Старик, шаркая разношенными шлёпанцами, спустился в домовую погребицу. Притулив на колченогий табурет корзину, он с усилием откинул тяжёлую подвальную крышку. Чёрный проём дохнул сыростью и овощной прелью. Сведённые артритом пальцы безрезультатно пощёлкали выключателем на входе.
Старик вздохнул. Ворча, нашарил на пыльной полке старый оплывший свечной огарок и коробку спичек. Вспыхнувший огонёк, бережно погружаемый во тьму дрожащими руками старика, осторожно переставлявшего ноги по высоким цементным ступеням, становился всё ярче, всё уверенней. Вспугнутая погребная пыль потрескивала сердито, попадая на жаркий язык свечи, закруживалась в горячем потоке пламени, свивалась в невидимые глазу кольца...
Старик сделал круг по тесному помещению, осматривая полки с банками, бочки с квашеной капустой и мочёными в арбузах яблоками, оторвал несколько подгнивших листьев с лёжкой капусты... Ага, вот и картошечка. Кряхтя, он присел у ящика и принялся наполнять корзину.
* * *
Вначале было пламя. Пламя, дарящее жизнь.
Его животворно-рождающий жар привёл в движение пыль и прах - взвесь извечной хладной черноты. Он заставил её гореть, кружить, волноваться, заставил сталкиваться и разлетаться, сжимаясь в плотные массивы, формироваться в шары - идеальную форму стихийных пространственных образований.
Наиболее стойкие из шаров зажили своей жизнью - уплотняясь всё более, разогреваясь внутренним движением, задышали газами, забурлили кипящим варевом естества. Всё более, всё интенсивнее соединяя элементы в гремучие коктейли - беспорядочно, хаотично, случайно. На каждом из шаров кипящая каша созидания заваривалась не единожды, всякий раз с новыми ингредиентами: тьма время от времени щедро и слепо швыряла их в котлы, равнодушная к результату.
Когда один из шаров, кружащих вокруг живительного пламени, вдруг заголубел необычно, непохоже на других, странно-трепетно и нежно - тьма не обратила на него никакого внимания. Она продолжала окутывать его своей плотной тяжестью также надежно и бесстрастно, как и всё остальное в пустоте. Надёжно кутала она и полыхающее пламя - такое случайное в ней, такое сиюминутное. Тьма была здесь хозяйкой. Тьма была всегда.
Голубой шар, влажный и дымчатый, дышал в черноту. Живой, хрупкий, новорожденный, он оглядывал свой мир и себя в мире. Мир огня и тьмы - жизни и смерти - ему нравился. Мир был верно устроен. И бегущие рядом с ним и мимо него шары - тоже устроены верно. Каждый из них существовал на свой лад и, в то же время, единообразно, каждый для себя. Только он, сделав свой первый вдох, как всякое живое, тут же принялся рождать жизнь, замешивая её на хладных водах и лаве раскалённых недр. Жизнь - разная, чудная, непонятная, необъяснимая - множилась, росла, пухла. Но всё так же, мелкая и суетливая, жалась к своему родителю, не смея нарушить границу тонкой голубой дымки, оберегающей от матери-тьмы.
Жизнь цвела, мыслила и рассуждала, страдала и боролась, поедала друг друга, заведённая в белково-углеводную карусель. Жизнь отвоёвывала жизненные пространства и размножалась. Однажды, любопытная жизнь даже выглянула из-за голубой дымки в беспредельную тьму - здесь ей не очень понравилось, жизнь осознала свою чрезвычайную хрупкость.
* * *
- Истинно говорю вам! - Пророк с безумным взором воздел корявый палец к лепному потолку храма. - Недолог путь людской во вселенной, ибо Светило наше вступило на путь умирания. Погаснет оно - погаснет и род человечий, и всякая самая малая искра жизни перестанет существовать. Суть грехи наши безмерны, а раскаяние скупо.
Народ проходил мимо, брезгливо сторонясь юродствующего. Только старушки-богомолки останавливались, жалея, сочувственно кивали головами.
- Чего ж делать-то нам, отец родной? - вопросила одна плаксиво. - Так уж пугаешь, право...
Пророк оборотил к ней суровый взор, подвигал косматыми бровями:
- Молитесь, овцы, Господу всеблагому, всемогущему! Авось, и сжалится над убожеством нашим...
* * *
Покончив с картошкой, Старик перехватил свечной огарок и, вздохнув тяжко, полез по ступеням вверх. Фитиль догорел у самой двери, огонёк отчаянно затрещал в восковой лужице, закоптил, закашлял...
- От же ж, етить-колотить, - Старик досадливо плюнул в подсвечник, прервав агонию.
И остановился в полной темноте, оглушённый тысячегласым ментальным воплем:
"Господи!! За что?!" - застонало, забилось в мозгу и... утонуло в плотной подвальной тишине.
Старик толкнул дверь и вышел на свет.
"Что это со мной? О чём это я? Привидится же... Эк надо мною старческий разум куражится..."
- Чего притащилась-то? - спросил свою Старуху, стоящую на пороге погребицы с тяжёлой поварёшкой в руках.
Та с вызовом упёрла кулаки в круглые бока:
- Того, дурень старый, что сроду не сделаешь, как велено. Я сказала, пару картошек достать, а ты сколь прёшь-надрываешься? Я сказала, капуста кончилась - где она?
Старик, ругнувшись, нашарил на полке связку новых свечей, вытащил одну и вновь покряхтел по высоким ступеням вниз.
- Слышь, дед? - вещала Старуха ему вдогонку. - По телевизору-то страсти какие передают: учёные будто конец света предсказали. Будто, говорят, Солнце наше растёт, вселенную поглощая. И до нас, говорят, доберётся через сто тыщ мильонов лет. Вот ужасть-то...
- Меньше телевизоры свои смотри, курица, - буркнул дед, доставая из коробка спичку. - Не от той ли любознательности я вчера кашей горелой давился?
Спичка вспыхнула словно звёздочка во тьме сырого погреба, затеплила свечу...
* * *
Вначале было пламя. Пламя, дарящее жизнь. Его животворно-рождающий жар привёл в движение пыль и прах - взвесь извечной хладной черноты...