пинцет в лошадиную глазницу, подцепил неведомую тварь и извлёк на свет божий. Я мельком увидел отвратно корчащееся полупрозрачное тельце, увенчаное тёмной конусовидной головкой. А в следующую же секунду личинка вдруг резко изогнулась, и конус на переднем конце её тела раскрылся как зонт, превратившись в множество острых жвал, которые тотчас вонзились Максимычу в основание большого пальца. Максимыч ойкнул, выронил и пинцет, и банку с опарышами, и принялся остервенело трясти рукой, стараясь сбросить поганую тварь.
Я растерялся и остолбенел. В других обстоятельствах совершающий безумные прыжки и сыплющий недостойными педагога выражениями Максимыч выглядел бы уморительно, но в тот момент я испугался за него по-настоящему.
Наконец, червь оторвался и шлёпнулся в траву. Максимыч недоумённо рассматривал многочисленные точечные ранки, расположившиеся окружностью. Ранки, похоже, были достаточно глубокими, но кровь, что удивительно, свернулась очень быстро. Я серьёзно забеспокоился, потому что быть укушенным неизвестным червём - это неприятно, а если червь этот питается мертвечиной и уже успел занести в кровь трупный яд - неприятно вдвойне.
- Максимыч! - сказал я. - Пойдём-ка быстрее к Анне! Не хватало тебе заражение крови заработать!
Анна - наш школьный фельдшер. Уж первую-то помощь окажет, а то и сыворотку какую-нибудь вколет на всякий случай.
- Да-да, конечно, - рассеяно пробормотал Максимыч. - Сейчас пойдём! Я, Вить, только знаешь, что думаю? Надо эту личинку найти и собой взять.
- На кой она тебе?! - удивился я. - Мало тебе досталось?!
- Понимаешь, Витя, таких личинок в природе нет, - сказал Максимыч. - Поверь мне как натуралисту и просто как старшему товарищу! Я подумал, а вдруг это какой-то реликт? Или вообще совершенно новый вид?
Я пожал плечами. Лично я просто раздавил бы эту дрянь.
- Куда же она упала? - Максимыч, согнувшись, аккуратно раздвигал траву палкой, выискивая свой "реликт". - А! Вот она! Извиваешься, стерва?! Витя, дай-ка мне мою банку!
Я вытряхнул опарышей на землю (не до них теперь!) и передал Максимычу пустую жестянку. Тот, наученный горьким опытом, умело, как змеелов гюрзу, загнал червя в банку, горловину которой завязал носовым платком. Банку он сунул в карман ветровки, и мы поспешили прочь из леса.
Идти решили короткой дорогой: преодолели заваленный буреломом склон, пересекли просеку и вышли к кладбищу. Тут Максимыч запросил передышку.
- Всё. Привал, Витя! - сказал он. - Давай перекурим.
Я забеспокоился, не почувствовал ли он себя хуже, но Максимыч принялся успокаивать меня и заверять, что просто запыхался. "Я всё-таки тебя почти в два раза старше!" - усмехнувшись, сказал он.
Минут десять он отдыхал на скамейке, установленной на могиле тётки Раисы, той, что умерла в позапрошлом месяце, я же нервно ходил взад-вперёд по кладбищенским тропинкам и поминутно спрашивал, не болит ли укус. Максимыч был невозмутим и на подобные вопросы отрицательно мотал головой. Наконец, он почувствовал себя отдохнувшим, поднялся и пошёл, а я последовал за ним. До самого села мы шли молча.
Возле самого фельдшерского пункта Максимыч остановился и достал из кармана жестянку, дабы поглядеть, как там его "новый вид"
- Смотри-ка! - сказал он. - Сбежал сучёныш! Дыру прогрыз и убёг!
Он продемонстрировал мне пустую банку, о недавнем присутствии необычного червя в которой напоминал лишь слабый запах разложения.
- Плакала твоя нобелевка! - сказал я. Лично меня судьба опарыша-переростка беспокоила мало, но за Максимыча было обидно - он ведь и впрямь уверовал, что нашёл неизвестное существо. Впрочем, на его лице не мелькнуло и тени сожаления: то ли отнёсся к потере стоически, то ли умело скрывал разочарование.
- Хрен с ней, с нобелевкой! - махнул он рукой.
- И то верно! - поддакнул я и присовокупил:
- Иди-ка ты поскорее к Анне!
Максимыч поднялся на крыльцо и исчез за дверями медпункта. Сразу проговорюсь, что укус зажил необычайно быстро и никаких осложнений (как я тогда думал) не было.
После этого случая мы неоднократно наведывались на скотомогильник ради наживки, и я всякий раз со тщанием, достойным эксперта-криминалиста, осматривал каждый череп, каждую косточку, каждый лоскуток сгнившей кожи в надежде найти ещё одного кусачего червя. Всё было безрезультатно. Возможно, то и в самом деле был некий уникальный реликт, а то и вовсе мутант, существующий в природе в одном-единственном экземпляре. Что удивительно, Максимыч совсем не поддерживал меня в этих поисках. Он окончательно потерял к гигантскому опарышу всякий интерес и даже вспоминал-то о нём неохотно, словно разговоры на данную тему были для него неприятны. Я отметил, что за месяц, прошедший с того самого дня, мой приятель существенно изменился. Я не узнавал прежнего Максимыча - новый Максимыч был на редкость молчалив и спокоен как танк. Ходить с ним на рыбалку стало тоскливо: он просто забрасывал свою удочку и тупо глядел на поплавок, а когда я что-нибудь рассказывал ему, пытаясь завязать диалог, он либо безоговорочно соглашался, либо давал короткие комментарии. Один раз я даже упрекнул его. "Ты как зомбированный какой-то!" - сказал я после очередной неудачной попытки обсудить очередную мировую проблему. Максимыч только пожал плечами, бросив короткое: "Возраст!". Тогда я решил, что так оно и есть: осенью Максимычу должно было стукнуть шестьдесят, а любые круглые даты, особенно если размениваешь седьмой десяток, воспринимаются неоднозначно.
...Кошмар подкрался к нам в конце лета.
Как-то в один из дней последней декады августа, когда я, совершенно ошалев от бесконечных организационных, финансовых и хозяйственных дел (на носу был новый учебный год), вышел на крыльцо школы и смотрел на опадающую тополиную листву, ко мне подбежала тётка Шкиляиха.
- Добрый день, Ольга Сергеевна! - сказал я, ожидая, пока та отдышится. - Что это вы идёте сама не своя? Никак случилось чего?
- Ой, Виктор Лексеич, не говори! - замахала рукой Шкиляиха. - С кладбища бегу!... Ужас-то какой!...
Она вновь замолчала, переводя дух. Я молчал, выжидая.
- Сегодня ж Инга, Ольги Востриковой покойной дочка, приехала - хотела мать экс... эсгу... на городское кладбище перевезти! Так, представляешь, стали мужики могилу разрывать да вниз и провалились! Землю раскидали, ан в могиле-то и нет ничего!
- Как - нет? - не понял я.
- А так!... Пусто! Вот те крест! Гроб на кусочки разломан и тела нема!
- Совсем?
- Совсем! - тут Шкиляиха перешла на шёпот. - Будто, Лексеич, кто-то могилу снизу подрыл, гроб сломал и покойницу утащил! Страсть-то какая, упаси бог!
Я недоверчиво хмыкнул.
- Не веришь?! - рассердилась Шкиляиха. - Думаешь, врёт старуха? Поди-ка на кладбище да с Ингой поговори! Ей аж плохо стало, когда пустую могилу увидала!
- Верю, верю! - скороговоркой произнёс я, зная, что нет никого ужаснее сплетницы, коей выказали недоверие. - Ещё новости есть?
- Бабушка Егоровна пропала.
- С чего бы это?! Никуда она не пропадала! К родственнице какой-то в город уехала. Мне Максимыч сказал. Внучатая племянница у неё там, кажется...
- Нет у неё никаких племянниц! Одна она как перст! - выпучила глаза Шкиляиха. - Верь мне, пропала она! В лес ушла - и с концами! Поди уж лежит её непогребённое тело где-нибудь в болоте, простигосподи...
- А ну вас, Ольга Сергеевна! - отмахнулся я. - Из всех возможных объяснений вы всегда выбираете самое зловещее!
Шкиляиха обиделась и ушла искать более благодарных слушателей. Я же вернулся к работе. Вечером выяснилось, что история с могилой Востриковой, умершей ранней весной от рака, - чистая правда. Гроб и впрямь оказался разрушен и совершенно пуст. Инга вернулась в город в слезах и недоумении. Версии сыпались со всех сторон, причём, самой популярной среди сельчан стала гипотеза о краже тела сектой сатанистов-некрофилов, увлекающихся практической анатомией в свободное от оккультных ритуалов время. Я с ходу отметал подобный бред и единственное, что приходило мне в голову, так это мысль о каких-то живых организмах, типа плесени или бактерий, способных разложить труп подчистую, не оставив и костей. Я спросил Максимыча, как такое возможно, но тот лишь пожал плечами, пространно заметив, что, мол, всё может быть. Я не стал больше пытать его на эту тему. Есть многое, как говорится, друг Горацио...
Ночью пошёл дождь, который лил весь следующий день, а когда хляби небесные вновь закрылись, выяснилось, что из-за проседания грунта на кладбище провалились ещё несколько относительно свежих могил. Ничего экстраординарного в этом не увидели. Родственники умерших, объединившись, накидали сверху земли, поправили вывернутые кресты и на том успокоились.
А вот потом на наше село обрушилась череда несчастий.
Двадцать четвёртого августа утонули Степан Вяткин и его великовозрастный сын-тунеядец Семён. Пошли утром на рыбалку да так и не вернулись. Отправившиеся их искать, обнаружили вещи на берегу и надувную "уфимку" в прибрежных кустах. Оба, отец и сын, надо заметить, были страстными любителями кирнуть, а потому никто не удивился такому исходу. Здраво решили, что выпили, задремали да и кувыркнулись в воду. Ждали, когда тела всплывут. Не дождались.
Ровно через два дня сгорел дом одиноких стариков Патрикеевых. Вместе с хозяевами. Сгорел подчистую, только головёшки остались. Тел тоже не нашли. Видимо, и от них остался лишь пепел.
Двадцать восьмого числа пропала местная дурочка Валюша Иванова, чему, впрочем, никто не придал особого значения, потому как дурочке было двадцать семь лет, и она имела привычку периодически уезжать с водителями лесовозов, среди которых пользовалась определённым успехом, а потом вновь появлялась, иногда уже на следующий день, иногда - через неделю.
В ночь с тридцать первого на первое, перед самым Днём Знаний, полыхнул дом парализованной Елены Голионко. Её придурковатая и вечно полупьяная дочь, Машка, так и не смогла внятно объяснить, куда ей приспичило отлучиться из избы в два часа ночи, но, когда она вернулась, дом уже полыхал вовсю. Потушили только к утру. Среди тлеющих углей нашли почерневший череп - всё, что осталось от тела.
День Знаний, омрачённый подобными происшествиями, прошёл безрадостно и несколько сумбурно. К счастью, второе и третье сентября выпали на выходные, и я надеялся за эти дни немного развеяться перед тем как нырнуть в водоворот школьной жизни.
Субботнее утро выдалось пасмурным, но сухим и тёплым, и я, прихватив ведёрко, отправился в лес, надеясь насобирать грибов. Собственно, найду я хотя бы один гриб или не найду, волновало меня мало - хотелось временно отрешиться от житейской суеты и, что называется, проветрить мозги, но бесцельно бродить по лесу я не привык, вот и убедил сам себя, что иду по грибы. Звал с собой Максимыча, но тот отнекался, сославшись на гипертонию.
Прошатавшись по лесу полдня и найдя лишь две засохшие волнушки, я уже шёл в направлении села, когда боковым зрением уловил некое движение. Среди лесных зарослей мелькали знакомая белая кепка и некогда камуфляжная, а ныне безнадёжно выцветшая штормовка. Максимыч! Вот старый чёрт, а?! Мне сказал, что у него давление, а сам в лес попёрся! Да ещё идёт-то куда-то в сторону Пузиковского болота...
- Максимыч! - заорал я что было мочи.
Максимыч мгновенно замер, аж чуть не подпрыгнул от неожиданности, и закрутил головой во все стороны.
- Да я это! Я! - я уже спешил к приятелю, вполголоса матеря хлещущие по лицу еловые ветви.
- Здорово, Максимыч! - сказал я. - Никак, гипертония прошла?
- А, здравствуй, Виктор! - Максимыч рассеянно пожал мне руку. - Представляешь, прошла. Как рукой сняло! Дай, думаю, по лесу прогуляюсь, авось, Витю встречу... Видишь - встретил!
Через плечо у Максимыча висел большой, но, очевидно, пустой рюкзак, а на поясе болтался большой самодельный нож.
- Ты что, на болото собрался? - спросил я. - Какого лешего, позволь полюбопытствовать?
- На болото, - кивнул Максимыч. - Дело у меня там одно есть... Если хочешь, пошли со мной.
Я хмыкнул - почему бы и не пойти? - и присоединился к товарищу. Шли молча: тропы на Пузиковские болота не протоптаны, дорога, хотя и короткая, но не лёгкая, не до разговоров. От комаров только отмахивались, да паутинки с лиц снимали.
Минут через пятнадцать под ногами зачавкало, и мы вышли к небольшому лесному озерцу, распространявшему запах стоячей воды и гниющей тины. Ствол ближайшей к воде осины был обвязан двумя верёвками. Концы верёвок уходили в воду.
- Ты там что ли чего вымачиваешь? - спросил я.
Максимыч кивнул и сбросил рюкзак на землю. В рюкзаке звякнуло. Значит, он всё-таки был не пустой.
- Ты, Виктор, постой пока тут! - велел мне приятель, а сам поплевал на ладони и принялся выбирать один конец. Судя по шумному дыханию, вздувшимся на шее венам и покрасневшему лицу, в озерце находилось нечто тяжёлое. Я уже хотел было предложить помощь, когда в воде смутно забелел большой продолговатый предмет. Максимыч сделал ещё пару рывков и...
Я всегда считал, что фраза "не верить своим глазам" - не более чем речевой оборот, но Максимыч убедил меня в обратном. Я действительно сначала не поверил тому, что вижу: передо мной лежало привязанное за лодыжки обнажённое женское тело. Судя по всему, оно пролежало в воде не один день. Распухшее, покрытое сеткой зеленоватых трупных пятен и плёнкой тины, в которой копошились водяные блохи... Зрелище это было настолько чудовищно, настолько невыносимо, что я тотчас почувствовал дурноту, покачнулся, но устоял и даже нашёл в себе силы выдавить:
- Максимыч... твою мать... что это?!...
- Это? - переспросил Максимыч, небрежно кивнув на труп. - Это еда... Понимаешь, Витя, он свежатинку-то не ест... Ему с душком подавай!
Максимыч присел, засунул руку в рюкзак и вытащил оттуда ножовку.
- Целиком-то мне не нести! - буднично пояснил он. - Староват уж для такой ноши!.. А он, Витя, растёт! Всё время растёт!...
Бежать! Сейчас же!! Немедленно!!!
И я побежал. И бежал до самого села. Только поравнявшись с первым домом, позволил себе отдышаться, а потом отправился прямиком к нашему участковому, Серёге Паньжину.
Я рассказал ему всё, начиная с того момента, как решил пойти в лес. Окончив рассказ, я поднял голову и посмотрел Серёге в глаза, пытаясь понять, верит он мне или нет. Впоследствии, вспоминая выражение глаз нашего участкового уполномоченного, я представил образ весов, на одной чаше которых лежит "верю", а на другой - "не верю". И чаши эти ходят то вверх, то вниз и совсем не собираются обрести равновесие. Впрочем, я ничуть этому не удивляюсь. Я ставлю себя на Серёгино место и думаю: а что подумал бы я, если б ко мне заявился директор школы (человек, в общем-то, уважаемый) с бледным лицом и бегающими глазами, и принялся рассказывать, что его старый приятель и коллега, Александр Максимович (человек не менее уважаемый), расчленяет в лесу полуразложившийся труп?
Как бы то ни было, но, в конце концов, Серёга встал из-за стола, сунул в кобуру табельный пистолет и сказал: "Ладно, поехали!". Мы доехали с ним до опушки леса, оставили служебную "Ниву" и пошли к Пузиковскому болоту. Откровенно говоря, я отчаянно трусил. Во-первых, меня совсем не прельщало увидеть мертвеца, распиленного на кусочки, во-вторых, учитывая то, что Максимыч сошёл с ума, кто мог дать гарантию, что он не притаился где-нибудь за деревом, ожидая удобного момента перерезать нам глотки? Присутствие Серёги с "макаровым" меня нисколько не успокаивало.
Когда мы вышли к проклятому озерцу, там, естественно, не было ни трупа, ни Максимыча. Серёга взялся осматривать место происшествия, а я нервно озирался по сторонам, поминутно вздрагивая.
Всё, что обнаружил участковый, это потёртости на коре осины - следы от верёвок, и примятый мох на берегу, свидетельствовавший о том, что на нём лежало что-то большое и тяжёлое. И ничего больше. Я высказал предположение, что Максимыч столкнул тело обратно в озеро, и что там должно лежать теперь два тела, потому как веревок было две. В ответ Серёга вслепую пошарил в воде палкой, но ничего не нащупал.
- Эх, багор бы сюда! - посетовал он.
Некоторое время мы молча стояли на берегу. Паньжин выкурил сигарету и бросил окурок в воду.
- Пошли, Виктор, обратно, - сказал он. - Я с этим делом разберусь, ты не беспокойся.
Потом он хмыкнул:
- Вот ведь, едрит твою! Маньяков-то у нас ещё не заводилось!
Он довёз меня до дома и перед тем, как уехать, добавил:
- Ты это... Запрись как следует на ночь! Звони, если что... А я к Максимычу сейчас наведаюсь!
Я последовал его совету, но спокойствия это мне не добавило. Эта ночь была самой длинной и жуткой. Мысли мои вертелись вокруг Максимыча. Я не сомневался, что он распрощался с рассудком. Не сомневался, что виденный мной на берегу озерка труп принадлежит старухе Егоровне. Не сомневался и в том, что за всеми странными смертями и исчезновениями односельчан стоит именно он. Всю ночь я не гасил свет: стоило опуститься темноте, как память тотчас услужливо рисовала где-нибудь на полу посреди комнаты обезображенное разлагающееся тело. Но вот от чего волосы и впрямь вставали дыбом, так это от фразочек "Он свежатинку-то не ест" и "Он растёт, всё время растёт!". Кто - он? Воображение являло совершенно чудовищный образ - огромного упыря, покрытого спутанной, с засохшими комьями могильной земли, шерстью, с горящими кроваво-красным огнём глазами и смрадной слюнявой пастью. Тьфу!
Я сидел на кухне, пил одну чашку кофе за другой, пытался переключить мысли на что-то другое, думать о работе, но всё было тщетно. Упырь оказался сильнее. Меня бил озноб.
Хмурым воскресным утром позвонил Паньжин и сообщил, что Максимыч дома не ночевал да и под утро не появился. Не появился он ни в понедельник, ни во вторник, ни в среду. Что любопытно, за эти дни больше никаких таинственных исчезновений и странных пожаров в селе не произошло. По поводу пропажи Максимыча ползли разные слухи, но мы с участковым хранили молчание. Постепенно воспоминания о жутком походе на Пузиковские болота отошли на второй план, вытесненные рутиной школьной жизни. Теперь меня больше волновал вопрос, где взять учителя биологии и географии. Я отправил запрос в районное управление образования, но скорой помощи от них не ждал, а потому обзванивал всех городских знакомых в надежде найти совместителя, согласного вести в выпускных классах и ради этого приезжать к нам хотя бы раз в неделю.
В середине сентября село посетила дочь Максимыча. Последние года два она жила в разладе с отцом, но, узнав, что тот пропал, всё-таки соизволила приехать. С её согласия Серёга взломал дверь в дом Максимыча. Как он сам мне рассказывал, ничего подозрительного они там не обнаружили. Не висели по стенам крюки, ржавые пилы и мясницкие ножи, не стояли на полках в погребе банки с залитыми первачом человеческими органами, не пылились в потайных комнатах измазанные кровью жертв языческие идолы... Словом, ничего, что могло бы косвенно (или прямо) подтвердить факт, что пожилой школьный учитель превратился в опасного маньяка. Правда, в земляном полу сарая Паньжин увидел странную круглую яму, диаметром около метра, выкопанную под углом к поверхности. "Вонища оттуда шла, Виктор, аж глаза ест! - поведал Серёга. - Настоящая трупная вонь!" Пытаясь обнаружить источник смрада, участковый взялся за лопату, но и тут нашёл лишь дохлую кошку (которая, очевидно, и распространяла аромат мертвечины), к тому же стенки ямы осыпались, значительно затруднив дальнейшие поиски.
Собственно, на этом зловещий эпизод из жизни нашего таёжного села можно было бы считать законченным. В конце сентября коллектив нашей школы наконец-то пополнился новой учительницей. Звали её Наталья Сергеевна и она была согласна по вторникам и четвергам преодолевать тридцатикилометровое расстояние от райцентра, чтобы давать уроки биологии и географии. К тому же была она молодой и интересной, чему я радовался особо, потому как все прочие мои коллеги были людьми околопенсионного возраста. Жуткие события не то чтобы забылись, но отошли куда-то на задворки памяти, вытесненные повседневностью.
Иными словами, жизнь текла так, как ей и положено. До ночи с 30-го сентября по 1-е октября. Именно в ту ненастную осеннюю ночь я сначала услышал сквозь сон какой-то грохот, а секунду спустя диван подо мной вдруг вздыбился, а затем вновь опустился, как лодка на большой волне. Я открыл глаза и таращился в потолок, пытаясь понять, что к чему. Посуда в кухонном шкафу всё ещё звенела, люстра раскачивалась, а по одному из оконных стёкол змеилась трещина.
Землетрясение!
Я соскочил с постели, машинально глянул на часы (они показывали пол-третьего ночи), подбежал к окну и распахнул створки. В лицо плеснуло ледяной влагой дождя, я зажмурился, а когда вновь открыл глаза, то остолбенел: три дома на противоположной стороне улицы стояли вкривь и вкось, словно с ними пошалил ребёнок-великан. Впрочем, великан был вовсе не при чём, ибо прямо под фундаментами проходил почти прямой узкий и длинный провал, который тянулся метров на пятьдесят, постепенно сходя на нет. Удивительно, но разум мой даже не стал искать каких-либо правдоподобных объяснений, нет, я вдруг с кристальной ясностью осознал, что нечто поднялось из недр земли, проползло у самой поверхности и вновь исчезло в глубине. Едва эта мысль пришла ко мне в голову, я услышал чьи-то крики и надрывистый женский плач, доносящиеся со стороны покосившихся домов. Наспех одевшись, я выскочил на улицу.
Колебания почвы, похоже, подняли на ноги всех соседей: в окнах близлежащих домов по обеим сторонам улицы вспыхивал свет, доносились тревожные голоса. Навстречу мне, пошатываясь, брёл работник местной лесопилки, отец четырёх детей Николай Пятелин. Именно его дом пострадал больше других, накренившись и просев. Несмотря на холод и дождь, никакой верхней одежды на Николае не было, что, впрочем, в данный момент ни имело для него особого значения. За спиной Пятелина, со стороны его дома, доносился монотонный женский вой. Я понял, что произошло какое-то несчастье, и поспешил Николаю навстречу.
- Что случилось? - крикнул я. Пятелин никак не отреагировал, будто не слышал меня, но, подойдя ближе, он поднял на меня глаза. Они были совершенно безумными. Я никогда не видел таких глаз, мне стало не по себе, и я хотел было отшатнуться, но Пятелин обеими руками вцепился в мою куртку.
- Оно жрало моих детей! - выдавил он, глядя куда-то сквозь меня. - Жрало моих детей!
От его слов у меня кровь заледенела. Я тоже схватил Николая за грудки, тряхнул и проорал ему в лицо:
- Кто жрал, Коля?! Коля, что случилось?
Пятелин не реагировал и как заведенный всё повторял: "Оно жрало моих детей!". Так мы и стояли, вцепившись друг в друга, пока к нам не подбежал другой сосед, дядя Миша. Он хоть и разменял уже седьмой десяток, мужик рослый и крепкий, а потому без труда оторвал от меня Николая и препоручил его подоспевшей супруге.
- Ты его видел? - спросил он. Я только сейчас обратил внимание, что через плечо дяди Миши перекинута его охотничья двустволка.
- Кого? - не понял я.
- Его! - дядя Миша ткнул пальцем в образовавшийся земляной вал, а потом указал на свой дом, который тоже пострадал, хотя и в меньшей степени, чем жилище Пятелиных.
Я пожал плечами. Дядя Миша хотел что-то добавить, открыл рот, но тотчас в пятелинском доме грохнуло, и кто-то вновь скорбно завыл. Мы, не сговариваясь, бросились туда. Едва войдя внутрь, я замер, ошарашенный открывшейся картиной: стены перекошены, вместо окон - пустые кривые рамы, пол вздыблен, усыпан штукатуркой, а прямо посреди комнаты - огромная, ощетинившаяся обломками досок, дыра, источающая кошмарное зловоние только что отрытой могилы. И никого. Только где-то наверху, на чердаке, кто-то воет.
- Ты, Витя, это... иди к ним! - сказал дядя Миша. Я послушался и осторожно полез на чердак, опасаясь, что лестница вот-вот обрушится. Одолев половину ступенек, я остановился и оглянулся. Я видел, как дядя Миша, держа ружьё наперевес, осторожно подошёл к краю яму, заглянул внутрь, охнул и тотчас отшатнулся. Я не стал спрашивать, что он там увидел - мне и без того было невыносимо жутко.
На чердаке, в самом дальнем углу сидела жена Николая, Ольга, прижав к себе двух дочерей, и надсадно тянула: у-у-у! Взгляд у неё был отсутствующий, точно такой же, как у мужа. Дети еле слышно всхлипывали.
- Здрасьте! - сказал я, не придумав ничего более умного. - Не стоит тут сидеть - дом того и гляди рухнет!
- Оно ушло? - спросила старшая, четырнадцатилетняя Алинка.
- Ушло, ушло! - заверил я, не пытаясь вникнуть в смысл сказанного. - Всё закончилось.
- Витя! - донеслось до меня снизу. - Не давай им смотреть в яму!
Я не стал переспрашивать, почему, но когда мы наконец вывели мать с детьми на улицу, дядя Миша пояснил, что на дне ямы он лежат изуродованные тела третьей дочери и единственного сына Пятелиных.
- Представляешь, эта херня убила их, разжевала, выплюнула и проползла по ним! - сказал дядя Миша. Он пытался закурить, но пальцы не слушались, и сигарета ходила ходуном. - Витя, они будто под комбайн угодили!
- Ни черта не понимаю! - взорвался я. - Что за хрень тут происходит?!
Дядя Миша посмотрел на меня как на дурачка, бросил окурок и спросил:
- А ты что, его не видел?!
- Нет, - просто сказал я.
- Оно вышибло у нас крышку погреба... - начал рассказывать дядя Миша, когда раздался полный ужаса крик:
- Земля! Земля движется!
Дядя Миша замолк. Я увидел, как почва вновь вспучивается, образуя вал, словно к поверхности лезет гигантский крот. Земная твердь под ногами заколебалась. Кто-то завизжал, кто-то заматерился, кто-то из детей громко заплакал. Земляная волна катилась неспешно, но неудержимо, как цунами. Вот она дошла до столба линии электропередачи и упёрлась в него. Деревянный столб закачался и рухнул, озарив нас фейерверком искр. Свет в домах погас. Улица погрузилась во тьму.
Наступила тишина, нарушаемая лишь шумом дождя. Люди замерли. Кажется, в те бесконечные секунды я даже перестал дышать. И в этой тишине мы услышали новый звук. То было сухое клацанье, как если бы десяток больших попугаев начали одновременно щёлкать клювами, к которому примешивалось омерзительное влажное хлюпанье. А потом на нас накатила волна могильного смрада.
А затем вновь вспыхнул свет - это кто-то из соседей принёс мощный фонарь. Луч его пробежал по лицам напуганных недоумевающих людей, скользнул по гряде вывороченной земли и остановился, осветив источник таинственных звуков. И тотчас все мы в едином порыве вскрикнули от ужаса, увидев вздымающееся тело исполинского червя, раскачивающееся из стороны в сторону и непрерывно щёлкающее многочисленными серповидными жвалами. Я сразу узнал этого монстра, ведь это был тот самый, укусивший Максимыча, необычный "опарыш", только разросшийся до невероятных размеров. Теперь он был толщиной с двухсотлитровую бочку и возвышался над нами на высоте двух человеческих ростов.
- По-о-берегись, народ! - услышал я за спиной и обернулся. Позади нас стоял дядя Миша.
Люди расступились. Дядя Миша вскинул ружьё, сделал несколько шагов вперёд и нажал на оба спусковых крючка. От звука выстрелов я невольно вздрогнул. Луч фонаря качнулся, а когда вновь нацелился на червя, мы увидели, что тело чудовища покрыто множеством мелких ранок (очевидно, в патронах была дробь), сочащихся чёрной жидкостью. Червь клацал жвалами, корчился и с тошнотворной быстротой убирался в землю. Несколько секунд - и на его месте осталась лишь дыра, распространяющая смрад тлена.
Все мы замерли в ожидании. Дядя Миша спешно перезаряжал ружьё. Кто-то из мужиков принёс длинную крепкую жердь, конец которой ощетинился двумя здоровенными гнутыми гвоздями. Так мы и стояли, готовые достойно встретить новое появление монстра.
Но тот, к счастью, не появился. Ни в эту ночь, ни в последующие. Село лихорадило почти неделю, но потом страсти постепенно улеглись. Погибших детей Пятелиных схоронили, Николай с супругой и дочерьми уехали жить в райцентр, земляной вал, поднятый червём, сровняли бульдозером, покосившиеся дома восстановили. Да, из города к нам приезжали журналисты, долго и подробно расспрашивали очевидцев, в том числе и меня. А потом мы имели возможность читать статью, в которой мелькали словосочетания "карстовый провал" и "массовая галлюцинация" и "коллективный психоз". В начале ноября землю сковал мороз и все сразу вздохнули с облегчением, потому как бурить мёрзлую почву не способен никакой, даже самый огромный червь.
Наверное, на этом можно было бы поставить точку. История постепенно превратилась бы в быличку, какие рассказывают ночами у костра, и никто бы уже не воспринимал её всерьёз. Вот только я думаю иначе: всё это было лишь прелюдией, увертюрой, если хотите. Почему? Что ж, попробую объяснить.
Во-первых, Максимыч. Конечно, вряд ли кто в селе связал его исчезновением и явление Червя, но уж для меня-то это было как дважды два. Теперь я знаю, кого имел в виду мой бывший приятель и коллега, говоря, что "он не ест свежатинку" и "всё время растёт"! Вопрос в другом: зачем он это делал? Правда и на этот счёт у меня есть своя гипотеза. Как-то Наталья Сергеевна рассказала, что есть такой наглый жучок - ломехуза. Наглый настолько, что поселяется прямо в муравейнике, и мураши не просто не трогают его, а ещё и кормят своим же собственным потомством! А всё потому, что эта ломехуза выделяет вещества, одурманивающие муравьиные мозги. Я думаю, что эта тварь - тоже нечто вроде ломехузы. Она укусила Максимыча, впрыснула ему какую-то жидкость в кровь и таким образом навсегда подчинила своей злой воле. По-моему, логично, хотя и невероятно. Так что, скорее всего, Максимыч вовсе не сгинул, а скрывается где-то и продолжает творить своё черное дело.
Второе, на что я обратил внимание - траектория движения Червя. Он полз практически по прямой! Словно у него была некая цель, к которой он упорно стремился. Так вот, если взять крупномасштабную карту нашего района, начертить отрезок пути чудовища, проделанный по территории села, а потом продолжить прямую, то она упрётся не куда-нибудь, а прямёхонько в северную оконечность городского кладбища. А райцентр у нас немаленький, и кладбище там - целый некрополис! Я явственно представляю, как в одном из весенних выпусков городской газеты прочитаю сообщение о "грунтовых водах", якобы подмывших десятки (если не сотни!) относительно свежих могил! Кстати, если в городе уже начали без вести исчезать одинокие старики, инвалиды и бездомные, меня это тоже ничуть не удивит.
Но в подлинный трепет меня приводит другое - сущность этого обитателя могильного мрака. Максимыч был прав: в природе никогда не было и не должно быть ничего подобного! А оно есть! И значит, мы столкнулись либо с омерзительным мутантом, либо представителем инопланетной фауны, а то и вовсе с порождением какого-то иного измерения. (Не надо хихикать! В былые времена я бы и сам посмеялся над подобными измышлениями, но нынче - увы, не до смеха!) И вот какая мысль не даёт мне покоя: а что если это существо было всего лишь личинкой? Что если оно, напитавшись полуистлевшей плотью, окуклилось и ждёт, когда земля оттает, чтобы закончить метаморфоз? И когда в один тёплый апрельский день разорвутся оболочки кокона и разверзнется земля, что за чудовищное создание появится на свет божий?