Когда неожиданный ветер играет кроной дерева, овладевая каждой тростинкой отступающей скрипучей ветви, над остывающим прелым пологом , или в разоренном и ветшающем балдахине, ясным становится тело его природы : он не стремится вдогонку последним лепесткам , не кружится, взбираясь на холмики палой листвы , но вечно пребывает на месте, поддается своим настроениям или облачается в тонкий дым , будоражащий воспоминания.
Прошла осень, выходили стволы вперед разверстой пустоши, менялись местами, раскачиваясь и переступая.
Зима, когда их линии говорят о взметнувшемся и застывшем напряженном усилии удержать что-то темное и тяжелое отвесно уходящее в глубь, скорее промерзающей земли.
И сейчас, после заминки и ожидания, снова слышался шелест.
Художник.
Совсем иначе привык он смотреть на деревья. Мириады рвущихся форм мнились ему стесненными коростой. Листва казалась чешуей и препятствием уверенному высматриванию материала пощедрее. И именно он нашел её, придавив рукой глухую утробу, уверенно скользя пальцами по шероховатой поверхности, небрежно открывая гроты и расселины толстой древесной шкуры......: почувствовал еще остекленевший взгляд, крик , до поры задавленный куском детрита , неубранные волосы, тянущиеся вслед стремительным сокам. Его пьянила преданность и кромешный ужас заключения, возросшие с первого тугого стебля, с пяди несмелого корня.
И он унес свое сокровище, не оглянувшись на разъятую бестолочь, а может даже увидел маскарад и праздник в вялых кучах ошарашенных сучьев.
Угрозой была проникнута и тень гордо высившейся статуи, нечеловеческая воля устрашала подножный мир, навеки, однако, плененная килем тяжелого корабля. Некоторые простаки называли её Аргусом, боялись и уважали за непричастность к искусству: зодчего никто не видел, а в его существование не верил.
Картограф.
Денег превыше ценя страсть, был честен: в своей холодности, виртуозно и последовательно стремился к ней. Мир определенно застыл вокруг него, полчища диковинных зверей, смешных и кошмарных, отливающих медью да неверным серебром прибрежных кабаков, благие края, утопающие в роскоши, сверзающие подчас полки кабинета, пути истины: все начиналось далеко за порогом. А там господствовал злой рок, и в путешествиях по суше диковины ускользали от него. Чувство, будто догадки, блеснув в зените, обращаются вокруг общего центра, умаляло сон и подолгу скрывало день за тяжелой занавесью. И вот теперь, испытав стойкость, аромат открытия поманил его.
Полуслепой он прозревал все четыре стороны света. Линия, затейница, неслась с пергамента на пергамент, преодолевая тысячи мер по земле и морю, определенно не повторяя пути. Да, карты берегов мира разнились, уже в паре дней пути. То и дело возникали длинные косы, исчезали острова, а линия выгибалась К нему, в другую сторону. Заточенный в кабинете, он-то и находился одесную самой сути, ведь берега смыкались где-то там вдалеке вокруг его башни. Суша вдруг представилась огромным существом, распластанным в спящем море, лениво выворачивающим по времени конечности. Узреть Его движение..., уже и он отставал от мысли, несущейся на корабль.
А море узнал очень большим, шире и глубже отражения суши, где адский зной пожрал все реки и колодцы тверди.
Рыбак
Несчастное, такое большое дерево! Тиной залеплены черные глаза, но неизбывным твоим страданием соткан каждый излом брошенной фигуры. Какая часть неровно исторгнута из тебя?
Не утопить и не сжечь этого злого чуда, и мне не случайно послали его!
Добрый- добрый старик, всем он раздал улов и пожаловал веселые поделки, до чего же они потешны, эти немыслимые звери, из дерева, пахнущего морем.