Осьмак Анна. Дурман-гора

Дурман-гора

В рассказе использованы легенды и предания, а также исторические факты, связанные с описываемой местностью. Все топонимы реальны и расположены идентично изображённому.

Помирать тяжко. Завсегда. Особливо тем, кого черти крутят на вертеле своём прежде, чем низвергнуть в геену огненную.

Я тот ещё грешник. В пекле ихнем самое мне место. Я ж не спорю. И судьбину не кляну свою бессчастную, и на господа не ропщу, а всё одно... Так уж тяжки мучения мои телесные здесь, на высушенной да выветренной, проклятой земле пустопорожней бесплодной дикой степи, - ох... Всё отдал бы, даже, кажись, душу бы заложил, лишь бы отмучаться скорейше. Токмо цены не предлагает никто. Без надобности сатане торговаться со мной - и без того в руках я его безраздельно...

Как же хочется пить...

Вот она - Волга, плещется недалече. В несколько упругих, бодрых, молодеческих шага расстояние то пройти... Да склониться над прозрачной волной ея... Да зачерпнуть пригоршню сверкающей в закатном солнце воды... Да поднести её к губам...

Господи вседержитель! Почто караешь раба твого столь жестоко? Почто взираешь равнодушно на мучения христианские? Господиии!..

Я шевельнул рукой, царапая её о сухие, ломкие стебли погоревшей на лютом солнце травы. Попробовал подтянуть тело вперёд, навстречу речному плеску, и... провалился в черноту, пронзённый болью, словно стрелами кайсаков...

Уж мне-то известно каково это. Довелось изведать ласки стрел тех за два последние года, что острог наш простоял в устье Камышинки.

По царёву повелению осели стрельцы здесь пути торговые беречь от татей казакующих. Вот и с киргизами дикими схлестнуться пришлось. А токмо ныне не их сабли порубали меня да другов моих, не их стараниями устроен пир для падальщиков гладных. Не их руками сожжён острог государев, а земля под ним кнутами высечена - проклята на века для поселенцев будущих.

Безлепие сие учинено волею Стенькиных разбойничков. Как бесчинствовали вольно они на Волге допрежь, так и теперь не позволят вольность свою урезать. Урежут сами... руки длинные тем, кто покушаться посмеет на лихой промысел.

Выплывающему из темноты дурманной, мнилось мне, будто на Москве я снова, в Малой Дмитровской, на подворье Авдотьином. Ох, и славно там стрельцов принимали всегда! И солнышко греет ласково за поленницей берёзовой, и пышная пазуха Любляны манит, губы её вишнёвые...

Красное степное солнце падало где-то назади, за степь. Впереди же плескала волна недостижимая - вот уж тьму лет плескала, обмывая равнодушно трупы человеков, померших на брегах её. Что ей до ещё одного беспутного...

Я снова подвигал руками - осторожно, бережно, превозмогая боль, после уж подтянулся, захрустев полынкой. Опосля ещё немного... И ещё...

Мне-то ещё что - свезло. Прочие товарищи мои, чаю, боле люту смерть приняли от рук разбойничьих. А меня, видать, убитым сочли, не стали тревожить. И то ладно... Ладно и то, что обшарили не зело в пылу боя - сапоги токмо стащили да сабельку с бердышём поимали. Даже берендейку бросили, не срезали, карманы не облазили. Вот и славно. Успею тогда. А то, можа, поутру пойдут начисто причёсывать покойничков, тогда и найдут у меня за обшлагом... Неча. Пусть обыщутся, зверищи лютые, - не найдут уж ничего.

Ещё рывок... И ещё...

За обшлагом-то у меня грамотка одна спрятана. Вытащил я её из пазухи разбойничка, зарубленного мною здесь, на подступах к острогу. В дозоре мы были в сей злосчастный день с Ефимкой да с Груздём. Потому, подоспев, ударили в тыл тем, отстающим, что ещё в острог не ворвалися. Не сдюжил я тогда с алчностью своей: спешившись, обшарил убиенного - уж больно справно был снаряжен лиходей. Да и не ошибся. Как нашарил грамотку, развернул - сразу понял, что за дар мне в руки судьба метнула. Но токмо успел бумажку упрятать, как налетевшие сзади тати располосовали меня хрес нахрест да и сцепились с товарищами моими - токмо сабли дзвенькнули, да хрюкнул, оседая, убивец мой.

Ещё немного... Совсем вода близко...

Не ощущаю боле под руками травы, в кою вцепиться можно, помогая уязвлённому телу немощному. Просыпается меж пальцами песок речной, зернистый, забивается в бороду, скрипит на зубах... Но уж скоро. Скоро напьюсь водицы, отдарю Волге грамотку да и помру радостно, славя имя господне...

Дополз я, когда уж совсем стемнело. Опустил дрожащие пальцы в волну, донёс жалкие капли до растрескавшихся губ - ну и довольно. Выпростанная из-за обшлага грамотка шлёпнулась грязным комком в воду, отяжелела, намокая... Поплыли чернила... Поплыла бумага... Поплыло сознание моё... Слава богу, слава богу.

Сразу опосля Воздвижения мы с Куспаном подрядились тёлку перевезти с Яру на нагорную сторону. С этого всё и началось.

Тётка моя, Марфа Спиридоновна, сговорилась о продаже с лапотниками да и заявилась ко мне кланяться: подсоби да подсоби, Сёмушка. Ну что с ней, с вдОой дурой делать? Вот и пошёл к Куспану - у него ладная барка, широкая, крепко на волне стоящая. Хитрый татарин пожевал губами да и заломил цену несуразную. Токмо не на того напал. Не преминул я напомнить про дюну бахчевую, что уступил ему у прошлом годе. Славное местечко, поливное - недалече от заводи. Тот, само собой, удивился, напрягся, вспоминаючи, да так и не упомнил никакой дюны. Но цену всё ж таки скостил. Раза в три от прежней. Оно и ладно.

Тёлку мы доставили благополучно. Барку она, конечно, всю обгадила - ну да нехай тётка опосля её сама и отмывает, её забота. А мы животину в Лапоть отвели и деньгу получили причитающуюся. Возвращаясь к причалу, я уж мечтал о щах да пирогах, коими нас по возвращении потчевать станут. Небось, и штоф на стол Марфа Спиридоновна выставит, не зажмёт сделку обмыть...

По Волге прошлёпал колёсный пароход, разбавляя голубое осеннее небо чёрным дымом. Сидя на белых валунах и перекусывая густо посыпанными солью помидорами с хлебом, мы проводили его взглядом и начали грузиться на барку. Отчалили.

- Эй! - окликнул нас человек с берега. - Перевезите, люди добрые. За оплатой дело не заржавеет.

Мы с Куспаном переглянулись. Вертаться ли? Уж больно харя у мужика того бандитская. Но тут из зарослей прибрежных вынырнула запыхавшаяся молодайка с туго спелёнутым младенцем на руках, притаилась настороженно за мужиковым плечом, и Куспан решительно направил барку к берегу...

* * *

Младенец орал неостановимо. Надрывно. Верещал как порося, заходясь в визге, закатываясь, почти задыхаясь. Баба пыталась сунуть ему грудь, которой он замечать не желал. Трясла его, качала - всё без толку.

У меня уж голова трещала.

- Заткни выродка свого, гульня, - хрипло и зло выдавил сквозь зубы попутчик наш. - Пока я не выбросил его за борт.

Баба, спав с лица, ещё усерднее затрясла ребёнка, прижимая его к себе дрожащими руками.

- Ты тут не очень-то, - вымолвил я неуверенно и сам себя не услышал: младенец, словно ему черти под хвост перцу подпустили, так вдруг завизжал, словно до сих пор только разминался.

Случилось всё быстро, я и ойкнуть не успел.

Мужик взвился с места и успел цапнуть вопящий свёрток огромными, словно грабли, лапищами - но тут же рухнул на колени, а опосля медленно завалился набок, головой в коровьи лепёшки.

Куспан опустил весло, оперся на него.

- Кто таков? - спросил хмуро у белой, как полотно, бабы.

- Каторжник беглый, - ответила та хрипло.

- Надоть связать его, - подумал я вслух.

- Ну так и свяжи, - одобрил Куспан. - И за проезд с него возьми. Да поболе. За хлопоты доставленные.

Я обшарил мешок, карманы и пазуху разбойника. Денег оказалось немного, и всё боле медяки. Зато под руку попала бумажка. Старой выделки, по всему видать: плотная, грубая, изжелтелая. Расписная. Над ней я и завис до конца пути. А опосля Куспану показал.

Когда барка причалила к берегу, я посоветовал бабе занести дитёнка к фельдшеру. А нет - так к бабке Востулихе. Говорят, она ловко заговаривает и грыжу, и сглаз.

- Слушай сюды, - сказал ей Куспан. - Мужика твого мы свезём ныне в Саратов, сдадим куды следовает. А ты о случившемся болтай поменьше. Люди не любят знаться с теми, кто с каторжниками вожкается, поняла? А уж мы смолчим ради блага твого...

Выйдя на середину Волги, мы, не сговариваясь, перевесили связанное тело через борт да и подпихнули в воду, наблюдая за тающими над ним пузырьками.

- Сдушегубствовали мы, Куспан, - сказал я, кусая губы, - грех-то какой...

- Не мы его, так он бы нас. Либо подельники его разбойные. Понимаешь, небось, чего бумажка сия стоит?

На непроницаемом лице татарина трудно было разглядеть чувства, будоражившие его ныне. Он деловито переложил парус, направляя барку к Невольничьему оврагу.

- Мыслю я, ни одной жизнью за неё плачено. Другой цены-то она и не возьмёт...

- А коли фальшивка то? - голос мой дрогнул.

- Не-е, - покачал круглой головой Куспан. - Али сам не чуешь? Духом погибельным пропитана она, аки барка моя дерьмом коровы твоей, чтоб ей вовек не доиться!..

* * *

- Оно и верно, - пыхтел я, взбираясь по скату оврага. - Не станет народ зря брехать. А всем искони известно, что в этих местах Стенька сокровища свои прятал. Конечно, не токмо здесь, по всему побережью мог, от Саратова до Царицына. Но здесь более всего.

- Чего ж так? - осведомился Куспан, шагающий впереди.

- Оттого, что место здесь дурное. Странные вещи творятся частенько промеж Уракова да Настиного бугров, да на Беркутовой Могиле, а уж здесь, в овраге, да на Дурман-горе...

Мы выбрались наверх. Куспан огляделся, сверяясь с картой.

- Знаешь, почему он Невольничьим прозывается?

Куспан не был в Яру старожилом, притёк лет десять назад с семьёй откуда-то из-под Саратова. Обосновался, обжился быстро да густо.

- Там, - продолжил я, не обращая внимания на рассеянное внимание собеседника, - разбойнички Стенькины полонённых купцов держали со товарищи. Говорят, недолго полонянники те разбойных людишек объедали: либо мёрли скоро, либо, что чаще, разума лишались, порой за едину ночь, здесь проведённую.

- Отчего ж? - поинтересовался товарищ мой, не оборачиваясь.

- Кто ж его знает? Проклятое место...

Мы зашагали по степной колее в сторону Дурман-горы.

- А в горе сей, - бубнил я монотонным голосом, сцепив покрепче на несомых инструментах почему-то дрожавшие пальцы, - бурлаки баяли, и вовсе страсть что случилось. Это уж достоверно, даже в газетах Саратовских о том прописывали. Нашли-де на вершине ход подземный, в пещеру приведший. А в ней, якобы, богато убранный склеп со гробом. Вот сбили, помолившись, бурлаки замки с гроба, а из него восстала дева мёртвая, аки живая. И есть та дева - Марина Мнишек. Один-то бросился бежать сразу да и спасся оттого, а товарищ евойный сгинул бесследно, замученный, видать, вампирицей демонической...

- Вот мы щас и посмотрим, - бросил Куспан, принявшись карабкаться на гору, - что за бес здеся сидит. Кака така Маринка здесь уложена... Каким золотом обложена...

Наверху гулял ветер степной, душистый. А под белыми кручами вилась Волга - синяя, как зимние сумерки, и прекрасная, как жизнь.

Вот и верба приметная. Бают, Стенька над своими заначками всюду их втыкал аки метку. Вот здесь бы и копать...

Мы ударили заступами в землю. И ничего не случилось. Солнце не померкло, кровавый ключ из тела горы не брызнул... Не трясись, дурень, всё в порядке. Главное, после, унося золото, не оглядываться ни в коем случае и читать "Славься, дево", не останавливаясь. Тогда отстанет нечисть, отступится...

* * *

Мы зарылись в землю по колено и сопрели уж двадцать раз по сто, когда услышали громогласное мычание коровьего стада.

- Какой бес коров на гору гонит? - буркнул я раздражённо. - Да ещё и к вечеру - от посёлка?

Я вылез из ямы, решив обматерить горе-пастуха да завернуть пока не поздно. Дело-то у нас потаённое. Нам видаки лишние ни к чему.

Стадо, голов этак с полста, и впрямь упрямо карабкалось по пологому склону наверх. Но сопровождения видно нигде не было. Я озирался растерянно, не совсем разумея, что за странность творится у ног моих. Крутолобые быки, с ловкостью горных козлов преодолевающие неровности пути, приближались быстро и неумолимо. Стадо ревело, мычало - хрипло и басисто, беспокойно, словно волки гнали его.

- Куспан... - позвал я.

Татарин стал рядом, глядя на катящуюся в закатном зареве пыльную стену, ощетинившуюся рогами - животные неслись, не разбирая дороги. Испуганные? Или взбесившиеся разом?

- Бежим! - велел напарник мой, хватая заступ наперевес.

Мы ринулись, не разбирая дороги. Заметались у вершины, подстёгиваемые бессознательным страхом, пока я не оступился, расшибив ногу, в какую-то расселину: она заросла так густо, что не заметишь, пока не свалишься.

Мы соскользнули в неё, царапая руки и животы, и бежали в тёмном туннеле от грохота и неистовства коровьего смерча, пока не уткнулись в тупик.

Трясущимися руками я достал из кармана свечной огарок, затеплил его, сломав несколько спичек, и установил в специально для того предусмотренную выемку в стене.

Мы стояли перед крепкой дверью, окованной железами.

- А вот и оно - лежбище-то Маринкино, - пробормотал Куспан, тяжело дыша. - Говоришь, золотишко там бурлаки видали? Сквозь двери что ль? - от ткнул заступом в огромный ржавый замок, почти вросший в камень стены, растёкшийся в ней.

- Открыть-то несложно, - прошептал я, - замок истлел давно...

Куспан зыркнул на меня... как-то...

- Вот что, Семён, - мне показалось, его лихорадит. - Договориться бы надо сразу. Коли найдём что. О делёжке-то...

- Отчего ж не договориться, - насторожился я.

- Ты не забыл, чаю, - он нервно облизнулся, словно змей, - что я разбойничка того пристукнул. И что на мою барку он попросился. И струменты все мои, и на мне же вывозить золотишко станем. Больше твого я в сём деле участник. Значиться и доля мне причитается бОльшая.

- Что пристукнул, то верно... - согласился я напряжённо.

- Да и семьи у тебя ещё нет, парубкуешь пока, а у меня отягощение из детишек да родичей немощных. На что тебе деньги-то? Пропьёшь, прогуляешь... На что тебе?

- Прогуляю... - поддакнул я. - Ты открывай, открывай дверки-то, Куспан Равильевич... О чём нынче балакать, коли ничего ещё не найдено...

Он кивнул головой неуверенно и отвернулся к замку. В эту-то минуточку я и ударил его заступом в затылок.

Снаружи, от входа, донёсся утробный рёв - жуткий, рыдающий, не угадать в нём было коровьего мычания. Обезумев от ужаса, набросился я на замок, лупя по рассыпающемуся железу окровавленным заступом. Отодрав петлю запора, потянул дверь. Она подалась туго, натужно скрипя и скребя по полу из-за просевших петель. Пахнуло тленом и неуютом погреба.

"Поди, поди ко мне, дражко. Естэм хоры. Помози поднятися... Да прикоснутися... Да птицей белой обернутися..."

III

Я выбирался из небытия долго. То тянулся к реальности с проблесками голубого неба и мучительной головной болью, то вновь скатывался в обрывки полусна-полуяви с обрывками чьих-то фраз, звуков, картин...

Сердце стучало как заполошное, ударяя в голову, выламывая затылок, пульсируя в висках. Я понял, что жив. И что кто-то тащит меня волоком, подхватив под мышки, по каменистой, шуршащей жухлой травой почве.

Господи! Неужто и вправду жив? Неужто удары сабель разбойничьих не стали для меня смертельными? Неужто кто-то из товарищей помочь пытается? Али... То разбойнички за ноги подвесить хотят?

Я застонал, пытаясь открыть глаза...

Чёрт! Я же Куспана убил! Как же это? Что за помрачение на меня нашло? Как рука-то поднялась на душегубство?

- Тихо-тихо, - раздался знакомый голос надо мной. - Потерпи немного, до тенёчка доберёмся...

Ох, нет. Слава Богу! Это Куспан меня тащит, живой и невредимый. А убийство, видать, просто жуткий сон...

Меня аккуратно уложили в теньке, подсунули под голову скатанную одежду. Я с трудом поднял веки.

- Куспан? - прошептал я пересохшим языком.

- Зашибись! - удивился склонившийся надо мной парень. - Думал, очнёшься, перестанешь обзываться. За последний час как только ты меня не называл! Но в бреду-то простительно. А уж сейчас, как зенки раскупорил, не признать - эт, прям, ни в какие ворота, знаешь ли...

Пока парень болтал, роясь в рюкзаке, прислоняя к моим губам горлышко пластиковой бутылки с живительной водой, я всё старался идентифицировать себя с новоявленной реальностью.

- Макс, - просипел я, - что произошло?

- А херли его знает, - пожал тот плечами. - Я нашёл тебя уже без сознания, - он сердито швырнул на рюкзак бутылку с водой. - За каким, спрашивается, ты один полез в пещеру эту? Я ж просил обождать меня! Так нет же - попёрся на свой страх и риск!

- Ты себе не представляешь, - сказал я, подтягиваясь на дрожащих локтях в попытке занять сидячее положение. - Каких странных видений насмотрелся я за это время. Они такие, знаешь... реалистичные...

Я огляделся. Мы были в нашем лагере: вон и палатка моя рыжая, вот и кострище с котелком над ним, в вот и внедорожник Макса... Чёрт... Возвращаемся-возвращаемся, товарищ торчок, в светлое и прекрасное настоящее... Что же случилось со мной в той пещере? Может, я упал, треснувшись башкой о камень? Я ощупал голову - цела. Хм...

Макс, прищурившись, смотрел на мои манипуляции.

- Ты знаешь, - сказал он, затепливая между делом костерок, - про эти места всегда небывальщину всякую рассказывают. Ну, мы же читали с тобой перед поездкой забавные историйки про всяких галлюционирующих бурлаков и трактористов. Помнишь?

Я кивнул. Хотя ни черта не помнил. В голове было пусто и гулко.

- Так вот. Я тут погуглил... Дело, оказывается, не в полтергейсте, и не в местном самогоне... - Он наполнил котелок водой из баклажки, подбросил сушняка в занимающийся костерок. - Учёные считают, что Дурман-гора - бывший вулкан, действующий ещё в дохрензаеткакой период. Но и доныне на месте этом остался геологический разлом, через который продолжают сочиться всяческие вредоносные газы. В том числе, радон. Пишут ещё, будто на открытом воздухе он для человека опасности не представляет, но в ограниченном пространстве, - в пещере, например, - может стать причиной интоксикации. Симптомы следующие: головная боль, повышение давления... Есть? Отлично! Сердце колотится? Замечательно! Ну, и вишенка на торте - видения, сиречь, галлюцинации!

Он сыпанул в котелок заварку:

- Щас, попьёшь чайку, полегчает. Пишут ещё, электромагнитный фон здесь повышен - также вулканическое наследие... Но я склоняюсь к мысли, что ты всё же радоном обкумарился в пещере. Я ведь тебя почти полчаса искал... Так что сворачиваем вещички да едем в больничку. Ты лежи, лежи, я сам справлюсь...

Он принялся небрежно закидывая в рюкзак разбросанные у костра плошки и кружки. А я, скользнув по спине его рассеянным взглядом... будто споткнулся на бегу... будто поперхнулся на вдохе... Мой взгляд прилип намертво к заднему карману его джинсов, из которого торчал уголок пожелтевшей, старой бумаги грубой выделки.

- Макс, - окликнул я его, стараясь говорить как можно спокойнее, - а чего мы сюда припёрлись-то?

- Ну, ты даёшь! - усмехнулся он, не оборачиваясь. - Неужто память отшибло? Клад Стеньки Разина искать, как и все. Зачем ещё сюда приезжают?

- По карте?

- Почему по карте? - он обернулся, пристально поглядев на меня. - Откуда бы ей взяться? Да ты что! - засмеялся он внезапно. - Это ж всё сказки, замануха для туриков! Мы ж с тобой во всё это не верим! Так, для прикола, по местности полазить, адреналинчику словить...

- По той карте, - сказал я сипло, - что в кармане твоём...

Макс поднялся на ноги.

- Тебе показалось, - сказал он медленно, с расстановкой. - Ты ещё не совсем пришёл в себя.

- Я в своём уме.

Макс посмотрел на меня внимательно, холодно, словно на препарируемую ящерицу.

- Тебе лучше согласиться, что показалось. И тогда я просто отвезу тебя домой. Ты понимаешь, о чём я?

- Понимаю, - сказал я, нащупывая под лежащим рядом пакетом топорик для колки дров. - Я, видать, действительно ещё не оклемался. Помоги мне подняться, пожалуйста...

Мой старый флаер допотопной пятой модели завис над правым берегом, выбирая место для посадки. Внизу ворочалась река - густая, словно кисель из красно-бурых водорослей - мёртвая, зловонная, пустая. По берегам протянулись метостазы опухолей мегаполисов. Но сюда, на меловые кручи, обгаженные бурой слизью, город ещё не добрался. Он пух неподалёку, сбрасывая на пока ещё не захваченную землю продукты жизнедеятельности...

Я опустил машину посреди свалки и развернул на коленях карту. Старый, вытершийся на сгибах лист бумаги казался настолько ветхим, что едва не рассыпался в руках. Ну и чёрт с ним. Сегодня ему позволительно закончить свой длинный путь. Ибо сегодня я пришёл, наконец, забрать то, что заработал по праву...

Нацепив привычным движением на лицо маску для прогулок с мощными инновационными фильтрами очистки воздуха, я выбрался из флаера. Огляделся...

Сокровище, зарытое здесь множество столетий назад, дастся, наконец, в руки. В мои руки. Ведь это я в течение стольких человеческих жизней приносил ему кровавые жертвы. И жертв тех было ровно столько, на сколько голов клад запрятан. Это самое мощное охранное проклятие - ни обмануть его, ни обойти. Снять можно. Так, как снял его я. Способ один. Я смог. Я сумел. Я добился. Теперь остаётся просто прийти и взять. И стать богатым. И купить себе место на корабле, уносящем тех, кто смог себе это позволить, из загаженной клоаки Земли в новые миры Центавры...

Я покрутил карту.

Изрезанная береговая полоса сильно отличалась от нарисованной. Да уж, поработало время над рельефом... Как бы сориентироваться теперь? А вдруг?.. Да нет, от бывшего Белогорского, остовы которого я смог различить с флаера, расстояние рассчитано верно. Прямо передо мной должен быть Невольничий овраг... Так где же он?

Может, эта короткая вонючая притока? Ладно, предположим... А Дурман-гора?

Тащась через свалку, оступаясь и оскальзываясь, матерясь и психуя, я все сильнее ощущал, как мерзкое предчувствие медленно растекается в животе, заполняя его, протягивая холодные щупальца к горлу... Пришлось сглотнуть.

Остатки небольшого холма, сползшего давным-давно в реку, и есть Дурман-гора? С юга в него врезалась узкая рваная трещина, заполненная всё тем же бурым речным киселём. На срезе читались геологические пласты, намёки переходов и пещер, проточенных в породе людьми и грунтовыми водами, словно яблоко червями.

Спрыгнув на осыпь под срезом и задравши голову, я обозревал крушение своих устремлений. Ради которых жил последние несколько воплощений. Ради которых наступал на горло себе всякий раз, нанося удар, приближающий к цели.

Под ногами моими зашуршал песок со щебнем, обнажая клочок пегой пакли. Я потянул за неё рассеянно, извлекая на свет притушенного вечным смогом солнца женскую косу. У подошвы ботинка щерилась костяная улыбка черепа.

Порыв ветра забил стиснутой в руке картой. Я разжал пальцы. Листок вскинулся к небу вместе с песком и сором и полетел над Волгой.

Тяжело опустившись на осыпь, я стащил маску с лица. Не всё ли теперь равно...

Комментарии: 13, последний от 13/05/2019. © Copyright Осьмак Анна (osmak.anna.79@mail.ru) Размещен: 05/03/2019, изменен: 05/03/2019. 25k. Статистика. Рассказ: Мистика Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Что может произойти, если перевоплощаясь, каждую новую жизнь проживать ради одной-единственной цели? Что бывает, если заключаешь сделку с дьяволом и платишь за обещанное человеческой кровью? Не слишком ли часто, стремясь к призрачному благополучию в будущем, мы приносим в жертву своё настоящее?

Осьмак Анна : другие произведения.

Дурман-гора