Перминов Петр Леонидович : другие произведения.

Время вдов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1916 год. Отставной военный приезжает в отдаленное село по просьбе своего друга, местного врача. В селе происходят жуткие вещи: вдовам солдат Первой мировой по ночам являются их мужья. Через некоторое время женщины оказываются беременными, но ни один ребенок не родится - незадолго до родов вдовы умирают без причин. Местный священник говорит о поклонении демонам, а на кладбище по ночам слышен детский плач.
  
  Октябрь 1916-го принёс мне тяжёлую контузию, застрявший в позвонке осколок, чудом не добравшийся до спинного мозга, и чистую отставку.
  Я вернулся с фронта в родной губернский город и подумывал о том, чтобы вновь встать за кафедру в педагогическом училище. Впрочем, частые сильные головные боли пока не позволяли мне вновь поступить на службу, но я надеялся на некоторое улучшение состояния к весне. Пока же я целыми днями гулял по проспектам и набережной, читал газеты, стараясь не замечать навязчивые признаки заката Империи.
  Так незаметно прошла осень, улицы засыпало снегом, и на душе отчего-то стало ещё сумрачнее.
  А в середине декабря я получил короткое письмо от моего университетского друга, сельского врача Аркадия Фетисова. "Дорогой Герман, ужасно хочу тебя увидеть! - писал он после слов радости по поводу моего благополучного возвращения с фронта. - Если можешь, бросай всё и приезжай ко мне в Таборы. Вместе встретим Новый год и Рождество. Воздух здесь чистый, городскому не чета, исключительно благоприятный для твоего здоровья. А ещё я очень нуждаюсь в твоём рациональном и скептическом уме. В селе у нас творятся странные вещи, настолько странные, что я готов поверить в существование нечистой силы. Аркадий"
  Не тратя много времени на сборы, утром следующего дня сел в поезд до Сылвенска, а на станции нанял извозчика. Извозчик, угрюмый мужик, всю дорогу нервно поглядывал то по сторонам, то на небо и немилосердно хлестал лошадей. На мой вопрос, чего он так волнуется, пробормотал, что небо заволакивает тучами, вот-вот поднимется вьюга, а надо бы успеть до темноты. После буркнул что-то про волков.
  Погода и впрямь портилась, о чём меня не замедлил "уведомить" противной ноющей болью осколок в спине. Потянуло с юго-запада, кусок бледного ледяного неба становился всё меньше из-за набегающих низких туч, сыплющих снегом. Крепкий мороз, простоявший почти неделю, с каждой минутой слабел. Что ж, думал я, извозчик беспокоится не зря: декабрьские дни коротки, а в темноте, да ещё и в метель, отыскать дорогу будет не так-то просто...
  Впрочем, нам повезло. Таборы, в которые мы въехали глубоким вечером, оказались типичным селом с десятком каменных зданий (включая покосившуюся церковь) и приземистыми подслеповатыми избами. Аркадий жил в небольшом доме прямо напротив больницы, не в центре села, но отнюдь и не на окраине. Увидев меня, он на пару секунд опешил, а потом бросился с распростёртыми объятиями. Мы обнялись, а уже пять минут спустя сидели за столом при свете керосиновой лампы (по случаю приезда дорогого гостя, то бишь меня, керосин разрешено было не экономить). Друг не задал мне ни единого вопроса о войне, и я был безмерно рад этому. А вот меня мучило множество вопросов, но я ждал, когда Аркадий сам заговорит о тех проявлениях потустороннего, на которые намекал в письме.
  - Даже и не знаю, как тебе рассказать, Герман, - Аркадий заметно волновался, снимал и вновь водружал на нос очки. - Дело, понимаешь ли, настолько странное, что, боюсь, без твоей помощи мне не обойтись... Как началась война, половину мужиков отправили на фронт. Многие уже погибли или пропали без вести. Много у нас в селе солдаток и вдов, причём, совсем ещё молодых... Ты, конечно, слышал истории про то, как какой-нибудь овдовевшей бабе по ночам начинает приходить умерший муж, который на поверку оказывается нечистым духом? Веришь ли, но, похоже, у нас тут что-то подобное. Да-да, и не улыбайся! Представь, начиная с весны, с апреля-месяца, то одна, то другая давай перед товарками хвалится, мол, её муж по ночам к ней с того света приходит... Прямо, поверь, эпидемия какая-то пошла! Ей-богу, как инфлюэнца!... Батюшка наш, отец Георгий, уж их увещевал-увещевал, уверял, мол, не приходят мужья, на войне убитые, - бесы это... Даже по дворам ходил, водой святой кропил, да всё без толку! Отец Георгий, конечно, в селе человек новый, авторитета среди прихожан такого, как его предшественник, отец Аристарх, не имеет... Так ведь в борьбе с диаволом не авторитет важен, а вера.
  - Это, Аркаша, всё фольклор, - сказал я. - Куда без него?! Это же известная история! В каждой губернии, в каждом уездном городке, в каждом селе тебе расскажут и про вдову, которой являлся бес в образе умершего мужа, и про свадьбу мертвецов, и про мужика, которому чёрт уселся в сани... А, кроме того, сам же сказал, что бабы молодые, тело плотских утех жаждет - тут что угодно привидится! Ты ж мне сам, помнится, советовал работы австрияка этого... Фрейда!.. почитать.
  - Фрейда! - усмехнулся Аркадий. - Фрейд, друг мой, по нынешним временам суть вражеская пропаганда! Впрочем, тебе ли не знать... Однако, ты ведь не дослушал. Я тебя позвал не былички про мертвецов или бесов слушать. Дело в том, что спустя некоторое время все эти вдовы забеременели. Сам понимаешь, от бесов, тем более воображаемых, живот не вырастет... О, вижу, вижу: ты опять хочешь мне что-то возразить! Что ж, слушаю.
  - Думаю, всё проще простого, - сказал я. - В вашем селе есть какой-то ушлый мужичок, сообразивший, что можно тешить свою похоть, являясь под покровом темноты убитым горем вдовушкам и прикидываясь их мужьями. Я, конечно, не представляю, как ему удаётся их обманывать, но, полагаю, женщину, муж которой не вернулся с войны, обмануть не так уж и трудно...
  - Герман, да ведь это ж была первая мысль, пришедшая мне в голову, - вяло улыбнулся Аркадий, после чего вдруг стал серьёзным донельзя. - Вот только есть одна загвоздка: все эти вдовы умерли. Все. Не родилось ни одного младенца.
  - Ни одного?
  - Ни одного. То есть вот представь себе: молодая крестьянка, беременная, живёт-живёт, ни на что не жалуется и вдруг - раз! - утром не просыпается. Или просто присядет передохнуть на лавку - и валится в конвульсиях. Ни с того ни с сего!
  - Вскрытие проводил?
  - Вскрытие! - Аркадий хмыкнул. - Плохо ты знаешь деревенский люд, друг мой! Их ведь в больницу порой едва ли не на верёвке тащить приходится, как собаку в чужой двор! Мужик на работе надорвался - идут к бабке! Ребёнок скарлатину подхватил - к бабке! Баба рожать собралась - опять же повитуху зовут! А уж если кто здесь, в больнице умер, то вскрыть не дадут ни за что. Ни-ни! Придут всей семьёй с малыми детьми, на колени бухнутся, ревут, Христом-богом молят, последнее отдать готовы, только бы их дорогого покойника не трогал. Разве ж тут устоишь?! Посмотришь на всё это дело да и махнёшь рукой - выдашь родне тело без вскрытия.
  - Много таких смертей?
  Аркадий развёл руками:
  - Видишь ли, мне о них не докладывают. Да и сам я не сразу догадался записывать. Сейчас мне отец Георгий сообщает (я его попросил), что, мол, такая-то скончалась. А я записываю. Даже тетрадочку завёл. Вот, полюбопытствуй!
  Я открыл тонкую ученическую тетрадь: "1) Анастасия Тихонова, 34 года. Вдова (муж убит в феврале 15-го). Умерла 4 октября 1916 г. 2) Елена Трофимова, 26 лет. Муж на фронте. Ум. 14 октября. 3) Мария Анкушина, 40 лет. Вдова (муж убит в марте 15-го). Ум. 16 октября. 4) Анастасия Белкина, 24 года. Вдова (муж убит в марте 15-го). Ум. 21 октября...." Всего в списке значилось 18 имён. Умершие женщины были разного возраста, от двадцати до сорока двух лет, но всех объединяло то, что мужья их были мобилизованы и либо погибли, либо пропали без вести.
  - И все они были беременны? - спросил я.
  Аркадий молча кивнул. Тогда я задал ещё один вопрос:
  - А вообще в последнее время в селе рождались живые дети?
  - Рождались, - вздохнул мой товарищ. - У тех, кто мобилизации избежал.
  Я попытался уложить в голове всё услышанное. Получалась какая-то нелепица. Чтобы навести хоть какой-то порядок в этом мыслительном хаосе, начал говорить вслух. Медленно, с расстановкой:
  - Правильно ли я тебя понял, друг Аркадий? В вашем селе по неизвестным причинам скончались почти два десятка беременных женщин? И каждая умершая утверждала, что понесла от своего мужа, убитого или пропавшего на фронте, но явившегося к ней с того света?
  - Увы, да! - кивнул Фетисов. Он стоял у окна, скрестив на груди руки, и внимательно смотрел на меня, ожидая моих выводов.
  - Единственный вывод, который я могу сделать, таков: в вашей глубинке завёлся опасный душегуб, удовлетворяющий свою похоть за счёт несчастных солдаток, а затем хладнокровно убивающий их вместе с нерождёнными младенцами...
  - Я уже думал об этом, Герман, - Аркадий тяжело вздохнул. - И ведь как убивает! Не подкопаешься! Всё выглядит как естественная смерть... Думаю, какой-то яд. Но зачем, чёрт его дери? Зачем?!
  Я пожал плечами.
  - А что если это вовсе и не убийца? - продолжал Аркадий. - А болезнь? Разве много, Герман, мы знаем о смертельных инфекциях? Давно ли Кох открыл свою бациллу?! Ту самую, что вызывает чахотку? А вирусы?
  - Я, старина, не Шерлок Холмс, - сказал я. - Я не умею распутывать клубки тайн, не поднимаясь с кресла. Я ведь даже не врач, Аркаша, хотя, конечно, некоторое представление об анатомии и физиологии имею.
  - То-то и оно, что имеешь! - стёкла очков блеснули в свете лампы. - То-то и оно!... Я хочу втянуть тебя в одну авантюру. Я хочу, чтоб мы с тобой произвели тайную эксгумацию!
  ***
  Глухой ночью мы стояли у разрытой могилы в компании двух нанятых Аркадием сельчан, сущих каторжников видом (позже я узнал, что их прошлое и впрямь было уголовным). Небо хмурилось, дул не сильный, но противно лезущий за воротник ветер, падал редкий снег. Мы стояли, окружённые почти кромешной темнотой, которую лишь едва рассеивал тусклый свет единственного керосинового фонаря. Фонарь, впрочем, скорее тлел, чем светил - мы опасались, что огонь увидят в селе.
  Обстановка, надо сказать, была ещё та: утопающее в снегах сельское кладбище, с торчащими вкривь и вкось крестами, чёрная стена леса и скрип раскачиваемых ветром елей. Время от времени совсем близко раздавался волчий вой, от которого лошадь испуганно всхрапывала, била копытом и норовила сорваться с привязи. Не могу сказать, что было жутко, но... какой-то холодок нет-нет да и пробегал по телу. Это меня изумило. Я считал, что после войны уже ничто не способно меня напугать. Видимо, ошибался. На войне смерть в любой момент может прийти за тобой, обернувшись пулемётной пулей, зеленоватым облаком хлора, осколком брошенной с аэроплана бомбы. Там, в траншеях, эта безглазая старуха с косой всегда где-то рядом, и, в конце концов, ты перестаёшь её бояться. А здесь... здесь было что-то другое. Шум ветра и вой волков в этом царстве мёртвых дёргали за некие ниточки, пробуждая первобытные страхи, неподвластные логическому объяснению.
  Вдруг совсем рядом раздался новый звук, заставивший меня вздрогнуть. То был плач младенца. Мы замерли. Ребёнок? Зимней ночью среди могил? Я читал о том, как семьи, измученные нищетой, понимающие, что ещё один рот им не прокормить, оставляют новорождённых детей на верную гибель. Неужели и здесь то же самое?
  Плач продолжался не более нескольких секунд и прекратился так же внезапно. Мужики испуганно закрестились, одновременно взывая к Господу и сквернословя. Я порывался пойти в сторону, откуда слышался плач, и весьма удивился, осознав, что мой друг не разделяет этот порыв.
  - Что это? - шёпотом спросил я. - Ребёнок?
  - Я тебе вчера не сказал, Герман, - ответил Аркадий тоже шёпотом. - Но когда в селе началась эта..хм... эпидемия, люди по ночам стали слышать этот звук. Крестьяне говорят, это плачут души нерождённых детей... Если ты думаешь, что кто-то принёс на погост и бросил умирать на морозе "лишний рот", ты ошибаешься. Поверь мне, никаких детей тут нет.
  Я поёжился и больше вопросов не задавал.
  Мужики подняли и поставили на сани ветхий гроб и накрыли его мешковиной. После чего могилу наспех зарыли, забросали снегом, водрузили на место крест, скрыв таким образом следы нашего деяния. Признаюсь, я давно не испытывал такого облегчения, как в тот момент, когда лошадь помчалась в сторону Табор, оставляя кладбище далеко позади.
  Гроб внесли в прозекторскую. Аркадий расплатился с "сообщниками" и отослал их восвояси. Мы тщательно занавесили окна и только после этого зажгли все имеющиеся лампы.
  Гроб представлял собой жалкое зрелище. Видно было, что плотник сэкономил на всём, на чём только мог: доски были самые паршивые, гнилые, а гвозди - ржавые и мелкие, не способные удержать крышку. На душе стало как-то тяжело. Конечно, покойнику без разницы, из чего сделано его последнее пристанище, но всё равно горько осознавать, что бедняк остаётся бедняком даже после смерти.
  - Одинокая вдова, - словно прочитав мои мысли, пояснил Аркадий. - Хоронили, что называется, всем миром, за счёт сельской общины. А народ у нас, как ты уже убедился, небогатый... Впрочем, к делу - времени у нас лишь до рассвета.
  Мы подступились к гробу и сняли крышку. Здесь нас ожидало открытие, заставившее обоих на несколько долгих секунд застыть в недоумении.
  - Аркаша, ты, кажется, говорил, что она была беременной? И умерла до родов? - наконец спросил я.
  Мог и не спрашивать - у товарища в глазах застыл тот же вопрос, ибо там, где саван должен был обтягивать выпуклый живот, он лежал совершенно плоско.
  - Такое бывает, - ответил Аркадий, немного подумав. - Partus post mortem - "посмертные роды". Ты, наверное, слышал про такое. Давление гнилостных газов выворачивает матку. Если это оно, под саваном мы сейчас обнаружим мёртвый плод... Но... Знаешь, что меня смущает? Тело почти не тронуто гниением. Нет, меня удивляет не это - тут-то как раз всё понятно: зима, промёрзшая почва... Но если тело не гнило, значит...
  - ... значит и никаких посмертных родов, - закончил я. - Давай не будем гадать.
  Мы переложили тело на стол, поразившись его лёгкости, и аккуратно разрезали саван. Я ожидал увидеть всё, что угодно, в том числе и трупик малыша, которому не суждено было увидеть свет, но увидел нечто, не поддающееся объяснению, загадочное и отталкивающее одновременно. Не было никакого младенческого трупа, но и выпуклого живота у покойницы, не успевшей разрешиться от бремени, тоже не было. Более того, живот был впалый, как у человека, погибшего от истощения, а вместо лона зияла дыра с неровными краями.
  - Боже ж ты мой! - только и смог пробормотать Аркадий. - Печень, матка, часть толстого кишечника - ничего нет!
  - Похоже, что в полуразвалившийся гроб нашёл доступ какой-то зверь, из тех, что роют глубокие норы, и при случае не брезгуют несвежей плотью, - предположил я. - Но, чёрт возьми, что за зверь способен зарыться на саженную глубину в промёрзшую землю?!
   Никаких следов насилия мы не нашли. Не было ни следов удушения, ни следов ударов, ни колотых, ни огнестрельных ран. Если же она была отравлена, то искать следы яда сейчас, по прошествии времени, не представлялось возможным.
  В конце концов мы отнесли тело в морг, где старательно укрыли его от посторонних глаз простынёй. Затем мы вернулись в дом и просидели до рассвета, дымя папиросами и пытаясь дать медицинское объяснение увиденному. Дальше весьма зыбких гипотез дело не шло, и мы пришли к выводу, что нам потребуются ещё тела.
  ***
  С утра Аркадий занялся повседневными делами, принимал пациентов. Он успешно справлялся, учитывая, что рядом были пожилой фельдшер Николай Павлович и вечно хмурая, но добросердечная, медсестра Александра Ивановна. Я же решил нанести визит местному священнику, отцу Георгию. Тому была причина: кто как не батюшка должен знать все секреты прихожан?!
  Отца Георгия я встретил в перерыве между службами. Друг упоминал, что он в селе - новичок, но я всё же ожидал встретить человека средних лет, а батюшка оказался моим ровесником, не старше тридцати. Не богатырь, но и тщедушным не назвать, животом, характерным для многих представителей духовенства, пока не обзавёлся. Круглое, деревенское, но при том приятное и располагающее лицо, вьющиеся русые волосы и жидкая курчавая борода, очки на носу.
  Я представился, объяснил, что нахожусь здесь по просьбе близкого друга, врача Аркадия Фетисова, с которым он, отец Георгий, несомненно знаком, и что мне надо задать несколько вопросов. Батюшка удивлённо приподнял брови, однако ж гостеприимно пригласил отобедать с ним. Я согласился, полагая, что за трапезой беседа пойдёт живее.
  Отец Георгий с женой, матушкой Евдокией, миловидной, склонной к полноте женщиной лет двадцати пяти, проживали в пяти минутах ходьбы от церкви, в небольшом двухэтажном доме. Детьми они пока не обзавелись. Матушка слегка удивилась, что муж привёл нежданного гостя, однако ж виду не подала. На столе уже стоял чугунок с картофелем, только-только извлечённый из печи, и различные соления.
  - Уж не побрезгуйте! Однако, пост, - сказал отец Георгий, приглашая к трапезе.
  Я не побрезговал. А за скромным обедом, после пары малозначащих фраз о погоде и войне, изложил батюшке суть проблемы (умолчав, конечно, о вчерашнем вскрытии могилы) и объяснил, что побудило меня обратиться именно к нему.
  - Поймите, я не прошу вас нарушить тайну исповеди, отец Георгий, - сказал я, - но, возможно, вы сможете подсказать нам путь к разгадке тайны этих ужасных смертей, либо же своим пастырским словом как-то повлиять на ситуацию, чтобы бедные вдовы перестали умирать...
  Глаза отца Георгия расширились, кровь прилила к лицу.
  - Ох, как хорошо, что вы об этом заговорили, Герман... как вас по батюшке?... Алексеич! - взволнованно сказал он. - Не поверите, аж на душе малость полегчало от осознания того, что в нашем приходе появился человек, обеспокоенный тем же, что и я! Ваш товарищ, Аркадий Семёнович, человек с большим сердцем и подлинно христианским человеколюбием, как и должно настоящему врачевателю, но он, уж простите меня, как бы это выразиться... смотрит поверхностно.
  - Что вы имеете в виду, отец Георгий?
  - М-м... Вот скажите, Герман Алексеич, вы верите в бесноватость?
  Экий поворот! В бесноватость я не верил, но, дабы не обидеть батюшку, ответил уклончиво:
  - На фронте мне довелось видеть много такого, что проще объяснить вмешательством злых духов, чем людскими помыслами... Впрочем, разве это не католическая традиция - верить в одержимость демонами?
  Отец Георгий немного помолчал, тщательно обдумывая слова, и сказал:
  - Об одержимости человека бесами сказано и в евангелии от Матфея, и в евангелии от Марка, однако ж я сейчас не о вселении падших духов в грешную плоть, но о бесноватости иного рода - порой мне кажется, сама здешняя земля проклята... Так-то.
  Батюшка посмотрел мне в лицо, видимо, прочитал написанное на нём недоумение и продолжил:
  - Мы чужаки здесь. Это земли вогулов. Столетиями они поклонялись своим идолам. Лишь в XIV столетии святитель Великопермский Стефан по благословению митрополита Пимена пришёл в эти дремучие леса, неся с собой Слово Христово... Впрочем, вы, должно быть, и без меня это хорошо знаете?... Язычество сгинуло, а бесы, коих местные народы испокон веков почитали за богов, никуда не делись... Здесь они: в лесах этих, земле, снегах, скалах...
  - Что-то не могу никак понять, к чему вы клоните, отец Георгий? - спросил я.
  - А чего ж тут понимать? - отец Георгий развёл руками, изумляясь моей недогадливости. - Война! Мужиков в селе - раз, два и обчёлся! А женщина - существо слабое, ей без мужской ласки тяжело - вот бесы этим-то и пользуются! А то, что ни одного младенца живого не родилось, так оно известное дело - бесовскому отродью Бог жизни не даст!
  "Эк завернул-то батюшка!" - подумал я и спросил:
  - А скажите, нет ли в селе какой-нибудь секты? Либо оккультного общества?
  - Да господь с вами! - замахал рукой батюшка. - Какие в наших краях секты?! Разве что кержаки, так те далече, вёрст тридцать отсюда будет... А уж про тайные общества здесь и слыхом никто не слыхивал! Говорю вам: бесовщина здесь творится. Вы вот поезжайте на север губернии, там такого насмотритесь! В церквах вроде бы фигура Спасителя над алтарём, а разберёшься - ан она из того дерева вырезана, коему испокон веков тамошние язычники жертвы приносили. Так-то вот!... А в одном селе, говорят, - отец Георгий перешёл на шёпот, - висят фигуры святых, а вместо ног у них - копыта!
  Он перекрестился, я мысленно усмехнулся.
  - Бесы, бесы! - убеждённо сказал батюшка. - Предшественник мой, отец Аристарх (упокой Господь его душу!) о чём-то подобном догадывался, через что и сгинул...
  - Как - сгинул? - перебил я.
  - А вы разве не знали? Пропал по весне. Вышел куда-то из дома под вечер да и не вернулся.
  - И тело не нашли?
  - Нет!
  - Помилуйте, отец Георгий! - сказал я. - Что ж в этом таинственного? Места у вас дикие, времена нынче голодные, по ночам вон волки воют (сам слышал). Всякое могло случится.
  - Так-то оно так, но... - батюшка немного замялся. - Думается мне, что без Врага рода человеческого тут не обошлось!
  - Это почему же?
  - Книгой он одной увлёкся. "О мерзостях потаённых мира сего". Не слыхали о такой?
  Я покачал головой:
  - Что-нибудь нравоучительное?
  - Если бы! - воскликнул священник. - Прямо вам скажу: как по мне, так не то что читать - в доме такую книгу держать грех! А уж лицу духовному - и подавно! Я грешным делом пару страниц перевернул - дрянь такая, что прям тьфу! Хоть и называется "О мерзостях...", а написана столь соблазнительно, что прям веет этой... ох, прости, Господи!... демонолатрией.
  - Демонолатрия? - переспросил я, мучительно вспоминая гимназический курс греческого. - Это что ж? Поклонение демонам?
  - Оно самое! - кротко кивнул отец Георгий, поднял глаза и молча перекрестился.
  - Полагаю я, - добавил он, понизив голос, - что отец Аристарх подобно Святому Стефану объявил войну неким силам, с коими совладать не смог. Вера его, может, и крепка была, да тело бренно.
  - А книга? - спросил я.
  - В храме. Домой нести, сами понимаете, опасаюсь, а там всё-таки... сами понимаете.
  Я немного подумал.
  - А что, отец Георгий, если, скажем, я у вас её возьму на время?
  - Да хоть совсем забирайте! - замахал руками батюшка. - А ещё лучше - бросьте её в печь! Там ей самое место!
  ***
   Из моих записей: "В ночь с 21 на 22 декабря произвели эксгумацию и вскрытие ещё одного тела - 32-летней вдовы М., скончавшейся в конце сентября на седьмом месяце беременности. Вновь слышали звук, похожий на детский плач. Доносился откуда-то с противоположного конца кладбища, ближе к кромке леса. Гроб в таком же скверном состоянии, как и предыдущий, так что едва не развалился во время извлечения (судя по всему, здешний гробовщик и впрямь редкостный скупердяй).
  Тело вдовы М. в худшей сохранности, чем тело А., поскольку похороны М. состоялись ещё в теплое время года, что способствовало процессу разложения. Но самым ужасным было увиденное нами после разрезания савана: полностью отсутствует передняя брюшная стенка, нет желудка, печени, матки, одной почки; тонкий и толстый кишечник сохранились частично. Плода нет и в помине. Будто кто-то взял и вычерпал органы, как мякоть из арбуза."
  И чуть позже: "Не подаю вида, но почему-то уверен, что, если мы выкопаем тела всех вдов, умерших на поздних сроках беременности, нам предстанет примерно одна и та же картина: дыра в животе и пустое чрево."
  И ещё позже: "Втридорога заплатили нашим "осквернителям могил", чтоб вновь похоронили покойниц. За прежнюю цену работать не соглашаются. Говорят, сильно страшно - то волки воют, то мёртвые детишки плачут."
  ***
  Вечером Аркадий, утомлённый разъездами по окрестным деревням, рано ушёл спать. Я же зажёг несколько свечей (керосин велено было беречь) и уселся за изучение принесённой от отца Георгия книги. Полностью она называлась "Наставление иеромонаха Ксенофонта о мерзостях потаённых мира сего". Издана товариществом Сытина в 1886 году. В другое время я, скорее всего, не обратил бы на неё ни малейшего внимания (труды святых отцов всегда навевали на меня смертельную скуку), но после батюшкиной "рекламы" счёл своим долгом хотя бы пролистать оный труд. Вряд ли была какая-то связь между ней, пропавшим отцом Аристархом и таинственным мором, убивающим вдов, но... как говорится, чем чёрт не шутит?
  Бегло перевернув несколько страниц, я осознал, что "Наставления"-то, пожалуй, любопытнее, чем можно подумать. Причиной тому были совершенно поразительные литографии, выполненные, как указывалось, с рисунков некоего Кузьмы Ершова. Этот неведомый художник обладал каким-то первобытным талантом: все его творения были в чём-то подобны наскальным рисункам троглодитов, вроде тех, что приводят в энциклопедиях: несколько скупых линий, ан вот он - мамонт! Только Ершов рисовал не мамонтов, а тварей столь фантастических и столь безобразных, что впору было заподозрить художника в пристрастии к опиуму. Здесь не было ничего, похожего на традиционных чертей с рогами и копытами: какие-то осьминоги с человеческими лицами, чудовищные черви, полуженщины-полупауки, а то и вовсе бесформенные создания, висящие среди звёзд.
  Я, восхищённый фантазией художника, полюбовался всеми литографиями, попробовал почитать, но быстро осознал, что продираться сквозь витиеватые фразы, написанные церковнославянским почти полтораста лет назад, мне не под силу. Потушил свечи и лёг.
  Долго не спалось - вновь разболелась голова. Полная луна светила в заиндевевшее окно, попискивали, суетясь, мыши под полом, время от времени что-то поскрипывало да покряхтывало. Я ворочался в постели и размышлял над историей, в которую меня втянул Аркадий. Все эти случаи со вдовами не на шутку озадачивали и - не буду скрывать - пугали. Было в них что-то иррационально-зловещее. К тому же из головы не выходило слово, упомянутое отцом Георгием, - "демонолатрия". Да и дьявольские литографии в наспех полистанных "Наставлениях" уже не восхищали, а угнетали. Пару дней назад я бы только посмеялся над любыми упоминаниями бесов, призраков мёртвых мужей и прочей нечисти, ведь того, кто видел, как люди выхаркивают собственные лёгкие, отравленные хлором, трудно напугать бабкиными сказками... Но здесь, в глухом селе, где никогда не было ни электрического освещения, ни телефонов, ни парового отопления, многое уже отнюдь не казалось смешным. Может, и прав отец Георгий, и древние демоны этих таёжных земель никуда не делись?
  "Чушь!" - сказал я себе. И тотчас заметил новую тень на белёсом прямоугольнике окна. Клянусь, минуту назад её не было. Кто-то загораживал собой свет луны. Мерзкие мурашки пробежали по телу. Откуда-то, из каких-то тёмных недр разума вылезла шальная мысль о вдовах, чей прах мы тайно потревожили, и о нерождённых младенцах, чьи тела таинственно исчезли. Я заставил себя усмехнуться. Нет, друг Герман, мертвецы, как бы их ни тревожили, не оживают и не ходят.
  Всё же, желая удостовериться, что передо мной лишь игра лунных лучей на покрытом морозными узорами стекле, я подошёл к окну и приложил к нему ладонь, подержал несколько секунд, а затем отнял. Потом закрыл один глаз и прижался лицом к ледяному стеклу. Там, на расстоянии в пять-шесть саженей кто-то стоял.
  Я отпрянул от окна, размышляя, как поступить. Конечно, никакой это не призрак, не языческий демон и не оживший мертвец. Но кому могло понадобиться глухой морозной ночью шастать по чужим дворам? Может, один из наших соучастников-гробокопателей? Но что ему в таком случае надо? А, может, кто-то пришёл к доктору за помощью и не решается войти по причине позднего часа?
  Это следовало выяснить. Но будить Аркадия раньше времени мне не хотелось. Я тихонько набросил пальто, взял электрический фонарик и, стараясь не лязгать засовами и не скрипеть дверями, вышел.
  На улице никого не было. Окружающий мир был залит лунным светом. Село спало, окна ближайших изб были темны, стояла тишина и лишь где-то вдали лениво перебрёхивались собаки. Неужели привиделось? Неужели игра света и теней, пройдя сквозь призму моего воображения, возбуждённого разглядыванием книжных картинок, соткала образ человека? А ведь пару минут назад я готов был поклясться на чём угодно, что видел его.
  Я прошёл к тому месту, где, как мне казалось, стоял незнакомец, и изумлённо замер, увидев дыру в снегу. Круглая, с аршин в диаметре, несомненно глубокая - дна не было видно даже в свете фонаря. Это означало, что яма вырыта не только в снегу, но и в земле. Это было чертовски странно. Выходило, что кто-то стоял здесь, раскапывал снег, потом долбил промёрзшую землю и всё это делал так, что никто ничего не заметил. Но где тогда следы таинственного копателя? Где разбросанная земля? Я поводил лучом фонаря туда-сюда. Ничего. Присел на корточки и потрогал края ямы. Они были слегка оплавлены, словно её не рыли лопатой, а проделали раскалённым буром. Ничего подобного я раньше не встречал, а потому не удержался и сказал вслух:
  - Бог ты мой!
  - Простите, какого бога вы имели в виду? - раздался сзади чей-то приятный и слегка насмешливый голос.
  Признаюсь, сердце замерло, потом бешено застучало, и меня бросило в жар. Я медленно выпрямился и развернулся.
  Совсем рядом, на расстоянии в несколько шагов, почти по пояс в снегу стоял обнажённый человек. Очень худой, совершенно безволосый, неопределённого возраста. А ещё он весь был измазан землёй. Первой же мыслью, пришедшей в голову, была: мертвец, прорывший себе путь из могилы. Но, во-первых, тут не кладбище, а, во-вторых (и я вновь проговорил это про себя) мертвецы остаются мертвецами. Скорее всего, местный юродивый. Я видел таких немало в последнее время - душевные заболевания всегда обостряются в периоды войн и смут. И если юродивые могут ходить в мороз босиком и в лохмотьях, почему бы им не ходить и совсем голыми?! К тому же, кому, кроме деревенского сумасшедшего вздумается разговаривать о боге ночью с первым же встречным?
  - Простите, но вы не представились, - сказал я. - Перед вами отставной офицер 37-го Екатеринбургского пехотного полка Герман Алексеевич Первушин. Так с кем имею честь разговаривать?
  Юродивый проигнорировал мой вопрос и повторил:
  - Какого бога вы имели в виду, произнеся "бог ты мой"?
  Я подумал, что будет неразумным обвинять душевнобольного в невежестве.
  - Никакого, - сказал я. - Я просто выразил своё удивление. Но почему вы спросили? Разве церковь не учит нас, что господь един?
  Вопрос прозвучал чуточку провокационно.
  - Создатель и Спаситель? - насмешливо сказал юродивый. - А что бы вы подумали, если бы я сказал вам, что наш Творец слеп и безумен? Он творит миры не как гончар, но как малое дитя, пускающее мыльные пузыри. И, поверьте, Ему нет до нас ни малейшего дела! Впрочем, я явился к вам не для того, чтобы поговорить о Создателе... Видите ли, друг мой, наши пращуры были умнее нас. Греки и римляне, почитавшие многих богов, были ближе ко вселенской истине, нежели иудеи, христиане и магометане. И здешние племена, исстари поклонявшиеся духам, тоже были мудрее нас. Наш мир полон богов. Но в них мало общего с тем, кого принято писать на иконах. И, поверьте, они ближе к нам, чем христианский бог. Намного ближе!
  От всей ситуации веяло абсурдом: глухой морозной ночью я слушал откровенную ересь из уст нагого сумасшедшего.
  - Грядут смута и большие потрясения, а они всегда пробуждаются ото сна в такие времена!
  Юродивый захихикал. От его смеха меня передёрнуло.
  - И всё-таки, - крикнул я, чтоб оборвать его самозабвенное веселье. - Я так и не услышал ваши имя-отчество. Похоже, вы, сударь, невежа.
  Безумец замолчал.
  - Аз же есмь червь, - сказал он, чеканя каждое слово. Затем глумливо развёл руками и исчез.
  Вот только что стоял передо мной, а в следующее мгновение - уже никого. Некоторое время я ошеломлённо стоял, затем сделал несколько неуверенных шагов вперёд. Вскоре я увидел то, о чём уже смутно догадывался: там, где стоял жутковатый собеседник, зияла ещё одна круглая дыра с ровными, чуть оплавленными краями.
  ***
  - Разумеется, мы видели подобное раньше, - сказал Аркадий, задумчиво рассматривая то одну дыру, то другую. - Но тут всё просто. Под нашими ногами - водорастворимые породы. Подземные воды растворяют каменную соль, гипс и известняки, в результате чего возникают глубокие узкие провалы, воронки и прочее... В позапрошлом году у одного мужика на окраине села баня целиком провалилась под землю... Кажется, это называется карст.
  - Аркаша, я ещё не успел забыть университетский курс геологии. Объясни мне, как из карстового провала, словно чёртик из табакерки, мог высунуться совершенно нагой человек?!
  - Герман, - сказал Аркадий, наградив меня долгим взглядом. - Я очень (очень!) надеялся, что ты со своим материалистическим взглядом поможешь мне разобраться во всей творящейся тут чертовщине. Но, похоже, ситуация становится всё запутаннее и запутаннее. Мало нам было призрачных мужей, беременных вдов, умирающих от неизвестной болезни, мёртвых младенцев, чьи тела таинственно исчезают... Теперь ещё и безумец, ползающий под землёй подобно дождевому червю и пропагандирующий языческое многобожие! Эх!...
  Друг в отчаянии махнул рукой. Я лишь покачал головой - у меня не было никакой мало-мальски достоверной версии происходящего. Единственное, о чём я подумал, так это о необходимости всё-таки вникнуть в суть содержания проклятой книги.
  ***
  Из моего дневника: "До Нового года одна неделя. Никаких новых, выходящих за рамки обыденного, событий. Аркадий принимает больных, время от времени выезжает в отдалённые деревни. Пару раз ездил с ним, о чём впоследствии пожалел - впечатление самое что ни на есть тягостное. Сочетание бедности и невежества.
  Каждый день раскрываю "Наставления иеромонаха Ксенофонта" и берусь за перевод. Дело движется крайне медленно. Надеялся на помощь отца Георгия, но тот наотрез отказался, заявив, что читать и переводить подобное - уже грех. Однако принёс мне "Полный церковно-славянский словарь", составленный протоиреем Григорием Дьяченко, и изданный относительно недавно, в 1900-ом. И на том спасибо.
  Переведя несколько страниц, убедился, что "Наставления" подобны яблоку с гладкой блестящей кожурой, но насквозь гнилым нутром.
  Отец Георгий прав: описанные автором "бесы" не имеют никакого отношения к бесам христианской демонологии. Ничего общего с Сатаной и другими падшими ангелами. Похоже, все они - плоды могучего воображения исконных народов Сибири и Урала. Этих существ нельзя назвать бесплотными духами, но и существами из плоти и крови - тоже. Они ни враги рода людского, ни его благодетели - на человека вместе с его грехами и добродетелями им, грубо говоря, плевать. Некоторые из них время от времени могут использовать людей, их тела и души во имя достижения неких запредельных целей Что ж, оса-наездник тоже использует гусениц как живые консервы для пропитания своих личинок... А существа поразительные! Вот описание некоего человекоподобного существа, обитающего в воде (собрат славянского Водяного?) и время от времени пожирающего неосторожных рыбаков и купальщиков; вот - гигантский слепой змей, живущий в подземном озере, и обладающего всею мудростью мира; вот - соблазнительная и жуткая чудовищная женщина-паук (та самая, что изобразил Кузьма Ершов), вечно ткущая тенёта над Великой мировой бездной; а вот и вовсе нечто чудовищное - колоссальный подземный обитатель, то ли червь, то ли полип, пребывающий во сне, но пробуждающийся в эпохи человеческих страданий и исторических потрясений, "ибо предчувствует Он страсти людские и возбуждается ими".
  И ещё кое-что: книга содержит подробнейшие описания ритуалов, при помощи которых человек может приобщиться к тайному миру. Любопытно: ритуалы вовсе не похожи на поклонение кому бы то ни было (так что с демонолатрией отец Георгий, увы, ошибся). Если я правильно понял текст, описываемые создания настолько чужды роду людскому, что в поклонении не нуждаются."
  ***
  Новый год мы встречали втроем - я, Аркадий и Николай Павлович. Александры Ивановны с нами не было - ушла в гости к родной сестре.
  - Меньше часа до того, как семнадцатый придёт на смену шестнадцатому, - задумчиво сказал Аркадий, глядя на ходики. - Как бы хотелось, чтоб он оказался лучше уходящего! Чтобы наконец закончилась эта проклятая война, чтобы жёны перестали становиться вдовами, а матери - оплакивать сыновей...
  Я едва заметно усмехнулся и, молча, кивнул.
  - Эхе-хе! - прокряхтел фельдшер, разливая водку. - Ну-с, господа, за скорейшее установление мира!
  Мы едва успели опрокинуть рюмки, как в дверь кто-то громко заколотил.
  "И кого это чёрт принёс?" - подумал я.
  - Я открою! - фельдшер соскочил с места. И тотчас вернулся, ведя за собой запорошенную снегом и изрядно запыхавшуюся попадью. Судя по виду матушки Евдокии, пришла она отнюдь не ради того, чтобы поздравить нас с Новым годом.
  - Евдокия Пална! - ахнул Аркадий. - Голубушка! Да на вас лица нет!
  - Вдова Семёнова помирает! - выдавила та, едва отдышавшись. - Супруг мой соборовать побежал. А мне за вами велел!...
  - Семёнова? - переспросил я, поначалу не совсем понимая, о ком идёт речь. А потом догадался: то была последняя из вдов, забеременевших якобы от погибших мужей.
  - Николай Палыч, саквояж мой! - приказал Аркадий. - Идём немедленно! Герман, ты с нами? Что ж, это хорошо... и фонарик прихвати!... А вы, матушка, ступайте с богом домой! Вам на покойников лишний раз смотреть негоже.
  Закладывать сани времени не оставалось, пошли пешком. Преодолев сугробы, заряды снега в лицо, и предновогоднюю темноту, сгустившуюся над Таборами, мы, наконец, были у дома вдовы.
  Изба встретила нас свечным полумраком, духотой, запахом кислой капусты и голосом отца Георгия, читавшего Псалтирь. Тело вдовы с выпирающим животом лежало, вытянувшись, на лавке. Скорчившись в углу, беззвучно плакала какая-то старушка, видимо, мать безвременно почившей.
  При виде нас отец Георгий прервал обряд и красноречиво развёл руками: вот, мол, беда-то какая!
  Аркадий широкими шагами подошёл к телу, приложил пальцы к сонной артерии, покачал головой. Я встал рядом с другом, не вмешиваясь в работу врача, но будучи готов помочь по мере сил. Фетисов раздвинул покойнице веки и слегка сжал двумя пальцами глазное яблоко.
  - Видишь? - он показал на зрачок, превратившийся в полоску, как у кошки. - Реакция Белоглазова. Увы, мы опоздали.
  Фельдшер вздохнул. Все молчали.
  В этот момент живот покойницы шевельнулся.
  - Ребёнок! - крикнул Аркадий. - Николай Палыч, попробуем! Шансы, конечно, малы, но, как говорится, чем чёрт не шутит!...
  Я не сразу понял, что он имеет в виду. Отец Георгий, похоже, был смущён упоминанием чёрта в столь скорбный час. А вот фельдшер не растерялся. Он каким-то невероятным образом вдруг оказался передо мной с раскрытым саквояжем, из недр которого тотчас начал извлекать хирургические инструменты.
  Я было отошёл, дабы не мешать операции, и встал рядом с отцом Георгием, но у моего друга были другие планы.
  - Герман, давай свет! - бросил он. - И вставай рядом! Отец Георгий, принесите тёплой воды! И какую-нибудь пелёнку!
  Я никогда не слышал, чтобы Аркадий говорил таким твёрдым голосом, а потому поначалу опешил. Отец Георгий опешил ещё больше, но, осознав, что от его действий зависит новая жизнь, засуетился. Старушка в углу по-прежнему всхлипывала и что-то бормотала. По-моему, она не понимала, что происходит, поэтому помощи от неё не было никакой.
  Я встал справа от покойницы, держа его фонарь в вытянутой руке и направив его луч на вдовий живот.
  Запахло карболкой. Залязгали ножницы, затрещала разрезаемая ткань подола. Блеснул скальпель. Аркадий погрузил обе руки в разрезанное чрево и извлёк на свет божий нечто похожее на большое яйцо. Оно скользко блестело в дрожащем свете свечей и шевелилось. Я никогда не видел, как выглядит новорождённый в плаценте, но то, что находилось под полупрозрачной красноватой плёнкой, совсем не напоминало человеческое дитя.
  - Ох ты ж!... - выдавил Фетисов.
  Фельдшер испуганно перекрестился.
  Я, недоумевая, переводил взгляд то на того, то на другого, а то и на отца Георгия, который стоял чуть поодаль с выражением полнейшей растерянности.
  Аркадий перенёс младенца на стол, заботливо застеленный батюшкой какой-то тряпицей, и принялся разрезать плаценту, бормоча под нос что-то о врождённых уродствах.
  Уродства? Ведомый скорее любопытством, чем желанием помочь, я подошёл к другу и... Не знаю, что именно ожидал я увидеть. Недоношенного, скорее всего, обречённого на смерть, младенца? Безносого циклопа? Анацефала? Ребёнка со сросшимися ногами? Сиамских близнецов? Либо ещё какого-то уродца, вроде тех, что выставлены на всеобщее обозрение в петроградской Кунсткамере? Морально я был готов узреть нечто подобное. Но я ожидал увидеть человека, а лежащее в крови и слизи существо было чем угодно, но только не представителем рода людского. То был длинный (почти в пол-аршина) и толстый, отвратительно белёсый червь.
  Отец Георгий пробормотал что-то вроде "не убоюсь я зла", замолчал и только размашисто крестился дрожащей рукой. Мелко крестилась старушка в своём углу. Николай Павлович время от времени тоже осенял себя крестом.
  - Что... чёрт возьми... ЭТО? - спросил я, понимая, что ответа не будет.
  Аркадий, на лице которого одновременно читались отвращение и любопытство, осторожно кольнул червя ланцетом. И тотчас отскочил - червь, доселе почти неподвижный, вдруг резво изогнулся и стал раздуваться, с хлюпаньем втягивая в себя воздух через какие-то невидимые отверстия.
  Я представил, что он раздуется до такой степени, что лопнет, и его омерзительное содержимое полетит в наши лица. Я сделал шаг назад, потом ещё один. Остальные последовали моему примеру.
  Но червь, раздувшийся до размеров спелой дыни, не лопнул. Один его конец (очевидно, тот, где должна была располагаться голова) разошёлся со чмокающим звуком, явив некое подобие рта. И тотчас мы услышали младенческий плач. Отвратительный червь кричал как ребёнок, только что извлечённый из утробы матери акушером и первый раз вдохнувший воздух этого мира.
  Клянусь, в этот долгий миг все ужасы войны окончательно и бесповоротно ушли. Бесконечные траншеи, куски плоти на колючей проволоке, газовые атаки, пулемётные очереди, воздушные бомбардировки, гниющие в грязи трупы, тифозные вши разом померкли в сравнении с огромным опарышем, голосящим как новорождённое дитя. Все находящиеся в доме одновременно отшатнулись. Отец Георгий и фельдшер, не сговариваясь начали громко читать "Отче наш". Старушка соскочила со своего места и бестолково забегала кругами, что-то неразборчиво причитая. Мне хотелось заткнуть уши и бежать прочь из этого дома и этого проклятого села.
  А потом пол под ногами дрогнул. Земная твердь заколебалась. Заходили ходуном доски, со стуком попадали иконы, заметалось пламя свечей.
  Землетрясение!
  Мы замерли. Священник и фельдшер замолчали. Чудовищный "младенец" тоже замолк, с омерзительным шлепком свалился на пол и пополз, изгибая тело как гусеница.
  Краем глаза я увидел, как приоткрылась крышка погреба. Оттуда показалась чёрная рука, за ней - покрытая комьями земли голова.
  - Суседко! - ахнул Николай Павлович.
  Почему-то я совсем не удивился - благодаря последним событиям готов был поверить во что угодно, даже в явившегося из погреба домового.
  - Изыди! - визгливо возопил отец Георгий, выставив перед собой требник.
  Существо, высунувшись из подпола по пояс, выпрямилось. И хотя на теле его лежал толстый слой грязи, я узнал без особого труда - то был юродивый, вопрошавший меня о боге несколько ночей назад. Он-то как тут оказался? Неужели обрёл приют у покойной вдовы и её старухи-матери?
  - Отец Аристарх, вы ли это? - ахнул Аркадий.
  Отец Аристарх? Пропавший по весне настоятель здешнего храма?
  Существо сверкнуло глазами.
  - Аз же есмь Червь, - услышали мы глубокий низкий голос. - Аз же есмь Червь.
  "Отец Аристарх" замолчал и вытянул перед собой руки ладонями вверх. Монструозный младенец, ведомый неким чувством, пополз прямиком к нему. Тот, кто некогда был настоятелем местного храма, начал подниматься над погребом, не опираясь руками, словно под его ногами располагался некий подъёмник. Показалась его грудь, затем живот, и мы невольно попятились, лишившись дара речи: отец Аристарх был человеком только выше пояса. Ни ног, ни половых органов - гладкая кожистая колонна. Бывший священник венчал собой то ли тело огромного змея, то ли гигантское щупальце.
  "Змей" изогнулся подковой, подхватил с пола червя и бережно прижал к груди, словно настоящего младенца. Затем распрямился и вновь обратил лицо к нам.
  - "Вы слышали, - посмотри на всё это! И неужели вы не признаёте сего?" - сказал он. - "А ныне я возвещаю вам новое и сокровенное, и вы не знали сего."
  Чудовище, цитирующее Библию, заставило меня содрогнуться. Монстр, бережно держащий на руках ещё одного монстра, погрузился вглубь погреба. Когда через несколько долгих секунд наша оторопь прошла, и мы осмелели настолько, чтобы сделать два шага вперёд и заглянуть в квадратную дыру подпола, то увидели лишь груду вывороченной земли.
  Пол под ногами опять содрогнулся, а потом и вовсе заходил ходуном. Свечи попадали, плеснув горячим воском, но, к счастью, потухли. Светил только мой фонарь. Конус жёлтого электрического света выхватил стол с лежащим на нём телом, сверкающие глаза ополоумевшей старухи, испуганные лица отца Георгия и Николая Павловича. Весь дом отчаянно скрипел, с потолка сыпалась труха.
  - Пора убираться! - сказал я.
  Решив далее не искушать судьбу, мы выбежали на улицу, оставив верхнюю одежду в избе. Батюшка чуть ли не силком увлёк за собой старуху.
  Вокруг творилось нечто невообразимое. Хлопали двери, из окрестных домов выскакивали перепуганные люди, слышались крики, детский плач и отчаянный лай собак. Рассыпались печные трубы, раскачивались деревья, сбрасывая шапки снега. Земля поднималась и опускалась, словно крупная зыбь на море. Я прежде никогда не видел землетрясений, и мне казалось, что некое чудовищное существо, доселе спавшее, вдруг пробудилось и теперь прокладывает свой путь сквозь толщу земли.
  А потом всё разом прекратилось. Почудилось даже, что во всём окружающем мире воцарилась тишина, но тишины не было и в помине. По-прежнему лаяли псы, плакали дети, доносились чьи-то крики. Над селом занималось зарево от горящих изб.
  Отец Георгий взял ополоумевшую старуху под своё попечение и куда-то увёл. Аркадий же решил, что самым разумным будет вернуться в больницу, потому как, судя по масштабам бедствия, нуждающихся в его помощи будет немало. Так оно и вышло. Не прошло и часа, как в больницу потянулись сельчане. Обожжённые, угоревшие они шли до самого рассвета. Я помогал ему как мог.
  Утро явило нам печальную картину: три дома провалилось в образовавшиеся в земле пустоты, шестнадцать изб сгорело, двадцать семь человек, включая двенадцать детей, погибло. В этот скорбный список попал и наш "ангел милосердия" - Александра Ивановна.
  Землетрясение 1 января 1917 года вошло в летопись губернии и статьи университетских геологов, но толкового объяснения так и не получило. Поразительно, что после этого любые странности в Таборах прекратились. Больше ни одна вдова не понесла от мёртвого супруга, ни одна не умерла таинственной смертью, а на кладбищах по ночам перестали слышать младенческий плач.
  ***
  Мы пытались дать всему случившемуся естественнонаучное объяснение. Старались представить, что в единый клубок сплелись суеверия, неизвестная болезнь, вызывающая внутриутробные уродства, и галлюцинации. Но всё это казалось шитым белыми нитками. Как ни крути, самым непротиворечивым объяснением было самое невероятное. Недаром мне долго не давал покоя абзац в проклятой книге, повествующий о подземном полипе, "прирастающем людской плотью", чьи отростки способны принимать любой облик. А уж вымарать из памяти облик младенца-червя и изгибающееся тело "отца Аристарха" я, увы, не смогу до самой смерти. Впрочем, потом все мучительные метания мыслей ушли на второй план. Грянула революция, затем - вторая, за ней - Гражданская... а вместе с ней - "испанка", унесшая жизнь моего друга. Нескончаемое время вдов... На обломках Империи взросли ростки Республики, и в этом неистовом водовороте я старательно пытался найти своё место.
  С зимы 1916-1917 годов минула почти четверть века, и только недавние события побудили меня отрыть на антресолях свой старый дневник с пожелтевшими и слегка пахнущими плесенью страницами и вновь перечитать записи об участи вдов села Таборы.
  Три дня назад на нашей угольной шахте произошёл обвал, погибли двое. Уцелевшие шахтёры уверяют, что обвалу предшествовали подземные толчки. Геологи на этот счёт пока молчат, в газетах ничего. Но один мой сосед - горняк из тех, кто был в забое в момент обрушения - уверяет, мол, больше всего это было похоже, как если бы рядом, за стеной породы "зашевелилось что-то огромное и живое". А незадолго до того он же рассказывал, как видел в забое бледную фигуру совершенно голого человека. Будто бы он возник из ниоткуда и так же неожиданно исчез. Я тогда счёл это обычными шахтёрскими байками...
  К чему я клоню? "Отец Аристарх" (буду и впредь называть его так, кем бы на самом деле ни было это существо) обмолвился, что ОНИ пробуждаются перед великими переменами и потрясениями. "ОНИ любят смуту!" - кажется, так он говорил. Да и проклятый иеромонах в своём "Наставлении" писал о том же. (Книгу я, кстати, подарил городскому краеведческому музею. По-моему, там ей самое место.) И ведь правда - после того, что произошло в Таборах, страну основательно "встряхнуло". Была и смута, и человеческие страдания. (Помните? "... возбуждается Он страстями людскими"?) Впрочем, я склонен верить, что этот несчастный случай на шахте - всего лишь несчастный случай, помноженный на суеверия и слухи.
  Сегодня последний день 1940 года. Завтра наступит новое десятилетие. Я очень надеюсь, что оно не принесёт нам никаких потрясений. Никакого времени вдов.
  
  
  
  
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"