Перова Евгения Aka Дженни : другие произведения.

Нарисуй мне любов...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    - А как это - любить? - Все время помнить о любимом человеке, беспокоиться и заботиться о нем, радовать его, хотеть ему счастья, сочувствовать его интересам... Скучать по нему...
девочка [Анна Петрова]
  
  
  НАРИСУЙ МНЕ ЛЮБОВЬ
  
  Первая жизнь
  
  Шла Маша по шоссе...
  
  Маша брела по шоссе и грызла сушку. Сушка была последней, шоссе - длинным, а есть хотелось все сильнее. Утром Маша успела только выпить кофе, потому что проспала первую электричку и с трудом успевала на вторую, которая два с лишним часа тащилась до нужного Маше полустанка, даже не имевшего названия и обозначенного как "142-й километр". Конечно, Маша могла остановиться, снять рюкзак и достать оттуда один из пирогов, купленных в электричке. Пироги огромные - больше Машиной ладони. И очень вкусные. При мысли о пироге у Маши забурчало в животе. Она остановилась и оглянулась назад: ну что ж, половину пути она уже прошла. Осталось всего ничего, каких-нибудь метров семьсот. Ничего, она потерпит. Придет и сразу поставит чайник! А потом сядет под навесом и будет наслаждаться красотами природы, попивая свежий чай с пирогами. Ха, чай! А заварка-то там есть, интересно? Ну ладно, можно будет накидать в кипяток листочков смородины и мяты. И Маша прибавила шагу.
  Наслаждаться красотами природы она начала сразу, как только вывалилась из электрички: Маша совсем забыла, что платформы хватает лишь на два головных вагона, поэтому чуть не упала, спрыгивая с высокой ступеньки. Вышла на шоссе и замерла от восторга: воздух тут, на 142-м километре, был свежий и прозрачный, небо - неимоверно синее и высокое, а солнце сияло так, словно и не конец сентября, а какой-нибудь июль. По обе стороны шоссе тянулись бесконечные поля, то соломенно-желтые, то коричневые, вспаханные. Они перемежались небольшими рядами деревьев: некоторые уже совсем облетели, а некоторые щеголяли золотыми и багровыми листьями. Маша улыбалась. Просто так, от полноты жизни. Мимо нее проносились редкие машины и мотоциклисты, в полях перекликались вороны, впереди суетились две трясогузки - то вспархивали, а то семенили короткими лапками. Как хорошо, что она догадалась поехать на дачу!
  Впрочем, дачей это можно было назвать с большой натяжкой: участок в шесть соток и крошечный домик. Вернее, бытовка, купленная для временного проживания, пока не построится настоящий дом - хороший, добротный, зимний. "Вот выйду на пенсию, и станем там жить, - мечтательно говорил отец. - Курей заведем... Собаку..." "Курей! - фыркала мама. - Ты давно живую курицу видел?" Но деньги, отложенные на строительство, сожрали всякие дефолты, а потом умер отец, и стало понятно, что дом они не построят никогда. До болезни отец успел приладить к бытовке терраску с чуланчиком и возвести на другом конце участка деревянный туалет, такой основательный и красивый, что Машина сестра Глафира была согласна в нем жить. Потом они с Глашей соорудили навес к бытовке и нечто вроде душевой кабины рядом с сортиром.
  Так и жили каждое лето - в тесноте, но не в обиде. Жила главным образом мама со своим внуком, Глафириным сыном Илларионом, которого все звали Лариком. Маша бывала на даче редко, только когда требовалась рабочая сила: картошку выкопать, бытовку покрасить. Красить Маша любила, а копать нет. Тем более полоть. Ну, еще смородину собирать - куда ни шло! Или малину. А потом она вышла замуж и вообще стала приезжать на дачу только по великим праздникам, как выражалась мама. Денис не признавал все эти дачные удовольствия, да и с тещей был не в самых лучших отношениях, а Глафиру вообще терпеть не мог.
  Ну вот, зачем она вспомнила Дениса? Никакого Дениса больше нет. На самом-то деле он есть, только уже не муж. Машино настроение резко испортилось, и она, чтобы успокоиться, забормотала привычную скороговорку: "Слишком много ножек у сороконожек... У сороконожек слишком много ножек..." Их мама была логопедом, а обе дочери в детстве шепелявили, поэтому после маминых тренировок любую скороговорку на шипящие звуки могли произнести, даже не просыпаясь. Причем мама ловко приспособила скороговорки к именам дочерей, поэтому по шоссе с сушкой всегда шла Маша или Глаша.
  Глаша была старшей сестрой. На целых пять лет старшей! Что давало ей полное право всячески изводить кроткую Мурочку. Да, Мурочку - именно так родные звали Машу, и она всю жизнь с этим боролась. Но что делать, если она была именно Мурочка - тихая, застенчивая, нежная и доверчивая. Бледная копия своей сестры, которую друзья называли Глаха, а то и Глашища. Природа щедро одарила Глафиру: высокая, крупная, с копной неукротимых огненно-рыжих кудрей и яркими зелеными глазами, громогласная, решительная, умная и насмешливая, она стала главой семьи после смерти отца. Мурочка же была гораздо ниже ростом, изящней сложением и никаких буйных кудрей не имела, но все равно была своей внешностью категорически недовольна. Нос ей казался слишком длинным, губы - бледными, а щеки впалыми. И глаза могли бы тоже быть зелеными, как у Глафиры, а не серыми, как у всех. Да еще брови и ресницы какие-то белесые! И веснушек хотелось бы поменьше, тем более что волосы у нее вовсе и не рыжие, а так, непонятно какие: не то русые, не то каштановые. Но волосы Мурочки выглядели "непонятно какими" только на фоне Глафириного "пожара", а так никто из друзей даже не сомневался в том, что Маша рыжая.
  Глафира же нисколько не комплексовала из-за собственных габаритов, вызывающе рыжих волос, веснушек и несовременного имени. "Глаша - само совершенство, а еще самосовершенствуется" - это была ее любимая скороговорка. Конечно, на фоне блистательной Глафиры Мурочка терялась. "Машке дадут сушки, а Глаше - ватрушки!" - дразнила старшая сестра младшую, а та расстраивалась, потому что тоже хотела ватрушку, хотя и сушки любила. Но это была еще безобидная дразнилка - Мурочка сразу принималась реветь, когда слышала от сестры: "У Машки в кармашке вонючие какашки!" или "Мурочка - с переулка дурочка!" Но тут уже вмешивалась мама и отвешивала Глафире подзатыльник: "Отстань от ребенка! Такая дылда вымахала, а ума нет. Вот как назвали Глашей, так и вышло оглашенное создание. Надо было Соней называть, как я и хотела. Не-ет, только Глафира! Теперь и расхлебываем". Мама была не слишком довольна дочерьми: старшая "принесла в подоле", младшая развелась... Снова вспомнив о неудачном замужестве, Маша прибавила шагу, громко скандируя на ходу:
  Маше каша надоела.
  Маша кашу не доела.
  Маша, кашу доедай.
  Маме не надоедай.
  Наконец показался их домик. Маша отперла замки и скинула с плеч рюкзачок. Ей показалось, что в домике намного холодней, чем на улице, и она распахнула окна и дверь - пусть солнышко погреет. Есть хотелось просто ужасно, и она принялась хозяйничать. Для начала оказалось, что нет воды. Маша упустила из виду, что воду на зиму отключают, потому что трубы идут поверху, а иначе их разорвет. Она побежала с ведром на родник и не удержалась, зачерпнула ладошкой и отхлебнула ледяную - аж зубы заломило! - но такую сладкую воду. А потом выяснилось, что и электричества нет. Сначала она без толку пощелкала выключателем, вспомнила про пробки, нашла их, вкрутила... Никакого результата! Маша еще несколько раз щелкнула белыми и красными кнопками, но напрасно. Наверно, какая-то авария. Ближних соседей не было видно, а идти к сторожу и выяснять, в чем дело, Маше не хотелось. Она подумала немножко, порылась в чуланчике и отыскала закопченный мангал. Спички тоже нашлись. Маша долго разжигала огонь, потом еще дольше ждала, чтобы вскипела вода в кастрюльке, которую она кое-как приладила над огнем. Кастрюлька, конечно, вся почернела, и Маша подумала, что выбросит ее, а маме весной купит другую.
  И вот она, как и хотела, сидит под навесом, уплетает жареную куриную ногу, купленную на вокзале, а потом, вздыхая от блаженства, пьет чай с пирогами. Заварка нашлась, а курицу и пироги она ухитрилась погреть над мангалом, нанизав на шампуры. Солнце сияло, веял легкий ветерок, верещали птицы, время от времени слышался шум проезжающих по шоссе машин, чьи-то отдаленные голоса и изредка лай собаки. Хорошо-то как! А ночью она обязательно выйдет во двор, чтобы полюбоваться звездами, которых в Москве никогда и не видно.
  Маша глубоко вздохнула, прикрыла глаза и вытянула ноги. Наверно, она задремала, потому что открыла глаза уже в сумерках. Солнце еле выглядывало из-за горизонта, ощутимо похолодало, птицы не верещали, и вообще было как-то неимоверно тихо - ни голосов не слышалось, ни шума машин.
  Маша проверила - свет так и не дали. Ну и ладно, подумала она. Есть целых три свечки, можно будет почитать на ночь какую-нибудь сто раз читанную Агату Кристи. Маша зажгла одну свечу, потому что в домике было уж совсем темно и подошла к кровати, около которой стоял большой масляный обогреватель, протянула руку, чтобы размотать провод... И ахнула, ударив себя ладонью по лбу: электричества же нет! Как она собиралась его включать? И почему не подумала об этом раньше? Маша заметалась, не зная, что делать. Может, быстренько побежать на электричку? Но поняла, что не успеет: надо же собраться, дом закрыть, мангал убрать. А следующая электричка - последняя! - будет только в девять... А вдруг она вообще не придет?! Маша вышла на крыльцо и посмотрела по сторонам: было так темно, что она поёжилась. Представила себе полтора километра пустого и мрачного шоссе и поняла, что ни за что не решится пойти на станцию. Ладно, как-нибудь дотерпит до утра и уедет с первой электричкой. Маша взглянула на небо: оно розовато светилось на западе, а никаких звезд и в помине не было. Хотя, нет - вон горит одна. И еще! Но как же холодно-то, брр!
  Маша ушла в дом, закрыла окна и дверь, потом достала свои припасы: последний пирог с капустой и несколько бутербродов с сыром, а оставшийся от дневного чаепития кипяток она еще днем догадалась вылить в термос. Остро хотелось чего-нибудь вкусненького, но ничего такого она не прихватила, поэтому решила, что просто попьет чай с сахаром вприкуску. При свете трех зажженных свечей в домике стало уютно, и Маша долго читала, сидя за кухонным столом: бытовка была разделена на два отсека, образующих маленькую спальню и совсем уж крошечную кухню. Как нарочно, ей попался под руку роман "Скрюченный домишко" Агаты Кристи: так они с Глашей иной раз называли собственную дачу. А еще - домик Кума Тыквы. Бытовка, обросшая со всех сторон пристройками, в самом деле производила странное впечатление.
  Дочитав книжку, Маша прислушалась к окружающей действительности, но ничего особенного не услышала. Внезапно она подумала, что свет ее трех свечек виден издалека, и испугалась: а вдруг на этот свет из тьмы прилетит что-нибудь страшное? Опасное? Калитка толком не запирается, забор символический, собственноручно сплетенный из алюминиевой проволоки и обсаженный колючим шиповником для пущей важности, а домик изнутри закрывается на щеколду - дерни посильней, она и отвалится!
  Маша задула свечи и посмотрела в окно. Ничего толком не увидела, кинулась в "спальню" и посмотрела в окно там. Тоже ничего, кроме тьмы. Маша на ощупь разобрала кровать, на которой лежали какие-то коробки и узлы, откинула одеяло и, не раздеваясь, залезла в постель. Одеял было целых три, да еще покрывало и плед, но все холодное, и Машу мгновенно охватил озноб. Она никак не могла согреться, хотя накрылась с головой. Ее сотрясала крупная дрожь, и зубы стучали, и страх овладел всем ее существом. Маше казалось, что к маленькому домику со всех сторон стягиваются полчища ночных чудовищ. "Дементоры!" - вспомнила она "Гарри Поттера", и тут же перед ее мысленным взором закружились отвратительные черные фигуры, которые протягивали к ней крючковатые пальцы и беззвучно открывали провалы ртов.
  "Нет! Нет никаких дементоров! Их не существует!" - панически думала Маша. Но тогда почему так холодно?! И так ужасно тоскливо? Пытаясь отвлечься, Маша несколько раз повторила очередную скороговорку: "Сидел воробей на сосне, заснул и свалился во сне. Если бы он не свалился во сне, до сих пор бы сидел на сосне". Но и "воробей" не помог - вдруг ожили все Машины мрачные воспоминания, и она заплакала. Довольно долго Маша жалела себя, сокрушалась, огорчалась, всхлипывала и даже слегка подвывала, а потом ей стало казаться, что плачет она не одна. Маша затихла и впрямь услышала какие-то скулящие звуки. Потом звонко скрипнула калитка, и раздались чьи-то шаги. Кто-то прошел к дому, поднялся на крыльцо.... Скулеж стал громче, человек что-то неразборчиво пробормотал, а потом постучал в дверь и громко спросил:
  - Есть кто живой? У вас все в порядке?
  Маша съежилась и перестала дышать. Человек некоторое время прислушивался, потом спросил у своей собаки, которая поскуливала и царапала дверь:
  - Ты уверен, что там кто-то есть?
  - Есть! Есть! - беззвучно ответил пес и прыгнул на дверь.
  - А может, это мышь?
  Пес перестал скулить и прыгать, запрокинул голову и посмотрел на хозяина с укоризной:
  - Ты думаешь, я не отличу мышь от девочки?! Там девочка. И она боится.
  - Извини, был не прав! - признал хозяин собаки и снова повысил голос:
  - Не пугайтесь, пожалуйста. Я ваш сосед. Думал, вы уехали. Видел вас днем, вы под навесом сидели. Мы с Роем как раз мимо проходили и поздоровались. Вы нас не заметили, наверно.
  "Сосед? - подумала Маша. - Какой еще сосед?" Она вылезла из-под одеял и подошла к двери:
  - С какого вы участка? - спросила она дрожащим голосом. Рой радостно взлаял.
  - Мои участки четвертый и пятый. Большой дом рядом с вами.
  - Неправда! На четвертом участке учительница, а пятый - Степановых, я их знаю!
  - Да, так и есть, - обрадовался голос. - Учительница была моей мамой, а участок Степановых я купил весной. А вы, наверно, младшая дочь Ольги Даниловны, да? С ней я знаком. И с Лариком. И с Глафирой общался.
  У Маши, наконец, что-то щелкнуло в голове, и она поняла, кто стоит на крыльце:
  - А, так это вы - профессор?
  - Да, это я.
  - Значит, вы доктор наук? А каких?
  - Биологических.
  Маша решительно взялась за дверную щеколду. Все ее страхи улетучились: профессор, доктор наук, а никакой не дементор. И Глафиру знает.
  - Вы только не пугайтесь, у меня тут собака, - сказал профессор, пытаясь поймать Роя за ошейник. - Он совершенно не кусается, но чересчур дружелюбный.
  Маша открыла дверь, и тут же на нее кинулось что-то светлое, теплое, пахнущее псиной, и горячий влажный язык быстро облизал ее руки и лицо.
  - Ой!
  - Рой, фу! Как тебе не стыдно!
  После непродолжительной возни и пыхтения Рой был взят на поводок. Его хозяин выпрямился - в темноте Маша видела только какую-то высокую фигуру.
  - Позвольте представиться - Матвей Андреевич Викентьев.
  Фигура поклонилась, а лицо внезапно осветилось - профессор направил на себя фонарик.
  - Ой! Не надо! - замахала руками Маша. - Так вы на какого-то монстра похожи!
  - Простите, не подумал.
  - А я Маша. Мария Арефьева.
  - Замерзли? - участливо спросил Викентьев, заметив, как дрожит Маша.
  - Ужасно!
  - Вы не знали, что электричества нет? Уже третий день. У нас тут что-то вроде урагана было, провода оборвало, и никак не починят.
  - А я думала, что вот-вот свет дадут, ну и... В общем не уехала.
  - Понятно. Ну что ж, пойдемте ко мне. Я печь протопил, у меня лампы есть керосиновые, жить можно. А тут вы окоченеете: сегодня заморозок обещали. Вон, вызвездило как! Точно к заморозку.
  - Вызвездило? - повторила Маша, сошла с крыльца и посмотрела вверх. Все небо сверкало и переливалось мириадами звезд. Маша замерла: какая красота!
  - Открылась бездна, звезд полна... - прошептала она в полном упоении, а Викентьев так же тихо продолжил:
  - Звездам числа нет, бездне дна.
  Тут Маша осознала, что он придерживает ее за плечи, практически обнимает. Разглядывая звезды, она машинально отклонилась назад и непременно упала бы, если бы не профессор.
  - Идем? - спросил он, убирая руку. - Вы не хотите запереть ваше строение? Я вам посвечу.
  "Строение!" - фыркнула Маша. Ну да, действительно, строение. Вот у профессора настоящий дом - большой, красивый, теплый. Печь истопил. Живут же люди!
  - Есть хотите? - спросил профессор, зажигая керосиновую лампу. Маша как раз невольно сглотнула слюну, потому что в кухне, куда ее привел Викентьев, чем-то очень заманчиво пахло.
  - Хочу, - призналась она.
  - У меня похлебка есть. Вчера приготовил. Она на второй день только вкуснее делается. Сейчас погрею на керогазе. Пожалуй, и сам поем за компанию. Поздно уже, конечно, да мы ведь не ортодоксы, правда? Надеюсь, вы не придерживаетесь какой-то особенной диеты и не питаетесь строго по часам?
  - Да нет, что вы! Я всеядная.
  - Это хорошо. Вообще-то это не столько похлебка, сколько ирландское рагу. Читали "Трое в лодке" Джерома?
  - А как же! Надеюсь, без крысы?
  - Точно без крысы. Мой Рой не по этой части. Если ему встретится крыса, он оближет ее с ног до головы. Тот еще охотник и защитник.
  Рой сидел посреди кухни, улыбался во всю пасть и ухитрялся даже сидя вилять хвостом. Только несколько небольших черных пятен украшали его белую шкуру, да самый кончик хвоста был черным, словно он окунул хвост в банку с тушью. Маша покосилась на Викентьева, пытаясь разглядеть его при тусклом свете керосиновой лампы: действительно высокий и явно немолодой - вон, сколько седины в темных волосах и бороде. Лет шестьдесят ему? А может, и все семьдесят, раз профессор. Но вполне бодрый старичок.
  - Вот и похлебка, - сказал профессор и незаметно улыбнулся в усы: он прекрасно заметил, как Маша его разглядывает. - Придвигайтесь к столу. Сейчас дам вам ложку. Берите хлеб.
  Некоторое время они молча ели, потом Маша невнятно пробормотала:
  - Боже, как вкусно...
  - Кушайте на здоровье! - откликнулся Викентьев. - Добавки хотите? Может, чаю?
  Но Машу так разморило в тепле после сытного "ирландского рагу", что ее глаза начали сами закрываться, и тогда профессор проводил ее в соседнюю комнату. Маша рухнула на постель и мгновенно уснула. Викентьев же устроился на кухне в большом кресле, накрылся пледом, почитал немного при свете керосиновой лампы, а потом тоже заснул.
  
  А где дедушка?
  
  К утру Маша слегка замерзла, потому что печь остыла. Она села на кровати, прислушалась - в доме было тихо. Настенные часы-ходики показывали что-то несусветное: десять тридцать. Маша достала мобильник - ну да, половина одиннадцатого. Ничего себе! Где ж профессор-то?
  
  Она походила по дому, потом вышла во двор. К ней тут же примчался Рой, но Маша была настороже и не дала себя облизать.
  - Где твой хозяин, а? - спросила она, гладя лобастую белую голову. - Ты кто? Лабрадор? Или далматинец?
  Маша не слишком разбиралась в породах собак, а Рой был согласен быть кем угодно, хоть сенбернаром. Некоторое время Маша возилась с Роем, а потом услышала стук топора. Она пошла на звук, доносившийся с другого конца длинного участка, и обнаружила хозяина, лихо коловшего дрова. Маша шла довольно быстро, но чем больше приближалась, тем медленнее становился ее шаг. В конце концов, она совсем остановилась и замерла, открыв рот.
  Куда делся вчерашний дедушка-профессор?! Нет, седина была на месте! Причем весьма своеобразная седина - неравномерными прядями. Настолько неравномерными, что даже один ус был гораздо белее другого. Это придавало Викентьеву очень экзотический вид. Борода оказалась совсем не такая длинная, как ей представлялось вчера, а густые волосы он завязал в хвост.
  На самом деле бороду профессор слегка подстриг с утра пораньше. И усы подровнял. Давно собирался вообще-то, так почему бы и не подстричь? Викентьев был в джинсах и плотной черной футболке. Он стоял, широко расставив длинные ноги, размахивался и, крякнув от усилия, всаживал колун в березовое полено, которое с треском раскалывалось. Маша некоторое время зачарованно смотрела на это действо, потом опомнилась и дрогнувшим голосом сказала:
  - Доброе утро!
  - Приветствую вас, - ответил Викентьев и отставил топор. - Как спалось?
  - Спасибо, хорошо...
  - Что вы на меня так смотрите?
  - Матвей Викентьевич, а вы, правда, профессор и доктор наук?
  - Матвей Андреевич. А Викентьев - это фамилия. Можно просто Матвей. Ну да, доктор. Не так давно защитился. А что?
  - Вы простите, но вчера я решила, что вы старик! Подумала, вам лет семьдесят. Седина, всякое такое. И профессор к тому же.
  Матвей так заразительно рассмеялся, что смущенная Маша тоже невольно хмыкнула.
  - Семьдесят лет! - хохотал Матвей. - Неужели я так выгляжу? Ужас какой!
  - Но было темно! Я не разглядела! А сколько вам на самом деле?
  - Сорок два. А вам?
  - Двадцать семь.
  - О! А я решил - лет восемнадцать. Так что мы квиты.
  Они, улыбаясь, разглядывали друг друга и оба считали в уме: "Сорок два отнять двадцать семь - получается... Получается пятнадцать. Пятнадцать лет разницы!" Но если бы кто-нибудь спросил, зачем они считают, вряд ли Матвей и Маша смогли бы вразумительно ответить на этот вопрос.
  - Ну что, пойдемте завтракать? - предложил Матвей. - Я, честно говоря, проголодался, пока вас ждал. Кстати, свет дали час назад.
  - Замечательно, - рассеянно ответила Маша, которая никак не могла прийти в себя и не понимала, почему ей вчера показалось, что Матвей такой старый. На электрической плитке Викентьев быстро сварганил огромную яичницу. Они ели, сидя напротив друг друга за кухонным столом, и Маша исподтишка все разглядывала Матвея, а он делал вид, что не замечает. Оказалось, что его глаза какого-то невероятного цвета. Маша долго вспоминала, на что это похоже, потом дошло: спелая черешня! Коричневая, почти черная, но с красноватым оттенком. Еще янтарь такой бывает...
  - Вы кофе с молоком пьете? - прервал Матвей ее размышления. - У меня сгущенка есть, будете? Но кофе растворимый, уж не обессудьте.
  А, вот еще почему он показался ей стариком! Из-за старомодной манеры разговаривать. Всякие "не обессудьте" и "приветствую вас" ввели ее в заблуждение. Интересно, он действительно так выражается или просто выпендривается? Маша подняла глаза, и увидела, что Викентьев беззвучно смеется, глядя на нее.
  - Ну что вы надо мной потешаетесь? - жалобно воскликнула она. - Любой бы обманулся в этой тьме!
  - Но смешно же! Маша, вы не обижайтесь, меня все время за старика принимают.
  - Ага, а вы подыгрываете, да?
  - Немножко. Это забавно. Я не ожидал такого эффекта, когда бороду отпускал. Не то чтобы специально отращивал, просто бриться надоело. Жил в прошлом году на биостанции, вот и оброс. С тех пор и прикидываюсь ветераном Куликовской битвы.
  Матвей поморщился: в прошлом году ему не только бриться - жить не хотелось! И если бы не университетский друг, который чуть не силой увез Викентьева с собой, неизвестно, как бы он и справился.
  - А что за биостанция?
  - На Белом море. Кандалакшский залив. Там, конечно, полная разруха. В девяностых годах денег у университета не стало, ну и пошло-поехало. Электричества нет, корпуса в жутком состоянии, добраться трудно. Но студенты все равно ездили. А теперь нового директора назначили, вот я с ним за компанию и... А вы чем занимаетесь?
  - Я научный сотрудник. Искусствовред, как сестра говорит. Работаю в музее, отвечаю за фонд графики. Это рисунки, гравюры, акварели, миниатюры, альбомы, плакаты. В общем, все, что не живопись. Фонд небольшой, всего десять тысяч, но работы хватает.
  - Десять тысяч - это небольшой?!
  - Конечно! У Русского музея, например, больше ста тысяч единиц хранения графики.
  - Вам нравится ваша работа?
  - Очень! Всякое бывает, конечно, да и денег маловато платят, но вообще нравится. Такое удивительное чувство, когда держишь в руках рисунок Тропинина или акварель Петра Соколова! Чувствуешь невольную связь с художником. И с моделью, если это портрет. Я иной раз как забьюсь за шкафы, зароюсь в картинки, так целый день и не вылезаю. Люблю побыть одна, а то дома мне это не слишком удается...
  Маша помрачнела, и Матвей перевел разговор:
  - Кстати о доме! Вы когда в Москву собираетесь? А то поедемте со мной. Довезу прямо до подъезда. Я часов в пять хотел выехать, как вам?
  - Да, хорошо, спасибо!
  - Пообедаем и поедем, а пока я хозяйством займусь. Дрова надо сложить и еще кое-что сделать.
  - Давайте я вам помогу?
  - Дрова складывать? Ну что вы! Лучше с Роем погуляйте. Обойдете участки и хорошо. Только с поводка его не спускайте, а то не поймаете потом.
  - Я могу и обед приготовить.
  - Замечательно, а то ирландское рагу мы вчера доели. Но особенно затеваться не стоит, потому что меня тут пару дней не будет. Можно картошки сварить. Какие-нибудь консервы откроем. Нормально?
  - Прекрасно.
  Маша взяла радостно прыгающего Роя на поводок и вышла за ворота, а Матвей немного постоял, глядя ей вслед, а потом пошел складывать дрова. "Надо же, - думал он, перетаскивая поленья, - совсем на сестру не похожа. Глафира - извержение вулкана, а не женщина, а Маша сама кротость. А волосы-то прямо золотые! Глаза красивые. Когда в них отражается небо, становятся синими. И веснушки! Наверняка переживает из-за веснушек, а это так мило..."
   Тут профессор Викентьев уронил полено аккурат себе на ногу и громко сказал:
  - Вот о чем ты вообще думаешь, а? Веснушки! Золото! Да еще бороду подстриг. Усы подровнял. Топором тут махал не хуже Челентано. Тебе пятый десяток, подумай! И вообще, может, она замужем.
  Выехали они, как и собирались, в пять. Маша пристегнулась и вздохнула от радостного предвкушения: она очень любила куда-нибудь ехать. Не важно, на чем - на машине, на электричке, на трамвае. Только бы не на метро и не на работу. Она не кривила душой, говоря, что работа ей нравится, но все-таки больше всего любила читать и мечтать, глядя в окно. "Опять Машка затихарилась!" - кричала Глафира, обнаружив сестру, притаившуюся на балконе. "Отстань, - говорила Маша. - Я наблюдаю жизнь". Маша сознавала, что она в большей степени созерцатель, чем делатель. А еще ей почему-то надо было все обязательно записывать. Сначала она вела дневник в тетрадке, а потом освоила интернет и завела блог в ЖЖ, публикуя маленькие заметочки под тэгом "глядя по сторонам". Глафира подтрунивала над сестрой, утверждая, что та, как чукча: что вижу, о том и пою. Она никогда не призналась бы, что с удовольствием читает Машкины "впечатлизьмы", но порой говорила: "Тебе надо роман написать!" "О чем?" - недоумевала Маша. С описаниями у нее все было хорошо, а вот с сюжетами плохо.
  - Так куда я вас везу? - внезапно спросил Матвей, и Маша вздрогнула от неожиданности: они минут двадцать ехали в полном молчании.
  - Куда? Ах да! На Шаболовку.
  - Хорошо.
  - Ой, что я говорю! Какая Шаболовка! На Таганку.
  - Вы забыли, где живете?
  - Раньше я жила на Шаболовке, у мужа. Теперь на Таганке, с мамой и сестрой.
  - И племянником.
  - Ну да. Тесновато, конечно, вчетвером в двухкомнатной квартире, но мы всегда так жили. Сначала с папой, потом вот с Лариком.
  - Давно вашего папы не стало?
  - Давно. Уже восемь лет прошло.
  - Он рыжий был?
  - Откуда вы знаете?! А, ну да.
  - А моя мама прошлой весной умерла. Отца я и не знал никогда.
  - Сочувствую вам.
  - Все мечтал участок Степановых для мамы купить, уж больно дом хороший. У нас-то тоже строение не хуже вашего. Сначала я деньги копил, потом Степановы все думали да торговались. В общем, не дожила мама. Но я все равно купил. Решил, буду сам жить. Все лето утеплением занимался. Посмотрим, как оно зимой будет.
  - А не страшно вам будет тут зимой? Одному-то?
  - А я не один, я с Роем. И потом, тут еще зимовщики есть, я выяснял. Человек восемь постоянных жителей да сторож. Не пропадем. Ну, и в Москву, конечно, буду наезжать. У меня лекции, семинары. Дипломники есть. Придется ездить.
  Немного помолчав, Матвей осторожно спросил:
  - А вы развелись, раз к маме вернулись?
  - Да. Недавно.
  - Понятно. Я тоже развелся. Два года назад.
  - А почему? Ой, я не должна была спрашивать, простите!
  - Да ничего страшного. Развелись потому, что я перестал вписываться в ее концепцию жизни.
  - Ого! Что же это за концепция такая?
  Викентьев вздохнул:
  - Моя жена... Бывшая жена. Она очень богатая женщина. Финансами занимается. Она молодец, умная. Сама всего добилась. Круг знакомств, конечно, поменялся. Она легко приспособилась, а я так и не смог. Мне это неинтересно и не нужно. Шмотки, светские тусовки, Куршавель, всякое такое. В общем, не разделял ее устремлений, как-то так.
  - Вас напрягало, что она больше зарабатывает, да?
  - Меня - нет. Ее почему-то напрягало. А я гордился ею. Да и сейчас горжусь. Но я не понимаю, зачем каждый год машину менять? Я вон на своей Мазде уже восьмой год езжу, и ничего. Стив Джобс сказал как-то: "Часы, которые стоят тридцать долларов, и часы, которые стоят триста, показывают одно и то же время". Это все не важно.
  - Но вы же не дворник какой-нибудь! Профессор, доктор наук!
  - Это я уже после развода получил и степень, и должность. Но ей это все равно. Она считает, что наша наука никому не нужна. Похоже, права. Судя по нашей зарплате.
  - Это неправильно!
  - Неправильно. Но что делать.
  - Вам до сих пор больно, да?
  - Да нет, не особенно. Что я мог поделать? Измениться я не способен. Главное для меня - работа, наука.
  - А дети у вас есть?
  - Сын, Антон. Ему двадцать. Трудный парень. И мне с ним сложно.
  - Вы рано женились, да?
  - Еще в институте. Да, вы правы, все еще больно. Мы много ссорились под конец, я часто уезжал - то в экспедиции, то на конференции. А потом заболел. Тяжело.
  - И она вас бросила?!
  - Нет, - Матвей покосился на Машу. - Она меня вылечила. А потом уже бросила.
  Некоторое время они ехали молча - Матвей вспоминал прошлое, а Маша переваривала услышанное.
  - Как все сложно, - наконец сказала она с тоской.
  - Что именно?
  - Да вот это все! Жизнь. Я тоже рано замуж вышла. Мы в музее познакомились, Денис там "Камис" налаживал. Это такая специальная программа для описания коллекций. А мной никто никогда особенно не интересовался. Из мужчин, в смысле. А Денис...
  - Заинтересовался?
  - Ну да. И сразу замуж позвал. Я и вышла. Глаша как раз Ларика родила, мама расстраивалась, потому что без мужа. А тут мне предложение сделали! Мама прямо воспрянула.
  - Так вы замуж вышли, чтобы маму порадовать?!
  - Да нет... Не знаю. Денис мне нравился. Сейчас уже не понимаю, чем, собственно. Ну, красивый! Вообще-то я его и не знала толком. Года три мы нормально прожили, а потом он стал как-то ускользать. Вроде он есть, а вроде и нет. Однажды я не вовремя домой пришла и застала скандал. Денис с матерью ругался. Мы вместе жили. Тоже двухкомнатная квартира, но совсем маленькая. Свекровь у меня хорошая! Сначала я ее побаивалась: мне казалось, она против нашего брака. Она и была против. Потом я узнала, почему. Из этого скандала как раз и узнала. Оказалось, что Денис женился назло.
  - Как это?
  - Его девушка бросила, за какого-то богатея замуж собралась. Ну вот, он назло ей и сделал мне предложение. Через три года она с богатеем развелась, и они с Денисом снова стали встречаться. И началась какая-то тягомотина: он и жить со мной не живет, и не уходит. Свекровь на моей стороне была, предлагала, чтобы я с ней осталась, а он выметался. Квартира ее была. Но как я могла? Это вообще странно, чтобы я со свекровью жила, тем более бывшей. Вот и ушла к маме. Долго это все продолжалось. Две недели назад развелись, наконец.
  - А детей у вас с ним не было, как я понимаю?
  - Нет. Денис не хотел - рано, свекровь его поддерживала, потому что понимала, что все у нас развалится. Вот и развалилось.
  - Переживаете?
  - Переживаю. Уж очень все унизительно получилось. И мама опять расстраивается.
  - Да-а, беда.
  Маша горько вздохнула и взглянула в окно, сначала рассеянно, потом внимательнее.
  - А где это мы едем? - спросила она.
  - По Ленинскому проспекту.
  - Почему? Мне же на Таганку!
  - Потому что я везу вас к себе домой.
  - Зачем?!
  - Чтобы вы посмотрели мою квартиру. Она вообще-то мамина, я после развода у нее жил.
  - А зачем мне смотреть вашу квартиру?
  - Потому что я предлагаю вам там поселиться. Вы же сами говорите - дома у вас тесно, а вы любите уединение. Вот и поживете в тишине и покое.
  - А вы где будете?
  - На даче. Я так и планировал. Квартиру, конечно, можно было бы сдать, но мне не хочется. Там все осталось, как при маме. И потом, мне бывает нужно переночевать в Москве, когда у меня вечерники. Не люблю ночью ездить. Кухня большая, туда вполне поместится диван, я могу там спать. Или вы на одну ночь домой вернетесь. В общем, как вам понравится.
  - Я даже не знаю, что сказать... Как-то неловко...
  - Вот и не говорите.
  - Может, я стану платить вам сколько-нибудь?
  - За интернет можете платить. Так вы согласны?
  - Я думаю. Это очень неожиданно.
  
  Пост принял!
  
  Вернувшись с работы, Маша поужинала и включила компьютер, но глаза стали закрываться сами собой. Она перебралась на диван и уснула, как только голова коснулась подушки. Проснулась Маша в полной тьме и долго не могла понять, что сейчас - утро, вечер? И какой вообще день? Потом вспомнила: пятница. Ну да, она ушла с работы пораньше, чтобы поработать над докладом - конференция уже через неделю. А вместо этого заснула и проспала... Ничего себе, целый час! Маша поднялась и, зевая, потащилась на кухню, решив выпить чаю. Но тут звякнул входной звонок. Неужели Матвей? Маша обрадовалась и распахнула дверь, даже не взглянув в глазок.
  Вместо Матвея на пороге стояла незнакомая дама, столь элегантно и дорого одетая, что казалась сошедшей прямиком со страницы какого-нибудь гламурного журнала, рассказывающего о жизни миллионеров. Повеяло изысканными духами. Некоторое время они разглядывали друг друга, потом дама произнесла, вздернув подбородок:
  - Меня зовут Екатерина Григорьевна Викентьева. Я жена Матвея Андреевича.
  - Бывшая жена, - уточнила Маша, и сердце ее ёкнуло.
  - Да. А вы?
  - Я Маша. Мария Арефьева.
  - Могу я войти?
  - Да, пожалуйста.
  Маша отступила, и дама решительной походкой прошла вглубь квартиры. Заглянула на кухню, в маленькую комнату, потом вошла в большую и уселась на диване, где только что спала Маша. Она сидела, выпрямившись и слегка скрестив в щиколотках длинные ноги. Эта поза называется "Кембриджский крест" - вспомнила Маша и подумала: "Тоже мне, герцогиня!" "Герцогиня" была в темно-бордовом, почти черном маленьком платье с вырезом лодочкой. Блестящие черные волосы зачесаны назад и уложены в низкий пучок, в ушах длинные серьги, на руке витой браслет, и то, и другое с бриллиантами, на ногах - туфли на шпильках. Красивая женщина! Очень красивая. Решительная, уверенная в себе, привыкшая повелевать. Маша невольно покосилась на собственное отражение в зеркале: свободные пижамные брюки и плотная синяя футболка, взлохмаченные волосы... Тем временем Екатерина разглядывала обстановку и ее решительность вместе с самоуверенностью таяли на глазах. Она растерянно пробормотала:
  - Надо же, он все оставил, как было...
  - Да, Матвей не стал ничего менять, - подтвердила Маша.
  Екатерина опомнилась и строго спросила, сдвинув длинные брови:
  - Ну, и что вы тут делаете?
  - Живу я здесь. Уже месяц, - ответила Маша. Она внезапно развеселилась и с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться: уж очень фарсовая была ситуация.
  - За квартиру вы, конечно, не платите?
  - Я оплачиваю коммунальные услуги и интернет, - любезно сообщила Маша.
  Наступило тягостное молчание.
  - Может быть, чаю? - светским тоном предложила Маша, но Екатерина с каким-то даже ужасом отказалась. Еще помолчав, она спросила:
  - Сколько вам лет?
  - Двадцать семь. А вам?
  Екатерина быстро взглянула на Машу и прищурила глаза.
  - Наверно, вы с Матвеем ровесники? - продолжала настаивать Маша.
  - Я на три года старше, - призналась Екатерина.
  - Выглядите вы лет на десять моложе.
  - Спасибо, - хмыкнула Екатерина. - Вы тоже. Господи, и зачем я только пришла?! С ума сошла, не иначе.
  - Наверно, чтобы узнать, кто я такая? Я искусствовед, работаю в музее. Разведена. У меня есть сестра и племянник. Отец умер восемь лет назад. Мы с Матвеем соседи по даче. Достаточно информации?
  - Да, спасибо, - машинально ответила Екатерина.
  - Пожалуйста.
  Они еще помолчали.
  - И как дела у Матвея? - нерешительно спросила Екатерина.
  - Нормально. А вы с ним совсем не общаетесь?
  - Очень редко.
  - Понятно.
  - Ах, да что вы можете понимать! Вы знать ничего не знаете!
  - Кое-что мне известно. Например, то, что вы бросили Матвея, потому что он перестал вписываться в концепцию вашей жизни.
  - Это он так сказал? Ну да, конечно.
  Екатерина вдруг закрыла лицо руками, а когда отняла руки, оказалось, что ее черные глаза полны отчаянья:
  - Вы не понимаете, не понимаете! И он не понимает, - забормотала она как в бреду. - Мы с ним страшно ругались в последнее время, это правда! Но я... Я все надеялась его переубедить... перевоспитать... Не знаю, на что я надеялась. А потом он заболел. Очень тяжело.
  - Да, он рассказывал. Говорил, что вы его вылечили.
  Екатерина отмахнулась от слов Маши:
  - Не я вылечила, мои деньги. Которые он всегда презирал. А пришлось воспользоваться. Поэтому и ненавидит меня.
  - С чего вы взяли, что он вас ненавидит?! - изумилась Маша. - Он сказал, что вы умница, молодец, сами всего добились, и он гордится вами!
  - Гордится?! Он так сказал?!
  - Да. И благодарен по гроб жизни.
  И тут Екатерина вдруг горько заплакала. Вместо решительной и успешной бизнесвумен перед Машей оказалась глубоко несчастная женщина на пятом десятке. Маша подхватилась и принесла ей воды и бумажных салфеток. Екатерина выпила воды, вытерла слезы и кивнула:
  - Спасибо. Простите, мне не следовало приходить. Я сейчас уйду.
  - Ну что вы! - сказала Маша. - Вы же хотели поговорить? Давайте поговорим. У меня вино есть, будете? Каберне. Хотя вы, наверно, такое не пьете...
  Екатерина вдруг рассмеялась сквозь слезы:
  - Да вы представить не можете, какую бормотуху мы пили в молодости! Давайте ваше Каберне. Мне, правда, еще на прием ехать... Или черт с ним, с приемом?
  - Ничего с вами не будет от бокала красного вина. Пойдемте на кухню.
  - Дайте, я открою, - сказала Екатерина, увидев, как Маша возится со штопором. - У меня практики больше.
  Они отпили вина, и Екатерина рассеянно взяла из вазочки конфету, закинула ее в рот, а обертку старательно расправила и принялась складывать из нее журавлика. Сложила, поставила на блюдце и взглянула Маше прямо в глаза:
  - Я испугалась. Очень сильно. Когда Матвей заболел. Просто ужасно испугалась. Представила, что он умрет у меня на руках. А еще хуже - в больнице, без меня. И как тогда жить? Он выздоровел, а страх остался. И я решила, что нам надо разойтись. Тогда он станет для меня чужим человеком, понимаете? Чужой, посторонний, за которого я переживать не обязана, из-за которого страдать не придется. И все будет просто замечательно. Я все подготовила и объявила Матвею. И только когда я увидела его глаза... Господи, он-то думал, что у нас все наладилось! И мои слова были как нож в спину. Сначала он не поверил. А когда поверил... А я, дура, еще начала про раздел имущества говорить, предложила купить ему квартиру, машину, деньги на счет положить. Мне казалось, это справедливо. Ведь если бы все было наоборот, я, конечно же, претендовала бы на законную долю. А он сказал: "Нет". Собрал вещи и ушел.
  - И как, получилось у вас? - помолчав, спросила Маша. - Не думать о нем, не переживать, не страдать? Выкинуть его из головы так же, как выкинули из жизни?
  - Нет, не получилось. Поэтому я здесь.
  - Вы хотите к нему вернуться?
  - Вернуться?! Это невозможно. Он не примет меня. Да и вообще, нельзя дважды ступить в одну и ту же воду. Я хотела на вас посмотреть и понять...
  - Можно ли мне доверить Матвея?
  - Вроде того.
  - Послушайте, - сказала Маша. - Вы же взрослый человек и должны понимать, что есть вещи, которые от вас не зависят и вам не подвластны. Вы же не Маргарита Павловна!
  - Маргарита Павловна?
  - Ну да. А Матвей вовсе не Хоботов. "Покровские ворота" помните?
  - А ведь и правда! - воскликнула Екатерина. - Точно, не Хоботов!
  - Ну вот.
  Они некоторое время смотрели друг на друга, потом вдруг обе прыснули и принялись хохотать, да так, что с трудом смогли успокоиться.
  - В общем, переживать не из-за чего, - сказала Маша, разливая вино. - Матвей здоров, вполне успешен - вы же знаете, что он докторскую защитил? А теперь в его жизни есть я. Правда, он об этом еще не знает.
  - То есть как? - удивилась Екатерина. - Вы что? Вы с ним еще не...
  - Да, мы с ним еще ни разу не переспали. Он как-то трусит, по-моему. Придется, пожалуй, самой проявить инициативу.
  - Правильное решение, - улыбнулась Екатерина и подняла свой бокал. - Давайте выпьем за вас. Пусть все получится.
  - Спасибо! - Маша покачала головой: - Кто бы мог подумать, что мы с вами придем к согласию! Когда вы вошли, я думала...
  - Ну да, мне хотелось вас пристукнуть, правда. Когда я узнала, что у Матвея на квартире живет девушка, у меня такой приступ ревности случился! А сейчас все ушло. Да, вы правы. Хватит быть Маргаритой Павловной. Надо его отпустить. Надеюсь, вы будете умней меня. Не станете заставлять его залезать на дерево.
  - На какое дерево?
  - На такое. Матвей - рыба. Самая умная и сильная рыба в океане. Но рыбы не умеют лазить по деревьям. А я пыталась заставить.
  - Вы знаете, пожалуй, я тоже рыба.
  - Значит, вам с ним повезло. Хорошо, что мы поговорили. Меня, наконец, отпустило. Такое странное чувство... Как у солдата, который сдал пост.
  - Пост принял! - бодро произнесла Маша и улыбнулась.
  Екатерина ушла. Маша допила вино, вымыла бокалы, рассеянно съела конфету, уселась на диван и включила телевизор, но на экран почти не смотрела, думая, как будет проявлять инициативу. То, что они с Матвеем нравятся друг другу, было понятно с самого начала. Они почти сразу перешли на "ты", а неделю назад впервые поцеловались. Матвей накануне приехал с дачи - сразу в институт, но поздно вечером пришел, чтобы переночевать, потому что с утра ему опять надо было на кафедру. Маша не стала уходить к маме, и Матвей устроился на кухне. Это была беспокойная ночь, потому что оба не спали, думая об одном и том же, но не решаясь сделать первый шаг. И поцеловались они утром, прощаясь, получилось это как-то нечаянно, но весьма горячо. Матвей сразу сбежал, а Маша от радости даже опоздала на работу: собираясь, она то и дело замирала, прижав руки к сердцу: ура, он меня поцеловал! Это было непривычное ощущение, потому что Маша впервые целовалась с усатым-бородатым мужчиной. Вообще-то она больше ни с кем, кроме бывшего мужа, и не целовалась, но у того ни усов, ни тем более бороды не было...
  Матвей приехал через день. Маша открыла дверь, и первым делом на нее накинулся Рой. Пока она обнималась с псом, Матвей быстро скинул кроссовки и проскользнул в комнату. Снял куртку, кинул ее на стул, а сам пристроился на диван и с замиранием сердца стал ждать Машу. Он слышал, как она разговаривает с Роем и чем-то гремит на кухне. Наконец, она зашла в комнату:
  - Ты голодный? А что без звонка? Ничего не случилось?
  Матвей молчал. Маша подошла ближе и, наконец, разглядела Матвея. Она всплеснула руками и ахнула:
  - Вы подумайте, он усы и бороду сбрил! И подстригся!
  Чисто выбритый Матвей взволнованно на нее смотрел:
  - Ты сказала, что борода колется! Вот я и...
  - Дай-ка рассмотреть. Надо же, совершенно другой человек. Мне надо привыкнуть.
  - Что, плохо? Тебе не нравится?
  - Главное, чтобы тебе нравилось.
  - Нет. Главное, чтобы тебе.
  - Да что ты? - улыбнулась Маша, подошла совсем близко, нагнулась, ухватила Матвея за подбородок и повернула его голову сначала вправо, потом влево:
  - А что? Очень даже мужественный вид. А скулы какие! И подбородок с ямочкой...
  - Маша!
  - Ну что ты так волнуешься? Нравишься ты мне, нравишься! И с бородой нравился, и так.
  - Правда?!
  Вместо ответа Маша придвинулась еще ближе, села к Матвею на колени, взяла его лицо в ладони и поцеловала в губы. На ней было какое-то странное одеяние до полу - с капюшоном и длинными рукавами, сделанное из тонкой и мягкой ткани. И больше ничего. Вся кровь ударила Матвею в голову, и он с такой страстью ответил на Машин поцелуй, что аж в ушах зазвенело. Некоторое время они самозабвенно целовались, потом Маша попыталась высвободиться.
  - Куда ты? - застонал Матвей.
  - Нам надо... на кровать...
  Маша тоже говорила с трудом и тяжело дышала.
  - Зачем?!
  - Там удобней.
  -Это далеко.
  - Два шага всего!
  - Я не могу.
  - Ну ладно.
  Матвей не сразу понял, что Маша пытается стащить с него джинсы, которые он когда-то успел расстегнуть. Они немножко повозились, путаясь руками, но, в конце концов, справились. И тогда Маша царственным жестом приподняла полы своего одеяния и уселась верхом на Матвея.
  - Снять совсем? - спросила она.
  - Что снять? - Матвей уже плохо соображал. - А, не надо. Мне нравится.
  Он прижимал Машу к себе, ласкал и тискал, а ткань мягко скользила под его пальцами, и Матвею казалось, что они барахтаются в теплой морской воде, играют в волнах... Наконец, волна схлынула, и они все-таки оказались в постели - Матвей не помнил, как они туда добрались.
  - Два шага, - пробормотал он. - Всего два шага...
  - Что ты говоришь? - томным голосом спросила Маша.
  - Да так. А что это?
  - Где?
  - На тебе надето было. Такое... приятное на ощупь.
  - А-а! Что-то типа ночной рубашки.
  - С капюшоном?!
  - Ну да. А что?
  - Очень сексуальная хламида.
  - Сексуальная? Она же все закрывает. И вообще до полу.
  - Тем не менее.
  - Извращенец!
  - Ну, конечно.
  Они еще полежали, все больше впадая в сонную дремоту, потом Маша задумчиво произнесла:
  - Какое забавное слово - хламида! Хламида-монада... А что это, кстати?
  - Хламидомонада? Это род одноклеточных зелёных водорослей. Они забавно передвигаются - словно ввинчиваются в воду. У них есть такие жгутики, которые вращаются, и специальный глазок, реагирующий на свет и направляющий движение хламидомонады. Это называется положительным фототаксисом...
  - Матвей, ты что - лекцию читаешь? - засмеялась Маша.
  - Но ты же сама спросила...
  Маша захохотала в голос, а за ней и Матвей.
  - Ой, я не могу! Лежит голый и рассказывает про какой-то фото... Как там?
  - Фототаксис, дуреха! Вот и неси просвещение в массы...
  Маша обняла Матвея и поцеловала в губы:
  - Профессор, я тебя обожаю!
  - Нет, подожди, не приставай. Я еще не все рассказал. Кроме фототаксиса, хламидомонада еще имеет механотаксис и хемотаксис, а основной компонент ее клеточной стенки - гликопротеины, богатые гидро... кси... пролином...
  Маша накинулась на него с подушкой, но Матвей отбился и прижал Машу к постели, навалившись сверху, так что хламидомонада была забыта навсегда.
  Если бы Матвей мог знать, чем сейчас занимаются его бывшая жена и сын, он бы, скорее всего, посмеялся, но он про них и не вспомнил. А занимались они тем же самым: Катерина - с массажистом, накачанным молодым красавцем, а Антон - с очередной девушкой, которых он менял так быстро, что даже не пытался запоминать имена, называя всех одинаково - Зая, и испытывая к ним примерно такие же чувства, как к плюшевым зайцам.
  Пожалуй, плюшевого белого зайца, бывшего у него в детстве, Антон любил даже больше. Зайца привез из командировки отец - редкий случай, когда Матвей, погруженный в науку, вспомнил о существовании сына. Не то, чтобы Матвей совсем о нем забывал - он помнил, но как-то отстраненно. Это было ведомство жены, ее забота и ответственность. А заяц понравился ему самому. Маленький Антон редко видел отца, пропадавшего на работе, но обожал его, а с зайцем не расставался, даже спал с ним, так что скоро заинька беленький стал заинькой сереньким.
  Матвей плохо понимал, как общаться с маленькими детьми и с нетерпением ждал, когда сын подрастет настолько, что можно будет заинтересовать его своими научными исследованиями, а пока что время от времени рассказывал Антону о захватывающих приключениях инфузорий-туфелек и прочих радиолярий. Но Антон вырос, а сложная жизнь простейших организмов его так и не заинтересовала. Детское обожание постепенно сменилось у Антона недоумением: зачем вообще заниматься всякой наукой, если она не приносит денег? Вот мать - другое дело! Пашет, как вол, мужиков строит, деньги лопатой гребет. И когда родители развелись, Антон даже не удивился. Но отца было жалко: пропадет же без матери, как бы еще не спился!
  А отец почему-то не пропал и не спился, а защитил докторскую и получил звание профессора, и при встречах, расспрашивая Антона о его делах, порой смотрел так, словно тот был амебой под микроскопом. С матерью, источником своего благосостояния, Антон умел обращаться - главное, не зарываться. Но отец... Он был для Антона непонятен, как инопланетянин. А то, что мать все еще его любит и защищает, несмотря на развод, стало для Антона открытием. Он таких "высоких отношений" не понимал.
  Для Антона все в жизни было просто: хочу и беру, надоело - бросаю и не вспоминаю. Деньги решают все, трава зеленая, небо голубое, Земля круглая. Хотя, кто ее знает, может, и плоская. Плоская Земля, разделенная на мир матери и мир отца, которые никак между собой не пересекаются, а посредине - Антон, ничего в обоих мирах не понимающий и создающий собственный иллюзорный мир из искаженных отражений родительских. Если бы Антон читал братьев Стругацких, то возможно, и нашел бы в себе некоторое сходство с Малышом - космическим Маугли: человеческим ребенком, выращенным негуманоидами. Но Антон Стругацких не читал.
  Катерина сына обожала и вечно чувствовала себя перед ним виноватой: погрязла в работе, мало внимания обращала, да еще и развелась с его отцом. Иногда она, правда, смотрела на сына с недоумением: когда успел вырасти? Только вчера был смешным карапузом, не выговаривающим звук "р", а сейчас - высоченный здоровяк, выговаривающий что угодно на русском и английском, но иной раз Катерине хотелось, чтобы сын замолчал и не выводил ее из себя своим молодежным сленгом, а еще больше - своими рассуждениями о жизни: Катерина никак не могла понять, на самом деле Антон так думает, или это просто стёб?
  Выпроводив своего массажиста, Катерина отправилась понежиться в джакузи. Лежала в бурлящих пузырьках, потягивала апельсиновый сок, думала обо всем и ни о чем, и, среди прочего, вспоминала свое знакомство с Машей - она искренне радовалась за Матвея, и в то же время... И в то же время в этой радости была отчетливая нота жалости к себе, такой успешной, богатой, красивой, сексуальной... одинокой и ни кем по-настоящему не любимой.
  - Мам, тебе Краснов звонит! - приоткрыв дверь, крикнул Антон, только что вернувшийся домой. - Дать телефон?
  - Не надо! Я выйду и перезвоню.
  Переговорив с заместителем, Катерина заглянула к сыну: Антон развалился на кровати - смотрел какой-то боевик и ел мороженое.
  - Ну, Тось! Опять ты в кроссовках на кровати! - раздраженно сказала Катерина.
  - Щас сниму. Не называй ты меня Тосей! Ваще зашквар.
  - Ладно, ладно, не буду. Какое у тебя мороженое?
  - Фисташковое.
  - Я тоже хочу.
  - В морозилке еще есть, а это мое.
  - Жадина! Смотри, лопнешь. Что смотришь?
  - Хрень какая-то про пришельцев.
  Рассеянно глядя на экран, где что-то грохотало и взрывалось, Катерина сказала:
  - А твой отец, наверно, скоро женится.
  - Да ты что?!
  Антон даже приглушил звук.
  - И на ком?
  - Хорошая девушка Маша. В музее работает. Рыжая.
  - Рыжая? Моложе отца?
  - Намного.
  - Во старикан дает!
  - Какой он тебе старикан? Мы ровесники. Я, что ли, тоже старуха, по-твоему?
  - Я этого не говорил. А откуда ты знаешь?
  - Я с ней познакомилась. Она у Матвея живет.
  - Круть! Надо и тебе замуж выйти.
  - За кого?
  - Хотя бы за этого... как его? За культуриста, короче.
  - Издеваешься? Какой из него муж?
  - А что? Звал бы его папочкой, то-то бы он ярился! Ему сколько - двадцать пять?
  - Тридцать один.
  - Хорошо чувак сохранился.
  - Да и вообще, зачем он нужен - муж...
  - Действительно. Нам и так хорошо.
  Антону было грех жаловаться: он жил за мамочкиной спиной, как за каменной стеной. На двадцатилетие Катерина купила сыну квартиру, но он никак не мог привыкнуть к самостоятельности, поэтому чаще торчал у матери, а в свою берлогу, стилизованную под лофт, приводил всяких "Заек". Антон делал вид, что учится, а сам прожигал жизнь: еще не хватало горбатиться из-за какого-то дурацкого диплома, когда у мамочки денег куры не клюют. Известие о рыжей девушке Маше Антона задело: он такого не ожидал. Ладно, отец, вечный неудачник, профессором стал, но, чтобы еще и девушку подцепил? И что она в нем нашла, интересно?
  
  Все равно никто не поверит...
  
  Маша рассеянно смотрела на экран монитора: только что она прочла вслух текст доклада, засекая время. Старалась не торопиться - знала за собой этот грех, но все равно не дотянула до двадцати минут, уложившись в двенадцать. Да, явно маловато. Она задумалась, покусывая ноготь большого пальца левой руки - дурацкая привычка, за которую ее вечно ругала мама. "Может быть, добавить подробностей биографии?" - подумала Маша. Она писала доклад о малоизвестном художнике-акварелисте первой половины девятнадцатого века, работы которого выявила в своем фонде. Маша открыла папку с собранными в интернете статьями и ссылками, но тут громко прозвучал дверной звонок, и Маша вздрогнула: "Кто это? Почти полночь!" Матвей еще в пятницу сразу после лекций уехал на дачу, а Маша осталась на выходных дома, чтобы без помех дописать доклад и сделать презентацию - конференция открывалась в понедельник.
  Маша подошла к двери и заглянула в глазок: какой-то здоровенный парень.
  - Кто там? - спросила она, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.
  - Маша, это Антон. Открой, пожалуйста.
  "Антон? Сын Матвея? Господи, неужели что-то случилось?" - испугалась Маша и распахнула дверь.
  - Привет, - бодро произнес Антон. Судя по его улыбающемуся лицу, никаких плохих новостей он не принес. - Вот, решил заглянуть на огонек.
  - А Матвея Андреевича нет. Он на даче.
  - А мы и без него пообщаться можем. Я войду?
  Он легко отодвинул удивленную Машу, прошел прямо в комнату и уселся на диван, лихо закинув ногу на ногу. Маша села напротив и покосилась на его кроссовки сорок пятого размера. Антон усмехнулся и переменил позу - теперь он сидел, откинувшись и широко раздвинув колени, что выглядело весьма вызывающе.
  Зачем он притащился сюда, да еще так поздно, Антон и сам не знал. Принесло. Шел и представлял, как отец откроет дверь, а там - Антон: "Surprise!" Ну и рожа у него будет! Интересно посмотреть, как он с этой девицей общается. "Девица" показалась Антону очень юной. Не красавица, но хорошенькая - нежная такая. Прямо цветочек! Настурция. А "настурция" в это время разглядывала Антона, не понимая, что ему нужно. Красивый парень, на отца слегка похож... Но какой-то наглый.
  - Что ж Матвей Андреевич тебя тут одну-то бросил? - неприятно усмехнувшись, спросил Антон. - Кстати - ты что, и в постели его по отчеству называешь?
  Маша нахмурилась, но не стала отвечать и строго произнесла:
  - Антон, у вас ко мне какое-то дело? Я вообще-то занята, доклад дописываю.
  - Докла-ад? Ишь ты! И о чем?
  - Какая вам разница?
  - И то правда. Слушай, а чего это ты мне выкаешь? Прям как не родная.
  - Я и есть не родная.
  - Да ладно. Вот поженитесь, и станешь мне мамочкой.
  - Мачехой.
  - Ну да. Прикольно - мачеха-ровесница.
  - Вряд ли мы ровесники. Мне двадцать семь.
  - И правда - старушка. А я думал тебе тоже лет двадцать. Но все равно отец тебя на сто лет старше. Вот зачем он тебе сдался, скажи? От него же толку никакого.
  - А какой должен быть толк?
  - Денег он не зарабатывает - раз. Старый уже - два.
  - Мы любим друг друга. А деньги - это не главное.
  - Ну да, не главное! А насчет любви... Да он вообще никого не любит, кроме своих инфузорий.
  - Вы ошибаетесь. Антон, я не вижу смысла продолжать этот разговор и прошу вас уйти.
  - Ну вот, а я-то думал - посидим, чайку попьем с будущей мамочкой.
  - Я не собираюсь распивать с вами чаи.
  - Почему это?
  - Потому что вы мне не нравитесь.
  - Что так? Обычно я нравлюсь девчонкам.
  - Как мужчина вы, возможно, вполне привлекательны...
  - Это обнадеживает!
   - Для девчонок. Но вот как личность...
  - А, мы уже на личности перешли? Да ты же меня совсем не знаешь! Давай, садись поближе, познакомимся. Тем более что я тебя привлекаю. Как мужчина.
  - Я этого не говорила.
  - Да ладно тебе ломаться! - усмехнулся Антон. Теперь он уже ясно понимал, зачем пришел, и чем больше Маша строила из себя "прынцессу", как он это называл, тем больше Антону хотелось сбить с нее спесь. "Тоже мне - настурция. Белая, несмелая ромашка полевая, блин". Маша не знала, что делать: судя по всему, Антон уходить не собирался, а разговор начинал выходить за рамки приличия. Она теряла самообладание, чувствуя себя очень неуютно под наглым, словно ощупывающим взглядом Антона. "Почему он такой? - думала Маша в смятении. - Совсем не похож на отца".
  - Послушайте, Антон, вы ввалились ко мне в дом без приглашения, отрываете от работы, ведете себя по-хамски...
  - К тебе в дом? Это вообще-то дом моего отца, а значит и мой. Еще неизвестно, может, он на тебе и не женится. Так что ты тут явление временное. Да ладно, что ты все возбухаешь? Давай лучше перепихнемся по-быстренькому.
  - С какой это стати? Не испытываю не малейшего желания.
  - А я вот испытываю. У меня еще никогда такой рыжей не было. Хочу попробовать, как оно. А то, что хочу, я всегда получаю. А киска у тебя тоже рыжая?
  - Ты что, пьян? - закричала Маша. Говорить ему и дальше "вы" не имело смысла, все равно не действовало. - Или обкурился? Я сейчас твоему отцу позвоню!
  И Маша огляделась по сторонам, пытаясь вспомнить, где ее мобильник. Увидела его около ноутбука, схватила, потом встала и быстро выскочила из комнаты. Она надеялась сбежать из квартиры и успела натянуть куртку, но Антон догнал ее в прихожей, ловко ухватил за бока и потащил обратно в комнату. Он был такой большой и сильный, что как Маша ни брыкалась, отделаться от него не могла, но ей все еще казалось, что она сможет с ним справиться.
  - Пусти меня немедленно! - закричала она, но Антон кинул ее на диван и навалился сверху. - Ты что, с ума сошел, что ли?! Отвали!
  Антон закрыл ей рот ладонью, и Маша в ярости ее укусила. Тогда он с силой ударил ее по щеке. У Маши зазвенело в ушах, и на какую-то долю секунды она отключилась. Антон тем временем посрывал с Маши одежки, и расстегнул свои джинсы. Он крепко держал Машины руки и прижимал ее с такой силой, что дышать было трудно.
  - Отстань от меня, - хрипела Маша, дергаясь. - Прекрати! Отец тебя убьет, если узнает!
  - Ты что, дура - ему рассказывать? - приостановился Антон.
  - Пусти, - зарыдала Маша, которая, наконец, поверила, что все происходит на самом деле и именно с ней. - Не надо!
  Но Антон не слушал. Маше казалось, что это продолжалось целую вечность. Наконец Антон слез с нее, и Маша сжалась в комок, закрыв глаза.
  - А ничего так, - сказал Антон. - Живенько получилось. Может, еще когда покувыркаемся. Главное - помалкивай. Все равно никто не поверит. Пока, красотка.
  Хлопнула входная дверь. В наступившей тишине Маша слышала только собственное хриплое дыхание. Она всхлипнула, потом зарыдала в голос, колотя кулаками по дивану:
  - Сволочь! Мерзавец! Будь ты проклят!
  Отрыдавшись, она встала и пошла, пошатываясь, в ванную, где чуть не час смывала с себя всю мерзость сегодняшнего вечера. Потом вызвала такси, оделась, собрала свое барахло в один узел, положила ключи на столик у зеркала и вышла вон из квартиры Матвея. Навсегда. Уже в такси она вспомнила, что забыла ноутбук. А, плевать! Ноутбук, доклад, конференция, музей - все это было где-то в другом параллельном мире, куда ей теперь пути нет. По дороге она вспомнила кое-что и попросила водителя остановиться у дежурной аптеки.
  - Мне нужно... Как это? А, противозачаточное какое-нибудь. Которое после секса принимают, - сказала она немолодой аптекарше, ожидая услышать в ответ какую-нибудь колкость. Но та только внимательно вгляделась в ее заплаканное лицо с распухшей от удара щекой, вздохнула и достала из ящичка упаковку таблеток. Потом ушла куда-то за шкафы и вернулась с пластиковым стаканчиком, в котором плескалась вода:
  - Прими прямо сейчас. Давно секс-то был?
  - Недавно.
  - Завтра вторую выпей. Ну, сама прочтешь инструкцию, разберешься, - понизив голос, аптекарша спросила: - Изнасиловали? Может, полицию вызвать?
  - Не надо полицию. Это... семейное дело.
  - Ладно, как знаешь. Береги себя.
  - Спасибо! - Маша впервые взглянула в глаза аптекарше и почувствовала, что сейчас снова заплачет. Зайдя в подъезд родительского дома, Маша набрала смс, надеясь, что Глафира еще не спит. Звонить в дверь ей не хотелось. Глафира, увидев Машу, только ахнула. Маша приложила палец к губам и прошептала:
  - Тсс! Мама спит? Пойдем в твою комнату.
  Зайдя к Глафире, Маша кинула на пол свой узел, плюхнулась на кровать и заплакала, закрыв лицо руками. Глаша тут же кинулась к ней и обняла:
  - Что случилось? Мурочка, маленькая, скажи!
  - Только маме не говори.
  И Маша рассказала ей все.
  - О, Господи! - выдохнула Глафира, не в силах сразу найти слова для утешения сестры. - Что ж такое-то?!
  - Глаш, ты понимаешь, что теперь все кончено? Между мной и Матвеем? Как я смогу в глаза ему смотреть?
  - Но ты же не виновата! Просто расскажи ему все!
  - Что рассказать? Что его сын меня изнасиловал?! Как ты себе это представляешь? А я так его люблю! Что же мне делать?!
  И Маша снова зарыдала. Легли они вместе, и Глафира, обнимая сестру, еще долго успокаивала ее и укачивала. Утром Маша проспала. Да и куда ей было теперь торопиться? Она мрачно посмотрела на свое помятое отражение и махнула рукой: наплевать! Глафира ждала ее на кухне с завтраком, но есть Маше совсем не хотелось. Они были одни: мама с Лариком отправились на дневной сеанс в кино - смотреть только что вышедший фильм "Гарри Поттер и кубок огня". Глаша заботливо налила сестре кофе, добавив побольше сливок, как та любила, подвинула тарелку с сырниками. Маша рассеянно отхлебнула кофе и взглянула на сестру:
  - Глаш, что мне делать?
  - Поговори с Матвеем.
  - Я не могу.
  - Ты ему хоть записку какую-нибудь оставила?
  - Нет. Мне нужно куда-нибудь уехать. А то я не вынесу этого всего.
  - Мурик, послушай! Хочешь в Питер? Маме я скажу, что ты уехала в командировку, на работе возьмешь за свой счет пару дней?
  - Хорошо бы прямо сегодня. Заявление я напишу, ты отнесешь? Только не на пару дней, недели на две. В счет отпуска или за свой счет. У меня деньги есть отложенные, немного. Можно ж в каком-нибудь хостеле остановиться, правда? Там дешево.
  - Никаких хостелов. Я уже звонила, тебя Желтовы пригреют. Помнишь Ленку с Андреем? Мы с Ленкой вместе учились. Они классные! У них сейчас как раз комната свободная есть, бабушка умерла. Поживешь у них.
  - Наверно, это неудобно...
  - Удобно. Забыла, как Андрюха у нас на даче неделю жил, когда с Ленкой поссорился?
  - Вроде помню. Глаш, спасибо тебе!
  - Мурик, а ты к врачу не хочешь сходить?
  - Ой, мне же надо еще таблетку выпить! Хочу, конечно. Я в Питере найду платного.
  - Мурочка, но как же Матвей? Ты только представь его состояние! Возвращается с дачи, а тебя нет.
  - Ну вот, зачем ты! - Маша заплакала. - У меня и так сердце разрывается!
  - Напиши ему письмо, я передам.
  - Глаш, если ты ему расскажешь, ты мне не сестра!
  - А кто? Ехидна? Хорошо, хорошо, все, как ты хочешь.
  - Я ноутбук у него оставила... Вообще-то можно и не забирать. Ничего мне больше не нужно.
  - Мурик, ты что?!
  - Глаш, да не пугайся ты так! Я ничего не собираюсь с собой делать, честное слово. Просто я попробую там остаться. Как-нибудь. Не хочу возвращаться в музей, в Москву. Мне тут... невыносимо! Понимаешь?
  - Понимаю. Мурик, у Желтовых свое агентство по подбору персонала - няни, гувернантки, сиделки, всякое такое. Если ты всерьез хочешь остаться в Питере, поговори с ними. Вдруг помогут найти работу! И жилье снять можно, я деньжат подкину. Только маме придется все-таки рассказать.
  - Не сейчас! Потом. Работу найдут? Какую? Сиделкой?
  - Не обязательно. У них много связей, широкий круг знакомых. Вдруг в музее каком-нибудь есть вакансия. Мурочка, ты только не отчаивайся!
  - Глаша, я не отчаиваюсь. Понимаешь, если бы это был кто-то совсем посторонний, чужой! Я бы пережила, правда. Но сын Матвея...
  Глафира вздохнула.
  
  День сплошных разговоров
  
  Дом был красивый - модерн начала двадцатого века, с помпезной входной дверью, украшенной камерой наружного наблюдения и домофоном. Маша набрала код, который ей дала Лена Желтова, и почти сразу отозвался женский голос, спросивший с акцентом:
  - Кито тама?
  - Это Маша Арефьева, насчет работы.
  - Вхóди. Четырьвертый этажа.
  - А номер квартиры?
  Но голос уже отключился, зато запела, открываясь, входная дверь. На четвертом этаже оказалась всего одна квартира - ну да, Лена же говорила, что Зыряновы выкупили весь этаж. Дверь открыла маленькая восточная женщина средних лет, за спиной которой маячила женщина помоложе с младенцем на руках - хозяйка, которая сказала:
  - Маша? Иди за мной.
  Она отдала младенца восточной женщине и повела Машу куда-то вглубь квартиры. Пришли они в кабинет.
  - Присядь, - сказала хозяйка. - Меня зовут Анна Алексеевна, можно просто Аня. Тебе сколько лет?
  - Двадцать семь.
  - А мне тридцать четыре, недалеко ушла. Мне не важно твое резюме - это пусть Зырянов смотрит, просто скажи: с детьми умеешь обращаться?
  - У меня племяннику двенадцать лет, я с ним с младенчества вожусь.
  - Это хорошо, Кристине тоже двенадцать. Если ты ей понравишься, считай - работа твоя. Она очень сложный ребенок. У нее РАС - знаешь, что это такое?
  - Аутизм?
  - Поэтому так сложно найти гувернантку. Есть еще одна проблема - ты согласна уехать с нами заграницу? Если, конечно, подойдешь Кристине.
  - А надолго? И когда?
  - Весной. А надолго ли, зависит от тебя - сколько ты выдержишь рядом с Кристиной.
  - Я не против.
  - Паспорт заграничный есть?
  - Да.
  - Визу муж тебе сделает. Ладно, пойдем к Кристине. Мы зовем ее Юми. Она сама это придумала, и на Кристину не отзывается.
  Прежде чем войти, Аня тихонько постучала. В большой светлой комнате за невысоким столом прямо на полу сидела худенькая девочка - спиной к двери. Она рисовала. Маша быстро огляделась: много книжек и мягких игрушек, в основном - кошек, еще больше разных принадлежностей для рисования. В нише располагалась кровать, которую можно было отделить от остальной комнаты занавесом.
  - Юми, посмотри, кто к тебе пришел, - сказала Аня.
  Юми не оглянулась.
  - Маша, подойди к ней, но не близко. Встань так, чтобы она тебя видела.
  Маша обошла девочку и встала перед ней:
  - Здравствуй, Юми. Можно с тобой познакомиться?
  Девочка подняла голову и посмотрела на Машу, которая в это время рассматривала Юми: длинные русые волосы, серьезное личико с большими светлыми глазами непонятно какого цвета - не то серые, не то зеленые, неулыбчивый рот.
  - Рыжая... - удивленно произнесла Юми.
  - Да, я рыжая. Тебе нравится такой цвет волос?
  - Нравится.
  - А что ты рисуешь? Можно посмотреть?
  Юми прикрыла рисунок рукой и насупилась.
  - Не хочешь показывать - не надо. Просто мне интересно. Я работаю... работала в музее, хранила разные картинки, так что немножко разбираюсь.
  - А где ты их хранила? В сундуке?
  - Нет, в папках и в шкафах.
  - А какие картинки?
  - Акварельные. Их написали давным-давно разные хорошие художники. Портреты, пейзажи, натюрморты, интерьеры... виды комнат!
  - Я знаю, что это. Я много слов про искусство знаю.
  - Это хорошо, значит, нам с тобой будет о чем поговорить.
  - Ты хочешь со мной разговаривать?
  - Если ты не против.
  Юми долго смотрела на Машу, потом убрала руку с рисунка:
  - Вот. Такие картинки ты тоже хранила?
  - Я подойду поближе? - спросила Маша. - Мне отсюда плохо видно.
  Но Юми вдруг встала сама, приблизилась к Маше и поднесла к ее лицу лист с рисунком:
  - Так видишь?
  - Вижу...
  Маша ожидала чего угодно, но не то, что увидела. Юми рисовала белыми и желтыми пастельными карандашами на голубой бумаге: два дерева, трава, облака и девочка с тоненькими ручками и длинными волосами, грустная и одинокая.
  - Красиво... И очень печально, - прошептала Маша.
  - Ты умеешь видеть печаль.
  - А это - крылья, да? Сложенные?
  - Да, ты видишь. А ты умеешь летать?
  - Только во сне.
  - Вот и я...
  - Ты не против, если я останусь с тобой?
  - Оставайся. Ведь у тебя больше нет своего дома?
  - Есть, но...
  - Ну вот.
  Когда Аня с Машей вернулись в кабинет, Маша увидела, что Аня плачет.
  - Не обращай внимания, - сказала она. - Это я от радости. Как ты с ней хорошо разговаривала! Я так не умею, отец тем более. В общем, мы тебя берем. Только придется еще с Зыряновым поговорить. Он такой... суровый, но ты не бойся, он ради Кристины на все готов. Кристина - не моя дочь, его. От первого брака. У нас с ним двое - Михрютку ты видела, а еще Владислава, ей шесть лет, мы зовем ее Лада, Оладушек. Конечно, у нас и домработница есть, и няня, но для Кристины отдельный человек нужен. Сейчас познакомишься с Ладой, потом тебя отвезут к моему мужу в офис, я шофера вызвала. А уже завтра можешь выходить на работу. Условия с Зыряновым обговоришь.
  Лада оказалась крепенькой складненькой девочкой с темными кудряшками, и была, как потом выяснилось, очень похожа на своего отца, да и названа в честь него. Владислав Сергеевич Зырянов действительно был человеком суровым с виду, эдакий "хозяин жизни". И вел себя соответствующе. Но Маша все время помнила, что Юми - его дочь, поэтому нисколько не боялась, что ему, кажется, даже нравилось. Он уже успел выяснить всю, как он выразился Машину "подноготную" и хотел задать еще пару вопросов, но Маша его перебила:
  - А вы знаете, откуда пошло выражение "подноготная"?
  - Ээээ... Нет, не знаю - растерялся Владислав Сергеевич.
  - От названия старинной пытки. Когда под ногти допрашиваемого запускают иглы или гвозди.
  - Что вы говорите!
  - Так что вы хотели спросить?
  - Вы сбили меня с мысли... Ах, да! Почему вы столь скоропалительно перебрались в Петербург?
  - Не думаю, что это вас касается.
  - Нет, ну как же? Вдруг у вас долги или еще что-нибудь в этом роде?
  - Никаких долгов. Я чиста перед законом. И перед криминалом - тоже. Вам же известна моя "подноготная".
  Владислав покачал головой:
  - Да, не получается у нас с вами разговор.
  - Насколько я понимаю, нам с вами и не придется много разговаривать. А с Юми мы нашли общий язык.
  - Вот вы какая! - Зырянов неожиданно развеселился. - Ладно, каюсь, виноват. Хотел вас слегка запугать - по привычке. Простите. Но поймите и вы меня: мы вас совсем не знаем, а ребенок очень сложный. Даже если вы чисты перед богом и чертом, ваша личная жизнь и ваше душевное состояние нас волнуют: наличие ревнивого поклонника, разбитого сердца и тому подобного. Нам не нужен человек с личными проблемами.
  - Допустим, кое-что есть. Было. Я с этим справилась и умею отделять личное от...
  - От общественного?
  - Да. И потом, я что-то не вижу очереди из желающих занять должность гувернантки при вашем сложном ребенке.
  - Да, вы правы, особого выбора у нас нет. Только я не понимаю, почему вы-то так рветесь занять это место?
  - Потому что мне очень понравилась Юми. Она необыкновенный ребенок! Удивительно одаренный, тонко чувствующий, очень хрупкий.
  Зырянов вдруг встал и отошел к окну. Постоял там спиной к Маше, потом тихо произнес:
  - Это вы удивительная. Чувствую, Юми крупно повезло. И всем нам тоже.
  Вернулся за стол, потер лицо рукой и сказал прежним иронично-деловым тоном:
  - Можете приступать к работе. Аня вам все расскажет и покажет. А, самое главное забыл! Платить я вам буду 150 кусков в месяц... Простите, 150 тысяч. Рублей. Вас устроит?
  - Да, спасибо.
  - Насчет выходных...
  - Мне не особенно нужны выходные. Раз в месяц достаточно. Но вот когда мы будем в Европе... Вы же в Европу переезжаете, я правильно понимаю?
  - В Испанию. Ежегодный отпуск на две недели. Или два раза по неделе. Смотря по обстоятельствам. Естественно, я оплачу перелет. Ну что, по рукам?
  - По рукам.
  Маша протянула Зырянову руку, но он, вместо того чтобы пожать ее, вдруг поцеловал. Маша поморщилась:
  - Владислав Сергеевич, я осознаю, что вы собираетесь платить мне очень большие деньги, учитывая, что я буду жить у вас на всем готовом, но, если вы надеетесь, что я стану оказывать вам еще какие-то услуги, вы ошибаетесь. Лучше сразу это обговорить.
  - Нет, - серьезно ответил Владислав. - Не надеюсь. Вы не такая, это видно с первого взгляда.
  Пока Маша, включив "внутреннюю Глафиру", как это называлось у них с сестрой, разбиралась с работодателями, в Москве тоже происходили разборки, и гораздо более жаркие. Конечно, Глаша не сдержала данное Мурочке слово, и тут же позвонила Матвею, а потом даже приехала к нему, потому что по телефону сообщать такие новости было невозможно. Выслушав Глашу, Матвей долго молчал, потом сказал:
  - Спасибо, что рассказали. А сейчас вам лучше уйти. Мне надо побыть одному.
  - Матвей, пожалуйста, очень вас прошу, позвоните мне, когда сможете! Просто чтобы я знала, что с вами все в порядке.
  - Да какой уж теперь порядок, - махнул рукой Матвей. Он не мог оставаться в квартире и уехал обратно на дачу. Всю неделю он занимался хозяйством, стараясь думать только об каких-то конкретных делах: починить забор, собрать яблоки. Но ночью его воображение распоясывалось так, что заснуть он мог, только напившись. К концу недели водка кончилась. За все это время Матвей так и не смог осознать и принять, что насильником был его собственный сын. Он понимал, что ни Маша, ни Глафира не стали бы лгать, но ему никак не удавалось совместить Глашин рассказ с образом Антошки, который казался Матвею еще совсем ребенком. Капризным, избалованным, временами даже наглым, но ребенком. Правда, теперь они довольно редко виделись.
  Но главным вопросом, который мучил Матвея, был вопрос: "Зачем?! Зачем Антон это сделал?" Ведь не случайно вышло, не бес попутал, нет! Он специально пришел, выбрав время, когда отца не было дома. Что это - ревность, месть, злость на отца? Все сразу? Матвей не счел нужным сообщать о Маше ни бывшей жене, ни сыну, искренне не понимая, как это их касается. Откуда Антон вообще узнал о Маше? Ну да, скорее всего, от Катерины - Маша рассказала Матвею о ее неожиданном визите. И Матвей поехал к Катерине. Первый, кого он увидел, был Антон - сидел на диване, положив ногу на ногу и "втыкал" в смартфон. На отца он взглянул мельком, бросив:
  - Привет, старик!
  Но потом взглянул пристальней и слегка изменился в лице. Матвей пошел к нему, чувствуя, что ярость затмевает рассудок - увидев выражение лица сына, Матвей вдруг понял: да, все правда.
  - Ты что, ты что? - забормотал Антон. - Чего тебе надо? Мама!
  Катерина вошла, когда Матвей уже успел схватить сына за грудки, и занес руку для пощечины.
  - Мама! - истерически завопил Антон.
  - Матвей, прекрати! Ты с ума сошел?
  Катерина попыталась оттащить Матвея, но он был сильнее, Антон же сумел вырваться и хотел было сбежать, но мать его не пустила:
  - Стой! Что происходит?
  - Откуда я знаю! - плаксивым тоном крикнул Антон. - Пришел вот, стал меня убивать ни с того, ни с сего...
  - Ни с того, ни с сего?! - заорал Матвей. - Ах ты погань! Мерзавец!
  - Что я сделал-то?
  - А то ты не знаешь?!
  - Так, тихо! - гаркнула Катерина. - Замолчали оба! Антон, сядь там. А ты - сюда. Матвей, говори, в чем дело.
  - Дело в том, что... Антон... он...
  Нет, язык у Матвея решительно не поворачивался сказать такое о собственном сыне. Наконец, он собрался с силами и быстро проговорил:
  - Антон пришел ко мне домой, когда я был на даче, и изнасиловал Машу. Неделю назад.
  - Что он сделал? - не поверила своим ушам Катерина.
  - Он. Изнасиловал. Машу.
  - Я не понимаю... Антон?
  - Да никого я не насиловал, - неожиданно спокойным тоном ответил Антон. - Я и не был-то у тебя уже сто лет. Какая-то девка наговорила на меня на меня, а ты ей веришь. Совсем сбрендил на старости лет.
  Матвей и Катерина молча смотрели на сына. Матвей встал:
  - Ладно. Катерина, тебе самой выбирать, кому из нас верить. Машу ты видела, так что, наверно, можешь понять, стала бы она наговаривать на Антона, которого и знать не знает, или нет. И главное - зачем? В общем, вы теперь друг с другом разбирайтесь, а я ухожу. А ты, подонок, мне больше не сын.
  - Можно подумать, ты мне хорошим отцом был, - язвительно сказал Антон. - Не зря мать тебя выгнала.
  - Антон! Матвей! Я ничего не понимаю! - закричала Катерина.
  - Да что тут понимать-то, Катя? Мерзавца мы с тобой вырастили. Прощай.
  Матвей ушел. Катерина, нахмурившись, смотрела на сына. Потом вышла, достала из бара бутылку Бифитера, залпом выпила хорошую стопку, за ней - вторую. Уже одно то, что Антон не побежал за ней, канюча и оправдываясь, говорило о многом: будь сын, и правда, не виноват, закатил бы целую истерику. Если бы Катерина не разговаривала с Машей, она еще могла бы поверить сыну. К тому же у Антона в прошлом уже было нечто подобное. Катерина помнила, сколько понадобилось денег, чтобы отмазать сына от закона. И вот - снова.
  А Антон в это время лихорадочно пытался сообразить, какую линию поведения выбрать: похоже, мать отцу поверила! Когда Катерина вернулась, от нее ощутимо пахло спиртным, и Антон запаниковал - мать уже пару раз срывалась с цепи. После развода она неделю не просыхала - а он-то, дурак, за отца переживал. Мать была столпом, на котором держалось существование Антона, и, если этот столп рухнет, что тогда делать? Как жить?
  - Ну? - сказала Катерина, подходя к сыну. Он хотел было привычно огрызнуться, но придержал язык. - Рассказывай.
  - Мам, ну чего ты хочешь услышать от меня услышать? - заныл он, невольно отодвигаясь от матери.
  - Правду. А если не скажешь, то я лишу тебя денежного довольствия: заблокирую карту, заморожу счет. Квартира у тебя есть, так что - живи, как хочешь. А здесь я сменю замки.
  Антон молчал. Катерина развернулась и пошла к двери:
  - Хорошо. Собери свое барахло, я вызову такси.
  - Да, - тихо произнес Антон, с ненавистью глядя матери в спину. Она остановилась:
  - Не слышу.
  - Я это сделал! - выкрикнул Антон. - И что теперь? Да она сама хотела!
  - Сама? - ледяным тоном спросила Катерина. - Так прямо и сказала: "Дорогой Антон, я вижу тебя первый раз в жизни - давай трахнемся"?
  - Не хотела бы - не дала бы.
  - Ты мне еще про кобеля и сучку вспомни! Как она могла с тобой справится? Ты под два метра ростом, она против тебя - Дюймовочка! Зачем ты это сделал?
  - Не знаю. Захотелось. А что ты ее так защищаешь? Я твой сын, между прочим, а она нам никто и звать никак!
  - Ты что, не понимаешь, что жизнь отцу сломал? Он любит Машу!
  - Да какое нам с тобой дело, кого он любит?!
  - То есть?
  - Да так! Мы теперь чужие люди! Посторонние!
  - Мы никогда не станем посторонними. Мы развелись, да. Но Матвей твой отец навсегда. А я прожила с ним два десятка лет, мы стали родными. И я хочу, чтобы Матвей был счастлив, пусть и без меня.
  - Мам, ты больная? Я не понимаю, зачем тебе нужно, чтобы он был счастлив с какой-то рыжей девкой? Тебе-то какая выгода от этого?
  - Никакой. Просто я его люблю.
  - Тогда зачем вы, б...ь, развелись?! - заорал Антон.
  Катерина молча на него смотрела, словно не узнавая. Она видела, что сын искренне ее не понимает и так же искренне не видит ничего особенного в своем поступке.
  - Сейчас мы говорим о тебе, - напомнила она. - Ты осознаешь, что совершил уголовное преступление?
  - Да не пойдет она в суд. Совсем, что ли, дура? Ее слово против моего - кто что докажет?
  Катерине внезапно все смертельно надоело.
  - Пошел вон, - сказала она. - Видеть тебя больше не желаю.
  - Что?
  - Вон! Выметайся отсюда к чертовой матери!
  - Ну и ладно... И пожалуйста... - забормотал Антон.
  - Ключи верни. От этой квартиры.
  - Да подавись ты своими ключами!
  Антон швырнул на пол ключи и выбежал, хлопнув дверью. А Катерина села на пол, с силой сжала в ладони связку ключей и заплакала.
  
  Где-нибудь, когда-нибудь...
  
  Телефон зазвонил, когда Матвей выходил из троллейбуса, но пока он суетился, доставая мобильник, звонок прервался. Матвей нажал на кнопки и, вспыхнув от волнения, увидел высветившееся на экранчике имя - Маша! Он тут же набрал ее номер:
  - Маша! Машенька! Где ты?
  - Здравствуй, Матвей. Я в Петербурге.
  - Я тоже! Приехал на конференцию. Как раз думал, как тебя отыскать.
  - Ты здесь? - голос Маши дрогнул. - Я не ожидала...
  - Нам надо увидеться, непременно! Ты можешь прямо сейчас? Я рядом с отелем, но подъеду, куда ты скажешь.
  - В каком ты отеле?
  - Санкт-Петербург! Это на Пироговской набережной.
  - Я приеду к тебе примерно через полчаса. Встретимся в холле.
  - Маша, как я рад...
  Но она уже отключилась. У Матвея дрожали руки, и он чуть не уронил телефон. Он стремительно поднялся к себе в номер, умылся и, подумав, переодел рубашку. Спустившись в холл, он встал прямо у входных дверей, чтобы не пропустить Машу. Она явно волновалась и старалась не смотреть на Матвея. Оба неловко топтались, не зная, что говорить и делать. Наконец, Матвей сообразил:
  - Послушай, пойдем ко мне! Посидим, поговорим нормально. Можно что-нибудь заказать в номер. Чего ты хочешь? Кофе? Пирожное? Я помню, ты любишь тирамису! Или, может быть, белого вина?
  - Ладно, - кивнула Маша. - Пойдем к тебе.
  В лифте они ехали молча, но, закрыв за собой дверь номера, Матвей обнял Машу и прижал к себе:
  - Машенька! Рыжее счастье мое, - бормотал он, целуя ее бледное лицо с зажмуренными глазами. - Не плачь, не надо! Все будет хорошо!
  Маша печально на него посмотрела:
  - Да, у кого-то все будет хорошо. Но у нас - вряд ли.
  - Маша, я все знаю! Глафира рассказала.
  - Кто бы сомневался.
  - Тогда я подумал, что ты права, и нам лучше расстаться. Но сейчас... Я так безумно скучал! Я люблю тебя!
  - Матвей, родной, любимый! Не получится у нас ничего, как ты не понимаешь! Я не смогу забыть. И ты не сможешь.
  - Машенька, я понимаю: тебе тяжело возвращаться в Москву, в ту квартиру. Но я могу переехать в Петербург. Это займет какое-то время, конечно, - надо поискать работу, жилье. А пока я мог бы приезжать на выходные. "Сапсаном" - очень быстро и удобно!
  - На выходные! Ты разоришься.
  - Ладно, хотя бы раз в две недели, раз в месяц! Зато потом мы будем вместе.
  - Матвей, дело в том, что я сама уезжаю. Далеко и надолго. Я потому тебе и позвонила - хотела проститься.
  - Куда ты уезжаешь?!
  - В Испанию. Я сейчас работаю в одной семье в качестве гувернантки. Муж - бизнесмен, жена... Просто жена. У них трое детей. Я занимаюсь старшей, ей двенадцать. Они уезжают в Испанию на постоянное жительство, хотя бизнес у мужа здесь. Уже все готово - билеты, визы. Мы улетаем через пару недель.
  - Так скоро! И как долго ты там будешь?
  - Матвей, я не знаю. Контракт на год, но они вряд ли захотят меня отпускать. Старшая девочка - сложный ребенок, а я нашла с ней общий язык. Думаю, года три я там продержусь. Как минимум. Прости, что не оправдала твоих ожиданий. Мне очень тяжело тебя видеть. Я рассчитывала пообщаться по телефону. Не надо было мне приезжать...
  Маша рванулась к двери, но Матвей догнал и не пустил. Они долго стояли, обнявшись, потом Матвей тихо сказал:
  - Может, отменишь все это?
  Маша отстранилась.
  - Есть еще кое-что. У меня был выкидыш. Но если бы и не было, я не оставила бы ребенка. Потому что не была уверена, чей он. И экспертиза ничего не дала бы - ты это лучше меня понимаешь. Вы слишком близкие родственники. Да, я сразу приняла таблетки, но они действуют в 99% случаев. А я попала в один проклятый процент.
  Матвей долго молчал. Наконец произнес, тяжко вздохнув:
  - Прости меня.
  - Да за что же?! - заплакала Маша. - Ты ни в чем не виноват.
  - Все равно виноват. Значит - что? Конец всему?
  - Матвей, я не знаю. Давай подождем. Пусть пройдет какое-то время, пусть рана зарастет.
  - Время... Это жизнь проходит.
  - Я не могу ничего изменить. Мне больно, но... Я не могу встать между тобой и сыном.
  - У меня нет больше сына, - твердо произнес Матвей.
  Маша дико на него взглянула.
  - То есть, физически он есть, конечно. Жив-здоров. Но я... В общем, я больше не считаю его своим сыном. Это все, что я могу сделать.
  Маша пошла домой пешком. Лужи, грязь, мокрый снег летит с неба, ветер - Маша ничего не замечала. Дома сразу влезла в ванну, а потом улеглась в постель, накрылась с головой одеялом и заплакала. У нее сегодня выходной, пусть все отстанут. Может, ей нравится проводить свой выходной, рыдая под одеялом? Но не отстали - минут через десять к ней постучала Аня:
  - Маш, с тобой все в порядке?
  - Да...
  - Точно? - сказала Аня, входя и присаживаясь на краешек. - А то Роза сказала, что ты пришла вся мокрая - с ног до головы. Ты решила простудиться перед самым вылетом?
  - Нет.
  - Эй, да что случилось? Ты что... Ты виделась с ним?
  - С кем?
  - Всегда есть какой-нибудь "он".
  - А если и виделась? Ты меня уволишь? Моя личная жизнь вас не касается!
  - Машенька, ну что ты, в самом деле? Я просто за тебя переживаю. Давай, вылезай из-под своего одеяла, и мы с тобой немножко напьемся!
  - Нельзя "немножко" напиться, - мрачно сказала Маша, скидывая одеяло. - Это как быть "немножко беременной"
  - Ладно, тогда просто напьемся. Ты любишь текилу?
  - Никогда не пила.
  - Вот и попробуешь. Заодно желание загадаешь. Вставай-вставай! Я все принесла. Можешь не одеваться - у нас будет пижамная вечеринка.
  Маша нехотя поднялась, закуталась в халат и присела к столу. Аня действительно была в пижаме. Она уже открыла бутылку текилы, нарезала дольками лайм. Соль была просто в бумажке.
  - Это делается так, смотри! - сказала Аня и разлила текилу по стопкам. - Выжимаешь пару капель сока лайма вот сюда - на ложбинку между указательным и большим пальцами. Сыпешь туда же немного соли... Так, бери стопку и кусочек лайма! Вдох - слизываешь соль, текилу - залпом! Закусываешь лаймом. Можно выдохнуть. Ну, как?
  - Круто! - кашляя, ответила Маша.
  - Пробирает, скажи? Я недавно научилась, а то все водкой догонялась. Давай еще по одной. И ты мне расскажешь, что за мерзавец твой бывший.
  - Он не мерзавец, - печально сказала Маша. - Он очень хороший человек. И так же несчастен, как я.
  - Женат, что ли, твой хороший человек?
  - Нет. Все гораздо хуже...
  И Маша рассказала Ане все. Дослушав, Аня длинно выругалась и снова разлила по стопкам текилу:
  - Давай! Что б он сдох в муках, этот козел!
  - Как ты думаешь... - Маша с надеждой посмотрела на Аню. - Как ты думаешь, когда-нибудь мы с Матвеем сможем быть вместе?
  - Не знаю, Машенька. Что я могу знать? Я в собственной-то жизни ни хрена не понимаю. Если б ты знала, как мне не хочется ехать в эту гребаную Испанию!
  - А чего ж Зырянову об этом не скажешь?
  - Ха! Ты знаешь, почему он нас с детьми туда ссылает? Чтобы тут на свободе резвиться! У него любовница есть. Давно завелась, еще до Михрютки. Он мне специально ребенка заделал, чтобы я не вникала.
  Аня опрокинула еще стопку.
  - Я ж сама его из семьи увела! Секретаршей у него была. Ну и... А теперь он говорит, что разводиться больше не намерен, так что - терпи, Аня.
  - Развелся с женой и Юми забрал?
  - Неет, Юми тут не причем! С ее матерью вообще какая-то мрачная история, он мне толком и не рассказал. Слушай, а хочешь, попросим Зырнянова, и он этого твоего гада закопает? Он может!
  - Ань, ты что, с ума сошла? Не вздумай Зырянову рассказывать! Я тогда тут же уволюсь!
  - Ладно, не буду. Но бесит же! Живет такая мразь и в ус не дует. Тогда я прокляну его страшным проклятьем! Это-то можно?
  - Я бы не стала.
  - А я стану. Проклинаю тебя, мразь, на север и юг, на запад и восток, не поможет ни дьявол, ни бог. Аминь! Выпьем.
  - Ань, да ну его к лешему! Давай лучше о прекрасном. Хочешь, я тебе стихи почитаю?
  - О, давай!
  - Мое любимое. Белла Ахмадулина написала.
  И Маша, подпирая рукой голову, которая как-то странно отяжелела и норовила упасть на стол, начала читать:
  В той тоске, на какую способен
  человек, озираясь с утра
  в понедельник, зимою спросонок,
  в том же месте судьбы, что вчера...
  Аня вдруг заплакала навзрыд. Маша кинулась к ней:
  - Ань, ты чего?!
  - Чего-чего! Стихи твои! Это так прекрасно...
  - Дальше читать?
  - Читай.
  Маша дочитала до конца:
  Мне ответствовал свет безмятежный
  и указывал свет или смех,
  что еще молодою и нежной
  я ступлю на блистающий снег...
  - Как она это все знает, а? - спросила Аня. - Как она слова эти подбирает: "свет безмятежный", "несказанный удел"? Таких слов и не бывает! А про снег? Как там?
  - "...что еще молодою и нежной я ступлю на блистающий снег", - тихо повторила Маша.
  - Ты веришь? Маш, ты веришь? Будет еще у нас блистающий снег, а?
  - Давай будем на это надеяться.
  - Давай! Знаешь, сколько раз мне хотелось проснуться... как это у нее?
  - "... в том же месте судьбы, что вчера"?
  - Наоборот! В другом месте, в другой судьбе...
  - А Юми этого боится.
  - Юми?
  - Ну да. Я вызнала, почему она не спит. Боится, что, проснувшись, окажется в другой реальности.
  - Господи, что у ребенка в голове-то делается! Нет, какое же счастье, что у нас теперь есть ты. Поговорила с ней?
  - Поговорила. Вроде успокоила. А сама, грешным делом, подумала: а где гарантии, что мы действительно в своей реальности? Проснулись в новом мире и забыли прежний. А там, может, все не так было...
  - Слушай, ты меня не пугай. Мне одной Испании во как хватает! Тоже ведь мир иной. Что я там буду делать, не представляю.
  - Да ладно, Ань, разберемся. Где наша не пропадала!
  - Это точно. Ой, что-то я дошла до полной кондиции... Спеть, что ли?
  - Давай!
  Они сидели друг напротив друга в одинаковых позах - подперев головы руками. Аня вздохнула и запела: "Напилася я пьяна, не дойду я до дому, довела меня тропка дальняя до вишневого сада..." Зырянов из своего кабинета услышал Анино пение и нахмурился. Встал, пошел на голос и удивился, что поют в комнате гувернантки - Маша уже вовсю подпевала Ане. Он постоял под дверью, послушал: "Там кукушка кукует, мое сердце волнует. Ты скажи-ка мне, расскажи-ка мне, где мой милый ночует..."
  Поморщился и удалился к себе: ох, уж эти бабы...
  
  На север и юг, на запад и восток
  
  Маша задумчиво рассматривала рисунки Юми - их набралась внушительная стопка. Рисовала Юми пастелью на цветной бумаге, выбирая чаще всего блекло-голубые, зеленоватые и песочные оттенки: нежные девочки с маленькими ручками и раскосыми глазками; загадочные существа, напоминающие то крылатых лисиц, то трехрогих козочек; волшебные цветы с грустными глазами; облака, плывущие по земле и травы, растущие с неба; печальные и кроткие драконы - во всех сюжетах была таинственная глубина и не поддающаяся пониманию загадка. Казалось, если посмотреть подольше, рисунки оживут: улыбнется девочка, колыхнутся травы, запоет птица и дракон, высунув раздвоенный язык, лизнет тебя в щеку, как верный пес. И может, ты сумеешь войти в этот мир, манящий и волнующий душу. "Какое-то шаманство! - думала Маша. - Как может двенадцатилетняя девочка так тонко чувствовать и так живо отображать свои чувства?" Лишь одна картинка выбивалась из общего ряда: Юми нарисовала ее на черной бумаге мелом и сангиной, изобразив странного жутковатого человечка, сжавшегося в комок, испуганного и затравленного нападающими на него крылатыми существами, беспощадными и злобными.
  - Юми, что это? - спросила Маша.
  Юми коротко взглянула и снова принялась рисовать - на сей раз на голубой бумаге. Через некоторое время она ответила:
  - Это сон одного человека. Плохой человек и плохой сон.
  - Что за человек?
  - Не знаю. Но он заслужил. Я нарисовала, теперь оно исполнится.
  - Что исполнится, Юми?
  - Проклятье. На север и юг, на запад и восток, не поможет ни дьявол, ни бог.
  Маша похолодела - Юми никак не могла слышать их вчерашний разговор с Аней! Она в это время уже спала. Но выходит - слышала? Что же теперь делать?
  - Теперь нужно этот рисунок сжечь, а пепел развеять, - сказала Юми, словно отвечая на Машины мысли. - Ты сделаешь?
  - Хорошо, я сделаю, - растерянно ответила Маша. Она прошла на кухню, взяла сковородку и сожгла в ней листок - горел он плохо, словно сопротивлялся. Маша собрала пепел в чашку и высыпала с балкона, а ветер тут же разнес пепел в разные стороны - на север и юг, на запад и восток.
  - Что это вы тут делаете? - спросил внезапно возникший на балконе Зырянов, и Маша вздрогнула.
  - Воздухом дышу, - ответила она, покосившись на Зырянова.
  - Дело хорошее, - вздохнул он. - А почему вы вчера так разгулялись с моей Аней? Аж песни пели!
  - Попеть - тоже дело хорошее.
  - И напиться?
  - А почему нет? Только вам можно?
  - Нам - это кому? - осторожно спросил Зырянов. Он как-то робел перед новой гувернанткой, сам себе поражаясь.
  - Вам - мужчинам.
  - А, понятно. Обо мне, поди, сплетничали?
  - Немножко.
  - Жаловалась вам Аня на меня?
  - Владислав Сергеевич, если вы предполагаете, что я стану доносить вам на вашу супругу, то вы глубоко заблуждаетесь. Разбирайтесь как-нибудь сами.
  - Хорошо-хорошо! Экая вы... принципиальная.
  - Владислав Сергеевич, если можно, не могли бы вы рассказать о матери Юми? Это очень важно для меня - поможет лучше понять девочку. Пожалуйста.
  - Печальная история. Не люблю вспоминать. Ну да ладно. Мать Юми... Алиса была моей первой любовью. Безответной. Я долго и безуспешно ее добивался, потом отступился. А через пару лет она сама пришла ко мне: я тогда уже преуспел в бизнесе, а ей нужны были деньги на операцию для отца.
  Зырянов поморщился и вытащил пачку сигарет - закурил, затянулся и продолжил:
  - Я мог бы просто дать ей денег, ничего не требуя взамен...
  - Но вы потребовали.
  - Да. Нисколько не горжусь этим своим поступком.
  - Да уж, гордиться тут нечем.
  - В результате на свет появилась Юми. Я помогал им, конечно. Звал Алису замуж, я тогда как раз был в процессе очередного развода. Но она категорически отказалась. А потом все как-то очень быстро развалилось, и никакие мои деньги не помогли: сначала ушел отец Алисы, ее мать ненадолго пережила мужа, а Юми много болела. Алиса... В общем, ее психика не выдержала. Я нашел для нее хороший пансионат, так что...
  - Значит, он жива?
  - Да, жива. Но дважды пыталась покончить с собой.
  - Понятно. Как это все грустно. Бедная Юми.
  - Да, бедная Юми. Алиса ее не помнит.
  - Забыла собственную дочь?!
  - Забыла. Живет в каком-то своем мире. Иногда мне кажется, что Юми этот мир и рисует. Она ведь особенная девочка.
  - Особенная, да, - согласилась Маша. - Отрешенная и не по-детски мудрая.
  - Юми внешне очень похожа на Алису. Меня это беспокоит.
  - А вы навещаете Алису? - спросила Маша, взглянув на мрачное лицо Зырянова.
  - Редко. Она все равно не понимает, кто я. А мне это тяжко.
  - Владислав Сергеевич, не могли бы вы взять меня с собой, когда поедете к Алисе?
  - Зачем это вам?
  - Мне хочется понять.
  - И вы думаете, что, раз увидев, все поймете?
  - Возможно. Не все, но хоть что-то. И вам будет не так тяжко.
  - Ладно, я как раз собирался на следующей неделе.
  Они помолчали, потом Зырянов, кашлянув, произнес:
  - Счастье, что у нас есть вы.
  - Да уж, счастье из меня то еще, - усмехнулась Маша. - Ладно, пойду к Юми.
  - Спасибо! - вслед ей сказал Зырянов.
  - За что? - удивилась Маша.
  - За все.
  Маша волновалась перед визитом к Алисе, но еще больше нервничал Зырянов. Всю дорогу он молчал, судорожно сцепив руки, и время от времени вздыхал. Пансионат оказался современным зданием, светлым и уютным, а персонал в нежно-зеленой форме выглядел заботливым и профессиональным. Машу с Зыряновым проводили в комнату Алисы - она сидела в кресле у окна и окинула их равнодушным взглядом. Зырянов вручил ей большой букет нежно-розовых цветов, похожих на розы, но без шипов. Алиса оживилась и прижала букет к груди. Потом она заметила Машу и уставилась на нее - большие серо-зеленые глаза, так похожие на глаза Юми, казались удивленными.
  - Рыжая! - воскликнула Алиса, и Маша снова вспомнила Юми.
  - Рыжая, - кивнула она, подходя ближе. Алиса протянула ей бледную тонкую руку, Маша взяла и легонько пожала.
  - Теплые руки, - сказала Алиса. - Приятно. Хочешь чаю?
  Зырянова она словно бы не замечала, но когда помощница накрыла стол для чая, сказала ему:
  - И ты садись.
  Маша достала пирожные, что они принесли с собой - Алиса с удовольствием их ела, деликатно откусывая. Она казалась бы вполне нормальной, если бы не вечная настороженность в глазах и не манера внезапно замирать на несколько секунд. Потом Алиса "размораживалась" и продолжала начатое действие. Маша внимательно разглядывала Алису: да, правда, Юми очень на нее похожа внешне, но внутренне Юми совсем другая - более сильная, несмотря на кажущуюся хрупкость. Когда прощались, Алиса снова подала Маше руку и сказала:
  - Приходи еще, рыжая. Придешь?
  - Как только смогу, так и приду, - сказала Маша, понимая, что в ближайшие годы вряд ли сможет выполнить это обещание: через три дня они улетают в Испанию. Начиналась Машина новая жизнь, а прежнюю жизнь она спрятала в дальнюю кладовочку памяти и закрыла на семь замков - пусть подождет. Пепел сожженного рисунка Юми давно развеялся, слова Ани постепенно забылись, а тем временем проклятие начало действовать...
  Антон вскинулся на кровати и сел, задыхаясь и обливаясь потом - что за жуткая фигня ему приснилась?! Сон размывался, словно туман, уносимый ветром, но ощущение ужаса не проходило. Антон помнил темноту и тесноту - словно он находился в картонной коробке, заклеенной скотчем, и никак не мог оттуда выбраться, а выбираться было нужно, потому что со всех сторон - он чувствовал это! - к нему стягивались некие злобные существа с острыми когтями и клювами, готовые порвать его на клочки. Как-то он все-таки освободился и кинулся бежать, существа гнались за ним - вот впереди просвет, скорее туда! Но просвет обернулся пропастью, в которую Антон и упал. И падал, кувыркаясь в воздухе, пока не проснулся. Он еще не знал, что этот сон был первым в последующей непрерывной и неизбывной череде кошмаров, которые станут его донимать: тесные коробки и коморки, лабиринты коридоров и улиц, страшные пропасти, жуткие злобные существа, бесконечный замедленный бег сквозь сменяющиеся декорации сна, когда бежишь изо всех сил, задыхаясь, а ноги еле двигаются, увязая в липком тумане.
  Антон встал с кровати и прошел на кухню, по пути больно ударившись боком о косяк двери. Достал из холодильника бутылку минералки, открыл и тут же выронил из рук - бутылка разбилась. Чертыхнувшись, он стал собирать осколки и мгновенно поранил подошву, залив пол еще и кровью. Кое-как промыв порез перекисью и заклеив, он все-таки прибрался в кухне. Больше минералки не было, поэтому он выпил холодной воды из чайника, налив ее в кружку - отпил и тут же выплюнул, потому что почувствовал во рту что-то инородное: это был большой рыжий таракан. Антон завопил от неожиданности: тараканов он ненавидел. Откуда могла взяться эта пакость?! Он прополоскал рот и все-таки напился, проверив и чайник, и кружку.
  Антон вышел на балкон - постоял, подышал, посмотрел вниз, на освещенную фонарями и огнями реклам улицу, по которой проезжали редкие машины, и вдруг почувствовал дикий приступ паники и головокружения: балкон поплыл под его дрожащими ногами. Антон шарахнулся в комнату и замер, не решаясь сделать ни шагу: привычный мир изменился. В полумраке плавали смутные цветные тени, что-то поскрипывало и шелестело, по ногам тянуло холодом. Волосы на голове Антона стали дыбом, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он упал в постель и накрылся с головой одеялом - и в ту же самую минуту с громким треском провалился вниз край матраса кровати, и Антон съехал головой на пол. Остаток ночи он провел в туалете, сидя на унитазе - это казалось ему самым безопасным местом квартиры. Но когда рано утром с потолка полилась вода - у соседа сверху прорвало трубу, Антон понял, что безопасных мест больше не осталось. В истерике он позвонил матери и, пока та за ним не приехала, стоял около лифта, прислонившись к стеночке, и уже не удивился, когда мелкая собачонка соседа, всегда ластившаяся, попыталась его укусить.
  - Фу, Миня, фу! Как не стыдно! - увещевал собачонку сосед, заводя ее в лифт. - Что на тебя вдруг нашло?
  К вечеру Антон отошел и уже не понимал, почему так напугался обычных, в общем-то, происшествий: просто плохой день, бывает. Пока он отсиживался у матери, ничего особенного не случилось, и Антон вернулся к себе, благо нанятые люди уже починили кровать и ликвидировали последствия потопа. Правда, такси в котором он ехал, чудом избежало аварии, а потом застряло в пробке, но это тоже были самые обычные явления, как утешал себя Антон. Войдя в подъезд, он посмотрел на лифт и не решился в нем ехать - а вдруг застрянет? Пошел пешком, но через два пролета поскользнулся на банановой кожуре и упал, больно ударившись копчиком и подвернув ногу. Хромая, добрался он до двери своей квартиры - открывал с опаской, не зная, чего ждать. Даже мелькнула мысль вернуться к матери, но он устыдился: "Да что за хрень со мной творится?!"
  Вошел и стал на пороге, прислушиваясь. Было тихо. Антон обошел все комнаты, включая по дороге свет - вроде бы все в порядке. И только он это подумал, как у него над головой взорвалась лампочка в люстре. Антон еле успел отскочить, чертыхаясь. Он пропылесосил ковер, не рискнув вворачивать новую лампочку, а потом открыл ноутбук и набрал в поисковике: "череда мелких неприятностей к чему". Нашлось аж двадцать миллионов результатов - это слегка утешило Антона: значит, он не один такой! Он ткнул в первую статью, окно открылось, но никакого текста не обнаружилось: Антон увидел только фотографию, довольно мрачную: сгоревший лес и человек, идущий по пепелищу. Под капюшоном куртки лица не было видно, но чем дольше Антон смотрел, тем больше ему казалось, что этот человек - он сам. На этом ноутбук благополучно завис: не перегружался и не выключался. В конце концов Антон плюнул и просто закрыл крышку, не в силах больше видеть чертову фотографию - но она так и стояла у него перед глазами. Внезапно вся дальнейшая жизнь представилась Антону таким вот пепелищем, и он даже почувствовал запах гари и раскаленного железа...
  Твою ж мать! Антон кинулся на кухню: точно, на плите выкипел и раскалился чайник, который он поставил, решив выпить чаю - электрический почему-то не включился. Антон вырубил газ и открыл окно. Что все это значит, черт побери?! Словно его кто-то сглазил! А может, и правда? Он сел к столу и последовательно записал все происшествия, случившиеся с ним за последнее время - список вышел внушительным, а ведь даже двух дней не прошло после того ужасного сна, с которого все и началось. Антон долго сидел в задумчивости, потом позвонил матери, которая не сильно обрадовалась его звонку:
  - Что тебе опять нужно? Я же сказала, чтобы ты справлялся со своей жизнью сам.
  - Я плохо справляюсь, - признался Антон. - Мам, прости меня!
  - Не у меня тебе надо просить прощения, ты знаешь.
  - Я попрошу!
  - Не знаю, смогут ли тебя простить.
  - Мам, пожалуйста, не отказывайся от меня! Мне страшно!
  - И чего ты испугался? Таракана? Это смешно.
  - Ты не понимаешь!
  - И не хочу понимать. Все, мне пора. Больше не звони по пустякам.
  По пустякам... Какие же пустяки, когда вся жизнь пошла наперекосяк?!
  А тем временем в далекой Испании маленькая девочка рисует мелом и сангиной на листках черной бумаги, а рыжая девушка сжигает рисунки и развеивает пепел по ветру - один страшный сон сменяет другой, бьются чашки и тарелки, рассыпается соль, застревают лифты, ломаются стулья, перегорают лампочки, не сохраняются нужные файлы, мобильники теряются, ключи от квартиры проваливаются в водосток, вместо холодной воды из крана течет кипяток, все носки оказываются непарными, ноги разъезжаются на льду, в ванной обнаруживается мышь, а на балконе шершни соорудили гнездо... постоянно привязываются бомжи и попрошайки, все уличные собаки облаивают, сосульки падают на голову, а в каждом темном углу живет кто-то пугающий и по ночам по квартире бродят невидимые существа, скрипя и перешептываясь...
  Каждый сожженный листок - словно камень, попавший в окно: трещинки множатся, ветвятся, растут, пока все стекло не разлетится внезапно вдребезги и не хлынет внутрь мощная волна страха, смывая на своем пути остатки здравого рассудка у маленького жалкого существа, скорчившегося на дне коробки.
  
  
  Вторая жизнь. Десять лет спустя
  
  Нечаянные встречи
  
  Илларион топтался около тележки с продуктами и с тоской смотрел на мать, которая сосредоточенно бродила вдоль полок торгового зала Ашана, выискивая что-то чрезвычайно необходимое в хозяйстве. Не выдержав, Ларик - или Ларри, как он себя теперь называл - жалобно произнес:
  - Мам, может, хватит уже? И так уже все вываливается из тележки.
  - Ладно, пошли к кассе. Что-то я все-таки забыла купить...
  Но тут размышления Глафиры были прерваны удивленным возгласом:
  - Глаша? Это ты?
  Мать и сын обернулись и увидели высокого полноватого мужчину с заметной лысиной и пухлыми щеками.
  - Это я, - помолчав, ответила Глаша.
  - Боже мой! - воскликнул мужчина. - Сколько лет, сколько зим, как говорится!
  - Двадцать две зимы и двадцать два лета, если уж точно, - невозмутимо ответила Глаша, и Ларри с опаской на нее покосился: он хорошо знал этот холодный материнский тон, означавший, что внутри у нее бушует буря.
  - Ты нас не познакомишь? - попросил мужчина.
  - Да ради бога! Это мой сын, Илларион Сергеевич Арефьев. Ларик, а это - твой биологический отец, Андрей Павлович Каширин.
  Ларик, он же Ларри, открыл рот. Потом закрыл и снова открыл, спросив:
  - А почему я тогда Сергеевич?
  - Это я тебе потом объясню, хорошо? Идем к кассе.
  Глафира развернулась и, бормоча себе под нос: "Бразильские сериалы отдыхают! Болливудские режиссеры нервно курят в сторонке!", двинулась к кассам, а потрясенный Ларри пошел за ней, оглядываясь на растерянного "биологического отца".
  - Глаша! - крикнул тот вслед. - Давай же пообщаемся хоть немного!
  Глаша развернулась, Ларри с тележкой развернулся за ней.
  - Мы двадцать два года не общались, - сказала Глафира. - О чем нам теперь с тобой разговаривать?
  Ларри поёжился: "Скоро, скоро грянет буря!"
  - Но как же! У нас вот сын... же...
  - Пошел вон! - заорала Глафира на весь Ашан, топнув ногой.
  На пару секунд настала полная тишина: остановились кассиры, смолкли покупатели и продавцы, только с одного из магазинных столиков упала и зазвенела, покатившись по полу, какая-то жестяная упаковка. Потом все ожило и задвигалось, а несчастный Каширин дематериализовался.
  - Идем к той кассе, - мрачно произнесла Глаша. - Там всего три человека.
  Но эти три человека, увидев грозно приближающуюся Глафиру с развевающимися рыжими кудрями, сильно напоминающую ожившую Медузу Горгону, быстренько рассредоточились по соседним кассам. Всю обратную дорогу Ларри благоразумно помалкивал, вспоминая, что ему известно об отце со слов матери. Ему было лет десять, когда он поинтересовался, а где, собственно, его папа? Мама не стала врать сыну, а честно рассказала, что была молодая и глупая, сильно влюбилась, не разобравшись в человеке, который на поверку оказался дерьмецом, поэтому она его и бросила. "Зачем нам такой никудышный папа, когда нам с тобой и так неплохо, правда?" И Ларик согласился, потому что было не то, чтобы неплохо, а просто отлично: все друзья завидовали, что у него такая мама - молодая, веселая, понимающая, в общем классная!
  Приехав, Глаша разобралась с покупками, потом они еще раз позавтракали, и Глафира принялась за отчет, над которым корпела уже целую неделю. Ларри собирался встретиться с друзьями, но его разбирало любопытство и он, не рискуя прямо спросить, ходил вокруг матери кругами.
  - Ну что ты снуешь вокруг, как енот? - рассеянно сказала Глафира.
  - Ты обещала мне кое-что объяснить.
  Глафира вздохнула:
  - Ладно, слушай.
  Она развернулась к сыну и заговорила, нервно накручивая на палец рыжий локон:
  - Ты же помнишь, что я тебе рассказывала в детстве?
  - Помню.
  - Я ни в чем не соврала, просто кое о чем умолчала. Мы познакомились в университете, он был на последнем курсе, я на первом. Я действительно тогда влюбилась. Ты не смотри, что он сейчас такой толстый и лысый - в молодости он был красавчиком. Встречались мы два года, а потом оказалось, что я беременна. И он сказал, чтобы я сделала аборт, потому что жениться сейчас ему нет никакого смысла, и вообще ребенок не ко времени. В чем-то он, конечно, был прав, потому что нам и жить-то вместе было особенно негде, и зарплаты получали не ахти какие. В общем, мы расстались, потому что я не могла... Не могла...
  Глаша вдруг всхлипнула, и слезы полились ручьями из ее прекрасных зеленых глаз:
  - Разве я могла убить ребенка? Как бы я жила потом? Я выбрала тебя, а не его...
  - Мам, ну что ты, я же все понимаю! - дрожащим голосом забормотал Ларри, не зная, что делать: он впервые видел мать плачущей.
  Глафира еще раз всхлипнула и вытерла слезы:
  - Когда ты родился, я послала ему письмо и твою фотографию. Он не ответил. А потом я узнала, что он очень выгодно женился спустя три месяца после нашего разрыва и уехал за рубеж по контракту. Вот такая история. И я ни о чем не жалею, ведь у меня есть ты.
  - Ты правильно поступила, - тихо произнес Ларри. - Нафиг такого папашу!
  Он подошел к матери, быстро чмокнул ее в макушку и сбежал, а Глаша еще долго вздыхала и шмыгала носом, таращась в открытый на экране ноутбука отчет, а котором не понимала ни слова. А Ларри только в метро вспомнил, что так и не выяснил, почему он Сергеевич, а не Андреевич! Но потом сообразил, что, скорее всего, мать дала ему отчество по имени прадеда Сергея - дед-то был Петр Сергеевич.
  Ларри впервые в жизни задумался о том, а есть ли у матери хоть какая-то личная жизнь? Но похоже, что никакой: мать вечно в работе - экспедиции, отчеты, доклады, конференции. А ведь ей всего-то сорок два, в этом возрасте ее подруга только родила. И мужиков вокруг полно! Ларри с детских лет ездил с Глафирой в археологические экспедиции, знал всех ее коллег и друзей, среди которых было немало классных парней, но, похоже, они слегка побаивались Глашу. Ну да, характер у матери вулканический, мало кто решится к ней клеиться. Да и она очень разборчивая... Но долго углубляться в материнскую личную жизнь Ларри не стал - у него была своя собственная, весьма бурная: он пользовался большой популярностью у девчонок.
  Когда Ларри вернулся вечером домой, там дым кипел коромыслом: мать и бабушка в четыре руки что-то нарезали, натирали на терке, парили-жарили. Вкусно пахло пряностями и запекающимся мясом.
  - Это вы чего такое делаете? - удивился Ларри, незаметно стянув с блюда еще горячий пирожок.
  - А, пришел! - сказала Глафира. - Давай, подключайся. Натри вот морковку, а то я уже запарилась. Только руки сначала помой.
  - У нас что - праздник намечается? - спросил Ларри.
  - Еще какой! - радостно воскликнула бабушка. - Мурочка приехала. Завтра в гости придет.
  - Ой, здорово! - обрадовался Ларри. - Надолго она приехала-то?
  - Да вроде насовсем, - ответила Глафира. - Придет и расскажет.
  - Ура! Мура-Мура вернулась! - закричал Ларик и с энтузиазмом принялся натирать на терке морковку. Он нежно любил свою тетю и страшно по ней скучал. Еще в детстве он прозвал ее Мура-Мурой и порой чувствовал себя ее старшим братом, защищая от матери и бабушки, которые, на взгляд Ларика, слишком часто обижали кроткую Мурочку. Но вдруг она пропала куда-то, даже не попрощавшись с ним. Мать что-то такое объясняла невразумительное, но Ларик понял только то, что Мура-Мура уехала в Испанию, а попрощаться не успела, потому что это было очень срочно. Ларик страдал и обижался на тетю до ее первого письма, написанного персонально ему, прочитав которое, он сразу все простил и стал с нетерпением ждать следующих писем: Мура-Мура очень забавно описывала свои приключения в Испании и добавляла красивые открытки. Он узнал про странную девочку Юми, рисующую загадочные картинки - тетя даже прислала ему фотографию Юми, и Ларик долго разглядывал светловолосую девочку с развевающимися на ветру волосами и необыкновенными печальными глазами, словно смотрящими в иной мир.
  Тем временем Мура-Мура уже прошла паспортный контроль в Шереметево, получила багаж - свой и Юми. За прошедшие десять лет и Маша, и особенно Юми, конечно, изменились. Маша по-прежнему выглядела моложе своего возраста, так что никто не дал бы ей законных тридцати семи - максимум тридцать. Она теперь коротко стриглась и одевалась строго, но элегантно. Юми же из хрупкой девочки преобразилась в изящную девушку все с тем же отрешенным взглядом.
  Теперь они обе ждали, когда получит багаж третий член их маленькой команды, Николай Егорович - "мальчик на всё", как он сам себя называл: секретарь, охранник, шофер, нянька и заботливый опекун, искренне привязанный к Юми и Маше. "Мальчику" было уже под пятьдесят, он обладал гренадерским ростом, силой медведя, решительностью, хитроумием, сентиментальной душой и мягким сердцем, поэтому обе "девочки" звали его просто по отчеству - Егорыч.
  - Так, девочки, - сказал Егорыч, ухватив, наконец, свой видавший виды чемодан с конвейера. - Куда теперь? Домой? Или вы, Маша, к своим поедете?
  - Нет, я с вами. Надо в себя прийти. К своим я завтра. Кстати, вы можете ко мне присоединиться. Мои будут вам рады.
  - Да это неудобно! Вы с ними сколько лет не виделись - пять?
  - Три.
  - Все равно много! Зачем мы вам там нужны? Да и Юми, наверно, будет некомфортно.
  - Юми, ты хочешь познакомиться с моими родными? - спросила Маша. - С мамой, сестрой и племянником? Ты же помнишь, он тебе все время в письмах приветы передавал?
  - Помню, - тихо ответила Юми. - Они все рыжие, как ты?
  - Мама была шатенка, а теперь седая. Сестра очень рыжая, а Ларик у нас золотой мальчик - волосы чуть ярче моих. Ну что, поедешь завтра с мной?
  - Поеду, - чуть помедлив, ответила Юми.
  - Егорыч, тогда и вам деваться некуда, придется с нами в гости идти! - рассмеялась Маша. - Обещаю, вас там никто не съест, зато вы насладитесь от души: мама и сестра великолепные кулинарки, мама больше по пирожкам, а Глаша прекрасно готовит мясо.
  Егорыч только головой покачал. Троица двинулась к выходу, где их ждала машина, но внезапно Машу кто-то схватил за рукав:
  - Боже, это вы? Маша?
  Егорыч тут же принял боевую стойку, загородив собой Юми, но Маша махнула ему рукой: все нормально. Перед ней стояла женщина, в которой она с трудом узнала Екатерину, бывшую жену Матвея. Екатерина сильно постарела и как-то сникла, хотя одета была дорого и стильно. Но потух взгляд черных глаз, прибавилось морщин, а уголки губ опустились.
  - Надо же, какая встреча! - воскликнула Екатерина.
  - Да, неожиданно, - согласилась Маша.
  - Вижу, у вас все хорошо? Это ваша семья?
  - Нет, это моя подопечная и наш помощник. Я не замужем. А как ваши дела? - спросила Маша и внутренне сжалась: она совсем не готова была услышать новости про Матвея.
  - Как сажа бела! - вздохнула Екатерина. - Хотя вам, наверно, совсем неинтересно слушать про мои дела, вас же Матвей волнует? Ну, у него в целом все хорошо. А подробности... Вы надолго в Москву? А то я сейчас улетаю. Давайте встретимся, когда я вернусь - через три дня. Вы еще будете здесь? Вот моя визитка. Впрочем, я не настаиваю. Понимаю, что вам не слишком приятно со мной встречаться.
  - Я подумаю. Спасибо. Удачной поездки!
  И они распрощались. По дороге Егорыч тихонько спросил у Маши:
  - Кто это был-то?
  - Одна давняя знакомая.
  - Пойдешь на встречу с ней? Тебя подстраховать?
  - Нет, не надо, - улыбнулась Маша. - Это совершенно безопасно.
  А сама задумалась: стоит идти или нет? Возвращаясь на родину, Маша подозревала, что ей придется и многое вспомнить из прежней жизни, и со многим столкнуться, но, чтобы прошлое обрушилось на нее прямо в аэропорту, такого она, конечно, не ожидала. И в то же время ей было любопытно, что случилось с Екатериной, а главное - как поживает Матвей. Ему сейчас уже... да, пятьдесят два. И Маша тяжко вздохнула.
  
  Ларри знакомится с Юми
  
  Ольга Даниловна придирчиво оглядела накрытый стол: вроде бы все порядке? Закуски и салаты на местах, выпивка присутствует, сок есть... А! Еще соль-перец надо подать. И салфетки. Но тут как раз появились Глафира с солью-перцем и Ларри с бумажными салфетками. Глаша сказала:
  - Все помнят Машины наставления? Громко не говорить и, упаси боже, не кричать, к Юми с разговорами не приставать и вообще обращать на нее поменьше внимания. Мама, ты уж, пожалуйста, не причитай, что девочка худенькая, и не закармливай ее, ладно?
  - Когда это я так причитала? - возмутилась Ольга Даниловна, а Ларри тихонько хихикнул.
  - Теперь ты, - Глаша обратилась к сыну. - Если Юми устанет, отведи ее в свою комнату и развлеки, хорошо? Только никаких компьютерных игр.
  - Да помню я, помню!
  Ларри вздохнул: он плохо представлял, как развлекать такое сложносочиненное существо, как Юми. Ладно, где наша не пропадала. Наконец, гости явились. Арефьевы сразу же накинулись на Машу с объятиями и поцелуями, передавая ее друг другу. Егорыч с умилением смотрел на бурную встречу родных, потом деликатно, но гулко кашлянул. Глафира опомнилась:
  - Ой, что же мы гостей-то забыли!
  - Знакомьтесь, - сказала Маша. - Это Николай Егорович, наше всё!
  Егорыч протянул Глафире широкую ладонь и нежно пожал ее руку - тоже не маленькую, но показавшуюся крохотной в его могучей длани. Ольге Даниловне он галантно поцеловал ручку, а Ларри хлопнул по плечу так, что тот невольно присел:
  - Привет, пацан!
  - А где же девочка? - спросила бабушка. Егорыч отступил в сторону, и все увидели Юми, которая спокойно дожидалась своей очереди.
  - Юми, познакомься, - сказала Маша. - Это моя мама Ольга Даниловна...
  - Очень добрая, - тихо произнесла Юми и мама польщенно заулыбалась.
  - Это моя сестра Глаша...
  - Очень рыжая.
  - А это мой племянник Ларри!
  - Золотой мальчик.
  Ларри невольно покраснел.
  - Что же мы тут столпились! - воскликнула Глафира. - Проходите, гости дорогие. Стол накрыт. Руки можно помыть вот тут, кому надо.
  Расселись за стол: Юми оказалась между Машей и Ларри, а Егорыч - рядом с Глафирой, за которой тут же принялся ухаживать. И Ларри, и Маша посматривали на нее и втихомолку улыбались: грозная Глафира явно оробела и смущалась. Бабушка же все время оборачивалась в сторону Маши и Юми - она уже не один раз открывала рот, чтобы высказаться, какая девочка бледненькая да худенькая, но вспоминала строгие наставления дочери, и прикусывала язык. Юми сидела тихонько и понемножку ела то, что ей подкладывала Маша, а Ольга Даниловна только вздыхала про себя: "Как птичка клюет!" Скоро Юми наелась и явно утомилась, так что Маша кивнула Ларри: "Идите!"
  Юми остановилась на пороге комнаты Ларри, и он сказал:
  - Проходи, не стесняйся.
  - Я не стесняюсь. Я осматриваюсь.
  Ларри тоже огляделся, пытаясь увидеть свою комнату глазами Юми: старый диванчик, из которого он давно вырос, дедушкин письменный стол с компьютером, забитые книгами шкафы, цветок на окне, машинки и трансформеры на полках, несколько плакатов на стенах... Забавно в этом "мальчуковом" интерьере выглядел синий тряпичный кот, примостившийся на диване. Юми сразу его заметила:
  - Это кот. Синий.
  - Это длиннокот! - поправил ее Ларри. - Видишь, какой он длинный? Это чтобы можно было спать с ним в обнимку.
  - Обнимательный длиннокот. Понятно. Хороший. И комната твоя хорошая.
  Юми повернулась к Ларри и внимательно на него уставилась. Ларри заморгал и снова покраснел.
  - Ты тоже хороший, - сказала Юми. - Волосы красивые, но все-таки не золотые. Жалко.
  Ларри решительно не знал, о чем с ней говорить дальше. Он сел на диванчик, Юми примостилась рядом и взяла кота.
  - Правда, его приятно обнимать, - признала она.
  - Эээ... Я знаю, что ты рисуешь, - Ларри, наконец, осенило. - Я видел некоторые твои работы, они интересные.
  - Через неделю будет моя выставка. Мы потому и приехали. Придешь на открытие?
  - Обязательно.
  - Хорошо. А ты рисуешь?
  - Я рисую в компьютере. А красками не пробовал.
  - Покажи мне, пожалуйста, как это - рисовать в компьютере.
  Ларри воодушевился, и когда через пару часов к ним заглянула Маша, она увидела, что Юми сидит перед компьютером, а Ларри рядом, глядя на Юми, и такого выражения лица Маша никогда раньше у племянника не видела. У нее тревожно заныло сердце: может, зря она познакомила детей?
  После чая гости начали прощаться. Арефьевы уговаривали Мурочку остаться на ночь, но Маша не хотела их стеснять и сказала, что завтра приедет одна и пораньше. На том и порешили. Егорыч долго жал Глаше руку, а Юми неожиданно произнесла целую речь:
  - Спасибо, - сказала она. - Было очень вкусно. Вы все хорошие и добрые. А Глаша очень красивая. Правда, Егорыч?
  Егорыч явно смутился, а Глафира покраснела. Потом Юми повернулась к Ларри:
  - С тобой было интересно. Будем дружить?
  - Конечно! - воскликнул обрадованный Ларри.
  После ухода гостей семья собралась на кухне - поделиться впечатлениями. Бабушка сказала:
  - Ох, Мурочка так похудела! Наверно, ей тяжело приходится с такой странной девочкой.
  - Ничего она не странная! - возмущенно крикнул Ларри. - Она... необычная!
  И убежал к себе в комнату.
  - Мама! - укоризненно произнесла Глафира.
  - Ну что - мама? Что я такого сказала? Странная девочка, сложная, и не ест ничего. Бледная немочь. А как тебе Николай Егорович? Не мужчина, а каменная стена. Вот с кем не пропадешь. Как тебе кажется, между ним и Мурочкой что-то такое есть?
  Глафира сбежала в ванную. А Ольга Даниловна еще долго сидела за столом, все о чем-то думала, вздыхала и незаметно для себя съела три пирожка: два с капустой, а один с яблоком. Ларри в это время лежал на своем коротком диванчике и тоже думал. Вернее, витал в облаках. Никогда еще не испытывал он ничего подобного и даже не знал, как назвать это сильное чувство, вызывавшее в нем что-то вроде душевного озноба и в котором слились воедино сокрушительная нежность и пронзительная жалость.
  На следующий день Маша приехала часам к двенадцати и сразу же пошла поговорить с Ларри - присела на диванчик и внимательно посмотрела на племянника:
  - Тебе понравилась Юми?
  - Да, - честно ответил смущенный Ларри.
  - Она предложила тебе дружить. Ты понимаешь, что это значит?
  - Ну, в общем, да.
  - Это большая ответственность. И не те отношения, которые можно разорвать. Юми плохо сходится с людьми и каждый друг для нее на вес золота. Даже если это просто дружба, а не нечто большее.
  - Я понимаю.
  - Ты уверен, что это просто дружба?
  - Нет.
  Маша вздохнула: она так и думала.
  - Тогда все еще сложнее. И для тебя же лучше, если ты сумеешь удержаться в рамках дружбы.
  - Не уверен, что смогу.
  - Ладно, поживем - увидим.
  Маша помолчала, потом снова вздохнула:
  - Я рассажу тебе про Юми, чтобы ты лучше понимал, как с ней обращаться и как реагировать на ее слова и поступки. Ты уже наверняка заметил, что Юми не выражает никаких эмоций...
  - Она никогда не улыбается?
  - Очень редко. Я не знаю, испытывает ли она сама какие-то чувства - в чужую душу не влезешь, но она не обладает даром эмпатии, то есть - не ощущает чужие эмоции, не умеет их считывать на интуитивном уровне. Но понимает. Она научилась распознавать чужую радость или горе по выражению лица и интонациям, но это не всегда происходит сразу. Она не думает о том, какую реакцию могут вызвать ее слова и поступки, поэтому иногда больно ранит и невольно обижает. Надо это знать, чтобы не обижаться зря. Но зато Юми никогда не лжет, просто не умеет. Поэтому ее нельзя обманывать. Что еще...
  - Она не выносит громких звуков, любит мягкие игрушки и замечательно рисует волшебные картинки, - мечтательно произнес Ларри. - Она удивительная. И очень красивая!
  - Ох, горе ты мое! - Маша обняла племянника. - Что же мне с вами делать?
  - Любить, - засмеялся Ларри.
  - Да и так люблю, куда уж больше? Пойдем, я там тебе подарок привезла.
  - Ура! Мура-Мура, я тебя обожаю!
  Маша раздала подарки, и вся семья уселась за стол - пришло время обеда. Ольга Даниловна даже достала старинную супницу с незабудками, в которой подала свой фирменный борщ.
  - Мурочка, так ты насовсем приехала или как? - спросила Ольга Даниловна, после того как все разделались с борщом.
  - Как бы насовсем, - ответила Маша.
  - Что значит - "как бы"? - удивилась Глафира.
  - Я вам после обеда все расскажу. Очень уж вкусно, отвлекаться не хочется!
  После знаменитого маминого персикового компота, Маша поведала, что они решили обосноваться в Москве - в Петербурге климат не слишком подходит для слабого здоровья Юми. Поэтому Маша уже купила тут квартиру. Но они будут довольно часто путешествовать, потому что Юми нужны новые впечатления.
  - Вы прямо птицы перелетные! - воскликнула Глаша.
  - Ну да. Но гнездо наше будет тут.
  - Мурочка, - заволновалась мама. - А ты что же, так все и собираешься работать на Юми? А как же твоя личная жизнь?
  - Мама, Юми - не просто работа, она и есть моя жизнь. Конечно, ее отец платит мне очень хорошие деньги, но я и бы и без денег осталась с Юми. Она словно мой ребенок, понимаешь? Кроме меня, она никому больше не нужна: ее мать психически нездорова, отец и мачеха не умеют с ней обращаться, сестра и брат не понимают. У нее есть только я. И ее живопись.
  - Да что ж это такое! - возмутилась Ольга Даниловна. - Они тебя прямо в рабстве держат!
  - Мама, это мой собственный выбор, - твердо сказала Маша. - Вы лучше послушайте, что я придумала. Квартиру я купила четырехкомнатную, недалеко от вас - три остановки на метро. И я предлагаю вам туда переехать. Хватит тесниться. А я буду жить здесь - мне одной нормально. Как вам моя идея?
  Семья в изумлении уставилась на Машу. Первым опомнился Ларри:
  - Классная идея. Я согласен. Мура-Мурочка, ты лучшая!
  - А что, мне нравится, - задумчиво произнесла Глаша.
  - Но как же? Зачем же? - заквохтала Ольга Даниловна. - Мы тут привыкли! Это ж какая забота - переезд! Там, поди, еще и ремонт надо делать, знаю я эти новостройки! Вон Петюнины в новый дом въехали, до сих пор никак не устроятся...
  - Мамочка, это хороший дом, никакого ремонта там не надо. И техника уже есть - холодильник новый большой, стиральная машина, телевизор. У каждого будет своя комната плюс общая гостиная. Кухня большая, есть лоджия, ты сможешь там много цветов развести. А то ведь скучаешь по даче?
  - Конечно, скучаю, - заволновалась Ольга Даниловна. - Поддалась вот на их уговоры - продадим да продадим! Свои фрукты-овощи были, красота, воздух, природа...
  - Мама, у тебя уже сил не было на фрукты-овощи, - сердито сказала Глаша. - А у нас с Ларри времени нет, чтобы там горбатиться.
  - Горбатиться! - фыркнула Ольга Даниловна. - Можно подумать, вас кто-то заставлял!
  Ларри скептически хмыкнул.
  - Мама, ты только подумай - большая лоджия! Она размером с комнату. Представляешь, как ее можно обустроить? - продолжала уговаривать Маша. - Можем сейчас съездить, посмотреть.
  - Давайте съездим! - загорелся Ларри.
  - Маш, тогда, наверно, надо будет мебель покупать, - сказала Глафира.
  - Я помогу с мебелью. Вы подумайте, что отсюда возьмете, а остальное прикупим. Мне одной мало что нужно.
  - Ты что, миллионерша? - встряла Ольга Даниловна. - Квартиру купила, мебель прикупим!
  - Мама, я же сказала: мне очень хорошо платят. А тратила я мало. Так что деньги есть, не волнуйся.
  Пока Ларри с бабушкой осматривали новую квартиру, Глаша придержала сестру в одной из маленьких комнат и виновато сказала:
  - Мурик, только не сердись! Я не знала, говорить тебе или нет, но все-таки решила сказать, лучше, чтобы ты была в курсе на всякий случай, а то...
  - Глаш, ты вообще о чем?
  - Я звонила Матвею. Возможно, он приедет на открытие выставки. А может и нет. Но если вдруг приедет, ты не удивляйся.
  - Хорошо, не буду удивляться. Так вы с ним по-прежнему общаетесь? Он все там же?
  - Да, на Белом море. Переписываемся время от времени. Он здоров. Ты не сердишься?
  - Ну, позвонила - и позвонила. Увидимся - хорошо, не увидимся - значит, не надо.
  - Мурочка, а ты не хочешь попробовать с ним заново, а? Ведь десять лет прошло! Такая любовь у вас была...
  - Глашик, родненький, вот именно, что десять лет прошло. Мы оба изменились. Да и у меня времени на романы совсем нет.
  - Так ты серьезно сказала, что Юми - словно твой ребенок?
  - Серьезно. Мы обе так ощущаем.
  Глаша хотела еще что-то добавить, но тут к ним ворвалась Ольга Даниловна с заявлением, что берет себе комнату с лоджией, а следом прискакал Ларри и сказал, что хочет самую маленькую комнату.
  - Ну, значит, эта моя, - вздохнула Глаша.
  
  Вернисаж
  
  Ларри задумчиво рассматривал картины Юми - все небольшие, примерно А2, и, в основном, монохромные. Нарисованы мелками на цветной бумаге - желтой, зеленоватой, голубой. Неведомые зверушки, хрупкие девочки с грустными личиками, загадочные шаманы, грустные драконы, летящие птицы, деревья на ветру и лисы, заблудившиеся в голубых цветах. Все такое нежное, слегка печальное и тревожное. Необычное.
  - Ты пришел. Здравствуй, - рядом с Ларри возникла Юми. Ларри ей улыбнулся:
  - Привет! Конечно, пришел. А ты сомневалась?
  - Люди часто говорят и не делают. Это напрягает.
  - Я всегда буду делать то, о чем тебе пообещаю. Постараюсь, по крайней мере. Потому что ведь могут быть разные обстоятельства непреодолимой силы.
  - Непреодолимой силы?
  - Ну, например, меня унесет смерч. И я окажусь в Канзасе.
  - Это ты сейчас так шутишь, да? Я не всегда понимаю шутки.
  - Шучу! Вряд ли я столкнусь с таким смерчем в Москве. Это была попытка объяснить.
  - Я поняла. Ты уже все осмотрел?
  - Нет, не все. Очень красиво, мне нравится! Может, ты мне покажешь и расскажешь? А то я, если честно, не всегда понимаю, о чем картинка.
  - Хорошо.
  - Только сначала - вот! Это тебе подарок.
  И Ларри достал из большого пластикового пакета игрушку - тряпичного кота, очень похожего на его собственного, только нежно-зеленого цвета.
  - Ой... Это мне?
  - Тебе же понравился мой обнимательный длиннокот? Теперь у тебя будет свой.
  - Тогда это будет обнимательная длиннокошка. Я придумаю ей имя. А как твоего зовут?
  - Просто Кот.
  - Это скучно. Ты подумай, какое имя ему подойдет.
  - Ладно. Тебе нравится?
  - Да. Спасибо. Я буду с ним ходить.
  Посетители вернисажа с интересом косились на забавную парочку: рыжеволосый лохматый мальчик и хрупкая девочка с длинными светлыми волосами - со смешным зеленым котом в обнимку. Ларри, заранее предупрежденный Машей, выполнял миссию охранника при Юми: следил, чтобы люди к ней не приближались, поэтому казалось, что вокруг парочки очерчен незримый круг, через границы которого никто переступить не может. А когда какая-то женщина попыталась завязать разговор с юной художницей, Ларри твердо сказал:
  - Простите, но Юми не разговаривает с незнакомыми. Проявите понимание.
  В это время Глафира нервно высматривала Матвея, который все не появлялся. И когда она решила, что он не приехал, Матвей вышел прямо на нее из соседнего зала.
  - Ура, ты решился! - радостно воскликнула Глаша. - Как это я тебя просмотрела? Давно тут бродишь?
  - Где-то полчаса, наверно. Здравствуй.
  - Привет! Машу видел?
  - Нет еще.
  - Пойдем, я тебя к ней отведу. Да не трусь ты!
  Глаша с сочувствием смотрела на Матвея, который, и правда, выглядел бледно.
  - Я не трушу, просто... Наверно, засиделся в глуши и одичал маленько. А тут столько народу.
  - Идем?
  - Знаешь, что... Я, пожалуй, тут постою, около вот этой зеленой картины с лошадками. А ты скажи Маше, где я. Захочет - подойдет. А то получится, что я навязываюсь.
  - С ума вы меня сведете! Ладно, сейчас я ей смс кину, а ты смотри, только не сбегай.
  Матвей нервно переминался около зеленых лошадок, не зная, чего ждать от встречи с Машей. Какая она стала? Наверняка, изменилась. После расставания Матвей еще некоторое время по инерции жил прежней жизнью, но потом ему вдруг все осточертело: лекции, семинары, конференции, научная работа - да кому это сейчас вообще нужно? Сначала он продал дачу - без Арефьевых ему там разонравилось. Потом решил занять освободившуюся должность директора биостанции на Белом море и уехал туда жить, лишь изредка появляясь в Москве. Новости о Маше он получал от Глафиры, так что знал: Маша не просто компаньонка, но и бизнес-партнер - с помощью отца Юми они наладили производство и продажу футболок, постеров, календарей и открыток с рисунками Юми, которые пользовались большой популярностью. Мало того, они издавали сказки, которые писала Маша, а Юми иллюстрировала. Матвей чувствовал, что вряд ли вписывается в Машину жизнь и заранее сокрушался, потому что чувства его за десять лет не утихли - он страшно тосковал по Маше. И тут он ее увидел. Маша медленно шла к нему - она не улыбалась и выглядела строгой и усталой. "Замучилась с выставкой" - подумал Матвей. Сам он не мог сдержать счастливую улыбку, хотя сердце колотилось как сумасшедшее.
  - Здравствуй, Матвей! - сказала Маша, подойдя. Она тоже страшно волновалась, но увидев Матвея, вдруг успокоилась: он был точно таким, как она помнила, только немного постарел и поседел. Он опять отпустил усы и бороду.
  - Ты стал похож на отшельника. Так зарос!
  - Да я и есть отшельник, - засмеялся Матвей. - Живу практически в скиту. А ты так коротко постриглась! Но тебе идет. Все такая же красивая.
  - А ты надолго приехал?
  - Это зависит от тебя. Я понимаю, мы столько лет не виделись, наверно, ты меня забыла совсем!
  - Я не забыла. Но...
  - Я понимаю, мы живем разными жизнями, но я готов...
  - Матвей, подожди. Не торопись так. Давай мы встретимся в другой день, нормально поговорим.
  - Может, ты приедешь ко мне? Я живу все там же, только ремонт сделал и обстановку поменял. Хотел сдавать, но как-то не складывается.
  - У тебя тот же номер мобильника? Я позвоню. А сейчас мне надо бежать, дел много, прости.
  - Ничего... Я понимаю...
  Пока Матвей с Машей разговаривали, их заметил Ларри и остановился, пытаясь понять, что происходит между ними.
  - Кто это с Машей? - спросила Юми.
  - Дядя Матвей! Он классный мужик. У них с Машей такая любовь была, я помню. А потом почему-то разладилось. Они десять лет не виделись. Моя мама очень за них болеет - хочет, чтобы снова сошлись. Не знаю, возможно ли это.
  - Ты тоже этого хочешь?
  - Да!
  - А сама Маша?
  - Маша... Мама уверяет, что хочет, но боится.
  - Тогда я нарисую им любовь.
  Ларри посмотрел на Юми:
  - Наколдуешь, что ли?
  - Обычно сбывается. У нас с тобой сбылось.
  - Ты нас рисовала?!
  - Да. Я много слышала про тебя от Маши и очень хотела подружиться. Поэтому нарисовала нашу дружбу.
  - Покажешь рисунок?
  - Мы около него стоим.
  Ларри оглянулся и замер, разглядывая картинку, на которой были изображены рыжий мальчик и девочка с длинными светлыми волосами, сидящие напротив друг друга с протянутыми руками - они словно держали в ладонях сияющий шар. Ларри почувствовал дыхание легкого ветра, колышащего травинки, а льющийся с картинки свет окутал его теплом и нежностью. Он посмотрел на Юми - ее лицо тоже сияло. "Она так улыбается!" - подумал Ларри и осторожно взял Юми за руку, она не отняла.
  - Пожалуйста, нарисуй им любовь! Матвею и Маше! - сказал он. Юми кивнула.
  Расставшись с Юми, Ларри пошел пешком до метро - хотелось поразмышлять. Он вспомнил разговор с Машей, ее предупреждение и вздохнул. "Я что, и правда, влюблен в Юми? - думал он. - Она меня приворожила своим рисунком? Или это просто дружба?" Но он чувствовал, что овладевшее им чувство гораздо сильнее, чем просто дружеское: он все время беспокоился о Юми, хотел опекать и защищать ее, а когда она смотрела ему в лицо своими бездонными глазами, сердце его таяло. "Наплевать, что Юми не умеет улыбаться и выражать свои чувства! - решил Ларри. - Я и так ее понимаю". Он представил рисунок Юми - кроме сияющего света и тонких травинок, там еще был вьюнок, цветущий мелкими нежно-голубыми цветами, и этот вьюнок, карабкаясь по ногам и рукам мальчика и девочки, словно сплетал воедино их судьбы.
  Екатерина тоже пришла на открытие выставки. Ей хотелось поговорить с Машей, которая так и не позвонила. Она плохо понимала, о чем именно собиралась разговаривать, и подозревала, что самой Маше это вовсе не нужно, но ничего не могла с собой поделать. Екатерина уже пару раз видела Машу в толпе, но никак не могла осмелиться и подойти. Побродив еще немного по выставке, она вдруг увидела Матвея, который с решительным видом пробирался в следующий зал, и пошла за ним. Пока она думала, стоит ли подходить, появилась Маша, так что Екатерина увидела их встречу, хотя и не слышала разговора. Но по одним выражениям их лиц было понятно, что у обоих чувства сохранились. "Что я тут делаю?" - подумала она. Вздохнула и поехала домой.
  В квартире было темно и тихо, и Екатерина решила, что сын спит. Она включила везде свет, приняла душ, оделась в домашнее и прошла на кухню, решив перекусить. И увидела Антона - он стоял на коленях у окна, напряженно вглядываясь в темноту. "Опять!" - горько вздохнула Екатерина и подошла к сыну:
  - Тосик, вставай. Покушаем, а потом...
  - Нет! - Антон оттолкнул руки матери. - Нельзя вставать! Они увидят!
  - Дорогой, они уже заснули.
  - Они никогда не спят!
  - Ты принимал сегодня лекарства?
  - Нарочно пичкаешь меня таблетками, да? Чтобы я не мог им сопротивляться?
  - Наоборот! Чтобы стал сильным. Тогда никто тебя не обидит. Давай, ты сейчас примешь, хорошо?
  Екатерина принесла прописанные психиатром лекарства и, подумав, увеличила дозу. Налила воду в чашку и присела к сыну на пол:
  - Вот, прими. И все будет хорошо.
  Антон недоверчиво посмотрел на мать, но все-таки закинул таблетки в рот и запил водой.
  - Что ты хочешь поесть? Я приготовлю.
  - Не знаю. Мороженого хочу!
  - У нас есть в морозилке, сейчас я достану. А ты пока полежи немного, а то ноги наверняка устали.
  - Коленки болят! - пожаловался Антон, поднимаясь.
  - Я тебе их потом мазью смажу, хорошо?
  - Ага.
  Антон ушел к себе и через полчаса уже спал. А Екатерина присела на кухне и рассеянно зацепила ложкой подтаявшее мороженое. Отправила в рот и заплакала.
  Плакала и Маша, уткнувшись в подушку: столько всего вспомнилось! Она не знала, что делать: ее уклад сложился, и менять ничего не хотелось: Маша плохо понимала, как им с Матвеем удастся объединить свои жизни. "А может, это и плохо, что все устоялось? - подумала Маша и представила себе пруд, заросший зеленой ряской, под которой спит темная вода. А ведь где-то на дне прячется родник...
  В это время Юми сидела на полу, скрестив ноги и закрыв глаза. Перед ней лежало несколько листов разноцветной бумаги и мелки. Юми думала про Машу и Матвея. Постепенно у нее в голове стали рождаться зыбкие образы: Маша, конечно, была птицей... Золотой птицей. А Матвей? Кто же он? Ларри сказал, классный мужик. Юми представила себе Машу и Матвея на выставке - да, она сразу почувствовала ауру любви вокруг них. Юми посмотрела на зеленую длиннокошку:
  - А ты что думаешь, Гринни? Кто у нас Матвей?
  Кошка не ответила. Юми решительно взяла лист бумаги песочного цвета и принялась рисовать сидящего на земле бородатого отшельника в затейливом наряде и летящую к нему не то девушку, не то птицу. Этой ночью Маше и Матвею приснится один и тот же сон. Оба забудут его к утру, но их души незаметно для них начнут расцветать, наполняясь светом любви.
  
  Ты помнишь?
  
  В ожидании Машиного визита Матвей забил холодильник разными вкусностями и уже который день наводил лоск в квартире. Он сильно волновался и не знал, чем еще заняться. Отчет по биостанции он давно написал, а планов никаких не строил: как Маша решит, так и будет. Контракт его истекал в этом году, и, если Маша согласится вернуться к нему, он снова займется преподаванием. Его хозяйственные заботы и тяжкие размышления были в самом разгаре, когда позвонила Екатерина.
  - Я видела тебя на выставке, - сказала она.
  - Что ж не подошла? - спросил Матвей, отключив пылесос.
  - Ты был с Машей. Вы снова вместе?
  - Пока не знаю. Но надеюсь. А что ты забыла на этой выставке?
  - Хотела поговорить с Машей, - честно призналась Екатерина.
  - О чем тебе с ней разговаривать?
  - Сама не знаю. Очень хотелось, но не решилась.
  - И правильно.
  - Не хочешь спросить про сына?
  Матвей помолчал, потом мрачно поинтересовался:
  - И как он?
  - Плохо. Опять обострение. Вызвала психиатра, завтра придет.
  - Почему ты не хочешь...
  - Матвей, но ты же знаешь, что это нереально! Он не может с чужими людьми. Я сменила пять помощниц - все уходили со скандалом.
  - Я имел в виду - может, поместить его в частный пансионат? А то получается, что ты привязана к дому.
  - Пробовали. Два раза. Ему там плохо.
  Матвей тяжко вздохнул:
  - И чего ты от меня хочешь?
  - Не знаю. Наверно, чтобы ты мне посочувствовал.
  - Я тебе сочувствую. И его мне жалко. Но простить не могу.
  - Да я понимаю...
  Отключив мобильник, Матвей еще долго стоял, с тоской глядя в пространство: ему действительно было жаль бывшую жену и сына, которого он видел последний раз пять лет назад и был потрясен произошедшей с Антоном метаморфозой. Ничего не осталось от когда-то наглого и самоуверенного юнца - жалкое существо с вечно испуганным взглядом. Правда, Екатерина говорила, что бывает и агрессивная стадия, но об этом Матвей старался не думать. Лекарства помогали на какое-то время, но потом все начиналось сначала. А ведь ему всего тридцать! Вся жизнь впереди...
  Рассеянно оглядевшись по сторонам, Матвей вдруг понял, чего не хватает в его доме - цветов! Он подхватился и побежал в цветочный магазин, который, к счастью, был на соседней улице. Матвей как раз раздумывал, что лучше взять - розы или хризантемы, когда позвонила Маша, сказав, что подъезжает к его дому: "Какой у тебя код?" Матвей схватил оба букета и бегом помчался домой, так что они с Машей встретились у лифта. Пока поднимались, оба молчали, поглядывая друг на друга и неловко улыбаясь. Потоптались в узкой прихожей, потом Маша прошлась по квартире:
  - Все новое, - сказала она. - Чистенько, хорошо. Но пустовато. Признайся, ты генеральную уборку сделал?
  - Я же здесь редко бываю, запылилось все, пришлось убираться, - ответил Матвей, который так и держал в руках два больших букета.
  - Цветы-то поставь в вазу, - улыбнулась Маша. - Что ты их мучаешь!
  - Это тебе!
  - О! Так много?
  - Я забыл, какие тебе нравятся, поэтому...
  - Поэтому скупил весь цветочный магазин?
  - Нет... Там еще много осталось, - растерялся Матвей.
  Маша взяла у него из рук цветы и пошла с ними на кухню, Матвей за ней.
  - У тебя вазы какие-нибудь есть? И острый нож.
  - Нож есть, а вот вазы... Как-то я не подумал.
  - Ладно, любые емкости подойдут. Розы нельзя с хризантемами вместе ставить, они не дружат.
  Наконец, цветы были пристроены в разномастные кастрюльки и снова наступила неловкая пауза.
  - Может, чаю хочешь? Или поесть?
  - Я вино принесла - хорошее, испанское. Давай, что там у тебя есть из закусок!
  - Да... Сейчас...
  Матвей вдруг шагнул к Маше и обнял ее.
  - Я скучал по тебе, - с трудом выговорил он. - Очень сильно.
  - Все эти годы?
  - Да. А ты хотя бы вспоминала меня?
  - Матвей...
  - Ответь честно.
  - Понимаешь, сначала я старалась все забыть. Новая жизнь, новая я. Но потом... Воспоминания стали сами возвращаться. Это было больно.
  - Помнишь, как ты меня за деда приняла?
  - Вот я дуреха!
  - Сейчас уж точно выгляжу, как дед.
  - Ничего подобного! Тебе только надо усы и бороду более стильно подстричь. И вообще, видно, что ты собой совсем не занимаешься.
  - Может, ты мною займешься, а?
  Они с волнением смотрели друг на друга, узнавая заново, вспоминая...
  - У тебя такие красивые глаза, - сказала Маша. - Словно черешня. Ни у кого таких больше нет.
  - А у тебя волосы потемнели. И веснушки исчезли.
  - Никогда у меня не было веснушек!
  - Были-были. А помнишь...
  Но тут Маша решительно приподнялась на цыпочки и поцеловала Матвея. Поцелуй вышел долгим и нежным, и в нем словно растворились все их прошедшие одинокие годы, полные тоски, воспоминаний и смутных надежд.
  - Родной мой, - прошептала Маша. - Я тоже скучала...
  Они долго стояли, обнявшись, потом Матвей робко спросил:
  - Ты что-нибудь решила?
  - Не торопи меня. Где там твои закуски? Давай выпьем за встречу.
  Матвей и Маша расположились на кухне. Получился тихий, почти семейный вечер с неспешными разговорами о прошлом, настоящем и будущем. Они решили, что не будут торопиться: Матвей вернется на Белое море, доработает до конца года, а Маша пока будет заниматься квартирными делами своей семьи. Рождество договорились встречать вместе. Правда, Матвей не ожидал, что в это "вместе" войдут все Арефьевы и Юми с Егорычем.
  - А ты как думал? - спросила Маша. - Это моя семья. Хочешь в нее влиться - придется привыкнуть.
  - Конечно! - воскликнул Матвей. Он снова начал нервничать: время было позднее - уйдет Маша или останется на ночь? Прямо спросить он не решался. Но тут Маша сама задала вопрос:
  - Матвей, скажи... Я спрошу в первый и последний раз: как дела у твоего сына? Прости, мне надо это знать.
  Матвей помрачнел:
  - Плохи дела. Ему диагностировали маниакально-депрессивный психоз, сейчас как раз обострение.
  - И как давно это началось?
  - Почти сразу после твоего отъезда в Испанию. Екатерина, бедная, замучилась с ним. А я ничем помочь не могу.
  - Ну, она богатая. С деньгами все можно устроить.
  - Да не помогают деньги! Врачи, лекарства - это да. Но он не выносит ни сиделок, ни пансионатов, может только с матерью. Екатерине трудно совмещать бизнес и уход за сыном.
  - Ясно. Ладно, мне пора. Спасибо за теплый прием.
  - Ты не хочешь... остаться? До утра?
  - Матвей...
  - Ладно, понял.
  - Прости! Но я очень долго старалась все забыть, и теперь мне трудно вернуться к себе прежней.
  - Не надо возвращаться! Просто будь собой нынешней. Я понимаю, что ты изменилась, но ты мне все так же нравишься.
  - Ты мне тоже нравишься. Но...
  - Я подожду, ничего. Я понимаю.
  Матвей закрыл за Машей дверь и вздохнул: "Ничего, как-нибудь все наладится. Но зачем она вспомнила Антона?" А Маша ехала домой и думала: "Как странно, Матвей совсем не изменился. Словно законсервировался. Постарел слегка, а так все тот же. Может, мужчинам это вообще не свойственно - меняться?" Сама она сейчас, как никогда, чувствовала, что прежней Маши больше нет. Ее глубинная личность, конечно, осталась неизменной - ушли неуверенность в себе и нерешительность, прибавилось жесткости и властности. Сейчас она чувствовала себя чуть ли не старше Матвея, который вызывал в ней, кроме ожившей любви, еще некоторую жалость и неясное чувство вины.
  Дома Маша спросила у Юми:
  - Ты помнишь, как рисовала плохие сны плохому человеку?
  - Помню. Теперь тебе его жалко?
  - Не столько его, сколько его мать. И отца.
  Юми немного подумала.
  - Да, ты права. Слишком много зла к нему притянулось. Но он сам виноват.
  - Виноват. Но он уже давно страдает, может быть, пора облегчить бремя?
  - Ты так считаешь? Ладно, я изменю его сны. Всем станет полегче.
  - Спасибо. Я знала, что ты добрая девочка.
  - Нет. Я не добрая. Я справедливая.
  - Я люблю тебя всякую.
  Юми серьезно посмотрела на Машу:
  - А как это - любить?
  - Все время помнить о любимом человеке, беспокоиться и заботиться о нем, радовать его, хотеть ему счастья, сочувствовать его интересам... Скучать по нему...
  - И это все?
  - Еще много всего! Если ты любишь человека, тебя ничто не может в нем раздражать... Ну, иногда может, но не смертельно. Ты поддерживаешь его во всем. И если речь идет о мужчине и женщине, то большую роль играет секс. Потому что ты можешь думать, что любишь, но в постели у вас ничего не получается, тогда остается только дружба.
  - А можно заранее определить, получится или нет?
  - Заранее... Если тебе нравится его запах и приятно с ним целоваться, то это почти стопроцентная гарантия, что получится. Конечно, если и он тебя любит.
  - Понятно, - задумчиво сказала Юми. - Пойду рисовать сон получше для плохого человека.
  А Маша покачала головой, глядя ей вслед. Потом вздохнула: "Бедный Ларик! Трудно ему придется".
  
  Попытка - не пытка
  
  Глафира вышла из института и остановилась на пороге, вдохнув относительно свежий воздух, в котором запах выхлопных газов смешивался с ароматом увядших листьев и последних чахлых астрочек, растущих в вазоне.
  - Глафира Петровна! - раздался откуда-то басовитый оклик. Глаша оглянулась и увидела подходящего к ней высоченного мужчину, в котором с удивлением опознала Машиного Егорыча.
  - Николай Егорович? Что вы тут делаете?
  - Да вот, пришел с вами повидаться.
  - Зачем?!
  - Глафира Петровна, позвольте вам прямо сказать, без обиняков - мы с вами люди взрослые и занятые, а вы мне сразу очень сильно понравились, так что, может, начнем встречаться? Если я вам, конечно, хоть немного нравлюсь.
  Глаша остолбенела. Нет, она вообще-то сразу ощутила, что Егорыч на нее, что называется, глаз положил, но, чтобы события развивались столь стремительно...
  - Я понимаю, - продолжил Егорыч. - Мы с вами видимся второй раз в жизни, но я много слышал о вас от Маши и заранее впечатлился. Вот, позвольте вручить!
  И он протянул Глаше большую оранжево-красную розу, которую до этого прятал за спиной.
  - Ой, красота какая! - воскликнула Глаша. - Цвет необыкновенный!
  - Огненной женщине - огненный цветок, - галантно произнес Егорыч. - Ну что, может, устроим свидание? Посидим где-нибудь в тихом месте, поговорим. Узнаем друг друга получше.
  И Глафира, удивляясь сама себе и совершенно позабыв о недописанном отчете, отправилась на свидание. Они зашли в небольшое кафе и сели за столик в углу.
  - Что закажем? - спросил Егорыч. - Чай-кофе-пирожные?
  - Да я вообще-то поела бы. С утра крошки во рту не было.
  - Тогда полный обед. Но что ж вы себя не бережете? С утра не ела - непорядок.
  - Ничего, мне полезно. Похудею немного.
  - Вам этого вовсе не надо. Крупная женщина, да. Но очень красивая.
  - Николай Егорович! Прекратите!
  - Вы не любите комплименты? Учту.
  Быстро разделавшись с салатом, супом и вторым блюдом, Егорыч отложил в сторону нож и вилку:
  - Вы ешьте, а я пока вам о себе расскажу. Мне сорок шесть лет, родился в Петербурге, тогда еще Ленинграде, закончил юрфак, работал в органах правопорядка. Разведен, есть сын и внучка, часто с ними вижусь.
  - А развелись почему?
  - Как говорят, не сошлись характерами. Ранний брак, сами понимаете. Потом оба выросли, но как-то... в разные стороны выросли. Такой у меня тогда год переломный был: сначала развелся, потом с работы уволился.
  - Что так?
  - Я в следственных органах работал. И было одно дело... об убийстве... очень нехорошее. Честно говоря, не одно. Я и подумал: зачем мне это надо? Ушел в частную охрану. Последние пять лет я состою при Юми и вашей сестре. Работка не пыльная, но ответственная. Юми девочка сложная, да вы и сами должны были это заметить.
  - Да, непростая.
  - Что еще? Не курю, не пью... То есть, выпить люблю, но не напиваюсь, меру знаю. В порочащих связях не замечен.
  - Характер нордический, - продолжила Глаша, улыбнувшись.
  - Да ну, какой там нордический, - отмахнулся Егорыч. - Я русская душа, все нараспашку!
  - Теперь моя очередь? - сказала Глафира. - Ладно. Мне сорок два года... И кстати - давай на "ты", мы ж почти ровесники.
  - Давай!
  - По молодости влюбилась в неподходящего человека, родила Ларика. Замуж так и не вышла. Я историк, археолог. На все лето уезжаю в экспедиции. Выпить люблю, могу и напиться, но не до безумия. Курю. В порочащих связях тоже не замечена.
  - А еще ты дивно готовишь и вырастила замечательного сына. То, что ты куришь, я перетерплю - сам когда-то смолил не переставая. А все остальное меня устраивает.
  - А как мне тебя называть? Не Егорычем же? Николай - Коля, да?
  - Знаешь, лучше все-таки Егорычем. Я привык, меня так чуть не со школы кличут - у меня ж и фамилия Егоров, так что получаюсь Егорыч в квадрате. Вот мне про экспедиции очень интересно! Где вы копаете?
  - Ростовская область, недалеко от Калмыкии.
  - Это степь?
  - Ну да.
  - А можно туда к тебе приехать? На пару недель?
  - Можно, конечно. Нам рабочая сила всегда нужна.
  - Только мы все приедем.
  - Все? И Юми? Ей же там некомфортно будет, у нас условий никаких. И очень жарко летом.
  - Ничего, условия мы организуем. Ты скажи, когда там менее жарко. Понимаешь, Юми давно интересует степь. Ей новые впечатления нужны. Главное, чтобы к ней с разговорами не лезли, а так мы справимся.
  - Ну, раз ты так говоришь... Но учти, придется и Матвея с собой взять.
  - Это еще кто? - нахмурился Егорыч.
  - Матвей - это Машин... Мужчина ее жизни, в общем. Они десять лет не виделись, сейчас снова пытаются сойтись. Я за них болею.
  - Десять лет? Ничего себе! А что ж так?
  - Это длинная история, я тебе потом расскажу...
  - Значит, ты согласна? Встречаться со мной?
  Глафира смущенно ответила:
  - Ладно, давай попробуем. Но я плохо представляю, как это будет. У меня сто лет никаких отношений не было.
  - У меня тоже. Но где наша не пропадала!
  И Егорыч протянул Глафире руку. Глаша подумала и вложила свою в его широкую ладонь. Егорыч легонько сжал ее, а потом поднес к губам и поцеловал. "Что я делаю? - подумала Глаша. - С ума сошла, не иначе..."
  Пока Глаша разговаривала с Егорычем, ее сын сидел в комнате Юми и смотрел, как она рисует.
  - Что это будет? - спросил он.
  - Хороший сон для плохого человека, - ответила художница.
  - О как! - удивился Ларри. - Зачем плохому человеку хороший сон рисовать?
  - Чтобы он стал лучше. Раньше он проклят был, но проклятие со временем истощилось. Так что можно попробовать его исправить.
  Ларри задумался: "Интересно, Юми всерьез в это верит? Похоже, всерьез". Ему стало немного жутковато.
  - А как ты узнаешь, действует или нет? - спросил он.
  - Почувствую. Я много такого чувствую. Словами трудно объяснить.
  Ларри вгляделся в рисунок: по полям листа царствовала тьма, которая постепенно разбавлялась светом, а в сияющем центре композиции находилось маленькое темное существо, похожее на заросшую мхом корягу. Потом Ларри увидел, что светлая часть рисунка заполнена множеством мерцающих бабочек.
  - Красиво! - сказал он. - Свет побеждает тьму.
  - Свет извне не поможет, - возразила Юми. - Свет должен идти изнутри.
  - Но хотя бы согреет и утешит, разве нет?
  - Да. Вот в тебе много света.
  Юми встала, подошла к Ларри, наклонилась и уткнулась носом ему в волосы, а потом в шею.
  - Что ты делаешь?! - воскликнул покрасневший от неожиданности Ларри.
  - Нюхаю тебя.
  - Зачем?!
  - Маша сказала, что, если одному человеку нравится запах другого, у них может получиться любовь. Мне понравилось, как ты пахнешь. А тебе мой запах нравится?
  - Да, - растерянно ответил Ларри.
  - Маша еще сказала, надо поцеловаться. Это тоже прояснит дело. Ты можешь меня поцеловать? А то я не умею.
  Ларри во все глаза смотрел на серьезное личико Юми. Сердце его колотилось так сильно - того гляди выскочит из груди. Он поднялся и взял Юми за руку:
  - Послушай, давай мы поцелуй пока отложим. Мы же знакомы всего-ничего. Надо узнать друг друга получше. Мало ли, что запах нравится. Может, ты приглядишься ко мне и разочаруешься.
  - Вряд ли. Я тебя хорошо чувствую. Ты светлый. Добрый. А ты можешь во мне разочароваться?
  - Нет.
  - Почему?
  - Ну... Я тоже тебя чувствую. Но не всегда понимаю.
  - Я сложная?
  - Очень.
  - Тебе со мной трудно?
  - Иногда. Но зато интересно. Ты мне нравишься.
  - А сколько надо ждать, чтобы поцеловаться?
  - Ты сама поймешь со временем. Ведь сейчас тебе этого хочется просто из любопытства, правда? А должно быть желание.
  - Желание чего?
  - Близости.
  - Но мы и так близко друг к другу стоим.
  - Другой близости.
  Ларри совершенно изнемог из-за этого опасного разговора, чувствуя себя канатоходцем над пропастью.
  - А у тебя есть такое желание? - спросила Юми.
  Ларри на секунду прикрыл глаза и тяжко вздохнул:
  - Да.
  - А что ты чувствуешь?
  - Мне хочется обнять тебя, погладить по голове - попробовать, каковы твои волосы наощупь. Хочется дотронуться до твоей щеки, коснуться твоих губ и почувствовать их вкус...
  Уголки губ Юми еле заметно приподнялись:
  - Как много всего! Ладно, можешь меня обнять.
  Скрипнула, отворяясь, дверь, но молодые люди этого не заметили, а вошедшая Маша беззвучно ахнула и схватилась за сердце, увидев обнявшуюся парочку. Она быстро отступила назад, прикрыла дверь и некоторое время стояла, прижав руку к груди и думая: "Что же теперь будет?"
  
  Вирус любви
  
  Матвей плохо запоминал сны, но этот был таким ярким и достоверным, что он, проснувшись, некоторое время перебирал в памяти подробности. Приснился ему маленький Антошка, забавный и трогательный - кудрявый черноглазый "цыганенок", как дразнила его бабушка. Во сне Матвей вручил сыну большого плюшевого зайца, немного похожего на всамделишного, когда-то действительно привезенного из командировки. Малыш схватил зайца, и Матвея затопило волной детской радости - эта волна и вынесла его из сновидения. Теперь Матвей рассеянно таращился на белый потолок и тосковал: он тогда совсем не умел обращаться с ребенком - Антон поздно начал говорить, долго картавил и путал звуки, так что Матвей даже плохо понимал, что сын хочет ему сказать...
  Матвей уже две недели жил в Москве. Он окончательно разделался с Биостанцией и вернулся к преподаванию. Новый год он встречал у Маши, и тогда же познакомился с Юми и Егорычем. Юми Матвей побаивался, а на Егорыча подозрительно косился: нет ли у того видов на Машу? Но когда он увидел сияющее лицо Егорыча во время телефонного разговора с Глафирой, то сразу успокоился, только хмыкнул про себя: "Ну-ну! Посмотрим, как он укротит этот вулкан". Приближалось Рождество, и Матвей решил посвятить день покупкам подарков. Единственный, кто его смущал - Егорыч. Что такому подаришь? Матвей позвонил Маше, и та сказала:
  - Егорычу можно подарить пластинку. Он джаз уважает.
  - Пластинку? А у него есть на чем проигрывать?
  - Есть! Дорогущая штука.
  Матвей купил и пластинку, и палантин для Ольги Даниловны, и чашку с рисунком рыжей лисы для Глафиры, а для Маши подарок был давно готов, оставалось только прикупить к нему подходящую коробочку - это было старинное золотое кольцо с маленьким бриллиантиком и двумя сапфирами, которое прабабушка когда-то подарила своей дочери, выходившей замуж. Оставались Юми и Ларик.
  Матвей отправился в художественный отдел и долго бродил там среди кистей, карандашей, разнообразных красок и прочих принадлежностей. И когда он уже совсем было решился купить большой набор пастели, голосок Юми произнес у него в голове одно слово: "Бумага". Бумага? Матвей огляделся - а, вот стопки разной бумаги для рисования. Он стал рассматривать, но тут Юми словно ткнула пальцем, показав: "Вот это!" "Это" оказалось дорогущей бумагой ручной работы, но Матвей все же купил пять листов. Все они были разные и каждый по-своему красив.
  К этому моменту Матвей уже так устал, что у него отключилась вся фантазия и он подумал: "Может, Ларику просто деньги в конверте? И пусть покупает, что хочет". Но все-таки решил спросить у консультанта отдела электроники, с виду ровесника Ларри. Тот предложил последнюю модель беспроводных наушников, которую Матвей, вздохнув с облегчением, и приобрел. Все, теперь домой! Поесть, позвонить Маше и отдохнуть. Проходя к выходу мимо отдела игрушек, Матвей вдруг остановился и попятился: на витрине сидел точно такой плюшевый заяц, что привиделся ему во сне! Матвей долго смотрел на зайца, потом позвонил бывшей жене:
  - Кать, привет! Как вы там?
  - Ой, ты знаешь, я так рада! Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Антону стало гораздо лучше. Наверно, лекарство подошло. И новая помощница ему понравилась, соглашается с ней оставаться, представляешь?
  - Я рад за вас. А ты сейчас дома?
  - Да, а что?
  - Можно мне к вам приехать?
  В трубке наступило молчание. Потом Екатерина осторожно спросила:
  - Почему ты вдруг решил нас навестить?
  - Сам не знаю. Так можно?
  - Ну, приезжай... Ты помнишь адрес?
  - Визуально помню. Как подъеду - позвоню, уточню.
  Матвей купил зайца, большой букет роз и торт. Волновался он ужасно. Похоже, Екатерина - тоже. Матвей сунул ей розы с тортом и неловко чмокнул в щеку.
  - А это что? - показала Екатерина на большой пакет.
  - Это Антону.
  - Пойдем, я тебя провожу к нему.
  Екатерина открыла дверь в комнату сына и сказала:
  - Тосик, к тебе папа пришел!
  Антон обернулся, и Матвей поразился, как тот исхудал: скулы запали, и глаза на бледном лице казались огромными. Отросшие волосы были завязаны на макушке в смешной хвостик. Он производил странное впечатление: не то ребенок, не то взрослый мужчина, к тому же пренебрегающий бритьем.
  - Папа?
  - Здравствуй, Антон. Давно не виделись.
  Антон смотрел на отца с недоверием и тревогой:
  - Да, давно...
  - Ты, конечно, уже вырос из игрушек, зато я, кажется, впадаю в детство. Вот, это тебе.
  И Матвей вынул из пакета ушастого зайца. Антон еще больше вытаращил глаза, и они тут же наполнились слезами:
  - Это мне?!
  - Тебе. Забирай.
  Антон схватил зайца и прижал к себе, обливая слезами. Матвей не выдержал, шагнул к нему и обнял вместе с зайцем:
  - Ну что ты, не плачь. Все хорошо.
  Екатерина, всхлипнув, ретировалась на кухню ставить чайник, а отец и сын уселись рядышком на диване, Антон так и обнимал зайца.
  - Как ты себя чувствуешь? - спросил Матвей. - Мама сказал, тебе стало лучше:
  - Да! Я уже не так всего боюсь, правда!
  Антон смотрел на отца с совершенно детским выражением лица, и Матвей погладил его по голове:
  - Это хорошо. А чем ты вообще занимаешься?
  - Да особенно ничем, - понурился Антон. - Когда мне совсем плохо, сижу и трясусь от страха. А когда получше, читаю что-нибудь. Фэнтези в основном. Сериалы смотрю вместе с мамой. Она сама подсела и меня подсадила на корейские и китайские дорамы. Они длинные - жуть. Представляешь, бывает по 70 серий.
  - Ничего себе.
  - Ага! Тоже фэнтезийные, исторические. Они такие красивые, особенно китайские. Мне стало интересно, и я принялся читать про историю Китая и Кореи. А в последнее время, знаешь, мне захотелось начать учить языки - китайский и корейский. С корейским, конечно, проще: у них алфавит. Правда, грамматика сложная. Они забавно говорят - каждая фраза к концу идет с повышением тона! Вот примерно так...
  И Антон произнес что-то непонятное, но напевное.
  - Правда, забавно, - сказал Матвей.
  - Ну вот. А китайский - это же иероглифы. И много диалектов. Но я уже несколько слов выучил. "Да" по-китайски будет "ши"...
  - Ты молодец!
  В душе Матвея жалость смешивалась с умилением и беспокойством, уж очень ранимым выглядел сын. "Интересно, помнит ли он о том случае?" - подумал Матвей, и Антон, словно прочитав его мысли, опустил голову и тихо спросил:
  - Папа, ты сможешь меня простить?
  - Я простил.
  - А она... сможет простить?
  Матвей вздохнул:
  - Она сказала, что не держит на тебя зла. Наверно, простила, иначе бы не вернулась сейчас ко мне. Хочешь с ней увидеться?
  - Нет! Нет! Не надо!
  - Успокойся, я просто так спросил. Никто тебя не заставляет. Ладно, пойдем-ка лучше чай пить с тортом. Твой любимый купил.
  - Прагу? Пошли скорей!
  Матвей смотрел, как Антон ест торт и вздыхал про себя: как маленький, весь перемазался. Протянул руку с салфеткой и вытер сыну рот и нос, тот счастливо улыбнулся.
  Вернувшись домой, Матвей позвонил Екатерине:
  - Как там Антон? Все нормально?
  - Да, он в порядке. Не расстается с твоим зайцем.
  - Мне показалось, что он физически возмужал, но ведет себя как ребенок.
  - Да. Похоже, не хочет быть взрослым. Прячется в детство.
  - Печально это все. Ладно, береги себя.
  - Подожди! Антон сказал, что вы с Машей сошлись. Это правда?
  - Еще не совсем. Но к тому идет.
  Маша в это время разговаривала с сестрой, которая неожиданно заявилась к ней после работы. Маша догадывалась, о чем не терпится поговорить Глафире, но та все медлила, болтая о каких-то пустяках. Потом сказала:
  - Представляешь, мне Каширин звонил.
  - Каширин? А, Каширин! Ничего себе, - удивилась Маша. - Это за двадцать лет первый раз, что ли?
  - Ну да. Я тебе не рассказывала - мы с ним случайно встретились в Ашане. Ларик со мной был, пришлось их представить друг другу.
  - Ой! Как Ларик это пережил?
  - Ты знаешь, нормально. Принял к сведению, и все.
  - А что Каширин?
  - Толстый стал, лысый. А так не изменился.
  - Зачем звонил-то?
  - Общаться хочет. Но я дала от ворот поворот. Просил телефон сына - я спросила у Ларика, можно ли. Сказал, чтобы дала. Не знаю, что дальше будет.
  - Да ничего не будет. Ларик разумный парень, самостоятельный, тебя любит, так что вряд ли его Каширин сможет чем-то заинтересовать. А мне казалось, ты хотела совсем о другом поговорить, нет?
  Глафира тяжко вздохнула:
  - Похоже, я сошла с ума на старости лет...
  - Неужели замутила с Егорычем? Вот молодец!
  - Мурик, да какой я молодец! Трясусь, как овца. У меня ж сто лет никого не было. Да и характер мой ты знаешь...
  - Глаш, он отличный мужик! Надежный, а главное - вменяемый. Умеет слушать и понимать. У него с Юми очень теплые отношения, а это показатель: Юми плохого человека насквозь видит.
  Глафира снова вздохнула.
  - Да не вздыхай ты так! Он тебе нравится?
  - Вроде бы да. Понимаешь, он - другой. Как инопланетянин для меня. Я же в узком кругу вращаюсь, всех мужиков сто лет знаю и, как твоя Юми, насквозь вижу. Они понятные и предсказуемые. А Егорыч...
  - Так это же и интересно! С ним не заскучаешь. К тому же он добродушный, терпеливый, веселый, поёт хорошо.
  - Мура, кончай мне его сватать! Сама разберусь как-нибудь.
  Сестры помолчали, потом Глаша смущенно призналась:
  - Знаешь, такое странное чувство... Я с ним в первые в жизни ощущаю себя хрупкой и слабой женщиной. Оказалось, это так приятно.
  - Воот! А я о чем? В общем, я вас благословляю: встречайтесь, женитесь и так далее.
  - Ох, страшно!
  - Да ладно. А Ларик знает?
  - Нет, я пока не говорила.
  - А ты про Ларика в курсе?
  - А что с ним?
  - Глаш, ты только сразу не взрывайся. В общем, похоже, что дети влюбились. Ларик и Юми.
  - Да ты что?! И ведь молчит, как партизан!
  - Да ты сама та еще партизанка.
  - Что ж это будет?
  - Не знаю. Но хочу сказать, что Ларик ведет себя с ней просто идеально.
  - Мурик, а вообще это реально? Какие-то отношения между ними, не говоря уж о браке? Ведь Юми такая... необычная. Вот кто точно инопланетянка.
  - Все возможно. Только Ларику будет очень трудно. Я с ним уже говорила, но он сказал, что справится. Очень ее любит, это видно.
  - А Юми?
  - По ней не поймешь, но мне кажется, он ей тоже нравится.
  - Мур, а она вообще понимает про... про вот это вот все?
  - Теоретически - да.
  - Да, не было печали...
  - Но ты не против?
  - Маш, как я могу быть против? Это его выбор. Но представляю, как запоет мама, когда узнает. Надо ее постепенно готовить. Что ж такое происходит, а? Какой-то любовный вирус в воздухе витает, не иначе.
  - И правда. А представляешь, вдруг и мама в кого-нибудь влюбится! А что? Ей всего-то шестьдесят с хвостиком!
  - Да где она найдет, в кого влюбиться? Всё дома сидит.
  - А соседи? Она теперь все время какого-то Павла Кондратьевича поминает, тоже любитель-садовод.
  - Не пугай меня! Павла Кондратьевича какого-то выдумала...
  Маша рассмеялась, глядя на нее, заулыбалась и Глафира.
  Юми, сидящая в другой комнате, тоже улыбнулась, слегка приподняв уголки губ.
  Она рисовала любовь.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"